Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Символическая мать-блудница: кто стоит у руля?

В женскую проституцию вовлечены оба пола: как у мужчин, так и у женщин есть проблемы, которые не всегда очевидны. Во многих случаях действуют двойные стандарты. Это не удивительно, поскольку стороны, заключающие контракт, в основе которого лежат деньги, в одних случаях являются союзниками, а других — противниками. У них существуют разные ожидания относительно того, что на первый взгляд является физическим взаимодействием, а на поверку имеет множество символических взаимосвязей. Культурные, социологические и экономические факторы тесно связаны с глубинной эмоциональной мотивацией.

Невозможно понять феномен проституции, если рассматривать только проститутку или только мужчину, обращающегося к ней. Разворачивается динамический процесс, в котором у каждого из взаимодействующих между собой людей есть личная история, сиюминутные жизненные обстоятельства, а также личная потребность установить некий паритет, которого они надеются достичь с помощью контракта. Сторонние наблюдатели или критики могут считать проституцию опасной, дурной или безнравственной, но, безусловно, как для проститутки, так и ее клиента это возможность удовлетворить свою потребность и уповать на удачный и взаимовыгодный исход.

Как показывают мои клинические изыскания, то, что проститутка и ее клиент сохраняют анонимность, остаются незнакомцами, которые не имеют друг перед другом никаких эмоциональных обязательств, является наиболее важной стороной проституции. Анонимность дает каждому из партнеров бесконечную пищу для фантазий (как например, иная гендерная идентичность) благодаря «безопасности», заложенной в избегании близких, эмоциональных или иных отношений. В отсутствии подобной вовлеченности разделение полов и достижение подлинных объектных отношений невозможно. Однако давайте не забывать об имеющей место финансовой сделке, которая оказывает влияние на фантазии каждой стороны.

Нам известны двойные стандарты в применении законодательства. Они могут действовать в обоих направлениях в отношении обоих полов, ставя их в неравное положение. Мои коллеги усиленно интересуются внутрипсихическим функционированием мужчин, обращающихся к проституткам, правовая же система редко принимает его в расчет. Судебная статистика обнаруживает огромную разницу между внушительным числом женщин, предстающих перед судом по обвинению в проституции, и почти полным отсутствием противоположной стороны, которой почти всегда удается избежать обвинений, — мужчин, которые нанимают уличных проституток, крадясь на своих машинах вдоль панели[10]. Таким образом, несмотря на сотрясания воздуха по поводу нарушения внутрипсихического функционирования у мужчин, которые не только готовы платить за услуги проституток, но и слоняются по улицам в их поисках, им не оказывается «юридическая помощь» (не происходит выявление). Иными словами, «соскальзывая с крючка», эти мужчины остаются вне правового поля. Если предполагается, что правовая система должна не только обеспечивать безопасность граждан, но и работать с правонарушителями, это ставит мужчин в неравное положение. По сравнению с женщинами, у мужчин не может быть социально-экономических оправданий: очевидно, что они могут позволить себе обращаться к проституткам, тогда как некоторые женщины, занимающиеся проституцией, скажем, делают это по экономическим соображениям.

Те исследователи, которые заявляют, что женщины, занимающиеся проституцией, делают это исключительно по социально-экономическим причинам, игнорируют имеющиеся у них эмоциональные трудности. Другие же утверждают противоположное: единственные трудности, с которыми сталкиваются эти женщины, эмоционального характера. Меня же больше всего беспокоят двойные стандарты, которые заставляют верить в то, что именно женщинам, а не мужчинам свойственно вовлечение в занятие проституцией как способ решения эмоциональных проблем. В действительности же, как показывает мой клинический опыт, как женщины, так и их клиенты-мужчины откликаются, пусть и по-разному, на ранние отношения со своей матерью. Перед тем как мы перейдем к изучению доказательств этого утверждения, давайте рассмотрим некоторые толкования проституции, предложенные авторами разных научных школ.

Почему проституция — явление, которое гораздо чаще наблюдается среди женщин, чем среди мужчин? По словам Грюнберже, «Фрейд утверждал, что нарциссическая женщина хочет "быть любимой". Это в первую очередь означает "быть выбранной" и, более всего, быть любимой "за то, что она такая, какая есть". Без сомнения, на то существует множество причин, включая потребность освободиться от вины, порождающей внутренний конфликт (которую рассматривает Шассге-Смиржель)… Но это лишь один аспект женского нарциссизма». Грюнберже идет дальше, отмечая: «Мы должны попытаться понять, почему женщины в первую очередь ищут нарциссическое удовлетворение даже в ущерб силе собственного сексуального желания. И почему они предлагают себя как сексуальный объект ради того, чтобы быть любимыми, в то время как мужчины преимущественно стремятся искать сексуальное удовлетворение (мужчины любят для того, чтобы быть удовлетворенными)» (Grunberger 1985, р. 70; Грюнберже 2009, стр.280-281).

Кинси с соавторами предлагает упрощенное объяснение: «Мужчины идут к проституткам потому, что они могут заплатить за сексуальные отношения и забыть о других обязательствах, поскольку коитус с другой женщиной может быть связан с социальными и юридическими последствиями, которых они хотели бы избежать» (Kinsey et al. 1948 р. 607).

Краут Тэбин идет дальше: «Однако, как мы видим, эту дополнительную ответственность за сексуальные отношения можно приравнять к связи с объектом любви, а мужчине с неокрепшим ядром Я подобная близость грозит поглощением» (Krout Tabin 1985, р. 92). Она доходчиво описывает паттерны и бессознательную мотивацию мужчин, обращающихся к проституткам, но она не делает того же самого по отношению к женщинам, занимающимся проституцией.

Кория отмечает: «Очевидно, что в нашей культуре деньги сексуализируются и связываются с маскулинностью и половозрелостью». Она считает, что «проституция тесно связана с образом женщины, предлагающей себя за деньги, но при этом странным образом не учитывается мужчина, покупающий ее» (Coria 1986, р. 23).

Симона де Бовуар говорит, что «в случае проституции мужское желание, не столько единичное, сколько специфическое, удовлетворяется любым телом» (Simone de Beauvoir 1942, р. 569; Симона де Бовуар 1997, стр.400). Казалось бы, она описывает отношения с частичным объектом, характерные для первертных отношений, но она не говорит то же самое о женщинах.

Согласно Гиббенсу, занимающиеся проституцией женщины хотят выставить мужчину свиньей, чтобы отомстить таким образом за детские травмы. Он назвал это «комплексом Цирцеи[11]» (Gibbens 1957, р. 7).

По словам Гловера (Glover 1943), невозможно изучать проблему проституции саму по себе, поскольку, как и у любой другой сексуальной проблемы, у нее есть две стороны и она является лишь одной гранью той роли, которую играет сексуальность в жизни человека. Он добавляет, что в сексуальной жизни как проститутки, так и ее клиента есть выраженные садистические составляющие, скрытые или явные, чьи разрушительные последствия указывают на бессознательный мазохистический компонент, в котором взаимное обесценивание является правилом.

Продолжая предпринятый Гловером всесторонний анализ проституции, Рольф (Rolph 1955) считает, что стремление к обесцениванию сексуального партнера свойственно не только женщинам. Он утверждает, что у мужчины-клиента есть потребность обесценить женщину или материнскую фигуру и проститутка служит достижению этой цели. Таким образом, возникают символические отношения, в которых удовлетворяются патологические потребности проститутки и ее клиента.

На мой взгляд, временами и мужчины, и женщины, вовлеченные в проституцию, повторно разыгрывают на бессознательном уровне ранние отношения матери и сына, которые символически связаны с уходом за ребенком, а точнее говоря, с привитием гигиенических навыков. Принято считать, что проститутка оказывает услуги исключительно сексуального характера, что, однако, далеко от реальности, если верить рассказам как женщин, занятых проституцией, так и мужчин, оплачивающих эти услуги. Нередко клиенту требуется «поддержка» или «утешение», и тогда физический контакт либо сведен к минимуму, либо вовсе отсутствует. Однако деньги фигурируют всегда. Заключается четкий контракт: женщина назначает цену за «товар», который мужчина должен оплатить. При таком обмене у нее есть преимущество, которое символически связано с анальностью, контролем над сфинктерами и, таким образом, над движением его эмоциональных потоков.

Описывая переживания двухлетнего мальчика, который чувствует себя в опасности из-за своего сексуального влечения к матери, Краут Тэбин проливает свет на комплекс блудницы/мадонны. Мальчик отталкивает влечение от себя, расщепляя таким образом мать на две половины. Одна половина предлагает ему поддержку, но не сексуальность, а другая допускает его сексуальные реакции, не отталкивая. Обе части позволяют ему поддерживать иллюзию близости, которая при этом не переходит определенной черты. Подобное расщепление во взрослом возрасте может выражаться в импотенции, включающей в себя использование пениса как частичного объекта. По мнению Краут Тэбин, «кажется, что пенис мужчины не подчиняется его воле» (Krout Tabin 1985, р. 92).

Многих удивляет, что мужчины, которые часто обращаются к проституткам, испытывают смущение и отчаяние. Эти переживания могут достигать такого накала, что они вынуждены обращаться за помощью психиатра. Давайте посмотрим на некоторые трудности, с которыми сталкиваются эти мужчины.

Г-н R, умный, привлекательный, женатый мужчина тридцати восьми лет, добившийся успеха в области искусства, обратился ко мне по причине навязчивой потребности посещать проституток. Чем лучше шли дела в его отношениях с женой, тем больше усиливалось это желание. Это сильно огорчало его, поскольку, как он сам сказал, он очень любил свою жену, с которой у него были самые что ни на есть удовлетворительные сексуальные отношения. Поэтому он не мог понять свою «странную одержимость». Он очень стыдился и был сбит с толку, отчасти оттого, что раз за разом у него случались провалы с проститутками. Хотя это «могло выглядеть нелогично», ему казалось, что это связано с его «сексуальными успехами» с женой. Он считал, что это имеет непосредственно отношение к его навязчивой потребности посещать проституток.

В процессе терапии на поверхность всплыли его огромное ощущение небезопасности, сильнейший страх брошенности и неспособность доверять другим. В течение долгого времени у него было стойкое ощущение, что я прерву терапию из-за того, что он не достоин. Кроме того, он боялся/надеялся, что я буду унижать его всевозможными способами. Он старался вести себя как идеальный ребенок, но с неохотой говорил о своих проблемах. Он упорно не хотел принимать интерпретацию переноса, в которой он, коротко говоря, хотел с помощью терапии заменить «отыгрывание внутри» на «отыгрывание вовне». Другими словами, он втайне надеялся, что, став моим пациентом и оплачивая мои профессиональные услуги, он волшебным образом «исцелится» от потребности оплачивать услуги проституток. Таким образом, психотерапия займет место его перверсии.

Думая о переносе, я сперва предположила, что его страх относится к ранней оральной стадии, на которой он мог чувствовать себя брошенным или бояться расставания с матерью, однако довольно скоро я поняла, что его страх связан с более поздней анальной стадией и отношениями с матерью в период привития гигиенических навыков. Появилось довольно явное подтверждение этого. Он говорил о своем «распутстве» и опасении, что я буду осуждать его за это, поскольку он «знал», что «товар», который предназначался для меня, фактически отдавался другим. Со всем «грязным и зловонным» должны были разбираться проститутки. Я превратилась в деспотичную мать, которая ждала, что он будет всегда опрятным и «во всем мне повиноваться». В тот период терапии он нередко посещал проституток либо по пути на сессию, либо после нее. Когда же он приходил, то с чувством сильного стыда «исповедовался» мне, ожидая/страшась быть отвергнутым, что позволило бы не прерывать этот болезненный, но знакомый паттерн. В другие разы, когда он жаловался на то, что жена не может удовлетворить его сексуальные фантазии, он видел во мне садистичного отца, который говорил, что он как маленький, не может справляться с «капризами» своей матери.

Однако позднее у него появилось болезненное осознание глубоко укорененной ненависти к матери. Постоянно, начиная с самого раннего детства, она настолько глубоко ранила его чувства и использовала в ссорах с отцом, что он не понимал, кто он на самом деле. Поскольку он боялся, что станет похожим на отца, а его будущий ребенок будет похож на него, он не мог представить себя в роли отца. Он был настолько уязвим и зависим от матери, настолько боялся ее права на насилие над ним, что его ненависть привела к посещению проституток. Он делил женщин на два вида: мадонн и проституток. В действительности, «иррациональные причины», упомянутые во время первичного интервью, оказались достаточно верными. Он оберегал свой брак и, конечно, жену от совершаемых в фантазиях садистических нападений на свою мать, а теперь и на меня. Такая перспектива была для него более приемлемой, чем риск довериться одному человеку и в итоге не оправдать его ожидания. Частое посещение проституток было для него единственным способом защитить себя от всех этих внутренних требований и последующих психологических травм. По его собственным словам, «чтобы наслаждаться любовью, нужно быть открытым и уметь доверять, а я слишком незрел и эгоистичен для этого».

Другой пациент, одинокий мужчина двадцати восьми лет, обратился ко мне из-за того, что не мог строить нормальные отношения с женщинами. Он искал совершенства. Он утверждал, что «ему никто не подходит». Он был успешным бизнесменом, который не верил в свою «удачу» и при этом считал, что не может состязаться со своим отцом, который добился успеха с нуля. Из-за этого он постоянно чувствовал себя неполноценным и ни на что не способным. Он был единственным ребенком и с опаской говорил о своей матери, которую он описывал как красавицу. Спустя некоторое время после начала терапии он, хотя и с неохотой, смог рассказать мне о том, что посещает проституток.

Этот пациент казался приятным и вежливым человеком, за внешним обаянием которого скрывалась крайняя деспотичность и непримиримость. Несмотря на его слова о собственной участливости и доброжелательности, временами он превращался в садиста, неутомимо ищущего совершенство и чистоту. Это стало очевидным в процессе терапии, когда он начинал отпускать комментарии о любых переменах в моем кабинете или во мне самой. Без видимой причины он мог резко переключиться от абсолютной идеализации к полнейшему обесцениванию. Всякий раз, когда он эмоционально сближался со мной, я казалась ему привлекательной женщиной и у него возникали фантазии сексуального характера обо мне. Затем его состояние резко менялось, и он начинал ожесточенно поносить меня, не зная жалости и отдыха. Он сказал, что в начале я показалась ему безобразной и омерзительной. Весь этот материал рассматривался в рамках переноса, и он все больше и больше злился на меня.

Было ясно, что в критические периоды возникновения негативной терапевтической реакции пациент хочет подорвать мои терапевтические навыки с помощью крайне провокационных высказываний. В конце концов, он добился своего, отпуская крайне агрессивные комментарии, носящие признаки анальности и акцентированные на запахах, относительно моих представлений о гигиене. По его словам, я «воняла», у меня дурно пахло изо рта, а мое тело источало отвратительный запах. Его слова касались и обстановки в моем кабинете: она была «вульгарной», «обогреватель пах газом» и, может быть, «это из-за того, что вы здесь навоняли». Ему не было равных в упорстве. Он уже начинал побеждать в этой битве, доводя меня до бешенства и бессильной ярости. Он с издевкой высмеивал все мои попытки проинтерпретировать его проективную идентификацию и вышвыривание в меня своих плохих внутренних объектов. Я расценила эти всплески как повторное разыгрывание периода привития гигиенических навыков и ожесточенной борьбы с матерью в тот момент. Кроме того, я поняла, что он смог заставить меня почувствовать то, что сам переживал, будучи маленьким ребенком, когда мать отчитывала его за неопрятность. (Я отреагировала в рамках описанной Кернбергом [Kemberg 1980, р. 212] «комплементарной идентификации»[12]. Работа Кернберга по технике оказалась для меня чрезвычайно поучительной и невероятно полезной при проработке моего контрпереноса с такими пациентами).

Когда пациент услышал эту интерпретацию, его настроение перешло от высмеивания к глубокому отчаянию. Он сказал, что, прежде чем он появился на свет, у его матери было четырнадцать выкидышей. У него была фантазия, в которой он верил, что до того, как мать вышла замуж за его отца, она занималась проституцией. Его ассоциации обо мне и моем кабинете были связаны с примитивными фантазиями о репродуктивных органах матери, с тем, насколько несостоятельными и грязными они были, раз привели к такому количеству смертей до его рождения. Теперь уже он ощущал себя сильно испачканным, а весь этот яд вытекал из его собственного тела, поскольку ему казалось, что это невозможно контролировать. Сказанная им в начале фраза «мне никто и ничто не подходит» была проекцией его собственной ничтожности, а хождение к проституткам отражало невысказанное бессознательное желание слиться с матерью, которую он и любил, и ненавидел. Единственное решение, которое он видел, — родиться заново.

Краут Тэбин описала поведение двухлетнего мальчика как попытку определить «плохое» Я и как стремление противостоять поглощению «хорошей» матерью. Она добавляет: «Негативизм, необходимый при утверждении отдельности, нужен также при выражении фрустрации и гнева в его амбивалентном желании близости с матерью. Таким образом сексуальность смешивается с ужасом, гневом и, при крайнем негативизме, причинением боли и абсолютным контролем над другими. Контроль представляется противоположностью поглощения» (Krout Tabin 1985, р. 92). Это описание представляется мне сопоставимым с ситуацией проституции, не только для мужчин, которые обращаются к проституткам, но и на уровне символизма этого взаимодействия. Упомянутый выше пациент вел себя как проявляющий неповиновение и начинающий ходить ребенок, который надеялся оставить меня беспомощной и полной ярости, и чувствующей абсолютную тщетность прилагаемых мной терапевтических усилий. Однако я все же смогла осознать это неприятное положение и затем восстановить свои терапевтические навыки.

Я часто думала, не становятся ли некоторые женщины в период привития гигиенических навыков более вторгающимися и требовательными, если их начинающий ходить ребенок мужского, а не женского пола, поскольку такие характерные для этой стадии развития личностные особенности как упрямство, несговорчивость и соперничество свойственны больше мужчинам, чем женщинам. Верно ли, что, когда мать оказывается в положении человека, контролирующего работу выходных отверстий и выделения маленького ребенка противоположного пола, это вызывает у нее любопытство и возбуждение, которые ложатся в основу столь разного отношения и его последствий? Или же девочки быстрее обучаются гигиеническим навыкам из-за разности в развития либидо?

В проституции обе стороны хотят установить контроль, но все-таки кого над кем? Начнем с ложного предположения, которое гласит, что подобный контакт непременно имеет сексуально-генитальный характер. Я убеждена, что обе стороны идут на определенный компромисс, при котором сексуальная мать захватывается строгой матерью, обеспечивающей уход за телом. Несомненно, женщина отвечает за первоначальный контракт, а в некоторых случаях и за его результат. Однако мужчина разделяет те же надежды. По его мнению, раз он платит, то он и заказывает музыку, и точно знает, каким должен быть результат. Он платит за иллюзию того, что не будет поглощен всепроникающей матерью, что дает ему ощущение безопасности.

То, что женщина торгует своим телом за «презренный металл является еще одним доказательством того, что проституция — примитивный и регрессивный феномен» (Ibid., р. 7). Мне кажется, что Гловер близко подошел к тому, чтобы указать, что обращающегося к проституткам мужчину влечет к матери как к запретному сексуальному объекту. Однако не находя возможности напрямую удовлетворить это желание, он ограничивается приниженной замещающей материнской фигурой, привязанной к регрессивной анальной фазе развития либидо.

Кроме того, в психике обоих участников разворачивается процесс проективной идентификации, который помогает разрешить это примитивное расщепление. В фантазии проститутка наконец становится матерью с маленьким ребенком — ее клиентом, безропотно подчиняющимся ее власти; вместе с тем она выступает и как проститутка, которая сексуально удовлетворяет этого «юнца». Это происходит за счет процесса деперсонализации, а также благодаря обоюдному, взаимному расщеплению и отрицанию возникающих в результате этого эмоций. Этот процесс приводит также к смешению поколений, о чем пишет Шассге-Смиржель при рассмотрении анального пространства перверсии, в котором упраздняются все различия между полами и поколениями (Chasseguet-Smirgel 1985а). При проституции женщина порой становится матерью, а мужчина ребенком. В других случаях клиент становится «похотливым старикашкой», что имеет отношение к деньгам и фекалиям, которые относятся к доэдиповому периоду. Временами он превращается в «папика», который напрямую связан с оральностью, сахаром и молоком; иными словами, в мать, способную накормить женщину/ребенка и удовлетворить все ее капризы. Как пишет Сэйерс, «вне зависимости от своего пола ребенок стремится к повторению не только активных, но и пассивных сторон как анальных, так и оральных удовольствий, извлеченных или «созданных» в результате взаимодействия с теми, кто заботился о его телесных потребностях, связанных с этими удовольствиями» (Sayers 1986). Она добавляет, что «скоптофилию в культуре принято связывать с маскулинностью… девочки также стремятся снова обрести вуайеристкое удовольствие, поскольку они воспринимают это со стороны того, кто контролирует процессы выделения. Как и мальчики, они ухитряются подглядывать за другими в туалете» (Ibid., р. 105-106).

В любом случае, речь идет о доэдиповом диадном пространстве (мать и ребенок), а связанная с этим степень риска предусматривает триангуляцию, заданную строгим и наказывающим Супер-Эго — законом, символическим отцом, призванным для выполнения своего долга. Он должен высвободить обе стороны из первертной и патологической связи и привнести некоторую упорядоченность. Другими словами, проститутка вместе с клиентом повторно разыгрывают «идеальную», иллюзорную и основанную на тайном сговоре ситуацию, в которой символические материнско-детские отношения должны разрешиться без участия мужа/отца, но в то же время они оба осознанно бросают вызов закону/мужу/отцу, ожидая преследования. Однако при применении этого закона отец вступает в сговор с собственной гендерной идентичностью: женщина обвиняется, а мужчина и его эмоциональные трудности игнорируются.

Если мы присмотримся к тому, что происходит в психике и теле женщины в тот момент, когда она принимает клиента, мы довольно скоро увидим, что не существует однозначного объяснения. В действительности, процесс, как бессознательный, так и сознательный, очень сложен. Я придерживаюсь мнения, что проститутка и ее клиент объединяются на телесном и психическом уровне для реализации мстительных и обесценивающих стремлений, направленных на мать. Это тесное, анонимное соучастие приносит обоим удовлетворение и успокоение. У каждого партнера есть схожее расщепленное представление о женщине в рамках комплекса мадонна/блудница. Когда женщина занимается проституцией, она игнорирует все эмоции и в большинстве случаев может быть искусной, оставаясь совершенно безразличной. При этом та же самая женщина может переживать сильные эмоции, быть чуткой и заботливой в отношениях, не относящихся к ее работе. Но там, к сожалению, она часто оказывается в садомазохистских отношениях с партнером, который использует и избивает ее. Я считаю, что похожая склонность наблюдается и у мужчины в отношениях со значимыми Другими, с которыми он не может вступать в нормальные сексуальные отношения. Его импотенция работает в обе стороны: она выражает садистические желания, направленные на близких людей, но также ставит его в положение, где он может легко быть унижен и оскорблен.

Иногда обращение к проститутке — лишь фантазия, в других случаях оно реально, но и тогда коитус не является обязательным. Для некоторых мужчин основная причина обращения к проститутке заключается в том, что они хотят погрузиться в блаженное состояние, дарующее им безопасность.

Это дает мне основание предположить, что проблема проституции относится не только к женщинам, хотя она и гораздо чаще затрагивает их внешний и внутренний мир. Пожалуй, будет точнее говорить во множественном числе, о «проституциях», поскольку здесь наблюдается многоуровневый процесс: некоторые женщины мечтают и представляют в воображении, каково это — быть проституткой, а другие реализуют эти фантазии и зарабатывают этим на жизнь.

У женщин, занимающихся проституцией, можно легко заметить такую особенность, как враждебность и презрительное отношение к мужчинам; однако их пренебрежение к себе и опасность, которой они подвергают свое тело, также не вызывает сомнений. Эти опасности носят не только физический характер; они также связаны с фантазиями, которые включают психические репрезентации собственного тела.

Эти фантазии действуют как в буквальном, так и в символическом смысле, а также имеют ряд особенностей, которые связаны с выраженной депрессией и обесцениванием себя. Их самоуважение находится на очень низком уровне и для того, чтобы выбраться из этих «глубин», они начинают приставать к мужчинам на улице. Если мужчина откликается и готов им заплатить, это приводит их в безумный восторг. Теперь эти женщины чувствуют себя желанными в самом прямом смысле этого слова. Они считают это отвратительным, но в то же самое время им кажется, что их тело — единственный ценный товар, который есть в их распоряжении. К несчастью, так думают не только они.

Таким образом, приставание к мужчинам на улице используется в качестве «регулятора самоуважения», как об этом написал Роузен, говоря о перверсии в общем: «Качество самоощущения при перверсии может довольно сильно различаться и быть противоречивым настолько, что чувство неполноценности (проистекающее из обедненного Я) может дополняться представлением о всемогуществе» (Rosen 1979b, р. 67).

Ко мне обратилась женщина с жалобами на депрессию, суицидальное настроение и ощущение «потерянности в мире». Она была привлекательной сорокачетырехлетней женщиной, которая когда-то была красивой, но затем в ее жизни наступили тяжелые времена. Она много лет занималась проституцией и несколько раз обвинялась в агрессивном поведении и приставании к мужчинам на улице. Она подверглась изнасилованию в семнадцать лет, забеременела и вышла замуж за того, кто это совершил, — вора, который большую часть своей жизни провел за решеткой. Когда у нее родилась дочь, его снова посадили и он уже не мог ее обеспечивать. Она не чувствовала никакой связи с ребенком, благополучие которого ей было абсолютно безразлично. Ее мать вызвалась присматривать за ребенком какое-то время. Однако, несмотря на все попытки моей пациентки затем повидаться с дочерью, мать не давала такой возможности до тех пор, пока той не исполнилось семнадцать и она не стала героиновой наркоманкой.

Моя пациентка называла свою мать «настоящей свиньей», которая всегда относилась к ней с огромным презрением и вместе с этим была безразличной и безучастной. Она говорила: «Я помню самый первый конфликт с матерью, когда она придавила меня подушкой, лежавшей между нами. Хотя я была маленькой, я помню, как от сильного давления мне не хватало воздуха». Она всегда была подавленной и чувствовала себя в изоляции в школе и дома. После первого замужества она несколько раз беременела от разных мужчин, что не удивительно, поскольку она не предохранялась, а затем прерывала беременность с помощью спринцовки как минимум четырнадцать раз. Она также рассказала, что непреодолимое сексуальное желание заставляло ее рисковать. Муж подтолкнул ее к занятию проституцией. Она ненавидела его всем сердцем, но уступила ему в надежде, что проституция поможет ей встряхнуться. Это срабатывало на короткое время, но затем она чувствовала себя еще несчастнее, чем прежде. Она безуспешно пробовала наладить отношения с жившей отдельно дочерью, но та ополчилась против нее так же, как и она сама когда-то против своей матери. Дочь была слишком обижена на нее, а также озабочена собственными проблемами и не могла заниматься налаживанием отношений (за что ее, кстати, критиковал неравнодушный молодой человек). Повторюсь, эта пациентка искала женщину-терапевта, надеясь на установление хороших отношений с заботливой матерью, которая сможет также иметь дело с ее желанием мести.

Работу с ней в течение долгого времени едва ли назовешь легкой. Вначале она попыталась проверить, устою ли я перед соблазнением, а когда я прошла это испытание, она смутилась и разозлилась. На первый план вышла долгая борьба за сепарацию-индивидуацию, которая становилась особенно заметной и мучительной во время моих отпусков. Как я могу заботиться о ней, если я уезжаю и бросаю ее на произвол судьбы, когда она практически не может заботиться о себе? Однако благодаря тому, что подобные события, вызывавшие боль и страдания, происходили во время психотерапии, они, в конечном счете, оказали на нее терапевтическое воздействие по мере того, как она начала понимать, что у меня есть собственная жизнь и потребности, а также, что я была с ней не для того, чтобы она меня соблазняла, а я ее использовала в соответствии с собственными эмоциональными потребностями. Когда она осознала, что я могу доверять ей жить собственной жизнью, а у меня есть своя отдельная жизнь, у нее появилась возможность исследовать свои собственные потребности и желания.

Еще одна женщина двадцати восьми лет обратилась ко мне с жалобами на невозможность получать удовольствие от секса с мужем после рождения ребенка, которому к тому моменту исполнилось девять месяцев. Она очень переживала из-за этого, поскольку очень любила отца ребенка и боялась, что это надоест ему и он уйдет из дома.

Позже она рассказала, что они уже много лет живут не в ладах с законом. Ее муж профессионально грабил банки, а она занималась проституцией. Они смогли объединить эти профессии и, пока были вместе, извлекали из этого максимальную выгоду. Они были редкой парой, поскольку занятие каждого из них символически отражало гнев на мать и вызов отцу. Ее муж, грабитель банков, проникал внутрь материнского тела, забирая то, что принадлежало не ему, а отцу/банку — символу отцовской власти, богатства, мужественности и силы.

По ее словам, муж — человек, с которым у нее впервые в жизни сложились хорошие отношения. Они смогли наладить настолько близкую связь, что решили завести ребенка. Тем не менее ни один из них не собирался бросать свою работу, и оба расстроились, когда после рождения ребенка она полностью потеряла интерес к сексу. Секс, будь то с мужем или с потенциальным клиентом, начал вызывать у нее отвращение. Он стал для нее настолько омерзительным, что она уже не могла на этом зарабатывать, а ее сексуальные отношения с мужем казалась ей настолько шаткими, что она боялась его потерять. В результате они оба переживали из-за ее сильной эмоциональной погруженности в ребенка, ощутимого сокращения доходов, а также из-за разлада в отношениях. Это заставило ее прийти на консультацию.

Раннее детство пациентки прошло в атмосфере эмоциональной депривации, что отчасти привело ее к занятию проституцией. После родов она бессознательно вложила всю свою психическую энергию в ребенка и кормление его грудью, поскольку боялась, что если ее тело использовать в каких-то иных целях, она не сможет ухаживать за малышом надлежащим образом и это помешает его нормальному развитию. Очевидно, что материнство помогло ей в какой-то степени справиться с уже существовавшим расщеплением с помощью сильной идентификации с ребенком и его эмоциональными и физическими потребностями.

В данном конкретном случае я посчитала, что наиболее подходящим вариантом работы будут совместные сессии для мужа и жены. Иногда они приходили с ребенком, которого она изредка кормила грудью. Постепенно сложилось лучшее понимание семейной динамики, что позволило им сохранить отношения. Он смог найти обычную работу со стабильным заработком, а она работала неполный день, имея возможность заботиться о ребенке и, в конечном счете, удовлетворять сексуальные потребности мужа. Секс уже не казался ей несовместимым с эмоциональнобиологической стороной материнско-детских отношений, которые к тому времени уже начали радовать ее мужа.

Я убеждена, что возникшее у пациентки расщепление было связано с запретом на материнский инцест. Как следует из описанных во второй главе фантазий во время оргазма, женщине тяжело принять факт того, что она помещает внутрь своего тела ребенка, который там уже находится. Является ли это точкой возврата к началу жизни? Это напоминает замыкание цепи, рожде-ние/смерть, что проявляется в фантазиях о смерти сына. Именно поэтому, оставаясь отстраненной, такая женщина позволяет незнакомцу — своему клиенту — садистски нападать на ее внутренности, поскольку обе стороны не испытывают любви, а лишь ненависть. Это перекликается с ее отношением к себе — человеку, не заслуживающему ни капли хорошего отношения из-за ненависти, которую она испытывала к собственному телу. Вследствие этого, находясь в проективной идентификации со своим клиентом, она нападала на тело собственной матери. Но иногда, как было в случае этой пациентки, когда женщина сама становится матерью, происходит идентификация с «идеальной» матерью. В рассмотренном случае образ «идеальной» матери не давал пациентке возможность вступать в рискованные отношения с клиентами. Кроме того, на кону оказалось ее самоуважение. Рождение этого ребенка задело ее душу, заставило почувствовать себя нужной, поскольку ребенок был как источником вполне естественных требований к ней, так и неожиданных эмоциональных и физических удовольствий, от которых она не собиралась отказываться.

Я часто наблюдала этот феномен при психотерапевтической работе с женщинами, занимавшимися проституцией. Несмотря на эмоциональную депривацию и неспособность сформировать женский Эго-идеал, некоторые из этих женщин смогли создать материнский Эго-идеал. Хотя он был внутренне противоречивым и непостоянным, он помогал им становиться матерями.

Д. Пайнс пишет о схожем наблюдении при лечении женщин «нормального невротического уровня»: «Появление первенца, и в особенности мальчика, может осложнить взрослую сексуальную жизнь некоторых женщин, поскольку таким матерям может быть сложно использовать собственное тело как для получения удовольствия от сексуального партнера, так и для кормления. Многие женщины испытывают вину и стыд, когда замечают у себя сексуальные реакции при кормлении ребенка грудью. Из этого следует, что женщина может стать фригидной после рождения ребенка, если ей не удастся объединить сексуальные и доставляющие удовольствие реакции взрослого с телесными реакциями матери, что может привести к возникновению трений между супругами» (Pines 1986, р. 5; Пайнз 1997). Между тем моя клиническая практика показывает, что некоторые женщины испытывают от своих детей блаженство, весьма далекое от вины и стыда, и не хотят примешивать к нему ничего другого, что было бы связано с телом.

Однако этого не происходит со многими женщинами-проститутками, которые, забеременев, сталкиваются с похожими сложностями. Их депрессия и ощущение собственной ничтожности настолько сильны, что они не считают себя достойными удовлетворения ни во время беременности, ни в отношениях с ребенком. Как видно из следующего клинического примера, именно это чувство собственной ничтожности проявляет себя в полную силу при идентификации с «плохой» матерью.

Пациентка пришла на психотерапию из-за тяжелой депрессии. Она уже много раз пыталась покончить с собой: «жить вообще незачем». Она занималась проституцией, но, по ее словам, она обратилась за помощью «вовсе не из-за этого». Этой сорокашестилетней женщине, пережившей в прошлом множество эмоциональных и социальных лишений, после скоропостижной кончины отца пришлось ухаживать за матерью, когда ей самой было восемь лет. До этого она часто становилась свидетелем дебошей отца, который, сильно напиваясь, избивал ее мать. Мать говорила: «Если бы у меня был сын, он бы защитил меня». Моя пациентка была единственным ребенком в этой семье, и к ней относились как к «отбросам». Она не только не чувствовала себя желанной, но считала себя обузой для родителей. В тринадцать лет ей пришлось выйти на работу, чтобы обеспечивать себя и мать. У нее была связь с женатым мужчиной, который предложил ей заняться проституцией. Вскоре она познакомилась с одним клиентом, который предложил ей выйти за него замуж, чтобы стать ее официальным сутенером. Замужество сулило ей положение «добропорядочной женщины», которое она хотела получить в угоду матери. Она считала себя обязанной стать матерью для своей матери — символическая забота о муже была лишь заботой о другой матери, и она делала это с большим вниманием и нежностью. В угоду матери она придумала параллельную жизнь: хотя она работала проституткой на своего мужа, матери она говорила, что каждый вечер работает кассиром в ресторане. Она даже выдумывала людей, о которых во всех подробностях рассказывала матери: шеф-повара, разных официантов и множество постоянных посетителей ресторана. Каждое утро после «настоящей» работы, где она всю ночь принимала участие в разнообразных садомазохистских играх множества странноватых клиентов, она возвращалась домой к мужу и матери, отдавая первому свой заработок и «развлекая» вторую анекдотами о своей вымышленной работе в ресторане. Поскольку она фактически «обслуживала» и «кормила» клиентов, эта аналогия была не так уж далека от истины.

Когда пациентка сама стала матерью, у нее возникло множество опасений и неясных ожиданий. Она родила мальчика, к которому она с самого начала относилась с крайним презрением, чувствуя свою несостоятельность в уходе за ним и вину за то, что обладает сейчас тем, что ее мать так хотела иметь когда-то. Она не могла разрешить себе получать удовольствие от отношений с сыном и не могла не относиться к нему, как бы воплощая нереализованные ожидания матери. Он был единственным, кто был для нее доступен для отреагирования садистичного отношения, с которым она раньше сталкивалась со стороны вечно недовольной матери, так и не признавшего ее существования отца, а затем и сидящего на ее шее мужа, который паразитировал на ее «распутных заработках». За плохое обращение со своим сыном ей пришлось заплатить высокую цену — он не только начал приторговывать наркотиками и стал сутенером, но в итоге начал вымогать деньги у своей матери.

Этой пациентке было очень сложно уловить смысл терапии. Она была намерена оставаться в подчиненной роли до конца и считать себя жертвой; несмотря на все сделанные мной на этот счет интерпретации, ее способность к пониманию не менялась. Ей казалось, что она не достойна лучшего внутреннего мира, который ей могла бы открыть психотерапия, и в итоге она прекратила лечение, считая, что это может помочь только женщинам из «среднего класса».

Существуют и другие обстоятельства, при которых женщины ищут мнимого поощрения, которое на самом деле маскирует или оборачивается наказанием. Это относится к женщинам, которые занимаются проституцией с таким безрассудством, что легко попадают в руки правоохранителей.

Когда эти женщины предстают перед судом за приставание к мужчинам на улице, им кажется, что само это обвинение настроит против них всех и никто не даст себе труда их понять, узнать об их воспитании, эмоциональных потребностях и личных обстоятельствах. Они пребывают в таком отчаянии, что не рассчитывая на искреннее понимание, провоцируют сотрудника правоприменяющего органа вступить в сговор с их внутренней потребностью к наказанию, а затем безропотно соглашаются с вынесенным им непропорционально суровым наказанием. Общество и в самом деле настолько враждебно относится не только к их поведению, но и к их неспособности защитить себя, что не видит разницы между поведением и личностью этих женщин. Поэтому вынесенные обществом приговоры несут в себе бессознательное признание их действий и потребности в наказании этих женщин, что никак не связано с имеющими дурную славу проститутками.

Правонарушители ведут свое существование, указывая окружающим на их проблемы. У них всегда наготове нравоучительные рассуждения, ибо «антисоциальные наклонности характеризуются фактором, который придает важность внешней среде», — как писал Винникотт; он также считал, что «в антисоциальных наклонностях заключена надежда» (Winnicott 1956, р. 309). Хотя мы признаем, что подобные «противоправные» действия этих женщин часто, по меньшей мере частично, возникают в результате их эмоциональной депривации, а иногда они вовлекаются в это занятие с надеждой на чудо, окружающие не в силах прекратить указывать на их проблемы.

Это можно отнести к случаю двадцативосьмилетней женщины, которая в момент нашего знакомства много лет назад выглядела на все шестьдесят. Ее направили на судебно-психиатрическую экспертизу из-за нескольких обвинений в приставании к мужчинам на улице. Форма проституции, которой она занималась, представляла собой крайнюю степень самоуничижительного и подавляющего отношения к себе: она делала минет за пятьдесят пенни[13] в парке рядом со своим домом. Из записки о социальном расследовании я узнала, что эта женщина неоднократно представала перед судом по обвинению в проституции, а также, что каждый раз, когда она была в подавленном настроении, она либо возвращалась к занятию проституцией, либо сбегала. Материально-бытовые условия, в которых она жила, были «ужасающими». Она была замужем за мужчиной старше нее на двадцать девять лет. Он однажды подобрал ее на улице и пообещал приглядывать, однако на поверку оказался бездомным, видевшем в этом возможность немного подзаработать и обрести товарища по несчастью. Моя пациентка появилась на свет, когда ее матери было семнадцать лет. Ее отдали бабушке по материнской линии, которая была очень предана ей. Своего отца она так и не видела. Ее побеги из дома и любовь к бабушке отмечалась несколько раз в результатах социального расследования.

У этой женщины было двенадцать выкидышей, и она считала себя недостойной материнства. На самом деле ей казалось, что она вообще ничего не достойна, даже судебно-психиатрической экспертизы. Когда она впервые пришла ко мне, то выглядела очень сдержанной, настороженной и неуверенной. С багровым лицом она села на край кресла, начала сильно потеть, у нее тряслись руки и ноги. Ее первыми словами были: «Послушайте, доктор. Такое больше не повторится. Не хочу тратить ваше время. Уверена, что есть много других людей, у которых есть реальные проблемы». Она выглядела как беззубая старуха. (Самоуничижение, которое мы позже проработали, наложило отпечаток на ее внешность.) Затем она пробурчала что-то вроде: «Мне очень стыдно за себя. Я так больше не буду». Очевидно, это было сказано исключительно ради интервьюера: она была готова подчиниться «закону» и ожидала осуждения, рассчитывая при этом не на искреннее понимание, а лишь на незначительное признание ее «противоправных» действий.

Я хотела бы продолжить обсуждение этой важной особенности, которая наблюдается у женщин, совершивших правонарушения, и уделить особое внимание внутреннему миру женщин, которые на определенном этапе жизни занимались проституцией. Будучи проститутками, эти женщины не воспринимают себя цельными — я даже не говорю сексуальными — существами. Их самооценка очень низка, они чувствуют себя подавленными и используют проекцию, а также расщепление в качестве защитных механизмов. Их крайне презрительное отношение к обществу («мне плевать на них») прикрывает громадную проекцию их собственного пренебрежения к себе. Вдобавок они подвергаются гонениям, сталкиваются с презрением, изоляцией и в итоге оказываются под арестом. Поскольку они очень сильно нуждаются в сильной реакции извне, внешний мир кажется им чем-то навязанным. Вне зависимости от того, будет ли эта реакция негативной или жесткой, в повседневной жизни она обеспечивает их нарциссической поддержкой, которую они не находят в себе.

Независимо от того, сколько времени, физических сил и эмоционального участия требуют от нас большинство профессий, они позволяют нам отделять общественную жизнь от частной. Близость, которую мы находим в последней, дает нам возможность восполнять физические и психические ресурсы. У женщин, занимающихся проституцией, не только отсутствует такая возможность, более того, у них все происходит наоборот. Эту сторону их непростой жизни легко заметить, когда они предстают перед судом, где их частная жизнь становится достоянием общественности. Поскольку их профессия связана с тем, что они предлагают клиентам удовлетворение весьма интимного характера, их собственные личные потребности должны игнорироваться. Все частное должно стать общественным — в этом и заключается суть данного конфликта. Некоторые женщины бессознательно надеются, что, как только их проблемы признают и выведут из тени, они получат помощь, но этого обычно не случается.

Грюнберже описывает нарциссизм как самостоятельное влечение, состоящее из двух элементов: «жизнеутверждающего, любви к себе, и смертоносного», «который может вылиться в психические или психосоматические изменения, а в серьезных случаях привести к смерти». Она не связывает этот «смертоносный» элемент с мазохизмом, поскольку рассматривает его как относительно продвинутый уровень объектных отношений, а значит, он отличается от нарциссизма. По ее мнению, «смертоносный» элемент наделен такими качествами, как «овладение объектом, агрессия, всемогущество» (Grunberger 1979, р. 71-72). Я считаю, что женщины, занимающие проституцией, ищут не «жизнеутверждающего», а «смертоносного» элемента нарциссизма. Безусловно, они не стремятся к созданию объектных отношений, поскольку таковые вовсе не существуют в их профессиональном мире. Как напоминает Оланье (Aulagnier 1966), при перверсии происходит обесценивание нарциссического удовольствия: чем больше оно ассоциируется с грязью, разложением, болью и позором, тем больше напоминает мученический венец, аннуляцию нарциссизма. По ее словам, «первертная женщина, которая "зашла слишком далеко" в своих эротических играх, скорее всего, скажет, что она сделала это «чтобы доставить удовольствие», выставляя свое удовольствие как что-то вроде самоотдачи, жертву, принесенную богу удовольствия» (Aulagnier 1966, р. 75).

Люди, которые содержат публичные дома и подобные им заведения, по-видимому, довольно неплохо «разбираются» в перипетиях этого нарциссического обесценивания и беспрестанно говорят «девочкам», насколько те особенны и бесподобны. Они даже заставляют их соревноваться между собой за количество обслуженных за ночь «клиентов». Женщины неизбежно попадают в эту ловушку. Вместе с тем это дает им возможность почувствовать себя «живыми», возбужденными и сильными. Как следствие, бизнес владельца процветает, а женщины начинают чувствовать себя одураченными потом, когда признаются себе в этом. Все возвращается на круги своя, если не к худшему: даже заработанные ими деньги обесценены и выброшены, иногда в буквальном смысле. В течение многих лет своей клинической работы я слышала от женщин, принадлежавших к разным слоям общества, фантазии о проституции. Я обследовала женщин, которые после предъявления им обвинений в приставании к мужчинам на улице, с неохотой приходили на судебно-психиатрическую экспертизу. Я работала с женщинами, которые по своей воле приходили на психотерапию и которые раньше, в определенный момент, занимались проституцией. Другие обращались ко мне, когда еще «работали». Однако все эти женщины были похожи в одном: у них не было возможности обсуждать с клиентами свою личную жизнь. Например, они не могли поделиться своей печалью, вызванной старением, поскольку характер сделки обязывал их демонстрировать жизнерадостность и молодость.

Много раз я слышала от женщин среднего возраста, занимавшихся проституцией, что они вынуждены скрывать признаки старения, поскольку это невольно лишит их источника дохода. (Убытки иного рода признавать было гораздо труднее.) Как сказала одна моя сорокадвухлетняя пациентка: «Раз я выгляжу как старая кошелка, мне придется выйти из игры, чтобы не заниматься дальше всякими извращениями». Это все, что остается женщине, которая продолжает работать проституткой до средних лет — возраста, когда она нуждается в утешении сильнее, чем раньше. Ее биологические часы снова работают на максимуме.

Психоаналитики часто спорят, бывают ли у женщин перверсии. Почему так происходит, что проституция больше распространена среди женщин, чем среди мужчин? Я считаю, что женскую проституцию можно рассматривать как женскую перверсию. На мой взгляд, большинство моих пациенток, занимавшихся проституцией, испытывали ужасную пустоту. Когда это становилось невыносимым, а они оказывались в подавленном состоянии, они прибегали к проституции. Она давала им ощущение эйфории, которое на короткое время повышало их самоуважение, поскольку поддерживало их «ложное Я», а затем сразу сменялось ощущением ничтожности и покинутости.

Становясь проститутками, некоторые женщины выбирают особый и первертный путь, такой же как и некоторые мужчины. Это напоминает классическое определение перверсии, при которой пародируются близкие отношения. Психика женщины устроена в некотором роде первертно, и в ней можно обнаружить разнообразные символические процессы. Она жестка, напориста и мстительна. Эта месть, которая внешне направлена против социально-экономического подчинения и мужского мира, на самом деле относится к матери. Ее желание мести является также желанием управлять, осознанно контролировать и бессознательно принижать себя и свою гендерную принадлежность. Как и первертный мужчина, она воодушевляется, когда находится рядом с очередным клиентом, но депрессия и отчаяние уже поджидают ее. Этот бессознательный процесс, при котором она использует отрицание, расщепление, деперсонализацию и дереализацию для того, чтобы избежать переживания психической боли. Принято считать, что женщина чувствуется себя униженной и настолько подавлена, что она пребывает в фантазиях о мести мужчинам. На самом же деле она презирает себя и свою гендерную принадлежность, и в этом отношении она идентифицируется со своими клиентами-мужчинами.