Маяк и звезды

Было ранее утро, когда нельзя определить, ночь сейчас или день, когда сумерки еще цепляются за дома и скалы, но горизонт уже бледнеет в первых лучах солнца.

Эрик проснулся оттого, что Бленда ворочалась в узкой постели. Он сел и сразу заметил, что что-то не так по сравнению с прошлым вечером.

Это был ветер. Он больше не выл и не хлестал по стенам дома. За ночь он стих, промчавшись мимо так же быстро, как налетел.

Эрик вылез из-под одеяла и подошел к окну. Волны все еще были высокие и так же сильно бились о скалы. В предрассветной мгле свет маяка казался слабым и был заметен только тогда, когда падал на камни.

Эрик вернулся к кровати и потряс сестру за плечо.

— Бленда, вставай, мы должны погасить маяк.

— Отстань, я хочу спать, — пробормотала Бленда, зарывшись головой в подушку. Она наверняка не выспалась, думал Эрик, ведь ночью ей пришлось вставать, чтобы завести гирю в третий раз.

— Спускайся, я тебя догоню.

Эрик оделся в кухне и вышел проверить Моссе.

Птица лежала в своем укрытии между стеной дома и бочкой с дождевой водой. Он взял ее на руки и провел ладонью по оперению.

— Ты большая, красивая птица, — сказал он.

Словно поняв его слова, Моссе потянулся и несколько раз сильно взмахнул крыльями. Эрик так удивился, что отпустил его и отошел назад.

И тут свершилось: Моссе попытался взлететь! Он замахал крыльями и добрался до ближайшей скалы. Эрик подбежал к нему и снова поднял его.

— Лети, Моссе!

Он подбросил чайку в воздух, и на этот раз дело пошло лучше. Моссе удалось оттолкнуться и долететь до маяка. Эрик побежал за ним и как раз собирался снова поднять Моссе на руки, когда увидел в море лодку.

Она двигалась по направлению к острову, и Эрик разглядел на борту несколько человек. Лодка нырнула в волну, ее захлестнуло водой, и Эрик на мгновение подумал, что она тонет, но она тут же вынырнула, и люди на веслах стали быстро грести, чтобы лодку не разбило прибоем у берега. Подводные камни были очень опасны, и, натолкнувшись на них, лодка бы наверняка затонула.

Но что это за лодка?

Эрик не знал, что и думать. Она направлялась прямо к острову.

Что за люди сидят в ней? Зачем они идут сюда? И что они здесь делают так рано утром?

Эрик схватил Моссе и побежал к дому.

— Бленда! — закричал он, распахнув дверь. — К нам идет лодка, я не знаю, кто в ней. Беги скорее сюда!

Когда он снова посмотрел в ту сторону, лодка уже укрылась между скал, где волны были потише. Теперь Эрик видел, что на борту четверо мужчин. Один из них поднялся, указывая на мостки.

Эрик прошел немного вперед, йогом обернулся и крикнул:

— Бленда, иди сюда, они уже здесь!

Он не знал, что делать. Бежать к причалу, чтобы помочь незнакомцам причалить, или дождаться Бленду?

Человек, который только что указывал на мостки, помахал ему и что-то прокричал. Что-то вроде «хеллоу, бой». Эрик не ответил, просто помахал в ответ.

Наконец на крыльце показалась Бленда.

— Чего ты кричишь, что случилось?

Эрик кивнул в сторону мостков, куда только что подошла лодка.

— Смотри, там люди! Я не понимаю, что они говорят.

Бленда тоже не понимала, что кричат матросы, но она догадалась, что они просят помочь им причалить. Она сбежала к мосткам, поймала грубый конец веревки, которую ей бросил один из моряков, и привязала его в том месте, где обычно швартовался смотритель.

И тут же засомневалась, правильно ли поступила. Следует ли пускать на остров четырех незнакомых мужчин, пока они с Эриком тут одни? Четырех здоровых мужиков, говоривших в придачу на незнакомом языке. Мало ли, что им надо. Но тут она увидела, что человек на носу улыбается, и ей показалось, что у него открытые добрые глаза. Бленда улыбнулась в ответ и шагнула в сторону, давая понять, что они могут сойти на берег.

Один за другим матросы вылезли на мостки. Хотя двигались они очень ловко, было видно, что они измотаны. Сколько же времени они сражались со штормом на этом утлом суденышке?

Моряки были одеты в одинаковые синие костюмы, и Бленде сперва показалось, что они все похожи друг на друга. Но теперь она видела, что они совсем разные — и по возрасту, и по телосложению. Тот, что бросал ей веревку, был молодой, наверняка не старше двадцати, худой и невысокий. Другой — полный и краснолицый. У третьего было морщинистое лицо и седые волосы. Все трое говорили друг с другом на незнакомом языке.

Но четвертый мужчина, самый рослый, подошел к Бленде и на красивом гётеборгском наречии сказал:

— Спасибо за помощь. Это ведь Лилла Эйдершер?

У Бленды словно гора с плеч свалилась, и она расхохоталась. Мужчина недоуменно посмотрел на нее.

— Да, конечно, — с трудом вымолвила она. — Простите меня, но я так обрадовалась, что вы заговорили по-шведски.

— Ты нас испугалась? — спросил мужчина. — Это мои товарищи, их не надо бояться. Сегодня ночью мы потерпели кораблекрушение, недалеко от Сэльбодарна. Если бы не маяк на Лилла Эйдершер, мы бы погибли. Наш капитан, он остался там, — мужчина кивнул в сторону открытого моря.

— На корабле? — спросила Бленда.

— В волнах. Его смыло за борт, когда сломалась большая мачта, и нам не удалось его спасти.

Бленда представила себе, как в волнах борется за жизнь человек, но волны одолевают его, и он медленно опускается на дно. Она содрогнулась.

— Это был парусник? — спросила она. — Это вы пускали ночью сигнальные ракеты?

— Да, это мы. Но похоже, кроме вас их никто не видел.

Он огляделся по сторонам.

— А где ваша лодка? Неужели кто-то вышел в море, чтобы нам помочь?

— Наша лодка в Гётеборге, — ответила Бленда. — Произошел несчастный случай, и они вынуждены были отправиться в город. Мама и… смотритель маяка.

— То есть вы тут одни?

Бленда кивнула.

— Но кто же зажег маяк?

— Мы. Эрик и я.

— Значит, это вы спасли нам жизнь, — сказал мужчина.

Он повернулся к своим товарищам и начал им что-то объяснять на незнакомом языке. Моряки переводили взгляд с него на Бленду, улыбались и кивали, и Бленда догадалась, что он передает им ее слова. Когда он замолчал, все трое подошли к ней и по очереди пожали ей руку. У старика в глазах блестели слезы.

Ладони у них были ледяные. Теперь Бленда видела, что потерпевшие крушение моряки дрожат на утреннем холоде, ведь одежда их насквозь промокла. И как она сразу об этом не подумала!

— Пойдемте, — сказала она. — Я провожу вас в дом, и вы согреетесь. Я дам вам сухую одежду.

Они пошли по узкой тропинке к дому: Бленда, за ней моряк из Гётеборга, а за ним — три его товарища. Эрик стоял у крыльца; со стороны казалось, что он немного напуган. Но высокий швед подошел к нему, положил руку ему на плечо и сказал:

— Спасибо, что вы зажгли маяк. Вы спасли нам жизнь.

Эрик просиял. А когда моряк пожал ему руку, так же торжественно, как только что Бленде, мальчик покраснел, и глаза его засветились.

Бленда поспешила разжечь плиту в кухне и камин в гостиной. Она поставила кофе и пошла за сухой одеждой. Сперва она достала из комода смотрителя носки и нижнее белье, по том сняла покрывало со стойки, на которую он вешал свои рубашки и брюки. Она нашла только две пары брюк, одни выходные черные, другие — синие, рабочие. Ничего не поделаешь, двоим придется сидеть в кальсонах, пока не просохнет их собственная одежда.

Рубашек у смотрителя было полно — он любил, чтобы у него всегда была чистая смена. Бленда вполне могла взять четыре рабочие рубашки, но потянулась к вешалкам с выходными белыми. Сначала она увидела три, но в глубине висела четвертая, та, которую она прожгла утюгом. Мама пыталась отбелить пятно, но след все равно остался. Ничего страшного, решила Бленда.

Они выстояли шторм и выжили. Они должны быть в белом.

В белом, как ангелы.

— Белые рубашки? — удивился высокий моряк, когда Бленда вернулась с сухой одеждой. — Что скажет твой папа, увидев, что мы взяли его лучшую одежду?

Бленде совершенно не хотелось объяснять, что смотритель ей не отец и даже не отчим. Она просто отдала им одежду и вышла на двор, чтобы дать им спокойно переодеться. Эрик остался в доме. Он уже разговаривал с иностранцами на каком-то самодельном языке. Бленда спустилась к мосткам и посмотрела на пришвартованную лодку. Она впервые видела спасательную шлюпку, но догадалась, что веревка, свисавшая вдоль борта, предназначена для того, чтобы упавший в воду мог держаться за лодку.

Только капитану это не помогло. Он погиб в волнах.

Когда она вернулась наверх, Эрик стоял со шведским моряком возле дома. На гётеборжце были рабочие брюки смотрителя и рубашка с пятном от утюга. Бленде стало немного стыдно. Ей бы хотелось, чтобы именно ему досталась рубашка без изъяна.

— Это я виновата, — сказала она, указав на коричневый треугольник. — Это я прожгла рубашку, когда гладила.

— Ничего страшного, — сказал мужчина и улыбнулся. — Знаешь, мои рубашки очень давно никто не гладил.

Его улыбка, глаза. Что-то в них было такое, отчего внутри нее разливалось тепло. Но не так, как с Акселем, по-другому. Такого она не испытывала очень давно. Она тайком разглядывала его. Сколько ему? Лет тридцать пять, может, чуть больше. Широкий в плечах, но худой. Светлые волосы, голубые глаза. У левого уголка рта небольшой шрам.

— Мы должны погасить маяк, — сказал Эрик.

— Да, точно, — отозвался моряк. — Мы сами погасим. К нашему приходу как раз и кофе, наверное, сварится.

Кофе! Бленда совсем о нем забыла! Но когда она открыла дверь в кухню, в нос ей ударил кофейный аромат, смешанный с приятным запахом жареной ветчины и мокрой одежды, развешанной на просушку. Краснолицый моряк стоял у плиты и что-то помешивал на сковородке.

Бленда нахмурилась. Неужели он взял ветчину из кладовки? Все же это не очень вежливо, хотя Бленда, конечно, понимала, что они изголодались. Но тут она заметила у плиты открытую жестянку с ветчиной, колбасой и сыром. Видимо, им удалось захватить с корабля немного провианта.

А она-то хороша, пожалела еды для людей, потерпевших кораблекрушение! Наоборот, ей следовало проявить больше гостеприимства и как следует угостить их. Бленда достала из кладовки хлеб, масло и четыре последних яйца. Плевать, что скажет смотритель.

Погасить маяк оказалось проще, чем зажечь. Эрик открыл воздушный вентиль, чтобы давление в резервуаре с керосином упало, потом просто задул пламя и поставил трос от гири на стопор.

Моряк спросил, как получается так, что маяк мигает, и Эрик показал ему лампу, зеркало и линзу, рассказал о гире, благодаря которой работает весь механизм. Он знал ответы на все вопросы.

— Сразу видно, что тебе это интересно, — сказал моряк. — Когда что-то нравится, всегда хочется узнать об этом побольше.

Он подошел к окну, где стоял Эрик, и они стали вместе смотреть на чаек, круживших около маяка.

— Мне нравятся чайки, — продолжил он. — Они очень помогают морякам. Они первые встречают судно после долгого плавания, сообщая о том, что земля близко.

— Выходит, чайки — почти как маяки, — сказал Эрик. — Как вехи, указывают морякам путь?

— Да, ты прав, я раньше об этом не задумывался. Или как звезды. Раньше, когда не было маяков, мореплаватели прокладывали путь по звездам. Ты знал об этом?

Эрик впервые об этом слышал и впервые за долгое время испытал счастье, узнав что-то новое. Ему очень хотелось тоже чем-то поделиться со своим новым другом.

— Пойдемте, — сказал он и закрыл линзу чехлом. — Пойдемте вниз, я вам кое-что покажу.

— Сломано крыло? — спросил гётеборжец, когда они дошли до корыта, в котором Эрик поселил Моссе. Сев на корточки, моряк осторожно взял чайку на руки.

Эрик не хотел рассказывать, как все произошло, он стоял рядом и молча наблюдал, как его новый друг осматривает крыло Моссе. Он расправил его и осторожно потянул, чтобы проверить, как отреагирует на это птица.

— Похоже на след от пули, — задумчиво сказал он наконец.

Эрик ничего не ответил, и моряк продолжил:

— Рана затянулась, ты хорошо за ним ухаживал. Теперь ему надо только немного потренироваться, и он снова сможет вернуться к своим друзьям.

— Мы будем тренировать его прямо сейчас? — спросил Эрик.

Моряк не ответил, и Эрик подумал сначала, что тот не расслышал. Он молча ждал, и тогда моряк повернулся к нему и сказал:

— Стрелять в чаек нельзя. Они ни в чем не виноваты. Мы не имеем права вмешиваться в их жизнь, считая себя умнее их. Птицы видят вещи по-другому.

На душе у Эрика стало тепло.

— Я тоже так думаю, — сказал он.

Моряк погладил Моссе и посмотрел на мальчика.

— Наверное, мы с тобой чем-то похожи, — сказал он.

В кухне клубился жаркий пар, и Бленда открыла окно.

— Завтрак почти готов, — сказала она Эрику и гётеборжцу, сидевшим на улице.

У плиты краснолицый моряк ловко разбивал яйца. Молодой кивнул в его сторону и произнес что-то вроде «кук».

— Кок? — переспросила Бленда.

Молодой только засмеялся, но его товарищ, только что вошедший в кухню вместе с Эриком, ответил за него:

— Да, это наш корабельный кок. Мастер варить суп из топора.

Они сели за стол, все шестеро. Прежде чем приступить к еде, иностранцы сложили руки у груди, и старик произнес несколько слов на языке, не похожем на тот, на котором они до этого говорили друг с другом.

— Он молится за капитана, — прошептал швед Бленде на ухо. — Они все католики. Фернандо из Португалии, Патрик и Джейми — из Ирландии.

Завершив молитву, кок засмеялся и сказал что-то, рассмешившее остальных. Швед что-то ответил ему, и все засмеялись еще громче.

— Что он сказал? — спросила Бленда.

— Что наш капитан, конечно, сукин сын — a mean bastard, но хорошо бы он не попал в ад в компанию себе подобных. А я добавил, что нам повезло, потому что мы-то оказались в настоящем раю.

Бленда никогда не ела ничего вкуснее. С таким завтраком не могла сравниться никакая овсянка. За столом царило веселье, моряки перекидывались шутками, и хотя дети ни слова не понимали, глядя на них, они тоже смеялись. Кок подкладывал им лучшие куски жареной ветчины, а седой моряк взял Блендину косу и осторожно взвесил в руке.

— Он говорит, что у его внучки такие же толстые косы, как у тебя, только черные, — перевел гётеборжец.

Когда они поели, молодой моряк достал из кармана куртки губную гармошку. Звуки она издавала довольно противные, видимо внутрь попала вода, но парень продул ее, и она зазвучала как надо. Он заиграл мелодию одновременно веселую и грустную. Бленда никогда не слышала ничего подобного. Кок сиплым голосом запел, а старик без слов подхватил мелодию.

Чем больше Бленда смотрела на шведского моряка, тем больше он казался ей знакомым. Что-то было в его глазах, в руках, в приятном голосе.

И еще его слова, которые он сказал Эрику, а она расслышала через открытое окно: «Наверное, мы с тобой чем-то похожи».

А что, если это?..

Нет, это невозможно.

Если это папа, неужели он не узнал бы своих детей?

А что, мог и не узнать. Ведь когда он исчез, они были маленькие, а теперь Бленда уже совсем взрослая.

До того, как жениться на маме, папа был моряком. Вдруг он не смог устоять, охваченный тоской по морю и вольной жизни, и вынужден был оставить их?

Нет, в это она поверить не могла. Не мог он бросить их, намеренно не писать и не посылать денег маме.

Значит, это не он.

И тут Бленда вспомнила, что однажды читала в газете о человеке, потерявшем память. Он забыл свое имя, забыл, откуда он и чем занимается. Но вдруг, совершенно случайно, в руки ему попала скрипка, и оказалось, что он умеет играть прекраснейшую музыку. Пока он играл, память вернулась к нему, и он все вспомнил.

А что, если с папой случилось то же самое? Какой-то несчастный случай, из-за которого он потерял память? А потом он бродил по порту, скажем, в Саутгемптоне, где должен был пересесть на корабль в Америку. Вдыхая запах моря и глядя на лодки у причала, вдруг вспомнил, что он моряк, устроился на корабль и так все эти годы и проплавал по морям.

А почему бы и нет? Чем больше Бленда думала об этом, тем больше ей казалось, что она права. Но полной уверенности у нее не было. И не было доказательств.

К человеку, о котором она читала, память вернулась, когда он заиграл на скрипке. Если гётеборжец — действительно ее папа, то она знает, как вернуть ему память.

Ее сердце билось, как пойманная рыбешка, когда она бережно снесла свою шкатулку вниз по лестнице и вошла в кухню, где швед сидел вдвоем с Эриком. Остальные перешли в гостиную и играли в карты старой колодой, которую кок держал среди провианта, замотанную в кусок клеенки. Не сводя с гётеборжца глаз, Бленда поставила шкатулку на стол.

И чудо, на которое она так надеялась, произошло. Она видела, как его загорелое лицо побледнело, как он протянул мозолистую руку и прикоснулся к крышке.

— Эта шкатулка… — проговорил он. — Откуда она у тебя?

Бленда не ответила, она просто смотрела на него. Он должен был догадаться сам.

— Эту шкатулку я сделал… — продолжил моряк, и Бленда слышала, как дрогнул его голос. — Я сделал ее для человека, которого любил.

Сердце Бленды заколотилось сильнее. «Для человека, которого любил».

— Но она так и не получила ее, — продолжил моряк, и сердце сначала замерло, а потом камнем опустилось в груди.

— Не получила? — выдохнула Бленда помертвевшими губами.

— Я смастерил ее во время большого плавания. Меня не было слишком долго. Когда я вернулся, она умерла. Умерла от чахотки.

Бленда поняла, что надеяться больше не на что. Ей казалось, что ее рот набит золой, она едва могла ворочать языком. И все же прошептала:

— А шкатулка?

— Я знал, что никогда не полюблю ни одну женщину так, чтобы отдать ей шкатулку Ханны. И подарил ее моему лучшему другу. Он был счастливым человеком. У него была любимая жена и ребенок.

Все это время моряк не отрывал взгляд от шкатулки. Но сказав «ребенок», он поднял голову и заглянул в полные слез глаза Бленды.

— Да это же ты! — воскликнул он. — Дочь Вальтера. Бленда-Звездочка, ведь так он тебя называл, правда?

Эрик был сбит с толку. Что тут произошло? Он понял только то, что его новый друг оказался другом папы. Но почему Бленда так расстроена? И кто умер? Он тихо сидел, ожидая, что ему все растолкуют. Но вдруг до него донесся хорошо знакомый звук: глухое постукиванье, сперва еле слышно, потом все громче. Эрик вскочил со стула.

— Лодка! Мама и дядя Карл приехали!

Моряк вздрогнул.

— Дядя Карл — это смотритель маяка?

Эрик кивнул.

— То есть он не твой отец? Ты — сын Вальтера?

— Да, да, — нетерпеливо ответил Эрик, потому что сейчас он уже думал о другом. Сейчас он хотел поскорее встретить лодку, хотел рассказать маме, какие они с Блендой молодцы, что сами зажгли маяк и спасли моряков, потерпевших кораблекрушение. Он так спешил, что даже не стал зашнуровывать ботинки, а так и побежал к мосткам, с развевающимися шнурками.

Лодка подходила к причалу. Но к своему удивлению Эрик увидел, что румпель держит не дядя Карл. На корме стояла мама и сама правила лодкой! Дядя Карл сидел на носу. Сменщика, которого они собирались привезти, на борту не было.

Эрик услышал за спиной шаги, обернулся и увидел высокого моряка. Он не был уверен, надо ли гётеборжцу тоже спускаться к мосткам, но не мог же он попросить его вернуться в дом.

Дядя Карл заметил их, и Эрику показалось, что вид у него мрачный. Мальчик поспешил принять швартов, но моряк быстро взял конец у него из рук и привязал рядом с их шлюпкой, там, где обычно вставал лоцманский катер. Мама выключила мотор, который выпустил последние брызги и затих.

Мама подошла к дяде Карлу и помогла ему встать. Эрик увидел, что на правой ноге смотрителя наложена огромная гипсовая повязка, которая мешает ему двигаться. Моряк спрыгнул в лодку, и вместе с Турой они вытащили пострадавшего на берег. Они работали быстро и слаженно, будто понимали друг друга с полуслова.

Дядя Карл молчал. Эрик достаточно хорошо знал своего отчима, чтобы понимать, что это молчание в любую минуту может разразиться вспышкой гнева. Он стоял и думал, как бы задобрить дядю Карла. Ведь, наверное, он обрадуется, узнав, что они с Блендой сумели зажечь маяк? Надо только дождаться подходящего момента, но вот как узнать, когда этот момент наступит?

Увидев, что Эрик на берегу не один, а в компании взрослого мужчины, Тура сперва удивилась, потом немного испугалась, но в конце концов обрадовалась. Всю дорогу она волновалась, как они с Блендой перетащат Карла с его загипсованной ногой на берег. От взрослого мужчины толку больше, чем от девочки. В белой рубашке — значит, не последний проходимец. Может, это сменщик приехал? Но ведь в лоцманской конторе им сказали, что смогут прислать помощника только ближе к вечеру. К тому же лодка, пришвартованная у причала, не похожа на лоцманскую: маленькая шлюпка без мотора, с веревкой вдоль бортов.

Тура не стала задавать лишних вопросов — сейчас она была рада любой помощи. Когда Карл оказался на берегу, Тура увидела, что мужчины пожимают друг другу руки и знакомятся, но она возилась с лодкой и не разобрала имени незнакомца. Эрик спрыгнул к ней и начал что-то тараторить о маяке, кораблекрушении, ракетах и жареной ветчине, но Туре сейчас было не до него.

— Подожди, Эрик, — сказала она. — Расскажешь дома.

Эрик замолчал, Тура видела, что он расстроен, но она очень устала после долгой ночи, проведенной в больничном коридоре, где ей удалось лишь немного вздремнуть. Она потрепала его по голове и сказала:

— Чуть позже, Эрик. Дома.

Она вылезла на берег, положила руку Карла себе на плечо, незнакомец подошел с другой стороны. Медленно, шаг за шагом, они дошли до дома, Эрик плелся за ними. Тура обратила внимание на дым, поднимавшийся из трубы. Наверное, дети замерзли, раз Бленда так сильно топит. Только бы Карл не рассердился из-за дров. Тура знала, что он только и ждет повода выплеснуть свой гнев, что он злится, терзаемый чувством вины, ведь он оставил свой пост и не зажег маяк, да еще в штормовую ночь. Он не заговаривал с ней об этом, конечно же нет. Смотритель не привык делиться своими заботами, хотя и предполагалось, что Тура станет ему другом и спутницей жизни. Она догадывалась о его состоянии по намекам, которые иногда срывались с его губ, и по измученной гримасе, время от времени искажавшей его лицо, гримасе, не связанной с болью в сломанной ноге.

Наконец они дошли до дома и кое-как втащили Карла на крыльцо. Дверь в дом была слишком узкая для трех человек, поэтому Тура отпустила Карла, предоставив его незнакомцу. Мужчины входили первые, Тура и Эрик ждали на улице.

Странно, удивилась Тура, увидев на рубашке незнакомца треугольное коричневое пятно от утюга — точь-в-точь, как то, что прожгла Бленда на рубашке Карла. Но уже через несколько секунд она забыла об этом.

Смотритель всем своим весом опирался на моряка, пока они медленно ковыляли через прихожую. Но оказавшись в кухне, он тут же освободился. Он не собирался ни от кого зависеть — и меньше всего от незваного гостя, который, похоже, уже чувствовал себя как дома. Нурдстен оперся о кухонный стол и дотянулся до метлы, стоявшей в углу. Сойдет за костыль, пока не найдется ничего получше.

В кухне было жарко, смотритель взмок в своем кителе. Из-за чада и пара от влажной одежды было нечем дышать. Маячник думал попросить Туру помочь ему снять китель, но тут из гостиной донесся чей-то возглас. Опираясь на костыль, смотритель добрался до двери.

В гостиной за столом с его бумагами сидели трое мужчин, резались в карты и пили кофе. Они смеялись и громко, возбужденно разговаривали. Сверху на них были белые рубашки, словно они собрались на праздник, при этом двое были без штанов, просто в нижних кальсонах. Только на пожилом мужчине, сидевшем на диване, были нарядные черные брюки.

Карл Нурдстен молча наблюдал за игравшими.

Мужчина на диване заметил, что дверь отворилась, и кивнул смотрителю. Двое других замолчали и обернулись.

Их небритые лица странно смотрелись на фоне отглаженных белых рубашек. Словно кто-то вздумал превратить морских волков в мальчиков-хористов.

И вдруг смотритель понял, что это его одежда. Тут он уже не мог смолчать.

— Кто вам позволил тут находиться? — грозно отчеканил он, подбираясь к столу. На нем лежал раскрытый вахтенный журнал. Неужто они и в него заглянули?

— Ах вы канальи, что вы себе позволяете?

Опершись о край стола, он с грохотом захлопнул журнал.

— Это вам не портовый кабак! Думаете, я должен терпеть вас здесь только потому, что ваш корабль утонул?

Нога болела, и смотрителю очень хотелось сорвать всю эту гипсовую повязку и треснуть ей по столу.

— Вон отсюда! — закричал он. — Проваливайте, пока я сам вас не вышвырнул!

Незваные гости только пожали плечами, они, похоже, ничего не понимали. Только когда смотритель указал метлой на дверь, они встали и начали медленно собирать карты.

— Пошевеливайтесь, оглоеды!

Тут вступился шведский моряк:

— Позвольте мне объяснить, — сказал он. — Они не понимают по-шведски.

— Нечего тут объяснять! Вон из моего дома, все четверо, немедленно!

Нурдстен снова замахнулся метлой.

— Вы вторглись в мое жилище! Забирайте свою лодку и гребите отсюда! Здесь не место тунеядцам и бездельникам!

Смотрителю пришлось слишком долго терпеть и сдерживаться, но теперь он мог, наконец, дать волю своему гневу. Он словно освободился от тяжелого бремени, словно какая-то сила, давно покинувшая его, снова вернулась к нему.

Он распрямился, опираясь на здоровую ногу, и стукнул рукояткой метлы об пол.

— Вон! — прошипел он. — В последний раз говорю: вон отсюда!

Не в силах сдвинуться с места или хоть что-то сказать, Тура замерла посреди кухни. Она видела, как Карл ковыляет по комнате и рычит так, что слюна брызжет во все стороны. Она видела трех мужчин за столом, скорее удивленных, нежели напуганных, видела, как четвертый пытается что-то объяснить и смягчить смотрителя.

Она видела все это и сгорала со стыда. Незнакомцы были их гостями, причем не просто гостями — они потерпели кораблекрушение, они боролись с ветром, холодом и тьмой и чудом спаслись от смерти. С гостями следовало обходиться хорошо, и ее дети так и поступили. Но теперь Карл хотел выставить их за дверь из-за какой-то ерунды. Что с того, что ей придется снова выстирать его рубашки, что с того, что они играли в карты и громко шутили, позволив себе разрядиться после страшной ночи? Самое главное было то, что эти люди выжили.

Но это не ее дом, и не ее детей. Это дом Карла, а они с детьми живут здесь по его милости. У них нет права голоса. Собственное бессилие заставило ее ясно осознать то, что на самом деле она и так давно знала: жить с этим человеком она не может.

Это конец, и как только представится случай, она скажет ему это. Не перед чужими людьми, конечно, но сразу, как только они останутся одни.

Приняв решение, она успокоилась. Ей надо продержаться всего несколько часов. Ближе к вечеру придет лоцманский катер со сменщиком. К этому времени они с детьми упакуют свои вещи и смогут вернуться в Гётеборг. А со сменщиком Карл справится без ее помощи.

Еще внизу, у мостков, Тура заметила, как Эрик льнет к шведскому моряку. Он казался хорошим человеком, спокойным и доброжелательным. Тура ошибалась, полагая, что Карл сможет заменить Эрику отца, стоит им лишь узнать друг друга получше. Сколько бы они ни жили вместе, Карлу никогда не понять Эрика, зато этот незнакомец, похоже, с первой минуты отнесся к мальчику всерьез.

Но где же Бленда? В этой неразберихе Тура и не заметила, что девочка пропала.

На кухонном столе стояла ее шкатулка с ракушками на крышке, та, что ей давным-давно подарил Вальтер. Зачем Бленда ее туда поставила? Неужели незнакомцы копались в их вещах? Неужели она все-таки ошиблась в них?

А вдруг они обидели Бленду?

Тура подошла к лестнице на чердак и позвала, но ей никто не ответил. В ней росло беспокойство. Швед хотел ей что-то сказать, но Тура не слушала. Она развернулась и выбежала на улицу. Где-то же Бленда прячется, и надо во что бы то ни стало найти ее!

Эрик не мог просто так стоять, глядя, как смотритель выгоняет его новых друзей из дома. Это было так несправедливо, они же ни в чем не виноваты. Бленда дала им рубашки, пока не высохнет их собственная одежда. И почему им нельзя немного посидеть в гостиной?

Он решил, что настал подходящий момент для того, чтобы рассказать, как они с Блендой сами зажгли маяк. Стоит дяде Карлу только узнать, как все было, и он сразу успокоится.

Эрик не посмел войти в гостиную, где дядя Карл стоял, держась за письменный стол. Он остановился на пороге.

— Вчера вечером мы с Блендой сами зажгли маяк, и он светил всю ночь. Бленда два раза заводила гирю. А рано утром я его погасил, — сказал он. — Очень хорошо, что вы меня так многому научили, я точно знал, что надо делать.

Его слова, похоже, не дошли до дяди Карла. Вид у него был такой, будто он думал о чем-то другом и толком не слушал, но Эрик не сдавался.

— На море был шторм, мы с Блендой еле дошли до маяка. Но моряки увидели наш свет, иначе они бы никогда сюда не добрались. Это мы спасли их.

Дядя Карл все молчал. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел на Эрика странным, отсутствующим взглядом.

— Еще я записал все самое важное в журнал, — продолжил Эрик.

Тут дядя Карл вздрогнул, по-прежнему ничего не говоря, он схватил журнал и пролистал до последней даты. Эрик затаив дыхание ждал, когда он прочтет до конца.

Дядя Карл медленно закрыл журнал и опустил его в ящик письменного стола. И только закрыв ящик на ключ, он произнес:

— Разве я позволял тебе открывать мои ящики?

И засунул ключ в карман.

— Разве я позволял тебе делать записи в моем журнале? Разве я вообще разрешал тебе находиться здесь без моего ведома?

Его голос звучал сдержанно, сейчас дядя Карл не кричал. Но Эрик знал, что нет смысла пытаться отвечать на его вопросы.

— Как ты смеешь калякать в моем журнале всякую чушь о какой-то уборной?

Смотритель ухватился за метлу и дохромал до двери. Каждый шаг давался ему с трудом. Эрик попятился. Моряк положил руку мальчику на плечо.

— Не смейте его бить, — сказал он. — Я этого не допущу.

Чем ближе подходил смотритель, тем крепче сжималась рука моряка на плече Эрика. У них за спиной португалец и ирландцы вяло собирали свою недосохшую одежду и другие вещи.

— Вы еще будете тут командовать? Здесь я хозяин, — так же тихо, как раньше, сказал смотритель и взялся за ручку двери. — Здесь все решения принимаю я.

Смотритель сделал небольшую паузу и продолжил:

— На этот раз я буду милостив, хотя вы этого не заслужили. Можете остаться на кухне, пока не придет лоцманский катер, он отбуксирует вас в Гётеборг. А до тех пор не мешайте мне, я буду работать.

Смотритель закрыл дверь в гостиную, и Эрик услышал, как он, шаркая, потащился к письменному столу.

Бленда не пошла к причалу встречать лодку. Ей было не до того. Она была слишком взволнована тем, что произошло: моряк узнал шкатулку, он оказался другом папы и даже знал, что папа называл ее Звездочкой. Все ее воспоминания об отце, всё, что она передумала с тех пор, как он исчез, теперь, когда она встретила человека, хорошо его знавшего, стало еще реальнее.

Бленда столько всего хотела узнать у него, но, прежде чем она успела подобрать нужные слова, он встал и, пробормотав: «Подожди немного, Бленда, я скоро вернусь», вышел из кухни.

Девочка видела, как он зашагал по тропинке к причалу и исчез за скалой. Скоро они вернутся — мама, смотритель и этот сменщик, и она уже не сможет спокойно поговорить с папиным другом.

Она сидела в кухне одна, слушая голоса, доносившиеся из гостиной. Сначала она думала подняться к себе на чердак, чтобы побыть одной, но потом вспомнила о расщелине Эрика, где сидела позавчера вечером, глядя на море.

Вот туда-то она и пойдет.

Она устроилась в расщелине, подобрав колени и обхватив их руками. Над морем висела тонкая дымка, но далеко у горизонта мерцало серебристое марево. Где-то там волны носили парусник со сломанными мачтами и пробитым днищем, где-то среди камней и водорослей покоилось тело капитана. Бленда размышляла о смерти, о женщине, которую любил шведский моряк, той, которой предназначалась шкатулка. И пусть матросы недолюбливали своего капитана, но, быть может, и у него была возлюбленная, которая ждала его на берегу?

Но тут она вот что подумала: до сих пор она была уверена, что папа жив, что он не может умереть, потому что они так любят друг друга. Но ведь это ничего не значит. Люди умирают, даже если любят кого-то и если любовь взаимна.

А что, если папа умер? Возможно ли это? При мысли об этом Бленда похолодела.

— Бленда!

Это кричала мама.

— Бленда, ты где?

Голос у нее был такой взволнованный, что Бленда не могла не ответить, хотя на самом деле предпочла бы остаться наедине со своими мыслями.

— Я здесь.

Мама добралась до расщелины и села рядом. Не отдышавшись, она сразу спросила:

— Что случилось, Бленда? Тебя кто-то обидел?

Бленда удивленно на нее посмотрела.

— Нет, кто мог меня обидеть?

— Я подумала… кто-то из этих моряков…

Бленда энергично помотала головой.

— Ну что ты, они добрейшие люди. А кок, он, знаешь, даже немного похож на дядю Лундберга. Шутит, смеется и, наверное, тоже выпивает.

Немного успокоившись, Тура задумчиво продолжила:

— А этот швед?..

— Он вообще самый добрый.

И тут у Бленды из глаз полились слезы, которые она так долго сдерживала. Тура обняла ее и притянула к себе. Положив голову ей на колени, Бленда плакала так, как плакала только в детстве.

— Я подумала, — всхлипывая, проговорила она, — я подумала… что это папа.

— Но почему?

— У него такие добрые глаза… и руки…

Никак иначе она объяснить не могла.

— А еще он узнал шкатулку. И знаешь, мама, это он ее смастерил.

— Смастерил?

— Да, и дал папе, чтобы папа подарил мне.

— Но тогда, — ответила мама, — тогда это должен быть Эрлинг Юхансон, друг Вальтера, о котором он часто вспоминал. Они вместе ходили в море, до того, как Вальтер устроился на верфь. И встречались всякий раз, когда судно Эрлинга стояло в Гётеборге.

Бленда села и вытерла слезы. Она не помнила, чтобы мама когда-либо говорила о папе так много.

— Тогда он, может быть, знает, что случилось с папой?

— Этого, пожалуй, не знает никто, — сказала мама, и Бленда услышала в ее голосе прежнюю горечь. Она хотела ответить, что она-то уж, во всяком случае, это выяснит, но тут до них донеслись голоса, приближающиеся к расщелине.

Голос мальчика и голос взрослого мужчины. Эрика и Эрлинга, моряка.

Расщелина была довольно узкая, и двум взрослым, двум детям и чайке пришлось в ней немного тесно. Но Бленда и Тура подвинулись, освободив место Эрику и Эрлингу, а Моссе устроился у Эрика на коленях.

— Я знаю, кто вы, — сказала Тура.

— То же самое я хотел сказать вам. Но вы так быстро убежали.

— Я беспокоилась за Бленду.

Тура не стала говорить, чего именно она опасалась, но Эрлинг просто спокойно кивнул и сказал:

— Вы хорошо воспитали ваших детей. Ваших с Вальтером детей. Это сразу видно. Я бы тоже хотел иметь таких детей, если бы судьбе это было угодно.

Он замолчал, глядя на горизонт.

— Я потерял мою Ханну, а вы потеряли Вальтера, — сказал он. — Мы оба знаем, что такое горе, и я, и вы.

— Горевать можно о погибшем, — резко сказала Тура. — Но если человек исчез, то непонятно, оплакивать его или забыть.

Эрлинг был обескуражен.

— Вы хотите сказать… что вы не знаете?

— Не знаем что?

— Не знаете, что случилось с Вальтером?

Тура медленно покачала головой:

— Нет. Он отправился в Америку, и с тех пор я больше не получала от него вестей. Но через год я навела справки в США, и мне сообщили, что он прибыл на остров Эллис в сентябре 1910 года.

— Это был не он, Тура.

— Что вы хотите сказать?

— Вальтер умер, — сказал Эрлинг. — Он погиб в августе того же 1910 года. Неужели вам никто не сообщил?

Бленда схватила Эрлинга за рубашку, она трясла и колотила его.

— Вы лжете! — кричала она. — Папа не умер!

Она дрожала всем телом, ей было невыносимо больно. Но вдруг она почувствовала, как ее крепко обняли чьи-то руки, как чья-то широкая ладонь погладила ее по голове, и мягкий голос произнес:

— Бленда, дорогая. Я бы предпочел не рассказывать вам об этом. Но вы должны знать.

Бленда опустилась на свое место.

— Продолжайте, — прошептала она. — Я хочу знать.

— Я работал тогда в Северном море, на грузовой шхуне, перевозившей брусчатку для мостовой в Англию и Голландию. В августе 1910 года мы разгружали камень в Саутгемптоне, и однажды вечером я случайно встретил там Вальтера. Его пассажирское судно неделю стояло в порту, после чего должно было идти дальше в Нью-Йорк. Я ничего не слышал о нем полгода, я даже не знал, что он решил эмигрировать, хотя последний раз, когда мы виделись в Гётеборге, он говорил, что подумывает об этом. Но теперь он рассказал мне все о своих планах, рассказал, что хочет устроиться на какую-нибудь верфь в Нью-Джерси и, как только найдет жилье и заработает на билеты, сразу пошлет за вами.

— Да, — промолвила Тура. — Именно так мы и хотели поступить. Но ведь мы даже письма от него не дождались, не то что билетов.

— Дело в том, — ответил Эрлинг, — что Вальтер так и не добрался до Нью-Йорка. Его ограбили и убили в Саутгемптоне, вечером накануне моего отплытия. Потому-то я и не узнал ничего до тех пор, пока не оказался там в следующий раз, несколько недель спустя.

Умер. Бленду словно оглушили. Папа умер. Его убили. Ограбили и убили. Такого ужаса она даже представить себе не могла — чтобы кто-то из-за небольшой суммы денег решил убить другого человека. И что тот, кого убили, был ее папой. Минуту назад она хотела знать правду, но теперь она предпочла бы никогда этого не слышать. Тогда бы она могла еще на что-то надеяться.

Она слышала взволнованный голос мамы:

— Значит, он не оставил нас? Но откуда вам все это известно?

— Мы встретились и выпили с ним по стаканчику, ведь это был мой последний вечер в порту. Но он не был пьян, хотя кто-то потом утверждал обратное. Быть может, немного навеселе, но совершенно точно не пьян. Кабак, где мы сидели, находился в порту, он проводил меня до грузового причала, где стояла моя шхуна, а сам потом должен был пойти на пассажирскую пристань. Взойдя на трап, я обернулся и помахал ему. Вальтер стоял на берегу и махал мне вслед. Таким я его и запомнил. Больше я его не видел.

Эрлинг замолчал и вздохнул.

— Я до сих пор не понимаю, как это произошло. От грузового причала до пассажирского было недалеко, я был уверен, что на таком коротком отрезке ничего не должно случиться. Но кто знает, может он пошел в обход, чтобы на что-то взглянуть, а может, встретил знакомого и доверился ему, хотя этого делать не следовало. А может, ему просто не повезло. Его тело нашли в портовом бассейне несколько дней спустя, когда его судно уже ушло. Но тогда его не смогли опознать: при нем не нашли ни паспорта, ни билетов, никаких других документов. Все это забрали грабители, отчего вам и ответили из США, будто он прибыл на место. Кто-то другой путешествовал по его бумагам, по его билету.

Эрик наморщил лоб. Следить за рассказом было непросто, но он изо всех сил старался понять.

— В следующий раз, оказавшись в Саутгемптоне, я узнал, что в порту убили какого-то шведа или норвежца. Тело нашли в воде, но он не утонул, а был убит, и потом сброшен в воду. О том, что это скандинав, догадались по этикеткам на одежде. Пальто было сшито в Гётеборге, а белье — норвежское. Я пошел в Шведскую церковь, ведь это мог оказаться кто-то, кого я знал. Мне и в голову не пришло, что это может быть Вальтер, ведь я полагал, что он уже давно в Америке. Но они показали мне его пальто, и я сразу узнал его. Оно было зашито у карманов, вы помните?

— Да, я сама зашивала его.

— Я рассказал им все, что знал, и они обещали сообщить его семье, то есть вам. До этого самого дня я был уверен, что они так и сделали. Но видно, кто-то допустил ошибку. И семь долгих лет вы ничего не знали.

Эрлинг замолчал. Эрик начал медленно понимать, что означает его рассказ.

— Значит, мы не поедем в Америку? — спросил он.

Мама не ответила, но Эрлинг сказал:

— Это неизвестно, Эрик. Никто не знает, как повернется жизнь.

Эрик переводил взгляд с Эрлинга на Бленду, с Бленды на маму. Эрлинг серьезно, но по-доброму смотрел на него. Бленда опустила голову на колени и обхватила ноги руками, как будто обнимала сама себя. А мама вдруг поднялась и сказала:

— Пошли. Скоро придет лоцманский катер. Нам надо многое успеть.

Мысли роились у Эрика в голове, пока он семенил к дому: папа так и не добрался до Америки, он никогда не искал золото на Аляске, кто-то поехал в Америку вместо него, кто-то украл его имя и его билет. Папу убили и скинули в воду в этом городе со странным названием. Эрик надеялся, по крайней мере, что ему было не очень больно, что это произошло быстро и он ничего не успел почувствовать.

А теперь еще мама сказала собирать вещи, она попросила Эрика взять только самое необходимое, только то, что он сможет унести сам. Они оставят маяк и вернутся в Гётеборг. Эрик споткнулся и, чтобы не упасть, схватил Эрлинга за руку. Так, рука об руку, они и пошли за мамой и Блендой, спешившими по камням к дому.

На скамье в кухне дремал полулежа пожилой моряк, остальные до сих пор играли в карты, но уже молча, без восклицаний и смеха.

Не постучав, мама открыла дверь в гостиную и сразу же решительно затворила ее за собой. Бленда ушла к себе наверх. Эрлииг Юхансон слегка потрепал Эрика по голове.

— Ну, старина, настал важный момент. Когда твоя мама знает, чего хочет, ее, похоже, мало что может остановить.

Так Эрик еще никогда не думал о своей маме, но он понимал, что Эрлинг прав: иногда она бывала решительна и непреклонна.

Он огляделся: что ему взять с собой, что самое необходимое?

Моссе! Кроме Моссе у Эрика не было ничего, что нельзя было бы оставить на острове. К тому же Моссе он запросто может унести сам.

— Пойдемте, нам надо найти коробку, Моссе поедет со мной домой, в Хагу.

Он уже вышел на крыльцо, но Эрлинг остановил его.

— Эрик, подожди, давай все-таки подумаем. Ты согласен, что самое важное для всех нас — и людей, и животных — это чувствовать себя хорошо и иметь возможность делать то, что мы хотим?

Эрик кивнул, с этим было трудно поспорить.

— Даже если у Моссе не хватает нескольких перьев, его крыло зажило. И теперь, пожалуй, больше всего он хочет снова летать. Как тебе кажется?

— Конечно, так оно и есть.

— Отлично, а когда он снова сможет летать, он скорее всего предпочтет это делать здесь, вместе со своими друзьями, во всяком случае, поначалу. Ты все еще согласен со мной?

Эрик снова кивнул.

— Потом, спустя некоторое время, рано или поздно, ему это, возможно, надоест, и он сам захочет слетать в Гётеборг. И тогда он по собственной воле навестит тебя. Что скажешь?

Эрик знал, что чайке больше не нужен его уход, Моссе мог теперь сам о себе позаботиться. Лучше всего ему будет там, где он родился и вырос. И хотя в Гётеборге тоже водились чайки, дом Моссе был именно здесь, на Лилла Эйдершер.

Они вышли на скалу. Прижав чайку к груди, Эрик гладил ее и шептал:

— Красивая птица, сейчас ты полетишь. Я знаю, ты можешь летать. Ты большая, красивая птица.

— Ты просто поставь Моссе к себе на ладони и подними руки повыше, — сказал Эрлинг. — И все.

Эрик сделал так, как посоветовал Эрлинг.

Моссе немного потоптался на месте, а потом бросился в воздух. Он изо всех сил махал крыльями, но все равно постепенно опускался к воде у скал.

«Он не может, — подумал Эрик. — Он не справится».

Это огорчило его, но в то же время обрадовало: ведь если Моссе не может летать, ему все-таки придется забрать его с собой.

Моссе уже почти сел на гребешки волн, но вдруг все изменилось: его крылья поймали поток воздуха, и он взлетел.

Он поднимался вверх, уверенно работая крыльями, все выше и выше, пока не оказался у Эрика и Эрлинга над головой. Глядя на Моссе, они поняли, что узнают его всегда: из всех чаек лишь у него одного сквозь левое крыло был виден клочок неба.

Эрик помахал ему и крикнул:

— До встречи в Гётеборге!

Моссе не ответил, вместе с другими птицами он уже парил над башней маяка.

Бленда прошлась по чердаку, окинув взглядом американский сундук и деревянный ларь с посудой, который они привезли с собой. Ларь так и стоял неразобранный — смотритель сказал, что в его доме и так есть все необходимое. Видно, их треснутые тарелки были недостаточно хороши для него. И сундук, и ларь придется пока оставить — ведь семеро пассажиров и без багажа с трудом поместятся в лоцманский катер. К тому же, что им делать со всем этим скарбом, когда они приедут в Гётеборг, ведь их никто не встречает и не ждет.

«Возьмите только то, что сможете унести сами», — сказала мама, и теперь осталось только решить, что самое необходимое. Шкатулка с письмами, конечно, — это самое важное, она уже стояла на кухне. Кроме того, Бленде понадобится одежда: юбки, рубашки и новое платье, которое мама сшила ей летом. Толстую кофту она наденет сразу, на море скорее всего будет холодно.

Платья, которые она привезла сюда весной, стали ей малы. Сначала она хотела их оставить, но потом подумала, что они могут кому-нибудь пригодиться. Наверняка они подошли бы старшей девочке Андерсонов, если немного ушить их и укоротить подол.

Дети Андерсонов? Бленда поняла вдруг, что до сих пор думала, будто их квартира в Гётеборге стоит пустая, дожидаясь их возвращения. Но ведь ее сдали другим людям, и теперь им некуда деваться. От беспокойства у нее немного свело живот: а вдруг им придется спать на улице, вдруг они с Эриком попадут в детский дом?

Но тут она вспомнила мамино лицо, когда они возвращались в дом. Бленда знала, что Тура никогда этого не допустит. Она обязательно что-нибудь придумает, главное — добраться до Гётеборга. Может, они ненадолго остановятся у бывших соседей — у Лундбергов или даже у Андерсонов. В Хаге люди жили тесно, но всегда помогали друг другу. А вскоре мама найдет им собственное жилье, она вернется на старую работу или устроится на новую, Бленда будет тоже работать, а Эрик будет опять ходить в настоящую школу.

Все устроится, теперь Бленда в этом не сомневалась.

Переезжая на остров, они сложили всю одежду в американский сундук. Как теперь увезти эти вещи домой? Бленда стащила простыню с кровати, которая так и стояла незастеленная с самого утра, когда она выбежала встречать моряков, потерпевших кораблекрушение. Она сложила одежду на простыню и связала углы, так что получился большой узел.

В одной руке — тюк с одеждой, в другой — шкатулка, это она унесет, а больше ей ничего и не нужно.

Она взяла тюк и собиралась уже спуститься с чердака, чтобы навсегда покинуть этот дом, когда ее взгляд упал на папины картины. Их она не могла оставить. Но как увезти эти тяжелые полотна в золоченых рамах? Ведь у нее только две руки.

Не взять шкатулку тоже нельзя. Уж лучше оставить одежду.

Бленда в нерешительности стояла перед дверью. Она слышала шаги на лестнице, ступеньки поскрипывали, потом кто-то вошел на чердак, наступив на оторванную доску в полу.

— Бленда? — это была мама. — Ты готова? Лоцманский катер уже подходит.

— Картины, — сказала Бленда. — Я не знаю, как с ними быть. Я должна взять и шкатулку, и одежду.

— Мы заберем их, — ответила мама. — Что-нибудь придумаем. Только давай быстрее.

Сняв картины со стены, они понесли их вниз, держа перед собой. Моряки на кухне собирали свои вещи. Они переоделись. На спинках стульев висели белые рубашки смотрителя, похожие на больших чаек с распростертыми крыльями. Эрик и Эрлинг уже стояли у мостков, поджидая лоцманский катер.

Бленда в последний раз взглянула через приоткрытую дверь в гостиную. На диване, сгорбившись, сидел смотритель, положив руки перед собой на стол. Рот его был приоткрыт. Казалось, он пережил шок, от которого не скоро оправится. На секунду ей стало жаль его, но вспомнив то, что случилось, она снова подумала, что во всем виноват только он сам.

Кок и пожилой моряк снесли картины к мосткам. Они смеялись, и Бленда решила, что их багаж показался им необычным.

Эрлинг пришвартовал спасательную шлюпку немного в стороне, чтобы освободить место катеру. На борту было два лоцмана, Бленда узнала их по фуражкам с золотыми кокардами. С ними был еще один человек, в обычной рабочей одежде.

Лоцманы удивленно наблюдали за тем, как по тропинке к причалу гуськом спускаются люди с тюками, корзинами и большими картинами в золоченых рамах. Помощник смотрителя сошел на берег и растерянно огляделся по сторонам.

— Это вы смотритель Нурдстен? — спросил он.

— Нет, он наверху, в доме, — ответил Эрлинг. — Но поосторожней с ним, он, кажется, не в лучшем расположении духа.

Эрлинг спрыгнул в катер и начал объяснять лоцманам, что произошло, что им всем нужно в Гётеборг, и что еще хорошо бы отбуксировать спасательную шлюпку. Сменщик пытался заговорить с моряками, но не понял, что они ему отвечают. Казалось, ему очень не хочется уходить с причала, но в конце концов он двинулся к дому со своим чемоданчиком в руке. Бленда посмотрела ему вслед. Она видела, как на крыльцо, опираясь на метлу, вышел смотритель.

Потом кок помог ей спуститься в лодку, и они отчалили.

Катер бурил носом волны, всё еще высокие после шторма. Сильно качало, и Бленда с Эриком изо всех сил вцепились в банки на корме, где они сидели. Но им не было страшно, они доверяли лоцманам и морякам, которые, как ни в чем не бывало, болтали друг с другом.

Они шли в Гётеборг, скоро они будут дома.

Дети видели, как Эрлинг поднялся и подошел к Туре, сидевшей ближе к носу, где брызги не так сильно летели через борт. Эрлинг сел рядом и что-то сказал, из-за шума волн и стука мотора они не могли разобрать слов. Но они видели, как их мама посмотрела на него и улыбнулась теплой, доброй улыбкой.

«Это папин друг, — подумал Эрик. — А теперь еще и наш — мой, Блендин и мамин».

Бленда открыла шкатулку. В ней, аккуратно сложенные, хранились все ее письма к папе. Она взяла самое верхнее, развернула и выпустила за борт через релинг. Листок бумаги вспорхнул, опустился на воду и, прежде чем пойти на дно, немного покачался на волнах. Бленда выпустила еще одно письмо, потом еще одно. И еще.

Эрик видел, что она делает, но ничего не сказал. Он повернулся и стал смотреть на белые листы, плывшие в кильватере катера, как птицы. Постепенно они намокали, и их тянуло на дно.

— Смотри, Эрик! — крикнул Эрлинг. — Смотри! Вон там!

Дети подняли головы. На фоне неба они увидели силуэт чайки.

Через небольшое отверстие в левом крыле птицы синело небо.