Малый круг

МАЛЫЙ КРУГ

Ключи от своей квартиры он взял у соседей. Соседи — молодые муж и жена — хлопали его по плечу, дергали за ремень, говорили: «Ну, солдат! Ну, орел!» Потом завели на кухню и налили рюмку водки — он выпил не закусывая; просили заходить, если что понадобится.

Вернувшись из армии, где он прослужил год после окончания Литературного института (в дипломе значилось «литературный работник»), Андрей Садофьев первым делом позвонил своей бывшей жене Юлии и договорился с ней встретиться на следующий день. После этого он отправился в трехэтажный кооперативный гараж к изрядно запылившемуся за год «опель капитану» и до вечера копался в моторе. К одиннадцати часам «опель» блестел, как хромовый офицерский сапог, и был готов к выезду. Самая большая скорость у него была семьдесят километров, и Андрей боялся, как бы за время стояния в гараже она еще не убавилась.

У «опеля» были роскошные, обитые натуральной кожей сиденья и серебряная насечка под спидометром «Ганновер, 1944».

Андрей не читал ни одного романа Юлиана Семенова, из фильма «Семнадцать мгновений весны» смотрел всего три серии, но за свой «опель» получил кличку «Штирлиц», избавиться от которой никак не мог. Одна малознакомая девушка даже в армию писала ему: «Здравствуй, дорогой Штирлиц!» Андрей подозревал, что она просто забыла его имя. Подписывался он всегда: «Счастливо! Твой А.»

Армия дала Андрею много новых впечатлений, и по возвращении он собирался написать цикл солдатских северных рассказов.

Андрей провел год на Крайнем Севере, где никогда до этого не был, и освоил специальность кочегара. Днем Андрей спал, а ночью прокачивал отопительную систему казармы, кидал уголь в котлы и следил за показаниями термометра. Иногда он пробовал писать стихи, но почти все тут же и сжигал, благо далеко не ходить. Котлы гудели, вода в трубах закипала и булькала, листки со стихами мгновенно закручивались в огне черными спиралями и ломались. Андрей открывал заслонку и смотрел на огонь.

В кочегарке было тепло, а на улице пурга. К утру снег обычно заваливал казарму, и солдатам приходилось выбираться через специальную дверь на крыше, чтобы лопатами откапывать вход. Андрей работал вместе со всеми, потом сдавал смену второму кочегару и ложился спать. До армии он не подозревал, какое это блаженство — ложиться спать утром, а вставать вечером. И сейчас ему казалось странным, что он сидит не на скрипучей табуретке около котлов, а в кабине трофейной машины, доставшейся ему от деда-генерала, и не смотрит, как огонь сжирает стихи, а думает о том, как завтра вечером встретится с бывшей женой.

Последний раз они виделись ранней осенью прошлого года. Андрей подъехал к гуманитарному корпусу университета на Ленинских горах и поставил «опель» напротив входа. Тогда ему в голову пришла великолепнейшая стихотворная строчка: «Бродит осень по колено в листьях», и он пожалел, что поблизости нет ни одного поэта.

Осенью, когда светило солнце и падали листья, все девушки казались ему красивыми. Они выходили из здания университета и с интересом смотрели на допотопную машину. «Опель» был машиной-австралопитеком. Ветровое стекло исподлобья, колесо сзади, как горб… Многим девушкам «опель» был знаком. Раньше Андрей каждый день приезжал встречать Юлию, и девушки тогда махали ему руками из окон аудиторий и посылали воздушные поцелуи. Иногда, чтобы еще больше поразить воображение девушек, Андрей приезжал за женой на рычащем мотоцикле — брал его у соседа. Юлия надевала белый с черными крестами шлем и становилась похожей на мальчика-крестоносца. Ее волосы развевались на ветру, а Андрей мастерски разворачивался, и мотоцикл, как птица, летел по проспекту Вернадского.

Той ранней осенью Андрей не знал, зачем едет к Юлии. Он писал про нее рассказ и врал себе, что если увидит ее, то рассказ получится более достоверным.

— Юлька одевается… — сказали ему подруги. — Она сейчас выйдет…

— Я привез ей анютины глазки, — сказал Андрей. — Пять минут назад с клумбы…

— А нам дашь? — скромно спросили подруги.

В былые дни они так не скромничали. Бесцеремонно набивались в машину и требовали, чтобы Андрей развозил их по домам. В машине было не продохнуть от пудры, духов и помады.

— Пожалуйста! — Андрей протянул им половину букета.

— Ты приехал мириться, голубь? — спросила одна из подруг, втыкая цветок в вязаную шапку.

Юлия конечно же видела «опель» сквозь стеклянные двери входа и выхода, однако почему-то не спешила.

— Не знаю, — сказал Андрей. — Приехал и приехал…

На Юлии был сверкающий кожаный плащ до пят. Юлия стояла на крыльце и разговаривала с каким-то парнем, а Андрей из кабины смотрел на нее.

Юлия, наконец, распрощалась с парнем и словно нехотя подошла к машине. Подруги тактично отошли к бассейну. Какой-то странный юноша в длинных черных трусах плавал в бассейне и фыркал, как дельфин.

— Почему его никто не оштрафует? — спросил Андрей у Юлии. — Здесь же запрещено купаться…

— Спасибо, что приехал, — сказала она. — Но лучше бы ты пришел пешком.

— Почему это?

— Ты слишком заметен на этой… колымаге…

— А что, уже есть кому меня нельзя показывать?

— Свято место… — усмехнулась Юлия.

— Ладно. Лучше расскажи, где была летом, что делала.

У Юлии светлые глаза. На фоне снежных гор, например, они казались чуть-чуть голубыми, а рядом с черным «опелем» глаза были темно-синими.

— Андрюшенька, милый, кто ты такой, чтобы я тебе об этом рассказывала?

— Как кто? Твой муж!

— Не паясничай… Я развелась с тобой не для того, чтобы ты надо мной издевался.

— Ты развелась? — удивился Андрей. — В таком случае, разреши мне вернуться!

— Хватит! — Юлия пошла вперед, задевая плащом за парапет бассейна, и только пронзительный сигнал — голос «опеля» — вернул ее.

— Ты меня позоришь, — тихо сказала она. — Зачем ты приехал?

— По привычке, — сказал Андрей.

— За эти… четыре месяца у тебя было время отвыкнуть…

— Странно, — сказал Андрей. — Ты даже знаешь, сколько месяцев прошло, а мне кажется, что мы не расставались…

— Очередная блажь великого писателя?

— При чем здесь это?

— Действительно…

— Я просто ухожу в армию, — сказал Андрей, распахивая дверцу. — И мне захотелось на тебя посмотреть…

— Как твои дела? — спросила Юлия, усаживаясь рядом. — У тебя напечатали хоть один рассказ?

— Тебя же это не волнует… Совершенно не волнует…

— Знаешь что? — сказала Юлия. — Если тебе нечего делать, отвези меня на дачу.

Андрей забыл, о чем они говорили, пока ехали по Ленинградскому шоссе. Зато через неделю, когда ему пришла повестка явиться на комиссию в военкомат, он позвонил Юлии, и ему ответили, что она живет на даче.

Он бросил все дела. И где-то около метро «Войковская» его оштрафовали за превышение скорости. Оставив «опель» на обочине, он пошел через лес и вышел точно к голубому дому с двумя верандами и сараем, возле которого лежала на боку железная лодка. Это и была дача Юлии. На веревке висела выстиранная парусиновая юбка. Никелированные пуговицы сверкали на солнце, и солнечные зайчики прыгали по листьям. Эту юбку он купил Юлии в Коктебеле у грека-фарцовщика. Они были там две недели, вскоре после свадьбы. Днем купались и играли в теннис (Андрей проигрывал и злился), а вечером катались вдоль побережья на яхте «Чауда».

А потом, сквозь заросли черноплодной рябины он увидел Юлию в брюках и в мужской рубашке с закатанными рукавами и какого-то парня. Андрей не стал его рассматривать. Они сидели на скамейке около дымящейся кучи листьев и о чем-то разговаривали. Светлые волосы Юлии шевелились на ветру. Парень брал их, словно ловил струйки песка, накручивал себе на палец, потом отпускал, и смеялся, и гладил Юлию по голове…

Через месяц Андрея забрали в армию, откуда он написал писем больше, чем за все предыдущие двадцать три года своей жизни. Но Юлии он не написал ни одного письма. И она не написала ему, хотя запросто могла узнать адрес. И вот теперь, вернувшись, он позвонил ей и договорился встретиться, хотя не знал, о чем будет говорить и надо ли вообще встречаться.

Он вспомнил времена, когда она звонила ему каждый день, — не было дня, чтобы он не видел ее или не разговаривал с ней по телефону. Если у него было занято, она набирала телефон его знакомых девушек и иногда даже угадывала, с кем это он так долго говорит.

Они познакомились на вечере в каком-то чужом институте. Как обычно, музыканты пели на английском, ударник вспотел и остался в одной майке. В зале было душно и темновато. Вдоль стен курили, и дым висел в воздухе. Лица девушек казались некрасивыми и бледными. Андрей пригласил одну из них — высокую, светловолосую, в коротком платье — и узнал, что зовут ее Юлия, а учится она в университете. На вечер ее привела подруга из этого института. Потом Андрей танцевал с маленькой большеглазой венгеркой, но ее быстро увел бородатый друг, и Андрей снова разыскал Юлию. Она сидела около самой сцены и сосредоточенно курила. Говорить было невозможно. Андрей вытащил записную книжку и записал ее телефон. И еще: когда вечер закончился и все повалили в раздевалку, Андрей высматривал Юлию в толпе одевающихся, но так и не увидел. После вечера он поехал к себе домой, в пустую квартиру, где до часу ночи пил в одиночестве чай и читал журнал «Красная Нива» за 1930 год. В одном из номеров он нашел рассказ своего преподавателя — ныне классика — и удивился, как странно писал в молодости преподаватель.

Вторая встреча с Юлией была в Ленинграде, на Невском. Он шел один, и она шла одна. Они сразу узнали друг друга и страшно обрадовались. Андрей сказал, что хотел позвонить ей, но потерял записную книжку… А Юлия кивнула: она поверила, а может, ей было все равно… Потом они пошли в Русский музей. Мало народу было в залах. Андрей и Юлия смотрели из окна во внутренний двор, где сидел на каменном коне каменный Александр III в казачьей одежде, а вокруг стояли древнегреческие боги и богини, белые и грустные. На улице снег, небо голубое и холодное, из теплого музея уходить не хотелось. На лестнице Андрей неожиданно взял Юлию за руку, и она крепко сжала его пальцы. Это было началом их дружбы.

Дружба длилась год, и в начале ее Андрей писал прекрасные рассказы, которые с восторгом везде принимались, но по каким-то причинам не печатались. По творчеству в институте Андрей получал одни пятерки, и все кругом говорили, что из него получится писатель.

О своем намерении жениться он сказал преподавателю.

— Рано тебе, — с грустью сказал преподаватель. — Ты не можешь понять, какую ошибку совершаешь… Ты хоть видел ее родителей?

— Нет. А при чем здесь родители?

Преподаватель покачал головой.

— У меня будет семья, мне надо будет работать, чтобы ее прокормить, я буду много писать…

— Дурак! Ты ничего не понимаешь! Сколько тебе лет?

— Двадцать один…

— Ладно… Тогда женись…

— Я хочу пригласить вас на свадьбу.

— Когда?

— В четверг, в шесть часов.

— Не могу… Всей душой бы, но…

Началась семейная жизнь. Сейчас Андрей уже не помнил, как она началась. Была какая-то дурацкая беседа с ее отцом на кухне. Он рассказывал Андрею, как офицеры их части по воскресеньям ездят на автобусе ловить рыбу, а мать Юлии сразу же заявила, что на жизнь будет давать им пятьдесят рублей в месяц, а остальное пусть где хотят, там и берут. И пусть не спешат с ребенком, потому что ребенок так рано — это нищета, пеленки и безденежье. Сначала надо встать на ноги.

А на свадьбе было весело и хорошо, только Андрей не выпил ни рюмки, потому что внизу стоял «опель», на котором ему предстояло везти Юлию и ее вещи к себе домой.

Их семейная жизнь длилась год. За это время ничего особенного не произошло.

— Ты начал ненавидеть свою бедную жену, — сказал как-то после семинара преподаватель, возвращая Андрею рассказ. — Рассказ злой и нехороший… Раньше ты писал добрее… Кстати, нужен большой очерк об одном человеке… Живет человек на Сахалине… Помнится, был у нас разговор…

— Я не могу, мы с женой уезжаем в Пятигорск…

— Гляди-ка ты, Лермонтов какой…

По ночам Юлия плакала в постели и спрашивала, сколько у Андрея было до нее женщин, а он молчал и отворачивался к стенке, потому что кое-какие женщины все-таки были, а некоторых из них он сейчас очень хотел увидеть.

Мать Андрея преподавала в Финляндии русский язык, а до этого она преподавала его в Заире, Таиланде, Японии, Дании, Англии. У них была не квартира, а музей западноевропейского быта, сдобренный африканской и японской экзотикой. Андрей жил с Юлией в этой квартире, мать регулярно присылала деньги и вежливо интересовалась в письмах, как идет их семейная жизнь.

После ночных слез Юлии Андрей просыпался в отвратительном настроении. Юлия же была веселой и жизнерадостной.

Юлия одевалась, а он валялся в постели, и когда она появлялась, чтобы поцеловать его на прощание, его вдруг охватывало желание, и он мстил Юлии за ночные слезы. Ему доставляло удовольствие снова раздеть ее, красивую, благоухающую. Тщательно отглаженную одежду бросить на пол, размазать у нее на лице косметику, лизнуть в черную ресницу. А она вырывалась, говорила: «Сумасшедший!», но, как правило, уступала и опаздывала на первую пару.

На кухне оставалась немытая посуда. В холодильнике лежали полуфабрикаты из домовой кухни. Андрей жарил на подсолнечном масле шестикопеечные котлеты и пил кофе. Потом одевался, садился в «опель» и уезжал в библиотеку читать критику русской литературы XIX века: ему предстояло сдавать государственный экзамен. В библиотеке он с непонятной тоской смотрел на девушек, потом зачем-то снимал с пальца желтое обручальное кольцо и прятал его в карман. К трем часам он сдавал книги и ехал к университету встречать Юлию.

Про них говорили, что они отличная пара. Особенно хорошо смотрелись они издали. Примерно* одинакового роста, оба в джинсах и кожаных куртках — он в черной, она в коричневой, она со светлыми распущенными волосами, он с темными и не очень длинными, на фоне матового бока «опеля» они казались всем классической молодой семьей начала семидесятых, когда женщина равна мужчине в правах, а жилищный вопрос решен.

Они оба играли на пианино. Он в основном классические вещи, она больше по слуху. Если он хорошо владел техникой — брал сложные аккорды, мог даже сыграть этюд Ре-минор Рахманинова, то она лучше подбирала, могла тут же сыграть любую услышанную мелодию.

— Знаешь, — сказал ему через полгода преподаватель. — Я, может, насчет тебя ошибался. Ты ведь еще не развелся?

— Не развелся, — сказал Андрей.

Они стояли около большого окна в здании на Тверском бульваре.

— Ты как-то не по-русски стал писать. Наверное, читаешь одних иностранцев?

Андрей хотел сказать, что сейчас он вообще ничего не читает, но промолчал.

— Вообще-то я вас всех не понимаю, — говорил преподаватель, он имел в виду семинар. — По творчеству… Ладно, пиши, учись… — он пошел по коридору, держа под мышкой толстую папку с чужими рассказами и повестями.

— Учитель! — догнал его Андрей. — Я недавно читал ваш роман. Это прекрасная вещь…

— Спасибо за вранье… — сказал преподаватель. — Я в твои годы был прямее… Достоевского я вообще не знал, а Толстой мне казался мещанином… Ладно…

…Андрей был загадкой для литературных девушек. Владелец «опеля», умеющий играть на пианино, молчаливый и модно одевающийся (мать присылала из Финляндии), когда он читал на семинарах рассказы, они высказывались осторожно, а чаще всего они не знали, что говорить. «У него мировоззрение подростка, который возомнил себя семидесятилетним стариком», — сказала одна из литературных девушек.

Когда Юлия уехала на практику — раскапывать боспорский город Мирмекий — у Андрея начался с этой девушкой роман.

Бедный «опель» стонал и надрывался на горбатых загородных дорогах, мелькали лица, дачи, орала музыка, ярились и трясли черными и русыми бородами спорящие, а утром Андрей страдал с похмелья и полз на недовольном «опеле» домой. Расстался с литературной девушкой, скучная повесть которой до сих пор лежала у него на столе, Андрей на удивление легко.

Когда они вернулись с Юлией из свадебного путешествия, в доме появился эрдельтерьер. Звали его Снап. Юлия купила его у своего приятеля-собаковода. Андрей гулял со щенком, учил его начальным командам, кормил и вытирал многочисленные лужи.

Все говорили Андрею, что он очень изменился. Стал слишком спокойным и непробиваемым. Примерно в это время он сказал Юлии, что им, наверное, придется расстаться. «Что?» — шепотом спросила она. Андрей взял щенка и ушел гулять далеко-далеко, куда раньше никогда и не ходил. Юлия ждала его, сидя на скамейке перед подъездом. Она вообще любила его встречать. Открывала окно и смотрела на улицу. Входя или въезжая в арку своего дома, Андрей видел ее развевающиеся светлые волосы,

— Ты сказал это серьезно? — спросила она, когда он вернулся.

— Серьезно, — ответил он.

Молча они поднялись на лифте в свою квартиру и молча легли спать в разных комнатах. Но Юлия в длинной ночной рубашке пришла к нему и долго сидела на кровати с сигаретой, не замечая, что сбрасывает пепел на простыню.

— Если ты меня бросишь, я не знаю, что буду делать, — сказала она. — Скажи, почему ты хочешь меня бросить?

— Это долго объяснять, — сказал Андрей и, отобрав у нее сигарету, стал курить сам.

— Ты любишь другую женщину?

— Не в этом дело…

— Если я тебе противна, давай спать на разных кроватях…

— Мы и так спим на разных кроватях…

— Хочешь, я уйду к родителям, а через некоторое время вернусь… Я знаю, люди надоедают друг другу…

— Нет, нам все-таки лучше расстаться.

— Почему? — закричала она.

На следующий день он написал матери в Финляндию, что, по-видимому, скоро разойдется с женой. И мать через несколько дней позвонила и сказала ему, что это правильно, потому что глупость была с его возможностями и будущим жениться на дочке какого-то военного.

В этот же день он вышел из дома, стащил брезент с «опеля», сел за руль и поехал куда глаза глядят. Андрей до сих пор помнил, какая была в том году весна, как он ехал по шоссе Москва — Ленинград все дальше и дальше на север. Одну ночь он ночевал в кемпинге, а другую провел на поляне в «опеле» вместе с круглолицей веснушчатой девушкой, которая возвращалась из поселка Медное в Ленинград, где училась на кондитера.

В Ленинграде Андрей жил у своего друга-художника. Утром тот писал зачем-то его портрет, а потом они отправлялись в пивную, где художника знали, потому что он расписывал в пивной стены, и приносили им воблу, а иногда и креветок. Пиво было светлое и легкое, и Андрею казалось, что если есть в жизни покой, то он заключается в том, чтобы сидеть за крепким дубовым столом, уставленным кружками, смотреть, как солнце растворяется в пиве, и ждать, когда тебе принесут тарелку с розовыми теплыми креветками.

Потом он ехал по Приморскому шоссе, вдоль Финского залива, мимо сосен, и оказался в Выборге. Проходив день среди домов, похожих на крепости, Андрей решил, что пора возвращаться.

Когда он остановил свой запыленный, измученный «опель» во дворе, из окна не показалась светловолосая голова его жены. Юлия ушла. На письменном столе лежала записка: «Желаю тебе приятно провести день рождения! Мне кажется, во всем виноват твой возраст! Пиши рассказы! Прощай! Юля».

Андрей вспомнил, что два дня назад у него был день рождения…

А потом была встреча с Юлией около университета и поездка на дачу, где он увидел бывшую жену сквозь заросли черноплодной рябины…

И еще одна встреча предстояла завтра…

Андрей снял «опель» с ручника, и машина мягко покатилась по наклонной бетонной плоскости. Спустившись кругами с третьего этажа, Андрей показал сонному вахтеру пропуск и выехал за ворота гаража. Была половина первого ночи. А по армейскому северному времени половина одиннадцатого утра. В это время Андрей спал в белой от снега за окном казарме, накрывшись двумя одеялами и шинелью.

Андрей проснулся в двенадцать часов и подумал, что ничего не может быть хуже, чем вернуться из армии и жить одному в пыльной квартире с урчащим на кухне холодильником и краном, из которого всю ночь падает в раковину звонкая капля. Андрею хотелось, чтобы за ним ухаживали, чтобы на кухне шипела сковородка, а кофейник, покрытый полотенцем, уже стоял на столе.

Он позвонил преподавателю.

— Здравствуйте, я вернулся, — сказал Андрей.

— Андрюша? Я очень рад! Видел себя в журнале?

— Спасибо! Мне в часть выслали экземпляр…

— Ну и как?

— Узнав, что я писатель, старшина на день раньше забрал меня с гауптвахты.

— Я слышал, ты разошелся с женой. Это правда?

— Правда. Хотя я еще не знаю…

— Вот как? Зайдешь в институт?

— Да. Завтра.

С часу до двух Андрей обзвонил всех знакомых, договорился встретиться с двумя девушками, получил приглашение на свадьбу и на день рождения.

Андрей доставал из шкафа многочисленные джинсы и куртки, мерил новые, которые привезла ему мать. В три часа ему принесли телеграмму. Мать приезжала через пять дней.

Но, занимаясь этими не особенно важными делами, он думал о Юлии, о том, какая она красивая и глупая. Андрей всегда считал, что она слишком откровенна' в выражении своих симпатий. Юлия не знала себе цены. Андрей понял это уже после развода, когда увидел, какими глазами смотрела она на даче на того парня. И еще Андрей подумал, что любовь у Юлии была утомляющая, проявляющаяся во всем и не знающая меры.

А сегодня у них будет совсем другая встреча. Андрей посмотрел на часы. До нее оставалось полтора часа.

Он пошел в гараж, завел «опель» и долга сидел, глядя в окно. До станции метро «Библиотека имени Ленина» можно было доехать за пятнадцать минут, и тогда оставалось сорок пять минут свободного времени. Но он все равно поехал по страшному гололеду, и маленькая скорость «опеля» показалась спасительной. У светофора неожиданно столкнулись «Волга» и грузовик, и, затормозив, Андрей по льду, как на коньках, доехал до места аварии. Проверка документов и свидетельские показания заняли сорок минут. Андрей на какое-то время забыл про встречу с Юлией, потому что, когда он был на машине, он жил по принципу «Сел за руль, забудь про время».

Но к Библиотеке имени Ленина он подъехал точно в шесть и когда спустился по эскалатору, то увидел Юлию — в длинной до пят шубе и без шапки она стояла и внимательно смотрела, как из вагонов выходят люди.

Андрей вдруг понял, что с этого момента начинается его каторга. Что ему до безумия жалко Юлию — глупую, красивую и беззащитную. Что он даже представить себе не в силах, как это рядом с ней может быть кто-то другой. Он вспомнил, как Юлия всегда говорила то же самое, что говорил он, и то, что сейчас она, по-видимому, повторяет чужие слова, приводило его в отчаянье. Он, вдруг осознал, что весь армейский год любил ее, но понимал: вернись Юлия к нему сейчас — он станет прежним, холодным и равнодушным. Когда-то давно, на семинаре, преподаватель говорил, что иногда человек может скатиться с бесконечно большого круга жизни на малый, замкнутый круг, выйти из которого в сто раз труднее, чем в него попасть. Преподаватель называл этот круг эгоизмом. «Став эгоистом, человек навеки остается в малом круге… — сказал преподаватель. — Увы, — добавил он, — это относится не только к героям произведений, но и к их авторам…»

Андрей подошел к Юлии и тронул за плечо. Она обернулась.

Андрей смотрел ей в глаза, и ему казалось, что смотрит он в открытую печку, где ясным огнем горели когда-то его армейские стихи.