Александр Богданов (псевдоним Александра Александровича Малиновского, 1873 – 1928) – не только один из ведущих представителей советского марксизма (на протяжении ряда лет он тесно сотрудничал с Лениным и еще в 1922 году занимал пост председателя Исполнительного Комитета Коминтерна[151]). По мнению Зиновьева, Богданов был одним из наиболее влиятельных руководителей большевизма[152]. Свою теорию общества и революции Богданов с самого начала считал альтернативой ортодоксальному марксизму, а впоследствии, на основе опыта революции 1905 года, – альтернативой «ленинизму» (этот термин был впервые употреблен в критическом смысле, для определения авторитарного стиля, в 1907 году А.В. Луначарским, стоявшим в то время на тех же позициях, что и Богданов). Когда летом 1909 года Ленин исключил Богданова из фракции как «левого большевика», он в конце того же года основал литературную группу «Вперед», просуществовавшую внутри Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) вплоть до лета 1917 года, хотя сам он с конца 1911 года не участвовал в ее работе. За несколько недель до Октябрьской революции Богданов основывает Пролеткульт. Эта организация, число членов которой в 1920 году приближалось к числу членов коммунистической партии (около полумиллиона), была передана Лениным в подчинение государственному аппарату (Наркомпросу), после чего Богданов окончательно отстранился от политической жизни. Врач по образованию, он с 1921 года занялся исследованиями в области гематологии и основал в Москве первый институт переливания крови, директором которого он был назначен в 1926 году. Погиб он во время эксперимента, поставленного на самом себе. Некоторыми его смерть была истолкована как самоубийство.
По сравнению с Плехановым Богданов был гораздо более продуктивным и популярным писателем русской социал-демократии, о чем свидетельствуют высокие тиражи и многочисленные переиздания его произведений. Однако политические и философские расхождения, соперничество с Лениным привели к почти полной его изоляции в конце 20-х годов. Его влияние на русскую социал-демократическую интеллигенцию, а в особенности на русский пролетариат до и после 1917 года до сих пор остается чем-то вроде табу для официальной партийной историографии. Да и в работах западных авторов, посвященных русской социал-демократии, большевизму и ленинизму, его имя почти полностью игнорируется. Основным источником сведений о личности Богданова стало произведение Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», над которым он работал в эмиграции в 1908 году и которое было опубликовано в России в мае 1909 года. Однако вынесенный с философских позиций приговор, послуживший Ленину обоснованием исключения Богданова из фракции, сам по себе не объясняет сути конфликта между этими двумя людьми – рупорами большевизма, тем более что философские взгляды Богданова прежде уже критиковали меньшевики Л.И. Аксельрод-Ортодокс (1904), А.М. Деборин (1907) и Плеханов (1901, 1908), тогда как «Материализм и эмпириокритицизм» выражает главным образом личную точку зрения Ленина. Расхождения между Лениным и Плехановым носили не только абстрактный, теоретический характер; они касались также целей практических и политических и были непосредственно связаны с вопросами тактики различных партийных течений. «Махистская оппозиция, – замечает Корш, – добралась даже до Центрального Комитета партии большевиков»[153]. Или, по словам Гаупта, «как часто бывает в истории социализма, политический конфликт был также глубоким идеологическим конфликтом»[154].
«А.А. Богданов играл огромную роль в развитии нашей партии и в развитии общественной мысли», – пишет Бухарин в некрологе, опубликованном в «Правде» в апреле 1928 года. Он был «довольно значительное время одним из крупнейших теоретиков марксизма», «образованнейшим человеком нашего времени», целое поколение «привлекалось его статьями», ему «многие и многие обязаны началом своего революционного пути»[155].
Политическая деятельность Богданова с самого начала была теснейшим образом связана с его литературными и педагогическими интересами. В результате пропагандистской деятельности молодого Богданова в подпольных рабочих кружках Тулы в 1897 году появился его «Краткий курс экономической науки» – первый учебник политической экономии, предназначенный для рабочих. Книга много раз переиздавалась вплоть до конца 20-х годов и использовалась в качестве учебника в советских партийных школах. Это одна из немногих книг Богданова, переведенных на иностранные языки. Следующее произведение – «Основные элементы исторического взгляда на природу» (1899) – также явилось прямым результатом педагогической деятельности автора в рабочих кружках. После многих лет, проведенных в тюрьме и ссылке в Калуге и Вологде (период исключительно плодотворный для его писательской деятельности), он в 1904 году эмигрировал в Швейцарию. Здесь Богданов, уже в октябре 1903 года, примкнув к группе большевиков, впервые встретился с Лениным. Последний в 1898 году (в журнале «Мир Божий») приветствовал как «замечательное явление в нашей экономической литературе» «Краткий курс экономической науки», подчеркнув и превознеся тот факт, что «автор последовательно держится исторического материализма»[156]. В Женеве Богданов становится союзником Ленина в борьбе против меньшевизма. Они вместе занимаются подготовкой издания печатного органа большевистской фракции, который выходит в Женеве с 4 января 1905 года под названием «Вперед», а затем под названием «Пролетарий». Богданов вводит в члены новой редакции некоторых своих товарищей по ссылке, таких, как Луначарский, В.А. Базаров (Руднев), И.И. Скворцов-Степанов, в тот период неизвестных Ленину. Сам Богданов вернулся в Россию с целью использовать свои многочисленные знакомства и найти средства для финансирования журнала.
Еще в Женеве вместе с Лениным, М.Н. Лядовым, М.М. Литвиновым и некоторыми другими Богданов был избран в Бюро комитетов большинства – новый орган, который должен был функционировать наряду с Центральным Комитетом РСДРП в качестве своего рода верховного органа большевистской фракции и некоторое время спустя стал известен как Большевистский центр. В России Богданов вопреки оппозиции меньшевиков ведет подготовку III съезда партии, состоявшегося в Лондоне 25 апреля – 10 мая 1905 года. Богданов был избран в Центральный Комитет наряду с Лениным и Л.Б. Красиным; одновременно его назначили главным ответственным за литературную работу Центрального Комитета в России. В Петербурге он представлял Центральный Комитет в первом Совете рабочих депутатов и вместе с Красиным занимался организацией боевых партийных групп (боевая техническая группа), которые позднее примут участие в пресловутых экспроприациях, организованных большевиками на Урале и на Кавказе для пополнения партийной кассы. В октябре 1905 года Богданов вместе с Красиным, Румянцевым, Горьким, Базаровым, Луначарским и Лядовым основал в Петербурге первую легальную ежедневную газету большевиков – «Новая жизнь».
Уже благодаря тому, что Богданов находился в России с самого начала революции, он был более осведомлен о ее ходе, чем Ленин, вернувшийся на родину лишь в ноябре 1905 года. Более того, в этот период Богданов был известен в рабочей среде настолько шире, чем Ленин, что в 1905 году его считали вождем большевиков. Арестованный вследствие роспуска в декабре 1905 года Петербургского совета, он на IV съезде партии, проходившем в Стокгольме в апреле 1906 года, был избран, находясь еще в тюрьме, членом Центрального Комитета. После освобождения в мае следующего года он поселяется вместе с женой, Лениным и Крупской в деревенском доме в Куоккала в Финляндии неподалеку от русской границы. Здесь Богданов выполняет функции связного между Центральным Комитетом и большевиками – депутатами Второй думы. На V съезде РСДРП, проходившем в Лондоне в мае 1907 года, он выступает с блестящими докладами по проблемам организации и практики руководства, а также, и главным образом, по проблемам литературной пропаганды. В отличие от Ленина его вновь избирают в Центральный Комитет. Кроме того, он – член Большевистского центра, который создал руководство «Пролетария» и определял впоследствии тактику большевиков.
Этот последний момент и стал яблоком раздора. Разрыв Ленина с Богдановым коренится в оценке политической ситуации, сложившейся после роспуска Второй думы в сентябре 1907 года. Разногласия развернулись по вопросу об участии в выборах в Третью думу: использование ее трибуны для социал-демократической пропаганды – ленинское положение – или же концентрация усилий на новом революционном восстании и бойкот выборов в Думу, олицетворявшую псевдо-конституционный режим, неспособный предоставить революционному большевизму какую-либо возможность действовать, – богдановское положение. В результате дискуссии, после того как на Всероссийской конференции в августе 1907 года четырнадцать из пятнадцати большевистских делегатов высказались в пользу Богданова, он возглавил партийную фракцию в Советах, а Ленин вступил в соглашение с меньшевиками, которые с самого начала предлагали тактику использования минимальных легальных возможностей, существовавших в России.
Тактика бойкота, поддерживаемая, помимо Богданова, Луначарским и Г.А. Алексинским (большевик – депутат Второй думы), пользовалась широким успехом среди рабочих, которые в своей массе воздержались от участия в выборах и последовали призыву Богданова готовиться к вооруженному восстанию. Но когда надежды на немедленный революционный взрыв рухнули, бойкот выборов в Думу, казалось, потерял всякое значение, несмотря на то что на одной из районных конференций большевиков, проходившей в Москве в мае 1908 года, было выражено крайне критическое мнение относительно деятельности социал-демократов в рамках Думы. Часть делегатов, в том числе Станислав Вольский, поддерживали мнение о бесполезности иметь своих депутатов (собственно, потому, что думские депутаты от РСДРП были в основном меньшевиками) и потребовали их отзыва (отсюда – «отзовисты»). Другая часть, возглавляемая Богдановым, Алексинским и В.Л. Шанцером (Марат), требовала, чтобы Центральный Комитет в ультимативной форме дал указание социал-демократам – депутатам Думы признать партийную дисциплину и безоговорочно соблюдать решения Центрального Комитета (отсюда – «ультиматисты»).
Влияние «отзовистов» и «ультиматистов» в партийной организации Москвы, в зональном комитете Центральной России, в Петербурге, Одессе и на Урале на протяжении определенного периода времени было значительным. Их политический вес увеличивается благодаря тому, что эта группа левого крыла советской фракции – включавшая Богданова, Луначарского, Красина, Алексинского, Базарова, тесно связанного с ними Максима Горького, а также Вольского, Шанцера, Лядова, историков М.Н. Рожкова, В.А. Десницкого (Строев), Д.З. Мануильского, В.Р. Менжинского и ряд других – не только представляла собой наиболее значительный интеллектуальный потенциал большевиков: все они были защитниками неортодоксальной, «антиавторитарной» концепции марксизма и заботились о его дальнейшем развитии, вернее, о его подлинном обновлении, опираясь в основном на введение в марксизм последних открытий естественных наук и философии науки. Все они хотели дополнить марксизм гносеологией эмпириокритицизма Эрнста Маха и Рихарда Авенариуса, которые исходили из положения о том, что знание опирается исключительно на опыт. Что это, новый аспект ревизионизма? Так утверждал Мартов в отношении Богданова еще в 1904 году. Не «левый» ли это ревизионизм (как реакция на «правый») русских «легальных марксистов»? Отражали ли выдвигаемые этой группой идеи кризис марксизма в целом? Или же раскол угрожал главным образом большевизму? Агенты охранки, как правило, довольно хорошо информированные, в своих доносах того периода не колеблясь указывают на существование фракции «ленинцев» и фракции «богдановцев». Но кто же «истинные», «подлинные» большевики? Плеханов недвусмысленно заявляет, что официальная философия большевиков – это «богдановщина». Он хочет продемонстрировать, что большевики – ревизионисты не только в области политики, но и в области философии. Термин «богдановщина», столь обычный для полемики 20-х годов, появился около 1908 года в ходе полемики Плеханова с Богдановым и его последователями, русскими эмпириокритиками.
Внутрифракционный конфликт большевиков длился на протяжении всего 1908 года. Ленин все более концентрировал свои усилия на борьбе против Богданова, бесспорного вождя «левых большевиков». В конце 1907 года Большевистский центр направляет Богданова в Женеву, принимая во внимание позицию, занимаемую им в редакционном комитете «Пролетария». Весной 1908 года Ленин отстраняет его от исполнения этой функции. Немного позже, в августе 1908 года, Богданов и Красин были сняты с ответственных должностей в финансовой комиссии Большевистского центра. Теперь Ленин располагал денежными средствами, специально предназначенными для потребностей фракции, и – не в последнюю очередь под давлением меньшевиков – мог освободиться от товарищей, скомпрометировавших себя участием в экспроприациях. В период работы над «Материализмом и эмпириокритицизмом» в июле 1908 года Ленин пишет сотруднику «Пролетария» В.В. Воровскому, что «положение у нас трудное. Надвигается раскол с Богдановым… Драка на ближайшей конференции неизбежна. Раскол весьма вероятен. Я выйду из фракции, как только линия „левого“ и истинного „бойкотизма“ возьмет верх»[157].
В июне 1909 года Ленин собирает на совещание в Париже членов редакции «Пролетария». По собственному усмотрению он вводит в редакцию нескольких членов и объявляет это совещание съездом Большевистского центра с правом вынесения резолюций. На Совещании были приняты решения, тексты которых были заранее подготовлены Лениным и которые еще более укрепили главенствующую позицию Ленина внутри фракции большевиков: Богданов был исключен из фракции, отзовизм, ультиматизм, левое ликвидаторство, богостроительство, партийная школа на Капри (в ленинской полемике все эти оттенки утрачены) были осуждены как бесплодные политические попытки «левых большевиков», как «извращения марксизма», «совершенно непримиримые с позицией большевизма, еще раз сформулированной Совещанием»[158], – словом, как новый идеологический и политический центр, отделяющийся от фракции большевиков[159].
Работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая может быть осмыслена лишь с учетом политической ситуации, сложившейся к моменту ее написания («книга является составной частью какой-то процедуры», – утверждает Паннекук)[160], практически не играла никакой роли в рассматриваемом конфликте. Она приобрела значение лишь в 20-е годы, особенно вскоре после смерти Ленина, в связи с дискуссией о партийности философии. В своем ответе на «чисто политический памфлет» Ленина, написанном Богдановым в 1910 году (Покровский, 1926) и до тех пор остававшемся полностью неизвестным – многозначительно озаглавленном «Вера и наука», – Богданов, вместо того чтобы занять соответствующую позицию, проанализировав положение за положением каждое «обвинение» в отдельности, довольствуется суровой критикой ленинского метода, заключающегося в приписывании Богданову и даже Маху идей, совершенно противоположных тем, которые они на самом деле излагали.
Возникает вопрос: имеют ли вообще философские расхождения между Лениным и Богдановым принципиальное значение в конфликте 1909 года или же они используются против Богданова в этот момент по тактическим соображениям? Еще в период написания своей полемической работы Ленин открыто признавал, что он недостаточно компетентен в области философии, в то же время считая, что знаком с философской точкой зрения своего противника с самого начала литературной деятельности Богданова. Как следует из письма Максиму Горькому от 25 февраля 1908 года, Ленин прочел все работы Богданова по мере их опубликования еще в конце 90-х годов, находясь в ссылке в Сибири. Ему не только был известен основной философский труд Богданова «Эмпириомонизм» – три тома, вышедшие в 1904 – 1906 годах, – он проанализировал этот труд и все критические замечания сообщил Богданову. Однако, как большевики, объясняет он Горькому, он с Богдановым летом и осенью 1904 года «заключили… молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок», позволявший им «совместно провести в революцию ту тактику революционной социал-демократии (= большевизма), которая, по моему глубочайшему[161] убеждению, была единственно правильной»[162]. Отныне философия расценивалась как частное дело и должна была находиться в стороне, особенно от публикаций фракции. И все же, несмотря на такие утверждения, Ленин убедил Л.И. Аксельрод, преданную последовательницу Плеханова, выступить с критикой философских идей Богданова, которая была опубликована в «Искре» в конце 1904 года.
«Гениальный оппортунист», каковым он всегда был, по утверждению Луначарского, Ленин выходит из «блока» с Богдановым в тот момент, когда последний находится во главе важной группы фракции большевиков, и объявляет себя защитником «истинного» большевизма. Одновременно, по словам Горького, Богданов и его единомышленники – среди которых в тот период был сам Горький – противопоставляют «историческому фатализму» Ленина и Плеханова «философию действия»[163]. Однако, несмотря на то что Богданов, поддерживаемый Горьким, выдвигал активистский принцип «философии пролетарской борьбы», Ленин в своем «Материализме и эмпириокритицизме» (подзаголовок – «Критические заметки об одной реакционной философии») заверял, что философская позиция Богданова представляет собой серьезную угрозу революционному стремлению русских марксистов к борьбе, способности партии к политическому действию.
Итак, какова особенность «философии действия» Богданова? Против какой «угрозы» предостерегает Ленин? Что означает большевизм для Богданова? И что вообще означал большевизм в этот момент? И правомерно ли говорить о том, что большевизм находился в тот период на распутье и оба возможных направления на протяжении определенного периода времени, короткого, но важного, находили свое воплощение в лице Богданова и Ленина?
Если можно считать, что ленинская линия, которая в конечном счете окажется «победоносной», нам известна, то нельзя сказать то же в отношении теории общества и революций Богданова, дискредитированной Лениным, который определил ее как карикатуру на большевизм, и априорно дискредитированной его последователями. Далее на страницах этой работы мы постараемся проанализировать политическую программу Богданова, до сих пор недостаточно известную, а также его концепцию большевизма, его видение будущего социалистического общества в отличие от ленинской концепции большевизма, а в те годы и в противоположность ей.
Вскоре после исключения Богданова из фракции в листовке, обращенной к большевикам, он утверждал, что «раскол большевизма» был «повторением старой истории, воспроизводящим вплоть до мелочей картину раскола между меньшевиками и большевиками, с изменением лишь заинтересованных лиц». В основе союза Ленина и Плеханова («парламентаризм любой ценой») лежал, безусловно, меньшевистский принцип. По мнению Богданова, не эта новая «фракция центра», не «парламентский большевизм нового „Пролетария“ и раскольнический левый меньшевизм», а одни только «левые большевики» могли гарантировать преемственность большевизма: внутри социал-демократии они защищают революционную тактику от оппортунизма.
Богданов следующим образом определяет революционную тактику большевизма в исторических условиях реакции в «межреволюционную эпоху»: 1) усиление нелегальных и конспиративных партийных организаций, невзирая на любые репрессивные меры; 2) воспитание широких рабочих масс в духе классовой социалистической сознательности (отличительная черта которой – распространение революционно-демократических лозунгов, пропагандирующих каждодневную борьбу) посредством нелегальной и легальной литературы; создание партийных школ, для того чтобы рабочие вместо интеллигенции постепенно начинали руководить пролетарской борьбой; 3) продолжение традиций революционной борьбы, с изучением методов вооруженного восстания и военной техники в специальных группах и школах инструкторов для подготовки к надвигающейся революции.
«Раскол большевизма», о котором Богданов известил своих товарищей еще в июле 1909 года, формально произошел лишь в конце года. Стало реальностью то, что в ироническом тоне предсказывал еще в конце сентября 1908 года Лео Иогихес (Тышка) в своем письме Богданову: его не удивило бы, пишет он, если бы разлад в среде большевиков, отчетливо проявившийся на Совещании расширенной редакции «Пролетария», привел к появлению третьей внутрипартийной фракции со своим Центральным Комитетом, в составе «Коллегии лекторов рабочей школы»[164]. Преподаватели и слушатели этой партийной школы на Капри, созданной в августе 1910 года «левыми большевиками» по инициативе Богданова и Горького, обратились в Центральный Комитет РСДРП с просьбой признать их как «литературную организацию» под названием «Вперед» – и официальное признание было им предоставлено на парижском пленуме в 1910 году.
«Платформа» группы «Вперед» – «Современная обстановка и задачи партии», – обстоятельно отредактированная Богдановым, провозглашала своей основной задачей «борьбу за восстановление единства большевизма», а также за выработку практических задач социал-демократии на основе большевизма, «так, как мы их понимаем». Сам большевизм определялся как «строгое и последовательное приложение научного социализма к русской действительности». Специфика сложившейся в России ситуации – которая также была отправным пунктом многочисленных теоретических дискуссий Богданова по вопросу о «русском марксизме, или большевизме», – породила принцип партийности. Что же он означает конкретно?
Лишь организационные принципы большевизма, а именно партийность – аргументируется в «платформе», – радикально изменили сложнейшую ситуацию, в которой находилась партия в России: привычки, порожденные условиями работы изолированных один от другого и разбросанных повсюду кружков, работавших на местах в стиле традиционной кустарщины, преобладали до такой степени, что в тот момент мешали взаимодействию внутри партии, а в будущем – ее подлинному объединению. Даже когда программа партии была уже выработана, наиболее авторитетные члены партии, особенно из интеллигенции, не захотели отказаться от своих руководящих позиций, которые они занимали в кружках, функционировавших в большинстве своем за границей. Но тут вмешался большевизм со своей организацией: партийная психология против кружковщины. Во имя организационной дисциплины большевизм требовал, чтобы «интересы дела ставились выше любого авторитета»; чтобы члены партии, работавшие в России, пользовались привилегиями по сравнению с членами партии, работавшими за границей; чтобы был осуществлен переход к центральному руководству и одновременно вопросы партийной жизни решались на широкой организационной основе, с соблюдением принципа демократического централизма; наконец, выдвигалось требование объединить различные национальные организации под эгидой «единства партийной работы». В «платформе» зафиксировано, что наиболее важный вопрос большевизма с точки зрения программы, организации и тактики – вопрос о членстве в партии: членом партии может быть тот и только тот, кто принадлежит к авангарду пролетариата, обладающему революционным сознанием, а не к стихийному движению пролетарских низов, – как отмечено в определении роли пролетариата и его тактики, сформулированном во время революции 1905 года.
Начиная с 1907 года – констатируется в «платформе» – демократический централизм изживает себя вследствие усиления реакции и полицейских репрессий. Теперь в самом большевизме начинается идейный разброд: с одной стороны, центры окончательно оторвались от местных организаций, с другой – внутрифракционная борьба парализует работу партии, направленную на осуществление задач пролетарского дела. В качестве выхода из положения группа «Вперед» предлагает вести большевистскую агитацию и пропаганду, на данный момент практически отсутствующую, начиная с низов – то есть с местных организаций; здесь, так же как в листовке Богданова, большевизм определен как продолжение революционной борьбы на данном этапе и одновременно защита от оппортунистического парламентаризма. Пока местные организации не функционируют или почти не функционируют, полагать возможным использование думской трибуны с целью эффективной пропаганды – заблуждение. И все же, требуя партийной дисциплины, авторы «платформы» рекомендуют не отзывать из Думы депутатов от социал-демократии: «До тех пор пока партия с полным основанием не изменит своих решений относительно Третьей думы, все организации, все члены партии обязаны всеми средствами поддерживать работу парламентской группы». Однако «любой член партии имеет право давать свою оценку результатам и значению работы, проводимой в Думе». В этом смысле авторы «платформы» расценивают отзовизм как «один из разнообразных узаконенных оттенков деятельности революционного крыла партии», и предполагается, что именно «разнообразие оттенков, при незыблемом единстве принципов», свидетельствует о жизнеспособности и подлинности большевизма.
Отдельные пункты той части «платформы», в которой говорится об агитации и пропаганде, дают возможность легко распознать идеи Богданова о социалистическом воспитании русского пролетариата. Эти идеи, с самого начала лежавшие в основе его политической деятельности, стали причиной создания партийной школы на Капри и в Болонье и привели, как мы увидим дальше, к развитию его теории общества и «пролетарской культуры».
Характерно ленинское прочтение «платформы»[165]: анализ в ней «современного исторического положения нашей страны» (анализ, который сам Ленин считает отвечающим позиции большевиков на конференции 1908 года) – это «„карикатурная“ революционность», когда при помощи «правильных большевистских рассуждений», если их рассматривать по отдельности, думская трибуна обрекается на использование в целях пропаганды, то есть не принимается во внимание «своеобразие» периода перехода к «новой революции». Иными словами, Ленин рассматривает «платформу» исключительно как манифест отзовистов, последние же для него – это те, кто не учитывает «своеобразие современного момента», настаивая на такой тактике, при которой первостепенное значение придается исключительно революционному восстанию. Но если подобная тактика соответствовала принципам большевиков во время революции, то, с тех пор как политическая и экономическая ситуация в России изменилась, она была уже неверной. Следовательно, Ленин с принципиальной точки зрения не оспаривает большевистской ориентации отзовистов, и, таким образом, становится понятным, почему он вообще употребляет термин «левые большевики»: автор «Материализма и эмпириокритицизма» не отрицает полностью того факта, что в течение какого-то периода после публикации этой книги Богданов и члены его группы придерживались организационных принципов большевизма.
Эта работа Ленина о «платформе» и в значительной степени ряд других его статей о деятельности группы «Вперед», относящихся к тому же периоду, явно свидетельствуют о том, что полемика Ленина с Богдановым сосредоточивалась прежде всего на проблемах тактики и политического руководства, на методах политической борьбы в связи с «новой революцией», на «марксистском анализе момента», то есть на тактике, которой следовало придерживаться в период «между революциями». По мнению Ленина, группа «Вперед» состояла из отзовистов. Но отзовизм – это тактический отход от «ортодоксального большевизма», и поэтому с ним следует вести беспощадную борьбу. Борьба с философским отступлением от «ортодоксального марксизма» стоит на втором плане, однако доказательство того, что в области философии Богданов уже более не марксист, приобретает принципиальную важность, когда Ленин, желая применить определенную тактику, прибегает к марксистскому анализу сложившейся обстановки. Такой анализ Богданов не способен дать именно потому, что является последователем «философского идеализма». В полемике Ленина с Богдановым выражение «левый большевизм» появляется еще в 1914 году (речь идет об одной из групп «левых большевиков» на Кавказе), и Ленин противопоставляет ему собственный, «марксистский большевизм», который он иногда называет «антивпередовским большевизмом».
В ленинском комментарии к «платформе» нет ни следа критического анализа конкретных предложений Богданова о создании в России организации по агитации и пропаганде, а также о социалистическом воспитании рабочих с целью формирования из них руководящих кадров в противоположность интеллигенции – словом, о предложениях Богданова «обновить партию», которые являются центральным моментом «платформы». Помимо всего прочего, «литераторы и теоретики нашей партии», входящие в состав группы «Вперед», созданной по инициативе Богданова, полагали, что их функция заключалась в «создании новой литературы для ведения среди народа пропаганды, наиболее полно и адекватно развивающей научное социалистическое мировоззрение в его взаимосвязи с русской действительностью». Даже отдельные краткие абзацы, посвященные «пролетарской культуре», представляют собой дискуссии не по существу проблемы или теоретического характера, а скорее по вопросам тактики: они направлены на то, чтобы оторвать Горького как основного представителя «пролетарского искусства» от идеологии «пролетарской культуры» (по мнению Ленина – «новый псевдоним махизма») и в конечном счете вновь завоевать его для собственной фракции. То же можно сказать и о некоторых статьях и письмах Ленина, касающихся группы «Вперед» и относящихся к более позднему периоду (1914). В них, оправдывая исключение Богданова из членов редакции большевистской «Правды», Ленин не только выступает против «пролетарской философии, или махизма», но и делает попытку избежать углубленной теоретической дискуссии. В сущности, «Материализм и эмпириокритицизм» – это единственная работа Ленина, где в полемике с Богдановым теоретическая дискуссия противопоставлена сиюминутным интересам тактики.
Как же конкретно вырисовывается богдановская программа агитации и пропаганды, постулирующая осуществление основной цели пролетариата – распространения идеи социализма и социалистических идеалов? И отчего Ленин в полемике с Богдановым совсем не коснулся достоинств этой «литературной» инициативы группы «Вперед», а также избегал обсуждать вопрос о готовности впередовцев стать в качестве «литературной группы» представителями одного из «разнообразных идеологических течений, которые непременно должны существовать внутри сильной и жизнеспособной партии»?
Проблема отношения партии к Думе – дебаты по поводу бойкота, отзовизма и ультиматизма, – безусловно, предоставила Богданову возможность выступить с требованием создания «мощного и активного аппарата агитации и пропаганды». Составленная, по-видимому, без учета тактики конспирации, закрепленной в других документах, эта программа создания аппарата агитации и пропаганды является частью обязательного минимума требований «платформы», которая благодаря ей становится важным политическим документом: после ленинской работы «Что делать?» это первый большевистский документ, органически и детально трактующий проблемы политической агитации и пропаганды.
Тот факт, что думская трибуна могла быть успешно использована для социал-демократической пропаганды, в принципе не отрицался в «платформе». Однако то, что социал-демократические депутаты Третьей думы не считали себя ответственными ни перед местными партийными организациями, ни перед Центральным Комитетом или по крайней мере – поскольку в последнее время он уже не собирался более или менее регулярно – перед «Пролетарием» (Большевистский центр), казалось неприемлемым. Неприемлемым было и то, что депутаты даже не поддерживали никакой связи с этими организациями. Полная изоляция думских депутатов от рабочих организаций, пишет Богданов летом 1908 года в том же «Пролетарии», вызывает опасение, что деятельность социал-демократов в Думе приведет к антипарламентаристским настроениям в среде рабочих. В «платформе» подчеркивается отрицательное отношение к любой форме антипарламентаризма. Антагонизм между парламентаризмом и революционным или анархистским синдикализмом, характерный для международной социал-демократии, определяется обеими сторонами как экстремизм: решать, чтó отвечает интересам класса в целом в той или иной ситуации, в любом случае следует в соответствии с общим волеизъявлением партии. У членов группы «Вперед» нет никаких сомнений относительно оценки и интерпретации задач класса и волеизъявления партии: их предложения по агитации и пропаганде направлены исключительно на «организационную работу внутри партии», то есть в условиях нелегальности; о конкретном же использовании думской трибуны для социал-демократической пропаганды в иных политических условиях они никогда не высказывались.
Еще один мотив, объяснявший стремление Богданова создать прочную сеть агитации и пропаганды, – ситуация, сложившаяся внутри самой партии: с одной стороны, «социал-демократами считают себя индивиды, не интересующиеся жизнью партии», не занимающиеся никакой партийной деятельностью, являясь, таким образом, лишь номинальными членами партии, вплоть до того, что такие члены не платят членских взносов; с другой стороны, в период после революции интеллигенция массами выходила из партии, а это означает, что те функции, которые она до сих пор выполняла в партии, теперь должны будут взять на себя сами рабочие: например, редактирование журналов и политических листовок, создание центров агитации и пропаганды и, наконец, само руководство партией.
Исходя из этих предпосылок, «платформой» группы «Вперед» предусматриваются два типа агитации и пропаганды: 1) в целях специальной подготовки рабочих для ведения партийной работы или для формирования партийных кадров (впрочем, понятие «кадры» встречается довольно редко); 2) для всеобщей мобилизации рабочих масс, достигаемой посредством их воспитания в духе революционного, социалистического сознания. В целом эта агитационно-пропагандистская модель возвращает нас к демократическому централизму, понимаемому как форма организационных основ большевизма. Модель состоит из следующих частей. Прежде всего школа усовершенствования, где готовят рабочих к ведению ответственной и сознательной организационной деятельности и агитации. Такая школа строит свою работу, исходя из того, что в будущей революции пролетариат должен располагать собственными руководителями, которым необходимо хорошо знать основы научного социализма. Для этого нужен новый тип социалистической пропаганды. Условия нелегальности и конспирации таковы, что в дальнейшем, возможно, появится единый тип «пропагандистского кружка», совпадающий с местной партийной организацией. Здесь рабочие, занимающиеся партийной деятельностью, знающие программу партии и основы политэкономии, в течение трех-четырех месяцев проходят курс усовершенствования. Основной упор делается на ознакомление слушателей с основными идеями научного социализма, с общей картиной рабочего движения и его организации, а также с аграрными проблемами и актуальными задачами партии. Руководство такими пропагандистскими кружками – и здесь особенно остро дает себя знать нехватка интеллигенции – должно быть доверено пропагандистам, прошедшим подготовку в специально созданных кружках; эти последние в свою очередь будут вести пропагандисты, прошедшие подготовку в высших партийных школах. В кружках для пропагандистов существует специализация по различным областям партийной работы: подготовка фабричных агитаторов, профсоюзных деятелей, агитаторов и пропагандистов, работающих на селе, редакторов местных газет. Лучшие слушатели этих пропагандистских кружков будут направляться в партийные школы, в которых специальных дисциплин не преподается, но идет подготовка руководящих работников. До принятия окончательной редакции программы пропаганды региональные центры должны будут запрашивать мнение местных органов о том или ином виде пропаганды, который следует использовать, а также будут знакомиться с конкретными вопросами, которые ставят рабочие перед агитаторами и т.д. После опубликования результатов этого обследования созываются региональные конференции пропагандистов и агитаторов, где окончательно утверждаются программы и определяется форма организации пропаганды. Наконец, Центральный Комитет и общая партийная конференция при поддержке печати и партийных школ подводят итоги разработки проектов и программ.
Именно как политическое совершенствование рабочих должно проходить в условиях нелегальности, так и при пропаганде среди пролетарских масс также нужно принимать во внимание конспиративный характер организации и, следовательно, вести работу главным образом с помощью печатных изданий. Основным средством социал-демократической агитации в массах должна стать местная нелегальная газета. Народные газеты такого типа должны выпускать местные партийные организации. Редакции газет должны располагать группами корреспондентов из числа рабочих социал-демократов, собирающих информацию и свидетельства относительно конкретной ситуации и специфики интересов рабочих в различных областях России. Местной партийной печати придется преодолевать очевидные трудности; поэтому ей должны будут оказывать поддержку главным образом партийные центры, которые в свою очередь создадут народную газету, публикующую материалы на актуальные темы, статистику, передовые статьи по основным вопросам социал-демократической теории и практики, хронику международного рабочего движения, а также беллетристику – словом, совокупность информации, которой смогут воспользоваться непосредственно местные газеты. Точно так же региональные центры должны будут создать «литературные» информационные агентства, которые, используя университетские и публичные библиотеки, будут способны срочно предоставлять в распоряжение редакций местных газет необходимую информацию и разработки. Местные рабочие газеты немедленно вслед за их публикацией следует отправлять в партийные центры и в Центральный Комитет, с тем чтобы последние могли помочь им в теоретическом и практическом плане. Там, где невозможно создать такую газету, нужно выпускать листовки и брошюры, непосредственно посвященные экономическим, политическим и культурным вопросам, касающимся пролетарских масс.
Одно из наиболее действенных средств, привлекающих к агитации внимание масс, – распространение среди рабочих специальных вопросников, которые должны не только апеллировать к непосредственным экономическим и политическим интересам трудящихся, но и затрагивать проблемы «каждодневной жизни и быта» пролетариата. В других вопросниках будут разрабатываться актуальные проблемы тактического порядка: например, безработица и борьба с ней, усиление активности профсоюзов, проблемы социального обеспечения рабочих, взаимоотношения с кооперативами и т.д. Главный принцип использования вопросников – получение непосредственной информации относительно мнения рабочих и ознакомление с их рекомендациями, на основе чего должна будет создаваться пропагандистская литература.
«Платформа» предусматривает специальные формы агитации и пропаганды для сельского пролетариата, армии и профсоюзов, а также для легальных институтов (впрочем, это единственный содержащийся в «платформе» намек на использование легальных возможностей) – кооперативов, клубов, народных университетов, библиотек и т.д. Однако «платформа» настаивает главным образом на том, что агитация и пропаганда включают в себя также популяризацию опыта массового вооруженного восстания и партизанской борьбы. Следует оспаривать бытующее в среде западноевропейской социал-демократии мнение, будто рабочие массы неспособны организовать вооруженное восстание против регулярной армии. Местные партийные организации должны создавать «инструкторские школы для специализированного практического изучения техники ведения боя» – пункт, на котором Богданов настаивает не только в «платформе», но и во всех своих политических работах этого периода, добиваясь, чтобы пролетариат был готов к грядущей революционной борьбе более, чем в 1905 году. Эти идеи об агитации и пропаганде излагаются здесь так детально только потому, что «платформа» никогда не переиздавалась и сегодня ее текст почти недоступен. На основе вышеизложенного группа «Вперед» объявляет о публикации популярных брошюр и при первой же возможности – народной рабочей газеты с целью «всеобщего и полного развития научного социалистического мировоззрения в условиях русской действительности». Некоторое время спустя идеи группы «Вперед» действительно найдут свое выражение в нерегулярно издаваемой группой «народной серии», озаглавленной впоследствии «На тему дня» и выходящей под девизом «Серьезно служить делу возрождения партии».
Описание методов нелегального ведения агитации и пропаганды, которое группа «Вперед» представила в своей «платформе» товарищам по партии с откровенностью, непривычной в эти годы репрессий, – это не только ее оправдание, ее raison d’être как «литературной» организации внутри партии, обвиняемой в том, что она в последнее время не заботится о создании пропагандистских текстов. «Платформа» рассматривает свою задачу в области «культурного творчества» как гарантию соблюдения организационных принципов большевизма, основанных на демократическом централизме, – принципов «революционного крыла нашей партии». В этом смысле в одном из последних пунктов настаивается также на необходимости «небольшой, нелегальной, закрытой партии, но формирующейся из активных членов», преемственность которой гарантируется «литераторами и теоретиками» группы «Вперед».
Как уже говорилось, Ленин никогда не анализировал конкретно утверждения группы «Вперед» о том, что она обеспечивает большевизм внутри партии. То же можно сказать о «впередовской» критике по адресу руководителей партии, якобы оказавшихся в плену интеллигентского мировоззрения: о такой критике Ленин упоминает практически лишь однажды, в единственной фразе. И все же именно этот последний пункт имеет самое важное значение для идеологии группы «Вперед» и лежит в основе главного требования, выдвигаемого в «платформе»: подготовить русский пролетариат к самостоятельному руководству собственным движением в организационном, тактическом и идеологическом плане и создать таким образом основу для обновления партии.
В различных своих работах, написанных в период прямого конфликта с Лениным и даже позднее, в 1918 году, Богданов многократно цитирует – даже с вариантами – ту часть «платформы», где руководители партии, и особенно Ленин, подвергаются суровой критике, хотя последний и не называется по имени: индивидуализм и авторитарное поведение, амбициозность и культ личности, отказ от внутрифракционной дисциплины и неприятие критики товарищей, самодовольство и эгоизм руководителей, партийной интеллигенции бесконечно осложняют идеологическую борьбу и распыляют силы партийной организации в многочисленных внутрипартийных конфликтах, к тому же бесплодных. Следует добавить, что именно эти характерные черты породили вредную привычку партийных работников слепо верить в авторитет, никогда не подвергая сомнениям позиции наиболее видных руководителей. Периодическая критика руководителей, продолжает Богданов, в сущности, ничего бы не изменила: при ближайшем рассмотрении речь идет о формах поведения, глубоко укоренившихся в старом буржуазном и мелкобуржуазном мире, которому обязаны своим происхождением «социалисты-интеллигенты». Противоречие между явным институционализированным влиянием буржуазной культуры и идеалом социалистического общества, классовой борьбой, может быть преодолено лишь в том случае, если hic et nunc (без всякого промедления) в условиях капитализма буржуазной культуре будет противопоставлена новая, пролетарская культура, укоренившаяся и распространившаяся в массах, основанная на принципе «подлинной солидарности в среде пролетариата». По мнению Богданова, лишь «законченное социалистическое образование» способно радикально изменить сущность партийной организации, более того, обновить ее.
Теперь программные требования, выдвигаемые «платформой» – развитие и автономная деятельность трудящихся, их независимость от руководителей, рекрутируемых из интеллигенции, – конкретно воплощались в форме эксперимента в партийных школах на Капри (август – декабрь 1909 года) и в Болонье (ноябрь 1910 – март 1911 года). Деятельность так называемых высших социал-демократических школ агитации намного убедительнее, чем «платформа», свидетельствует о том, что для «левых большевиков» агитация и пропаганда (эти дисциплины в форме практических занятий составляли значительную часть учебной программы) означают не только формирование «постоянных кадров рабочего происхождения»[166], но и создание партийной интеллигенции, рекрутируемой из рабочих. «Новый, высший тип партийной пропаганды» недвусмысленно предполагает создание рабочей интеллигенции. «Пролетариат как общественный класс должен иметь собственную интеллигенцию, работающую в рядах пролетариата с целью свержения капитализма», – утверждает единственный из всех основателей партийной школы на Капри пролетарий по происхождению, «рабочий-философ» Михаил (псевдоним H.Е. Вилонова), на которого Богданов оказывал сильное влияние. Но что значит «рабочая интеллигенция»? Идентична ли она «рабочим руководителям» партии? И в чем в конечном счете заключается «обновление партии», проповедуемое группой «Вперед»?
Ответ на этот вопрос тесно связан с богдановской концепцией «пролетарской культуры». У этой последней, впервые изложенной в «платформе» в программной форме как картина будущего социалистического общества, уже имелись наметки в некоторых работах Богданова, написанных в период до революции 1905 года, особенно в очерках, опубликованных в 1904 году в московской «Правде» под красноречивым заглавием «Новый мир». «Пролетарская культура» как революционная стратегия «левых большевиков» стала доминирующей идеологией партийных школ, в которых Богданов видел ростки будущих «рабочих университетов» и которые в конечном счете пошли гораздо дальше поставленной ими первоначально цели (формирование будущих пролетарских кадров). В конфликте между Лениным и Богдановым эти партийные школы играют первостепенную политическую роль. Действительно, «рабочие слушатели», успешно окончив эти школы, должны были вернуться в Россию и вести пропагандистско-агитационную работу в новых кружках, о которых говорится в «платформе», иначе говоря, заниматься пропагандой богдановской теории общества и революции. Деятельность партийных школ – которая, как и вся деятельность группы «Вперед» – означала, по мнению Ленина, прежде всего пропаганду идей отзовизма. Ленин тут же, еще до начала их функционирования, усматривает серьезную опасность и всеми силами пытается прекратить деятельность этих школ, привлечь на свою сторону их слушателей и т.д. Его собственная партшкола, которую в советской историографии называют «ленинской» и которую Ленин организовал в 1911 году в местечке Лонжюмо близ Парижа, при ближайшем рассмотрении оказывается не чем иным, как контрмерой по отношению к партийным школам «левых большевиков». По сути же – согласно своим взглядам на агитацию и пропаганду, – Ленин полагал, что в тот момент легальная возможность формирования кадров посредством использования думской трибуны была гораздо реальнее, нежели путем партийных школ: последнее казалось ему практически неосуществимым вдали от России, в жестких условиях эмиграции[167].
Хотя школа на Капри «видит свою первостепенную задачу в классовом углублении социал-демократической пропаганды» – как сказано в письменном отчете, сделанном для того, чтобы получить одобрение партии, – и считает себя «новым орудием классового воспитания пролетариата», но в ее задачи, по собственному признанию ее организаторов, входит воспитание не столько «политических деятелей революции», то есть профессиональных революционеров в ленинском смысле, сколько «сознательных социалистов, способных анализировать проблемы современности с классовых позиций». Об этом еще ярче свидетельствует другой документ, написанный непосредственно в результате деятельности школы на Капри и опубликованный в начале 1910 года в Париже издательством группы «Вперед» под названием «Ко всем товарищам». Организация серьезной социалистической пропаганды не под силу кучке партийных руководителей, происходящих из интеллигенции, – «Большевистскому центру», замечает в этой работе Богданов. Эти партийные интеллигенты видят в руководстве партии свою монополию. Они полагают, что тратить силы партии на воспитание руководителей рабочего происхождения бесполезно. «Этот страх перед „конкуренцией“ свежих и жизнеспособных сил, сил самого пролетариата… не имеет уже ничего общего с большевизмом», он находится в непреодолимом противоречии с самой природой большевизма[168].
В той же статье Богданов указывает на непременные условия формирования сознательных социалистов-трудящихся, способных руководить движением масс: прежде всего выпуск новой пропагандистской литературы, а также создание партийных рабочих университетов. «Большевизм, – утверждает Богданов, – не просто политическое явление, но и социально-культурное движение», и политическая гегемония пролетариата по отношению к буржуазии невозможна без его общей культурной гегемонии.
«Имплицитной предпосылкой большевизма является, следовательно, идея непосредственного создания в рамках современного общества великой пролетарской культуры, более сильной и гармоничной, нежели культура буржуазных классов, находящихся в процессе упадка, бесконечно более свободной и творческой».
Те, кто не признает этой прямой связи между политикой, наукой, философией и литературой, иными словами, не признает задачи «пролетарской культуры», не являются, по мнению Богданова, истинными большевиками. Фактически он считает, что истинный большевизм был предан членами заграничных кружков, и прежде всего Большевистским центрам, «политически нездоровыми личностями»: он существует исключительно «в твердом и здравом пролетарском движении», сила которого выражается в способности пролетариата к организации. Большевистский же центр занимается раскольнической деятельностью. Единственный в своем роде истинный большевизм, подлинно революционная концепция задач и идеалов пролетариата, по мнению Богданова, совпадает со своей политической, культурной и социальной эмансипацией во имя «социалистического идеала». Богданов считает необходимым стремиться достигнуть этого грандиозного будущего пролетариата во имя «старого большевизма» – «вместе с вождями, если они хотят этого, без них, если не хотят, против них, если они окажут сопротивление». Задачей партии должно быть освобождение трудящихся. «Наше дело – дело коллектива, а не отдельных личностей», – заключает автор статьи, которую можно считать манифестам его «философии пролетарской борьбы», или «философии коллективизма», по выражению самого Богданова и его единомышленников.
Согласно богдановской концепции организующей энергии коллектива, или пролетариата, его целью является формирование руководителей пролетарского движения для внесения в массы социалистического сознания. Именно в этом смысле следует понимать используемое им понятие «рабочая интеллигенция». В своем труде «Культурные задачи нашего времени», составленном из лекций, прочитанных им в партийной школе на Капри, и первоначально носившем многозначительное название «Культурные задачи пролетариата», но измененном по цензурным соображениям, Богданов пишет о «новой интеллигенции», которая «выходит из среды самого пролетариата» и тождественна самому пролетариату, «культивированному» в этическом, художественном и научном смысле. Эта «новая интеллигенция» впитала в себя весь «общий опыт пролетариата» и, следовательно, никогда больше не сможет отделиться от него. Она одна может «придать работе необходимую последовательность и цельность, внутреннее единство ясной и повсюду себе верной классовой психологии»[169].
Из опыта революции 1905 года Богданов делает вывод, что социалистическая революция возможна лишь при условии, если трудящихся сначала воспитать в духе социалистического сознания. Это тем более верно, что в «повседневной экономической работе и в обыденной политике кроется опасность сужения кругозора и отход от какого бы то ни было идеала революции в пользу компромиссов и поверхностного практицизма»[170]. То, что эта концепция формирования социалистического сознания и воспитания в самом широком смысле охватывает весь человеческий опыт и политическую практику, не оставляет никаких сомнений. «Пролетарская культура» представляет собой в определенном смысле теорию – если не идеологию – такого воспитания, направленного на будущее общество, вернее, на человека будущего вообще; и первоначально она имеет гораздо более широкое и глубокое значение, чем обучать литературе и искусству пролетарские массы или содействовать деятельности рабочих-поэтов, рабочих-артистов и т.д. Если после 1917 года этому понятию придавалось именно такое значение, то следует заметить, что оно, помимо всего прочего, по существу сужает и калечит содержание богдановских идей, с которыми он выступал до революции. «Пролетарская культура» означает сознание и практику; она является не эстетикой, а этикой. «Пролетарская культура» – это не философия; она не имеет отношения только к политике, но именно как политический выбор это – альтернатива идеям Ленина.
Если, как уже говорилось, богдановская концепция «пролетарской культуры» первоначально была выдвинута в виде программы в рамках политической «платформы» группы «Вперед», то во всех деталях она была объяснена и обоснована уже в начале 1911 года в работе «Социализм в настоящем» – своего рода социально-культурном манифесте, – опубликованной в культурно-политической серии «Вперед» и недвусмысленно обращенной к пролетарскому читателю. Это обоснование концепции «пролетарской культуры» относится также и к самой организации «Пролеткульта», существовавшей с начала 20-х годов, поэтому есть смысл остановиться на его основных пунктах.
Речь идет об общей теории общества, тяготеющей к большевизму и все же существенно отличающейся от теории Ленина[171]. Отправным пунктом богдановской теории является следующее соображение: «Сущность социализма… заключается в монолитной организации всего производства, то есть в преобладании прочных трудовых отношений между людьми». Это – основа всех остальных характеристик социализма: общественной собственности на средства производства, упразднения классов и такого распределения продуктов труда, при котором каждый может выбрать себе работу, отвечающую его интересам. Верно, что такие условия достижимы лишь после победы рабочего класса, «и все же социализм – это не только будущее, но и настоящее, не только идея, но и реальность».
Если общественную организацию следует определять в целом как сотрудничество людей, то необходимо провести грань между прочными трудовыми отношениями и отношениями, основанными на принципах конкуренции. На сегодня подлинно прочными можно назвать отношения между рабочими на производстве: их место в производстве, условия труда, интересы идентичны. Благодаря своим трудовым отношениям рабочие очень близко стоят друг к другу, труд одного самым тесным образом связан с трудом другого, каждый может занять место товарища, заменить его. Идентичность положения означает идентичность интересов. Взаимопонимание и взаимная симпатия создают основу для тесной сплоченности товарищей, которая вначале объединяет тех, кто работает в самых различных отраслях, а затем и трудящихся разных стран мира. Рабочие постепенно впитывают в себя сознание этой солидарности, которая «проникает в их чувства и интеллект», словом, становится их «классовым самосознанием». В этой «сознательной организации», которая уже существует в процессе труда, в живой классовой кооперации и в тесном сотрудничестве, осознаваемом рабочими, следует видеть действительное, реальное начало социализма.
Основываясь на своем классовом самосознании, трудящиеся должны развивать собственные социальные идеалы и собственные формы человеческих отношений, существенно отличающиеся от отношений старого общества. Борьба за социализм не означает только войну с капитализмом, она – одновременно и позитивный, созидательный труд: это есть «непрерывное создание новых элементов социализма» силами пролетариата в ходе его повседневной жизни, в процессе общечеловеческих взаимоотношений между рабочими. Недостаточно только объединить пролетариат в такие организации, как партия или профсоюзы, недостаточно предложить пролетариату лозунги, призывающие к экономической и политической борьбе, – его внутреннюю сплоченность, его духовное единство следует углублять, вырабатывая «пролетарскую социалистическую культуру». Ее модель представляют собой условия труда в рамках крупной, технически развитой машиностроительной промышленности: здесь, у прокатного стана, где от одного жеста, отдельного движения каждого рабочего зависит процесс производства, рождаются то взаимопонимание, та взаимозависимость и солидарность в процессе труда, в которых Богданов усматривает дух товарищеского, коллективного сотрудничества и которые составляют основу пролетарского сознания и пролетарской идеологии, «пролетарской культуры».
«Пролетарская культура» включает в себя всю каждодневную практику пролетариата, его быт и жизнь в обществе. Она начинается в самой структуре рабочей семьи, которая, по мнению Богданова, не может быть частным делом для социалистов. Даже в семье политически сознательных и активных трудящихся сохраняются пережитки варварства, такие, как полная зависимость женщины от мужчины, слепое повиновение детей родителям. Товарищеский дух солидарности, лежащий в основе трудовых отношений между рабочими на производстве, должен проникнуть также и в рабочую семью в качестве социалистического сознания.
То же можно сказать о партийных организациях, где сохраняются пережитки авторитарного, индивидуалистического стиля руководства и основная масса рядовых членов подчинена немногочисленным авторитетам. Выявить это противоречие пролетарского социализма, эту полную несовместимость духа, царящего в партийных организациях, с принципами групповой дисциплины и коллективной деятельности – вот что должно стать для «пролетарской культуры» одним из главных «участков работы».
Наряду с семейной и партийной моралью третьим политическим устоем «пролетарской культуры» является разработка новых науки и философии и нового искусства. Новые, социалистические наука и философия должны опираться на пролетарский опыт, служить делу организации пролетарского опыта, коренным образом отличающегося от опыта старых классов. Поскольку иные условия жизни влекут за собой иной способ восприятия и иное мироощущение, «все науки и вся философия приобретут в руках пролетариата новый аспект». Для современных науки и философии характерна их дисперсия в многочисленных, изолированных один от другого секторах. На основе прочных сознательных отношений трудящихся, для которых полное взаимопонимание важнее чего бы то ни было иного, развитие концепции социализма должно идти по пути упрощения и унификации наук. Нужно найти такие методы исследований, которые лежат в основе всех наук, и предложить своего рода общий ключ к различным дисциплинам. Это позволит рабочим овладевать разными науками так же быстро, как рабочий-машиностроитель «на основании своего опыта знакомится с общими характеристиками и методами техники и с относительной легкостью способен перейти от одной специализации к другой».
Так же, как и наука, искусство должно организовать пролетарский опыт. Но оно организует его не в форме абстрактных понятий, а в форме живых образов, вот почему «искусство в определенном смысле более демократично, нежели наука», то есть оно ближе к массам и шире в них распространено. «Пролетариат нуждается в собственном искусстве, социалистическом, которое было бы целиком проникнуто его ощущениями, устремлениями и идеалами», чтобы суметь повести массы на борьбу, чтобы воспитывать их и «вести вперед, к более светлому будущему».
Наряду с задачей продолжения борьбы и задачей организации перед пролетариатом, по мнению Богданова, стоит задача сознательно и последовательно собирать крупицы новой культуры, элементы «современного социализма», развивать и систематизировать их. Лишь при условии, что пролетариат сам создает новые и свои собственные формы жизни во всех областях, он сможет сам реализоваться в творческой, то есть социалистической, форме. Эта постепенная творческая реализация социалистического классового порядка приведет в конечном счете к такой победе пролетариата, которая позволит распространить этот порядок на все человечество. Социалистическое развитие найдет свое завершение в социалистической революции.
В том факте, что рабочий класс должен достигнуть духовной власти прежде, чем политической, как раз и заключается политическая необходимость «пролетарской культуры». Духовная революция предполагает политическую стабильность власти пролетариата. Но это не означает, что Богданов со своим «постулатом нового духа в пролетариате» перестает настаивать на «победе революции в ближайшем будущем» и что дальнейшее развитие им концепции «пролетарской культуры» ведет к исправлению его изначальной «ультрарадикальной» позиции, как это утверждает пока что единственный биограф Богданова Дитрих Грилле[172]. Как мы показали, основой постулата подлинного пролетарского сознания и его критерием является критика партии и ее руководства, которое, по оценке Богданова, находится в плену буржуазной культуры и чьи психологические особенности – индивидуализм, авторитаризм и так далее – полностью противоречат «пролетарскому опыту». «Платформа» слушателей и преподавателей школы на Капри, в которой та же терминология указывает на авторство Богданова, содержит заявление о том, что пережитки этой буржуазной культуры и ее мира являются препятствием на пути к успеху революции. Чем скорее будет уничтожена буржуазная культура, тем больше открывается возможностей для свершения революции, которую Богданов все же не упускает из виду, хотя решающим фактором ее успеха – более решающим, чем классовая борьба, – считает сознание пролетариата. Настаивая на необходимости автономии и свободы для инициативы пролетариата в области культуры, Богданов, понимая как раз буквально теорию Маркса, думает, что таким образом можно установить власть рабочего класса. Стремление сделать пролетариат активным, постоянно ориентируясь на революцию, апеллировать к творческой стихийности рабочих масс приобрело характер отрицания элиты, понимаемой как представительство пролетариата лицами свободных профессий, так как Богданов видел в них силу, которая препятствует пролетарской революции, тормозит ее. Следовательно, авангард пролетариата должен формироваться не из интеллигенции, а из промышленных рабочих, представляющих собой «наиболее сознательную» категорию. Принципы будущей культуры и будущей эпохи должны опираться исключительно на социальное поведение рабочего класса. Неслучайно «пролетарский социализм» Богданова, его апелляция к пролетарскому сознанию как основной и наиболее активной революционной силе были истолкованы Лениным в смысле левого радикализма: элитарной концепции партии, которую поддерживал Ленин, Богданов противопоставлял концепцию «пролетарской культуры», обращенную непосредственно к массам и рассматриваемую Лениным как анархизм.
Богданов направляет явно против Ленина свою апелляцию к творческой энергии пролетариата, с помощью которой последний создаст собственные науки и искусства. В работе «Культурные задачи нашего времени», появившейся в результате чтения лекций в партийных школах на Капри и в Болонье, Богданов вменяет в вину «противникам идеи пролетарской культуры» (наряду с Лениным недвусмысленно указывается Плеханов) их «крайний теоретический консерватизм»: они сделали из марксизма, «учения, радикально отрицающего всякие абсолютные и вечные истины», абсолютную и вечную истину и таким образом признали за научными, эстетическими и этическими знаниями объективную и вечную ценность, несмотря на то что те были целиком и полностью созданы интеллигенцией. Пролетариату же они, по мнению Богданова, оставили лишь способность видеть в марксизме очередную экономическую и политическую доктрину. По мнению Ленина и Плеханова, философии диалектического материализма – представленной, разумеется, в популярной форме – более чем достаточно для удовлетворения требований пролетариата. Это «глубокое недоверие к творческим силам» пролетариата и явилось для Богданова легитимацией его критики в адрес главных «идеологов рабочего класса», словом, их оспаривания[173].
В той же работе о культурных задачах пролетариата – задачах, включавших также издание новой пролетарской энциклопедии, которая по аналогии с «Энциклопедией» XVIII века должна была заложить фундамент навой эпохи, опираясь на знания нового класса, – Богданов излагает свою концепцию культуры, или идеологии, дающую ключ к пониманию его теории общества. Для него все еще оставался «интересной психологической загадкой» тот факт, что марксистские авторы пока ни разу не высказывались по поводу того, что «идеология, или духовная культура, интеллигенции выполняет организующую функцию в жизни общества, групп и классов»[174]. Своей теорией функциональной зависимости идеологии от социальной структуры Богданов сознательно пытается заполнить пробел, допущенный «историческим материализмом»[175]. Действительно, мало «знать, что идеология произошла из производства, что от него она зависит и является „надстройкою“ над ним, по выражению Маркса, – замечает Богданов в другой своей работе, „Наука об общественном сознании“, также явившейся результатом чтения лекций в школах на Капри и в Болонье, но опубликованной лишь в 1914 году. – Надо еще понять, точно и определенно, что она такое на деле, в самой жизни, т.е. выяснить ее практический смысл и значение. Относительно этого до сих пор господствует большая неясность»[176]. По сравнению с экономической жизнью идеология играет далеко не второстепенную роль: «надстройка» – это не просто прямое и необходимое следствие «базиса», а «орудие организации общества, производства, классов и вообще всяких общественных сил и элементов, без которого эта организация невозможна»[177]. В частности, Богданов поясняет, что идеология не «украшение» на здании общественного труда и экономики. Он демонстрирует взаимозависимость и взаимопереплетение, взаимосвязь идеологии и экономической жизни. Науки, как технические, так и естественноисторические, безусловно, продукт производства; их развитие можно объяснить, лишь принимая во внимание современное состояние производства. В свою очередь они способствуют совершенствованию производства, воздействуют на него, ибо без них невообразимы современные заводы, шахты, лаборатории, железные дороги. В этом смысле идеологию можно сравнить с мозгом живого организма: если верно то, что развитие мозга обусловлено развитием других органов и он зависит от них, то верно и то, что без мозга эти органы становятся совершенно бесполезными.
В более общих терминах, идеология есть общественное сознание людей, служащее им для организации собственной жизни. Развитие классового сознания, или идеологии наиболее передового класса, расценивается Богдановым как работа «самая необходимая, исторически самая важная в нашу эпоху». Способствовать формированию нового сознания, то есть обучать и просвещать рабочий класс, означает для него «развивать самые основы его организации, участвовать в образовании того мозга, который должен управлять могучим телом»[178]. Развитие классового сознания равнозначно организации классовых сил[179]. «Средством „социальной“ организации», то есть идеологией, является тесное сотрудничество товарищей, трудовой коллективизм, или «пролетарская культура».
По определению Богданова, сама культура имеет «организующую функцию» – «оформление и закрепление определенной социальной организации»[180]. Культура является источником всех достигнутых в процессе труда материальных и нематериальных завоеваний человечества, возвышающих его над природой и совершенствующих его жизнь. Техника, со всеми ее вспомогательными средствами (машинами, транспортом), со всем ее практическим и научным опытом (языком, искусством, навыками, традициями, моралью, правом, политикой), представляет собой элемент культуры, которая включает в себя также физическое воспитание и оздоровление организма с помощью гимнастики и других средств. Однако следует различать две основные силы культуры: материальную и духовную. «Материальная культура» охватывает всю сферу производства: человеческую рабочую силу, коллективный труд людей, развитие производительных сил общества и их господство над внешней природой – и опять-таки все средства и формы производства, а также технические и экономические отношения в процессе производства. А «духовная культура» включает в себя сферу философии, этики, политики, искусства, языка – словом, сферу идеологии, общественного сознания. Однако духовная и материальная культура не отделены одна от другой. Генезис и функцию идеологических принципов можно понять, лишь исходя из «материальных» предпосылок, то есть из технических и экономических условий. Технический уровень общества, его экономическая структура являются отправным пунктом идеологии, или, согласно Богданову, «культурными задачами» общества.
«Задача культуры», по Богданову, заключается в процессе организации. Идеологии имеют, таким образом, организационную, реальную общественно-политическую функцию: то, что составляет объект организации, имеет своим конечным продуктом производственные отношения – технические (отношения человека к природе) и экономические (отношения людей между собой). Объективный смысл идеологических процессов заключается в фиксировании этих отношений, их регулировании и координации. «Способы мышления определяются именно производственными отношениями, для которых первые являются средством организации, основные же способы мышления (идеологии) определяются, разумеется, основными производственными отношениями»[181].
Главные формы кооперации при разделении труда, которые можно обнаружить в истории, и соответствующие им способы мышления, или необходимая «адаптация» идеологии к трудовой деятельности, по Богданову, подразделяются на пять эволюционных фаз: 1) примитивная кооперация – идеологии низшего порядка (период примитивного коммунизма); 2) простая авторитарная форма кооперации – простые авторитарные идеологии (эпоха патриархально-родовых организаций); 3) развитая авторитарная форма кооперации – развитые сложные авторитарные идеологии (эпоха феодализма); 4) анархическое сотрудничество – идеологии индивидуализма (мелкобуржуазное и капиталистическое общество); 5) прочное товарищеское сотрудничество – коллективистская идеология (период коллективизма, эмбриональные формы которого появляются уже при капитализме как результат деятельности класса пролетариата)[182].
Идеология есть жизнедеятельная сила общества – Богданов подчеркивает это во всех своих работах, и особенно в «Эмпириомонизме». Вне идеологии не может существовать подлинно общественных классов, ибо если в основе разделения общества на социальные группы и классы лежит технический процесс производства, то формирующий момент составляет идеология, или идеологии[183]. Идеология играет объективную роль в жизни общества, имеет необходимую социальную функцию, используется обществом. «Идеология в своем зарождении выступает как организующая форма социально-трудовой жизни»[184]. Идеология есть форма, целиком организующая практику общества, иными словами, средство ее организации; она организует опыт и превращает его в знания.
В третьем томе «Эмпириомонизма» (1906) Богданов следующим образом обосновывает свой тезис о том, что идеология организует опыт, превращая его в форму знания. Разделение общества на социальные группы и классы является результатом количественного и качественного прогресса техники. Социальные группы формируются с развитием специализации, классы – это следствие прогрессирующего освоения общественных функций, организационных и исполнительских. Разделение общества на группы и классы влечет за собой принципиальные различия с точки зрения общественного отбора. Общественные группы и классы превращаются в общественные комплексы длительного, окончательного характера в тот момент, когда они выдвигают определенные дифференцированные идеологии, которые обусловливают направление общественного подбора внутри этих коллективов. Формирование общественных групп имеет в своей основе две противоположные тенденции: дифференциацию техники, определяющую специализацию в профессиях, и интеграцию, сближающую различные специализированные функции производства и ведущую к их единству. С исторической точки зрения развитие техники до уровня машинного производства происходит с преобладанием первой тенденции. В этом случае система общественных групп четкая и стабильная и обеспечивает поэтому долговременное существование институтов, таких, например, как корпорации. Однако затем накопление и организация общественно-технического опыта ведут к преобладанию тенденции к интеграции. В самых различных областях производства, а особенно в машиностроительной промышленности, вырабатываются одинаковые методы, и границы специализации становятся менее жесткими; идеологии же общественных групп сближаются и сливаются, но идентичность методов труда вовсе не устраняет раздробленности общества на социальные группы.
Деление общества на классы происходит уже на начальных этапах дифференциации и является следствием особого отношения, существующего между функцией организатора и функцией общественной идеологии. «Организатор …представляет из себя персональную форму „организующего приспособления“, как „идеология“ – форму безличную»[185]. Организатор живет и работает, идеология же всегда развивается на основе определенного состояния общественной энергии – при условии преобладания присвоения, приобретения энергии над потерей ее непосредственно в процессе трудовой деятельности, то есть в процессе техническом. По этой причине первыми создателями идеологии являются элементы, организующие общество, благодаря которым созданная ими идеология едина и равноценна для всего общества. Идеология, выработанная организующей частью общества, целикам сохраняет свое значение для обеих его частей, пока организующая суть идеологии принимается обеими этими частями. Если же порядок вещей изменяется, если реальное содержание, сама жизнь двух частей общества становятся резко различными (например, в начале эпохи рабовладения, когда высшая часть общества занимается товарообменом, а низшая остается привязанной к натуральному хозяйству), то начинается идеологическое разделение классов: идеология высших классов вступает в противоречие с практическим опытом и нуждами низших классов, и это противоречие все более обостряется. Организационная функция высшего класса позволяет ему организовать жизнь низших классов на основе норм, не соответствующих условиям жизни последних. Такие нормы имеют для угнетенных классов значение внешней силы, которая – аналогично силам природы – враждебна, но к которой необходимо адаптироваться. В этом заключается главное и принципиальное классовое противоречие, отправной пункт любой классовой борьбы.
Среди различных исторических типов классовой эволюции выдающееся значение имеют два – рабовладение и капитализм. Все остальные, например феодализм, могут быть связаны с первыми двумя, в которые они переходят, когда их эволюция достигает определенного уровня. Эти два типа развития классов соответствуют друг другу в том смысле, что организующий класс, который постепенно отдаляется от технического производственного процесса, со временем теряет свою реальную организационную функцию и превращается в паразитирующий класс, вырождается и, таким образом, теряет свою социальную силу.
Один тип эволюции отличается от другого соответствующими отправными точками, а также конечными социальными результатами. В основе архаичного типа развития классов лежит патриархальный принцип, господство натурального хозяйства, которое затем усложняется товарообменом (впрочем, в него вовлечены лишь высшие слои общества). Влияние хозяев и организаторов распространяется на все аспекты существования рабов; цепь, связующая господ и рабов, статична, то есть не может быть ослаблена по воле раба, а лишь по воле господина. Этот тип классового развития превращает трудящегося в средство производства. Следовательно, технический прогресс пресекается. Идеология раба не способна сформироваться, она не преодолевает зачаточного состояния; классовая борьба отсутствует. Упадок обоих классов сопровождается крушением целого общества.
Капиталистический тип классового развития начинается с организации мелкобуржуазного товарообмена. Роль предпринимателя как организатора ограничивается определенным отрезком жизни трудящегося, иначе говоря, рабочим днем. Отношения, связывающие предпринимателя и трудящегося, подвижны, то есть могут быть объектом соглашения. Этим объясняется то, что масса обособленных трудящихся постепенно превращается в сплоченный коллектив, приобретающий способность выполнять организационную функцию во все более растущем и неограниченном масштабе. Быстрый технический прогресс именно такого типа эволюции стимулирует быстрое развитие противоположных классовых идеологий и классовой борьбы. Это вызывает крушение бывшего класса организаторов и преобразование общества: противоречивое развитие классового общества уступает место полному и гармоничному развитию. Стихийность вне и внутри общества в равной степени преодолевается организующей и планирующей силой человечества, и господство последнего над природой безгранично растет[186].
Хотя идеология занимает в основном важное место в теории Богданова, она все же не первостепенный фактор в плане социальной причинности, или, как иногда утверждают, идеология фактически не выполняет самостоятельной функции в общественном развитии. Каждое структурно значимое преобразование имеет право на существование в технике, но не в идеологии. По мнению Богданова – который таким образом сознательно связывает себя с марксизмом, – основу общественного развития составляет технический прогресс; любое прогрессивное преобразование общественных форм является результатом технического процесса. Однако идеология не менее важна, чем техника, хотя ее значение положительно «иного характера», нежели значение техники[187]. Так, уже в работе «Развитие жизни в природе и в обществе», опубликованной в 1902 году, Богданов подчеркивает тесную связь, вернее, взаимосвязь между техникой и идеологией. Технический прогресс, объясняет он, осуществляется благодаря изобретениям, а они в свою очередь представляют собой итог всех знаний, технических и абстрактных, которыми располагает изобретатель; труд изобретателя основывается на материале знаний, на технике (структура), на методах познания, на науке (надстройка). Без этих «идеологических» предпосылок не было бы почти ни одного открытия. Степень совершенства изобретения определяется, таким образом, количеством и качеством таких предпосылок. На основании этой идеи о взаимозависимости техники и идеологии Богданов делает заключение, что знание есть трудовой опыт, организованный обществом. Эта идея, подчеркивает он, не противоречит марксистской концепции техники как основы социальной жизни по двум причинам: 1) формы познания, как и все другие идеологические формы, безусловно, являются материалом и условием общественного развития, но не движущей силой этого развития; импульс к образованию новых форм исходит из сферы техники; отсюда начинается любой процесс общественного преобразования; 2) следует иметь в виду общее значение идеологии: идеология есть организующая форма, и то, что она организует, в конечном счете представляет собой технический процесс; в этом отношении она, так сказать, находится в обрамлении того же самого технического процесса, который в самом общем смысле определяет ее содержание. Влияние, которое идеология оказывает на техническое развитие, имеет, следовательно, свои корни в самой сфере техники[188].
По мнению Богданова, идеология важна также для многочисленных крупных научных открытий (сделанных специалистами и исследователями главным образом в конце XIX века), которые часто непосредственно влекут за собой появление новых форм техники. Однако – хотя это и не всегда очевидно – именно открытие является каждый раз результатом нового трудового опыта, который возникает в сфере технической деятельности и, в узком смысле, на «основе техники». Научный поиск, ведущий к крайне важным техническим результатам (таким, как открытие рентгеновских лучей или радия), – это не только идеологический процесс; его основную часть составляет техническая работа. Между химической лабораторией какого-либо ученого или специалиста с университетским образованием и химической лабораторией заводского техника не существует, по Богданову, сколько-нибудь существенной разницы.
Итак, если идеология никогда не может быть главной движущей силой преобразования общественных форм, или общественного развития[189], то, по мнению Богданова, организация таких форм, появляющихся в результате развития техники и преобразующих общество, то есть превращение их в сознательные формы, является специфической функцией идеологии. Эта функция идеологии – развитие сознания – именуется ее «культурной задачей» (в теории Богданова недвусмысленно присутствует доля активизма, если не сказать волюнтаризма). «Культурные задачи» заключаются в выявлении на основе материала, предлагаемого «технической базой», соответствующих форм мышления, «картин мира», чтобы организовать их затем по различным областям, таким, как философия, этика, искусство, политика. А поскольку последние достижения техники встречаются в крупной машиностроительной промышленности, поскольку последний этап развития методов техники и трудового технического опыта воплощен в наиболее развитой части промышленного пролетариата, то, как считает Богданов, основной «культурной задачей» идеологов его времени была организация сознания этого класса – «пролетарской культуры», или пролетарской науки, пролетарской философии, пролетарского искусства, пролетарской морали и особенно пролетарских политических организации.
Однако «пролетарская культура», задача которой – систематически связывать результаты и методы знания, приобретаемого в данное время с помощью коллективного трудового опыта, практической деятельности рабочего класса, может быть осознана, или организована, лишь теми, кто располагает этим классовым опытом. Следовательно, эта «культурная задача» затрагивает непосредственно пролетариат, а не «пришлых теоретиков коллектива», принадлежащих к буржуазной интеллигенции[190]. Если верно то, что в основе существования пролетариата лежит технический процесс, или производство, и что это также источник социальной, экономической и политической борьбы, то верно и то, что обе сферы в равной степени зависят от коллективного опыта. Однако наиболее важная из них – техника труда – совершенно чужда и незнакома «идеологам-интеллигентам». Специализируясь в области «общественных проблем», интеллигенция почти незнакома с физическим аспектом производства, и у нее нет сколько-нибудь серьезных и обоснованных знаний по идеологии, соответствующей производству (технические и естественные науки). Даже в рамках своей специализации (наука об обществе и ее проблемы) интеллигенты лишены прямой связи с конкретной, практической жизнью, которая есть у рабочего. Очевидно, что эта «пришлая интеллигенция», которая, конечно, может быть полезна для рабочих в их организациях, в их политической и профсоюзной деятельности (несмотря на то что здесь она довольно часто действует оппортунистически), абсолютно непригодна для решения «культурных задач» рабочего класса. Не «варяги» – как Богданов называет буржуазную интеллигенцию по имени скандинавского народа, которому приписывают основание русского государства, – а «новая интеллигенция», порожденная самим пролетариатом, способна создать «пролетарскую культуру».
На этом круг, так сказать, замыкается: Богданов с самого начала, и особенно после революции 1905 года, в эмиграции, а в России после 1913 года и вплоть до 20-х годов, точнее, вплоть до самой своей смерти, прилагал усилия в области теории и практики к формированию сознания, идеологии пролетариата, к организации его творческих и гуманистических способностей. Он издавал пропагандистскую литературу, основывал партийные школы, которые были, скорее, «высшими рабочими школами», создал первый пролетарский университет, открытый в Москве в 1918 году, работал над проектом первой пролетарской энциклопедии, организовал движение Пролеткульт и, наконец, в качестве медика и исследователя проводил эксперименты (для него роковые) по переливанию крови, которые должны были способствовать продлению жизни будущего общества, созданного «пролетарской культурой».
Богданов не мог отрицать свою принадлежность к интеллигенции, к столь презираемым «белым воронам», к «перелетным птицам», по его собственному выражению. Однако он старался, с одной стороны, свести к минимуму влияние этого факта (безусловно, являвшегося проблемой ввиду той борьбы, которую он вел за автономию пролетариата и против интеллигенции), помня о своем научном и техническом образовании, что, по его теории, ставило его на один уровень с техниками и специалистами промышленных лабораторий (исследователи и техники равным образам воплощают в себе технический и трудовой опыт и, следовательно, идеологию производительных сил общества; они представляют собой две чаши «весов» современной индустрии[191]). С другой стороны, Богданов сознательно пытался освободиться от психологии интеллигенции, то есть от буржуазного индивидуализма, о чем свидетельствует его философия коллективизма и особенно его деятельность, постоянно обращенная к коллективу (по Богданову, любая ссылка на индивидуализм, на индивидуальное мышление[192], на обособленную и автономную личность и особенно на авторитет есть абсолютизация мышления и, следовательно, «фетишизм»). На вопрос, в какой мере эта попытка удалась, трудно ответить в рамках данной работы.
Именно этот «фетишизм» в лице «идеологических вождей», особенно Ленина и Плеханова, должен быть раз и навсегда ликвидирован с помощью «пролетарской культуры», основанной на «объединении людей в новый коллектив»[193]. «Классовое сознание пролетариата есть его идеологическая революция, предшествующая всеобщей социальной революции. Причем по всей линии происходит последовательная и окончательная ликвидация великого фетишизма во всех его аспектах и проявлениях», – пишет Богданов в работе «Падение великого фетишизма», где он анализирует «современный кризис идеологии». Это также страстный призыв к созданию нового трудового коллектива и уничтожению индивидуалистических и авторитарных отношений, присущих «идейным „вождям“», которые препятствуют формированию «коллективного самосознания»[194]. То, что коллективистская идеология, по крайней мере в зачаточной форме, зарождается уже в эпоху капитализма (следовательно, еще до появления подлинно коллективного способа производства), Богданов пытается объяснить развитием – на основе машиностроения и современной техники – нового типа трудовых отношений и сотрудничества между рабочими, «товарищеской солидарности» и в соответствии с этим – зарождением нового типа культуры – «пролетарской культуры», или коллективизма.
В чем заключается новый характер труда, оправдывающий коллективизм, идеологию будущего общества? Богданов отвечает на этот вопрос в своей «Науке об общественном сознании», созданной на основе лекций, прочитанных на Капри и в Болонье, опубликованной впервые в 1914 году, переизданной в 1919 и в 1923 годах и использовавшейся в качестве учебника в советских партийных школах в 20-е годы. Книга составлена в виде вопросов и ответов – дидактическая модель, которой Богданов отдает предпочтение в своих многочисленных работах, обращенных непосредственно к рабочим.
В отличие от ручного труда, читаем мы в этой книге, требующего непосредственного применения рабочими физической силы, труд машины предполагает, что рабочий управляет ею. Новая форма труда – «исполнительско-организаторская и, следовательно, объединяющая характеристики обоих его видов, прежде резко разделенных»; с одной стороны, труд «организатора», контролирующего действия исполнителя и наблюдающего за процессом производства, с другой – труд рабочего, исполнителя. В новых технических условиях повышается уровень технической подготовки рабочего и его общего интеллектуального развития, так что роль инженера, по-видимому, уже качественно не отличается от роли рабочего: «организатор» использует в своем труде те же методы, что и «исполнитель» – пусть даже первый обладает более обширным объемом технических знаний; таким образом, производительные силы сливаются в единый тип и различаются лишь степенью развития. Дальнейшее развитие техники – автоматизация, а затем появление машин с автоматическим управлением – еще более повышает уровень «простых» производительных сил и необходимо приводит их труд к абсолютной однородности с научно-организационным трудом инженера.
Такой тип сотрудничества, обусловленного однородностью труда в машинном производстве и опирающегося на сознание, связывает людей солидарной ответственностью. Но даже при том, что машиностроение порождает широкую солидарность рабочих, эта последняя в современную эпоху не может достичь совершенства и до конца реализоваться непосредственно в трудовом процессе: до тех пор пока существует капиталистическая система, «организатор» сохраняет главенствующее научно-организаторское положение в производстве и решения по коренным, принципиальным проблемам производства принимаются без участия рабочих. Создание крепкого коллектива трудящихся, который не только выполняет всю работу сообща, как это происходит при капитализме, но и выносит решения по работе также сообща, предполагает «изменение всего строя экономических отношений, и притом с поднятием рабочей силы на высший уровень, когда и организаторы войдут в товарищеский коллектив, как сотрудники, превосходящие других лишь по степени, а не по типу развития»[195]. Аналогично, в условиях капитализма также нельзя достигнуть вершины технологии, что является технической предпосылкой для «культуры коллективизма», а именно внедрения саморегулируемых машин (по мнению Богданова, это квинтэссенция господства человека над природой) и абсолютного отождествления рабочего с инженером, или преодоления классовых различий. Появление таких чрезвычайно сложных саморегулируемых машин станет возможным, лишь когда в экономике перестанут руководствоваться идеей эксплуатации и будут заботиться о пользе для производства и для его участников, то есть при коллективистской организации. Механизм саморегулирования чужд капитализму, ибо требует применения слишком дорогой техники. Сама структура капитализма больше ориентирует на выгоды, которые техника обеспечивает предпринимателю, чем на усовершенствование этой техники[196]. Однако, чем совершеннее тип машины, чем сложнее и точнее ее механизмы, ее автоматика, а также регуляторы и индикаторы ее функционирования, тем скорее рабочий перестает быть рабом машины. Существование рабочего наполняется элементами трудовой деятельности, связанной с организацией, и он неизбежно становится как бы мыслящим «регулятором», «организатором».
Единственная сфера, где рабочий коллектив уже имеет не только функцию исполнения, но и функцию принимать решения, – это классовая организация рабочего движения. «В области классовой борьбы рабочие являются… самостоятельной стороною»[197]. И все же это «звено солидарности» несовершенно, и Богданов вновь проявляет озабоченность в связи с продолжающимся существованием таких авторитарных элементов и буржуазной культуры внутри рабочего класса, особенно внутри партийной организации, как пассивное подчинение, слепая вера в авторитет, лишенное критики доверие к вождям и отсюда отсутствие инициативы у рабочих[198]. Однако условия классовой борьбы и коллективная дисциплина промышленного пролетариата, связанная с этими условиями (из-за мобильности производительных сил капитализма сегодня один и тот же тип работы выполняется вместе с одними сотрудниками, завтра – с другими, более того, сегодня это один сектор производства, завтра – другой), означают, что «каждый рабочий становится возможным сотрудником для каждого другого». Новый тип идеологии – коллективистская культура, для которой характерна идея трудового коллектива, его идеал, – возникает, следовательно, при капитализме, в эпоху машинного производства. Но в условиях капитализма такая идеология не может стать господствующей и, следовательно, может лишь обозначиться как классовый, пролетарский тип, который станет превалирующим лишь в социалистической системе производства, когда он будет являться моделью всего будущего общества, не разделенного на классы, – моделью объемлющей все человечество. «Сотрудничество здесь принимается как хозяйственная связь общества», «развитие стройности и силы коллективов – как сущность человеческого прогресса». Идеология класса обретает универсальность, сам класс превращается в крепкий коллектив всего человечества во всемирном масштабе[199]. «Пролетарская культура» становится, таким образом, общечеловеческой социалистической культурой, классовая функция – незначительной, отчуждение – преодоленным. Буржуазное сознание индивида, личности как особой независимой единицы, как автономного средоточия интересов, стремлений и знаний уже не принимается во внимание. Принимается во внимание лишь новое сознание, коллектив и «новый человек», коллективист. Здесь все становятся рабочими, и в процессе самого труда все найдут полное применение своим творческим силам, порожденным избытком трудовой энергии. Будущее общество будет развиваться лишь в направлении всеобщей гармонии[200].
Система труда в коллективистском обществе определяется как «гармоничная организация». Отношения между трудящимися абсолютно равноправны, лишены противоборства, ибо нет больше никакой власти и каждый свободен в выборе специальности.
Основанная на таких трудовых отношениях система мышления будет монистически гармоничной, поскольку идеал труда и знание идентифицируются. В основе солидарной организации всей человеческой жизни лежит универсализированное монистическое мышление. Монистическое мышление становится общим принципом организации общественного механизма, который управляет организацией с помощью системы правил, то есть контролирует ее согласно заранее установленному плану. Абсолютная гармония означает бессодержательность таких понятий, как свобода и счастье. Существует лишь царство вечного и самообновляющегося «общественного робота».
Такую систему мышления, соответствующую идеалу коллективного господства над природой, идеологию коллективизма Богданов построил в своем «Эмпириомонизме» (3 тома), где он намечает философские основы общей теории коллективистского общества, или организации коллективистского человечества. Аргументация в пользу тесной связи между идеологией и техническим прогрессом, развиваемая в «Эмпириомонизме», становится идеологией самого технического процесса (технического опыта и знаний). Эмпириомонизм есть мировоззрение, охватывающее область труда и общества. Эта идеология определяется как «пролетарская по тенденциям, познавательная идеология технического процесса, в своей общей схеме воспроизводящая основные черты строения современного общества»[201].
От «Эмпириомонизма» мысль Богданова последовательно идет через «пролетарскую культуру» к разработке такого знания, в котором собран и научно систематизирован весь организационный опыт, и приходит к «всеобщей организационной науке (тектологии)». Труд был задуман Богдановым сразу же по завершении педагогической деятельности в партийных школах на Капри и в Болонье. Первую его часть он опубликовал в 1913 году. Вторая часть, хотя и завершенная в 1916 году, вышла в свет лишь после Октябрьской революции. Полное издание обеих частей, дополненное третьей, которая и носила название «Тектология», опубликовано в 1922 году. (Наиболее важные главы этой книги были напечатаны еще в 1919 – 1920 годах в журнале Пролеткульта «Пролетарская культура».) В 1927 году вышло третье издание книги, а последняя переработка третьей части была опубликована в 1929 году после смерти Богданова также под названием «Тектология».
В этом поистине монументальном произведении, которое сам Богданов определяет как «общую теорию природы», он пытается доказать, что «всякую человеческую деятельность, техническую, общественную, познавательную, художественную, можно рассматривать как некоторый материал для организационного опыта и исследовать с организационной точки зрения»[202], поскольку человечество незнакомо ни с какой иной деятельностью, ни с какой иной задачей, кроме организационной. И если природа есть организация, находящаяся за пределами человеческих целей, то «в технике мы нашли организацию вещей для человеческих целей»[203]. Формулу «старого учителя научного социализма Энгельса… „производство людей, производство вещей, производство идей“, – пишет Богданов, – мы сделаем точнее», принимая во внимание факты опыта и идеи, появившиеся в последние десятилетия развития науки и техники. По мнению Богданова, эта формула теперь должна выглядеть следующим образом: «организация внешних сил природы, организация человеческих сил, организация опыта»[204]. Иными словами: общество в техническом плане организует внешний мир, в экономическом – само себя, в идеологическом – собственный опыт.
Единство организационных методов …навязывается новейшим развитием техники и науки[205]. Задача «тектологии» (по Богданову, этот термин, происходящий от греческого глагола τεκταιυομαι – строю, – наиболее близкий синоним современного понятия «организация») состоит в систематизации организационного опыта, иначе говоря, в задачу тектологии входит постижение всех наук в качестве инструментов для организации единого общественного трудового процесса, которому, безусловно, следует придать гармоничную и единую форму; приведение этих инструментов в законченное и гармоническое единство, а также разработка общих методов и точек зрения, связующих между собой все частные науки. Цель тектологии – создание единой, «монистической» науки, в которой должна сложиться система общих методов и законов, лежащих в основе каждой отдельной области. «Но общая их основа будет по мере развития все значительнее преобладать над этой специальной их стороной. Тогда исчезнет замкнутость отдельных отраслей, и переход от одной из них к другой станет настолько же возможным и обычным делом, как переход от одной специальности к другой в машинном производстве»[206].
Чем более наука развивается в «монистическом» направлении, тем более философия, которую можно представить как попытку объединения разрозненных и фрагментарных знаний, утрачивает свое право на существование; следовательно, в конце концов в философии отпадет необходимость, и ее отчасти просто упразднят, а отчасти она растворится в монистической науке. Универсальность философии в прошлом заключалась в поиске синтеза опыта, представленного в гармоничной и единой картине мира. Однако в эпоху специализации наук постулат всеобщего единства, гарантируемого философией («спокойное созерцание единства»), обнаруживает всю свою наивность. Тектология, характеризующаяся переходом к решению специальных проблем лишь в том случае, если они уже были обобщены (в этом ее смысл и право на существование), в отличие от философии не «ищет» синтеза опыта, а создает его. Ее метод опирается на активность и организацию. Она выше философии, ибо ее универсальность носит одновременно научный и практический характер. Одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе – «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» – становится девизом и легитимацией тектологии, а сам Маркс определяется как «великий предтеча организационной теории»[207]. Поскольку законы организации необходимы прежде всего для практики, поскольку весь организационный опыт человечества входит в компетенцию тектологии, последняя, по словам Богданова, «революционна по природе». Развитие этой науки – собственной науки Богданова – «станет признаком того, что люди завоевали сознательное господство над внешними и общественными силами природы, а также неограниченную возможность решать теоретические и практические задачи в соответствии с научным планом»[208].
В той мере, в какой философия благодаря своей синтетической работе предвосхитила научные обобщения (например, идея сохранения материи и энергии), в той мере, в какой некоторые философские построения имеют отчетливый тектологический характер, хотя это и не осознается (например, диалектика или теория эволюции Спенсера), они станут частью новой теории организации и утратят, таким образом, свой специфически философский характер.
Эта универсальная наука о методах организации – наука, обобщающая и собирающая в единое целое все разнообразные методы и частные области науки, – представляет собой, по мнению Богданова, «науку будущего», «всемирную методологию»[209].
Как сфера, далекая от практики, философия близка к исчезновению, пишет Богданов в 1911 году. Сам эмпириомонизм отнюдь не полная и законченная философия; он является переходной формой, так как знает свою дорогу и знает, чему следует уступить место. Он – не самоцель, а непосредственная предпосылка новой систематизации.
«Начало всеобщей новой науки будет положено в ближайшие годы, ее расцвет возникает из той гигантской лихорадочной организационной работы, которая создает новое общество и завершит мучительный пролог истории человечества. Это время не так далеко…»[210].
В своей «теории организации» Богданов дал характеристику запланированным направлениям социальных процессов, а также определил те принципы, которым должно будет следовать человеческое сознание для достижения полного господства над природой, техникой и экономикой. Он останавливается на многих частностях, анализ которых невозможен в объеме данной работы. Издания «Тектологии», вышедшие в свет после 1917 года, Богданов дополнил положениями, посвященными организации советского общества. Его идеи относительно плановой организации производства (Богданов некоторое время был членом ВСНХ), а также теории равновесия (известной сегодня в кибернетике как система feed back[211]) сыграли исключительно важную роль в советском экономическом планировании 20-х годов; это еще одна до сих пор не изученная проблема.
Наконец, для своей «всеобщей организационной науки» Богданов нашел выражение еще в одной, полностью отличающейся от остальных, удивительной форме: якобы его, Богданова, теорию наглядно иллюстрирует на Марсе некий ученик Маркса (марсианский Маркс зовется Ксарма); эту свою картину «нового мира» и его организации Богданов рисует в романе «Красная звезда», законченном в 1906 году (то есть написанном еще в период революции) и опубликованном в 1908 году. В соответствии со схемой, в определенном смысле предложенной в книге Чернышевского «Что делать?», этот роман можно характеризовать одновременно и как политический, и как утопию. Уже в «Эмпириомонизме» Богданов дает утопии принципиально положительную оценку, определяя ее как «незыблемую активность в борьбе за жизнь». Как педагог Богданов полагает, что изображение политической утопии в форме романа (в 1912 году Богданов написал еще один утопический роман – «Инженер Мэнни») есть политико-воспитательное средство, для того чтобы сделать доступной рабочим идею будущего коллективистского общества. Фактически он рисует перед массами «художественную» картину, которая может в отличие от теории оказать воздействие на их воображение, пробудить их фантазию. Коллективизм, показанный в «Красной звезде» (который иллюстрируется там на примерах воспитания, семейной жизни, решения проблем питания, преклонного возраста, болезней и смерти, труда, науки, социализации), обязан своим блестящим функционированием центральной административно-статистической машине, которая регистрирует и контролирует трудовой процесс, выпуск продукции и производительность предприятий, а также колебания в численности рабочей силы. Этот статистический механизм путем трансмиссий и электрических сигналов гарантирует производству запланированное равновесие, сигнализируя о том, какие продукты должны быть изготовлены, в каких количествах, в какие сроки и сколько потребуется рабочей силы. Незанятые рабочие, где бы они ни находились, получают информацию из статистического центра, после чего самостоятельно массами направляются туда, откуда поступил запрос, и начинают заниматься производством недостающих материальных благ, чтобы довести их количество до требуемого. Тем самым достигается необходимое статистическое равновесие процесса производства, а также нормальное функционирование общества, причем каждый абсолютно свободен в выборе места работы и организации своего трудового процесса. В рецензии от 1908 года Луначарский определил утопию Богданова как «пророчество пролетарской философии в момент своего рождения». Эта утопия, в которой нашли свое выражение коллективистские идеалы и надежда на полное исчезновение индивидуализма в идеальном обществе будущего, предвосхитила богдановскую идею науки как коллективного опыта людей и как средства организации жизни общества. Технический прогресс есть единственный критерий истины.
Однако наряду с «великими» идеологиями, или «основополагающими идеологиями» коллективизма, наряду с эмпириомонизмом и тектологией в многочисленных работах Богданова анализируются и другие идеологические формы коллективизма, помогающие человечеству «планомерно организовать по всей линии свои творческие силы, свою жизнь»[212]: например, нормы общественной жизни, или нормы товарищеской солидарности, приходящие на смену юридическим и моральным нормам буржуазной культуры; искусство, воспринимаемое как средство воспитания и организации; создание единого языка для всего человечества в качестве «самой общей организующей формы для мирового сотрудничества»[213]. Коллективизм – как подсказывает анализ отельных идеологических тенденций – в любой области означает подавление специализации, или, как говорит Богданов, повторяя выражение Эрнста Маха, «филистерства специализации».
В отношении языкового объединения Богданов полагает симптоматичным то, что каждое новое изобретение порождает ряд новых терминов для обозначения деталей машин, их функций, способов обращения с ними рабочих. Исключая незначительные поправки, большинство этих терминов принимается всеми языками. То же происходит с терминологией точных наук. Однако и в других областях рост количества иностранных слов также указывает на взаимное проникновение языков. Следовательно, такой язык, наиболее оригинальная форма организации, может развиваться до тех пор, пока не станет единственным языком, пригодным для использования в ходе всего трудового процесса на основе действительно практического единства жизненных условий людей, то есть коллективизма. Однако (обратите внимание) Богданов вовсе не прибегает к попыткам искусственного создания международных языков, таких, как эсперанто – это типичное изобретение интеллигентов и наивных ученых, которые вообще не понимают, «что есть речь», и, «обладая лишь миллионной долей общечеловеческого опыта», в разгар борьбы народов и классов отвлеклись от происходящего и решились создать искусственный язык[214].
Новое понятие коллективистского искусства вовсе не означает, что все искусство прошлого должно быть разоблачено и отвергнуто (это обвинение впоследствии неоднократно предъявляли Богданову противники Пролеткульта, особенно Ленин и Троцкий): просто коллективистское сознание воспринимает искусство совершенно иначе. Посредством нового искусства коллективизм преобразует старое и превращает его в средство воспитания, инструмент для организации в своих целях. Так, в античном мире скульптура божества заключала в себе религиозный смысл как для художника, так и для его современников, внушая авторитарные чувства, и была символом высшей организационной власти. В эпоху коллективистского сознания в ней видится и чувствуется идеал жизни того коллектива (община, племя, род), который через посредство своего художника воплощал символ векового психологического наследия, устремлений, настроений и веры этого коллектива. Коллективизм не означает также и того, что творческие таланты должны вербоваться лишь в среде пролетариата (Богданов неоднократно подчеркивает эту мысль в своих работах как до, так и после 1917 года), – даже в том случае, если интеллигенту трудно полностью проникнуться жизнью коллектива[215].
Идея, лежащая в основе всех богдановских программ «пролетарской культуры», коллективистской идеологии, заключается в проповеди «культурной революции в пролетариате»: «его внутренняя социалистическая революция …необходимо должна предшествовать внешней социалистической революции общества»[216].
Постулат культурной революции в самом пролетариате, предваряющей политическую и экономическую революцию, есть основная альтернатива революционной ориентации ленинского большевизма. Фактически «теория революции» Богданова навеяна существенно отличным от ленинского понимания будущих перспектив революции – это именно «наука организации», которая развивается на основе технических и экономических условий труда при капитализме и осуществляет революционное преобразование мира. «Пролетарская культура» означает, что пролетариат созрел настолько, что может сам, без помощи авторитарных вождей-идеологов, установить после революции общественный строй, основанный на коллективизме. Этот строй заявляет о своем существовании уже в эпоху капитализма благодаря сознанию прочного «товарищеского сотрудничества». Иными словами, во внешних общественных силах принуждения, таких, как государство, власть, право и мораль, нравы и обычаи, религия и метафизика, особенно привилегированная элитарная группа, управляющая пролетариатом, – во всем этом уже нет более необходимости[217]. Коллективизм – который Богданов называет также, не делая различия, социализмом или коммунизмом – начинается непосредственно вслед за революцией.
По Богданову, в основе гармоничного общества должна лежать не просто смена отношений собственности, а глубокое преобразование в сфере производства, где исторически установившееся разделение труда наряду со специализацией привели к фрагментации идей и мыслей, а впоследствии – к разобщенности людей. Поэтому необходимы более развитые идеи относительно структуры основ коллективизма, а также производственных отношений, идеологии, сознания и т.д. В основе этих идей, изложенных выше, лежит богдановская философия, опирающаяся в свою очередь на знания науки о природе – эмпириомонизм.
Сам Богданов отождествляет свою «конечную философскую цель», эмпириомонизм, с «идеалом полного и строгого познания». Эмпириомонизм, читаем мы в третьей книге богдановского основного труда по философии, есть «попытка дать насколько возможно стройную картину мира для нашего времени и для того социального класса, делу которого я себя посвятил». Эту попытку, как утверждает Богданов, он предпринял совершенно один: он не примыкал ни к одной из философских школ, несмотря на то что использовал их идеи в качестве материала для своей работы. «Только социальная философия Маркса послужила для меня более чем материалом – она была регулятором и методом моей работы одновременно»[218].
Это утверждение независимости от «философских школ» является недвусмысленным ответом первому русскому теоретику марксизма Плеханову, который в предисловии к «Критике наших критиков» заклеймил Богданова как «махиста» и «эмпириокритициста». В своей работе 1906 года Богданов отвечает: «Я гораздо меньше „махист“, чем тов. Бельтов [Плеханов] – „гольбахианец“; и я надеюсь, это не помешает нам обоим быть добрыми марксистами»[219]. Одновременно он соглашается с тем, что многое почерпнул у Маха – прежде всего мысль о том, что элементы опыта – ни «физические», ни «психические» и что эти их характеристики зависят исключительно от условий опыта. В чем же, собственно, заключается влияние эмпириокритиков на Богданова и в чем отличие богдановского учения от эмпириокритицизма, в чем оправдание его системы эмпириомонизма (термин изобретен самим Богдановым)?
Как следует из «Эмпириомонизма» (издание 1906 года), Богданов по образованию натуралист. Поэтому первое время он, со своим строгим гносеологическим монизмом, научным объективизмом и категорическим отказом от всякого рода «фетишей религиозных и метафизически-идеалистических мировоззрений», был довольно близок к «материализму естественников». Однако впоследствии «социальный материализм» Маркса убедил его в несостоятельности «старого материализма» ученых-натуралистов[220]. Тем не менее, даже став марксистом в смысле приверженности марксистской социальной философии, Богданов не имел никаких причин «отказываться от своего старого стремления к поиску основы для философии в естественных науках». Напротив, если под философией подразумевалась совокупность опыта и науки, воплощение законченной системы знаний, то именно марксистская философия, до сих пор не существовавшая в природе, неизбежно должна была оформиться как натурфилософия. «Ведь естественные науки – идеология производительных сил общества, потому что их базисом служит технический опыт и технические науки; согласно же основной идее исторического материализма, производительные силы общества представляют базис его развития вообще»[221]. Создание философии, «органически связанной с научной теорией марксизма», – вот задача, решение которой ставит перед собой Богданов в «Эмпириомонизме» и во многих других работах. Он стремится познать самую сущность знания и, в соответствии с марксизмом, посредством социально-генетического исследования, то есть единственно возможным путем[222], осуществить гармонический синтез, с одной стороны, методов, используемых в естественных науках, и их философий, которые получили свое развитие уже после Маркса и Энгельса, и, с другой – социальной философии Маркса.
Влияние эмпириокритицизма[223] объясняется тем, что диалектический материализм Энгельса не мог быть согласован с данными современных естественных наук. Последние открытия в области физики породили серьезные сомнения в ценности понятия материи: атом, который до сих пор рассматривался как конечный материальный элемент мира, теперь превращается в средоточие энергии и силы. В научных дискуссиях той эпохи говорили об «исчезновении материи». Такие эмпириокритицисты, как физики Эрнст Мах и Рихард Авенариус, сделали из этого вывод о том, что мир дан человеческому знанию непосредственно в ощущениях. Все понятия, употребляемые людьми, есть не что иное, как знаки, указывающие на эти непосредственные ощущения и комплексы ощущений; это мысленные символы, знаки, которые служат для общения между людьми, их взаимопонимания и облегчают его, но не имеют никаких коррелятов в реальности. Это чистые символы, представленные в виде вещи, причины, тела, атома, материи; и даже то, что обычно называют законами природы, в сущности, есть не что иное, как мысленные символы, рабочие гипотезы. С точки зрения эмитириокритиков, формирование подобных понятий, формулировка законов природы как в жизни, так и в науке есть процесс, существующий вследствие того, что человеку свойственно стремиться к экономии работы мозга, к экономии собственного мышления. Этот принцип «экономии мышления» означает отказ от классических материалистических понятий, таких, как закономерность или причинность, которые являются метафизическими предположениями, лишенными какой бы то ни было экспериментальной основы. Материя становится чистым мысленным символом, обозначающим относительно устойчивый комплекс элементов ощущения, а категории причины и следствия заменяются функциональным понятием постоянства определенных связей. Следовательно, хотя любое знание можно свести к ощущению и комплексам ощущений, формирование понятий все же необходимо для человека и для его собственной познавательной деятельности: процесс познания есть не что иное, как управление ощущениями посредством понятий с целью достижения как можно большей простоты во взаимопонимании и как можно большей экономии интеллектуальной деятельности. Значит, научная мысль выполняет главным образом функцию упрощения общения между людьми, их взаимопонимания, когда дело касается содержания их чувств. Однако любой философ, знакомый с таким построением, должен отметить, что в конечном счете при любой концептуализации игнорируется реальность и возникает противоречие ей в том смысле, что с помощью понятия делается попытка в потоке ощущений зафиксировать нечто такое, что в действительности не может быть зафиксировано.
Одной из основных проблем для Маха и Авенариуса стало решение вопроса о том, каким образом из ощущений, носящих субъективный характер, возможно вывести объективность физического мира и его познания. Богданов, согласившись с их теорией, по которой ощущение есть элемент познания, тем не менее полагает, что эмпириокритицизм несостоятелен, так как не преодолевает дуализма между психическим и физическим. Сам Богданов предлагает – и идет дальше Маха и Авенариуса – монизм, согласно которому физические и психические явления представляют собой различно организованные элементы одного и того же опыта: психические элементы – индивидуально организованный опыт, а физические – опыт, социально организованный[224]. Проблему субъективного происхождения и объективной, всеобщей ценности всех знаний об окружающем мире Богданов решает путем выдвижения гипотезы о том, что объективность имеет право на существование благодаря привычке и общественному соглашению. Физический мир есть социально согласованный, социально упорядоченный или социально организованный опыт. В соответствии с этим мировоззрением такие категории, как время, пространство, причинность, закономерность, величина, качество и т.д., не являются свойствами окружающего нас мира или вещами в себе – они теряют всякий объективный характер и становятся простыми формами организации, или упорядочения опыта, лишь позволяющими человеку формировать объективный мир. Однако эти формы упорядочения имеют общую ценность для всех людей, ибо они утвердились на основе взаимного соглашения и получили, так сказать, всеобщее признание. Реальность в своей совокупности есть, следовательно, результат организационного опыта, в основе которого лежат первоначально данные ощущения и который достигает своей универсальной ценности в конечном счете благодаря общественному соглашению об использовании определенных форм и определенных упорядоченных понятий.
Признавая за общественным соглашением столь решающую роль в построении научно упорядоченного и познаваемого мира, Богданов считает, что он не только остается верным марксизму и его теории общественной обусловленности познания, но и, кроме того, обеспечивает марксизму лучшую философскую базу, чем Энгельс. Об этом особенно ярко свидетельствует его концепция истины: по Богданову, истинность мысли выводится всегда только из ее утверждения в определенном социальном контексте. И главное, истина не является объективной надысторической величиной, как считал Плеханов. По Богданову, истинно то, что представляет собой социальную ценность для определенной эпохи. Значит, все знание есть техника общественно полезной организации опыта и его элементов, ощущений. Такое знание истинно лишь в том случае, если оно помогает определенным группам людей создать себе мировоззрение, делающее возможным их существование. Истина есть «машина, с помощью которой кроится, перекраивается и сшивается реальность»[225]. Цель познания не в постижении реальности, а в адекватной организации нашего опыта, исходя из его элементов.
Подобно тому как мышление заключается в организации элементов опыта, любая человеческая деятельность вообще является организационной деятельностью. Смысл любой организации – создание состояний равновесия самых разнообразных противоположных сил. Но любое равновесие, однажды достигнутое, может быть вновь нарушено появлением новых, свободных сил. Следовательно, борьба за достижение равновесия становится не только высшим принципом организаторской деятельности человека, но и законом развития мира и истории; в этом смысле и диалектика, по мнению Богданова, есть борьба – борьба за ликвидацию неустойчивости, порождаемой в результате противостояния различно ориентированных сил.
Отталкиваясь от этого нового философского обоснования марксизма, в котором поставлена цель преодолеть механистический детерминизм, развитый в последних работах Энгельса и Плеханова, Богданов приходит к тому пониманию общества и революции, которое было уже нами ранее проанализировано. Его философия приобретает форму «общей теории организации», способной организовывать и планировать состояние равновесия будущего общества. Таким образом, Богданов мог заявить, что его философия в состоянии преобразовывать мир, более того, что она – революционная теория. Организация, или плановое преобразование мира, как он полагал, с одной стороны, было необходимым новаторством по сравнению с историческим детерминизмом и фатализмом Плеханова; с другой стороны, она апеллировала к активности человеческого воображения ввиду общей цели и предоставляла свободу действия в строительстве будущего общества. Придавая такое значение опыту организации в развитии истории и в социальном прогрессе, Богданов отводит сознанию исключительно важную, хотя и не первостепенную[226], роль. Это радикально отличает его от «ортодоксальных» критиков, чьи доводы он опровергал, настаивая на том, что разделение общества нельзя истолковывать схематически, лишь исходя из собственности на средства производства, а нужно дать ему более тонкое объяснение с учетом обладания опытом организации[227], которое может придать роли идеологии больший вес по сравнению с «ортодоксальным» марксизмом.
Было бы, разумеется, неправильным сделать вывод, будто бы Богданов не верил в необходимость завоевания пролетариатом власти и перехода средств производства в руки рабочего класса[228]: для него революция, как и социализация собственности, – необходимая предпосылка для создания коллективистско-коммунистического общества. Однако революция вовсе не изменит участи рабочих или изменит ее в незначительной степени, если они не смогут сами решать собственную судьбу и доверят ее «властям», чуждым классу. В этом смысле, по его теории революции, классовая борьба не считается безусловно единственным решающим фактором пролетарского сознания, выдающаяся же «революционная» роль придается «пролетарской культуре», как мы это освещали выше.
Активистская, волюнтаристская черта философии Богданова – который стремится порвать с детерминизмом, метафизичностью материализма «ортодоксальных» марксистов – непосредственно связана с определением сущности большевизма, которое содержится в его политических и программных трудах: большевизм есть организация, сознание пролетариата и воля революции. Приобретает значение тот факт, что Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» не вникает в сущность политико-революционной программы Богданова, его интерпретации большевизма. Фактически ленинская политическая теория базируется на организационной, сознательной и волюнтаристской концепции большевизма. По некоторым аспектам его политическая практика гораздо ближе к активизму и волюнтаризму Богданова, чем к детерминизму Плеханова. Ленин сознательно избегает политических дебатов по этому вопросу. Отвечая Богданову, он прибегает к «ортодоксии», к детерминистскому материализму Энгельса и пользуется почти той же философской аргументацией, что и Плеханов, включая догматическую критику последнего в адрес Богданова с самого начала выхода в свет его произведений.
Таким образом, Ленин как бы оставляет за собой возможность опровергнуть утверждение Плеханова, будто ревизионизм Богданова есть подлинно большевистская философия и большевики выкраивали свой бланкизм из ереси Маха, тем более что, по мнению самого Плеханова, лишь меньшевики были подлинными наследниками ортодоксального марксизма. Кроме того, специфика сложной политической ситуации внутри партии позволяла Ленину по тактическим соображениям утверждать, что его борьба против «левых ликвидаторов» в рядах партии должна рассматриваться в том же плане, что и борьба Плеханова против «правых ликвидаторов» в среде меньшевиков. «Материализм и эмпириокритицизм» может быть понят лишь на фоне этого приравнивания философии Богданова к большевизму, чем впервые занялись меньшевики, а в числе критиков Богданова выделялись наряду с Плехановым А.М. Деборин и Л.И. Аксельрод (Ортодокс); при этом нас не должен вводить в заблуждение тот почти парадоксальный факт, что влияние эмпириокритицизма распространилось также и среди меньшевиков. Сам Богданов видел в «Материализме и эмпириокритицизме» попытку Ленина подать себя в философском плане, в отношении «истинной ортодоксальности», в качестве «верного ученика Плеханова»[229]. Превращение Лениным диалектики в религию и метафизику[230] есть, по мнению Богданова, не что иное, как продукт авторитарного, статичного, а следовательно, «религиозного» мышления, «национальной материалистической школы», т.е. специфики «русского марксизма». До опубликования «Материализма и эмпириокритицизма» эту «школу» представлял почти исключительно Плеханов. Богдановская критика застоя в марксизме, содержащаяся в его работе «Приключение одной философской школы» (1908), направлена исключительно против Плеханова. Но отныне и впредь рядом с последним почти на одном уровне с ним ставится Ленин, о котором Богданов [иронически] говорит: «Не знаю, к какой фракции русских марксистов принадлежит В. Ильин»[231].
Объем данной работы не позволяет нам анализировать, в какой мере определение понятий материи и диалектики, предлагаемое в «Материализме и эмпириокритицизме», а также философское определение критерия истинности знания (партийность мышления) составляют существенный элемент будущей ленинской философии, а позднее – ленинизма. По поводу же конфликта между Лениным и Богдановым мы должны наконец констатировать, что, хотя «Материализм и эмпириокритицизм» и направлен против Богданова, в нем не содержится углубленного обсуждения его позиций – как, например, в книге Плеханова «Materialismus militans», – при котором нельзя было бы обойтись без анализа его теории пролетарской революции. Иными словами, анализ, содержащийся в «Материализме и эмпириокритицизме», вносит крайне скудный вклад, если не сказать – никакого вклада, в понимание действительных политических и тактических разногласий между Лениным и Богдановым. Однако этот анализ полезен для понимания сущности ленинской переработки диалектического материализма в новый период развития естественных наук по сравнению с эпохой, в которую творил Энгельс. Философская мысль, изложенная в «Материализме и эмпириокритицизме», не развивается в ходе точного и естественного сопоставления с философской проблемой, а преследует цели практического и политического характера. В процессе формирования философии Ленина дискуссия с Богдановым представляет собой лишь промежуточный этап, которому предшествуют иные моменты, иного рода полемика с иными политическими группировками, такими, как народники, «легальные марксисты», экономисты.