Масса Причера

Глава 1

Чаз Сант выудил эту фразу Швейцера из самого отдаленного уголка памяти. Она должна была помочь подавить незатихавшее внутреннее раздражение, вызванное очередным провалом на экзамене. Положительный результат теста на паранормальные способности являлся обязательным условием для работы на Массе Причера. Если Чаз во что-то и верил, так именно в эту трезвую и ясную мысль, заключавшуюся в лаконичных словах древнего гуманиста; однако не так-то просто оказалось справиться с раздражением, которое всегда с такой легкостью захлестывало его. Чаз был совершенно уверен, что способностей для прохождения теста у него более чем достаточно, но каждый раз во время испытаний ему словно кто-то преднамеренно мешал...

От этих мрачных размышлений его оторвал пронзительный скрежет тормозных колодок и последовавший за этим резкий толчок. Чаз поднял голову и удивленно осмотрелся. Пассажиры ошеломленно вертели головами, пытаясь понять, что происходит. Тормоза все скрежетали, скорость стремительно падала, ремни безопасности с силой вжимались в вертикально подвешенные тела пассажиров.

Резко дернувшись, вагон остановился, на мгновение воцарилась звенящая тишина. Потом со стороны головы поезда один за другим донеслись взрывы — довольно слабые, поскольку их приглушил защитный слой, который обеспечивал стерильность экспресса, совершавшего рейс из Чикаго в Висконсин-Деллс.

Через несколько секунд тревожная тишина взорвалась гулом голосов. Это был самый обычный, битком набитый вечерний рейс, и все двести сорок упакованных в ремни безопасности пассажиров, казалось, заговорили разом, делясь предположениями о случившемся. Место Чаза находилось у длинного окна с правой стороны вагона, однако за толстым двойным стеклом он не увидел ничего необычного. Лишь полумрак да бурый осенний пейзаж зараженной долины, поросшей сорняками, — некогда ухоженные поля теперь заросли молодым осинником и редкими кустами ягод Иова с золотистыми смертоносными плодами.

Чаз вытянул шею, стараясь рассмотреть, что происходит впереди. Но поезд остановился именно там, где рельсы поворачивали налево, ныряя в сосновый лес, поэтому он увидел лишь темные силуэты деревьев да выпуклое окно головного вагона.

— Диверсия! — прошептала женщина, покоившаяся в коконе из ремней безопасности слева от Чаза. Он взглянул на соседку. Худое, бледное лицо, если не считать небольших пятен румянца на высоких скулах, нервный, натянутый тон. — И как всегда, на вечернем рейсе. Наверняка пути впереди взорваны. Если защитный слой вагона нарушится, то нас не пустят обратно в Деллс...

Женщина закрыла глаза, ее губы беззвучно зашевелились в молитве или каком-то заклинании. На вид ей было около тридцати, но время не пощадило привлекательного лица. В вагоне по-прежнему стоял галдеж, но через минуту поезд дернулся и, медленно набирая скорость, двинулся вперед. Когда вагон, преодолев изгиб, выбрался из лесополосы, Чаз разглядел, что явилось причиной остановки поезда. Справа от рельс, у подножия насыпи, темнел покореженный предмет.

Диверсантом оказался необыкновенно худой человек лет пятидесяти, одетый в комбинезон с обрезанным верхом и толстый вязаный свитер красного цвета. Похоже, в одном из музеев, что в избытке имелись на зараженной территории, бродяга откопал настоящий антиквариат — старинную железнодорожную дрезину. Небольшая платформа с мотором; рядом валялись коричневые картонные ящики, видимо со взрывчаткой. Этим сооружением диверсант и пытался протаранить головной вагон состава.

Донесшиеся до пассажиров звуки, вероятно, были ракетными залпами, произведенными из 75-миллиметровой установки Писа с компьютерной наводкой. Установкой Писа был снабжен головной вагон. Первый выстрел прошел мимо цели, и в нескольких футах правее дрезины зияла свежая воронка. Второй снес колеса с одной стороны платформы и сбросил дрезину вниз вместе с водителем и грузом. Если в ящиках и находилась взрывчатка, то она по какой-то причине не взорвалась — может, попросту оказалась непригодной. Наверное, диверсанта убило взрывной волной — на его теле не было видно никаких повреждений. Он лежал на спине, разбросав руки; широко раскрытые глаза невидяще уставились на багровые сполохи заката в затянутом плотным туманом небе.

Его смуглое тело было истощено до крайности; горло покрывали язвы — несомненно, гниль Иова[1] в последней стадии...

Соседка Чаза судорожно вздохнула. Взглянув на женщину, он увидел, как побелело от страха ее лицо. Она как завороженная смотрела на мертвеца.

— Я просто уверена, что он подложил взрывчатку где-то еще впереди... — прошептала она.

Чазу стало не по себе, и он поспешно отвел взгляд. Он не мог осуждать людей за страх перед гнилью. Ведь достаточно, чтобы одна-единственная спора проникла сквозь микроскопическую трещину в защитном слое; попав вместе с воздухом в легкие, гниль Иова пустит там корни, будет расти и развиваться, пока человек не умрет от удушья. Но Чаз не выносил этого патологического страха перед гнилью; всякий раз, сталкиваясь с ним, он чувствовал глубокое отвращение.

Страх являлся своего рода эмоциональным самоистязанием, которым упивались его тетка и кузины, исповедовавшие неопуританство. Чаза тошнило от их почти животного ужаса перед гнилью, но в то же время он ненавидел заразу, превратившую людей в рабов. Столь же противоречивые чувства он испытывал и ко всем, с кем ему приходилось делить этот зараженный и наглухо закупоренный мир; постоянный душевный разлад превратил его в одиночку. Друзей у Чаза не было, а потому он жил в изоляции от общества — насколько это возможно в условиях, когда люди большую часть времени находятся в скученном состоянии, как в этом поезде.

Экспресс набрал обычную скорость — триста километров в час, — и Чаз расслабился в коконе безопасности, наблюдая, как исчезает в сгущающихся сумерках щебеночная насыпь. На мгновение в темноте сверкнули глаза какого-то зверя. Животные оказались невосприимчивы к гнили, за сорок лет ученые так и не смогли объяснить, в чем тут причина. За окном окончательно стемнело, и Чаз теперь видел лишь освещенное нутро вагона, отражавшееся в стекле; подобно призраку, отражение следовало за поездом. Он видел также и себя — невысокого человека в комбинезоне, с копной черных, прямых волос и сердитым выражением лица, не покидавшим его даже тогда, когда он и не думал сердиться...

По рядам пассажиров передавались подробности происшедшего.

— Еще до того, как они увидели диверсанта, инфракрасный радар засек его за поворотом, прямо сквозь деревья, — рассказывал человек, висевший в коконе рядом с соседкой Чаза. Он обращался к пассажирам ближних рядов. — Правда, на экране этот предмет своими размерами соответствовал дорожному ремонтному агрегату. Поэтому они сбавили скорость и на всякий случай включили компьютер ракетной установки. И как только компьютер получил четкое изображение и идентифицировал диверсанта, установка дала залп и сбила дрезину с полотна.

Человек повернул голову, чтобы взглянуть на ряд, в котором находился Чаз.

— Тут поступило предложение провести небольшое молитвенное собрание и покаяться вместо диверсанта, — сообщил он. — Кто-нибудь желает присоединиться?

— Я! — быстро откликнулась женщина.

Так, и эта из неопуританок, неприязненно подумал Чаз. Он отрицательно покачал головой, и мужчина отвернулся. Немного погодя показался стюард. Протискиваясь между плотными шеренгами пассажиров, он разматывал высокий — от потолка до пола — рулон тонкой серебристой пленки, которой отделял вертикально пристегнутые тела тех, кто изъявил желание присоединиться к молитвенному собранию.

— Вы оба будете молиться? — Он вопросительно глянул на женщину, потом перевел взгляд на Чаза.

— Я — нет, — сухо ответил тот.

Оградив женщину серебристой пленкой с одной стороны, стюард прошел в задние ряды и немного погодя вернулся, протягивая пленку с другой стороны. Теперь женщина и Чаз оказались как бы в разных купе битком набитого вагона.

Чаз откинулся в коконе и, позволив своим мыслям лениво плыть по течению, уставился в темное окно. До него доносились приглушенные звукоизолирующей пленкой голоса. Собрание выбрало оратора, и тот уже начал свою проповедь.

— ...Вспомните слова преподобного Майкла Брауна, произнесенные им двадцать три года назад. «Все вы — поколение Иова — погрязли в грехах и заслужили страдание за содеянное. И если кара, миновав вас, постигла вашего ближнего, не стоит думать, что он совершил более тяжкий грех, и возмездие обойдет вас стороной. Ваша доля страданий неминуема, и вы лишь получили отсрочку». Все собравшиеся здесь должны помнить слова преподобного Брауна и сознавать свою вину перед страдающей и зараженной планетой. Помните, вы ничем не лучше того несчастного, больного человека, что пытался превратить нас в себе подобных. В знак покаяния начнем с гимна Иова. Все вместе...

...Чаз заставил себя отвлечься от нескладных слов гимна. И дело не в том, что он в меньшей степени, чем другие, сознавал свою ответственность за судьбу планеты. В его крохотной, почти кубической — шесть на восемь и на семь футов — квартирке в Аппер-Деллс имелся уголок для медитации; там стоял лоток с черной, стерилизованной землей, которую он каждое утро тщательно перебирал. На подносе стояла колба с питательным раствором, в которой рос кристалл ферроцианида калия. Каждый день, утром и вечером, Чаз по полчаса сидел перед кристаллом, погрузившись в медитацию. Однако все его усилия были направлены отнюдь не на искупление грехов человечества и не на то, чтобы избежать случайного заражения гнилью. Тем не менее он весь покрывался потом, затрачивая на медитацию не меньше энергии, чем если бы рыл глубокую траншею.

Чаз концентрировался на развитии дара Гейзенбергова[2] цепного восприятия, чтобы пройти тест для работы на Массе Причера. Тогда бы наконец у него появилась реальная возможность хоть как-то противостоять той напасти, что терзала сбившихся в стадо соплеменников. А покаяние и смиренное принятие своей доли грехов никогда не привлекали Чаза. Он был рожден для того, чтобы бороться, — даже если схватка представлялась совершенно безнадежной.

Проблему дара цепного восприятия Чаз решил уже давно — он сам взрастил его в себе. И теперь Чаз окончательно убедился, что обладает необходимыми способностями для работы на Массе Причера, но по непонятной причине не может проявить их при испытании. Несмотря на то, что сегодняшний тест не отличался сложностью, он снова провалился, уже в шестой раз. Экзаменатор рассыпал на столе сотню рисовых зерен, окрашенных в пять различных цветов, и дал Чазу ахроматические очки.

Сквозь эти очки все зерна выглядели одинаково серыми — как, впрочем, и стол, кабинет и сам экзаменатор, мистер Алекс Вака. Вака на несколько секунд прикрыл зерна листом картона и перемешал. Затем убрал картонку и предложил Чазу отобрать все зерна какого-нибудь одного цвета.

Чаз выстроил отобранные зерна в одну линию. Но когда снял очки, то обнаружил, что верно отобраны лишь семнадцать из двадцати зерен, которые он счел красными. Из последних трех первые два зерна оказались синего, а последнее — желтого цвета. Безусловно, этот результат свидетельствовал о наличии у него паранормальных способностей, но не являлся бесспорным доказательством.

— Вот дьявол! — не удержался Чаз. Он, как никогда, был близок к срыву. — Я просто чувствовал, как что-то мешает мне при отборе последних трех зерен.

Вака кивнул.

— Охотно верю. Не сомневаюсь, что именно так все и было, — сказал он, смахивая цветные зерна в коробку. Это был пухлый, круглолицый коротышка, одетый в темно-коричневый комбинезон; на его низкий лоб спадала длинная, нелепая челка. — Все потенциальные претенденты нисколько не сомневаются в своих способностях. Но нам требуется наглядная демонстрация этих способностей, а не их декларация. А как раз это вам и не удалось.

— Мистер Вака, а как вы относитесь к катализатору? — прямо спросил Чаз. Вака пожал плечами.

— Насколько мне известно, это просто шарлатанство. От катализатора не больше проку, чем от заклинаний или талисмана на счастье. Он может служить психологической поддержкой, но никак не стимулятором паранормальных способностей. — Вака окинул Чаза проницательным взглядом. — А почему вы считаете, что вам это поможет?

— Есть одна теория, — помедлив, ответил Чаз. — Вы слышали о концепции родового разума?

— Вы имеете в виду некую идею о единстве — неосознанном или подсознательном — человеческого рода? — Вака нахмурился. — Но ведь это нечто культовое?

— Может быть, — ответил Чаз. — Но скажите, вам приходилось выращивать кристалл в питательном растворе?

Вака отрицательно покачал головой.

— Начинать нужно с монокристалла, — принялся объяснять Чаз. — Он растет за счет заимствования молекул из насыщенного раствора, в который погружен. Разумеется, необходимо поддерживать насыщенность раствора, в результате кристалл увеличивается в несколько раз.

— И что? — недоуменно спросил Вака.

— Предположим, что существует так называемое неосознанное единство — или, как я считаю, неосознанная коллективная взаимоотдача, — продолжал Чаз. — Теперь допустим, у меня есть катализатор, и я способен убедить себя в том, что он действует по отношению к моим паранормальным способностям, как монокристалл. Они начинают концентрироваться вокруг него, и происходит заимствование необходимых элементов из питательной среды коллективного разума. Вы не находите, что такое возможно?

Вака покачал головой.

— Вы должны поверить в то, что способны проявить ваш дар, — ответил он. — Если катализатор, талисман или что-то еще поможет вам поверить в собственные силы, то это только усилит ваши способности. Вот только... — Он посмотрел на Чаза. — Насколько мне известно, катализатор можно найти лишь снаружи, а потому он заведомо нестерилен. А это означает, что его использование противозаконно.

Чаз пожал плечами. Из осторожности он ничего не ответил. На самом деле никакого катализатора у него пока не было; он даже не имел понятия, где его раздобыть. Но ему хотелось проверить реакцию Ваки на идею использования чего-то недозволенного, за что Чаза могли бы изгнать из стерильных районов. А это, по сути дела, означало смертный приговор: человек, оказавшийся снаружи, умирал от гнили в течение нескольких месяцев.

— Вот что я вам скажу, — немного помолчав, заговорил Вака изменившимся голосом. — Я верю в единственный путь спасения человечества. И он лежит через Массу Причера, которая однажды поможет нам переправить чистые и незараженные зародыши человеческого общества в какой-нибудь новый, девственный мир, где наша раса, свободная от гнили, как в духовном, так и физическом смысле, сможет начать все сначала.

Вака опять замолчал. На мгновение он как бы расстался со своей неуклюжей оболочкой круглого коротышки с нелепой челкой; все это затмило вдохновение истового фанатизма.

— А это значит, — продолжил он, возвращаясь к своей обычной манере, — что, когда дело касается моей компетенции, долг по отношению к Массе превышает все остальное, включая и местные законы. И я не стану докладывать, что экзаменуемый использует в качестве катализатора нестерильный предмет. Я ясно выразился?

— Вполне, — ответил Чаз.

Его мнение об этом человеке несколько возросло. Но он все еще не доверял экзаменатору.

— Ну ладно, — поднимаясь из-за стола, сказал Вака. — На этом пока и остановимся. Если вдруг почувствуете, что способны продемонстрировать необходимый уровень способностей, звоните. В любое время, днем или ночью. Только прошу вас, не забывайте, что у меня хватает возни и с другими претендентами, которые, как и вы, горят нетерпением очутиться за пределами орбиты Плутона. До свидания... Да пребудет с вами прощение Господнее.

— До свидания, — попрощался Чаз.

Вот так-то, думал он, покачиваясь в коконе безопасности в такт движению вагона. Подвернись случай, он ни за что не упустил бы своего катализатора. А что касается намеков Ваки, будто он встанет на его сторону, то над этим следует хорошенько поразмыслить...

Внезапно пространство вокруг него опрокинулось. Чудовищный толчок сбросил вагон с пассажирами под откос. У Чаза перехватило дыхание, в следующий миг он потерял сознание.

Придя в себя, он ощутил, как в правый бок впивается какой-то предмет, левый локоть упирался в жесткую, неровную поверхность. Чаз шевельнулся, пытаясь освободиться от колющего предмета, вверху раздался треск, и в следующую секунду Чаз плашмя рухнул на жесткую поверхность.

Спустя минуту в голове слегка прояснилось, он сообразил, что лежит на чем-то вроде щебенки, а над ним нависает какая-то темная масса. В лицо дул насыщенный запахами холодный свежий ветер. Справа слышны были голоса, кое-где мелькал свет.

Из темноты над головой доносились звуки — в основном причитания и стоны. Приподняв голову, Чаз разглядел вокруг себя неясные силуэты людей.

— Теперь нас ни за что не пустят в Деллс, — произнес над самым ухом безжизненный голос. — Никогда...

Эти слова, вернувшие Чаза к реальности, эхом отозвались в его памяти. Приподнявшись на руках, он посмотрел налево. В густой тени громады кто-то сидел, скрестив ноги, словно перед алтарем; судя по голосу, это была его соседка по вагону.

Он повернул голову в другую сторону и тут же забыл о женщине. Мир вокруг обрел знакомые очертания. Нависавшая темная масса оказалась вагоном — завалившимся набок и разломившимся пополам; Чаз и еще несколько пассажиров выпали наружу.

Он выполз из-под вагона и сел. Его грудь обвивали остатки ремней безопасности. Отстегнув ремни, он отбросил их в сторону. Голова пылала. Щебень железнодорожной насыпи холодил левую ладонь. Он поднял камень и приложил ко лбу. Это принесло небольшое облегчение, Чаз почувствовал, что возвращается к действительности.

Вокруг царил непроглядный мрак. Они оказались выброшенными в зараженный мир. Судя по всему, диверсант устроил еще одну ловушку. И если это проделал тот бродяга, которого четверть часа назад сбросили с насыпи, то его лобовой таран являлся лишь обманным маневром, призванным усыпить бдительность машиниста. Впрочем, не имеет значения, по какой причине поезд сошел с рельсов. Важно лишь то, что разломился именно вагон Чаза, а сам он очутился снаружи.

Теперь Чаз был беззащитен перед гнилью и потенциальной возможностью заражения. Согласно закону, ни он, ни кто другой из этого вагона не может быть допущен обратно в стерильную зону.

Ну нет, он вернется! Он обязательно вернется.

В душе Чаза яростно вспыхнул протест против подобной участи. Он был рожден, чтобы работать на Массе Причера, а не скитаться в опустевшем мире, медленно умирая от голода или удушья, вызванного белыми спорами гнили. И теперь, когда жертвой оказался он сам, нельзя допустить, чтобы произошло неизбежное.

Чаз отнял камень ото лба и уже занес руку, собираясь отшвырнуть в сторону, как внезапно его что-то остановило. В отсвете пламени, охватившего машинное отделение первого вагона, он посмотрел на камень, и в голове отчетливо прозвучало одно-единственное слово: «Катализатор».

Это и есть тот самый, долгожданный, шанс. Если верить косвенным описаниям, катализатор Гейзенберга должен быть именно таким — ничем не примечательным камнем или деревяшкой. Использование катализатора считалось противозаконным лишь потому, что его следовало извлечь из нестерильной — такой как эта — среды. Однако лишь нестерильный катализатор был по-настоящему эффективен.

И не особый ли дар подсказал Чазу, что в руках у него тот самый катализатор, который так необходим для демонстрации дара цепного восприятия?

Пальцы Чаза с силой сжали камень. Полуприкрыв глаза и глядя на бушевавшие в сорока футах языки пламени, он постарался сконцентрироваться.

Цепное восприятие — это связанные между собой серии последовательных выборов, ведущих к желаемому результату. Сейчас перед Чазом стояла задача проникнуть в вагон с уцелевшим защитным слоем, не вызвав при этом подозрения, что он побывал снаружи и подвергся опасности заражения гнилью. Стиснув в ладони камень, он напряженно искал тот единственный механизм, который способен вернуть ему ощущение безопасности.

Он пристально всматривался в пламя. Над местом крушения, неподалеку от опрокинувшегося головного вагона, кружил тяжелый спасательный вертолет. Фигуры в неуклюжих защитных скафандрах возились с огромными трубами — секциями стерильного аварийного тоннеля, который должен был соединить вертолет и шлюз головного вагона. Из-за того, что вагон завалился набок, доступен был лишь один шлюз — на крыше вагона. Каждую секцию волокли двое спасателей. Пока Чаз наблюдал за ними, возле последнего вагона опустился второй вертолет. Из него также начали выгружать трубы аварийного тоннеля. Значит, герметичность нарушена лишь у среднего вагона, и только пассажиры из этого вагона обречены на смерть от голода или гнили.

Чаз чувствовал впившиеся в ладонь острые края камня; его пальцы дрожали мелкой дрожью. «Держись, заставь свой дар действовать», — приказал он себе. Держаться... Он протянул свободную руку влево, и его пальцы наткнулись на что-то мягкое — кажется, ткань. Странно, но ткань оказалась теплой. Он опустил глаза. Это же рукав его соседки по вагону...

Чаза словно пронзило током. Он вспомнил, какой ужас испытывала эта женщина перед гнилью. Разумеется, она напугана, очень напугана. Все идет к тому, что ей, Чазу и остальным пассажирам вагона придется несколько дней провести под открытым небом, прежде чем в их легкие попадут споры гнили. Но она вряд ли попытается воспользоваться этой последней зацепкой. Судя по тому, что Чаз знал о таких людях, она будет просто сидеть и покорно ждать смерти.

И снова в нем пробудились противоречивые чувства — в его душе мешались жалость и отвращение, однако на этот раз сострадание взяло верх. Он не мог бросить эту несчастную на произвол судьбы. Если катализатор и цепное восприятие помогут ему, не вызывая подозрений, вернуться в стерильную среду, то почему бы не захватить ее с собой...

Чаз принял решение, и тотчас его захлестнуло странное ощущение — с точки зрения логики цепного восприятия этот шаг выглядел абсолютно верным. По неведомой причине именно двойка — искомое число. Чаз покрепче ухватил женщину за рукав и осторожно потянул.

Ее бормотание прекратилось. Она на мгновение замерла, потом неуверенно придвинулась к Чазу. Повинуясь лишь инстинкту и интуиции, он выбрался из-под вагона, затем встал на ноги и вытащил женщину.

Она двигалась как в трансе. Окутанные ночной темнотой, они стояли у разбитого вагона, из которого неслись причитания и стоны отчаявшихся людей.

Сжимая в одной руке камень, другой вцепившись в рукав незнакомки, Чаз остановился и взглянул на фигуры в защитных скафандрах, копошившиеся на фоне пожарища у головного вагона. Спасатели продолжали таскать секции аварийного тоннеля — два человека на одну трубу. Он оглянулся на спасателей у последнего вагона. Та же самая картина.

Ну конечно! Двое! Так вот почему серии выборов, стремительно проносившиеся через его сознание, внезапно словно увязли в зыбучем песке. Оказывается, для выполнения цепочки необходимых действий требовался еще один человек.

Чаз распрямился, ощутив прилив уверенности. Теперь он четко видел серию альтернатив, связанных в единую цепь действий, которые должны были вернуть их в безопасную среду. Альтернативы, словно развернутая колода карт, стояли перед его глазами — оптимальные выборы из множества вероятностей. Цепочка, ведущая к принятию единственно правильного решения.

— Пошли, — сказал он женщине и двинулся вперед, потянув ее за собой. Она последовала за ним, как растерянный и смертельно напуганный ребенок.