Маршал Малиновский

В Испании

Как писал Родион Яковлевич в автобиографии 1938 года, он «с января 1937 года по май 1938 года был в специальной государственной командировке в Испании».

Можно не сомневаться, что в Испанию его отправили по рекомендации командующего Белорусским военным округом И.П. Уборевича. 2 июня 1937 года, выступая на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны, посвященном разоблачению «военно-фашистского заговора Тухачевского», Сталин сообщил:

«Тухачевский и Уборевич просили отпустить их в Испанию. Мы говорим: “Нет, нам имен не надо. В Испанию мы пошлем людей малоизвестных”. Посмотрите, что из этого вышло. Мы им говорили — если вас послать, все заметят, не стоит. И послали людей малозаметных, они же там чудеса творят».

Малиновский и был таким малозаметным военачальником, которого ни в стране, ни в мире никто еще не знал, как не знали Родимцева, Батова, Кузнецова, Павлова, Кулика и десятки других прежде безвестных или, по крайней мере, известных только в узких кругах военачальников, чьи портреты не публиковали в газетах. Конечно, Сталин не отпустил Тухачевского и Уборевича в Испанию не только поэтому. Для себя он уже решил их участь и обрек этих полководцев на позорную смерть. Но можно не сомневаться, что тогда, летом 1936-го, он попросил их порекомендовать для посылки в Испанию толковых командиров «без имени», и в их числе Уборевич наверняка назвал Малиновского. Ни Тухачевский, ни Уборевич, ни другие фигуранты дела о «военно-фашистском заговоре» не знали, что, посылая вместо себя в Испанию безвестных заместителей, они готовили себе заместителей и здесь, в Союзе. Хотя некоторые из советских «испанцев», особенно авиаторы, и были после возвращения расстреляны, большинство из них сделали стремительную карьеру, замещая тех, кто погиб в ходе кровавой чистки 1937–1938 годов. Среди таких «счастливчиков» оказался и Малиновский.

Надо заметить, что с самого начала войны испанские республиканцы оказались в крайне невыгодном положении. Против них восстало 80 % кадровой армии. Поэтому республиканская армия в первые месяцы боев представляла собой плохо подготовленное ополчение. Испанские офицеры в своем большинстве исповедовали довольно отсталые оперативно-тактические взгляды. Перед советскими советниками стояла весьма сложная задача. Никакой командной властью они не обладали, и должны были убеждать испанских командиров в правильности даваемых им советов, проявляя искусство дипломатии.

В январе 1937 года Родион Яковлевич прибыл в мадридскую зону обороны. Сначала он был советником командира 3-го корпуса, затем — советником командующего Маневренной армией Арагонского (Восточного) фронта и советником командующего Арагонским фронтом. Испанский коммунист, командир 11-й дивизии Энрике Листер вспоминал: «В самый разгар сражения на Хараме в мою дивизию прибыл полковник Малино — Родион Малиновский, позже ставший Маршалом Советского Союза и министром обороны СССР. На мой командный пункт, расположенный почти на передовой, дождем падали снаряды, летели пули. Когда мы знакомились, в его полуизумленном и полунасмешливом взгляде я прочел осуждение за то, что держу командный пункт в таком месте».

Об этой встрече вспоминал и Малиновский:

«Листер устраивает мне своеобразный экзамен.

Над головами, над чахлыми безлистыми кустиками посвистывают пули. Мы прохаживаемся с Листером от домика до дворовой изгороди, от изгороди до домика. У генерала вид человека, совершающего послеобеденный моцион, я тоже показываю, что пули беспокоят меня не более, чем мухи. Перебрасываемся короткими деловыми фразами… От домика до изгороди, от изгороди до домика… Начинает смеркаться. Будто невзначай рассматриваю на рукаве рваный след от пули.

— Полковник Малино! — с улыбкой восклицает Листер. — Мы еще не отметили нашу встречу. — И подзывает адъютанта: — Бутылку хорошего вина!»

Листер тепло отзывался о Родионе Яковлевиче, ценя в нем умелого и храброго командира: «Мы были вместе до окончания сражения на Хараме. Оттуда он направился во 2-й корпус, а я — на Гвадалахару. Мы снова встретились в марте 1938 года на Арагонском фронте, куда он приехал навестить нас и опять увидел меня на командном пункте, обстреливаемом прицельным огнем врага. Незадолго до этого противник прорвал наши линии у Ла Кондоньеры, и я только что бросил в бой мой последний резерв — Специальный батальон. Благодаря геройству его бойцов, подоспевшим резервам и наступлению ночи мы сумели удержать свои позиции. Тогда-то я в последний раз видел полковника Малино в Испании. За время, что нам довелось воевать вместе, мы крепко подружились. Его отличали не только необыкновенная боевая закалка, но и умение быстро, четко и проницательно решать сложные военные вопросы на каждой стадии боя. Позже эти качества проявились еще более широко и блестяще. Больше всего мне нравились в нем смелость и твердость, с какой он отстаивал свои взгляды, уважение к мнению других, прямота и честность в отношениях с людьми».

Вспоминал Малиновский и о легендарном генерале Лукаче — известном венгерском писателе Мате Залка (Беле Франкле), жившем в СССР и погибшем под Уэской в Испании 11 июня 1937 года:

«Я познакомился с ним сразу же по прибытии в Испанию — в январе 1937 года… Душой обороны Мадрида стал Пятый полк — детище партии, подлинная кузница революционных военных кадров; решающую роль в борьбе с мятежниками сыграли и только что сформированные Интернациональные бригады — 11-я, которой в первое время командовал Клебер, а затем немец Ганс Кала, и 12-я, которую создал и возглавлял венгр (в действительности — венгерский еврей) из Советского Союза Мате Залка… Мне предстояло разыскать генерала Купера (под этим псевдонимом в Испании воевал комкор Григорий Иванович Кулик, военный советник командующего Мадридским фронтом, в будущем получивший звание маршала, но в 1942 году разжалованный, а в 1950 году расстрелянный Сталиным) и я направился из Мадрида в район Галапагара. По пути заехал в штаб 12-й Интернациональной бригады. Первым, кого я встретил, был начальник штаба бригады полковник Белов — Карло Луканов, болгарин, в дальнейшем видный государственный деятель Народной Республики Болгарии. Генерала Лукача (тогда я еще не знал, кто носит этот псевдоним) на командном пункте не было — он находился на передовых позициях. Я решил не терять даром времени и попросил полковника Белова ввести меня в обстановку на участке бригады, что он и сделал с большой охотой и основательностью.

— А вот и генерал Лукач, — показал полковник Белов в сторону двух человек, вышедших из остановившейся рядом машины.

— Кто же второй?

— Полковник Фриц.

“Фриц! Значит, немец”, — подумал я.

Характерная черта Мате Залки — и в этом я мог убедиться не однажды — располагать к себе окружающих. Не успели мы познакомиться, как я уже оказался во власти его прямо-таки искрящейся энергии. Он широко улыбался, обнаруживая ровный ряд белых зубов, был подвижен и, очевидно, возбужден тем, что увидел на передовых позициях.

— Отбросим на минуту псевдонимы! — воскликнул генерал Лукач и обратился ко мне: — Знакомьтесь, полковник Батов.

“Вот так Фриц!” — подумал я и вторично пожал руку спутнику Лукача. Павел Иванович Батов был подтянут, строен, и по выправке в нем угадывался прирожденный военный. Таков он, кстати, и по сей день — дважды Герой Советского Союза, генерал армии, прославившийся в годы Великой Отечественной войны.

— Ну, а я — Мате Залка. Слышали про такого?

— Постойте, постойте, не вы ли венгерский писатель Мате Залка?!

Мне вспомнился рассказ “Ходя” и герой этого рассказа китаец, сражавшийся в гражданскую войну против белогвардейцев. Читал я и другие произведения Залки, но почему-то именно “Ходя” врезался в память особенно сильно.

— Он самый. Действительно, я больше писатель, чем командир, но что поделаешь, пришлось к перу приравнять штык, — на губах у Лукача заиграла добрая, по-детски непосредственная улыбка. — Впрочем, кое- чему я научился в гражданскую войну. И тут, в Испании, школу проходим солидную. Иногда, правда, и двойки получаем. Не так ли, дорогой Фрицек?

— Ну, тут уж ученики не виноваты. Их можно сравнить с первоклассниками, которых в десятый класс посадили.

Полковник Батов пояснил: бойцы в бригадах горят интернациональным энтузиазмом, но одного этого недостаточно. Враг силен, в борьбе с ним нужен опыт, а многие люди в бригаде первый раз винтовку в руках держат.

Несколько минут мы разговаривали с Павлом Ивановичем как профессиональные военные.

— Да, учиться приходится прямо на поле боя. Вот теперь наши советские танки Т-26 появились. Прекрасные машины! Куда против них итальянским танкам, вооруженным пулеметами! У наших-то пушки. Но тут другая беда: пехота еще не умеет взаимодействовать с танками. А при умелом сочетании сил можно мятежников в хвост и в гриву колотить.

И Павел Иванович рассказал о бое, который произошел в первый январский день. Это было на гвадалахарском участке, где республиканцы решили нанести удар по противнику в направлении Альмадронес — Сигуэнса. 12-я Интернациональная бригада с четырьмя батареями и ротой танков наступала во фланг мятежникам — на Мирабуэно, Альгору. Атаковали вражеские позиции внезапно и к вечеру выбили фашистов из обоих населенных пунктов. Но поздно ночью батальон интернационалистов, занимавший Альгору, был неожиданно атакован пятью ротами мятежников. В селении завязался ожесточенный штыковой бой. Трудно было предугадать его результаты, но тут подоспели три наших танка. Они открыли огонь из пушек и пулеметов вдоль улиц. Фашисты бежали, потеряв в деревне более ста пятидесяти человек.

Генерал Лукач между тем нервно прохаживался рядом. Было видно, что он напряженно размышляет над чем-то, и я подумал: как резко меняется его настроение! Наконец он подошел к нам.

— Испания! Фашисты терзают ее тело, а те, кто выдает себя за поборников справедливости, не хотят ничего замечать. Предательство — вот что это такое!

Генерал Лукач сдвинул темные брови и оперся о стол, на котором лежала военная карта.

— Классовая борьба — вот что это такое! Посмотрите, кто воюет в нашей бригаде. Борцы против фашизма в Германии, Италии, добровольцы из других стран. Они пробирались сюда поодиночке, миновали сотни препон, созданных той же самой пресловутой политикой невмешательства, и стали в строй на стороне испанского народа. А буржуазная печать называет их бандитами. Чудовищно! Кто же эти “бандиты”? Людвиг Ренн, которого за его антифашистские книги Гитлер заточил в тюрьму на Александерплац? Или рабочий-строитель Рихард, ныне полковник? Или ты, дорогой Фрицек?..

Генерал Лукач — он был большой человеколюб, и об этой черте вспоминают ныне все знавшие его — с негодованием рассказывал о бомбардировках Мадрида с воздуха, предпринятых фашистами. Я услышал о том, как рвались бомбы германского производства в госпитале Сан-Карлос, как горела церковь Сан-Иеронимо и как истекали кровью люди на мостовых Глорьете. Тогда передо мной впервые открылся звериный оскал фашизма. Через несколько лет я увидел все это на родной советской земле…

Они тепло проводили меня — генерал Лукач, полковник Батов, полковник Белов и присоединившийся к нашей группе Петров, тоже болгарин — Фердинанд Козовский, посоветовали, как найти генерала Купера…

Началась третья операция мятежников по овладению Мадридом — Харамская. Одновременным ударом с северо-востока от Сигуэнса и с юга по восточному берегу реки Харамы фашисты решили, очевидно, устроить республиканцам своеобразные “Канны”. Правда, одновременного удара не получилось. Первый удар пришелся по вновь сформированным, необстрелянным испанским бригадам. А для защиты самого опасного направления, выводящего противника на шоссе Мадрид — Валенсия, была выдвинута 12-я Интернациональная бригада.

Нерадостной оказалась наша встреча с генералом Лукачем в середине февраля. Он только что возвратился из госпиталя, где лежало много раненых бойцов бригады. Лицо его было бледным. Генерал страдал и не мог скрыть этого.

— Проклятые мосты! Нужно было взорвать их, непонятно, почему командование не сделало этого. Я выслал роту с четырьмя пулеметами к мосту Пинтоке. Достаточно? Конечно! Все было тихо. Ребята, очевидно, успокоились, а ночью их внезапно, без единого выстрела, атаковали марокканцы. Ни один из пулеметов не успел открыть огня. От роты осталось четыре бойца. Вы понимаете, полковник Малино?!

Генерал не находил себе места. Он понимал, что командир роты проявил элементарную беспечность.

— Опять урок! Но теперь-то мы уже не первоклассники, а бдительности не хватает. Жаль, жаль бойцов!..

Я попытался успокоить генерала Лукача, но сразу же понял, что словами не поможешь его горю. Он был командир и, как каждый настоящий командир, испытывал отцовские чувства к своим солдатам. Он понимал, что война не бывает бескровной, но за каждую каплю ее враг должен заплатить большой ценой.

А с мостами действительно была допущена большая и непоправимая ошибка. Ведь на западном берегу реки Харамы республиканцы имели совсем небольшой плацдарм, да к тому же и закрепиться на нем как следует не успели. Между тем в феврале вода в реке сильно поднялась, и Харама представляла для противника весьма серьезное препятствие. Нетрудно было предугадать, что мятежники сразу же завяжут бои за переправы. Они были гораздо более необходимы им, нежели республиканцам. Здравый смысл подсказывал уничтожить мосты. Но командование Центрального фронта этого не сделало. О причинах судить трудно. То ли это было тактическое недомыслие испанских офицеров, многие из которых привыкли воевать по закостенелым канонам старой королевской армии, то ли инерция задуманного ранее наступательного плана. Во всяком случае, мосты облегчили противнику форсирование Харамы.

Все же я напомнил генералу Лукачу, что события на Хараме начали развиваться в пользу республиканских войск, и это тем более приятно, что Харамская операция явилась, в сущности, первой операцией армейского масштаба. Значит, опыт растет. Теперь советские танки уже полностью господствовали на поле боя. Это очень часто решало и ход боев в пользу республиканцев. Большую силу представляла теперь и советская истребительная авиация. Она появилась в небе Испании еще в ноябре, и мадридцы со слезами радости на глазах смотрели, как советские летчики разгоняли фашистских воздушных пиратов. Во время Харамской операции фашисты как огня боялись наших истребителей. Они начисто отказались от своего излюбленного приема: в течение нескольких часов “долбить” одни и те же позиции республиканцев. Теперь налеты бомбардировщиков были короткими, зачастую они сбрасывали бомбы с первого захода. Но наши истребители все же умели “прихватывать” мятежников над полем сражения, и тогда черные султаны дыма поднимались к небу…

Гвадалахара… По праву стала она символом доблести и мужества республиканской Испании.

Враг задумал эту операцию в виде стремительного продвижения итальянского экспедиционного корпуса по Сарагосскому шоссе. 9 марта интервенты планировали захватить Ториху, а уже 15 марта — Мадрид. Все расчеты строились на отсутствии сколько-нибудь серьезных республиканских сил на северо-восточном направлении, на возможности безостановочного движения вперед. Но расчеты эти оказались недальновидными. Три дивизии, шедшие в затылок одна другой (четвертая — “Литторио” — была в резерве) по узкой долине, ограниченной горным хребтом Самосиерра и берегом реки Тахунья, могли быть остановлены и поражены гораздо менее мощными силами.

Так оно и случилось. Если 8 марта против трех слабо оснащенных республиканских батальонов интервенты двинули пятнадцать вооруженных до зубов батальонов, то уже на следующий день республиканским командованием сюда была переброшена 11-я Интернациональная бригада с ротой танков. Маневрируя и действуя из засад, эти танки встретили интервентов жесточайшим огнем. Еще через день в сражение вступила 2-я бригада Листера и 12-я Интернациональная бригада. 12 марта в составе республиканских войск уже действовали три республиканские дивизии и два батальона танков Т-26 под командованием советского добровольца генерала Д.Г. Павлова. Эти значительно уступавшие итальянцам силы благодаря высокой стойкости нанесли поражение врагу. Бомбовые удары и пулеметный огонь наших самолетов сыграли решающую роль в успешных действиях.

Итальянский экспедиционный корпус был разгромлен.

Лично мне непосредственного участия в этих боях принять не пришлось: после Харамской операции я был назначен советником при командире 2-го Мадридского корпуса. Но ни с Листером, ни с Лукачем связи не терял, наезжал к ним под Гвадалахару. И генерал Лукач бывал в Мадриде, так что и в сумятице боев нет-нет да и мелькнет его веселое лицо, его энергичная фигура, нет- нет да и выдастся минута-другая для короткого душевного разговора.

Помнится, одна из встреч состоялась где-то в середине марта. Мате Залка был по обыкновению возбужден. Мы обнялись, и он тут же начал рассказывать о недавних боевых событиях. Я уже слышал о том, как упорно оборонялась и отважно наступала его бригада. А теперь Лукач сообщил мне еще одну новость: бригада овладела Паласио де-Ибарра.

— А дело было довольно простое, — жестикулируя, рассказывал Лукач. — Два моих батальона, в том числе имени Гарибальди, вместе с танками скрытно, по лесу, подошли к дворцу. Танки открыли огонь, пехота начала окружать гарнизон. Им бы просто сдаться — так нет, видно, боялись расплаты за свои злодеяния. Сопротивлялись зверски. Тогда танки проломили каменные стены ограды, пехота за ними — итальянцы в панике. Все, кто остался цел, сдались… Потом начались контратаки, но мы уже вышли на опушку леса: перед нами открытое поле, подобраться трудно. Правда, итальянцы бросили против нас еще один батальон, потом какие-то резервы, танковую роту. Но тут нам соколики помогли. Представляете: около тридцати истребителей в воздухе!

— И это вы называете ‘‘простым делом”?

Генерал Лукач смутился: он не умел хвастаться и в то же время не мог нарадоваться на своих бойцов.

— Да, конечно, дело не простое. — Лицо Мате Залки потемнело. — Восемьдесят человек оставили в этом проклятом дворце. Восемьдесят! Зато и фашистам не поздоровилось: два батальона прекратили существование, сто пятьдесят пленных, техника, оружие да в придачу оперативные документы штаба 535-го итальянского батальона.

Генерал Лукач всегда очень берег людей. Но себя он сберечь не сумел. Гибель его глубокой болью отдалась в наших сердцах. Трудно, невозможно было себе представить, что больше уже не встретишь порывистого, улыбающегося Мате…»

Портрет Малиновского в Испании оставил в своих мемуарах генерал-полковник Александр Ильич Родимцев, который в Испании был майором и получил звание Героя Советского Союза:

«В Мадриде меня вызвали к коронелю Малино. Небольшая комнатка, куда я явился, напоминала учебный класс: кроме длинного стола, застеленного большой картой, да нескольких стульев, ничего не было. За столом сидел плечистый крупный человек в коричневом гражданском костюме. Увидев меня, он быстро провел рукой по ершистой шевелюре, приветливо улыбнулся:

— Как доехал?

— Нормально.

Пригласил сесть. Я следил за движением его больших сильных рук, что-то измерявших на карте циркулем. Рядом лежала толстая тетрадка в коленкоровом переплете. Наконец коронель повернулся ко мне и, начертив красным карандашом небольшой треугольник в районе городишка Вильяверде, ткнул в него циркулем:

— Ты будешь здесь.

— Передовая? — спросил я.

— Почти. Здесь сейчас Листер.

Потом, немного подумав, добавил:

— Скоро Листер получит приказ и передислоцируется с бригадой в район Эль-Пардо. Это северо-западнее Мадрида, на реке Мансанарес. Найти его очень трудно. Смотри не попадись к Франко в руки.

Малино нагнулся к карте:

— Доберешься до перекрестка дорог, тут будет стоять разрушенный двухэтажный дом. Одна дорога пойдет в центр города, а вторая вправо — в район сосредоточения бригады Листера. Вот по ней и езжай.

Я кивнул. Родион Яковлевич словно и не заметил этого жеста. Он продолжал подробно напутствовать меня. На карте начертил карандашом тонкую извилистую линию. Красным отметил своих, синим — мятежников. Показал, какой дорогой надо ехать в штаб Листера.

— Ясно? — закончил инструктаж Малино.

— Так точно! — ответил я.

— Ну, желаю удачи, — и он крепко пожал мне руку…

Листер, получив передышку, решил посвятить ее учебе. Большую помощь и поддержку оказал ему Малино, назначенный советником дивизии.

Малино составил добротное расписание и сам проводил занятия…

Как-то раз по договоренности с Листером и начальником штаба дивизии Иглесиасом Малино должен был провести занятия с офицерами штаба.

В назначенное время все выехали в поле. Нас встретил офицер. Вид у него был невеселый. И вскоре мы узнали причину. Оказывается, из пятидесяти двух офицеров на занятия приехало только двадцать, в основном командиры, присланные 5-м коммунистическим полком.

— Отменять? — осведомился офицер.

— Будем проводить занятия, — ответил Малино.

Только начали ставить задачу, как приехали Листер и начальник штаба Иглесиас. Увидев, что присутствует лишь половина командированных офицеров, Листер громко, чтобы все слышали, сказал:

— Начинайте занятия, Малино. Мы с начальником штаба тоже будем учиться.

И он прилежно стал выполнять все указания. Наконец, по условиям занятий, офицерам предстояло форсировать быструю и глубокую реку. Малино отдал команду, и все бросились сколачивать из подручных средств плотики, лодочки. В ход пошли бочки, доски от старого дома. Офицеры переправлялись на другой берег и там “штурмовали” неприятельские позиции. С одной группой случилась неприятность: она сколотила хилый, невзрачный плотик, надеясь, что не придется переправляться на нем через речку. Но пришлось на него сесть и плыть через реку. Вначале все шло нормально, но на середине реки, там, где течение особенно быстрое и часто встречаются водовороты, плотик стал расползаться под незадачливыми вояками. Через несколько минут бревна стремительно неслись по течению, а офицеры, оказавшись в воде, стали кричать: “Спасите, помогите!”

Я уже собрался было кинуться в воду, но меня остановили Малино и Листер:

— Пусть выбираются сами. Это для них урок на всю жизнь.

Промокшим офицерам с трудом удалось выбраться на берег».

Новая встреча Родимцева и Малиновского произошла в июне 1937 года. Александр Ильич так описал ее:

«В конце июня меня вызвал Малино. Когда я пришел, он сидел и водил карандашом по оперативной карте, время от времени делая какие-то пометки в толстой тетрадке. Оторвавшись от работы, Малино повернулся ко мне:

— Как идут дела?

— Хорошо.

Я почувствовал, что Малино вызвал меня для серьезного разговора.

— Не устал? С Листером отношения хорошие?

— Лучше не бывает.

— Тогда вот какое дело. Останешься работать у Листера. Предстоит очень серьезная операция.

— Какая? — сгорая от нетерпения, опросил я.

— Каждому овощу — свой срок, — стал серьезным Малино. — Работа предстоит большая, ответственная и сложная. Надо заново формировать и обучать военному делу только что сколоченные соединения. А делать это сложно по той простой причине, что сторонники бывшего премьера и военного министра Ларго Кабальеро, которого только недавно отстранили от власти, проводят нерешительную политику. Не очень-то активно работают и в военном министерстве. Там кое-кто тормозит формирование и организацию новой армии.

Малино минутку помолчал, провел большой ладонью по ежику волос и вдруг улыбнулся:

— Ну ничего, кое-чего мы все же добились. Вновь избранный премьер-министр Негрин ускорил формирование и перестройку республиканской армии. Командиры и комиссары стали смелее проводить работу по подготовке и сколачиванию резервов. Конечно, трения в правительстве еще дают о себе знать. Но дело понемногу двигается.

— Есть новые части? — не утерпел я.

— Да, — ответил Малино. — Закончилось формирование, комплектование и обучение 5-го корпуса республиканской армии. Его создали благодаря настойчивым усилиям ЦК Испанской компартии и Мадридского комитета компартии на базе 5-го полка и интернациональных соединений. В корпус вошли три дивизии: 46, 35 и 11-я».

И во время последующих боев за Брунете Малиновский помогал Листеру и Родимцеву. Последний свидетельствовал:

«Давайте встретимся в штабе дивизии, свяжемся с Малино и тогда примем решение, — предложил я.

Листер согласился.

Из штаба дивизии мы быстро связались с Малино.

Он рассказал нам об обстановке на этом участке фронта:

— Все опорные пункты — Льянос, Кихорна, Вильянуэва-де-ла-Каньяда — находились в руках мятежников. На вопрос Листера, продолжать ли наступление бригаде, Малино ответил: “Решайте по обстановке, но я бы не советовал”. Он рекомендовал возобновить наступление, когда подойдут танковая рота и артиллерийский дивизион.

Несколько минут после этого разговора мы сидели, прикидывая наши возможности. Взвесив все, решили попробовать. Ведь говорил же Малино: “Действуйте по обстановке”. Несмотря на отсутствие танков и артиллерии, надо попытаться захватить переправы через реку Гвадаррама. Конечно, мы сейчас далеко забрались в тыл к противнику. Но захват переправ позволит удержать отвоеванные позиции.

Листер приказал командирам 1-й и 100-й бригад немедленно ввести в бой вторые эшелоны и штурмовать переправы. Наступление возобновилось. Мы с нетерпением ждали вестей от бригад, но они были неутешительны. Все попытки захватить переправы через Гвадарраму и высоты 670, 640, 620 успеха не имели. Несколько раз ходили бойцы в атаку, но вынуждены были отходить назад в свои окопы.

Листер был расстроен неудачей бригад. А тут еще ему позвонил командующий Мадридским фронтом и отругал за то, что он топчется на месте.

— Вот, дожили. Нас обвиняют в бездеятельности, трусости. А разве мы можем рваться вперед, если и так уже на пятнадцать километров углубились в тыл врага.

Расстроенный, он ходил по комнате, порываясь сам идти в атаку. Но потом одумался.

Весь следующий день 1-я и 100-я бригады вели наступление на переправы и близлежащие высоты. Но результаты снова оказались неутешительными. Враг сильно укрепился, и наши войска несли большие потери. Если накануне при штурме Брунете в дивизии было только четверо убитых и двадцать пять раненых, то в атаке за переправы у нас погибло двести человек. Триста бойцов получили ранения».

Прав на этот раз оказался Малиновский, а не Листер с Родимцевым. Без артиллерии и танков атаки не могли иметь успеха.

Бывший начальник штаба Северного фронта республиканской армии Франсиско Суитат после поражения республики эмигрировал в СССР, а позднее работал советником на Кубе при правительстве Фиделя Кастро. В письме дочери маршала Наталье Родионовне вскоре после смерти Родиона Яковлевича он вспоминал: «За всю мою жизнь я не встречал человека, которого бы уважал больше, чем твоего отца, а ведь судьба сводила меня без всякого преувеличения с историческими личностями.

Мне выпала честь быть рядом с твоим отцом, которого тогда скромно называли коронель Малино, в 1937–1938 годах. Коронель Малино всегда оставался для меня недосягаемым примером. Я обязан ему не только обретением профессиональных навыков, но и тем, что тогда еще понял, как необходимо в военном деле прочное, глубокое, доскональное знание предмета. Но не только! Не менее нужны командиру взыскательный ум и доброе сердце. Твой отец дал мне не только военный урок, но и урок доблести, стойкости, достоинства. И — не удивляйся! — урок деликатности. Исполняя обязанности советника, трудно удержаться от соблазна публичного поучения, и все предшественники коронеля Малино давали советы Листеру в присутствии подчиненных, попросту говоря, командовали через его голову, что не всякий потерпит. И пусть советник трижды прав, но, задевая самолюбие командира, он колеблет веру солдат в него, и в итоге страдает общее дело. Я доподлинно знаю, что коронель Малино обсуждал положение с Листером в самом узком кругу (несколько раз я при этом присутствовал). Коронель Малино давал точную характеристику обстановки, подводил к выводу, но последнее слово всегда оставлял за командиром, а при оглашении приказа чаще всего даже не присутствовал. Твой отец встал плечом к плечу с нами в час тяжелейших испытаний, а позже, уже в Москве, когда мы были оторваны от родины, скольким из нас он помог! Мы знали, что у испанцев есть свой депутат в советском правительстве — коронель Малино».

Дочь маршала так рассказала о Франсиско Сиутате: «Дон Франсиско, светлая ему память, еще совсем молодым воевал в испанской республиканской армии у Листера, почти тридцать лет эмиграции прожил в нашей стране, еще двадцать — на Кубе, где по отцовской рекомендации стал советником Кастро, и только на склоне лет вернулся на родину. Рассказывая мне о своей юности, о дружбе с отцом, он заметил: “Это очень важно, когда живешь не дома, знать, что у тебя в России есть родной человек”. И тогда я вспомнила случайно услышанные папины слова из телефонного разговора: "Очень прошу вас помочь испанцам. Ведь не на родине люди живут, нельзя об этом забывать. Нелегко эмигранту”».

По возвращении в СССР Малиновский написал «Оперативно-тактические выводы из опыта гражданской войны в Испании за период от начала мятежа по май 1938 года». Текст окончательного варианта доклада датирован 23 августа 1938 года. Он отметил, что

«…театр военных действий в Испании по преимуществу горный и сильно пересеченный. На многих участках фронта он переходит в высокогорный, что оказывает громадное влияние на развитие боевых действий. Некоторые роды войск подчас просто не могут найти себе применения в бою, но вынуждены вступать в бой и действовать в абсолютно ненормальных, неприемлемых для них условиях рельефа (это относится главным образом к танкам и полевой артиллерии, вынужденным действовать не в поле, а в горных и высокогорных районах). Ясно, что боевой опыт применения этих родов войск в таких особенных условиях не позволяет сделать бесспорные выводы относительно тех или иных тактических положений или приемов использования этих боевых средств в будущей войне на наших театрах военных действий».

Таким образом, Родион Яковлевич прекрасно сознавал специфику испанского опыта и его малую применимость к будущей большой войне Европы, особенно относительно танковых войск. Этим он отличался от главного советника по автобронетанковым войскам Д.Г. Павлова, который на основе опыта Испании пришел к выводу, что танки в дальнейшем целесообразно использовать только мелкими подразделениями, и рекомендовал отказаться от формирования крупных бронетанковых соединений.

Малиновский подчеркнул:

«Организацию противотанковой обороны в испанской войне очень облегчает характер театра военных действий. Почти весь он представляет собой танконедоступный район. Очень легко привести в танконедоступное состояние большинство оборонительных линий: каменные стены, заборы, овраги, террасы становятся готовыми противотанковыми препятствиями. В этих условиях противотанковая пушка оказывается малоуязвимым и грозным оружием против танка.

В других условиях, в условиях нашего вероятного театра военных действий, противотанковая пушка будет более уязвима для танка, и ее роль в общей системе противотанковой обороны уменьшится, но все же нужно признать, что мы недооценили ее роль в будущей войне, и в этом смысле опыт войны в Испании для нас особо ценен. Он показал, какого сильного врага в лице противотанковой пушки имеют наши танковые и механизированные соединения. Противотанковая пушка является главным и основным элементом противотанковой обороны.

Кроме того, применяя гранату осколочного действия, она становится прекрасным средством сопровождения пехотной атаки. И в маневренной войне противотанковая пушка, как средство легко маневрируемое на поле боя и не отстающее от пехоты, окажет пехоте большую услугу, подавляя еще оставшиеся в обороне пулеметы противника…

Пассивные средства противотанковой обороны: противотанковые рвы, эскарпы, минные поля, каменные стенки являются вторым главным элементом противотанковой обороны. Они, по сути дела, и составляют современную противотанковую оборону. Ведь сила противотанковой пушки тогда велика, когда она расположена за противотанковым препятствием, искусственным или естественным, а сила противотанкового препятствия велика, только когда оно находится под огнем противотанковой пушки. Эти два главные элемента должны всегда взаимодействовать — в этом их сила.

Одна противотанковая пушка под Вильянуэва-де-ла Каньяда в Брунетской операции отбила три атаки республиканских танков и подбила 10 танков только благодаря тому, что она располагалась за танконедоступным рвом.

Живучесть противотанкового орудия зависит от того, насколько тщательно выбрана, оборудована и замаскирована его огневая позиция. Пушка не должна преждевременно себя обнаружить. Нужно учесть, что самый губительный огонь по танкам она может дать на 600-х метрах и ближе. Пушка обязательно должна иметь несколько запасных ОП и огневую связь с соседними орудиями ПТО.

Большое значение имеет выдержка, спокойствие и отвага личного состава противотанковой пушки. В бою под Кодоньера 33-я республиканская бригада (бои в районе Альканьис в марте 1938 г.) была сильно атакована итальянцами при поддержке многочисленных танкеток. На поддержку 33-й бригаде была переброшена одна 45-мм противотанковая пушка, обслуживаемая бойцами-интернационалистами. Прибыв к месту атаки, они быстро сняли орудие с грузомашины и, выкатив его прямо на шоссе, открыто встретили атаку танкеток метким огнем. Буквально в течение нескольких минут атака итальянцев была сбита: 4 танкетки остались на поле боя и были захвачены республиканцами. Правда, почти весь расчет пушки оказался легко ранен, но отказался эвакуироваться и остался в строю».

Родион Яковлевич охарактеризовал также эффективность других противотанковых средств:

«Испанская война выдвинула новое средство борьбы с танком, очень простое и сильное — это бутылка с бензином. Пехота противника в упор забрасывает наши танки этими бутылками, и накаленная моторная группа танка загорается, очень часто вызывая взрыв бака с бензином. Но некоторые смельчаки-танкисты продолжали вести уже горящий танк, отводили его на 200–250 метров в укрытие и тушили танк песком и одеждой. Закупоренная в бутылке смесь бензина с небольшим процентом серной кислоты воспламеняется, когда бутылка разбивается, и ее содержимое соединяется с фосфорным порошком, приклеенным к бумаге, в которую бутылка завернута. Такая бутылка, разбиваясь о гладкую броневую поверхность танка, горит сильным высоким пламенем в течение восьми минут. Если горящая жидкость не проникает внутрь танка, то через 8 минут огонь гаснет, и танк остается невредим. Другое дело, если эта бутылка разобьется на ребристой поверхности моторной группы танка Т-26, и жидкость попадет на раскаленный мотор. В таком случае пожар танка, бороться с которым трудно, вызывает даже не специальная смесь, а чистый бензин, но бывали случаи, когда танкисты выводили и тушили танк Т-26, когда моторная группа уже была объята пламенем. Вывод прост — танк нужно делать таким, чтобы горящая на нем жидкость не могла проникнуть внутрь танка и зажечь его изнутри.

Ручная граната и связка гранат оказались малодейственным средством против танка и почти не применялись. А вот бронебойная пуля в руках устойчивой пехоты — довольно действенное средство борьбы с танками, и всегда охотно применялось республиканскими бойцами против танкеток мятежников».

В Великой Отечественной войне танкетки применялись мало, и поэтому бронебойные пули утратили свою роль. Появились специальные противотанковые ружья, но их эффективность оставляла желать лучшего.

Малиновский предупреждал:

«Традиционная схема атаки (пехота накапливается на рубеже атаки, танки обгоняют ее, вырываются на передний край, подавляют огневые точки противника, вслед за танками идет пехота и т. д.) в условиях испанского театра военных действий себя совершенно не оправдала — и республиканцы были жестоко наказаны под Брунете, Сарагосой, Теруэлем и др.

В условиях горного театра войны боевая мощь танка понижается. Фашисты научили очень неплохо стрелять по танкам свою полевую артиллерию, дали в каждую бригаду по 2–4 противотанковые пушки и создали противотанковую артиллерию резерва, которой они неплохо маневрировали. В результате (трудности рельефа плюс меткий огонь артиллерии) фашисты останавливали республиканские танки. Вместе с ними останавливалась пехота, и атаки срывались.

Вот пример: в январе 1938 г. на Теруэльский фронт прибыла 46-я пд (пехотная дивизия) Кампесино, до того около полгода обучавшаяся под Мадридом. Дивизия с четырьмя ротами танков атаковала на узком фронте высоту Альто-де-лос-Селадос, которую оборонял один батальон с четырьмя противотанковыми пушками и тремя батареями полевой артиллерии. Все атаки дивизии были отбиты фашистами, дивизия потеряла подбитыми и частью оставленными у фашистов 14 танков. После первой неудачной атаки Кампесино заявил: “Без танков пехота не пойдет”. Отсюда понятно, чему и как учились части республиканской армии. Все строилось на успешности атаки танков. Сама пехота с артиллерией и своим оружием, которого у Кампесино было много, действовать не умела, простейший проволочный забор для пехоты был непроходим. Пехота не обучена преодолению проволочных заграждений без танков. Артиллерия же республиканцев, весьма плохо подготовленная, традиционно всегда была отделена от пехоты и в бою подчинялась только старшим артначальникам.

Авиация в республиканской Испании — совершенно обособленный род войск, и взаимодействию с пехотой, артиллерией и танками на поле боя не обучена.

Испанские истребители делали и делают чудеса в воздушном бою. Бомбардировщики замечательно летают и неплохо бомбят очень важные объекты на фронте и в ближайшем тылу фашистов. Но летный состав не обучен взаимодействию с землей.

В последних боях на Теруэльском фронте и с мая 1938 г. республиканцам удалось наладить нечто похожее на тактическое взаимодействие авиации с пехотой. Авиация стала иногда бомбить и штурмовать наступающую или накапливающуюся пехоту противника, его артиллерию и танки. Но еще до сих пор летный состав республиканцев летает на боевые задания по дорожным картам без рельефа с очень грубо нанесенным положением позиций республиканцев и фашистов. Штабы авиационных частей не связаны даже с такими начальниками наземных войск как командиры корпусов, не говоря о комдивах. Правда, представители высшего авиационного командования есть в штабах корпусов армии Леванта, но это лейтенанты и капитаны, толком не понимающие своей роли.

Испанская пехота не подготовлена к взаимодействию с авиацией. Даже старшие офицеры, не говоря о солдатах, до сих пор не отличают своих самолетов от фашистских, хотя есть прекрасно изданные блокноты с силуэтами самолетов. При появлении любых самолетов в войсках на фронте и в тылу объявляется тревога. И все от солдата до командарма прячутся в убежища или маскируются в поле. А так как авиация появляется над полем боя часто (3–4 вылета фашистов, плюс 3–4 вылета республиканцев), то весь день проходит в тревогах.

Даже специальные наблюдатели зенитных частей очень плохо разбираются в силуэтах, а в пехоте, артиллерии и танковых частях таких наблюдателей совсем нет.

Офицеры этим делом совсем не хотят заниматься. Попытки ввести в пехоте опознавательные полотнища для связи с авиацией не удавались. Пехота выкладывала их при появлении любой авиации, что привлекало авиацию фашистов. Республиканская же авиация, летая только на больших высотах, часто просто не видела полотнищ.

Такая необученность войск в республиканской армии тяжело сказывается на боевых действиях. Республиканская пехота не атакует без танков. Мало того — часто она не атакует даже тогда, когда танки ценою больших потерь выходят на передний край фашистов. Танки не могут подавить всех пулеметов, расположенных в специальных гнездах, а пехота, встречаемая огнем, снова залегает.

Пехота совершенно не маневрирует на поле боя мелкими подразделениями. Нет взаимодействия между огнем и движением. Наступательная тактика очень примитивна. Пехота или поднимается и идет в боевых порядках, напоминающих толпу, или весь боевой порядок ложится. На ученьях сравнительно удовлетворительное взаимодействие внутри пехоты еще получается, в бою — почти нет, что объясняется не только низкой выучкой командного состава, но и очень слабой дисциплиной. Героизм отдельных личностей далеко не всегда может повлиять на ход боя.

Таким образом, республиканцы, переоценив значение танков в условиях малопригодного для них театра, недооценили значение артиллерии и не сумели сроднить по-настоящему два самых близких друг к другу рода войск — пехоту и артиллерию».

К несчастью, все те же самые недостатки, которые были свойственны испанской республиканской армии, в еще большей степени проявились в Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Советские командиры так и не смогли толком наладить взаимодействие пехоты, артиллерии, танков и авиации, а подразделения, состоявшие в подавляющем большинстве из необученных новобранцев, так и не научились маневрировать на поле боя и ходили в атаку в густых боевых порядках, напоминающих толпу, что приводило к большим потерям.

Малиновский отдал дань уважения противнику, которому испанские республиканцы могли противопоставить лишь наспех сформированное ополчение: «Восставшая армия во главе с кадровым офицерством, 70–80 % которого оказалось на стороне мятежников, сразу же начала свое триумфальное шествие по стране, плюс к этому на арене борьбы появились регулярные марокканские части и Иностранный легион Испанского Марокко.

Эта организованная и грозная сила докатилась до самого Мадрида, сея страх и панику в рядах наскоро организованных колонн, которые республика сумела выставить для открытого боя. Попытки республиканского командования остановить наступление мятежников контрударами не имели успеха. Завязалась упорная борьба непосредственно на подступах к Мадриду, которая закончилась 6 ноября сильной атакой мятежников непосредственно на Мадрид. Фашисты предполагали овладеть столицей Испании в годовщину Октябрьской революции. Однако против всех ожиданий республиканская армия устояла».

Среди республиканских командиров Малиновский хуже всего относился к анархистам: «Самой отвратительной группой командного состава является группа анархистов, которая пока еще поддерживает свой слабый авторитет среди анархистских частей сплошной демагогией. Эта группа немногочисленная, но очень ядовитая».

Он отмечал низкий уровень дисциплины в испанской республиканской армии:

«Огромное значение для боеспособности армии имеет дисциплина — не внешне выраженная, а глубокая внутренняя дисциплина, основанная на глубоком осознании своего долга и ясных целей борьбы, дисциплина, поддерживаемая как мерами внушения и воспитания, так и мерами принуждения.

Как раз дисциплина является ахиллесовой пятой республиканской армии. Командный состав сам не чувствует ответственности, и никто его не привлекает к ответственности; его не судит военный трибунал, а если и судит, то почти всегда оправдывает. Если офицер бросит в бою свой взвод, роту или батальон и дезертирует из боя, он не несет наказания за свое преступление. Наоборот! Бывали поразительные случаи, когда сбежавшего из боя офицера производили в высший чин и назначали на высшую должность. Примеров этому много: командир 17-й бригады Мадронеро, сбежавший с поля боя, почти сразу был произведен из майоров в подполковники и назначен командиром дивизии.

Безответственность, поощряемая предателями всех мастей, засевшими в государственном и военном аппарате республики, ослабляет боевую мощь армии. Вследствие этого командиры бросают свои подразделения и части на произвол судьбы при первой же артподготовке или авиабомбежке со стороны противника. Оставшиеся без командования бойцы, кое-как посопротивлявшись, при первом предательском выкрике “Нас обходят!” бегут из боя вслед за командирами. А ведь это хорошие в основной своей массе бойцы. Но, лишившись командира, они бросают оружие и в панике бегут, бегут, бегут, пока не устанут, а потом наткнутся на грузовые машины, припугнут шоферов — и в тыл. Тут же — к случаю! — найдутся офицеры, готовые возглавить это движение, и вот уже покатилась вся эта масса на машинах по всем дорогам в тыл. Такова типичная картина бегства анархистских, конфедералистских, социалистических или просто беспартийных частей республиканской армии. Так позорно бежал почти весь Арагонский фронт в последнюю операцию, которая завершилась таким большим поражением республиканских войск».

Наоборот, подчеркивал Родион Яковлевич, в армии Франко царит железная дисциплина:

«Франко всеми средствами поддерживает жесточайшую дисциплину в своей армии. Проявление трусости, как для офицера, так и для солдата, карается на месте смертью. Обороняемый рубеж никто не имеет права покинуть без приказа — отход дрогнувших тут же карается расстрелом. Такая дисциплина держится на величайшем насилии, терроризирующем все инакомыслящее, но также ведется большая демагогическая работа, в том числе в прессе.

Примечательно, что офицеры испанской фаланги живут и едят вместе с солдатами, получают чуть ли не одинаковое с ними жалование; нередко служат им примером самоотверженности и мужества. Все офицерство чувствует на себе железную дисциплину — никому никогда не удастся уйти от ответственности и наказания за преступление в бою. Если его взвод или рота побежит с поля боя, в первую очередь расстреляют офицера. Поэтому, пока жив, он никому не позволит уйти из боя, и сам будет стрелять в первого дрогнувшего. Так поступают капралы и сержанты, надеясь стать офицерами и обеспечить для себя впоследствии, после войны, безбедную жизнь. Вот чем держится дисциплина в армии мятежников.

Республиканцы не знают ни одного случая, когда бы они легко взяли у фашистов какую-нибудь позицию, горку или населенный пункт. Они отвоевали у мятежников Кихорну, Бельчите и много других селений, но с каким упорством защищались фашисты. Я никогда не видел большего упорства в обороне, хотя довелось участвовать в мировой войне 1914–1918 гг. и все это время драться с немцами, как известно показавшими величайшее упорство в обороне.

В наступлении мятежники гораздо слабее. При упорной обороне республиканцев (а она также имела место) противник быстрее разбивается об оборону, чем в таком же случае республиканцы.

В общем и целом нужно признать, что мятежникам удалось сохранить высокую боеспособность армии, намного превышающую боеспособность республиканской армии…

Нужно полагать, что жестокость режима Франко в известной мере ограждает его армию от предательства, шпионажа и разложения, разъедающих вооруженные силы республиканцев…

Можно сказать, что фашисты имеют хорошую современную авиацию и артиллерию, хорошую зенитную артиллерию, большое количество саперных частей, дисциплинированную, но слабо подготовленную пехоту и неудовлетворительные танки.

Судя по характеру боевых действий, выучка войск у них построена на полном взаимодействии между пехотой, авиацией и артиллерией, с максимальным использованием авиации и артиллерии».

В этих условиях численный перевес республиканских войск не удавалось реализовать даже при помощи советских советников и советского же вооружения и боевой техники, а также при помощи интербригад.

По утверждению Малиновского, «вооружение мятежников также намного превосходит вооружение республиканской армии. Так, например, у них в большом количестве имеются мортиры — не менее 4-х на каждый батальон, и это при наличии специальных мортирных подразделений, придаваемых дивизиям, наносящим главный удар. Так в январе 1938 г. при овладении районом исключительно важных высот (Альба-де-лос-Селадос, Эль-Мулетон, Сьерра-Горда) фашисты сконцентрировали свыше ста мортир и нанесли их огнем очень большие потери 39-й, 35-й и 68-й пд».

Однако не все было так мрачно. Малиновский приводил примеры стойкости и героизма отдельных частей республиканских войск, как правило, возглавляемых коммунистами:

«Но ведь не все бежали! Был и есть целый ряд прекрасных частей, которые дрались и дерутся с героическим упорством — это части, руководимые героической испанской компартией, части Листера, Франсиско Галана, Модесто, Дурана, Кампесино, Дель Баррио, Тагуэньи, Тораля, Кристобаля, Веги, Сантьяго и целого ряда других, безвестных прекрасных бойцов, командиров и комиссаров-коммунистов. Эти части вели упорную неравную борьбу, часто — с численно превосходящим противником. И только благодаря им еще продолжает существовать и бороться республиканская Испания. Так упорно дралась 27-я дивизия Дель Баррио, 70-я дивизия Тораля, 34-я дивизия Веги, которая в течение трех дней дралась почти в полном окружении в районе Мина-де-Сегура и Ла-Ос-де-ла-Вьеха, предательски оставленная на обоих флангах анархистскими частями Арагонского фронта. Полны героизма бои 3-й дивизии Тагуэньи, 11-й дивизии Листера и 45-й интердивизии в районе Альканьис — Каспе.

Но разве могли они одни остановить большое наступление фашистов на Каталонию? Нет, не могли. Они понесли большие потери и перенапряглись в ежедневных 15-20-часовых упорных боях с большим превосходством авиации и артиллерии у противника. Их не подкрепили и не сменили свежие части. Они отходили назад и, доведенные до изнеможения, оставляли подчас без боя хорошие позиции, горные перевалы, дефиле и заранее подготовленные рубежи обороны. Разве можно сказать, что у них низкая боеспособность? Нет! Это героические, высокобоеспособные части, но — всему есть предел. Эти лучшие части были измотаны до предела — и к этому тоже приложили руки шпионы и предатели, засевшие в высших военных штабах и управлениях».

Родион Яковлевич указывал на пагубное влияние межпартийной борьбы в составе Народного фронта на ход боевых действий:

«Политическая борьба между партиями Народного фронта неизменно отражалась и отражается на развитии армии. Анархисты и контрреволюционные элементы открыто выступали против создания единой регулярной армии и подрывали ее боеспособность, как только могли. Часть анархов стала внедрять в армию дисциплину и создавать регулярные части с затаенной целью впоследствии использовать их в будущей борьбе за государственную власть. Другая часть анархов до сих пор считает внедрение дисциплины в армии прямой изменой принципам анархизма и продолжает работу по разложению армии. Среди анархистов и партии “Национальная конфедерация труда” нашла приют огромная банда шпионов, вредителей, скрытых и открытых фашистов, которые ведут свою гнусную работу, пользуясь слабостью республиканского государственного аппарата и его неспособностью к решительным действиям. Именно в этом причина целого ряда неудач на фронте и последнего большого поражения республиканской армии на Восточном фронте.

Поразительная безынициативность многих руководящих звеньев республиканской армии при бедности людскими ресурсами позволяет противнику гибко маневрировать батальонами, бригадами и дивизиями, предоставляя им отдых и время на реорганизацию даже не в тылу, а на пассивных участках фронта.

У республиканцев это не выходит. Слабая дисциплина и исторически сложившаяся дружба командиров батальонов и бригад со своими старшими начальниками почти исключают маневрирование батальонами и бригадами вне своих дивизий. Так в тяжелые для Маневренной армии апрельские дни 1938 г. армия Леванте подготовила наступательную операцию в районе Терриенте — Альбарасин. Для этого в состав 64-й пд Картона были временно введены 22-я бригада 39-й пд (лучшая бригада этой коммунистической дивизии под командованием комбрига Ивона, коммуниста) и 218-я бригада 68-й пд. Обе они, действуя в составе чужой для них дивизии, фактически сорвали эту операцию, так как действовали крайне вяло. Фашисты же, располагая на этом участке шестью батальонами против шестнадцати и четырьмя батареями против двенадцати (плюс 40 самолетов у фашистов), удержали свои позиции, сдав только одно селенье — Масегосо и высоту того же названия.

Подготовка пехоты, артиллерии и конницы у республиканцев и фашистов невысокая и примерно равная. Однако командный состав мятежников выигрывает по сравнению с республиканцами в инициативности и дисциплине.

Обученность взаимодействию родов войск у воюющих сторон совершенно различная. Обучение войск ведению боя у республиканцев шло самостоятельно по родам войск, редко во взаимодействии пехоты и танков. Офицеры республиканского ополчения, не обладающие достаточными знаниями и опытом, обучались взаимодействию исключительно пехоты с танками, предав забвению взаимодействие с другими родами войск, причем, роль артиллерии умалялась до крайности. Авиация в учениях с пехотой и танками не использовалась.

В республиканской армии не создавались запасные части, где происходило бы обучение и воспитание мобилизуемых контингентов. Все мобилизуемые немедленно отправляются в армии, оттуда в корпуса и далее в дивизии и бригады, стоящие на позициях. Запасного оружия в бригадах нет. Командного состава не хватает даже для штатных батальонов. Новобранцы месяцами толкутся в ближайшем тылу бригад, толком не обучаются и постепенно, друг за другом, покрывают потери действующих батальонов. При отходе они превращаются в невооруженную, охваченную паникой толпу, увлекающую за собой и вооруженные части».

Малиновский и в страшном сне не мог представить, что очень скоро, в годы Великой Отечественной войны, в Красной армии многократно ухудшат печальный опыт испанских республиканцев: практически прекратят обучение новобранцев и станут призывать людей на освобожденных территориях непосредственно в части, почти сразу бросая их в бой невооруженными и необмундированными.

Родион Яковлевич особо отмечал «национальный характер испанского народа — героический, революционный. Его боевые качества поразительны: это в высшей степени выносливый, терпеливый, скромный в своих требованиях народ, чья искренность порой граничит с наивностью. Эта черта сильно облегчает работу шпионов».

Многие офицеры республиканских войск не проявляли должной заботы о своих бойцах. Малиновский с грустью отмечал:

«Офицеры, особенно в высших военных штабах и управлениях, мало интересуются, как живут бойцы, где спят и в чем нуждаются.

Зиму 1938 г. бойцы встретили не только в среднепересеченной местности, но и в высокогорных районах, не имея теплого обмундирования, одеял, перчаток и самого необходимого — обуви. Бойцы мерзли, ходили по снегу и грязи в парусиновых тапочках, а в это время магазины по всем городам ломились от теплых шерстяных изделий, сукна, курток и одеял, от кожаной обуви — и все это по недорогим ценам. Только великое терпение, привычка к нужде и безропотность испанского народа удержали бойцов от разгрома магазинов с обувью и теплыми куртками. Об этой нехватке заблаговременно, много и настойчиво предупреждали все низовые звенья армии и некоторые штабы фронтов, а центральные аппараты снабжения и правительство все собирались и собирались с силами, чтоб выделить ассигнования на обеспечение насущных нужд армии. Армия сидит без табака, бойцы курят древесные листья и капусту, для солдат праздник, когда перепадет несколько сигареток. А ведь и это ослабляет боеспособность армии».

Он также отмечал: «отсутствие инициативы у командования, неповоротливость во всех звеньях управления, отсутствие точности в выполнении боевых приказов. Ситуацию усугубляет отсутствие боевого опыта у масс, давно не воевавших, и особенно у командного состава.

И, наконец, главное — отсутствие взаимной выручки среди частей: если взвод или рота, батальон или даже бригада остались в полуокружении, то никогда эту часть не выручат из беды; она или сдастся или погибнет, но ей не придут на помощь — не было ни одного такого случая. Живой тому пример — гибель в районе Ла-Рамбла батальона 92-й бригады, зашедшего в тыл к противнику и там окруженного во время операции под Сегура-де-лос-Баньос. Еще один пример — изолированная борьба 43-й дивизии у французской границы.

У противника же — все иначе: полуокруженный батальон африканских стрелков у Коста-де-Рейна в сентябре 1937 г. два дня упорно дрался и был освобожден подошедшими резервами. Все яростные контратаки Франко от Кауде на Конкуд во время окружения Теруэля республиканцами были продиктованы решительным стремлением освободить части, осажденные в Теруэле, — недаром они так упорно дрались в окружении почти целый месяц. А знаменитый Алькасар в Толедо, выдержавший двухмесячное окружение частей и все-таки дождавшийся своих! Все это примеры иного порядка, и они, конечно, оказывают колоссальное влияние на боеспособность армии противника».

Малиновский высоко оценивал роль интернациональных бригад в испанской войне:

«Первой была сформирована 11-я интернациональная бригада с основным ядром немцев. Она приняла участие в самых тяжелых боях под Мадридом и показала чудеса храбрости и героизма. Батальон им. Тельмана покрыл себя бессмертной славой. Смело можно сказать, что бригада сыграла решающую роль в обороне Мадрида. Ее история — это цепь славных подвигов, величайшего героизма, упорства и самоотверженности.

Вслед за ней сложились 12-я, 13-я, 14-я и 15-я интербригады, а в последнее время еще одна — 129-я интербригада. Все это прекрасные боевые части республиканской армии. Фашистам не раз пришлось испытать на себе их силу и упорство. По сути дела фашисты потерпели поражение на Хараме только благодаря интербригадам. Франко разбил о них свои лучшие части и Иностранный легион. Также и на Гвадалахаре итальянский фашизм обломал зубы, схватившись с итальянцами-интернационалистами, гарибальдийцами, и тоже потерпел поражение благодаря героизму 11-й и 12-й интербригад. Можно прямо сказать: если бы международная помощь трудящихся своевременно не подоспела, фашизм утвердил бы свое господство в Испании еще в начале 1937 года. Это признают и друзья, и враги».

Малиновский подробно описал, как франкисты организуют атаки:

«Танки у них не играют значительной роли ни в наступлении, ни в обороне. Целый ряд операций фашисты проводили без танков или с минимальным их использованием.

Схема взаимодействия родов войск в наступлении у них очень проста и неизменна:

1. детальная разведка оборонительной полосы с воздуха и с земли,

2. длительное изнурение сил обороны авиабомбежкой и артогнем.

Это изнурение продолжается — в зависимости от стойкости отдельных республиканских частей — от одного дня (операция под Альфамбра) до 5 дней (операция по захвату Теруэля). Авиация бомбит резко выделяющиеся опорные пункты республиканских позиций, действует небольшими группами 3–9 самолетов на высотах 800-1200 м почти непрерывно в течение всего светлого времени. Артиллерия своим огнем указывает авиации цели, затем артиллерия наслаивает свой огонь на те же цели или переносит его на другие объекты.

Такая обработка переднего края обороны и небольшой глубины продолжается 6–8 часов, обычно от 8.00 до 14–16.00, после чего над полем боя появляется вся фашистская авиация, действующая в этом районе (от 30 до 200 самолетов). Часть бомбардировщиков еще раз бомбит передний край, остальные бомбят районы артпозиции республиканцев, небольшая часть идет в ближайший тыл и бомбит узлы дорог, станции, крупные населенные пункты и т. п. Отбомбив цели, бомбардировщики не уходят, а продолжают кружиться над целями, особенно над районами артпозиций республиканцев, чтобы держать орудийные расчеты в убежищах. За бомбардировщиками снижаются штурмовики (всегда только “фиаты”) группами 3–9 самолетов. Они становятся в круг (карусель) на дистанции 100–200 м друг от друга, и каждая такая группа начинает пикировать свою цель последовательным захождением. В зависимости от числа целей таких пикирующих групп бывает от 3 до 12 на фронте атаки в 6-12 км.

На республиканские части такое пикирование производит исключительное сильное моральное воздействие — каждый боец старается буквально влезть в землю. Психологически бойцы тяжелее всего переживают не момент снижения самолета, когда он и производит стрельбу, а момент выхода из пике, когда моторы гремят на полных оборотах.

В то же время другие группы штурмовиков разбойничают в ближайшем тылу, обстреливая дороги, скопления войск и транспорта, не гнушаясь охотой на одиночные машины и мотоциклеты. Артиллерия фашистов тем временем стреляет с полным напряжением по объектам, не взятым огнем авиации.

Именно в этот момент начинает наступление с дистанции 800-1200 м пехота. За десять месяцев ни разу пехота противника не выходила ночью на исходные позиции для атаки, чтобы атаковать днем.

Если пехота фашистов, начав наступление, встречает сильный огонь республиканской артиллерии и пулеметов, до атаки дело почти никогда не доходит. Наступление приостанавливается, и с утра следующего дня подготовка атаки начинается с начала.

Наиболее стойкие части республиканцев выдерживали по 3–4 дня такой подготовки. Не стойкие части, со слабой дисциплиной (особенно анархисты) бежали уже в первый день.

Чаще всего пехота фашистов почти без боя занимала оставленные республиканцами позиции, причем сначала там появлялись разведчики с фашистским флагом, а затем уже полуорганизованной толпой туда взбирались целые роты и батальоны.

Когда же фашисты шли на риск и без последовательного выполнения описанной выше подготовки пытались сломить оборону республиканцев атакой своей пехоты с танками, они несли исключительно большие потери в людях, атака же никогда не имела успеха. Так было в декабре под Теруэлем, когда об 11-ю дивизию Листера и 64-ю Картона целиком и полностью разбились четыре дивизии фашистов (81-я, 82-я, 33-я, 85-я).

И только в феврале Франко, собрав под Теруэль всю свою авиацию и артиллерию, добился успеха, хотя против него дрались лучшие части республиканцев».

По мнению Малиновского, «…мятежники не удержались бы у власти, если хотя бы раз им было нанесено такое большое поражение, какое потерпели республиканцы под Малагой, на Севере и в Каталонии. Режим Франко сразу бы треснул по всем швам, но все горе в том, что республиканская армия не в силах нанести противнику такой удар. Может, это еще впереди, будущее покажет». Однако по общему тону доклада, критического по отношению к республиканской армии, чувствуется, что Родион Яковлевич не верил в победу, особенно после того, как из Испании были отозваны советские военные советники и специалисты и бойцы интербригад.

Малиновский утверждал:

«Камень — вот что оказывает здесь большое влияние на действия войск. Почти вся поверхность Испании покрыта камнем. Очищая поля, его собирают в кучи, используют для построек каменных стенок по полям. Камень идет на крестьянское строительство жилых и нежилых построек, загонов для скота, оград и т. п. А вследствие того, что 21 миллион населения Испании живет в селениях, а количество селений с числом жителей менее 3000 насчитывает почти 8 тысяч, и сверх того по всей Испании разбросаны отдельные хутора, то практически вся территория страны покрыта мелкими населенными пунктами и хуторами каменной постройки.

Эти постройки очень хорошо противостоят огню полевой артиллерии, мелкокалиберной и танковой артиллерии и совершенно неуязвимы для зажигательных бомб и снарядов. Они представляют собой настоящие форты для обороны, а селения покрупнее — крепостцы. Фашисты очень хорошо используют их для упорной обороны, как против пехоты республиканцев, так и против танков.

Кроме того, камень идет на постройку террас по склонам гор. Крестьяне с большим упорством отвоевывают у гор и камня каждый клочок плодородной земли (45 % площади в Испании не подходит для земледелия). Поэтому все склоны гор покрыты террасами ступенчатого вида с высотой ступенек 1 м и выше, совершенно недоступными для танков. Там же, где почва некаменистая и не слишком пересеченная, другое препятствие: в Испании бывают ливни, и бурные потоки воды изрезали ее глубокими оврагами с обрывистыми берегами, которые служат хорошим укрытием для пехоты от огня авиации и артиллерии и в то же время являются непреодолимыми препятствиями для танков.

В отношении дорог Испанию можно считать богатой страной. Незамощеных дорог в ней почти нет, даже самые плохие проселочные дороги замощены камнем и вполне доступны для автотранспорта. Поэтому автотранспорт совершенно вытеснил из армии лошадь; мул (главным образом) и лошадь используются почти только как вьючные животные.

Испанские шоссе очень хороши по качеству: они вымощены брусчаткой, заасфальтированы или имеют добротное загудронированное щебенчатое покрытие и большую ширину проезжей части».

Неслучайно после Испании Малиновский стал считаться специалистом по ведению горной войны. Он сделал вывод — «боевые действия пехоты, развернувшиеся в Испании, показали, что пехота продолжает оставаться основным родом войск, который при содействии других родов войск решает исход сражений и, в конечном счете, исход войны. Это самый устойчивый, самый стойкий, но при этом самый хрупкий род войск, хотя, конечно же, современная техника обязательно найдет себе применение в будущей войне в огромных размерах».

Он подчеркивал, что «пехота должна уметь использовать все выгоды местности для обороны и наступления. Самое сложное для пехоты — научиться наступать, т. е. сочетать огонь и движение. В наступлении пехота наиболее уязвима для противника… к этому виду боевой деятельности она должна быть наиболее подготовлена».

Малиновский предупреждал:

«Пехоту, обладающую всеми прекрасными качествами — политико-моральным состоянием, современным оружием, отличной стрелково-тактической подготовкой, — можно очень легко и быстро погубить. Много наших людей в Испании наблюдали (а многие и сами участвовали) в наступлении пехоты на оборону противника, а потом говорили: “Какая плохая пехота, а еще листеровцы, кампесиновцы! Хоть убейся — не идут в наступление! Никак их не поднимешь в атаку! Вот бы наша родная пехота показала, как надо атаковать!” Глубокое и опасное заблуждение. Наша прекрасная пехота пошла бы раз в атаку на неподавленный пулемет, пошла бы второй раз, а в третий раз — не пошла бы. Нужно понять, что это великое преступление — бросать пехоту на неподавленные пулеметы. Это значит истребить ее в самом начале войны. Пулемет — это машина истребления живых существ, и она будет их истреблять и истреблять, сколько бы людей ей ни поставляли. Это надо понять раз и навсегда. Поэтому и не шла в атаку республиканская пехота, самая лучшая — листеровская и кампесиновская. Никогда нельзя ругать пехоту за то, что она не идет в атаку. Нужно установить причины, по которым она не идет, устранить их или, по крайней мере, ослабить действие этих причин до возможного предела.

Пулемет — страшное оружие. Мне кажется, многие позабыли его роль в мировую и гражданскую, а испанская война — напомнила. К пулемету ручному, а особенно к станковому, нужно отнестись с величайшим уважением. Его не всегда можно подавить ружейно-пулеметным огнем, это под силу только мелкокалиберной артиллерии, если она метко стреляет по амбразуре пулеметного гнезда. Его можно подавить огнем полевой артиллерии (для этого не нужно много артиллерии, нужно больше уменья), можно подавить танками и авиабомбардировкой. Правда, это сложно, хлопотно, но это необходимо, иначе атакующая пехота понесет большие потери, так как пулеметов в обороне обычно много.

Нужно уже сейчас представить себе перспективу будущей войны, когда прорыв обороны для наступающего станет так же, как и в мировую войну, чрезвычайно трудноразрешимой проблемой, даже с танками и авиацией у наступающего.

Нужно отказаться от тех легкомысленных полевых учений, где в угаре быстроты и маневренности легко подавлялись пулеметы в обороне, легко прорывались оборонительные полосы. Ибо пара десятков пулеметов из-за маленькой подчас, но болотистой, труднодоступной речушки может нанести по всем этим запланированным успехам отрезвляющий, смертельный удар. Все намеченные часовые темпы продвижения пехоты будут сбиты. Нужно учить нашу пехоту серьезному, сложному и чрезвычайно упорному наступательному бою и прорыву обороны противника в сложном и умелом взаимодействии с другими родами войск».

К сожалению, к его предупреждению не прислушались. В Великую Отечественную слишком часто советская пехота атаковала в лоб неподавленные пулеметы и артиллерию противника и несла колоссальные потери.

Родион Яковлевич очень толково объяснил, в каком направлении будет эволюционировать пехотное оружие:

«Не мешало бы учесть, что рано или поздно, а штык с винтовки придется снять — до него в современном бою пехоты дело почти никогда не доходит, а помех он причиняет немало: главная же из них вот какая — потеря штыка совершенно меняет бой винтовки. Пехоту надо учить стрелять быстро, но метко. Не намерять выстрел секундами и долями секунд — это всего лишь бесполезная трата патронов, а ведь доставлять их в бою нелегко. Современный бой исключает спешку в стрельбе, он требует неторопливой, но меткой стрельбы и не на большие дистанции — 500 метров и ближе. Вот где нужен меткий выстрел, а особенно на дистанции с 300 метров и ближе. Так что нарезка на прицеле винтовки 2000 м не имеет оправдания. Нужно прокладывать путь короткой автоматической винтовке — первоначально процентов на двадцать, а там война покажет, может, и на все сто, но освоить и производство, и применение этой винтовки нужно сейчас. Снайперов нужно иметь в каждом отделении, обязательно с лучшим оружием и оптическим прицелом, их дистанция — 1000 м и ближе…

Наш станковый пулемет Максим оказался самым лучшим пулеметом из всех систем мира и получил всеобщее признание. Максим немецкого или другого изготовления намного уступает нашему. Его наилучшая дистанция ведения огня — не далее 1200 м, а самая губительная, уничтожающая сила станкового пулеметного огня наступает на 1000 м и ближе.

Нужно отдать безоговорочное предпочтение ведению огня прямой наводкой и отказаться от ведения огня с закрытых позиций или по закрытой цели пулеметными батареями — это самый расточительный способ расхода боеприпасов, дающий совершенно незначительный эффект. Также не следует прибегать без особо крайней нужды к ведению огня из пулеметов на дистанции свыше 1500 м, а тем более — свыше 2000 м. Эффективность огня с увеличением дистанции так сильно падает, что лучше от него отказаться вообще и не затрачивать столько огнеприпасов и труда на обучение пулеметчиков дальним стрельбам.

Настоятельно необходимо обеспечить станковые пулеметы оптическими прицелами, а также дать не менее 20 % трассирующих пуль, что очень сильно повышает эффективность огня».

В то же время он указал на хорошую подготовку зенитной артиллерии противника: «Зенитные части противника, преимущественно немецкие, подготовлены лучше республиканских, у них лучше матчасть и очень хорошая бризантная граната. Меткость огня фашистской артиллерии очень хорошая. Со второй очереди они переходят на поражение и держат самолеты под метким огнем до предела дальности. Хорошо ставят они и заградительный огонь в определенной зоне».

Малиновский заботился и о средствах усиления для пехоты: «…настоятельно необходимо дать на вооружение пехоты мортиру калибра 80-100 мм с дальностью стрельбы до 2–3 км, но сохранить за ней небольшой вес и маневренность (как у 81-мм миномета “Стокса”).

Стрелковый батальон должен иметь таких мортир не менее 3–4, т. е. мортирный взвод.

Также батальон должен обязательно иметь взвод противотанковой артиллерии — 2–4 орудия 45-мм; он будет выполнять задачи по сопровождению пехоты в наступлении, для чего должен иметь 50 % осколочных снарядов. Пехота должна иметь крупнокалиберный зенитный пулемет калибра 12–20 мм с трассирующей, бронебойной пулей-снарядом; три таких пулемета на батальон».

Касаясь бронетанковых войск, Малиновский высоко оценивал действия советских экипажей и довольно низко — танкистов-республиканцев:

«Наши экипажи… показали прекрасные образцы боевой работы, испанские же экипажи вследствие своей низкой технической и тактической подготовки боялись втягиваться в решительные бои, что не спасало их от потерь и давало низкие боевые результаты.

Действия танков с испанскими экипажами можно описать следующим образом. Наступление проводится на очень медленном ходу, не выше 5–6 км в час, а часто еще медленнее. Атака противника проводится в лоб. При обнаружении противотанковой пушки танки останавливаются и начинают вести огонь; обзор у танка плохой, огонь — малодейственный. Тем временем их по очереди подбивает пушка. Танки несут потери; подбитые остаются на поле боя, а уцелевшие отходят.

Повторные атаки проводятся уже иначе. Танки приближаются на дистанцию 600–800 метров, останавливаются в укрытии так, что противнику видна только башня. Пушка танка, ведя огонь по окопам противника, начинает так называемую “огневую атаку”: быстро расстреливает боевой комплект — и танки покидают поле боя, уходят в тыл часа на два-три на заправку. Потом приходят вновь, повторяют “огневую атаку” и опять уходят на заправку, а пехота все лежит, ожидая, когда танки дойдут до окопов противника и подавят пулеметы.

Бывали случаи, когда один-два танка с героическими экипажами доходили до окопов противника и вступали с ним в единоборство, а пехота поднималась в атаку, и достигался успех, но это бывало крайне редко. В большинстве случаев кончалось иначе: танки забрасывали бутылками с бензином, экипажи гибли в танке или, выскакивая из него, попадали под пули в упор. За такой картиной, даже и не думая поддержать атаку этих смельчаков, наблюдали остальные танки и пехота. Такова обычная картина наступления танков с испанскими экипажами без взаимодействия с артиллерией и пехотой, следствием чего являются большие потери в танках и ненависть экипажей к своей пехоте и артиллерии.

Пагубные приемы “огневой атаки” танков проникли и в подразделения с нашими экипажами. Были случаи, когда наши экипажи действовали по методу испанских, но это все же скорее исключение. Были случаи, когда целые танковые роты с нашим составом людей ждали, когда артиллерия окончательно подавит противотанковые пушки, и не начинали атаку, а если артиллерия республиканцев не могла выполнить эту задачу, то танки так и не выходили для атаки. Нужно понять, что одна артиллерия (даже и многочисленная) не может уничтожить все противотанковые пушки обороны противника, так же как и танки не смогут все подавить в одиночку. Только сочетание действий артиллерии (даже немногочисленной) с действиями танков обеспечит успех танковой атаки. Это аксиома.

Вообще же танки с нашими экипажами действовали хорошо, напористо и смело. Они сближались на выгодную дистанцию, останавливались и открывали сильный огонь по обороне противника на короткое время. Под прикрытием этого огня часть танков двигалась дальше и в упор стреляла по амбразурам гнезд противотанковых орудий, подавляла их, а остальные танки бросались в атаку на окопы. И если пехота следовала за танками в атаку, обычно атака имела успех, окопы противника захватывали и прорывали оборонительные линии. Также танки с нашими экипажами показали прекрасные образцы контратак против наступающего противника. Ведь под Мадридом осенью 1936 года единственной силой, сдерживающей наступление мятежников, была наша танковая рота.

Наши экипажи состоят в основном из прекрасных танкистов — они поведут машины куда угодно. Они не раз спасали республиканскую армию буквально от катастрофического поражения. Испанское командование это знает и часто даже злоупотребляет этим при нашем попустительстве. Ярким тому примером служит печальная история под Фуэнтес-де-Эбро, где почти 50 % танков БТ с нашими экипажами было подбито и погибло.

Это поражение наших танкистов ничем не оправдано, и наши прекрасные водители танков и командиры башен и машин в нем неповинны, а повинны в этом наши люди, давшие согласие на эту безумную и так дико подготовленную танковую атаку».

И ничего удивительного. Ведь советские экипажи сплошь состояли из танкистов-профессионалов, как правило, в офицерских званиях, тогда как испанские — из плохо обученных новобранцев. В Великую Отечественную, а до того — в финскую войну советские танкисты, большинство из которых перед атакой впервые садились в танк, гораздо больше напоминали экипажи республиканцев. Потому-то потери советских танков были очень велики.

Родион Яковлевич предупреждал:

«Пускать танки глубоко в тыл, т. е. на 15–20 км нельзя, ибо они будут уничтожены, останутся там без горючего и без огнеприпасов и не всегда смогут выйти, а встретив десяток противотанковых пушек и взорванные мосты спереди и сзади, будут расстреляны».

Танки франкистов он оценивал весьма низко:

«Танковые части фашистов состоят главным образом из танкеток и подготовлены плохо. Лучшей матчастью танковых частей противника являются танки, захваченные у республиканцев. На поле боя танкетки и танки фашистов очень осторожны, даже трусливы — никогда не доводят атаки до конца при наличии у республиканцев противотанковой артиллерии. Их танки никогда не отрываются от своей пехоты и всегда взаимодействуют со своей артиллерией. В преследовании отходящей пехоты республиканцев танки противника смелы до нахальства и далеко отрываются от своей пехоты, однако всегда в сопровождении малокалиберной и легкой артиллерии».

Касаясь боевого применения авиации, Малиновский отмечал: «Республиканская авиация за время войны накопила громадный боевой опыт, и можно сказать, что до операции на Сеговию в мае 1937 г. безусловно господствовала в воздухе. Господство держали за собой, главным образом, истребители И-15, И-16 и СБ. Противник, начиная с мая 1937 г., получил почти двойное численное превосходство в воздухе: у него в большом количестве появился истребитель “фиат”, хорошо выдерживающий воздушные бои с нашими истребителями, у нас же появились в большом количестве легкие бомбардировщики РЗ-ты (эрзеты) — очень тихоходные самолеты, чрезвычайно уязвимые для истребителей противника и требующие большого истребительного прикрытия. В итоге господство в воздухе перешло к противнику». Родион Яковлевич указал также на появление у противника быстроходных истребителей «Мессершмитт»:

«Из истребителей противника лучшей машиной является “Мессершмитт”, имеющий высотный мотор, хорошее вооружение и обладающий большой маневренностью на больших высотах (порядка 4000 м и выше). На меньших высотах он уступает в маневренности республиканским истребителям. Как правило “мессершмитты” летают на больших высотах, небольшими группами и одиночными самолетами. В бой с большим количеством республиканских истребителей вступают редко, любят внезапно обрушиваться на оторвавшиеся одиночные самолеты. Очень любят охотиться на бомбардировщиков, особенно при плохо налаженном их прикрытии.

Так в феврале 1938 г. при наступлении фашистов в районе Альфамбра эскадрилья республиканских бомбардировщиков вылетела на бомбежку Пералес-дель-Альфамбра с аэродрома вблизи Валенсии, другая эскадрилья республиканских истребителей должна была подняться для прикрытия с аэродрома Барракас. Когда же десять республиканских бомбардировщиков уже появились над Вальбона, с аэродрома Барракас еще только поднимались республиканские истребители — с опозданием на 5 минут. Восемь “мессершмиттов” с большой высоты на резком пикировании атаковали республиканских бомбардировщиков и менее чем за минуту сбили четыре, обратив остальных в беспорядочное бегство. Через несколько минут 8 республиканских истребителей атаковали “мессершмиттов” и сбили 4 машины, не потеряв ни одного самолета. Не опоздай республиканские истребители фашистские самолеты не рискнули бы атаковать бомбардировщиков.

Индивидуальная выучка у фашистов более ровная, чем у республиканцев, среди которых много героев и умельцев, но куда больше летчиков недоученных, имеющих малый налет, особенно на больших высотах. Из опроса пленных немецких и итальянских летчиков известно, что каждый из них имеет не менее 40 часов налета на больших высотах (тогда как республиканские летчики — по 5 часов). Также из показаний пленных известно, что боевая учеба немецких летчиков протекает в условиях, близких к боевым: полеты с полевых необорудованных аэродромов, вылеты и посадки группами, против ветра, по ветру, под различными углами к ветру. Бомбардировщики, в частности, летают спаренными экипажами, эксплуатируя матчасть до отказа».

По его словам, «авиация противника завоевала господство в воздухе и во время крупных операций большую часть дня находилась над целью. Республиканская авиация появлялась в воздухе на короткое время — только для того, чтобы сбросить бомбы и уйти». Малиновский указал, что «наши И-15 очень хорошо ведут бой и сбивают много самолетов противника, правда, имеют меньшую скорость, чем “фиаты” и “мессершмитты” противника, но зато лучше маневрируют. И-16 превышает “фиат” по скорости, не уступает ему в вооружении и маневрировании и обладает почти всеми качествами новейшего немецкого истребителя “Мессершмитт”, даже превышая его в маневрировании». А вот о бомбардировщике СБ он был плохого мнения: «Наш СБ имеет много недостатков. Он очень уязвим для истребителей противника и его зенитной артиллерии. Достаточно сказать, что группа СБ (22 самолета) 7 февраля 1938 г., выполняя боевую задачу, была встречена группой немецких истребителей “Мессершмитт” и приняла на себя их удар. Наши СБ в очень короткий срок потеряли 4 самолета, остальным удалось уйти. Правда, это произошло потому, что эскадрилья истребителей И-16 под командой ст. лейтенанта Литовченко трусливо повернула назад, оставив наших СБ со слабым истребительным прикрытием. Нам никогда не удавалось одним ударом наших истребителей нанести такое поражение немецким бомбардировщикам “хейнкель-111”, хотя бои были очень упорные. Причина в том, что самолеты противника технически более совершенны, чем наши, имеют лучшее оборудование, вооружение и бомбовую нагрузку».

Родион Яковлевич предлагал:

«Наш СБ должен иметь:

• скорость 450 км в час и выше,

• двойное управление и автопилот,

• хорошую всестороннюю и пулеметную защиту от истребителей противника,

• бензиновые баки должны быть надежно защищены и очень трудно воспламеняться (обтяжка их специальной каучуковой или иной массой),

• они должны состоять из независимых друг от друга баков, легко сбрасываемых с самолета при воспламенении одного из них, а один бак — гарантийный — должен быть бронированным,

• следует иметь оборудование для слепого полета,

• кабина пилота или, в крайнем случае, его кресло должно быть бронированным,

• устройство оборудования должно позволять пилоту производить бомбардирование даже при гибели всего остального экипажа,

• бомбовая нагрузка должна быть не ниже 2 тонн и допускать любую комбинацию, как по количеству, так и по весу бомб, и иметь потолок при полной нагрузке не ниже 6 тысяч метров.

Наш истребитель И-15 оказался прекрасным истребителем, но также имеет ряд недостатков, которые нужно устранить:

• надо повысить его скорость, доведя ее до 420–450 км в час,

• убрать колеса,

• усилить вооружение крупнокалиберным пулеметом,

• защитить бак,

• затруднить до возможного предела воспламенение его при попадании зажигательной пули,

• дать броневое кресло пилоту,

• поставить автопилот.

Все эти качества нужно дать И-15, не отняв у него самого ценного качества — маневренности в воздушном бою. Правда, трудно сочетать большую скорость и маневренность. Для этого необходимо обеспечить большой диапазон скоростей, что позволит И-15 успешно вести воздушный бой приблизительно в тех же условиях, в каких он его ведет сейчас.

У нас не хватает штурмовика, а он крайне необходим. У противника удачно работает как штурмовик истребитель “фиат”. Поэтому можно было бы пойти по линии усиления пулеметного вооружения у И-15, дать ему бронированную кабину для пилота, подвесить ему несколько десятикилограммовых бомб сильного осколочного действия, и, обеспечив за ним скорость порядка 400 и выше км, получить хороший штурмовик, способный при необходимости вести воздушный бой…

Наш истребитель И-16 тоже оказался хорошим современным истребителем, но имеет те же недостатки, что и И-15. Он очень уязвим, поэтому нуждается в конкретных улучшениях:

• обязательно надо дать пулеметы через винт, иначе он со своими широко расставленными “Шкасами” беспомощен,

• бронировать кресло пилота,

• защитить баки от воспламенения,

• закрепить скорость в 450 км и выше, чтобы он не уступал ни одному скоростному истребителю в мире,

• улучшить маневроспособность в воздушном бою,

• поставить автопилот».

Малиновский предложил серьезно модернизировать сеть аэродромов:

«Опыт войны в Испании показал, что идеально было бы иметь аэродромную сеть, построенную по другому принципу, чем та, что мы имеем. Нам нужен аэродром-отель. Авиация должна сохранить за собой полную свободу маневрирования, а хвост, прицепленный к ней сейчас в виде бригадных авиапарков, страшно сковывает свободу маневрирования. Парки нужны как основные базы авиасоединений, необходимые для полевых аэродромов, но мы должны иметь основную сеть аэродромов. Для этого следует создать специальную аэродромную службу, занимающуюся эксплуатацией и полным обслуживанием этой сети.

Авиасоединение выполняет боевую задачу и, возвращаясь, получает по радио сведения, что его аэродром разгромлен, и посадка этому соединению назначена на другом аэродроме. Этот другой аэродром должен принять авиасоединение и обеспечить его всем необходимым — заправкой, горючим, бомбовой нагрузкой, осмотром и ремонтом машин, пищей, душем, санитарной помощью, госпиталем, операционной и полным отдыхом для усталого состава экипажей, даже развлечением — с тем, чтобы авиасоединение через 6–8 часов полностью восстановилось и могло бы отправиться на выполнение боевой задачи. Такой тип аэродрома-отеля нам нужен. В противном случае мы так и будем иметь то, что имеем: посадку на поле, где экипажи сами осматривают машины, сами подвешивают бомбы, сами себя перевязывают, питаются сухим пайком и отдыхают под деревом или в сарае на соломе. Эти условия быстро и неизбежно сказываются на состоянии летного состава. Чем больше у нас будет подземных ангаров на аэродромах и хороших убежищ для отдыха летного состава, тем лучше».

Малиновский призвал главное внимание уделить подготовке летных кадров:

«Чрезвычайно важен вопрос подготовки и накопления летных кадров. Опыт показал, что подготовленные у нас в течение 6 месяцев испанские летчики, как бомбардировщики, так и (в особенности) истребители, вступая в бой с опытными (летающими по 2–3 года и более) немцами и итальянцами, быстро становятся их жертвами — сказывается недостаток опыта и умения вести воздушный бой. Важно также, что испанские летчики чувствуют, что немцы и итальянцы превосходят их в умении драться. Поэтому, как правило, испанские экипажи в воздушном бою сдают и, конечно, несут потери.

Совершенно по-другому ведут бой наши летчики. Они уверенно вступали в бой с численно превосходящим противником и наносили ему поражение. Они показали хорошую выучку, умение вести воздушный бой. Противник их боялся и при равенстве сил или небольшом превосходстве никогда не вступал в бой. Только имея по 3–4 своих самолета на каждый наш, противник вступал в бой и при первых же поражениях (2–3 сбитых самолета) рассеивался и уходил из боя. Следовательно, нужно очень тщательно, долго и упорно готовить кадры летчиков для истребительной авиации, ибо от этого будет зависеть исход воздушных сражений в будущую войну».

Но, опять-таки, опыт Испании оказался неприменим в Великой Отечественной войне. В испанской войне советские летчики были представлены опытными пилотами, по налету часов не уступавшими своим немецким и итальянским противникам. А в 1941–1945 годах большинство советских летчиков выпускались из училищ, едва освоив взлет и посадку, и становились легкой добычей германских асов.

Малиновский отметил слабость зенитной артиллерии республиканцев:

«Подготовка личного состава республиканских зенитных батарей чрезвычайно низка. Данные готовят малоопытные дальномерщики, и огонь зенитной артиллерии всегда запаздывает по курсу самолета. Тратится очень много снарядов, разрывами обычно усеивают все небо, а самолеты противника тем временем выдерживают свой курс и выполняют свои задачи…

Число самолетов, сбитых зенитной артиллерией, не так велико и требует большого расхода снарядов — до 1500 на один сбитый самолет. Это, помимо слабой подготовки личного состава, объясняется, негодностью нашего шрапнельного снаряда с палочками».

Родион Яковлевич заботился и о гражданской обороне, которая должна была уметь противостоять налетам неприятельской авиации:

«Опыт войны в Испании показал, что мы совершенно недооценивали роль и значение местной противовоздушной обороны. Как бы мы не расплатились за это большой кровью. Нужно кончать с этой преступной беспечностью и самым серьезным образом взяться за строительство крепких убежищ в наших городах, а особенно — в промышленно-заводских районах; новые дома строить с крепкими подвалами, исходя из расчета прочности против 25-килограмовой бомбы (а она, как известно, пробивает все 6 этажей и рвется в подвале, уничтожая дом). Вывод: нужно строить крепкие железобетонные убежища, широко привлечь к этому нашу общественность и городские организации. В мирное время эти подвалы можно использовать под разного рода склады, фруктовые подвальчики и т. п. Строить все равно придется — не построим заранее, придется строить во время войны, но уже, конечно, неся большие потери.

Все большие и малые склады бензина, керосина и масел нужно скрыть под землей, иначе все будет уничтожено в самом начале войны, несмотря ни на какую зенитную оборону этих объектов. Тоже относится и к артиллерийским складам. Правда, это страшно дорого, но иного выхода нет».

Конница, по мнению Малиновского, не сыграла в Испании сколько-нибудь заметной роли:

«Стойкая пехота почти всегда отражала атаки конницы (27-я сд в боях под Сингра сев. Теруэля, 46-я пд под Теруэлем). Менее стойкие или сильно измотанные длительными боями части бежали и чаще всего становились добычей конницы. Так, в боях за район Седрильяс — Вальбона в мае 1938 г. на стороне фашистов действовал один кавполк в 8 эскадронов. Он сильно потрепал части 39-й пд республиканцев, измотанные непрерывными трехмесячными боями. Нестойкость республиканской пехоты перед фашистской конницей объясняется незнанием этого рода войск и памятью о начальном периоде войны, когда кавалерия противника (главным образом, марокканская) легко рассеивала и окружала слабо организованные и совсем не подготовленные отряды республиканцев.

У мятежников имеется только одна 58-я кавалерийская дивизия под командованием генерала Монастерио, которая применялась противником исключительно в большом наступлении на Каталонию с единственной задачей развития успеха…

Единственный раз во время Брунетской операции в июле 1937 г. под Кихорной мы наблюдали удачное и правильное боевое применение конницы — кавполка им. Хесуса Эрнандеса, — да и то потому, что фактически им командовал наш ст. лейтенант Фесенко…

Этот опыт, конечно, не свидетельствует о том, что конница не нашла своего применения в испанской войне. Она нашла бы себе очень правильное и полезное применение, если бы существовала, но настоящей, современной конницы не имела ни одна сторона».

Малиновского не удовлетворяла организация управления республиканскими войсками. Он утверждал: «Организация штабов республиканской армии в целом не отличается от таковой в современных армиях, но штабы громоздки, много личных адъютантов, много писарского и обслуживающего персонала. Управление войсками построено только на письменных документах в виде общего или частного боевого приказа. Предварительные распоряжения иногда отдаются устно или по телефону, но силы приказа они не имеют до подтверждения их письменным приказом с подписью и печатью. Командир приказы не подписывает — начальник штаба пишет приказ от имени командира и сам его подписывает. После ухода Прието приказ может быть подписан также комиссаром части или соединения. Приказы, как правило, очень длинны, недостаточно конкретизированы; в приказах почти не употребляется повелительное наклонение. Применяются или очень вежливые формы (“прошу”, “по возможности”, “если позволит обстановка”) или — чаще всего — приказ пишется в третьем лице. В войска приказы приходят с опозданием, а младший начальник, даже получив устно самые подробные указания, не приступает к выполнению до получения письменного приказа. Единственное исключение из этого правила — отход. Отходят без приказа, вопреки приказу и в большинстве случаев безнаказанно».

Родион Яковлевич был противником штабной бюрократии. Он считал, что приказ должен быть кратким, четким, не содержать ничего лишнего, соответствовать обстановке и безусловно выполняться. Поэтому возмущался: «Все кадровые офицеры, большей частью занимающие должности начальников штабов, при издании приказа более всего озабочены тем, чтобы все пункты, рекомендуемые уставом, были изложены в приказе самым подробным образом вне зависимости от того, нужны ли они там. Профессиональному офицерству не важно, что приказ долго пишется (обычно 2–3 часа, и это считается срочным написанием приказа). Если же приказ разрабатывается до начала операции, то пишут его целые сутки, а иногда и больше.

Начальник штаба озабочен не тем, что приказ поздно придет в войска, а тем, что его раскритикуют другие кадровые офицеры — мол-де и приказа не может написать, упускает пункты, предписанные уставом! Это дико, но это факт.

Поэтому неудивительно, что командир 68-й бригады во время Брунетской операции 11 июля 1937 г. в 10 часов 45 минут получил приказ от дивизии, в котором говорилось, что в 7.00 начнется артподготовка по Вильяфранка-дель-Кастильо и в 7.45 68-я бригада должна атаковать. Что было делать войскам? Атака была осуществлена не утром, а вечером.

Довольно часто приказ попадает в дивизию, а то и в корпус, за 30–15 минут до начала действий по этому приказу. Изменить такое положение вещей удалось лишь в малой мере. В штабах таких командиров как Модесто, Листер, Кампесино, Дуран, командиры сами отдают короткие письменные и словесные приказы со своих наблюдательных командных пунктов лично или через адъютантов, тем самым достигая гибкого управления войсками. В других же штабах, где мы не имеем такого большого влияния, все идет по старому испанскому обычаю: командного пункта нет, командир сидит у себя в штабе и даже не знает иногда, какие приказы и когда отдает его начальник штаба, так как начальник штаба сам принимает решение (иногда даже не докладывая идею своему командиру), сам издает и сам подписывает приказ. (По испанскому регламенту только начальник штаба подписывает приказ и дает ему законную силу прикладыванием своей мастичной печати.)

Опыт показал, что, не наблюдая лично хода боя и поведения войск в бою, командир и его штаб управлять боем не могут. Поэтому выдвинулось обязательное условие — командный пункт командира бригады, дивизии, корпуса и, желательно, командарма совмещать с наблюдательным пунктом, обеспечивая его всеми средствами связи. Современные средства борьбы настолько сильны в ударе, что могут в кратчайшее время резко изменить ход боя. И если этот момент не уловить личным наблюдением, а ждать донесений на командном пункте, не имеющем обзора, время будет упущено, и современные средства удара будут использованы с опозданием и вряд ли смогут уравновесить обстановку или вырвать успех из рук противника.

Чтобы успешно управлять современным боем, нужно его видеть».

Малиновский заметил, что «телефон в республиканской армии играет слишком значительную роль. Командир и начштаба считают своим священным долгом в процессе боя или операции неотрывно находиться у телефона. Разговоры по телефону ведутся часто, но толку от них нет, ибо приказы, отданные устно или по телефону не исполняются (исключая некоторые соединения и части). Обычно командир сам говорит по телефону — очень длинно, без кода и совершенно не категорично. Начштаба сидит рядом и записывает, затем оформляет сказанное в виде письменного приказа и отправляет по назначению. Таким образом, телефон нимало не ускоряет процесс управления и в то же время привязывает командиров к себе, отрывая их от возможности видеть главное и лично влиять на ход боя, а заодно телефон держит в курсе дела многочисленную армию шпионов, сидящих в штабах и на линии связи (все линии связи проходят через гражданские узлы связи). Настойчивые попытки некоторой части офицерства оздоровить эту негодную систему встретили упорное сопротивление со стороны остальных.

Телеграф (основной аппарат Телетайп — буквопечатающий и вспомогательный — Морзе) доведен до штабов корпусов. Телеграфные приказы имеют силу, но и то почти всегда подтверждаются письменными.

Радио у республиканцев развито слабо и для управления войсками почти не применяется. Радио есть в армиях, в некоторых корпусах. По радио иногда получают донесения, но приказы — никогда. Шифр по радио не применяется.

Делегатская служба развита хорошо, но однобоко, и пользы от нее в итоге не много. Офицеры вышестоящих штабов едут в нижестоящие: из армии в корпус, из корпуса в дивизию и т. д. Там, в оперативных отделах читают донесения и дублируют их в точности по телефону, телеграфу или лично. До того, чтобы своими глазам увидеть обстановку или бой на месте, дело, как правило, не доходит. В итоге командование обстановки не знает.

Служба донесений, извещений и взаимной информации поставлена плохо, хотя может показаться удовлетворительной: да, по телефону часто поступают донесения, но они не точны, ибо передаются на основании телефонных же донесений подчиненных. Как правило, в этих донесениях все худшее приукрашено, а лучшее раздуто.

Так во время Теруэльской операции 15 декабря 1937 г. комдив 64-й Картон на основании донесения комбрига 83-й донес через корпус командарму, что 83-я бригада вышла в район Сан-Блас, установила связь с дивизией Листера и тем самым завершила окружение Теруэля, в действительности же этого не было.

Вот еще один пример, доказывающий исключительную вредность бумажного управления войсками. В начале февраля фашисты начали крупную наступательную операцию в районе Сьерра-Паломера на Альфамбра с целью отбросить республиканцев от основной артерии — дороги Теруэль — Сарагоса, овладеть дорогой Теруэль — Альфамбра — Альканьис, угрожая Теруэлю с севера. Анархистская 42-я пехотная дивизия в первый же день удара разбежалась вся, полностью, хотя штаб дивизии исправно доносил через корпус в армию, что дивизия дерется. Фактически же 42-я пд уже не существовала, а 27-я пд с тяжелыми боями и большими потерями откатилась от Лидон на Мескита в направлении Альяга, и фронт от Пералес-дель-Альфамбра до высоты Альто-де-лос-Селадос никем из республиканских частей не был занят.

В резерве армии в Вильяройя находилась одна 39-я пд, только накануне сменившаяся с Альто-де-лос-Селадос и понесшая там исключительно большие потери (22-я бригада потеряла 80 %, 96-я — 50 % и 64-я — 20 %).

Именно тогда генерал Сарабия получил от Рохо по телеграфу приказ “во что бы то ни стало удержать за собой восточный берег реки Альфамбра”. Сарабия механически передал этот приказ командиру 39-й пд с задачей ночным маршем выйти к реке Альфамбра и занять фронт от Каньяда до Пералехос — свыше 60 км. Обстановку на р. Альфамбра он не знал.

Было ясно, во-первых, что дивизия за 4 часа оставшегося времени по бездорожью не пройдет нужных 40 км, и, во-вторых, эта морально потрясенная и физически разбитая дивизия, ввязавшись в неорганизованный встречный бой на широком фронте, неминуемо разбежится, и тогда фашистам будет открыта дорога через хребет Эль-Побо от Альфамбры на Алепус, что грозит тяжелыми последствиями.

Наутро комдив 39-й подробно доложил Сарабии обстановку и свое решение. Сарабия одобрил и тут же заменил свой прежний приказ, отдал новый и послал подробный доклад Рохо, объяснявший, почему он принял решение остановиться на Эль-Побо, а не на Альфамбре. Днем фашисты пытались сбить 39-ю пд с Эль-Побо, но неудачно, а через 6 дней с помощью резервов республиканцы вышли и заняли восточный берег р. Альфамбра».

В то же время управление войсками у франкистов Малиновский расценивал более высоко:

«Управление войсками в ходе боя у фашистов, судя по ходу боев и операций, также слабое, хотя лучше, чем у республиканцев.

В основном оно проходит также через систему письменных приказов. Захваченные республиканцами письменные боевые документы фашистов также пространны, хотя более категоричны. Донесения длинны и сильно прикрашены.

В июле в боях в районе Онда — Артана (юго-западнее Кастельона) были захвачены документы штаба 2-й полубригады 1-й бригады 84-й пд фашистов. Внимательное их изучение подтвердило, что боевые письменные документы фашистов также страдают излишней цветистостью, длиннотами и некоторой невнятностью.

Лучше, чем у республиканцев, у них поставлено дело с использованием полевых радиостанций, которые доведены до штабов полубригад. Республиканцы иногда перехватывали их приказы и донесения по радио, обычно полукодированные (кодируются названия и наиболее важные слова и фразы, остальное идет открыто).

Оптические средства связи, гелиографы и лампы фашисты применяли более широко, чем республиканцы.

Свои командные пункты фашисты выдвигают очень близко к боевым порядкам полубригад (в нескольких сотнях метров при наступлении), бригадные компункты — в 1–1,5 км, дивизионные — в 2–3 км и корпусные в 6–8 км. У республиканцев командные пункты были несколько дальше, исключая отдельных командиров».

Малиновский отметил, что у республиканцев «вся авиация централизованно подчинялась только военному министру» и «даже командарму той армии, где проводилась операция, авиация не подчинялась, он мог только подавать заявки».

Самым важным средством связи Малиновский считал радио:

«Радио — самый замечательный вид технической связи в бою, конечно, при хорошей подготовке радистов и шифровальщиков. Применение радиосредств в звеньях фронт-армия-корпус не вызывает особых трудностей. Разговоры по микрофону в зоне батальон-полк в процессе самого боя могут быть полукодированными, а часто, в коротком бою, открытыми. Выше разговоры должны быть только кодированными и шифрованными, главным образом, на ключе.

Радиостанции в республиканской армии применялись для дублирования связи с аэродромами, но в силу отсутствия навыков и аппаратуры широко не использовались.

Искусное применение радиосредств может серьезно облегчить службу дезинформации. Так, Франко основательно запутывал через свою радиосеть командование республиканской армии. Взяв 22 февраля 1938 г. Теруэль, фашисты с 26.2. по 8.3. стали перебрасывать все свои силы на восток вдоль шоссейной дороги Теруэль — Сарагоса (о чем ежедневно и подробно доносилось в Барселону). Тогда же республиканская разведка засекла ряд испанских и итальянских радиостанций в районе Гвадалахары, и республиканское командование решило, что переброска сил к Сарагосе есть маневр, а главный удар последует на Гвадалахару, причем эта уверенность держалась вплоть до захвата фашистами Альканьиса».

Испанский опыт должен был навести Малиновского на невеселые размышления. Как для Германии и Италии, так и для СССР Испания стала своеобразным полигоном, на котором испытывались новые вооружения и боевая техника. И результаты испытаний в целом оказались не в пользу Советского Союза. Германо-итальянская авиация завоевала господство в воздухе, а подготовленная германскими инструкторами франкистская армия показала себя значительно более боеспособной, чем республиканская, подготовленная советскими советниками и инструкторами. Конечно, здесь сыграло свою роль и то, что в рядах франкистов оказалось четыре пятых офицеров и солдат регулярной испанской армии. К тому же у республиканцев в армии шла межпартийная борьба, тогда как в армии мятежников все безоговорочно подчинялись Франко. Но, как отмечает Малиновский, «марокканские части и Иностранный легион были у мятежников самой боеспособной и внушительной силой, которая сыграла решающую роль в начале гражданской войны. Харамское сражение произвело опустошение в рядах этих войск, и они потеряли силу. Пришло новое, или молодое или слишком старое пополнение марокканцев; Иностранный же легион вообще было нечем пополнять, и туда пришло испанское пополнение. Так эти отборные войска свелись к общему уровню армии мятежников. Теперь у них самыми боеспособными частями являются наваррские части (фалангисты и рекете (рекете — члены молодежной военизированной группировки карлистов — сторонников претендента на испанский престол дона Карлоса-старшего и его потомков). Итальянский корпус не пользуется хорошей боевой репутацией — его слабость разоблачила Гвадалахара в марте 1937 года. После позорного поражения под Гвадалахарой применение в боях Итальянского корпуса было чрезвычайно осторожным: мятежники всегда пускали его в центре ударной группировки, надежно прикрывая его фланги испанскими корпусами». Получается, что уже к середине войны у франкистов наиболее боеспособные регулярные части оказались обескровлены, и место ветеранов-профессионалов заняли новобранцы. А их высокая боеспособность уже во многом была заслугой германских инструкторов. Характерно, что, как признавал Родион Яковлевич, Итальянский корпус по боеспособности уступал франкистским частям. Немцы лучше готовили испанские франкистские войска, чем это делали советские инструкторы с республиканскими частями. Малиновский не мог не понимать, что Красная армия по системе комплектования была ближе к республиканцам, чем к франкистам, и в вероятном столкновении с вермахтом ей придется ох как тяжело. И чувствуется, что Родион Яковлевич уже в августе 1938 года понимал, что республиканцы, с которыми он, можно сказать, сроднился за время пребывания в Испании, как это ни печально, войну проиграют. Это придавало трагический оттенок всему докладу.

Оказавшись после Испании преподавателем в Военной академии имени Фрунзе, Малиновский превратил доклад о боевом опыте испанской войны в диссертацию, которая была почти готова к защите. Но в марте 1941 года Родиона Яковлевича назначили командиром 48-го стрелкового корпуса на румынской границе, и о защите диссертации пришлось надолго забыть. Потом, когда Малиновский стал министром обороны, ему предложили защитить ту давнюю диссертацию, собираясь сразу присвоить научную степень доктора военных наук. Читателям не надо объяснять, как трудно было бы защитить советскому министру обороны диссертацию в подчиненной военной академии. Но, по свидетельству дочери маршала, когда в 1960-е годы ученый совет Академии им. Фрунзе уведомил отца о намерении присвоить ему ученую степень за эту диссертацию (в свое время защита не состоялась, так как работа была закончена накануне войны), отец решительно отказался: «Не будь я сейчас министром, об этой работе и не вспомнили бы. Тоже мне “совокупность трудов”».

Между тем можно не сомневаться, что от Родиона Яковлевича не потребовали бы даже делать обновление диссертации, написанной еще до войны. В случае необходимости такое обновление наверняка выполнили бы преподаватели академии. Но Малиновский от предложения защитить диссертацию отказался. Она его уже не интересовала, поскольку не имела отношения к тому делу, которым он теперь занимался. А мелким тщеславием Родион Яковлевич никогда не страдал, и желания покрасоваться перед другими докторским званием у Маршала Советского Союза не было.

Дочь Малиновского Наталья так вспоминала об испанской эпопее отца:

«Испания, которую он полюбил еще до того, как ступил на ее землю и покидал с горечью невольной вины — “не сумел помочь”… Помню вертящиеся круглые ярлыки с собакой у граммофона и глянцевый белый конверт испанской пластинки: алая надпись и смуглый женский профиль — черный завиток на щеке, роза за ухом, высокий гребень в кудрях. Ее ставили часто — “Крутится испанская пластинка”…»

Наталья Родионовна рассказывала мне, что у отца в Испании была настоящая любовь (с первой женой отношения к тому времени были основательно испорчены).

Со слов переводчицы Аделины Кондратьевой (о ней — ниже), любовью Родиона Яковлевича была другая переводчица, Лидия Купер. После отъезда Малиновского из Испании она вышла замуж, эмигрировала в СССР после поражения Испанской республики, а в 1957 году вернулась в Испанию. В 2004 году 89-летняя Лидия стала автором первого полного перевода толстовской «Войны и мира» на испанский язык. Она скончалась в начале 2013 года.

Испания навсегда осталась важной частью жизни Малиновского. Наталья Родионовна пишет:

«Помню, на пути в Марокко (когда требовалось придать визиту особо дружественные обертона, брали семью) ночью папа позвал меня к иллюминатору: “Видишь, звездой светится — лучи расходятся. Мадрид”.

И я поняла, что папе хочется совсем не в Марокко. Рефреном шло через всю поездку: “Вот здесь — похоже”, “И закат похож, и горы у горизонта”, “И название испанское — Касабланка, и дома, как там, белые, и апельсины цветут”. В Марокко к папе был приставлен высокий военный чин, воевавший в свое время на стороне Франко. Тогда они с папой были противниками в точном смысле слова: воевали на одних и тех же участках фронта. И все долгие автомобильные переезды они проговорили по-испански о том, что двадцать лет назад было их жизнью, а для прочих — лишь страницей военной истории. Меня тогда поразил заинтересованный и, мне показалось, даже дружеский тон их бесед. Так я и не знаю, была ли это естественная норма дипломатии, или действительно время сгладило давнее разделение — и понимание поверх противостояния, хотя бы спустя годы, возможно.

Когда через три года я поступила на испанское отделение филологического факультета, папа подарил мне агиларовский однотомник Лорки, тем предугадав (а может быть, предопределив) главное мое занятие в жизни, а спустя год отдал мне драгоценнейший раритет — прижизненное издание “Кровавой свадьбы”, привезенное им из Испании.

<…> Несколько лет назад, разбирая архив, я нашла черновик так и не защищенной папиной диссертации об испанской войне — он работал над ней накануне Второй мировой и, видимо, не успел завершить. В одной папке с черновиком — множество крохотных фотографий, папины испанские снимки. Цветущий миндаль, река, замок на скале, дети у дороги, мадридское предместье, горная деревенька, лица друзей. В этих фотографиях почти нет примет войны, но в них запечатлена ее горечь, нестираемая печать времени, сиротство той земли и ее свет».

Среди тех вещей, которые были с Родионом Яковлевичем в больнице, был и пропуск, позволявший ему свободное передвижение по Мадриду. Наталья Родионовна так его описывает:

«…темно-розовый картон с гербом Мадрида в левом углу. Посередине крупно “Свободный проход всюду”, ниже и мельче “с правом ношения оружия” и еще ниже — “разрешен Малино”. Печать. Дата — 26 мая 1937 года и подпись военного губернатора Мадрида. Почти тридцать лет папа носил с собой этот пропуск. Зная устройство его души, скажу, не боясь ошибиться, — это не просто память и не только любовь, это талисман, с 37-го года, кочевавший из старой записной книжки в новую».

По мнению Натальи Родионовны, Испания спасла отца от репрессий:

«Он пробыл в Испании три срока и вернулся лишь после недвусмысленного распоряжения: “В случае задержки считаем невозвращенцем”. Я часто думаю, каково ему было возвращаться после этой угрозы. И почему все же вернулся, зная, что могло его ждать. Старинный папин друг, военврач Н.М. Невский, впоследствии генерал-майор медицинской службы, рассказывал мне, что в их первую после Испании встречу они с отцом долго говорили о том, что происходит дома. Прощаясь, папа сказал: “Может, и не свидимся больше, хотя еще не война”. Но судьба, не раз спасавшая прежде, уберегла и на этот раз. (“Сначала в Испании, потом в Академии отсиделся!” — шутило при всяком удобном случае одно уважаемое лицо, также отсидевшееся перед Второй мировой в горячей точке, но на другом конце земли.)».

За войну в Испании Малиновский был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. Наталья Родионовна, да и многие сослуживцы полагали, что командировка в Испанию спасла Родиона Яковлевича от репрессий. Дочь маршала вспоминала со слов матери:

«Отцу, конечно же, не раз припоминали и Францию, “где он прохлаждался, пока мы беляков рубали” (традиционная шутка одного из героев Гражданской войны), и Испанию, “куда он своевременно улизнул” (квалифицируем и это как шутку, не раз повторенную другим героем более поздней войны). Как случилось отцу уцелеть, гадать не буду — случай, судьба? — но что он состоял на перманентном подозрении, сомневаться не приходится. О недоверии Сталина к отцу и верховном повелении “не спускать с Малиновского глаз” рассказывает в своих мемуарах Н.С. Хрущев».

В Испании с Малиновским познакомилась 16-летняя московская девятиклассница Аделина Вениаминовна Абрамсон (в первом браке Серова, во втором браке Кондратьева), приехавшая в Испанию вместе с отцом, эсером-бомбистом, в 1910 году эмигрировавшим в Аргентину и до начала 30-х годов вместе с женой Розалией собиравшим там средства в помощь СССР. Ее старшая сестра Паулина-Марианна была сперва переводчицей при кинооператоре Романе Кармене, а потом переводчицей при подполковнике Хаджи Мамсурове, за которого впоследствии вышла замуж. Аделина же работала переводчицей в штабе испанских ВВС. Обе они в Мадриде познакомились с Родионом Яковлевичем. Вениамин же был переводчиком при советниках на Арагонском фронте.

Позднее, в сентябре 1942 года, Аделина работала в разведотделе штаба 66-й армии, которой тогда командовал Малиновский. Однажды она попала в плен, но через несколько дней сумела бежать и, перейдя линию фронта, явилась к Малиновскому и честно сказала ему, что была в плену. Родион Яковлевич посмотрел ей в глаза и сказал: «Аделина, запомни, ты не была в плену».

Когда после войны в рамках борьбы с космополитами Вениамина Абрамсона арестовали, Малиновский был одним из немногих друзей, кто из Хабаровска позвонил в квартиру Абрамсонов и спросил: «Вы дома?» Жена Абрамсона хотела сказать про мужа, но Малиновский перебил: «Я знаю, но сделать ничего не могу. Потому спрашиваю про вас». К счастью, Абрамсона вскоре выпустили.

Паулина умерла в декабре 2000 года, а Аделина — в декабре 2012 года, в возрасте 92 лет.

Служба Малиновского в Испании была оценена достаточно высоко. В автобиографии 1938 года он отмечал, что «в 1937 г. постановлением президиума ЦИК СССР от 11 июля награжден Орденом Ленина, а постановлением президиума ЦИК от 22 октября награжден Орденом Красное Знамя».