Мальчий бунт

1. Свет гаснет

Улицу перед конторой загородили строем солдат — пропускали людей только по одному тротуару на той стороне — но не давали остановиться. Во дворе конторы на-готове казаки на конях, и ворота распахнуты. В конторе темно: газовая тоже встала, — газгольдер выдыхает в трубы остатки светильного газа… Скоро свет везде погаснет. Наружные фонари уже погашены.

Шпрынка решительно повернут с тротуара на мостовую и в ворота главной конторы…

— Мальчик, стой, — крикнул ему хорунжий. — Куда?

— Мне в контору, справочку получить…

— Ну, иди…

Шпрынка торкнулся в зеркальную дверь конторы — заперто. За дверью солдат…

— Кого тебе надо? — спрашивает солдат мальчика через стекло.

— Мне расчетного конторщика Гаранина надо повидать… Тут он? Скажи, по важному для него делу спрашивают.

— Погоди!

Солдат ушел и вскоре вернулся вслед за Гараниным. Гаранин осмотрел Шпрынку через дверь. Щелкнул ключ в замке Гаранин вышел на крыльцо и заслонил собою дверь, будто боялся, что Шпрынка туда ворвется силой…

— Чего тебе? — строго спросил Гаранин…

— Я, Владимир Гаврилыч, — насчет Митьки Кудряша, говорят, будто давеча его конем помяло.

— Помяло малость. Ну, да ничего.

— Где же он, в больнице что ли?

— Зачем его в больницу? Ему в больницу не надо. Нет, он тут, в конторе…

— Скажи Мите, будь добр, чтобы на часик вышел. Шпрынка, мол, тебе слово хочет сказать…

Гаранин чуть усмехнулся и ответил:

— Изволь, скажу…

Он ушел в контору и запер за собою дверь на ключ…

В конторе на столе лежит Кудряш, раскинув руки. В углу у стены в шубах жмутся в креслах и на стульях Морозов, Муравьев, губернатор, жандармский полковник. Все рожки привернуты, кроме одного… Ни к кому не обращаясь, Гаранин сказал тихо:

— Шпрынка хочет повидать Кудряша…

Гаранин повернул голову к Муравьеву… Все молчали. Пламя газового рожка трепетало, сея прозрачный беспокойный сумрак… Казалось, в этом неверном свете, что мальчик спит на столе и улыбается во сне…

— Кто это Шпрынка? — прервал пугающую тишину Муравьев…

Гаранин ответил, почтительно изгибаясь:

— А это-с, изволите видеть, ваше превосходительство — атаман шайки разбойников…

— Не понимаю…

— Игра такая есть у наших фабричных ребят: на святках шайку разбойников представляют. Про разбойничьего атамана Разина. Так вот — Шпрынка это и есть атаман-с. А с Кудряшом тут все они приятели были… На этих мальчиков, сударь, надо обратить внимание. Озорной народ.

— Но, ведь, это дети?

— Они вырастут, ваше превосходительство… Вырастут.

— Несомненно. Ну, и теперь ваш Шпрынка что же… Что этому разбойнику надо?

— Да вот спросил-с он, ваше превосходительство, к нему Митю выслать на часик — поговорить с ним желает…

— Что же вы?

— Ответил: пойду, скажу…

— Вы ему сказали, что?..

— Нет, ваше превосходительство. Однако ж дело ясное, раз мальчик кончился?..

— Что-о?

Муравьев встал с кресел и выпрямился.

— С чего вы взяли? — тихо и внушительно заговорил Муравьев: — да мальчика слегка ударило — и может быть, гм, его положение даже серьезно. Да. Ему нужна помощь хорошего врача. И Тимофей Саввич, гм! — решил его, не медля ни минуты, везти в Москву…

— Так-с… — едва выдохнул Гаранин…

Муравьев продолжал говорить всё также тихо, но чеканя каждое слово:

— Тимофей Саввич сам едет в Москву. Прикажете подать лошадей. Мальчик поедет с нами. Так, Тимофей Саввич…

Морозов молча кивнул…

— Я тоже еду, — до завтра. Завтра я вернусь. Тимофей Саввич сам не здоров и решил передать руководство возобновлением работ на фабрике сыну своему Савве Тимофеевичу. Точно ли я вас понял, Тимофей Саввич?

Морозов подтвердил опять безмолвным кивком. Гаранин стоял перед Муравьевым, в недоуменьи опустив руки…

— Ну, что же вы стоите? — с внезапным раздражением спросил Муравьев…

— Ваше превосходительство?!

— Вы не знаете, что сказать этому разбойничьему атаману… Вот и скажите то, что есть. Мальчик чувствует себя не так уж плохо и уезжает с хозяином в Москву…

Гаранин повернулся и, опустив в раздумьи голову, тихо пошел из комнаты… Шпрынка огорчился, увидев его одного:

— Ну, что же Митька?!

Гаранин приоткрыл дверь чуть-чуть и, крепко её держа обеими руками, ответил:

— Он велел тебе сказать, что уезжает с хозяином в Москву. А с такими халуями, как ты, и знаться не желает…

— Врешь! Сам он так и сказал?

— Он. Сам.

— Говорю: врешь!

Гаранин захлопнул дверь, замкнул её, повернулся и ушел. Шпрынка торкнулся в дверь опять. Солдат махнул ему и погрозил штыком.

2. Игра

К подъезду конторы подали несколько запряжек. Часового в корридоре сняли. Пламя газовых рожков умирало, бледнея и съеживаясь — едва трепетало синим светом, похожим на пламя спирта. Лица при этом мертвом свете казались бледными. В первые сани, парой в дышле, уселся Саввы Морозова сын. Рядом с ним, посадили тепло закутанного Кудряша. Мальчик привалился плечом к хозяину. Морозов сидел в санях сгорбясь — его била лихорадка. Гаранин встал на запятки и левою рукою придерживал Кудряша. Во вторые сани хлопотливо усаживал Муравьева жандармский офицер и, сев с ним сам, крикнул «трогай». Кучер Морозова тронул. Впереди саней скакал десяток казаков и столько же за вторыми санями. Вихрем пронесся этот поезд по темной Никольской улице и повернул к товарной станции.

Кудряша в молчании внесли в вагон и положили на диван в салоне. Гаранин отпустил лошадей и ждал от Морозова распоряжений. Старик сидел на диване против Кудряша, поникнув. Муравьев сказал Гаранину:

— Тимофей Саввич просит заказать экстренный поезд.

— Слушаю-с, ваше превосходительство, — Гаранин почтительно изогнулся и побежал на станцию исполнять приказание хозяина…

— Сейчас подадут паровоз и дадут поезду маршрут, как только Москва ответит… — доложил Гаранин, возвратясь: — Тимофей Саввич — прикажете мне итти?

Морозов поднял голову, мутно посмотрел на Гаранина и что-то невнятно пробормотал…

— Тимофей Саввич просит вас сопровождать его в Москву…

— Слушаю-с, ваше превосходительство!..

Подали паровоз. Вагон толкнуло. И рука у Кудряша свалилась с груди и повисла вниз с дивана…

Морозов дико вскрикнул, вскочил, хотел бежать. Его остановил Муравьев…

— Не беспокойтесь, Тимофей Саввич, это прицепили паровоз…

Гаранин поправил руку Кудряшу и сказал:

— Ну, лежи! Чего завозился…

Вагон перекатили к вокзалу, прицепили еще один для бригады. Дробно и долго залился звонок — и ударил три раза. Обер свистнул. Паровоз ответил. Обер свистнул. Паровоз ответил снова… Мягко стукнуло на стыке, и огни вокзала уплыли назад…

— А, ведь, мы успеем до Москвы пульку разыграть, — сказал Муравьев, приподымая крышку столика…

— Разумеется, успеем! — весело ответил жандармский офицер, взглянув на Морозова.

Саввы Морозова сын поднял голову, посмотрел кругом и пробормотал:

— Гараня! Устрой! Там у меня в купе есть в лукошке…

Гаранин захлопотал. Он раскинул у окна перед диваном, где сидел хозяин, ломберный столик с зеленым сукном, спустил в вагоне шторы; затопил чугунную печурку; засветил на столе в подсвечниках две свечи; из столика достал мелки, «игру» — две нераспечатанных колоды атласных карт, а из купе Морозова принес в лучиночной корзинке последнюю бутылку с засмоленною головкой и яблоки «бель-флер». Все придвинулись к столу.

Муравьев расчертил метком по сукну клетки для записи игры. Напротив Тимофея Саввича сел Гаранин. Накрест: Муравьев с жандармским офицером…

Вскрывая колоду, Муравьев сказал:

— Будем играть по маленькой. Я крупно не играю… По сотой?

— Извольте, — хрипло ответил Морозов, протягивая руку за картой.

Вагон катился всё быстрей по направлению к Москве. От толчков на стрелках и кривых по полу катается упавшая пустая бутылка. В салоне накурено. Морозов с посветлевшим взором смотрит в карты: ему везет чертовски.

— Три без козыря! — объявляет он… — Гаранин! поправь Кудряша…

Гаранин вскакивает и поправляет: от тряски тело Кудряша едва не сползло с дивана — и он бы упал, если б во-время не обратил внимания хозяин…

3. Вспышка

Шпрынка, опечаленный тем, что сказал Гаранин, и вместе обрадованный тем, что Кудряшу не плохо, — не верил лишь тому, что Кудряш изменит снова и поедет с хозяином в Москву. Сомненье Шпрынки кончилось, когда из артели прибежал Приклей и сообщил, что видел своими глазами:

— Что? верить не хотел? Уехал! Уехал твой Кудряш с хозяином в Москву. Эх, ты! Спутался с хозяйским халуем — и уж на нас ноль вниманья. Нет уж, брат: кто у хозяина разок тарелочки полижет, нам не товарищ…

— Да ты сам видел ли?

— Видал. Сидит в санях сам Морозов, а по левую руку Кудряш. Сзади лакей. И казаки кругом. На вокзал поехали. Я ну-ка туда… Жандармы никого не пускают: ночью на платформу нельзя! Я с той стороны. Прицепили к паровозу два вагона и махить в Москву! Вот тебе Кудряш: Митькой звали!..

— Заливаешь?

— Лопни мои глазыньки — не вру. Провалиться мне на этом месте! Да поди сам в конторе спроси…

— Был, спрашивал…

— У кого?

— Гаранин говорил…

— Гаранин тоже в Москву с хозяином уехал…

— Пойду, спрошу еще…

— А казаки-то?

— Они теперь не трогают — народу мало…

— И я с тобой пойду…

Было уже поздно. С улицы сняли солдат. Только вдали маячили на конях казачьи разъезды. По тротуарам, озираясь, спешат запоздалые прохожие.

Не доходя конторы, мальчики встретили Кривого Соловья… Шпрынка его остановил:

— Дедушка! Ты отколь?

— Из конторы…

— Кудряш там?

— Там, как же. Как мы его с улицы втащили — на стол положили, и лежит птенчик… Только прокурон нас оттуда выгнал и никого не велел впускать… Я в сторожку покурить шел… Жалко мне парня… Не то, — что вы, учтивый был. К старшим — почтение имел. Намедни клеил я афишки — какой-то арестант бег, да и опрокинь мое ведерко, клей весь вон — ну, а Митя подошел ко мне, ведерко поднял, да клейстер мы сварили снова, да вместе и пошли афишки клеить… Маленько меня потом поругали: что не так быдто наклеено — криво что ли, ал и кверх ногами — ну, так, ведь, это он по неопытности. Всякое дело мастера боится. Поругали — это не беда. Лишь бы дело сделано было…

— Дедушка! Так, ведь, и я тебе тогда клейстер помогал варить, ты забыл?

— Помогал? Ну, може, и помогал — уж я не помню. Только тебе с ним не сравняться — герой! Дай бог ему царство небесное!

У Шпрынки ёкнуло сердце…

— Да ты что это? Кудряш-то вон, говорят, в Москву с хозяином уехал…

— Полно врать-то, куда он мертвенький поедет?

— Да ты-то, Кривой, видал его?

— Как же. Я первый к нему и подбёг. Вот все меня корят: «на свалку пора, ничего не видишь» — а я что? — я и увидал — лежит на снегу; я из конторы выбег; молодцы-то боятся: «куда ты?» Я к нему — наклонился глазом — а у него по личику из виска кровь бежит… И духу нет… Поди сам посмотри — лежит на столе, ангельская душенька!

Шпрынка метнулся было к конторе, но круто повернул и, свистнув Приклею, пустился бегом за переезд к мальчьей артели.

Была уж ночь, но мальчишки не спали.

К конторе из-за переезда прискакал вестовой казак и доложил — что из казармы снова валит народ… Со стороны переезда послышался крик и свист. По улице неслась к конторе толпа — в ней были мальчики, подростки, девушки, женщины и очень мало взрослых рабочих… Женщины плакали и вопили. Мальчики орали и свистели. Улица мигом налилась толпой. В окна конторы посыпались камни. Толпа вопила детскими голосами:

— Митьку Митьку! Митьку отдай!..

Для защитников конторы это нападение было внезапным — думали, что народ угомонится на ночь, и ворота затворили. Мальчики построили пристенок, перемахнули через забор и распахнули ворота. У дверей конторы сняли растерянного часового и ворвались в темную совсем контору: газгольдер выдохнул остатки газа, и все рожки погасли, струился только едкий запах, от которого буйно кружилась голова.

Шпрынка с товарищами бегал во тьме из комнаты в комнату пустой конторы в напрасных поисках. Мальчики, натыкаясь, валили мебель.

— Ребята, стой! Так нельзя. Тьма египетская. Батан, дай-ко спичку… — Шпрынка чиркнул спичкой. Головка сломалась и отлетела с огоньком. И вдруг пламя от него рванулось во все стороны синим огнем. Ударило пушкой. Опаленный вспышкой газа, Шпрынка отпрянул и упал назад и увидал, что по обоям комнаты перебегают огоньки… Он вскочил и побежал. С криком: «Горит»! — ребята кинулись вон из конторы. На улице взволнованно играл атаку трубач казачьего полка. У прядильной зазвонил пожарный колокол…

4. Мальчики

Шпрынка схватил ком снега и вытер им саднящее лицо и руки. К конторе прискакали с факелом пожарные, блистая медью касок…

— Где горит?

Шпрынка крикнул:

— Идём!.

Пожарный с факелом и брандмейстер с топором побежали вслед за Шпрынкой в контору. Пламени в той комнате не было видно, она была полна едким дымом. Брандмейстер выбил топором звено окна, другое, третье, распахнул окно, и по стенам снова поползли красные огни. «Давай брансбой сюда!», — крикнул из окон брандмейстер..

С улицы — женский крик, от которого у Шпрынки подкатило к горлу комом. Он забыл про пожарных в блистающих касках и перекинулся из распахнутого брандмейстером окна прямо на улицу. По улице казаки гнали нагайками толпу. Из двери напротив выбегали с ружьями солдаты… Шпрынка метнулся туда, откуда кричала женщина, но его сбили с ног, и, вскочив, он попал в неудержимый поток бегущих…

Их загнали в угол между прядильной и новым ткацким корпусом… Бежать было некуда… Многие подпрыгивали, ударясь о каменную стену, подобно мыши, которую, играя, выпустил кот…

Пожарные кони позвякивали колокольцами… Огня не было видно. К окруженной тесным кольцом казаков толпе подбежал пожарный и крикнул:

— Ребята! Человек десять к трубе: качать!

Шпрынка пронырнул меж лошадей и вместе с другими побежал к пожарному насосу… Начали качать. — «Не части! — учил пожарный — до отказа вниз — раз-два! раз-два!..» Заборная труба, всхлипывая, хлебала воду из бочки; шланг налился, из брансбоя с треском ударила вода… Из окон конторы валил дым…

Пожарные быстро сбили огонь; из окон выкидывали что-то опаленное… К насосу подъехал казак:

— Эй, вы, качальщики! Пожалуйте!..

Загнанных в угол, стали разделять на кучки и выводить под охраной солдат на улицу. Шпрынка перекликнулся и очутился рядом с Морданом и Приклеем. Потом отозвались и Батан и Вальян и остальные из шайки разбойников…

— Дяденька! Нас вместе! Вместе нас бери! — требовали они у ефрейтора…

Солдат их загребал в круг конвойных кучей… и оттолкнул какую-то женщину.

— Ты, тетка, откуда взялась?

Тетка сердито ворчала:

— Я что ж! Я, как все. Всех берут — ну, и меня пусть берут…

— Тетка Воплина! Давай её сюда к нам! — позвал Приклей…

Тетка Воплина шла рядом со Шпрынкой и его разбойниками; тут было и еще несколько прядильщиц и ткачих — они молчали, а тетка Воплина ворчала:

— Ну, что ж: все работали, и, я работала. Все взбунтовались — ну и я. Все в острог — и я в острог…

По улице проскакал казак и мимоходом крикнул:

— Веди прямо на товарную, там арестантский поезд подали…

Арестованных переписывали в конторе станции и сажали в поезд из красных вагонов с надписью: «40 человек — 8 лошадей».

Шпрынка с товарищами прошли вереницей в «затылок» мимо барьера в конторе, за которым сидели писаря, спрашивая имена и звания арестованных и род работы на фабрике.

— Старший мальчик, — ответил Шпрынка.

— Вижу, что мальчик и болван порядочный.

— Ну?

— А кем ты на фабрике был?

— Старшим мальчиком…

— Проходи! Ты? — спросил писарь Приклея.

— Семен Воробьев. Младший мальчик в банкобросной.

Писарь писал, качая головой, а мимо него, останавливаясь на минуту, проходили, именуя себя, мальчики…

— Средний мальчик. Старший мальчик. Задний мальчик. Младший мальчик. Присучальщик. Подручной мальчик. Шпоруточный. Подавальщик. Приготовительный мальчик.

— Каких только мальчиков нет! — сказал изумленный писарь, испещряя словом «мальчик» уж не первую страницу, — ну, а ты, тетка, кто, девочка что ли?

— У нас такой должности нет, — обиженно ответила тетка Воплина — я ткачиха, — на гроденаплевых станках стою… Основа номер двадцать четвертый, уток номер десятый. Пиши, пиши: всё пиши. Уж писать, так всё писать: в берде зубьев тысячу двести… да… ну: закрайных ниток сорок восемь. Чего воззрился — пиши: в основе ниток две тысячи, триста пятьдесят две. Кусок шестьдесят пять аршин…

— Проходи!

— А раньше я демикотон работала — основа: тридцатый, уток тридцать восьмой…

— Ладно, проходи — в тюрьме Владимирской доскажешь…

6. Тоска

Вагоны закрыли наглухо и наложили на двери пломбы. Поезд двинулся, визжа по снежным рельсам бандажами. Шпрынка, сидя на тряском полу у стенки, почувствовал во всем теле боли — словно у него ломают кости… Он заохал и опросил Мордана:

— А у тебя болит?

— Не! болеть — не болит, а под сердце только подкатывает…

— Да, теперь, брат, каждый тычок заговорит. Все равно после кулачного бою. И у меня тоска на сердце. И рожу у меня дерет — газом опалило — хорошо, что я, испугавшись, глаза зажмурил, как ахнуло.

— Ну, уж ахнуло: чуть-чуть…

— Охо-хо! Башка у меня трещит… Холодина какой…

В темноте, сидя на полу и лежа, арестанты все охали и стонали, кашляли, бранились, ежась от холода:

— Ничего, надышем!

Из темноты женский голос спросил:

— Братцы! А кто видал Щербакова, Анисимыча — его, говорят, еще вечор забрали…

— Забрали, тетка. В мешок зашили и через мельницу пустили: на нюхательный табак…

— Да, от такого табачка зачихаешь…

Вагон гремел, как пустая бочка, прыгая и раскачиваясь — но грохот не мешал разговорам — хотя приходилось кричать; кто-то из мужиков рассказывал, и в голосе звучало большое удовольствие:

— Шорина громят. А мы пошли к управителю Михаилу Иванычу Даянову. Говорим: Шорина разбили — хоть и не мы, — а тебе, тоже будет. Михаил Иваныч видит: нас много. Вынул двести рублей.

— Врешь?

— Истинный бог: два радужных билета вынул и говорит: выпейте, братцы, за мое здоровье… Ну, мы от его дома отошли. По рукам делить — склока — и менять негде… Айда все в трактир…

— Пьяницы! Домой бы деньги несли…

— Погоди, тетка. Там с нами и бабы были. Пришли мы к Кулагину, Евсею Тихонычу в трактир. Вот, говорим: давай нам вина на двести рублей. По три семьдесят пять ведро — это сколько ведер выходит? Ну, ему сначала за смех показалось — уж очень много сразу — «у вас таких денег не может быть», говорит. Я деньги — на бочку! Он видит — нас много — испугался, да с перепугу нам не на двести, а на четыреста рублей вина отпустил.

— Врешь?!

— С места не сойти, не смекнул. Лили, лили из бочек — шутка сказать, четыреста двадцать шесть четвертных бутылей…

— Ну? Четвертями брали?

— Зачем! Ведрами, в свою посуду. Что тут, братцы, было…

К сердцу Мордана подкатывала холодная тоска. Он, хватаясь за Шпрынку, просил его:

— Братцы! Наскучило — всё про вино они. Пьяный наш народ. Давайте, хоть песни споем…

— Про кого? Про Стеньку Разина? «Утес»?..

— Не надо! — посыпались со всех сторон голоса мальчиков. — Стенька-то казак был. А они нас вон как лупцуют. Да вот в тюрьму погнали. Давай, Шпрынка, «Среди лесов дремучих»…

Шпрынка запел, и мальчики хором подхватили припев:

Шпрынка замолк.

— Ты чего же?

— Тоска, товарищи, не позволяет. Сердцу больно…