Манкая

Глава 14

Из ресторана Митя вышел последним, как капитан с корабля. День удался, но и выпил последние силы. Правда, даже вот эта усталость была приятной и правильной. Дело его живет и процветает. Работа нравится. Все идет так, как надо! И Юля…

По дороге в ресторан после флешмоба, Вера Стрижак поглядывала на Широкова, но вопросов никаких не задавала. Взгляды ее Митьку не то, чтобы беспокоили, но ощущались им и покалывали.

— Вер, на мне узоры появились? Что ты смотришь-то?

— Любуюсь, Дмитрий Алексеевич.

— Эва как. С чего бы?

— Говорят, влюбленные женщины хорошеют, а про мужчин вот только сейчас узнала. Вы прямо Джастин Бибер. Молодой, симпатичный и слегка глупенький.

— Запомни, Вера, глупеньких миллионеров не бывает. А Бибер, по итогу, многих переплюнул, не смотря за расхожее о нем мнение. Сюда же и Бузову включи. Еще есть комментарии?

— Есть. Очень красивая соседка у вас.

— Сам не слепой, вижу! Вер, хватит уже прикалываться! Пойдем поработаем, а? Кстати, пела ты исключительно. Мне очень понравилось.

— Спасибочки, Дмитрий Алексееич. Счастья вам и жену-соседку, — ухихикалась Вера Стрижак и ввинтилась в ресторан, мгновенно включившись в рабочий ритм.

Юлька очень красивая, думал Митя, поджаривая филе. А еще куртка у нее новая, не та, что пугала его своим размером и в которой запросто могли бы поместиться еще две Юльки. А еще шапочка новая, об этом Митя думал, когда изготавливал стейк. В общем, Митя тихо сходил с ума, но на работе это никак не отражалось. Весьма практично.

Домой добрался к часу ночи. Шел Юлькиным маршрутом и усталости уже не чувствовал. Поднялся по лестнице, вставил ключ в замок и…

— Митя, — московская напасть, открыла свою дверь и выглядывала осторожно. — Устал? Я на минутку.

Юлька вышла на площадку и протянула Широкову прикрытую фольгой тарелку. Митька, по-хорошему, должен был удивится, но идиотское счастье вытеснило все остальные чувства.

— Спасибо, — тарелку взял. — А что там?

— Кулебяка! Понимаю, странно шеф повару еду дарить, даже где-то смело, но ничего другого я не придумала. Это к празднику.

— Здорово. Спасибо, Юлька

Девушка сверкнула улыбкой и ушла. Митька постоял еще немного, коря себя за малословие и ступор, потом вошел в дом и, наспех помыв руки, снял фольгу с тарелки.

Кулебяка выглядела аппетитно. Но не это было главным и ценным в подарке: забота, внимание. Ведь ждала его, спать не легла. И если Широкову и было что-то понятно в Юлькином характере, то именно вот это ее теплое отношение к людям. Митька творение Юльки оценил. Слупил тремя огромными грызками и остался доволен.

От усталости не спалось, потому и вытянул Митька с тяжелым вдохом очередную сигарету из пачки и направился в курилку. Там он застал Даву. Младший Гойцман спал на диванчике, как ни в чем ни бывало, и родился в голове ярославца план, как подшутить над Давой и насмешить Юльку. Ну, и повидать еще раз соседку свою очаровательную.

Тихонько достал телефон, сфоткал спящего Даву и отослал изображение Юльке. Она откликнулась сразу, будто того и ждала.

Юля:

«Давид жив?»

Митька:

«Дышит. Бери зубную пасту и айда в курилку. Знаешь где это?»

Юля:

«Знаю. А пасту зачем?»

Митька:

«Приходи и узнаешь»

Вышел за дверь курилки стал ждать Юльку. В том, что она придет Митя не сомневался. И пришла ведь. Стоит, в руках тюбик с зубной пастой, а в глазах и растерянность и интерес.

— Только тихо, — Митя приоткрыл дверь и показал Юльке спящего соседа.

Дава уснул прямо в очках и сейчас смотрелся очень беззащитным и спокойным.

— А паста зачем?

— Ты в лагере что ли никогда не была?

— Никогда.

— Жуть. Ладно, учись, пока я жив, — Митя взял пасту из рук Юльки и направился к Даве.

Поманил соседку за собой и та, привлеченная хитрым блеском в глазах ярославского кавалергарда, потянулась следом, недоумевая, что же он с пастой делать станет?

Митька выдавил жгут белой субстанции прямо на окуляр Давы. Второй окуляр тоже замазал и отступил на шаг. Вернул пасту москвичке и прошептал.

— Сейчас доставай телефон и снимай видео. И да, Юль, я громко крикну, ты не пугайся. Готова? Ок. Включай камеру. — Митька дождался кивка Юли и гаркнул. — Ррррота подъем!!!

Юлька, все же дернулась от громкого командного вопля Митьки, но видео запустила. А Дава….

Бедный Гойцман! Он подскочил с вертикальным взлётом с диванчика и обалдело крутил головой. Очки, замазанные зубной пастой, не давали ему узреть что вокруг творится. Спросонок, парень не смог определить, что мешает его глазам видеть, и нелепо взмахнул руками, а потом, как и положено, схватился за очки. Выпачкал руки в чем-то липком, смахнул окуляры с глаз и офигел.

Юля, хоть и была ангелом, со слов Давы, но смеялась громко. Да, над парнем подшутили, но это было так забавно, что удержаться она просто не смогла. Митя, угорал в углу. А Давид начал понимать, что происходит, вошел в разум и разразился длинной тирадой на иврите. Примерный смысл сказанного — идиоты, уроды, пасть порву.

— Офигели? В детство впали?! Чучелы! — Даву было не унять, впрочем, как и Юльку с Митей.

Хохот, брань и все по кругу и снова.

Когда слегка успокоились, Дава хмыкнул, и сам засмеялся, чем и спровоцировал новый приступ ржачки: незатейливой и «от души». Потом посмотрели видео и усмеялись до слез. Втроем сидели на диванчике и крутили забавный ролик, пока Юлька не взмолилась о пощаде:

— Я не могу больше… Ух…

— Шизофреники. За что? Весь в пасте, — Дава пытался очистить руки и одежду от мятного безобразия.

— А не фиг засыпать где ни попадя, Дава! Серьезно, как в голову-то пришло уснуть на черной лестнице? Устал?

— Проект один закончил. Думал, кони двину. Выжил. Ну, заснул и заснул. Можно было просто разбудить. Так, нет! Пасту приволокли. Откуда мысль такая идиотская, а? — ругался Дава на Юльку, но счастлив был ее улыбкой, обращенной к нему мордашкой и просто нежданной встречей с ней.

— Прости меня, Давид. Я не думала, что будет такой эффект от обычной пасты. Я больше так не буду, — Юля ткнулась головой в плечо давнего друга.

А Митьке вот это совсем не понравилось. Напасть московская взяла всю вину на себя, а теперь вот голову на плечо Давы склонила.

— Она тут ни при чем. Пасту, правда, принесла, но понятия не имела, что с ней делать. Дава, она даже в лагерь не ездила. Ты-то хоть бывал там?

Давай кивнул аккуратно, опасаясь спугнуть Юльку с плеча.

— А в лагере всегда так? — Юлька все же подняла голову и уставилась на Митю. — Наверно, весело.

— Ага, очень.

— Я бы так не сказал. Вот меня, например, все время мазали пастой, лишали шнурков и нижнего белья. Зато девочки меня любили и жалели. Столько карамелек я в жизни не ел.

И начали парни наперебой рассказывать Юленьке о своих подвигах и провалах в лагерях. Время к трем, а они все сидели и болтали. Потом подорвались, конечно, и пошустрили по квартирам. Дава простился, и ушел в дом, а Митя с Юлей остались.

— Кулебяка знатная получилась, Юль. Я съел всю.

— Правда? Спасибо.

— Тебе спасибо, однако, не мне.

— Мне пора. Утром нужно по делам. И тебе отдыхать пора, Митя. Ты уставшим выглядишь.

Широкову было совершенно плевать на усталость:

— Чаю? Кофе?

— Нет.

— Почему? Полчаса и разойдемся.

Юлька задумалась и лицом погрустнела;

— Я не могу ходить к тебе вот так запросто. Не могу и не стану. Это может быть неверно истолковано. Я рада общению с тобой, но не наедине. Митя, это неправильно.

— А что в этом неправильного? — ну, говорил из чистого упрямства, зная, что неправильно, но не желая принимать ее отказ.

— Всё. Кирилл может неверно понять наши встречи, а я не хочу делать ему больно.

Вот тут бы взять Широкову и бомбануть по Кириллу, рассказать Юльке то, о чем поведал ему Дава вчерашней ночью, но он, как и Юлька, не хотел делать больно.

— Ты нравишься мне. Поняла уже, наверно. Но и я кое-что понял. Я тебе не безразличен, Юль. — После его слов девушка дернулась и голову опустила. — Не бойся, я не стану давить на тебя. Прошу только об одном, себе не лги. Мне можешь, а себе не смей.

— Давай прекратим этот разговор. Пожалуйста, — и развернулась к своей двери.

Уйдет! Сейчас она уйдет и больше никогда на меня не посмотрит! Эти кошмарные мысли завертелись в голове Митькиной и его принакрыло. Не слишком хорошо контролируя себя, он шагнул вслед за Юлей и схватил за руку и развернул к себе. Обнял и заставил смотреть прямо в глаза. Просто прихватил ее за шею и удержал.

— Чего ты хочешь? — снова этот сложный вопрос. — Просто подумай, не отвечай сейчас, ладно?

— Отпусти.

— Обещай, что подумаешь и ответишь мне.

— Митя, отпусти!

Не отпустил, прижал крепче:

— Обещай! Дай слово и отпущу.

Юлька дернулась, но куда там…сильный же парень.

— Обещаю. Я обещаю! Отпусти!

Отпустил, руки повесил и плечи согнул. Смотрел, как бежит она и прячется в своем доме. В том, в котором ждал ее муж.

Широков постоял бездумно еще с минуту и зашел в квартиру. Нет, он не впал в бешенство, маразм или апатию. Не тот мужик. Он прекрасно знал, что Юлька скажет именно так и никак иначе. Если честно, он и сам был с ней согласен. «Неправильно»! Все, что позволил себе Широков было неправильным. Но, это никоим образом не повиляло на его решение отбить Юльку у Кирочки или сделать ее вдовой. Собственно, дело-то даже не в том, что Митька упрям и не привык отступать. Просто он очень сильно влюбился. Ну, бывает… Чего уж теперь-то?

Скажи ему Юлька, вот прямо там на лестнице, что он ей безразличен, не нужен, Митька бы подумав, не желая ранить Юльку, может и отступил бы. Продал квартиру, уехал подальше, перетерпел и пережил горе свое, но она не сказала. Стало быть, он верно приметил ее интерес к себе, да и слова мадам Шульц никак нельзя было выкинуть в окошко. Да кого обманывать-то? Никуда он не отступит! Влип по полной… А любовь штука страшная.

Митька все же уснул. Тяжелый день и сложная ситуация свалили его, но не уничтожили. Поэтому, следующим днем, он бодренько вскочил, собрался и пошел на работу. Уже перед дверью подъезда застало его Юлькино сообщение.

Юля:

«Митя, добрый день. Ты еще дома?»

Митя:

«Привет, Юль. Вот только на улицу вышел. Что ты хотела? Мне вернуться?»

Юля:

«Нет. Я в проулке, между сквером и магазином. Можешь мне уделить пять минут? Если нет, я подожду, когда освободишься. Просто напиши мне во сколько»

Митя:

«Стой на месте и никуда не уходи. Бегу»

И действительно, побежал. Классический забег клинически влюбленного мужика. С юзами, расталкиванием редких прохожих и распугиванием голубей! Он притормозил только тогда, когда увидел Юльку. Она, действительно, пряталась в проулке, только ее новая белая шапочка была хорошо видна Митьке на фоне серой стены старого московского дома.

— Плохо прячешься, москвичка.

Юлька покраснела, но глаз не отвела, чем и удивила ярославца, заставила подобраться, словно перед боем.

— Я должна сказать тебе… — запнулась, но взяла себя в руки и продолжила. — Я очень виновата перед тобой Митя. Ты прости меня, если сможешь, ладно? Я совсем не хотела, не планировала понравиться тебе. Наверно, я вела себя как-то не так и дала повод…для…ну…

Широков даже спиной к стене прислонился. Нет, не удивился он ни грамма ее словам, знал, что Юлька всегда всю вину брала на себя, но, чёрт, это же уму непостижимо. «Прости меня за то, что я тебе нравлюсь», каково, а?!

— Ага. Есть еще что сказать, Юль?

Она слегка растерялась, но продолжила:

— Митя, ты вот вчера спрашивал, чего я хочу, и слово с меня взял, что подумаю и отвечу. Я подумала. Я могу хотеть чего угодно, но это совсем не значит, что могу это получить. Понимаешь, помимо желаний существует еще и долг, ответственность. Митя, я замужем. И если я стану потакать своим желаниям и увлечениям, то грош мне цена. И как женщине и как человеку, понимаешь? Ты замечательный. Ты очень красивый. Умный, сильный. Яркий. Ты герой, Митя. Ты просто не можешь не нравиться. Но, я замужем. Мой муж Кира и так будет. Все, что я могу, это просить у тебя прощения за свое поведение и … Если хочешь, я никогда больше не попадусь тебе на глаза. Хочешь?

А вот теперь Митьке стало дурно, в прямом смысле этого слова. Сердце затрепыхалось, как у инфарктника, голова закружилась и в глазах слегка потемнело. Каждое ее слово было верным. Как бы Митька не отбрыкивался, но согласен был с каждой буквой, гласной и согласной.

— Ах тыж….напасть московская! — в сердцах выдал Митька, и удивился тому, что брови Юлькины поползли наверх. — Что?!

— А?…Нет, ничего… — ну, Юлька-то удивилась тому, что и сама мысленно величала его напастью, только ярославской.

Вот стояли и смотрели друг на друга. А еще, как назло, весной пахло. Пьяный такой аромат, шальной. Как и их гляделки.

Широков не выдержал и качнулся к Юльке. Обнял ее крепко, отметив, что не сопротивляется, не вырывается из его рук, как вчера, и заговорил:

— Юлька, «нравишься», совсем не то слово. Люблю я тебя… Сильно. До изумления и звона в ушах. Знала бы ты…

Промолчала жена чужая. Только ладошки положила Митьке на грудь и щекой прижалась. А он уткнулся носом в ее шапочку и прижал покрепче.

— Вот что я скажу тебе, Юлька, ты не бойся ничего, ага? Я не стану преследовать тебя, изводить, докапываться. Ты сказала, я услышал. Только знай, мне Знак был. Вот что хочешь обо мне думай, но я ему верю. И еще, следить стану за каждым твоим шагом и вздохом, поняла? Увижу, что влюбилась в меня так же крепко, как и я в тебя, не обессудь, умыкну. И наплюю на все свои и твои принципы. Не такой уж я и герой. И если выбирать, кого делать несчастным из нас троих, я абсолютно точно, пожертвую Кириллом, — речь его, пламенная и безумная, на Юльку подействовала.

Она голову подняла и на Митьку уставилась.

— А что за Знак? — попалась.

Ну, вот режьте-убивайте, а не станет равнодушная женщина спрашивать о таком. Митька, понятное дело, слегка воодушевился, но запретил себе порывы и резкие движения. Ага. Маленькими шажками, потихоньку… Ладно, надо признать, что психология вовсе не бесполезная наука.

Заметьте, она никак не среагировала на «пожертвовать Кирочкой», а про Знак спросила.

— Юль, не скажу. Я и так наговорил много чего. Но не жалею…. Надеюсь, и ты не жалеешь, что услышала, и не станешь шарахаться от меня, как чёрт от ладана.

Москвичка наша, заслышав «чёрта», несколько вошла в разум и приняла вырываться из рук Митькиных. Пришлось отпустить. А что делать? Не его она женщина, значит и права никакого удерживать и, уж тем паче, настаивать на чем-либо.

Юленька отступила на метр:

— Митя, я пойду. Вроде бы сказано все, но… Ты все равно, прости меня, ладно? И…

Вот знал Митька, что снова она начнет о «не попадаться на глаза», потому и решил не дать ей возможности высказать нежелательное:

— Прощать мне тебя не за что, Юль. И сам я прощения просить не буду. Ни за слова, ни за объятия. Помни, Юль, я за тобой слежу. Вздумаешь прятаться — найду. Станешь бегать от меня — догоню. Как и обещал, донимать не буду, но … — он замолк, подбирая слова, чтобы мысль свою донести до Юльки. — Дай нам шанс.

— Нет. Я уже сказала тебе. Ничего нет, и не будет. И прости меня, Мить. Прости, пожалуйста!

Заметил ярославец и блеснувшие в глазах ее слезы и панику. Юлька развернулась и ушла. Широков подумал, что смог бы догнать ее в два счета, но не сделал этого. Просто наблюдал, как уходила от него любимая чужая жена. Но, не смотря на всю эту запутанную ситуёвину, счастлив был. Почему, спросите? Да потому, что Митька прекрасно чувствовал, когда ему лгут. А Юлька лгала неумело, потому и понял он, шанс есть. Вот этим и был счастлив только что отвергнутый и брошенный в проулке Широков.

Шла москвичка наша и не оглядывалась. Не сказать, чтобы ходко, но не совсем медленно. А все почему? Потому, что хотела вернуться и сбежать одновременно. Вернуться мешала совесть, долг и ответственность перед мужем. А бежать не хотелось потому, что уж очень хорошо ей было с Митей. И слова его о любви, опалили и зажгли в ней огонёчек. И обещание его горячее, что умыкнет, если поймет, что полюбила она его. В общем, шла, плакала и улыбалась. Экое прекрасное противоречие.

Квартала через два, Юленька лить слезы перестала, и ощутила себя Ассолью. Той самой, из романа Грина «Алые паруса». Давно еще, подростком, Юлька прочла ту книгу волшебную и запомнила, что чувствовала Ассоль, когда оказалась на борту «Секрета»* Что? «Счастье сидело в ней пушистым котёнком»…

Ей бы не радоваться, не счастливиться, а все одно, радостно и счастливо. От этого всего рыдала в ней совесть замужней женщины, но девичья составляющая ее сущности, готова была вспорхнуть веселой птичкой и умчаться в небеса. Юленька запуталась совсем и остановилась посреди тротуара. Огляделась, в поисках ответа, помощи или знака, как у Мити. А увидела только кота.

Прямо перед ней, в окне дома, маячил кот. Ну, как маячил… Сидел здоровый, рыжий откормыш, прислонясь лобастой башкой своей к стеклу. Хотите верьте, хотите нет, но напоминал животина похмельного человека. Такое у него выражение морды было, мол, головушка болит, а стекло прохладное и кайф к нему прижиматься. Юлька, не сдержалась и прыснула. Еще бы! У Ассоль милый котёнок, а у нее, у Юльки, здоровый рыжий котище! Может, знак, а?

Ой, ну, какой еще знак? Сказала же Мите, что ничего нет, и не будет. Юлька головой тряхнула и направилась по делам. Их много было, как всегда. Однако, день ее прошел скоро и легко, будто что-то поддерживало, придавало сил, согревало. Уже вечером, тяжело передвигая ноги по парадной лестнице родного дома, осознала она, что это все он, Широков. Мужчина, который вот только сегодня признался ей в любви. И на его груди, между прочим, было ей уютно и правильно…

— Малыш, привет! — Кира открыл дверь и приветствовал Юлю тепло. — Заходи скорее. Я так соскучился.

Если Юля и удивилась, то виду не подала. А дальше все страньше и страньше…

В коридоре квартиры свет потушен. В спальне только мерцают свечи, и на прикроватной тумбочке стоит в вазе большой букет роз. Снова красных. Кирочкиных любимых.

— Юляша, ты права, мы давно не были вместе. Давай этот вечер и ночь будут нашими, а? — и потянулся к уставшей, избегавшейся за день, жене.

Она от удивления позволила себя обнять и даже приняла поцелуй мужа, но потом, что-то случилось. Нет, отвращением это назвать было нельзя. Безразличием? Да вроде тоже нет. Скорее, неприятием.

Ну, а как вы хотели? Кому же захочется есть черствый хлеб, после сдобной булочки? Вот и у Юли, по аналогии, получилось нежелание. Кира постарался, устроил романтик, а вот лицо у него не то… Глаза такие, словно работу выполняет, не очень сложную, но обременительную. И Юленька очень хорошо это почувствовала.

— Кира, я устала. Прости меня, пожалуйста. Единственное, что я хочу сейчас, принять ванну и лечь спать, — впервые на памяти Кирилла, Юля четко озвучила свое желание и очень твердо отстранила его от себя.

Кира растерялся. Ну, еще бы. Юлька, которая всегда говорила ему «да» в ответ на самую идиотскую просьбу, отказала ему, Кирочке, в любви? Никогда такого не было! Впрочем, Кира прекрасно умел притворяться, потому и засуетился возле жены. И раздеться помог и туфли домашние подал и даже побежал налить воды в ванную. При этом его трясло от злости и понимания, что его серая вечно покорная Юлька, выходит из под контроля и чем это грозит Кирочке, только Богу известно. Неприятная, даже опасная ситуация. И спровоцировал ее новый сосед.

Чему вы удивляетесь? Кира никогда не был идиотом, а уж инстинкты, рефлексы и интуиция развиты были, как у любого эгоиста, прекрасно. Пардон муа, но чуял Кира своей располневшей попкой, что Широкова и его собственную жену что-то связывает. Вопрос — что? Надо бы выяснить, но не сейчас. Это Кира тоже чуял…попкой. Да понимал он прекрасно, что Юлька никогда ничего не позволит себе с другим мужчиной, но подстраховаться было необходимо.

— Тебе удобно, малыш? — Кирочка сидел возле ванной на полу и играл взволнованного муженька.

— Все отлично. Спасибо тебе большое, — Юля укрытая мыльной, ароматной пеной, лежала в ванной, закрыв глаза.

Кирочка дождался, когда ее усталость слегка уляжется, лоб разгладится, и начал. Что? Воспоминания! Он залился соловьем и о первой их встрече, и о первой ночи, и о тех нескольких поездках в морю, которые случились в их совместной жизни. Говорил о своей любви, о радости, которую она, Юлька, дарит ему каждый день. Как тяжело Кире жить без Юлиной поддержки, и как больно ему было сегодня услышать ее отказ.

Прекрасно знал Раевский, что Юлька не останется равнодушной к его речи, более того, станет винить себя во всем, а уж потом снова станет покорной, как и всегда. Как и Юленькин отец, Кира от рождения знал, что виноватый человек — покорный человек. Потому никогда не чувствовал за собой вины и жил свободно и счастливо. А Юлька? Ну, женщине подобает знать свое место и «убояться супруга своего». Удобно для Киры. А он этого вот удобства и ждал от жены. Потому и связал себя узами брака с такой вот покорной и управляемой женщиной: заботливой, обаятельной и всепрощающей.

Кирилл знал, что Юле хочется детей, но в его планы это не вписывалось, потому и делал он инъекции и пил таблетки, чтобы ненароком не преподнести самому себе подарочек в виде орущего чада и не дать возможности жене переключить всю свою заботу и внимание на малыша.

Вот и говорил он сейчас Юльке прочувствованные слова, вгонял жену в моральные долги и «ставил на место». Каково же было удивление хитрого мужа, когда увидел он Юлькино лицо. Отчаяние, боль и горе. Вот, что было в ее серых, ярких глазах. Она заплакала. И рыдала так долго, что Кира устал сидеть на полу и ждать конца неуместной истерики.

— Малыш, что с тобой? Девочка моя любимая… — растерялся Раевский.

— Прости меня. Ты не мог бы оставить меня одну? Прости, пожалуйста,

Пришлось уйти и оставить жену в ванной и слезах. Юля вышла спустя час и направилась в спальню. Кира побрел за ней. Они легли в постель и Юля отвернулась. Кира, напуганный ее состоянием, крепко обнял и прижал к себе.

— Кирочка, спасибо. И прости меня. Мы вместе навсегда, помнишь? — Юлькин голос, тихий и решительный, заставил Раевского прижать ее еще крепче.

— Навсегда, Юленька. Я рядом, чтобы ни случилось.

Юля вздохнула тяжело и уснула. А Кира… Ну, он тоже уснул. Он всегда спокойно засыпал, невзирая на сложности и проблемы. Вот ведь, везунчик!

Утром посунулся от кухонных звуков, родных и привычных.

— Кира! Завтрак готов. Просыпайся!

Ну, что говорить, отлегло от сердца у Кирочки. Жена на месте, он бодр и свеж. Сейчас съест свой завтрак и отправится на работу, а после к Олеське. А Юля? Она вчера сказала «вместе навсегда», а это значит, что так и будет. Уж, кому-кому, а Юльке можно верить.

Они позавтракали, оделись и рука об руку вышли на улицу. День пасмурный и влажно-снежный. Но рука жены крепко сжимает его руку, а стало быть, можно расслабиться и думать о будущем в обычных, радужных тонах.