Марафон нежеланий

Глава 11. Хендрик ван Антониссен. «Вид морского берега Схевенинген»

Следующая неделя началась с того, что пропали подруги.

Я проснулась с головной болью и туманными воспоминаниями о вчерашнем вечере. Рита еще сопела на соседнем матрасе, а я вышла за питьевой водой – весь свой запас мы выпили. Мне даже припомнилось, что мы обе просыпались ночью, чтобы попить. Кажется, Рита порывалась сходить за водой, но потом мы обе снова отключились.

Я заглянула к Лере и Поэтессе – они еще спали. На крыльце у парней сидел Антон и жадно пил из стремительно пустевшей двухлитровой бутылки. Рядом с ним сидел Сава, массируя пальцами виски.

– Можно попить? – Почему-то Антон до сих пор не казался своим.

За всю прошедшую неделю мы с ним ни разу не общались. Я ощущала какое-то высокомерие с его стороны – он был как будто с нами, но в то же время выше нас. Как вожатый в детском лагере, такое звено между взрослыми и детьми. Поэтому я обратилась к нему робко, со страхом получить отказ.

Он молча протянул мне бутылку. Из-за его молчания я ощутила себя еще более неловко. Хотелось сделать один глоток и вернуться обратно, но я выпила почти всю воду, оставив для приличия чуть-чуть на дне бутылки.

– Да, пить на голодный желудок – это зло, – проворчал Сава.

Мы с Антоном тяжело вздохнули в ответ. Из туалета донеслись рвотные звуки.

– Что это была за херня? – то ли себя, то ли нас спросил Антон.

– Мне показалось, что пина колада. Она была очень сладкая. – Антон посмотрел на меня как на дурочку.

– Что-то, чтобы расширить сознание? – предположил Сава. – Мне такие сны снились. Надо на медитации попытаться все вспомнить. Мне кажется, из этого получится что-то покруче Пелевина.

– Какая, на хрен, медитация? Уже девять часов утра.

– Да ладно? Почему нас не разбудили?

– Они сами, наверное, в отключке. Помните, как Забава скакала над костром, а этот ее танец… И кто-то еще танцевал с ней, какая-то другая девушка. – Антон наморщил обгоревший лоб.

– Я такого не помню. Может, я раньше ушел? Помню, как мы купались в море, голые, кажется. Или это уже был сон?

– Мы же вместе вернулись. В море вы с Максом и Лерой купались.

Мы стали сравнивать воспоминания. Но у каждого был какой-то свой отрывок, как пазл из другой мозаики, не подходящий к общей картине.

Я помнила, как танцевала с кем-то, уткнувшись ему в грудь, и, кажется, рыдала.

Из туалета вышел бледный, несмотря на ежедневное обгорание, Лев. Вскоре, громко ругаясь, с особым искусством вставляя матерные словечки, к нам присоединился Макс.

Но никто из них не помнил, чтобы я с кем-то танцевала. Макс не помнил и купания в море, но зато ярко рассказал, как Настя влепила ему пощечину за попытки ее обнять и щипок за задницу. Лев хриплым голосом сказал, что над костром никто не прыгал, мы водили вокруг него хоровод.

В течение часа проснулись остальные девочки. По наиболее складной версии Риты, мы сидели как в трансе и смотрели на костер, потом Забава начала танцевать, и постепенно все встали, покачиваясь под музыку. Потом многие почему-то кричали, а потом вдруг стало как-то скучно, и мы пошли спать.

Поэтесса сказала, что она вообще ничего не помнит, но «ЧТО-ТО БЫЛО». На что Лера припомнила, что Поэтесса почти сразу проблевалась и заснула.

Мы как-то не сразу поняли, что не хватает Маши и Насти. Всю прошлую неделю они предпочитали уединение в душном домике. Маша была приветлива с нами, но очень тиха. Настя, наоборот, всю неделю ворчала, а вчера утром у них с Адамом произошел крупный конфликт.

Рита пошла разбудить девочек, но вышла с испуганным лицом. Мне сразу представилось, что одна из них непоэтично захлебнулась рвотой, а вторая с горя перерезала вены.

– Там пусто.

– Наверное, на пляже. – Лера мягко, по-кошачьи, потянулась. Как будто и не было тяжелого похмелья. Даже легкая хрипотца в невыспавшемся голосе звучала приятно. – Настя ведь все время ворчала, что нет времени покупаться.

– Нет, там пусто. Никого и ничего, – полушепотом сказала Рита. – Нет их вещей.

– Может быть, Адам их переселил? Помните, как Настя орала из-за таракана? – На самом деле из-за таракана орали все девочки и даже Лев. А после того как он все-таки собрался и прихлопнул этого пятисантиметрового монстра, у него так тряслись руки и нижняя губа, что он обессиленно опустился на ступени и как в трансе просидел не меньше пяти минут.

– Куда? На их стороне домики не лучше. Разве что у Адама. Но там еще никто не был. Пока. – Поэтесса подчеркнула последнее слово, давая понять, что она будет первой.

На днях она рассказала нам, что прочитала в чьем-то отзыве о занятиях вне графика – раз в неделю Адам приглашал кого-нибудь к себе.

– Мне кажется, они просто решили уехать. Насте ничего не нравилось, – начала Рита.

– Или Адам их выгнал, я бы так и сделала, – перебила ее Лера.

– Или они пропали, как та девушка три года назад, – вставила Поэтесса.

– Ты ведь сама говорила, что она не пропала, а сбежала с каким-то серфером?

– Это официальная версия, но после «Джунглей» ее никто не видел.

– Откуда ты знаешь?

– Я много чего знаю…

– Да это просто херня, чтобы поднять рейтинг, разве не понятно? Даже мама этой девушки позже забрала все обвинения. – Антон сказал так, как будто говорил сам с собой. Не обращаясь ни к кому, смотря куда-то через нас.

Было заметно, что раньше он был таким едким комментатором, но сейчас лишь изредка, как будто бы случайно (выглядело так, будто он сам с собой разговаривал и вдруг произносил мысли вслух), он бросал комментарий, как выплевывают косточку от вишни, и продолжал заниматься своим делом.

– Никто на самом деле так и не думает, – примирительно сказал Макс. – Лучше побеспокоимся о наших девочках.

– Мне пофиг на них, – сказала Поэтесса. – Я пойду плавать, to fresh my mind.

И как-то естественно все разбрелись. Только Рита слабо заметила, что нужно сходить на ту сторону и сказать, что девочек нет.

Лера стала собираться на пляж. Каждый день она появлялась на пляже в новом купальнике. Напевала что-нибудь джазово-беззаботное и раз в полчаса подкрашивала свои алые губки. Жара в +35 градусов ее не напрягала – утро Леры начиналось с тщательного макияжа, включающего рисование мушки и накладные ресницы. Лера привезла с собой два чемодана тканей и выкроек – нужные швейные машинки ей обещали достать на месте. Но пока об этом никто не вспоминал, она с детским рвением бралась и за рисование, и за написание чего-нибудь. Каждый день она что-то советовала, повязывала нам цветастые платки, разрисовывала футболки, резала и рвала джинсовые шорты, рылась в своих ларцах в поисках «тех самых сережек, которые завершат твой образ».

В первые дни больше всего я общалась с ней – мы сошлись на любви к «Полуденной красавице» и «И Бог создал женщину». Она не стеснялась того, что ее коллекции одежды спонсировались двумя любовниками – молодым армянским продюсером и моложавым грузинским ресторатором. Тогда как я с каждым днем все больше жалела о том, что взяла Его деньги. Поэтому в последующие дни я старалась общаться с ней как можно реже – мне было страшно, что и я когда-нибудь смогу так легко принимать чужое спонсорство, как что-то само собой разумеющееся.

Поэтому я не пошла на пляж, а осталась в саду в гамаке. Рита ушла вроде бы рисовать к обрыву. Лев сначала сидел в саду, поближе к туалету, а потом как-то незаметно исчез. Остальные, как я думала, тоже были на пляже.

Я пыталась вспомнить, что же произошло ночью. Безуспешно, потому что все время в голове мелькала пугающая мысль – мне бы хотелось, чтобы девочки не уехали домой, чтобы с ними случилось что-то…

Но что с ними могло произойти? Отравились алкоголем? Тогда бы отравились все. Утонули в море? Тогда бы вызвали полицию, их ведь никто не топил.

Настя высказала все свои претензии Адаму, и он превратил ее в пятна на своей картине? Я мысленно посмеялась над тем, что хоть так она станет ближе к настоящему искусству, – естественно, я не думала, что могло случиться что-то подобное.

А это идея! Обессмертить свое тело в картине! Когда я решу уйти из жизни, попрошу Адама об этом. Я вспомнила, как мы с Сашей смотрели документалку о парижских катакомбах, в которых сейчас шестьдесят миллионов скелетов работают фоном для селфи и ежедневно полируются ладошками туристов. Я жалела бедняг, которые теперь вечно будут терпеть унижение от пальцев какого-нибудь тупого толстяка в своих глазницах. А Саша сказал, что так они обрели бессмертие: какой-нибудь бедный горожанин, умерший от чумы, сгнил бы в земле, но теперь его черепушка или бедренная кость – часть истории Парижа, его достопримечательность.

Я вернулась мыслями к Насте и Маше. Уехали ли они по своей воле? Или Адам выгнал их? После того вечера, когда он наедине поговорил с Машей, Настя каждым поступком открыто высказывала свою неприязнь. А вся проблема была в том, что они считали арт-резиденцию местом, где они будут слушать лекции о саморазвитии и купаться в море.

Мы не очень много с ними общались. Все, что я знала о них, – они лучшие подруги с детства, вместе учились в университете, вместе работали на какой-то скучной офисной работе. Недавно уволились и решили попутешествовать несколько месяцев. Случайно увидели объявление о наборе в арт-резиденцию и решили попробовать, так как «по деньгам это выходило примерно так же, как три месяца бесцельно путешествовать». Именно так сухо они и рассказывали, точнее Настя, Маша почти все время молчала. Они не были ни писательницами, ни художницами. В первый вечер обе одинаково сказали, что ищут себя.

«А как же творческое задание?» – подумала я только сейчас. Хотя Маша как-то упоминала, что она любит фотографировать… Адам не был и не стал для них наставником, они воспринимали его как человека, которому платят деньги, а он на них работает.

Утром, после вечера, когда мы играли в «Я никогда не…», Настя не пришла на медитацию. Маша, смущаясь и краснея, сказала, что у Насти очень болит голова.

После медитации и утренней лекции Адам сказал:

– Вы заметили, как мы сегодня по-особенному расслаблены вместе? – имея в виду, что после вчерашней игры все стали более открытыми.

Но мне почему-то показалось, что он хотел подчеркнуть – без Настиного ворчания всем приятнее. Только я мысленно погрузилась в тот день и даже стала сама себе стройно, литературно, пересказывать его, как в джунглях по склону над нашей поляной затрещали ветки.

Я замерла, представляя окровавленную Машу, из последних сил ползущую к нам, или Настю с мачете, жаждущую мести. Но из-за густой зелени вылез Антон. Сосредоточенный на чем-то, он не заметил меня до момента, когда почти поравнялся с гамаком. Он резко вздрогнул, хотел что-то сказать, но потом посмотрел на меня как на пустое место, как бы мысленно махнув рукой: «Что перед ней объясняться», и пошел в свой домик.

Он не мог выходить за пределы «Джунглей» – выше по склону были скалы. У нашей поляны и с левой стороны склоны поросли густым тропическим лесом, но ближе к воротам лес редел, из него выступали бурые отвесные скалы.

Через ворота, теоретически, можно перелезть, но зачем? Тем более что его не было не более двадцати минут.

Я вспомнила его разодранный локоть и ноги в синяках, исполосованную щеку… Может быть, это его способ уединения – ползать по джунглям? Мне казалось, что, наоборот, там очень тяжело сосредоточиться на своих мыслях, нужно постоянно думать – куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться, за что можно держаться, а что чревато неприятными иголками в ладони.

Как в тот день, который я вспоминала: мы все ползали по склону над нашей поляной. Практическим заданием было найти что-то, отражающее нашу проблему, внутреннюю боль. До сих пор на медитациях или перед сном в моей голове звучала Его фраза: «Ты просто колючка, а не роза». Поэтому я искала цветок, самый красивый, каким бы я хотела быть, на каком-нибудь колючем кусте или с лианой, душащей его. Но самое интересное, на что я наткнулась, был какой-то ствол, похожий на обычный бамбук, но покрытый мелкими иголками – я, не заметив колючек, ухватилась за него, и мне в руку впились десятки мелких тонких шипов. Срубить и унести этот «бамбук» я не могла, поэтому просто показала свою ладонь и сказала, что в этом вся я: «Сама колю себя и пытаюсь вынести из этой боли что-то чувственно-поэтическое».

Настя, все-таки присоединившаяся к нам днем, в джунглях рассекла бровь какой-то веткой, сорвала ее и, кинув к ногам Адама, сказал, что вот это ее боль сейчас, а внутри нет никаких проблем.

В один из следующих вечеров мы обсуждали игру «Я никогда не …». Ранее Адам дал нам задание написать небольшой рассказ о том событии, в котором мы засомневались.

Мне было стыдно рассказывать об обмане в предпоследнем вопросе, поэтому я написала про украденную розовую сумочку для Барби.

«Моя дешевая кукла с негнущимися суставами и волосами всего лишь до плеч всегда играла роль подружки второго плана у шикарных Барби моих подруг. В одиночестве я сочиняла для нее самые тернистые сценарии, часто с трагичным финалом. А с другими девочками приходилось играть всегда по сюжетам латиноамериканского мыла – их бедные красавицы попадали под розовые кабриолеты Кенов или устраивались работать служанками к этим до тошноты идеально выглядящим красавцам. Моя кукла с зелеными волосами (как-то я решила добавить ей легенду – что когда-то она была русалкой) играла в лучшем случае роль вредной подруги Кена. Но после пары игр, в которых моя умная злодейка переезжала или травила их овечек, ей доставались роли подруг-советчиц с парнем в виде плюшевого мишки, своих Кенов девочки перестали доверять мне, а у меня его не было. Я не понимала, что дело в моих замудренных сценариях, думала, что все изменится, если у меня появится настоящая Барби с грудью, которая не вдавливается при сильном нажатии пальцем, и густыми волосами до колен. И вот как-то мама принесла мне подержанную Барби от Розочки. От нее мне все доставалось практически в идеальном состоянии. Мы с девочками стали распределять роли. Их куколки были начинающими певицами. Я предложила создать трио, но оказалось, что моей Самой-Красивой-Барби-с-гнущимися-коленями-и-идеальным-твердым-телом уготована роль их неудачливой конкурентки…»

До кражи сумочки я дошла только на четвертой странице и поняла, что не смогу прочитать это при всех. Текст не выглядел изящным, не ласкал слух. Это были просто обиды маленькой девочки, завернутые в объемные предложения.

Я переписала еще раз, суше, как простой ответ на вопрос. Теперь текст был похож на неловкого человека, которого фотографируют перед толпой. С сутулой спиной, неуверенным выражением лица и неестественной позой. Чувствовалось, как я напряглась и замерла, когда писала это.

На третий вариант не осталось времени, поэтому я взяла оба. Я надеялась, что буду не первой, – тогда можно послушать, что написали другие, и выбрать текст.

Первой была Настя, и в тот момент все поняли, что здесь ей не место.

– У меня не было сомнений, когда я отвечала на вопросы. Я всегда предельно честна с собой. И с другими. – Она быстро посмотрела на Адама, а потом повернулась к нам: – Но у меня есть сомнения в правдивости всего этого. Я вижу здесь театр с режиссером, у которого больная фантазия, и актерами, которые никогда не снимают свои маски. Разве вам нравится…

– Настя, мы поняли, что ты не нашла времени между купанием в море и жеванием батончиков под одеялом, чтобы написать ответ на вопрос. Можешь быть предельно честна в этом с нами, – очень мягко прервал ее Адам.

Тон Насти уже был повышен, тихий голос Адама сбил ее речь. Она замолчала, пытаясь также спокойно сформулировать свои мысли.

И когда она была готова продолжить, Адам снова прервал ее, теперь уже жестким, сердитым тоном:

– Я не хочу, чтобы вы думали, что правила – это простая формальность. Систематическое нарушение режима, отказ от выполнения заданий, срыв занятий – мне нужно еще продолжать?

Адам повернулся к Насте. Она поджала свои тонкие губы и, сузив глаза, молча смотрела на него. Он подошел вплотную к ней, мягко положил руку на плечо, от чего все тело Насти вздрогнуло, и смотрел, как будто гипнотизировал ее, своим черными глазами с первобытным спокойствием.

Даже нам было страшно дышать, не знаю, как Настя не упала там. Спустя какое-то время его рука скользнула по плечу Насти, он взял ее за предплечье и повел в пещеру. Но через несколько шагов Настя остановилась:

– Ты серьезно? Я не буду там спать.

– Ты ведь сказала, что сомневаешься в правдивости всего. Я доказываю тебе, что говорил правду. Тот, кто нарушает режим, спит в пещере.

– Я не пойду туда.

– Тогда ты сама опровергнешь свои слова о том, что все здесь неправда.

К ним подошел Миша.

– Вы же не потащите меня туда силой?

– А ты бы хотела этого? – Адам так беззаботно рассмеялся, улыбнувшись самой юной улыбкой.

– У тебя упала резинка с косички, я просто хотел вернуть. – Миша тоже рассмеялся.

А вместе с ним и мы. Сначала легко и неуверенно, а потом все хохотали до слез, переглядывались, вытирали уголки глаз, вдыхали побольше воздуха и снова заливались.

– Придурки. – Настя развернулась и побежала с пляжа в домик.

За ней быстро засеменила Маша. Она единственная не смеялась с нами.

Следующие дни Настя ни с кем не разговаривала, хотя и посещала все занятия.

Адам сказал, что она сама выбрала себе наказание – обет молчания, лучшее, которое только могло быть.

– Все в порядке, они просто уехали. – С левой стороны возвращались Рита, Лев и Сава.

– Вы ходили… туда? Я думала, что все на пляже… – Мне вдруг стало так стыдно, что я даже не подумала о том, что можно подойти и спросить. Что я меланхолично качалась на волнах памяти, пока ребята искренне интересовались судьбой девочек.

– Мы не смогли просто так лежать, не узнав, что с ними, – с нотками гордости и тоном героя произнес Лев.

А я даже не заметила, как он покинул свой пост у туалета.

– И что?

– Сейчас Адам придет и все расскажет.

Он пришел через пятнадцать минут в сопровождении всей команды. Молча, жестом, он пригласил нас пройти в домик, где жили подруги. Он сел на один матрас, его команда на другой, мы неровно тоже стали опускаться на пол – своим выжидающим взглядом он дал понять, что, пока последний не сядет в удобную позу, он не начнет. Поэтому все долго возились, сталкивались локтями и коленками, отодвигались друг от друга.

– Выглядит так, как будто вы ждете интересную историю.

– Мы догадываемся, почему они уехали. Но хотелось бы услышать полную версию, – сказал Антон, потому что остальные молчали.

Сейчас вдруг стало понятно: все, что мы навыдумывали утром, в отходняке, – глупые фантазии, навязанные слухами о «Джунглях», об исчезновении той девушки. Саша был прав в том, что имидж Адама очень хорошо работает на привлечение людей. Конечно, мы сами все знаем.

– Журналист, – хмыкнул Адам, – расскажи мне, почему они уехали. Все вы расскажите.

Мы переглянулись.

– Вы думаете, я их выгнал? Я просто подвел итог. Вы выгнали их!

Практически все вздрогнули. Слышать его низкий приглушенный голос на повышенных тонах всегда неожиданно.

– Я не первый раз слышу критику в свой адрес, встречаю недоверие и откровенные насмешки. Я бы с легкостью вынес их до конца. Мне их жаль. Я всегда до конца верю, что такие, как они, смогут вынести хотя бы процент из того, что я им даю. Мне их правда жаль. Но вы не такие. Вы жестокие. Расскажите мне, как вы уговаривали меня убрать их.

Адам встал.

– Кто первый?

Мы удивленно переглядывались, ища среди нас того, кто лишил девочек шанса провести эти три месяца здесь.

– Лина? Если мне не изменяет моя феноменальная память, ты в один из первых дней сказала мне, что Настя с Машей тайком едят шоколад?

Поэтесса медленно заправила несуществующие прядки волос за уши и нервно сглотнула.

– Я… я просто хотела уточнить… Я тогда не совсем разобралась в системе питания. Я не поняла, можем ли мы есть что-то у себя или это нарушение.

– Наверное, поэтому ты, Лера, рассказала мне это же пару дней спустя?

– Я просто хотела быть хорошей девочкой. – Лера надула свои алые губки. – Ты ведь говорил, что мы должны сообщать обо всех нарушениях.

– Ты считаешь это достаточным нарушением? Считаешь, что это могло изменить ваше отношение ко мне? К правилам?

– Не знаю… Поэтому и сказала.

– Хорошо. Больше никто ничего не припоминает?

– Кажется, я что-то припоминаю, – попытался пошутить Макс. – Не знаю, посчитал ли ты это за мое желание избавиться от девочек… Я просил тебя разделить все домики поровну, по три человека. Нам вчетвером очень тесно.

– Кажется, я тоже что-то припоминаю. Ты сказал: «Если эта высокомерная сука не выселится из нашего домика, то я трахну ее так, что она сама попросит меня переехать к ним».

– Я тоже высказывался за то, чтобы мы переехали в их домик, – безразлично сказал Антон. – Не так резко, правда.

– Да, ты предложил «переселить Настю в пещеру на постоянной основе».

– Это было при нас, он просто пошутил, – Лера попыталась заступиться за Антона.

– И вы все согласились.

– Я не понимаю, в чем проблема. Им здесь не нравилось – они уехали. Вам стало проще давать нам знания, нам – легче заниматься, – сказал Антон.

– Они не уехали, вы убрали их отсюда. Всю неделю я слушал ваше недовольство ими, видел раздраженность, желание убрать их. Вчера вечером мы провели голосование. И вы единогласно решили, что Насте с Машей здесь не место. Они не хотели уезжать. Настя попросила дать им шанс, Маша рыдала. Лина, ты первая пошла в их дом и «помогла» собрать вещи. Макс, напомнить, что ты предложил взамен твоего голоса в их пользу?

Когда Адам рассказывал, мне показалось, что я начала вспоминать вчерашний вечер. Вот мы сидим у костра и высказываемся, почти никто не смотрит в глаза – на огонь, на песок под ступнями, на браслеты на руках, на чернильное небо. Но первый из нас, наверное это была Лина, высказался очень смело и прямо, поэтому мы поддерживаем ее.

Настя выслушивает все очень стойко, а вот глаза Маши начинают блестеть. После голосования, к которому Настя относится несерьезно, она с иронией просит прощения и с насмешкой говорит, что попробует «поймать нужную волну» или «поковырять свои раны».

Адам строго отвечает ей, что все это не игра.

Она отвечает:

– Ну, хорошо, давайте, я переночую в этой пещере.

И мы тоже понимаем, что не игра. Никто уже не может отказаться от своих слов, но ждет каких-нибудь действий от других.

Тут Лина говорит, что поможет упаковать вещи. Говорит с вызовом, жестко. Макс пытается разрядить обстановку своей грязной шуточкой. Настя дает ему пощечину. Лина слишком резко встает, и после того напитка ее выворачивает. Лера ведет ее умыться, но она не успокаивается и все-таки собирает вещи девочек.

Как их выставили? Настя гордо забрала свой чемодан и пошла к воротам или после этого они еще сидели с нами и ждали такси? А может быть, Адам знал, чем закончится вечер, и вызвал такси заранее.

Когда они уезжают, Забава поет что-то более энергичное, чем обычно. Мы все танцуем вокруг костра, кто-то смеется, кто-то плачет, кто-то поет. Ребята бегут купаться в море.

А я? Танцевала ли я с кем-то? Почему-то мне вспоминается только яркий месяц и как кто-то рассказывает про «Лунную»… «Ты – такая же, как Лунная, вы все такие же…» Но мне было неловко переводить разговор на себя.

– Все-таки я не понимаю. Мы поступили плохо? – спросила Лера, невинно округлив свои густо подведенные глазки.

– Вы поступили как команда. Как творческая группа с общей идеей, которая не принимает чужаков. Не бывает по-настоящему сплоченных групп без общей темной тайны. Пусть та ночь будет вашей. Напишите к завтрашнему вечеру свой манифест. Сегодня все свободны.

– Просто интересно. А ты вернул им деньги? – спросил Макс.

– Верну, – безразлично бросил Адам, встал и вышел из домика.