Мэбэт

Прощальное слово Сэвсэра

Ядне была моей бабкой. Хадне — моя мать. Теперь они уж давно умерли, ветер раскачивает колоды с их костями — мир их костям, мир их душам.

Я, Сэвсэр Светлоглазый, рассказал историю моего деда Мэбэта Сильного, прозванного любимцем божьим.

При его жизни я был слишком мал. Из того, что могли видеть мои глаза, ничего не осталось в памяти. Но рассказанное мной — правда.

Путешествие Мэбэта по Тропе Громов явилось мне во снах — о нем я узнал раньше, чем о земной жизни моего деда. В ту пору, когда совсем немного слов умел выговорить мой рот, и разум не мог постичь увиденного, снился мне высокий человек в красивой малице, идущий по снегу. Он приходил ко мне каждую ночь, и так продолжалось из года в год — до той поры, пока я не подрос и не научился говорить внятно и разумно. Об этом бесконечно продолжающемся сне я рассказал своей бабке. Ядне не приняла мои слова всерьез. Но я был настойчив и тогда она попросила меня описать облик того человека. Я рассказал подробно и точно, ибо человека того видел каждую ночь и знал как собственные руки.

Ядне поразилась — она узнала в том человеке своего мужа. Она спрашивала меня о цвете его волос и глаз, об узорах на одежде, об оружии, просила рассказать, как выглядела собака, которая бежала рядом с ним. Если я не мог ответить ей сразу, то ложился спать и, проснувшись, отвечал точно. В конце концов, у Ядне не осталось никаких сомнений в том, что Мэбэт, ее муж, поселился в моем сне и живет жизнью, о которой они ничего не знают. Бабка рассказала обо всем моей матери — и мать удивилась.

Я рос, научился владеть луком, принес первую добычу — небольшого черного глухаря — но человек с собакой, идущие по снежной тропе, не покидали моих снов. Они живут в них до сих пор, когда я уже стар и никого из тех, о ком рассказано в моей повести, нет среди живых. И потому, пока есть еще во мне дыхание, история Мэбэта не закончена и я спешу отдать ее людям, чтобы она не исчезла вместе со мной.

А в пору детства больше человека занимал меня пес. Войпель прожил после смерти хозяина еще года три. В моих играх он был верховым оленем и покорно возил меня, только ворчал, когда я прыгал на его старой, израненной спине… Он ушел умирать в тайгу, как велит обычай собак, когда я уже имел достаточно разумную память, чтобы запомнить его. Пес, сопровождавший человека в моих снах, был Войпель — скоро в этом у меня не осталось никаких сомнений.

Убедившись в том, что правда приходит через сон, я начал донимать Ядне и Хадне, чтобы они поведали мне о земной жизни Мэбэта. Не только из любви ко мне, но считая мои сны проявлением высшего, они терпеливо рассказывали, не смущаясь тем, что об одном и том же приходилось говорить много раз, изо дня в день, из года в год. Но здесь так же совершалось необыкновенное, ибо со временем в их памяти истории становились грубее и короче, в моей же — обрастали подробностями. Так появились цвета, запахи, я мог различать голоса и даже ощущать кожей тепло и холод, силу ветра, страх и боль. С годами память моя, как древесная ветвь, покрывалась осенним инеем, и скоро снег сменил иней, ветвь гнулась под его тяжестью — и вот обрушился снег. Так с уст моих упала повесть о моем предке, которого я не помню.

Когда я стал седым и одиноким, встретился мне чужой земли человек. Был он не нашего обличья и попал в тайгу из краев, о которых мы не знаем. Жизнь его была темна: узнал я о ней только то, что народ изгнал того человека за какую-то провинность, о которой он избегал говорить даже тогда, когда прожил в моем становище несколько лет и научился говорить по-юрацки. В благодарность за то, что я не прогнал его, кормил и привечал, как родственника, гость обучил меня тайному умению своего народа — хранить слова и звуки на поверхности вещей. Он сказал мне, что слова умирают так же, как умирают животные и люди. «Слово, сказанное самому себе, умрет вместе с тобой, — говорил мне тот человек. — Вокруг тебя совсем нет людей, и если есть в тебе слова, которые по твоему желанию, должны остаться после тебя, их нужно сохранить». Я ответил, что такие слова есть во мне, и рассказал ему все, что видел во снах и слышал о земной жизни Мэбэта. Человек тот был удивлен не меньше, чем в свое время удивились моя бабка и мать. Он тут же попросил меня принести ему кусок ровдуги и нацедить чашку оленьей крови. Он заострил ножом древесную палочку и начал учить меня знакам — это и были слова, которые можно увидеть. Я обучился быстро, хотя ум мой к тому времени был уже не столь подвижен, как в молодые годы.

В месяц, когда солнце не поднимается выше плеча человека и холод опускается на тайгу, мы не выходили из чума (разве что по надобности или наколоть дров: в лето и осень способствовала мне удача, охота была доброй и запасы велики), занимаясь рисованием на ровдуге зримых слов. Пришельца настолько захватила история моего деда, что он просил меня рассказывать ее вновь и вновь. Он говорил мне, что ее надо уберечь от смерти в назидание другим людям. Его речи мне нравились. События, перемешанные в моей голове, мы складывали одно за другим, как складывают узор из разноцветного бисера — и в тех трудах провели время до весны.

Когда потемнели и поползли со склонов снега, тот человек исчез. Вышел поутру из чума — и больше я его не видел. Пока было перед моими глазами его лицо, я помнил его имя. Не стало лица — не стало имени: вымыло его из моей памяти, как весенняя вода вымывает листья и хвою из-под прибрежных камней… Мир тому человеку, если он жив, мир его костям и покой душе, если он умер. Только кажется мне, что это был не человек. Кто он — я не знаю, но душа моя принимает все, чего не видят глаза и не постигает ум. Благодарение вам, бесплотные, вечное благодарение! Сколь часто вы являетесь ко мне, в образе людей и животных — и сколь близко к вам прошла моя жизнь. Все, что есть в этом мире — все от вас. Потому я не одинок, хотя уже много лет только редкие прохожие видят меня.

Теперь и смерть не столь страшна, потому что есть у меня ровдуга, покрытая знаками из оленьей крови. Нет во мне страха, что она исчезнет после того, как я уйду к небесным дымам — сгорит, утонет, пропадет, как может пропасть всякая вещь. Нет во мне беспокойства, что среди моих соплеменников не отыщется людей, умеющих сохранять слова на поверхности вещей и видеть то, что положено слышать. Душа моя твердо стоит на том, что в той ровдуге спрятана не моя воля и не моя весть. Эта воля и весть сильнее людской воли и людских слов — потому я и спокоен и не думаю, что нужно говорить чего-то сверх сказанного мною.

В другом мое беспокойство — хотя оно и не такое сильное, чтобы изводить меня и лишать сна. Я знаю, что после того, как рассказанное мною откроется другим людям, они скажут, что эти слова ложь. Что ж, пусть говорят. Сомневающимся я мог бы показать маленький детский лук с истлевшей тетивой, но не стану этого делать. Пусть пройдет время, пока они поймут то, что понял я — лжи не существует. Есть только правда. И сама ложь — тоже правда, ибо она скрывает истинное желание лгущего. Не все ли равно, говорит человек о том, что видел собственными глазами, или о том, что было только в его мыслях? В жизни зверей, людей, духов и богов нет ничего существующего по отдельности, как бы само по себе и возникающего из самого себя. Говоря правду, или свою выдумку, человек продолжает жить, не покидая обитаемой вселенной — ни в яви, ни во сне, ни даже после смерти он не покидает ее. Все в мире — правда, в которой сплетаются видения и явь, предания и домыслы, прижизненное и посмертное. Для того, кто постиг это, нет великого и малого, важного и незначительного — все едино и все служит друг другу. Поэтому верь всему, что окружает тебя. Верь другу, забредшему к тебе, верь врагу, пришедшему убить тебя. Верь разливу рек и высыханию вод. Верь правде и лжи. Верь боли и наслаждению. Верь сну и яви. Даже комару, севшему на твое лицо, даже листу, упавшему на тебя — верь. Все они приходят к тебе как вестники — не отталкивай их небрежением, ведь они приближают тебя к истине, а истина принесет покой в твое сердце.

Ты спросишь: «Когда я достигну истины и дождусь покоя?» Я отвечу — вряд ли ты ее достигнешь, ибо трудно вообразить человека. Поэтому люди страдают. Но страдания — от слепоты, а не от боли. Слеп не тот, у кого нет истины, а тот, кто не ищет ее, считая все в мире случайным и бессмысленным.

Все, что есть вокруг, — вестники богов, и все они несут в себе их волю. Но каких богов? — спросишь ты. Как распознать — чья воля, голос, знак отразился на тебе?

Скажу лишь немногое: об этом ты узнаешь, когда предреченное случится, да и то не сразу. И тогда ты — если останешься разумен — сможешь различать, какие знаки указывают на добро, какие на зло. Это знание высшее из всех, оно же последнее из всех, ибо приходит к человеку в конце его дней. Поэтому проникай глубже в то, что происходит с тобой.

К тому же, в умении различать богов нет особой мудрости. Они кочуют по небесам, как люди по земле, изменяясь именами и обликом, но остаются теми же богами, ибо, так же как люди, все они — дети Безымянного, сотворившего их.

Ты спросишь, как искать милости богов, если нет мира на небесах, так же как и на земле мира нет? Если боги бесчинствуют и низшие небеса крадут у высших, то как быть человеку, которому остаются только боль и трепет перед неизвестностью?

На это я скажу тебе — слова твои справедливы. Мир несовершенен, но воля, создавшая его, есть благая воля. Предшествовали нашим временам потопы, сотрясения земли и нашествия льдов — и после нас будут потопы, сотрясения земли и нашествия льдов. Сколько раз будет погибать мир, прежде чем станет совершенным — то уму человека непостижимо. Род людской ждут бедствия — смирись с этим и прими как благо, потому что воля Сотворившего богов, звезды и землю, населившего ее живыми существами, отданными во власть человеку, есть благая воля. Только она есть истинное благо, только она достойна любви и ради приближения к ней страдание человека не лишено надежды. Ищи эту волю в мирах, ищи, где бы ты ни был.

А кроме того, я хочу передать тебе: чтобы исполнилась великая участь, написанная на небесах для некоторых из людей, не нужно целой жизни. Иногда достаточно лишь нескольких дней или даже часов перед смертью, принятой в упокоении и мире.