Марсельская авантюра

5

Пару минут из трубки доносилась музыка Моцарта, а потом Сэм услышал голос Ребуля:

— Ну как, Сэм? Хорошо провели время в Кассисе?

— Отлично, Франсис. Элене очень понравилось. Сэм взглянул на записи, которые сделал на обратной стороне счета из ресторана «У Нино». — Я хотел обсудить с вами пару моментов, до того как мы выйдем из дома. Сегодня мы обедаем с моим приятелем Филиппом Давеном. Он профессиональный журналист, работает в «Ла Прованс». Надеюсь выудить у него побольше информации о Патримонио и других членах тендерного комитета.

— Журналист? — с сомнением в голосе переспросил Ребуль. — Сэм, а вы уверены…

— Не волнуйтесь. Я буду действовать в рамках нашей легенды. Ваше имя не будет упомянуто. Просто скажите мне, что конкретно вас интересует. Филипп — настоящая ищейка. Если он чего и не знает, то обязательно вынюхает.

— Ну, в таком случае полезно было бы узнать о двух других проектах и людях, которые за ними стоят. Только не обычную чушь из пресс-релизов об их хобби и участии в благотворительности. Например, мне хотелось бы знать, откуда у них деньги. И не забудьте о частной жизни. Долги? Вредные привычки? Любовницы? Девушки по вызову? Каковы их личные отношения с Патримонио? Не было ли слухов о взятках? — Ребуль сделал паузу, и Сэм услышал стук бокала, поставленного на стол. — Конечно, использовать эту информацию я не собираюсь…

— Разумеется, — подхватил Сэм.

— Но в бизнесе информация — это эквивалент золота, и слишком много ее не бывает.

— Не сомневаюсь, Франсис.

— Ну что ж, приятного вам вечера. Воn арpéti.[16]

Сэм повесил трубку и улыбнулся. В голосе Ребуля ему послышались завистливые нотки. Похоже, миллиардер предпочел бы провести этот вечер с ними.

Они договорились встретиться с Филиппом в бистро «Эдуард» на рю Жан-Мермоз. Журналист выбрал заведение с латинской кухней в честь Элены, «Ла Бомба Латина», и уверял, что даже она будет поражена широким ассортиментом tapas.[17]

Но первым восхитился Сэм, причем это произошло, едва они переступили порог. Этот ресторан, с небольшими уютными залами, простыми бумажными скатертями, с крашеными стенами — белыми сверху и цвета бычьей крови внизу, — с ранними посетителями, которые уже сняли пиджаки и засунули за воротники рубашек салфетки — несомненный показатель здорового аппетита и хорошей кухни, — был абсолютно в его вкусе.

По короткой лестнице Элену и Сэма провели на второй этаж, где за угловым столиком их уже ждали сияющий Филипп и бутылка в ведерке со льдом. Журналист вскочил со стула и изо всех сил прижал Элену к своей широкой груди. Потом он расцеловал в обе щеки Сэма, уже успевшего привыкнуть к подобному выражению симпатии между мужчинами, усадил их за стол и разлил по бокалам вино.

— Какой чудесный сюрприз! Вы по делам или отдохнуть? Надолго? Где остановились? Нет, сначала тост! — Филипп поднял бокал. — За дружбу!

Наконец он и сам опустился на стул, откинулся на спинку и дал Элене и Сэму возможность восхититься переменами, произошедшими с его внешностью со времени визита в Лос-Анджелес.

Прежде Филипп предпочитал стиль одежды, который сам именовал «наемник-шик»: армейские штаны и куртки, головные уборы цвета хаки и высокие шнурованные ботинки. Его густая черная грива всегда стояла дыбом и, казалось, была незнакома с расческой.

Теперь все это осталось в прошлом, и Че Гевара уступил место Тому Форду. Буйная шевелюра исчезла, и сейчас прическа Филиппа была чуть длиннее трехдневной щетины на его щеках. Одежда поражала элегантностью: черный, облегающий костюм, белоснежная рубашка, расстегнутая у ворота, и сияющие черные туфли. Он выглядел как преуспевающий футболист-модник или человек, только что сбежавший с Каннского кинофестиваля, который как раз проходил неподалеку.

— Заметили разницу? — спросил довольный Филипп и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я полностью сменил имидж. За него теперь отвечает Мими из редакции. Как вам?

— Не хватает только черных очков и серьги в ухе, — заметила Элена.

— И «Ролекса», — добавил Сэм.

Вместо ответа Филипп задрал рукав и продемонстрировал знаменитый стальной циферблат, водонепроницаемый даже на глубине в тысячу футов.

Сэм в восхищении покачал головой:

— Мои поздравления Мими. Она превратила тебя в икону стиля. Надеюсь, скутер ты сохранил?

— Mais bien sûr.[18] Только на нем и можно передвигаться по Марселю. Но хватит обо мне. Что вы-то здесь делаете? — Он энергично подвигал бровями. — Проводите медовый месяц?

— Не совсем, — уклончиво ответил Сэм, и, пока они пили «Катр Ван», выбранный Филиппом за его «полноту и зеленоватый оттенок», он изложил слегка отредактированную версию своего задания: работа на американское архитектурное бюро; деньги швейцарского банка; главная задача — убедить тендерный комитет, что комплекс трехэтажных жилых зданий нужен Марселю гораздо больше, чем сорокаэтажный отель.

Филипп внимательно слушал, время от времени кивая.

— Да, кое-что я об этом знаю, — сказал он наконец, — и уже пытался договориться об интервью с твоими конкурентами, но они пока предпочитают держать язык за зубами.

— А ты знаешь, кто они такие и что собой представляют?

— Ну, слушай. — Филипп огляделся по сторонам и принял типичную позу журналиста, делящегося конфиденциальной информацией: тело максимально наклонено в сторону собеседника, голова втянута в плечи, голос едва слышен. — Кроме тебя, в тендере участвуют два синдиката — английский и французский. Вернее сказать, парижский. У англичан главный — лорд Уоппинг, бывший букмекер, который при помощи взяток и солидных взносов в кассы главных соперничающих партий добыл себе место в палате лордов.

— Обеих партий?

— Mais oui.[19] В Британии, похоже, только так дела и проворачиваются. Они называют это «беспроигрышной позицией». — Филипп замолчал, чтобы глотнуть вина, и продолжил: — Парижский проект возглавляет женщина, Каролина Дюма. Умна и имеет отличные связи среди политиков. Одно время была заместителем министра, но чересчур хорошо с ним сработалась, о чем узнала его жена. Сейчас работает в «Эйфель интернэшнл», огромной корпорации: строительство, агропром, электроника, а заодно и сеть отелей. Я лично считаю, что шансов у нее мало.

— Почему?

— Она же парижанка, — пожал плечами Филипп так, словно других объяснений и не требовалось.

Официантка, уже давно дожидавшаяся паузы в разговоре, подошла и обратила их внимание на список tapas, перечисленных мелом на черной доске.

В этот майский вечер их оказалось пятнадцать: хамон pata negra из испанской свинины, для производства которого животных откармливают исключительно желудями; икра тунца, спрыснутая оливковым маслом; жареные баклажаны с мятой; тартар из лососины с медом и укропом; жаренные во фритюре соцветия кабачков; артишоки; морской черт; анчоусы и прочее. Сделать выбор было непросто. Наконец, после долгого обсуждения было решено, что каждый закажет по три закуски, а потом — по настоянию Филиппа — местное коронное блюдо: каракатицу с пастой, сваренной в ее чернилах.

В ожидании закусок Элена оглядела зал и обнаружила, что сверху на стенах вместо бордюра по всему периметру повторялась одна и та же надпись: buvez chantez riez.

— Что это значит? — спросила она у Филиппа. — Какие-нибудь хитроумные французские вариации на тему tapas?

— Это значит: пейте, пойте и смейтесь, — перевел он. — Короче, радуйтесь жизни.

Его прервал громкий взрыв смеха за соседним столиком.

— Хотя, как видите, уговаривать нас и не надо, — закончил Филипп.

— Мне всегда казалось странным, — вмешался Сэм, — что у французов репутация людей крайне серьезных. Будто бы они не умеют расслабляться и всегда чересчур озабочены тем, как выглядят в глазах окружающих.

— Словно им аршин в задницу вставили, подсказал Филипп.

— Ну, я этого не говорил, — усмехнулся Сэм. — А между тем большинство французов, которых я знаю, всегда не прочь повеселиться. Помню, однажды мне довелось побывать на винных аукционах в Боне, так мне за ними было не угнаться. Пейте, пойте, смейтесь? Бог мой, так они ничего другого и не делали, и так три дня подряд. И при этом все твердят о чопорности французов. Не понимаю.

Филипп уже поднял вверх указательный палец — верный знак того, что сейчас он займется просветительством.

— Это потому, — начал он, — что люди воспринимают нас по частям, потом эти части классифицируют и навешивают на них ярлыки. Конечно, мы бываем серьезными, когда речь идет о серьезных вещах: еде, деньгах или регби, например. Но ведь мы не одноклеточные, мы гораздо сложнее и полны контрастов. С одной стороны, мы крайне эгоистичны: во французском языке наиболее используемое слово — je.[20] Но при этом мы всегда вежливы и доброжелательны. Мы относимся к другим уважительно: целуемся, пожимаем руки, мужчины встают, когда к ним приближается дама, выходим из комнаты, если нам надо поговорить по мобильному телефону, чтобы не раздражать других.

У него пересохло в горле, и он сделал глоток вина.

— Мы пьем. Бог мой, еще как пьем! Но в общественных местах вы очень редко встретите пьяного. Мы одеваемся очень консервативно, но все-таки француженки первыми сняли на пляжах лифчики. Говорят, что наша нация озабочена только тремя вещами: сексом, своей ипохондрией и желудком, но поверьте мне, это далеко не так.

Он одобрительно покивал собственной речи и заодно протянул пробегающей мимо официантке опустевшую бутылку.

Элена с величайшим вниманием слушала лекцию о психологии французов и теперь в чисто галльской, как она считала, манере тоже подняла указательный палец.

— Жмут руки? Согласна. Целуются? Согласна. Вежливые? Согласна. Но скажи, что происходит с французами, как только они садятся за руль? Я в жизни не видела столько потенциальных убийц на колесах, как здесь, во Франции. В чем их проблема?

— Кто-то говорит, что все дело в joie de vivre,[21] — пожал плечами Филипп, — но у меня есть другая версия. По-моему, французским водителям просто не хватает одной руки: ведь их всего две, а надо бы три. Первая, чтобы держать сигарету и мобильник, вторая, чтобы делать оскорбительные жесты в сторону тех, кто едет слишком быстро, слишком медленно или вообще бельгиец. — Заметив недоумение на лице Элены, он объяснил: — Бельгийцы всегда ездят посредине дороги. Это всем известно. А, вот и tapas!

Следующие несколько минут прошли в приятном молчании: все трое исследовали содержимое девяти маленьких тарелочек, принюхивались, пробовали, иногда обменивали кусочек фиолетового артишока на нежнейшего моллюска, завернутого в испанскую ветчину, и обмакивали свежий хлеб в настоянное на травах оливковое масло. В некотором смысле закуски оказались идеальным первым блюдом — достаточно легкие, чтобы не перебить аппетит, и при этом острые, чтобы пробудить вкусовые рецепторы. После того как последняя тарелка опустела, разговор вновь пошел о делах.

— Тебе наверняка известно, что в конце недели планируется прием для прессы и коктейль? — обратился Сэм к Филиппу. — Ты пойдешь? Интересно, а Патримонио там будет?

— Еще бы! — закатил глаза Филипп. — Никакая сила не сможет его удержать. Это же момент его славы. Боюсь, эта старая балаболка закатит там речь длиною в час. А я, конечно, буду присутствовать, чтобы сохранить ее для потомков. Кстати, ты там встретишься со своими конкурентами и познакомишься с их проектами. — Он грустно покачал головой. — Отели, отели, отели… В наше время, похоже, строят только отели да бизнес-центры.

— А как тебе наша идея?

— Ну, подробностей я, конечно, не знаю, но все-таки надеюсь, что она победит. Ваш проект более гуманный, более цивилизованный, что ли. — Филипп задумчиво уставился в свой бокал. — Но, насколько мне известно, Уоппинг так или иначе всегда добивается своего. Побороть его будет непросто. А в том, что Патримонио примет наихудшее из возможных решений, можешь даже не сомневаться.

Элена слегка нахмурилась и поставила свой бокал на стол.

— Вы все время говорите так, словно только он принимает решение. Я понимаю, что он председатель, но ведь есть же еще и комитет. И его члены тоже имеют право голоса. Или это просто пешки, которых набрали для количества?

Филипп собрался было по старой привычке запустить пальцы в шевелюру, но вовремя вспомнил, что ее больше нет.

— Да, в комитете то ли шесть, то ли семь рядовых членов. Я точно знаю, что двое из них обязаны своим местом Патримонио, поэтому они проголосуют так, как им скажут. А насчет остальных можно только гадать. Кстати, они все будут на приеме. Постараюсь что-нибудь разузнать.

В этот момент на стол перед ними поставили главное блюдо во всей его сумеречной красе: тонкие ломтики каракатицы, покоящиеся на ложе из сверкающей черной пасты, которая называлась «волосы ангела». Рядом — нежнейший соус из козьего сыра, призванный продемонстрировать контраст фактур и вкусов, как объяснил Филипп.

Элена попробовала и глубоко вздохнула от удовольствия.

— Восхитительно! Но боюсь, у меня губы почернеют.

Сэм наклонился, чтобы лучше рассмотреть ее.

— Нет, с губами пока все в порядке. Но вот зубы…

— Видишь, что мне приходится терпеть? — пожаловалась Элена Филиппу.

Тот сочувственно покивал:

— Да, англосаксы предпочитают объясняться в любви при помощи юмора. А мы, французы… — Он пожал плечами. — Мы тоньше, нежнее, романтичнее, мы соблазняем и заманиваем.

— И это правильно, — энергично закивала Элена. — Я бы хотела, чтобы меня соблазняли и заманивали.

— Расскажи-ка нам лучше об этой Мими с работы, — поспешил сменить тему Сэм. — У вас все серьезно? Она уже кардинально сменила твой имидж, а как насчет твоей квартиры?

— Ну вот, он и надо мной подшучивает, — обернулся Филипп к Элене. — А насчет Мими… Что можно о ней сказать? Миниатюрная, рыжая, с интеллектом все в порядке, острая на язык, дивные ноги и… — тут он подмигнул, — отлично разбирается в мужчинах, как вы сами поняли. Она вам понравится. Она хотела прийти сегодня, но у нее вечером тренировка по восточным единоборствам.

От Мими разговор естественным образом перешел к десерту. Филипп настоял, чтобы Элена заказала, как он выразился, «стероидные профитроли», политые изумительно легким кремом «Шантильи». Сэм ограничился несколькими ломтиками сыра «Манчего», к которому, как полагается, подали джем из айвы и бокал красного вина из Лангедока. Пока он ел, Филипп перечислил Элене главные достопримечательности Марселя: собор Де-Ла-Мажор с его знаменитой колоннадой, состоящей из четырехсот сорока четырех мраморных колонн; Старый порт; экспозиция современного искусства в Музее Кантини; прославленный бар «Де-ла-Марин»; великолепная богадельня Вьей-Шарите, воздвигнутая для бездомных придворным архитектором Людовика XIV; обзорная площадка у подножия собора Нотр-Дам-де-ла-Гард. Или, возможно, она предпочтет тур по местным бутикам в сопровождении Мими, а потом заслуженный отдых в спа? Ну и, разумеется, не стоит забывать о любимом марсельцами виде спорта, который иногда бывает довольно жестоким.

— Если ты любишь футбол, то нельзя пропустить последний матч сезона: марсельский «Олимпик» против «Пари-Сен-Жермен». Мы их ненавидим. Помяни мое слово: битва будет кровавой.

— Звучит соблазнительно, — заинтересовалась Элена. — А во что стоит одеться девушке, собирающейся на подобное мероприятие?

— Желательно в доспехи. Фанаты «ПСЖ» — те еще монстры.

За кофе они договорились, что Элена и Мими проведут следующий день вместе. Сэму нужно было поработать над презентацией, а Филипп собирался пообщаться со своими знакомыми из городской администрации и постараться что-нибудь раскопать. Они попрощались в теплой, душистой темноте у входа в ресторан. Филипп нацепил черные очки для защиты от ослепительного лунного света, оседлал свой скутер и умчался прочь. Завтра всех ждал насыщенный день.