Маршал Малиновский

Да кто его отец?

В автобиографии 1948 года Родион Яковлевич Малиновский писал: «Родился в Одессе 23 ноября н. с. в 1898 г. Моя мать, Варвара Николаевна Малиновская, родила меня в девушках; в метрической записи помечено “незаконнорожденный”. Отца своего не знаю. С весны 1911 г. началась моя самостоятельная трудовая жизнь. Я стал работать батраком на фольварке Шендерово у помещика Ярошинского». Тут вроде бы все правда. Согласно справке, выданной Государственным архивом Одесской области от 10 марта 2000 года, «в метрической книге Николаевской, при Ботаническом саду церкви г. Одессы за 1898 г. имеется запись № 138 от 22 ноября 1898 года о рождении Родиона Малиновского 10 ноября 1898 г. (по ст. стилю)». Кстати сказать, это было в День святого Родиона, в честь которого и назвали новорожденного.

Вместо отца в справке стоит прочерк, а матерью указана «крестьянка Подольской губернии Брацлавского уезда Шпиковской волости Варвара Николаевна Малиновская, девица, православного вероисповедания». Если же мы обратимся к тексту самой метрической записи, то узнаем, что восприемниками при крещении были Александр Прусаков, колпинский мещанин Санкт-Петербургской губернии, и Людвика Бозелли, потомственная дворянка.

Строго говоря, если считать по новому стилю, григорианскому календарю, то Родион Яковлевич родился 22-го, а не 23 ноября. Но так уж повелось, что он, как и многие другие, рожденные в XIX веке, свой день рождения в XX веке предпочитал отмечать по юлианскому календарю, т. е. 23 ноября нового стиля.

Один из биографов Малиновского, В.С. Голубович, полагая, что Малиновский в 1911 году стал батраком, утверждал: «Два тяжелых батрацких года многому научили». Правда, тут же биограф сообщает, что батрацкий труд не мешал Родиону доставать и читать вполне серьезные книги, вроде календаря, изданного к юбилею Отечественной войны 1812 года, или романа Льва Толстого «Война и мир». И, как мы убедимся далее, два года батрачества были всего лишь вынужденной фантазией Родиона Яковлевича, которому приходилось в официальных анкетах скрывать некоторые факты своей ранней биографии.

Вот что известно о родственниках матери Малиновского. Ее дед, прадед маршала, Антон (или Антоний) Малиновский имел, как минимум, двух сыновей и дочь и одно время жил в Жмеринке. Дед Родиона Яковлевича, Николай Антонович (или Антониевич) Малиновский, умер в 1902 году. Известно, что он работал объездчиком, т. е. помощником управляющего, который объезжает лесные или иные угодья для их охраны. Не исключено, что позднее Николай Антонович дорос до управляющего. Кстати сказать, объездчики, непосредственно взыскивающие штрафы за потраву господских посевов, были одной из наиболее ненавистных для крестьян категорий сельского населения. Служил Николай Антонович в селе Ворошиловка Тывровского уезда Подольской губернии, недалеко от станции Гнивань Юго-Западной железной дороги.

Дядя Родиона, Василий Антонович Малиновский, за какое-то преступление оказался на каторге в Сибири, откуда вернулся с женой, имел дочь.

Другой дядя, Яков Николаевич Малиновский, вплоть до 1913 года работал техником-смотрителем зданий станции Бирзула Юго-Западной железной дороги. Он был женат на дочери машиниста Ядвиге Казимировне. Жена Якова Николаевича была полькой. Это может указывать на польское происхождение рода Малиновских. Замечу, что бывшие польские дворяне в западных российских губерниях часто занимали должности управляющих, лесничих или объездчиков. Как известно, царское правительство стремилось всячески уменьшить численность польской шляхты и чаще всего не подтверждало дворянство тем шляхтичам, которые уже не имели в собственности крепостных крестьян.

Наталья Николаевна Малиновская, любимая тетка Родиона, замужем никогда не была. Она работала сначала санитаркой детского приюта, а потом сортировщицей на Киевской обувной фабрике. У нее был сын, Евгений Георгиевич Малиновский, который работал сверловщиком Киевского арсенала. В Киеве они жили по адресу: улица Кирова, д. 11, кв. 11. Дочь Родиона Яковлевича Наталья вспоминала: «…к сожалению, тетя Наташа погибла вместе с сыном Женей в Киеве (в период немецкой оккупации). Папа специально туда ездил, и ему о той печальной истории рассказали соседи. Он ее крепко любил и переживал сильно».

Еще одна тетка, Лидия Николаевна, по мужу Наготчук, проживала в городе Немирове Брацлавского уезда Подольской губернии.

Другая тетя, Елена Николаевна, была замужем за Михаилом Александровичем Даниловым, весовщиком на станции Одесса-товарная. В Одессе они жили по адресу: улица Пионерская, д. 69. Их дети — Александр, Вадим и Меланья. Александр работал слесарем Одесского механического завода, а Вадим — там же инженером. Работником этого завода был и муж Меланьи Ясинский. Семья Вадима Данилова жила в Одессе еще в 70-е годы XX века по адресу: проспект Шевченко, д. 7, кв. 72.

А кто же был отцом маршала? Похоже, что в автобиографии все-таки есть одна сознательная неточность. Имя и должность своего отца Родион Яковлевич, как представляется, все- таки знал.

В 1954 году, в преддверии очередных выборов в Верховный Совет СССР, на которых маршал Малиновский баллотировался по Хабаровскому краю, председателю Центральной избирательной комиссии Николаю Михайловичу Швернику поступило письмо-донос от первой жены маршала, Ларисы Николаевны Малиновской, с которой он развелся в 1946 году. Она проживала в Иркутске, где они когда-то и познакомились с Родионом Яковлевичем в начале 20-х годов. Этот донос опубликовал журналист Евгений Жирнов в журнале «Ъ-Власть» 8 мая 2006 года, и мы будем цитировать его по тексту данной публикации. Сразу отметим, что на ход выборов письмо Л.Н. Малиновской никак не повлияло, снимать кандидатуру маршала никто и не подумал. 14 марта Родион Яковлевич был, как водится, единогласно избран депутатом. Впрочем, нельзя исключить, что к руководству страны письмо попало уже после выборов.

Лариса Николаевна писала: «Скоро в нашей стране будут выборы в Верховный Совет Союза и в Совет Национальностей. Будут выдвинуты кандидатами в депутаты лучшие из лучших товарищей. Трудящиеся не всегда лично знают рекомендуемого кандидата, они знакомятся с его биографией, которую печатают в газете. Кто пишет эти биографии, где берет для них данные, я не знаю, но в отношении одной биографии хочу немного сказать.

Прошлые выборы кандидатом в Совет Национальностей был рекомендован Малиновский Родион Яковлевич — маршал Сов. Союза. Биографию его я читала много позднее, т. к. нахожусь далеко от него… Биография ориентировала трудящихся неправильно. Видимо, кандидатура Малиновского будет и в эти выборы рекомендована, и мне хочется заранее внести коррективы в биографические данные.

С каких пор Малиновский стал батраком? И сыном батрачки?»

Тут прервемся и скажем, что Малиновский, в отличие от других маршалов, мемуаров почти не писал, исключая отдельные статьи в сборники. Зато о своей юности и участии в Первой мировой войне написал роман «Солдаты России», изданный посмертно в 1969 году. Там действует автобиографический герой Иван Гринько. Его отцом будто бы был землемер, с которым бежала от родителей в Одессу его мать Варвара Николаевна: «Но счастье оказалось недолговечным. Пришла самая настоящая беда: на землемера напал с ножом в руках его обезумевший брат. Нанес несколько глубоких ран. Землемер скончался. И это в то время, когда она была на сносях. Появился на свет сын — Ванюша. Он считался незаконнорожденным, и молодая мать знала, что в будущем его ожидают насмешки и презрение. Пришлось с повинной головой вернуться к родителям в Ворошиловку. Когда она бежала с землемером, отец и мать не находили себе места, а потом смирились, простили свою несчастную “покрытку” — как издавна на Украине звали девушек, приживших ребенка без мужа, — и полюбили внука. Но и у родных ей не повезло: умерла мать, а через год — отец. Он служил у помещика объездчиком. Пришлось перебраться к сестре Елене, которая, выйдя замуж за весовщика, жила на станции Калиновка».

Имя матери Малиновский в романе изменять не стал. Как написано в «Солдатах России», Варвара Николаевна устроилась на кухню в больницу, которую опекала графиня Гейден: «Графиня несколько раз посещала больницу и обязательно заходила на кухню к Варваре Николаевне. Должно быть, мать Ванюши понравилась ей своей аккуратностью и добрым характером. Визиты эти закончились тем, что графиня забрала Варвару Николаевну к себе в имение поварихой». Но из дальнейшего повествования становится ясно, что мать Малиновского была в имении экономкой, а готовила лишь тогда, когда случались запои у шеф-повара.

В доносе же версия происхождения Родиона Малиновского была дана совсем иначе: «Малиновский Р.Я. родился в г. Одессе. Отец его начальник жандармского управления Одессы латыш Яков Бургонь (за точность фамилии не ручаюсь). Р.Я. носит фамилию деда, который всю жизнь был управляющим графскими имениями на Украине…

Когда отец Р.Я. умирает, мать его Варвара Николаевна по протекции отца поступает ст. экономкой к соседнему помещику графу Гейден (Винницкая губ.). Там вместе с графскими сыновьями воспитывался Р.Я., даже носил одинаковые с ними костюмы, и в поместье его считали третьим сыном графа».

Эпизод с костюмами есть и в романе Малиновского. Ясно, что все эти сведения, равно как и данные о его отце, Лариса Николаевна могла получить только от своего мужа. Сама она и в Одессе, кажется, ни разу не была. И если бы захотела выдумать про отца — жандармского полковника или полицеймейстера, то фамилию, наверное, назвала бы точно, а не со слуха, по памяти. Это обстоятельство как раз и говорит за то, что загадочный Яков Бургонь (кто он такой, мы скажем чуть ниже) действительно был отцом будущего маршала.

Проблемы у юного Родиона начались, когда мать вторично вышла замуж. Вот что писала об этом в доносе Лариса Малиновская: «Мать Вар. Ник., будучи еще молодой, выходит замуж за молодого графского полотера, пришедшего с призыва, — С. Залесного. Этот брак окружающие считают безумием: иметь положение и выйти замуж за полотера и быть его старше на десять лет. Это мнение разделяет и Р.Я. Вар. Ник. переехала жить в свой дом в село».

В автобиографии, написанной 3 января 1946 года, Малиновский дал наиболее драматический образ своей суровой юности:

«В 1910 году моя мать вышла замуж за лакея, служившего у этой же помещицы (Гейден). Разгневанная помещица, по этому поводу, прогнала с работы мою мать и этого лакея — Сергея Исануровича ЗАЛЕСНОГО (замечу, что имя Исанур (“светозарный” в переводе с арабского) — не христианское, а мусульманское, распространенное на Северном Кавказе, откуда, вероятно, был родом отец Сергея), и они переехали в соседнее село Клищев, откуда был ЗАЛЕСНЫЙ. В этом селе я и окончил сельскую школу в 1911 году.

ЗАЛЕСНЫЙ жил очень бедно, имел всего четверть десятины земли, ни коровы, ни лошади, занимался столярством, играл на скрипке на всех сельских гулянках и свадьбах. Его мать-старуха ходила побиралась, часто я ее сопровождал, как охрана от собак.

Из-за бедности в семье пошли скандалы и меня весной 1911 года выгнали из дому, с этого момента я и начал свою самостоятельную трудовую жизнь.

С весны 1911 года по осень 1913 года я работал батраком (мальчуганом-подростком) на фольварке Шендерово у помещика Ярошинского, все того же Тывровского района, Винницкой области».

В.С. Голубович сообщает о замужестве Варвары Николаевны, когда она в 1910 году вышла замуж и поселилась в селе Клищев Подольской губернии, где жил ее муж: «Но и здесь Родиону жилось нелегко, у него не сложились отношения с отчимом. В семье происходили постоянные ссоры из материальных недостатков, непокорности пасынка и т. д.». Непокорность пасынка, безусловно, была, а вот материальные недостатки — вряд ли. По всей вероятности, Варваре Николаевне на службе у графа Гейдена удалось скопить приличный, по местным меркам, капитал, на который и польстился ее супруг. Да и Николай Антонович наверняка оставил ей какое-то состояние. Вполне возможно, что и отец Родиона, судя по всему, до своей смерти ссужал любовницу средствами, достаточными для безбедного существования.

Странным выглядит сообщение Малиновского, будто помещица возмутилась браку кухарки и лакея и выгнала обоих. Такие браки были делом обычным и, как правило, не вызывали гнева хозяев.

Бросается в глаза утверждение Родиона Яковлевича о том, что у Залесного была всего четверть десятины земли. На столь малом участке действительно невозможно вести сколько- нибудь полноценное хозяйство, он годится лишь для приусадебного огорода. Можно понять, почему Залесный пошел служить лакеем. Но вот почему в жены он выбрал женщину много старше себя и, если верить Родиону Яковлевичу, такую же нищую — загадка. И если первая жена в доносе не врала, то это был чистой воды брак по расчету. Состоятельная экономка взяла в мужья бедного лакея значительно моложе себя, но польстившегося на ее богатство. Тогда рассказ о бабке-старухе, побирающейся в сопровождении внука Родиона, — это чистой воды художественный вымысел. Скорее всего, Варвара с мужем вели безбедную жизнь рантье на проценты от капитала. Проблемы у них начались после Октябрьской революции 1917 года, когда большевики национализировали банки и сбережения сгорели. В этот момент Сергей и Варвара действительно стали бедняками, и не исключено, что после 1917 года Залесный на самом деле столярничал и играл на скрипке, чтобы заработать на жизнь.

Конфликт же с отчимом, как мы увидим дальше, скорее всего, произошел не в 1911, а в 1913 году, и его причиной была никакая не бедность, а то, что отчим был лишь чуть старше своего пасынка, и Родион не хотел относиться к нему как к отчиму.

В романе «Солдаты России» эта история тоже нашла отражение, только фамилия отчима здесь не Залесный, а Лесной, и он графский лакей, «старше Ванюши только на десять лет и на столько же моложе ее». По словам Ларисы Николаевны, «сразу же не поладив с молодым отчимом, желая учиться в кадетском корпусе и жить в городе, Р.Я. убегает из дому и действительно пасет коров в течение лета, чтобы заработать деньги на проезд в Одессу». Получается, что тяга к военной службе проявилась у будущего маршала уже тогда. В романе Малиновский также писал о желании Вани Гринько поступить в кадетский корпус, но вместо этого граф Гейден предложил ему военно-фельдшерскую школу, от которой герой романа отказался.

Дочь маршала Наталья вспоминала: «В последний год я спросила его: “Кем ты хотел быть?” Что не военным, уже знала, потому что слышала раньше: “Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны. Понятно, когда человеку хочется стать ученым, художником, врачом — они создают”. На вопрос кем, папа тогда ответил: “Лесником”. Думаю, это правда, но не всей жизни, а именно того, последнего года. Молодым он ответил бы иначе, тем более что честолюбие в нем усугублялось горькой памятью об испытанных в детстве унижениях. Лесник — его поздняя утопия, глубинно созвучная натуре. Стань его работой лес, с тем же тщанием и азартом, с каким изучал древних стратегов, он занялся бы изучением жизни тайги».

В романе эпизод с фельдшерской школой тоже есть. Он следует сразу после предложения графа Ванюше поступить в сельскохозяйственное училище:

— Ни в какое сельскохозяйственное училище я не пойду, а пойду только в военную школу! — неожиданно для всех отрезал Ванюша.

Варвара Николаевна испугалась этой дерзости:

— Ты что, обезумел?

— Ничего я, мама, не обезумел, — продолжал Ванюша тем же тоном, — а в сельскохозяйственное училище не пойду.

В нем клокотала обида, нанесенная ему Дориком.

Граф недоуменно улыбался. Дорик высокомерно посмотрел на Ванюшу и, обращаясь к отцу, сказал:

— Папа, — он сделал ударение по-французски, на последнем слоге, — не хочет ли он, чтобы ты его определил в кадетский корпус?

— Ну, в кадетский корпус я его не могу определить, — будто не замечая явной насмешки Дорика, сказал граф, — а вот в Жмеринке есть военно-фельдшерское училище, куда принимают мальчиков. Ты можешь обратиться в это училище, Варвара Николаевна, а я сообщу туда начальству, чтобы его приняли, — милостиво заключил граф.

— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, — проговорила Варвара Николаевна, радуясь, что инцидент исчерпан и все закончилось благополучно.

— До свидания, Варвара Николаевна, — сказал граф. — Желаю успеха твоему сыну. — И с улыбкой добавил: — Вишь он какой крепкий и мускулистый. И хочет быть военным, это похвально. — Граф похлопал Ванюшу по плечу…

От дворца Варвара Николаевна и Ванюша шли по садовой дороге вместе с герром Отто. Немец не преминул пожурить Ванюшу за дерзость, нанесенную их сиятельству, но все-таки согласился, что Дорик действительно сильно возгордился, став кадетом, и неудивительно, что Ванюшу это задело и обидело. Он успокаивал расстроенную Варвару Николаевну, а потом незаметно вернулся к разговору с графом:

— Напрасно Ванюша не хочет идти в сельскохозяйственную школу: быть агрономом, да еще садоводом, — это самая чудесная профессия в мире.

— Все равно я туда не пойду, — твердил свое Ванюша.

А герр Отто не отступался:

— Ты знаешь, Ваня, военная профессия — тяжелая, плохая профессия. Все умение военного человека — это убивать людей.

«Вот и хорошо, — думал про себя Ванюша, — я бы с удовольствием убил Дорика».

Как мне представляется, данная сцена отражает реальный разговор, в котором юному Родиону предлагали вместо кадетского корпуса военно-фельдшерскую школу или сельскохозяйственное училище, только происходил он не с графом Гейденом. А с кем, мы увидим дальше.

В романе действует и колоритный дядя главного героя Василий Антонович:

«Поездка Варвары Николаевны и Ванюши в Жмеринку совпала с совершенно неожиданным появлением там Василия Антоновича Гринько, давно пропавшего родного брата умершего деда. Выяснилось, что он где- то на Дальнем Востоке был на каторге и, отбыв срок, разбогател на поставках в действующую русскую армию, воевавшую с японцами. В Жмеринку явился богачом. Привез молодую жену, красивую, цыганского типа, которую отбил у какого-то владивостокского вельможи. У нее от этого вельможи было двое детей и маленькая дочка от Василия Гринько, с которой все носились как с писаной торбой.

Дед Василий купил дом и зажил на широкую ногу, одаривая богатыми подарками всю родню. Правда, Варваре Николаевне перепало очень немного: она быстро уехала в Клищев, так и не решившись отдать Ванюшу в военно-фельдшерскую школу. Нужно было подписать контракт, что она отдает сына в учение на девять лет, а потом он обязан отслужить действительную службу сроком четыре года и только после этого ему будет предоставлено право уволиться с военной службы или остаться на сверхсрочную службу военным фельдшером в унтер-офицерском звании.

Нужно сказать, что это не прельщало и самого Ванюшу.

Варвара Николаевна уехала, Ванюша остался вместе с тетей Наташей у деда Васи, как они называли Василия Антоновича. Тетя Наташа была за кухарку, а Ванюша таскал воду, колол дрова и был на побегушках — куда пошлют. Пиры в доме устраивались почти каждый день, так что работы хватало. Когда не было гостей, Ванюшу иногда приглашали к столу. А как-то собрались дети его возраста и танцевали под граммофон. Ванюшу пригласила потанцевать старшая девочка деда Васи. Он с радостью принял приглашение, но начал танцевать по-клищевски, приплясывая и выделывая разные коленца ногами. Вдруг девочка сконфузилась и отскочила от Ванюши:

— Мама, — вскрикнула она, — он прыгает, как козел, разве так танцуют? Он не умеет танцевать.

Ванюша оторопел, покраснел и опустил глаза. Действительно, остальные мальчики и девочки танцевали плавно, старательно выполняя каждое па. Да, “школа” была не клищевская!

Этот случай навсегда отбил у Ванюши охоту танцевать.

Дед Василий был с виду здоровый, крепкий человек лет пятидесяти, но еще в Сибири привязалась к нему одна хвороба: он страдал радикулитом и у него часто болела поясница. Когда деду было невмоготу, он заставлял Ванюшу натирать ему спину нашатырным спиртом. Ванюша старался изо всех сил, а тот кряхтел от удовольствия и все покрикивал:

— Покрепче, Ваня, жми, покрепче!

И Ваня тер, тер досуха, хотя сильно болели руки.

Дед Василий был доволен. Ваня возвращался из спальни на кухню, хотя и весь потный, но тоже в хорошем настроении.

Но вскоре веселая жизнь в доме деда Василия кончилась. Пиров он стал давать меньше и уже не осыпал родственников подарками. Пошли у него с ними нелады. Те, кто недавно превозносил его, начали поносить и даже гадости делать своему недавнему кумиру: то окна ему в доме побьют, то оправятся на парадном крыльце.

Пошли у деда Василия раздоры и в семье. Вельможа, у которого он увез жену, узнал, что “молодые” в Жмеринке, и стал требовать возврата супруги. Та, судя по всему, начала склоняться к мысли о возвращении. Как-то дед Василий стал колотить свою благоверную под плач и крик детей; он рванул ее за волосы, прическа развалилась, и оттуда посыпались золотые монеты. Это было явным доказательством, что она действительно собралась удрать к старому мужу, и ссора приняла более ожесточенный характер.

Тетя Наташа, посовещавшись на кухне с Ванюшей, решила тоже убраться от деда подобру-поздорову.

Финалом всей этой истории явился отъезд Василия Антоновича Гринько из Жмеринки — такой же неожиданный, как и появление. Никаких следов от него не осталось. Говорили, что только одному своему дальнему родственнику он оставил адрес под большим секретом и запретил кому бы то ни было его сообщать».

Василий Антонович — лицо вполне реальное. О нем Малиновский сообщал, в частности, в автобиографии 1938 года. Вот что он там писал о всех своих родных:

«Мать моя и ее муж Залесный с детьми, которые пошли от Залесного: Нина, Александр, Вера и Анна Залесные — жили до революции очень бедно: на три брата Залесного было три четверти десятины земли, никогда не имели лошади и только кое-как при моей помощи мать приобрела корову, с 1931 г. состоят в колхозе в этом же селе Клищев Тывровского района Винницкой области. Муж мамы Сергей Залесный умер в 1937 г., мать теперь живет одна, я ей систематически помогаю.

Тетка Елена уже давно умерла, ее муж Михаил Данилов живет теперь у своих детей в г. Одесса по Пионерской улице дом № 69 — дочь его вышла замуж за Ясинского — рабочий механического Одесского завода, сыновья его работают на этом же заводе — один слесарем, а другой инженером. Никто из них у белых не служил и не репрессирован. Вторая тетка Лидия вышла еще в 1910 г. за Наготчука в село Рогозино (10 километров от Клищев) и теперь живут в гор. Немиров — муж ее где-то там служит — связи с ней не имею.

Третья тетка Наталия Николаевна Малиновская замуж не выходила, приобрела сына в девушках, до революции работала санитаркой в детском приюте в г. Киеве, где живет и сейчас по ул. Кирова, дом № 11, кв. 11 — сама тетка работает сортировщицей в Киевской обувной фабрике, а сын ее Евгений Георгиевич Малиновский (в детстве упал с печки и теперь горбатый) работает сверловщиком в Киевском Арсенале — стахановец, к первому съезду стахановцев дал рекорд производительности труда, выполнив норму на 1200 % — о чем писали «Известия». — С ними поддерживаю связь — бываю у них, они у меня, т. к. с давних времен тетя эта оказывала мне внимание и помощь, а теперь я ей. Дядя мой Яков Николаевич Малиновский был смотрителем зданий на ст. Бирзула ю.з.ж.д., я его видел проездом в Одессу в 1913 г., с тех пор связи с ним не имею и где они сейчас не знаю, знаю, что на ст. Бирзула он перестал работать в 1913 г. Дед мой Николай Малиновский служил приказчиком у помещика в местечке Ворошиловка (7 кил. от ст. Гнивань ю.з.ж.д.) и умер в 1902 г. Брат его Василий Малиновский сидел на каторге в период Японской войны и еще раньше, за что, не знаю, в 1913 г. приезжал в Жмеринку ю.з.ж.д. и в этот же год уехал опять, но куда, я не знаю».

Бросается в глаза, что в романе Василий Антонович в период Русско-японской войны богатеет на военных поставках, а в автобиографии в это же время — сидит на каторге. Как мне кажется, ближе к истине все-таки то, что сообщается о нем в автобиографии. А в романе Василию Антоновичу, по всей видимости, приданы черты еще одного родственника Родиона Яковлевича, связь с которым он совсем не хотел афишировать.

Еще до того, как Наталья Родионовна Малиновская узнала про черниговско-мариупольский след в биографии отца (об этом мы расскажем ниже), она писала:

«До службы у графини бабушка несколько лет работала кухаркой при земской больнице, и для отца (которому тогда было лет пять) труд врачей и сестер рано стал привычным зрелищем — делом, которому он сам мог бы выучиться. Не зря же доктор чуть позже предложил молодой кухарке устроить сына в военно-фельдшерскую школу, но она не решилась — слишком уж мал еще сын, а контракт на целых пятнадцать лет!

Замечательный хирург Виталий Петрович Пичуев, вспоминая долгие разговоры с папой (они познакомились в 60-м, когда мама лежала в хирургии), рассказывает о живой заинтересованности, которая удивляла его в папе всякий раз, когда речь заходила о работе врача, о новых диагностических методах, новой аппаратуре. И всякий раз с особой теплотой папа говорил ему о докторе из земской больницы — первом человеке, пробудившем в нем безоговорочное уважение. Более того: отец рассказывал Виталию Петровичу, что, когда уже после гражданской речь зашла о дальнейшей учебе, он попросил командира дать ему рекомендацию в Военно-медицинскую академию, но получил решительный отказ: “Нечего тебе там делать! Ты прирожденный командир!” Так что, если бы папа стал врачом, это было бы и объяснимо, и естественно, и даже достижимо, а вот литература — terra incognita — всегда оставалась для него неисполнимой мечтой, журавлем в небе».

Насчет интереса отца к медицине Наталья Родионовна, я думаю, абсолютно точна. Но, как мы увидим далее, связан он был с теми обстоятельствами его жизни, о которых он ничего не говорил в автобиографии.

По утверждению Ларисы Малиновской, по приезде в Одессу Родион устроился приказчиком и попал «на содержание молодой купчихи». В романе тоже есть аналогичный эпизод, только там Ваня работает в магазине, а неравнодушной к нему оказывается хозяйка квартиры, в которой он живет, жена капитана, находящегося в плаванье: «Анна Ивановна тихо подошла к Ванюше и стала любоваться его почерком. Она наклонилась так низко, что мальчик почувствовал ее дыхание на своей щеке и невольно повернул к ней лицо. Анна Ивановна посмотрела ему прямо в глаза долгим томным взглядом и, взяв его голову в теплые руки, прижала к своей мягкой груди. Потом Анна Ивановна крепко и сочно поцеловала Ванюшу в губы. Поцелуй словно обжег Ванюшу, он почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. Через четверть часа он уже шагал по улице Штиглица к Кафедральному собору, потрясенный и раздавленный всем случившимся. У него было такое чувство, будто он совершил что-то страшное».

Несомненно, и эту историю Лариса Николаевна слышала от мужа. Только, мне кажется, насчет того, что он был на содержании у молодой купчихи, она уже домыслила. Ведь Родиону тогда было 15 или 16 лет, и роман с купчихой у них, возможно, был чисто платонический.

Еще в качестве компромата на бывшего супруга Лариса Николаевна сообщила, что в царской армии Малиновский будто бы получил первый офицерский чин (об этом речь пойдет в следующей главе). Прошлась и по поводу неподходящего социального происхождения его родственников: «Его тетка по матери — Лидия — была фрейлиной при Дворе, а при Сов. Власти вышла замуж за крепкого кулака, и жили единолично там же в Винницкой губернии. Дядя по матери (на которую ссылается биография как на батрачку, но у которой был свой выезд и своя прислуга) сбежал за границу».

Любовь к купчихе, очевидно, компроматом не являлась. Более серьезным было обвинение в том, что Малиновский знал, что его отец — большой жандармский начальник, судя по должности — не меньше чем полковник. Во времена Сталина это называлось сокрытием социального происхождения и грозило самыми серьезными неприятностями, вплоть до расстрела. Раз человек скрывает, кем был его настоящий отец, значит, ему нельзя доверять. Одной из причин гибели генерал-полковника Григория Михайловича Штерна, расстрелянного в октябре 41- го, стало то, что он утаил неподходящее социальное происхождение (назывался сыном врача, тогда как отец был довольно состоятельным служащим кредитной конторы), в чем вынужден был сознаться в покаянном письме на имя Ворошилова. Его реабилитировали в 1954 году, как раз тогда, когда поступил донос на Малиновского. Понятно, что до 1946 года, когда они развелись, подавать такого рода донос для Ларисы Николаевны означало рубить сук, на котором сидишь. Но почему после развода она ждала целых восемь лет? Неужели жалела бывшего мужа, боялась, что расстреляют? Думаю, причина в другом. Как раз в 1954 году скончалась Варвара Николаевна Малиновская, родившаяся в 1879 году. Ясно, что при живой матери маршала писать, что его отец — высокопоставленный жандармский офицер, было просто рискованно, причем совершенно независимо от того, соответствовало это истине или нет. Варвара Николаевна наверняка не стала бы подтверждать версию о жандармском начальнике, а придумала бы для Родиона Яковлевича какого-нибудь родителя рабоче-крестьянского происхождения. Тогда Ларису Николаевну могли обвинить в клевете со всеми вытекающими последствиями (особенно если у Сталина в тот момент не было нужды избавляться от Малиновского). Ведь Варвара Николаевна очень гордилась, что ее сын — маршал, и компрометировать его бы не стала.

Так кто же был отцом маршала? Согласно данным «Памятной книжки Херсонской губернии на 1901 год» (Одесса, напомню, была всего лишь уездным городом Херсонской губернии, хотя по переписи 1897 года — четвертым по численности населения городом Российской империи — 404 тыс. жителей; ее обгоняли только Петербург — 1265 тыс., Москва — 1039 тыс. и Варшава — 626 тыс.), начальником Жандармского управления г. Одессы числился полковник Владимир Александрович Безсонов. Было еще в Одессе Жандармское полицейское управление. Его возглавлял полковник Виктор Яковлевич Шеманин. С фамилией Бургонь, как видим, обе эти фамилии не имеют ничего общего. Спутать их нельзя при всем желании. А вот начальником Одесской городской полиции, согласно данным той же «Памятной книжки…», был «полицмейстер (ИД — исполняющий должность), числящийся по армейской пехоте и состоящий при Министерстве внутренних дел, с откомандированием в распоряжение градоначальника, полковник Яким Иванович Бунин». Вот фамилия «Бунин» с фамилией «Бургонь» явно созвучна, особенно учитывая, что ударение Лариса Ивановна, скорее всего, ставила на первый слог. Принимая во внимание, что Якима Ивановича Бунина в Одессе все звали Яковом Ивановичем, заменяя редкое имя Яким (производное от Иоаким) на более привычное Яков, Одесский полицмейстер становится наиболее реальным кандидатом на роль отца маршала. Тем более, что, как мы увидим дальше, во всех служебных документах Бунина именовали Яковом Ивановичем.

Яким (Яков) Иванович Бунин, предполагаемый отец маршала Малиновского, имел действительно замечательную биографию. Он принадлежал к знаменитому дворянскому роду Буниных, давшему миру великого писателя, лауреата Нобелевской премии Ивана Алексеевича Бунина. По преданию, основателем рода считается польский шляхтич Семен (Симон) Бункиевский (Бунковский), выехавший на Русь в конце XV века из Литвы к московскому великому князю Василию Темному. Сам Иван Алексеевич в письме к А.Н. Сальникову 2 марта 1901 года говорил о своем происхождении «от Семеона Бунковского, выехавшего в XV в. из Польши». Но тут писатель невольно слегка модернизировал прошлое. В конце XV века с Московским княжеством граничила не Польша, а Литва, и именно литовские шляхтичи часто переходили на службу к московским князьям. Бунин же мыслил уже категориями возникшей во второй половине XVI века Речи Посполитой — единого Польско-Литовского государства, которое обыкновенно называли Польшей. Таким образом, род Буниных имел литовское происхождение. В СССР всегда безбожно путали Литву и Латвию и, вполне возможно, именно поэтому Лариса Малиновская в доносе назвала отца Родиона Яковлевича латышом. Отметим также, что правнук Симона Бунковского, Александр Лаврентьевич, погиб в 1552 году при взятии Казани.

В конце XIX века среди представителей этой фамилии числился «Бунин, Як. Ив., плк., г. Одесса. Тамбовская губерния. Борисоглебский уезд. Гг. дворяне, имеющие право голоса». Несомненно, речь идет об Якиме Ивановиче.

Исследователи бунинского творчества, в частности Ирина Ильинична Петрова, полагают, что прототипом дяди главного героя романа «Жизнь Арсеньева», полковника Николая Сергеевича, послужил «Яков Иванович Бунин (рожд. 1837 г.), принимавший участие в обороне Севастополя юнкером, отличившийся в битве на 3 бастионе в день последнего штурма. В дни молодости И. Бунина он имел чин полковника, в 1902 г. при выходе в отставку получил чин генерал-майора». Действительно, в альбоме «Севастопольцы» Бунин назван Яковом Ивановичем. Вероятно, имя Яков нравилось ему больше, чем Яким. Вот что говорится в биографической справке, помещенной в альбоме: «Яков Иванович Бунин. 1855 г. Юнкер Камчатского егерского полка. В Севастополе находился с 23-го июня по 27-е августа. Был контужен в голову. За отличие, оказанное на 3-м бастионе 27 августа, награжден чином прапорщика. Родился в 1837 г. 1902 г. — генерал-майор в отставке». Здесь же помещена и его фотография.

И.И. Петровой возразил другой исследователь, Леонид Сомов: «Исходя из реалий романа “Жизнь Арсеньева” дядюшку звали Николай Сергеевич. Существовал ли он в качестве героя Севастопольской страды в жизни? Сомнительно. Ибо в результате довольно тщательного архивного поиска мне удалось установить, что защитником Севастополя с фамилией Бунин был юнкер Камчатского егерского полка Яков Иванович, 1837 г. рождения, получивший за воинскую доблесть, проявленную 27 августа 1855 года на третьем бастионе, звание прапорщика. Кстати, он благополучно завершил кампанию и умер в 1902 году в звании генерал-майора в отставке. Так что выходит, что в автобиографической повести Бунина есть некоторые факты, к которым следует относиться как к художественным изыскам…» Если верить Л. Сомову, то получается, что в том же 1902 году, в один год с дедом Родиона Николаем Антоновичем, Яким Иванович Бунин умер. Вероятно, он получил отставку, будучи уже тяжелобольным, и в чине генерал-майора прожил недолго. В принципе нельзя исключить, что он был убит своим безумным братом, как погиб отец Вани Гринько в романе «Солдаты России». То, что Я.И. Бунин ушел в отставку в 1901 году или в начале 1902 года, не вызывает сомнений. Согласно данным справочников «Вся Одесса», в 1901 году он еще числился полицеймейстером, а в 1902 году на этом посту уже — Н.С. Головин. Он значился и.о. полицеймейстера в справочнике, цензурное разрешение которого датировано 18 февраля 1902 года.

Разумеется, Яким Иванович Бунин никак не мог погибнуть на Малаховом кургане в 1855 году, поскольку умер в Одессе или, возможно, в каком-то своем имении в 1902 году. Точно так же Яким Иванович никак не мог быть в Севастополе полковником. Это все, несомненно, художественный вымысел, но, вероятно, опирающийся на знание писателем биографии Якима Ивановича. А вот родство между Якимом Ивановичем и Иваном Алексеевичем Буниными, вполне возможно, и было, хотя гораздо более отдаленное, чем между родным дядей и племянником. В последние годы жизни Якима Ивановича писатель жил в Одессе и теоретически мог встречаться с полицеймейстером. Именно полицеймейстер Бунин 21 декабря 1898 года представил градоначальнику собранные полицией сведения об Иване Алексеевиче в связи с несостоявшимся назначением писателя редактором одесской газеты «Южное обозрение». В полицейских материалах отмечалось, что ничего предосудительного за И.А. Буниным не числится. Правда, ни в письмах, ни в мемуарах о встрече писателя и полицеймейстера не упоминается. А вот то, что отец Бунина будто бы участвовал в обороне Севастополя и даже встречался на знаменитом четвертом бастионе с Львом Толстым, о чем он неоднократно упоминает в своем «Освобождении Толстого», — это чистая фантазия. Единственным представителем рода Буниных (если считать их всех потомками Семена Бункиевского), защищавшим Севастополь, был Яким (Яков) Иванович. Алексей Николаевич действительно отправился на войну вместе с братом Николаем в составе ополчения. В последних боях за город успели принять участие лишь 47-я, 48-я и 49-я дружины Курского ополчения. Командиром 42-й дружины Курского ополчения, в боях не участвовавшей, был майор Бунин, однако никакого отношения к семейству писателя он не имел. Николай Николаевич и Алексей Николаевич Бунины отправились на Крымскую войну в составе 65-й Елецкой ополченской дружины Орловской губернии, которая располагалась в Бахчисарае и на Северной стороне Севастополя и в боях за город, равно как и вообще в каких-либо боях, использована не была. Дружины Орловского ополчения прибыли в Крым только осенью 1855 года, уже после падения Севастополя. Из 40 730 строевых, прибывших в октябре — ноябре 1855 г. в Крым в составе Курского, Орловского, Калужского и Тульского ополчений, к началу марта 1856 г. в строю осталось только 21 347 человек. В боях погибло лишь около 500 ополченцев, но десятки тысяч умерли от эпидемий. В целом затея с ополчением оказалась просто вредной. Десятки тысяч людей, не приученных к походной жизни и лишенных необходимой медицинской помощи, погибли, так и не вступив в бой. А если бы вступили, то почти наверняка погибли бы, не нанеся урона врагу, так как военному делу не были обучены.

Если бы отец писателя, Алексей Николаевич, участвовал в Севастопольской обороне, его, безусловно, вставили бы в один из альбомов севастопольских героев, которые в конце XIX и в начале XX века в России были очень популярны. Ведь умер Алексей Николаевич 6 декабря 1906 года, в возрасте 82 лет, на 4 года пережив Якима Ивановича. Если бы он участвовал в обороне Севастополя, то оказался бы едва ли не самым большим долгожителем среди уцелевших защитников города. Так что Иван Алексеевич лукавил, когда убеждал читателей, что верил в рассказы отца о его участии в севастопольской обороне. Хотя, может быть, здесь скорее сам писатель хотел сделать из него героя: «…отец (в молодости участвовавший, как и Толстой, в обороне Севастополя) говорил: “Я его немного знал. Во время севастопольской кампании встречал”». Алексей Николаевич здесь сказал, скорее всего, святую истинную правду. Он действительно встречал Толстого в Крыму, только было это уже после завершения Севастопольской обороны, либо на Северной стороне города, либо в Бахчисарае. Вполне возможно, что Лев Николаевич, согласно свидетельству Бунина в «Освобождении Толстого», действительно обратился к нему при первой встрече в Москве: «Бунин? Это с вашим батюшкой я встречался в Крыму?..» При этом он мог иметь в виду как Николая Алексеевича, так и Якима Ивановича.

А у Якима Ивановича, помимо Севастопольской обороны, было много интересного в биографии. В 1882 году он был назначен полицеймейстером в Одессу, где прослужил 20 лет, почти до самой смерти. В Одессе шутили, когда бывшую Полицейскую улицу, в советское время носившую имя Розы Люксембург, в независимой Украине переименовали в улицу Ивана Бунина, что правильнее было бы назвать ее в честь другого Бунина, полицеймейстера, поскольку на ней располагалось городское полицейское управление. Хотя стоит заметить, что во времена Я.И. Бунина канцелярия полицеймейстера помещалась по адресу Преображенская, 38, но это как раз угол с Полицейской. Здесь же, кстати сказать, была и пожарная каланча.

Яким Иванович знаменит тем, что ни до него, ни после никто так долго не состоял во главе городской полиции, в советское и постсоветское время именовавшейся милицией. Он запретил евреям, т. е. лицам иудейского вероисповедания, служить в городской полиции. Строго говоря, такой запрет существовал по всей Российской империи, но в Одессе, добрую треть населения которой составляли евреи, он на практике не соблюдался. И многие евреи-полицейские действовали вполне успешно. Однако уже через десять дней после своего вступления в должность (а прибыл он в Одессу 2 июня) полковник Бунин распорядился «об удалении со службы всех городовых еврейской национальности и непринятии на будущее время на службу при полиции евреев».

Одесса в конце XIX — начале XX века была одной из столиц российской преступности. О многих знаменитых преступниках, связанных с Одессой, ходили легенды. Рассказывали, например, что когда Соньку — Золотую Ручку отправляли из Одессы на сахалинскую каторгу, проводить ее пришли градоначальник и полицеймейстер. И она успела срезать золотые часы у полковника Бунина, хотя тут же вернула их своей жертве. В другом варианте легенды часы Сонька стащила у градоначальника П. Зеленого.

О жизни Одесского полицеймейстера Якова Ивановича Бунина поведало его личное дело, хранящееся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ. Ф. 102. Д. 1. Оп. 4. 1884 г. Л. 117). Наиболее полным является «Послужной список Одесского полицеймейстера, состоящего по армейской пехоте полковника Якова Ивановича Бунина», начатый 12 февраля 1889 года. Замечу, что во всех послужных списках Бунин неизменно именуется Яковом Ивановичем, тогда как в Одесском адрес- календаре — Якимом Ивановичем. Трудно однозначно сказать, каким было его крестное имя — Яков или Яким.

Яков Иванович происходил из потомственных дворян Тамбовской губернии и имел благоприобретенные имения — в Тамбовской губернии в 281 десятину и в Липецком уезде в 21 десятину.

Бунин воспитывался в Тамбовской губернской гимназии и, выйдя из VII класса, «выдержал установленный экзамен для определения в военную службу при кадетском корпусе». Службу он начал 23 июня 1855 года унтер-офицером Камчатского егерского (с 17 апреля 1856 года — пехотного) полка. С ним он участвовал в Крымской войне и обороне Севастополя.

В послужном списке зафиксировано, что в 1855 году Бунин «Августа 7-го дня контужен импетом (взрывной волной) бомбы в правую половину головы с оглушением на правое ухо, сопровождающимся сильным шумом в голове и болью в правой стороне головы и в правом ухе. От контузии этой пользовался первоначально в Севастопольском военном госпитале, а потом при полку с исправлением должности».

29 сентября 1855 года Бунина за отличие произвели в юнкера, а 12 ноября 1855 года — в прапорщики.

5 ноября 1856 года Бунин был назначен исполнять должность полкового дежурного офицера, а 23 октября 1858 года его произвели в подпоручики. 31 октября 1858 года Бунин стал батальонным адъютантом и 2 июня 1861 года был произведен в поручики. 6 марта 1863 года его перевели в Белевский пехотный полк, где 26 ноября назначили батальонным адъютантом. 22 января 1864 года Бунина повысили до штабс-капитана и в тот же день сделали полковым адъютантом.

21 февраля 1865 года Бунин был «уволен для излечения болезни, происходящей от контузии, к Липецким минеральным водам». 14 июня 1865 года он стал капитаном, а 7 сентября — командиром роты. «По надобности зрения, проистекающей от контузии», Яков Иванович в начале 1866 года получил разрешение носить очки.

11 марта 1866 года Бунин сдал роту и был прикомандирован к управлению Тамбовского губернского воинского начальника членом делопроизводственной счетной комиссии. Его назначили кандидатом в плац-майоры или в плац-адъютанты. Как отмечалось в послужном списке, «Бунин при исполнении этих обязанностей оказал полное усердие и знание делопроизводства, а потому, хотя срок испытания не окончил, но по выказанным способностям, если бы пожелал продолжать службу, вполне заслуживал предложенную ему должность». Однако, не окончив испытания на должность плац-майора, 28 сентября 1866 года Бунин был «по болезни от контузии головы уволен от службы с чином майора с мундиром и пенсией одной трети получаемого жалования по 103 р. 95 к.».

Вскоре после выхода в отставку началась полицейская служба Якова Ивановича. По предложению Тамбовского губернатора, действительного статского советника Николая Мартыновича Гартинга Бунин 18 ноября 1867 года был назначен помощником Липецкого уездного исправника. 4 августа 1869 года его перевели на ту же должность в Кирсановский уезд. Этот перевод Якову Ивановичу почему-то не понравился, и 22 сентября 1869 года он вышел в отставку «по собственному прошению», но уже 25 ноября 1869 года был вновь принят на службу и определен помощником исправника в Борисоглебский уезд. 1 декабря 1871 года Бунин стал исправлять должность Спасского уездного начальника.

10 апреля Бунин был назначен Борисоглебским уездным начальником, а 3 мая 1874 года ему была выказана «искренняя признательность за отличную распорядительность, оказанную при проезде и пребывании в г. Борисоглебске Его Высочества великого князя Николая Николаевича Старшего». 15 августа он был назначен членом Борисоглебского училищного Совета от МВД.

8 февраля 1875 года Бунин в очередной раз был уволен в отставку «в связи с избранием и утверждением членом Борисоглебского уездного по крестьянским делам присутствия». На государственную службу он вернулся 15 июня 1876 года, когда был назначен директором Борисоглебского тюремного отделения. 20 января 1878 года, отработав трехлетний срок, Бунин ушел из присутствия по крестьянским делам, не изъявив желания баллотироваться на новый срок, а 26 января 1878 года по болезни покинул Борисоглебский училищный совет.

28 декабря 1878 года Бунин был назначен Бердичевским уездным исправником в Киевской губернии. С точки зрения взяток, это была гораздо более хлебная должность, чем аналогичные в уездах Тамбовской губернии. Бердичев входил в черту оседлости, и его многочисленное еврейское население, занимавшееся торгово-промышленной деятельностью, было источником полицейских поборов за то, что полицейские чины закрывали глаза на нарушение предписанных евреям ограничительных правил. 6 января 1881 года Яков Иванович стал почетным членом Киевского губернского попечительства детских приютов. Это косвенно может указывать на наличие у него неких достаточных средств, которые он жертвовал на приюты. Позднее в Одессе он был бессменным председателем Распорядительного комитета приюта Одесского общества призрения нищих, и благодаря его стараниям приют значительно расширил свою деятельность и охватывал призрением более трехсот нищих и бездомных ежесуточно.

Настоящий карьерный взлет произошел у Бунина в 1882 году. 13 марта 1882 года он опять ушел в отставку, будучи избран Уманским уездным предводителем дворянства и председателем Уманско-Звенигородского съезда мировых посредников. Вполне возможно, что это был всего лишь бюрократический прием, поскольку уже 6 мая 1882 года Бунин стал Одесским полицеймейстером. Не исключено, что вопрос о его назначении был решен еще в марте, и его сделали предводителем дворянства лишь для того, чтобы не назначать полицеймейстера Одессы из бердичевских исправников, что показывало бы огромный разрыв в уровне должностей.

В мае 1884 года чин майора был упразднен, и Бунин в первоочередном порядке был переименован в подполковники, хотя, как служащий по гражданской части, первоочередному переименованию не подлежал. Два следующих чина он также получил вне правил. Он имел только благодарности и награды и ни одного взыскания.

В послужном списке от 12 февраля 1889 года отмечалось, что Бунин женат на дочери майора Перемежко-Галича Александре Александровне. Перемежко-Галичи — это малороссийский дворянский род из Черниговской губернии. Отец жены Бунина, Александр Ефимович, в 1849 году вынужден был продать свое имение в с. Федотьево Спасского уезда брату Павлу. Вероятно, он разорился. В послужном списке 1889 года отмечалось, что Бунин «имеет детей родившихся дочь Марию 2 марта 1872 года, сына Алексея 28 января 1874 года, дочь Надежду 26 января 1875 года, сына Александра 22 апреля 1876 года и сына Бориса 20 января 1878 года, из коих дочь Мария в Одесском институте, сын Алексей и Борис в Полтавском кадетском корпусе, сын Александр в Ришельевской гимназии и дочь Надежда в Мариинской женской гимназии. Жена и дети вероисповедания православного».

Интересно, что в более раннем послужном списке октября 1884 года упоминался еще сын Иван, родившийся 27 января 1871 года, причем отмечалось, что «жена и дети… находятся при нем, кроме старшего Ивана, воспитывающегося в Киевской военной гимназии». Однако в еще более раннем послужном списке от 15 мая 1882 года Ивана Бунина нет, хотя остальные дети присутствуют. Возможно, в этом списке есть только те дети, которые находились вместе с Буниным. Но ни в одном из более поздних послужных списков, 1887 и 1889 годов, Ивана Бунина уже нет, хотя в нем присутствуют дети, которые уже не жили с родителями. Можно предположить, что Иван Бунин либо умер в промежутке между 1884 и 1887 годами, либо отец по какой-то причине потерял с ним связь.

По дате рождения первого сына можно предположить, что Бунин вступил в брак в 1869 или в 1870 году.

23 января 1887 года министр народного просвещения граф Иван Давыдович Делянов сообщал в Департамент полиции, что «Одесский полицеймейстер полковник Яков Бунин всегда оказывал и оказывает весьма деятельное содействие Университетской и училищной инспекции по надзору за учащимися вне стен учебных заведений и что благодаря его уменью и распорядительности, деятельность Инспекции по внешнему надзору за учащимися значительно облегчилась, так как распоряжения Г. Бунина и указания его подведомственным ему чинам полиции, в случаях отношений последних к учащимся, всегда отличались, вполне правильною, с точки зрения воспитательной, и гуманною постановкою дела… Деятельность полковника Бунина всегда способствовала к предупреждению и прекращению недоразумений и уклонений со стороны учащихся от обязательных правил поведения вне стен учебных заведений».

23 апреля 1888 года на Бунина поступил анонимный донос. Вот его текст:

«Весьма секретно. Прошу доверять.

В какое ужасное положение поставлены вообще столичные полиции и в особенности одесская полиция. Где охрана? И где правда? Вследствие гнусного взяточничества, разных претензий и желаний, в глазах всех унижена полиция, а чрез это все беспорядок и угнетение проходит выше и дальше!? Может ли быть хороший полицеймейстер, служивший как Бунин по протекции высокопоставленного лица и в такие короткие сроки наживший состояние в 500 000 р., кроме всех поборов, где адресные суммы? Где канцелярские суммы? Где остатки от обмундирования команд? Где многие и многие другие капиталы полиции одесской? — все в карманах Бунина и его секретаря Сорочана, самого утонченного взяточника. Это два бесконтрольные деспота, кунака, обиралы. Градоначальник Зеленый и правитель его Дмитренко, они прекрасные высокоблагороднейшие люди, и они не в силах проникнуть в эти утонченные хитрости, мошеннические сделки полиции. Нужно присмотреться, как бедные служащие писцы трудятся по участковым управлениям за 25 р. в месяц, закон усматривает, что недолжно истязать рабочих, но эти несчастные истязаются, несут день и ночь непомерный труд, а тузы полиции отпускаемыми деньгами городом и казною на усиление покупают имения в 300 000 р. под прикрытием благочестия и великой протекции.

В чьих руках охрана отечества и нашего великого государя? — в руках вообще полиции, и в этом случае маленькие чины полиции имеют самое большое значение. Скорее и ближе они стоят к самому делу и в уничтожении и в розыске социалистов и крамольников, они-то и могут лишь только служить. Но что же на место того, чтобы в эти маленькие чины полиции выбирались самые честные и благородные, с достоинством, люди, должности этих маленьких чиновников, в Одессе, в виду закона, что по вольному найму может служить всякий, эксплуатируются, и околоточными надзирателями служат разные темные личности, по протекциям и за деньги, портные, сапожники, мещане, бродяги, доказывающие вечно сродство или дворянство или просто причисляющие куда-то, подчиненные же им честные нижние чины унтер-офицеры, люди с именем, а не бродяги, и не мудрено, что и сплошь и рядом бывает, что городовые бьют по роже околоточных надзирателей и говорят, какие ты Ваше Благородие, ты бродяга, а я заслуженный своему государю унтер-офицер! Кроме того, что какой-либо торгаш или ремесленник, угодивший своим презентом полицеймейстеру или секретарю, и его сын, удаленный с учебного заведения напитанный социализмом, совершенный враг отечества, попадает и служит околоточным надзирателем и составляет охрану, но здесь и сводни — содержательницы развратных домов составляют протекцию в околоточные надзиратели, и таких протеже довольно уже служит. Вот явился недавно молодец «черовек — Рополь». Иностранец, знающий хорошо русскую грамоту; вероятно, беглый из России преступник, возвратившийся под чужим документом, попал к сводне за буфетчика, где нес исправно бордельную службу, понравился сводне, и той стоила протекция 700 р. Он принят в подданство России и служит уже околоточным надзирателем; охраняет отечество? Под видом чего хранит и развивает зло. А бедные несчастные отставные чиновники, офицеры гибнут и ходят службы просят, у них нет протекции, нет денег купить себе службу, да и нет той совести, чтобы приобретать государственную службу за деньги или за особую протекцию, ибо каждый честный благородный чиновник у честного начальства сам себе составляет протекцию. Здесь же один благородный надзиратель убил себя и свое семейство, не найдя правды, а ему приписали пьянство и белую горячку, а он не мог против своих убеждений совести пожертвовать взяточнику приставу. Его стали выжимать, он пошел объяснить высшему начальству, но выгнали, он вышел из себя от неправды и убил все свое семейство и себя, да много и других подобных случаев.

А гешевты жидовские ведь в одесской полиции успешно продолжаются; секретарь Бунина, Сорочан, женат на жидовке и выкрестил уже взрослых жидинят, конечно, для штучки, вот эти жидинята и орудуют, ходят и разузнают все гешевты, тонко следят за своею политикою и способствуют во всем своему отчиму и его начальнику, т. е. секретарю Сорочану и Бунину, устраняют всякие недоразумения по поводу взяток и т. д. Получая содержание чиновников полиции; и составляют протекцию жидам не только во всех делах их; даже предоставляют им должности службы по полиции. Вот мне понадобилось свидетельство. Я послал своего управляющего в полицию с прошением. Там сказали, придет надзиратель околоточный и проведет дознание. Вдруг через несколько дней является ко мне жидок с портфелем. “Вы граф…?” Я: “Что вам угодно?” “Я пришел провести дознание”. “Разве вы надзиратель?” “Нет, я письмоводитель, а надзиратель Швайкевич”. “Верно какой-либо беглый поляк?” “Не знаю, кто они”. “Вы кто?” “Я еврей, учился в гимназии”. Я дал ему рубль, и он произвел дознание обо мне. В другой раз мне нужно было свидетельство на выезд за границу. Я сам пошел в Херсонский участок в Одессе, и там мне выдал свидетельство, тоже жидок, взявши у меня рубль. Я с ним обошелся весьма любезно, дабы узнать протекцию секретаря печатно на жидовят с пасынками жидками и из любопытства своего узнал все подробно. Он мне и сказал свои жидовские имена и фамилии, но я упомнил. Вот в чьих руках полиция, да эти личности за рубль за кого угодно и какие угодно произведут дознания — за самого первого преступника с самыми явными подложными документами и сделают, что хотят, лишь бы деньги. Вот почему у нас при всей строгости и развиваются социалисты, крамольники и т. п. Вить тут укрывается все зло отечества.

Между прочим, как будто некому служить. У меня двери не запираются от просителей помощи и все кто или отставной офицер или отставной чиновник. Эти люди исключительно гибнут в нужде без должности, но почему? Потому что ими нельзя так орудовать как простыми бродягами или жидками, и я вполне сочувствую этим заслуженным честным труженикам и помогаю им. Я во многих принимал участие, но все уклонились домогаться должности по полиции, чему не веря, я сам лично просил, и мне начальство полиции ответили “что мы вообще стесняемся принимать чиновников или офицеров”, что меня не мало потрясло и заставило проникнуть в души потемки Полицейского Начальства, и выяснить, что они боятся честных заслуженных лиц принимать под свое начальство. А в муниципальные правления в городской управе в Одессе, там все основано на поляках. Я тоже и туда посылал бедняков со своими просьбами принять, но увы! Отказ, что не поляки они, а один посланный мною, почерк понравился начальству управы, так сказали, что он принят. “Вы не поляк: а примите хотя для штуки католическую веру. Назовите себя поляком, принесите от ксенза, что Вы поляк, говели и тогда мы Вас примем”.

Я думаю, что преимущественно должности по полиции должны занимать чиновники и офицеры, а в особенности околоточных надзирателей, от которых зависят самые великие действия полиции во всех отношениях, так они-то и стоят лицом к самому делу, а также и во всяком случае им следует преимущество перед другими бродягами. Конечно, я всего описать не в силах, а вот даже такие вещи. Один дает своему лакею 200 р. Он отнес их секретарю, затем два слова рекомендации его господина, и он околоточный надзиратель. Ведь просто довелось видеть, все видеть и слышать, и графов и генералов, и преступников мошенников и т. п. Кто же дознание производит, лица, незаслуживавшие и незаслуживающие совершенно никакого доверия, лица самые униженные, не дорожащие своею честью и не имеющие честь и дорожить. Перемените это обстоятельство и должно будет во всяком случае. Примите уверения верного чистокровного потомка России».

23 мая 1888 года анонимка была отослана из МВД Одесскому градоначальнику. Одесское начальство взяло Бунина под защиту. 3 августа 1888 года градоначальник контр-адмирал Павел Алексеевич Зеленой сообщил в Департамент полиции о проведенном расследовании:

«Вследствие отношения от 23 мая сего года за № 3323 имею честь уведомить, что Одесский полицеймейстер Бунин безукоризненным и строгим исполнением обязанностей как в настоящей должности, занимаемой им в течение почти 7 лет, так и в предшествующей служебной деятельности он заявил себя с самой лучшей стороны. Бунин поставлен в необходимость при таком отношении к делу увольнять часто служащих под его начальством, и равно отказывать в приеме многим лицам, желающим поступить на службу, г. Бунин вызывает этим против себя раздражение и, как его последствие, доносы, практикующиеся вообще в Одессе в самых широких размерах. Несмотря на то, что безыменные доносы на основании существующих законов оставляются без всяких последствий, по подобным же доносам, как и настоящий, вследствие распоряжения г. Одесского генерал-губернатора и желания самого г. Бунина проводилось неоднократно тщательно расследование, которое удостоверяло полную законность всех действий г. Бунина. И настоящий донос является, по всей вероятности, средством личной мести какого- нибудь уволенного полицейского чиновника, содержит самые неосновательные обвинения. Всем суммам, находящимся в распоряжении Одесского полицеймейстера, ведется строгая отчетность при моем контроле. Определение и увольнение всех должностных лиц производится также с моего ведома и разрешения.

Что касается до секретаря полиции Сорочана, определенного на службу моим предшественником (Иван Иванович Сорочан был ветераном одесских правоохранительных органов. Уже в 1866 году в «Адрес- календаре Херсонской губернии» он числился как Столоначальник судебного стола Одесского градоначальства в чине губернского секретаря — XII класс), то полицеймейстер Бунин высказывал часто недоверие к его нравственным качествам, но принимая во внимание его служебную опытность, приобретенную им в должности судебного следователя по старым учреждениям и участкового пристава, которые он занимал прежде в г. Одессе и, не имея никаких фактических оснований к обвинению его в злоупотреблениях по службе, не ходатайствовал об его увольнении. Прилагаемый донос при сем возвращается обратно».

Тут надо сказать, что Зеленой, вероятно, был прав в том, что Бунин нисколько не был причастен к казнокрадству, равно как и в том, что автор анонимки был отнюдь не графом, а уволенным мелким полицейским чиновником. Граф явно не стал бы писать анонимку с таким количеством орфографических ошибок. Полицеймейстеру же вполне хватало средств, получаемых с бизнеса. Если верить анонимному доносчику, то к концу жизни Бунин должен был стать миллионером. Судя по всему, так оно и было, раз, как мы увидим далее, его старшая дочь имела перед 1917 годом весьма значительное состояние. Если верить тому же доносчику, должность околоточного надзирателя (по нынешней терминологии — участкового) стоила от 200 до 700 рублей, вероятно, в зависимости от района города и личности рекомендателя. Третий по численности населения город Российской империи (без учета царства Польского), крупнейший порт и торговый центр открывал богатые кормления для полицейских чинов и градоначальников. Замечу, что при Бунине сменились три градоначальника (Павел Косаговский, Павел Зеленой и граф Павел Шувалов). Что же касается борьбы с еврейским засилием в одесской полиции, то Яков Иванович уже через неделю после вступления в должность издал приказ об увольнении из нее всех евреев. Но, очевидно, ничто не препятствовало нанимать их письмоводителями. Несомненно, как мы увидим далее, высоким покровителем полицеймейстера был всесильный обер-прокурор Священного синода Константин Победоносцев. Встречается утверждение, будто «Яков Бунин за задержание турецкого преступника был награжден турецким орденом, а его родным дядей был сам обер-прокурор Синода Константин Победоносцев». Орден Яков Иванович, скорее всего, получил не за задержание турецкого преступника, а за теплый прием, оказанный какому-нибудь турецкому вельможе. Степень же родства Бунина с Победоносцевым пока что установить не представляется возможным. Во всяком случае, подобное покровительство многое объясняет в карьерном взлете Бунина в начале 80-х годов, когда Победоносцев был самым влиятельным человеком в империи и производил в чины вне правил.

Интересно, что Бунин не испытывал никакого почтения к армейским генералам, хотя оставался в скромном звании армейского подполковника. Об этом свидетельствует письмо начальника Главного штаба генерала от инфантерии Николая Николаевича Обручева от имени военного министра министру внутренних дел действительному тайному советнику Ивану Николаевичу Дурново от 19 июня 1890 года:

«Милостивый Государь Иван Николаевич!

Командующий войсками Одесского военного округа вошел с ходатайством о переименовании Полицеймейстера г. Одессы подполковника Бунина в соответствующий гражданский чин, в том внимании, что названный Штаб-Офицер резко проявляет совершенное непонимание отношений, долженствующих быть между ним и старшими в армии чинами, и в отстранение его вредного влияния на молодых офицеров.

Генерал от инфантерии Рооп (командующий Одесским военным округом и одесский генерал-губернатор Христофор Христофорович Рооп) из ряда случаев, установивших в нем такое убеждение, приводит следующее:

1) Греческая королева, приехав в Одессу, изменила свой маршрут и вместо выезда из Одессы в 8 часов утра отложила его до 8 часов вечера. Об этом подполковник Бунин не уведомил военное начальство и тем лишил его возможности представиться Ее Величеству. На основании 9-й статьи “Правил о взаимных отношениях гражданских и военных властей”, полицеймейстеры городов, где пребывает командующий войсками, обязаны представлять сведения о прибывающих лицах, и следовательно тем паче о царственных особах.

2) В январе месяце для присутствования от лица Государя Императора на похоронах генерал-адъютанта Радецкого (генерал от инфантерии Федор Федорович Радецкий был членом Государственного совета) был командирован Адъютант Его Величества князь Шаховской. По экстренной надобности, касавшейся похорон, князь потребовал к себе полицеймейстера и последний позволил себе явиться лишь спустя значительное время, приводя самые недостаточные оправдания.

3) Подполковник Бунин позволяет себе в обращении к старшим лицам и генералам, с которыми у него нет даже сколько-нибудь близкого знакомства, придавать разговору фамильярный тон, что разумеется вызывает неудовольствие в этих лицах. Независимо сего, он даже не всегда отдает установленную наружную честь старшим лицам в армии.

Имею честь сообщить об изложенном на усмотрение Вашего Высокопревосходительства.

Прошу принять уверение в истинном почтении и совершенном уважении».

Но градоначальник Зеленой решительно встал на защиту полицеймейстера. 21 июля 1890 года он писал директору Департамента полиции П.Н. Дурново:

«Милостивый государь Петр Николаевич!

По поводу сообщенных в письме от 26 минувшего июня за № 4241 случаев, указанных генералом от инфантерии Роопом в доказательство будто бы совершенного непонимания Одесским полицеймейстером подполковником Буниным отношений, долженствующих быть между ним и старшими в армии офицерами, имею честь доставить Вашему Превосходительству нижеследующие находящиеся в моем распоряжении сведения:

1) Относительно приезда в Одессу Ее Королевского Величества Греческой Королевы. Получив 14 марта сего года от Агента Министерства иностранных дел в Одессе донесение о том, что королева прибудет в Одессу на пароходе “Сфактория” в Воскресенье 18 марта, я в тот же день за № 2902 довел об этом до сведения г. Командующего Одесским военным округом. Независимо этого, согласно телеграмме нашего посланника в Афинах я 15-го числа марта, за № 2989 уведомил генерала Роопа, что королева просит предупредить одесские власти не делать официальной встречи* Накануне приезда королевы меня посетил прибывший из Петербурга для встречи и сопровождения Ее Королевского Величества церемониймейстер граф Гендриков, который между прочим передал мне, что о времени приезда и отъезда королевы из Одессы он говорил генералу Роопу, который однако же не намерен был встречать королеву ввиду заявленного ею нежелания официальной встречи. За сим в 7 час. 50 мин. утра 18-го марта, яхта “Сфактория” вошла в Карантинный порт, а в 10 часов Ее Величество соизволила принять меня и мою жену, поднесшую при этом букет цветов, И.Д. Городского головы, его Товарища, явившегося с хлебом-солью, жандармского генерала Цугаловского, капитана над портом, греческого консула с женою, графа Гендрикова, полицеймейстера, членов Совета Греческого благотворительного общества и других лиц. Ни командующий войсками, ни корпусной командир при встрече не присутствовали.

Во время завтрака, на который я удостоился приглашения, граф Гендриков говорил королеве, что предупрежденный им накануне о часе приезда Ее Величества генерал Рооп просил представить извинение в том, что не явился приветствовать королеву, так как опасался нарушить выраженное Ее Величеством в этом отношении желание. — На что Ее Величество заметила: “А я думала, что его нет в Одессе”. — Затем, в 6 1/2 час. вечера по приглашению королевы, переданному гофмаршалом Мессали, генерал Рооп явился на пароход к общему столу, как бы оправдываясь в упреке королевы, вероятно, ему переданном, сказал сначала графу Тендрякову, а затем Ее Величеству, что об Ее приезде ему не дано было знать, вследствие чего он лишен был возможности встретить королеву.

Отъезд Королевы Эллинов был назначен по заранее составленному расписанию, известному генералу Роопу из сообщения графа Гендрикова, — в 8 часов вечера того же дня экстренным поездом, и никакого изменения в этом отношении не произошло. Но при разъезде, после отбытия королевского поезда, генерал Рооп, отклонив распоряжение находившихся здесь полицейских чинов подать экипаж, сам прошел к нему, причем совершенно неожиданно для присутствовавших выразил неудовольствие по поводу того, что моя карета стояла будто бы на более почетном месте, чем его коляска, и крикнул моему кучеру: “Назад, болван!” К сожалению, этим дело не ограничилось. Скоро до меня стали доходить слухи, что командующий войсками, гласно обвиняя подполковника Бунина в недостаточной почтительности, намерен ходатайствовать у г. Военного Министра о переименовании этого офицера в соответствующий гражданский чин.

Все эти подробности, оставшиеся у меня в памяти, в виду многочисленных толков, возбужденных неудовольствием командующего войсками на подполковника Бунина, приведены мною для наглядного убеждения в том, что указанного генералом Роопом случая — будто бы греческая королева, приехав в Одессу, изменила свой маршрут и, вместо выезда из Одессы в 8 часов утра, отложила его до 8 часов вечера, — в действительности не было и что военное начальство не было лишено возможности представиться Ее Величеству, как это видно из прилагаемых при сем копий вышеупомянутых отзывов. Наконец, если бы даже и произошло какое-либо изменение во времени прихода и отъезда, то об этом командующему войсками доложил бы не одесский полицеймейстер, а жандармская железнодорожная полиция или же капитан над портом, так как поезд находился в районе вверенной ему портовой территории.

2) Обвинение одесского полицеймейстера в том, что когда для присутствования от лица Государя Императора на похоронах генерала-адъютанта Радецкого командированный генерал-адъютант князь Шаховской потребовал к себе по экстренной надобности, касавшейся похорон, подполковника Бунина, то последний будто бы позволил себе явиться лишь спустя значительное время, приводя самые неуместные оправдания, — фактически не подтверждается. Так как кончина генерала Радецкого случилась во время бытности моей в Петербурге, то для установления вышеуказанного случая я входил в конфиденциальное сношение с командиром 11-го армейского корпуса (имеется в виду генерал от инфантерии князь Алексей Иванович Шаховской), который, как видно из прилагаемой при сем копии его письма за № 12 ко мне, уведомил, что в бытность в Одессе на похоронах генерал-адъютанта Радецкого, он ни разу не имел надобности обращаться к содействию полицеймейстера, а потому и случая неявки подполковника Бунина к Его Сиятельству не было.

Но независимо сего производства по Вашему письму, покорнейше исправлявший в мое отсутствие должность Одесского градоначальника, засвидетельствовал мне по моему возвращению в Одессу, что во время похоронной церемонии был соблюден полный порядок, а полицеймейстер, со своей стороны, докладывал, что он встречал Его Сиятельство при приезде в Одессу, а также провожал при выезде. На вокзале железной дороги князь в присутствии командующего войсками, прощаясь с провожавшими его, похвалил подполковника Бунина как неутомимого полицеймейстера и дважды благодарил его за порядок на похоронах.

3) Что же касается утверждения, будто бы подполковник Бунин позволяет себе в обращении к старшим лицам и к генералам, с которыми у него нет даже сколько- нибудь близкого знакомства, придавать разговору фамильярный тон, а также что он даже не всегда отдает установленную наружную честь старшим лицам в армии, то такое обвинение представляется слишком огульным. Напротив, внимательно следя за деятельностью этого офицера в течение более 5 лет моего совместного с ним служения в Одессе, я всегда должен был отдавать ему справедливость в умении держать себя с должной почтительностью к старшим в чине и в достаточной разборчивости в выборе знакомств. Всем в Одессе известно, каким расположением со стороны корпусного командира и начальника дивизии пользуется подполковник Бунин именно за то, что не только сам всегда избегает поводов к каким-либо столкновениям с военными начальниками, но в тех случаях, когда таковые почему-либо возникают между офицерами и полицией, он непосредственно сам старается уладить недоразумения. Поэтому отсутствие указаний на отдельные случаи, в которых подполковник Бунин допустил будто бы приписываемую генералом Роопом неуважительность к старшим и генералам, лишая меня возможности представить какие бы то ни было объяснения по этому поводу, дает этому заявлению характер недостоверности.

В виду изложенного необходимо придти к заключению, что к переименованию Одесского полицеймейстера подполковника Бунина в соответствующий гражданский чин, ни в каком случае не могут служить те не оправдываемые действительностью основания, которые представлены Командующим Войсками Одесского военного округа в его ходатайстве по этому предмету.

Не касаясь за сим нравственной стороны этого дела, которое — не могу скрыть, произвело на меня удручающее впечатление, обязываюсь свидетельствовать, что вопрос о переименовании подполковника Бунина находится в теснейшей связи с отменою военной прерогативы для Одессы, а именно — чтобы лицо, занимающее должность полицеймейстера в этом городе, состояло в военном чине. Помимо тех соображений, которые неоднократно были высказываемы бывшими Одесскими генерал-губернаторами о необходимости сохранения за Одесским полицеймейстером военного чина, ныне с упразднением должности одесского коменданта, это обстоятельство получает огромное значение. Частые столкновения полицеймейстера с пребывающими здесь во множестве военными чинами легко разрешаются только потому, что полицеймейстер носит военное звание; лишение его такового было бы равносильно почти обезличению его в глазах офицеров и в особенности молодых, что создало бы крайне нежелательные условия в деле сохранения общественного порядка и спокойствия. Вследствие этого считаю долгом усерднейше просить предстательства Вашего Превосходительства перед Министром о непереименовании подполковника Бунина в гражданский чин, тем более, что это было бы совершенно незаслуженным для него взысканием.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство принять уверения в совершенном почтении и преданности

Вашего покорного слуги».

Поскольку все документы, упомянутые Зеленым, в деле Бунина имеются, можно предположить, что версия, изложенная градоначальником, соответствует действительности и Рооп исказил факты. Также несомненно, что Бунин находился в плохих отношениях с командующим Одесским округом, но на его карьере это не сказывалось.

30 августа 1893 года Бунин, наконец, получил искомый чин полковника, и, как обычно, «вне правил». До этого он неоднократно представлялся к этому чину, но здесь требовалось согласие Военного министерства, а оно возражало под тем предлогом, что ни один из подполковников, произведенных в одно время с ним в этот чин и находящихся на военной, а не на гражданской службе, до сих пор не получил чин полковника в порядке выслуги, а не за отличие. Но протекция Победоносцева преодолела и это препятствие.

Несмотря на его конфликты с генералами, 22 ноября 1895 года Бунин был причислен к МВД «с откомандированием в распоряжение Одесского градоначальника для исполнения обязанностей на той же должности».

Яков Иванович Бунин имел следующие русские награды: ордена — Св. Владимира 3-й и 4-й степени, Св. Анны — 2-й степени, Св. Станислава — 2-й и 3-й степени, 2 перстня с императорским вензелем, серебряные медали за оборону Севастополя и в память царствования императора Александра III и бронзовую — за Восточную войну 1853–1856 годов. Кроме того, он был награжден иностранными орденами: командорским крестом греческого ордена Спасителя (тут его не забыла греческая королева), персидским орденом Льва и Солнца 2-й степени, турецким орденом Меджидие 3-й степени, итальянским офицерским крестом ордена Короны, бухарским орденом Восходящей Звезды, золотым (был пожалован во время путешествия эмира Бухарского по России в 1893 году) абиссинским орденом Меча Соломона 2-й степени и болгарским орденом Св. Александра 3-й степени. Тут сказалось наличие в Одессе многочисленных иностранных консульств. Кроме того, иностранные монархи во время визитов в Россию часто посещали Одессу.

В 1898 году, как и в предыдущем, полицеймейстер не был в отпуску, хотя до этого и в последующем отпуск регулярно брал. Это могло быть связано с его романом с Варварой Малиновской.

Бунин стал чаще болеть. 1 июня 1899 года он подал прошение об отпуске по болезни на два месяца в России и за границей и о назначении ему пособия на лечение в 500 рублей. Разрешение было дано, но пособие не назначили из-за отсутствия в казне свободных средств.

В связи с этим прошением была составлена справка о Бунине, где говорилось:

«Исправляющий должность Одесского Полицеймейстера, полковник Бунин состоит на государственной службе 41 1/2 лет, из коих более 27 лет в полицейских должностях, при чем 17 лет в настоящей должности.

Содержания получает в год:

Жалованья — 1500 р., столовых — 1500 р., квартирных — 1000 р., на разъезды — 1000 р., пенсии из комитета о раненых — 103 р. 95 к. Всего 5103 р. 95 коп.

Бунин имеет жену и 5 человек детей в возрасте от 21 до 27 лет.

Ходатайство Одесского градоначальника о пособии на лечение полковнику Бунину, ввиду получаемого им значительного содержания, в апреле 1890 года было отклонено».

Очевидно, расстроенное здоровье заставило Якова Ивановича подумать о выходе на пенсию. Но хлопоты о ней затянулись. В феврале 1901 года, в связи с предстоящим выходом на пенсию, на Бунина в одесском градоначальстве была составлена новая, более подробная справка:

«Причисленный к Министерству внутренних дел исполняющий обязанности Одесского полицеймейстера (VI класс) полковник Бунин, 63 лет (значит, Яков Иванович родился, скорее всего, в 1837 году), прослужил свыше 43 лет, в том числе 18 лет в последней должности; имеет право на пенсию полного оклада III разряда 2-ой степени по 428 руб. 85 копеек в год; усиленная же пенсия, по преподанным Комитетом министров правилам, может быть ему испрошена в размере 2/3 производящегося ему по должности содержания, подразумевая под оным 1500 руб. жалованья, 1500 руб. столовых денег (квартирные 1000 руб. и разъездные 1000 руб., присвоенные по штату той же должности, в расчет не принимаются), а именно 2000 руб. в год; получает пенсию из комитета о раненых по 103 руб. 95 коп. в год; право на военную эмеритуру может быть выяснено только сношениями с канцелярией Военного Министерства.

Женат, дети совершеннолетние, владеет в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии недвижимым имением в количестве 281 десятин земли.

Бунину, согласно положению Наградного Комитета, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ пожалован был в 30-й день августа 1893 года чин полковника вне правил. Поэтому и ввиду примеч. ст. 40 кн. 8. Св. Воен. Пост. изд. 1889 года, по которой штаб-офицеры, произведенные в чин полковника на службе в гражданском ведомстве, не производятся в чин генерал-майора при отставке, но могут быть переименованы в соответствующий гражданский чин по правилам, существующим для гражданских чинов, полковник Бунин не может быть переименован в чин генерал-майора при отставке.

Полицеймейстерам Санкт-Петербурга (V класс) Дубельт-Краон, Риттеру, Бирону и Есипову за свыше 35 лет службы испрашивалась усиленная пенсия по 3 тыс. рублей в виде особого для данного лица исключения и ни в пример другим, а потому в виду класса (VI) должности, тут занимаемой полк. Буниным, его семейного и имущественного положения, едва ли можно рассчитывать, даже и при особых ходатайствах, на назначение ему пенсии свыше 2500 рублей, если при том он не приобрел права на военную эмеритуру». Замечу, что в 1901 году полковник и статский советник мог рассчитывать на максимальную пенсию из эмеритальной кассы в 860 рублей, а генерал-майор и действительный статский советник — в 1290 рублей.

Но у Бунина обнаружился необычный ходатай.

Директор Департамента полиции Сергей Эрастович Зволянский извещал директора Департамента общих дел В.Ф. Трепова 24 января 1902 года:

«Милостивый государь Владимир Федорович!

Обер-прокурор Святейшего Синода, Статс-секретарь Победоносцев обратился к Г. Товарищу Министра князю Святополк-Мирскому с ходатайством об оказании содействия в разрешении в благоприятном смысле представления Одесского градоначальника о производстве Одесского полицеймейстера полковника Бунина при отставке в чин генерал-майора и об испрошении ему усиленной пенсии.

С своей стороны князь Святополк-Мирский признает удовлетворение возбужденного полковником графом Шуваловым ходатайства вполне заслуживающим удовлетворения.

Имея в виду, что представление градоначальника о полковнике Бунине, как состоящем при Министерстве внутренних дел, поступило в Департамент Общих Дел, я считаю долгом о вышеизложенном сообщить на зависящее распоряжение Вашего Превосходительства.

Примите, Ваше Превосходительство, уверение в совершенном моем почтении и преданности».

Ходатайство Победоносцева, который, очевидно, и был покровителем Бунина, возымело действие. 17 февраля 1902 года в «Русском инвалиде» было опубликовано, что, согласно Высочайшему приказу по военному ведомству от 16 февраля, «состоящий при М-ве ВД, испр. должность одесского полицеймейстера, числящийся по армейской пехоте, полковник Бунин произведен в генерал-майоры с увольнением от службы с мундиром и пенсией».

Благодарный Яков Иванович 2 марта телеграфировал из Одессы товарищу министра внутренних дел, князю Петру Дмитриевичу Святополк-Мирскому:

«Приношу душевную признательность за содействие в деле моего производства. Осмеливаюсь еще раз покорнейше просить Ваше превосходительство не отказать в поддержке при назначении мне усиленной пенсии. Результат прошу почтить меня своим уведомлением.

Генерал-майор Бунин».

И судя по пометке, оставленной на бумаге о назначении пенсии Бунину, поступившей в Департамент общих дел 4 марта 1902 года, размер пенсии было решено определить в 3500 рублей. Вот только пребывать в генеральском звании и получать усиленную пенсию Якову Ивановичу пришлось очень недолго. Согласно публикации севастопольского журналиста Леонида Сомова в газете «Слава Севастополя» от 16 июня 2009 года, Яков Иванович Бунин, родившийся в 1837 году, умер в 1902 году.

Последний документ в деле Бунина датирован 18 марта 1908 года. Это — препроводительное письмо о том, что «Департамент полиции препровождает при сем по принадлежности в Департамент О.Д. прошение совершеннолетней неизлечимо больной дочери б. Одесского полицеймейстера генерал-майора Бунина девицы Марии Буниной о назначении ей усиленной пенсии с одним приложением, так как пенсия помянутому чиновнику, как состоящему последнее время причисленному к М. Вн. Дел, была назначена по Департаменту Общих Дел».

Несмотря на неизлечимую болезнь, Мария Яковлевна прожила на свете 90 лет. Вот что сообщает ее племянник — художник Кирилл Борисович Иванов, вероятно, сын ее младшей сестры Надежды: «Мария Яковлевна Бунина родилась в марте 1872 года в имении Терновое близ Липецка. Дочь генерала, воспитанница института благородных девиц в Одессе, она испытала много лишений. В молодых годах, когда мечтала об артистической карьере в Москве, “папа давал денег столько, что хватало на один пирожок <…> думала, когда его съесть, утром или вечером?” (Очевидно, Яков Иванович был скуповат и свое богатство напоказ не выставлял.) После смерти отца она стала полновластной хозяйкой имения Буниных под Тамбовом, которое носило название Хлудневка. Перед революцией она получила наследство от матери мужа в акциях и удвоила его игрой на бирже.

Утверждение советской власти в Одессе в 1920 году перевернуло всю ее жизнь: ее выселили из пятикомнатной, принадлежавшей ей квартиры и дали ей вместо этого две комнаты на разных этажах. Было утрачено все недвижимое и движимое имущество, в том числе вклады в банках. Тем не менее, М. Бунина, обладавшая широкой натурой, ухитрилась обзавестись шестью великовозрастными приемными детьми и целый год кормила семью беженцев, бежавших в Одессу из Киева. Ей обещали за все заплатить за счет зарытых бриллиантов, пока же она дошла до того, что продала золотой нательный крест.

В 1922 году приемная дочь Буниной вышла замуж за профессора Филатова, окулиста, ставшего впоследствии академиком. Мария Яковлевна стала управительницей дома Филатовых. В годы НЭПа не всем приходилось сладко, но у Марии Яковлевны были достаточные запасы продовольствия, и тарелку борща в ее доме мог получить каждый голодный.

В 1931 году Маля, как звали молодую жену Филатова, оставила профессора, который был старше ее на 30 лет, и ушла к красавцу арфисту, который был моложе ее лет на шесть. Вся досада покинутого мужа обрушилась на тещу, которую он буквально выгнал из дома. В довершение беды Марию Яковлевну арестовали в период так называемой “золотухи”. Проведя в ГПУ несколько ночей и дней без сна, стоя в до отказа наполненной людьми камере, она отдала все, что у нее было — 10 царских золотых пятирублевок — в обмен на свободу, которую получила после месяца пребывания в тюрьме.

Ничто не могло примирить ее с советской властью, которую, по ее мнению, защищали одни “грабители и негодяи”…

В 1935 году Марию Яковлевну и ее сестру, Надежду Яковлевну, снова арестовали. Обеих сестер благополучно выпустили на свободу, продержав в тюрьме около трех месяцев. Больше, к счастью, не тронули ни ту, ни другую. Мария Яковлевна пережила Отечественную войну и скончалась в 1962 году на 90-м году жизни».

По всей вероятности, насчет первого мужа Марии Яковлевны, будто бы оставившего ей богатое наследство, ее племянник что-то напутал. В 1908 году, в возрасте 36 лет, она все еще была девицей и, судя по тому, что сохранила фамилию Бунина, замуж до революции так и не вышла. Скорее всего, богатое наследство в виде недвижимости, банковских вкладов и акций попало к ней не от родни первого мужа, а от отца-полицеймейстера или от матери, которая могла на много лет пережить мужа. Но в 1917 году все богатство пошло прахом.

Раз полковник Бунин прослужил двадцать лет на своем последнем посту, а при выходе в отставку получил генеральский чин, значит, губернское и столичное начальство он вполне устраивал. С другой стороны, во взятках он тоже не был уличен и никакой недвижимости в Одессе, как явствует из справочника «Вся Одесса» за 1899 год, не нажил. Хотя в таких случаях имущество часто записывалось на других лиц. А вот в том же справочнике на странице 197 среди дач, расположенных по дороге от вокзала к Скаковому полю, под № 28 указана дача некоего С. Малиновского. Кстати сказать, она расположена недалеко от Ботанического сада, в церкви при котором крестили Родиона Малиновского. Не исключено поэтому, что дача принадлежала кому-то из родственников Варвары Николаевны. Если это так, то первая жена маршала была права, утверждая, что семья его матери была отнюдь не бедной.

Практически вся полиция Российской империи существовала на взятки и без них даже не имела достаточно средств для осуществления своей профессиональной деятельности (на взятки, например, порой содержались полицейские канцелярии). Размер взяток варьировался в зависимости от богатства региона. Можно не сомневаться, что отец Малиновского, будучи полицмейстером в неофициальной столице Юга России, по своей должности просто не мог не брать взяток. Князь С.Д. Урусов, назначенный в 1903 году губернатором соседней Бессарабской губернии, вспоминал: «Как-то раз я, при содействии одного из членов прокурорского надзора, знатока края, попробовал вычислить поддающуюся примерному учету часть поборов, производимых полицией по губернии. Вышло значительно более миллиона рублей в год (т. е., как минимум, шестая часть от общего объема промышленного производства губернии). Чтобы несколько реабилитировать бессарабскую полицию в глазах наивных людей, которым когда-нибудь придется читать эти строки, я упомяну, что петербургская полиция, по самому тщательному дознанию знатока дела, служившего в градоначальстве, получает до 6-ти миллионов рублей в год одних подписных денег, т. е. таких, которые даются не за нарушение закона или злоупотребления по службе, а просто за то, что существуют обыватели- домовладельцы, лавочники, трактирщики, фабриканты и т. п. Поборы за нарушение законов, в интересах дающих, здесь в расчет не приняты, в виду невозможности их учесть… Взятка среди бессарабской полиции, за малыми исключениями, играет большую роль. В этом убедиться было не трудно, глядя на то, как становые пристава разъезжают четверками, в рессорных колясках, ездят в первом классе по железным дорогам, приобретают дома и участки земель и проигрывают в карты сотни, а иногда и тысячи рублей». Но, в то же время, Я.И. Бунин, судя по всему, знал меру и держал под контролем уровень одесской преступности, который, вопреки распространенному мнению, в конце XIX — начале XX века был отнюдь не самым высоким среди городов Российской империи, значительно уступая столицам. В 1912 году осужденных общими и мировыми судами на сто тысяч населения в Херсонской губернии было 253, тогда как в Эстляндии этот показатель достигал 307. Правда, по сравнению с некоторыми соседними губерниями Херсонская, благодаря Одессе, уверенно лидировала. В Курской губернии число осужденных на 100 тыс. жителей составляло всего 45, в Подольской — 145, в Бессарабской — 73.

Интересно, что когда в октябре 1916 года новое руководство одесской полиции начало громкое дело, то в ходе его выяснилось, что прежнее руководство, т. е. преемники Я.И. Бунина, вело масштабные финансовые операции, говоря современным языком, крышевало местный бизнес и покрывало контрабандные поставки товаров центральным державам, в том числе золота.

Донос 1954 года никаких последствий для маршала Малиновского не имел. Согласно записи прослушки КГБ, в июне 1963 года опальный маршал Георгий Константинович Жуков так говорил жене о «деле» Малиновского: «В свое время, как известно, его старая жена написала весьма такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский, вопреки тому, чтобы вернуться на родину, задержался во Франции и в Марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить, до 20-го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию. Эти вещи достаточно известны были в Главном управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому». Несомненно, речь идет о доносе 1954 года, но за давностью лет Георгий Константинович, вероятно, забыл, что главный упор в доносе был сделан не на службу в Иностранном легионе, а на неподходящее социальное происхождение.

Хрущев не дал доносу ход. Его вопросы социального происхождения Малиновского не волновали, и в преданности маршала Никита Сергеевич не сомневался. Здесь, как показали события 1964 года, он глубоко заблуждался.

В своей автобиографии, составленной 28 декабря 1938 года, комбриг Малиновский так описывал ранний период своей жизни:

«Родился в 1898 г. 23 ноября по новому стилю в г. Одессе, отца своего не знаю, в моей метрике было написано “незаконнорожденный”. В моей памяти отложился лишь период 1903 г., когда моя мать Варвара Николаевна МАЛИНОВСКАЯ жила у своей замужней сестры Елены на ст. Слободка ю.з.ж.д., где муж ее Михаил Данилов служил весовщиком в товарной конторе. Затем в 1904 г. моя мать переехала в село Сутиски, недалеко от станции Гнивань ю.з.ж.д. — ныне Винницкой области — и поступила в этом селе кухаркой в земскую больницу, купила в рассрочку себе швейную машину у компании Зингер и немного занималась шитьем. В 1908–1909 г. ее забрала к себе местная помещица, которая иногда навещала больницу с благотворительной целью, графиня Гейден, мать у графини Гейден работала экономкой и очень часто поварихой, т. к. повар был запойный пьяница, здесь она познакомилась с молодым лакеем и за это была уволена с работы, поселилась в этом же селе Сутиски и занималась швейным делом, чем и добывала себе средства к существованию, в этом же селе я начал ходить в сельскую школу (вообще-то Сутиски были родовым имением графов Гейденов, и вряд ли графиня просто так, без рекомендации, взяла себе экономку. Можно предположить, что с самого начала, т. е. с 1904 года, Варвара Малиновская работала экономкой в имении Гейденов по чьей-то солидной рекомендации. И весьма странно, что ее уволили из имения за брак с лакеем. То, что лакей и кухарка, или лакей и экономка были мужем и женой, для помещичьих имений — обычное дело). К осени 1910 г. она вышла замуж за этого лакея (почему не выходила раньше, и как они жили невенчанные?) и я с мамой переехали к нему, Сергею Залесному, в село Клищев (в 7 верстах от Сутиски) и мать стала носить фамилию Залесная, а я остался Малиновским, т. к. не был усыновлен. Здесь в 1911 году весной я окончил в селе Клищеве церковно-приходскую школу и в эту же весну меня этот Залесный выгнал из дому, после продолжительных скандалов на этой почве с мамой. Я ушел вместе с другими мальчуганами из села на Фольварк Шендеров помещика Ярошинского (в 3 километрах от села Клищев) и стал работать батраком на возможной работе (больше всего работал погонычем и плуготером при глубокой пахоте под сахарную свеклу, а зимой стал работать в воловне и по вывозке навоза в поле). (Село Шендеров в нынешнем Тывровском районе, а тогда — Тывровской волости действительно есть. Оно расположено между селами Федоровка и Потуш. В начале XXI века там жило 280 человек.) Так я проработал до августа 1913 г., за это время списался с тетками своими и по приглашению тетки Елены, муж которой был переведен со ст. Слободка на ст. Одесса-товарная и работал весовщиком, осенью 1913 г. я приехал в Одессу и при помощи этого дядьки Данилова поступил подростком в галантерейный магазин купца Припускова М.П. по Торговой ул. № 29, этот купец часто выкупал товары в товарной конторе, и весовщики его знали (интересно, что в Подмосковье купец П.М. Припусков в 1911 году владел селом Гуляева Гора (Ильятино) в Смолинской волости Верейского уезда. Оно находилось в 26 км от станции Дорохово Белорусской железной дороги. Неизвестно, был ли этот купец родственником хозяина Малиновского). Я получал — 5 рублей в месяц на всем своем, в мае 1914 г. я заболел скарлатиной и по выходе из городской больницы я уже застал у этого купца другого подростка, принятого на мое место, мне купец сказал, чтобы я после болезни погулял месяц-два, а там будет видно, так я остался безработным, тут подоспела война, а как раз в больнице я прочитал брошюру про войну 1812 г. и проникся желанием тоже так воевать геройски под Бородином в 1812 г., кстати, был без дела и часто пропадал у дядьки в товарных пролетах на товарной станции, откуда грузились воинские эшелоны. В один из эшелонов я залез тайком и уехал с солдатами на фронт».

Дочь Малиновского вспоминает, как однажды отцу пригодились навыки, приобретенные в магазине Припускова: «Отправляясь на рождение к подруге, я неуклюже заворачиваю коробку в виде лукошка, внутри которой в фантиках, изображающих клубнику, изумительные конфеты с жутковатым на теперешний вкус названием “Радий”. Папа поверх очков довольно долго наблюдает, затем встает, отбирает коробку и невероятно умело, артистично, прямо-таки с шиком в одну секунду обертывает коробку и завязывает даже не бант — розу! “Всякое дело надо делать с блеском!” — и поясняет: “Одесская школа!”».

Вот что пишут о Тыврове современные украинские краеведы:

«Шли годы, сменялись владельцы села, население терпело их притеснения и восставало, когда терпению этому приходил конец. В июне 1648 года казацко- крестьянские войска Максима Кривоноса взяли Тывров штурмом. Затем опять поляки, турки и снова польские помещики. Имение считалось богатым, зерно вывозили в Данциг.

В 1742 году владелец Тыврова брацлавский хорунжий Михал Калитинский привез сюда монахов ордена доминиканцев и выстроил для них новый кляштор (католический монастырь) на месте старого, основанного еще в 1569 году и, вероятно, разрушенного повстанцами. В 1744 году Тывров получил статус местечка. В это время произошло событие, типичное и для “просвещенного” XVIII века, а не только для Средневековья. Еще в 1590 году Марианна Ярошинская, выйдя замуж за Севастиана Калитинского, получила в приданое Тывров, перешедший таким образом в дом Калитинских. Когда же угасла прямая линия наследников этого рода, на местечко и прилегающие земли стали претендовать как представители побочной линии Калитинских, так и род Ярошинских. “Семейный конфликт” разрешился в 1756 году силой оружия. Совершив “наезд”, то есть напав на Тывров с хорошо вооруженным отрядом, Захария Ярошинский выиграл кровопролитное сражение, в котором с обеих сторон применялась даже артиллерия.

Сын его обосновался прочно: построил против монастыря большой дворец, заложил парк, и оба архитектурных комплекса надолго определили силуэт и облик Тыврова…» А вот что сообщается о Тыврове на современном туристском сайте: «Райцентр на живописных берегах Южного Буга в 30 км к югу от Винницы. Впервые упоминается в 1505 г., когда брацлавскому землевладельцу Ф. Дашкевичу было предоставлено право владения Тывровом. Здесь была литовская, затем польская пограничная крепость на Кучманском шляхе татар. В 1648 г. ее захватили казацкие отряды М. Кривоноса и разрушили старинный костел, однако вскоре поляки вернулись в город. В 1742 г. брацлавский хорунжий М. Калитинский построил новый костел для монастыря доминиканцев (в советские времена в здании размещалась фабрика пластмассовых изделий). В 1744 г. Тывров получил статус местечка. В 1756 г. право на владение городом отвоевал род Ярошинских, которые построили напротив монастыря большой дворец и заложили парк. Впоследствии имение принадлежало графу Гейдену, занимавшемуся в городе пивоварением.

В 1898 г. дворец сильно пострадал от пожара, однако здание сохранилось до наших дней — сейчас это лицей- интернат. Также сохранились торговые дома XVIII в., здание водяной мельницы XIX–XX вв. Лесистый берег Южного Буга с гранитными выступами в этом месте — популярная зона отдыха винничан».

В Тыврове было духовное училище, выпускники которого имели преимущественное право на поступление в духовные семинарии. Его программа равнялась программе примерно четырех классов гимназии, поэтому по своему уровню оно далеко отстояло от обычного церковно-приходского училища. Бесплатно туда принимали только детей духовенства, с остальных требовали плату.

В 1911 году имение принадлежало не Ярошинским, а все тому же графу Гейдену и находилось в самом. уездном центре Тыврове. Располагался он всего в 16 км от станции Гнивань.

Согласно изданному в 1898 году справочнику Виктора Карловича Гульдмана «Поместное землевладение в Подольской губернии», в 1897 году граф Дмитрий Федорович Гейден, дворянин Санкт-Петербургской губернии, владел в Винницком уезде деревней Тарабановка и селом Сутиски. Землевладельцев же по фамилии Ярошинский в Винницком уезде уже не было. Были только наследники Иосифа Францевича Ярошинского, дворяне Подольской губернии, владевшие селом Клищев и деревнями Комаров, Ровец, Бискупка и Грижинцы. Не исключено, что граф Гейден купил эти деревни у наследников Ярошинского в 1900 году, когда основал Тывровский пивзавод. Никакой фольварк Шендеров в справочнике не упоминается. Вероятно, он тогда входил в состав одного из перечисленных имений, скорее всего Клищева (Клищова), которое находится рядом с Шендеровым, примерно в 8 км к юго-западу.

Итак, Сутисками владел граф Дмитрий Федорович Гейден (1862–1926), якобы ставший на какое-то время благодетелем Родиона Малиновского. Он окончил Санкт-Петербургский университет и поступил вольноопределяющимся в 12-й гусарский Ахтырский полк, где был произведен в офицеры. В 1891 году окончил Николаевскую академию Генерального штаба, дослужился до чина полковника Генштаба. В Тыврове в 1900 году он основал пивной завод, на котором производилось 175 тысяч ведер пива в год. Пиво Гейденов пользовалось большой популярностью и продавалось по всей империи, даже в Великом княжестве Финляндском. На заводе производилось в основном Пльзеньское пиво. После Русско-японской войны граф вышел в отставку и был избран депутатом в Государственную думу. С началом Первой мировой войны в 1914 г. вернулся в армию и был назначен исполняющим должность дежурного генерала в штабе 8-й армии генерала Брусилова, оставаясь в этой должности вплоть до конца 1917 г. В 1918 году граф прибыл в Добровольческую армию и был назначен исполняющим должность генерала для поручений при начальнике снабжения армии. В июне-августе 1919 года Врангель назначил его исполняющим должность начальника гарнизона Царицына. Затем Гейден заболел холерой и был эвакуирован. В 1920 году он оказался «в распоряжении» начальника снабжения Вооруженных сил Юга России. После эвакуации из Крыма проживал в Сербии и занимал должность штатного преподавателя в Крымском кадетском корпусе в Королевстве Сербии, Хорватии и Словении. После увольнения из корпуса переехал в Загреб, где и скончался 23 мая 1926 года. Дмитрий Федорович был кавалером многих орденов, предводителем дворянства в Винницком уезде Подольской губернии, уполномоченным Жмеринского упрощенного правления и, кроме Сутисок, владел еще тремя тысячами десятин в Смоленской губернии и еще четырьмястами — на Кубани. Он впервые в Подолии установил телефонную связь в ряде городов и местечек, построил множество предприятий, винокурню, мельницу и школу.

В позднейшей автобиографии, составленной маршалом Малиновским 4 марта 1948 года, начало жизненного пути излагалось немного иначе:

«Родился 23 ноября 1898 года в гор. Одесса. Отца своего не знаю, т. к. являюсь внебрачным сыном Варвары Николаевны МАЛИНОВСКОЙ, которая, как покрытка, жила у своих сестер, а с 1903 года в селе Сутиски Тывровского района, Винницкой области, служила кухаркой в больнице, а с 1908–1909 г. экономкой в имении графини ГЕЙДЕН — там же в Сутиски.

В 1910 году мать вышла замуж за крестьянина ЗАЛЕСНОГО в село Клищев и там жила до 1944 года, была в колхозе, теперь живет в гор. Винница со своей дочерью. Я регулярно матери помогаю — высылаю 400 рублей и нередко посылаю посылки и вещи.

В 1911 году в селе Клищев я окончил сельскую школу, отчим меня из дому выдворил и я пошел на самостоятельную трудовую жизнь, с весны 1911 года работал батраком на фольварке Шендеров (в 3 км от с. Клищева) помещика ЯРОШИНСКОГО до осени 1913 года, а потом уехал в гор. Одессу к тетке, муж ее ДАНИЛОВ работал весовщиком на станции Одесса-товарная, меня устроили мальчуганом в магазин купца ПРИПУСКОВА по Торговой ул. № 29.

Весной 1914 года я заболел скарлатиной и по выписке из больницы, остался без работы. Бегал по пакгаузу у дяди на товарной станции и забравшись в эшелон к солдатам уехал с ними на фронт: так я очутился на фронте и был зачислен в пулеметную команду 256-го Елисоветградского пех. полка добровольцем».

Однако существует совсем иная версия ранней биографии Родиона Яковлевича, которая имеет некоторые документальные подтверждения и представляется нам более близкой к действительности, чем та, которую сам Малиновский озвучивал в автобиографиях.

О встречах в детские годы с Родионом Малиновским в селе Старый Белоус Черниговского уезда Черниговской губернии рассказал в письме Наталье Родионовне Малиновской от 15 октября 1991 года ученый-агроном, специалист по болезням картофеля Л.В. Рожалин:

«В январе 1902 года у нас было много гостей и состоялось крещение моей сестры Оксаны. Я хорошо помню горящие свечи на купели и старого священника с длинной седой бородой. По-видимому, в это время было решено построить для священника Белоуса новый дом, на том же месте, где стоит старый дом с пристроенной кухней. Этот дом необходимо было сносить и нам было необходимо временно переселиться в другое место. Весной мои родители отправились к помещице Малиновской, чтобы поговорить с ней по этому вопросу и взяли меня с собой. Хорошо помню, что это свидание происходило во дворе около большого дома Малиновской. Во время этого свидания ко мне подошла большая собака, дружелюбно меня обнюхала и языком облизала мой нос. Может быть у меня был насморк. В этот момент ко мне подбежал мальчик моего роста в коротеньких штанишках и белой рубашонке и сказал мне: “Не бойся, она не кусается”. Это был Рон (Родион), приемный сын Малиновской. Мы были ровесниками, нам обоим было уже по три года.

В обширном дворе Малиновской было три дома. Большой старый дом бывшего владельца (князя Кекуатова?) (представители этого княжеского рода татарского происхождения действительно жили в Черниговской губернии, их имение, в частности, было в селе Бигач Борзенского уезда), в котором жила Вера Николаевна Малиновская со своими многочисленными друзьями. Двухкомнатный дом около ворот в усадьбу, одна комната которого была занята картинами Малиновской, которая была художницей; другая комната использовалась для приема больных, Малиновская также была врачом. Третий дом оставался не занятым, его обычно занимали дачники, приезжающие на лето. В этом доме Малиновская разрешила поселиться нашей семье на время постройки нашего нового дома. Во дворе был еще большой старый сарай каретный с очень высокими входными воротами, он был совсем пустой. Почти каждый год приезжали знакомые Малиновской для того, чтобы провести лето, так как имелся свободный дом и речка для купания. На усадьбе постоянно жил один рабочий Михайло, он выполнял разные работы: охранял усадьбу зимой и отапливал небольшую теплицу, где мой отец выращивал цветы и рассаду.

Когда наша семья познакомилась с Верой Николаевной Малиновской, ей было, наверное, больше пятидесяти лет. Она уже была частично седой. Ее подруга, с которой она постоянно жила, Рахиль Модестовна Хирьякова, выглядела совсем старухой».

Здесь необходимо сделать небольшое отступление о семействе Хирьяковых. В сети я нашел родословную рода Тове, где значится Юлия Модестовна Хирьякова, родившаяся в середине 1840-х годов и вышедшая вторым браком замуж за Льва (Леонеля) Львовича Тове, родившегося во второй четверти XIX века. Кстати, Леонель Тове был инженером на уральских заводах и британским подданным. Рахиль Модестовна была родной сестрой Юлии Модестовны. Если она, как и сестра, родилась в 1840-е годы, в 1900-е годы ей, вероятно, было не менее 60 лет. Один из сыновей Юлии Модестовны и Леонеля Львовича, Лев Львович Тове, стал известным ученым, в 1912 году дослужился до чина статского советника. Он родился в 1867 году в поселке Лысьва Пермской губернии, но при этом закончил знаменитую Ришельевскую гимназию в Одессе, а потом Санкт-Петербургский горный институт. В 1902 году Лев Львович Тове- младший стал экстраординарным профессором в Томском технологическом институте по кафедре горного искусства. В 1897 году, будучи начальником партии, он лично исследовал золотопромышленные предприятия Енисейского края и побывал на многих приисках. Итогом этой работы стал отчет о состоянии золотопромышленности края. С 1894 года Тове занимался исследованием золотодобычи в Амурской и Приморской областях. Свои исследования он распространил и на Камчатку. В результате появился капитальный труд в трех томах по состоянию золотопромышленности Дальнего Востока. Лев Тове был консультантом Русского общества золотопромышленников, членом правления Томского общества вспомоществования рабочим и служащим горной и золотодобывающей промышленности, членом редакции журнала «Золото и платина». Он был крупнейшим в России специалистом по золоту, первым в нашей стране в 1904 году стал читать курс для студентов «Золотое дело». При этом Лев Львович часто бывал на Ленских золотых приисках и на золотых рудниках Томского горного округа. Он покончил с собой 17 января 1917 года, будучи статским советником и уполномоченным по топливу в Сибири и на Дальнем Востоке. Около 12 часов дня Лев Тове выстрелил из револьвера себе в рот. Это произошло в профессорской комнате главного корпуса Томского технологического института. В оставленной им записке говорилось: «Для пользы дела должен посторониться и передать его в более твердые руки. Желаю успеха, чтобы шло быстрее». В некрологе друг покойного Александр Васильевич Адрианов, публицист и путешественник, расстрелянный большевиками в марте 1920 года за поддержку правительства Колчака, писал: «Огромная ответственная работа, связанная при нашем всеобщем расстройстве, с невероятными затруднениями, с ежедневными укорами и требованиями неудовлетворенных потребителей, до такой степени издергала нервы уполномоченному, что он лишился отдыха, лишился сна. А когда близкие ему люди советовали ему отказаться от этой работы, то Л.Л. находил, что так поступить он не может». В некрологе туманно говорилось, что Л.Л. Тове совершил самоубийство, «не выдержав такой нагрузки и не найдя выхода из сложившихся обстоятельств», поскольку «новая обязанность в тех условиях потребовала от него неимоверного напряжения физических и духовных сил». Тове был человеком состоятельным и добрым, но с деньгами расставался легко. Как вспоминал А.В. Адрианов, томский книговед и издатель П.И. Макушин говорил ему: «Сколько раз заходил ко мне в магазин Лев Львович Тове для передачи то 25, то 50 рублей на какую-нибудь нужду, о которой он узнавал, и всякий раз, передавая деньги, просил не упоминать его имя». А однажды он пожертвовал 500 рублей «Обществу содействия устройству разумных развлечений в селах и деревнях Томской губернии», но только при условии, что его имя не будет упомянуто. Не исключено, что самоубийство было связано с какими-то злоупотреблениями по службе или крупной растратой. По словам Адрианова, всех денег у покойного было найдено 23 рубля 50 копеек, и за ним остался долг в несколько сот рублей в кассу взаимопомощи, и это при том, что «он, при очень скромной жизни, довольно много получал». Должность, что и говорить, была очень коррупционно емкая. По словам Адрианова, Тове был «слишком мягкий по характеру, и неспособный отказать кому-либо в просьбе». Семье была установлена пенсия в размере 1600 р. в год.

У Льва Львовича Тове было трое детей: Петр (1901 года рождения), Дмитрий (1902 года рождения) и дочь Августа (1906 года рождения). Его жена, Александра Гавриловна Мясникова, была замужем за Львом Львовичем вторым браком и от первого брака имела дочь Нину (1896 года рождения) и сына Льва (1898 года рождения).

В некоторых документах фамилия «Хирьяков» писалась (или прочитывалась) как Кирьяков. Так, в родословной рода Ивановых, чьим родоначальником был капитан Агап Гаврилович Иванов (1763–1833), значится, что у Матвея Ивановича Иванова, статского советника и горного инженера по надзору за частными заводами, и его жены, урожденной княжны Софьи Николаевны Максутовой, 6 ноября 1869 года родился сын Дмитрий, который был крещен 11 ноября в Успенской церкви Касимова. Его восприемниками стали: инженер и статский советник Модест Николаевич Кирьяков и его дочь Рахиль Модестовна Кирьякова. Несомненно, это и была Рахиль Модестовна Хирьякова. Раз она сохранила девичью фамилию, то, следовательно, не была замужем. Настоящая ее фамилия именно Хирьякова, поскольку об ее отце, Модесте Николаевиче Хирьякове, горном инженере и действительном статском советнике, имеется некролог, опубликованный в № 6469 газеты «Новое время» за 1894 год, который сообщал: «27-го февраля скончался 80-ти лет один из старейших горных инженеров, действительный статский советник Модест Николаевич Хирьяков. Покойный, по окончании курса с золотой медалью в горном кадетском корпусе, управлял в продолжение многих лет Серебрянским, Кусинским, Златоустовским, Кушвинским и Нижнетурским заводами, а также частными заводами графа Шувалова. Он ввел в заводскую деятельность много усовершенствований. При нем Златоустовский завод обогатился лабораторией, железо стало выделываться контуазским способом. Будучи молодым горным инженером, покойный находился в командировке в Швеции, где обстоятельно познакомился с горным и заводским делом в фалунской школе. Здесь же он практически изучил шведский язык, что впоследствии помогло ему перевести на шведский язык несколько произведений Пушкина. Молодые инженеры, отправляясь в командировку на шведские заводы, всегда обращались к покойному за советом и рекомендациями. Как человек, М.Н. имел симпатичный характер и любил беседовать с молодежью. Несмотря на занимаемые им ответственные должности, он не составил себе состояния и в последнее время жил вместе со своей многочисленной семьей исключительно пенсией».

Таким образом, имения у Рахили Модестовны не могло быть, и оно, скорее всего, принадлежало мужу Веры Николаевны, к тому времени уже умершему.

Но вернемся к мемуарам Рожалина. Он вспоминал:

«Рон называл Веру Николаевну “мамой Верой”, а Рахиль Модестовну “мамой Кроной”, он так называл ее тогда, когда не мог еще правильно произносить слово крестная. Это неправильное детское произношение сохранилось и во взрослом возрасте. У Веры Николаевны жили также брат Рахили Модестовны Хирьяков Александр Модестович и ее сестра Наталия Модестовна.

В.Г. Чертков вместе с Александром Модестовичем распространяли философские высказывания Л.Н. Толстого путем издания разных фотографий Л.Н. Толстого с отпечатанными на них его философскими высказываниями. Набор таких фотографий Хирьяков подарил отцу… Ефросинья Дмитриевна (первая жена А.М. Хирьякова Е.Д. Косменко (1858–1938), жена Александра Модестовича, некоторое время работала у Л.Н. Толстого, она сопровождала переселявшихся наших духоборов при переезде их в Канаду…

Большую роль в “жизни” семьи В.Н. Малиновской играла служащая у нее девушка лет двадцати по имени Елена Николаевна. Елена Николаевна была родом из Мариуполя, имела среднее образование и очень хороший характер. В течение многих лет она была полноправным членом семьи Веры Николаевны. Главной ее обязанностью вначале было обслуживание маленького Рона. Когда во время постройки нашего дома наша семья стала жить в доме Малиновской, я автоматически попал в орбиту Елены Николаевны и значительно ушел от наблюдений своей няньки Коссович. Почти каждый день Елена Николаевна выводила Рона и меня на песчаный берег реки Белоус, которая была восточной границей усадьбы Малиновской. Там мы копались в песке, рыли небольшие водоемы, ловили носовым платком мальков рыбы и запускали их в наши водоемы, где эти маленькие рыбешки довольно быстро умирали. Елена Николаевна стыдила нас за то, что мы мучим маленьких рыбок. Обычно она читала книжку или пела незнакомые мне песни. На следующий год мы с Еленой Николаевной и Роном стали переходить через речку на луг по кладке из досок с перилами, и Елена Николаевна знакомила нас с названиями разных растений. С того далекого времени в моей памяти сохранилось лекарственное растение “кровохлебка”, это растение я никогда больше не встречал. За лугом был старый сосновый лес. Рону и мне купили металлические ботанизирки и сделали ящики с застекленными крышками для создания нами коллекций бабочек и жуков. При создании коллекции бабочек у меня с Роном возникло соревнование, и счастливый случай помог мне выиграть это соревнование.

У нас в гостиной комнате нового дома на окне стоял наблюдательный улей, в котором жили пчелы. Улей состоял только из одной рамы, застекленной с двух сторон. Оба стекла этой рамы закрывались дверцами. Пчелы входили в этот улей через отверстие, прорезанное в раме окна. Открыв обе дверцы, можно было видеть всех пчел, не опасаясь, что они влетят в комнату. Через стекло этого улья можно было наблюдать: как пчелы кормят и ухаживают за маткой, как они чистят улей, как не пропускают в улей воришек, как борются с врагами, проникшими в улей и др. Наши гости очень часто сидели около стекол этого улья. Так вот в этот наблюдательный улей, привлеченная запахом меда, ночью залезла большая и редкая ночная бабочка под названием “Мертвая голова”. Ночью отец услышал большой шум, который подняли пчелы в улье, открыв стекло он увидел в улье бабочку и извлек ее из улья через специально сделанное отверстие. Благодаря этому случаю в моей коллекции появилась очень редкая бабочка. Рон явно мне завидовал.

В те годы в Белоусовском лесу было очень много ящериц и мы с Роном соревновались в ловле ящериц. Приносили их в ботанизирках домой и выпускали на землю в наших садах. С ящерицами у нас случались неприятности. Возвращаясь после такой охоты домой по улице села, кто-то из нас уронил ботанизирку, она раскрылась, ящерицы разбежались и стали прятаться под стену сарая, выходящую на улицу. Когда мы вылавливали ящериц, появилась хозяйка сарая и стала кричать, что эти гады испортят ее корову. Елене Николаевне пришлось успокаивать эту женщину. В нашем доме из-за ящерицы мне влетело от отца. Случилось это так: придя с охоты домой, я положил временно ботанизирку с ящерицами на обеденный стол, потом ящериц выпустил в сад. Я не заметил, что когда ботанизирка лежала на столе, одна из ящериц спряталась под салфетку, которой был прикрыт хлеб, нарезанный для обеда. Пришел отец, снял салфетку и обнаружил ящерицу! Отец грозно на меня накричал, и я расплакался. Рон вообще не умел плакать так, как плачут все дети. Если его сильно наказывали, то он обычно начинал говорить дрожащим срывающимся голосом, что он несчастный не виноват, что его наказывают “ни за что”. Для Веры Николаевны не могло быть и речи о физических или болевых способах наказания. Наказываемый Рон должен был сидеть на стуле среди комнаты определенное время, длительность сидения на стуле зависела от величины проступка. Вера Николаевна была добрая, но может быть, она была излишне строга и требовательна к Рону. Р.М. Хирьякова (“мама Крона”) была излишне снисходительна и прощала некоторые его проступки. Р.М. Хирьякова учила Рона французскому языку. В двенадцать лет он разговаривал с ней только по-французски.

Вера Николаевна летом почти каждый день занималась с нами, стремясь расширить наши знания, полученные в школе, а также учила нас рисовать. (Рон?)… иногда помогал работать в саду и делал уборку в комнате “мамы Кроны”, за что она ему что-то платила и эти деньги по счету у нее хранились. Я узнал об этом после одного неприятного происшествия.

Усадьба В.Н. Малиновской была большой, вероятно, площадью около трех гектар. На пойменной части этой усадьбы деревьев не было и земля сдавалась в аренду для выращивания овощей. На этой части усадьбы была баня и около бани был сделан неглубокий колодец, из которого брали воду не только для бани, но и для приготовления пищи. Однажды, когда мы находились около колодца, Рон взял большую тыкву, выросшую рядом с колодцем, и бросил ее в колодец. Вследствие того, что колодец был неглубокий, брызги от брошенной тыквы эффектно взлетели выше колодца. Это ему понравилось. Он взял вторую большую тыкву. Я его просил не бросать в колодец, но он бросил тогда и ее и сказал: “Я их сейчас извлеку при помощи шеста”. Однако наткнутые на шест тыквы в колодце падали в колодец прежде чем мы смогли схватить руками. Все эти наши старания закончились тем, что мы раздробили тыквы в колодце. Я шел домой, стараясь не показываться на глаза хозяевам, и два дня не ходил к Малиновским. Ко мне пришел Рон и сказал, что Михайло очистил колодец и что Михайле за это заплатили “моими собственными деньгами, которые хранились у мамы Кроны”.

Весной 1905 года нас постигло страшное горе. На моих глазах в реке утонул мой любимый брат Толя. Когда его извлекли из реки, Вера Николаевна безуспешно пыталась его оживить при помощи искусственного дыхания. Мы тяжело переживали это горе. Когда после этого несчастья Елена Николаевна повела нас купаться, то взяла с собой веревку, чтобы во время купания держать Рона на привязи. Я не купался. Рону такое купание понравилось. Он разделся, самостоятельно сделал узел, привязывая себя веревкой за талию. Затем другой конец веревки он отдал Елене Николаевне, бодро пошел к середине реки, зашел по грудь в воду, закричал: тону, тону; нырнул под воду и затаился там. Елена Николаевна начала быстро работать руками, вытаскивая руками семилетнего мальчишку, находящегося под водой. Когда я посмотрел на ее лицо, то увидел испуг и напряжение, так как нелегко было тащить. Когда она подтащила его ближе к берегу, он встал, довольный тем, что его шутка хорошо удалась. Елена Николаевна была расстроена. Она развязала веревку на животе Рона и приказала нам идти в сад. После этого случая мы долго не ходили купаться.

Старания мамы Веры и мамы Кроны уберечь Рона от привычки курить табак остались безрезультатными. В первый раз мы с Роном пробовали курить, вероятно, в возрасте двенадцати лет. Я тайно взял у отца две папиросы. Рон вполне благополучно выкурил свою папиросу…

Мои родители в годы проживания в Белоусе были очень гостеприимными. Очень часто к нам приезжали и приходили родственники и знакомые из Чернигова. Белоусовские помещики, собственники усадеб и небольших земельных угодий, систематически навещали наше семейство. Это были Сикорские, Алексей Осипович, его жена Стефания Феофиловна и их дети Леля и Володя. Дети уже были подростками, но им устраивали елку, и я несколько раз бывал на этой елке. Грембицкие, Федор Федорович и его брат полковник Дмитрий Федорович. Жена Федора Федоровича Агнесса Николаевна хорошо играла на рояле, а другой помещик Березовский Павел Григорьевич хорошо играл на скрипке. Они вдвоем устраивали у нас концерты. Приходили к нам и учителя.

В 1901 году Святейший Синод отлучил Л.Н. Толстого от церкви. Можно было предполагать, что активные толстовцы В.Н. Малиновская и ее друзья будут холодно относиться к моему отцу священнику, служителю церкви. Однако этого не произошло, они не только навещали нас, но и приводили к нам своих друзей и знакомили их с нашей семьей…

Летом 1912 года у Веры Николаевны жил профессор Томского университета Тове с женой и двумя детьми: Петей моим ровесником и Ниной пятнадцати или шестнадцати лет (на самом деле, как свидетельствует изданный в 2000 году Биографический справочник «Профессора Томского политехнического университета», Петр Львович Тове родился в 1901 году, а Нина была дочерью жены Льва Львовича Тове Александры Гавриловны Мясниковой от первого брака и родилась в 1896 году). В этот период как дети так и взрослые сильно увлекались игрой в крокет. У Пети Тове был плохой характер. При игре в крокет у Пети с Роном возникали недоразумения, которые иногда грозили перейти в драку, тогда Нина, никогда не игравшая в крокет, звала на помощь Елену Николаевну для тушения разгоравшейся драки. Нина очень нравилась Рону, он уже был влюблен в нее, старался ей угождать, фотографировал ее, ее фото подарил мне (оно сохранилось у меня), однако успеха не имел. В общении со мной и Роном Нина вела себя очень высокомерно. Я ее не любил и относился к ней как к неприятному взрослому человеку. В этих отношениях с Ниной меня расстроил следующий случай. У нас были гости, все они сидели на террасе, около которой цвели белые лилии. Мы были в саду около этих лилий. С гостями сидели сестры отца: Маня, Саша, Катя и их подруга Маня Березовская, среди них находилась и Нина Тове. Ничего не говоря мне, Рон вырывает из соцветия один цветок белой лилии, идет на террасу, подходит к Нине и вставляет цветок в петлю кофточки Нины. Нина милостиво разрешила ему это сделать. Затем он немного отходит, восторженно смотрит на Нину и восклицает: “Сикстинская мадонна”. Все, особенно девушки, громко смеются. Я был очень обижен за такое унижение моего приятеля, а он на это спокойно реагировал, ему это было как вода на гуся.

Летом 1913 года у В.Н. Малиновской жил с гувернером любимый внук Л.Н. Толстого Ильюшок (сын Андрея Львовича Толстого) (в будущем — полковник американской армии). Нас предупредили о дне их приезда. В этот день мы не уходили с усадьбы и ловили рыбу удочками на берегу речки, примыкавшей к усадьбе. Когда к нам подошли молодой мужчина с мальчиком, мы знали, кто к нам подошел. Ильюшок оказался меньше нас (Илья Андреевич родился 3 февраля 1903 года). По возрасту ему было около тринадцати, а нам по шестнадцати скоро должно было исполниться.

Мы предложили Ильюшку половить рыбу удочкой, он отказался и сказал, что не любит ловить рыбу (что не помешало ему стать основателем первого в мире дельфинария). Мы были большими любителями ловить рыбу, поэтому нас удивил его отказ. Меня и Рона стригли машинкой под “ноль”, никогда не делали нам прически, а у Ильюшка на лбу была сделана челка, что делало его похожим на девочку или на маленького мальчика, поэтому я его спросил “зачем тебя так остригли?” Он ответил: “В день похорон дедушки было много народу и мы, ребята, играли на конюшне, я там упал и поранил себе лоб”. Он поднял челку и я увидел на лбу небольшой шрам. Гувернер никакого участия в нашем разговоре не принимал… Ильюшок был очень ласковым и веселым мальчуганом… Иногда его ласковость была чрезмерной. Однажды, когда мне поручили по хозяйственным делам сходить в Чернигов, я одел школьную форму с фуражкой, украшенной металлическим гербом моего реального училища. Увидев меня так одетого, Ильюшок крепко обнял меня и сказал “мой солдафончик”. Мне стало неловко перед присутствующими. В нашей мальчишеской среде такие “телячьи нежности” не допускались. Ильюшок был гораздо слабее нас физически, поэтому в наших отношениях к нему мы были гораздо более снисходительны, чем во взаимоотношениях меня с Роном. Через некоторое время после первого знакомства Рон стал называть Ильюшка “люлькой”. Однажды в тайном месте вдали от взрослых Рон демонстрировал мне с Ильюшком свое превосходство над нами, раскуривая махорку в трубке, которая называется люлька, мне не нравился дым махорки, а Ильюшок сказал: “Не называй меня больше своей вонючей люлькой”.

За все время пребывания в Белоусе гувернер никогда не был в нашем доме. Рон и Ильюшок часто навещали нас. У нас было для них кое-что интересное. У нас в саду был установлен очень высокий столб, на вершине которого было укреплено старое колесо от телеги, на нем аисты устроили себе гнездо. Один аистенок выпал из гнезда, положить его обратно в гнездо было трудно, и мы его выкормили. Таким образом у нас появился домашний аист. Он жил в саду и совсем не боялся людей. В дом залетала к нам таким же способом, выращенная очень забавная ручная сорока. У нас был аквариум с рыбками, а в гостиной комнате на окне стоял маленький наблюдательный улей с пчелами. В столовой комнате в клетке жил хорошо “говорящий” попугай Жако. Моя мать иногда ребят угощала чем-либо вкусным. Наступил срок отъезда Ильюшка с гувернером домой. Мы в последний раз отправились с гувернером в наш прогулочный лес, находящийся всего в трех верстах от Чернигова. Нам повезло, мы нашли в лесу три больших белых гриба. Для этого леса это было большой редкостью. Рон фотографировал Ильюшка, гувернера и меня с найденными нами грибами. Эта фотография у меня сохранилась. Когда мы возвращались домой из нашего прогулочного леса, Ильюшок сказал мне: “Давай что- нибудь на память оставим в этом лесу”. Мы нашли небольшую сосенку и на сухую ее веточку наткнули один из найденных нами грибов. Осенью я учился и жил в Чернигове, но довольно часто наведывался пешком домой, проходя через наш прогулочный лес. Зимой, идя в Белоус и проходя через этот лес, я вспомнил о памятном грибке Ильюшка. Я пошел по довольно глубокому снегу и разыскал памятный грибок. Он высох, но крепко сидел на ветке. Всего несколько месяцев назад здесь было лето, здесь были мои друзья. Никогда я себе не мог представить, что это чудесное лето в Белоусе для меня будет последним, что я никогда в жизни не встречусь ни с Роном, ни с Ильюшком.

В апреле 1914 года наша семья переселилась в Любеч, куда перешел на работу священника мой отец. Весной этого года, когда мы жили уже в Любече, от В.Н. Малиновской мы получили письмо, в котором она писала, что она сообщила Рону о его родной матери, о том, что она разрешила ему к ней поехать, и он уехал к ней. “Пусть он поможет матери работать”. После этого письма наша переписка с В.Н. Малиновской полностью оборвалась. Нас это сильно удивило. Когда зимой В.Н. Малиновская жила в Мариуполе, то с ней переписывался регулярно отец. Меня и Рона заставляли переписываться друг с другом в зимний период, и мы довольно регулярно писали письма друг другу. В 1915 и 1916 годах летом, находясь на учебе в Чернигове, я пешком ходил в Белоус в надежде встретиться с Роном или с кем-нибудь из “семьи” Малиновской, но их дома были необитаемы, а в усадьбе не было даже сторожа Михайлы.

В 1917 году я закончил Черниговское реальное училище и приехал домой в Любеч. И неожиданно к нам, после почти трехлетнего небытия приехала В.Н. Малиновская. Для того, чтобы приехать к нам из Белоуса в Любеч ей пришлось ехать на лошадях более пятидесяти километров. Она рассказала нам, как жила эти последние военные годы в должности заведующей прифронтовым госпиталем и др. Однако о Роне ничего не говорила, поэтому я задал вопрос: “Как поживает Рон”. То, что она мне ответила, меня так сильно поразило, что я могу теперь почти точно воспроизвести. Вот ее ответ: “Рон не захотел с нами жить. Я продала Белоус. Он был на фронте в действующей армии. В настоящее время его в России нет. Вероятно, он попал в плен к немцам. От вас я поеду через Киев к его родной матери. Я предполагаю обучить сестру Родиона на должность сельской учительницы. Надеюсь, что мы с ней будем работать”. По выражению ее лица, по тону, с каким Вера Николаевна отвечала на этот мой вопрос, я понял, какой тяжелейший моральный удар нанес ей и Р.М. Хирьяковой Рон, не возвратившись домой после поездки к родной матери и своим уходом в действующую армию. Эти две очень пожилые женщины много сил отдали, чтобы хорошо воспитать их приемного сына. Конечно Рон, по молодости, не думал о своих старых воспитательницах. Вследствие этого во время пребывания у нас Веры Николаевны я не вспоминал больше о Роне. Находясь у нас, она уделяла мне много времени. Я ей сказал, что мечтаю учиться в медицинском институте. Она мне рассказала, как тяжело было работать в военном госпитале, где очень много раненых умирало не от ран, а от заражения через раны столбняком. Больные столбняком, прежде чем умереть, испытывают ужасные судороги и боль. Она сказала, что по особенностям моего характера мне не следует быть врачом. После двухдневного пребывания у нас, мы ее проводили на пароход, идущий в Киев. При расставании она обещала прислать свой адрес после встречи с матерью Рона. Через несколько дней я получил от нее из Киева письмо, в котором очень подробно были описаны условия для поступления на сельскохозяйственный факультет института и особенности учения на этом факультете. Это письмо было последним. Мы не могли ничего узнать о ее судьбе и о судьбе ее приятелей. Зная ее сильный характер, ее обязательность при выполнении обещаний, я думаю, что она умерла вскоре после отъезда от нас, поэтому не прислала нам обратный адрес.

В годы после Великой Отечественной войны, в одном из наших журналов я прочел статью “Маршальский жезл из солдатского ранца”. В ней описывался “путь” маршала Малиновского от солдата до маршала.

В этой статье было фото друга моего детства Рона, сделанное в 1915 году. В этом году Рон должен был быть в пятом классе школы, а на фото он был в форме солдата и на груди его красовался орден Георгиевского Креста.

Я решил, что это не Рон, а какой-то очень похожий на него парень. Спустя некоторое время я вспомнил, что у Рона на щеке у левой ноздри, по-видимому, вследствие повреждения в младенческом возрасте, было небольшое выпячивание кожи, которое сохранялось у него до нашей последней встречи осенью 1913 года. Когда я с помощью лупы осмотрел опубликованное фото маршала Малиновского, то на некоторых обнаружил этот признак. Это убедило меня, что Рон и маршал Малиновский один и тот же человек в разном возрасте. Я решил с ним встретиться, после того как он уйдет на пенсию, чтобы показать ему фотографии сделанные им в 1912 и 1913 годах, а также фото людей, среди которых мы жили в детском возрасте. Однако Малиновский скончался до ухода на пенсию. Так и не пришлось мне встретиться с ним».

В «Календаре Черниговской губернии на 1902 год», выпущенном в 1901 году, упоминается только один Малиновский — земский врач Болеслав Станиславович. Он практиковал на Сновском участке и располагался на станции Сновск (хутор Коржовка) Городнянского уезда. Ныне это город Щорс, располагающийся в 70 км к северо-востоку от Чернигова, т. е. достаточно далеко от Старого Белоуса. Замечу, что в календаре на 1901 год, выпущенном в 1900 году, Б.С. Малиновского еще нет, на Сновском участке уездным врачом числится Александр Васильевич Кордобовский. Это может указывать на то, что Малиновский был назначен лишь в 1901 году, и косвенно свидетельствовать о его молодости. Если это было первое его назначение после университета, то он мог родиться около 1875 года. Нельзя исключить, что Болеслав Станиславович находился в каком-то родстве с Верой Николаевной. Его имя и отчество также указывает на его польскую национальность. Вполне вероятно, что Вера Николаевна, сама врач, могла порекомендовать своего родственника губернскому земству земским врачом в один из уездов.

А вот что пишет киевский историк и краевед Елена Малышко о поисках своей прабабушкой Марией Павловной Стефановой (урожденной Березовской) сведений о судьбе своего сына Олега Александровича Стефанова, погибшего в Великую Отечественную: «В отчаянии, как последнюю возможность, прабабушка решила использовать свою детскую дружбу с Родионом Малиновским, который в 50-е годы был уже маршалом Советского Союза, занимал пост Министра обороны. Я хорошо помню эти разговоры в семье о переживаниях того периода — прабабушка не хотела подвести своего доброго знакомого, представившего обществу, по известным причинам, несколько другую биографию. Усадьба тети Родиона Яковлевича, Натальи Малиновской — врача-помещицы, находилась по соседству с усадьбой Павла Григорьевича Березовского — об этом до сих пор помнят старожилы села Старый Белоус.

Встречая в послевоенных газетах фотографию своего детского друга, прабабушка лишь горестно вздыхала. Но желание узнать о судьбе сына, найти место его захоронения пересилило сомнения.

Достоверно известно, что официальный ответ из Москвы так и не пришел. Но позднее в семейных рассказах появились географические названия, которые не были указаны в скупых строках похоронного извещения. “Река Черная”, “Ленинградский фронт”. Откуда взялись эти данные спустя десятилетия после войны? Может быть, все-таки помог Малиновский, пусть опосредствованно? К сожалению, этого уже не узнать. Относительно недавно, начиная готовить этот материал, я прочитала в Википедии маленькую заметку о том, что в народе название реки Мста, которая протекает через Боровичи — место дислокации 281 стрелковой дивизии, — в переводе со старофинского переводится как Черная.

Не удалось узнать — что именно произошло на полигоне в Боровичах — был ли это несчастный случай во время учений, или дивизия подверглась бомбардировке. Равнодушные цифры архивных документов подводят промежуточный итог количества “выбывших” из числа лиц офицерского состава ветслужбы к середине 1942. И лишь 24.01.1944 руководство решает наконец- то уведомить родных».

В данном случае для нас принципиально важным является то, что на связь Родиона Яковлевича Малиновского с селением Старый Белоус на Черниговщине указывает не только письмо Л.В. Рожалина, но и работы местных краеведов, с Рожалиным никак не связанных. Правда, они ошибочно считали владельцем усадьбы не Веру Николаевну, а Наталью Модестовну, сестру Рахили Модестовны, которая не была ни врачом, ни Малиновской.

Вера Николаевна Малиновская — лицо вполне реальное. В «Екатеринославском адрес-календаре на 1916 год» читаем: «Мариупольская женская гимназия В.Е. Остославской (Больничная, д. Трегубова). Преподаватели:… Малиновская Вера Николаевна. Преподаватель Мариупольской женской гимназии (она же врач гимназии)». А в адрес-календаре «Весь Мариуполь и его уезд», выпущенном С.А. Копкиным в 1910 году, указан адрес проживания Веры Николаевны: Мало-Садовая улица, детский приют. Вполне возможно, что Вера Николаевна также работала в этом приюте врачом. И именно она могла устроить Наталью Николаевну Малиновскую санитаркой в детском приюте в Киеве. Родион Яковлевич, скорее всего, учился в мариупольской мужской Александровской гимназии. Она располагалась на Георгиевской улице, в доме Городской Управы. Гимназия была основана 15 сентября 1876 года и состояла из 1-го приготовительного класса, 8 основных и 7 параллельных (с 1-го по 7-й) классов. А мог он учиться и в частном реальном училище Гиацинтова, располагавшемся на углу Торговой и Николаевской улиц, в доме Оксюзова. Оно было открыто в 1906 году, а в июне 1907-го было преобразовано в частное реальное училище. Там имелось 5 основных и два приготовительных класса. Не исключено, что до поступления в гимназию или реальное училище Родион Малиновский мог окончить Мариупольское духовное училище, располагавшееся на Митрополитской улице, или одно из многочисленных городских начальных училищ. Мог он учиться и в Гоголевском 2-м городском училище на Итальянской улице, в доме Католической общины, или в Городском 4-классном мужском училище на Фонтанной улице, против мельницы Гоффа.

Мариуполь — неофициальная столица греков Украины. Однако в этом крупном портовом городе Юга России было немало не только греков, но и итальянцев. Там располагалось итальянское консульство. Крестной же матерью Родиона, как мы помним, была итальянка Людвика Бозелли.

В цитированном выше доносе первая жена маршала Лариса утверждала, что со многими своими родственниками Родион Яковлевич «связи не терял никогда». И не исключено, что под теткой Лидией, которая будто бы была фрейлиной при дворе (это может быть всего лишь отражением того факта, например, что она окончила Смольный институт), Лариса Николаевна в действительности имела в виду Веру Николаевну Малиновскую. Не исключено, что Малиновский поддерживал с ней какую-то связь, если, конечно, она пережила Гражданскую войну и не эмигрировала, равно как и с другими родственниками по этой линии. Поэтому он мог знать о судьбе Льва Львовича Тове и в своем романе какие-то эпизоды его биографии соединил с биографией своего дяди Василия Антоновича. Ведь в автобиографии Малиновский писал, что дядя Василий был на каторге как раз во время Русско-японской войны, а в романе «Солдаты России» тот же дядя Василий во время этой войны богатеет на военных подрядах. А Лев Львович Тове, с которым, как мы убедились, Родион, по крайней мере один раз в жизни, точно встречался, как кажется, разбогател благодаря золотым приискам, но под конец жизни разорился, что, вероятно, и спровоцировало его самоубийство. Также не исключено, что его жена, для которой это был второй брак, ранее была замужем за каким-то крупным чиновником, как и жена Василия Антоновича Гринько в «Солдатах России».

Скорее всего, и эпизод этого романа, когда Ваня Гринько мечтает о кадетском корпусе, а ему предлагают на выбор либо военно-фельдшерскую школу, либо сельскохозяйственное училище, отражает вполне реальные разговоры, только не с графом Гейденом и графским садовником, а с Верой Николаевной и Рахилью Модестовной. Убежденные толстовки и противницы насилия, они, конечно, не могли одобрить идею Рона поступить в кадетский корпус и стать профессиональным военным. Поэтому могли предложить своему приемному сыну на выбор либо медицинское, либо сельскохозяйственное образование. Характерно, что точно такой же выбор между медициной и сельским хозяйством Вера Николаевна предложила и Рожалину.

Если версия с «мамой Верой» и «мамой Кроной» соответствует действительности, то становится понятно, почему Родион Яковлевич всю жизнь тщательно скрывал свою связь с этими людьми. Тесная связь с толстовцами — это был не тот факт, который позволял делать успешную карьеру в Красной армии. А тут еще многие члены семейства Хирьяковых оказались в эмиграции. Так, после революции пребывал в Польше известный писатель Александр Модестович Хирьяков, до Первой мировой войны — убежденный толстовец. В 1906 году он издавал эсеровскую газету «Голос» и за публикацию антиправительственных материалов был приговорен к году крепости. После прихода к власти большевиков А.М. Хирьяков был арестован, бежал из-под ареста и, совершив кругосветное путешествие, в конце концов обосновался в Польше. Александр Модестович активно участвовал в эмигрантской периодике эсеровского и кадетского толка, в 1930-е годы был председателем Союза русских писателей и журналистов в Польше. С точки зрения НКВД он считался ярым антисоветчиком. А.М. Хирьяков умер летом 1940 года в Варшаве, оккупированной немцами. Понятно, что с таким родственником Малиновского в Испанию бы точно не выпустили, да и до генерала дослужиться вряд ли бы позволили. Скорее всего, уволив из армии, самое позднее, в конце 20-х годов.

Но кто же такая Вера Николаевна Малиновская и кем она приходилась Родиону Яковлевичу? Рассмотрим все возможные варианты их родства. Принимая во внимание ее отчество, чисто теоретически можно допустить, что она была старшей дочерью Николая Антоновича, тогда как мать Родиона, Варвара Николаевна, была его младшей дочерью. В этом случае, принимая во внимание примерно тридцатилетнюю разницу в возрасте между Верой Николаевной и Варварой Николаевной, придется предположить, что Николай Антонович был женат, как минимум, дважды. Данная версия представляется мне маловероятной. Гораздо более правдоподобной кажется другая версия, согласно которой Вера Николаевна была либо женой Николая Антоновича и, следовательно, матерью Варвары Николаевны и родной бабкой Родиона Яковлевича, либо женой одного из родных братьев Николая Антоновича и родной теткой Варвары Николаевны. В этом последнем случае Родион приходился Вере Николаевне внучатым племянником.

Можно также с большой долей уверенности предположить, что она происходила из рода Хирьяковых, иначе необъяснимым становится постоянное проживание в усадьбе в Старом Белоусе Рахили Модестовны и частые наезды туда остальных Хирьяковых. Конечно, Вера Николаевна не могла быть родной сестрой Рахили Модестовны, но вполне могла приходиться ей двоюродной сестрой, если допустить, что у Модеста Николаевича был родной брат Николай Николаевич, чьей дочерью и могла быть Вера Николаевна.

Если она действительно была матерью Варвары Николаевны, то вполне объяснимым выглядит то, что она более чем на десять лет усыновила своего внука. Ее непутевая дочь родила в 19 лет вне брака, да еще от человека, старше ее лет на сорок и принадлежащего совсем к другому сословию. Такие случаи в жизни достаточно обыденны. Ребенок мешал попыткам Варвары Николаевны устроить свою личную жизнь, особенно после смерти Якима Ивановича, когда всякая помощь с его стороны, если и была, то, естественно, прекратилась. Поэтому вполне возможно, что она постаралась поскорее сплавить ребенка матери или кому-то из родственниц. В одной из следующих глав будет приведено надежное свидетельство того, что Варвара Николаевна Родиона не воспитывала, передав его вскоре после рождения на попечение родных. За это сын всю жизнь был на нее сильно обижен. Вполне вероятно, что содержащееся в романе утверждение о смерти бабки Вани Гринько вскоре после смерти деда неверно. Оно могло лишь маскировать достаточно тесную и длительную связь Родиона со вдовой деда, оказавшей значительное влияние на его становление как личности.

Есть весьма серьезные доказательства того, что сообщаемое в письме Рожалина — правда. Во-первых, все лица, которых он упоминает, реально существовали и сведения о них весьма точные. Зачем было давать столько точных сведений ради всего одного придуманного персонажа? Главное же, как вспоминает Наталья Родионовна, замечание о небольшом выпячивании кожи у левой ноздри Родиона Яковлевича вследствие детской травмы — абсолютно верное, и знать об этом дефекте мог только тот, кто близко его знал. Кроме того, присланную Рожалиным фотографию, на которой Рон Малиновский запечатлен в Старом Белоусе в 1913 году, Наталья Родионовна показала одному знакомому эксперту-криминалисту, который, сравнив ее с фотографиями маршала Малиновского, сделал вывод, что с вероятностью 80 % можно утверждать, что Рон Малиновский и Родион Яковлевич — одно и то же лицо.

Малиновский, как мы видим, имел довольно благополучное детство, с гувернанткой, любящими родственниками, отдыхом в деревне, сытой и привольной жизнью барчука. Но эта идиллия не продлилась слишком долго. Еще до начала Первой мировой войны у Рона произошел какой-то конфликт с Верой Николаевной, и они, как кажется, расстались навсегда. По всей вероятности, на Малиновского удручающее впечатление произвело известие о том, что «мама Вера» не является его родной матерью, и что родная мать, Варвара Николаевна, оставила его еще в младенчестве. Время, когда он покинул гостеприимный дом Веры Николаевны, точно определить не представляется возможным. Судя по рассказу Рожалина, это должно было произойти не позднее апреля 1914 года, но нельзя исключить, что это было еще в конце лета или осенью 1913 года. Если верно последнее предположение, то в 1913 году Малиновский должен был оставить учебу в гимназии или в реальном училище. Там учебный год продолжался с 17 августа по 1 июня. Возможно, что Родион даже не стал сдавать экзамены за очередной класс. Тогда правдиво утверждение, содержащееся в его автобиографии 1938 года, что он отправился в Одессу после августа 1913 года. Когда будто бы перестал работать на фольварке Шендеров. Вполне возможно, что названием этого фольварка он маскировал Старый Белоус, а Гниванью — Мариуполь. Скорее всего, после отдыха в Белоусе он направился к своей матери в Клищев, но там не поладил с отчимом и поехал к родственникам в Одессу, где и поступил приказчиком к купцу Припускову. Не исключено, что он надеялся заработать денег для поступления в кадетский корпус. Вполне вероятно, что Родион не хотел больше сидеть на шее у Веры Николаевны и решил самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

В анкете Малиновский писал, что с сентября 1913 по май 1914 года работал «мальчиком-подростком» в галантерейном магазине купца Припускова в Одессе. Вероятно, с сентября 1913 года Малиновский излагает в анкетах свою подлинную биографию, хотя по всей видимости, у купца он работал полноценным приказчиком. И в своем романе Малиновский это признает.

Дочь Родиона Яковлевича Наталья вспоминала:

«В последнюю поездку в Одессу летом 66-го, словно прощаясь, папа обошел все с детства памятные места. Показал маме дом купца Припускова, улицу и дом, где жила семья дяди Миши, закоулки Одессы-товарной, Аркадиевку и гавань. Миновали они только площадь, на которой по правилу о дважды Героях стоит папин бюст работы Вучетича.

— Посмотрим? — предложила мама, когда оставалось только свернуть за угол.

— Иди одна, если хочешь.

И, думаю, дело не в том, нравилось ему или нет сделанное Вучетичем. Не стоять же и в самом деле перед собственным бронзовым изваянием.

Зашли они в тот день и к сыну дяди Миши, папиному двоюродному брату Вадиму Михайловичу Данилову, вспомнили первую после детства и последнюю встречу отца с дядей Мишей в день освобождения Одессы, 10 апреля 1944 года. О ней мне рассказывал очевидец — Анатолий Иннокентьевич Феденев, в ту пору офицер для особых поручений при командующем фронтом:

“Родион Яковлевич объяснил шоферу, как ехать, и мы сразу нашли тот дом на окраине Одессы. Вышли, собрался народ. Я хотел было спросить о Данилове, но Родион Яковлевич уже шагнул к стоящему поодаль старику: «Не узнаешь меня, дядя Миша?» Михаил Александрович, хоть и знал об удивительной судьбе двоюродного племянника, все же никак не мог поверить, что стоящий перед ним боевой генерал и есть тот самый бедный родственник, мальчишка на побегушках”».

Поскольку в 1-й класс гимназии обычно поступали в возрасте 9 лет, в 1913 году Малиновский, скорее всего, окончил 5-й класс гимназии. Согласно внесенным в 1912 году изменениям в Устав о воинской повинности, вольноопределяющимися могли быть только лица с высшим или со средним образованием не менее чем в 6 классов гимназии. Лица, не удовлетворявшие этому цензу, могли сдавать специальный экзамен за 6 классов гимназии, причем из экзамена исключались иностранные языки. Вольноопределяющиеся производились в офицеры после сдачи особого экзамена, приблизительно соответствующего курсу юнкерского училища и включающего только специальные военные дисциплины. Поскольку Малиновский поступил в армию не вольноопределяющимся, а только добровольцем (охотником), что зафиксировано, в частности, в списках русских военнослужащих, отправленных в Русский экспедиционный корпус во Франции в 1916 году, можно предположить, что он окончил не более пяти классов гимназии. Возможно, он надеялся со временем сдать экстерном экзамены за гимназический курс и поступить в военное (юнкерское) училище. Но тут началась война. Думаю, что на войну Родион пошел из патриотических побуждений и давней склонности к военной службе, а отнюдь не из жизненной безысходности, как он пытался представить в позднейших автобиографиях и романе. По всей видимости, на самом деле никто Малиновского из приказчиков не выгонял, просто он предпочел пойти добровольцем на фронт.