ГЛАВА ШЕСТАЯ

1. Ключи в снегу

Гаранин, лежа в кровати, стонал и охал; на голову ему прикладывали от квашенного кочна капустные листы. На столе у кровати стоял кувшин с огуречным рассолом. Гаранина мучила жажда. Супруга тихо приоткрыла дверь и сказала:

— Владимир Гаврилыч, там дворецкий, Иван Филиппович, тебя спрашивает…

— Веди сюда.

В комнату Гаранина вошел высокий и сухой старик, в синем суконном кафтане. Он, прежде чем поздороваться с хозяином, долго крестился в угол на икону. Старик вынул из кармана телеграмму и подал Гаранину. Телеграмма:

— «Еду сам. Морозов».

Гаранин вскочил с постели, словно ему воткнули в спину вилы, и закричал:

— Марфа! Сюртук новый почистить. Живо! Когда ожидаете, Иван Филиппович?

— Натурально — с почтовым.

— Ну, что у вас там? — спрашивал Гаранин, поспешно облекаясь в новый долгополый сюртук.

— Всё тоже. Господа офицеры как начали так и продолжают: курят, требуют вина, — погреб я, как приказали, Владимир Гаврилыч, открыл и ключи буфетчику отдал, — играют в карты. Штабс-капитан Иванов ударил поручика Семенова по голове подсвечником, потому что плутует в карты. Полковник их разнял, запер по комнатам, а ключи от обеих комнат выкинул через форточку в сад. Конечно — пьяный человек тоже: «Пусть, говорит, сидят, пока снег не растает». И верно-с, ключи отыскать невозможно. Я послал своего Федюшку — он пальчики обморозил, в снегу копавши, а ключей не нашел… Между тем господа офицеры просят их выпустить, хотя на малое время. Я к ним снисхожу по человечеству, да и господин полковник одумались — тоже разрешили — однако ни одного слесаря не мог найти — все, должно-быть, по трактирам и погребкам сидят по случаю наступивших праздников «Преподобного отца нашего Лентяя».

— Ну и дела! А губернатор?

— Их превосходительство от дебоша господ офицеров вполне отстранились — замкнулись в отведенные для них, изволите знать, в сад окнами две голубые комнаты во втором этаже, — и сидят там, как мышка. Поверите ли: сами позовут меня посредством электрического звонка, а войдешь, вздрогнут. Очень напуганы. И всё портрет семейный свой из кармана выняют и во слезах целуют: очевидно, с жизнью, по случаю бунта, прощаются…

— Дурак.

— Да, по всему видать, незначительных умственных способностей. Меня более всего, Владимир Гаврилович, то смущает, что господин полковник штабс-капитана Иванова изволили запереть в спальной самого Тимофея Саввича. И уж сидит там господин офицер с вечера — а был нагрузимшись порядком.

Гаранин выронил из рук гребешок, которым делал перед зеркалом пробор.

— О! боже! Как же вы это, Иван Филиппович?

Старик перекрестился.

— Что поделаешь? Получена была от Семен Петровича депеша «широко растворить двери гостеприимства». А вы понимаете — если Семен Петрович, это сам.

— О, чорт! Едем на вокзал.

Старик перекрестился.

— Если едем, Владимир Гаврилович, то на своих на двоих. Пару в дышле под самого на вокзал я велел подать. А Машистого в новой, вами вчера приобретенной сбруе, неловко Тимофею Саввичу показывать…

— О, дьявол!

Старик перекрестился:

— Да, дожили. При покойном папаше Тимофей Саввича такие события и вообразить нельзя было…

— Кто еще будет самого встречать?..

— Да, пожалуй, только и будем мы с вами. Господин Дианов — в Павлово откочевали. Мастерам не в обычае самого встречать.

2. Кукиш

Поезд остановился. Гаранин с дворецким подбежали к вагону первого класса, но обер-кондуктор безмолвно указал им в конец поезда: в хвосте был прицеплен отдельный салон-вагон. Побежали туда. Вагон расцепили. Три звонка. Поезд ушел. В окнах салон-вагона опущены шторы. Гаранин попробовал дверь — заперто. В дверном окне показался Митя — слуга самого, строго погрозил пальцем и показал встречающим кукиш.

— Не приказано будить, — понял эти знаки дворецкий — стало быть, изволили беседовать с мадам Вев Клико́!

— Какая еще мадам? — сердито и испуганно спросил Гаранин.

— Это их любимая марка шампанского: вдовы Клико. Деми-сек — то есть не очень сладкое. Они очень любят и вальс с бутылкой даже танцуют, если в хорошем духе:

Пою свободно и легко

веселый вальс «Клико»!

Конечно, вы в отдалении от Тимофея Саввича живете — и не можете знать всех распорядков их, как ваш папаша знал распорядки их папаши.

К салон-вагону подошел дежурный паровоз, составитель со свистком во рту прицепил вагон и свистнул. Паровоз тихонько гукнул, чтобы не тревожить Саввы Морозова сына, и тронулся…

— Куда это?

— На запас.

Платформа опустела. Паровоз умчал вагон куда-то вдаль и, показалось Гаранину, там покинул.

— Надо туда!

Гаранин легкою рысцой, а за ним и Иван Филиппович, развевая на-бегу долгую седую свою бороду — пустились догонять паровоз… Старик бежал легко, кидая ноги, и еще на-бегу говорил:

— Я еще всего-то вам не рассказал, Владимир Гаврилыч, про господ офицеров. Нынче утром, еще при свечах, за господами офицерами прибирая, я господину батальонному командиру доложил, что вот изволит ехать сам Тимофей Саввич, а между тем их апартаменты на ключе, и там неизвестно, что делают господа офицеры. А надо вам сказать, что и господин полковник к утру были как бы уж и не в себе. «Взломать дверь» — кричит… Ну, попробовал тут один шашкой, запустил в щель конец, обломал — двери у нас и замки солидные. Тут господа офицеры говорят господину полковнику: «ты ключи кинул в снег, ты и дверь взломать должен». И представьте себе — взяли они господина полковника за руки и за ноги и давай раскачивать, да задом полковника в дверь бить. Напрасно умоляю, что дверь прочна и замок солидный. Мне не двери, а человека жалко. Бьют и бьют. Господин батальонный командир на крик кричит. Ну, конечно, двери не вышибли — а полковника в постель снесли — лежит теперь и стонет: поясницу, говорит, сломали… Гляди-ко — а паровоз-то что делает!..

Стрелочник задудил. Паровоз дохнул и покатил вагон обратно. В окне мелькнуло лицо Мити, и он опять погрозил пальцем и кукиш показал. Гаранин и дворецкий столбом стоят и смотрят: паровоз укатил вагон в другой конец станции и не видать… Они пошли обратно — и видят, паровоз один вернулся; побежали рысцой; задохнулись; Гаранин споткнулся, упал в сугроб; отстал, когда он подбегал к вагону — дверь отворилась, впустив Ивана Филипповича…

— Ну, теперь, все расскажет, старый дьявол: и про Машистого, и про сбрую, и про меня…

В двери вагона, за стеклом стоял Митя; он показал Гаранину кукиш и, приплюснув нос к стеклу, выпучив глаза дразнил Гаранина…

Переминаясь с ноги на ногу перед вагоном, Гаранин ласково улыбался Мите и злобно думал:

— Погоди! Погоди! Я тебе задам! Собачий сын!

Хотя и сам был не уверен, что наступит время желанной мести.

— Верно сказано: «не родись рогатым, а родись кудрявым».

За кудри и бойкий нрав, как-то в фабрике попав на глаза «самому», Митя был взят им в молодцы — и всюду разъезжал с хозяином: на фабрики, в имения; изредка к Макарию на ярмарку.

Митя открыл дверь вагона и пропустил дворецкого… Строго кося глазом, старик сказал Гаранину:

— Велел сюда губернатора привести. А тебе к нему…

Гаранин, хватаясь холодными пальцами за медные поручни, вошел в вагон.

3. Ласка

В салоне-вагоне шторы еще не были подняты. Гаранин, присматриваясь в темноте, остановился в дверях. Митя толкнул его в спину: «Иди — вон он сидит!».

Гаранин увидал Морозова. Всклокоченный, в рубахе с расстегнутым воротом, он сидел на красном бархатном диване, поджавши по-татарски ноги…

— Это кто? Гаранькин сын? Поди сюда, подлец, я тебя поцелую! — хрипло пробормотал хозяин, показав Гаранину кулак…

— Тимофей Саввич! Отец и благодетель — сначала простите — тогда подойду…

Гаранин упал на колени и, простирая руки к Морозову, молил о пощаде…

— Да ты в чем провинился-то, Володя? — спросил из темноты хозяин. В голосе его слышно было недоумение.

У Гаранина мелькнула мысль, что Иван Филиппович не успел рассказать о приключениях сына Гаранина в Зуеве, но он тотчас, зная по опыту хозяйское коварство, — погасил надежду и на приглашение хозяина: «Вставай» — ответил:

— Не встану, пока не простите! Ради батюшки, простите.

— А, ради батюшки? Поди, поди сюда!..

Гаранин пополз к дивану на четвереньках, не вставая с колен…

— Митька! садись на него! Ну!.. Володя! Аля-гоп!..

Митька сел на Гаранина верхом, держа в руках поднос с откупоренной бутылкой и двумя стаканами и ударил своего коня коленками…

Гаранин радостно заржал и подвез Митю к дивану. Морозов нагнулся и легонько ткнул Гаранина в лицо волосатым кулаком… Гаранин, чмокая, ловил кулак и кричал в восторге: — «Ударьте, ударьте! В первый раз ударьте!». Он ловил руку хозяина, чтобы поцеловать, кропил ее слезами и перешел на ты.

— Ударь! Будь милостив — ударь еще! Папаша-то твой — мой-то папаша во гробах возрадуются!

— Ну, довольно про папашу. Знаю, что я Саввы Морозова сын, — угрюмо сказал хозяин, — вставай, пей.

Гаранин встал, взял с подноса стакан и, выпив залпом, опрокинул стакан над головой своей…

— Это ты с зуевскими-то хорошо, Володя, придумал… Ха-ха-ха! Всех «фабрикантов» напугал. Слыхал, Иван Филиппыч что мне сообщил: все вывесили в Зуеве прибавку своим ткачам двадцать пять процентов! Ха-ха! Пускай прибавят. А мы поторгуемся… Как полагаешь: если у меня бунт — могу ли я прибавку делать? Если у меня убыток: одних стекол сколько перебито! Разве я могу прибавку делать? Я еще их спрошу: как это так, господа фабриканты — что же это такое: если вы не можете конкурировать с Саввой Морозовым добротностью товара, так подсылаете котов мои заведения громить? Так? Да когда коты мои заведения разбили, вы им пожалуйте четвертак на рубль прибавки? Это что, су-да-ри мои! Это поощрение бунтов. Крамола!.. Ха-ха-ха! Всех, Гаранькин сын, в трубу! В трубу!..

— В трубу-с, Тимофей Саввич… Хэ-хэ-хэ!..

— А у меня бунт — как я могу прибавку делать… Ха-ха! Ну, може, скощу штрафы — да и то подумаю. Ха-ха!

— Хэ-хэ! Подумать надо, — вторил «самому» Гаранин, смекнув, что оказал хозяину услугу больше, чем сам думал.

— Могу еще тебе добавить то, что и правительственная власть должна принять во внимание — как такой бунт допускать? Теперь гляди же, что получилось: губернатор, прокурор — как мыши прячутся.

— А господа офицеры — вам докладывал Иван Филиппыч? — господином полковником в стену бьют…

— Хо-хо-хо!

— А нижние чины оставлены на произвол — и уже с нашими ткачами пьют вино…

Морозов перестал смеяться и спросил:

— Ты не врешь?..

— Зачем мне врать. Как мой папаша праведно служил вашему папаше — так и я служу… По новым казармам батальон расквартировали — можно сказать, с бунтовщиками чуть не вместе.

— Это уж не дело.

— Какое дело: до ручки доработаешься! Я бы тебе посоветовал: просить их превосходительство казаков полк пригнать, казаки надежнее. А солдат — свой брат рабочему: мужик…

— Ах, Гаранин, ты Гаранин сын! Поди сюда, я тебя поцелую.

Гаранин нагнулся. Саввы Морозова сын легонько ткнул его в зубы кулаком. Гаранин ловко успел чмокнуть хозяйскую руку.

Митя крикнул из дверей:

— Губернатор едет!

— Давай сюртук! — ответил Морозов, спуская ноги с дивана.

4. Совещание

Морозов стал вдруг строг и важен; пригладил перед зеркалом, смочив водою волосы; до верху застегнул сюртук; Митя поднял в вагоне шторы и поспешно подметал пол, прибираясь. Гаранина Морозов послал навстречу губернатору.

Впереди губернатора ехал, стоя в санках и грозно озирая улицу впереди, пристав — но улица была пустынна: обыватели сидели по домам, рабочие по казармам; мужиков в Никольское не пропускали солдатские заставы. В санках пристава умостился в легком пальтеце молодой человек с портфелем на коленях — чиновник особых поручений, губернаторский. Губернатор ехал на морозовской паре дышлом. Рысаки были покрыты синей вязаною сетью, чтобы ископыть не брызгала на шинель его превосходительства. Рядом с губернатором, спрятав, как и он, уши в воротник — сидел прокурор с портфелем подмышкой. У вокзала губернатора встречали жандармы, начальник станции, — Гаранин забежал вперед, отстегнул полость, поддержал губернатора под локоть, высаживая.

— Тимофей Саввич извиняются перед вашим превосходительством, — говорил, суетясь, Гаранин — они не могли вас самолично встретить — они несколько больны; к тому же их вагон на запасном пути стоит, и не лучше ли вашему превосходительству с той стороны подъехать: на путях, ваше превосходительство, снегу намело, и очень трудно ходить — я даже упал…

— Скажите? Ушиблись?

— Мерси вас, нет. Но если бы я ушибся — для государства не может быть ущерба, а если поскользнетесь вы, ваше превосходительство, — то для России может быть ущерб — не угодно ли объехать кругом к товарной платформе?

Губернатор согласился и сел в сани. Гаранин примостился на запятках. Рысаки помчались через переезд к товарной станции. Но тем временем начальник станции, желая услужить, велел маневровому машинисту прицепить морозовский вагон и подвезти к пассажирскому вокзалу. Когда морозовские рысаки примчали губернатора к запасному пути у товарной станции, где раньше был вагон, то увидали, что паровоз мчит вагон по главному пути к вокзалу. Между губернатором и Саввы Морозовым сыном снова легла пустыня снежных заносов. На путях неторопливо сгребали снег в конические сопки бабы из окрестных деревень, распевая частушку:

Царь наш лысый

толстопузый,

не мори нас

кукурузой.

Навстречу паровозу, расставив руки, словно ловит поросенка, бежит начальник станции в красной шапке и машет красным флагом. Из двери вагона свесился Морозов и грозит:

— Я те! Я те, мухомор! Я те покажу за это!..

Паровоз насмешливо свистит. Трубит, надувая щеки, чтобы не лопнуть от смеха, стрелочник — и наконец вагон прикатили к тому месту, где дожидался губернатор с прокурором.

В вагоне, после приветствий, за столом расселись губернатор, хозяин и прокурор; за спиной хозяина стоял Гаранин, за спиной губернатора — чиновник; губернатор и Морозов были оба злы; прокурор прятал улыбку в портфель, вынимая оттуда бумаги и кладя на стол… Чиновник положил перед губернатором какие-то бумаги…

Губернатор их перелистывал, жуя губами. Прокурор перелистывал свои бумаги. Морозов, угрюмо потупясь, вертел большими пальцами сложенных на животе рук.

— Сегодня утром, — сухо и строго начал губернатор, — я принимал депутацию рабочих вашей фабрики — они принесли на вас жалобу, в которой говорят, что отчаяние их подвинуло к нарушению общественного порядка…

— Да-с? — вертя пальцами, сказал Морозов.

— Они жаловались, что их замучили штрафами. Я не понимаю техники вашего производства, но в общем выходило так, что браковщики, будто бы, налагали на ткачей штрафы, даже когда за хорошее качество товаров надо было давать премию. Будто бы, вы сами в их присутствии говорили: «оштрафуй его — он еще лучше „сработает“».

— Да-с? — опять сказал Морозов…

— Будто бы, в тех случаях, когда ткачи требовали показать сработанный ими товар — за что бракуют — то браковщики говорили: «покажем и оштрафуем вдвое».

— Да-с! — не то спросил, не то подтвердил Морозов.

— Я не могу всего упомнить — они много говорили. Особенно один — очень смело и толково объяснял — молодой…

— Кто-с? — живо спросил Морозов…

— Кто? — подставил ухо губернатор молодому человеку. Но не успел тот ответить еще, а Гаранин, склонясь к хозяину, сказал:

— Это-с Волков, ткач с нового двора…

— Да, Волков — я вспомнил, — кивнул губернатор: — благодарю вас. Волков говорил, будто бы, работая на двухаршинных, если я не ошибаюсь, станках, ткань мо… мо… как это…

— Молескин-с! — подсказал Гаранин.

— Да, именно: «молескине». Вот, будто бы, выработка «молескинса» этого столь трудна, что ткач может выработать в месяц всего рубль с четвертью серебром, против пятнадцати обычных на этом, как его ми… мит…

— Миткале-с! — поспешил подсказать Гаранин…

— Вот, именно, «миткалес». Очевидно, расценка на «миткалес» — нормальна, а «молескине» — ненормальна…

Морозов вдруг прыснул и затрясся от смеха, повторяя:

— «Миткалес! Молескине!» Хо-хо-хо!..

Чиновник склонился к уху губернатора и шептал:

— Не «миткалес», ваше превосходительство, а миткаль, молескин, а не «молескинс»…

Губернатор побагровел:

— Итак, я продолжаю. Вам, может быть, это весело, но для ткачей расценка на молескин, — целковый с небольшим — вещь далеко не веселая, если нормальная расценка за кусок миткаля, как я сказал, — дает заработок в пятнадцать раз больше… Согласитесь, что я был поражен, уважаемый Тимофей Саввич! Почитая вашу фабрику образцовой, зная, что вы удостоены на всероссийской выставке прошлого года высшей награды — государственного герба…

— Мне этот орёл — сто тысяч обошелся…

— Как?

— Да так. Заплатил, кому следует в департаменте-то, и дали. Будет, ваше превосходительство, рацеи разводить про «молескисы», да «миткалисы». Давайте дело говорить. Вы, вон куда, поглядите: зуевские фабриканты, ничего не видя, объявили прибавку в 25 процентов. Они же своих ткачей рассчитывают. Их же рабочие безместные идут меня громить. Всё почему: слабо́! конкуренцию не выдерживают. Им всё равно рядом со мной и Викулой — прогар. Верно я, Гаранин, говорю?

— Совершенно верно-с изволите говорить, Тимофей Саввич! — подтвердил почтительно Гаранин — если нам на такие художества пускаться вслед за ними — лучше фабрику закрыть!

— И закрою. Объявлю всем расчет…

— Это право ваше! — сухо сказал губернатор. — От ничтожных причин не может произойти великих событий.

— Права свои я знаю. А вы слыхали сказку: «пошел козел за лыками — а коза за орехами»?

— Не понимаю, при чем здесь коза с козлом?..

— Ах, не при чем-с? А вот при чем-с. Митька, открой бутылку. Я вам сейчас сказочку расскажу, ваше превосходительство.

5. Коза с орехами

Митя наливал вино в стаканы, а Тимофей Саввич приказал Гаранину:

— Садись. Пей. Рассказывай сказку!..

Гаранин выпил вино и начал:

— «Пришел козел с лыками — нет козы с орехами! Ну, добро же ты, коза — нашлю на тя волков. Волки нейдут козу есть — нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, волки — нашлю на вас людей. Люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть — нет козы с орехами, нет козы с калеными. Ну, добро же вы, люди, нашлю на вас — медведь! Медведь нейдет людей ломать, люди нейдут волков гнать, волки нейдут козу есть, — нет козы с орехами, нет козы с калеными!..»

— Это, должно быть, очень длинная сказка? — нетерпливо спросил, отхлебывая вино, губернатор.

— Ах, длинная, сударь? Хорошо. Я покороче. Тимофей Саввич, разрешите сократить? Нашелся, наконец, червяк. Да, сударь, ничтожнейшее существо червяк, который согласился начать, только начать, сударь, дело. И пошло! И пошло! «Червяк пошел гору, заметьте, сударь, гору, точить. Гора пошла камень ва́лить. Камень пошел воду пи́ть. Вода пошла огонь ли́ть. Огонь пошел ружья жечь. Ружья пошли медведь стре́лять. Медведь пошел людей ломать. Люди пошли волков гнать. Волки пошли козу есть — пришла коза с орехами, пришла коза с калеными».

— Дальше? — спросил губернатор.

— Всё, сударь.

— Я не понимаю ваших шуток, Тимофей Саввич, вы говорите: довольно «рацей», надо дело, а сами заставляете нас слушать сказки.

— Это дело и есть.

Прокурор, всё время молча чертивший что-то на листе бумаги, сказал:

— Ваше превосходительство, сказка эта имеет смысл. Если Тимофей Саввич и вы позволите мне быть ее истолкователем, то я скажу: вот зуевские фабриканты, напуганные погромом, прибавили. Морозов прибавить не может, рассчитывает своих рабочих. Они пойдут Викулу Морозова громить. Тут Савва испугается — прибавит. А Викула — своим расчет. А они пойдут Смирновых громить. Словом — «придет коза с орехами, придет коза с калеными»!

— Какая коза? Что вы меня пугаете, — рассердился губернатор, — говорите ясно: какая коза?

— Революция, ваше превосходительство! — тихо ответил прокурор.

— Революция? — недоумевая, переспросил губернатор — зачем такие громкие слова… Вы меня пугаете, Тимофей Саввич!

— Хэ-хэ-с! — промолвил Гаранин — это точно-с, у нас бабы, по невежеству только, младенцев пугают: «идет коза рогатая за малыми ребятами, кто титьку сосет, того на роги снесет».

Морозов пьяно рассмеялся и показал губернатору из пальцев «козу».

Губернатор в испуге отодвинулся, потому что «коза» игриво грозила его затянутому в мундир животу.

— Не понимаю! Не понимаю ваших шуток! — твердил губернатор брюзгливо.

Прокурор пришёл к нему на помощь:

— Ваше превосходительство, вы изволили сказать, что от ничтожных причин не бывает великих последствий. А, ведь, в сказке — какой главный факт — чтобы коза пришла с орехами. И она пришла. Отчего: оттого, что червяк пошел точить гору. Так и здесь, ваше превосходительстве. Завелся червяк и начал точить гору. Гора — Россия. Мы, ваше превосходительство, обязаны по долгу чести и присяги червяка извлечь и раздавить.

Прошло несколько минут тяжелого молчания, в течение которых Митя подливал неустанно вино в стаканы. Затем прокурор сказал:

— Я предложил бы, во-первых, арестовать и в первую голову этого Волкова, вообще вожаков. За сим объявить от конторы, что если ткачи и прядильщики встанут на работу, то — тут прокурор обратился к Морозову — Тимофей Саввич, скажите нам свои условия…

— Штрафы скину, и всем расчет. Приму, кто согласится на прежний расценок. Кого хочу — приму, кого хочу — долой…

— Ну, вот… Поверьте, что твердость фабриканта, прибытие властей, войск, арест зачинщиков очень скоро отрезвят бунтовщиков. Что мы видим: вчера погром, сегодня — и из казарм еще не выводили войска, а уже в Никольском тишина, порядок и покой.

Митя, доливая прокурору стакан, сказал:

— Мне сейчас стрелочник сказывал, что ткачи красильщиков с работы снимают. Народу! Вся улица полна. Говорит, драка идет. Как бы красильную не подожгли…

Морозов вскочил, опрокинув свой стакан…

— Красильную, говоришь, красильную? Что, что? — закричал он на губернатора. — А ты сидишь тут, ровно мышь, сердце мне скребешь? Гони солдат на улицу, вели стрелять.

Губернатор встал и покачал головой:

— Батальон пришел без патронов. Только часовым розданы холостые для тревоги…

Загрузка...