Мать Тереза. Вера творит чудеса (с иллюстрациями)

Гонджа Бояджиу… Для нас это имя и фамилия звучит странно. Иные, пожалуй, подумают, что это по-китайски. Другие расслышат турецкие звуки и удивятся: ведь на родине Мустафы Кемаля, прозванного Кемалем Ататюрком, живет довольно мало христиан. И только совсем немногие знают, что такие имена часто носят жители Албании — диковинной страны, которая долгое время оставалась отрезанной от остальной Европы, а патент на литературное благородство получила с Исмаилом Кадаре. Гонджа — имя, соответствующее нашему Агнесса, а Бояджиу — довольно знаменитая фамилия, в честь которой названы улицы Шкодера и других городов в «стране орлов». Гонджа Бояджиу — настоящее имя, забытая, а то и неизвестная деталь биографии той, кого весь мир зовет матерью Терезой. На первый взгляд все просто. Лауреат Нобелевской премии мира 1979 года — албанка, служение которой проходило в Индии. Она приняла такую характеристику, но дала ей гораздо более глубокий смысл.

На вопрос, кто она, мать Тереза отвечает: «По крови я албанка, гражданство у меня индийское, я монахиня-католичка, служение мое всему миру, а сердце — только Христово». Но и это заявление следует дополнить. Нет никакого сомнения, что она католическая монахиня и что сердце ее принадлежит одному лишь Христу. Но, называя себя «албанкой по крови с индийским гражданством», она сказала не всю правду.

Ее семья действительно происходит из Албании — горной страны, жители которой гордо называют себя «детьми орлов». Но она никогда не жила в этих местах, долго остававшихся под владычеством коммунистов, и только в конце 80-х годов несколько раз совсем ненадолго туда приезжала. Ветвь семьи Бояджиу, к которой она принадлежит, очень давно поселилась в Македонии, неподалеку от Албании, но за ее историческими пределами.

Гонджа Бояджиу, или мать Тереза, как она и говорит, действительно имеет индийское гражданство[1], признанное за ней новой родиной, которая гордится, что в числе ее граждан есть лауреат Нобелевской премии мира. Но это гражданство она получила в 1947 году, вслед за обретением независимости бывшей британской колонией, отказавшись ради него от прежнего гражданства, югославского. Эта жертва была тем менее болезненной, что изначально она была турецкой подданной. Ведь мать Тереза — из числа миллионов европейцев XX века, дважды, трижды, четырежды не по своей воле менявших подданство. И это не обошлось без последствий. С самых юных лет мать Тереза оказалась лицом к лицу с историей, творившейся нередко из крови и слез, и чрезвычайный характер этой истории немало способствовал становлению ее уникальной судьбы.

Видимость обманчива. И прежде чем рассказать о той матери Терезе, какую знаем мы и какой она, несомненно, останется в потомстве, нужно обрисовать и ее прежние жизни, от счастливого детства в Скопье до тех долгих лет, в течение которых она была учительницей, а потом директором довольно престижного учебного заведения в Калькутте. Эти жизни удовлетворили бы любого человека, кроме женщины, звавшейся мать Тереза.

Эти «прошлые жизни» много дали для формирования исключительной личности матери Терезы, но не все в ней объясняют. Необходимо отдать должное благодати Божией и неисповедимым путям Господним, а это совсем не малая часть. И все-таки основательница Миссии Милосердия — плод определенной среды и времени, всю сложность которых нам подчас трудно понять, но знать их необходимо, чтобы в полную меру оценить глубину и богатство долгого духовного пути матери Терезы. Введение в ее биографию может оказаться несколько суховатым. Ведь Балканы времен ее детства, начала XX века — да и о наших днях можно сказать то же — это такой запутанный клубок вероисповеданий, народов, языков, счетов и конфликтов, что нельзя, не припомнив подробно основные черты их бурной истории, войти в ту атмосферу, которая окружала мать Терезу.

Глава 1. Дочь орлов

Жарким днем 26 августа 1910 года в комфортабельном доме Бояджиу на улице Власка в Юскюбе было шумно и суетливо. Слуги кипятили воду, поспешно доставали из шкафов белые салфетки и простыни, бегали туда и сюда, время от времени кидая рассеянный взгляд на детей, Лазаря и Агу, которым объяснили, что они должны вести себя очень-очень хорошо. Если они будут паиньками, их вознаградят по-царски: позволят посмотреть на маленького братика или сестричку. Дело в том, что хозяйка дома по имени Драна готовилась родить третьего и последнего ребенка.

К роженице в решающие часы пришли повивальная бабка и другие родственницы. Предупредили и врача, но прийти он должен был только в том случае, если дело пойдет плохо. В те времена родильных домов было совсем мало. Женщины рожали дома, в кругу близких родственников. Мужчин просили держаться в сторонке. Самые смелые мерили шагами коридор у спальни. Других приходили поддержать друзья, и все вместе в гостиной или в кухне ждали, когда им объявят о счастливом разрешении и поздравят с рождением очаровательной девочки или чудесного мальчонки. Колле (Николай), муж Драны, терпеливо подчинялся вековому обычаю. Он убивал время с друзьями за разговорами о последних событиях или «вестях», как их тогда называли. Без радио и телевидения вести приходили с благоразумной неспешностью. Что же могли обсуждать 26 августа 1910 года в доме на улице Власка? Хотя там жили католики, они не могли говорить о том, что накануне папа Пий X осудил движение Марка Саннье «Борозда». Французская католическая иерархия и ортодоксальные круги одержали верх над этими скверными смутьянами, благожелательно относившимися к демократии и социальному прогрессу — понятиям, от которых за версту пахнет ересью и нечестием. Полагаясь на донесения своего нунция, Святейший отец сурово наказал участников движения и приказал им прекратить издание своего журнала «Борозда» и еженедельника «Демократическое пробуждение». Эта новость вызвала много драм и раздоров в лоне европейского католицизма, но она была еще слишком свежа, чтобы достигнуть Юскюба. И все же символично, что рождение матери Терезы совпало с одним из крупнейших кризисов современного католицизма, хотя нам теперь тезисы «Борозды» кажутся очень умеренными по сравнению с позицией основательницы ордена Миссии Милосердия.

Несомненно, 26 августа 1910 года разговаривали о событиях, небезразличных для жителей Юскюба. 18 августа в соседней Австро-Венгрии император Франц-Иосиф отпраздновал свое восьмидесятилетие. Старый монарх, потерявший жену Сисси, погибшую от кинжала итальянского анархиста, и сына Рудольфа, наложившего на себя руки, продолжал железной дланью управлять огромной империей — настоящей мозаикой народов и религий. Может быть, шла речь и о перемене, ожидавшейся в воскресенье 30 августа в совсем недалеком княжестве Черногория. По многочисленным пожеланиям своих подданных князь Никола решил объявить княжество королевством, а сам становился первым (и единственным) черногорским королем. Тут было о чем поспорить, но страстную дискуссию прервал приход ликующей повитухи, обратившейся к Колле с такими словами: «Слава Богу! У вас родилась дочь. Можете ее повидать, только не очень долго: матери надо отдохнуть».

Нетрудно представить себе, что чувствовал счастливый папа, взяв на руки малышку: он был без ума от радости и гордости. Дочь, которую решили назвать Гонджа (Агнесса) и на другой же день окрестить в церкви Сердца Иисусова, была желанным ребенком в этом доме. Ее ожидала счастливая жизнь — несравненно лучше, чем у ее родителей. В 1910 году, на пике того, что называют «прекрасной эпохой», любые надежды казались оправданными — особенно в Юскюбе, где чувствовался ветер больших перемен.

Не ищите сейчас на карте Юскюб — не найдете. Впрочем, город этот существует, но под другим именем и в другой стране. Он называется Скопье, столица Республики Македония — государства, которого в 1910 году не существовало. В то время Юскюб был большим торговым поселением на северных рубежах Османской империи. Почти все биографы матери Терезы забывают, что она родилась подданной этой империи и константинопольского султана, главы правоверных. Юскюб, по образу всей турецкой империи, был космополитическим и многонациональным городом, где в глубоком сердечном несогласии жили представители трех религий Писания.

Крест, полумесяц и звезда Давида уживались там неважно. Турки, после первой балканской войны почти полностью изгнанные, с 1391 года целиком занимали одну часть города, где построили мечети с устремленными к небу минаретами, двухэтажные дома с широкими галереями, караван-сараи, казармы и присутственные места; многие из этих зданий погибли во время землетрясения 26 июля 1961 года. В 1911 году, когда будущей матери Терезе исполнился всего год, юскюбские турки устроили триумфальный прием султану Мурату V, проезжавшему через город, который по такому случаю получил трамвай и мощеные улицы. Это была привилегия, которой местные жители немало гордились. Гонджа была слишком мала и не помнила этого, но ее шестилетнего брата Лазаря небывалая помпа очень заинтриговала.

Другим довольно значительным меньшинством в Юскюбе были евреи, всего четыре тысячи человек, происходившие от изгнанных из Испании в XVI веке; они жили в сени своих синагог, называвшихся di abasho и di ariva — нижняя и верхняя. Эти евреи говорили на ландино (испано-еврейском) и пользовались покровительством османских властей, но с местными православными и католиками находились в постоянно конфликтных отношениях: тем не нравилось, что иудеи слишком хорошо устроились под турками.

Католики также были меньшинством, причем вдвойне меньшинством: почти все они были албанцами, которых не считали «настоящими» македонцами. Хотя Бояджиу поселились в Юскюбе уже несколько десятилетий назад, сами себя они считали албанцами и в семье говорили по-албански. Православные, будь то сербы, болгары или греки, относились к юскюбским католикам недоверчиво. Великий раскол многовековой давности между Западной и Восточной Церковью по-прежнему определял отношения между людьми. То время не было склонно к экуменизму, и каждая сторона твердо стояла на своих богословских позициях, обвиняя другую в ереси или в нечестии. Но это было не главное. Юскюбские католики все равно жили полнокровной жизнью в своей вере и весьма почитали Деву Марию. В нескольких километрах от города на Черной горе стояла часовня Летницкой Божьей Матери, и каждый год 15 августа все католики направлялись туда с пением гимна «Ne Cerna gora kem nje Nane» («На Черной горе Матерь наша»), И поныне сестры Миссии Милосердия обращаются к Приснодеве в одной из самых известных своих молитв, которая напоминала Гондже ее детские годы:

«Богородица Мария, дай мне Твое сердце прекрасное, пречистое, пренепорочное, любви и смирения преисполненное, да приму Иисуса в хлебе животворном, да возлюблю Его, как Ты любила, да послужу Ему в зраке раба, беднейшему среди бедных».

Большинство жителей Юскюба были православными. Впрочем, надо оговориться, что понимать под большинством: ведь православные сербы, которых было больше всего, не смешивались с православными болгарами и греками, а те с ними. Все они исповедали одни догматы, но были разных национальностей. Одни были родом из болгарской Македонии, другие из греческой, третьи из сербской. В результате Первой мировой войны победителями остались последние: Македония оказалась присоединена к Королевству сербов, хорватов и словенцев, которое в конце 20-х годов стало называться королевством Югославия.

В 1910 году до этого было еще далеко. Юскюб принадлежал туркам, но христиане города всех толков были убеждены, что эта власть подходит к концу. Вообще, Македония принадлежала Османской империи — «старому больному человеку» Европы, чья беспокойная агония возбуждала желания и тревоги западных дипломатических ведомств. На всех Балканах бывшие подданные и вассалы Блистательной Порты ценой кровавых войн и благодаря вмешательству великих держав постепенно получали независимость. Первой была Греция в 1830 году, за ней Сербия, затем, в 1878 году, Румыния и Болгария; впрочем, Босния и Герцеговина попала в тугую мошну Австро-Венгерской монархии. В течение всего XIX века, с каждым новым поражением, с каждым новым договором, султану — некогда неоспоримому властителю всех Балкан — приходилось смиряться с раздроблением его владений на правом берегу Босфора. Приход к власти в 1908 году младотурков — группы офицеров-модернистов, воспитанных в европейских училищах, — не смог затормозить неизбежное падение Османской империи, которую западные читатели знали по романам французского морского офицера Пьера Лоти. Не стоило и пытаться. Колле Бояджиу этого еще не знал. Но за несколько дней до рождения Гонджи, 6 августа 1910 года, в Салониках состоялся съезд, вернее, тайное совещание младотурков, на котором министр внутренних дел Талат-бей заявил, что будет проводиться твердая политика, а равенство мусульман и немусульман, хотя оно и записано в Конституции, на деле невозможно. Была объявлена борьба за «османизацию», против любых поползновений немусульманских народов обрести независимость.

В этой политике железной руки Македония — родина матери Терезы — занимала ключевое место. Чтобы сохранить свой авторитет в этом регионе, Константинополю приходилось делать много милостивых жестов, обещать соблюдение прав христианских меньшинств, а для управления провинцией назначить генеральным инспектором Хусейна Хильми-пашу и при нем еще двух контролеров русского и австрийца. В македонскую жандармерию, набранную из турецких рекрутов, пришлось назначить офицеров-европейцев, следивших, чтобы жертвами репрессий против местных националистических движений, поддержанных соседними столицами, не пали невинные люди.

Дело было в том, что на Македонию претендовали и болгары, и греки, и сербы. Афины предъявляли претензии на наследство Александра Великого, София и Белград выдвигали как предлог наличие в Македонии болгарского и сербского населения, количественная доля которого выводилась на основании не слишком строгих оценок. Румыны также требовали свою долю, поскольку на востоке провинции жило 250 тысяч румыноязычных кузовалахов. Что касается албанцев, как раз только что получивших независимость, для них также не была безразлична судьба соотечественников из Дюмы и Юскюба.

Покуда прочая Европа наслаждалась удовольствиями «прекрасной эпохи», родина матери Терезы оставалась настоящей пороховой бочкой, где время от времени пробуждалось слепое насилие. Как остроумно заметил крупнейший французский журналист и прекрасный знаток восточного вопроса Альбер Лондр, «если не случится всемирный потоп, то хотя бы македонский вопрос будет каждый вечер закатываться вместе с солнцем, он так и будет каждое утро вместе с солнцем вставать». Это мнение подкрепляет и суждение американского репортера Джона Рида: «Македонский вопрос уже пятьдесят лет стоял у истоков всех великих европейских войн, и, пока он не будет урегулирован, не будет мира ни на Балканах, ни окрест. Македония — самая жуткая смесь народов, какую только можно вообразить; турки, албанцы, сербы, румыны, греки и болгары живут там бок о бок и не смешиваются; так они живут со времен апостола Павла или немногим меньше. На площади в десять квадратных километров можно встретить шесть деревень шести разных народностей, и в каждой будет свой образ жизни, свой язык, свои традиции».

Первые годы жизни маленькой Гонджи прошли под знаком войн и постоянной смены гражданства. Она родилась турецкой подданной, но оставалась ей всего два года. Вскоре после ее второго дня рождения, 8 октября 1912 года, Болгария, Сербия, Греция и Черногория при поддержке Румынии начали войну с Турцией, годом раньше ослабленной потерей Триполитании. Весной тысячи людей стянулись в Юскюб. Его гарнизон был вынужден капитулировать. Окончилось 550-летнее мусульманское владычество над этой частью Балкан. Крест победил полумесяц. Местные христиане всех исповеданий наслаждались этим историческим моментом — отмщением за прошлые унижения. Одна из церквей в городе (церковь Спаса) находилась в копаном полуподвале, и только деревянная колокольня выглядывала над землей. Это было напоминание о первой поре османского господства, когда завоеватели требовали, чтобы ни одно молитвенное здание неверных не было выше мечети.

Семья Бояджиу участвовала в общей радости; можно себе представить, как маленькая Гонджа сидела на плечах отца, когда союзные войска с победой входили в Юскюб. Настал момент народного ликования, достигший кульминации 30 мая 1913 года, когда было объявлено о капитуляции турок и начале переговоров между воюющими сторонами. Настал мир, но ненадолго. Уже месяц спустя, 29 июня 1913 года, разразилась Вторая балканская война, где против одного из вчерашних победителей — Болгарии — выступили ее бывшие союзники и Турция, решившая взять реванш. Бои продолжались девяносто дней, после чего болгарскому царю Фердинанду I пришлось просить перемирия: перед превосходящими силами противника его войска терпели поражение за поражением и были вынуждены в беспорядке бежать. Дипломаты, собравшись в Софии, между двумя приемами и тремя балами склонились над картой и расчленили Македонию, не учитывая, что клубок местных этносов неразделим. Границы на карте они провели по линейке, как некогда делали в Африке. Большая часть бывшей турецкой провинции Македония вместе со столицей Юскюбом отошла к Сербии. Албании был выделен район Дольной Преспы, Греции — Приэгейская Македония, а Болгарии — район Пирина.

Будущая мать Тереза в первый раз сменила гражданство. Теперь она была не уроженкой Османской империи, а подданной Сербского королевства. Ее народу от этого лучше не стало. Православные сербы, мягко (очень мягко) говоря, неважно относятся к албанцам — и мусульманам, и католикам. Вступление сербских войск в Македонию сопровождалось террором в районах, где большинство населения составляли албанцы. Семья Бояджиу в своем мирном жилище на улице Власка принимала многих албанских беженцев, спасавшихся от бойни. Беженцы знали, что их примут хорошо. Колле, отец семейства, был преуспевающим предпринимателем-строителем и не жалел денег, особенно на дела милосердия. Кроме того, он был убежденным албанским националистом, активным участником многих обществ, собрания которых, иногда подпольные, а иногда открытые, проходили у него в доме. На улице Власка всегда было полно народа. Гонджа была еще слишком мала и не понимала, в чем тут дело, хотя вся эта суета, конечно, нарушала домашний покой, приводила к крикам и слезам. Не прошло и года после окончания Второй балканской войны, как вспыхнула вся Европа. Убийство австрийского наследного принца эрцгерцога Франца-Фердинанда и его морганатической супруги Софии 28 июня 1914 года в Сараеве толкнуло в кровопролитную бойню Францию, Англию, Россию, Бельгию, Германию, Австро-Венгрию и Турцию, а также их итальянских, сербских, черногорских, румынских и болгарских союзников. Сербские войска очистили Македонию; она была оккупирована и аннексирована Болгарией, но в 1918 году вернулась под сербский контроль.

Для маленькой Гонджи, подданство которой наконец определилось, началось новое время, в котором было много и огорчений, и радостей. Была радость, что она благополучно пережила Первую мировую войну, что избежала испанского гриппа, от которого осенью 1918 года в мире умерло 25 миллионов человек. Строительная фирма ее отца процветала и действовала далеко не только в Македонии. Вместе со своим итальянским компаньоном Колле занялся внешнеторговыми операциями и получал солидные прибыли, которые вкладывал в новые предприятия. Впереди было светлое будущее.

Колле, занятый делами, оставил заботу о воспитании детей и содержании дома на свою жену Драну, и, по рассказам ее младшей дочери, она превосходно с этим справлялась. Драна не обижалась на мужа, что ей приходится слишком много работать: «Сколько бы деду нее было днем, она спешила все закончить к вечеру, чтобы встретить отца. Тогда мы ее не понимали и даже иногда подшучивали над ней. Теперь я понимаю, как же она его любила. Даже очень занятая работой, она всегда дарила ему самую лучшую улыбку».

Семья Бояджиу жила дружно. «Мы были очень спокойные малыши, а наши родители были веселые и любили нас». Гонджа — «пухленькая, веселая, лукавая, очень живая, совсем как мальчишка», по словам ее брата Лазаря, — ладила и с ним, и со старшей сестрой Агой, которая родилась в 1905 году. Все трое были неразлучны, вместе играли, вместе веселились, и родители одинаково ласкали всех. Детство матери Терезы было счастливым, очень счастливым, и нет никакого сомнения, что для этой редчайшей атмосферы было очень полезно, что в доме строжайше выполнялись наставления Церкви. Настоящая католическая семья всегда будет защищена от драм и раздоров, угрожающих семье современной. Решительное неприятие разводов и абортов матерью Терезой ведет начало отсюда — из детских воспоминаний о жизни под знаком любви и гармонии.

Гонджа была очень близка со своей матерью Драной — несравненной воспитательницей, все свое время посвящавшей детям. Колле тоже был внимательный и любящий отец, хотя из-за многочисленных дел он почти не бывал дома. Много времени у него отнимала фирма, а он еще был членом муниципального совета Скопье. Нет ничего удивительного, что именно его избрали представлять интересы албанского меньшинства: Колле очень активно участвовал в политике, в его доме на улице Власка, как все видели и знали, часто собирались местные албанские Националисты. Понятно поэтому, что сербские националисты и проболгарские комитаджи его не любили. Для них он был антимакедонским сепаратистом, мечтавшим о Великой Албании, за которым нужно строго следить, а то и пресекать его вредную деятельность.

В 1919 году Колле поехал в Белград отстаивать права албанского меньшинства в Македонии, и, по некоторым источникам, эта миссия стоила ему жизни. В столице все прошло гладко, но, вернувшись в Скопье, Колле заболел, попал в больницу, перенес операцию и умер от потери крови. Его сын Лазарь нисколько не сомневается, что это было политическое убийство. Отец, много раз заявлял он, был отравлен политическими противниками. Прочие члены семьи хранят на этот счет осторожное молчание. На похоронах Колле в его приходской церкви собралась вся албанская община Скопье.

Семья Бояджиу встретила обрушившееся на них несчастье отважно и стойко. Семейное дело было ликвидировано в пользу итальянского компаньона Колле, которого некоторые обвиняют в том, что он злоупотребил создавшимся положением. Драна, оставшись вдовой с тремя детьми на руках, не жаловалась и не впала в отчаяние. Чтобы оплачивать обучение Лазаря, Аги и Гонджи, она открыла лавку, торговавшую вышивками. На ней теперь держался дом, и она проявила силу воли, о которой с восхищением вспоминал ее сын Лазарь: «Наша мать была сильна, как закаленная сталь, и в то же время смиренна, щедра, добра, нищелюбива и глубоко религиозна». «Я не знаю, что бы с нами стало без матери, — пишет он далее. — Ей мы обязаны всем».

Маленькая Гонджа — ей было девять лет — с болью перенесла смерть отца, строгого и требовательного, но много сделавшего для ее воспитания. Именно он внушил ей несколько основных принципов, один из которых будет вести ее всю жизнь: «Дочь, никогда не подноси ко рту кусок хлеба, если не желаешь разделить его с другим». Вначале она не понимала долгих разговоров взрослых, лица которых вдруг стали серьезными, — поняла только, что случилось что-то очень важное и таинственное. Главное было вести себя хорошо, тогда папа Колле скоро вернется на улицу Власка. Еще лучше Гонджа вела себя, чтобы ее взяли к отцу в больницу — странный дом, где расхаживали люди в белых халатах и надо было говорить тихо. Она обрадовалась, когда Колле сжал ее в объятиях и прошептал несколько неразборчивых слов. «Папа любит меня», — подумала она.

Ничто не готовило Гонджу к удару от страшных слов, сказанных родными: «Крепись, девочка. Твой папа уехал далеко и больше не вернется». В это мгновение весь мир ребенка перевернулся. Мать, любившая красивые яркие платья, с той поры носила только черное. В доме нависла тяжкая тишина. Никто не смел громко разговаривать, смеяться, шутить. Каждое воскресенье вся семья шла на прогулку до кладбища и клала цветы на могилу Колле. Это было невеселое развлечение для девочки: она, конечно, предпочла бы долго бродить по окрестным горам или играть с подружками. Об этой трагической полосе своей жизни мать Тереза всегда говорила очень скупо, так что никто не знает, не случалось ли ей восставать против такой несправедливости — смерти обожаемого отца. Роптала ли она на Бога и на людей за несчастье, из-за которого она осталась сиротой? Получала ли потребный ей мир через молитву и сосредоточение?

Впрочем, скорбь ребенка смягчалась безграничной любовью родных. Смерть отца еще больше спаяла семью — мать Тереза вспоминает об этом: «Мы всегда были очень дружны, а особенно после смерти отца. Мы жили друг для друга и все четверо старались всегда радовать друг друга». В такой обстановке детство и отрочество Гонджи оставались счастливыми. Близких беспокоило только одно: у нее не все в порядке было со здоровьем. Она часто простужалась, много кашляла: это были признаки начинавшегося туберкулеза, который открылся много лет спустя. К счастью, у друзей Колле был летний домик в горах около Скопье. Девочку часто приглашали туда, и она подолгу гостила в этом доме; отдых шел ей на пользу и помогал восстановить силы.

Как и брат с сестрой, Гонджа училась в светской начальной школе и в государственном лицее. В Скопье было слишком мало католиков, чтобы содержать свои частные учебные заведения. Одноклассницами Гонджи были еврейки и православные, с которыми она находилась в прекрасных отношениях, хотя в Скопье была совсем другая атмосфера. Контаджийские волнения продолжались (до начала 30-х годов), и столкновения между сербами, болгарами и албанцами случались довольно часто. В старом османском Юскюбе каждая этническая группа жила как бы в своем гетто, и сношения между общинами сводились к минимуму. Семья Бояджиу не была исключением из общего правила. Дети ходили в сербскую школу, но дома, в семейном кругу, говорили по-албански.

Цементом, скреплявшим семью, была сильная католическая вера. Драна Бояджиу была усердной католичкой. Она держалась в стороне от политической и националистической деятельности мужа, но играла важную роль в жизни прихода Сердца Иисусова. Католический храм Скопье был рядом с ее домом. В свободное от занятий по лавке время Драна активно занималась делами на пользу общества. Благотворительность была ее второй природой. Помочь тому, кто беднее тебя, — первейший долг. Когда какой-нибудь обездоленный стучался в дверь ее дома, она всегда подавала милостыню, не забывая объяснить младшей дочери: «Помни: если даже он нам по крови и не родня, все равно он наш брат, потому что беден».

Драна была «деятельной дамой» и не боялась этого определения, в котором тогда не было ничего осуждающего. Она часто устраивала благотворительные вечера, в которых участвовали все члены семьи. Ее племянник Лоренц Антони был начинающим композитором. Его первый романс «На холме у озера» впервые исполнили Гонджа и Ага на концерте в пользу бедных 25 марта 1928 года. Обе они пели в приходском хоре: Гонджа альтом, Ага сопрано. Их называли «соловьи нашего прихода». К своей роли, как вспоминает Лоренц Антони, они относились очень серьезно: «Гонджа всегда приходила на репетицию первой и всегда была в духе. Она участвовала во всех мероприятиях католической молодежи. Мы читали наизусть стихи, пели, музицировали, ставили спектакли. Я научил Гонджу играть на мандолине. Она училась быстро и хорошо. Все объединялись вокруг нее: она была прирожденным организатором».

Гонджу крестили на следующий день после рождения, 27 августа 1910 года: у албанских католиков был обычай как можно скорее совершать этот обряд. Отец выбрал ей имя Гонджа, то есть Агнесса, — так звали святую мученицу первых веков христианства, которая предпочла смерть отречению от веры и утрате невинности. Ей приписывается много чудес — например, она вернула зрение тюремщику, пораженному слепотой за то, что глядел на нее с вожделением. Святая Агнесса — покровительница женихов и невест, садовников и дев, ее память празднуется 21 января. Ее эмблема — агнец, она считается символом христианской невинности. Выбор этого имени был не случаен и оказал влияние на дальнейшую жизнь матери Терезы.

Гонджа, как и ее брат Лазарь и сестра Ага, получила серьезное религиозное воспитание и дома от матери, и на курсах катехизиса в приходе Сердца Иисусова. Каждый вечер Драна собирала семью на общую молитву, и мать Тереза сохранила этот обычай: «Дети нуждаются в молитве, и вся семья нуждается. Прежде всего любовь созидается в семейной ячейке, а возрастает в общей молитве. Когда вы молитесь вместе, вы едины и любите друг друга, как Бог любит вас. Какой бы мы ни были веры, мы должны молиться вместе. Дети должны учиться молитве, молясь вместе с родителями. Тем, кто забывает про общую молитву, трудно будет сохранить, укрепить и освятить свой союз». Церковная жизнь в семье Бояджиу была общесемейным, но в основном женским делом. Лазарь, старший брат, был верующим и ходил в церковь, но любил выразить некоторый скепсис. Разговаривая о приходе с родственниками, он иногда говорил не без иронии: «Мать с сестрами там словно поселились: все в хоре да на службе». Была ли это просто шутка? Может быть, и нет. Мы увидим, что Лазарь не без ропота принял монашество своей сестры.

Как только Гонджа доросла до нужного возраста, она записалась на курсы катехизиса, которые вел священник, сыгравший большую роль в утверждении ее веры: иезуит отец Франьо Ямбрекович, викарный священник, а позже настоятель церкви Сердца Иисусова. Мать Тереза всю жизнь взволнованно вспоминала «добрых пастырей, помогавших нам следовать нашему избранию». Отец Ямбрекович, несомненно, был одним из них. Он не просто служил мессу, исповедовал прихожан и наставлял в катехизисе, но также играл важную роль в расширении Движения католической молодежи в Македонии, всегда стремился поддержать и укрепить сплоченность своей паствы, страдавшей от положения меньшинства. В частности, для юных прихожан он создал секцию общества Детей Марии, в которое Гонджа записалась одной из первых. Дети Марии каждый год в мае шли во главе процессии к часовне Летницкой Божьей Матери, куда направлялась вся маленькая католическая община Скопье.

К страстной детской набожности Гонджи прибавился особый интерес к миссионерской деятельности Церкви, о которой рассказывал отец Ямбрекович. Он был иезуитом, то есть принадлежал к ордену, некогда особенно отличившемуся в этой области, особенно в Индии и Японии, где подвизался святой Франциск Ксаверий. Сам отец Ямбрекович неутомимо распространял среди немногочисленных католиков Скопье церковные газеты, в которых писалось о стремительном распространении католицизма в Азии и Африке следом за европейскими колониальными акциями.

Евангельское слово «Идите, научите все народы» тогда было жгуче актуальным. В середине 20-х годов католицизм получил десятки тысяч новых прихожан как раз благодаря массе новообращенных в бельгийских африканских владениях: Конго и Руанда-Урунди. Выставка на тему миссионерства, предвосхищавшая Карфагенское евхаристическое собрание 1930 года, была устроена в 1925 году в Ватикане и получила широкий отклик в католической прессе всего мира. Дух небывалых приключений захватил юную Гонджу и укрепил ее сильную веру. Ее брат Лазарь вспоминает: «Когда к нам приезжали миссионеры из дальних стран, сестра с радостью слушала их. Однажды отец Ямбрекович показал нам географическую карту, на которой было обозначено расположение всех миссий… Все присутствующие удивились, как много знала об этом Гонджа, какие подробности она сообщала о каждом миссионерском центре, о том, что именно каждый из них сделал, где именно они находятся. Так стало понятно, насколько внимательно она читала листки, которые раздавал отец Ямбрекович». Но Лазарь еще не знал, что это отнюдь не преходящее увлечение. Гонджу глубоко потрясли успехи миссионеров, совершавшиеся по воле Провидения. Она собиралась внести в них и свой вклад, долго размышляла над словами отца Штрайта: «Непосредственная цель католических миссий — спасти того или иного человека. Но кроме этой цели есть другая, не менее важная и значительная — христианизировать семью, общество и целые народы». Вот о чем думала Гонджа всякий раз, когда какой-нибудь миссионер на покое читал проповедь в Скопье: именно это позволяло ей избежать узкой провинциальности маленького города.

Глава 2. С крестом и указкой

Мать Тереза не любила говорить о себе. У нее было слишком много важных и неотложных дел, чтобы терять время, описывая свой неспешный духовный путь. Но есть точно известный факт: в двенадцать лет она услышала призыв Господа и собралась стать монахиней. Девочка никому не рассказала об этом плане, чреватом многими последствиями. Так было надо: она, несомненно, наткнулась бы на твердый отказ родных, хотя бы из-за слабого здоровья.

От десяти до восемнадцати лет Гондже приходилось часто жить в горах и лечить различные болезни дыхательных путей. В таких обстоятельствах трудно было представить себе, что она когда-нибудь физически сможет перенести довольно тяжелую жизнь монахини и еще более тяжелую — миссионерки в далекой стране, где бушуют болезни и эпидемии.

Гонджа запаслась терпением и уединилась в тишине и молитве.

Тишина и молитва — ключевые слова для понимания ее духовного призвания. Оно родилось и созрело в часы, когда юная прихожанка отца Ямбрековича, удалившись от суеты повседневной жизни, в одиночестве слушала Бога. Она уверена, что так и было: «Бог говорит в молчании сердца. Богу любезна тишина, а мы должны Его слушать: ведь дело не в наших словах, а в тех, что Он говорит нам и через нас». В этом немом разговоре возросла вера — «дар Божий. Она возрастает в молитве, а с ней вместе надежда и любовь — все три главных добродетели нашей духовной жизни».

Шесть лет, шесть долгих лет душевной тишины понадобились Гондже, чтобы ее призвание подтвердилось. И вот в 1928 году во время паломничества к часовне Летницкой Божьей Матери девушка обрела свою судьбу. «Был вечер Вознесения. У меня в руках горела свечка. Я молилась, пела и вся была полна радостью. В этот день я и решила целиком посвятить себя Богу в монашестве. Уже давно это было потаенным желанием моего сердца».

Всего несколько поразительно простых слов описывают самый важный момент в жизни матери Терезы. Мы уже говорили, что она очень мало рассказывала о себе. Кроме Жаклин де Деккер мы не знаем никого, кому она поведала бы об этом дне — празднике Вознесения 1928 года, — когда она получила (повторим еще и еще раз) не откровение, а подтверждение своего призвания. Она не обратилась к вере после долгого периода неверия или сомнений, как Клодель за колонной собора Парижской Богоматери. К вере Гонджа была крепко привязана с самого младенчества. Постричься, поступить в монашеский орден — для нее это был долг всякой сознательной христианки, если того хотят Бог и Пресвятая Дева. Не она избрала монашество, а Господь ее избрал, и никакая человеческая сила не могла принудить ответить отказом на призыв, исходящий от Бога. Об этом она и говорила на другой день со своим духовником, отцом Франьо Ямбрековичем:

— Как мне знать, призывает ли меня Бог и к чему Он меня призывает?

— Ты узнаешь об этом по своей душевной радости. Если чувствуешь радость от того, что Бог зовет тебя послужить Ему, это и доказывает, что ты призвана. Сердечное веселье подобно компасу, который укажет нам, по какой дороге идти в жизни, если даже дорога эта полна препон.

Отцу иезуиту удалось найти верные слова, укрепившие Гонджу. Решено: она станет монахиней — просто и естественно, без всякого вызова и нарочитости. Явилось и чудесное чувство свободы, а вернее, освобождения. Благодаря усердной молитве Гонджа победила и телесные недуги которые могли помешать ей ответить на Божий призыв. Он дал ей не только душевные, но и физические силы служить Ему. Принять Его призыв — значит явить Ему благодарность и признательность за все Его благодеяния, которые Он, конечно, не перестанет посылать ей.

Гонджу переполняла могучая душевная радость — то самое веселье, что уже служило ей компасом, — и притом она сумела удержаться от гордости. В Скопье была еще одна девушка-католичка, желавшая стать монахиней: Бетика Кайне, одноклассница Гонджи по лицею, тоже из хорошей албанской семьи. Они вместе отправились в Индию, где Бетика провела свою жизнь под именем сестры Марии Магдалины — образцовую жизнь миссионерки, хотя подруга и затмила ее. И недаром мать Тереза говорила о «добрых пастырях, помогавших нам следовать нашему избранию». Воспитание отца Ямбрековича принесло плоды, превзошедшие все надежды. Он прекрасно знал Гонджу и Бетику, а значит, знал, что вера их тверда и непритворна. Он не мог и не хотел мешать им, хотя, испытывая их, стал больше от них требовать.

Гонджа была уверена в одобрении своего духовника, 'НО должна была еще сообщить о своем желании родным и получить их согласие. Все Бояджиу были католиками и добрыми католиками, но они, конечно, думали не о такой судьбе для младшей дочери. Она Йюлучила хорошее среднее образование, что в те времена для девушки было большой редкостью. В женихах недостатка не было, начиная с Лоренца Антони, тайно влюбленного в кузину. Более того: брат Гонджи Лазарь уже сочинил план ее замужества. Сам он, будучи таким же ярым националистом, как отёц, отказался от югославского подданства и уехал в Албанию. Он выбрал военную карьеру, стал адъютантом короля Ахмеда Зога I, жил придворной жизнью, балы, праздники, приемы и тому подобное. Судьба младшей сестры — «живой, красивой, непосредственной, лукавой» — рисовалась ему ясно: пусть едет в Тирану и станет фрейлиной при дворе или выберет мужа из высшего общества.

Сказать, что решение Гонджи противоречило его планам, — значит, ничего не сказать. В письме к ней он дает волю своему гневу в намеренно язвительных словах: «Ты хочешь постричься? Да понимаешь ли ты, что делаешь? Ты же навеки жертвуешь собой, заживо себя погребаешь!» Он хотел задеть сестру за живое, но она не поддалась. Гонджа отправила брату — роскошному офицеру, ослепленному мишурой опереточного двора, — ответ, пронизанный суровой иронией: «Ты служишь офицером у короля с двумя миллионами подданных и считаешь себя важной персоной. Так я тоже стану офицером, только у Царя всей Вселенной. Уверяю тебя, что не переменю решения ни ради тебя, ни ради кого бы то ни было. Кто же из нас прав?» Как тут не вспомнить знаменитую фразу Сталина: «Сколько у Папы дивизий»? Гнев Лазаря утих не сразу. Драна не собиралась препятствовать выбору дочери, хотя решилась только после целого дня молитвы. «Хорошо, дочка, — сказала она. — Ступай, только постарайся всю себя отдать Господу. Вложи свою руку в Его и не отпускай, покуда идешь». Сестра Ага всегда была заодно с младшей; она одобрила ее выбор, хотя это и означало долгую разлуку.

Ведь Гонджа решила не просто постричься, а поступить в миссионерскую конгрегацию. «Похоронить себя» в европейском монастыре ей совсем не хотелось. Они с Бетикой остановили свой выбор на ордене Лоретской Божьей Матери. Этот орден был основан в XVII веке Мэри Уорд после паломничества в Лорето, где находится Santa Casa — дом, в котором Дева Мария услышала от архангела Гавриила благую весть о грядущем рождении Ее Сына. Выбором этого ордена Гонджа отдавала свое служение под покровительство Богородицы, исповедуя, что почитает Ее.

В 1928 году материнская обитель ордена находилась в Дублине, в Ирландии. Следовательно, Гондже и Бетике нужно было отправиться в бывшее британское владение, чтобы там решили их участь и вынесли суждение об их расположении к монашеству. Между Скопье и Дублином завязалась оживленная переписка. Лето 1928 года было посвящено сборам. Для Гонджи, которая никогда не выезжала из Македонии, это было целое путешествие. Драна по-матерински собрала дочери укладку в соответствии с указаниями дублинских сестер. Она и сама готовилась к разлуке, еще не зная, что никогда больше не увидит свою Гонджу. Вся маленькая католическая община Скопье принимала участие в событии, которое волновало ее намного больше, чем главная новость этого времени в Югославии: 8 августа в Загребе лидер Хорватской крестьянской партии Степан Радич скончался от ран, полученных в результате покушения на него в парламенте 20 июня 1927 года. Гонджа уезжала из страны, где националистическая лихорадка по-прежнему собирала смертоносную жатву. Будущей матери Терезе до этого не было дела: ее взгляд устремлялся выше и дальше.

Отъезд назначили на 26 сентября 1928 года. Накануне в доме Бояджиу на улице Власка устроили прощальный вечер. Дом не вмещал всех родных и друзей, пришедших попрощаться с Гонджей. Среди них был Лоренцо Антони, тайно влюбленный в кузину, — теперь он расставался с надеждой жениться на ней. Он подарил ей авторучку, которой она потом писала много лет.

26 сентября тронулись в путь. Гонджа с Бетикой сели в белградский поезд. Их провожали Драна и Ага. В сербской столице они оставались до 13 октября 1928 года, исполняя всяческие административные формальности и в то же время усердно посещая монастыри и храмы города. Пришла пора прощаться. Драна ни на минуту не ссорилась с дочерью, но сердце ее сжималось от тоски. Она проводила Гонджу с Бетикой на вокзал, и девушки уехали в Вену, а оттуда через Берн в Париж. В столице Франции их приютили в орденской обители, где они часто встречались с настоятельницей, которой из Дублина было поручено проверить, насколько серьезно их призвание и способны ли они вынести испытания миссионерской жизни. Бетика и Гонджа робели, однако довольно хорошо выдержали первый экзамен и получили благословение ехать дальше, в Дублин.

Там их приняла генеральная настоятельница ордена мать Викторина — одна из «жен сильных», о которых говорит Библия; ее авторитет и благочестие были легендарными. В Ирландии Гонджа и Бетика жили хорошо. Они часто разговаривали с духовником и с матерью Викториной, а кроме того, прошли усиленный курс английского языка, сдали экзамен по медицине, долго и нудно ходили по инстанциям, чтобы получить разрешение на въезд и жительство в Индии. Именно этот листок короны Британской империи стал местом их послушания. В общем, было логично, что их послали в Азию, а не в Африку. В свое время Гонджа мечтала нести слово Божие в Африку — обетованную землю католических миссий в первой половине XX века. Но она не говорила по-португальски и очень неважно знала французский, а значит, ее нельзя было послать ни в Западную или Экваториальную Французскую Африку, ни в бельгийские владения, ни в португальские колонии (Ангола, Мозамбик, Зеленый Мыс, Гвинея-Бисау, Сан-Томе). Зато Гонджа в лицее выучила английский; она знала язык Шекспира далеко не как родной, но все же могла на нем изъясняться, а конгрегация, которую она выбрала, имела миссии на всех пяти континентах, но преимущественно все же в англоязычных странах и британских владениях. Туда она и посылала в первую очередь новоначальных.

1 декабря 1928 года состоялся отъезд в Индию на борту пакетбота Индостанской и Восточной пароходной компании «Марка». Путь занимал около четырех недель. Пассажиры, у которых хватало средств (а Бетика и Гонджа имели право купить билеты со скидкой для миссионеров), брали каюты в Индию по левому борту. Те же, кто возвращался из Индии (нашим девушкам это не предстояло), занимали каюты с правого борта. Из-за этой традиции морская линия получила кличку «Posh»: Port Out, Starboard Home (левый борт туда, правый борт обратно). Гонджа и Бетика, вместе с которыми отправились три сестры-францисканки, не обращали внимания на корабельное обслуживание, а по свидетельству частого пассажира линии, нобелевского лауреата Редьярда Киплинга, оно было отвратительно: команда вела себя так, «как будто из одолжения позволила вам подняться на борт».

На пути от Англии до Индии было много стоянок, и состоятельные пассажиры становились туристами. Первая стоянка — в Александрии, после нее — долгий путь по величавому Суэцкому каналу. Формально независимый Египет находился под негласным британским протекторатом; там жила большая колония европейцев, главным образом греков и итальянцев. Его мечети, церкви и синагоги, разноплеменное население для Гонджи не были непривычны: мешанина народов Египта была так похожа на ее родную Македонию. Совсем иное дело — Красное море, плавание под палящим солнцем с видом на далекие берега Африки и Аравии. Тут путницы почувствовали, что порвалась их связь с миром их юности и началась новая жизнь.

На борту монахини и послушницы мало общались с прочими пассажирами, которые, чтобы убить время, читали на палубе, удобно устроившись в трансатлантических шезлонгах, сплетничали, устраивали балы, обеды и развлечения. На пакетботе не было католического священника; на Рождество монахиням пришлось просто петь гимны перед маленькими яслями, сделанными из бумаги. Англикане в большом салоне «Марки» собрались на торжественное богослужение. В те времена, когда за словом «экуменизм» не стояло никакой реальности, разделение христианства на разные ветви высвечивалось со всей наглядностью. Гондже и ее спутницам и в голову не пришло прийти на англиканскую службу, а ее участники и не подумали пригласить презренных «паписток».

На третий день по Рождестве «Марка» причалила в Коломбо, главном городе острова Цейлон (ныне Шри-Ланка). Брат одной из францисканок встретил их на пристани и проводил сначала в часовню миссии святого Иосифа, а потом к себе домой, где путешественницы отдохнули и встретились с членами маленькой местной католической общины. Впервые в жизни Гонджа ступила на землю Азии — таинственной Азии, где все кажется так не похоже на наш мир. Свои впечатления она изложила в статье, отправленной в загребский католический журнал «Католицке мисье» («Католические миссии»). Она описывает в ней так называемых «туземцев» — коренных жителей: «Они ходят полунагими, их кожа и волосы блестят на солнце. С виду они очень бедны и несчастны… Больше всего сострадания внушали нам люди, тащившие маленькие коляски вместо лошадей».

И действительно, чтобы ездить по городу, монахиням, как и другим европейцам, приходилось прибегать к услугам рикш. Гондже этого очень не хотелось, но хозяин, хорошо знавший местные нравы и обычаи, настоял. В этих непривычных экипажах путешественницы и приехали в миссию Сестер Пастыря Доброго. Совершив этот визит вежливости, они вернулись на борт «Марки», которая тотчас отчалила. На борту оказался новый пассажир: иезуит, ехавший из Коломбо в индийский Дарджилинг. Наконец-то у путниц появился священник; теперь они могли бывать на мессе, которую служили в малом салоне. 1 января им даже дали отслужить мессу с пением; туда явились и прочие пассажиры — католики (те, что нашли в себе силы не слишком долго встречать Новый год).

Наконец в первые дни 1929 года Гонджа вступила на землю Индии — точнее, Мадраса, куда причалила «Марка». Для нее это было настоящим откровением. Из статьи в «Католицке мисье» сразу видно, до какой степени потрясло ее столкновение с нищетой: «Очень много семей живет на улице. Люди день и ночь проводят под открытым небом, на земле, выложенной пальмовыми листьями, а то и на голой земле. На них почти никакой одежды — в самом лучшем случае несколько грязных тряпок, обернутых вокруг пояса. Они носят браслеты очень хорошей работы на руках и на ногах, а также какие-то украшения в ушах и в носу. На лбу у них сделаны отметины, имеющие религиозный смысл. Проходя по улице, мы случайно увидели семью, собравшуюся вокруг покойника, который был обернут в дырявое красное тряпье. Все тело усыпали желтыми цветами, а на лице были нарисованы разноцветные полосы. Ужасная картина! Если бы люди в наших местах увидели бы такое зрелище, они перестали бы жаловаться на свои мелкие огорчения и возблагодарили бы Бога за великую милость к ним. Здесь люди не ходят голыми по улицам, но живут в крайней бедности, которой миссионеры никак не могут помочь».

Гонджа сразу увидела, что приехала в Индию не для религиозного туризма. Ее ждала не просто экзотическая, непривычная страна, а земля, где люди из плоти и крови живут и страдают в таких условиях, о которых в Европе не знают. Это было совсем, совсем не похоже на красивые книги Редьярда Киплинга, воспевающие «бремя белого человека» и вполне комфортабельную жизнь высшего колониального общества, танцующего на балах у вице-короля и разъезжающего в колясках по тенистым аллеям Дели.

Впрочем, будущая мать Тереза не осталась равнодушна и к величественной красоте природы. На «Марке» она поднялась вверх по Гангу — священной индийской реке, огромному потоку, несоизмеримому с Вардаром (речкой, протекающей в Скопье). В письме, посланном для загребской газеты, чувствуется это восхищение: «Итак, мы могли разглядеть нашу новую родину. Природа здесь чудесна. Кое-где видны симпатичные домики, а под деревьями стоят нескончаемые ряды шатров. Глядя на них издали, мы не могли дождаться, когда наконец там окажемся. Нам сказали, что католиков в Индии не очень много. Когда корабль бросил якорь, все мы про себя прочитали „Тебе Бога хвалим“. На пристани нас ожидали наши индийские сестры, и мы с неописуемой радостью вместе с ними ступили на землю Бенгалии».

И вот они в Калькутте. Исполнив нескончаемый таможенные формальности, Гонджа и Бетика отправились в Лорето Хаус — обитель их конгрегации, прекрасное здание, утопающее в зелени, между зоологическим садом и дворцом вице-короля. Его непорочно белые стены резко контрастировали с жалкими саманными бараками, в которых жили нищие индийцы. И этим людям еще повезло, у них была хоть крыша над головой! Вскоре будущая мать Тереза узнала, что в этой стране есть люди и еще более несчастные, чем бедные и голодные… Пока же она жила в четырех стенах Лорето Хаус, в самом центре европейской части Калькутты, не без гордости называвшей себя «восточным Парижем». Там жилось спокойно и, не побоимся этого слова, роскошно. Лорето Хаус был церковным учреждением, резиденцией ордена Лоретской Божьей Матери на Индостанском полуострове. Царила в этих местах мать-провинциал ордена Розария Дихер, уроженка итальянского Тироля (Адидже). Слово «царила» — не преувеличение: настолько властной и твердой была эта женщина. Она уже много десятилетий несла служение в Индии, перенесла много испытаний и знала, что ожидает вновь прибывших — молоденьких девушек, только что приехавших из своих уютных домов и совершенно не представлявших себе, каково на самом деле жить в тропиках. В течение недели Гонджа и Бетика проходили как бы процедуру духовного допроса, а также различные испытания по медицине. Девушки, конечно, робели, запинались, но понравились суровой матери Розарии, которая благословила их продолжить странствие.

Теперь испытуемые должны были пройти полуторагодовое послушничество в орденской обители, находившейся в Дарджилинге — в шестистах километрах от Калькутты. Название Дарджилинг хорошо известно любителям чая — национального напитка Индии и всего англосаксонского мира. Тогда, в 1929 году, это был цветущий город. Он находится на высоте 2000 метров, на отрогах горного массива Канчанджунга, окружен лесами, долинами и густыми джунглями, где до сих пор бродят на свободе тигры. Город, основанный в 1816 году, был придатком Калькутты — дачным местом, куда в жаркое время года европейцы приезжали отдохнуть в сухом прохладном воздухе от влажной духоты портового города. Каждый год, едва начиналась жара, вся европейская Калькутта, а также верхушка индийского общества паковали чемоданы и отправлялись в Дарджилинг с его роскошными бунгало. Следом за губернатором и начальниками главных губернаторских служб переезжала и вся администрация.

На три-четыре месяца город выходил из спячки и жил в лихорадочной суете. И англичане, и индийцы много работали, но любили и развлечься; вместе с семьями они соревновались в элегантности. Каждый день в пять часов все высшее европейское общество собиралось на чай в клуб Гимхана, куда совершенно не допускались туземцы, кроме неприметных и усердных слуг. Женщины за чаем болтали, мужчины читали газеты, доставленные из Лондона, и потягивали sundowner — стаканчик «под заход солнца» с подноса, где стояли также кувшин с водой, ведерко со льдом и разные легкие закуски.

Гонджа не участвовала в светской жизни. Они с Бетикой жили в Дарджилингском монастыре, рядом с которым стояли церковь и школа. Там проходили полтора года их послушничества, в течение которых они учились главной добродетели — послушанию. Быть послушным слепо, как труп («perinde ac cadaver») — вот девиз ордена иезуитов, у которых орден Лоретской Божьей Матери переписал свой устав. В этом уставе есть слова, указывающие сестрам главное правило их поведения: «Все сестры усиливаются постоянно видеть перед собой пример Иисуса Христа и, сколько хватает сил, подражать ему… Те, кто поистине следует в духе за Господом Иисусом, сильно желают облечься в Его рубище, ибо любят и почитают Господа. Они желают, да поносят их, и изженут, и рекут всяк зол глагол на них лжущ, и безумными нарекут и почтут… дабы уподобиться Господу нашему, Ему подражать, за Ним идти, ибо сей есть путь жизни вечной».

Гонджа читала сочинения Шарля де Фуко — блестящего офицера, ставшего отшельником в Сахаре, — и размышляла над ними. Он так описывал совершенное послушание, к которому должен стремиться всякий служащий Богу: «Оно приучает побеждать себя; от него все земное почитается за ничто; им совершается множество дел любви. Послушание есть любовь — самое чистое, самое совершенное, самое высокое, самое бескорыстное, самое богоугодное дело любви; оно заставляет немало себя умерщвлять, особенно на первых порах». Гонджа неплохо приспособилась к монашеской жизни. Как будто зная, что после пострига ей придется стать учительницей, два часа в день она преподавала воспитанницам пансиона святой Терезы историю и географию.

Гонджа готовилась к новой жизни и аккуратно каждый день пила хинин — единственное средство против малярии. С Драной и Агой она часто переписывалась. В декабре 1929 года она даже встретила в Дарджилинге соотечественника из Скопье — молодого миссионера брата Янеца Удовца, который передал ей пакет от матери. Девушке представился случай еще раз — всего разок! — поговорить по-сербохорватски, вспомнить приход Сердца Иисусова, где брат Янец, как и ее родные, помогал при богослужении…

И с матерью, остававшейся в Скопье, и с сестрой, которая переехала к брату Лазарю в Тирану и служила переводчицей с сербохорватского, Гонджа оставалась близка. Она регулярно им писала, но они уже больше никогда не виделись. Пройдя послушничество, Гонджа решилась не отступать от своего призвания. 25 мая 1931 года на трогательной церемонии в Дарджилинге она принесла монашеские обеты. Это был день ее второго рождения, когда она совлекла с себя «ветхого человека». Она отказалась от урожденного имени, что символизирует отказ от кровного родства, и стала сестрой Терезой. Это имя она выбрала в память «маленькой» Терезы Мартен из Лизьё, канонизированной в 1925 году, — смиренной монахини-кармелитки, скончавшейся в цвете лет. Для Гонджи ее лучезарная любовь к Богу была образцом. Она сама объявила, что просит именно ее покровительства: «Кто живет по-христиански, в том непременно возрастает вера. Многие святые прежде нас явились, чтобы нас вести, но люблю я тех, кто был прост, как святая Тереза из Лизьё, цветик Христов. Я выбрала ее себе в тезки, потому что она творила обыкновенные дела с необыкновенной любовью».

Приняв обет, сестра Тереза уехала из Дарджилинга в один небольшой миссионерский центр с лазаретом в Бенгалии. Она помогала санитаркам ухаживать за больными всех исповеданий, во множестве прибывавшими в эту маленькую лечебницу. Она уже умела говорить на хинди, а вскоре освоилась и с бенгали. Хотя сестра Тереза была не слишком крепкого сложения, она оказалась необычайно деятельной; больные, обращавшиеся к монахиням только исчерпав уже все средства традиционной медицины, ее уважали и даже побаивались. Однажды она крепко рассердилась на больную, которая не желала лечь на операционный стол — собственно, просто деревянный ящик. Всю жизнь эта индийская крестьянка сидела только на земле и никак не могла понять, зачем ее тащат на эту загадочную деревяшку, от которой лучше было бы держаться подальше.

Но, несмотря на свое усердие и деятельность, Тереза всего несколько месяцев пробыла при захолустном лазарете. Орденские начальницы, зная, что она слаба здоровьем, не хотели ее перегружать. Кроме того, они отметили ее железную волю, живой ум и решили, что эти качества больше пригодятся в учебных заведениях, содержавшихся «ирландскими дамами». Там ей было велено завершить образование, получить диплом и стать учительницей. Все это она скрупулезна исполнила под началом сестры Марии дю Сенакль — креолки с острова Маврикий. В Лорето Хаус кроме монастыря находились Институт Пресвятой Девы Марии и два учебных заведения. Одно из них, школа Святой Марии, было «закрытой школой» — частным платным учебным заведением, где учились девочки из высшего индийского общества, которым родители желали дать хорошее европейское образование. Другая, колледж Лорето Энтелли, — «вольная школа», то есть частная, но бесплатная для детей из бедных и неполных семей. Там была та же программа, что и в школе Святой Марии, также преподавали монахини-иностранки, но принимались туда дети из соседнего трущобного квартала Энтелли, который сестра Тереза могла видеть из окна своей комнаты. Как и во многих городах «третьего мира», в Калькутте фешенебельные и нищие кварталы перемешаны друг с другом: из одного в другой попадаешь за несколько минут.

Орден Лоретской Божьей Матери особо специализировался на образовании и имел достаточно твердо установленные педагогические принципы: «Нравственность учеников находится под строжайшим наблюдением, чтобы их сердца упражнялись в добродетели, впрочем, без всякого вреда для расширения и углубления познаний. Их характер изучается чрезвычайно внимательно. Их учат, размышляя, избавляться от своих недостатков, постепенно приучают к дисциплине и порядку». Став преподавательницей колледжа Лорето Энтелли, сестра Тереза превосходно справилась с новыми обязанностями. Она сумела добиться любви своих учеников, не стесняясь при них делать такую работу, которой в Индии занимаются только люди из низших каст, — например, мела пол в классе (бывшей часовне), где в тесноте сидело сначала 52, а вскоре больше трехсот учеников — мальчиков и девочек. Для них было откровением, что «мэм-сагиб» — белая женщина из касты господ, правящих Индией, — может заниматься таким презренным делом! Из-за этого она стала особенно популярна среди учеников. В письме к Дране она пишет, как ее встретили: «Увидев меня, дети спросили, кто я: злой дух или богиня. Середины для них нет. Тех, кто с ними добр, они почитают, как богов, а тех, кто к ним плохо относятся, боятся, как демонов, и с ними только вежливы». Преподавала сестра Тереза и в другой школе, по сравнению с которой Лорето Энтелли была роскошной. В помещении, которое она сама называет хлевом, теснились несколько десятков детей, пытаясь уловить хоть какие-то ошметки знаний. Гонджа была потрясена, и недаром. «Когда я увидела, где они спят и едят, у меня сердце сжалось: нельзя представить себе худшей нищеты. А они еще веселились! Как счастливы дети! Когда мы познакомились, они места себе не находили от радости. Все скакали и пели вокруг меня, пока я не погладила каждого по немытой головке. С этого дня они стали называть меня „Ma“, то есть мама. Как мало надо для счастья этим простым душам!»

Занимаясь преподаванием, Тереза не прерывала собственной учебы и часто бывала в трущобах ради благотворительности. В обеих своих школах она лаской и убеждением добилась безупречной дисциплины. Один чиновник британской колониальной службы спросил ее, как ей это удалось и какие наказания она применяла ради такого идеального порядка. Тереза объяснила ему с кроткой насмешкой в голосе: «Самое большое наказание для них — если учитель отвернется и позволит им творить, что хотят, не обращая на них внимания. Вот тогда они понимают, что огорчили нас. А бить их — зачем? Их и дома достаточно колотят». Пораженный собеседник мог только воскликнуть: «Как же детям не любить вас — ведь вы сами их любите, и они это чувствуют».

Все эти годы призвание сестры Терезы к монашеству лишь укреплялось. 24 мая 1937 года в Дарджилинге она вместе с Бетикой, которая стала сестрой Марией Магдалиной, принесла безусловные обеты. Белградский католический журнал «Бласковест» («Благовест») посвятил этой церемонии статью с фотографиями монахинь. Вся маленькая католическая община Скопье внимательно прочла и эту статью, и письмо своего соотечественника отца Алоиза Демсара к настоятелю прихода Святого Сердца Франьо Ямбрековичу: «Я только что вернулся из приходской церкви Дарджилинга, она же монастырская часовня, где приносили вечные обеты наши первые миссионерки — сестра Тереза Бояджиу и сестра Мария Магдалина Кайне. Всем видно, как они счастливы, и Вы помогли их счастью: ведь именно благодаря Вам сестре Терезе удалось приехать в Индию».

С нового учебного 1937 года сестра Тереза покинула Лорето Энтелли и стала директором школы Святой Марии — платного учебного заведения при Лорето Хаус. Это было явное повышение, награда ее преподавательским и организаторским талантам. Кроме того, хотя Тереза никуда не переезжала, коренным образом изменилось ее окружение и образ жизни. Прежде она вела уроки у трехсот учеников, сидевших на земляном полу в двух больших помещениях. Теперь она преподавала в здании с просторными классами, с партами и скамейками. Ученицы набирались из привилегированных слоев общества, к каждой был индивидуальный подход. Сестра Тереза отдавала директорским обязанностям много времени, постоянно общалась и с ученицами, и с учительницами. Кроме того, она занималась обществом Детей Марии, отделение которого, по примеру отца Франьо Ярмбековича, создала в Калькутте.

Благодаря этой внешкольной деятельности она сохраняла контакт с трущобными кварталами вокруг Лорето Хаус. Она ходила туда вместе с Детьми Марии, утешала немощных и обездоленных, посещала больных в больнице Нирмал Саркал. И все-таки она пользовалась привилегированным положением, а ее директорский пост не имел ничего общего с тем, что она представляла себе, отправляясь в миссию. Кажется, это не слишком смущало Терезу, судя по тому, что матери она писала так: «Мамочка, мне очень жаль, что я не с вами, но ты не огорчайся, потому что твоей маленькой Гондже очень хорошо. У нашей миссии очень красивое здание. Я учительница, мне нравится эта работа. Кроме того, я заведую всей школой, и меня здесь любят». Мать, для которой отъезд дочери на чужбину был большой жертвой, смотрела на вещи иначе. Она не рассердилась, но ласково «продраила» молодую монахиню в ответном письме, где рассказала, между прочим, о судьбе одной их родственницы: «Не забывай, дочка, что в дальние страны ты поехала ради бедных. Помнишь Филью? Она лежит вся в язвах, но горше всего ей оттого, что она одна в целом свете. Мы ей помогаем чем только можно, а все-таки правда есть правда: хуже всего не язвы, хуже, когда тебя забывают близкие».

Выговор получился серьезный. Но только через восемь лет (пока что на дворе был 1938 год) Гонджа по-настоящему поняла его глубокий смысл. Пока что она оставалась в Индии за прежними делами. Вскоре туда дошли отзвуки катастрофы, разразившейся в Европе. Летом 1939 года началась Вторая мировая война. Индийская колония вместе со всем Британским содружеством вступила в нее на стороне союзных держав. Уже с апреля 1939 года Тереза перестала получать вести о своем брате Лазаре и сестре Аге. Они жили в Тиране, но 7 апреля 1939 года Албания, страна предков Терезы, была захвачена войсками Муссолини. Монарх Ахмед Зог I, адъютантом которого служил Лазарь, бежал в Великобританию, а оттуда в Египет. В 1941 году оборвался контакт Терезы и с матерью, жившей в Скопье. Югославии не удалось сохранить нейтралитет. Народ, возмущенный договором, который регент князь Павел подписал с Германией, сверг его и посадил на трон наследного князя Петра II. Гитлер разбомбил Белград, а несколько недель спустя, весной 1941 года, захватил почти всю Югославию, разделив ее между Италией, Венгрией, Болгарией и Хорватским государством. Македония была оккупирована и аннексирована Болгарией. Настал час тех, кто был замешан в загадочной смерти отца Гонджи Для албанского меньшинства в Македонии наступили страшные времена.

Сестра Тереза тревожилась за своих, терпевших такие испытания, но и сама она столкнулась с суровой военной реальностью. После нападения японцев на Пёрл-Харбор 7 сентября 1941 года вся Индия бурлила. Англичане, голландцы и американцы были изгнаны почти из всех своих азиатских владений; остатки армии Его королевского величества отступали на Индостан. Часть Лорето Хаус использовалась как госпиталь для солдат, перевезенных с бирманского фронта. В самой Индии англичане держали под строгим контролем деятельность Индийского национального конгресса — националистической партии, которую возглавлял Мохандас Карамчан Ганди по прозвищу Махатма («великая душа»), сторонник ненасильственной борьбы за независимость. Будучи упорным противником британских колонизаторов, Ганди не поддерживал войну союзников, за что в 1942 году был арестован. Сестра Тереза как гражданка Югославии — страны, которую нацисты стерли с карты, — без труда получила разрешение на дальнейшее проживание. Совсем иное дело — сестры Лоретского ордена итальянского и германского происхождения: некоторые из них были временно интернированы как выходцы из неприятельских государств. Сестра Тереза продолжала исполнять свои директорские обязанности, сражалась с военной администрацией, которая реквизировала часть здания, но была бы не против и все его забрать под госпиталь. Наверное, она сама еще не в полной мере это понимала, но во многом именно из-за потрясений Второй мировой войны ее жизнь вскоре в корне переменилась.

Глава 3. Призыв в призыве

Летом 1945 года начал строиться новый мир. Решения, принятые на конференциях в Ялте и Потсдаме, повлияли и на личную судьбу сестры Терезы. Если даже предположить, что когда-то она хотела вернуться из Индии в родную Югославию, то теперь, после прихода к власти Тито, это стало очень трудно, а то и невозможно. В тяжелой обстановке послевоенной Европы больше не было места для сестры Терезы. В Югославии она была нежелательным лицом, как албанка буржуазного происхождения. В «Стране орлов» — как католическая монахиня, принадлежащая к англоязычному ордену. Ретивые служащие тайной полиции сразу углядели бы здесь происки Интеллидженс Сервис и Ватикана — прямой пропуск в албанский гулаг…

Сестра Тереза оказалась отрезана от родных и больше их не видела. Пришлось ей присутствовать и при грандиозных потрясениях, именно в это время перевернувших полуостров Индостан. Вторая мировая война дорого обошлась Индии. В 1943 году в Бенгалии и ее столице Калькутте разразился голод. Он унес два-три миллиона жертв и вызвал большой приток крестьян в крупные города, где бурление политики достигло точки кипения. 16 августа 1946 года стало днем «прямого действия» — кровавых столкновений между мусульманами и индусами в Калькутте. Начавшись с демонстрации протеста, организованного Мусульманской лигой, день этот по официальным данным закончился 5 тысячами убитых и 15 тысячами раненых, но другие источники называют цифру 16 тысяч убитых. Сестра Тереза из окна могла видеть, как пылают нищие хижины: ведь колледж Святой Марии находился между двумя враждующими кварталами — Моти-Джил с преобладанием мусульманского населения и Тенгра, где жили индусы. Ей пришлось приложить большие дипломатические усилия, чтобы ее школа могла нормально работать и ученики, принадлежавшие и к той, и к другой религии, не следовали на переменах примеру старших с их смертоносными страстями.

Страсти развязались в 1947 году, после раздела британских владений и объявления независимости Индии и Пакистана в полночь на 14 августа. Индусские и мусульманские националисты под надзором последнего вице-короля лорда Маунтбэттена разделили бывшую колонию со всем ее движимым и недвижимым имуществом. Несколько слов, нацарапанных на клочке бумаги, в корне меняли судьбу десятков миллионов людей. Мусульмане десятками миллионов бежали из Индии, где боялись стать жертвами кровавых репрессий. Индусы, жившие в районах с преобладанием мусульманского населения, хлынули в центр страны, бросая свои дома, поля и храмы. Когда колонны мусульманских и индусских беженцев, устремлявшихся на чужбину, встречались, нередко происходили ожесточенные схватки со смертельным исходом. В больших городах погромы проходили средь бела дня, прямо на глазах у бессильной полиции. В Калькутте индусы и мусульмане истребляли друг друга именем Кали и Аллаха. Индусы были в бешенстве, что хинтерланд города, Восточная Бенгалия, ушла от них, став Восточным Пакистаном (впоследствии Бангладеш). Десятки тысяч индусских беженцев, скопившихся в и без того перенаселенных трущобах, первыми стали преследовать мусульман, безжалостно убивая их и захватывая их имущество. Последователи Пророка спешно покидали Калькутту или бариккадировались в своих кварталах, организовывали отряды самообороны, с оружием в руках отражавшие набеги обезумевших толп. С 1947 по 1949 год Индия была погружена в хаос и в гражданскую, а потом и внешнюю войну. Тем временем 30 января 1948 года Махатма Ганди был убит фанатиками-индусами, обвинившими его в промусульманской позиции.

Все это время сестра Тереза переживала духовный кризис, а кроме того, серьезно занемогла. В сентябре 1946 года она, как обычно, поехала отдохнуть неделю в Дарджилинге, где жизнь продолжалась так, словно ничего не происходит. Британцы и богатые индийцы в этом дачном поселке наслаждались краткой передышкой от смут; сезон был блестящим: балы, приемы, чаепития с танцовщицами и прочее. Мать Тереза за стенами своего монастыря подводила краткий итог пятнадцати лет своей миссионерской деятельности. Она живо вспомнила строки, которые восемь лет назад писала ей мать: «Не забывай, что в дальние страны ты поехала ради бедных».

Директриса колледжа Святой Марии не забывала о бедных. Вместе с Детьми Марии она время от времени приходила в трущобы и больницы поддержать и утешить их. Это был один из многих видов ее деятельности, и она уделяла ему меньше времени, чем проверке ученических тетрадей и составлению школьного расписания. Голод 1943 года, межнациональные столкновения 1946-го и стечение сотен тысяч беженцев в Калькутту оставили в душе монахини-албанки глубокий след. Дело не дошло до того, чтобы она усомнилась в свой вере и своем призвании. Ее сомнение не касалось Его: «Если уж Господь поселился в вас, то это навсегда. Сомнение исчезает. Я никогда не сомневалась. Но я точно знаю: тверд был Он, а не я, и дело это Его, а не мое». Сомнение — роскошь, которую мог себе позволить только Тот, Кто поистине заслужил ее: Христос. Мать Тереза как раз и вспоминает последнюю ночь Его мучительных раздумий в Гефсиманском саду: «Христос в Гефсимании сомневался, но Его колебание длилось только миг. Тогда в Нем говорила человеческая природа. Когда же вы принимаете призыв и оставляете себя, приходит уверенность, сомнению не остается места. Когда Господь сказал: „Отче, в руки Твои предаю дух Мой, да будет воля Твоя“, Он принял призыв. А речь шла о Его смерти… Всякую вещь Он чувствовал точно так же, как мы с вами. Он был во всем нам подобен — кроме греха».

Сестра Тереза и не помышляла снова стать Гонджей Бояджиу. Она оставалась верна обетам. Но она хотела расширить область своего служения. Преподавания ей стало недостаточно. Этим могли заниматься и другие в миссии. Она же теперь желала лишь одного: целиком посвятить себя бедным, как писала ей Драна. Изнутри ее монашеского призвания выросло новое, которое сама она красиво назвала «призыв в призыве». Вот как она сама описывает его происхождение: «Это случилось 10 сентября 1946 года. Во время уединенной молчаливой молитвы я отчетливо услышала призыв в призыве. Было ясно, что он говорил: оставь Лоретский монастырь и посвятить себя служению ближним, живя среди них. Это было повеление. Откуда шел этот призыв, я понимала ясно. Не так понятно было, как на него откликнуться. Иными словами, я точно видела, куда мне идти, но не знала, как туда добраться. Я всей душой ощутила, что Господь Иисус Христос велит мне служить Ему в лице бедных, сирых, живущих в трущобах и вовсе бездомных. Господь звал меня служить Ему и идти за Ним к тем, кто вправду беден, жить так, как живут обездоленные, в которых и Он есть, в которых Он страдает, в которых Он жив».

Сестра Тереза выразила «призыв в призыве» в молитве, каждое слово которой должно обдумать и взвесить. Она написана без литературных претензий, слова ее совсем просты, но сила ее перевернула многие и многие десятки жизней: «Господи, свободным решением своим, одну любовь Твою имея опорой, хочу остаться здесь, исполняя волю Твою. Не хочу оглядываться назад. Бедные — братство мое. Их обеспеченность — моя обеспеченность. Их здоровье — мое здоровье. Мой приют — приют для бедных. И не просто для бедных, а для бедных из бедных. Для тех, к кому никто не смеет подойти, чтобы не заразиться, не замараться, потому в них кишат микробы и болезни. Для тех, кто не приходит молиться в храм, потому что им не во что одеться. Для тех, кто ничего не ест, потому что обессилел. Для тех, кто падает на улицах и знает, что умрет, а прохожие равнодушно пройдут мимо. Для тех, кто не может больше плакать, потому что выплакал все слезы».

От решения, принятого сестрой Терезой в Дарджилинге 10 сентября 1946 года, до основания ордена Миссии Милосердия прошло несколько лет. Церковь ступает медленно, и даже самые ревностные, самые порывистые ее служители, чтобы добиться разрешения на осуществление своих планов, должны проявить терпение и упорство. Первый этап: разговор с духовником. Им у сестры Терезы был иезуит из Бельгии отец Ван Эксем, солидный фламандец, который сразу посоветовал духовной дочери проявить терпение, бесконечное терпение. Такой жизненный выбор, какой делала сестра Тереза, — не решение, которое можно принимать сгоряча. Ей необходимо молиться, и много молиться, чтобы убедиться, что тут не безумная гордыня, которая не устоит перед первой же неудачей например, когда монахиня увидит, что «ее» бедные совсем не так хороши, как она ждет. И все же отец Ван Эксем согласился поговорить с архиепископом Калькуттским монсеньором Фернаном Перье о плане сестры Терезы.

Прелат был также иезуитом, родом из Франции, уже много десятилетий проживший в Индии. Он был совсем не расположен заниматься состоянием души какой-то монахини: хватало и других забот. Архиепископу приходилось вести переговоры с Национальным конгрессом о будущем положении католического культа и иностранных миссий в независимой Индии, притом отбиваясь от критики, вызванной его национальностью. Дело в том, что французы, в отличие от англичан, не дали независимости своим колониям: Маэ, Пондишери, Янаону, Карикалу и соседнему с Калькуттой Чандернагору. Только в 1954 году они согласились на их воссоединение с Индийским союзом. Поэтому Франция в стране была непопулярна, а выходцы из нее вызывали определенную неприязнь, так что им приходилось быть очень осторожными и воздерживаться от любых инициатив, которые можно было бы неправильно понять или перетолковать. Монсеньор Перье опасался, что власти воспримут разрешение сестре Терезе заниматься бедняками в трущобах как скрытую критику их неспособности обеспечить существование собственных граждан — тем более нежелательную, что она исходила бы от француза, чья страна так держалась за свои заморские владения. Поэтому архиепископ твердо отказался принять отца Ван Эксема.

Но он сделал одну уступку: согласился принять саму сестру Терезу и выслушать ее план. Сильная личность миссионерки произвела на прелата благоприятное впечатление, но решения он не переменил. Необходимо было подождать. Впрочем, будущая лауреатка Нобелевской премии не обижается на своего тогдашнего собеседника: «Архиепископ не мог тотчас разрешить монахине основать новый орден или конгрегацию, словно она особо отмечена свыше».

Сестра Тереза тем легче перенесла отказ, что она и не могла тотчас осуществить свою мечту. Недоедание во время Второй мировой войны и накопившаяся за шестнадцать лет непрерывной работы усталость на время подорвали ее здоровье. Врачи установили раннюю стадию туберкулеза и отправили Терезу на долгий отдых в Асансол, в штате Бихар, в 200 километрах от Калькутты. Итак, она была осуждена на долгое бездействие. Только в Конце 1947 года она вернулась в Калькутту и опять заговорила с отцом Ван Эксемом.

Духовник убедился в искренности желания своей духовной дочери, а вскоре и в том, что она физически и нравственно готова вынести тяжелую жизнь, которую ей предстояло вести. Ему удалось найти убедительные слова и для монсеньора Перье, который отказался от своих первоначальных сомнений. Но это было еще не все. Сестра Тереза была членом монашеского ордена, и, чтобы временно или навсегда оставить монастырь, не возвращаясь в мирское состояние (ведь она отнюдь не собиралась отказываться от безусловных обетов, принесенных в мае 1937 года), ей было необходимо получить разрешение орденского начальства. Было совсем не ясно, даст ли оно положительный ответ. Уже несколько лет роль сестры Терезы в Лорето Хаус все росла, так что ее шаг могли счесть крайне вредным для дела образования. Решение монахини-албанки означало, что она не нашла в ордене Лоретской Божьей Матери идеальной обстановки для своей монашеской жизни. Ее уход становился знаком поражения, а монашеские ордена не любят проигрывать. Итак, сестре Терезе нужно было растолковать свое решение главе ордена матери Марии Кеннеди, жившей в далекой Ирландии, притом по переписке и соблюдая все предосторожности. Нужно было никого не задеть, ни в ком не возбудить подозрений. Впрочем, и потом всю свою жизнь мать Тереза не давала ни малейшего повода понять какие-либо свои слова, как прямую или косвенную критику ордена Лоретской Божьей Матери. Уже много десятилетий спустя она писала: «Уйти из Лоретского ордена было для меня большой жертвой — самой тяжелой из всех, какие я приносила. Это было труднее, чем оставить семью и родину, поступая в монастырь. Орден был для меня всем: здесь я проходила духовную подготовку, здесь приняла постриг. Я целиком была предана Господу Иисусу. Я очень любила учительскую работу, которой занималась в ордене. Христианское преподавание — это ведь истинно апостольское служение».

Итак, сестра Тереза объяснила генеральной настоятельнице, что желание ее — покориться призыву, не порвать с обетом, а исполнить его: «Уходя из Лоретского дома, я не ухожу от Господа. Я лишь глубже принадлежу Ему. Меняется только способ моего служения. Моя учительская миссия, совершавшаяся ради Господа Иисуса Христа, была истинно апостольским служением, но ее сменило служение еще более прямое, при котором я вижу лик Господень в скорбных лицах самых бедных из бедных». Перед такими словами нельзя устоять. 2 февраля 1948 года мать Мария Кеннеди уведомила сестру Терезу, что она может уйти из Лорето Хаус, а если ее миссия не удастся, для нее там всегда найдется место. Что это было на самом деле: деликатность или шпилька, — каждый может решить сам.

На основании согласия начальницы ордена сестра Тереза получила в Риме разрешение на годичный отпуск из монастырских стен и поступила прямо под начало архиепископа Калькуттского. 16 августа 1948 года, на другой день после столь любимого ею праздника Успения, сестра Тереза ушла из Лорето Хаус. Чтобы выразить, что она больше не принадлежит к европейскому ордену, монахини которого на всех континентах носят одинаковое одеяние, она надела сари, как Дочери Святой Анны — монахини бенгальской отрасли ордена Лоретской Божьей Матери. Сестре Терезе приходилось заниматься их духовной подготовкой, и на нее произвели глубокое впечатление и сила их веры во Христа, и верность местным традициям, индийскому историческому наследию. Для нее одежда Дочерей Святой Анны была символом совершенного симбиоза их веры с национальной принадлежностью: «Тело их обернуто в семиметровое хлопчатобумажное полотно; один его край прикрывает лицо. Под этой вуалью они носят на лбу тугую повязку. На белом поясе вокруг талии висят четки. На шее они носят образ святой Анны на черной ленте. Едят они, сидя на земле, как ели в родной деревне, руками, без всяких ложек и вилок. Вместо кроватей они спят на циновках, и в церкви сидят и преклоняют колени для молитвы и медитации тоже на циновках».

Мать Тереза приняла для себя их облачение, но слегка его изменила. Сестры Святой Анны носят летом белое сари, а зимой синее. Мать Тереза выбрала для себя белое сари с голубой полосой (цвета Богоматери), а вместо образа святой Анны стала носить маленький деревянный крест, прикрепленный к сборке сари на плече. Задолго до того, как иные теологи ввели в моду слово «инкультурация», сестра Тереза делала именно это — гласно исповедуя католическую веру, учитывала местные культурные традиции. У нее была ясная миссия: «Я должна была, оставив монастырь, служить бедным и жить одной с ними жизнью. Мне было велено оставить все и идти за Христом в трущобы, служа Ему посреди самых бедных». Чтобы исполнить эту миссию, сестра Тереза решила не отличаться внешне от тех, о ком будет печься. Она стала индианкой среди индианок, растворилась в общей массе и уже ничем из нее не выделялась, кроме маленького Распятия на сари.

В Индии 1948 года, где европейцы любого общественного положения, в том числе миссионеры и монахи всех христианских исповеданий, отличались внешним видом ото всех прочих, это был почти революционный поступок. Обернувшись в грубое полотняное сари, сестра Тереза громогласно заявила о расставании с Европой. Среди католиков Калькутты многие, и не только европейцы, брюзжали по этому поводу. Немало индийских учениц колледжа Святой Марии носили национальную одежду. Но это были роскошные дорогии сари, предмет гордости их родителей, заботившихся о высоком социальном положении своих дочерей. Теперь, когда некоторые из них пошли вслед за своей учительницей, им пришлось отказаться и от нарядов. Сестра Тереза считает этот жест таким же революционным поступком, как и свой собственный выбор. «Начиная с 1949 года ко мне одна за другой стали приходить девушки. Они желали тотчас посвятить себя только служению Господу. Они радостно сняли свои дорогие сари и надели скромные полотняные. Они приходили, прекрасно зная, как трудно им будет. Когда девушка из древней касты спешит на службу неприкасаемым, это иначе не назовешь, как революцией. Самой великой и трудной из всех революций: революцией Любви».

Итак, 16 августа 1948 года сестра Тереза вышла из ворот Лорето Хаус и начала новую жизнь. При ней был чемоданчик с очень скудными пожитками. Вопреки правилу, по которому бывшая конгрегация должна была дать ей денег на жизнь, сестра Тереза взяла с собой всего пять рупий, которые раздала нищим и одному священнику, хлопотавшему об издании католической газеты. Немного времени спустя священник, а он знал о планах монахини, передал ей пятьдесят рупий как дар неизвестного верующего, желающего таким образом засвидетельствовать ей свою симпатию. Для сестры Терезы это было знамением свыше: «Тут я ощутила, что Бог положил Свое благословение на мое дело и уже не оставит меня».

Пока же сестре надлежало отправиться в госпиталь Святого Семейства в Патне. Монсеньор архиепископ выдвинул требование, чтобы она не отправлялась исполнять свое дело в калькуттских трущобах без солидных медицинских знаний, которые и позволят ей лечить обездоленных. И вот она в Патне, в пятистах километрах от Калькутты, перевязывает все возможные и невозможные язвы, учится основным правилам драконовской гигиены, без которой не выжить там, где она будет жить. Это было суровое ученичество, и сестре Терезе пришлось пройти через многие трудности. Однажды ей — «босоногой докторше» — пришлось без подготовки превратиться в хирурга и ампутировать полностью изъеденный гангреной палец прокаженному. Операция прошла успешно, но после нее и пациент, и врач потеряли сознание. А это была крохотная болячка по сравнению с другими болезнями и язвами, которые мать Тереза хорошо ли, худо ли пыталась лечить. Она имела дело с полностью разрушенными организмами, истощенными голодом, туберкулезом, болотной лихорадкой.

Из всех служивших в госпитале Святого Семейства сестра Тереза особенно подружилась с бельгийкой Жаклин де Деккер, уроженкой Антверпена, имевшей диплом уважаемого католического университета в Леувене. Их дружба оказалась прочной и привела к самому тесному сотрудничеству, хотя Жаклин де Деккер из-за слабого здоровья пришлось уехать из Индии, отказаться от миссионерского служения и вернуться в Европу, где она сыграла главную роль в знакомстве общества с делом матери Терезы. Обеих одушевляла и суровая решимость служить самым бедным, и вера, о которой они говорили вечерами, когда госпиталь (этим пышным словом называлась обыкновенная деревенская лечебница) затихал.

Сестра Тереза три месяца провела в Патне, потом отправилась в Дарджилинг в обычный недельный отпуск. Всю неделю она провела в молитвах и размышлениях, перемежавшихся разговорами с духовником. Отцу Ван Эксему оставалось только убедиться в жесткой решимости монахини до конца следовать своему призванию, откликаясь на «призыв в призыве». Из отпуска сестра Тереза вернулась в Калькутту, где временно поселилась у Нищелюбивых сестер-минориток. Это был нищенствующий орден; его калькуттское отделение открыло богадельню, в которой жило около двухсот стариков без средств к существованию.

Крыша над головой у сестры Терезы была. Теперь она какдможно скорее устроила на пустом месте школу. Ни скамей, ни стола не было. Доской служил край лужайки с выполотой травой. Через несколько дней в эту необычную школу сбежались уличные мальчишки и девчонки. Единственная учительница учила их начаткам бенгальской грамоты и элементарным гигиеническим знаниям. Сестра Тереза пришла сюда не для того, чтобы внушать ученикам основы серьезной классической культуры. Их надо было просто как-то ориентировать в жизни, а главное — вырвать из-под влияния улицы с ее многочисленными опасностями Чтобы накормить своих малышей, монахиня каждый вечер ходила за объедками на кухню приходской церкви святой Терезы рядом со своей школой. Она умоляла поварих ничего не выбрасывать: то, что не нужно им, пригодится тем, для кого и объедки недоступная роскошь.

В трущобах Калькутты очень скоро узнали о неутомимой деятельности сестры Терезы. Новость передавали из уст в уста с невероятной скоростью: слишком уж мало было таких, кто соглашался служить самым убогим и обездоленным. Ученики обоего пола и разного возраста толпились в школе монахини. Она раздобыла для школы несколько столов и скамеек, а потом и маленькую комнатушку для занятий в сезон муссонов, когда ливни заливают улицы Калькутты настоящим потопом. Новый духовник отец Джулиан Генри познакомил сестру Терезу с одним католиком по имени Мигель Гомес, у которого он причащал умирающую мать. Племянница Мигеля когда-то училась у сестры Терезы в колледже Святой Марии и не уставала хвалить бывшую директрису, а его восьмилетняя дочка так по-детски восхитилась делами монахини, что вдруг предложила отцу сдать сестре Терезе квартиру прямо над их собственным жильем на Крик-Лэйн, 14.

Это был ключевой момент в новой жизни сестры Терезы. Теперь она могла съехать от Нищелюбивых минориток. В феврале 1949 года она поселилась на своей квартире; вскоре к ней туда переехала бывшая повариха из колледжа. Квартиру из нескольких комнат Мигель Гомес сдал за символическую плату, да и ту не требовал в срок. Его жена и дочь повсюду сопровождали монахиню. Они буквально разрывались между школой сестры Терезы и лечебницей, которую она открыла в предместье. Лечебница была устроена на скорую руку, под открытым небом на уступленном из милости клочке земли; монахиня лечила всех, кто приходил к ней за «советом», а их становилось все больше и больше. Местные католики взялись достать для нее нужные лекарства по льготной цене, но для сестры Терезы и льготная цена была недоступна. В конце концов она приобрела эти лекарства по себестоимости! И притом она, все в тех же условиях, не забывала собирать одежду для своих питомцев, некоторые из которых — бездомные — селились на Крик-Лэйн, 14.

Все эти непосильные обязанности сестра Тереза исполняла уже не одна. Кроме поварихи из колледжа Святой Марии, на помощь к ней пришли некоторые бывшие ученицы. Одна из них, девятнадцатилетняя Субашини Дас, провела целое расследование в поисках учительницы, пропавшей, не оставив адреса. Субашини, родом из состоятельной индийской семьи, хотела стать монахиней; на нее сильно повлияла личность монахини-албанки, следившей за ее воспитанием в школьные годы. По слухам девушка узнала, что сестра Тереза живет на Крик-Лэйн, 14 и явилась туда предложить свою помощь. Она наткнулась на дружелюбный, но твердый отказ. Желающих поступить в монашество всегда сначала устрашают, чтобы испытать твердость их намерений. В молодости Гонджа испытала это у себя в Македонии, а теперь предложила такое же испытание Субашини. Та прекрасно знала об этой процедуре и была полна решимости преодолеть все препятствия. Несколько лет спустя девушка вернулась. Она сменила красивое сари на дешевое полотняное, объявила Терезе, что решение ее неколебимо, а родители согласны: «Вот, матушка, я пришла. На сей раз, прошу, не отказывайте мне: решимость моя из самой глубины души». И Субашини сказала бывшей преподавательнице, что решила выбрать себе монашеское имя Агнесса — то же, что по-албански Гонджа. Вскоре к сестре Терезе присоединились еще две девушки: студентка-медичка Маддалена и выпускница лицея Гертруда, — а в ноябре 1949 года еще Дороти и Маргарет. Сестра Тереза писала своей подруге из Патны Жаклин де Деккер: «Теперь со мной три сестры, и у всех очень много дел. Как страдают эти люди, как нуждаются в Боге! Мы здесь, чтобы помогать им. Если бы ты видела, как просветляются их лица, когда они видят сестер. Моли Пречистую Деву послать нам как можно больше сестер. Будь нас хоть двадцать, в Калькутте для всех хватило бы дела».

В августе 1949 года сестра Тереза получила продление отпуска из монастырских стен еще на год. Прежде чем послать о ней благоприятный отзыв, архиепископ Калькуттский провел длительную и тщательную проверку ее деятельности. Он убедился, что с сестрами из Лорето Хаус она поддерживает самые дружеские отношения. Монсеньор даже чуточку удивился, узнав, что монахиня запросила индийское гражданство и получила его, так что теперь могла жить в Калькутте, не хлопоча всякий раз о продлении вида на жительство. С югославским гражданством сестра Тереза рассталась без особенных эмоций. Паспорт для нее был только клочком бумаги: главное, что она принадлежит к Церкви. Заключение монсеньора Фернана Перье в результате проверки было самое похвальное. Не часто видишь, как прелат пишет духовнику монахини строки, буквально дрожащие от восхищения и любования: «Со своей стороны — и вы, полагаю, согласитесь со мной, — я начинаю верить, что мы встретились с истинным случаем особого дара Божьего и не должны, не погрешая, впрочем, против благоразумия, предписанного заповедями и советами церковных канонов и обычаев, ставить препоны Божьим замыслам. Принимая в соображение, что моя власть дозволяет мне так поступить, вы можете передать ей от меня, что я продлеваю ей разрешение на пребывание вне монастырских стен монастыря, о чем сам уведомлю мать-провинциала Лоретского ордена». Утверждая, что не хочет ставить препон замыслам Божиим, архиепископ тем самым ясно давал понять, что за этим его решением последуют и другие, более серьезные. С точки зрения канонического права, юридический статус сестры Терезы был сомнительным. Она вышла из ордена — конечно, с согласия епархиального и орденского начальства, но до бесконечности ее отпуск продолжаться не мог.

И действительно, выбор, сделанный сестрой Терезой — жить в бедности среди бедных, — далеко не единодушно был одобрен в лоне Католической Церкви в Индии, а особенно среди духовенства иностранного происхождения. Например, один иезуит, близко наблюдавший ее замечательную педагогическую деятельность во главе колледжа Святой Марии, позволил себе такое высокомерное и безапелляционное замечание: «Столько добра она могла сделать в Лорето — зачем же она пошла к босякам, к шелудивым трущобникам! Будем молить Господа, чтобы она, поразмыслив, избавилась от своего безумия». Монсеньор Фернан Перье вразумил его, заметив недовольно: «Бывает такая вера, которая не нуждается в разуме». Но тем самым он понял, насколько шатко положение сестры Терезы. Чтобы избежать нареканий, ей нужно было или вступить в другой орден, или основать новый. Она выбрала последнее.

Гонджа всегда шла против течения своего века и общества. Девушка из хорошей семьи, она оставила все и стала миссионеркой за тысячи километров от родных краев. Директриса фешенебельной школы в Калькутте — отказалась от своей должности и ушла жить к бедным. А теперь, в самом начале 50-х годов, когда Католическая Церковь столкнулась с тяжелым кризисом пополнения духовенства, как белого, так и черного, она решила создать новую конгрегацию.

Это было исключительное, неординарное решение, которое могла принять лишь очень сильная личность. Такой и была сестра Тереза. Харизма ее была такова, что после ухода из Лорето Хаус к ней сразу же присоединились некоторые бывшие ученицы, желавшие принять постриг и разделить с ней ее духовный путь. Но им надо было быть членами какого-то ордена: ведь процедура отпуска из монастыря, примененная к Гондже, для них не годилась. Сестра Тереза познакомила со своими планами и духовного наставника отца Ван Эксема, и духовника отца Джулиана Генри. Вместе они долго обдумывали устав конгрегации. Хотя сестра Тереза выбрала для себя труд на благо самых обездоленных, она отнюдь не собиралась ограничиваться социальной деятельностью. Она никогда не помышляла о какой-то неправительственной гуманитарной организации вроде появившихся позднее. Миссия Милосердия была, есть и будет монашеским орденом, первое правило которого — свидетельствовать о Христе: «Мы прежде всего монахини, а не социальные работники, не учительницы, не санитарки, не врачи. Один индус сказал, что разница между нами и социальными службами в том, что те работают ради чего-то, а мы ради Кого-то. Мы служим Христу в лице бедных. У нашей жизни нет никакого смысла и никакого побуждения, кроме Него. Ему мы служим двадцать четыре часа в сутки. Он дает нам силы, потребные для такой жизни, как наша, и так всю жизнь мы не ищем благодарности, не имеем иной надежды, кроме как пострадать с Тем, Кто так возлюбил нас, что положил за нас душу Свою. Без Христа у жизни нашей нет смысла, ее нельзя понять. Иисус Христос — вот объяснение нашей жизни».

Христоцентрическое мировоззрение находит место и в официальном уставе ордена: «Принося Евангельские обеты, мы стремимся к тому, чтобы утолить жажду любви к Господу нашему Иисусу Христу, безвозмездно посвятив себя беднейшим из беднейших по примеру и заповедям Господа и так своим обычаем благовествуя Царство Божие. Наша особая миссия — трудиться ради спасения и освящения беднейших из бедных.

Как Христос был послан Отцом, так и нас Он посылает, исполненных Духа Его Святого, возвестить во всем мире беднейшим из беднейших Евангелие Его любви и милости. Наш особенный долг — проповедовать Христа Иисуса людям всех народов, а особенно тем, кто вверен нашему попечению». На церемонии исповедания веры первых сестер ордена, состоявшейся 12 апреля 1953 года в присутствии монсеньора Фернана Перье, его основательница особенно подробно остановилась на этом, в то же время подчеркивая своеобразие обета, приносимого ее монахинями: «Вся наша жизнь целиком и полностью обращена к Христу и службе Его. Мы живем ради Него, чтобы Ему служить и Его любить, чтобы все узнали Его и полюбили. Итак, скажу, что все мы делаем со Христом и во Христе, ибо Он дает нам силу, утешение и радость трудиться ради Него. Он сопутствует нас, ведет нас и наставляет. Все мы делаем для Христа, служа Ему в лице бедных, узнавая Его в нуждающихся и недужных, утешая Его в наших страдающих братьях. Принимая в своей жизни такой обет, мы ставим перед собой еще три цели: быть верными своему призванию, хранить, насколько только можно, свою бедность, чувствовать позыв всех себя посвятить Богу. И вот этот четвертый обет — самый важный. Мы ничего не можем принять, если ради этого придется его нарушить».

С согласия отцов Ван Эксема и Генри мать Тереза сделала отличительной характеристикой своей конгрегации обет бедности, примкнув, таким образом, к долгой традиции нищенствующих орденов. Бедность для нее — необходимое условие духовного богатства и истинной веры: «Новоначальным мы стараемся дать понять, что нищета не только духовная, но и материальная, есть свобода. Как только они понимают, что такое бедность и в чем она, они могут расти духовно через веру в Господа Иисуса Христа и Его Святые Дары. Они должны повторять в мыслях: все, чем я владею, — не мое, не смущает мой дух; ничто не мешает мне делиться своим добром, отдавать его, отдавать себя! Нам надо научиться отдавать себя. Принимать все, что Бог даст нам и берет у нас, — значит позволять благодати Божией совершать в нас свое дело. С такой верой нетрудно распознать Христа и прикоснуться к Нему в скорбном образе беднейших из бедных». Предусмотрительность Гонджи дошла до того, что в первой редакции устава она даже записала: орден не имеет никакой собственности; все недвижимое имущество, которое он может получить путем дарения или завещания, принадлежит не ему, а Римской Католической Церкви. Но на это отец Ван Эксем, как сведущий юрист, возразил, что переговоры между Ватиканом и получившей независимость Индией еще не завершены, так что Католическая Церковь, строго говоря, не является в этой стране юридическим лицом и не может распоряжаться скудным имуществом Миссии Милосердия.

Сестре Терезе поневоле пришлось согласиться, но она проявила редкую строгость, устанавливая, какими материальными благами могут владеть она и ее сестры: эмалированная миска со столовым прибором, два сари, нижнее белье, пара сандалий, кусок мыла, тюфяк и пара простыней. Это было мало, очень мало, и все же, несомненно, слишком много на взгляд основательницы ордена, считавшей, что «обет бедности должен соблюдаться весьма, весьма строго, потому что мы сами должны быть бедны, чтобы понимать и любить бедных». Но это не отпугивало желающих поступить в орден, хотя устав, разработанный матерью Терезой, их не баловал. Прежде всего, каждая желающая вступить в конгрегацию должна была прожить шесть месяцев в орденском доме и в течение этих шести месяцев наблюдать, как живут и трудятся ее будущие товарки. Такой испытательный срок необходим, чтобы убедиться, что «у них действительно есть призвание к этому роду жизни». Уходили обратно не часто, но такие случаи были; о них целомудренно не распространялись. За эти пол года поступающие должны были освоить английский: ведь родной язык Шекспира — общий для Индостана с его подлинно вавилонским смешением языков: тамильский, хинди, бенгали, урду, гуджарати, малаялам, кашмири, все со множеством диалектов — всего 1652. Монахиням, собиравшимся со всей Индии и со всего мира, нужно было общаться между собой. Каждой из них велено было в совершенстве освоить один из языков Индии (мать Тереза первая подала пример, выучив бенгали), но и по-английски они должны были говорить безупречно, тем более что на этом языке написаны принятые в ордене духовные книги.

После испытательного срока новоприбывшие еще на шесть месяцев становятся испытуемыми, затем послушницами. Два года они усиленно изучают богословие, историю Церкви и Священное Писание. Особое внимание уделяется тщательному и подробному совершенствованию распорядка дня и образа жизни ордена, для которого слово «строгий» кажется мягким. День сестры Миссии Милосердия расписан по минутам. Подъем в половине пятого утра, после него утреннее правило, месса и краткий легкий завтрак, после которого сестры расходятся по различным хозяйственным делам. С половины восьмого до половины первого они на работе: в школе, приюте умирающих, сиротском доме и т. п. В 12.30 — общая трапеза, после нее исповедь, поклонение Крестному пути, богослужение и краткий получасовой отдых. С трех часов до половины седьмого монахини опять трудятся, а послушницы идут на лекции и занятия.

В 18.30 — общее поклонение Святым Дарам. Сначала оно бывало всего раз в неделю, но вскоре мать Тереза решила сделать этот обряд ежедневным: «Он никоим образом не прерывает наших трудов, ибо наш труд есть молитва: ведь и наше служение бедным — тоже молитва». Чтобы яснее указать на значимость этого момента, мать Тереза, вводя ежедневное поклонение Дарам, завершила свое слово так: «А теперь изыдем из этой капеллы, чтобы знать и любить Того Самого Господа Иисуса, Которому мы сейчас поклонялись во Святых Дарах Его. Видите, мы блаженны, ибо можем оставаться с Христом круглые сутки. Как светит лампада? Неприметно с течением времени капля за каплей сгорает масло. Что же такое, дорогие сестры, капли масла в нашей жизни? Это малые наши повседневные дела. Если они верны и праведны, то говорят и свидетельствуют о любви. Итак, не ищите Христа вот здесь или вон там, но прежде всего внутри вас, в общении святых — и тогда сможете служить Ему в других… Плод таинства брака — ребенок, а плод нашего союза с Христом — любовь… Лампада не горит без масла, а любовь не может выжить без обета бедности и послушания». После ужина, который бывает в половине восьмого, происходит совет, на котором монахини распределяют послушания на следующий день. Около половины девятого им наконец дают немного личного времени, а потом бывает вечернее правило. Так у сестры Миссии Милосердия проходит шесть из семи дней в неделю. Для тех, кто уже принес обет, мать Тереза установила день не отдыха, но сосредоточения, посвященный молитве и благочестивому размышлению: «Этот день очень важен, ибо он позволяет нам восстановить силы, чтобы заполнить внутреннюю пустоту от громадного ежедневного труда».

Проект устава, внимательно прочитанный и исправленный отцами Ван Эксемом и Генри, был представлен монсеньору Перье, а тот передал его на утверждение в Рим. Утверждение состоялось осенью 1950 года: Конгрегация монашества уведомила архиепископа Калькуттского, что папа Пий XII «одобрил основание женской конгрегации Миссии Милосердия с резиденцией по адресу: Калькутта, Крик-Лэйн, 14». 7 октября 1950 года монсеньор Фернан Перье служил в этом самом доме мессу, во время которой отец Ван Эксем зачитал буллу об основании ордена. Во время этой церемонии мать Тереза думала про себя о своей подруге Жаклин де Деккер, которую встретила в Патне. Из-за тяжелого повреждения позвоночника она не могла принять пострижение и стать миссионеркой, как собиралась. Жаклин была вынуждена вернуться на родину, в Бельгию, но постоянно поддерживала переписку с матерью Терезой. Они делили общую духовную жажду и были связаны прочной дружбой. Именно с Жаклин мать Тереза делилась своими планами, с ней советовалась прежде, чем обратиться к монсеньору Перье. Понятно, она не могла держать подругу, которую считала своим «вторым я», в стороне от своего дела. Она предложила ей: «Не хотели бы Вы стать нашей сестрой и служительницей Миссии Милосердия, телом оставаясь в Бельгии, но душой в Индии, где столько душ с нетерпением ожидает Господа и Спаса нашего?» Тереза считала недуг Жаклин Божьим даром: «Дорогая дочь моя, Господь, должно быть, сильно Вас любит, раз дает Вам такую большую часть в Своих скорбях. Блаженны Вы, ибо Бог Вас избрал. Будьте добры и щедры и оставьте мне место в Вашем сердце, чтобы и я могла многих привести к Богу». Собеседница отвечала: «Страдание — чудесный дар, когда позволяет разделить страсти Христовы. Нет краше дара для человека, чем иметь часть от Его Страстей: ни дара краше, ни большего знака любви».

Благодаря своей переписке мать Тереза и ее подруга пришли к мысли объединить орден Миссии Милосердия с некоей неформальной структурой — группой страждущих, желающих молитвенно присоединиться к делу миссионерок. Они не давали монашеских обетов, но представляли собой особую духовную силу, необходимую для успеха дела ордена: «Ваши страдания и молитвы станут подобны чаше, которой мы, деятельные члены ордена, оросим жизнь тех, кого объединяем… Чтобы утолить эту жажду, нам нужна чаша. И мы всегда будем рады тебе и другим людям — мужчинам, женщинам, детям, молодым и старым, бедным и богатым, — составляющим эту чашу. Поистине, лежа на одре болезни, ты можешь сделать больше, чем я, ходя по городу. Мы же с тобою вместе все можем сделать ради Того, в Ком крепость наша».

Жизнь и служение матери Терезы невозможно понять, не сказав о духовном родстве ее самой с Жаклин де Деккер, а сестер Миссии Милосердия со «страждущими помощниками». Об этом родстве настоятельница говорила в таких словах: «Труд наш очень тяжел, но если вместе с нашей конгрегацией пребудут страждущие, она сможет из любви к Господу Иисусу совершить великие дела. Я сама чувствую, как рада, что у меня есть ты — мое второе я; моя душа исполняется новых сил… Вместе с тобой и с другими чего не сделаем мы ради Него? Твоя жизнь подобна свече, горящей и сгорающей задуши других людей». Матери Терезе была очень нужна помощь Международной ассоциации страждущих, которую возглавила Жаклин де Деккер. Ведь и после утверждения Римом ее конгрегации поначалу приходилось нелегко. К ней присоединилось десять девушек, многие из которых были ее ученицами: Агнесса, Дороти, Гертруда, Клер, Бернада, Летиция, Джасинта, Франсиска, Флоренс и Мэри. Все они принесли монашеские обеты 12 апреля 1953 года. В квартирке на Крик-Лэйн, 14, которую Мигель Гомес предоставил в распоряжение матери Терезы, им было в общем-то тесно. Очень скоро оказалось, что она слишком мала для деятельности конгрегации, и если орден там останется, то будет обречен на прозябание. Значит, надо было найти другое место, причем требовались еще средства снять или купить его, не нарушая обета бедности, который основательница ордена ценила превыше всего: ведь бедность для нее — единственное истинное богатство.

Чтобы решить эту немаловажную для будущего своего дела задачу, мать Тереза решила отслужить девятидневную службу святой Цецилии, которую особенно почитала. Она много молилась ей в Скопье, когда пела в хоре католического прихода столицы Македонии: ведь святая Цецилия — покровительница музыкантов. Через несколько дней после этой службы мать Тереза нашла подходящий дом. Он принадлежал одному мусульманину, уезжавшему из Калькутты в Пакистан. Человек этот учился у иезуитов и сохранил добрые отношения с католическим духовенством. Чем продавать дом не кому-нибудь из индусов, из-за которых и покидал родину, он решил за смехотворную цену уступить матери Терезе. Купчую оформили быстро. Продавец отдал свою недвижимость за 1 лак (по тому курсу около 7500 фунтов стерлингов) — очень дешево для города, где из-за притока беженцев бессовестные проходимцы пользовались огромным ростом цен на жилье. Архиепископ Калькуттский монсеньор Франсуа Перье немедля выдал нужную сумму. В феврале 1953 года мать Тереза с товарками уже могла поселиться на Нижней окружной дороге, 54, в самом нищем и убогом квартале Калькутты. Там-то ей и предстояло совершать свое служение.