ГЛАВА 13. КТО ТАКОЙ МАРТИН ГИК?

На следующий день в политотделе ВМУЗов стало известно, что вольнонаемный преподаватель спецшколы собирается подавать на инспектора в суд за публичное оскорбление.

— Как его обозвали? — расспрашивали Петровского.

— «Субъектом» и еще «папуасом», — охотно информировал старший политрук. — Я рекомендовал учителю принять во внимание, что он действительно был небрит.

— А учитель что?

— Отвечает, что дело происходило в присутствии целого класса, ему нанесен моральный ущерб и все это направлено на подрыв авторитета преподавателя…

Еще через четверть часа Петровского вызвали в служебный кабинет к «ответчику». Тот был уже в курсе дела.

— Зачем вы там находитесь? — сердился генерал. — Не могли разъяснить элементарных требований воинской дисциплины?

— Не слушает он меня, — доложил Петровский. — Сами понимаете, человек гражданский, Форму-то он носит, но без шевронов.

— Какой чувствительный — слова не скажи. А бриться, спрашиваю, кто будет?

— Преподавателю объявлен выговор в приказе, — сообщил старший политрук.

Генерал посмотрел на него и добавил совсем другим тоном, вовсе не окончательным:

— Поговори там с ним, в случае чего сообщи. Будет надо — приеду.

— Приезжать пока не обязательно, — посоветовал Петровский. — Вам бы лучше позвонить по телефону директору спецшколы товарищу Уфимцеву. Он вызовет и официально все ваши слова передаст. А потом мы с капитаном третьего ранга Радько еще раз с этим учителем побеседуем. Думаю, тогда уговорим…

Когда Сергей Петрович положил на рычаг телефонную трубку, он выглядел растерянным. В первый момент он даже не знал, что предпринять. Если вызвать литератора и передать ему содержание разговора, не будет ли им это воспринято как разрешение ходить неряхой.

— Пусть лучше старший политрук поговорит с Валерием Евсеевичей, — предложил директору Радько. — Это по его части.

— Добро, — с явным облегчением согласился Уфимцев. — А все же странно. Ваш инспектор производил впечатление требовательного человека.

— Он такой и есть, — возразил военрук. — Вы же понимаете, что требовательность и грубость — разные вещи. Ничего странного. Человек погорячился и решил исправить свою ошибку. Не просил же он, чтобы вы отменили выговор преподавателю литературы.

— Если бы и попросил, все равно не отменю, — нахмурился директор. — Марусенко заслужил.

Радько с этим мнением согласился. За все время беседы военрук только раз взглянул на Петровского. Старший политрук многозначительно кивнул и взял на себя деликатную миссию переговоров с литератором. На самом деле беседовать с Марусенко было ни к чему. Инспектор, как и предполагалось, не стал уведомлять директора о том, что на него собираются подавать в суд. А сам Марусенко ни о чем подобном не помышлял. На его взгляд, здесь вполне было достаточно помощи со стороны бессмертного Козьмы Пруткова.

Идея такого поворота событий принадлежала военруку. Разнос преподавателя Марусенко и отдача под суд Дормидонтова произошли в один день и представлялись Радько очень похожими событиями. В обоих случаях благие намерения из-за душевной черствости приводили к обратному результату. Может быть, директор спецшколы думал, что именно так должен выглядеть требовательный и волевой командир?

Во всяком случае, оба происшествия вызвали разные толки в учительской среде, и Радько было ясно, что о них обязательно будут говорить на педагогическом совете по итогам первой учебной четверти. Директор в своем докладе упирал на недостаточно высокие показатели средней успеваемости. Но в прениях разговор сразу пошел совсем не о том.

— Я не педик! — гудел Борис Гаврилович Рионов под шквалом обвинений. — Я моряк, и эти фокусы мне ни к чему.

— Домашние задания по военно-морскому делу даются без учета нагрузки по остальным предметам, — констатировал Василий Игнатьевич Артяев.

— Арифметику знаете? — огрызнулся Билли Бонс. Его оппонент оскорбленно пожал плечами и оглянулся по сторонам, как бы предлагая остальном подтвердить этот факт. Все поджали губы, прищурили глаза — словом, по мере темперамента всячески подчеркнули неуместность и неинтеллигентность вопроса.

— В восьмых классах по истории пять часов в неделю, — пояснил Борис Гаврилович. — У меня всего два, как в любой школе. А программа в три раза больше, чем по истории.

— Вы просто не умеете пользоваться временем на уроках, — поддержал Артяева завуч Полиэктов, — сомнительные отступления от темы занятия дезорганизуют учебный процесс.

— Однако отставания нет и успеваемость полная, — упорствовал преподаватель военно-морского дела.

— Ученики над вами смеются, — вставил слово молодой историк Макаров. — На днях они всю перемену хохотали, рассказывая, как Билли… то есть вы, Борис Гаврилович, будто бы в Гамбурге большое судно за веревку удержали… рукой…

Димка Майдан с интересом прислушивался к разговору и в этот момент радостно закивал в дверную щель. Он тоже слышал об этой веселой байке Билли Бонса.

— Не за веревку, а за швартов! — строго поправил Рионов и заинтересованно переспросил: — Говорите, смеялись? Ну, значит, дошло!

— Что дошло?

— Как надо швартоваться в узкости! — уточнил Борис Гаврилович и тут же перешел в наступление: — А вы, молодой человек, уже выяснили, кто такой Мартин Гик?

— Еще нет, — удивился Макаров. На уроке в одном из девятых классов его действительно спросили, какова роль этого человека в крестьянской войне в Германии. — Как будто был такой деятель. А вы откуда о нем знаете?

— Вот, вот. — Рионов раскатился басом на весь директорский кабинет. — Но учтите, завтра вам напомнят. Обязательно!

— Да, конечно, надо будет уточнить! — смутился историк.

— И не пытайтесь! — торжествовал Борис Гаврилович. — Дело в том, что мартин гик — рангоутное дерево, подвешенное вертикально под внешним ноком бушприта. Служит для разноса утлегарь — и бом-утлегарь-штагов. Впрочем, вы все равно ничего не поняли. После педсовета я вам на модели парусника покажу.

Радько и Петровский засмеялись. Димка Майдан в приемной давился от беззвучного хохота и немного завидовал автору такого замечательного вопроса. А учителя были возмущены.

— Вот к чему приводят неуместные байки! — сердился военврач Артяев. — Они подрывают авторитет преподавателя.

— Байка — ложь, а в ней намек, товарищ доцент, — не смутился Рионов. — Повторяю, я не педик. Моя задача — вырастить из салажат настоящих марсофлотов.

— Да… — как бы подвел итог Радько. — Этот случай говорит только о том, что преподаватели тоже нуждаются в элементарной морской подготовке. Мы организуем такие занятия.

Обещание военрука не вызвало восторга. Литератор Марусенко признался, что дополнительная нагрузка и спецшколе и так отнимает все свободное время. А между прочим, проверку тетрадей никто не отменял и подготовку к урокам тоже. Работать ему приходится по ночам.

— Вот вам и результат — проспал, — развел руками Валерий Евсеевич.

— Сначала строевая подготовка, теперь вот морская, — добавил с неудовольствием Дормидонтов. — К чему мне она, если я просто учитель физики?

— Вы не только преподаватель, — перебил директор. — Вы командир взвода.

— Суд разберется, какой я командир, — повысил голос Дормидонтов. — Была бы моя воля, давно ушел бы отсюда по собственному желанию. В конце концов, не из меня, а из учеников будут готовить военных людей. Моя задача лишь научить их физике!

— Правильно, — загудели члены педсовета. — Нас заставляют заниматься не своим делом…

Константин Васильевич Радько понимал, что и на Рионова преподаватели обрушились не случайно. Борис Гаврилович в их глазах олицетворял непонятные и обременительные порядки. Именно в них учителя видели причину снижения успеваемости за первую четверть.

Почувствовав поддержку коллектива, Дормидонтов продолжал:

— Спецшкола отобрала в городе цвет молодежи. Самое время решить, кого мы будем из нее готовить: строевиков или образованных людей?

— Народный комиссар Военно-Морского Флота, — заметил завуч, искоса взглянув на военрука, — как будто высказался за образование.

— Муштруем, — снова загудели учителя. — Отвлекаем от учебников.

— Прежде всего нужна культура, начитанность, — поддержал общее мнение Марусенко.

— 'итуал — основа существования военной о'ганизации, — пробовал возразить Ростислав Васильевич Оль.

— У нас школа Наркомпроса! — парировал Дормидонтов, и физкультурник замолчал. На педсовете Оль и Рионов представляли меньшинство.

— Среди родителей моих учеников немало очень умных людей, — вступил в разговор Михаил Тихонович Святогоров. — Я как-то спросил мать Григория Мымрина, кем бы она хотела видеть своего сына. «Милый, — сказала мамаша, — мне бы хотелось, чтобы Гриша стал мыслителем».

При этих словах литератор развеселился, «милый» Святогоров удивленно взглянул на Валерия Евсеевича: «Что тут смешного?», а директор не поверил своим ушам. Та же самая мадам Мымрина была соавтором письма с просьбой убрать из спецшколы преподавателя математики Святогорова. Как бы сейчас пригодилось это письмо! Его публичное обсуждение могло бы перевести разговор на педсовете в главное русло заботы об успеваемости. Но письмо с некоторых пор потеряло актуальность. И этому активно содействовал сам Сергей Петрович. Он позвонил в гороно и просил прислать в спецшколу инспектора-математика. Уфимцев особенно подчеркнул, что необходимо направить самого авторитетного педагога, поскольку учительский коллектив школы еще не сложился, а вопрос исключительно принципиальный.

— Есть у нас такая кандидатура, — обещали Сергею Петровичу. — Методист отменный, и на городской педагогической конференции он переспорил самого профессора Тартаковекого. Устраивает?

Вот этот-то методист опрокинул не только письмо, но заодно и сложившееся в спецшколе мнение о вкрадчивом математике.

— Святогоров — единственный преподаватель, к которому нет никаких замечаний, — сообщил директору представитель гороно. — Урок им дан поразительно отчетливо, на высокой логической основе и с абсолютной доходчивостью.

Сергей Петрович Уфимцев никак не ожидал подобной характеристики. Он ошеломленно вертел в руках злополучную жалобу родителей.

— Я сидел на уроке у Михаила Тихоновича, как в филармонии, — пояснил самый дотошный в городе инспектор. — Эрго, эту бумажку, — развел он руками, — по-видимому, следует расценивать как вариант «Письма к ученому соседу».

Святогоров вышел тогда из директорского кабинета председателем предметной комиссии по математике, и вот на педагогическом совете он уже рассуждал о воспитании «мыслителей». Мнение Михаила Тихоновича, по сути дела, поддерживало позицию физика Дормидонтова. Директор решил пресечь вредный спор. Биолог Артяев тоже понял, куда дует ветер, и решил директору помочь.

— Считаю, что педагогические установки товарища Святогорова в нашей специальной школе не выдерживают критики, — заявил Артяев. — Какой может быть воинский порядок, если «мыслителям» во втором взводе разрешается обращение к преподавателю по имени-отчеству?

«Это камень в мой огород, — догадался Димка Майдан. — И откуда только военврач об этом узнал? Не иначе работа Зубарика».

— Порядок — это хорошо! — вмешался старший политрук Петровский, и все вздрогнули от неожиданности. «Бывший Женя» впервые нарушил молчание и стал выступать напористо, с грубоватой прямотой. — Я тоже за порядок. Но почему тогда вы сорвали развод дежурства по школе?

Василий Игнатьевич никак не предполагал удара с этой стороны.

— Позвольте, товарищ политрук, — попробовал он уйти от ответа. — Как будто это не относится к теме нашего педсовета.

— Не позволю, — отрезал Петровский. На этот раз он разговорился всерьез. — Должен заметить, что мое воинское звание не «политрук», а «старший политрук».

— Я вас именовал не по званию, а по должности, — снова вывернулся Василий Игнатьевич.

— Странная позиция для человека, который носит знаки различия командира Красной Армии, — ответил Петровский. — Кстати, прошу предъявить документы о присвоении вам воинского звания «военврач 2-го ранга». В личном деле этого не значится.

Димка насторожился и буквально прилип к двери. Неужели Лека оказался прав?

После долгой паузы раздался наконец прокисший голос Артяева:

— Раньше я преподавал в артиллерийской спецшколе…

— Что из того? — допрашивал старший политрук,

— Мне казалось, что со шпалами будет солиднее, а сейчас уже неудобно снимать. Ученики привыкли.

— «Доцент» тоже для солидности? — осведомился директор.

— Итак, в наших рядах трудится военврач артиллерийской службы, — насмешливо сказал Радько.

Биолог покраснел. Преподаватели ехидно заулыбались.

— Снимите знаки различия, — посоветовал военрук. — Все равно ученики докопаются и выдумают что-либо почище «мартин-гика». Как тогда быть с авторитетом?

Дима Майдан благодарно кивнул военруку за добрый совет. Он особенно придется по душе его соседу по парте Жорке Куржаку. Теперь пригодится и плакат из магазина военной книги, который Димка приобрел неизвестно для чего.

— Товарищ Артяев односторонне понимает воинский порядок, если считает его для себя необязательным, факт, — вступил в разговор главный старшина Дударь и рассказал, как было дело.

— За срыв развода и нарушение субординации, — прошипел директор, — объявляю вам выговор.

— Взыскание надо согласовать с месткомом, — вспомнил Василий Игнатьевич.

— Не беспокойтесь, согласуем, — успокоил его Радько. — А будет нужно, обсудим, годится ли такой профсоюзный деятель вообще.

Артяев сразу стих, а капитан 3-го ранга Радько заметил, что откровенный и острый разговор, вызванный сообщением директора, показался ему весьма интересным и полезным.

Сергей Петрович вскинул глаза. Он никак не предполагал, что спор на педсовете вызовет у военрука столь положительные эмоции.

— Преподаватель физики, — продолжал военрук, — совершенно справедливо требует четкого ответа, для чего нужны специальные школы. У администрации, — тут Радько повернулся в сторону Уфимцева, — сложилось на этот счет определенное мнение.

Директор удивился. Ему ничего не оставалось, как утвердить информацию солидным кивком. Неугомонный военрук снова что-то задумал.

— Сегодня у меня произошла интересная беседа с восьмиклассником Куржаком, — продолжал Радько. — Последнее время, как вы знаете, у него были неприятности. Вдруг идет навстречу и глаз не прячет. «Где, — спрашиваю, — был?» И слышу в ответ: «На Неве. Подышал свежим воздухом и набрался решимости стать морским командиром».

Учителя заулыбались. А Радько, спрятав улыбку в уголках глаз, продолжал:

— Куржаку всего пятнадцать. У нас с вами есть еще время для того, чтобы выяснить, насколько тверда у него эта решимость и только ли свежий воздух ее питает. Причем составить мнение о молодом человеке целесообразно до тех пор, пока Куржак не стал еще курсантом военно-морского училища. Главное — твердо знать, обладает ли данный молодой человек комплексом духовных, физических и волевых качеств, необходимых командиру флота. Страна строит большой флот. Командиров требуется все больше. И мы не можем себе позволить роскошь исправления кадровых ошибок в училищах. Вот для чего понадобились специальные школы.

— По словам Гераклита, нельзя дважды ступить в бегущую воду, — заметил Дормидонтов. — Строевики или «мыслители»? Что-нибудь одно!

— Греческий философ не учел, что у человека две ноги, — быстро отозвался военрук.

Находчивость педсовет оценил. А Радько не дал сбить себя с курса:

— Идея спецшкол не нова. Кадетские корпуса были еще при царе. Но все дело в том, что казарменное воспитание подростков имеет много отрицательных сторон. — Тут Радько посмотрел на физика и слегка улыбнулся. — С мальчишками еще рано разговаривать на языке военных уставов, которые предназначены для взрослых. Так можно невзначай растоптать их мечту,

Дормидонтов удовлетворенно откинулся с видом победителя, а директор встревожился: «Куда он гнет?»

— Я совершенно согласен с Павлом Феофановичем, — вроде бы сдавал все позиции военрук, — с подростками куда сподручнее играть. В солдатики или матросики — значения не имеет. Но именно играть.

Физик изумился. Он употреблял это выражение совсем в другом смысле. А Радько не дал ему опомниться.

— Вот почему не возрождены корпуса. Так целесообразнее и так дешевле. Последний аргумент немаловажен, если учесть массовость эксперимента. На семь морских спецшкол, созданных в разных городах страны, на три с половиной тысячи учащихся отвлечен всего лишь двадцать один кадровый военнослужащий. Если не считать, конечно, нашего биолога, товарища Артяева.

Председатель месткома ничего не ответил, но военрук упомянул о нем совсем не случайно.

— Преподаватель биологии не учел, что играть с ребятами надо со всей серьезностью. Надо строго соблюдать правила игры, ни на минуту не забывая, что это еще игра. Участие в парадах, разводы, построения — все служит для того, чтобы проверить, годится ли молодой человек для будущей морской профессии или у него ошибочное увлечение. Отсюда вывод: и вы, уважаемый Павел Феофанович, и Михаил Тихонович Святогоров, и товарищ Марусенко — все педагоги обязаны принимать в игре самое активное участие, а не наблюдать за ней со стороны. Иначе вы никогда не узнаете того главного, ради чего и разгорелся весь сыр-бор.

Сергей Петрович окинул взглядом преподавателей и понял, что споров больше не будет. Против логики не попрешь.

— В начале прений многие критиковали Бориса Гавриловича, — развивал завоеванные позиции военрук. — А между прочим, он правильно ухватил идею. Задача товарища Рионова самая сложная, если учесть количество отведенных ему учебных часов. Заметьте, что каждая из его «баек» несет в себе конкретную информацию.

Рионов при этих словах зарделся и утвердительно качнул головой. Говоря по правде, он сам не очень задумывался над дидактическим смыслом своих историй. Но теперь он твердо решил для обнародования отбирать их несколько придирчивее.

— Морская подготовка учителей, — между тем говорил Радько, — бесспорно, необходима. И не только для авторитета. Каждый предмет в рамках программы должен готовить учеников в избранной ими профессии.

Например, закон Архимеда вполне можно иллюстрировать понятиями о дифферентовке подводных лодок или об остойчивости корабля.

— Особенно если учесть, что в нашем кабинете ничего нет, кроме черной доски, — иронически парировал Дормидонтов. — Весьма наглядное пособие.

— Ремонт здания в основном закончен, — веско заметил директор. — На очереди кабинеты. У вас есть предложения?

— За этим дело не станет, — сказал Павел Феофанович, но излагать свои мысли не стал. Для осуществления его проекта требовалось 286 тысяч рублей. Чтобы не пугать Уфимцева, физик решил обсудить с ним проблему отдельно.

Для распространения методического опыта лучших преподавателей педсовет предложил ввести систему открытых уроков. Поговорили бурно, плодотворно, настала пора принимать решения.

— Завтра прошу представить на утверждение программу военно-морской подготовки преподавателей, — распорядился директор.

Радько послушно отозвался:

— Есть!

— Изложенную здесь точку зрения будем считать принятой к безусловному выполнению, — продолжал Уфимцев. — Недостатком педагогического совета считаю слабый анализ снижения успеваемости.

На следующее же утро решения педсовета начали претворяться в жизнь.

Первым это ощутил Василий Игнатьевич Артяев. В кабинете биологии вместо дежурного его встретил обряженный скелет. На черепе красовалась запасная фуражка самого преподавателя. Скелет, нахально осклабясь, отдавал ему честь. На ребрах грудной клетки висела табличка с текстом:

«Алло, коллега! Давай поиграем в артиллерийских врачей!»

Поскольку кабинет был еще пуст, виновников найти не удалось. Жаловаться тоже не стоило. Артяев понимал, что это верный путь стать всеобщим посмешищем. Поэтому он поспешил переодеться в морскую форму. На его синем кителе уже не было никаких нашивок, Но дежурные по всем классам, где он вел свой предмет, рапортуя о готовности к занятиям, неизменно именовали учителя по бывшему воинскому званию. Василий Игнатьевич сердился и… терпел. Не мог же он публично признаться мальчишкам, что звания военврача у него никогда не было.

Загрузка...