Маша без медведя

19. ТАКАЯ СУББОТА МНЕ НРАВИТСЯ

ПРО БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

Дверь в спальню распахнулась, и строгий голос Фаины объявил:

— Ба-а-арышни, заканчивайте свои дела! Через пять минут гасим свет!

— Слушай, — вспомнила я про заинтересовавший меня вопрос, — я смотрю, у девчонок воротнички разные. Можно свои, получается, носить?

— Да конечно! — Маруся махнула рукой как о чём-то несущественном. — Хоть купи, хоть сама вяжи. Очень рукодельничанье поощряется. Бывают ещё, между прочим, благотворительные распродажи, в пользу неимущих. Обязательно все что-нибудь вяжут или вышивают.

— И кто-то покупает? — для меня сама эта идея звучала достаточно странно.

— Покупают! Это же… не то что по необходимости. Это такого рода светское мероприятие. Даже сама государыня приезжает, всегда много выбирает и щедро платит. Не знаю уж, раздаривает она потом эти салфеточки или как, а на собранные деньги гимназия закупает подарки и сладости для Заранского сиротского приюта для девочек, к праздникам.

Я немного не поняла.

— А чем тот приют отличается от нашего?

Маруся грустно улыбнулась:

— Он для детей недворянских сословий. А в остальном…

Вот оно как… Надо будет заняться, связать что-нибудь.

НАГУЛЯЛИСЬ ДО ОТВАЛА

В субботу, вернувшись с завтрака, я (как, впрочем, и все остальные) обнаружила на своей кровати стопку свежего постельного белья. Началось массовое перезастилание постелей. Воздух наполнился летающими пушинками, и я автоматически, совершенно без задней мысли, кинула на комод магическую защиту от пыли. И тут же себя поругала. Всё маскироваться собираюсь, минимизировать магические следы — и всё никак. То тут срочно надо, то там забуду!

В конце концов я решила, что самобичевание — занятие бесполезное, и решила вместо этого остаток времени посвятить чтению. Но только я раскрыла недочитанный том Толстого, как в спальню стремительно вошла Екатерина Великая:

— Барышни, прошу поживее! Сегодня мы идём пешком, желательно управиться пораньше!

— А куда идём? — спросил кто-то по другую сторону шкафчиков.

— В ботанический сад, пока погода позволяет.

— «Ботанический» — это же растения? — спросила я Марусю.

— Всё верно.

— А зачем уточнять, что он ботанический, если это сад?

— Хм. Полагаю, что в отличие от просто сада, скажем, грушевого, ботанический предполагает определённое разнообразие. А потом, бывает ведь ещё зоологический сад, где содержат животных. А ещё, я слышала, сад камней.

— Камней? — удивилась я.

— Да. Представь себе, там ничего больше нет, кроме камней. Вообще ни травинки. Странно, да?

— Надо же.

— Говорят, что такое делают в Японии. Раскладывают эти камни красиво, подравнивают граблями мелкие камушки — и сидят, медитируют.

— Это что такое?

— Как тебе сказать… Когда стараются сидеть неподвижно и ни о чём не думать.

— По-моему, дурацкое занятие.

— По-моему, тоже. Да и скучно это. Но японцы считают, что это успокаивает внутреннее состояние.

Ещё бы не успокоиться. Камни… они же не то что бы мёртвые, но энергия в них очень глубоко спящая. Хотя, на мой вкус, это как пытаться насытить голод пустым столом. Странная затея.

Ботанический сад располагался сравнительно недалеко от гимназии — в одной трамвайной остановке. Однако, на трамвае мы, понятное дело, не поехали — слишком уж нас было много. Да и вообще, позиция руководства заключалась в том, что небольшая пешая прогулка не пойдёт во вред.

Сам ботанический сад мне очень понравился. Живописные извивающиеся тропинки, очень много разнообразных деревьев и кустарников, обширные цветники — да, б о льшая часть уже отцвела, но продуманно подсаженные кустики и декоративные холодостойкие травы продолжали радовать осенним многоцветием. А более всего меня радовала мягкая садовая энергия, окружающая всё спокойным, насыщенным потоком. Я прислушивалась к восстановительным процессам, происходящим в надетом под платье ожерелье, и вдыхала пряный запах осеннего сада.

Вот это — великолепие! Куда там каменным садам.

С каждым отделением, помимо воспитательницы, была отряжена служительница ботанического сада, сопровождающая нашу прогулку всяческими полезными сведениями (как сказала наша Екатерина: «сообразно возрастным особенностям»). Территория сада оказалась весьма обширной, и экскурсия продолжалась почти два часа, после чего малышню повели на специальную площадку, где имелись разнообразные качели, и можно было покормить уточек кусочками булки, заготовленными запасливой воспитательницей младшеклашек.

Старшим позволили самостоятельно погулять, с тем условием, что по сигналу колокола все собираются у уточной площадки. Всем вручили отпечатанные на глянцевых листочках маленькие планы. Пока мы с Марусей изучали план, основная часть воспитанниц, знакомых с ботаническим садом по прежним посещениям, уже разбрелась.

— Смотри, какой-то «Золотой карп». Посмотрим? — предложила Маруся.

И мы пошли. В принципе, нам было почти всё равно — мы ж тут ничего раньше не видели.

«Золотой карп» оказался большим крытым павильоном рыбоводства. Внутри, под сферическим прозрачным колпаком, составленным из множества стеклянных треугольников, было гораздо теплее, чем снаружи. Посетители расстёгивали пальто и снимали перчатки. Круглая галерейка шла вокруг подобия искусственного пруда, где в прозрачной, слегка зеленоватой воде неторопливо перемещались крупные золотистые, оранжевые и красные рыбины, вальяжно пошевеливающие плавниками. Дополнительное сходство с прудом создавали растущие в воде кувшинки, малоизвестные мне травы и похожие на зелёную мишуру водоросли.

Каждому посетителю на входе выдавали небольшой стаканчик корма, по виду похожего на бежевые горошинки, но пахнущего чем-то слегка рыбным. Этот корм можно было смело кидать рыбам, чтобы посмотреть, как эти левиафаны будут подплывать и заглатывать пищу, раскрывая овальчики ртов, в которые, наверное, смело поместился бы человеческий палец.

Мерно гудел какой-то механизм, на противоположной входу стороне виднелось нечто вроде небольшого водопадика (явно, замаскированная труба). Скорее всего, всё это являлось частью фильтрационной системы — иначе здесь давно бы вместо прозрачного пруда было болото.

— Интересно, костлявые они? — негромко поинтересовалась я.

— Очень, — сморщила нос Маруся, — я всегда предпочитаю морскую рыбу. Даже пусть не самую дорогую, но без такого обилия мелких косточек.

— Но красивые.

— Это да.

Мы ещё немножко постояли у карпов и пошли дальше, по тропинке, обозначенной как «малый зоологический круг». Посмотрели на загон с лосями, на загон с оленями, на вольер с карликовыми, размером с собаку, козочками. Потом были птичники, пахнущие довольно резко, но если не входить внутрь, можно было полюбоваться и на раскрывающих шикарные хвосты павлинов, и на фазанов, и на каких-то ещё (подозреваю, что там были банальные куры и прочие домашние птицы, но пояснения мы прочитать уже не успели, потому что зазвонил колокол).

А НУ, ВЕСЕЛЕЕ!

В гимназию я вернулась страшно довольная, чувствуя свежесть, бодрость и прилив созидательных сил. После обеда, ввиду того, что все и так нагулялись до отвала, нам разрешили всё время до вечернего чая посвятить самостоятельным занятиям. Происходило это в классе для приготовления уроков, рядом со спальней. Кто читал, кто расположился с рукоделием. Несколько девочек решили повторить свои роли в спектакле, к ним присоединились и остальные, выходя по очереди на пустое пространство перед окнами.

Я намеревалась повязать, но глядя на их усилия и временами прорывающуюся панику, всё больше отвлекалась от своего занятия. «Ах, опозоримся перед государыней!» или хуже того «ах, опозоримся перед курсантами!», и тут уж неважно, артиллеристы приедут на вечер или гардемарины — всё было плохо. Приглашённая Настя Киселёва испуганно таращила глаза и со страху путалась в словах и выходила не в своё время. Постепенно паника распространилась на весь класс, и надо было предпринять хоть что-то, пока она не переросла в истерику.

— Аня, а ты ведь перед театральной постановкой что-то поёшь?

— Да вроде бы нет, — прогудела она, — в этот раз не просили.

— А могла бы? Дава-ай! Я бы с тобой спела.

— Да ты и одна могла бы, — повела плечами Анечка, — стесняешься или как?

— Опасаюсь я одна. Вдруг опять меня заклинит, забуду что-нибудь, и буду колом стоять. А ты уж выручишь, даже если со мной что случится.

— Хм. Ну, давай. Что споём?

— А что вчера пели. «Белой акации…» Ты соло, а я на подхвате.

— Дамы, я подыграю! — неожиданно встала Маруся и пошла к фортепиано.

— Ты умеешь? — удивилась Шура Киселёва. — А никогда не говорила!

— Никто не спрашивал, — Маруся откинула крышку стоявшего в простенке между окнами пианино.

— Однако, это интересно, — сказала Ника, староста шестнашек; на нас смотрело уже всё отделение, — составляется ансамбль! Просим, дамы!

Всё отделение захлопало, и Маруся взяла первые ноты.

— Давай, чтобы мощно, но не очень громко, на среднем уровне, — кивнула я Анечке, и та кивнула в ответ.

Мне нужно было, чтобы она пела. Навстречу ей раскрывались сердца, и я надеялась добавить свои пять капель воздействия, упав Анечке на хвост.

Музыка зазвучала мягко, вкрадчиво, и слова полились бархатно, обволакивающе. Очень удобно было, что вторая часть куплета всегда звучала дважды. Я встроилась в мелодию, прибавив к словам магическое воздействие: всё получается зд о рово, великолепно, больше уверенности, дружнее!

Дверь аудитории скрипнула, но никто не обратил на неё внимания.

— Ах, горы могу свернуть! — широко раскинула руки Аня, едва отзвуки песни окончательно затихли. — А ну, давай ещё раз свою басню!

И всё пошло куда веселее.

А кто приходил, мы узнали, когда к четырём на прогон прибежала Агриппина.

— Барышни, мне тут сказали, вы подготовили дополнительный номер? Екатерина Викторовна осталась под впечатлением.

Мы исполнили романс ещё раз, и, конечно, были утверждены. Театральная постановка после него прошла блестяще, и Агриппина хвалила класс, сияя глазами.

И это было приятно.

А я, между прочим, пока они свои басни репетировали, целый воротничок успела связать — а чего, он же небольшой да узенький. И сразу подарила. Марусе, конечно! Для бодрости духа и лучшего самочувствия. У меня и так риталид, куда уж больше.

ВЕЧЕР СУББОТЫ

Ожерелье, кстати, сегодня пригодилось мне чрезвычайно.

После вечернего чая все пошли готовиться к исповеди. Почему-то все разошлись по своим кабинкам и задёрнули шторки. В спальне стояла тишина, словно уснули все. Я последовала тому же примеру, но занялась другим: сняла и тщательно осмотрела оправу, кое-что подкорректировала, отдельное внимание уделила серёжкам (а то они, как не часть предмета, а временно прицепленные, немного отстают) — но, в общем, осталась довольна.

Потом достала толстую пряжу, толстые спицы и начала вязать шарфик. Почему-то мне казалось, что это неплохой вариант. На худой конец, хотя бы на эту рукодельную ярмарку сдать. А места шерстяные клубки много занимают — вот и использовать их поскорее.

После ужина все снова пошли в большой храм, на субботнюю службу. В этот раз я постаралась успокоиться и осознать окружающее более отчётливо.

Самый мощный источник энергии располагался в восточной части здания, за высоченной, такой, что голову приходилось запрокидывать, стеной из икон.

Перед этой стеной, ближе к нам, во всю ширину храма шло небольшое возвышение. Несколько воспитанниц взошли на него и встали за тонкую стенку, зашуршали листами. Судя по тому, что туда удалилась и Анечка, и музыкантша госпожа Тропинина, они собирались петь. И верно! Священник тоже пел (пусть не так здорово, зато торжественно) и иногда читал речитативом. В общем, было красиво и очень энергетично. Я снова как будто парила в облаках и снова плакала. Ничего не могу с этим поделать. Да и надо ли?

Потом осталось только четвёртое отделение, а все остальные разошлись по спальням.

В отделении многие девочки снова закрылись в своих кабинках. Но даже те, кто не закрылся, сидели тихо. Екатерина прохаживалась вдоль шкафов — то с той стороны, то с этой, и явно следила за соблюдением тишины.

Мы с Марусей образовали свою «двухкомнатку», я снова достала начатый шарф и спросила:

— А чего все как будто ждут?

— Так исповеди, — слегка удивилась Маруся. — Сейчас батюшка старших отпустит, в малый храм поднимется и начнёт по классам вызывать. С малышнёй он после чая беседует, четвёртых мало, так что где-то через полчаса.

Ага. Понятно, что ничего не понятно. Ну, во всяком случае, я выясню, что такое исповедь.

Примерно через полчаса, как и предполагала Маруся, Екатерина громко объявила:

— Пятнадцатый класс, выходим в малый храм!

Через некоторое время таким же образом был вызван класс шестнадцатый, а ещё через промежуток — мы.

— Ну, что, девки, — громогласно объявила Анечка, подходя к дверям, — простите меня, если кого обидела!

Екатерина слегка поджала губы, но наши одноклассницы, к моему удивлению, начали говорить в пространство:

— И меня!.. И меня… — и мне почему-то показалось, что так будет правильно, и я тоже сказала:

— И меня!

И вообще, может, Екатерина морщилась от того, что Аня воспитанниц девками назвала?

НИКОГДА?

Мы прошли до малого храма и сели на лавочке в коридоре. Как только дверь в храм приоткрылась, и оттуда вышла последняя шестнашка, внутрь сразу же вошла одна из наших. И так они через короткий промежуток времени сменялись, пока передо мной не осталась одна Маруся.

— Тебя подождать потом? — спросила она.

— Да что ты будешь в коридоре торчать? Я уж не потеряюсь.

— Ну, ладно.

Когда настала моя очередь, я вошла в малый храм. Батюшка, в отличие от прошлого раза, не сидел за столом, а стоял около тумбочки со скошенным верхом. Рукой он показал мне, что можно подойти. На тумбочке лежал большой крест и книжка, в которой я угадала Евангелие.

— В чём каешься, дочь моя?

Долгих несколько секунд я пыталась собрать в кучу мысли, а потом спросила:

— А что говорить?

Произошла некоторая заминка, после чего священник объяснил мне, что прежде всего мне следовало оценить свои поступки с точки зрения заповедей, основные из которых перечислены в книжке для детей. А всё прочее является лишь толкованием и разъяснением этих перечисленных. Батюшка снял с полочки копию той книжки, которую мне выдали для самостоятельных занятий — «Закон Божий» для первого отделения. Тут мне сразу стало стыдно. Если бы я успела прочитать хотя бы на пару глав больше… Да если бы я хотя бы внимательно просмотрела оглавление! Я тогда вполне самостоятельно разобралась бы и в заповедях, и в грехах, тем более что после «Заповедей» шла глава «Покаяние».

— Когда ты в последний раз исповедовалась, дочь моя?

Врать мне совсем не хотелось, и я сказала:

— Я совсем, совсем ничего не помню об исповедях, поэтому давайте возьмём за данность, что я никогда не исповедовалась.

Некоторое время мы таращились друг на друга. В конце концов батюшка, должно быть, пришёл к какому-то решению.

— Хорошо. Мы не будем откладывать в долгий ящик и разберём прямо сейчас, чтобы у тебя было представление, и к следующему разу ты могла бы подготовиться самостоятельно.

Я кивнула, и пошёл разбор. Ну, в принципе, обычные правила морали и общежительства. Единственное, что мне было непонятно:

— А что такое прелюбодеяние?

На что священник сказал, что это меня пока что не касается, и этот пункт следует пропускать. Ну… ладно.

Время от времени в дверь кто-то заглядывал, батюшка делал строгое лицо и показывал рукой какие-то знаки. Наконец он накрыл мою голову длинной плотной лентой. Нет, не лентой… забыла название. В общем, накрыл и объявил, что прощается и отпускается… как-то так.

Я открыла дверь, чуть не треснув в лоб вторую ночную воспитательницу, белобрысую Клавдию.

— Ой, извините! Добрый вечер.

— Быстро спать! — строго сказала Клава.

— А что, пора уже? — удивилась я.

Да, сегодня мне досталось удивляться много раз. Такой, видно, день.