Матросы Наркомпроса

ГЛАВА 22. ЯКОРЬ ПОДНЯТ

Димку Майдана не провожали. Маленький, некрасивый, он шнырял среди толпы, как блуждающий ион, и нигде не находил, себе места. Толпа и в самом деле походила на иллюстрацию из школьного учебника неорганической химии. Она состояла из одинаковых молекул-диполей. Парни, одетые так же, как и Димка, в матросскую форму, переминались около солидных, но совсем еще нестарых женщин, которые представляли собой как бы радикалы.

Майдан увидел тоненького Гасилова рядом с его матерью, прошел мимо длинноносого Генки Коврова, мрачно выслушивающего последние наставления. Жорка Куржак, заметив Димку, радостно закивал и хотел улизнуть, но его удержали за руку. Эффектная, затянутая в шелк дама всучивала Гришке Мымрину такой же толстый и блестящий пакет из вощеной бумаги. Словом, все ребята были заняты семейными делами, и Майдану оставалось лишь прогуливаться около пристани, с нетерпением ожидая команды: «Становись!»

Конечно, если бы Майдан попросил, отчим Федор Петрович и его жена, тетя Клаша, обязательно пришли бы проводить. А сами они не догадались. На них и сердиться не за что. Федор Петрович сдельщик. Отпроситься с завода для него целая история. А у тети Клаши ненормированный рабочий день. Она уборщица, да еще и дома всегда стирает и гладит на всех соседей. Димка понимал, что иначе им не свести концы с концами. Однако болтаться вот так, делая по возможности независимый вид, было обидно, невыносимо скучно. Майдан стал высматривать старшего политрука Петровского или боцмана Дударя, которые должны были поставить все на свои места, скомандовав построение большому сбору. Но начальство словно растворилось среди провожающих.

Вместо них Димка разыскал в толпе помощника командира взвода Раймонда Тырву. Его мать, Елена Эдуардовна, направлялась с ними заведующей столовой лагеря. Молчаливого эстонца Тырву вполне можно было растормошить и скоротать с ним время до посадки на пароход. Но, к сожалению, Раймонд тоже был не один. С ним разговаривала Жанна Донченко, которая увязалась вместе с матерью провожать Антона, но к брату так и не подошла. Антон ехидно посматривал на Жанну и удивлялся. Мрачный вид Раймонда по всем правилам должен за сто шагов набивать оскомину у всех девчонок. К тому же он совсем не умел поддерживать беседу, и Жанне приходилось болтать за двоих. Кстати, сестра сообщила, что 29 июня в лагере будет родительский день, и, очень возможно, она тоже приедет навестить Антона. Толстокожий Тырва не выразил никаких эмоций, но Жанна на него не обиделась. Антон еще заметил, что, прощаясь, сестра задержала руку в ладони Раймонда, а ему лишь небрежно кивнула.

Наконец прозвучала команда, и Озерная пристань на Неве около Володарского моста стала напоминать причал военного порта. Вдоль проспекта Обуховскок обороны выстроились шеренги моряков в походном обмундировании: в светлых брюках из льняного сурового полотна, в таких же голландках с синими отложными воротниками, под которыми рябили благородные треугольники тельняшек. На правом фланге, как и положено, играл духовой оркестр и колыхалось плавными шерстяными складками бело-голубое полотнище военно-морского флага.

Многочисленные зрители почтительно следили за ритуалом поверки личного состава. Подразделения в строгом порядке одно за другим вступали на палубу корабля. Когда посадка закончилась, на дебаркадер пристани хлынули провожающие.

— Аркаша! Обязательно мой руки перед едой! Гасилов покраснел. Можно ли представить себе более неуместный совет?

Пароход, неторопливо чавкая плицами гребных колес, уже отваливал от пристани.

— Чалку давай! — вопил в мегафон капитан, а с берега мельтешили платочки, неслись указания насчет стрижки ногтей, регулярной чистки зубов и тому подобное, вплоть до экспресс-информации по методам глажения носовых платков.

— Аркаша! Поправь свой гальюн! — снова услышал Гасилов голос матери. — У тебя гальюн отстегнулся…

Мать кричала, снисходительно поглядывая на соседок. Никто из них не догадался применять в разговоре морские термины.

— Имеется в виду твой гюйс, — засмеялся за спиной Аркашки Димка Майдан. — Твоя мамаша немного перепутала.

В суматохе проводов синий матросский воротничок Гасилова съехал со спины и болтался на одной пуговице. Аркашка навел порядок в обмундировании и поспешил на другой борт. За последний год он потратил немало времени, чтобы обучить домашних простейшим понятиям из флотской жизни, и не мог перенести такой позорной ошибки. Даже Димка Майдан и тот смеялся.

На самом деле Майдану очень хотелось услышать с берега любой самый вздорный совет. Ему стало легче только после того, как пароход отошел от дебаркадера, а со всех палуб в воздух рванулась песня:

Пароход двинулся вверх по реке. Он скрипел, дребезжал и отчаянно шлепал колесами. А строевая песня глушила неприличные команды речников, перепутавших флотское наименование «швартов» с какой-то немыслимой «чалкой», и наивные напутствия матерей.

10 июня 1941 года ученики ленинградской военноморской спецшколы вышли в свой первый, хотя и не особенно далекий рейс до острова Валаам.

Раймонд Тырва следил с кормы, как девичья фигурка на краю дебаркадера, постепенно уменьшаясь, размахивала вытянутыми руками. Каждый жест означал букву флотского семафора. Буквы складывались в слова.

«До встречи двадцать девятого, — читал Раймонд, помахивая снятой с головы бескозыркой в знак того, что семафор принят. — Счастливого плавания…»

И тут Тырва в первый раз пожалел, что ее в порядке исключения не приняли в морскую спецшколу.

неслось над Невой.

Пароход оборвал песню прощальным гудком и сразу настроил всех по-походному.

«Спецы» направлялись в островной лагерь на целых сорок дней. Димка Майдан сунулся было в рулевую рубку, но обнаружил поперек трапа цепочку с надписью: «Пассажирам вход строго воспрещен». Конечно, цепочка не препятствие. Через нее запросто можно перелезть. Но из рубки могли прогнать, заклеймив обидным словом «пассажир». Поэтому Майдан предпочел не рисковать. Дверь в машинное отделение, наоборот, оказалась распахнутой. Там со свистом метались огромные мотыли. Человек в засаленном комбинезоне, ловко уклоняясь от пляшущего железа, подливал в подшипники густую коричневую жижу. Димка заглянул в машину и понял, что цепочка здесь и не требовалась. Кто же рискнет переступить порог, когда отовсюду брызжет горячее масло?

Поскольку больше смотреть было не на что, Майдан вернулся в кубрик, точнее в салон третьего класса, где расположился его взвод. Мымрин, как всегда, завтракал. На этот раз в пергаментном пакете были не бутерброды, а вареные куры.

Гриша оторвал мясистую ляжку и с аппетитом обсасывал косточку.

— Гриша, что же ты не угощаешь? — удивился Бархатов. На правах лучшего друга он мог себе позволить такой упрек.

Мымрин нехотя оторвал ему крылышко, но потом передумал.

— Понимаешь, если я тебе дам, надо будет угостить того, другого, третьего. А куриц всего только три, и никто не получит полного удовольствия.

— Почему не получит? — покраснел Лека, прекрасно сознавая, что спрашивать глупо. Но ничего другого он выдумать не мог.

— Слишком маленькая будет порция, — невозмутимо объяснил Мымрин и сам стал обгладывать крылышко.

— Железная логика, — усмехнулся Антон Донченко.

— Скорее куриная, — возразил Тырва.

Ребята заржали, а Лека молча пересел на другую скамейку.

— Чего там, — сказал Гена Ковров. — Сейчас Зубарик сожрет весь птичник на глазах у изумленной публики.

— Зачем сразу? — снисходительно удивился Мымрин. — Но только матушка на весь взвод и не рассчитывала.

— Заткнись своими курицами, жадюга, — оборвал Мымрина Лека Бархатов.

— Просто кулак, — поддержал его Антон Донченко. — Даже говорить противно.

— Послушай, Лека, — засмеялся Куржак, — есть возможность отличиться. Как будто твой отец уничтожал кулаков как класс.

— Басмачей, — поправил Бархатов.

— Один черт, мироеды, — балагурил Жорка. — Всем известно, что мелкая собственность ежечасно рождает кулаков. Этого типа следует раскулачить…

— Только попробуй, — ощетинился «мироед».

Но пробовать никто не стал, потому что в салоне вдруг появился незнакомый парень и скомандовал Тырве как старому знакомому:

— Айда в буфет. Там есть пралине и лимонад.

— Что это за тип? — спросил Аркашка у Димы Майдана. Димка всегда все знал.

— Новенький, Петька Шлыков, — информировал Майдан. — Его в прошлом году не приняли. В табеле были сплошные «посы». Теперь подтянулся и назначен в наш взвод. Да ты его должен помнить. Он на приемной комиссии хвалился письмом наркому обороны и показывал нам ответ.

Теперь и Гасилов узнал Райкиного приятеля, который обиделся на Тырву за то, что сам не прошел по конкурсу.

Все ребята, кроме Димки, побежали в буфет за фруктовой водой и дешевыми вафельными тортами, облитыми соевым шоколадом. В буфет пришел даже Мымрин. Тырва посмотрел на птицевладельца, и тут ему в голову пришла великолепная идея.

— Шапку по кругу, — распорядился помощник командира взвода. — Куржак покупает на всех.

Димка Майдан от угощения отказался, заявив, что он не голоден.

— Брось, Дмитрий, — твердо возразил Тырва. — Среди нас чужих нет. Садись и ты, Мымрин.

Зубарик отрицательно качнул головой. Он понял, зачем помощник командира взвода затеял складчину, и купил себе лимонаду отдельно. Но и такая предусмотрительность не обеспечила Мымрину сохранности домашней снеди. Вечером, когда пароход миновал Шлиссельбург, он вновь решил полакомиться курятиной и обнаружил в своем пакете лишь аккуратно обглоданные косточки.

— Где мои курицы? — охнул Зубарик.

Он в ярости дернул за вощеную бумагу, рассыпав объедки по палубе.

— Зачем мусоришь? — нахмурился Тырва. — Подбери!

— Товарищ помощник командира взвода, — официально обратился Мымрин. — Меня обокрали.

— Просто экспроприация, — засмеялся Куржак. — Тебя освободили от мелкой собственности. Значит, стал пролетарием, которому нечего терять… кроме куриных костей.

— Ты вообще большой специалист по мослам, — заметил Майдан, явно намекая на то, что Жорке не выдали морской формы и едва не исключили из спецшколы за двойку на контрольной работе по анатомии.

— Это дело прошлое, — поперхнулся Куржак.

— Короче, кто слямзил курятину? — спросил Тырва, внимательно оглядев одноклассников. — Если считать это за шутку, то не остроумно.

Все смотрели на Раймонда широко открытыми правдивыми глазами. Только один Бархатов иронически усмехался, будто заранее знал, что все так и произойдет. Но на Леку никто не подумал. А Жорка на глазах у всех съел огромные куски торта. У него оказалось убедительнейшее алиби.

— Чего там, — потребовал Гена Ковров, — сознавайтесь, кто лишил Зубарика полного удовольствия?

— Я этого так не оставлю, — хныкал пострадавший. — Вот пойду и доложу командиру взвода товарищу Святогорову.

Зубарик угрожал, и настроение у второго взвода разом переменилось.

— Обратись в уголовный розыск, — посоветовал Ковров.

— Лучше к Шерлоку Холмсу, — веселился Жорка.

— Ученик Мымрин, — ледяным тоном напомнил Тырва. — Вам было приказано подобрать и выбросить мусор.

— Как можно? — удивился Куржак. — Там же сохранились отпечатки пальцев злоумышленников…

Но помощник командира взвода не был расположен шутить, Мымрину пришлось собрать с палубы останки своих замечательных куриц и собственноручно отправить их за борт.

— Давайте ужинать, — предложил Тырва. — У кого что есть — валите сюда!

Против такого решения никто не возражал. На столике перед помощником командира взвода выросла гора домашних котлет, вареных яиц, колбасы и батонов. Все распределили поровну.

— Присоединяйся, — сказал Тырва Зубарику.

— Обойдусь без чужих бутербродов.

— Была бы честь предложена, — пожал плечами Дончедко.

Раймонд кивнул:

— Учти, уговаривать не будем.

От еды отказались еще Гена Ковров и новенький парень Петька Шлыков. У них не было аппетита.

— Не с того начинаешь, Петр, — усмехнулся Тырва. — Ладно. Потом еще поговорим…

С левого борта проплыли и остались за кормой кирпичные стены бывшей государевой тюрьмы. Пароход трудолюбиво чапал по своему курсу. Матрос выпустил с кормы вертушку механического лага. Замелькало спицами маховое колесо, и стрелки на циферблате прибора двинулись по кругу, отщелкивая пройденные судном мили. Берега отступали назад, а впереди до самого горизонта расстилалась Ладога. Озерная вода была невыразительной, белесой. Линию горизонта как будто стерли мягким ластиком, и водная гладь незаметно переходила в такое же застиранное выцветшее небо.

— Погоди, парень, — сказали Майдану из-за спины. — Мешаешься…

Помощник капитана, бесцеремонно оттолкнув Димку, уткнулся в счетчик лага, похожий на будильник с секундной стрелкой, записал показания в книжечку и помчался через весь пароход обратно в рулевую рубку.

— Так все и бегаешь? — крикнул Майдан вдогонку. — Смотри не опоздай!

Странные люди эти речники. Понавесили повсюду цепочек, толкаются, а не могут придумать простейшей сигнализации. Во втором взводе перед концом урока и то действовала четкая и бесшумная связь. Генка Ковров, единственный владелец наручных часов «ЗИФ», показывал на пальцах желающим, сколько минут оставалось до звонка. Надежно, просто и очень удобно.

С озера потянул пронзительный сквознячок, и пароход неторопливо поклонился встречной волне. На прогулочной палубе впереди салона первого класса Майдан увидел Аркашку Гасилова. Тот держался за поручень леерного устройства и смотрел вперед, почти как капитан. Ветер свистел в ушах, сдергивал кургузую бескозырку с плоским бантиком вместо матросских ленточек, путался в полах черной шинели. Но все равно выбранная Гасиловым позиция была самой удачной. Она располагалась этажом ниже рулевой рубки и имела такой же обзор.

Гасилов декламировал задушевным голосом, в котором ясно проскальзывали интонации Бориса Смоленского.

Майдан подумал, что на самом деле солнце, наоборот, собиралось окунуться в Ладогу, потом озеро, как ни крути, все же не море, и незнакомых островов здесь нет. Но Аркашку тоже можно было понять. Не вставать же ему на рассвете, когда на горизонте покажется Валаам и в стихах все станет на свои места. Слова в общем красивые.

Впереди в бездонной опаловой голубизне неожиданно проклюнулась черная точка. Попыхивая дымком, она постепенно раздавалась вширь угловатыми закопченными надстройками.

— Ученик Гасилов! — раскатился по палубе бас преподавателя военно-морского дела. — Доложите тип судна, предполагаемый груз и маршрут!

Аркашка вздрогнул, смутился и смог лишь пробормотать, что этого они еще не проходили.

— Неважно, — рокотал Билли Бонс. — Моряк должен быть находчивым.

Борис Гаврилович был в отличном настроении. После того как организатор морской спецшколы капитан 2-го ранга Радько получил новое назначение, должность военрука оставалась вакантной, и капитан-лейтенант запаса Рионов исполнял эти обязанности с отменным удовольствием. Внушительный голос Билли Бонса как магнитом притягивал к себе учеников. Скоро на палубе вокруг него было не протолкнуться. Ветхий старичок «Володарский», казалось, тоже прислушивался к Рионову, слегка накренившись от внимания на правый борт.

— Разрешите, — протиснулся вперед Димка Майдан и четко доложил: — Прямо по курсу двухтрубный английский пароход! Следует из Ливерпуля в Глазго с грузом кофе!

Вряд ли у самого Майдана хватило воображения на такую красивую фразу. Все дело в том, что преподаватель военно-морского дела иногда повторялся. Аналогичная беседа о воспитании находчивости уже однажды состоялась зимой в одном из классов первой роты. У Димки же была на редкость хорошо налаженная служба информации.

— Гм! — сказал Билли Бонс, услышав цитату из им же рассказанной байки. На борту парохода в Ладожском озере он ожидал чего угодно, но не такого ответа. А ученик Майдан нахально ждал одобрения за свою находчивость.

— Совершенно верно, — ответил наконец Рионов.

Борис Гаврилович был смущен , и теперь находчивость требовалась от него самого, а в голову ничего такого не приходило.

— Пусть потом окажется, что это французский лайнер рейсом из Конакри в Бордо… — скороговоркой закруглялся Билли Бонс, а Дима Майдан насмешливо кивал. Рионов снова повторялся. Слово в слово.

— Или морская грунтоотвозная шаланда, — дополнил преподавателя ясный голос Антона Донченко.

Все обернулись к озеру. По правому борту проходило встречным курсом крутобокое судно с широкими и длинными надстройками. Несколько таких построенных в Германии пароходов простояло всю зиму на Неве у памятника Крузенштерну, и Антон не упустил возможности с ними познакомиться.

Билли Бонс с неудовольствием оглядел неуклюжую шаланду, а старший политрук Петровский, наоборот, считал, что судно подвернулось весьма кстати. Политический руководитель спецшколы подошел сзади. Он слышал весь разговор до единого слова и собирался было поправить ошибку преподавателя.

«Чему учит? — злился про себя старший политрук. — Это же не находчивость, а беспардонное вранье».

Но Димка Майдан и так загнал Рионова в угол вместе с его непедагогичными байками. Итог беседы вполне удовлетворил старшего политрука, и он решил покамест не вмешиваться.

— Ежели вы такой грамотный, молодой человек, — снова завибрировал над палубами бас Билли Бонса, — нуте-с ответьте-ка на такой вопрос…

Судя по тону, Рионов уступать поля боя не собирался.

— Ночью на Дворцовом мосту вы видите справа красный огонь, слева — зеленый. Объясните.

— Парусное судно идет прямо на нас, — немедленно отозвался Димка Майдан и пояснил: — ППСС, правило пятое. У случившегося неподалеку помощника капитана «Володарского», того самого речника, который грубо оттолкнул Майдана от счетчика лага, широко раскрылись глаза. Самолюбивый Лека Бархатов тоже подивился. Правила предупреждения столкновений судов в море — ППСС — на уроках военно-морского дела еще не изучали. Но, как видно, Димка зимой не терял времени даром. Яхтсмены Донченко и Тырва одобрительно кивнули Майдану.

— Я сказал на мосту, а не под мостом, — возразил Димке Билли Бонс.

Лучшие умы второго взвода разгадывали вместе с Майданом хитрый ребус Рионова. Но лавров им заработать не удалось.

— Трамвай, двадцать третий номер, — объявил наконец Билли Бонс и первый захохотал.

— Двадцать третий по Дворцовому не ходит, — съехидничал Донченко.

— Значит, шел в парк! — немедленно парировал Билли Бонс и тут же спросил, что означают три зеленых огня рядом: два рядом по горизонтали, третий над левым вверху.

Разгадка на этот раз не касалась отличительных огней ленинградских трамвайных маршрутов, по-прежнему не имела никакого отношения к ППСС, но оказалась столь неожиданной, что слушатели грохнули безудержным хохотом, а речной штурман едва не вывалился за борт.

Борис Гаврилович беседой остался доволен. Шустрым салажатам из второй роты не удалось его переговорить.

Неподалеку затренькала гитара.

— Пираты сидели на баке, — начал солист утробным басом, который очень походил на голос преподавателя Рионова.

— Тянули из бочек вино… — дружно подхватили озорные голоса.

Борис Гаврилович изумился, посмотрел на старшего политрука и наконец догадался, что ему пора спуститься к себе в каюту.

«Давно бы так», — проводил его взглядом Петровский. С преподавателем военно-морского дела он еще успеет поговорить, а пока требовалось немедленно прекратить эту возмутительную самодеятельность.

Но без Билли Бонса концерт расстроился сам по себе. Песня предназначалась только для него. Драть глотки попусту стало неинтересно. К тому же на пароход один за другим обрушились шквалы. Солнце, коснувшись мохнатой тучи, засветило с тревожным оранжевым оттенком. Края тучи расплавились, побагровели и треснули кровавыми жилками. Остервенелый ветер раскачивал озеро. Пароход уже не мог успокоиться. С каждым размахом он кланялся все ниже, с хрипом и хлюпаньем бил по гребням дощатыми плицами. Резкая короткая волна играла суденышком как хотела. Гребные колеса то суматошно вертелись вхолостую, то зарывались в хлябь. И от этого натруженное сердце парохода билось с надрывом и перебоями. Солнце в последний раз прожгло тучу венцом огненных стрел и отступилось. Надвигалась гроза. Она несла над Ладогой серую завесу ливня.

Старший политрук Петровский, Рионов и командир второй роты Ростислав Васильевич Оль с трудом загнали личный состав по «кубрикам» третьего класса.

— Если солнце село в тучу, ожидай большую бучу, — солидно приговаривал Билли Бонс, изредка оглядываясь на старшего политрука. — Очень кстати для оморячивания.

Можно было подумать, что Рионов специально договаривался о грозе с небесной канцелярией.

Иллюминаторы задраили круглыми металлическими ставнями — «броняшками». Вентиляции не было. Пахло кислятиной. Из машинного отделения разносилась душная вонь разогретого минерального масла. У Аркашки Гасилова разболелась голова и начали слипаться глаза. Зубарик тоже залег на верхней койке и скоро захрапел. Раймонд Тырва назначил дневальным Жорку Куржака и строго-настрого предупредил его, чтобы никого на прогулочную палубу не выпускал. А Гена Ковров вдруг побледнел. Сын контр-адмирала, не желая поддаваться морской болезни, крепился изо всех сил. Но туго набитый желудок его жил самостоятельно. И с каждым размахом судна приближался все ближе к горлу. — Сразу видно, что из морской фамилии, — не удержался Жорка Куржак.

— Чего там… — вскинулся Генка. Только напрасно он полез в спор. Рот пришлось экстренно зажимать ладонями. Щеки Коврова вздулись пузырями, из глаз выкатились слезы.

— Ведро! — спокойно распорядился Тырва. Ковров замотал головой и попытался выбежать, но его удержали за плечо.

И тогда Генка вывалил в ведро добрый шматок размолотого куриного мяса.

Куржак отвернулся и зажал нос. Он тоже чувствовал себя не особенно крепко. А Тырва, наоборот, смотрел внимательно.

— Чужой кусок всегда поперек горла, — жестко заметил Раймонд.

— Чего там, — отмахнулся Генка. — Адмирал Нельсон тоже травил.

— Нельсон чужих куриц не жрал, — возразил комсорг Донченко.

— Подумаешь, — покраснел Ковров. — Все ребята советовали.

— Кто именно? — спросил Тырва.

У Бархатова округлились глаза. Но Генка никогда не прятался за других.

— Так, многие, — уклонился от ответа Ковров. — Не в этом дело.

— Я думал, что ты умнее, — покачал головой Донченко. — Неужели не понял, что Жорка трепался?

— Жадюг надо учить, — озлился Геннадий.

— Как замараешься, так и прилипнет, — заметил Донченко. — Потом с песочком не отодрать.

— Твое счастье, что Зубарик дрыхнет, — заметил Майдан. — Не то было бы звону.

— В общем, так, Геннадий. Пока позорить тебя не станем. Но учти, в последний раз, — подвел итог Донченко.

— Иди-ка, пират, выливать ведро в гальюн, — буркнул Тырва.

За этим разговором никто не заметил, как Петька Шлыков выскочил на палубу. Там вовсю хлестал ливень и никого не было. Зато в отличие от Коврова Петьке удалось проветриться без свидетелей.