Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Огюстен Кошен (Предвыборная кампания 1789 года в Бургундии) #3

Предвыборная кампания 1789 года в Бургундии

I

Можно ли назвать предвыборной кампанией те усилия, которые третье сословие предприняло с ноября 1788 г. по март 1789 г., чтобы получить вначале избирательный закон, а затем избранников по своему выбору? На первый взгляд кажется, что нельзя: предвыборная кампания ведется какой-либо партией, а у партии есть члены, вожди, программа и имя. Да, ничего такого мы не видим в 89 году: нация будто бы подымается сама собой, действует по своему собственному побуждению, не будучи ничем обязана ни талантам, ни авторитету кого бы то ни было. В этот золотой век всеобщего избирательного права народ будто бы обходится без совета, любая инициатива, как и любые проявления власти, исходят от него. У него есть глашатаи, но никогда не видно явных, признанных вождей. Он собирается, не будучи созванным, подписывает наказы, неизвестно откуда пришедшие, назначает депутатов, не выслушав предвыборных речей кандидатов, выступает, никем не возглавляемый.

И тем не менее эта армия без командования маневрирует с удивительной слаженностью: мы видим,

как одни и те же действия производятся одновременно во многих провинциях, отделенных друг от друга разностью нравов, интересов, укладов, даже диалектов, не говоря уже о таможнях и плохих дорогах. В ноябре 1788 г. вся Франция потребовала удвоения числа мест для третьего сословия; в январе — поголовного голосования; в марте вся Франция посылает в Генеральные штаты до того похожие друг на друга наказы, что можно подумать, будто их составлял по одному плану один и тот же памфлетист-философ; ибо и крестьяне в своих наказах рассуждают о философии, стараясь не отставать. В середине июля, во время «Великого Страха», вся Франция испугалась разбойников и взялась за оружие; в конце месяца вся Франция в этом разуверилась: разбойников не было. Но зато за пять дней образовалась национальная гвардия: она подчинялась лозунгам клубов, и общины остались вооруженными.

И это только крупные этапы этого движения: та же слаженность наблюдается в деталях. Если какая-нибудь община подписывает ходатайство королю, «новому Генриху IV», и Неккеру, «нашему Сюлли», то можно быть уверенным, что где-нибудь на другом конце королевства жители другой общины составляют такое же ходатайство, предпосылая ему такой же комплимент. Французы того времени словно подчиняются некоторой предустановленной гармонии, которая заставляет их совершать одни и те же поступки и произносить одни и те же речи везде и одновременно; и тот, кто знает дела и поступки таких-то буржуа из Дофинэ или Оверни, тот знает историю всех городов Франции в тот момент.

Итак, в этой странной кампании все происходит так, как если бы вся Франция подчинялась

слову наилучшим образом организованной партии, — но никакой партии не видно.

Здесь перед нами странный феномен, который, возможно, недостаточно объяснен. Потому что нельзя же просто сказать, что Франция того времени была единодушной, а все французы были революционерами: общность идей не объясняет согласованности действий. Эта согласованность предполагает некий сговор, хоть какую-то организацию: все французы были в заговоре, пусть, но как и кем этот заговор был задуман? Мы попытаемся составить себе представление об этом, исследуя шаг за шагом развитие революции в Дижоне и Бургундии за шесть месяцев, предшествовавших созыву Генеральных штатов[5].

Вначале несколько слов о положении правительства и о состоянии общественного мнения к концу осени 1788 г.

После бурной кампании парламент достиг своей цели: король отослал Бриенна, разрешил Штаты;

члены парламента, изгнанные пять месяцев назад, с триумфом возвращались во дворец. Их желания дальше не простирались; на этом также кончилась их роль. Тогда стало видно, что эти гордые представители политической власти сами по себе ничего не представляли и что они, сами того не ведая, служили орудием достижения гораздо более смелых целей, нежели их собственные. Действительно, когда эти мнимые предводители сложили оружие, их войска продолжали действовать с той же согласованностью и с тем же пылом. Созыва Генеральных штатов добились; теперь надо было издать закон о них — и буря анонимных памфлетов забушевала с новой силой.

Выборы с голосованием, удвоение числа представителей третьего сословия, поголовная подача голосов — таковы новые требования третьего сословия. Как видно, Революция снимала маску: парламент, внезапно остепенившийся, затрепетал от негодования: требования третьего сословия были направлены на уничтожение его политического существования, в первую очередь на разрушение государственного равновесия и расшатывание основ монархии. Какими бы они, впрочем, ни были трезвыми и благоразумными, король не должен был их и слушать: форма Штатов установлена вековыми законами. Король не должен был допускать не только их изменения, но даже обсуждения.

Эта позиция была почти неуязвимой; но король, по настоятельным просьбам Неккера, сам ее оставил, спросив у нотаблей их мнение. Советоваться с нотаблями — значило признать недостаточность старых форм и, что еще опаснее, признать за народом право изменять их. Как только этот принцип был признан, революционная партия позаботилась

о том, чтобы сделать для себя соответствующие выводы.

Странное это было зрелище: в конце ноября 1788 г. вокруг решения нотаблей, проголосовавших против удвоения представителей третьего сословия в Генеральных штатах, поползли тревожные слухи. Тотчас же третье сословие собирается в сотнях городов и местечек; и из всех уголков королевства в Версаль приходят сотни прошений, изложенных одними и теми же словами и требующих одного и того же: выборов голосованием, удвоения, поголовного голосования. Это первый эпизод кампании, не давшей больше правительству ни дня передышки до самого триумфа третьего сословия — взятия Бастилии.

К этому времени в городе Дижоне выделилась своей большой заботой об интересах третьего сословия некая группа, человек в двадцать. В отличие от многих выборных комитетов наших дней, эта группа была очень скромной; она стала известной лишь благодаря своим делам. У нее нет названия, нет общественного положения, она не сообщает никогда ни о своих собраниях, ни о своих проектах, никогда не выдвигается и не отваживается на какой-либо публичный демарш, не прикрывшись авторитетом какого-либо законного учреждения. Но поскольку она так активна, что фактически ничто не обходится без нее, что все идеи исходят от нее и что она всегда берется довести их до благополучного завершения, поскольку она, наконец, имеет сношения с многими другими группами того же рода в провинциальных городах, — мы можем без особого труда проследить ее путь.

Она состоит из врачей, хирургов и, главным образом, юристов — адвокатов, прокуроров, нотари-

усов, безвестных мелких буржуа, многие из которых добились того, чтобы называться депутатами от третьего сословия, но ни один не стал известным. Самые активные из них — врач Дюранд, хирург Уан, прокурор Жильот, адвокаты Дюранд, Навье, Воль-фиус, Минар, Морелле, Ларше, Гуже, Арну, городской прокурор-синдик Трюллар[6].

Как и все подобные группы, эта группа начинает свою кампанию в первых числах декабря 1788 г. Ее задача — заставить мэра предложить корпорациям и затем послать королю от имени третьего сословия города наказ, о котором мы говорили. Первое же условие, чтобы быть услышанным властями и общественным мнением, — говорить от имени законного учреждения: частные лица в те времена были ничем, выслушивались лишь объединения, корпорации.

Адвокаты из этой шайки с помощью Морена, старшины адвокатского сословия, собирают свое сословие 3 декабря. Слово берет один из заправил, Вольфиус: между третьим сословием и привилегированными сословиями, говорит он, начинается большой процесс; в нем принимают участие все провинции; адвокатская корпорация Дижона не может остаться безучастной. Довольно разговоров: надо действовать по примеру Меца и Дофинэ, будоражить и направлять общественность. «Судьба не

только нынешнего поколения, но и всего простого народа зависит от того, что будет решено. Если отступиться, предоставить народ самому себе, то это навсегда или на многие века. Он падет под натиском аристократии двух сословий, объединившихся против него, чтобы держать его в повиновении, и его цепи невозможно будет разорвать…» — и в заключение оратор предлагает план действий, который и принимается[7].

Были ли противники? Можно считать, что да, поскольку четыре месяца спустя около 40 адвокатов из 130 воздержались от голосования со своей корпорацией — впрочем, это было совершенно неважно: план был принят, а Вольфиус и другие вожаки назначены его исполнителями; отныне полномочия сословия были в их руках. Противники теперь — всего лишь «некоторые отдельные личности», их «забывают» приглашать на собрания сословия, и если они будут жаловаться, то страх перед пасквилями, анонимными письмами и насмешками юных клерков заставит их замолчать.

Тем временем план Вольфиуса начал приводиться в исполнение: комитетом адвокатов были разработаны, во-первых, проект ходатайства королю, во-вторых, краткий перечень мероприятий, которые нужно провести, чтобы получить одобрение жителей провинции.

Это ходатайство по форме и по сути подобно тем, которые таким же способом составлялись в других городах королевства; это изящное литературное произведение, написанное якобы по желанию короля и следующее воле всей Франции, полное нежности к королю, более шумной, нежели почтитель-

ной, полное похвал Неккеру и искусно сдерживаемой ненависти к дворянству и духовенству, полное бьющего через край восхищения третьим сословием — «этим драгоценным сословием» — и высокопарной жалости к его несчастьям. И эти общие идеи, как и везде, ведут к четырем конкретным требованиям: удвоить количество представителей третьего сословия; ввести поголовное голосование в Генеральных штатах; провести те же реформы Штатов в провинциях; и при выборах депутатов третьего сословия запретить назначать сеньора или даже работника или уполномоченного сеньора.

Что касается средств достижения этих целей, то было решено: заставить эшевенов[8] и виконта-мэра поддержать это ходатайство; послать его от их имени королю, Неккеру, интенданту, военному коменданту — и, с другой стороны, в города своей провинции и всего королевства, с просьбой написать подобное ходатайство и распространить его аналогичным образом.

Уладив эти проблемы, принимаются за другие корпорации; план и ходатайство были приняты врачами и хирургами 5 декабря; прокурорами окружного суда — 6-го; нотариусами — 8-го; 9-го — прокурорами в парламенте, прокурорами счетной палаты, кожевниками и писцами; 10-го — аптекарями, часовщиками, лавочниками, парикмахерами[9]. Как проголосовали эти маленькие ассамблеи? С восторгом, сразу или после хоть какой-то дискуссии? Были они единодушны или расходились во мнениях? Мы знаем лишь даты этих собраний; но и они представляют определенный интерес. По ним

видно, как тактически умело действовала партия с первых своих шагов: любой неискушенный попросил бы мэра собрать представителей всех городских корпораций и предложить им проект ходатайства. Но мэр мог отказать, тем более многочисленное собрание чревато непредвиденными оборотами и трудно поддается управлению. Комитет адвокатов предпочитает созывать корпорации одну за другой, без лишнего шума, начиная с тех, где у них больше всего друзей — с врачей и судейских; таким образом можно незаметно застигнуть врасплох и устранить важные меньшинства, пока они не познакомятся друг с другом и не объединятся. Потом, по мере того как количество завербованных возрастает, увеличивается и надежность: созываются корпорации, не столь близкие к судейским, и в большем количестве; им предъявляют уже совсем готовое ходатайство — cut and dried[10], как говорят английские агитаторы, — за которое уже проголосовали влиятельные структуры; некоторые состоят в сговоре с адвокатами; на решение других давит вся тяжесть достигнутых соглашений, и они голосуют: это тактика снежного кома.

10 декабря присоединились 13 цехов. Для города, где их насчитывалось свыше 50, это было мало. Но парламент, как мы далее увидим, был начеку: адвокаты сочли, что настало время приступить ко второй части их плана. До сих пор предполагалось, что собрания корпораций носят частный и самопроизвольный характер. Конечно, они провоцировались адвокатами, но в официозном порядке; они вовсе не хотели, предлагая свой план сами, придавать себе нелегальную значимость, которая бы породи-

ла завистников и обеспокоила власти. Только мэр и эшевены могут провести такой опрос всех корпораций города.

Но у шайки есть свой человек в муниципалитете: это Трюллар, прокурор-синдик города, один из вожаков. Виконт-мэр г. Мунье душою с парламентом, но боится адвокатов и решает заболеть. Что касается эшевенов, то Трюллар собирает их в ратуше в воскресенье 11 декабря и представляет на их рассмотрение проект ходатайства, во всем схожий с адвокатским, кроме одного небольшого отличия: снят самый главный пункт; нет ни слова о поголовном голосовании. Эшевены принимают. Вдруг в дверях появляются депутаты от корпорации адвокатов, сопровождаемые делегатами тринадцати сословий, проинструктированными за несколько дней до того, и делегаты еще семи, завербованные прямо этим утром. Они не были приглашены, и мэр отсутствовал; однако их принимают, вперемежку с полусотней пылких граждан. Трюллар поднимается и представляет от имени городского управления укороченное ходатайство, которое только что заставил подписать старшин. Тогда слово берет Арну, синдик адвокатов, и от имени своего сословия заявляет, что присоединяется к проекту эшевенов и, под предлогом перечитывания проекта, дополняет его во время чтения пропущенным ранее пунктом о поголовном голосовании. Этот номер удается: присутствующие принимают единодушно, без голосования, с восторгом. Комитет адвокатов получает полную возможность привести в исполнение решения ассамблеи, а старшины ничего не осмеливаются сказать.

Ни один пункт ходатайства, ни один член комитета не был заменен; но это ходатайство, с грехом

пополам утвержденное эшевенами и корпорациями, стало «свободным волеизъявлением третьего сословия города Дижона», и комитет адвокатов под этим внушительным названием разослал его по другим городам провинции, приглашая их, от имени виконта-мэра[11], последовать примеру главного города: не было ничего законнее и пристойнее.

II

Тактика дижонских адвокатов, или, говоря их словами, «их план», или «их способы, которые они опробовали столь же четко, сколь и энергично»[12], — они, как видно, скомбинированы более искусно, чем простые или естественные. Не так представляешь себе первые усилия исступленного народа, решившего порвать свои цепи. И тем не менее эти самые «способы», такие сложные, были применены в одно и то же время и с одной целью, по совету дижонского комитета, другими подобными группами адвокатов и врачей, в пятнадцати городах Бургундии.

Действительно, завоевав третье сословие Дижона, надо было добиться присоединения всей остальной провинции: попытали счастья в большом масштабе с городами, потом с провинцией — то, что делали в небольшом масштабе с корпорациями, а потом с городом Дижоном. Как была проведена эта кампания? откуда был первый толчок? как воспринял это народ? Это более всего необходимо знать; и именно это в протоколах собраний и в текстах, направляемых королю, — в единственном нашем источнике сведений — должно было замалчиваться самым тщательным образом: ибо главным достоинством этих ходатайств было их кажущееся единодушие и непосредственность, спонтанность, то есть в некотором роде закономерность; все же свидетельства, в которых можно было усмотреть либо заговор, либо разногласия, надо было оставлять в тени.

Тем временем события развивались повсюду одинаково; протоколов много, и некоторые из них кое о чем «проговариваются»: так что можно дополнить одни другими и проследить за разными этапами этой кампании.

Вот какую секретную работу позволяют разгадать протоколы собраний: революционная группа предпринимает поочередное завоевание корпораций по методу дижонского комитета и договаривается с ним о последующих действиях. Вероятно, говорит один из вожаков группы города Отена, имеется намерение «призвать третье сословие судебного округа как можно более правильным и обычным образом». Но необходимо заблаговременно «согласовать с третьим сословием Дижона основные цели наших ходатайств и способы собрать голосующих в этой части провинции». А эти способы, как видно

из отенского протокола[13], более определенного и ясного, нежели другие, весьма здраво изучены: по поводу самого ходатайства было решено не слишком развивать требования и придерживаться наиболее близких целей: удвоения представителей третьего сословия, поголовного голосования, исключения дворян из выборов третьего сословия; конечно, со стороны короля бояться нечего, но следует быть осторожными и не волновать дворян и духовенство. И к тому же стоит только добиться этих реформ, а остальное придет само.

Другой непростой вопрос: следует ли требовать незамедлительного проведения этих реформ, к ближайшим Штатам Бургундии, — в таком случае третьему сословию этой провинции надо было бы открыто объединиться и сообща составить петицию, — или лишь на неопределенное будущее, и тогда было бы достаточно отдельных ходатайств от городов. Кажется, в какой-то момент они колебались. С одной стороны, пример Визилля был соблазнителен. Но, с другой стороны, какая-то часть бургундской знати, встревоженная этими интригами, в свою очередь договаривалась и, чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, тоже предлагала план реформы Штатов, очень даже приемлемый для той части общества, которая еще колебалась; однако компромисс был хуже, чем поражение. Поэтому решено было ограничиться самым кратким и самым осторожным: просто попросить короля отсрочить созыв Штатов и дать каждому городу составить ходатайство отдельно.

Но эти переговоры требовали времени: Генеральная ассамблея третьего сословия могла быть

созвана в Отене лишь 24 декабря, после двух недель беготни из комитета в комитет.

Что касается «способов собрать голосующих» и способов обрабатывать корпорации, они повсюду те же, что и в Дижоне. В крупных городах сначала собирается корпорация адвокатов, затем другие группы судейских по ее инициативе, и, как правило, одна за другой; затем другие корпорации. В маленьких городах заручились личной поддержкой нескольких нотаблей. Ассамблея была повсюду подготовлена, поскольку ходатайство было составлено заранее на собраниях группы.

Когда ходатайство было готово, а корпорации настроены, было решено смело выступить против Генеральной ассамблеи; тут-то и начинаются легальные, признанные выступления, и тут мы переходим от кулис к сцене. Прокурор-синдик, адвокат, одновременно состоявший членом шайки[14], очень кстати получил ходатайство и протокол Дижонской ассамблеи, отправленные все теми же дижонскими адвокатами, но от имени третьего сословия города. Он сообщил об этом городским властям и требует созыва Генеральной ассамблеи, чтобы, по примеру Дижона, принять решение по такому важному предмету. Как он был принят мэром и эшевенами? Без сомнения, не везде гладко, поскольку список примкнувших городов достаточно короток, — почти нигде не было теплого приема: в общем, эшевены ограничились тем, что не мешали событиям развиваться так же, как в Дижоне.

Тем временем Генеральная ассамблея цехов и корпораций созывается на следующий день или в ближайшие к нему дни: это первая Ассамблея, которая имела действительно революционный характер, несмотря на платоническую форму ходатайств. Надо познакомиться с ней поближе.

Прокурор-синдик велит созвать жителей как можно скорее: действительно, если понадобилось несколько дней, чтобы объединить друзей и собрать примкнувших, то надо ускорить ход дела, когда речь идет о посторонней публике. Нельзя допустить, чтобы противная партия успела сформироваться.

Численность и состав этих аудиторий весьма разнообразны; партия впервые оказывается вне своей среды, перед толпой. Приходится лавировать и применяться к обстоятельствам. Однако можно сделать несколько общих замечаний.

Удивляет, во-первых, небольшое количество присутствующих: 160 в Боне, 170 в Сен-Жан-де-Лон, около тридцати в Нюи, 200 в Шатильон-сюр-Сен, 200 в Арнэ-ле-Дюк, 15 в Мон-Сен-Венсен, 90 в Тулон-сюр-Арру, 24 в Витто, 51, по крайней мере подписавших, в Бурбон-Ланси. Скажут, что какая-то часть этих примкнувших — депутаты от корпораций и что каждый из них представляет какую-то группу жителей. Однако везде, кроме, может быть, Нюи, состав ассамблеи сомнителен: допускаются, участвуют в обсуждении и принимают решения все, кто хочет, частные лица вперемежку с депутатами, комитенты и комиссионеры, поденщики и нотабли. В Боне, Бурбоне, Шатильоне, Арнэ, Тулоне, Сен-Жан-де-Лон залы наводняют рабочие и крестьяне — там около трети присутствующих не умели поставить свою подпись. Этот неопределенный характер ассамблеи вполне отвечал целям партии;

в принципе, это ассамблея нотаблей; значит, под таким предлогом можно будет не трудиться приглашать туда массу безразличных или враждебно настроенных людей. Но ее не настолько серьезно воспринимают, чтобы особо усердные лица, в том числе и из самых низов общества, не могли нарушить запрет. Поэтому мы можем рассматривать ее как открытую и всеобщую, и, по крайней мере, вся революционная партия должна была фигурировать там в полном составе.

Что касается зажиточных классов, то два первых сословия, редко приглашаемые, почти нигде не представлены: ни дворяне, ни новые дворяне, ни представители королевской власти, то есть вся верхушка буржуазии, не присутствуют. Духовенство появляется лишь в Сен-Жан-де-Лон, где священник Тисье произносит речь, впрочем, весьма умеренную, ни слова не говоря о поголовном голосовании. В рядах третьего сословия буржуа, торговцы и купцы редки: какое-то количество их есть в Арнэ-ле-Дюк и в Бурбоне, но лишь 12 в Боне, 8 в Сен-Жан-де-Лон, и из них двое слывут самыми рьяными «судейскими крючками»; ни одного в Нюи, 5 или 6 в Шати-льон-сюр-Сен. Нерв партии — в судейском сословии и в тех корпорациях, которые от него зависят, а вожаки все из судейских и из врачей, почти всегда в большинстве и всегда на первом плане. Их 14 в Сен-Жан-де-Лон, 6 в Нюи, 23 в Шатильоне, 33 в Арнэ, 30 в Монсени. Главари повсюду адвокаты: Удри и Эрну в Сен-Жан, Жоли и Жильот в Нюи, Клери в Шатильоне, Гюйо и Тевено в Арнэ, Серпильон и Делатуазон в Отене, Гаршери в Монсени.

В итоге, мы видим, с одной стороны, повязанных между собою людей, большей частью «судейских

крючков», с родственниками и друзьями; с другой стороны, публику из простонародья, уже тайно обработанную, которую так легко увлечь такой простой логикой революционных идей; и между ними — мэр, эшевены и несколько нерешительных и растерянных нотаблей.

Когда ассамблея была открыта небольшим вступительным словом мэра, прокурор-синдик задал депутатам цехов следующий вопрос, такой неожиданный и внезапный, если только они не были предупреждены и задействованы в этом деле: как будет представлена нация в Генеральных штатах? Поскольку крестьянам и ремесленникам нечего ответить, встает какой-то адвокат и почтительнейше представляет ассамблее наказ своего сословия, который уже принят первыми инстанциями, то есть полутора десятком нотариусов, прокуроров и врачей, иногда и священниками, которые здесь, в зале, и аплодируют, где надо. Вступлением к наказу служит рассуждение о том, что нация состоит из двух, а не из трех сословий: из сословия привилегированных, которое имеет все почести, все блага и все вольности, и из третьего сословия, которое ничего не имеет, но за все платит. Привилегированных 200 тысяч — представителей третьего сословия 24 миллиона. Вывод: третье сословие требует равных избирательных прав на ассамблеях, то есть поголовного голосования в Генеральных штатах, удвоенного представительства и выборов депутатов третьего сословия равными им представителями этого же сословия. В провинциальных Штатах — те же реформы; решено послать этот наказ королю и Неккеру и ознакомить с ним другие города. Такова неизменная канва, по которой вышивает партийный оратор с большим или меньшим красноречием. Если присутствует

священник, то добавляют пункт с просьбой, чтобы были представлены и священники. Если город слишком мал, чтобы рассчитывать на собственную отдельную депутацию, требуют, чтобы и большие города были лишены права на нее; но все это побочные пожелания, маневры партии для достижения согласия по пяти пунктам и для привлечения на свою сторону местного населения.

Наконец, нерешительных убеждают, зачитывая им наказы, переданные из других городов, «чтобы нельзя было усомниться в том, какова общая воля». Ассамблея уступает столь веским доводам, одобряет единодушно, без обсуждения, без голосования, и наказ возвращается в Дижон таким же, каким две недели назад оттуда пришел, но украшенный титулом «Воля города такого-то».

В местечках режиссура еще проще: местный прокурор ограничивается тем, что объявляет, что некоторые города уведомили его о своих наказах, и потом зачитывает дижонский наказ, а затем зачастую в безапелляционной манере требует от присутствующих принять аналогичный документ.

Таковы были усилия и успехи тех, кого называли «партией адвокатов» в пятнадцати[15] городах и местечках в окрестностях Дижона, Отена и Шалона в конце декабря 1788 г.

Вот эти города: в районе Отена — Монсени, принявший наказы 4 января, Бурбон-Ланси — 27 декабря; Тулон-сюр-Арру — 23-го, Мон-Сен-

Венсен — 26-го; Отен — 25-го. В окрестностях Дижона — Ис-сюр-Виль и Понтайе принимают в последних числах декабря; Сен-Жан-сюр-Лон, Бане-ле-Жюиф и Витто — 29-го, Шатилъон-сюр-Сен — 21-го, Арнэ-ле-Дюк — 4 января. Между Дижоном и Шалоном: Нюи — 31 декабря; Бон — только 12 января; но ассамблея готовилась по крайней мере с 22 декабря; наконец, Шалон — 12 января.

III

11 декабря адвокатам Дижона пришлось ускорить события, рискуя задеть общественное мнение. Они собрали корпорации беспорядочно, не во всех успев заручиться поддержкой; дело в том, что начала создаваться противная партия, которая и подняла их по тревоге и чуть не расстроила их козни.

13 декабря собираются 19 дворян Дижона, назначают президента, графа де Вьенн, двух секретарей — барона Мервиля и графа де Батай-Мандло — и тайно договариваются любой ценой воспрепятствовать деятельности революционеров. Страх и отчаянные усилия этой горстки людей, прозорливость, с которой они говорили о грядущих катастрофах, тем более поразительны, что никто вокруг них, казалось, не понимал даже, чего они опасаются. Действительно, происки адвокатов никак не нарушали спокойствия высших классов: какое зло могли причинить не очень осторожные ходатайства каких-то судейских? Нотабли высказались против удвоения представительства третьего сословия; и к тому же господином был король, а его популярность, казалось, росла день ото дня. Что касается интенданта г-на Амело, протеже Неккера, то он был

другом философов и смотрел на деятельность адвокатов со снисходительной благосклонностью.

Откуда же взялась эта новая партия, одна из всего этого задремавшего мира пробудившаяся и восставшая? Какое представление надо о ней составить?

Эта партия утверждала, что является частью дворянства; однако уже с первых ее шагов нас поражает, до какой степени ее тактика и средства похожи на тактику и средства адвокатов. Она пользуется тем же оружием, говорит тем же языком и, похоже, прошла ту же школу.

Как и адвокаты, дворяне немногочисленны: вначале их было 19, но никогда не было больше 60; хотя в бургундских Штатах заседало 300 дворян. Как и адвокаты, они немедленно откликаются на все побуждения комитета, душой которого является некий маркиз де Дигуан, личность бойкая и подозрительная, весьма мало подходящая для того, чтобы представлять цвет богатой провинции[16]. Как и адвокаты, они берутся за обработку народа, в ту пору еще такого неискушенного, наивного, и используют те же самые средства: предвыборное заискивание, хвастовство гражданской доблестью, сложные маневры, захват мандатов и полномочий: ибо они претендуют на то, чтобы представлять второе сословие провинции, как адвокаты — третье, и с таким

же малым правом; постоянная комиссия Бургундского дворянства тогда заседала там же, в Дижоне, между двумя сессиями Штатов; и ни разу ее председатель, виконт де Бурбон-Бюссе, даже не соизволил ответить на предложения де Дигуана[17]. Так же сдержанно относились к ним епископ и духовенство. Только парламент и счетная палата не скрывали своих симпатий к этой партии, тайный комитет которой собирался в особняке самого де Беви — первого председателя. И действительно, кроме нескольких сбитых с толку личностей, к которым старались привлечь внимание, эта группа заговорщиков, как и адвокаты, вышла из суда[18]. Почти вся она набиралась из семей, получивших дворянство на гражданской службе, как противная группа — из адвокатов и судей. Эта группировка парламентской и «философской» партии, еще недавно такая шумная, а затем обойденная и образумившаяся, сохранила от своего революционного прошлого лишь высокопарный слог, привычку к скрытности и очень отчетливое видение той пропасти, в которую катилось королевство.

Одна фраза, произнесенная неким членом революционной группы 23 января, вслед за собранием должностных лиц Шалонского бальяжа, проливает свет на взаимное положение двух заговорщических групп адвокатов и парламентариев: чтобы склонить собравшихся к подписанию наказа дижон-

ских адвокатов, оратор-адвокат выступил перед ними с замечательной речью: «Вспомните 28 мая прошлого года; то, что вы делали в течение прошедшего года, предвещает то, что вы будете делать сегодня»[19]. Поэтому движение в декабре 1788 г., с точки зрения партии, конечно, является естественным следствием майского движения: это две фазы одной и той же кампании. Да, в мае во главе партии был штаб, который затем был утерян или устранен: это и было то самое «дворянство мантии», те самые парламентарии, так сильно помятые спустя полгода, в ту пору идол адвокатского сословия, пьяные от популярности и для расшатывания королевской власти пользующиеся теми же людьми, кадрами, теми же тайными и мощными «средствами», которые в декабре они сочли такими опасными. Так, парламентарии были в заговоре вместе с адвокатами; прежде чем начать борьбу против них, они сражались бок о бок с ними. Вот почему у обеих партий одна и та же организация и тактика: они одного происхождения; вот почему парламентарии так хорошо разбирались в игре адвокатов и так их боялись: они полгода назад играли в те же игры, знали их замысловатые тайные правила, первое из которых — никогда не говорить, куда идет дело, — и они подозревают, что адвокаты собираются зайти очень далеко; вот почему, наконец, народ, духовенство, наиболее здоровая часть дворян, сам король ничего не боятся и ничего не видят: они — непосвященные.

Таким образом, у борьбы, за которой мы будем наблюдать, есть особое свойство и даже особое имя: перед нами одна из тех чисток, которые знаменуют собой различные этапы Революции. В ноябре 1788 г. партия решает выбросить за борт парламентариев, как позднее она поступила с друзьями Малуэ и Мунье, затем с Мирабо и его кружком, затем с группировкой Дюпора-Ламета и так, мало-помалу, до воцарения Террора.

С 15 по 25 января парламентарии готовят свою кампанию в секретном комитете. 20-го приезжают из провинции тридцать их единомышленников, приглашенных 17-го. 22-го они заставляют какого-то сельского мэра послать им список жалоб третьего сословия. Озаглавливают эту бумагу «наказами третьего сословия бургундских Штатов»; обсуждают ее, подписываются под всеми ее пунктами, кроме одного, конечно, ради правдоподобия, и публикуют протокол этого незабываемого заседания. Это театральный прием, но, надо признать, уступки сделаны серьезные: отказ от денежных привилегий, свободное избрание всех депутатов третьего сословия в Генеральные штаты, где до того по праву заседали мэры некоторых городов, — одним словом, все, на что дворянство могло согласиться, кроме удвоения представительства третьего сословия и поголовного голосования, то есть своего собственного уничтожения: как экипаж тонущего судна, оно сбрасывало груз в море, чтобы спасти корабль. Затем обсуждается проект административных реформ для представления третьему сословию, в случае необходимости. Наконец, составляется план действий, очень похожий на план адвокатов: ходатайство из пяти пунктов, требующее равенства

налогов и поддержки конституции, будет предложено трем сословиям Дижона, затем от их лица всем городам провинции и, наконец, положено к ногам короля от имени бургундских Штатов.

Когда 25 декабря, после 10 дней тайных совещаний у председателя де Беви и у кордельеров, были приняты эти меры, парламентарии вступают в борьбу и бросают перчатку адвокатам: они торжественно призывают духовенство, окружных судей и городские корпорации, чтобы сообщить им «решения, которые приняло дворянство во имя союза и счастья трех сословий провинции и призвать их совместно добиваться различными необходимыми средствами достижения этой цели»[20].

Ассамблея состоялась 27 декабря у кордельеров. Уже с первого взгляда парламентарии могли понять, что им нечего надеяться даже на малейшую помощь со стороны их прежних врагов: от дворян не пришел никто, от духовенства — один лишь каноник, и тот на следующий день был осужден своим капитулом.

Оставались цеха и корпорации: все их депутаты были здесь, человек 60–80 ремесленников и мелких торговцев, собранных под бдительным оком десятка адвокатов и прокуроров. Кому они окажут свою милость? Какая из двух заговорщических группировок сумеет привлечь в свои ряды и подчинить своим лозунгам стихийную массу панурговых баранов? Никто тогда не мог этого сказать, шансы были равны.

На самом деле нельзя с уверенностью утверждать, что народ был вполне убежден в необходимости политической революции. Декабрьские ходатайства, даже

мартовские, говорят об административных, особенно налоговых реформах больше, чем о революции.

Общий, равный налог для всех, то есть менее тяжелый для себя — вот чего требовал народ; и ему было совершенно безразлично, от кого произойдет это благо: от сторонников или от противников поголовного голосования в Штатах. Дворянство, которое само вызвалось отказаться от своих привилегий, имело преимущество перед адвокатами, которые могли лишь требовать этого: и если бы согласились в этом вопросе, следовало бы опасаться, как бы не сошлись и в остальных; провинциальные Штаты были бы поддержаны либеральными реформами, денежными привилегиями, и дело революции было бы проиграно.

И здесь самое надежное средство помешать людям договориться — это помешать им объясниться: и в этом адвокаты преуспели с чрезвычайным искусством.

В первую очередь, не переставая восхвалять дворянство и его благородные намерения, они воспользовались своим влиянием в корпорациях, чтобы возбудить их недоверие, и посоветовали им запретить своим депутатам отвечать дворянам и что-либо подписывать прежде, чем те доложат об этом своим доверителям. Могут сказать: просто меры предосторожности; на самом деле — капитальный маневр, который должен был решить исход баталии.

Ассамблея 27 декабря прошла очень «благопристойно», как тогда говорили. Граф де Вьенн, председатель, проповедовал союз сословий и уважение к старым законам. Маркиз де Дигуан, секретарь бюро, особо отметил жертвы дворянства, затем наконец зачитал пять пунктов, предложенных третьему

сословию, и потребовал их немедленного обсуждения. Но тут оратор из адвокатов, охваченный каким-то сомнением, чего с ним не было в подобном случае 11 декабря в городской ратуше, заявил, что не может ответить, не посоветовавшись со своим сословием. Депутаты от других цехов поступили так же, как и он: они-де не уполномочены. Разочарованные и озадаченные дворяне не смогли больше вытянуть ни слова, и в этот день ничего не получили за свое красноречие и гражданскую доблесть. Пришлось смириться, и ассамблею назначили на послезавтра.

Этого было более чем достаточно для каждого из делегатов, чтобы посоветоваться со своими доверителями; тем не менее один прокурор попросил еще три дня; в действительности адвокатам нужно было не более четырех дней, чтобы завершить задуманный маневр. Граф де Вьенн имел слабость согласиться и на этот новый срок.

Самая большая опасность миновала; адвокаты могли вновь обрести надежду и с уверенностью приняться за работу; действительно, дворяне открыли свои батареи, не захватив новых позиций. Их позиция стала известна, их предложения должны были подвергнуться обсуждению, обесцениванию, искажению, не склонив на их сторону никого, не дав им ни одной зацепки, которая могла бы принести им власть над общественным мнением.

Эти четыре дня, так ловко выигранные, были в полной мере использованы революционной партией.

Едва кончилось заседание, как срочно созывается адвокатское сословие. Они назначают комитет действия, все тот же — за исключением, однако, трех имен, ибо первая забота комиссаров — назначить себе в помощники отсутствующих от их лица.

Затем, после того как шайка еще раз собралась полностью и вооружилась новыми полномочиями, все они заперлись у старшины сословия адвокатов, Морена, где по четырнадцать часов в день беспрерывно и лихорадочно работали. 29-го в 10 часов вечера заключение по пяти пунктам дворянской программы и проект ответа были готовы.

Тогда возобновляется точь-в-точь такая же любопытная серия маневров, как та, за которой мы проследили, с 3 по 11 декабря. Вначале, 30-го утром, созывается сословие адвокатов; им представляют ответ и заключение, они их утверждают.

Затем переходят к другим организациям, но с бесконечными предосторожностями, чтобы, держась в тени, щадя людское самолюбие, вести людей куда надо, но так, чтобы они не видели, кто их ведет. От имени своей корпорации и нескольких других[21] перед вновь собранным адвокатским сословием выступил один прокурор с просьбой сообща обсудить пять пунктов дворянства: нет нужды говорить, что его приняли хорошо. В тот же вечер, в 4 часа, ассамблея заседала в большом зале

университета. Она выслушивает и утверждает ответ и, отпечатав его, рассылает каждой из отсутствующих корпораций с просьбой присоединиться к нему. Этот ответ составлен с той вкрадчиво-хитрой недобросовестностью, которая с тех пор была свойственна якобинской манере. Как мы видели, большой опасностью для адвокатов было позволить дворянству отнять их лучший и единственный способ воздействия на общественное мнение: равенство налогов. Обе партии оспаривали друг у друга один и тот же предвыборный трамплин. Адвокаты ищут любого повода для самой пустячной ссоры с дворянами: дворяне, мол, предлагают разделить лишь денежный налог, подати, двадцатины и т. п. — Но есть еще налоги натурой: барщина, расквартирование войска и милиции? — Да, но барщина как раз с этого года выплачивалась деньгами, и дворяне приняли ее в этой форме. Милиция и войско — это не налоги, но обязанности, очевидно несовместимые с дворянским достоинством и к тому же необременительные. Другая придирка: дворяне соглашались платить «все налоги, которые будут согласованы Штатами королевства». Осторожно! (отвечают адвокаты) вам говорят лишь о налогах, «согласованных Штатами»; а если Штаты не согласуют новых? Если они ограничатся тем, что утвердят старые? Короче, народу ненавязчиво давали понять, что дворянство, «это почтенное сословие», говорит обиняками и дурачит народ, — инсинуация эта, во-первых, ложная (дворяне по этому пункту объяснялись с самими адвокатами за два дня до того по их же просьбе[22]), а во-вторых, ее

можно весьма легко разоблачить, что, впрочем, и было с негодованием сделано, но, увы, слишком поздно: ложь просуществовала полдня, необходимые агентам адвокатов для сбора последних подписей, — и 31 декабря, в день, назначенный для ассамблеи, ответ их комитета стал ответом третьего сословия города.

Ассамблея состоялась, но обсуждения не было: ответы цехов были все подписаны, и их депутатам оставалось лишь положить их на стол, проходя мимо него один за другим вслед за депутатом от адвокатов, на глазах у пораженных дворян: еще раз их обвели вокруг пальца, увильнув от обсуждения, которого они добивались; еще раз адвокаты оказались между ними и корпорациями. 27-го обсуждение было невозможным, потому что у депутатов не было полномочий; 31-го оно было бесполезным: их ответ уже был составлен. О дворянах вынесли решение, не выслушав их. Их предложения, конечно, были вполне представлены и обсуждены в третьем сословии, но не в их присутствии, умышленно искаженные и фальсифицированные их противниками, а их собственные ассамблеи сгодились лишь для того, чтобы констатировать свое поражение.

Отчаявшись завоевать корпорации, дворяне унижаются до того, чтобы испросить у торжествующих адвокатов их условия: Дигуан пишет Морелле, председателю комитета, предлагая заключить соглашение и прося о проведении конференций. Ответ Морелле замечательно логичен, корректен и для тех, кто знает подоплеку дела, беспощадно ироничен: ответ, пишет он Дигуану, получил одобрение цехов. Поэтому он не должен «рассматриваться как произведение одних только адвокатов»: его

подписало третье сословие, и только оно, собравшись всем составом, может его изменить. Комитет даже не имеет права собирать для этого адвокатское сословие. Невозможно более жестоко насмеяться над поверженным врагом. Возмущенных дворян наконец прорвало, и они доставляют себе хотя бы удовольствие высказать адвокатам все, что о них думают. «Те из корпораций, — пишет Дигуан Морелле, — которые ссылаются на адвокатское сословие, знают, что именно господа адвокаты решают, быть или не быть союзу дворянства с третьим сословием, и что если из предложений дворянства не выйдет ничего хорошего, то в этом будут виновны члены сословия адвокатов, которые склонили целое сословие к отказу. Что к тому же г.г. дворяне спрашивают мнения именно адвокатского корпуса, с тем чтобы добиться соглашения цехов и корпораций; и в том случае, если они не захотят сегодня же вечером дать их ультиматум и велеть их депутатам перестать, г.г. дворяне заявляют им, что они решили протестовать против всего, что может пойти во вред порядку и общественному благу»[23].

Парламентарии не смогли не то что убедить третье сословие, но даже выступить перед ним. Они попытались, по крайней мере, перед тем как разойтись, встряхнуть оцепеневшее правительство и открыть ему глаза. Граф де Гиш и маркиз де Леви были отправлены в Версаль с протестом против упразднения сословий[24]. Но король на все их усилия смотрел

глазами своего интенданта Амело, смертельного врага дижонского парламента со времен дела больших бальяжей[25]. Г-н де ла Тур дю Пен-Гуверне, комендант провинции, об аресте которого несколько месяцев назад издал постановление тот же самый парламент, не служил им лучше. Их предупреждения не достигли цели. 5 января они учредили постоянный комитет в Дижоне и расстались, пав духом.

IV

Едва одержав верх над парламентским дворянством, дижонские адвокаты были приятно удивлены, увидев, что их успех подтвержден самим королем. 1 января появилось знаменитое решение Совета от 27 декабря 1788 г.: король, вопреки всеобщим ожиданиям, вопреки мнению нотаблей, разрешил удвоить представительство третьего сословия. Этот безумный поступок поверг в недоумение всех, у кого

еще оставалась доля здравого смысла и проницательности: к чему удваивать голоса третьему сословию, если ему отказывали в поголовном голосовании? И как в этом отказать после такой уступки, когда отмахнулись от двух единственных причин того отказа — от уважения к законам и от решения нотаблей? Этот неожиданный подарок партия революционеров получила благодаря личным стараниям г-на Неккера. Вновь, на этот раз Неккер, открывал перед партией двери «за просто так». Впрочем, как всегда, когда двери достаточно открылись, его крупная и спокойная персона преградила путь. И, как всегда, поток захватчиков возложил на него лавровый венок и почтительнейше отставил в сторону; и он отступил перед силой с чувством выполненного долга. Понятно, почему королева в конце концов возненавидела этого почтенного человека.

Тем временем дижонские адвокаты, полные новой веры в свои силы, возобновили с того места, где остановились, кампанию, прерванную тремя неделями раньше атакой парламентариев.

План в основных чертах не изменился: в нем по-прежнему речь идет о наказе, который надо заставить подписать, и об ассамблеях, которые надо спровоцировать по всей провинции. Но насколько же продвинулась Революция за эти три недели, и к какому шагу побудило ее роковое решение короля!

Во-первых, наказ; для него составляют новую канву, более четкую, ясную, позволяющую лучше видеть истинную цель, состоящую в том, чтобы любой ценой помешать созвать, представить и проконсультировать третье сословие провинции в обычном порядке, до Генеральных штатов. Если депутаты от Бургундии в Национальную ассамблею будут

назначены штатами провинции, как этого требует закон страны, — все будет потеряно: дворяне и верхушка буржуазии окажутся в своих естественных условиях, им удастся вновь прибрать к рукам все движение, они проведут обширные реформы, которые уже предлагают, а партия, оказавшаяся в меньшинстве, опустится до положения группы заговорщиков, не имея ни сил, ни средств воздействия на толпу. Поэтому нужно добиться у короля либо отсрочки бургундских Штатов и выборов через окружной судебный округ, как это делается в странах с выборной системой, либо срочной реформы этих Штатов по модели новой Ассамблеи в Дофинэ, то есть обеспечивающей третьему сословию выборы с голосованием, удвоение и поголовное голосование.

А раз наказ стал более определенным, то и средства теперь более смелые: в декабре нельзя было представить себе, как можно обойтись без муниципальных чиновников — официального начальства, притом мешающего делу; они редко были членами группы заправил, не проявляли особого рвения, подчас даже сопротивлялись, например, в Дижоне. В январе их решено отстранить: наказ будет распространен от имени самих корпораций, а не от имени мэра и эшевенов; они (корпорации) соберутся явочным порядком. Наконец, в случае если король поддержит, пусть даже только в этот раз, Штаты в их настоящей форме, «корпорации явятся к господам муниципальным чиновникам, чтобы просить ассамблею третьего сословия города, с целью быть ею избранными, свободно и путем голосования, дать представителей, которых оно имеет право послать в Штаты, и что в случае отказа господ чиновников пойти навстречу этой просьбе корпорации будут

протестовать против проведения названных Штатов». Иначе говоря, мятеж и восстание.

Таковы были новые резолюции, под которыми 18 января подписалось третье сословие Дижона. Нет нужды говорить, что оно только подписалось, ничего не обсуждая, ничего не изменяя (поскольку адвокатский оратор Морелле попросил принять «немедленно»), и что ни наказ, ни план не исходили от сословия.

Ассамблея 18 января была лишь завершением ряда мероприятий и подготовительных собраний, которые, как мы видели, начались за десять дней до того.

8 января, едва избавившись от дворян, комитет адвокатов, дав своему сословию наделить себя новыми полномочиями, наметил в основных чертах новый план. 11-го он дал утвердить этот проект немногочисленному собранию — не более 30 человек, где большинство составляли юристы; тем не менее позаботились о том, чтобы пригласить нескольких торговцев, депутатов от их гильдий; но эти вновь пришедшие не мешали; они явились лишь затем, чтобы передать свои полномочия одному из членов — прокурору Саволю, который принял титул «выборного прокурора корпораций».

Приняв эти меры предосторожности, составили план и наказ, которые были отпечатаны и разосланы от имени корпораций, присутствовавших 11-го, многим другим корпорациям, которые утверждали наказ отдельно.

Только тогда ассамблея 18-го числа была созвана и состоялась — как видно, лишь для официального утверждения уже принятых решений.

И когда третье сословие Дижона было завоевано, кампания продолжилась в провинции, как в

прошлом месяце. Та же работа дочерних групп в городах и местечках ведет к тем же результатам. Но здесь также тон более приподнятый: «Третье сословие простерло свои намерения дальше»[26]. Теперь, если мэр не желает прийти, обходятся без него, как в Бар-сюр-Сен; больше никто не скрывает своей признательности комитету дижонских адвокатов[27]. Ассамблеи, впрочем, все похожие на декабрьские, состоялись в большем количестве городов[28].

Наконец, не останавливаясь на достигнутом, партия принимается за деревни.

Верные своей тактике, адвокаты, чтобы запустить свое ходатайство, нанимают подставных лиц; для этого выбраны эшевены Жанлиса, деревни в двух лье от Дижона, где наверняка у кого-то из группы имелись кое-какие связи. Они подписывают циркуляр, который от их имени рассылается по местечкам[29], с просьбой присутствовать на Генеральной ассамблее, назначенной на следующее воскресенье.

Через пять дней, 25 января, в Жанлис приезжают депутаты 32 общин[30] из судебных округов Дижона, Оксона и Сен-Жан-де-Лон. Собираются в «общем доме»[31]. В этот момент появляются два главных члена счетной палаты, представляются и пытаются с помощью угроз сорвать собрание. Но крестьяне,

вместо того чтобы испугаться, раздражаются, грозят бросить этих должностных лиц в реку и объявляют, что «не надо было разыскивать того, кто принимает их решения». И эта скромная личность, не названная в протоколе, выполнила свою задачу без дальнейших происшествий. Председательствуют, как полагается, эшевены Жанлиса; но труд обратиться с речью к присутствующим взял на себя какой-то «местный житель», еще одна безымянная личность; речь была примерно такая: мои сограждане, король отеческим взором взирает на свои верные общины, он хочет, чтобы их проконсультировали; чтобы они назначили депутатов в Генеральные штаты в количестве, равном числу депутатов от дворянства и духовенства, вместе взятых. Только таким путем нам можно избавиться от гнета, в который мы ввергнуты неравным распределением налогов, которые давят на сельских жителей еще больше, чем на горожан (следует устрашающая сводка этих налогов). В том, что они так тяжелы, повинны чиновники, духовенство и дворяне. После решения совета 27 декабря можно было подумать, что два первых сословия примут надлежащую форму Штатов: ничего подобного, они желают сохранить старые. Значит, необходимо, чтобы вы огласили ваши намерения.

После этой речи было решено, что короля надо поблагодарить за разрешение удвоить представительство и просить довести дело до конца, разрешив поголовное голосование и те же реформы в провинциальных Штатах. Кроме того, просят, чтобы священники были представлены в Штатах «в зависимости от важности их сана, поскольку лишь они в совершенстве знают несчастья, постигающие их приходы, и нужды деревни».

За крестьянской ассамблеей в Жанлисе последовали и другие, например в Шоссене, где все хлопоты взял на себя местный священник: 6 февраля он дал подписать решение шести общинам[32]. Чиновник из Сен-Сена 4 февраля пишет министру о каких-то собраниях, которые происходят «во многих очень крупных деревнях провинции, где какой-нибудь нотариус или кто другой, пользующийся доверием у местных жителей, предлагает подписывать какое-то решение, непонятное большинству этих крестьян»[33].

Надо отметить последний пункт жанлисского ходатайства, касающийся священников; он встречается во всех подобных наказах; он еще раз свидетельствует о великолепном тактическом чутье этой партии, которая действует всегда по расчету и никогда по побуждению. Мало было людей, менее способных понять друг друга, нежели судейские «катончики» — люди книжные, педантичные и кичащиеся своим «просвещением» — и деревенские священники, сами наполовину крестьяне; ибо эти священники не были даже «философами» на манер многих других религиозных людей того времени, которые разъезжали по злачным местам и по масонским ложам; их вера, подчас грубая, была безупречной, и, несмотря на кое-какие вспышки беспокойства, они сохраняли уважение к своим епископам: это стало видно через три года, когда они во множестве отказались от присяги ценой потери своего имущества, спокойствия и даже жизни. И тем не менее адвокаты в январе 1789 г. подступают к ним со своими предложениями: ведь священники — хозяева деревень, без них нечего надеяться подчинить

себе умы крестьян; значит, надо любой ценой заполучить священников, и вся партия решает использовать это «средство», так мало отвечающее ее вкусам. Это, возможно, был лучший ее ход, по крайней мере один из ходов, которые лучше всего свидетельствуют о дисциплине в ее рядах.

Кюре невежественны и бедны: их опьяняют логикой равенства под предлогом возврата к первоначальному христианству; их жалобы, впрочем, справедливые, преувеличивают. По счастливому совпадению, г-н Неккер, хотя сам был женевским протестантом, воспылал нежностью к этим «смиренным пастырям» и дал каждому из них по голосу на выборах среди духовенства, в то время как каноники имели один голос на 10 избирателей, а монахи один на общину: это значило обеспечение большинства низшему духовенству и разжигание гражданской войны в первом сословии. Партия берет на себя остальное: адвокаты входят в контакт с епархиальными смутьянами, организуют ассамблеи, помогают священникам разных епархий сноситься и договариваться друг с другом[34]. Успех был полным, выборы среди духовенства превратились в скандал из-за мошенничества и интриг, так как кюре, неопытные в этом деле, несмотря на советы адвокатов, которые велели держать все в тайне, плохо скрывали свой сговор. Высшее духовенство было побеждено, и сословие оказалось представленным почти исключительно сельскими священниками, причем наиболее шумными, то есть наименее уважаемыми из всех. Без сомнения, этих несчастных, революционеров лишь

снаружи, быстро отрезвили: мы видим, как уже с 1790 г. они один за другим возвращаются в свои провинции, покидая ассамблею, где скоро остались лишь одни полурасстриги. Этот противоестественный альянс длился не более полугода; но этого было достаточно для того, чтобы раскачать деревни.

Тем временем такая тщательная, осмотрительная игра адвокатов и молчание власти, которое принималось за одобрение, начинали давать свои плоды. Ожидание бунта носилось в воздухе в течение февраля месяца. В Дижоне вывешенные ночью или распространяемые по кафе анонимные афишки обвиняют в бедствиях народа всех, кто не принадлежит к адвокатской партии: мэра, дворян старых и новых, членов парламента, университета, отколовшиеся корпорации[35]. Их освистывают

в театре, оскорбляют на карнавалах во время Масленицы, так что парламент даже подумывает, не запретить ли праздники.

В деревнях священники начинают проповедовать, что «все, что явилось необработанным, луга или леса, принадлежит занявшему место первым»[36]. Адвокаты распространяют листовки, подстрекающие крестьян отказаться платить налог, и сборщики податей больше не отваживаются появляться в деревнях[37].

Так анархия постепенно охватывает города, затем села, следуя детально продуманному и столь методично выполненному адвокатами плану. И их

дерзость возрастает вместе с успехом. Бургундские Штаты в их настоящем виде могут помешать пропаганде — значит, их надо изменить или отменить, причем немедленно; и адвокаты просят об этом самого короля; и их депутатов принимают в Версале; и король медлит с созывом Штатов. Собирался ли он принять всерьез ходатайство третьего сословия, отсрочить sine die[38] бургундские Штаты? А г-н Неккер, бессильный перед мятежными ассамблеями, собирался ли он найти в себе силы запретить регулярную ассамблею, последнюю надежду партии порядка?

Одна лишь мысль о подобной опасности придает отчаянную энергию парламентскому дворянству. Оно находит неосмотрительным ждать созыва Штатов, пытается напрячь все свои силы и вновь незамедлительно вступает в бой.

При первом же слухе об ассамблее в Жанлисе оставшаяся в Дижоне комиссия спешит разослать по деревням циркуляр, в котором в четвертый раз заявляет об отказе от денежных привилегий; деревни не внемлют. В день ассамблеи председатель де Веврот, как мы видим, подвергнется брани и поношениям со стороны крестьян Жанлиса, прямо как «дворянский Дон-Кихот», как говорится в одном памфлете. На следующий день, 26 января, дворяне пишут министру протест: «Дозволяется, уполномочивается, подстрекается ассамблея последних корпораций, которые кто-то хочет обмануть и подкупить всеми возможными способами». Они изобличают адвокатов, которые, «действуя, как шайка, строя козни и гонясь за личной выгодой, стараются посеять смуту не только в городах, но и в деревнях…, дворянство

считает своим долгом предупредить такого справедливого и просвещенного министра, как Вы, что одна искра может вызвать большой пожар»[39]. Они угрожают, что будут жаловаться всем сословием, если к их советам будут относиться все так же пренебрежительно. Наконец, 27 января дворяне принимают отчаянное решение, до сих пор откладывавшееся, которое показывает степень их испуга. Множество королевских секретарей и чиновников всех сортов, которым их должность давала право носить шпагу, объявляются членами второго сословия и приглашаются в его ряды для обсуждения на 15 февраля. Это значило разом увеличить число дворян в Штатах с 300 до 2000[40] и потопить старинную знать в массе «облагороженных».

Новых дворян Дижона созывают немедленно, и они в первых числах февраля соглашаются с планом дворянства. Эта ассамблея умоляет короля назначить Штаты на 30 марта; и по ее поручению маркиз де Дигуан ездит из города в город, возбуждая рвение парламентских групп и давая им на подпись подобные наказы; мы видим его в Шалоне, Оксере, Отене, Шатильоне, Шароле, Боне и т. д., где дворяне и «облагороженные» собираются тайно, как и в Дижоне, и везде, кроме Шароля, признают лозунг дижонского комитета.

Тем временем дворянские депутаты в Версале, г-н де Вьенн и г-н де Леви, поддержанные принцем де Конде, умножили свои настойчивые просьбы. Наконец 3 февраля г-н Неккер прервал свое молчание — для того чтобы запретить дворянству

собираться 15 февраля. Возмущенный г-н де Леви в тот же вечер ответил, что дворянство подчинится, если то же запретят третьему сословию. Тогда министр велит интенданту Амело «помешать, если бы было возможно, приходским ассамблеям… и приложить все усилия, чтобы успокоить третье сословие». Вот как был исполнен этот приказ, столь мягко отданный: интендант велел разослать анонимный циркуляр в форме письма к некоему священнику, в котором третьему сословию деликатно рекомендовалось подражать дворянам и отказаться от своих ассамблей. И это было все. «Это был, — пишет он одному министру, — единственный способ, какой я мог употребить, ибо мне никоим образом не удалось бы использовать власть по отношению к общинам».

Можно представить себе радость адвокатов: даже явное одобрение не сослужило бы им большую службу. Дворяне поднимают крик, посылают министру циркуляр интенданта Амело с комментарием, подчеркивающим его коварную и умышленную неумелость, требуют, чтобы его уличили во лжи. Но им не отвечают. И с этого момента Амело не упускает случая навредить им в Версале. С 10 февраля он пишет министру, что все будет потеряно, если состоятся бургундские Штаты. Он ставит его в известность о малейших движениях дворян, которые, если ему верить, собираются разжечь в провинции пожар, доведя третье сословие до отчаяния; что же касается ассамблей самого этого третьего сословия, все более многочисленных и грозных, он старается говорить о них как можно меньше; послушать его, так вреда тут никакого нет, а козни адвокатов — детские игры; опасаться же следует противодействия; единственная опасность для установленного порядка

исходит от партии, которая хвалится тем, что его защищает[41].

Эти старания увенчались полным успехом. Вначале, вероятно, дворяне могли бы поверить посланиям г-на Неккера о том, что об отсрочке Штатов даже нет речи, и король с некоторым удивлением отвечает г-ну де Леви, что и не думал никогда им препятствовать. Но г-н Неккер откладывает их с недели на неделю. Потом возникают непредвиденные трудности созыва Генеральных штатов, выборные волнения: они проходят в Бургундии по судебным округам, как того и хотели адвокаты. Тем временем вопрос о Генеральных штатах откладывается: еще 20 марта король обещает их созвать.

Наконец, лишь 9 апреля, когда кончились выборы, за три недели до Генеральных штатов, король собственноручно пишет коменданту провинции смущенное письмо, в котором благодарит дворян за верность и выражает им всяческое свое огорчение по поводу того, что он решительно не может созвать

бургундские Штаты раньше мая месяца: нет времени. Но в этом нет прецедента для будущего, и принцип будет сохранен[42].

Революционная партия добилась своего: мешая Штатам собраться, ломая старые рамки, они лишили два первых сословия каких-либо возможностей сопротивления и воздействия на третье сословие; ибо эти два сословия и не имели иных возможностей, кроме как в традиционных и законных формах, и не были организованы в партии, кроме мятежной парламентской группировки. И не только провинция была настроена в установленном порядке, но этот самый порядок адвокаты сумели — мы видели, как искусно и как незаметно, — подменить другим, по своему выбору, более сложным, по крайней мере, таким же искусственным, но гораздо более подходящим для их целей. И обученное по их методу третье сословие ответило так, как они хотели: оно потребовало поголовного голосования в Генеральных штатах и направило туда партийных вожаков.

Нам не нужно рассказывать ни о самих выборах, ни о том, как ловко партия сумела манипулировать наивной и невежественной толпой избирателей. Скажем лишь, что уведомления о созыве застали ее, как всегда, в полной готовности; эти повестки опубликованы 26 февраля; а 22-го адвокаты собирают третье сословие. Объявляется, что, ввиду большого количества одобривших решение 18 января, оно стало волей третьего сословия всей провинции. Затем думают и о будущем; необходимо составить проект наказа, «не ожидая того момента, когда граждане будут собраны, чтобы завершить их написание». И эта работа поручена комиссии, в

которой заседают наши старые знакомые: врач Дюранд, прокурор Жильот, адвокаты Дюранд, Вольфиус, Минар, Ларше.

Когда избиратели собрались спустя две недели, некие услужливые личности, чтобы облегчить им дело, представили им готовый наказ, в котором содержались частные ходатайства, которые они собирались подать, и многие другие, общественно значимые, против которых они не возражали. Наказ был принят, а его услужливые авторы — назначены в комиссию, которая должна была составить наказ от бальяжа. И именно среди них к тому же третье сословие выбрало своих депутатов. Вольфиус был назначен в первую очередь, Рено — во вторую, Навье, а затем Дюранд — заместителями. Эрну, третий депутат, был из примкнувшей группы из Сен-Жан-де-Лон. Четвертый депутат был земледелец: пришлось сделать такую уступку деревне. В Шалоне, Отене, Оксере успех был таким же.

Какие выводы можно сделать из всего этого? Первый и самый очевидный — то, что, несмотря на множество документов, мы довольно слабо осведомлены о таком обширном и таком недавнем движении, которое имело так много последствий и оставило столько следов. Действительно, наш главный источник — это ряд протоколов третьего сословия; и эти протоколы в конечном счете оказываются составленными в одинаковом духе людьми, сговорившимися ради достижения одной и той же цели. Они неискренни. Они сами себе противоречат, если всмотреться попристальней. Они стараются ввести вас в заблуждение относительно истинных причин этого движения, выдать результаты за причины, и молчат о самом интересном.

История предвыборной кампании должна пролить свет на два обстоятельства: 1) истинное, без обработки, состояние народного мнения; 2) механизм, средства действия партий, старавшихся перетянуть его на свою сторону. Мы вынуждены ограничиваться догадками и в отношении первого, и в отношении второго из этих пунктов.

Вначале о состоянии общественного мнения; мы имеем лишь отрицательные сведения; вот основные из них.

Ни в одном городе Бургундии ни городские чиновники в декабре, ни сами корпорации в январе не решали, проводить ли ассамблею третьего сословия и не назначали дату ее проведения; эта ассамблея созывается в тот момент, когда небольшая группа юристов, примыкающая к дижонской группе, сочтет нужным потребовать этого, и откладывается, когда эта задержка покажется группе полезной. Во время самой ассамблеи вовсе не красноречие кого-либо из присутствующих увлекает остальных в прекрасном и искреннем порыве воодушевления: значительная часть их предуведомлена о том, что будет говорить оратор; этот оратор намечен заранее, и клака его готова. И наконец, вовсе не ассамблея сама обсуждает и утверждает пункты наказа; все уже обсуждено и решено. До нее уже добрая часть присутствующих корпораций проголосовала за эти пункты; причем до цехов ремесленников — судейские, а до судейских — сословие адвокатов; а до этого сословия — еще более узкая группа, уже организованная и действующая и которая сама только и делала, что следовала инструкциям и принимала наказ из дижонского комитета — альфы и омеги всей этой кампании. Но на каждой из этих ассамблей этот наказ представлялся как

результат работы предыдущей; и согласием этой ассамблеи пользовались, чтобы получить согласие следующей; и каждый из этих этапов был отмечен маневрами и интригами, до того одновременными во всем королевстве, что можно подумать, что их заранее согласовали.

Таким образом, городская ассамблея, пространно описанная протоколами, есть всего лишь результат длительной работы, которую эти протоколы скрывают: когда здание построено, леса убирают. Поэтому очевидно, что нужно изучить именно эту подготовительную работу. Сама по себе ассамблея — только парад; речь о том, чтобы узнать, где, кем и как этот парад был подготовлен, откуда исходила инициатива, почему нам этого не говорят, к чему такие сложные маневры, такая последовательность ассамблей, что там говорили и делали, от кого исходили решения и как они принимались.

Это здесь, в этих собраниях корпораций, созванных и направляемых без их ведома так последовательно и так искусно горсткой «судейских крючков», происходила обработка третьего сословия или фабриковалось то, что заняло его место. Вот где можно было бы судить о силе этого движения, о его истинном характере, о мере его искренности, самопроизвольности, народности. Вот где можно было бы очутиться на подлинной почве истории, перед лицом естественной работы интересов и устремлений.

Не вдаваясь в подробности этих ассамблей, мы можем сделать лишь одно замечание: странно, что такое сильное, по словам адвокатов, движение никогда не проявлялось помимо них и вне их формул. Вполне естественно, что они дали форму и образ гневу корпораций нескольких городов. Но разве не

было бы столь же естественно, если бы другие города действовали по собственному побуждению? Однако таких примеров у нас нет.

Если заметить, кроме того, что им не везде это удавалось, что приверженцы их «плана» редко бывают многочисленны, что вожаков примыкающих групп всегда набирается какая-то горстка, если вспомнить, скольких трудов и времени стоил этот посредственный успех, и, с другой стороны, вспомнить о безразличии властей и зажиточных классов, то будет видно, что успех новых идей происходил не столько от их собственной ценности, сколько от искусно построенной пропаганды их сторонников, и что эта столь незаметная партия сыграла большую роль, нежели она позволяла говорить.

К несчастью, как она обманывает нас относительно истинных чувств народа, так и скрывает от нас собственные маневры. И здесь нам приходится двигаться ощупью.

Что мы знаем о самой партии и о ее кампании? Во-первых, и главным образом то, что партия ее скрывала, что она создавалась незаметно, тайно, в кафе и в «обществах». Что она сложна и направляется очень последовательно и методично людьми, весьма искушенными в таком новом деле, как руководство ассамблеями, — взять хотя бы, как ловко они их проводят, как умеют застать врасплох, как вовлекают их одну за другой в свое дело; что эти люди — все те же во время всей кампании — немногочисленны, что они знают, чего хотят и что эта цель, очень дерзкая, с самого начала намечена, если не признана: это уничтожение двух первых сословий, которые они ненавидят лютой ненавистью, гораздо больше, чем ненавидит народ; наконец, что они образуют группы, единые и

согласованные, по всей провинции, идущие рука об руку, с такой слаженностью, которая показывает, что их соглашение началось уже давно: никакая партия не может организоваться ни за несколько дней, ни за несколько месяцев в эпоху дилижансов, пограничных застав между провинциями и соперничающих городов.

Одним словом, то, что мы знаем об этой партии и о ее агитационной системе, скорее способно возбудить наше любопытство, нежели удовлетворить его.

Тэн в начале своей книги о революции цитирует любопытный отрывок из Монжуа: «Современники не знают, что и думать о таком бедствии; они не могут понять, откуда взялось это бесчисленное множество злоумышленников, которые, без видимых руководителей, как будто сговорившись, предаются повсюду одним и тем же бесчинствам, и именно в тот момент, когда должны начаться заседания Генеральных штатов».

Этот автор отвечает на вопрос такой красивой метафорой: «Это потому, что при старом режиме пожар тлел тайно, при закрытых дверях; вдруг распахивается дверь на улицу, воздух проникает внутрь, и тотчас же вспыхивает пламя». Должны ли мы довольствоваться таким объяснением?