Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Поль Верн СОРОКОВОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ НА МОНБЛАН

Восемнадцатого марта 1871 года я приехал в Шамони с твердым намерением во что бы то ни стало подняться на Монблан. Первая моя попытка в августе 1869 года не удалась. Тогда плохая погода позволила добраться только до Больших Мулов[1021]. Похоже, что и на этот раз обстоятельства складывались не лучшим образом, потому что погода, казалось установившаяся к утру 18-го числа, к полудню резко переменилась. Монблан, по местному выражению, «надвинул шапку и закурил трубку», что на языке менее впечатлительных людей означало: вершина горы закрылась облаками, а снег, сдуваемый сильным юго-западным ветром, вытянулся длинным султаном в направлении бездонных пропастей ледника Бренва[1022]. Именно этот снежный язык служит надежным ориентиром для самонадеянных туристов, осмелившихся сразиться с горой.

Последующая ночь была очень скверной: соперничая друг с другом, бушевали дождь и ветер, а стрелка барометра отклонилась до нижнего предела и застыла в безнадежной неподвижности.

Между тем с первыми проблесками зари раскаты грома оповестили о грядущих изменениях в атмосфере. Вскоре небо очистилось. Открылись гребни Еревана[1023] и Красных Пиков[1024]. Ветер, сменившись на северо-западный, повесил над Пещерным перевалом[1025], замыкавшим долину Шамони, несколько легких облачков, разрозненных и клочковатых. Я с радостью усмотрел в них вестников хорошей погоды. Но, несмотря на благоприятные предсказания и подъем барометра, господин Бальма, главный проводник в Шамони, заявил мне, что о восхождении не стоит пока и думать.

— Если барометр продолжит подниматься, — добавил он, — а хорошая погода удержится, я обещаю вам проводников на послезавтра. А сейчас запаситесь терпением. Если же хотите размять ноги, советую вам подняться на Ереван. Облака скоро разойдутся, и вы сможете как следует рассмотреть дорогу, по которой вам предстоит дойти до вершины Монблана. Ну а если не передумаете, можете рискнуть!

Эта произнесенная скороговоркой тирада не внушала особенной уверенности и заставила меня призадуматься. В конце концов я принял его предложение и получил в проводники Раванеля (Эдуара), весьма хладнокровного и крайне самоотверженного парня, в совершенстве знавшего свое дело.

В спутники я выбрал соотечественника и друга, Донасьена Левека, — настоящего туриста и неутомимого ходока, в начале прошлого года совершившего поучительное, но порой очень изнуряющее путешествие по Северной Америке. Он посетил уже много разных мест и собирался спуститься по Миссисипи до Нового Орлеана, но начавшаяся война перечеркнула его планы и заставила вернуться во Францию. Мы встретились в Экс-ле-Бене[1026] и договорились, что сразу после окончания лечения отправимся в поездку по Савойе и Швейцарии.

Донасьен Левек был в курсе моих планов, но поскольку, как он сам думал, здоровье не позволяло ему долго передвигаться по ледникам, мы условились, что он будет ждать моего возвращения с Монблана в Шамони и в мое отсутствие предпримет традиционный осмотр Ледяного моря[1027] в Монтанвере.

Узнав, что я иду на Ереван, мой друг, не колеблясь, решил меня сопровождать. Впрочем, подъем на Ереван — одна из самых интересных экскурсий, какие только можно совершить в Шамони. Вершина эта, высотой 2525 метров, является, в сущности, частью горной цепи Красных Пиков, которая тянется с юго-запада на северо-восток, параллельно массиву Монблана, образуя довольно узкую долину Шамони. С Еревана, расположенного в центре массива, прямо напротив ледника Боссон[1028], открывается практически полный обзор маршрутов, на которых покорители гор бросают вызов гиганту Альп. Именно поэтому вершина пользуется такой популярностью среди туристов.

Мы вышли в семь утра. По дороге я обдумывал двусмысленные слова главного проводника; от них мне стало как-то не по себе. И тогда я обратился к Раванелю.

— Вы поднимались на Монблан? — спросил я его.

— Да, месье, — ответил он, — один раз, но мне этого вполне хватило и совсем не хочется туда возвращаться.

— Черт возьми! — вырвалось у меня. — А я так хотел попробовать.

— Вы вольны в своих желаниях, месье, но я вас не поведу. С горой в этом году что-то не так. На нее уже несколько раз пытались подняться, но удались только два восхождения. Да и то во второй раз им пришлось предпринять еще одну попытку. Впрочем, прошлогодний случай немножко остудил пыл любителей гор.

— Случай! Какой же?

— Как, вы не знаете? Дело было так: связка из десяти проводников, носильщиков и двух англичан в середине сентября вышла к вершине Монблана. Все видели, как они подходят к верхней точке, но через несколько минут группу скрыли облака. Когда же облака рассеялись, люди куда-то исчезли. Обоих путешественников вместе с семью гидами и носильщиками сбросило ветром и унесло в сторону Кормайёра[1029], видимо, на ледник Бренва. Как спасатели ни старались, тел их обнаружить не удалось. Еще троих нашли в ста пятидесяти метрах под вершиной, у Малых Мулов[1030]. Они превратились в глыбы льда.

— Но как же они могли поступить так неосторожно? — спросил я Раванеля. — Что за безумие отправляться так поздно в подобную экспедицию! Им надо было идти в августе!

Я мог бы рассуждать так еще долго, поскольку эта печальная история прочно завладела моими мыслями. К счастью, погода скоро улучшилась, и веселые солнечные лучи принялись разгонять последние облачка, все еще скрывавшие вершину Монблана. Развеивали они и мрачные думы.

Восхождение наше продолжалось как нельзя лучше. Оставив за собой шале[1031] Планпраз[1032], расположенное на высоте 2062 метров, мы совершили подъем по каменным осыпям и снежникам к подножию скалы, названной Камином, на которую взбираются, цепляясь за выступы руками и ногами. Минут через двадцать мы достигли вершины Еревана, откуда открывался изумительный вид. Массив Монблана предстал во всем своем величии. Гигантская гора, прочно опирающаяся на солидный фундамент, казалось, бросала вызов бурям, скользившим по ее ледяному щиту, но не причинявшим ему никакого вреда. Вокруг исполина, с завистью поглядывая на него, громоздились шпили, пики, пологие вершины, которые не могли сравниться с Монбланом, выказывая явные признаки медленного разрушения.

С выбранного нами превосходного места для обзора мы смогли, хотя и не до конца, оценить расстояние, которое придется пройти по пути к цели. Вершина, из Шамони видневшаяся совсем рядом с куполом Гуте[1033], заняла свое настоящее место. Разнообразные плато, образовавшие ступени, которые нам предстояло преодолеть, и совершенно невидимые снизу, теперь открылись нашим глазам и, повинуясь законам перспективы, отодвинули желанную вершину еще дальше. Ледник Боссон, развернувшийся во всем своем блеске, ощетинился снежными иглами и сераками (ледяными глыбами до десятка метров в длину). Они, казалось, бились, подобно волнам бушующего моря, о скальные стены Больших Мулов, чье подножие исчезало среди вздыбленных льдин.

Столь захватывающее зрелище не могло охладить мое нетерпение, и больше чем когда-либо я захотел исследовать этот еще неизвестный мне мир.

Моего спутника также охватил энтузиазм, и с того момента я поверил, что пойду на Монблан не в одиночку.

Мы спустились в Шамони. Погода постепенно улучшалась. Барометр продолжал свое медленное восхождение — все шло как нельзя лучше.

На следующий день на рассвете я помчался к главному проводнику. Небо было безоблачным. Ветра почти не ощущалось — только легкие дуновения с северо-востока. Массив Монблана, с золотившимися под лучами восходящего солнца главными вершинами, казалось, приглашал многочисленных туристов посетить его. Нельзя было не ответить на столь любезное приглашение, не рискуя стать неблагодарным. Господин Бальма, справившись по своему барометру, объявил, что восхождение вполне возможно, и пообещал дать мне двух проводников и носильщика, как это предписывалось правилами. Право выбора я предоставил ему. Однако приготовления к выходу нарушил один инцидент, совершенно мною не предусмотренный.

Выйдя из комнатушки главного, я столкнулся с Эдуаром Раванелем, моим давешним проводником.

— Ну что, идете на Монблан? — спросил он.

— Разумеется, — ответил я. — Разве вы не находите нынешнее утро вполне подходящим?

Он задумался на несколько минут, а потом сказал с несколько озабоченным видом:

— Месье, вы же мой клиент; я вчера сопровождал вас на Ереван и теперь не могу покинуть. Раз вы идете наверх, то и я пойду с вами, если вам, конечно, угодно принять мои услуги. Это ваше право, потому что во всех опасных прогулках путешественник может выбирать себе проводников. Вот только, если вы примете мое предложение, я просил бы вас взять в помощники и моего брата, Амбруаза Раванеля, а также кузена, Гаспара Симона. Оба — молодые и здоровые парни. Они, как и я, не очень-то любят подобные прогулки, но от работы не бегают, и я ручаюсь за них, как за самого себя.

Парень внушал мне полное доверие. Я согласился и, не теряя времени, пошел предупредить главного проводника о сделанном мною выборе.

Но, пока шли наши переговоры, господин Бальма тоже начал действовать, договариваясь с проводниками в соответствии с установленной очередью. Один уже согласился: это был Эдуар Симон. Ждали ответа другого проводника по имени Жан Каррье. В ответе можно было не сомневаться, потому что этот человек уже двадцать девять раз поднимался на Монблан. Я оказался в трудном положении. Выбранные мною проводники все были родом из Аржантьера, общины, находившейся в шести километрах от Шамони. И теперь жители Шамони обвиняли Раванеля в том, что он оказал на меня влияние ради семейной выгоды, а это противоречило правилам.

Желая поскорее прекратить споры, я взял Эдуара Симона третьим проводником, потому что он уже начал собираться в путь.

Он был бы мне ни к чему, если бы я отправлялся на восхождение один. Но со мною в гору шел товарищ, и третий проводник становился просто необходим.

Уладив дело, я пошел предупредить Донасьена Левека. Тот спал сном праведника, преодолевшего накануне пятнадцать километров по горным склонам. Пробудить его стоило некоторого труда; пришлось сперва вытащить из-под него простыню, потом подушку и, наконец, матрас. Только после этого результат был достигнут, и мне удалось растолковать ему, что я готовлюсь в большое путешествие.

— Ну, ладно! — зевая сказал он. — Я буду сопровождать вас до Больших Мулов и там дождусь вашего возвращения.

— Браво! — ответил я. — У меня как раз есть лишний проводник, я выделяю его для вас.

Мы купили необходимые для передвижения во льдах вещи. Палки с железными наконечниками, гетры из грубого сукна, очки с зелеными стеклами, плотно прилегающими к глазам, перчатки с меховой подкладкой, зеленого цвета накидки и меховые ушанки — ничего не забыли. У каждого были превосходные башмаки с тройными подошвами, которые проводники подковали шипами. Эта последняя деталь необычайно важна, потому что в подобного рода экспедициях случаются моменты, когда всякое скольжение будет смертельным, причем не только для поскользнувшегося, но и для всей связки.

Подготовка наша, как и сборы проводников, длилась около двух часов. Наконец к восьми часам нам подвели мулов, и мы двинулись по направлению к шале у Остроконечного Камня, которое находилось на высоте 2000 метров, то есть в 1000 метров над долиной Шамони и в 2800 метрах ниже вершины Монблана.

Добравшись к десяти часам до Остроконечного Камня, мы встретили там испанского путешественника, господина N., в сопровождении двух проводников и носильщика. Старший из проводников, по имени Паккар, был родственником доктора Паккара, того самого, кто вместе с Жаком Бальма первым покорил Монблан[1034]. Он уже восемнадцать раз был на вершине. Господин N. также намеревался подняться на Монблан. Он много странствовал по Америке. Выйдя из Кито[1035] и преодолев по снегу самые высокие перевалы, пересек андийские Кордильеры[1036]. Он, следовательно, полагал, что без особого труда справится со своей новой затеей, но тут ошибся: не учел вертикальности склонов, по которым предстояло идти, а также разреженности воздуха.

Спешу добавить, в похвалу господину N., что если ему и удалось добраться до вершины Монблана, то только благодаря редчайшей духовной энергии, потому что физические силы оставили его задолго до этого момента.

У Остроконечного Камня мы, насколько это было возможно, плотно позавтракали. Такова мера предосторожности, потому что аппетит вообще-то пропадает, как только вступаешь в районы оледенения.

Господин N. со своими проводниками часов в одиннадцать ушел к Большим Мулам. Мы же отправились в путь только в полдень. У Остроконечного Камня верховая тропа заканчивается. И теперь надо было карабкаться зигзагами по очень крутой тропинке, идущей по краю ледника Боссон, а потом вдоль самого основания Южного пика[1037]. После часа довольно тяжелой работы, в самую жару, мы дошли до точки, называемой Камень-с-Лестницей; она расположена на высоте 2700 метров. Здесь проводники и путешественники связываются вместе крепкой веревкой, оставляя между собой промежутки в три-четыре метра. После этого мы должны были ступить на ледник Боссон. Этот труднодоступный ледник там и сям изрезан зияющими пропастями, дно которых увидеть невозможно. Вертикальные стенки трещин отливают каким-то неопределенным, притягивающим взгляд сине-зеленым цветом. Когда с тысячей всевозможных предосторожностей приближаешься к краю и заглядываешь в таинственные глубины, некая неведомая сила овладевает тобой, и кажется вполне естественным шагнуть в непостижимые бездны.

Мы продвигались очень медленно, обходя трещины либо преодолевая их то с помощью лестниц, то по сомнительной прочности снежным мостам. Вот здесь-то и нужны веревки. Их держат в натяжении при пересечении опасных мест: если снежный мост вдруг рухнет, проводник или путешественник повисают над бездной. И тогда путников, отделавшихся легкой контузией, вытаскивают наверх. Иногда, если трещина очень широкая, но неглубокая, вся связка спускается на дно, а потом поднимается с другой стороны. В этом случае необходимо вырубать во льду ступеньки, и два идущих впереди проводника, вооруженные «ледорубами», эдакой своеобразной разновидностью топора или, скорее, тесла[1038], принимаются за эту тягостную и опасную работу.

Одно обстоятельство делает вход на Боссон опасным. На ледник попадают от подножия Южного пика, проходя под кулуаром[1039], по которому часто срываются каменные лавины. Ширина этого кулуара составляет около 200 метров. Его надо пересечь быстро, и во время перехода один из проводников ведет наблюдение, чтобы предупредить в случае малейшей опасности.

В 1869 году на этом месте убило проводника, а его тело, отброшенное камнем в пропасть, разбилось о скалы в трехстах метрах ниже по склону.

Нам об этом сообщили, и мы ускорили темп, насколько это позволяло сделать отсутствие опыта, но, покинув одну опасную зону, вступили в другую, ничуть не менее сложную. Речь идет об отрезке, покрытом сераками — огромными ледяными глыбами, чье происхождение еще не объяснено удовлетворительным образом. Сераки располагаются обычно на краю плато и представляют угрозу для всей находящейся под ними долины. Нормальное движение ледника или даже легкое колебание атмосферы могут вызвать их падение, приводящее к очень тяжелым последствиям.

«А сейчас, господа, сохраняйте полное молчание и пойдемте побыстрее», — эти слова один из проводников произнес очень резким тоном, сразу оборвав нашу беседу. Мы быстро двигались в тишине. Наконец, подвергаясь всё новым и новым треволнениям, мы вышли к месту, называемому Соединением, хотя вернее его надо было бы назвать «Насильственным разделением горой Ребро ледников Боссон и Таконе». В этом месте пейзаж стал совершенно неописуемым: ледниковые трещины, переливающиеся всеми цветами радуги, снежные иглы копьевидной формы, нависающие сераки с ажурными отверстиями, маленькие озера цвета морской воды — все это перемешалось в невообразимом хаосе. Добавьте к этому гул водных потоков где-то на дне ледника, зловещий, то и дело повторяющийся скрежет глыб, откалывающихся и низвергающихся в пасть трещин, дрожь растрескивающейся под вашими ногами почвы — и вы получите тогда представление об этих угрюмых и пустынных краях, где жизнь проявляется только как разрушение и гибель.

Миновав Соединение, некоторое время мы шли по леднику Таконе и добрались до ребра, ведущего к Большим Мулам. Ребро это, сильно наклоненное, извилисто уходит вверх. Когда выпадает свежий снег, проводник, идущий во главе группы, обычно заботится о том, чтобы пересечь эти извилины под углом примерно в тридцать градусов. Это помогает уберечься от лавин.

И вот после трехчасового пути по льду и снегу мы подошли к Большим Мулам, скалам двухсотметровой высоты, доминирующим, с одной стороны, над ледником Боссон, а с другой — над пологими снежными равнинами, простирающимися до подножия купола Гуте.

Маленькая хижина, построенная проводниками у вершины первой скалы и расположенная на отметке 3050 метров, предоставляет путешественникам убежище и позволяет дожидаться под кровом часа выхода к вершине Монблана.

В приюте ужинают, кто чем может, и спят, как придется. Только пословица «кто спит, тот ужинает» на этой высоте не имеет смысла, потому что здесь трудно получить и то, и другое.

— Ну, — сказал я Левеку после некоего подобия отдыха, — не преувеличил ли я красоты пейзажа, не жалеете ли вы, что добрались сюда?

— У меня так мало сожалений, — ответил он, — что я твердо решился дойти до вершины. Можете на меня рассчитывать.

— Отлично, — сказал я, — только знайте, что самое трудное еще впереди.

— Перестаньте! — прервал он. — Мы выдержим до самого конца. А пока что пойдемте посмотрим заход солнца. Он должен быть великолепным.

В самом деле небо было на редкость чистое.

Хребет Еревана и Красных Пиков простирался у наших ног. За ним виднелись скалы Физ и пик Варан[1040], вздымавшиеся над долиной Саланш[1041] и отодвигавшие на третий план горы Флёри и Репозуара[1042]. Еще правее глаз различал снежную вершину Бюэ[1043], чуть дальше — Южный Зуб[1044], возвышающийся пятью своими клыками над долиной Роны. А за нами были вечные снега, купол Гуте, Проклятые горы[1045] и, наконец, Монблан.

Мало-помалу тени заполнили долину Шамони, а потом достигли по очереди каждой из вершин, вздымавшихся на западе. Лишь массив Монблана по-прежнему сверкал; он казался окруженным золотым нимбом.

Вскоре тень добралась до купола Гуте и Проклятых гор. Но вершину альпийского гиганта она еще щадила. Мы с восхищением следили за медленным и постепенным исчезновением света. Какое-то время светлое пятно удерживалось на последней вершине, давая нам безумную надежду, что оно так и останется там. Но через несколько минут все помрачнело, живые краски сменились мертвенно-синеватыми, трупными тонами смерти. Я нисколько не преувеличиваю, и тот, кто любит горы, меня поймет.

После просмотра этого грандиозного представления нам оставалось только ожидать часа выступления. Мы собирались отправиться в путь в два часа утра. И теперь каждый растянулся на своем матрасе.

Надо спать, а не думать и тем более не разговаривать. В мозгу крутятся мрачноватые фантазии. Эта ночь предшествует битве — с тем только различием, что никто не заставляет вас ввязываться в бой. Мысли двумя потоками борются за место в сознании. Это похоже на смену прилива и отлива в море: каждый в свое время одерживает верх. Возражений против задуманного предприятия хватает. К чему хорошему может привести эта авантюра? Если она будет удачной, то какие преимущества можно из нее извлечь? А вдруг что-нибудь случится, и тогда целый век придется сожалеть об этом шаге? И тут вмешивается воображение: приходят на ум все катастрофы в горах. Возникают видения снежных мостов, обрушивающихся под вашими шагами, вы чувствуете, как проваливаетесь в зияющие пропасти, слышите жуткий грохот низвергающихся лавин, готовых вас засыпать, похоронить, могильный холод охватывает вас, и вы отбиваетесь изо всех сил...

В этот момент слышится грохот.

— Лавина! Лавина! — кричите вы.

— Что случилось? Что вы делаете? — вторит проснувшийся Левек.

Увы! Это был всего лишь какой-то предмет обстановки, который я опрокинул в кошмарных метаниях. Так прозаическая лавина вернула меня к реальности. Я посмеялся своему испугу, направление течения сменилось на обратное, а вместе с тем появились и честолюбивые мысли. Мне надо приложить совсем немного усилий, чтобы слупить на эту столь редко покоряемую вершину. Эта победа равна любой другой! А несчастные случаи редки, очень редки. Да и происходят ли они на самом деле? А какой чудесный вид должен открыться с вершины! И потом, как велико удовольствие совершить то, что не осмелились сделать столько других людей!

Подобные размышления укрепили мою душу, и я стал спокойно дожидаться времени выхода.

Около часа ночи шаги проводников, их разговоры, шум открывающихся дверей дали нам понять, что момент приближается. Вскоре в нашу комнату вошел месье Раванель:

— Вставайте, вставайте, господа. Погода чудесная. К десяти будем на вершине.

При этих словах мы мигом расстались с постелями и быстро приступили к туалету. Двое наших проводников, Амбруаз Раванель и его кузен Симон, пошли вперед на разведку. С собой они взяли фонарь; его свет должен был указать направление, в котором нам предстояло идти. А еще они вооружились ледорубами, чтобы в самых трудных местах рубить для нас ступени. В два часа мы все связались веревкой. Вот в каком порядке мы выступили в путь: передо мной, во главе группы, шел Эдуар Раванель, за мною — Эдуар Симон, потом — Донасьен Левек; следом — оба наших носильщика — оба, потому что мы прихватили с собой хозяина убежища Больших Мулов, — и, замыкая группу, весь караван господина N...

Когда проводникам и носильщикам роздали провизию, был дан сигнал к отправлению, и мы двинулись в полнейшей темноте, ориентируясь только по фонарю, который несли ушедшие вперед проводники. В нашем шествии было что-то торжественное. Разговаривали мало, неотступно преследуемые ощущением неизвестности, но эта новая и очень жесткая ситуация возбуждала нас и делала нечувствительными к опасностям, в ней скрывавшимся. Окружающий пейзаж был фантастическим. Очертания людей и предметов едва угадывались. Огромные белесые неясные глыбы с чуть лучше прорисованными черными пятнами закрывали горизонт. Небосвод светился каким-то странным сиянием. Впереди, на неопределимом расстоянии можно было видеть мигающий фонарь прокладывавших дорогу проводников, и мрачное молчание ночи нарушалось только сухим отдаленным стуком топора, вырубавшего во льду ступени.

Мы медленно и со всевозможными предосторожностями поднялись на первый уклон, направляясь к основанию купола Гуте. Часа через два утомительного подъема мы вышли на первое — так называемое Малое — плато у подножия купола Гуте на высоте 3650 метров. Передохнув несколько минут, продолжили подъем, уклоняясь влево и выбрав тропу, которая вела к Большому плато.

Но группа наша была уже не так многочисленна, как прежде. Господин N. вместе со своими проводниками отстал: усталость вынудила его отдыхать немного дольше.

К половине пятого горизонт начал светлеть. В этот момент мы шли по склону к Большому плато, куда добрались без особых хлопот, и вскоре достигли высоты 3900 метров. Завтрак мы вполне заслужили. Вопреки обыкновению и у Левека, и у меня пробудился хороший аппетит. Это было добрым знаком. Значит, мы приспособились к снегам и случайным приемам пищи. Наши проводники обрадовались и считали теперь успех нашего восхождения обеспеченным. Что касается меня, то я находил, что они слишком поспешны в суждениях.

Несколькими минутами позже нас догнал господин N. Мы настойчиво уговаривали его поесть. Он упрямо отказывался, потому что страдал от спазма желудка, столь обычного на больших высотах. Он казался очень удрученным.

Большое плато заслуживает отдельного описания. Направо поднимается купол Гуте. А прямо за ним виднеется вершина Монблана, возвышающаяся над куполом на 900 метров. Налево расположены Красные скалы и Проклятые горы. И весь этот огромный цирк сверкает ослепительной белизной. Со всех сторон его рассекают огромные трещины. Одна из них поглотила в 1820 году троих проводников из числа спутников доктора Хемела и полковника Андерсона[1046]. Много позже, в 1864 году, там же погиб Амбруаз Куте[1047].

Плато это надо пересекать с величайшими предосторожностями, потому что нередко трещины прикрыты тонкой снежной коркой. Более того, часто по плато проносятся лавины. 13 октября 1866 года английский путешественник и трое его гидов нашли смерть под ледяной глыбой, сорвавшейся с главной вершины. После чрезвычайно опасных поисков удалось найти тела проводников. Казалось, вот-вот будет найдено и тело путешественника, но на то же место обрушилась новая лавина, и поиски пришлось прекратить.

Перед нами открывались три дороги. Обычная дорога вела влево, к подножию Проклятых гор; шла она по некоему подобию долины, называвшейся Подворотней[1048], или Коридором, и выводила по умеренной крутизны склонам к нижним обрывам Красных скал.

Вторая, реже посещаемая, огибала справа купол Гуте и вела к вершине Монблана по соединявшему их гребню. Но тогда нам пришлось бы часа три идти по головокружительной крутизне и взбираться по труднопроходимому пласту подвижного льда, называющемуся Горб Дромадера[1049].

Третий путь предлагал двигаться в лоб к вершине от Коридора, с подъемом по ледяной стене высотой в 250 метров, шедшей вдоль нижних обрывов Красных скал.

Проводники сказали, что по первой дороге пройти нельзя из-за недавно открывшихся трещин, полностью ее перегородивших. Стало быть, приходилось выбирать между двумя другими. Лично я предпочел бы вторую, ту, что шла через Горб Дромадера, но ее посчитали слишком опасной, и было решено, что мы пойдем на штурм ледяной стены, вздымавшейся на пути к вершине от Коридора.

Когда решение принято, лучше выполнять его, не рассуждая. И вот мы пересекли Большое плато и подобрались к подножию поистине страшного препятствия.

Чем дальше мы продвигались, тем круче становился склон, приближаясь, как мне показалось, к вертикали. Кроме того, под ногами обрисовались многочисленные трещины, которых мы раньше не замечали.

И тем не менее мы начали этот трудный подъем. Один из проводников впереди начинал рубить ступени, второй их заканчивал. Мы делали по два шага в минуту. Чем выше мы поднимались, тем круче уходил вверх склон. Проводникам даже приходилось совещаться относительно выбора направления; говорили они на диалекте и, кажется, не всегда были единодушны, что не назовешь хорошим признаком. Наконец подъем стал настолько отвесным, что наши шапки касались икр впереди идущего проводника. Картечь ледяных обломков, летевшая при рубке ступеней, слепила глаза и делала наше положение еще более трудным. Тогда я обратился к взбиравшимся впереди проводникам.

— Послушайте! — сказал я им. — Конечно, очень хорошо так вот подниматься! Это не основная дорога, согласен, но все-таки по ней можно пройти. Только вот где вы нас спустите?

— О, месье, — ответил мне Амбруаз Раванель, — для спуска мы выберем другой путь.

Наконец, после двух часов усилий на грани возможностей, вырубив в толще льда свыше четырехсот ступеней, мы, едва ли не окончательно выбившись из сил, добрались до верхушки Коридора.

Потом мы прошли по слегка наклонному снежному плато и остановились перед огромной трещиной, преградившей дорогу. Обогнули ее и не смогли сдержать возгласов восхищения при виде открывшейся картины. Направо у наших ног лежал Пьемонт и равнины Ломбардии. Налево свои бесподобные вершины вздымали покрытые снегами массивы Пеннинских Альп[1050] и Оберланда[1051]. Только Монте-Червино[1052] да Монте-Роза[1053] все еще возвышались над нами, но пройдет немного времени — и мы поднимемся над ними.

Последняя мысль вернула нас к цели экспедиции. Мы повернулись к Монблану и, пораженные, застыли.

— Боже! Как он еще далек! — вырвалось у Левека.

— И как высок! — добавил я.

Было от чего прийти в отчаяние. Перед нами высилась пресловутая стена к вершине, очень опасная, с уклоном градусов пятьдесят, и ее необходимо было преодолеть. Правда, мы, после того как забрались на стену Коридора, уже ничего не боялись. Полчаса ушло на отдых, потом мы продолжили путь, однако очень скоро стало ясно, что атмосферные условия переменились. Солнце немилосердно палило, и отраженный от снега солнечный свет удваивал наши мучения. Давала себя знать и разреженность воздуха. Мы продвигались вперед медленно, с частыми остановками и наконец достигли плато, господствовавшего над вторым обрывом Красных скал. Мы оказались у подножия Белой горы[1054]. Она поднималась над нами, одинокая и величественная, на двухсотметровую высоту. Даже Монте-Роза спустила перед нею флаг.

Наши силы, и мои, и Левека, были на исходе. Что же до господина N., настигшего нас у вершины Коридора, то можно было сказать, что разреженность воздуха на него не действовала, потому что он почти не дышал.

И вот наконец-то начался последний подъем. Сделав всего десяток шагов, мы остановились, не имея абсолютно никакой возможности двигаться дальше. Горло болезненно сжималось, отчего дышать становилось еще труднее. Ноги отказывались нам служить, и тогда я понял красочное выражение Жака Бальма, когда он, рассказывая о первом своем восхождении, заметил, что только штаны, казалось, и связывали его ноги с телом. Но более сильное чувство владело естеством, и, хотя тело молило о пощаде, сердце, подавляя эти отчаянные жалобы, твердило: «Выше! Выше!» Оно подстегивало наши бедные измотанные конечности. Так мы преодолели Малые Мулы, скалы, находящиеся на высоте 4666 метров, а потом, после двух часов невероятных усилий, наконец-то покорили и всю горную цепь. Монблан лежал у наших ног!

Было пятнадцать минут пополудни.

Гордость за содеянное буквально стерла усталость. Наконец-то мы покорили знаменитую вершину! Мы поднялись выше всех, и эта мысль, которую мог породить только Монблан, очень взволновала нас.

Честолюбие наше было удовлетворено, и моя мечта осуществилась!

Монблан признан самой высокой вершиной Европы[1055]. В Азии и Америке есть более высокие горы, но стоит ли приниматься за их покорение, если — вследствие абсолютной невозможности достичь их вершин — придется в конце концов признать превосходство природы?

С другой стороны, есть вершины более труднодоступные, например Монте-Червино, однако мы видели этот пик в четырех сотнях метров под нами!

И потом, какое зрелище открылось перед нами, вознаграждая нас за труды! По-прежнему ясное небо напиталось густой синевой. Солнце, порастеряв часть своих лучей, заметно потеряло блеск, словно бы началось его частичное затмение. Этот эффект, вызванный разреженностью атмосферы, воспринимался тем сильнее из-за того, что окружающие горы и долины были залиты светом. Таким образом, ни одна деталь не ускользала от нас.

С юго-востока горизонт закрывали горы Пьемонта, заслоняющие долины Ломбардии. С запада подступали горы Савойи и Дофине; за ними располагалась долина Роны. С северо-запада были Женевское озеро и Юра[1056]. С юга виделся хаос горных вершин и ледников — нечто неописуемое, над чем господствовали массив Монте-Розы, Мишабельхёрнер[1057], Монте-Червино, Вайссхорн[1058], «самая прелестная из вершин», как называл ее знаменитый горовосходитель Тиндалл[1059], а в отдалении поднимались Юнгфрау[1060], Мёнх[1061], Айгер[1062] и Финстераархорн[1063].

Взгляд наш устремлялся вдаль не менее чем на шестьдесят лье. Мы, стало быть, разглядывали окружающую местность протяженностью по меньшей мере сто двадцать лье.

Одно особое обстоятельство еще больше подчеркнуло красоту зрелища. С итальянской стороны надвинулись облака и закрыли долины Пеннинских Альп, не заслонив, однако, горных вершин. И скоро перед нашими глазами появилось второе, нижнее, небо: облачное море, откуда вздымался целый архипелаг скалистых пиков и покрытых снегами гор. В картине этой было нечто магическое, подвластное разве что великим поэтам.

Вершина Монблана образует вытянувшийся с юго-запада на северо-восток гребень длиною двести шагов и шириной около метра. Ее можно сравнить с перевернутым килем вверх корпусом корабля.

Мы стали свидетелями крайне редкого явления: температура воздуха была довольно высокой — десять градусов выше нуля. Воздух оставался почти полностью неподвижным, только время от времени ощущался легчайший бриз.

Проводники озаботились в первую очередь тем, что развели нас по гребню, поставив лицом к Шамони, чтобы снизу легко было заметить восходителей и убедиться, что все живы и здоровы. Многие туристы следили за нашим восхождением с Еревана и из Сада. Они могли воочию убедиться в нашем успехе.

Однако подняться на вершину — еще не всё; теперь пора было подумать о спуске. Самое трудное, если не самое мучительное, еще предстояло сделать. И вот мы нехотя покинули макушку горы, достигнутую ценой стольких усилий. Теперь нет уж той энергии, что влекла нас наверх, того стремления забраться повыше, столь естественного и столь властного. Нам предстоит брести вниз, часто оглядываясь назад.

А решаться — самое время. Наконец после прощального причащения традиционным шампанским мы отправляемся в путь. На вершине мы пробыли около часа. Порядок следования теперь изменился. Караван господина N. занял место впереди, и мы — по требованию его проводника Паккара — связались все вместе. Он очень устал, этот господин N.; его физические силы иссякли, чего нельзя было сказать о решимости. Можно было опасаться падений, и тогда нашими общими усилиями, может быть, удалось бы остановить сорвавшихся. Действительность подтвердила наши опасения. Спускаясь по крутой стене, господин N. не раз оступался. Его проводники, ребята крепкие и очень ловкие, смогли, к счастью, удержать его, однако наши гиды, не без основания полагая, что весь караван может быть увлечен в бездну, решили отвязаться. Мы с Левеком этому воспротивились, и караван, принимая величайшие меры предосторожности, благополучно спустился с той головокружительной крутизны, что предстояло преодолеть прежде всего.

Но нельзя было предаваться иллюзиям: под ногами разверзлась почти бездонная бездна, и случайно задетые кусочки льда срывались в нее с быстротой молнии, наглядно показывая, что ожидает путников, если кто-нибудь из них оступится. Сделав как-то неверный шаг, я задышал чаще. Мы спускались по пологому склону, который выводил к вершине Коридора. Подтаявший от тепла снег проседал под нашими шагами; ноги увязали в снегу по колено, и это делало переход мучительным. Мы все время шли по собственным утренним следам, но вот Гаспар Симон, обернувшись ко мне, сказал:

— Месье, у нас нет выбора, потому что Коридор непроходим. Придется спускаться по той же самой стене, на какую мы карабкались утром.

Я передал эту малоприятную новость Левеку.

— Только вот, — добавил Гаспар Симон, — не стоило бы нам оставаться в одной связке. Впрочем, надо сначала посмотреть, как поведет себя господин N.

Мы подошли к ужасной стене. Караван господина N. начал спуск, и мы услышали несколько крепких выражений в его адрес, произнесенных Паккаром. Склон стал таким крутым, что мы больше не видели ни самого господина N., ни его проводников, хотя все еще оставались с ними связанными.

Как только шедший передо мной Гаспар Симон осознал происходящее, он остановился и, обменявшись со своими коллегами несколькими фразами на диалекте, объявил, что необходимо отвязаться от каравана господина N.

— Мы отвечаем за вас, — добавил он, — а за других отвечать не можем. Если они сорвутся, то утянут за собой и нас.

Сказав это, он развязал узел.

Мы собрались было протестовать, но наши проводники оставались непреклонными. Тогда мы предложили послать двоих в помощь проводникам господина N. Они с готовностью приняли наше предложение, но, поскольку веревки у них уже не было, проект этот нельзя было привести в исполнение.

И вот мы начали свой ужасный спуск. Один из нас готовился сделать шаг, и в то время, как он его совершал, остальные, изогнувшись в дугу, готовились оказать ему помощь, если бы он вдруг поскользнулся. Первому проводнику, Эдуару Раванелю, досталась самая опасная роль: ему пришлось восстанавливать ступеньки, в той или иной мере разрушенные первым караваном.

Мы продвигались очень медленно, с большими предосторожностями. Тропа вела прямо к одной из трещин, раскрывшихся у подножия склона. Поднимаясь, мы ее не видели, а вот на спуске зияющая зеленоватая пасть так и гипнотизировала нас. Все ледяные глыбы, сдвинутые нашими ногами, казалось, сговорились: сделав три подскока, они исчезали в пропасти, словно в глотке Минотавра[1064]. Только пасть Минотавра после каждого проглоченного куска закрывалась, здесь же этого не было: ненасытная бездна оставалась разверзнутой и словно ожидала более крупной «порции», чтобы сомкнуться. Нам нельзя было стать такой «порцией», и все наши усилия сосредоточились на этом. Стараясь выйти из столь тягостного очарования, из такого морального головокружения, если можно так выразиться, мы пытались шутить над своим опасным положением, попасть в какое не пожелаешь и горной серне. Мы даже напевали кое-какие куплеты маэстро Оффенбаха[1065], но, если уж говорить всю правду, я должен признаться, что шутки наши были плоскими, а пели мы довольно фальшиво. Должен заметить, что я совсем не удивился, когда Левек пытался вставить в знаменитую арию из «Трубадура»[1066] слова из «Синей Бороды»[1067], что потребовало от него недюжинных усилий. Наконец, чтобы поднять свой дух, мы поступили как горе-храбрецы, орущие нараспев в темноте, дабы себя ободрить.

Около часа мы оставались подвешенными между жизнью и смертью, и это время показалось нам вечностью, но в конце концов добрались до подножия ужасного склона.

Там мы встретили живых и невредимых господина N. и его проводников.

Отдохнув несколько минут, мы продолжили спуск.

На подходе к Малому плато Эдуар Раванель внезапно остановился и воскликнул, повернувшись к нам:

— Посмотрите, какая лавина! Она скрыла все наши следы.

В самом деле, могучая ледяная лавина, сорвавшаяся с купола Гуте, совершенно завалила дорогу, по которой мы поднимались утром к Малому плато. Массу этого завала я оценил не менее чем в пятьсот кубических метров. Если бы она сошла в момент нашего восхождения, можно было бы, вне всякого сомнения, добавить к длинному списку жертв Монблана еще один трагический случай.

Столкнувшись с новым препятствием, мы вынуждены были либо поискать другую дорогу, либо пройти по самой кромке лавины. Учитывая нашу крайнюю усталость, последнее было самым простым, но и крайне опасным выбором. Ледяная стена высотой более чем в двадцать метров, уже частично оторвавшаяся от купола Гуте и удерживавшаяся только одним скальным выступом, перегораживала наш путь. Казалось, что огромный серак удерживает равновесие. А если наш проход вызовет легкое сотрясение воздуха, не закончится ли это падением скальной глыбы? Проводники посовещались. Каждый из них разглядывал в карманную подзорную трубу трещину, образовавшуюся между горным склоном и беспокоящей нас ледяной массой. Острые и резкие края щели показывали, что разлом произошел недавно и был, очевидно, вызван схождением лавины.

После недолгого обсуждения проводники, согласившись, что обходной путь найти невозможно, решили попытаться совершить опасный переход.

— Надо идти очень быстро, даже бежать, если сможете, — объяснили они нам, — и через пять минут мы будем в безопасности. Давайте, господа, сделаем последнее усилие!

Пятиминутная пробежка — пустяк для просто уставших людей; мы же совершенно выбились из сил и, казалось, никак не сможем бежать по рыхлому снегу, проваливаясь по колено. Тем не менее, призвав всю оставшуюся энергию, после трех-четырех кульбитов, подталкиваемые с одной стороны, вытягиваемые с другой, мы добрались-таки до снежного бугорка и в полном изнеможении повалились на него. Опасное место осталось позади.

Требовалось время, чтобы прийти в себя. С вполне понятным удовлетворением мы вытянулись на снегу. Самые большие трудности остались позади, а если что и надо будет преодолеть, то мы сделаем это без особого страха.

Надеясь поглядеть на сход лавины, мы продолжали отдыхать, только ждали напрасно. Время шло, и было неразумно надолго задерживаться в этой ледяной пустыне. Тогда мы решились продолжать спуск. К пяти часам добрались до приюта у Больших Мулов.

Проведя скверную ночь и выдержав приступ лихорадки, вызванной солнечными ударами, полученными в ходе экспедиции, мы намеревались спуститься в Шамони. Но перед уходом, согласно обычаю, вписали свои имена в специально оставленный у Больших Мулов список. Сюда же внесли имена своих проводников и основные моменты восхождения.

Перелистывая этот реестр, куда туристы заносили более или менее удачные, но всегда искренние выражения и чувства, овладевшие ими при виде совершенно нового мира, я наткнулся на настоящий поэтический гимн Монблану, написанный на английском языке. Поскольку он передает и мои собственные ощущения, попытаюсь перевести его:

К восьми часам мы вышли на дорогу к Шамони. Переход через Боссон был трудным, но обошелся без каких-либо приключений.

За полчаса до Шамони, в шале у водопада Дар, мы встретили несколько английских туристов, казалось, ожидавших нашего прихода. Едва нас заприметив, они поспешили навстречу, трогательно поздравляя с успехом. Один из них представил свою жену, очаровательную и в высшей степени изысканную женщину. Когда мы рассказали ей в общих чертах о перипетиях нашего путешествия, она ответила словами, шедшими от самого сердца:

— How much you are envied by everybody! Let me touch your alpen-stocks![1069]

И эти ее слова верно передали общее настроение.

Восхождение на Монблан очень мучительно. Рассказывают, что знаменитый женевский натуралист Соссюр заразился там болезнью, от которой умер несколько месяцев спустя[1070]. И я не могу подобрать лучшего окончания для своей слишком длинной реляции, чем слова Маркхема Шеруилла[1071]. «Что бы ни говорили, — заключает он свой рассказ о путешествии к Монблану, — но я никому не посоветовал бы решаться на восхождение, результат которого никогда не сравнится с теми опасностями, каким подвергаешься сам и подвергаешь других людей».

А. Г. Москвин ВОЗВРАЩЕННЫЕ ПОДЛИННИКИ

Публикуемые в этом томе романы Ж. Верна относятся к так называемым «посмертным», то есть к тем, что остались не опубликованными при жизни писателя, хотя работа над ними была закончена. В частности, «Маяк на краю Света» был завершен 17 мая 1901 года, «Охота за метеором» — 15 декабря 1901 года. Рукописи лежали в кабинете и ждали своей очереди, чтобы отправиться в Париж, в издательство Л.-Ж. Этцеля. Оставалось, правда, внести кое-какую правку: сверить написания имен и географических названий, правильность арифметических расчетов и еще некоторые мелочи, что Верн обычно делал после получения оттисков типографского набора.

Впрочем, рукопись «Маяка» автор отправил в издательство за месяц до своей смерти: 25 февраля 1905 года. Луи-Жюль Этцель полагал, что имеет полное право печатать присланный роман в том виде, в каком получил его от автора. Однако Мишель, сын прославленного писателя, воспротивился публикации. Формально он, по завещанию отца, стал наследником всех прав на неопубликованные произведения Ж. Верна, и издателю нужно было его согласие. Л.-Ж. Этцель возражал: автор передал ему рукопись, значит, считал роман законченным. Начался длительный спор, в который вмешались адвокаты обеих сторон. В конце концов в июле 1905 года стороны пошли на взаимные уступки: издатель согласился прислать Мишелю оттиски набора, а молодой Верн удовлетворился внесением в рукопись поправок в целях «улучшения» и оживления текста. Сыну писателя пришлось также согласиться с крайне малым сроком для внесения своей правки. 15 августа первые главы «Маяка» должны были появиться в новом номере этцелевского «Воспитательного и развлекательного журнала», что практически не оставляло Мишелю времени для капитальной переработки романа. Тем не менее за какие-то полтора месяца он проделал достаточно объемную работу, буквально переворошив отцовский текст. Большинство его исправлений касалось упрощения оригинала. Какая-то часть работы была безусловно нужной. Это касается, например, проверки географических названий или приведения в соответствие дат. Вместе с тем сын безжалостно сократил описания, нарушив внутренний ритм верновских фраз, уменьшил количество специфических парусных терминов (к слову сказать, уже непонятных большинству читателей), упростил описания судовых маневров и т.д. Кроме того, он ввел в одну из заключительных глав добавочный эпизод: пытаясь помешать уходу шхуны с разбойниками, Васкес, главный герой романа, предпринимает попытку взорвать руль судна, но только повреждает его. Устранение повреждения тем не менее препятствует отплытию шхуны и в конечном итоге помогает задержать ее прибывшему аргентинскому военному кораблю. Были и другие изменения: убежденный атеист Мишель, например, исключил из отцовского текста всякие упоминания о Боге — даже если это были привычные для моряков тех времен обращения за помощью к сверхъестественным силам.

В целом, как полагают французские литературоведы, «Маяк на краю Света», несмотря на столь незначительную правку, утратил многое из своего первоначального очарования: в частности, потерялись точные верновские описания природы и мореходных ситуаций, потускнел приглаженный неловкой рукой мягкий верновский юмор. Правда, большинство этих изменений в полной мере оценить могут только читатели, знакомящиеся с французским оригиналом романа. В переводе, к сожалению, порой теряются и верновская стилистика, и своеобразный ритм фразы, и тонкости авторского языка. Это, впрочем, относится практически ко всем переводам верновских произведений на русский язык. Почему так происходит? Да потому что более века к Верну относились прежде всего как к писателю-популяризатору, способному выдумать занимательную интригу и окружить главную сюжетную линию массой научных, да и практических, сведений. Иногда верновские идеи могли подвигнуть подлинных ученых на разработку новаторских теорий или способствовать претворению в жизнь технических открытий. Но в большую литературу Ж. Верна не пускали. Его кандидатуру столько раз отвергали на выборах во Французскую академию — высшее литературное сообщество Франции, — что в конце своей жизни в интервью с американским журналистом Р. Шерардом писатель грустно заметил: «Больше всего в жизни я сожалею о том, что так и не занял достойного места во французской литературе»[1072]. (Напомню в скобках, что Французская академия была как раз создана для объединения в своем лоне лучших французских поэтов, прозаиков, эссеистов, критиков и филологов, тогда как высшей научной организацией Франции была Парижская академия наук.)

Именно поэтому и сын писателя посчитал отцовские произведения в значительной степени старомодными и даже устаревшими, а значит, не испытывал никаких угрызений совести, переделывая их.

Публикация подлинных верновских текстов (сначала оригиналов «посмертных» романов, приобретенных городом Нантом, позднее романа «Париж в XX веке» и переписки Жюля Верна с его издателем Пьером Жюлем Этцелем, раскрывшей характер и объем этцелевских изменений в романах знаменитого писателя) позволила говорить о Верне не только как о зачинателе жанра научно-приключенческой литературы, но и как о зрелом литературном мастере, достойном самого высокого места в писательской иерархии. Последнее, кстати, в какой-то мере подтверждается не угасающим во всем мире интересом к произведениям почтенного мэтра, слишком поверхностно отнесенным только к детско-юношеской литературе. И в наши дни Жюль Верн является самым издаваемым из французских писателей. Думается, что переводы подлинных «посмертных» романов будут с интересом встречены не только поклонниками Верна, но и широкой читательской аудиторией. Несмотря на столетие, минувшее со дня смерти Верна, он во многом остается современным писателем. Это касается прежде всего содержащихся в его книгах идей — не столько научно-технических, сколько в области социологии, морали, экологии, философии — общечеловеческих, одним словом. Именно в них заключается непреходящая ценность романов «амьенского затворника».

Работу над «Болидом», как первоначально называлась «Охота за метеором», писатель начал 27 мая 1901 года, через десять дней после окончания «Маяка на краю Света». Впрочем, сама тема — странствий небесных тел по просторам Солнечной системы и их влияния на судьбу людей — интересовала Верна очень давно: видимо, еще со времен работы над романом «С Земли на Луну». Один ее аспект проявился в романе «Эктор Сервадак», где комета, задевшая своим хвостом нашу планету, уносит с собой крупный кусок земной поверхности. На этот же раз небесный гость падает на Землю.

Нельзя назвать новым и сюжетный ход с необычайной ценностью космического пришельца. Уже в «Экторе Сервадаке» Верн намеревался рассказать о столкновении с Землей кометы, ядро которой состояло из «теллурида золота». Падение подобного объекта привело бы к полному обесцениванию золота и краху капитализма. Можно ли поверить, что такой сюжет зародился в голове писателя, который всего за три года до выхода этого романа осуждал Парижскую коммуну?! Разумеется, Эщель-старший, несмотря на весь свой демократизм, не мог допустить подобного финала. Замысел Ж. Верна он назвал «нереальным» и настоял на изменении сюжета. В итоге земные богачи были спасены от падения золотой кометы.

И вот четверть века спустя писатель снова возвращается к теме космического пришельца, состоящего из драгоценного металла. На этот раз болид должен упасть на поверхность планеты, но воспользоваться буквально свалившимся с неба богатством людям не суждено: космический гость приземляется на безлюдном островке близ побережья Гренландии и вскоре погружается в океанские пучины.

Надо сказать, что в своих последних романах Жюль Верн чаще обычного издевается над свойственной человечеству «проклятой жаждой золота», как в свое время назвал алчность древних римлян великий Вергилий. Трижды в последние годы жизни писатель поднимает эту тему (в романах «Золотой вулкан», «В Магеллании», «Охота за метеором»), и всякий раз нежданное фантастическое богатство, ослепительно сверкнув, рассыпается в прах. Но при этом Верн успевал показать тлетворную силу золотого тельца. Драгоценный металл, врывавшийся в спокойную жизнь простых обывателей, непременно приносил с собой раздоры, несчастья, личные трагедии, катастрофы. Видимо, такой поворот в творчестве писателя не слишком устраивал Л.-Ж. Этцеля. Не потому ли автор до последнего откладывал посылку готовой рукописи издателю?..

У Мишеля было около трех лет на подготовку отцовского текста к печати. И он немало потрудился над рукописью, точнее — над машинописным вариантом текста. Большую часть его правки можно назвать формалистическими придирками: перевод прямой речи в косвенную, замена одних глагольных форм другими (например, настоящее время сослагательного наклонения Мишель заменяет будущим простым изъявительного наклонения, вместо личных форм употребляет безличные и т. д.), перестановка слов во фразах (одни фразы разрываются, в других меняется ритмика) и т. п. Мишель без видимой надобности удаляет отцовские определения, эпитеты — не ради сокращения: вместо удаленных слов он вписывает другие, и вряд ли их можно признать более удачными. Разумеется, сын свято верил, что улучшает отцовский текст, делает его «читабельнее», динамичнее, да еще и закравшиеся ошибки исправляет. Правда, при этом непонятно, зачем надо было менять направление полета метеора по небу (у отца небесный гость перемещается с северо-востока на юго-запад, у сына — с севера на юг) и время его пролета, сокращенное Мишелем в три раза, к чему было исправлять время «открытия» метеора и т. д.

Но и этого М. Верну показалось мало. Он экспериментирует с речью отцовских героев. В результате служанка Миге заговорила языком клоунских шарад. Оно, может, получилось и забавно, но за искусственной малограмотностью потерялся подлинный верновский юмор.

В оригинальной рукописи автор едко высмеивает американские обычаи, в частности ту легкость, с какой заключаются и расторгаются семейные союзы. И в этом отношении подлинник подвергся необоснованной правке, выхолащиванию истинно верновского мышления. Осторожный Мишель лишил юную Лу нескольких откровенных суждений, слишком революционных для тогдашней Франции. Разумеется, будучи материалистом, он удалил из текста даже намеки на призыв к Божьему вмешательству и на божественный случай.

У великого писателя именно случай решает судьбу золотого метеорита. Мишель же задумал разделаться с космическим гостем «по-научному». Он вводит в роман новое действующее лицо, ученого Зефирина Ксирдаля, расчеты которого помогают отвести губительный болид от Земли. Тем самым сын уничтожает и основной идейный посыл отца: только случай правит нашими жизнями.

Переделанный Мишелем Верном роман печатался сначала в газете «Журналь» с 5 марта по 10 апреля 1908 года, а книжное издание Л.-Ж. Этцель выпустил в конце того же года.

Первым на несоответствие оригинальных текстов «посмертным» публикациям указал Пьеро Гондол о делла Рива, один из самых серьезных исследователей творчества Ж. Верна. Когда рукописи этих романов были выкуплены нантским муниципалитетом у наследников Верна, стало возможным заглянуть в творческую мастерскую «амьенского отшельника». И оказалось, что Мишель довольно-таки непочтительно обошелся с отцовским наследием. Авторский текст «Охоты за метеором» вышел в свет в 1986 году. Ограниченный тираж этого издания был фактически доступен только членам Общества Жюля Верна. Два года спустя канадское издательство Алена Станке выпустило роман массовым тиражом. В 2002 году авторский вариант романа переиздан парижским издательством «Аршипель»; по этой публикации и выполнен перевод для настоящего собрания сочинений.

Надо ли возвращаться к настоящим верновским текстам? Страстным поклонникам творчества Верна этот вопрос можно не задавать. Ну а как быть с рядовым читателем? Так ли уж нужны ему восстановленные запятые или авторские описания маневров парусных судов, понятные даже далеко не всем нынешним морякам? Подобные «мелочи» и вправду не меняют фабулу литературного произведения, однако порой могут подтачивать литературную репутацию писателя. Что же говорить о тех текстах, где постороннее вмешательство затрагивает саму суть романа, искажает авторский замысел, упрощает характеры героев, нарушает ритм верновской фразы, сглаживает резкость формулировок, создает новые ситуации и новых персонажей? Конечно, подобные творения уже не имеют ничего общего с Жюлем Верном, и создатель научно-приключенческого жанра достоин того, чтобы изначальные версии его романов дошли до читателя.

В США, кстати, Уильям Бутчер, один из крупнейших исследователей творчества французского гения, задумал заново перевести основные верновские романы, восстановив не только все ранее опускавшиеся «второстепенные» детали, но и добавив в приложениях варианты развития сюжетов, отвергнутые Пьером Жюлем Этцелем. (Это стало возможным после публикации переписки Ж. Верна со своим издателем.)

Возвращение исконных авторских текстов сравнимо с расчисткой картин старых мастеров. Какое бы произведение ни находилось под более поздней записью, искусствоведы и реставраторы стремились и будут стремиться выявить самую древнюю живопись. «Расчистка» литературных «записей» менее губительна для позднейших наслоений, потому что возможность сравнения оригинала с «исправленным» текстом остается. В нашем собрании сочинений «посмертные» романы опубликованы в их первоначальном виде, и теперь российский читатель сможет сам оценить обе версии — настоящую, отцовскую, и измененную сыном.

Дело не в том, что правка Мишеля Верна сама по себе плоха. Литературный талант у сына первоклассного писателя был, хотя сравнивать его с отцовским, разумеется, нельзя. Рождались в его голове и оригинальные идеи — достаточно вспомнить хотя бы написанный Мишелем под отцовским именем роман «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака». И действовал он скорее всего из самых добрых сыновьих побуждений, желая прежде всего восстановить интерес к позднему творчеству отца. Известно, что тиражи последних верновских романов резко упали. За сорок лет верновского творчества наука и техника ушли далеко вперед. Фотография, а потом и кинематограф позволяли рядовому провинциалу знакомиться с самыми отдаленными уголками планеты. Развитие железнодорожного и морского сообщения давало возможность совершать далекие путешествия любознательному человеку даже с ограниченными доходами. Многие европейцы отправлялись на службу в заморские колонии, а следовательно, отпадала необходимость в пространных географических описаниях. Кстати, ведь и сами путешественники в конце XIX века писали гораздо больше книг, чем в начале или середине столетия. Издание всевозможных энциклопедий и справочников, нередко снабженных отличными черно-белыми и даже цветными иллюстрациями, делало ненужными экскурсы в историю географии и мореплавания, этнографию, ботанику, зоологию. Вместе с тем развивалась и приключенческая литература. На смену индейским романам Ф. Купера, Майна Рида, Г. Эмара пришли произведения, сюжеты которых развивались в более экзотической среде. Новые авторы нередко сами много путешествовали или долгое время жили в дальних краях; из французов назову хотя бы Лоти, Жаколио, Буссенара. Читательский интерес сместился от познавательно-приключенческого романа к авантюрному (или любовно-авантюрному), где действие развивается в какой-нибудь диковинной стране. Обобщая, можно сказать, что на смену «Таинственному острову» пришел «Остров сокровищ». Жюль Верн, «амьенский затворник», не смог или не пожелал пойти по этому пути, хотя можно предположить, что поиски нового жанра он все-таки вел. Об этом можно судить, например, по «Невидимой невесте», как первоначально назывался роман «Тайна Вильгельма Шторица». Но роман этот Верну при жизни издать не удалось.

Мишель в своих переделках попытался соединить новые литературные веяния с отцовскими сюжетами. Если смычка не удавалась, он становился на сторону нового. Ему казалось, что он прав и отец одобрил бы подобные исправления. Между тем, как в переписке с издателем, так и в публичных выступлениях, Мишель всегда намекал, что любая правка отцовских рукописей делается им в соответствии с замыслами Верна-старшего, якобы высказанными мэтром в беседах с сыном.

Последнее, конечно, было сознательной ложью. Жюль Верн никогда не делился с домашними какими-либо соображениями по поводу своего творчества. Случалось, он помогал Мишелю идти по тернистой литературной тропе. Так, в 1888 году он, видимо, редактировал статью сына «Экспресс будущего», опубликованную 1 сентября того же года в парижской газете «Фигаро». В следующем году в нью-йоркском «Форуме» появился фантастический рассказ «В 2889 году». Авторство его приписывалось Жюлю Верну, хотя настоящим автором был Мишель. Возможно, отец проглядывал и некоторые работы сына, печатавшиеся в «Фигаро» под общей рубрикой «Зигзаги науки».

Может быть, эти единичные эпизоды стали для Мишеля дополнительным стимулом в намерении заняться переработкой неопубликованных отцовских сочинений. Разумеется, он и не думал, что когда-нибудь будут найдены подлинные рукописи отца. И уж совсем забыл про интервью, которое дал Эмилю Берру, редактору газеты «Фигаро» 1 апреля 1905 года, то есть всего через несколько дней после кончины Жюля Верна. Тогда сын признал, что в ящике отцовского стола он нашел несколько рукописей, видимо подготовленных к печати, но еще не успел просмотреть их и ничего не знает об их содержании.

После того как рукописи неопубликованных произведений Верна оказались в общественной собственности, их начали издавать. Вскоре все «посмертные» романы увидели свет в авторской версии. Подлинный Жюль Верн был возвращен французской литературе, а через переводы — миллионам поклонников великого писателя во всем мире. Впрочем, точное число любителей Ж. Верна не поддается подсчету. По сведениям французского Общества Жюля Верна, амьенский мэтр занимает третье место по количеству переизданий, уступая только Библии и Шекспиру.

Подлинный поздний Верн стал известен миру. И что же оказалось? Разговоры о дряхлом полуслепом старике, испытывающем сильные боли и едва водящем карандашом по бумаге, каким он выглядел во многих воспоминаниях, довольно-таки заметно расходятся с действительностью. Ни в живости слога, ни в проработке драматических ситуаций, ни в прорисовке характеров, ни в силе фантазии, ни в изобретательности последние романы Мастера не уступают более ранним сочинениям. Вплоть до 28 апреля 1903 года, когда был закончен последний роман («Властелин мира»), писатель, несмотря на мучившие его недуги, полностью владел своими творческими силами, не многим изменяя многолетнему режиму работы. Теперь, когда авторские варианты так называемых «посмертных» романов переведены на русский язык, любой непредубежденный читатель сможет сам убедиться в приведенной оценке. В своих последних произведениях Жюль Верн столь же неподражаем и велик, как и в принесших ему мировую славу романах 1860-х годов.

А. Г. Москвин ВЕРН-ДРАМАТУРГ

Творческое наследие Жюля Верна необыкновенно богато. Разумеется, говоря об этом писателе, мы прежде всего вспоминаем романы из цикла «Необыкновенные путешествия» — главное, чем удивительный фантазер и превосходный рассказчик дорог читателям. Другие жанры, в которых работал гений приключенческой литературы, в лучшем случае упоминаются в биографических очерках.

Между тем — и это хорошо известно — Ж. Верн много работал для театра. Им создано не менее тридцати восьми пьес. Не все они были поставлены на сцене. Некоторые, написанные в юности и ранней молодости, считаются безвозвратно утерянными. Но и сохранившегося вполне достаточно, чтобы говорить о Ж. Верне как о состоявшемся драматурге.

С детства будущий писатель рос в атмосфере, способствовавшей развитию интереса к драматическому творчеству. Помимо родных брата и сестер у будущего писателя было немало двоюродных и троюродных сверстников. Летом многочисленная родня часто собиралась либо в Шантене, тогдашнем пригороде Нанта, где в 1840 году Верны купили летний домик и где по соседству находились владения брата и сестры Софи Верн, матери писателя, либо в Гоше, у дядюшки Прюдана. Дети разыгрывали нехитрые домашние спектакли, посвященные памятной годовщине кого-нибудь из родственников, увлекались литературными шарадами, декламировали стихи. Нелишне напомнить, что Пьер Верн, отец будущего мэтра, сам писал неплохие стихи. Эти пропитанные тонким юмором творения пользовались большим успехом в домашнем кругу, однако выносить свое творчество на суд более широкой публики нантский адвокат не собирался. Софи Верн вполне прилично для любительницы играла на фортепиано, так что маленькие домашние спектакли всегда сопровождала музыка.

Первая пьеса была написана Жюлем Верном еще в юности, когда он учился в нантском Королевском лицее. Это была трагедия в стихах, предназначенная для театра марионеток. Свое сочинение он читал лицейским друзьям в книжной лавке Бодена. Потом пришел черед родственников, но, кажется, лишь одна кузина, Мари Тронсон, одобрила ее. Когда же гордый своим творением лицеист предложил трагедию театру «Рикики», директор отверг рукопись под предлогом излишней литературности.

Неудача не остановила юношу. По окончании лицея Жюль по настоянию отца начинает изучать юриспруденцию. Для завершения юридического образования он отправляется в Париж, однако истинным своим призванием студент считает литературу. В подражание романтическим драмам, заполонившим в то время парижские сцены, Верн сам принимается сочинять стихотворные опусы на исторические темы. Впрочем, первый из них, пятиактную трагедию в стихах «Александр VI», он создает еще в Нанте, в 1847 году. Внимание юноши привлекла бурная жизнь испанского кардинала Борха (Борджа), ставшего в конце XV века Папой Римским Александром VI. Следующую драму в стихах, «Пороховой заговор», Ж. Верн написал уже в Париже. На этот раз его героями стали английские заговорщики, неудачно пытавшиеся устроить покушение в здании парламента на короля Якова I. Сюжеты первых произведений Ж. Верн брал из литературных источников, так что отсутствие у театров интереса к его пьесам вполне объяснимо. К тому же на сцене, где безраздельно господствовали знаменитости — Виктор Гюго, Альфред Мюссе, Александр Дюма, Эжен Скриб, — не оставалось места для безвестного провинциала. В будущем, составив себе имя в литературе, Верн никогда не пытался напечатать или поставить на сцене эти несовершенные сочинения.

Видимо, уже в 1848 году Жюль реально оценил свои возможности в драматургии. Параллельно с завершением «Порохового заговора» он обращается к комедийному жанру. Но и здесь первые написанные одноактные пьесы («Морская прогулка», «Миг расплаты», «Тетерев» и др.) до сцены не дошли. Ж. Верн еще раз пытается вернуться к «высокому» жанру исторической трагедии («Драма времен Людовика XV») — и снова неудачно. Молодой автор, однако, не унывает. В письме к матери от 26 января 1851 года он сообщает: «Я работаю, и пусть мои творения не приносят практического результата — я подожду!»[1073]

Решающее значение во всей дальнейшей судьбе писателя, в том числе и в его творчестве как драматурга, имела встреча с Александром Дюма. Знаменитый романист, обожавший сцену, открыл в то время в Париже Исторический театр. Естественно, предназначен был новый храм Мельпомены преимущественно для пьес хозяина театра. Однако в то время серьезное или даже трагическое представление нередко сопровождалось развлекательными комедиями или водевилями. Для подобных постановок годились и сочинения молодых, неизвестных публике авторов. С мэтром исторического жанра Жюля Верна познакомил сын прославленного автора «Трех мушкетеров». Александр Дюма-сын и сам в то время уже стал знаменит; в 1848 году он опубликовал роман «Дама с камелиями», имевший шумный успех. Дюма-сын был всего на четыре года старше Ж. Верна. Познакомились они, видимо, в салоне госпожи де Баррер. Молодой Дюма, сам проживший нелегкую молодость, принял деятельное участие в судьбе талантливого провинциала. Для начала он представил его знаменитому отцу. Верн исполнял при старшем Дюма роль секретаря-любителя. Близкие отношения с маститым писателем (некоторые литературоведы предполагают, что безвестный провинциал вполне мог какое-то время работать на Дюма-отца в качестве «литературного негра») позволяли юноше надеяться на то, что когда-нибудь он увидит одно из своих творений на сцене Исторического театра.

Надежда осуществилась неожиданно скоро. Сначала Верн показал литературному мэтру свои исторические трагедии. «Пороховой заговор» Дюма-отец отверг по цензурным соображениям, а «Драма времен Людовика XV» показалась писателю-антрепренеру недостаточно сценичной. Тогда Ж. Верн начинает сочинять «комедию в стиле Мариво», как он сам определил жанр нового одноактного произведения. «Помогать» ему вызвался Дюма-сын. В мае 1850 года Ж. Верн читает в салоне композитора Адриана Талекси комедию в стихах «Сломанные соломинки», а уже 12 июня пьесу ставят на подмостках Исторического театра. Успех в Париже был скромным, хотя спектакль и прошел двенадцать раз; но в родном Нанте сочинение земляка, сыгранное осенью того же года, получило лестные отзывы. Как в столице, так и в Нанте пьесу представляли как сочинение одного только Ж. Верна, однако сам автор, правда, много лет спустя, признавался, что лучшие места в комедии написаны Дюма-сыном[1074].

Год 1850-й отмечен и другим значительным для Верна событием. Он поселился вместе с молодым композитором, своим земляком, Аристидом Иньяром. Друзья создают музыкальную комедию «Тысяча и вторая ночь», но поставить ее им не удалось. Успех к этой паре придет позже: в 1853 году в Лирическом театре, секретарем которого, кстати, Ж. Верн некоторое время служил, поставлена одноактная комическая опера «Жмурки», в 1855-м — также одноактная опера «Товарищи Маржолены», в 1858-м — «Господин Шимпанзе», в 1860-м — комическая опера «Гостиница в Арденнах». Всё это были непритязательные, в меру остроумные, легковесные комедии, не оставившие следа ни в истории парижского театра, ни в истории драматургии.

Но драматические произведения Верна по-прежнему не доходят до сцены («Киридин и Кидринери», «Ученые», «От Харибды к Сцилле» и др.). К первой трети 50-х годов относится начало работы Ж. Верна над стихотворной комедией «Мона Лиза», перевод которой публикуется в настоящем томе собрания сочинений. Читателю предоставляется возможность самому убедиться в эрудиции молодого писателя, афористичности его стиля, изящном построении фабулы. Однако глубоких характеров автор не создает. В сущности, вся пьеса построена на одном утверждении: гениальный творец не способен предаваться повседневным радостям жизни, привычным для обычного человека страстям.

Сотрудничество с Иньяром привело Ж. Верна к убеждению, что наилучшим путем для достижения литературного успеха на данном этапе будет совместная работа. Сначала Верн объединяется с маститым писателем и журналистом, своим земляком Шевалье, известным в парижских кругах как Питр-Шевалье. Ж. Верн печатается в руководимом Питром «Семейном журнале», и в июньском 1852 года номере этого журнала появляется их совместная одноактная комедия «Замки в Калифорнии». Пьеса эта имеет и другое название, заимствованное из французской пословицы: «Катящийся камень мхом не обрастает». Такое заимствование было модно в середине XIX века (вспомним хотя бы А.Н. Островского), и подобные произведения называли «комедии-пословицы». Но «Замки» не привлекли внимания режиссеров.

Чуть позже Верн сближается с Шарлем Валлю. Вместе они пишут многоактную драму «Башня Монтлери» и одноактную комедию «Приемный сын», не пробившиеся на сцену при жизни авторов. В 1861 году в театре «Водевиль» была поставлена пьеса «Одиннадцать дней осады», также представленная в данном томе. Здесь мы видим в общем-то поверхностную комедию положений, юмористически освещающую мелкие недостатки гражданского законодательства и бытовые несуразности. «Одиннадцать дней» была не хуже и не лучше других верновских пьес — просто ей больше повезло. Для нас она интересна прежде всего тем уровнем мастерства, какого Верн достиг к тридцати годам. Надо прямо сказать, что он не выделялся из серой массы литературных ремесленников Второй империи; конечно, он мог бы оказаться более везучим, и тогда его пьесы чаще бы попадали на сцену. Но кто теперь, кроме историков литературы, помнит имя достигшего невероятных успехов Адольфа д’Эннери? Конечно, вместо союза с посредственным композитором Иньяром Верн мог бы писать тексты, например, для Жака Оффенбаха (некоторые исследователи утверждают, что Ж. Верн будто бы и впрямь начинал сочинять либретто к одной из оффенбаховских оперетт), но опять-таки кто ныне помнит авторов оффенбаховских текстов? Одним словом, крупного драматургического успеха Ж. Верну ничто не предвещало. Он еще успеет в 1861 году написать трехактную комедию «Американский племянник, или Два Фронтиньяка», но поставят ее только в 1873 году, когда несостоявшийся адвокат и биржевой маклер уже станет популярнейшим автором (и не только во Франции).

Встреча с Этцелем круто изменила судьбу Ж. Верна. Грандиозный успех «Пяти недель на воздушном шаре» определил его дальнейший творческий путь. Создание романов из серии «Необыкновенные путешествия» практически не оставляло времени на творчество иного рода. Ж. Верн вспомнил о театре только в 1873 году, когда популярный драматург и либреттист Адольф д’Эннери обратился к нему с предложением инсценировать роман «Вокруг света в восемьдесят дней». Романы Верна, особенно ранние, где большое место занимают диалоги, как нельзя лучше подходят для перевода на театральный язык. Под рукой такого знатока сцены, как д’Эннери, популярный роман превратился в не менее популярное зрелище. В немалой степени успеху спектакля способствовала и музыка Ж.-Ж. Дебиймона. На примере публикуемой в этом томе драматургической версии романа «Михаил Строгов» можно видеть, как верновский роман превращался в яркий многочасовой спектакль с балетом, батальными сценами, выступлениями животных и нетривиальными сценическими эффектами. Понятно, что публика валом валила на такие представления, и они становились крупными событиями в художественной жизни Парижа. Премьера спектакля «Вокруг света в во семьдесят дней» состоялась в парижском театре «Порт-Сен-Мартен» в ноябре 1874 года, а уже в следующем году Верн, д’Эннери и Дебиймон начинают работу над созданием спектакля по роману «Дети капитана Гранта», поставленному на той же сцене в рождественские дни 1878 года. Через два года в театре «Шатле» состоялась премьера «Строгова». Между тем Ж. Верн задумал уже новую пьесу. Там должны были встретиться герои разных его романов: капитан Гаттерас и капитан Немо, Отто Лиденброк и Мишель Ар-дан, доктор Оке и Филеас Фогг. Вместе с сыном Джона Гаттераса верновские персонажи заново переживут свои приключения, обогащенные новыми деталями. Вместе с д’Эннери Верн с увлечением занимался сценической переработкой судеб своих любимых созданий. Пьесу назвали «Путешествие через невозможное». Верновским издателям драматургическое увлечение их автора казалось ненужной тратой времени. Об этом свидетельствует, в частности, отрывок из письма Луи-Жюля Этцеля своему отцу Пьеру Жюлю:

Однако парижская публика благосклонно приняла новое сочинение творческого дуэта. Премьера трехактной пьесы состоялась в театре «Порт-Сен-Мартен» 25 ноября 1882 года. Успеху в немалой степени содействовала музыка композитора Лагоанера.

«Путешествие...» стало последним театральным достижением «амьенского мечтателя». В 1883 году Ж. Верн решается на самостоятельное выступление, не без оснований полагая, что его выдумке и изобретательности не нужны больше помощники. Он пытался написать пьесу по роману «Упрямец Керабан», в общем-то не очень сценичному. Спектакль в театре «Гаите-лирик» окончился полным провалом, что на несколько лет охладило интерес писателя к сцене. Впрочем, современные критики полагают, что Верн-драматург неплохо справился со своей работой, а сценическую неудачу объясняют нежеланием публики признавать драматургический талант любимого автора «научных» романов[1076].

В 1887 году Ж. Верн решился инсценировать один из самых любимых своих «зрелых» романов — «Матиас Сандорф». К работе он привлек двух опытных людей театра: В. Бюснаша и Ж. Морена. Премьера состоялась 27 ноября 1887 года в театре «Амбипо-комик». Постановка была осуществлена на широкую ногу, но публика не оценила спектакль, и его очень быстро сняли с репертуара. Автор даже не успел приехать из Амьена на представление.

Тем не менее Ж. Верн сделал еще одну попытку пробиться на сцену. Он попытался инсценировать роман «Треволнения одного китайца в Китае» и на этот раз в соавторы вновь пригласил д’Эннери. Однако обе рукописи, присланные Верном (в 1888 и 1890 годах), были соавтором отвергнуты; более того, обе они затерялись.

Оценивая драматургическую деятельность Верна в целом, можно согласиться с внуком писателя, утверждавшим, что дедовские «успехи как драматурга были незначительными»[1077]. Впрочем, это еще не повод, чтобы не интересоваться драматургией Ж. Верна. Настоящему поклоннику творчества одного из основоположников приключенческого жанра интересно проследить первые шаги великого романиста к литературному Олимпу. Кроме того, есть еще один нюанс. Как известно, Этцель часто требовал от своего автора — по различным причинам — исправления текста или настаивал на полном удалении некоторых эпизодов. В театральных постановках по своим романам Ж. Верн, избавившись от этцелевской цензуры, был свободнее и непосредственнее. Например, фабула пьесы «Михаил Строгов» в ряде эпизодов существенно отлична от романа. Это, конечно, не означает, что пьеса лучше романа. Отнюдь! Часто расхождения оправдывались театральной спецификой. Но вместе с тем их наличие иногда объясняется возвратом автора к первоначальным вариантам, отвергнутым издателем романа. В любом случае расхождения становятся свидетельствами работы писателя над темой, опробованием других вариантов развития сюжета, нежели те, что использованы в романе.

ДРАМАТУРГИЯ Ж. ВЕРНА

Александр VI

Пороховой заговор

Морская прогулка

Миг расплаты

Тетерев

Драма времен Людовика XV

Дама с камелиями

Сломанные соломинки

Тысяча и вторая ночь

Жмурки

Товарищи Маржолены

Господин Шимпанзе

Гостиница в Арденнах

Киридин и Кидринери

Ученые

От Харибды к Сцилле

Мона Лиза

Замки в Калифорнии (Катящийся камень мхом не обрастает)

Башня Монтлери

Приемный сын

Одиннадцать дней осады

Американский племянник, или Два Фронтиньяка

Вокруг света в восемьдесят дней

Михаил Строгов

Путешествие через невозможное Упрямец Керабан

Матиас Сандорф

Треволнения одного китайца в Китае

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Этот роман Жюль Верн начал писать 29 марта 1901 года. Рукопись закончена 17 мая того же года, после чего автор к завершенному роману больше не возвращался. За месяц до смерти писатель отправил рукопись «Маяка» издателю. Тот объявил о предстоящей в августе публикации нового верновского романа в журнале «Magasin d’education et de recreation» («Воспитательный и развлекательный журнал»). Однако после кончины Жюля Верна его сын и наследник затребовал рукопись для переделки и исправлений. Версия Мишеля Верна печаталась в журнале с 15 августа по 15 декабря 1905 года. В декабре того же года в издательстве Л.-Ж. Этцеля вышел книжный вариант исправленного Мишелем отцовского романа.

Версия сына долгое время считалась оригинальным произведением Ж. Верна. Только в 1998 году подлинный верновский текст опубликован монреальским издательством Станке (Editions intemationales Stanke). Через год переиздан парижским издательством «Аршипель» (Editions de l’Archipel). С парижского издания, подготовленного Оливье Дюма, осуществлен настоящий перевод. Ранее оригинальный вариант верновского «Маяка» на русский язык не переводился.

Этот роман Верн начал писать сразу же по окончании «Маяка на краю Света». Работа над романом продолжалась с 27 мая по 15 декабря 1901 года. В процессе работы изменилось название романа (по настоянию издателя). При жизни писателя произведение не было опубликовано. После смерти отца Мишель Верн взялся за переделку доставшихся ему в наследство отцовских рукописей. «Охота за метеором» подверглась довольно существенной переработке. Впервые роман был опубликован в газете «Le Journal» в 1908 году (5 марта — 10 апреля). В ноябре того же года версия Мишеля вышла отдельным изданием. Вскоре она была переведена на русский язык.

Только после открытия фонда Ж. Верна в Городском архиве Нанта в 1981 году была найдена авторская версия романа. В 1986 году она была издана небольшим тиражом для членов французского Общества Жюля Верна. В 1994 году авторскую версию выпустило брюссельское издательство «Grama», а в 2004 году «просмотренное и исправленное» издание «Охоты» вышло в парижском издательстве Gallimard. С последнего издания, подготовленного О. Дюма, выполнен первый перевод авторской версии романа на русский язык.

В 1861 году Жюль Верн вместе со своими друзьями — композитором Аристидом Иньяром и адвокатом Эмилем Лоруа — отправился в путешествие по Скандинавии. Друзья посетили Стокгольм, Южную Норвегию и были готовы перебраться назад в Швецию, но здесь Верна застало сообщение о рождении сына. Жюль был вынужден срочно вернуться домой.

В том же году Верн начал писать приключенческий роман о путешествии трех французов по Скандинавскому полуострову. Вскоре писателю пришлось отказаться от этого замысла. До наших дней от романа дошла только первая глава. Насколько известно, она никогда раньше не публиковалась на русском языке. Перевод сделан по электронной версии, находящейся в Jules Verne Virtual Library (jv.gilead.org.il).

Роман Жюля Верна «Черная Индия» принадлежит к самым читаемым произведениям великого писателя. Произведение, казалось бы, вдоль и поперек известно и обычному книгочею, и эрудированному критику. И вдруг — неожиданная находка! Уильям Бутчер, американский исследователь творчества мэтра приключенческой литературы, вознамерился издать «подлинного» Верна. С этой целью он тщательно изучает в нантском Городском архиве хранящиеся там рукописи знаменитого бретонца.

Конечно, о купюрах в «Необыкновенных путешествиях» стало известно не вчера. Сведения о тех или иных исправлениях, сделанных автором по требованиям Этцеля, содержались и в частной переписке Ж. Верна, и в различных биографиях писателя. Но речь обычно шла о каких-то небольших фрагментах либо о целиком отвергнутых произведениях (например, о футурологическом романе «Париж в XX веке»). В целом роль Этцеля рассматривалась как работа добросовестного редактора и старшего собрата по перу, способствующая устранению мелких дефектов и незначительных деталей, а также улучшению качества научно-приключенческих романов. Только несколько лет назад публикация трехтомной переписки Жюля Верна и Пьера Жюля

Этцеля позволила оценить размах вмешательства издателя в творчество автора. Разумеется, Этцель прежде всего заботился о рыночном успехе своих изданий. Поэтому многое из его правки (если не большинство) на самом деле повышало «читабельность» верновских книг. Тем не менее не всегда окончательный вариант в точности соответствовал первоначальному авторскому замыслу. Хрестоматийный пример тому — изменение судьбы капитана Гаттераса в одном из ранних томов «Необыкновенных путешествий».

Когда Бутчер взялся за рукопись «Черной Индии», точнее один из черновых вариантов (а у Верна бывало и по пять, и по семь черновиков), он обнаружил почти целую главу, изъятую из романа по указанию Этцеля. Нам показалось интересным познакомить русского читателя с этой главой. Прежде всего она проясняет отношения между писателем и заказчиком, давая понять, чего же требовал издатель от своего партнера: не общего разгула фантазии, а сжатого, по возможности, сюжета, где познавательные сведения сочетались бы с динамичным и захватывающим действием. Повторимся, что по-своему Этцель был прав. Именно его требовательности Верн в немалой степени обязан успехом своих сочинений. Однако любителям Верна интересно будет заглянуть в его творческую мастерскую, увидеть воочию, какие разнообразные сведения хранил он в своем творческом арсенале, скольким из них так и не суждено было дойти до читателя.

Отныне, принимаясь за роман любимого писателя, изданный до 1886 года (П.-Ж. Этцель умер в начале этого года), поклонник верновского творчества будет понимать, что в его руках оказалась лишь вершина айсберга, тогда как значительная часть творческого замысла так и не вышла на поверхность.

Глава из «Черной Индии» интересна и в другом отношении. Здесь Верн продолжает свои футурологические опыты, начатые романом «Париж в XX веке». Свое видение будущего писатель — в различных вариантах — не раз излагал на протяжении 1870—1880-х годов. Вспомним хотя бы роман-предупреждение «Пятьсот миллионов бегумы», или последнюю часть «Матиаса Сандорфа», или написанный вместе с сыном рассказ «День американского журналиста в 2889 году», или публикуемый в настоящем томе «Идеальный город». Сравнение отрывков из различных произведений показывает, что Верн непрерывно думал о будущем человечества, старался представить его светлые стороны и предостеречь от грозящих опасностей, как в романе «Равнение на знамя» (в рус. пер. — «Честь флага»), как в наброске «Научная экспедиция», ставшем основой для романа Мишеля Верна «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака». Думается, что публикуемая глава, не вошедшая в окончательный текст «Черной Индии», покажет читателю эволюцию футурологических концепций любимого писателя о будущем.

Текст Ж. Верна, никогда не публиковавшийся ранее, взят из электронного варианта статьи Уильяма Бутчера и Сары Крозье «Подземный город Верна: Утраченные главы “Черной Индии”» (см.: Butcher W., Crozier S. Verne’s Underground City: The Lost Chapters from «Les Indes Noires» //http://home. netvigator.com/~wbutcher/articles).

В 1881 году Жюль Верн в сопровождении брата Поля и сына Мишеля, а также нескольких ближайших друзей решился пройти на яхте «Сен-Мишель III» по Северному и Балтийскому морям до Петербурга. К сожалению, погода не благоприятствовала плаванию, и писатель не увидел русской столицы, до которой так жаждал добраться. Приближение осени, а с нею и сезонных штормов, заставило Ж. Верна прервать путешествие в Копенгагене. Жюль, давно стремившийся привлечь брата, бывалого моряка, к литературной деятельности, уговорил Поля написать о самых примечательных моментах рейса Заметки Поля были опубликованы в августе того же года в малотиражном нантском альманахе «L’Union bretonne» («Бретонский союз»). В конце 1881 года у Ж. Верна появилась возможность опубликовать сочинение брата еще раз. П.-Ж. Этцель сообщил писателю, что роман «Жангада» слишком короток для обычного в серии «Необыкновенные приключения» двухтомного издания. Этцель просил у писателя какой-нибудь короткой новеллы для восполнения объема книги. Жюль предложил рассказ брата о путешествии на «Сен-Мишеле». Издатель согласился, но оригинальное сочинение Поля не удовлетворило Жюля. Он принялся за работу над очерком. Прежде всего весьма серьезной правке подвергся текст Поля. Кроме того, Жюль вставил ряд дополнительных эпизодов, воспользовавшись собственными записями в судовом журнале яхты. Новый текст получил приведенное выше название. Опубликован он был вместе с вышедшим в издательстве Этцеля в ноябре 1881 года окончанием романа «Жангада». Автором очерка был назван один Поль Верн, и долгое время считалось, что это его самостоятельное произведение. Однако в 90-е годы 20-го столетия немецкий исследователь Фолькер Дес провел сравнительный анализ оригинального текста Поля Верна, записей в сохранившемся судовом журнале яхты и окончательного варианта. Дес доказал, что большая часть очерка принадлежит все-таки Жюлю Верну. Свои выводы он опубликовал в статье «Два брата в путешествии — два взаимодополняющих рассказа» в «Бюллетене Общества Жюля Верна» (см.: Dehs V. Deux freres en voyage, deux recits en complement^Bulletin de la Societe Jules Veme. 2000. № 134). Одновременно был перепечатан текст, когда-то присоединенный к т. 2 «Жангады». Правда, Дес не решился поставить Жюля Верна в авторы очерка, но мы полагаем, что это вполне очевидно для читателя. У составителя нет сведений о переводе очерка братьев Верн на русский язык.

Эссе Жюля Верна об американском писателе Эдгаре Аллане По появилось в апрельском номере журнала «Семейный музей» за 1864 год (см.: Мusėе des families. 1864. Vol. 31. № 7). Написано оно, вероятно, двумя годами ранее. В 1971 году в Лозанне очерк был выпущен в книжном издании в качестве дополнения к роману «Ледяной сфинкс»; в 1979 году перепечатан без изменений в выпуске «Забытых текстов» (см.: Textes oublies. Р.: Union generate d’editions, 1979. P. 111—153 (coll. 10/18, № 1294). (Serie «Jules Verne inattendu» //Dir. F. Lacassin.)). На русский язык (с сокращениями) впервые переведен в «Модном журнале» (конец 1865 года).

Очерк «По поводу “Гиганта”» впервые напечатан в журнале «Семейный музей» в декабре 1863 года (см.: Muse des families. 1863. Vol. 31. № 3) с иллюстрацией Фельмана. В 1978 году очерк целиком, включая иллюстрацию, был перепечатан в книге Шарля Ноэля Мартена «Жизнь и творчество Жюля Верна» (см.: Martin Ch.-N. La vie et Poeuvre de Jules Veme. P.: Michel de l'Ormeraie, 1978). В 1979 году включен в сборник «Забытые тексты» (см.: Textes oublies. Р. 97—101). Отметим, что за полтора года до первой публикации очерка, в июле 1862 года, в том же вышеназванном журнале появилась заметка без подписи под названием «Еще один воздушный корабль» («Encore un navire aerien»). Вполне возможно, что ее автором был Жюль Верн.

На русском языке очерк впервые опубликован в книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном» (Л.: Детская литература, 1981. С. 66—69). В новом переводе восстановлены небольшие пропуски верновского текста, исправлены некоторые технические термины, а также сделаны стилистические уточнения.

Данное сообщение прочитано на заседании Парижского Географического общества 4 апреля 1873 года. Впервые напечатано в «Амьенской газете» («Journal d’Amiens») в № 4968 от 14—15 апреля 1873 года. Впоследствии было перепечатано в «Bulletin de la Societe de Geographie (Paris)» («Бюллетень Парижского Географического общества») (1973. Vol. 6. № 6. Р. 423-433), а также в сборнике «Забытые тексты» (см.: Textes oubli£s. Р. 103—108).

Полет Жюля Верна на воздушном шаре происходил 28 сентября 1873 года. Отчет писателя о его воздушном приключении впервые опубликован в местной «Амьенской газете», в номере от 29—30 сентября того же года. Озаглавлена заметка была «Путешествие на “Метеоре”». В конце года очерк Ж. Верна появился в виде маленькой двенадцатистраничной книжки с иллюстрациями. Книжка называлась «Двадцать четыре минуты на воздушном шаре». В 1979 году сообщение включено в сборник «Забытые тексты», в раздел «Впечатления и воспоминания» (см.: Textes oublies. Р. 191—195).

В сокращенном виде перевод очерка на русский язык напечатан в книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном» (А: Детская литература, 1981. С. 88— 91; 3-е изд. А: Детская литература, 1991. С. 82—85).

Жюль Верн произнес свою речь на торжественном открытии нового амьенского цирка 23 июня 1889 года. На следующий день речь была опубликована в местной «Амьенской газете», а еще через день, 25 июня, в газете «Движение Соммы» («Le progres de la Somme»). Текст в обоих изданиях идентичный. Раньше речь Верна на русский язык не переводилась. В 1979 году текст выступления включен в сборник «Забытые тексты» (см.: Textes oublies. Р. 293—304).

Эссе представляет собой текст речи Жюля Верна в Амьенской академии наук, литературы и изящных искусств, произнесенной на заседании 12 декабря 1875 года. Исследователи верновского творчества, как, например, Анджей Зыдорчак, анализируя текст, полагают, что вначале выступление должно было состояться в сентябре, но по каким-то причинам его перенесли на более поздний срок. Текст верновской речи сначала появился в местной «Амьенской газете», а потом, в том же 1875 году, был издан отдельной брошюрой в издательстве Жёне (Jeunet). В 1979 году «Идеальный город» был включен в сборник верновских забытых текстов (см.: Textes oubli£s. Р. 257—279). Двадцать лет спустя эссе переиздал амьенский Центр документации по Жюлю Верну (Centre de documentation Jules Verne). В 2005 году, к столетию со дня смерти писателя, выпущено новое издание «Идеального города». На русском языке (в книге Е. Брандиса «Рядом с Жюлем Верном») появились лишь фрагменты верновского выступления. Полный текст «Идеального города» переводится впервые.

Над комедией «Одиннадцать дней осады» Жюль Верн и его соавтор Шарль Валлю начали работать в 1854 году. Закончена она была в 1860 году. Иногда в число соавторов включают известного в свое время драматурга Викторьена Сарду. Впервые поставлена на сцене парижского театра «Водевиль» 1 июня 1861 года. В том же году опубликована отдельной книгой в парижском издательстве Мишеля Леви. Парижский спектакль прошел 21 раз. Пьеса также ставилась в Амьене в 1880 и 1900 годах. Русские переводы комедии нам не известны.

Пьеса «Михаил Строгов» создана Жюлем Верном между 1876 и 1880 годами в содружестве с известным в свое время драматургом Адольфом д’Эннери, постоянным соавтором писателя при создании произведений для театра. В основу пьесы положен одноименный роман Верна.

Первое представление спектакля «Михаил Строгов» состоялось в парижском театре «Шатле» 17 ноября 1880 года. Музыку к спектаклю написали Александр Арпо и Жорж Гийо. Спектакль имел шумный успех. В Париже в 1880—1939 годах спектакль прошел более 2500 раз. Текст издан П.-Ж. Этцелем в 1883 году. На русский язык, по нашим данным, пьеса ранее не переводилась.

Эту «комедию в стиле Мюссе» молодой Верн начал писать в 1851 году. Тогда она называлась «Леонардо да Винчи». Со временем название пьесы изменилось на «Джоконда», но и оно не стало окончательным. В 1853 году писатель еще увлеченно работал над текстом этого драматического произведения. В письме матери от 20 ноября 1855 года Жюль сообщает, что намерен представить свое произведение под новым названием: «Мона Лиза». Верн в то время работал секретарем Лирического театра. Несмотря на это, ему не удалось довести дело до постановки. Пьеса так никогда и не увидела театральных подмостков. Несколько раз автор читал ее в 1874 году в Амьенской академии. Печатное издание пьесы появилось только в 1974 году в посвященном Жюлю Верну томе альманаха «L’Heme». Повторно перепечатана в репринтном издании альманаха в 1998 году. В новейшей Библиографии трудов Жюля Верна, которую составили известные исследователи творчества писателя Фолькер Дес, Жан Мишель Марго и Зви Хар’Эль, указано, что над пьесой работал также Мишель Карре. Если так и было, то только на ранней стадии сочинения произведения. На русский язык ранее не переводилась.

Под этим общим заголовком публикуются тексты бесед Жюля Верна с иностранными и французскими журналистами и отчеты о встречах с писателем в последние годы его жизни.

Тексты эти в большинстве своем незнакомы русскому читателю, меньшая их часть известна в пересказах или цитатах. О первых публикациях верновских интервью упоминается ниже. В последние десятилетия изданы два сборника, включающие в себя рассказы писателей и репортеров о встречах с Верном. В 1979 году в сборнике «Забытые тексты» (см.: Verne Jules. Textes oublies. P.: Union gėnėrale d’ėditions, 1979 (collection 10/18, № 1294)), выпущенном Франсисом Лакассеном, были опубликованы интервью с Мари Беллок, Адольфом Бриссоном, Марселем Ютеном, Ф.-И. Мутоном и второе интервью с Робертом Шерардом. В 1998 году Даниэль Компер и Жан Мишель Марго издали книгу «Встречи с Жюлем Верном: 1873—1905» (см.: Compėre D., Margot J.-M. Entretiens avec Jules Veme: 1873—1905. Geneve: Slatkine, 1998), где собраны 33 документа о знаменитом писателе. Книга состоит из семи разделов: 1. На борту яхты «Сен-Мишель» (интервью Адриана Маркса и Шарля Раймона. 1873—1875 гг.); 2. Вокруг света с Нелли Блай (глава из книги Н. Блай и газетные заметки о ее путешествии); 3. Жюль Верн у себя дома (интервью с Пьером Дюбуа (1893 и 1895 гг.), Робертом Шерардом (1893 г.), Мари Беллок, Эдмондо де Амичисом, Зигмундом Фельдманном, Адольфом Бриссоном); 4. Вокруг света с Гастоном Штиглером (интервью с Марселем Ютеном, Гастоном Штиглером, Ф.-И. Мутоном); 5. Последние годы (интервью с Э.-П. Фрейбергом, А.-Дж. Парком, Робертом Шерардом (1903 г.), Гордоном Джонсом, критические работы Отона Геркала и Чарлза Доубарна, несколько анонимных газетных публикаций); 6. Прощание (посмертные статьи о Ж. Верне из «Evening Post» и «La Nouvelle Revue», март 1905 г.); 7. Интервью с Мишелем Верном (1905 г.).

Роберт Шерард. «Жюль Верн дома: Его мнение о собственной жизни и творчестве» (Sherard R.H. Jules Veme at home: His own account of his life and work). Американский журналист посетил Жюля Верна в Амьене в конце 1893 года, незадолго до Рождества. Интервью появилось в январском номере журнала «McClure’s Magazine» за 1894 год. Девяносто пять лет спустя известный американский исследователь творчества Верна Уильям Бутчер (William Butcher) перевел текст интервью на французский язык (Jules Veme chez lui: Sa propre version de sa vie et de son oeuvre). Перевод появился в 1990 году в вып. 95 «Бюллетеня Общества Жюля Верна». При переводе верновского интервью на русский язык, кроме оригинала, частично использован и перевод У. Бутчера. В России ранее публиковались лишь отрывки из этого интервью.

Роберт Шерард. «Повторный визит к Жюлю Верну» [Sherard R. //.Jules Veme Revisited). Интервью опубликовано в еженедельнике «T.P.’s Weekly» от 9 октября 1903 года. В 1979 году перевод интервью включен в сборник верновских забытых текстов (см.: Textes oubliės. Р. 387—392). В России ранее печатались лишь отрывки из этого интервью.

Мари Беллок. «Жюль Верн дома» (Belloc М.A. Jules Veme at Home). Интервью английской писательницы и журналистки впервые опубликовано в «Strand Magazine» в феврале 1895 года. В 1979 году перевод этого интервью включен в сборник верновских забытых текстов (см.: Textes oubiės. Р. 355—366).

Гордон Джонс. «Жюль Верн дома» {Jones G. Jules Veme at Home). Интервью опубликовано в лондонской газете «Temple Ваг» в июне 1904 года (No 129).

Позже Уильям Бутчер перевел интервью на французский язык. Перевод опубликован в 1990 году в вып. 95 «Бюллетеня Общества Жюля Верна».

Эдмондо де Амичис. «Посещение Жюля Верна» (Amicis Е. de. Una visita a Jules Verne). Визит выдающегося итальянского писателя в Амьен имел место в октябре 1895 года. Видимо, вскоре Амичис опубликовал свои впечатления в итальянском еженедельнике «Nuova Antologia» (номер от 1 ноября 1896 года), а уже в марте 1897 года они были переведены на английский язык и опубликованы в издававшемся в американском штате Нью-Йорк ежемесячном журнале «The Chautauquan». Перевод сделан по тексту «Воспоминаний» Амичиса («Метопе», 1904).

Нелли Блай. «В гостях у Жюля Верна» (Ву N. Around the World in Seventy-Two Days. N.Y.: The Pictorial Weeklies Co., 1890. Ch. IV: Jules Verne at Home). Нелли Блай — журналистский псевдоним Элизабет Кокрейн (1867—1922). Профессиональную карьеру она начала в 1885 году в газете «Pittsburgh Dispatch»; тогда же выбрала себе псевдоним; в 1887 году перешла в «New York World». Прочтя в 1889 году роман Ж. Верна «Вокруг света в восемьдесят дней», Нелли предложила Джозефу Пулитцеру, издателю газеты, финансировать ее кругосветное путешествие, целью которого стало бы побитие литературного рекорда Филеаса Фогга. 14 ноября того же года мисс Блай отправилась в путь. 25 января 1890 года она вернулась в Нью-Йорк, потратив на свое экстравагантное предприятие 72 дня 6 часов 11 минут и 14 секунд, как высчитали дотошные американцы. В 1895 году Н. Блай вышла замуж за миллионера Роберта Симена и оставила журналистику. Но еще до ухода из газеты Нелли успела написать книгу о своем путешествии — «Вокруг света за семьдесят два дня». Главу из нее, посвященную визиту к Жюлю Верну, мы и публикуем здесь. Знаменитый писатель, узнав о начавшемся соревновании реальной женщины с выдуманным им Филеасом Фоггом, направил телеграмму в Лондон своему знакомому журналисту Роберту Шерарду. Тот передал американке приглашение Верна: посетить его в Амьене, если мисс Блай найдет на то время. Шерард объяснил путешественнице, что она сможет выполнить просьбу создателя Филеаса Фогга, если сядет в Кале не на обычный пассажирский поезд, а на специальный почтовый экспресс. Тогда у мисс Блай будет несколько часов для посещения престарелого автора в его доме. Так Нелли и поступила. Кстати, о встрече Верна с Блай сохранилось свидетельство и сопровождавшего девушку Роберта Шерарда: «Nellie Meets Verne», опубликованное в газете «The World» в номере от 24 ноября 1889 года.

Дойч (?). «Жюль Верн» [Deutsch (?). Jules Verne]. Перевод статьи, которая появилась в издававшейся на немецком языке в Будапеште газете «Unga-rischer Lloyd» (28 февраля 1873 года, вечернее издание № 49). Собственно говоря, статья подписана «-tsch». Чтение «Deutsch (?)» предложил немецкий исследователь Герд Шуберт, введший эту статью в современное научно-библиографическое обращение. Он же считает статью первой публикацией о Жюле Верне на немецком языке. Данный материал, в свою очередь, является несколько сокращенным изложением появившегося двумя днями раньше в парижской «Le Figaro» очерка французского журналиста Адриана Маркса (см.: Marx A Jules Verne // Le Figaro. 26.02.1873). Ее по праву можно считать самым первым биографическим очерком о Верне. Работа Маркса была в том же году перепечатана в сборнике «Частные портреты» (см.: Marx A. Profils intimes. Р.: Dentu, 1873) и опубликована в качестве предисловия к американскому переводу романа «Вокруг света в восемьдесят дней» (Boston: James Osgood and Company, 1873).

Адольф Бриссон. «Жюль Верн» (Brisson A. Jules Verne). Под таким названием известный французский писатель, публицист и журналист А. Бриссон (1860—1925) напечатал свои впечатления от посещения Ж. Верна в конце 1898 года. Очерк впервые опубликован в парижском «Иллюстрированном журнале» («Revue Blustree») 1 декабря 1898 года. Отрывок из этого очерка («М. Jules Verne en sa bonne ville») перепечатан в сборнике «Забытые тексты» (см.: Textes oubli6s. Р. 367).

Жорж Бастар. «Знаменитый современник : Жюль Верн в 1883 году» (Bastard G. Celebrite contemporaine: Jules Veme en 1883). Французский журналист Жорж Бастар был издателем «Иллюстрированной газеты» («La Gazette illustree»). В этом издании, в номере от 8 сентября 1883 года, он опубликовал эссе о знаменитом писателе, частично используя личные наблюдения. После шестидесятилетнего забвения эта статья была перепечатана в 1974 году в альманахе «L’Heme», посвященном Жюлю Верну.

Жан Жюль Верн. «Воспоминания о моем дедушке» (Verne J.-J. Souvenir de mon grand-pere). Очерк написан в 1974 году специально для посвященного Жюлю Верну тома альманаха «L’Heme». Этот очерк дополняет интересными и нестандартными подробностями биографию деда, опубликованную Жаном Жюлем в 1973 году и переведенную на русский язык в 1978 году.

Очерк впервые был опубликован в нантском журнале «Бретонский союз» (L’Union bretonne) за 1871 год. В конце того же года практически не претерпевший изменений текст появился в этцелевском «Воспитательном и развлекательном журнале» (см.: Magasin d’education et de recreation. № 166 (6 декабря 1871 года), № 167 (20 декабря 1871 года)). В 1874 году очерк был перепечатан в сборнике малых произведений Ж. Верна «Доктор Оке». Во всех изданиях автором очерка назван Поль Верн, брат великого писателя. Разумеется, Жюль занимался правкой этого произведения, но, насколько она была велика, мы не знаем. Во всяком случае, видимо, не столь значительна, как в случае с путевым очерком «Из Роттердама в Копенгаген...». Интересно, что других попыток опубликовать собственные литературные произведения, кроме двух только что названных, у Поля Верна не было. Если оставить авторство очерка за Полем, то придется признать, что у брата писателя также было недюжинное литературное дарование, и очень жаль, что он не сумел развить его. На русском языке очерк Поля Верна был впервые опубликован в 1871 году в виде приложения к роману «Плавающий город». Перевод на русский язык сделала Марко Вовчок.