Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга

Глава 2. О СЕБЕ, ЛЮБИМЫХ

Трудно говорить о себе, не предаваясь тщеславию.

Д. Юм

Февраль 1992 года. Министр внешнеэкономических связей России Петр Авен, пришедший в правительство Егора Гайдара из венского Международного институ­та прикладного системного анализа, дал интервью Сергею Пархоменко из «Независимой газеты». Оно заняло газетную полосу. Но если вычленить главное...

Мы с самого начала взяли линию — меньше бол­тать. Потому что в последние годы все правительства что-то обещали: через месяц, через год, через пол­тора— счастье, рай. Это богатая коммунистическая традиция. Так вот, сразу было решено: не лезть. Не соваться на экран и так далее.

Мы работаем по 20 часов в сутки. И чтобы идти на телевидение объяснять — особенно просто объяснять, что самое тяжелое, — время найти было трудно. В конце концов мы бросили это на одного Гайдара. Он очень хорошо выступает, особенно блестяще читает лекции. Хотя, как выясняется, для населения он гово­рит слишком умно.

У нас опыта не было, никто из нас никогда полити­ческой деятельностью не занимался. Я, например, пер­вое в жизни телевизионное интервью дал Би-би-си, на английском языке — вот неделю назад.

Экономика — это наука. Это серьезное дело, в ко­тором много не просто слов, а много математики. Уравнения пишешь. Часами. Чтобы понять, что на самом деле может произойти. Кривые разные рису­ются.

Вот, например, недавно была ситуация: нас угова­ривал «АвтоВАЗ» установить специальный валютный курс для исчисления цен на комплектующие изделия, которые они покупают за границей. И я просидел несколько часов: сначала сам, потом с Сергеем Глазье­вым, моим первым заместителем; потом пришел Гай­дар — мы его подключили; потом Джеффри Сакс поя­вился — взяли и Сакса. Мы писали уравнения для того, чтобы понять — в каких случаях искусственный курс, вообще говоря, экономически оптимален.

Это многофакторная профессиональная задача, ко­торую трудно обсуждать с дилетантами. Но когда дилетанты в ответ начинают на нас гавкать — это неприятно.

В этой команде, которая пришла с Гайдаром, все — лучшие, любимые ученики каких-то академиков. Луч­шие! И любимые! Все — получали повышенные имен­ные стипендии в университете. Гайдар — Ленинскую получал. У всех красные дипломы и так далее.

Нечаев — любимый ученик Юрия Васильевича Ере­менко.

Мащиц— любимый ученик Ясина.

Вавилов — любимый ученик Волконского и Пет­ракова.

Шохин и Гайдар — Шаталина.

Я могу вернуться в венский Международный ин­ститут прикладного системного анализа, если меня, например, выгонят из правительства.

Пока мы еще были учениками, к нам относились со значительно большим уважением, нежели когда мы вошли в правительство. Во всяком случае, нас никто в идиотизме не подозревал. Нас отправляли на стажи­ровки, нас оставляли в аспирантурах — вот именно тех, кто сейчас в этом правительстве, не кого-то друго­го. Поэтому рассчитывать, что есть где-то другие, которые лучше, — можно, но сложно.

Со всеми своими учителями мы очень много писа­ли вместе: не только статьи, а и книжки. И все это они вопринимали как классную, профессиональную рабо­ту... А сейчас получается, что мы такие — вроде приду­рков, которые занимаются какой-то полной ерундой и почему-то никого не слушают.

Николай Яковлевич Петраков — один из любимых наших учителей. Безусловно, он относится к наиболее сильным экономистам в стране. Но, бесконечно его уважая, мы с тем большим удивлением читаем некото­рые его статьи, многое кажется нам в них тем более странным...

Считать, что в правительстве сидят такие дегенера­ты, которые таких очевидных вещей не понимают, — это по меньшей мере странно. Совсем странно.

Будет только рубль. И другой валюты в стране не будет. Твердо.

Есть очень сильная боязнь, что у нас «страну ску­пят»,— знаете такие разговоры... Мол, как же так, они вот придут с долларом, купят на него сто рублей, потом купят нашу нефть и ее вывезут... Это бред: мы же квотируем вывоз, вот-вот начинаем продавать квоты...

В экономике нет понятия «нету». В экономике есть понятие «дорого» и «дешево»... За большую сумму можно купить все что угодно. За деньги вообще в мире все покупается, как правило. Кроме чистой совести членов российского правительства. Вопрос только в цене.

Еще одна наша иллюзия: что Россия — это особая страна. Экономически все страны в равной степени особые. Первое, что говорят вам в Бразилии: у нас особый случай — тут нельзя стабилизировать, тут нельзя приватизировать, потому что вот такое все необыкновенное...

Это неправда. Это — не-правда. Нет особых стран. С точки зрения экономиста — если экономика это наука со своими законами, — все страны в плане ста­билизации о-ди-на-ко-вы.

Мы подошли к последнему — и совершенно пороч­ному— традиционному обвинению команды Гайдара: к обвинению в экспериментаторстве. Эксперимент ста­вит тот, кто не имеет достаточного опыта. Врач от­личается от неуча тем, что он знает, как было в других случаях, и дает больному только те советы, которые на ком-то опробовались. Поэтому мы в минимальной степени экспериментаторы. Мы пытаемся делать то, что все уже делали.

Мы стабилизируем так, как стабилизировали поля­ки, как стабилизировали евреи в Израиле — за пол­года, в 1985 году, как делалось в Аргентине... Мы пытаемся весь их опыт учитывать.

И чтобы закончить с этой темой — что такое ко­манда Гайдара, я бы хотел сказать только одно. Так получилось, что именно эта команда из первого по­коления наших экономистов, которое читает на ан­глийском языке. Ну, так получилось. Мало кто читал Фридмана в этой стране. Мало кто читал Окуна. По приватизации — ну хоть кто-нибудь прочел бы Коуза, который получил за это Нобелевскую премию. А Самуэльсона читали на уровне учебника для первого года...

Егор Гайдар чуть ли не единственный в стране, кто хорошо знает опыт стабилизации в Латинской Амери­ке. Гайдар читает на испанском, кроме английского. Андрей Нечаев говорит еще и по-немецки. Сергей Ва­сильев— по-сербски. Ну и так далее.

Поэтому слово «эксперимент» — оно абсолютно не наше.

А обвинение в «академизме» мне вообще не очень понятно. В конце концов в стране 75 лет у власти были практики — и мы видим результат. Бочаров — практик? Или Рыжков — практик, да? Но у нас ведь Косыгин тоже был инженер. И Брежнев был из хо­зяйственников...

Зато вот Эрхард был академическим экономистом.

Мексика. Вся команда из Гарварда! Вся команда академических экономистов. Все экономическое чу­до — это все ученики Сакса и Дорнбуша! Все как один!

Испания. Одни экономисты-профессионалы.

Чили. То же самое, академические экономисты.

Израиль 1985 года— профессор Майкл Бруно...

Пока, я думаю, все успешные экономические рефор­мы делали академические экономисты. Очень легко утверждать: они жизни не знают... Я уж не буду гово­рить, кто тогда знает.

Мы пришли сюда как экономисты.

Одна известная, но не самая многотиражная газета опубликовала большущее — на полторы полосы — ин­тервью лидера КПРФ Геннадия Зюганова. Чтобы об­легчить участь любознательного читателя, известинец Юрий Богомолов напечатал в своей газете выбранные места из беседы с этим на редкость скромным че­ловеком.

По натуре я, наверное, лидер. Учась в школе, я вступил в комсомол в мае месяце, когда мне еще не исполнилось четырнадцати лет, и почти сразу на школьном собрании меня избрали комсомольским сек­ретарем...

Когда в семнадцать лет я с отличием окончил школу, директор попросил меня поработать учителем. Я вел сразу несколько предметов, даже военное дело...

Я был самым молодым из вторых секретарей гор­кома...

Когда пришел Андропов, я был первым, кого при­гласили с периферии...

Я не выпускаю ручку из рук. Даже в самолете, когда другие дремлют, изучаю, пишу, анализирую...

Я имею хорошие контакты со всеми спецслужбами, в свое время я занимался административными орга­нами...

Я поддерживаю регулярную связь с Академией на­ук, получаю свежую информацию от самых светлых голов, которые есть в нашем отечестве...

Я блестяще учился. Мне никогда не составляло труда решить задачу самой высокой сложности...

Учась на физико-математическом факультете, я на­писал очень хорошую дипломную работу. Ученые му­жи говорили, что это почти готовая диссертация...

Моя работа по социальному развитию городов блестяще прошла защиту, потом была издана книга по этой теме... Моя докторская опубликована во многих странах, где пользуется популярностью...

Если родители уезжали на учительскую конферен­цию, то я оставался за хозяина: живность кормил...

Когда я вступал в партию в армии, я перечитал все партийные документы, которые полагалось знать...

У нас было два разведчика первого класса: один капитан по званию... и я.

Я долго размышлял, почему появилось христиан­ство... Я с симпатией отношусь к Индии, знаю эту страну, она мне очень нравится...

Я перед собой ставил задачу изучить мировой опыт. Интересовался китайскими реформами, изучал истоки японского чуда...

Если вы мне что-нибудь мудрое скажете (показыва­ет блокнот), я обязательно сюда запишу. Смотрите, за этот месяц уже почти восемьдесят интересных мыс­лей... И так из месяца в месяц, из года в год...

Сейчас рядовые люди практически везде симпати­зируют мне и поддерживают...

Кроме того, я регулярно хожу в магазины, чтобы посмотреть цены, это у меня еще осталось с молодости и было связано с работой. Чтобы понять то, что происходит в потребительской сфере, надо прийти на рынок... Я всегда смотрю, кто продает, обязательно посмотрю на руки, и сразу станет понятно, каково качество продукции...

Я очень люблю книги... Разумеется, читал всех классиков. Очень люблю поэзию... Обожаю историчес­кую литературу... С удовольствием сам пишу на темы российской геополитики... Очень люблю научную фан­тастику и приключения. Перечитал почти все изданное у нас: от Беляева до Майн Рида... Люблю сказки...

Я очень люблю Пушкина и собираюсь на днях съездить к нему в гости.

Известинский пересмешник иронизирует: «Приедет и спросит: «Ну что, брат Пушкин?». А тот ему: «Ай да Зюганов, ай да сукин сын!»

Управляющий делами президента РФ Павел Боро­дин работает в данной должности с апреля 1993 года. За это время стал заслуженным работником народного хозяйства Республики Саха— Якутия (1993), получил орден «За заслуги перед Отечеством» II степени (1996), удостоен звания лауреата Государственной премии России (1997).

Ниже следуют автохарактеристики, выписанные только из одного интервью, опубликованного в прило­жении «Фигуры и лица» (№ 1, январь 1999 года) к «Не­зависимой газете».

Еще в одиннадцать лет услышал старинную индий­скую пословицу «Лучше быть головой мухи, чем зад­ницей слона». Поэтому в политику не лезу.

Все взаимоотношения в нашей системе строятся по принципу заказов. Заказчики предоставляют деньги. А мы, образно говоря, музыку. Сколько денег — столько и музыки. Обслуживая 12 тысяч российских чиновников, мы делаем для них практически все. Разве что червяков для рыбалки не разводим.

У нас работают десятки Тысяч специалистов. У ме­ня только один аппарат насчитывает около трехсот человек!

Основной из своих основных заслуг считаю созда­ние четкой нормативной базы, в соответствии с кото­рой сегодня работает управление.

Финансирующие банки и инвестиционные компа­нии понимают, что если они предпочтут иметь дело с управлением делами президента, то им не надо будет волноваться по поводу своих денег. Не надо будет рыскать по всему свету в поисках полумифического Сидорова. Все знают, что мы физически существуем и, следовательно, в любой момент через Арбитражный суд в Стокгольме или Лондоне все причитающееся с нас можно выцыганить.

Помню, еще в бытность Примакова министром ино­странных дел мы организовали в Екатерининском зале Кремля прием для американской делегации во главе с госсекретарем Олбрайт. Так ее первая фраза— после того как нас представил министр Примаков — была чуть ли не в форме упрека. «Почему, — говорит, — нас не принимают в Георгиевском зале?» Госпожа Олбрайт и та понимает значимость Георгиевского зала!

Это на века! Первому корпусу Кремля в течение ближайших 200 лет реконструкция наверняка не по­надобится.

Мы всегда работаем предельно кропотливо. На удив­ление некоторым. Недавно проводили по Большому Кремлевскому дворцу экскурсию для представителей Внешэкономбанка и одного из департаментов Минфина. Меня просто потряс обескураженный вид наших экскур­сантов. Похоже, раньше они не ^представляли размах нашей работы. Похоже, были убеждены, что мы ничем иным, как креплением люстр, покупкой хорошей мебе­ли да уходом за шторами, не занимаемся.

Шеф многим поручал перспективные участки рабо­ты. И где эти люди сейчас? Что они успели сделать?! Я же могу показать сделанное мною в одном только этом году.

Материально, между прочим, я и без этой должнос­ти всегда неплохо существовал. Да, получаю сейчас третью зарплату в стране. (Вторую — премьер-ми­нистр...) Но я и в семидесятых годах неплохо ценился: когда большинство в России получало 120 рублей — у меня было целых две тысячи с лишним!

В отличие от многих из них я уже 28 лет занимаюсь только своим делом, выделяясь из тех, кто кидается из одной крайности в другую.

Мне хватило пребывания в блоке Ивана Рыбкина, чтобы окончательно разобраться в своих приоритетах.

У меня многое связано с Севером. Прибыл туда в 26 лет. Через два года — начальник СМУ экспедиции. Тогда же и право первой подписи получил. А в трид­цать три года уже большим человеком был. Причем — тогда. Это сейчас можно в тридцать пять стать премье­ром и вице-премьером. А тогда, в семидесятых, для того, чтобы стать заместителем генерального директо­ра «Якутскгеологии», надо было семь пядей во лбу иметь. Когда меня назначили на эту должность, чинов­ники долго гадали, почему такой сопливый щенок, как я, взял верх над более солидными людьми.

Я много кем был. Поскольку работал с шести лет. Потом учился в Московском институте химического машиностроения. Через три года перевелся в Ульянов­ский сельскохозяйственный институт. После окончания год преподавал. Основы экономики. А до этого кем только не трудился — и электриком, и маляром-шту­катуром, и плотником, и даже тренером... Я ж баскет­болист! В команде мастеров одно время играл.

Бомбардирские качества даны мне с детства. А фут­бол я просто обожаю!.. Не думайте, что я на одном футболе зациклен. Я и «Ленком» люблю, и «Современ­ник», и Театр Олега Табакова. А вообще для меня прежде всего важна моя семья.

Доброта— мое отличительное качество.

Мое главное достоинство, переходящее в недоста­ток, то, что я очень добрый человек. Как и моя жена.

Перед началом интервью она предупреждает, что способна сглазить недоброжелателей: «Для этого мне надо пронзительно посмотреть на переносицу». Мно­гие интервьюеры признавались, что им становилось не по себе, когда они ловили ее пристальный взгляд.

И вот бывшее «лицо 1-го канала», уволенная в 1995 году из телекомпании «Останкино» ведущая програм­мы «Время» Ирина Мишина повествует о себе. В 1998 году она работала на дециметровом телеканале РЕН- ТВ. Ответы записывала корреспондент журнала «Жизнь» Анна Соколовская.

Со второго курса журфака стажировалась во всех редакциях Гостелерадио. Мне сказали, что получается хорошо, и только этим стоит заниматься. И все так удачно пошло, что через год мне предложили делать свою передачу.

В 1986 году у меня был первый прямой эфир на радио. У всех — порог страха, а у меня этого порога нет. Я поняла, что чувствую себя в прямом эфире намного комфортнее, чем в записи. С того момента я работала только так.

Как-то раз меня вызвал к себе Сагалаев и предложил работать в передаче «120 минут»... Он среагировал на мой голос и на мой подбор информации. Видимо, голос был не слишком противный, информация не слишком глупой и занудной, а то, что я говорила, было достаточ­но интересным. Вот так мы и познакомились.

Я знакома с огромным количеством талантливых людей, которые не могут работать в информации просто потому, что они по-другому устроены. Они не могут мгновенно, молниеносно соображать, прини­мать решения, мгновенно ориентироваться в критичес­ких ситуациях. Информация — это сплошные экстре­мальные ситуации, только если человек создан для стресса. Это безумный ритм, непредвиденные ситуа­ции, из которых всегда надо выходить с достоинством. Я «заряжена» на это. Но не всякий может это выдер­жать. Можно долго рассуждать о том, нормально это или не нормально. Некоторые говорят, что это люди с какими-то отклонениями. Может, и так.

Когда меня телевидения лишают, я начинаю болеть и пить таблетки. Болит голова, падает давление, про­исходят совсем непонятные явления.

Я, наверное, более творческий, более независимый человек, более свободный, чем предполагает програм­ма «Время». Я не говорю, что это плохая программа.

Я просто поняла, что себя в ней исчерпала, что у меня больше способностей и возможностей. Поняла, и мне тут же стало чертовски скучно. Я без удовольствия выходила на работу, а когда работаешь в эфире без удовольствия — это очень видно.

У меня есть более мощное орудие, чем интриги. Это интеллект. Именно интеллект, а не хитрость. Хит­рость преходяща, а интеллект устойчив.

У меня вся жизнь состоит из каких-то целей, кото­рых я постоянно добиваюсь. Меня можно изгнать, меня можно даже убить, но победить меня невозмож­но, потому что у меня поразительное чувство цели и характер. Если у меня есть цель, меня невозможно удержать.

Я сама ушла из пресс-службы правительства, с очень престижного места, только потому, что мне стало неинтересно. Я стала задумываться над тем, что же я оставлю после себя? Только передачи-однодневки, которые умирают еще в эфире.

Это покажется сумасбродным, сумасшедшим, про­тивоестественным, но я хочу создать национальную идеологию. Потому что люди не понимают, для чего они работают, ради чего живут.

Никто не удосужился сообщить, например, что в 1997 году уровень благосостояния нашего народа увеличился чуть ли не на 10 процентов. И уж совсем неприличным считают говорить о том, что сегодня мы живем в три раза лучше, чем в год смерти Черненко.

Почему я ушла из программы «Время»? Я спро­сила: достойна ли меня она? И ответила— нет! Ни­какого вскрытия вен после отлучения от эфира в 1995 году не было.

Я артистична, я актриса, и мне требовалась какая- то другая программа.

Вот, пожалуйста, мои руки — они очень красивые...

Телекомпания РЕН-ТВ любит меня...

Было бы странно предполагать, что человек с та­ким «Я», с такими амбициями на чем-то остановится. В свои 30 с небольшим я достигла того, чего неко­торые достигают в шестьдесят. Если верить данным КОМКОН, то мои новости— самые рейтинговые, после сериалов, разумеется. Когда я чего-то добива­юсь и останавливаюсь, мне становится невыносимо скучно.

Вот в «Независимой газете» некто Запольский на­писал, что все журналисты сравнимы с проститутками, но они поделились на валютных и невалютных. А если я вообще не проститутка?

Я не продаюсь и не покупаюсь.

Я бесценна.

Владимир Лукин, бывший посол России в США, один из учредителей думской фракции «Яблоко», о се­бе (из разных выступлений и интервью).

Я Борису Николаевичу сказал как-то раз: «Так кто был прав насчет Хасбулатова? Я или вы?» Тот неохот­но выдавил: «Вы».

Если бы председателем Верховного Совета стал я, а не Хасбулатов, уверен, что не удалось бы довести ситуацию до октября 93-го года.

Я в политике не из-за каких-то личных целей.

Я в принципе один из наиболее государственных, так сказать, по природе, по образованию, по убежде­нию людей в «Яблоке»...

Я думаю, что я один из наиболее ярко выраженных государственников из демократов.

Я прекрасно сотрудничаю с МИДом, я прекрасно сотрудничаю со Службой внешней разведки. Со всеми службами, которые занимаются внешними делами, у меня очень хорошие, деловые отношения.

Я ведь, собственно, мидовские кадры прекрасно знаю, потому что я сам в МИДе работал дважды. Они меня признают как своего, я их признаю. Поэтому тут нет проблемы.

Я вообще счастливчик.

Как подобает самым высокоорганизованным био­логическим созданиям, я всеяден.

Я очень люблю рыночное предпринимательство, но очень не люблю сам в этом участвовать, крайне не люблю — я боюсь денег.

У нас финансовый принцип — это китайский прин­цип: «Пусть расцветают сто цветов, кроме ядовитых».

Приезжает в Прагу, где я работал, Арбатов и гово­рит: «Пошли ко мне работать в ЦК». Но я совсем молодой, мне 29 лет, и он говорит: «Я тебя консуль­тантом не устрою, потому что ты очень молодой, но ты будешь работать консультантом, а получать зар­плату референта, потом мы как-нибудь подравняем». Я говорю: «Георгий Аркадьевич, давайте подождем немножко».— «Почему?»— «Да вот,— говорю,— тут события очень интересные, уезжать неохота».

Кстати, чаще Арбатова меня брал на работу только Примаков. У него всегда была такая традиция: как только его назначали на какой-то новый пост, он звонил мне и приглашал на работу.

Я иногда давал денежки и довольно часто у себя и в других местах прятал «Хронику текущих событий».

Я не хотел бы, чтобы из меня делали героя-под­польщика, потому что в таком положении я был не один.

Меня вызывали и по делу Якира, и по Илье Габаю неоднократно, и, конечно, постоянно соблазняли в сту­качи. Ну я тут же приходил к Илье и ему рассказывал об этих беседах. А что касается Петра Якира, когда его арестовали, меня вызвали, вопросы задавали: «Вы деньги давали Петру?». Я говорю: «Давал. Наши мате­ри — подруги. И когда Петр приходил ко мне и гово­рил, что он нуждается в деньгах, я не мог ему не дать. А на что он их тратил, я не знаю».

Я воспитывался в этих кругах, я знаю этих настоя­щих коммунистов, этих людей, крайне нетерпимых, часто вздорных, амбициозных, иногда чудовищно, гро­тескно, по-цирковому амбициозных, которые могли спорить из-за того, кто из них на месяц раньше вступил в партию. Например, мой отец всегда подчеркивал, что он член партии с марта 1919 года, а не с какого-нибудь там июня или августа, когда уже Деникина разбили.

Это неправда, я не могу сказать, что не люблю Америку. Как сказал один европеец: «Я не знаю, куда придет Америка, но я знаю, что она придет туда первой».

Автопортрет Владимира Шумейко, составленный по мотивам его интервью журналисту «Московского комсомольца» Александру Будбергу, выступлений на пресс-конференциях, брифингах, деловых встречах и совещаниях.

Я не выпал из обоймы — обойма поменялась.

Моя судьба была такая— от слесаря до генераль­ного директора. Я постоянно в коллективе, постоянно на людях. Мало того что на людях, и с людьми. На рыбалку— так на рыбалку, куда поехали— поехали. Но в то же время я привык работать с утра до ночи.

Та карьера, что у меня была, — другим снилась. Приехал в 90-м году в Москву неизвестным генераль­ным директором. И сразу вверх.

Я на всех должностях побывал, ну почти на всех. И в законодательной власти, и в исполнительной — зампредом Верховного Совета, председателем Совета Федерации, первым вице-премьером...

Поэтому когда мне предлагают должности ниже определенного уровня, то мне просто неинтересно. Зачем мне все это? Были эти предложения, но я всегда отказывался. С какой целью мне там надрываться с утра до вечера, если скучно?

Как личность, я и так имею все, что хочу.

Движение, которое я сейчас возглавляю, называют карликовым. На самом деле оно укрепляется, сущест­вует в 72 регионах. Есть люди, которые получают зарплату. Как только надо будет проводить следую­щие выборы, мы его мгновенно развернем.

Наше движение — как кадрированная дивизия.

Сказать, что я выпал из обоймы, — сложно, скорее, я в резерве.

Президент обо мне помнит, я прекрасно знаю, что помнит. Я знаю, что он держит меня на прицеле.

Работал я в правительстве Гайдара. Декабрьскому съезду 92-го года стало ясно, что это правительство не сберечь. Нужен был человек, устраивающий всех, спо­собный погасить страсти, но в то же время сохранить реформы. Президент все это отлично понимал. Ос­тавалось 40 минут до вечернего заседания. Обстановка напряженнейшая, драматическая. Сейчас это уже под­забыли... Вызывает меня Борис Николаевич: «Сейчас предложу пять кандидатур — Гайдара, Черномырди­на, Каданникова, Скокова и вас». Я говорю: «Я с вами согласен, но мою кандидатуру вставлять не надо. Вы же прекрасно знаете, что съезд меня ненавидит». — «Именно для этого я вас и вставлю. Пусть все от­рицательные эмоции выложатся на вас. А из оставших­ся— мне все равно, какой будет расклад,— я назначу

Черномырдина. Идите и скажите ему об этом. Объяс­ните, что он через полчаса станет премьером, — пусть соберется с мыслями, чтобы правильно себя вел и на­шел что сказать». Я пошел к Виктору Степановичу. А Борис Николаевич позвал Гайдара, попросил свою кандидатуру снять, чтобы еще лучше расклад был. Гайдар пообещал, но не снял. В последний момент, уже в зале, подошли его друзья-демократы и объяс­нили, что делать так нельзя и невыгодно для него. То, что он не снял свою кандидатуру, несколько расстро­ило замысел президента. Но итог остался прежним — Виктор Степанович стал премьер-министром.

Прошла неделя, и президент поручил мне формиро­вать правительство Черномырдина. «Вы, — гово­рит, — работайте один. Никому не показывайте, пока я не посмотрю». Президент он и есть президент — при живом премьере поручать формирование правительст­ва первому вице... Видите, он сразу нас разделил. Дальше с Виктором Степановичем мы уже не работа­ли, как раньше. И думаю, что уже никогда не будем.

Я формировал это правительство. Вручную писал фамилии министров и клеил на листе ватмана. У меня есть фотография, как его расстилаю перед Ельциным. Тогда я, кстати, и предложил ввести в правительство Сосковца... Виктор Степанович со мной не согласился и доказал, что Сосковец в правительстве не нужен, так как он работал всю жизнь в Казахстане и мало знает Россию. Сосковец появился уже без меня в силу того, что здоровый мужик, спортсмен, может, поближе стал к президенту. Не как вице-премьер, а как человек. Здесь уже другие отношения наступают.

Когда команда только собиралась, были люди, которые старались президенту все время позвонить — и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье. О себе напомнить, показать, что работают. Как-то Борис Ни­колаевич всех собрал и сказал: «Берите пример с Шу­мейко. Он меня вообще не трогает. Я-то вас всех вижу. И прекрасно знаю, кто из вас что делает, как работает. И не надо мне ничего показывать». И он действитель­но видит, что кто делает, как делает и зачем. И всех в памяти держит. Я мало таких людей видел.

Сильно удивил Коржаков. Выходит, я его недоста­точно знал. Но когда встречаешься в основном на игровой площадке или за столом, может, что-то и ус­кользает. Я не предполагал, что он такое может напи­сать. Я так и не стал читать. Жена про меня куски зачитывала, я ей показывал, где он неправду говорит. Вот этот знаменитый «генерал Дима» поработал у ме­ня в секретариате за штатом три месяца. А уж столько всего понарассказано...

Там есть такой эпизод. Коржаков пишет, мол, при­шли к нему Шумейко и Баранников просить за Якубов­ского и якобы выпили при этом четыре бутылки конья­ку. А потом Коржаков-де пошел к президенту, рас­сказал, какой опасный этот Якубовский, и вроде как государство спас. Но ведь все было совсем не так. Уж память у меня... почти феноменальная.

Я был у президента, вышел из его кабинета. Встре­чаю в коридоре Баранникова. Баранников мне гово­рит: «Володя, ты знаешь, Мише-то Барсукову очеред­ное воинское звание присвоили. Пока мы здесь в Крем­ле, пойдем обмоем вместе с ним». — «Нет вопросов. А где он может быть?» — «Пошли, он скорее всего у Коржакова». Приходим к Коржакову. Он там, и мы вчетвером обмыли эту звездочку. Выпили одну-единственную бутылку коньяку и расписались на этикетке в память об этом. Можете спросить у Барсукова, если у него эта бутылка сохранилась. Когда мы уже уходи­ли, Коржаков завел разговор с Баранниковым — как бы ради интереса, типа одна спецслужба у другой спрашивает: «Слушай, что там с Якубовским?» Баран­ников отвечает: не трожь, это мой человек, сам с ним разберусь. И все. И метили этого Якубовского всего на должность руководителя отдела административных органов аппарата правительства...

Президент мне звонит и говорит: «Все, я подписал указ, вы с 7 июля — первый вице-премьер». Я в один день перехожу в правительство. А как только занял кабинет, ты уже вице-премьер. Никому неинтересно, есть у тебя секретариат или нет. Срочно надо было добрать шестнадцать человек — в один день. Насчет Якубовского звонили Кобец, Баранников, еще пара депутатов: слушай, отличный парень, посмотри на не­го.

Ну приезжает Якубовский. Я сразу насторожился. Когда человек приходит в высокий кабинет и допус­кает матерные слова и с места в карьер рассказывает, как он звонил председателю Верховного Совета СССР, ездил к министру обороны Язову, как в Германии имущество спасал, фотографии сразу показывает: вот я, а вот президент, — становится ясно, что это за деятель. Так потом и вышло. Я просто вынужден был собирать этот секретариат. Это сейчас хорошо — Немцов при­шел, ему позволили из Нижнего Новгорода человек шесть взять. У меня-то таких возможностей не было.

Я двадцать восемь дней в прокуратуру ходил из-за того, что разрешил оставить два корабля в Литве. Возглавлял комиссию по выводу наших войск из Бал­тики. Так меня вызывали к следователю по особо тяжким, пытали, почему продал не через спецорганы. Да если продавать через спецорганы, то их надо было на стапеля ставить, обдирать, красить... Кто с этим бы возился? Теперь говорят: вот, мол, Шумейко молодец, правильно все решил. Знали бы они, сколько я в проку­ратуре потом объяснялся.

Выделил я Тяжлову деньги. Но они потратили на покупку детского питания 1 миллион с чем-то, а ос­тальное пустили на то, чтобы построить самим завод по производству детского питания. Вызывает меня следователь и говорит: «Куда они деньги дели?» Я го­ворю: «А я откуда знаю?» Завелся, конечно, звоню Тяжлову: «Иди сюда, рассказывай». Он говорит: «Так и так, решили не тратить деньги на питание, а самим его производить. Железо уже завезли». Правильно они поступили, по-хозяйски. Хотя, может, чего-то и нару­шили. Но с другой стороны, для того мы и сделали федеративное государство, чтобы не указывать губер­натору, где сортиры строить...

Следователь мне: «Ну и нервы у вас. Можно ска­зать, под расстрелом, а не волнуетесь».

Меня с Рыбкиным как руководителей палат пар­ламента ввели в Совет безопасности за одно заседание до того, как было принято решение вводить войска в Чечню. Пришел я, меня сразу окружил силовой народ, да и не силовой. Говорят: «Наконец-то пришел, ты-то и обеспечишь принятие чрезвычайного положе­ния». А я отвечаю: «С какой радости?» А это уже было после того, как танкистов по контракту туда отправи­ли, перебили их там. Начался Совет. Человек встает и говорит: «Вот мы договорились с лидером оппози­ции Автурхановым, он вам письмо пришлет, Борис Николаевич, а вы объявите чрезвычайное положение».

Тут я встал: «Борис Николаевич, не имеет права прези­дент 150-миллионного государства объявлять ЧП в одном из регионов по какому-то письму. Я как председатель Совета Федерации сделаю все, чтобы оно не было принято». Сразу гробовая тишина. Ельцин подумал и сказал: «Прав Шумейко. Абсолютно прав. Идите и ищите другое решение».

Галина Старовойтова — о самой себе. Без ретуши.

Я способна выпить много. Потому что прошла опыт кавказских этнографических экспедиций и рабо­тала у Бориса Николаевича Ельцина. Во втором случае было легче. В первом приходилось пить в сорокагра­дусную жару чачу двойной перегонки... Уже наши мужчины валялись под столом, а я держалась...

Старовойтовы вообще не воруют.

Лет шесть назад говорили, что это я разгромила Советский Союз и все испортила. Сейчас уже поняли, что существуют более сильные — объективные процес­сы, чем усилия одной женщины...

Фильмы Невзорова страдают признаками некото­рых болезней. У меня диплом психолога, так что могу утверждать это профессионально.

Когда я появлялась на улицах, за мной бежали люди с просьбами написать депутатский запрос.

Мэр Пскова нормально ведет себя. Как демократ. Вызывает коммунистов и говорит, что разрешает им 7 ноября пройти таким-то маршрутом. Шаг вправо, шаг влево, — сниму памятник Ленину.

На жену Собчака Людмилу следователь орал: сей­час буду обыскивать, раздевать, разувать! Она отвеча­ла: «Валяй, давай, у меня есть депутатская неприкос­новенность, но я готова». Кстати, Собчаку стало плохо с сердцем тогда, когда представил, что его жену сейчас станут раздевать омоновцы и следователи.

Мой третий муж не очень молодой. Ему 55 лет. Меня, кстати, Виктория Токарева на приеме в Кремле на днях спросила: «Галя, вы вышли замуж, а сколько ему лет?» Я ответила, а она: «Боже мой, какое счастье, какое счастье! Я так боялась, что вы за какого-нибудь Киркорова выскочили».

Мне к свадьбе даже платье некогда было купить. На мою фигуру купить не так легко — надо шить.

У мужа любовь ко мне с первого взгляда. Он увидел меня по телевизору в 90-м году, но не знал, что судьба нас сведет. Его друзья спрашивали — не боишь­ся жениться на умной женщине? Андрей ответил — я очень устал от дур.

После свадьбы мы с ним занимались активной политической деятельностью.

Первая брачная ночь не была первой.

Лидер в семье, думаю, я.

Британский посол Эндрю Вуд прислал мне пригла­шение посетить посольство на празднование дня рож­дения королевы Великобритании: «Госпоже Старовой­товой с супругом, господином Старовойтовым». А он Волков. Я даже не знаю, показывать ли ему это при­глашение.

Муж сам стирает. И потом, он живет с мамой.

Депутат Василий Шандыбин регулярно подходит поговорить со мной на интимные темы. Всегда рас­сказывает о своих мужских достоинствах, говорит, что мы должны встретиться на нейтральной почве.

Думаю, в Кремле секс есть, но ничего конкретного сказать не могу— не пробовала. Это точно.

Думаю, что у меня поклонников в Кремле нет. Хотя 12 июня (1998 года.— Н. 3.) Борис Николаевич очень долго целовал мне ручку, да так, что все при­глашенные аж шеи свернули, разглядывая эти под­робности.

Каждый сильный, честолюбивый человек, независи­мо от пола, обладает в целом повышенной энергети­кой. Из этого и складывается харизма. Он может посылать магнетические импульсы и токи толпе во время митинга, но он может этот избыток энергии адресовать и объекту противоположного пола. И, как правило, крупные политики ведут активную сексуаль­ную жизнь. Известно, что Кеннеди не пропускал ни одной юбки. Брежнев не был ангелом. Думаю, что Клинтон не очень счастлив в интимной жизни и браке, судя по тому, какими ускоренными методами он пред­лагал своим подчиненным женщинам вступить с ними в интимную связь. Для него это вопрос скорее тех­нический, технико-энергетический, а не духовный.

В правительстве, пожалуй, Сысуев — самый оба­ятельный, сексапильный. Чубайс интересен своей во­лей и энергетикой. Он не красавец, не так сексапилен, как Сысуев, зато у него больше воли.

Ельцин как мужчина? В таком контексте я его не рассматривала.

Рост мужчины мне не важен. У меня бывали муж­чины моего роста, ниже не было.

Мужчина, чтобы мне понравиться, должен иметь легкую поросль на груди и на голове.

У мужа это не первый брак. Но такой жены у него еще не было.

В молодости я пользовалась успехом у мужчин намного старше меня...

Я думаю, что практически всякий нормальный че­ловек изменяет супруге или супругу. Хотелось бы тем не менее пожелать супругам тех супругов, которые изменяют, самим тоже не теряться.

Замуж я выходила абсолютно девственной, что да­же тогда было уже не модно. Это было даже пробле­мой для моего мужа. Он растерялся.

Со вторым мужем я начала встречаться еще до развода с первым. У меня было достаточное количест­во мужчин, несмотря на то, что замуж я выходила девственницей.

Когда в первый раз выходишь замуж, еще ничего не знаешь, ни в чем не разбираешься. Удивляешься: «Бо­же мой, какие непристойности тебе предлагают!»

Борис Федоров, один из учредителей движения «Правое дело».

Все знают, что я дважды был в правительстве.

Я ничего не боюсь.

Я не собираюсь всю жизнь быть налоговым ин­спектором.

Я дважды был министром финансов.

Все, кто имел со мной дело, знают, что это серь­езно...

А уже когда из аэропорта ехал — Кириенко позво­нил и сделал предложение.

Уже на ВЧК приглашали. Пока, правда, для вхожде­ния в курс дела. Оказалось, что ряд предприятий уже две недели налоги не платят. Надо срочно принимать меры.

Это кресло медом явно не намазано — никто не хочет взваливать на себя такой груз. Тут нужно мужес­тво. А я решился.

Я не люблю, когда деньги зря тратятся. Мы всегда с женой спорим о покупках. Деньги надо экономить. Зачем деньги тратить, если можно их не тратить? На день рождения жены она сама себе выбирает подарок, но о суммах я спорю все равно.

Я в детстве худым был. Вес набрал, когда в Гос­банк СССР пришел.

Какая от меня дома помощь? Разве что яичницу могу поджарить.

Я тут пытался выяснить, знают ли сын и дочка, кто такие Маркс, Ленин и прочие. Оказалось, у них очень смутные знания в этой области. Зато прекрасно ос­ведомлены о жизни Майкла Джексона. В курсе похож­дений Джеймса Бонда.

Нормально живу. Не жалуюсь. В четырехкомнат­ной квартире на улице академика Зеленского, рядом с Ленинским проспектом. Дом вполне приличный, в нем живет часть правительства 1992—1993 годов.

Я жил на улице Маркса-Энгельса, потом на Кро­поткинской. Меня с детства окружали шикарные ста­ринные дома.

Друзей у меня нет. Я волк-одиночка.

Я всегда был индивидуалистом, поэтому не входил ни в какие стаи. Поэтому мне Явлинский еще в 1991 году говорил: «Мы как бы вместе или ты будешь, как кошка, которая гуляет сама по себе?» Я говорил: «Если это ради дела, то я всегда с тобой». Ан нет, это не устраивает.

Я иностранным инвесторам объясняю примерно раз в два дня, что у нас все хорошо, чтобы они не нервничали.

Бани надо посещать, иначе не поймут.

В принципе, может быть, в утку стрельнул бы, но когда приглашают на медведя идти или в оленя стрелять...

С водкой учишься постепенно. Начнешь сачковать, а тот же Сосковец обычно подначивает: «Нет, обно­вить надо, обновить...» Что это такое, наверное, пони­маете, когда уже двадцать восьмой тост идет...

Самое страшное — это мероприятия с генералами. Они ведь сразу начинают по полстакана водки нали­вать. Стоят «большие» генералы, а подносят им — «маленькие» генералы (генерал-майор — генералу ар­мии, допустим). И все пьют. Там, по-моему, даже полковников не пускают.

Для меня однажды даже показательное учение ус­троили, маленькое. Кокошин меня уговорил. Приехал я на огромный полигон, сначала все вместе технику осматривали, потом танки стали бегать, затем я из пяти пистолетов пострелял, пушки начали палить. Грохоту было — часа на полтора!

А еще случай был — меня повезли показывать под­земные сооружения под Москвой. Ну-у, это произ­водит впечатление. Поезда маленькие ходят. Огром­ные камеры выдолблены — там хотели строить всякие защитные сооружения. В некоторые места под землей целый Кремль можно засунуть.

Я не жил во времена Карамзина, но со времени моего присутствия в правительстве, то есть с 1993 года, стали воровать больше. Вот это я точно знаю.

Я жил в Англии, был начальником отдела в Ев­ропейском банке в Лондоне. И получал по тем време­нам хорошие деньги. Много ли людей получали в 91-м году 130 тысяч долларами в год, чистыми? Мне дали такие подъемные, что я чуть не умер от радости. Ведь приехал с пятьюстами долларов в кармане. И тут — сто тысяч долларов сразу как снег на голову.

Это событие как отметил? Никак. Экономил. Ко­пить надо.

Однажды, через неделю после вхождения в прави­тельство, я на заседании правительства встал и сказал: «Прошу в моем присутствии никогда не говорить о де­нежной массе такие глупости, как вы сказали сей­час», — и сел. После этого меня два месяца все бо­ялись, мол, кто же он такой, если такую наглость себе позволяет.

В российском правительстве, если ты слабый, то тебя никто не уважает, то есть надо «ударить в мор­ду» — и тогда все поймут.

В целом я добрый и мягкий.