Марксизм: испытание будущим

1. О социальной природе советского общества (Размышление над книгой «СССР: незавершенный проект»)

Больше двадцати лет прошло с тех пор, как исчез с политической карты мира Советский союз. Однако дискуссия о его природе и причинах падения не прекращается. Новым подтверждением этому стала недавно вышедшая книга ряда отечественных и зарубежных авторов «СССР. Незавершенный проект» под редакцией профессора МГУ Александра Бузгалина и московского руководителя фонда Розы Люксембург Петра Линке1.

В этой книге, насчитывающей более пятисот страниц, фактически представлено большинство точек зрения на историю и природу советского общества, которые на сегодня имеются среди левых ученых и публицистов, начиная от отрицания социалистической природы Советского союза и кончая апологией и отождествлением реального социализма со сталинизмом. Такая полярность мнений, зафиксированная, в частности, А. Бузгалиным в главе «Как изучать СССР»2, заставляет думать, что исследование специфики природы и истории СССР должно продолжаться: большое видится на расстоянии. И дело здесь не только в познании истины, которая бывает «одна на всех», но и в потребностях современной практики левого движения, нуждающегося в объективной оценке первого длительного исторического опыта создания социализма в отдельно взятой стране. Изучение этого опыта, его достижений и трагических ошибок особенно необходимо тем странам и народам, которые избрали для себя путь социалистического строительства.

Несмотря на некоторые пессимистические пророчества о «конце истории», человечество продолжает идти вперед. Предсказанное Марксом появление в будущем единого, свободного и справедливого общества сегодня подтверждается многими прогрессивными явлениями. В частности, об этот говорят факты укрепления и развития ряда социалистических стран, усиление борьбы трудящихся за свои экономические, социальные и политические права в развитых и развивающихся странах, рост науки и появление новейших информационных и коммуникационных технологий, сближающих и объединяющих людей, возрастание роли творческой деятельности человека и гражданского общества в мире.

Наряду с этим, возникли новые угрозы человечеству, связанные с ростом финансовых и военных авантюр современного монополистического капитала, увеличение акций мирового терроризма и этнических конфликтов, загрязнение окружающей среды, проникновение в сознание людей сугубо потребительских идеалов и низкопробной массовой культуры, принижающих человека и способствующие росту его эгоистических интересов и извращенных потребностей. В этой связи, ясно одно: становление нового свободного, справедливого и гуманного общества в современном мире идет более драматично и противоречиво, чем в прошлом. Такова специфика глобального исторического процесса в XXI веке. Она, конечно, требует от марксистской мысли более глубокого и творческого подхода к новым общественным явлениям и существующим социальным противоречиям.

Некоторые марксисты считают, что «в конце XX века» социализм практически и теоретически «проиграл капитализму», неолиберализму и постмодернизму3. На мой взгляд, это не совсем так, а точнее, совсем не так. Несмотря на поражение «реального социализма» в СССР и ряде восточноевропейских стран, продолжают развиваться в социалистическом направлении Китай, Вьетнам, Куба, отдельные страны Латинской Америки, опровергающие своим опытом известную либеральную идею о «смерти социализма». Продолжается и теоретическое осмысление исторического опыта бывших стран «реального социализма», в том числе Советского союза, о чем убедительно свидетельствует и рассматриваемая книга. Тем не менее, такое осмысление идет не просто: мешают накопившиеся в марксистской науке многочисленные догмы, препятствующие выяснению исторической истины и воссозданию на этой основе действенной теории социализма XXI века.

С чем это связано? На мой взгляд, дело в том, что после смерти Ленина официозная марксистская наука, испытав на себе тотальное влияние сталинизма, оказалась не в состоянии глубоко понять и оценить принципиальную новизну и противоречивость становления советского общества в первой и второй половине XX века. После научного прорыва, связанного с разработкой теории НЭПа и новаторских идей последних работ Ленина, показавших реальный путь создания социализма в России, официальный марксизм в СССР претерпел существенные изменения не в лучшую сторону.

Он, за редким исключением, перестал быть объективным диалектико-материалистическим методом анализа реальной действительности, превратившись в разновидность консервативной идеологии, скрывающей реальное положение вещей в стране и часто выдающей должное за сущее. Таковой, в частности, стала сталинистская идеология, заменившая собою творческий марксизм Ленина. Напомню, что в рамках этой идеологии советским людям постоянно внушалась мысль о неуклонном движении СССР «от победы к победе». И это говорилось тогда, когда страна фактически в мирных условиях испытала на себе повторение политики «военного коммунизма», когда в ходе сплошной и насильственной коллективизации, произошла стагнация сельского хозяйства, приведшая к голоду миллионов людей, когда из-за волюнтаристского подхода к планированию, были провалены важнейшие плановые задания первых пятилеток по экономическому развитию страны.

Не менее негативными были последствия идеологии и политики Сталина на международной арене. Так, его рекомендации китайским коммунистам идти на тесный союз с партией Гоминдан в 20-е гг. привели в итоге к разоружению и расстрелу рабочих и коммунистов в Шанхае, Кантоне и других городах Китая. Аналогичные рекомендации он давал Коминтерну и коммунистам Англии в ходе всеобщей забастовки 1925 года. Как известно, она потерпела поражение благодаря предательству руководства английских профсоюзов, пошедших за спиной рабочих на сговор с капиталом. По сути дела, ту же линию ориентации коммунистов на сотрудничество с «партией власти» Сталин проводил и во время гражданской войны в Испании в 30-е гг. Осуществляя эту линию, он использовал репрессии против членов революционных интербригад, созданных по инициативе независимой от Кремля Рабочей партии марксистского объединения (ПОУМ), что в конечном счете облегчило победу Франко.

Игнорирование Сталиным интернациональной сути марксизма привело в итоге к ликвидации Коминтерна, а вульгарное понимание теории социализма и диалектики породило такие взаимоисключающие теоретические выводы, как «неизбежность обострения классовой борьбы по мере строительства социализма», с одной стороны, и «полное исчезновение антагонистических классов» в СССР, с другой. К такому же типу «теоретических выводов» следует отнести и более поздние оценки и положения КПСС о «полной и окончательной победе социализма в СССР», о создании к 1980-ому году «материально-технической базы коммунизма», о «развитом социализме» и т. д. Напомню, что все это говорилось о стране, в которой физический труд составлял в промышленности 50%, а в сельском хозяйстве 70%, когда сохранялось отставание СССР от развитых капиталистических стран в сфере экономики, быта и уровня жизни основной массы трудящихся.

К сожалению, в рассматриваемой книге качественные изменения политики и идеологии СССР после смерти Ленина почти не анализируются, что является, на мой взгляд, ее определенным упущением. Авторы книги, за редким исключением (см: небольшую статью Даниэля Гайдо) прошли мимо работ лидеров «левой» и «правой» оппозиций в СССР, идей, содержащихся в «Платформе» М. Рютина и непосредственно связанных с характеристикой Сталина и его режима власти. Не представлен в книге и анализ трудов известных марксистов (М. Джиласа, Т. Клиффа, Э. Мандела, Т. Гранта и др.), писавших по проблемам социальной сущности СССР в послесталинский период.

Особенно вызывают возражения, на мой взгляд, суждения авторов книги, которые, стремясь понять и объяснить природу СССР, некритически повторяют аргументы концепции тоталитарной природы советской власти и ее истории, начиная с Октябрьской революции 1917 года. Так, автор главы «К вопросу о советском социализме» канадский профессор Пареш Чаттопадхъяй пытается доказать, что Октябрьскую революцию не следует считать успешной «пролетарской революцией», а власть большевиков подлинно «рабочей властью», поскольку они якобы никогда не опиралась на самих рабочих. «В октябре 1917 года, - пишет он, - судьба более 170 миллионов человек была решена несколькими людьми, не относившимися к пролетариату, далекими от реальных процессов производства, не подлежавшими при этом свободным выборам (и, соответственно, отзыву) со стороны трудового народа»4. И это говорится о большевиках и Ленине, которые считали, что социальные революции всегда творят широкие массы и что рабочие могут осуществить успешную революцию только в союзе с крестьянством, составляющим абсолютное большинство российского народа.

Весьма характерно, что свои оценки Октябрьской революции Чаттопадхъяй никакими фактами не подтверждает, если не считать за такой «факт» приведенную им фразу Ленина о том, что вооруженное восстание не следует привязывать ко времени проведения съезда Советов. Что же касается понимания социальной природы советского общества, то данный автор, оценивает ее также, опираясь только на догматически понятые им отдельные цитаты из произведений Маркса, говорящие в основном о нетоварной природе социализма. При этом, он никак не может допустить, что «в эпоху социализма», пусть даже на ее «низшей фазе», можно видеть бытие таких категорий как «товар», «рынок», «деньги» и т. д.5. Думаю, при таком подходе к пониманию социализма Ленин с его теорией НЭПа и известной работой «О значении золота...»6 оказывается просто вне марксизма.

Используя в своем исследовании, в основном, метод цитирования Маркса, а не его подход, например, к опыту Парижской Коммуны, профессор Чаттопадхъяй в итоге отказывается признать в СССР не только существование какой либо социалистической тенденции, но даже минимальных ростков или зародышей социализма. На мой взгляд, подобные выводы можно было бы получить еще до написания исследования, ибо его априорный метод цитирования не нуждается в знании реальной истории. Так, если заранее вложить в понятие «социализм» сугубо идеальные черты, присущие коммунизму будущего, включая сюда отсутствие капиталистического окружения, государства, классов, денег, рынка, и т. д., то, конечно, такого общества не было и не могло быть в советской стране сразу после революции. Тем не менее, реальное движение к социализму началось уже тогда, и его можно увидеть в самых первых шагах революции и политики советской власти.

К сожалению, сугубо априорный подход к пониманию природы советского общества используют и некоторые другие авторы рассматриваемой книги, доказывающие, например, невозможность создания социализма в советской стране по причине ее якобы абсолютной технической и экономической отсталости по сравнению с развитыми капиталистическими странами. При этом они совершенно упускают из виду реальное преодоление этой отсталости, которое было осуществлено советским народом, причем в сжатые исторические сроки. Победа СССР в войне с фашистской Германией, поставившей на службу себе материально-технические ресурсы Европы, подтверждает этот исторический факт особенно наглядно.

В тоже время, говоря о социально-экономической природе СССР, следует также учитывать, что в нем многие годы сохранялась многоукладность, без которой, невозможно понять противоречивую природу советского общества как становящегося рабочего или социалистического государства. Наличие в нем пяти укладов (первобытного, мелкобуржуазного, буржуазного, некапиталистического и социалистического) объективно делало это общество переходным на ближайшую и отдаленную историческую перспективу. Ленин не случайно ставил успех такого перехода от решения главного политического вопроса КТО КОГО: социализм или капитализм? А это означало, что до полной победы социализма, а тем более, коммунизма было далеко, особенно, если учесть, что мировая революция явно запаздывала7. В то же время, это не означало, что к социализму нельзя было двигаться, опираясь на его реальные, а не выдуманные ростки и элементы будущего.

Я имею в виду, что в России сразу после Октября 1917 г. появились советская власть и рабочее государство, ставшие непосредственным орудием построения социалистического общества в некогда отсталой стране. В ходе проведенной этим государством национализации земли и крупных промышленных предприятий в советской стране возник и утвердился реальный социалистический уклад. Вместе с ним вырос и окреп рабочий класс, стала господствующей социалистическая идеология, появилась новая советская культура, развернулось массовое социальное и техническое творчество трудящихся, созданы многочисленные школы и союзы художественной интеллигенции, начали функционировать самоуправленческие молодежные организации, возникли в городах и сельской местности различные товарищества, коммуны, и т. д. Такова конкретная правда жизни и ее невозможно отрицать или игнорировать, говоря о социальной природе СССР. Тем не менее, отдельные исследователи, в том числе в рассматриваемой книге, об этом иногда забывают, создавая свои теории «не-социализма», «госкапитализма» и даже «феодализма» в СССР. В этой связи мне вспоминается один характерный анекдот, родившийся во времена политики «шоковой терапии» в России.

Идет разговор между левым интеллигентом и рабочим:

- Рабочий говорит: «Стало жить намного хуже, чем раньше: нет работы, нет денег, цены запредельные, позакрывали детсады, на их месте расположились конторы типа «рога и копыта», кругом воровство, коррупция и бандитизм. При социализме было намного лучше».

- Интеллигент: «Вы не правы: никакого социализма в советское время не было и не могло быть».

- Рабочий: «Хорошо. Тогда верните мне не то, что «не было», а то, что «было».

На мой взгляд, этот анекдот хорошо иллюстрирует два подхода к пониманию социализма в левой среде: абстрактный и конкретно-исторический. Для первого подхода, присущего нашему герою - интеллигенту, социализм сводится только к тому, что зафиксировано в общих нормах программных документов правящей партии. Если он не находит полное осуществление этих норм в действительности, то начинает с порога отрицать саму возможность существования социализма в обществе. Таков тип доктринального мышления: оно все в будущем, и ничего в настоящем.

Для второго подхода, разделяемого нашим героем - рабочим, напротив, социализм - это, прежде всего реальность, связанная с решением конкретных жизненных проблем. Если в этой реальности есть работа, отсутствует эксплуатация, зарплата и пенсии гарантированы государством, имеется возможность приобрести нормальное жилье, повести детей в детский сад, иметь бесплатное образование и медицину, безопасность на улице, возможность свободно высказывать свое мнение и непосредственно влиять на принятие производственных и политических решений - это и есть социализм. То есть для него социализм не столько отвлеченное будущее, сколько реальное настоящее, в котором осуществляется и совершенствуется жизнь таких же, как он простых тружеников.

Конечно, это не значит, что сторонники конкретно-исторического подхода игнорируют теорию, роль общественного идеала и других программных норм в становлении реального социализма. Напротив, они ими руководствуются, связывая общие идеи и программные нормы с реальной жизнью. Еще Л. Троцкий отмечал: если развитие идет по линии воплощения программных норм в жизнь, мы имеем дело с социалистической тенденцией в политике и практике, т. е. с реальным построением социализма в стране8. Если же этого не происходит, то возникает обратный процесс деградации социалистической тенденции с одновременным усилением мелкобуржуазных явлений, что, в конечном счете, может привести к вырождению рабочего, или социалистического государства и реставрации буржуазных отношений в стране9. Последнее мы также могли наблюдать в СССР в конце прошлого века. Эта реставрация вызывает недовольство многих российских граждан. Их, по данным социологов, насчитывается в последние годы более 50% населения. Отсюда понятна их ностальгия по советскому прошлому, по большой и единой стране, каким был СССР10.

Однако вернемся к рассмотрению книги «СССР: незавершенный проект». К сожалению, часть ее авторов, также как и наш интеллигент из анекдота, считает, что никого социализма и даже социалистической тенденции в советские времена не было и не могло быть по определению. Особенно рельефно это обозначено в главе, написанной профессором Михаилом Воейковым, «Природа социально-экономической системы в СССР». Ее автор считает и пытается обосновать, что Октябрьская революция и советское общество, по сути своей, были и остаются сугубо буржуазными феноменами. Он, в частности, пишет: «... Марксизм, как известно, считал, что социалистическая революция может произойти только в странах высокоразвитого капитализма. Это положение было общепризнанным среди марксистов. Если строго придерживаться этой формулы, то становится трудным объяснить социалистический характер русской революции 1917 г. и последующее строительство социализма в отдельно взятой России. По классическому марксизму, общество не вольно выбирать: или ему еще какое-то время пребывать в лоне капитализма, или же сразу перескочить в социализм. Поэтому социально-экономической строй, который возник в России после революции 1917 г. мог быть только буржуазным. Он господствовал весь XX век в стране и продолжает господствовать и сегодня»11.

Нет возможности разобрать все отдельные доказательства этого главного тезиса Воейкова, поэтому начну с простого риторического вопроса, имеющего методологическое значение. Если «общество не вольно выбирать свое собственное социально-экономическое устройство», то кто же тогда волен? Бог, «пришельцы из космоса», другие неизвестные и мистические силы? По мнению самого Воейкова, такой выбор, видимо, совершается автоматически под стихийным давлением развития техники и технологии. Он уверен: если страны «осваивают одну и ту же технику и технологию», они «имеют одни и те же закономерности развития»12. Отсюда следует, что переход к социализму в технически неразвитой капиталистической стране невозможен, в принципе, ибо она не обладает наивысшей техникой, имеющейся в развитых капиталистических странах. Эту мысль он поясняет следующим образом: не может быть такого, чтобы техника и производство были - «хуже, а отношения, которые развивались на основе этой техники - лучше. С точки зрения аутентичного марксизма - это абсурд. Да и с точки зрения формальной логики - то же абсурд»13.

Согласимся на время с данным выводом, но тогда возникает естественный вопрос. Как же быть, когда на практике в ходе комбинированного исторического развития низшие страны обгоняют в социальном отношении более развитые, когда революция, вопреки формальной логике, все-таки происходит в отдельно взятой стране, причем стране, техника которой намного ниже, чем в более развитых капиталистических странах? Переформулирую этот вопрос ближе к содержанию текста Воейкова.

Какой же выбор должны сделать, например, революционеры, совершив победоносную революцию? Признать правоту формальной логики и, отказавшись от победы, вернуться к прежнему общественному «статус-кво», или, оставив данную логику в стороне, пойти вперед по пути строительства нового общества? Ведь, именно так сложилась ситуация в России в Октябре 1917 года. Думаю, ответ здесь однозначен: для подлинного марксистского понимания реальной ситуации здесь нужна не формальная, а диалектическая логика, не технологический детерминизм Воейкова и вытекающий из него автоматизм смены общественных отношений, а признание детерминизма общественных отношений и человека по отношению к технике.

Напомню, что конечной причиной движения истории, по Марксу являются не техника, а люди, трудящиеся классы, которые не только создают технику, но и являются главной производительной силой общества. Они же являются и субъектами общественных, в том числе производственных отношений. Именно они делают свой выбор в истории, меняя буржуазные отношения на социалистические. Без такого подхода просто невозможно понять диалектику и логику движения истории, смену одного способа производства другим, капитализма социализмом.

К сожалению, своеобразный техноцентризм Воейкова заставляет его закрывать глаза не только на противоречивую динамику развития советского общества, но и на очевидную классовую разницу досоветского, советского и постсоветского периодов существования страны. Как мы видим, для Воейкова существует только одна страна - буржуазная Россия. В этом смысле, он, почти сто лет спустя после меньшевиков, продолжает считать, говоря словами Г. Плеханова, что «русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма»14.

В этой связи, повторю уже высказанную ранее мысль: социализм не падает с неба в готовом виде, до него надо доработаться, т. е. его надо последовательно строить, включая в это строительство, как создание новых общественных отношений, так и новой высокопроизводительной техники. С моей точки зрения, советское общество и было первым опытом такого строительства со всеми его противоречиями, которые нужно понять, а не с порога отрицать, ссылаясь на отдельные цитаты Маркса, который, говоря по аналогии с «Немецкой идеологией», никогда не был «святым» Марксом.

Я так долго говорю о рассуждениях профессора Воейкова потому, что его метод исследования и оценки социальной природы советского общества проявляется и у других его коллег по книге (преимущественно у экономистов). Как и он, они думают, что не борьба социалистической и несоциалистических тенденций в СССР и мире, в целом, обусловили рождение, развитие и падение советской власти в СССР, а ее якобы сугубо техническая или материальная неготовность к созданию социализма (своеобразная «ловушка XX века», по выражению А. Бузгалина). И это, как не странно, говорится о стране, ставшей в свое время, второй сверхдержавой мира.

На мой взгляд, крушение советской модели социализма есть следствие не столько ее технологической отсталости от развитых стран (хотя в различные периоды истории такое тоже было), сколько результат неспособности тех социально-политических сил, которые не смогли (в силу ряда субъективных и объективных причин) отстоять свое социалистическое первородство в борьбе с тенденциями реально существующего, но исторически уже уходящего буржуазного мира.

Нередко спрашивают: каковы те объективные причины или предпосылки, которые говорят о необходимости перехода человеческого сообщества к социализму? Я думаю, они давно известны, но их, по социальным и идеологическим причинам, не все хотят замечать и озвучивать. На самом деле, разве недостаточно разрушительных последствий первого глобального финансово-экономического кризиса 21 века, неуничтожимой хронической безработицы в мире, всеобщего характера социального, духовного и нравственного отчуждения людей в современном буржуазном обществе, десятков миллионов жертв двух мировых войн XX века, грозящей экологической катастрофы, наконец, возможного ядерного Апокалипсиса в приближающейся третьей мировой войне, чтобы понять простую вещь: капитализм уже давно исчерпал себя как прогрессивная система? Перечисленные выше негативные факты мировой истории и есть те объективные предпосылки, та необходимость, которая в XXI веке требует перехода к социализму. Замечу, что данный вывод признают не только левые, не только социалисты, но и представители буржуазии, которые независимо друг от друга говорят о преходящем характере мировой системы капитализма.

Однако вернемся к обсуждению проблемы, связанной с определением социальной природы советского общества. В чем же состоит ее differencia specifika? По мнению доктора экономических наук Андрея Колганова она имеет двойственный характер, т. е. советское общество одновременно решало задачу буржуазной модернизации и задачу превращения постреволюционной России в социалистическое общество. Так, в главе «Проект «СССР»: что мы не смогли завершить?» он пишет: «... Выход из противоречий капитализма происходил, в силу небуржуазного социального состава движущих сил революции, не только на пути решения нерешенных задач капиталистической модернизации, но и на пути превращения социально-экономического строя России в социалистическое общество»15.

Казалось, дальше автором будут раскрыты и обоснованы эти, во многом важные теоретические положения, т. е. какой из этих путей являлся главным, а какой подчиненным? Какой в итоге складывался и сложился в СССР социально-экономический строй? Был ли он, в основе своей, буржуазным, социалистическим, или переходным от буржуазного к социалистическому? К сожалению точных ответов на эти вопросы читатель не получает. При этом, с одной стороны, Колганов считает, что вопрос об успешности построения социализма на базе «достраиваемой» на ходу материальной базы капитализма «остается открытым», а, с другой, что «СССР с этой задачей не справился». По его мнению, «можно спорить о том, каковы были шансы СССР превратиться в полноценное социалистическое общество. Но совершенно бесспорным является то, что именно не буржуазный вектор развития, заданный революцией, привел к беспрецедентным результатам в решении задач буржуазной по содержанию (но не по своей социально-экономической форме!) модернизации»16.

Осмысливая эти противоречивые суждения и оценки автора, с неизбежностью задаешься рядом вопросов: так, что мы строили после Октября 1917 года? Если социализм, то в чем состояла «незавершенность» советского проекта? Если осуществляли «буржуазную по содержанию» модернизацию (индустриализацию), то почему вопрос о ее завершении «открыт»? Разве эта задача не была решена уже к концу 1930-х гг.? Наконец, каковы те экономические, социальные и идеологические причины незавершенности советского проекта и разрушения СССР?

Стремясь получить ответ на эти вопросы путем обращения к тексту автора, приходишь к выводу, что над ним, как и над его коллегой по книге Воейковым, постоянно довлела идея технологического детерминизма, мешающая ему понять противоречивый характер общественных отношений советского общества. Эта идея привела Колганова к тому, что он многие социалистические преобразования этого общества (обобществление основных средств производства, планомерный рост производительных сил, реформу политической системы, культурную революцию и др.) почему то отождествил с задачами только буржуазной, а не социалистической модернизации, которую должно было осуществить, по выражению Ленина, «рабочее государство».

Что же, с моей точки зрения, обуславливало «рабочий», а в перспективе, «социалистический» характер советского государства? Прежде всего, государственная собственность на основные средства производства, с одной стороны, и сознательный или планомерный характер развития экономики и социальной сферы, с другой. Наряду с известными идеологическими и политическими причинами, именно эти объективные факторы заложили социалистический вектор развития советского общества, обеспечивающий в первую очередь удовлетворение интересов рабочего класса и трудового крестьянства.

Конечно, как экономист и сторонник левой идеи Колганов не мог полностью обойти в своем тексте этих специфических черт и преимуществ СССР по сравнению с западными странами. Так, он справедливо отмечает, важную роль «плановой экономики» и технического прогресса в успехах индустриализации, позволивших в 1920-1930-е годы и позднее опережать достижения развитых государств Запада. Мало того, он прямо говорит о социалистической направленности советского государства, связанной с созданием всеобщей системы социального страхования, отмечает влияние господствующей эгалитарной идеологии и политики, способствующей удовлетворению интересов трудящихся, росту их вертикальной мобильности, развитию социального творчества и проявлению революционного энтузиазма. Он отмечает «целый ряд социальных - как материальных, так и нематериальных - процессов и отношений: от ростков участия рабочих в учете и контроле, управлении, соревновании до спонтанной, народной инициативы по созданию успешно действовавших кооперативов и коммун, разрушенных сталинской коллективизацией»17.

Последние слова, казалось, должны были натолкнуть его на выяснение непосредственно социальных причин, сдерживающих и деформирующих социалистическую тенденцию в стране. Я, прежде всего, имею ввиду, анализ сталинизма, как проявления мелкобуржуазной тенденции в руководстве страной, способствующей возникновению социального неравенства и идейно-политического перерождения правящей партии и советской власти. При этом следует иметь ввиду, что советская бюрократия выступала «субинститутом» не столько «устраненной буржуазии», как полагает Колганов18, сколько самого рабочего класса, не сумевшего в ходе революции и гражданской войны приобрести необходимый опыт управления страной. Отсюда ее двойственный характер: охраняющей интересы рабочего класса и подрывающей его господство, обретенное в ходе революции.

К сожалению, Колганов сводит сталинизм лишь к «чрезмерным» и «авантюристическим насильственным мерам в экономической политике»19, которые, хотя и сдерживали развитие страны, но не имели решающего характера. По его мнению, правящая бюрократическая элита с тридцатых по пятидесятые годы была консолидирована с обществом и лишь к середине 1960-х гг. начинает проявлять свой антимодернизационный потенциал, связанный с удовлетворением собственных потребностей.

На мой взгляд, это не совсем так. Часть советской бюрократии уже со второй половины 1920-х гг. взяла курс на деформацию советского проекта, проводя политику насильственной, а не добровольной коллективизации, порождая новое социальное неравенство, извращая революционную политику и идеологию советской власти и правящей коммунистической партии. Именно в годы сталинского правления произошел отказ от коллективного принципа принятия политических решений в партии и стране, ликвидирован «партмаксимум», устранены от власти старые большевики и соратники Ленина, создан культ личности вождя и проведены незаконные массовые репрессии против представителей всех слоев и классов общества, будь то интеллигенты или рабочие, крестьяне или военные, комсомольцы или ветераны партии.

Такая политика, безусловно, деформировала советское общество и государство, она отчуждала партию и советскую власть от народа, исподволь подготавливая причины их падения и прекращения советского проекта. Здесь следует отметить новую природу противоречий, возникших в стране. Они не были похожи на противоречия капиталистического общества, но носили непримиримый характер20. Говоря обобщенно, эти противоречия возникали между теми советскими людьми, которые отстаивали революционные ленинские традиции, связанные с построением социализма, и теми, кто использовал преимущества советской системы ради собственного обогащения и карьеры.

Данные социальные противоречия пронизывали все слои, классы и сферы общества. Их можно увидеть в так называемой «советской элите», где постоянно велась борьба между сознательным и честным государственным чиновником, отстаивающим интересы народа, и бюрократом, обогащающимся за счет привилегий государственной власти, бескорыстным новатором и рвачом в рабочей среде, колхозником, отстаивающим общие интересы, и колхозником - стяжателем, пекущимся только о своей личной выгоде, откровенным «пофигистом» - интеллектуалом и интеллигентом - носителем высокой культуры и нравственности, подлинно идейным коммунистом - интернационалистом и «членом партии», у которого коммунистические взгляды оказались на кончике языка, кто при смене общественного строя в 1990-е гг. демонстративно сжигал свои партийный билет, быстро превращаясь в обывателя, буржуазного либерала или державника - националиста. Перечисленные здесь типы советского общества нашли свое емкое отражение в советской культуре и литературе, в романах и повестях М. Горького и А. Толстого, М. Шолохова и А. Платонова, В. Сержа и А. Солженицына, в поэмах и стихах В. Маяковского и С. Есенина, К. Симонова и А. Твардовского, писателей - «деревенщиков», поэтов и кинорежиссеров - шестидесятников, и т. д. Именно их художественные произведения, вскрывающие правду жизни, облегчают понимание социальной природы советского общества.

К сожалению, А. Колганов, человек явно склонный к писательскому творчеству, совершенно проигнорировал художественные произведения в раскрытии и понимании сути советского проекта. В тоже время, этот проект невозможно понять, если не видеть реальных людей, которые его отстаивали до конца, и те, которые его похоронили в начале 1990-х гг. Я вспоминаю, как в это время противники социализма на одной из демонстраций несли плакат с надписью: «Хватит социалистического эксперимента, - пора переходить к капитализму!». Похожую мысль озвучил и бывший представитель высшей партийной номенклатуры Б. Ельцин, посетив в 1991 году Америку: «Россия, - говорил он, - сделала свой окончательный выбор. Она не пойдет по пути социализма, она не пойдет по пути коммунизма, она пойдет по цивилизованному пути, который прошли Соединенные Штаты Америки»21. Он и стал в действительности ведущим «похоронщиком» советского проекта, выиграв сражение у М. Горбачева, пытавшегося создать в СССР социализм с демократическим и человеческим лицом.

Следует отметить, что Андрей Колганов достаточно близко подошел к пониманию социальной природы советского общества, когда назвал ту силу, которая подготовила и обеспечила переход от социализма к капитализму. По его мнению, ею стала бюрократическая элита, появившаяся тогда, когда прекратились успехи «на пути продолжения модернизации», дававшие этой элите шанс на повышение и укрепление ее статуса. После потери данного шанса, она стала искать «иные пути для реализации своих интересов»22. Со временем, бюрократия вообще перестала замечать изначальный социалистический вектор развития страны, связанный с социальным творчеством масс, общественной самодеятельностью и демократией «для всех». В итоге, она сдала «в утиль социалистические лозунги и кинулась приобретать буржуазные источники дохода»23. До открытого перехода на капиталистический путь у нее оставался один шаг, который она и сделала в начале 90-х гг. XX века.

Определив реальную силу, прекратившую осуществление советского проекта, Колганов, к сожалению, не заметил тех сил, которые противостояли ей в лице убежденных коммунистов и возникающих новых политических организаций и движений левой ориентации. Помнится, к одной из них («марксистская платформа») принадлежал и сам А. Колганов. В итоге, высказанное им в начале главы утверждение о том, что социалистический проект не был «обреченной утопией», осталось недоказанным. Мало того, на мой взгляд, он сам провозгласил «новую утопию», утверждая, что не индустриальная, а только постиндустриальная эпоха создает адекватную базу для социализма. На самом деле, данная эпоха, сама по себе, без социальной борьбы никогда не даст социализма, как не дала его индустриальная эпоха в США и Европе в XX веке.

Убеждение Колганова в том, что Советская держава погибла лишь потому, что не смогла создать в национально-ограниченных рамках постиндустриальную экономику, на мой взгляд, возвращает нас к уже решенному старому спору меньшевиков и большевиков о материальных предпосылках социалистической революции в России. На мой взгляд, автор гораздо ближе к истине, когда заявляет о принципиальной неспособности разных фракций бюрократии в условиях перестройки защитить коренные интересы трудящихся. По его мнению, их «не собирались защищать ни те из номенклатуры, кто хотел капиталистической эволюции, ни те, кто выступал против нее»24. А кто же все-таки хотел защищать? На этот вопрос, к сожалению, у автора нет ответа.

По словам Колганова, повторный приход капитализма в Россию оказался неизбежным, поскольку он якобы был «единственно реально существующей альтернативной системой, соответствующей достигнутому уровню производительных сил, и к тому же занимающей господствующие позиции в мире»25. Наблюдая нарастание современных социальных протестов в Арабском мире, Европе, США и др. странах, думаю, что никакого соответствия производительным силам эта система не имеет. Напротив современные производительные силы (технические и человеческие) уже давно восстают против нее. Говоря о «единственно реальной» альтернативе, не следует также забывать и об опыте таких стран как Китай, Вьетнам, Куба и др.

Не думаю также, что социализм может появиться только после постиндустриальной модернизации капиталистических стран и совершения в них одновременной мировой революции. Это какая-то ново-старая догма, которую сегодня выдвигают некоторые левые идеологи. Во-первых, по содержанию она больше соответствует не социализму, а коммунизму, а во-вторых, исходя из современного уровня становления постиндустриального общества и роста противоречий между капиталистическими странами, думаю, что подобная перспектива носит слишком абстрактный и потому весьма отдаленный характер. Нельзя же просто сидеть и ждать, когда наступит такое благоприятное время!

Главное объяснение крушения советского проекта и его возможного возрождения в будущем я связываю не столько с появлением в России постиндустриальных технологий (хотя они исторически необходимы), сколько с отсутствием, или появлением в ней такого революционного фактора, как наличие левой партии и ее подлинно научной программы, отвечающей новым реалиям XXI века, партии, способной выразить насущные интересы большинства трудящихся. Только такая авангардная и массовая партия может повести за собой всех ограбленных, униженных и оскорбленных диктатурой олигархического капитала в России и мире.

Своеобразную позицию в понимании советского общества занимает профессор Григорий Водолазов, доказывающий в главе «Социалистическая теория и социальная практика СССР», что советское общество было абсолютно новой исторической формацией, которая лежит между капитализмом и социализмом. С его точки зрения, она представляет собой неизвестный ранее исторический феномен, противоположный как капитализму, так и социализму. Он пишет в этой связи: «Если обозначить центральную идею Автора (т. е. самого Г. Водолазова - Б.С.), к которой он постепенно шел с середины 1950-х по середину 1970-х гг. (и не отказался от нее впоследствии), то это будут тезисы:

- о «несоциализме» СССР;

- о том, что в Советском Союзе сформировалось новая общественная формация - несоциалистического (и некапиталистического) типа;

Формация социально-антагонистическая (но со специфическом типом антагонизмов, отличных от тех, что знала мировая история...)»26.

Оригинальность текста этой главы состоит в том, что ее автор на примере анализа собственного научного и публицистического творчества показывает, как он исторически пришел к этим идеям. Обладая незаурядными литературными способностями, владея соответствующими философско-историческими знаниями, он показывает, как в условиях советской действительности он постепенно подходил к открытию и формулировки вышеназванных тезисов.

Сначала под влиянием XX съезда партии и разоблачений преступной деятельности Сталина он понял, что реальный социализм в СССР получил существенные деформации, которые подлежат решительному исправлению. Однако позднее он приходит к убеждению, что данная проблема гораздо сложнее. Дело в том, что, по его мнению, сталинизм и диктатура бюрократии не исчезают, а продолжают сохраняться в советском обществе. В частности, он находил подтверждение этому в многочисленных фактах очковтирательства со стороны областных партийных руководителей (по поводу якобы перевыполнения планов производства с/х продукции), в государственном управлении наукой («лысенковщина»), культурой и искусством (травля писателей Дудинцева, Гранина, Пастернака) и т. д. Тем не менее, Автор не сразу пришел к своим радикальным выводам: он, как уже отмечалось, верил в то, что все эти проявления бюрократизма лишь частные факты, которые можно преодолеть «через партию, через реализацию решений, принятых на XX съезде»27, мобилизуя народные и партийные «низы» на выполнение данных решений. Здесь примером для него служил герой очерков писателя В. Овечкина - секретарь райкома партии Мартынов, который борется с бюрократией, защищая от нее честных тружеников. Однако, наиболее острые проблемы общественной жизни в СССР все чаще толкали Водолазова к выводу, что для их решения бесполезно апеллировать к высшему партийному руководству, которое давно растеряло свои коммунистические убеждения и заботится только о своем благополучии и сохранении власти.

В этой связи, Автор начинает активно критиковать существующий в СССР политический режим, используя для этого эзоповский язык, подтексты и аналогии. Он, в частности, обращается к аналогичным, на его взгляд, историческим явлениям в Германии. Так, анализируя гитлеризм в своей новомировской статье «Суд над судьями», он вскрывает и показывает его антидемократическую и античеловеческую сущность. При этом его анализ здесь лишь повод для вскрытия недостатков сталинского, маоистского и шире, - советского тоталитаризма. Он полагает, что над ними также нужен суд, подобный Нюрнбергскому для выработки у народа соответствующего «иммунитета на будущее».

Более основательно и подробно свои идеи и мысли Водолазов обосновывает в своей книге «От Чернышевского к Плеханову», вышедшей в свет в 1969 году. Здесь он, размышляя о специфике теории русского социализма в его сопоставлении с западными теориями и концепцией социализма Маркса, уже целиком отказывается говорить о «деформациях» реального советского социализма. По его мнению, в СССР и странах Восточной Европы нет ничего социалистического, а есть «новая антагонистическая формация» «под ложным именем «социализм»28.

В критике советской «тоталитарно-бюрократической системы» он особенно много уделяет внимание историческим аналогиям, взятым из эпохи царя Николая I. При этом «исторические факты и высказывания деятелей прошлого подбираются таким образом, что в них «нет ничего характерного только для николаевского периода..., а лишь то, что сближает этот период со сталинщиной»29. Одним словом, вслед за Герценом он считает, что это было, в основном, «время нравственного душегубства». И здесь трудно с ним не согласиться.

Затем он, анализирует правление царя Александра Второго, сравнивая его уже с эпохой Хрущева, которая, по его мнению, лишь убрала крайности сталинщины, но сохранила все от тоталитарной системы прошлого. По мнению Водолазова, эта эпоха во многом породила «иллюзии псевдодемократической «оттепели», которые нужно поскорее изжить. Короче говоря, в это время, как и при Сталине, «по-прежнему драли три шкуры с крестьян и работников, по-прежнему крепостной и полукрепостной труд давал низкую производительность и по-прежнему утесняемых гнали от парадных подъездов государственных учреждений»30.

К чему же в итоге призывает Водолазов? Исходя из анализа текста, ответ у него таков: как и во времена Александра второго, надо идти по пути «Современника» и Чернышевского, т. е. по пути создания радикальной Программы и «народно-революционных действий», а не бороться с отдельными деформациями якобы существующего социализма.

Скажу откровенно, прочитав этот призыв, меня, человека социалистических убеждений, сразу что-то остановило. Тут же возник ряд вопросов: зачем автору, известному противнику сталинщины, нужны сугубо «революционные действия» против антисталинской политики, проводимой Хрущевым? Нет ли здесь у него определенного перехлеста в оценках и выводах? Почему они, как правило, совпадают с оценками тех «упертых» сталинистов, которые ненавидели и до сих пор ненавидят Хрущева? Корректно ли само отождествление эпохи Хрущева и времени Александра второго? По форме они, конечно, схожи, но их конкретно-историческое содержание и задачи совершенно различны. Как известно, журнал «Современник» и Чернышевский были предтечами буржуазно-демократической революции в России, которая должна была покончить со средневековьем, а хрущевская «оттепель», по сути своей, должна была развенчать и покончить со сталинизмом, паразитировавшим на уже совершенной социалистической революции, что она фактически и сделала.

Нельзя же на самом деле игнорировать такие важнейшие исторические факты эпохи Хрущева, как избавление общества от ГУЛАГА и реабилитация сотен тысяч незаконно репрессированных советских граждан, ликвидация «крепостного права», введенного Сталиным в деревне, решение на деле жилищного вопроса, настоящий расцвет культуры и науки, позволившей вывести человека в космос. Напомню, что именно в то время был напечатан в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, в «Правде» «Теркин на том свете» Твардовского, был поднят «железный занавес», публиковались неизвестные у нас произведения зарубежных писателей, вышли в свет ранние гуманистические работы Маркса, массовым тиражом издано письмо Ленина XII-му съезду партии с призывом снять Сталина с поста генсека, и т. д., и т. п.

Разве все это было «иллюзией», обманом, а не реальным продвижением по пути десталинизации и социализма? Да, этот путь не был гладким: хрущевская «оттепель» вскоре сменилась заморозками брежневского «застоя», но на смену ему пришла перестройка с ее идеей создания в стране «демократического и гуманного социализма». Многие советские люди, в том числе известные представители интеллигенции (Евтушенко и др.) под ее влиянием объявили себя членами партии «перестройка». Не замечать этого, значит подменять сталинизмом всю советскую историю, начиная с Октябрьской революции и кончая перестройкой. Не замечать этого, значит, на мой взгляд, вообще отказаться от левой идеи и перейти на другой, уже «несоциалистический берег», на котором совершенно не видно принципиальной противоположности между фашизмом и большевизмом, тоталитаризмом и социализмом. В этой связи я вспоминаю одно из выступлений Водолазова, посвященное анализу журнала «Новый мир» А. Твардовского: насколько это выступление было объективнее и диалектичнее, чем его оценка хрущевского времени в рассматриваемой книге.

Как известно, XX век - это время появления и преодоления самых больших и небывалых ранее двух тоталитарных политических режимов правого и левого толка. При всей их схожести, нельзя игнорировать их существенное социальное различие. Первый обслуживал интересы буржуазии, второй, не забывая о корыстных интересах советской бюрократии, был вынужден в определенной мере охранять завоевания Октября и интересы рабочего класса. Повторю, с моей точки зрения, СССР на протяжении всей его истории продолжал оставаться переходным обществом, в котором решался известный ленинский вопрос: «кто кого: социализм или капитализм?»31.

Этот вопрос имел свою внутреннюю и международную логику развития. В отдельные периоды советской истории на первый план выходили внутренние противоречия страны. Они проявились, например, в борьбе Ленина со Сталиным по национальному вопросу, сталинской фракции сначала с левой, а затем с правой оппозициями, отстаивающих ленинские методы создания социализма в СССР, в чистках 1936-1937 гг., уничтоживших целое поколение революционных кадров в стране, в проведении XX съезда партии, нанесшего сокрушительный удар по сталинизму и возродившего многие ленинские традиции партийной жизни. Каждый раз в такой борьбе проявляли себя силы, ориентированные на подлинный социализм и силы выступавшие против него. Не менее наглядно они проявлялись и на международной арене, в годы Великой Отечественной войны и послевоенной гонке вооружений, в борьбе за мир и разрядку международной напряженности и т. д. Шло время, менялись политические режимы, но вопрос «кто кого?» оставался в СССР до начала 1990-х гг.

Следует признать, что многие теоретические рассуждения Водолазова, связанные с пониманием современности имеют неординарный характер (например, такова его интерпретация идеи «всемирности», предвосхитившая современную идею глобализации). Тем не менее, все они, по своему, игнорируют переходную природу советского общества32. А это, в свою очередь, ведет к тому, что он не замечает (или не хочет замечать)33 существенные различия между сталинизмом и другими политическими режимами в советской истории (своеобразный либерализм НЭПа, авторитарно-демократическое правление Хрущева, авторитаризм Брежнева и демократия времен перестройки). В итоге у него живая советская история испаряется и вместо нее остается лишь сплошное господство одного тоталитарного режима власти.

Критикуя тоталитарную природу советского общества, которую он иногда называет «бюрократическим социализмом», Водолазов, как это уже отмечалось, пытается ее теоретически объяснить через понятие «новая формация». Эта формация, по его мнению, представляет собою «принципиально особый и небывалый до селе тип общества», лежащий (по сравнению с Западом) на особым историческом пути развития России.

Ее основные характеристики таковы: «В СССР - не «социализм с деформациями», а - «несоциализм», особое социальное устройство несоциалистического (и не капиталистического) типа, в котором экономическая и политическая власть, собственность на средства производства принадлежит сословию государственных чиновников, бюрократии, а народ - их наемный (и, добавим, бесправный, не имеющий серьезного влияния на социальную и политическую жизнь) работник»34.

При всем уважению к автору теории «новой формации», на мой взгляд, у читателя остается не очень ясным ее социальное содержание. На самом деле, негативное определение новой формации, которая одновременно противоположна и капитализму и социализму, мало что дает для ее теоретического понимания. Как известно, любое определение есть отрицание, но не всякое отрицание есть определение. Когда Водолазов говорит, что новая формация является «несоциалистической (и не капиталистической)», то сразу возникает вопрос, а какой же она является на самом деле: рабовладельческой, феодальной, капиталистической, коммунистической? Где характерный для нее определяющий признак? Где тот класс, который является ее социальным носителем? Если таковым является бюрократия, то почему Автор ее называет «сословием»? Если бюрократия в СССР превратилась в класс, то каково ее место в развитии хозяйства? Почему она, в частности, не может распоряжаться собственностью на средства производства: не имеет возможности их продавать, передавать по наследству и т. д.? Почему Автор открыто не заявляет о той прогрессивной роли в социально-экономическом развитии общества, которая должна быть у любого нового класса, а значит и бюрократии? Наконец, не доказывает ли он своей идеей «новой формации» объективную необходимость сталинизма в истории?

Все эти фундаментальные вопросы требуют соответствующих аргументированных ответов. Попытка ответить на них словами, что «несоциализм» невозможно реформировать изнутри, и что для этого нужна новая революция не только против современного капитализма, но и против того «несоциалистического» строя, который сложился под именем «реального социализма», на мой взгляд, мало убедительна. Опыт истории показал, что советский социализм, не дожидаясь подобной революции, сам сошел с арены истории под влиянием внутренних и внешних социальных противоречий. При этом, он фактически уступил место не «реальному гуманизму», о котором в своей главе говорит Автор, а агрессивному олигархическому капитализму, в котором прежняя советская бюрократия, как и было предсказано еще в 1930 гг., разменяла свою власть на собственность, превратившись из специфической социальной «касты» в правящий буржуазный класс. Таким образом, известный вопрос, «кто кого?», поставленный Лениным в свое время применительно к советской стране, был решен в пользу капитализма.

В этой связи, такие новации Водолазова, как наличие в современном мире синтетической «метаформации», возможность одновременной революции против советской бюрократии и капитализма, отказ от термина «социализм», оказались, на мой взгляд, не столь актуальными, как полагал их Автор35. Пока исторический опыт говорит о другом: никакого спасительного «синтеза» между трудом и капиталом, социализмом и капитализмом не обнаружено. Нет пока и той всемирной революционной ситуации и тех реальных сил, которые были бы способны одновременно ликвидировать «бюрократический социализм» и «олигархической капитализм». Объективные факты истории говорят о другом: современный международный рабочий класс во многом обезглавлен отсутствием у него революционной партии, способной выразить интересы наемного труда. В этой связи, надо ли, вообще, отказываться раньше времени от фундаментального понятия «социализм» лишь на том основании, что его изуродовали Сталин, Мао, Пол Пот и др.? В этой связи возникает аналогия с жестокими и массовыми преступлениями инквизиции, которые проводились во имя Христа. Как известно, они не уничтожили христианство. Мало того, сегодня признано, что они имели на самом деле антихристианский характер.

Теперь я остановлюсь на тех текстах авторов рассматриваемой книги, которые, с моей точки зрения, достаточно адекватно интерпретируют природу СССР и причины его падения. Таковым, в частности, является большой текст, состоящий из нескольких глав, профессора Александра Бузгалина, вошедший в книгу под рубрикой «Интерлюдия. СССР: оптимистическая трагедия».

Так, в главе «Причины возникновения и распада СССР: гипотеза «мутантного социализма» он пишет, что с его точки зрения в СССР сложился так называемый «мутантный социализм». Слово «мутантный» им заимствовано из биологии, в которой это понятие означает «стойкие изменения наследственных структур живой материи». Лично я не сторонник употребления биологических и иных естественно-научных терминов в обществоведении: они мало что дают для понимания специфики социальных отношений, но в данном случае постараемся понять, какое содержание за ними стоит у автора.

Насколько можно его понять, применительно к обществу слово «мутация» означает изменение его основных признаков под влиянием развития производительных сил, форм собственности, социальной структуры, идеологии, культуры, международной обстановки и т. д. Вот как сам автор объясняет значение этого термина применительно к советскому обществу: «В момент генезиса, начиная с революции 1917 года, рождавшееся новое общество обладало набором признаков («депо мутаций»), позволявших ему эволюционировать по разным траекториям, в том числе, существенно отклоняющимися от оптимального пути трансформации»36. Среди таких «отклоняющихся» траекторий в советском обществе автор называет «процессы бюрократизации, развитие государственного капитализма и другие черты, породившие устойчивую, но крайне жесткую, неприспособленную для дальнейших радикальных изменений систему»37.

Поскольку эволюция советского общества была связана с зарождением, развитием и падением социализма, то сразу возникает вопрос, как следует трактовать тот главный исторический процесс, в рамках которого эта эволюция или трансформация происходила? Как известно, в традиционной (по выражению автора «ортодоксальной») марксистской версии этот процесс назывался «переходом от капитализма к социализму», или точнее переходом от капиталистической формации к коммунистической, где социализм означал ее первую фазу. По мнению Бузгалина, в условиях конца XX и начала XXI века такое понимание оказывается недостаточно точным. Он считает, что в рамках «критического марксизма» следует рассматривать природу и эволюцию советского общества в более широком философско-историческом аспекте, означающим некую генеральную трансформацию человечества от «царства необходимости» к «царству свободы». Он пишет по этому поводу: «Для авторского понимания природы социального строя реального социализма ключевым является тезис о наличии общеисторической тенденции нелинейного заката царства необходимости и генезиса царства свободы как общей метаосновы всех конкретных изменений, характерных для XX-XXI веков»38.

Далее он поясняет, что такая предельно общая постановка вопроса ему нужна для того, чтобы охватить не только и не столько проблему «заката» капиталистического способа производства и «генезис» нового, более прогрессивного способа производства», который в советских учебниках называли социализмом, сколько «всей системы отношений социального отчуждения, характерных для царства [экономической] необходимости»39. При этом под социальным отчуждением автор понимает не только устранение частной собственности, эксплуатации и наемного труда, но и общественного разделения труда, диалектическое снятие рынка и капитала, ликвидацию государственно - бюрократической власти и ее внеэкономического принуждения, преодоление отчуждения от природы, иллюзорных форм сознания, включая религию, идеологическую диктатуру и «масскультуру». Таким образом, речь идет не столько о переходе к социализму, сколько к будущему коммунизму.

С точки зрения Бузгалина, объективной причиной возникновения мутаций реального социализма стала технологическая и культурная отсталость советского общества, взявшегося строить социализм. Признавая, в отличии от Воейкова, возможность революционного перехода к социализму даже в сравнительно экономически и технологически отсталой стране, он полагает все же, что в таком случае данная страна попадает в определенную «ловушку», суть которой состоит в том, что она создает «тупиковую систему» реального социализма, которая не может успешно развиваться, и как следствие со временем сходит с исторической арены. Он, в частности, пишет: «... Система «реального социализма» появилась не случайно. Это был ответ на вызов «ловушки XX века», когда новые общественные отношения должны были возникнуть в силу остроты социально-политических противоречий, но не могли возникнуть в адекватных формах в силу неразвитости технологической и культурной базы.

Именно ловушка XX века стала причиной возникновения «реального социализма» и она же (как мы покажем ниже) стала причиной его гибели»40.

Насколько мне удалось понять Бузгалина, в первом случае под ловушкой XX века он подразумевает отсутствие развитой индустриальной базы и низкой общей культуры масс в российском обществе, доставшихся ему в наследство от прежней царской России. Но, как уже отмечалось выше, эти причины были устранены в ходе индустриализации и культурной революции в СССР уже к концу 1930-х гг., т. е. данная «ловушка» фактически была снята ходом исторического развития. Почему же автор считает, что «она же» стала причиной гибели «реального социализма»?

Как следует из того же текста Бузгалина, дело оказывается в другом. «Эта система, - пишет он, - с момента своего рождения была неадекватна тем объективным вызовам новому обществу, которые «предъявляют» условия рождения постиндустриальной системы (курсив мой - Б. С.), она могла относительно успешно жить лишь в прежних условиях. Необходимость перехода к новой экономике привела к объективной необходимости качественного изменения советской системы, что в СССР и странах ЦВЕ оказалось невозможно в силу социально-политических причин»41.

Итак, оказывается «ловушка XX века» для советской модели социализма состояла не в отсутствии «индустриализма», а «постиндустриализма», но тогда зачем же говорить об одной и той же «ловушке XX века», породившей реальный социализм и погубившей его? Вообще эти рассуждения мне во многом напомнили слова его коллеги Колганова, который утверждал, что без постиндустриальной модернизации нельзя перейти к подлинному социализму. Как не странно, но здесь я опять вижу проявление тяжелой и жесткой руки технологического детерминизма, которая никак не может отпустить наших экономистов, испытавших на себе влиянии советского «истмата». Не устаю повторять: историю делают живые люди, классы, партии, различные политические и национальные движения. «Ловушка» истории - это не фатум: ее всегда можно избежать, обойти, изменить с помощью правильной политики, как это сделал Ленин, решительно перейдя от «военного коммунизма» к НЭПу.

Вообще, мне кажется, что понятие «ловушка» применительно к целостному историческому процессу не очень продуктивно: оно, на мой взгляд, скорее подходит к оценке поведения отдельных личностей, но не таких больших общностей как классы, государства, нации и т. п. Я думаю, автор это понимает, когда, например, говорит о «социально - политических причинах» падения СССР и «прогрессивных ростках» новой социалистической системы, когда показывает, нелинейный «процесс перехода от эпохи отчуждения к «царству свободы» (коммунизму), включающий «в себя революции и контрреволюции», «социальные реформы и контрреформы», «волны прогресса и спада различных социальных и собственно социалистических движений» в мире42.

Вот, как он конкретизирует эти явления и процессы применительно к советской системе «мутантного социализма». Ему «были свойственны мощные (хотя и глубинные, подспудные) противоречия: на одном полюсе - раковая опухоль бюрократизма, на другом - собственно социалистические элементы (ростки «живого творчества народа»), содержащие потенциал эволюции в направлении, способном дать адекватный ответ на вызов новых проблем XX века. Но постепенно последние были задавлены раком бюрократизма. В результате мутантный социализм не смог развиваться именно в этих, благоприятных для генезиса ростков царства свободы, условиях - условиях НТР, обострения глобальных проблем и т. п., бросавших все больший вызов со стороны общечеловеческих ценностей и норм миру отчуждения. Ответить на эти вызовы жесткий мутантный социализм не смог. Как следствие, он захирел («застой») и вполз в кризис»43. Несмотря на такой пессимистический финал, автор считает, что «мутантный социализм» как «первую попытку «прорыва» к коммунизму», следует всесторонне изучать. По его мнению, одинаково плохо закрывать глаза как на трагедии и неудачи прошлого, так и предавать «забвению» героическую борьбу наших отцов и дедов за социализм. С моей точки зрения, такую диалектику подхода к пониманию природы СССР можно только приветствовать.

Соглашаясь с либеральными критиками в том, что «реальный социализм» оказался неподготовленным к глобальному обществу знаний, Бузгалин в тоже время принципиально не согласен с теми, кто считает, что из «тупика советской модели был лишь один выход к капитализму»44. (См.: соответствующие рассуждения Колганова). Аналогичные идеи он раскрывает также в другой главе книги под названием: «Реальный социализм»45 в СССР: уроки кризиса». В частности, в ней названы те уроки, без которых невозможно понять наше советское прошлое и наметить реальные пути движения России в будущее.

К сожалению, рамки настоящей рецензии не дают возможность подробно на них остановится, поэтому ограничусь лишь самым общим их перечислением и кратким пояснением. По мнению Бузгалина, в экономической сфере Советскому союзу удалось, с одной стороны, создать постиндустриальный уклад, адекватный материальной базе социализма и более прогрессивный, чем создавали в то время страны индустриального капитализма. Это было связано с небывалым ранее развитием советской науки, появившимися высокими технологиями, всеобщим образованием и др. прогрессивными явлениями, позволившими советской стране впервые в истории человечества начать освоение космоса. В тоже время СССР продолжал отставать от буржуазного Запада по развитию сельского хозяйства, производству предметов массового спроса, жилищному строительству, качеству бытового обслуживания и т. д. Отсюда автор делает вывод: обществу, решившему строить социализм, наряду с развитием индустриального сектора «необходим скачок в постиндустриальную сферу», т. е. надо «опережать не отставая». Для достижения этой стратегической цели следует правильно решить вопросы о соотношении плана и рынка, об оптимальном сочетании различных форм собственности и т. д.

Как известно, еще в годы НЭПа наряду с функционированием рынка, возникло сознательное и долгосрочное планирование развития различных областей народного хозяйства, включая сюда энергетику, промышленность, образование, науку и культуру. Все это позволило быстро залечить раны военного времени и в перспективе догнать самые передовые страны капиталистического мира. Однако, со временем, особенно в годы правления Сталина государственное планирование обрело жесткие директивные формы, рынок был свернут, усилился властный бюрократизм и внеэкономическое подчинение работников. Это привело к неравномерности развития различных отраслей хозяйства, уравниловке в заработной плате, огромному дефициту потребительских товаров и т. д. В итоге исторический опыт использования плана и рынка в СССР показал, что соотношение этих методов ведения хозяйства должно быть всегда научно сбалансировано. Дело в том, что абсолютизация плановых начал нередко порождает бюрократизм, формализм и отчуждение власти, а абсолютизация рыночных отношений приводит к социальной поляризации, товарно-денежному фетишизму и потребительству. Выход отсюда следующий: постоянно соблюдать меру в соотношении этих важнейших начал социалистической экономики, развивать демократическое планирование и регулирование, использовать рынок там, где планирование не дает должного эффекта. По мнению некоторых ученых, наиболее оптимально такое планирование, в котором рынок выступает его обратной связью.

Что касается собственности, то опыт СССР показал, во-первых, принципиальную возможность экономического развития большой страны без обращения к частной собственности. Во-вторых, что использование государственной собственности может ликвидировать безработицу, обеспечить обороноспособность страны, дать необходимые социальные гарантии каждому человеку, включая бесплатные медицину и образование, право на труд и его регулярную оплату и т. д. В тоже время, этот же опыт показал, что сосредоточение государственной собственности в руках только правящей бюрократии порождает отчуждение трудящихся от власти, способствует развитию патернализма и иждивенчества, мешает развитию самоуправления трудящихся, без чего социализм теряет свою специфику. Не случайно утрата способности трудящихся «самостоятельно решать общественные проблемы», «защищать свои интересы» во многом объясняет их пассивное поведение во время развала СССР, равнодушное отношение к либеральной политике «шоковой терапии» и варварской приватизации начала 1990-х гг.

Из этих во многом верных суждений и оценок, автор, на мой взгляд, сделал несколько поспешный вывод о том, что «государственно - бюрократическая собственность - это не социализм», а обратная сторона частной собственности, или, говоря словами Маркса, «всеобщая частная собственность». Это утверждение в последнее время стало трюизмом. В этой связи, хочу напомнить: во-первых, Маркс называл бюрократическую госсобственность «всеобщей частной собственностью» в условиях существования сугубо буржуазного общества. Во-вторых, конечно, бюрократизация госсобственности не приближает, а отдаляет общество от социализма. В тоже время, в условиях перехода к социализму без государственной собственности и бюрократии не обойтись46. Здесь, для эффективного функционирования госсобственности и полезной роли бюрократии нужен лишь строгий и постоянный контроль за ними со стороны трудящихся, к чему и призывал Ленин в своих «Очередных задачах советской власти».

Интересны суждения Бузгалина о так называемой «интеллектуальной собственности». Вслед за философом В. Межуевым, он считает, что большинство таких культурных феноменов, как известные правила арифметики, научные идеи и теории, литературные произведения, плоды изобразительного искусства есть по своей природе «неограниченные блага» и, следовательно, должны быть объектами всеобщей собственности, т. е. «собственности каждого на все». Она, по его мнению, есть коммунистическая составляющая социалистических отношений. Ее роль резко возрастает в условиях становления «царства свободы», когда на первый план выходит творческая деятельность «ученого и педагога, художника и врача, инженера и креативного рабочего...»47. Отсюда вывод автора: в условиях реального социализма должно происходить постепенное «вытеснение частной интеллектуальной собственности и развитие всеобщей»48. Добавлю от себя: этот процесс возможен лишь по мере устранения товарно-денежных отношений в обществе. Как показывает история СССР преждевременные попытки форсирования похожего процесса (например, во время политики «военного коммунизма»), могут только навредить реальному продвижению социалистического общества к коммунизму. С другой стороны, что такое «всеобщая собственность»? Очевидно это собственность всех вместе и каждого в отдельности, но такая собственность, на самом деле превращается в свою противоположность и перестает быть собственностью, вообще. Коммунизм и собственность, на мой взгляд, вещи несовместимые.

Однако вернемся к тексту Бузгалина. После анализа экономической сферы он рассматривает сферу социальных, политических и духовных отношений в СССР, извлекая из них соответствующие уроки. Обобщая можно сказать, что и в этих сферах советского общества проявлялись и боролись друг с другом две противоположные тенденции, ведущие к социализму и препятствующие ему. С одной стороны, это рожденное Октябрем стремление советских людей к социальному равенству, солидарности и общему благу, увлеченность романтикой неизведанного, постоянная тяга к просвещению и образованию. У этих людей всегда сохранялась память о Советах как подлинно демократической власти трудящихся. Она в периоды истории, связанные с Октябрем, решениями XX съезда и перестройкой, подкреплялась на практике непосредственным участием граждан в различных формах социального и культурного творчества, местного и производственного самоуправления, освоением и отстаиванием в общественной жизни ценностей высокой культуры, идеалов социализма и интернационализма.

В тоже время, советские люди видели постепенное разложение и перерождение советской и партийной номенклатуры, пользующейся огромными и незаслуженными привилегиями, распространением в ее среде ценностей потребительства, индивидуализма и карьеризма. В последние годы существования советской страны особенно бросались в глаза безыдейность и двоедушие представителей правящей государственной и партийной номенклатуры, использование ею двойных стандартов и правил поведения (одни - для «верхов», другие - для «низов»). Отказавшись на деле от официально провозглашенной коммунистической идеологии, номенклатура, в конечном итоге, обменяла государственную власть на частную собственность и капитал. Это стало возможным тогда, когда заручившись поддержкой руководства западных стран, советская бюрократия произвела политический переворот в стране, в результате которого были ликвидирована Советская власть, окончательно преданы интересы трудящихся, и полностью реставрированы буржуазные отношения.

Как же такое могло случиться? Думаю, дело в том, что силы, отстаивающие стратегию демократического обновления советского социализма, не сумели ее полностью реализовать. Левые партии и движения оказались раздроблены. Часть из них вообще не понимала, что происходит в реальности (например, многие коммунисты голосовали за ратификацию Беловежских соглашений, распустивших СССР). В итоге, все они оказались бессильны против реставрации капиталистических отношений в стране. Их поражение стало фактом истории. Таким образом, социалистический эксперимент, начавшийся в Октября 1917 года, трагически завершился.

Сегодня многие граждане России, столкнувшись с пришествием олигархического капитализма, испытывают невиданные ранее жизненные перегрузки. Они связаны с падением их уровня жизни, возникновением уже давно забытой безработицы, постоянным повышением цен на коммунальные услуги и продукты первой необходимости, появлением богатых и бедных, ликвидацией многих социальных гарантий, ростом детской беспризорности, разросшейся наркоманией и алкоголизмом, разгулом преступности, всепроникающей коррупцией во властных структурах, взаимной отчужденностью людей, их идеологической и нравственной аномией.

Появление названных фактов в «новой» России есть своеобразный урок всем левым силам, который, к сожалению, ими пока не осознан до конца. Вместе с тем, только всесторонне поняв и осознав трудный и противоречивый опыт рождения, становления и падения реального социализма в СССР, можно увидеть новые пути его возрождения в России и мире. Таков общий вывод, который делает Бузгалин на основе своих теоретических рассуждений в книге.

Близки к позиции Бузгалина точки зрения двух западных ученых: американского профессора Давида М. Котца и немецкого историка Бруно Малова. Они не только видят в СССР реальную попытку создания альтернативной социалистической системы, впервые в истории бросивший «полномасштабный вызов» системе капитализма, но и конкретно показывают, что нужно понять и что необходимо сделать сторонникам левой идеи в XXI веке, чтобы не повторять ошибки создания реального социализма в СССР.

Так, Давид Котц уверен, что советская система базировалась на некоторых из ключевых институтов, без которых невозможно практически осуществить идею социализма. К ним он относит, прежде всего, «государственное владение предприятиями, экономическое планирование и производство ради непосредственного использования продукции, а не ради прибыли»49. Наряду с этим он отмечает, что СССР имел и ряд черт, которые не вписывались в классические представления о социализме. К ним он относит появление привилегированной бюрократической элиты, репрессивную деятельность государства против собственного народа, наличие авторитарных отношений на производстве, строгий контроль административной системы над частной жизнью людей. По его мнению, попытка М. Горбачева реформировать такую систему путем устранения ее репрессивных и несоциалистических сторон, оказалась неудачной. В итоге она «прекратила свое существование и была реинтегрирована в капиталистическую систему»50.

Как известно, по мнению, многих западных ученых (как правило, либералов) и соответствующих средств массовой информацией, сам факт исчезновения СССР свидетельствует о нежизненности или утопичности самой эгалитарной идеи социализма. Иное мнение у Д. Котца. Он считает подобные трактовки гибели СССР не выдерживают критики и не подтверждаются историческими документами и фактами. На самом деле, по его мнению, советская система, особенно в экономической сфере, была до самого конца достаточно жизнеспособной. Так, в конце 1980 гг. выпуск продукции не только не снижался, но даже медленно нарастал. И только в 1990-1991 гг. в связи с отменой централизованного планирования и с объявлением грядущей приватизации государственных активов и рядом других факторов, произошел спад в экономике. С его точки зрения, «советская плановая экономика не «рухнула», а была демонтирована политическими решениями»51. Этому способствовали, в частности непродуманные решения центральной власти (в частности, закон «О государственном предприятии»), породившие неконтролируемый рост денежных доходов населения, планируемая приватизация госпредприятий, заявление Б. Ельцина о суверенитете России и ее фактическом неподчинению союзному центру и др. Он считает, что благодаря именно этим факторам линия «прокапиталистической коалиции взяла верх над социалистическими реформаторами», стремившихся осуществить превращение «государственного социализма в демократический»52.

Д. Котц уверен, что точные представления о недостатках советской системы, способствующие ее падению, с другой стороны, могут подсказать реальные пути, ведущие к грядущему социализму XXI века. Знание их даст в будущем возможность завершить на практике незавершенную перестройкой стратегию движения российского общества к демократическому социализму. В этой связи, автор выступает оппонентом тех критиков, которые доказывают, что советская система государственного социализма была нереформируема. (Курсив мой - Б.С.). По его мнению, при более благоприятных временных и политических условиях, демократическое реформирование советской системы могло бы успешно завершиться.

При этом Д. Котц выделяет три взаимосвязанных изъяна советской системы. «Во-первых, в противоположность ее притязаниям на то, чтобы быть государством рабочих, она управлялась привилегированной элитой. Во-вторых, государство, посредством которого эта элита правила, было авторитарным, оно отказывало населению в гражданских правах и свободах. В-третьих, как политические, так и экономические институты были крайне централизованными и иерархическими, все важные решения в них принимались в центре небольшой группой высших должностных лиц, в то время как остальное население, как предполагалось, «должно было просто выполнять их указания»53.

Можно спорить о том, насколько формулировка двух первых изъянов советской системы полностью соответствуют реальной действительности: не всегда советская элита была привилегированной (например, при Ленине), были в истории и демократические периоды развития (мы их уже называли). Однако бесспорно то, что со временем советское государство переродилось, став полностью бюрократическим и иерархическим, что привело его на практике к отчуждению от народа и, как следствие, к падению СССР. Прав автор, когда говорит: «В целом в советской системе отсутствовали институты, через которые люди, - в роли потребителей, производителей, членов сообществ, - могли бы участвовать в принятии решений, касающихся производства и распределения. В ней было экономическое планирование по форме - но не было важнейшей сути планирования»54, связанного с участием в нем самих граждан общества.

Сделав данное обобщение, Д. Котц из названных выше трех основных изъянов выводит соответствующие три основные урока для социалистической системы будущего. Это, прежде всего, создание «демократического государства», в котором «должны соблюдаться личные права граждан». Это использование в управлении вместо централизации и иерархии альтернативных институтов. Наконец, это наличие институтов, «предотвращающих формирование привилегированной и доминирующей элиты»55.

Обращаясь к историческому опыту перестройки, автор признает, что тогда удалось вплотную подойти к созданию демократического государства, введя свободные и альтернативные выборы, конкуренцию политических организаций, принять законы о независимости судебной власти и СМИ. Вместе с тем, и тогда, по его мнению, сохранялась однопартийная система, которая «не может служить элементом демократии», ибо, в принципе, не имеет возможности представлять интересы всех граждан общества. Исходя из сказанного, автор ищет реальные средства, способствующие демократизации будущей системы социалистического общества, и находит их в трактовке идей рыночного и самоуправленческого социализмов. В первом случае, с его точки зрения, демократия будет осуществляться путем конкуренции отдельных предприятий, а не «представителями центрального планирующего органа», во втором случае осуществится «демократическое, или партисипативное, планирование, где составление планов передается местным и региональным органам власти, оставляя центру роль координатора экономической деятельности. И в первом, и во втором случае принятие решений невозможно без прямого участия самих работников. Не допускается здесь и концентрация частной собственности в одних руках, что исключает главный «источник господства элиты»56.

Надо отдать должное Д. Котцу. Осмысливая различные варианты демократического социализма, он самокритически признает, что только «позитивный исторический образец успешного демократического социализма» может стать критерием истины. Такового пока история не знает, но его следует добиваться в жизни, исходя из того, что в лице советской системы потерпела поражение «искаженная версия социализма, а не социализм как таковой»57.

Фактически с этим выводом солидарен и другой иностранный автор рассматриваемой книги Бруно Малов, написавший главу под названием «Двадцать лет спустя: уроки и вызовы социализму XXI века». Во-первых, для данного автора является очевидным факт, что «Октябрьская революция изменила мир, и многие достижения советского периода оказались прорывом для прогресса всей человеческой цивилизации»58. Во-вторых, по его мнению, осмысление этого периода не должно идти по методу бухгалтерского баланса - плюсы-минусы, или по принципу «с одной стороны - с другой стороны»59. Он уверен, что здесь есть «определяющая сторона, связанная с жизнью целых поколений», и это сторона, насколько я понял, означает доминирование в советском обществе социалистической тенденции. Наконец, в-третьих, в оценке советской системы нельзя ограничиваться только теоретическим разбором без учета человеческого фактора. Учет такого фактора в советской истории - отличительный признак краткой, но емкой главы автора, чего, на мой взгляд, не всегда присуще его коллегам по книге.

Прежде всего, Б. Малов считает, что большевики, выдержав испытание царскими тюрьмами, революционной борьбой, неисчислимыми трудностями гражданской войны, не смогли выдержать испытание временем и властью. Спустя более 70-ти лет после революции выяснилось, что они потеряли доверие трудящихся масс, что сразу приблизило падение их собственной власти. Он цитирует Ленина, который предупреждал: «Ничто не может так навредить нашей революции как мы сами». Советскую власть не удалось победить ни в гражданской войне, ни через интервенцию, ни в Великой Отечественной войне против немецких фашистских агрессоров. Более того, решающий вклад Советского Союза в победе над фашизмом спас человеческую цивилизацию»60. Тем не менее, он не устоял перед внутренними и внешними антисоциалистическими силами. В итоге мы стали свидетелями «исторического регресса, реванша реакционных сил», разрушивших СССР.

Автор задается вопросом, почему так случилось? И говорит, что ответ на этот вопрос надо начинать не столько с выяснения экономических и узко политических причин, хотя это тоже важно, а с того, каким было «обращение с марксизмом-ленинизмом, опытом мирового революционного движения и социалистических стран?»61. По его мнению, все дело в том, что на практике произошел «отход от коренных положений, Маркса, Энгельса, Ленина. Этот отход не может быть оправдан одними историческими условиями, которые классики не могли предвидеть. Нарушены... были на практике многие азы политэкономии, исторического материализма, научного социализма»62. Мало того, автор считает, что марксистское учение со временем превратилось в своего рода «вероисповедание», в начетничество и жонглирование цитатами, а исторические закономерности были сведены к своеобразному автоматизму общественного развития. Что касается диалектики - этой живой души марксизма, то руководство советской страны ее практически игнорировало, не замечая или обходя реальные противоречия социалистического строительства. Автор уверен, что без учета этого негативного опыта СССР, нельзя решить современные задачи, связанные с поиском реальных альтернатив современному капиталистическому миру.

Б. Малов призывает современных левых учиться науке строительства социализма у Ленина. Прежде всего, его умению слышать голос масс, знать их насущные потребности, отталкиваться в политике от их практического опыта, а не провозглашать абстрактные идеи или готовые схемы. Здесь он в пример приводит осуществление ленинской политики НЭПа, которая была основана на учете практического опыта масс. Особенно автор ценит у Ленина его творческий, осторожный и самокритический подход к строительству нового общества. В частности, предупреждение последнего о ненужном забегании вперед в деле создания социализма, об осторожном и внимательном отношении к крестьянству. По Ленину, в отношении с крестьянством необходимо использовать не общие лозунги и призывы, а «силу примера», учитывать его житейский опыт, особенно взвешено подходить к преобразованию частной собственности, соблюдать принцип добровольности в деле кооперации и создания коллективных хозяйств, в экономических вопросах вообще отказаться от принципа насилия. Именно эти ленинские идеи позднее были полностью проигнорированы Сталиным, что породило «серьезные деформации и большие жертвы в ходе индустриализации и коллективизации»63.

По мнению автора, и после смерти Сталина в руководстве страной допускались грубейшие ошибки. Так, не были осознаны существенные деформации советской системы, связанные с уравниловкой, волюнтаризмом, развитием теневой экономики и др. В итоге руководство страны проспало возникшее отчуждение трудящихся от собственности и производства, проигнорировало серьезные изменения в политической системе, связанные с бюрократическим перерождением правящей партии и государства. Все это способствовало будущему крушению СССР. Вместе с тем, на взгляд автора «фатальной неизбежности разрушения социалистической системы», не было. Ее можно было избежать, если бы на XX съезде КПСС, партийное руководство не ограничилось «разоблачением культа личности» и общим призывом «к возврату к ленинским принципам партийной и общественной жизни». По мнению автора, этот съезд «оказался незавершенной симфонией»64. После него также были допущены политические и идеологические ошибки: например, нельзя было принимать программу строительства коммунизма в условиях незрелого социализма, допускать застойные явления и догматизм в теоретической работе партии и т. д.

По мнению Б. Малова, все сказанное говорит о том, что дело было «не просто в смене руководства, а в коренном изменении принципов функционирования общества»65, его экономического и политического механизма. Подтверждением здесь может служить факт того, что советское руководство не смогло реализовать даже свой правильный лозунг об органическом соединении НТР с достижениями социализма, сделать необходимые выводы из нового характера современной эпохи и быстрого приспособления империализма к новым условиям, изменившим общее соотношение политических сил на мировой арене.

Я считаю недостатком данной главы лишь то, что свой анализ человеческого фактора в функционировании советской системы Б. Малов не довел до конца, т. е. практически ничего не сказал по поводу реальной политической борьбы в СССР и мире, идущей в ходе перестройки советской системы. Хочется надеяться, что это замечание он учтет в других своих исследованиях.

Что касается рассматриваемой главы, то автор ее заканчивает перечнем следующих вызовов, перед которыми оказались левые силы в поисках социализма XXI века. Это, прежде всего, всестороннее осмысление трагического исторического опыта революционного движения в мире. Изучение новых подходов в странах Латинской Америки (и не только) к решению социальных проблем. Необходимость анализа и решения новых глобальных проблем человечества ради спасения мировой цивилизации. Осознание современной специфики главного противоречия между трудом и капиталом. Наконец, создание широких движений, союзов, новых форм и методов их взаимодействия, включая результаты информационной революции в мире.

На этом я заканчиваю данную рецензию. Исхожу из того, что у меня нет никакой возможности проанализировать в рамках одной рецензии все взгляды на природу СССР, содержащиеся в книге. Успокаивает лишь то, что эти взгляды не находятся в прямой противоположности друг с другом. Уверен, что не затронутые данной рецензией тексты будут проанализированы в других рецензиях на эту, большую и уникальную в своем роде, книгу. Во всяком случае, она этого заслуживает.

2. Актуальные проблемы экономической теории

Ниже приводятся выступления автора книги на научном семинаре по проблемам экономической теории марксизма, проведенного в Институте экономики РАН в 2007-2013 гг. Выступления даются в сокращении66.

(Выступление при обсуждении доклада В. Л. Иноземцева по проблемам марксистской теории истории)

В докладе B. Л. Иноземцева дано понимание истории как единого мирового процесса восхождения от низших его форм к высшим. Это, конечно, не заслуга одного докладчика, а, прежде всего, К. Маркса, который впервые посмотрел на историю как на единый процесс «становления человека человеческим трудом», обуславливающий, в конечном счете, все другие явления и формы общественной жизни.

На мой взгляд, задача, которую решал Маркс всю свою жизнь, заключалась в том, что бы показать реальную возможность практического осуществления общества, в котором полностью преодолены все формы социально-экономического, политического и культурного отчуждения, т. е. создания общества реального гуманизма (коммунизма), принципом которого является «свободное развитие каждого как условие свободного развития всех». И своими работами, начиная с ранних философско-экономических рукописей, Манифеста коммунистической партии и кончая главной своей книгой «Капитал», он сумел это осуществить.

По Марксу, капитал при своем функционировании и развитии постоянно сталкивается с объективным противоречием: как совместить частный интерес собственника с технологическим и общественным прогрессом? Особенно наглядным это противоречие становится в условиях появления постиндустриального общества. Если мы мысленно представим себе, с одной стороны, полностью автоматизированное частное производство, а, с другой, освобожденное от него трудовое население, то становится ясно, что в подобных условиях, данное производство функционировать не может. Капиталист должен либо бесплатно отдавать произведенные товары неработающему населению, либо прекращать производство товаров, вообще. И в том, и в другом случае частное производство становится невозможным. Таким образом, стремясь к максимальной прибыли за счет освобождения от живого труда, капитал приходит к собственному отрицанию. Мировые экономические кризисы это хорошо демонстрируют. По настоящему выйти из этого противоречия возможно лишь одним путем - превращением частного производства в общественное.

И такое превращение уже началось в истории, начиная с Октября 1917 года. Дело в том, что в реальной жизни, а не в гипотетической модели будущего, трудящиеся массы никогда не допустят такого состояния, когда они будут полностью вытеснены из материального производства. Задолго до него они берут судьбу в собственные руки и ликвидируют частный характер производства со всеми его негативными последствиями.

По Марксу, капитал есть отчуждение результатов наемного труда, поэтому он исчезает одновременно с исчезновением последнего. Вместе с ними исчезает и деление на необходимый и прибавочный труд, на необходимое и прибавочное время. С этого момента общественное производство развивается уже по совершенно новым законам - законам свободного времени. Что это за законы? Думаю, что они определяются спецификой свободного творческого труда и общественными потребностями. Очевидно, что человечество постепенно идет именно к такой стадии своего исторического развития. Говоря словами Маркса, «крот истории роет в этом направлении». В будущем коммунистическом обществе результаты творческого труда не будут измеряться стоимостью или аналогичными измерителями, характерными для частного производства. Вместе с тем, измерять их придется. Может быть, этим измерителем будет общественно необходимое свободное время, или скорость удовлетворения общественных потребностей, или масштаб общественного признания? Однако, ответить на подобные вопросы может лишь практика будущих поколений.

Я согласен с докладчиком, что логика материалистического понимания истории нередко приходила у Маркса в противоречие с его политическими прогнозами ближайшего будущего, в частности, с возможностью осуществления в некоторых странах социалистической революции. Однако, данные ошибки, не меняют правильности его общего предвидения направленности и характера будущей истории. Дело в том, что капитал в XIX веке только начинал свое поступательное развитие. Сегодня мы это хорошо понимаем. Даже в такой классической капиталистической стране, как Англия времен Маркса, не было создано всех необходимых материальных предпосылок для полного самоотрицания капитала и, следовательно, для социализма. Лишь XX век заложил эти предпосылки, особенно в условиях перехода к постиндустриальному обществу.

Вместе с тем, это не означает, что нужно игнорировать возможность пролетарских революций уже на первых стадиях развития капитализма, подобно тому, как это случилось в России в начале XX века. На мой взгляд, Плеханов был не прав, говоря о преждевременности Октябрьской социалистической революции и доказывая, что «русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма». В споре с ним и меньшевиками оказался прав Ленин, считавший, что раз рабочие взяли власть в свои руки, они обязаны двигаться к социализму, а не возвращать ее обратно буржуазии. По Ленину, революционеры не могут рассчитывать на идеальные условия перехода к новому обществу, на создание всех необходимых предпосылок для него. Социалистические революции совершаются не по заказу ученых и политиков, а являются следствием конкретных исторических условий и реальных стремлений трудящихся масс. Тем не менее, после совершения революции, эти массы будут все-таки вынуждены создавать те материальные и культурные предпосылки социализма, без которых он, как показывает опыт истории, вырождается в псевдосоциализм.

Как можно решать данные проблемы теоретически Ленин обосновал в своих последних работах и выступлениях. А своей политикой НЭПа он показал, как это нужно делать на практике. Нечто подобное сегодня осуществляется в Китае. Только китайские коммунисты пошли гораздо дальше нас в применении идей НЭПа и добились на этом направлении поразительных успехов.

Докладчик поставил вопрос: что делать сегодня левым силам в условиях падения социализма в СССР и в других странах бывшего социалистического лагеря? На мой взгляд, левые должны оставаться левыми в любых исторических условиях, при любых кризисах социалистической политики и идеологии. На чем базируется основная идея левых сил? На отмене наемного характера труда, на ликвидации всех видов социального угнетения и отчуждения, на превращении каждого человека в творческую и свободно развивающуюся личность. Пока эти проблемы не решены, левые должны действовать во всех сферах общественной жизни, отстаивая интересы униженных и бедствующих слоев и классов общества.

В этой связи, продолжает оставаться актуальной традиционная борьба трудящихся против капиталистической эксплуатации во всех ее разнообразных формах, начиная с экономической борьбы и кончая политической и идейной. Левые должны организовывать и возглавлять такую борьбу не только в национальных, но и в глобальных масштабах, не только среди рабочих, но и постоянно растущих отрядов интеллигенции. Нельзя забывать, что наемным трудом сегодня охвачено абсолютное большинство деятельной части населения в развитых странах.

Маркс в «Капитале» показал, как могут преодолеваться противоположности между наемным трудом и капиталом. Одним из таких путей он считал акционирование капитала, когда работники становятся его совладельцами. Создание акционерных предприятий он рассматривал как «преодоление капитала в рамках капитала». В этой связи, я считаю, что одной из конкретных задач левых сил может быть борьба за создание предприятий с собственностью работников на основе передаче работникам контрольного пакета акций. Создание таких предприятий уже идет полным ходом в развитых странах (США, Германии, Испании, Италии и др.).

Другой важнейшей задачей является преодоление социального отчуждения наемного труда в сферах нетрадиционных видов производства: информации, бытового обслуживания, культуры и т. д. Однако, только с социализма начинается реальное уничтожение наемного труда и связанное с ним социальное отчуждение работников. Как известно, наемный труд и социальное отчуждение существуют всюду, где есть частная собственность, где распространены интенсивные методы работы, где нарушаются трудовые договоры, где эксплуатируются не только физические, но и творческие возможности человека. В этом смысле труд программистов, инженеров, работников культуры тоже может быть отчужденным трудом. Как вы знаете, сегодня бастуют сценаристы и киноактеры в Голливуде. Все эти факты есть проявление новейшего типа эксплуатации творческого интеллектуального труда.

В заключение я хочу коснуться дискуссионной проблемы создания социализма в отдельно взятой стране. Как известно, социализм мыслился Марксом и Энгельсом как всемирно-историческое явление. В своих ранних работах они допускали возможность мировой революции одновременно в нескольких развитых странах. Однако, после того, как началось неравномерное развитие капиталистического производства, стало ясно, что социалистические революции могут возникнуть либо отдельно взятой стране, либо в ряде стран, причем стран среднеразвитых. Впервые об этом написал Ленин и его взгляд полностью подтвердился в 1917 году в России и позднее в других странах мира.

Понятно, что из возможности социалистической революции в отдельно взятой стране с неизбежностью вытекала и проблема создания в ней социализма. Это противоречило прежней классической марксистской теории, говорящей о нерыночной природе социализма. В этой связи Ленин выдвигает новаторскую идею переходного периода, объясняющую возможность построения социализма первоначально в национальном масштабе, а затем, после революции в развитых странах, создания его в мировом. Однако революция в развитых странах не происходила. Это потребовало пересмотра прежней теории и ответа на вопрос, каким может быть социализм в рамках отдельной страны или ряда стран. На мой взгляд, ответ здесь мог быть только один: надо критически отнестись к классической теории марксизма и перенести идею переходности также на создающееся социалистическое общество, т. е. надо перестать отождествлять его с коммунизмом, который предполагает для своего становления совершенно иную материальную базу, и, по определению, не может быть сугубо национальным явлением. Маркс был прав, когда говорил о длительном периоде изживания «родимых пятен» капитализма на первой фазе коммунистической формации. И это было, на наш взгляд, обусловлено не только внутренними, но и внешними условиями существования нового общества.

На самом деле, если социалистический прорыв происходит в одной стране, а весь мир остается капиталистическим, то спрашивается возможно ли создание социалистического общества, которое бы не испытывало влияния мирового окружения? Ясно, что такое невозможно. Если в мире господствует рыночные отношения, то они не могут не влиять на экономику социалистического государства. Но если социализм в одной стране нельзя изолировать от мирового рынка, то необходимо, чтобы он полностью им овладел. Уже отсюда следует, что социализм в отдельно взятой стране может быть только рыночным. Спасибо за внимание.

(Выступление при обсуждении проблемы: «Теория стоимости: трудовая, полезностная или их синтез». Докладчики В. А. Медведев, А.Д. Некипелов, Л. А. Абалкин)

Я - не политэконом, но как все думающие люди читал К. Маркса и даже написал небольшую книгу о нем. В связи с этим, у меня есть ряд соображений, которые могут вас натолкнуть на некоторые нестандартные мысли по поводу обсуждаемой темы, хотя, впрочем, могут и не натолкнуть.

Леонид Иванович Абалкин говорил, что самая предельная абстракция у Маркса в анализе буржуазной политэкономии - это стоимость. Я бы сказал, что это не совсем так. На мой взгляд, такой предельной абстракцией в теории Маркса является все-таки труд. И обсуждать проблему стоимости вне анализа труда и его двойственного характера, мне кажется, не совсем верно. Как известно, стоимость товара определяется общественно необходимым количеством труда, следовательно труд более высокая абстракция чем стоимость.

Труд вообще есть своеобразная субстанция человеческой истории, ее глубинная причина. Маркс видел суть истории в «становлении человека человеческим трудом». Как это следует понимать? Дело в том, что труд проявляется как двоякое отношение: человека к природе, и человека к человеку. Благодаря первому отношению происходит обмен веществ и энергии с природой, то есть производится и воспроизводится человеческая жизнь, благодаря второму отношению происходит обмен между людьми, складываются общественные отношения, общественная жизнь человека. Первое отношение определяет второе. Чем более универсальны отношения человека с природой, тем более совершенны его общественные отношения. В этой связи, думаю, что противопоставление трудовой теории стоимости Маркса и теории предельной полезности не совсем корректно. Они исходят из разных предпосылок: в основе теории Маркса лежит труд как объективное явление, без которого невозможна человеческая жизнь. В основе теории предельной полезности лежит субъективное представление людей о ценности товара, его редкости и т. д.

Теперь несколько слов о двойственном характере труда, заключенным в товаре. Это было открытие Маркса, сделанное на основе диалектики. Здесь говорили о философии, что она «не наука», или «полунаука». Но ведь Маркс пользовался именно философскими категориями, анализируя понятие «труд». Философия или диалектика у него работала как наука. Говоря проще, Маркс рассмотрел труд с его качественной и количественной стороны. Эти две стороны и составили то, что называют двойственным характером труда.

Напомню, по Марксу, полезность товара, его качество определяется конкретным характером труда, т. е. его способностью удовлетворять человеческую потребность. Отсюда же потребительная стоимость товара. Но откуда возникает меновая стоимость? Чем она определяется? Маркс показал, что возможность обмена товаров связана с абстрактным трудом, т. е. с затратой человеческой энергии вообще. Маркс называет ее «затратой» рабочей силы «безотносительно к форме этой затраты», или «сгустком лишенного различий человеческого труда»67. Именно этот «сгусток» труда, не имеющий «различий», и есть количественная сторона труда, абстрагированная от его качественной стороны. Меновая стоимость товара прямо вытекает из такого абстрактного труда, позволяя сравнивать друг с другом, казалось, качественно несравнимые вещи: сюртук с пшеницей, розы с мороженным, апельсины с танками, и т. д. Деньги как эквивалент товара связаны именно с этой количественной стороной труда. Величина прибавочной стоимости также зависит от количества абстрактного труда. Без него нельзя понять и механизм получения прибавочной стоимости.

В общественных отношениях, основанных на частной собственности и рынке конкретный труд подчинен абстрактному, потребительная стоимость меновой. В обществе, основанном на общественной собственности и плановом регулировании экономики, напротив, доминирующим становится конкретный труд и потребительная стоимость.

В последнее время, в литературе существует противопоставление творческого или всеобщего труда труду абстрактному, под которым подразумевается физический труд рабочего. На мой взгляд, такое противопоставление ложно. Творческий труд противостоит нетворческому, а всеобщий - частному, в отдельных случаях, частичному. Материальное и духовное богатство человечества создавалось и создается до сих пор, как физическим, так и умственным трудом, как творческим, так и нетворческим.

В этой аудитории не раз затрагивалась проблема соотношения сложного и простого труда. Сводится ли сложный квалифицированный труд к простому? Все дело в том, как понимать сложный и простой труд. Когда Маркс говорил о сведении сложного труда к простому, он имел в виду капиталистическое производство, которое основано на категории «рабочее время». Эта категория позволяет сводить любой сложный труд к простому. В этом случае сложный труд будет суммой простых видов труда. Вместе с тем, Маркс считал, что в будущем, когда исчезнет рабочее время, и на его смену придет свободное время, такое сведение будет невозможно и не нужно. Труд, осуществляющийся по законам свободного времени - это, прежде всего творческий труд, труд как потребность здорового организма. С падением рыночных отношений и исчезновением рабочего времени сведение одного труда к другому будет не нужным делом. В условиях господства свободного времени труд будет взвешиваться не на денежных весах, а на весах общественного признания. Он будет измеряться другими категориями, например, степенью удовлетворения общественных или личных потребностей.

Я поясню эту мысль. В одном из фильмов о Ленине, старый мастер-часовщик на просьбу молодого человека как можно быстрее починить редкие часы отвечает, что это невозможно сделать в принципе: здесь требуются усилия головы, а не просто затрата времени. Любая творческая работа измеряется свободным, а не рабочим временем. Сегодня она остается уделом немногих людей, но со временем она станет доминирующей работой, но это, наверное, будет уже не капиталистическое, а посткапиталистическое общество, которое Маркс отождествлял с обществом реального гуманизма. Социализм здесь выступает переходным обществом.

Творческий интеллектуальный труд, о котором мы сегодня говорим, что он приобретает все большее значение в общественном производстве, как раз подтверждает приближение такого общества. В этой связи разговоры об интеллектуальном капитале для меня не очень понятны: здесь есть противоречие в определении: капитал и интеллект - вещи разные. Интеллект, по сути дела, противоречит капиталу, лежит за его сферой деятельности.

Медведев В. А.:Это всё правильно, свободное время - это великое дело. И значение его возрастает. Но можно ли заменять рабочее время свободным временем? Т. е. можно ли отрицать рабочее время?

Славин Б. Ф.:Я не отрицаю рабочее время. Когда существует относительно неразвитое производство, где существует простой, как правило, физический труд, существует и рабочее время. Сегодня мы работаем, исходя из рабочего времени (6, 7, 8 часов) и оплачивается наш труд, как правило, по затрате рабочего времени. Но кто из нас здесь сидящих ученых сводит свой труд только к этим шести часам? Для любого интеллектуала, за вычетом сна, время работы далеко выходит за рамки формального рабочего времени. Мало того, даже во время сна многие ученые делали нужные открытия. Говорят, что формула бензола была увидена во сне, есть мнение, что и Менделеев сочинил свою таблицу периодических элементов во сне. По сути дела творческий труд не может измеряться только рабочим временем, он совершается за его пределами потому, что требует полной свободы мысли.

Медведев В. А.:Тогда наоборот, рабочее время замещает свободное время. Если формально свободное нерабочее время наполнено творческой деятельностью, это уже значит рабочее время.

Славин Б. Ф.:Это Вам так кажется, а Маркс говорил, что рабочее время исчезает как категория с исчезновением капитала. Рабочее время - это категория капиталистического производства (частично оно сохраняется при социализме). С его исчезновением рабочее время исчезает, заменяясь категорией свободного времени, которая является основой будущего посткапиталистического, или, если хотите, коммунистического общества.

Медведев В. А.:А где товар, а где же стоимость?

Славин Б. Ф.:И стоимости не будет. Товар и стоимость бывают только в рыночном производстве.

Медведев В. А.:Но продукт будет или нет?

Славин Б. Ф.: Продукт - это же не товар. Товар - это продукт, вынесенный на продажу. А такое возможно лишь в условиях современного рыночного общества. С исчезновением рынка товар исчезает.

Об этом же говорит и марксистская категория «богатство». Богатство по Рикардо и Смиту - это совокупность вещей-товаров, которое создается в процессе общественного труда. А Маркс говорит, что подлинным богатством является не совокупность вещей, а совокупность способностей человека, его интеллекта и развитых культурой его чувств. В будущем обществе такое понимание богатства сольется с понятием «производительные силы человека» - важнейшей категорией общественной науки, как и свободное время.

У Маркса был своеобразный метод оценки существующего буржуазного общества. Он смотрел на него с позиций «свободного человеческого общества», или «обобществившегося человечества»68. С этих же позиций он анализировал частнособственнические отношения, писал «Критику политической экономии», т. е. буржуазной экономической науки, которая в превращенном виде описывала капиталистическое общество.

И здесь я хочу немного полемизировать с первым докладчиком насчет робинзонады. А. Д. Некипелов использовал робинзонаду как модель новой российской политэкономии, которую он написал в качестве своего учебника. У него робинзонада является моделью современного буржуазного общества. Маркс, напротив, критикует робинзонаду как метод анализа искажающий суть буржуазного общества. Одновременно у него есть один момент рассуждений, когда он говорит о хозяйстве Робинзона как модели возможного будущего общества. Дело в том, что Робинзон на необитаемом острове пытался планировать производство и распределение продуктов своего труда. По Марксу такая картина может быть только в будущем, когда общество как целое можно будет представить в виде одного гигантского хозяйства коллективного Робинзона. То есть он допускал робинзонаду как метод анализа общества, но понимал ее совершенно противоположно тому, что предлагает А. Д. Некипелов, который вообще отказывается от каких-либо квантитативных величин в общественной науке. Не случайно в своем тексте он говорит о том, что современная общественная наука не оперирует законами, что понятие «закон» в общественной науке исчезает. Нечто подобное на прошлом заседании говорил и Ю. А. Красин, с чем, конечно, невозможно согласиться. В современной общественной науке исчезает не закон, а механистическое представление о нем. Что такое закон? Это повторяющаяся связь явлений, своеобразная тенденция в естественных процессах или общественной жизни, это необходимость, пробивающая себе дорогу через множество случайностей. Без нее невозможна - ни естественная, ни общественная наука. Это первый момент.

Второй момент, о котором я хотел бы сказать, связан с понятием «историзма» в науке. Когда философию начинают противопоставлять науке, то о какой науке идет речь? Как правило, речь идет о такой естественной науке, как механика. Но механика лишена категории «историческое время». У нее нет такого времени, ибо она оперирует вещами, которые не знают развития. Но Маркс всегда говорит о науке, которая учитывает фактор исторического времени, то есть рассматривает явления в их историческом развитии. В этом смысле он считал, что будущее естествознание включит в себя науку о человеке, а наука о человеке - естествознание. Это будет одна наука. Без исторического, или диалектического подхода к действительности невозможно понять ни буржуазную экономику, ни экономику будущего общества. Спасибо.

Медведев В. А: Спасибо, Борис Федорович. Мои реплики вызваны желанием найти более общий язык с философской точкой зрения.

(Выступление при обсуждении докладов С. С. Дзарасова, А. Б. Вебера, Л. В. Никифорова по проблеме: «Теория прибавочной стоимости и современность»)

С точки зрения марксистского мировоззрения как целого узкая специализация в обществознании не всегда полезна для решения общих, а точнее, глобальных проблем. Но именно эти проблемы сегодня вышли на первый план в социально-экономическом развитии человеческого сообщества.

В этой связи, несколько слов об актуальном характере марксизма. Все выступающие, по сути дела, говорили об одно и том же, а именно, что современная действительность требует несколько иного взгляда на Маркса и на его учение, чем в прошлом. Одновременно была высказана мысль, что у Маркса имеется ряд непреходящих фундаментальных идей, которые сегодня не менее актуальны, чем вчера. С этим, я полностью согласен. Со своей стороны считаю, что многие научные идеи Маркса, особенно имеющие отношение к будущему, пока у нас мало разработаны и с некоторых пор, вообще, не являются объектом исследования. Таковы, например, проблема общественного идеала Маркса, идея самоотрицания капитала в теории и на практике, роль интеллектуальной, творческой деятельности в производстве, проблема интернационализации мирового хозяйства и др.

Солтан Сафарбиевич прав, доказывая, что мы не можем подходить к анализу современной действительности, не замечая принципиальных социально-экономических различий и противоречий между странами Юга и Севера, Востока и Запада. Истина не будет полной, если мы будем исходить из действительности только развитых стран и на этой основе анализировать, например, социально-экономические отношения в странах Африки. В то же время мы должны исходить из того, что существует мировой рынок и связанная с ним эксплуатация одной части мира другой частью. В этом отношении, на мой взгляд, марксова теория прибавочной стоимости сегодня хорошо работает в глобальном масштабе.

Права была Роза Люксембург (и не только она), утверждая, что при капитализме происходит эксплуатация развитыми странами неразвитых. На самом деле, около одного миллиарда человек в мире сегодня живет примерно на один доллар в день, то есть менее 30 долларов в месяц. В то же время, если возьмем развитые страны, средний рабочий на Западе получает от 3-х до 5-ти тысяч и более долларов в месяц. Сравните 30 долларов и 3 тысячи - это разница в несколько порядков. За счет чего она существует? Думаю, что за счет прямой эксплуатации неразвитых стран Юга со стороны развитых стран Севера. Иногда вопрос ставится так: всегда ли различие в жизненном уровне Юга и Севера происходит за счет эксплуатации? Нет, конечно: нельзя сбрасывать со счетов географические и историко-культурные различия стран и народов. Но то, что эксплуатация здесь существует, это очевидно.

Некоторые экономисты и историки (В. Иноземцев, Г. Попов, Б. Орлов и др.) считают, что народы неразвитых стран сами виноваты в собственной отсталости. Думаю, этот тезис не учитывает современного мирового разделения труда и связанного с ним, мягко говоря, неэквивалетного обмена между различными странами и народами. При этом глобализация мирового хозяйстве резко увеличила эту неэквивалетность. Товары постоянно идут с Севера на Юг и с Юга на Север. В одном случае в виде дорогих потребительских товаров, в другом, в виде дешевого сырья. То же самое относится к неэквивалентности обмена рабочей силой: дешевая рабочая сила на Юге и Востоке и дорогая на Севере и Западе. Даже в рамках Европейского союза мы видим это различие, когда отсталые и грязные виды производства перемещаются с Запада на Восток только потому, что на Востоке более дешевая рабочая сила.

Что же происходит в самих развитых странах, вступивших в постиндустриальную эпоху? Слова Маркса о том, что развитые страны показывают неразвитым их будущее, требует своего переосмысления в условиях непрерывной технологической революции и появления новых организационных и экономических форм в современном хозяйстве. Я полностью согласен с тем, о чем здесь говорил академик Л. Абалкин, отмечая подобные явления в развитии современного капитализма. С моей точки зрения, они перекликаются с теми явлениями, которые Маркс в «Капитале» назвал «отрицанием капитализма в рамках капитализма». Он, в частности, обсуждал тогда проблему акционерного капитала, при котором работники промышленных предприятий становятся их собственниками. Как известно, сегодня акционирование капитала стало мощной тенденцией. Только в США по программе ИСОП работают более 11 миллионов человек. Подобные явления существуют и в других странах: Мондрагонское объединение кооперативов в Испании, строительные кооперативы в Италии, и т. д. У нас до недавнего времени также было около 50 подобных «народных предприятий», но они, к сожалению, постепенно исчезают: их скупают различные мафиозные структуры, да и российское правительство, находящееся под влиянием неолиберальных догм, их не очень жалует.

Возникает интересный теоретический вопрос: есть ли на акционерных предприятиях эксплуатация, или нет? На мой взгляд, есть, если мы их рассматриваем в более широком контексте, учитывающем конкуренцию с другими предприятиями, в том числе частного характера. Однако внутри отдельного акционерного предприятия, особенно со 100 процентной собственностью работников, она исчезает: здесь капитал перестает противостоять наемному труду.

Еще одну мысль я хотел бы зафиксировать. Здесь А. Вебер уже частично коснулся этого вопроса. Можем ли мы представить сегодня, исходя из развития технологической революции, полную автоматизацию производства? Теоретически можем. Но с какими противоречиями мы тогда столкнемся? Если допустить такую возможность возникает ряд парадоксов. Первый из них связан с излишней рабочей силой, которая высвобождается в ходе автоматизации и роботизации производства. Куда эта рабочая сила должна деваться. Переводить всех на пособие по безработице нерационально, да и невозможно в принципе. В сфере бытового обслуживания, использующего автоматы и роботы также нет свободных мест. Невольно приходишь к выводу, что полная автоматизация и роботизация производства противоречит капиталистическим отношениям. Можем ли мы допустить, хотя бы мысленно, реализацию такой модели, которая будет сохранять, с одной стороны, частнособственнические отношения, с другой - всеобщее автоматизированное производство? Думаю, нет. В этом случае становится неразрешимыми проблемы сбыта товаров, проблема занятости, проблема прибыльности производства и т. д., и т. п. Однако практика движется в этом направлении: физическая и нетворческая рабочая сила все больше заменяется автоматами и робототехникой. Напомню, что еще Маркс в подготовительных рукописях к «Капиталу» говорил о том, что со временем механизация производства с необходимостью должна дойти до степени автоматизации.

Говорят, что абсолютная автоматизация производства, в принципе, невозможна. Согласен: всегда будут нужны люди, которые конструируют, налаживают и управляют автоматическим производством. Но это, как говорится, техническая сторона дела: она, видимо, будет всегда. Что касается господствующих буржуазных отношений, то всеобщая автоматизация требует их радикального изменения. Я имею ввиду то, что наемные работники никогда не допустят своего полного освобождения от необходимости трудиться. Альтернатива здесь такова: либо государство должно взять на себя полное обеспечение высвободившейся в ходе автоматизации рабочей силы, что сегодня частично делается с помощью пособий по безработице, либо наемные работники ликвидируют капиталистический характер производства, Первый вариант, по понятным причинам невозможен: на пособие по безработице не может жить большинство общества. Следовательно, единственно возможной остается второй вариант - создание посткапиталистического производства, т. е. переход к социализму, где производители сами являются и собственниками и работниками. Именно здесь происходит полное самоотрицание капитала, о котором в свое время говорил Маркс.

Из зала: Автоматизация сохраняется?

Славин Б. Автоматизация сохраняется, но уже в новых социальных условиях, где нет частного производства, следовательно, нет лишней рабочей силы и безработицы. Понятно, что в этих условиях исчезает эксплуатация и противоположность рабочего и свободного времени. Да и сама трудовая деятельность приобретает творческий характер, т. е. начинает совершаться не по законам рабочего времени, а по законам свободного времени. Вот и все. Таков конечный пункт диалектической логики «Капитала» Маркса. Однако реальная проблема состоит в том, что человечество пока не достигло в своем развитии данного уровня: его нет нигде - ни в Японии, ни в США, ни в ФРГ. Мы только приближаемся к нему. Причем приближаемся разными путями, в том числе путем диффузии собственности, о котором говорил предшествующий докладчик.

Остановлюсь еще на одном актуальном моменте. Научная мысль сегодня бьется над проблемой творческого труда. В частности, возникают вопросы: участвует ли творческий труд в создании стоимости, и каково его место и доля в товарном производстве? Происходит ли эксплуатация творческого труда? Возьмите к примеру Силиконовую долину в США и труд компьютерных программистов. Последние мне лично говорили, что эксплуатация их труда настолько велика, что они после рабочего дня интеллектуально буквально выжаты как лимоны. При этом они произносили фразы совершенно аналогичные тем, которыми Маркс характеризовал отчужденный труд: «После работы хочется одного - расслабиться, пропустить стаканчик в баре, заняться сексом, убежать на природу» и т. д.

Мы, конечно, находимся в XXI веке на новой стадии социальноисторического развития. Она отличается от того, что было в XIX веке, когда писался «Капитал» Маркса. И это требует критического осмысления новых проблем в экономике, социальной сфере и политике. Все говорят о возрастающем значении интеллектуального капитала. Однако здесь остаются открытыми многие вопросы: о самом понятии «интеллектуальный капитала», о его роли в производстве и создании прибавочной стоимости, о возможности и условиях его эксплуатации и т. д. К сожалению, как мне думается, современная научная мысль: и экономическая, и философская, и историческая в этом отношении очень отстает от действительности: она пока не дает нам полноценных ответов на эти и другие вопросы. На мой взгляд, ключевым здесь является вопрос о специфики творческого труда и его участии в создании стоимости и прибавочной стоимости. Априори думаю, что эта роль достаточно велика: творческий наемный труд требует для своего воспроизводства гораздо меньше затрат, чем те его результаты, которыми пользуются капиталист. Творческий труд, на мой взгляд, сегодня существенно продлевает жизнь капиталу. Но это продление не бесконечно с учетом того, что я говорил выше о возможной всеобщей автоматизации и роботизации производства.

Из зала: Безлюдного производства не может быть.

Славин Б. Я ничего не говорил о «безлюдном» производстве. Я такого термина, вообще, не употреблял. Я говорил о «полностью автоматизированном производстве», в котором, конечно, сохранятся и наладчики, и контролеры, и инженеры, и менеджеры. Тем не менее, я спрашиваю, куда вы денете рабочую силу при полной автоматизации производства? Вот какую проблему я ставлю. Уже в кризисах производства она себя обнаруживает наглядно, когда останавливаются заводы и нет сбыта товара. В этом случае, как известно, возникает огромная резервная армия труда, которую нужно либо бесплатно и долго кормить, что в принципе невозможно, либо отдавать средства производства, т. е. фабрики и заводы в собственность их работникам, а это и есть подлинный социализм, которого мы так и не смогли по настоящему реализовать в советские времена.

На этом я, пожалуй, закончу свое выступление.

(Выступление при обсуждении проблемы «Ответы критического марксизма на вызовы Постиндустриальных трансформаций». Докладчик А. В. Бузгалин)

Мне близка позиция автора основного доклада в том, что мы объективно движемся к обществу, где не будет денег, рыночных отношений, коммерциализации и всего того негативного, что мы получили с приходом частнособственнических буржуазных отношений в нашу страну. Но как ученый я должен задать Вам простой вопрос: как совместить картину будущего, которую Вы нарисовали и которая полностью совпадает с основной идеей Маркса о коммунистическом «царстве свободы» с реалиями сегодняшнего дня, т. е. с современным «царством необходимости»? Ведь будущее свободное общество не может прийти само по себе: его должны создать люди. Это первое. Второе. Это общество должно родиться из реальных экономических, социальных, политических и идейных тенденций, которые должны себя в настоящем наглядно проявить.

Почему же мы их сегодня не наблюдаем, т. е. не наблюдаем похожих тенденций, которые мы, например, могли видеть в начале XX века? Как известно, тогда было мощное движение рабочего класса и крестьянства, активность различных левых социал-демократических и социалистических течений и партий, стремление всех прогрессивных политических сил скинуть существующую власть, а с нею и всю капиталистическую оболочку общества? Напомню, это движение было мировым. Оно периодически прорывалось то в Венгрии, то в Германии, то в Китае, то на Кубе.

Воейков М. И.: В Китае не было рабочего класса.

Славин Б. Ф.: Почему не было? Он был и довольно активно действовал, например, в г. Кантоне. Но это наш старый спор с Вами: какой удельный вес рабочего класса был в России в начале XX века. Например, А. Колганов, как и Вы, считает, что у нас в России, вообще, не было нужного рабочего класса для совершения социалистической революции и т. д. Однако факт остается фактом: рабочие в России сделали не только Февральскую, но и Октябрьскую революцию. Чисто количественный подход здесь не работает, хотя согласно Л. Троцкому (а он достаточно объективный исследователь) вместе с семьями рабочие в России составляли накануне Октября 1917 года около 20 миллионов человек. А это довольно внушительная цифра.

Повторюсь, количество рабочих и их революционность не всегда совпадает. У нас, например, сегодня рабочих много, а соответствующей экономической и политической активности у них почти нет. Однако, это отдельный разговор. Я просто хочу заметить, если Вы, Александр Владимирович, говорите сегодня о «креативных» людях в обществе, как о самой революционной силе современности, то этому должны быть конкретные доказательства и примеры. На мой взгляд, антиглобалистское движение, о котором вы часто упоминаете, пока носит очень рыхлый и политически неопределенный характер. Его сетевая организация пока не страшна капиталу, мало того, она часто служит ему для выпуска политического пара. Насколько мне известно, это движение сейчас начало сходить «на нет». Оно количественно и качественно вырождается, все больше уступая место провокаторам, бьющим витрины магазинов. Правда, признаюсь: здесь я недостаточно информирован.

Что касается России и ее сферы образования, то да, мы видели как в 1990-е гг. бастовали учителя, протестовали, ученые, но это были факты стихийного протеста, это не было политически организованное движение: основные политические партии остались от него в стороне. Поймите меня правильно: я за то, чтобы возникла организация или партия, которая бы смогла объединить интеллигенцию, творческих людей, за то, чтобы она смогла придать политическую силу интеллектуальному движению, но пока такой организации нет как заметной и активной политической силы. Мало того, пока интеллигенция и Ваши «креативные» люди всячески себя дистанцируют от людей физического и «некреативного» труда. И в этом, на мой взгляд, главная беда левых сил. Тем не менее, традиционные рабочие и сельские труженики до сих пор составляют большинство наемных работников в современном обществе - этих объективных антагонистах капитала. Здесь также следует учитывать факт того, что не все люди физического труда являются нетворческими или некреативными людьми. Конечно, на конвейере они, в основном, исполняют нетворческие функции, но за пределами рабочего времени, они могут быть и часто бывают очень креативными. В этой связи, на мой взгляд, интеллигенция в отрыве от рабочего класса и других представителей наемного труда, вообще, никогда мощной политической силой не станет.

Если мы хотим создать будущее общество, где люди будут не враждовать, а дополнять друг друга, то есть создать подлинно гуманистическое общество, мы должны исходить из того, что для этого недостаточно простого обобществления производства. Здесь речь должна идти о становлении общества, которое ставит в центр человека, как общественного индивида со всеми его способностями, талантами и стремлениями. Именно о таком «реально гуманистическом» обществе говорил и писал Маркс, приравнивая его к коммунизму. Если мы хотим достичь такого общества в будущем, то для этого нужно сначала создать не только мощную материально-техническую базу, не только современную инновационную экономику, даже не только всесторонне и профессионально образованных людей (т. е. всего того, чего пока нет в России), а надо, прежде всего, воспитать сознательных и политически активных граждан, которые не за страх, а за совесть, по личному убеждению будут бороться за новый подлинно свободный мир, за всех униженных и оскорбленных существующей практикой наживы, эгоизма и насилия.

При этом мы должны учитывать все ошибки и промахи первого исторического опыта создания социализма, который у нас был во многом с «нечеловеческим лицом». Сегодня ясно, что это был глубокий кризис всей предшествующей советской или квазисоциалистической идеологии и политики, от которых в конце прошлого века отвернулись трудящиеся не только в нашей стране. В итоге сегодня стоит большая задача - вернуть социализму человеческий облик. Левая интеллигенция наиболее близка к решению этой задачи. Вместе с тем, здесь предстоит большая работа в плане научного и идеологического обоснования социалистического идеала, придания ему сугубо современного гуманистического измерения. Это чрезвычайно сложная задача, но без ее решения невозможна ни идейная, ни политическая консолидация левых сил.

Я не сторонник того, что здесь говорили Л. И. Абалкин, B. Л. Иноземцев, Ю. А. Красин, доказывая устарелость социалистических идей и соответствующих понятий марксизма. Они исходят из того, что вся прежняя понятийная база, включая такие понятия и категории, как «труд» и «капитал», «социализм» и «капитализм», «классы» и «классовая борьба» давно устарели. Я не думаю, что это так на самом деле. За каждым вышеперечисленным понятием скрывается своя реальность, свои экономические и политические факты и отношения, которые невозможно игнорировать. При всех новейших изменениях капитализма эксплуатация труда капиталом сохраняется, классовая борьба продолжает сотрясать страны Европы и Латинской Америки, с понятием «социализм» продолжает связывать свои успехи и реформируемый Китай и другие страны социалистической ориентации т. д. Можно говорить об устарелости социалистических понятий только тогда, когда устаревает реальность, которую они отражают: от того, что мы не будем употреблять понятия «труд» и «капитал», «капитализм» и «социализм» реальность, стоящая за ними не исчезнет.

Не так давно в телепередаче, «Что делать?» ее ведущий журналист Виталий Третьяков стремился нас, участников передачи, убедить в том, что мы оказались идейно не адекватными современным реалиям. По его мнению, такие понятия как «новое мышление», «социализм», «перестройка», «гуманизм» и т. п. сегодня не имеют научного значения, потому, что они противоречат современным тенденциям, связанным с использованием политики силы в международных отношениях. По его мнению, в современном мире господствует своеобразный социальный дарвинизм. Мы ему возражали, что в мире существуют другие силы, которые не желают жить по закону «сильный выживает, - слабый погибает». Это, как правило, левые силы, выражающие интересы труда, мира и социализма. Их можно игнорировать, не признавать, но они существуют. Мало того, мы уверены, что за ними будущее.

Медведев В. А.: Это он говорил без осуждения?

Славин Б. Ф.: Он говорил без явного осуждения, апеллируя к современным мировым реалиям. По его мнению, раз наши высокие понятия «мира», «перестройки», «социализма» не соответствуют современным реалиям, следовательно, мы должны признать своё поражение, должны признать свою идеологическую неадекватность нынешней действительности. Для него, говоря гегелевским языком, «все действительное разумно», но при этом, что характерно, он не хочет включать в эту действительность те миллионы людей, которые жить по законам социального дарвинизма не хотят. Вопреки Фукуяме, история не заканчивается. Поживем - увидим: разум часто пробивал себе дорогу через неразумение.

И здесь я еще раз выражаю поддержку основному докладчику, в частности его перспективному видению будущего. Вместе с тем, нужно много работать, чтобы найти и поддержать реальные ростки этого будущего, т. е. ростки нового гуманистического общества, которые во многом определяют и мой личный смысл жизни. Невозможно жить, возводя в идеал ныне модные максимы: «у кого сила, тот и прав», «кто смел, тот и съел», «если ты такой умный, то почему такой бедный?»... Как говорил Маркс, можно повернуться спиной к мерзостям и несправедливостям жизни, делая вид, что их не существует, но от этого мир не становится лучше. Значит, за лучший мир следует бороться каждому, в ком сохраняется совесть и чувство свободы. А бороться можно всегда, причем тем способом, который ты знаешь лучше других.

Для ученого это разработка теории, которая показывает пути становления лучшего мира. Как я уже отмечал, такая теория сегодня нуждается в актуализации и углубленной экономической и социально-политической проработке. Повторюсь, следует не только констатировать, что «царство свободы» лучше, чем «царство необходимости», но показывать реальные пути перехода от одного к другому, не забывая слова Маркса о том, что «царство свободы» может расцвести только на базе достигнутого в «царстве необходимости». Благодарю за внимание.

(Выступление при обсуждении проблемы: «От экономического детерминизма к системному подходу» Докладчики: Богомолов О. Т., Степин B.C.)

Я хочу высказать свое мнение по нескольким позициям, которые здесь услышал. Сначала несколько слов о «туманном» понимании основного философского вопроса, т. е. о соотношении бытия и сознания, их первичности или вторичности. Я думаю, что это не столь сложный вопрос. Когда встает вопрос об историческом происхождении идей из материальных предпосылок, мы говорим о первичности материального и вторичности сознательного. Когда же мы рассматриваем функциональное отношение сознания к реальной жизни, подчеркивается созидательная роль идеального. Ленин писал в этой связи: «Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории»69. Известная реакция Маркса на попытки французских учеников трактовать его учение в духе экономического детерминизма: «Если они правы, то я не марксист», - говорил Маркс. Говоря подобные слова, Маркс имел ввиду тесную диалектическую связь материальных и духовных факторов в производстве и жизни. Маркс очень высоко ценил роль идей, сознания, и мысли в индивидуальном и общественном развитии. Он писал в своих ранних работах: «Идеи, которые овладевают нашей мыслью... - это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца, это демоны, которых человек может победить, лишь подчинившись им»70. Об активной роли сознания в своих работах неоднократно писал и Ф. Энгельс, доказывая, что «историческое явление, коль скоро оно вызвано к жизни причинами другого порядка, в конечном итоге экономическими, тут же в свою очередь становится активным фактором, может оказывать обратное воздействие на окружающую среду и даже на породившие его причины»71.

Недооценка активной роли идей и сознания в нашей жизни связано с тем, что очень многие вещи вошли в нашу голову под влиянием сталинского Краткого курса истории ВКП(б). Но Сталин многие работы и идеи Маркса не знал, и не понимал. В частности, он был далек от гуманистической трактовки марксизма с его пониманием подлинного богатства, как совокупности человеческих способностей, идей и талантов.

Активную роль человеческого сознания в истории и жизни трудно переоценить. Только в социально отчужденном обществе его роль либо принижается, либо сводится к простому механическому отражению действительности. Хотим мы это или не хотим, сегодня мир через противоречия движется в сторону резкого возрастания роли идей и информации в жизни человеческого общества. Не случайно же говорят о наступлении целой «информационной эпохи», об «обществе знаний», «креатосферы» и т. п., что делает вышеназванные замечания классиков марксизма о роли идей в обществе чрезвычайно актуальными.

На мой взгляд, Маркс никогда не был сторонником жесткого «экономического детерминизма» в жизни общества. Ведь вся его критика буржуазной политической экономии есть критика ложного, или иллюзорного понимания экономики. Маркс был критиком, а не сторонником вульгарной политэкономии с ее вещными категориями. К сожалению, в научной и философской литературе существует ошибочное мнение, что Маркс понимал под идеологией только «ложное» или «иллюзорное» сознание. Это не точно, а, следовательно, и не верно. Он говорил, например, о «ложности» идеологию младогегельянцев, которая страдала идеализмом, но не говорил вообще о ложном характере любой идеологии. Есть идеология и идеология. Одна отражает мир верно, другая - ошибочно, является сознанием неадекватным или иллюзорным.

Типичным примером последнего в наши дни является экономическое сознание тех политиков и ученых, которые разделяют идеи «Вашингтонского консенсуса». Банкротство подобных идей сегодня стало уже очевидным. Возьмите другой пример, связанный с идеями знаменитых книг Д. Белла и Ф. Фукуямы о конце идеологии и истории. Эти авторы еще относительно недавно уверяли, что с утверждением либерализма и крушением советской идеологии наступает своеобразный конец не только идеологий, но и самой истории. Так, Фукуяма прямо говорил, что либерализм предлагает «окончательно рациональную форму общества», в котором «разрешены все прежние противоречия и удовлетворены человеческие потребности»72. Однако история сегодня насмехается над подобными заявлениями и научными претензиями. Глобальный кризис, возрастание роли светских и религиозных идеологий в современной жизни делает подобные суждения не только ложными, но и ничтожными.

Вчера на Давосском форуме Саркози сказал, что надо пересмотреть наши прежние экономические представления, когда придавали большое значение финансовым институтам и не уделяли должного внимания реальному производству, наемному труду и человеку труда. И это говорил тот Саркози, который буквально три года тому назад, когда он приходил к власти, сказал: «Я пришел для того, чтобы покончить с идеологией 68-го года», т. е. с революционной идеологией.

Начал говорить почти социалистическими словами и Барак Обама, критикуя финансовый капитал и внедряя в жизнь медицинское страхование для рабочих и простых жителей США. Только наш Гайдар, отвечая на вопрос корреспондента о том, сожалеет ли он, что своей политикой приближал мировой кризис, сказал, что не о чем не сожалеет, и что все идет нормально в современной мировой экономике. По его мнению, как и по мнению редактора либерального журнала «Форбс», «спасти капитализм может только капитализм»73. Ясно, что с подобной идеологией покончить с мировыми экономическими кризисами нам никогда не удастся.

Какая же идеология нужна сегодня России с учетом того, что мы уже отбросили и «сталинский тоталитарный социализм», и «гайдаровский либерализм» с его «шоковой терапией»? Я думаю, что единственный выход для нас - это создать идеологию, полностью адекватную реальности. А какова наша современная реальность? Реальность наша такова, что реформы, которые у нас были осуществлены удовлетворили лишь 20% населения, выигравшего от этих реформ. Что касается оставшихся 80% населения, то оно от них не только не выиграло, а многое потеряло, особенно в социальной сфере. Невиданная ранее поляризация общества, бедность, безработица, коррупция, наркомания, детская беспризорность - вот результаты подобных реформ. Спрашивается, как в этих условиях начинать модернизацию страны? Уверен, не решив проблемы бедности населения, коррупции во властных структурах, других острейших социальных проблем, добиться модернизации и создания инновационной экономики не удастся. Значит, нам нужна такая идеология, которая бы адекватно отражала интересы большинства общества, а не только узкие интересы олигархов и их свиты.

Спрашивается, на какой базе следует создавать инновационную экономику? Ведь у нас за прошедшие 20 лет произошла настоящая деиндустриализация страны. Без восстановления индустриальной базы невозможны никакие инновации, никакие современные гибкие технологии. Ведь не случайно Чубайс, получив в свое ведение область нанотехнологий, в течение полутора лет смог потратить деньги только на высокие зарплаты и бонусы своим чиновникам. Мне говорили специалисты, что сейчас Чубайс ищет предприятия, которые могут походить на создание нанотехнологий, чтобы со временем предъявить их как некие результаты его организаторских способностей. То есть на уже созданные технологии будет навешен новый ярлык «нанотехнологий». С такой идеологией и практикой, мы, конечно, далеко не уедем. Эта идеология сугубо частных, клановых, а не общественных интересов.

Тем не менее, уже пора понять (об этом говорит катастрофа на Саяно-Шушинской ГЭС, регулярные падения самолетов, старение различных инфраструктур и т. д.), что без продуманной идеологии и стратегии, выражающих интересы абсолютного большинства населения страны, мы двигаться дальше не сможем. И в этом значительную роль должны сыграть не только инженеры и ученые, но и философы, экономисты, все деятели культурной сферы. Однако в культуре у нас, к сожалению, продолжает править бал та самая массовая культура, которая кроме иллюзий и сомнительной нравственности ничего полезного гражданам не дает. Я напомню вам слова Бжезинского, который в своей книге «Великая шахматная доска» сказал, что хотя массовая культура не очень отвечает стандартам подлинно высокой культуры, но ей увлекается молодежь, а за ней будущее.

Какое же будущее мы хотим и создаем для наших детей? Думаю, совсем не то, которое предлагает нам массовая культуры в СМИ, или современная реформа школа, сделавшая главным методом образования и воспитания учащихся метод зубрежки и натаскивания. На таком методе получения знаний, конечно, невозможно модернизировать страну. Нужно вернуться к лучшим образцам нашей отечественной культуры, образования и воспитания. Нужно сделать так, чтобы наша молодежь училась на этих образцах и новейших достижениях науки. В этой связи можно только приветствовать то, что Институт экономики начал заниматься проблемой не только изучения экономических факторов общественного развития, но и факторов внеэкономических, включая философские, идеологические и культурные проблемы. Без них невозможна успешная модернизация страны, без них невозможно войти в постиндустриальную эпоху.

(Выступление при обсуждении проблемы: «Реальный и виртуальный капитал в современной экономике». Докладчики: М. В. Ершов и А. И. Колганов)

Обсуждаемая проблема меня больше волнуют в социальном отношении, т. е. с точки зрения решения социальных проблем. Однако, последние нельзя понять, не поняв причины прошедшего первого глобального кризиса человечества.

Для меня, как и для многих марксистов очевиден неизжитый человечеством факт стихийного развития капиталистического общества и как его следствие возникновение региональных и глобальных экономических кризисов, ведущих к периодическому перепроизводству товаров, падению и остановке фабрик и заводов, массовой безработице, росту социальных конфликтов и соответствующих протестов трудящихся. Не избежала кризиса и господствующая экономическая наука, оплодотворенная либеральными идеями. Вот лишь несколько характерных подтверждений этому. По данным английской газеты «Гардиан» в октябре 2008 года Алан Гринспен, руководивший Федеральной резервной системой (ФРС) США около двадцати лет, будучи вызванным «на ковер» Конгресса, посчитавшего, что он ответственен за образование пузыря на рынке недвижимости США, подтолкнувшего кризис, признался, что «происходящие события перевернули его понимание о том, как вообще функционирует рынок»74. Весьма примечательно: человек, управлявший самым крупным рынком мира, не понимал законов его функционирования.

В отличие от Гринспена, наш бывший «гуру» в области экономической науки А. Гайдар в отличие от американца не посыпал голову пеплом за свои прежние призывы идти в русле либеральной экономики и политики. По его мнению «Раз в 5-10 лет экономика крупнейшей в мире страны или крупнейших в мире стран существенно замедляется... Это не закон. Но это реальность. Если двести лет так было, то с какой стати полагать, что больше так не будет?»75. На вопрос корреспондента МК: «Кто виноват или что тут виной: воровство, некомпетентность, безответственность людей или некий неподвластный человеку закон экономического развития?» Гайдар, забыв свою предыдущую фразу, назидательно ответил: «Неподвластный человеку закон экономического развития»76.

Как мы видим, в этих суждениях и ответах А. Гайдара наша официальная экономическая мысль фактически расписывается в своем полном бессилии понять современные кризисные явления и процессы мировой экономики. Ее идеи на этот счет не выходят за рамки простых обывательских суждений, скользящих по поверхности экономической действительности. Так, бывший министр экономики, а ныне руководитель Сбербанка России Герман Греф с апломбом заявляет, что причина мирового кризиса кроется в простом «перепотреблении» граждан. И это он говорил в то время, когда миллионы граждан Европы и России, лишившись работы, не могли позволить себе купить элементарные продукты первой необходимости, когда в мире сотни миллионов людей просто голодают77.

Более близко к пониманию сути глобального кризиса приблизился Владимир Путин. Выступая в свое время на Давосском форуме, который продемонстрировал свою полную растерянность перед началом мирового кризиса, он сравнил экономический кризис с «идеальным штормом», когда разыгравшиеся природные стихии сходятся в одной точке и кратно умножают свою разрушительную силу. Такое заявление, видимо, потребовало от председателя правительства определенного мужества, если учесть, что его министры и он сам долгое время уверяли, что России не грозят никакие кризисы, что в случае их возникновения она их переждет в «тихой гавани»78. Похожие заявления делает сегодня и Д. А. Медведев, считая что вторая волна кризиса не скажется серьезно на России.

На самом деле, глобальный экономический кризис есть результат стихии, но не природной, а общественной. Он с необходимостью вытекает из частнособственнических отношений и глобальной конкуренции современного финансового и промышленного капитала. Это кризис не «перепотребления», а искусственного стимулирования международным капиталом потребления, кризис перепроизводства товаров и услуг, в основе которого лежит безудержная погоня за сверхприбылью даже в тех сферах, где, она на первой взгляд, не может существовать (операции с ценными финансовыми бумагами, вторичными акциями, облигациями, векселями и другими «деривативами»).

Как показали сегодня основные докладчики, глобализация капиталистической экономики резко расширила возможности спекулятивного использования финансовых возможностей, вплоть до полного отрыва ценных бумаг и мировых денег от реального производства и обращения товаров, эквивалентом которых они должны являться. Так, по данным экономиста С. Меньшикова «рынок производных» «более чем в 35 раз превышает весь валовой продукт США»79. Отсутствие какого либо контроля за этими сугубо непрозрачными процессами и приводит к стихийному созданию так называемых «финансовых пузырей», которые, лопнув осенью 2008 года, во многом стимулировали начало глобального финансово-экономического кризиса.

Как же следует выходить из глобального кризиса с наименьшими потерями для людей? На этот вопрос также нет вразумительного ответа со стороны современной либеральной науки, выросшей на идеях фатального обожествления капитала. Что сегодня говорит эта наука по поводу выхода из кризиса? Ее главный ответ: перетерпите, но только не трогайте основы капитализма, не подымайте руку на частную собственность, банки и капитал. «Нас может спасти только капитализм». Как уже здесь отмечалось, это слова главного редактора либерального журнала «Форбс» Стива Форбса, который считает, что пора «перестать криминализировать ошибки финансистов... Предпринимателю надо дать право на риск и на ошибку»80. Как следует понимать фразу не надо «криминализировать финансистов»? Означает ли это, что они могут продолжать идти на риск, скупая ненадежные акции только потому, что они обещают большие дивиденды? Как показывает практика, финансовый капитал сегодня продолжает надувать новые мыльные финансовые пузыри, приводящие к банкротству предприятий, падению зарплаты рабочих и невиданный ранее безработицы, достигающей в таких странах как Греция, Испания и Португалия более 20% и более процентов. Среди молодежи она достигает более 30%.

Меры, которые предлагаются сегодня правительствами разных стран пока не дают должного результата. Чему свидетельствуют непрекращающиеся массовые политические протесты в США и Европе, направленные против попыток правительств входить из кризисных ситуаций путем переложения долгов отдельных частных банков на гражданское население. Уже всем очевидно: необходим строгий контроль государства не только за надежностью отдельных финансовых институтов, но и, говоря словами Обамы «за стабильностью всей финансовой системы в целом»81. Аналогичные меры предлагают и некоторые российские экономисты - последователи кейнсианской модели развития. По их мнению, если общество не хочет отказываться от капитализма, то надо изменить «способ его функционирования», т. е. стимулировать потребительский спрос, увеличить рабочие места, увеличить и социализировать инвестирование в реальное производство, добиться централизированного контроля за занятостью, найти компромиссные формы сотрудничества государства и бизнеса82.

В этой связи особенно интересен опыт Исландии, которая после острой политической борьбы отказалась платить европейскому финансовому капиталу долг в размере трех с половиной миллиарда евро за счет простых граждан, а не тех частных банков, которые эти долги породили83. Отказавшись выплачивать не свои долги, исландцы сегодня довольно успешно выходят из дефолта. Не случайно этот уникальный в своем роде опыт фактически замалчивается официозными СМИ многих европейских государств, включая Германию, в которой Меркель совместно с «тройкой» - МВФ, ЕЦБ и Европейской Комиссии упорно доказывают грекам, итальянцам, испанцам и португальцам будто приватизация их государственного сектора является якобы единственным решением вопроса о государственном долге.

К сожалению и в России подобные советы радикальных либералов продолжают доминировать в экономике и политике. Как известно, в годы кризиса первые крупные денежные транши, переданные банкирам и олигархам правительством России, были брошены ими не на помощь реальному производству, а на закупку резко подешевевших акций западных предприятий. Как показывает практика, для них прибыль важнее любых разговоров о поддержки отечественной экономики. Характерен в этом отношении был и публичный конфликт между известным олигархом О. Дерипаской и В. Путиным, состоявшийся на заводе города Пикалево по поводу нежелания олигарха давать деньги на производство и оплату труда рабочих. Этот конфликт наглядно показывает, чего стоят на деле антикризисные меры, выработанные правительством и утвержденные Думой.

Критика этих мер со стороны оппозиционных партий в Думе оказалась справедливой. Пока банки не будут поставлены под жесткий контроль государства, пока не будет поднята норма накопления капитала, наконец, пока не будет адресной помощи промышленным предприятиям и их трудовым коллективам, антикризисные меры выполняться не будут, а следовательно будет расти социальная напряженность в обществе.

Вчера Меркель заявила, что если мы не договоримся, рухнет евро и распадется весь Евросоюз. Отсюда следует простой вывод: она видит устойчивость Евросоюза лишь в рамках сохранения прежней неолиберальной парадигмы развития. А это значит, что в ближайшей перспективе будут сохраняться те причины, которые породили долговой кризис отдельных государств, входящих в Евросоюз. Об этом же говорят и нестихающие протесты рядовых граждан Европы и США, стремящихся поставить под гражданский контроль деятельность финансового и олигархического капитала.

В Европе продолжают сохраняться две тенденции. С одной стороны, тенденция к централизации, объединению и интеграции, с другой - не прекращается в рамках национальных экономик деятельность капитала, ориентирующегося не на общую пользу страны, а на получение максимальной прибыли путем сверхэксплуатации трудящихся, создания долговых обязательств, надувания финансовых пузырей и спекуляций деривативами, которые уже давно оторвались от реального капитала. Продолжение этой деятельности и порождает условия будущего долгового кризиса и финансового банкротства отдельных стран и возможно всего Евросоюза.

Как же выходить из подобной ситуации? Здесь, мне кажется, есть две стороны вопроса. Выходить из нее возможно либо за счет урезания потребностей и возможностей банковского финансового капитала, либо за счет, как здесь уже сказал С. С. Дзарасов, за счет «затягивания пояса» рядовых граждан. Поскольку последние, как показывают их протесты, затягивать пояс не хотят, остается один выход: поставить под правительственный и гражданский контроль деятельность самого капитала.

Нельзя забывать, что революция происходит не тогда, когда граждане страны живут бедно, а тогда, когда происходит снижение их жизненного уровня по сравнению с прошлым, когда не удовлетворяются уже возникшие потребности людей. Если сегодня определенная масса людей в течение нескольких лет удовлетворяла свои потребности на одном уровне, а ему предлагают за счет снижения его жизненного уровня выйти из кризиса, то, конечно, согласия здесь не получится.

Я думаю, что в этом отношении мы переживаем момент, когда мы все являемся свидетелями новой спирали развития социальных антагонизмов. От того, как эти антагонизмы будут решаться, зависит и будущее отдельных стран и всего мира, в целом. К сожалению, реальных ответов на этот вопрос, мы не слышим не от правительственных организаций, не от действующих политических партий и общественных движений.

(Выступление при обсуждении проблемы: «Политическая экономия: быть или не быть?» Докладчик: В. А. Медведев)

У меня к политэкономической науке есть свой социально-философский интерес. Мне импонирует, что экономисты в России снова заговорили о Марксе и его трактовке политической экономии, об использовании его диалектического метода в решении экономических проблем. Работа семинара дает многое для понимания современной экономической ситуации в мире и экономической науке. В этой связи я хотел бы высказать несколько своих соображений.

Прежде всего о необходимости использования творческого марксистского наследия для понимания современных экономических отношений и экономики будущего. Я согласен с тем, что идеи Маркса следует развивать с учетом специфики исторического опыта (в том числе советского) и особенно в свете развития современных экономических отношений в Новой России и мире.

Напомню, что Маркс смотрел на политическую экономию как на общественную науку, выражающую определенные социальные интересы. Его анализ капиталистического общества - это, прежде всего, анализ классовых интересов. Я думаю, что, говоря об экономике, мы нередко забываем, что пока существуют классы и классовые антагонизмы, будет сохраняться и теория классовой борьбы. Она оказывает и будет оказывать соответствующее влияние на выводы экономической науки. Об этом, например, сегодня наглядно свидетельствует экономическая политика руководства Евросоюза, связанная, с реакцией на массовые протестные движения в Европе. Об этом же говорят соответствующие противоречивые меры российского правительства по социальному реформированию общества, наконец, о том же говорят революционные преобразования в ряде стран Латинской Америки и т. д.

В выступлениях участников семинара говорилось, что сейчас руководство нашей страны печется о новой волне приватизации. Что же толкает российское правительство сегодня вновь начать приватизацию государственных компаний? Как известно, подобный процесс в начале 1990-х гг. нанес существенный ущерб стране и был осужден обществом и экономической наукой. Зачем же повторять подобное? Напомню, именно тогда приватизация привела к возникновению в стране дикого олигархического капитализма, фактически ограбившего целые поколения советского народа. К сожалению современные политэкономы редко касаются этой темы.

Теперь несколько слов поводу анализа советского общества и созданного в нем реального социализма. Я не могу согласиться с тем, что у нас был некий «недоношенный» социализм или некий его «мутант». Это не научный подход. Ну, хорошо, недоношенным он был в 1920-е годы, а в 1970-е - 1980-е годы он тоже был недоношенным? Вот, например, М. И. Воейков утверждает, что в СССР никогда не было материальной базы, необходимой для создания социализма. Ну, хорошо, в 1917 году ее не было, но в 1980-е годы, когда СССР стал второй мировой державой, она была или нет? Можно проигнорировать выражение Ленина о том, что мы в перспективе должны были создать эту материальную базу на основе индустриализации и культурной революции. Можно не замечать его слов о том, что, мы все-таки социализм как уклад протащили в действительность и здесь «должны разобраться». Но, на мой взгляд, нельзя делать вид, что задача, о которой говорил Ленин, не была выполнена и материальная база социализма не создана. Что же тогда позволило СССР выиграть войну с такой развитой страной как фашистская Германия, или создать собственное ракетно-ядерное оружие, первыми начать освоение космоса и т. д.? Конечно, долгие годы, в силу замедления мировой революции советское общество оставалось переходным, но утверждать, что никакой социалистической тенденции в ней не было, значит противоречить действительности.

С моей точки зрения можно говорить, что советская модель общества была деформированным, или неразвитым социализмом, но отрицать его в СССР полностью невозможно. В чем же состояли деформации советского социализма? Прежде всего в том, что в нем преждевременно были уничтожены, например, мелкая частная собственность, потребительская кооперация, кустарничество даже там, где они были достаточно полезны и эффективны. В том, что волюнтаристски была проведена коллективизация, приведшая к стагнации сельского хозяйства на многие годы, наконец, в том, что советская демократия подменялась авторитарными и тоталитарными методами руководства страной. Именно эти и подобные им существенные деформации подготовили почву для реставрации капитализма в России. Эти уроки нашей истории нельзя забывать.

Многие из них сегодня учел Китай в своей экономической политике, сделавшей эту страну второй державой мира. Некоторые либералы и близкие к ним ученые и идеологи считают, что успехи Китая существуют только благодаря частной собственности. Думаю, что не «только»: и благодаря государственной, и коллективной собственности тоже. Нельзя сбрасывать со счетов то, что государственной собственностью там охвачены стратегически наиболее важные средства производства. Именно они сегодня определяют динамику и прогресс страны. В Китае налицо смешанная экономика. Я четыре раза был в Китае. В последний раз спрашивал китайских товарищей: «У вас от социализма что-нибудь осталось, или нет?». Они отвечали, что и не думают от него отказываться. По их мнению, государственная собственность в промышленности и частная собственность в быту и торговле дают возможность наиболее полно удовлетворять постоянно растущие потребности людей.

Китайцы во многом проводят политику аналогичную нашему НЭПу. По моему мнению, ошибка Сталина и его команды заключалась в том, что они слишком быстро ушли от ленинской идеи новой экономической политики, которая нащупала реальные промежуточные ступени создания социализма в отдельно взятой стране. А китайцы за эту идею ухватились и пошли дальше. Если у нас НЭП представлял собой приблизительно 30% произведенной продукции крестьянского хозяйства для личного потребления, 30% - на рынок и 30% - государству, то в Китае государство себе забирает у крестьян 10% урожая, а 90% оставляет на селе. Сейчас в Китае говорят, что вообще нужно снять налог с крестьян, чтобы стимулировать их заинтересованность в труде. А как иначе накормить почти полтора миллиарда населения страны?

То, что специфический китайский социализм существует, не вызывает сомнения. Китайцы сегодня накормлены и неплохо одеты. Цены на продукты питания низкие. Промышленные товары в избытке. Китай ими снабжает весь мир. Страна уже давно стала космической державой. Она вышла на первое место в мире по производству риса, морепродуктов, автомобилей, телевизоров, мобильных телефонов и т. д. Думаю, современный социалистический Китай - это большая головная боль для США.

Говорят, что китайцы не очень хорошие изобретатели, но хорошие копировщики. Да, наши конструкторы говорили мне, что помогали им делать аэродинамическую трубу для испытания самолетов, но сегодня они самостоятельно делают не только аэродинамические трубы, но и производят самолетов больше, чем мы. Конечно, у них еще много острых проблем: плохая экология в городах, высокая социальная поляризация и безработица, значительная коррупция во властных структурах, но китайцы видят эти проблемы и пытаются их решать. Насколько эффективно - другой вопрос.

Надо не игнорировать, а изучать и перенимать китайский опыт. Мы, похоронив советскую модель социализма, сегодня вообще отказались от социалистической идеи, а китайцы нет. Социализм - это интернациональная, международная идея: она обогащается опытом разных стран. Специфику ее реализации в разных странах следует знать. Потеря социализма в нашей стране не означает проигрыша в борьбе за социализм в других странах. Нужно полнее и всестороннее анализировать международный опыт создания социализма, что сегодня для этого в России делается очень мало. А ведь этот вопрос весьма актуален: например, за счет чего удается Китаю так долго давать самые высокие темпы экономического развития в мире? Как известно, под влиянием мирового кризиса он давал более 7% прироста ВВП, а до этого было 12%, и китайцы сознательно тормозили экономику. Значит у них есть что-то такое, чего нет в других странах. Это «что-то» следует понять, а не тупо повторять либеральную мантру: «Китай идет по капиталистическому пути».

С моей точки зрения, в современном мире продолжается классовая борьба двух противоположных систем и двух путей исторического развития: капитализма и социализма. Она и впредь будет идти с переменным успехом. Задача заключается в том, чтобы эта борьба не перерастала в мировую войну. Но мирную экономическую конкуренцию двух противоположных общественных систем остановить нельзя. Ленинский знаменитый вопрос «Кто кого?», «Социализм или капитализм?» остается в силе и сегодня. По моему мнению, лишь тот строй выйдет на первое место, который сумеет создать в итоге более эффективную и жизнеспособную экономику. Все это достаточно очевидные вещи.

Как известно, у нас, в России уже давно нет социализма, а что есть? Олигархический капитализм спекулятивного толка. Он продолжает уже достаточно исчерпавшую себя в мире политику либерального фундаментализма. При этом его сторонники и защитники часто ставят нам в пример экономику США. Но эта экономика, особенно после глобального кризиса, испытывает большие трудности. Уже для многих очевидно, что сама система капитализма сегодня перестает отвечать вызовам современности. Об этом все чаще говорят сами западные экономисты: Дж. Стиглиц, Н. Рубини, Дж. Сорос, Клаус Шваб и др. Думаю, Россия должна прислушаться к их мнению и смело отказаться от либерального фундаментализма как неоправдавшегося метода экономического развития.

К сожалению, руководство России пока это не осознало. Например, В. В. Путин в своей предвыборной кампании выдвинул, на мой взгляд, странную идею: создать 25 миллионов новых рабочих мест в условиях, когда страна за последние десятки лет фактически дендустриализировалась. Спрашивается как эту цель возможно осуществить в реальности? Совершенно не ясно, какие будут созданы для этого новые заводы, фабрики, современные технологии и т. д. Говоря откровенно, что это российская маниловщина или сознательный «пиар»? К сожалению, многие наши ведущие экономисты по этому вопросу молчат. В этой связи, напомню, в свое время руководство страны выдвинуло две стратегически важные идеи: ликвидировать бедность и удвоить нашу экономику к 2020 году. Пока первая проблема не решена. Посмотрим, как будет решаться вторая проблема: осталось уже немного лет.

Несмотря на мою критику современных российских экономистов, я считаю, что семинар, который здесь проходит, во многом интересен. Его связь с современными экономическими, политическими и идеологическими проблемами очевидна. В этой связи я хотел бы закончить свое выступление темой, с которой его начинал. Мы сегодня мало говорим о том, что у Маркса была четкая философская или мировоззренческая позиция, с которой он критиковал буржуазное общество и соответствующую ему экономическую науку. Это была фактически позиция грядущего господства людей труда в обществе, т. е. он говорил о необходимости развития политэкономии труда, а не только капитала. Сегодня особенно нужна такая позиция в науке. Дело в том, что в современном буржуазном обществе, несмотря на господствующую в нем религию непротивления и идеологию потребительства, продолжает расти социальное отчуждение трудящихся. Отсюда же нарастание в мире массовых экономических и политических протестов. Маркс в свое время показал, как из такой ситуации следует выходить. К сожалению, большинство современных экономистов весьма далеки от его революционных выводов, сделанных в «Капитале». Они предпочитают больше обсуждать частные проблемы современной науки, забывая простую истину: не решив общих проблем, нельзя глубоко понять их частные проявления. Повторюсь: отрадно, что нынешний семинар является исключением из этого правила.

3. Кризис социалистической идеи или левой политики?

(Следующий текст выступления автора книги является реакцией на статью известного экономиста и политолога В. Иноземцева «Кризис великой идеи», опубликованной в журнале «Свободная мысль» №1. 2011 г.

Выступление прозвучало на «круглом столе», организованном журналом «Альтернативы» в здании Госдумы84. Основой дискуссии на «круглом столе» послужили соответствующие доклады В. Иноземцева и А. Бузгалина)

Я не буду говорить о всех вопросах, которые затронул в своей статье «Кризис великой идеи» наш уважаемый докладчик. Хочу сразу сказать, что со многим в его статье я согласен. Например, с его критикой идеи «державности» в программных документах КПРФ, отсутствием подлинного интернационализма у некоторых современных левых партий, отождествлением социалистической идеи с христианской идеологией, потерей современной социал-демократией своей социально-классовой идентичности и т. д. Скажу лучше о том, с чем я не согласен с докладчиком, что у меня вызывало протест при чтении его статьи.

Если говорить о кризисе великой идеи социализма, о чем заявляет докладчик, надо, прежде всего, понять на какой уровень критики он сам себя ставит? На мой взгляд, этот уровень, по крайней мере, не ниже того, на что претендовал в свое время Эдуард Бернштейн или автор книги «Либеральный социализм» - Карло Россели. Думаю, что замахнувшись на такой уровень, В. Иноземцев должен был в своем докладе высказать, хотя бы в сжатой форме, свое отношение к этим историческим фигурам и их критике марксистского социализма. Однако он этого не сделал, и тем самым вывел себя за скобки большого спора, ведущегося не одно десятилетие в социалистической среде.

Нет в докладе Владислава Леонидовича и вразумительного ответа на главный вопрос, что же он сам понимает под левой идеей, или идеей социализма? Докладчик много говорит о том, что левая идея связана с социальным неравенством и перераспределением богатства. На мой взгляд, левая идея в марксизме, или в научном социализме состоит в ликвидации наемного труда, на котором базируется весь капиталистический способ производства. Любое распределение богатства есть величина, зависимая от способа производства. Измените последний - изменится и распределение богатства. Левая, или социалистическая идея кратко выражена в известном словосочетании марксистов: «Освобождение труда!». Не случайно эти слова были поставлены Г. Плехановым (одним из первых критиков Э. Бернштейна) в название его группы, занимающейся распространением марксизма в России. Левые, которые не понимают данной идеи, не могут, на мой взгляд, считаться ни левыми, ни социалистами, ни марксистами.

Не следует забывать, что социалистическая идея генетически вытекает из проблемы взаимоотношения труда и капитала, точнее из противоречия и борьбы этих сторон друг с другом. Как известно, по Марксу капитал сам есть отчуждение результатов живого труда рабочего. Пока сохраняется такое отчуждение, сохраняется эксплуатация и другие социальные антагонизмы, присущие капиталистическому обществу.

Некоторые политики и ученые говорят, что пора перестать проводить дихотомическое деление на капитализм и социализм. Я им возражал, что тогда следует отменить противоположность труда и капитала, которая сегодня некуда не исчезла. Она лишь изменила свою форму проявления. Так вместо тяжелого физического труда в производстве все больше используется квалифицированный или интеллектуальный труд, но сам наемный характер труда, его отчуждение и эксплуатация остаются. Мало того, современные формы его эксплуатации, порой, приобретают не менее варварские формы, чем в прошлом, выматывая наемного работника полностью. Как известно, после длительного сидения за компьютером у людей резко снижается их работоспособность. Программисты мне говорили, что в итоге такой работы возникает желание в конце рабочего дня расслабиться за рюмкой виски, уткнуться в телевизор, или заняться сексом. Эти слова мне напомнили то, что писал Маркс о природе наемного труда в своих ранних работах, утверждая, что она уродует человека, превращая его сугубо человеческие свойства в свойства, присущие животным.

На мой взгляд, нельзя доказывать, как это делает автор статьи и докладчик, что сегодня якобы исчезает сам факт эксплуатации наемного труда благодаря повышению доли творческого труда в процессе производства. На самом деле современный капитал очень умело эксплуатирует носителей творческого труда, монополизируя в своих руках научные лаборатории, доступ к сложным техническим приборам, возможности выставочных залов, научных публикаций и т. д.

Говорят, что принцип наемности не совпадает с принципом классовости. Думаю, это не совсем так. Дело в том, что вопрос о классовой принадлежности проясняется другим дополнительным параметром - величиной дохода или зарплаты наемного работника. Так, одна зарплата равна средней стоимости рабочей силы, другая намного ниже или выше ее. В последнем случае - мы имеем сверхвысокие оклады и бонусы топ-менеджеров и банковских служащих, значительные гонорары известных звезд кино и эстрады, различных телохранителей и т. п. Понятно, что оплата труда таких категорий работников зависит не столько от квалификации или творческого содержания их труда, сколько от величины прибыли собственника средств материального и духовного производства, т. е. с классовой точки зрения эти работники, конечно, буржуа, а не пролетарии. Этот вывод также подтверждается «гламурным» образом их жизни, соответствующим сознанием и поведением.

Никуда не исчезла и эксплуатация людей физического труда, занятых, например, в традиционном индустриальном производстве с его постоянно повышающейся скоростью движения конвейера, увеличением тяжелых погрузочно-разгрузочных работ, наличием вредных производств и т. д. Я уже не говорю о возрождении в XXI веке полурабского труда миллионов гастарбайтеров в развитых странах.

На мой взгляд, левая идея Маркса говорит не только о конечной цели рабочего движения, но и отвечает на вопрос: как человечество будет двигаться к ней? Как будет на практике разрешаться основное антагонистическое противоречие между трудом и капиталом. Пока это противоречие сохраняется, левым силам есть, что делать. Прежде всего, они должны продолжать защищать интересы труда, а не капитала, показывать наиболее разумный путь движения к социализму, выступать за создание предприятий с собственностью работников, где фактически происходит, говоря словами Маркса, «преодоление капитализма в рамках капитализма» и т. д. Левые силы, конечно, должны организовывать и возглавлять различные протестные движения трудящихся, постоянно вести борьбу за реализацию их экономических и политических прав. Попытки уйти от этих задач на практике превращает левые оппозиционные партии в сугубо оппортунистические организации, отчуждает от них современный рабочий класс. Это отчуждение нередко и называют кризисом социалистической идеи. Но на самом деле это кризис не столько социалистической идеи, сколько кризис политики, проводимой левыми силами, включая сюда ряд организаций современных социал-демократов, социалистов и коммунистов.

В тексте обсуждаемого доклада много говорится о якобы уже существующем на Западе постиндустриальном или информационном обществе, снимающего многие социальные противоречия прошлого. Но так ли это на самом деле? Я знаю, что Владислав Леонидович Иноземцев неоднократно бывал в Европе и Америке, часто общался с известным теоретиком постиндустриального общества Д. Беллом. Наверное под его влиянием он создал соответствующий центр по изучению постиндустриального общества в России. Считаю эту его деятельность во многом полезной. В том числе, исходя из того, что развитые страны показывает неразвитым их будущее. Тем не менее, и здесь я согласен с его оппонентом А. Бузгалиным, что во многих категорических оценках уровня развитости западных стран у Иноземцева есть явные преувеличения.

Месяц назад я побывал в таком постиндустриальном обществе как США. Половину месяца прожил в Нью-Йорке. Что же меня поразило в этом городе, помимо ряда устаревших небоскребов и быстро меняющейся погоды? Как ни странно, большой удельный вес рабочих, занятых физическим трудом в строительстве, на ремонте дорог и офисов, в сфере обслуживания и быта. Кстати, в Нью-Йорке оказывается такие же плохие дороги и такие же пробки как в Москве. Громадное количество жителей города (особенно черных, латинос, китайцев, представителей других рас и народностей) заняты в сфере обслуживания. Чем они занимаются? Точно так же, как на рынках в Китае, стоят по несколько человек за прилавком на вещевых рынках и в магазинах, ходят, рекламируя прохожим различные товары (одежду, обувь, косметику и т. д.), занимаются охраной или уборкой офисов, дворов и улиц.

По-прежнему в США много ручного физического труда в сырьевых отраслях, машиностроении, не говоря уже о металлургии и сельском хозяйстве. Глядя на все это, у меня невольно возникал вопрос, как будет функционировать экономика и информационное общество в США, если в одночасье исчезнет традиционный рабочий класс в материальном производстве и сфере обслуживания? Думаю, исчезнет сама сфера обслуживания и остановится производство. В этой связи, не завышаем ли мы в своих теоретических рассуждениях уровень вхождения современного мира в информационное общество? Не спешим ли мы, говоря сегодня, что традиционный пролетариат это устаревшее понятие? Думаю, завышаем, и спешим.

По мнению нашего докладчика в материальном производстве уже сегодня почти исчез не только физический труд, но и труд, вообще. В этой связи резонно задать ему вопрос, а какое содержание он вкладывает в понятие «труд»? Разве интеллектуальный труд не является трудом? Думаю, что Иноземцев просто отождествляет общее понятие труда с конкретным физическим трудом, а понятие «рабочий класс» только с людьми физического труда. Конечно, в мире происходит общее сокращение людей занятых сугубо физическим трудом. Но этот процесс идет не так быстро, как об этом говорят теоретики постиндустриального общества. Не происходит сегодня и общее сокращение представителей наемного труда. Напротив, по данным статистики класс наемных работников растет, достигая в отдельных странах 80-ти и даже 90% населения.

Повторю, на мой взгляд, не следует связывать понятие «рабочий класс» только с людьми физического труда, как это было в XIX веке. Маркс понимал под рабочим классом, прежде всего наемных работников. С ними он связывал и историческую миссию рабочего класса, который должен рано или поздно покончить с наемным рабством.

Как известно, Маркс в отличие от социалистов - утопистов не считал наемных рабочих только страдающим классом. Он видел в них созидающий класс, который в лице лучших своих представителей тянется к просвещению и творческому труду. Он наблюдал, как отдельные рабочие в Германии и Франции в свободное время читают работы Леру, Прудона, Дицгена и др. ученых и философов. По его мнение именно такие рабочие могут и должны вести борьбу за свое освобождение. Значительные успехи рабочего движения в конце XIX и начале XX века в разных странах полностью оправдали эти надежды основателя научного социализма.

Да, сегодня нет мощного рабочего движения аналогичного прошлым временам. Молчат и представители интеллектуальной части рабочего класса. Нередко рабочие голосуют за правых политиков, не проявляя былой революционности и интернационализма. С чем все это связано? Конечно, есть ряд объективных факторов, которые способствуют такой ситуации. Среди них повышение общего уровня жизни трудящихся, особенно в современных развитых странах. Крушение «реального социализма» в СССР и странах Восточной Европы, большое пропагандистское влияние современных официозных СМИ и т. д. Вместе с тем, я думаю, главной причиной здесь выступает такой фактор, как отсутствие действенных политических партий, способных объединить рабочих и возглавить их борьбу с капиталом. Распространенный оппортунизм, имеющийся у ряда левых партий, во многом снижает эффективность борьбы рабочих за свои права.

Исходя из этого факта, Ленин в своих последних работах делал вывод о том, что социализм в перспективе будет вызревать не столько в развитых странах Запада, сколько начнет свое движение с Востока, со стран, подвергающихся сверхэксплуатации. XX век и наше время во многом подтверждает это предвидение. Достаточно в этом плане обратиться к опыту революционных преобразований и реформ в Китае, к приходу к власти левых сил на Кубе и в других странах Латинской Америки, наконец, современному пробуждению народов северной Африки и арабского мира. Все эти события говорят о том, что трудящиеся, рабочий класс в целом, в отличие от мнения Владислава Леонидовича Иноземцева, не перестает быть субъектом социально-исторических изменений. Я убежден, что он еще не сказал своего последнего слова, в том числе и в развитых странах Запада.

Никуда не исчезли социальные антагонизмы в современном мире, стало быть, не исчезла и потребность в левой социалистической идее. Повторю, по моему мнению, мы столкнулись сегодня не столько с кризисом левой идеи, сколько с кризисом социалистической практики и левой политики.

Так, кризис современного левого движения исторически во многом связан со сталинской политикой. Как известно, сталинский «казарменный социализм» не только сохранял наемное рабство, но и довел его с помощью ГУЛАГа до «космических» масштабов (вспомним подневольный труд зэков на лесоповале, или «творческий» труд в «королёвской» «шарашке»). Я уже не говорю, о враждебном отношении Сталина к марксистской идее «реального гуманизма», которую Маркс связывал с коммунистическим переустройством мира и переходом от «царства необходимости» к «царству свободы». Одной из характерных черт социалистической идеи является постепенное отмирание государства. Сталин считал эту мысль классиков «гнилой», заменив ее на теорию «обострения классовой борьбы» по мере построения социализма. Сталинизм вообще есть отрицание научного или марксистского социализма. К сожалению, это мало кто сознает в современном левом движении.

Подчеркну еще раз, сегодня, на мой взгляд, нет необходимого и должного политического оформления протестного движения людей наемного труда, нет подлинно сознательных и активных политических организаций левого толка, которые могут вести эффективную социальную борьбу с капиталом. Многие левые партии (коммунисты, социалисты, социал-демократы) в развитых странах страдают тривиальным приспособленчеством. В итоге происходит определенное сращивание левых партий с буржуазной властью. Это проявляется в идеологии и тактике, когда левые начинают отказываться от революционных методов борьбы. Достаточно напомнить, как Зюганов говорил в 1990-е гг. о том, что Россия исчерпала свой «лимит на революции». К сожалению, об устарелости революции говорит сегодня и такой специалист по Марксу, как В. Иноземцев.

На самом деле, как показывает практика, революционные методы борьбы далеко не устарели. Социальная борьба в мире продолжается. Мы видим это на примере деятельности альтерглобалистского движения, социальных протестов во Франции, когда миллионы трудящихся солидарно отстаивают свои права на труд и пенсионное обеспечение, когда греки и португальцы выходят на улицу с требованием остановить перекладывание негативных последствий мирового экономического кризиса на плечи трудящихся, остановить рост безработицы и т. д.

В обсуждаемой статье есть мысль о том, что социализм как общество будущего предполагает господство пролетариата. Эта мысль, на мой взгляд, не совсем точна: социализм, а тем более коммунизм предполагают постепенное исчезновение господства не только буржуазии, но и самого пролетариата. Если рассматривать социализм как переходный период, то, в нем, конечно, сохраняется господство пролетариата до тех пор, пока сохраняется возможность реставрации буржуазных отношений и пока не созданы передовые производительные силы, позволяющие резко повысить жизненный уровень трудящихся по сравнению с капиталистическими странами. С решением этих проблем отпадает всякая необходимость в существовании классов, тем более в необходимости диктатуры пролетариата и его орудия - государства. На смену рабочему государству рано или поздно должно прийти общественное самоуправление.

Говоря коротко, по мере прогрессивного развития социалистического общества и ликвидации социального отчуждения наступает время осуществления социального идеала Маркса, т. е. создание общества «реального гуманизма», в котором, как уже говорилось, «свободное развитие каждого становится условием свободного развития всех». Такое общество Маркс называл «свободным человеческим обществом», где люди не противостоят, а дополняют друг друга, где на место наемного труда и рабочего времени приходит свободный творческий труд, осуществляющийся по законам свободного времени. Всеобщая автоматизация и информатизация производства - необходимая технологическая предпосылка такого явления.

Современная жизнь показывает, что в таком идеале нет ничего призрачного или утопичного, как кажется отдельным обывателям и буржуа. На его практическое осуществление сегодня работают развитие науки и новейших глобальных технологий, становление информационного общества, и, конечно, непрекращающаяся революционная борьбы трудящихся за свои социальные и человеческие права.

Учитывая опыт последних лет, связанный с разрушительными последствиями глобального кризиса капитализма, можно предположить, что человечеству рано или поздно придется сделать свой исторический выбор: перейти к «социализму с человеческим лицом», или продолжить жить в условиях современного господства капитала, все чаще ставящего под вопрос существование самой человеческой цивилизации.

4. Правда и ложь идеологии: марксизм и постмодернизм

Критерием жизненности любой идеологии всегда является ее конечное соответствие действительности. Каждый раз, когда идеология отвечала вызовам времени и потребностям масс, она стимулировала поступательное движение общества, и, напротив, отрыв идеологии от реальной жизни приводил к политическим ошибкам и человеческим трагедиям*.

Среди современных философов и идеологов левого и правого толка распространено однозначное мнение о «ложном», или «иллюзорном» характере любой идеологии. Как же смотрели на идеологию Маркс и Энгельс? По моему мнению, они никогда не считали идеологию проявлением только «ложного» или «иллюзорного» сознания. Эти эпитеты, как правило, относились у них к носителям сугубо идеалистической философии или представителям «вульгарной» политэкономии, не желающих замечать противоречий собственных взглядов и реальной действительности.

Есть идеология, и идеология. Говоря о научном происхождении идеологии и ее специфики, классики марксизма писали: «... Для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками. Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности»85. Как отмечает современный исследователь творчества К. Маркса А. Баллаев, здесь нет ни слова «о лжи» идеологии, что лишний раз, по его мнению, подтверждает последовательное следование Маркса глубокой традиции «философии тождества»86. К сожалению, сам А. Баллаев, критикуя тех, кто считает идеологию только «ложным сознанием», в свою очередь, приходит к выводу о том, что «в своей основе идеология - самообман, иллюзия». По его мнению, она составляет «иллюзорную часть» или «сторону сознания»87. На мой взгляд, такой вывод не менее односторонен, чем критикуемые им утверждения о «ложном» характере идеологии.

Следует отметить, что трактовку идеологии как сугубо «ложного», или «иллюзорного» сознания нередко переносят на сам марксизм, подвергая его критике за утопизм и неадекватность действительности. При этом марксизм объявляется то своеобразной «светской религией» (Э. Гелнер), то «утопией» (К. Манхейм), то орудием «манипуляции» (Р. Пайпс). При этом критики марксизма никак не хотят замечать принципиального различия взглядов его основателей и той идеологии советских времен, которая базировалась на догматических установках «Краткого курса истории ВКП(б)», являющегося на самом деле фальсификацией марксизма, сближающего его со светской религией.

С точки зрения марксизма, в идеологии, принадлежащей к сфере «идеального», отражается социальная практика человека с ее нравственными и правовыми нормами, политикой, мировоззрением, искусством, литературой и т. д. Являясь совокупностью идей и взглядов, в которых осознается отношение людей к окружающей их действительности и друг к другу, идеология выступает важнейшей стороной современного общества. Она во многом определяет смысл жизни людей, их духовную и гражданскую идентичность.

Особенно следует отметить органическую связь идеологии и политики: идеология во многом выступает концентрированным выражением политики, ее стратегии и тактики. Поскольку политика насквозь пронизана классовыми интересами, постольку идеология выражает, или концентрирует эти интересы: т. е. идеология всегда имеет классовый характер. В этом смысле различают феодальную, буржуазную, мелкобуржуазную и пролетарскую идеологии, в которых выражено отношение этих классов к действительности.

На самом деле, идеология бывает правдивой и ложной, реальной и иллюзорной, она может возвышать и принижать человека; одним словом, ее роль в обществе трудно переоценить. XXI век с его глобальными экологическими проблемами, атаками международного терроризма, мировыми экономическими кризисами, межнациональными и социальными конфликтами, предъявляет жесткие требования к идеологии, призванной объяснить противоречия и перспективы развития современного человеческого сообщества.

Идеологию нередко пытались и пытаются обосновывать с помощью аргументации, в частности, таких естественных наук, как физика, география, биология и др. При этом нередко данные науки используются для того, чтобы доказать неизменный и даже вечный характер общественных отношений и идей, выражающих эти отношения. В этом смысле естественнонаучное обоснование идеологии выполняло и выполняет консервативно-охранительную функцию в обществе.

Однако, с развитием естественных наук, все большую роль в них начинают играть методы, связанные с анализом качественных изменений природных объектов. Это сближает их с общественными науками. В этой связи становится более понятной утверждение основателей марксизма о том, что «мы знаем только одну единственную науку, науку истории»88. Здесь речь идет не столько о традиционной исторической науке, сколько об историзме как принципе или методе, одинаково необходимом для рассмотрения как общественных, так и природных явлений. Отсюда становится прозрачной и другая их мысль о том, что со временем «естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука»89. К сожалению, сближению естественных и общественных наук, на мой взгляд, мешает философская традиция, подвергающая сомнению саму возможность существования общих законов исторического развития природы и общества90. Но такие законы есть, их и фиксирует диалектика как логика и теория познания.

Рассмотрим теперь, что же связывает общественную науку и идеологию, и чем они отличаются друг от друга? Прежде всего, для общественной науки и идеологии общей является та реальная действительность, которую они отражают как специфические формы общественного сознания. Различие состоит в том, что общественная наука отражает эту действительность в теоретических понятиях и законах, а идеология не только в понятиях, но и в образах, ценностных суждениях, политических программах, лозунгах и т. п. Общественная наука всегда на стороне объекта, идеология - на стороне субъекта. Занимаясь познанием социальных объектов, наука ставит своей целью выявление истины, не зависящей от сознания человека. Идеология напрямую обращена к людям и их сознанию. В частности, она выражает политические идеи и взгляды различных общественных объединений, социальных групп, этносов, наций и т. д. Идеология часто использует понятия и выводы общественной науки, но наука не терпит «идеологизации», которая мешает ей объективно смотреть на мир. Конечная цель науки - познание мира, цель идеологии - его изменение. В этом смысле идеология связывает науку с практической деятельностью людей. Особенно это относится к научной идеологии, которая по своему определению должна исходить из науки и опираться на ее выводы. Историки науки и идеологии часто отмечают противоречивое взаимодействие и взаимовлияния этих двух сторон общественного сознания. Думаю, здесь правы те, кто считает, что не только в идеологии есть элементы науки, но и в науке элементы идеологии, связанные с мировоззрением людей91.

Повторим, идеология, как часть общественного сознания может адекватно и неадекватно выражать действительность. По мнению Маркса, неадекватность, «ложность» или «иллюзорность» идеологии является следствием «ограниченности» «материальной деятельности» людей и их «общественных отношений»92. Ограниченный, или более точно, отчужденный характер общественных отношений - вот конечная причина «иллюзорного» или «ложного» характера, например, буржуазной идеологии в современном обществе. С преодолением такого отчуждения (теоретического или практического) исчезает и иллюзорный характер идеологии. Именно такой идеологией и стал, в частности, социализм, который Ф. Энгельс вполне сознательно, а не «неосторожно объявил» (А. Баллаев) наукой. Это была новая наука об условиях и законах освобождения рабочего класса и всего человечества от эксплуатации, несправедливых и антигуманных отношений в современном мире. Ее новизна заключалось в том, что она была не отвлеченным академическим теоретизированием, а основой практического изменения общественных отношений. На этой основе и сформировалась научная социалистическая идеология, призвавшая массы трудящихся к изменению несправедливого мира. Говоря философским языком, в такой идеологии органически соединялся теоретический и практический разум. Вот почему слово «социализм» одинаково применимо и к названию науки, и к названию идеологии.

Марксизм - это целостное мировоззрение, органически включающее в себя как материальные, так и идеальные стороны реальной жизни. Его не следует трактовать как сугубо экономическое учение, противостоящие духовным ценностям и идеалам93. Сторонникам такого, по сути дела, вульгарного прочтения марксизма можно возразить известной фразой Маркса о том, что если они считают себя марксистами, то в этом случае «ясно одно, что сам я не марксист»94.

К науке и научной идеологии всегда тяготели зарождающиеся прогрессивные силы, нуждающиеся в объективной картине мира. Напротив, старение этих сил вело их к отказу от науки, с одной стороны, и к критике научной идеологии, с другой. Методологическим инструментом подобной критики сегодня является философский релятивизм, находящий свое наиболее полное выражение в идеологии постмодернизма.

В свое время Герберт Маркузе, критикуя буржуазное общество, в котором партия, защищающая капитализм, называется «социалистической», деспотическое правительство считается «демократическим», а сфабрикованные выборы объявляются «свободными», очень удивлялся тому, что подобную ложь может принимать «общественное и частное мнение»95. Сегодня он, удивился бы гораздо больше, узнав, что постмодернисты предлагают, вообще, отказаться от категории объективной истины, и основанных на ней идей и научных концепций («метанарративов»). По их мнению, рассуждения о научной истине, высоких моральных ценностях, социальных идеалах есть атавизм, есть пережиток давно ушедшей эпохи Просвещения, эпохи Модерна и т. д. Один из авторов понятия «постмодернизм» Ж. -Ф. Лиотар писал, что оно «обозначает состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве, в конце XIX века»96. По мнению ведущих представителей постмодернизма необходимо разорвать связи с прошлым и заменить «современность» «постсовременностью». (Ж. Бодрийяр, Ж. Делез, Ф. Гватари и др.).

Родившись как своеобразное отрицание авторитарных и тоталитарных порядков современного мира с их некритической догматикой в духовной сфере, с «языком тотального администрирования» и действительностью похожей на общество, описанное Оруэллом, постмодернизм предлагает сделать основными средствами познания такие сугубо абстрактные понятия, как «текст», «ризома» (отсутствие какой-либо структуры и центра), «след», «смысловая неразрешимость» и т. д. (Соссюр Ф., Деррида Ж., Фуко М.). Мало того, с позиций последовательного постмодернизма, даже в этих явно не субъектных понятиях не следует искать какого-либо объективного содержания, ибо определенность в языке и политике может способствовать лишь манипулированию сознанием людей. Как известно, любая истина с точки зрения постмодернистов «репрессивна»97.

В результате такого сугубо релятивистского подхода к явлениям современной общественной и культурной жизни происходит полное смешение обыденных, научных и нравственных понятий, становятся неразличимыми такие фундаментальные ценности человечества, как жизнь и смерть, добро и зло, истина и заблуждение, наука и утопия. В итоге подобной «игры» с важнейшими понятиями науки и нравственности становится невозможной, вообще, познавательная деятельность человека, не говоря уже о сознательном формировании научного мышления, функционировании систем образования и воспитания, осуществляющих связь поколений.

В этом плане, наиболее радикальные критики постмодернизма убедительно показывают всю ложность его отказа от объективных критериев в науке, идеологии и нравственности. «Идея отрицания объективной истины, - пишет философ Л. K. Науменко, - влечет за собой утверждение объективной истины. Ибо отрицание истины тоже выдается за истину. Лучшее опровержение Делеза - сам Делез. Если истина репрессивна, то и репрессивность истина. За что же тогда упрекать истину? И за что упрекать палача, насильника, диктатора, наконец, - просто хама? Ведь если бог истины умер, а с ним и субъект, то остается только «аппетит», а он не подсуден, не истинен и не ложен, не нуждается в «смысле», ибо он сам и есть этот смысл»98.

Однако, несмотря на свою внутреннюю противоречивость и познавательную иллюзорность, идеология постмодернизма до сих пор остается в моде. Мало того, по рыночным меркам она цениться достаточно высоко. Не случайно на основе постмодернистского «разума» сегодня пытаются анализировать экономические и политические явления общественной жизни, пишутся философско-эстетические трактаты, создаются произведения литературы и искусства. И хотя теоретическая и эстетическая ценность подобных трудов невелика, они дают определенный духовный срез современного общества, демонстрируя при этом его отчужденное и кризисное состояние.

В этом плане постмодернизм есть своеобразный «диагноз» нашего времени с его откровенной ложью верхов и пассивностью низов, с его постоянным извращением понятий истины, добра и красоты. В этом убеждаешься каждый раз, когда современные средства массовой информации и пропаганды в угоду своих хозяев называют, например, вооруженную агрессию крупнейшей сверхдержавы против небольшой азиатской страны «защитой демократических ценностей». Когда с трибуны ООН официальные представители этой сверхдержавы вводят в заблуждение мировое общественное мнение относительно подлинных причин такой агрессии. Когда постоянно отождествляются интернациональные ценности левых организаций с правыми взглядами националистов и неофашистов. Когда массовое движение антиглобалистов представляют как сборище хулиганов, бьющих витрины магазинов, не более того. Когда возводится в ранг высокой культуры сенсационные поделки и даже физиологические откровения известных представителей так называемого «современного искусства». На мой взгляд, относясь терпимо к подобным методам оболванивания людей, и даже поощряя их, современное общество начинает постепенно отрицать само себя, ибо оно не сможет долго существовать без использования подлинно научных понятий и всеобщих идеалов правды, справедливости, добра и красоты.

Постмодернисты часто называют себя «клиницистами» современной культуры. И они в определенной мере таковыми являются. Но, отождествив себя с этой культурой и ее болезнями, они не в состоянии их лечить. Поэтому правы те критики постмодернизма, которые не верят в «искренность» его идейных установок и деклараций. По их мнению, постмодернизм «не играет, он нас разыгрывает. Его улыбка - это маска. И верить ей нельзя»99.

Что же собой представляет современный постмодернизм как идеология? Каково его влияние на сознание людей и, в частности, на представителей художественной интеллигенции России?

На мой взгляд, постмодернизм есть идейное течение современной буржуазной мысли эпохи зарождения глобального капитализма и крушения советской модели реального социализма. Классический капитализм эпохи модерна рухнул, социализм в его тоталитарной, сталинской версии тоже «приказал долго жить». Одним словом, «все смешалась» и «перевернулось» в новом глобальном доме. Это смешение и переворачивание породило соответствующую идеологию: ею и стал постмодернизм. В этом смысле постмодернизм есть реакция на современный капитализм, где разрушены границы добра и зла, истины и заблуждения, прекрасного и безобразного.

На самом деле эти границы и критерии, конечно, существуют, но господствующая духовная элита буржуазного общества это не хочет замечать. Ей выгодно, когда говорят, что теория социализма устарела, что уже давно нет классов, эксплуатации, истины и справедливости. Отсюда многие сюжеты и тексты постмодернистов, которые философски обосновывают подобные утверждения. В действительности, конечно, продолжают существовать эксплуатация, классы и классовая борьба, стремление миллионов людей к справедливости, истине и красоте, однако все это постмодернизм объявляет устаревшими высказываниями (нарративами), лишенными содержания. Все течет, и в этом глобальном потоке социальной жизни нет ничего, за что можно было бы ухватиться: нет центра и периферии, нет высокого и низкого, даже смерть и жизнь являются истинами относительными, которыми можно пренебречь. Одним словом, все относительно в этом мире.

Откуда, например, возникла идея постмодернизма об устарелости и ложности больших нарративов? Думаю из реальной действительности. Например, долгое время считалась истиной сталинское высказывание «о полной и окончательной победе социализма» в СССР, но оно оказалось ложным. Ложными оказались и великие нарративы буржуазной эпохи модерна с его ценностями: Свобода, Равенство, Братство. В этом смысле постмодернизм по - своему «ухватил» реальность, но «ухватил» односторонне. В чем его гносеологический недостаток? В релятивизме. От того, что многие большие нарративы и ценности оказались ложью, вовсе не следует, что все нарративы и ценности есть ложь. От того, что многие идеологии оказались иллюзорными, вовсе не следует, что все идеологии есть ложь и иллюзия, как думают постмодернисты и подыгравшие им некоторые марксисты. Так, исходя из ложности «немецкой идеологии» младогегельянцев, вовсе не вытекает ложность марксистской идеологии, как думают некоторые отечественные критики «русского» марксизма.

Идея постмодернистской деконструкции есть, по сути дела, ложная релятивистская идея, не признающая возможности существования абсолютной истины и правды. Это идея фактического разрушения любого смысла, любых нравственных, научных и идеологических ценностей. Что же тогда остается, за что же тогда ухватиться? По мнению бывшего либерального марксиста, а затем православного священника Сергея Булгакова, человек не может нормально и осмысленно жить, если он не стоит на твердой почве. Поскольку все материальное, включая Землю, не может являться такой почвой, (все материальное течет и изменяется во времени), то Булгаков приходит к идее Бога, как вечного и неизменного творца этого мира.

Но для постмодернистов Бог тоже есть большой нарратив, который не может обладать истиной, поскольку последняя сугубо относительна. Где же тот пункт, на который можно опереться в познании и жизни? На чем «сердце может успокоиться»? У постмодернистов ответа на эти ключевые вопросы нет. Практики, как критерия истины, для них не существует. В этом смысле постмодернизм переживает кризис и возможно он скоро сойдет со сцены100.

Однако, чтобы окончательно сойти со сцены, на мой взгляд, постмодернизм должен был дойти до крайности, до своего собственного отрицания. И, на мой взгляд, он уже к этому подошел, в частности, в литературе наших русских постмодернистов. Посмотрим это на конкретном примере. Неделю назад супруга принесла мне одно из последних литературных произведений В. Сорокина с просьбой прочитать и дать ему оценку. С ее слов она ничего в нем не поняла, а хотела бы обсудить со студентами. Я не хотел читать, потому что знал более ранние вещи этого автора и имел о них свое, в основном, негативное мнение. Жена меня уговорила. Стал читать его рассказ «Настя». Никто из Вас не читал? Советую это сделать, хотя заранее предупреждаю: для его прочтения нужны крепкие нервы.

Рассказ начинается с описания главного его героя молодой и романтичной девушки Насти. Она во многом напоминает светлый образ Наташи Ростовой у Льва Толстого. Настя смотрит в открытое окно и радуется жизни. Ей исполнилось 16 лет. Она полна безоблачных мечтаний и надежд на лучшую и красивую жизнь. Приходят гости, чтобы отметить ее день рождения, дарят ей подарки. Один из родственников дарит ей «золотую брошь с латинской надписью.

- „Transcendere! ", - прочитала Настя. - А что это?

- „Преступи пределы! " - перевел Лев Ильич.

- Ну, брат! - Отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. -А меня упрекаешь в буквальном понимании!»101.

О каком же «буквальном понимании» сказал отец Насти? Оказывается, речь идет о философии Ницше, которая была предметом обсуждения родственников незадолго до застолья, посвященного, чему Вы думаете? Не много, не мало, как предстоящему зажариванию и съедению Насти в ее день рождения. Автор долго, и в сугубо натуралистической манере описывает данный процесс. Он специально углубляется в детали, подробно раскрывая процесс привязывания живой Насти к лопате, погружения этой лопаты в печь и т. д.

Участники дискуссии: Дальше не надо!

Б. Ф. Славин: Я хочу, чтобы Вы почувствовали современный постмодернизм в его «лучших» литературных формах. Итак, В. Сорокин подает свою зажаренную героиню к столу и подробно описывает процесс ее коллективного поедания под философские разговоры о смысле жизни. При этом он не упускает различные детали и вкусовые нюансы этого совершенно иррационального пиршества. Вот такой «простенький» пример современного постмодернистского литературного творчества.

Скажу сразу, на мой взгляд, этот рассказ есть апогей всей современной постмодернистской литературы. Здесь автор нам в образной форме показывает, что в человеческом мире не существует никаких границ: ни интеллектуальных, ни нравственных. Это «выход за любые пределы» и любые табу в человеческих отношениях.

Откровенный каннибализм - вот единственная положительная ценность современной эстетики постмодернизма, пропагандируемая В. Сорокиным. Абсолютов ныне нет ни в жизни, ни в искусстве, все относительно, и все возможно, вплоть до воспевания смерти и сугубо физиологических потребностей. Напомню, что каннибализм был закономерным явлением, когда человек только начал выходить из животного состояния. Он возрождался лишь в экстремальных условиях человеческого существования типа блокадного Ленинграда, но никогда не был и не мог быть сутью человеческой жизни, ибо жизнь есть отрицание смерти, есть борьба с ней.

Не свидетельствует ли искусство слова, воспевающая смерть как единственную ценность, о глубоком кризисе этого искусства и эстетики, лежащей в его основе? Нужен ли современному обществу такой постмодернистский «подарок»? Мне жена рассказала, что обсуждение соответствующего рассказа В. Сорокина в студенческой аудитории вызвало у абсолютного большинства студентов негативное к нему отношение, и лишь одна студентка пыталась трактовать этот рассказ как «символический протест» против «потребительского общества». Оставим подобную трактовку на ее эстетической совести.

Однако, в чем же идеология постмодернизма отражает современность? Прежде всего, в том, что она фиксирует в ней всеобщее отчуждение и антигуманизм общественной и политической жизни, когда уничтожаются в войнах и террористических актах ни в чем неповинные люди, когда в одночасье миллионы людей остаются безработными, когда духовной ценностью называют то, что таковой не является. На самом деле разве может быть ценностью такие явления и процессы современной жизни, когда мертвое и вещное возводится в предмет культового поклонения, а все живое и человеческое объявляется тривиальностью?

Что же следует противопоставить подобным тенденциям? На мой взгляд, одно - возвращение к идеологии и ценностям, выражающим истины и интересы подавляющего большинства человеческого сообщества.

Прошедший мировой экономический кризис наглядно показал, что нынешний буржуазный мир не вечен, не вечна и его идеология постмодернизма. Люди не хотят соглашаться с системой, которая порождает насилие, «финансовые пузыри», безработицу, коррупцию и другие «прелести» буржуазных отношений. Они требуют иного мира, где нет виртуальных денег и капитала, где понятия «нравственность» и «справедливости» не являются ложными нарративами, где труд господствует над капиталом, а жизнь над смертью. Старый мир должен уйти, об этом все чаще говорят простые люди и трезвые политики. Не случайно сегодня раскупают «Капитал» Маркса, показавшего как можно избавиться от кризисного развития человечества. Этот нарратив Маркса как никогда актуален. Уверен, что с уходом старого мира, уйдет и постмодернизм, уступив место новому реалистическому мировоззрению и новой классике в литературе и искусстве.