Меч Аллаха

Дорог в жизни много, путь у судьбы — один

Оперативный сотрудник Службы по борьбе с незаконным оборотом наркотиков Министерства внутренних дел России капитан милиции Гордов прилетел в Ташкент ранним утром. Едва вышел из самолета на трап, почувствовал, что попал в раскаленную духовку. Мгновенно вспотело под мышками, лоб взмок. Подумалось, что белому человеку терпеть такую жару ни к чему, особенно если поселиться здесь и терпеть всю жизнь.

Машину к самолету не подали, и пассажиры, растянувшись по бетонке, добирались к аэровокзалу на своих двоих.

У таможенного поста таможенник — скуластый узбек с острыми глазами и красными припухшими веками — взял паспорт Гордова и небрежно перелистал его страницы. Так же небрежно бросил на стойку. Сказал по-русски без какого-либо акцента:

— Москвич? Клади сюда двадцать долларов.

Узбек постучал ладонью по стойке, указывая место, куда следовало положить деньги.

Гордов удивленно вскинул брови:

— Это почему?!

Узбек что-то пробормотал себе под нос по-своему. Скорее всего ругательство. Потом поднял глаза на Гордова.

— Слушай, москвич! Я не обязан каждому объяснять, но тебе скажу. Ты здесь великодержавный шовинизм не разводи. Узбекистан — свободная страна. У нас свой президент, свои порядки, свои законы. Понял? И все гости должны их выполнять.

— Хорошо, где закон, по которому я должен платить таможеннику? Покажите.

Узбек гневно сверкнул глазами на упрямого русака. Повернул голову в сторону молодого парня в таможенном мундире, который стоял в сторонке без дела.

— Э, Абдулатип. Надо хорошо досмотреть этого москвича. Мне он не нравится. И раздень его для личного досмотра. Загляни во все дыры, куда можно контрабанду спрятать. Пальцем пощупай.

— Хорошо, раис.

Молодой лениво шагнул к Гордову.

Тот, трезво оценив обстановку, вынул бумажник, достал две купюры по десять долларов и швырнул на стойку.

Таможенник ухмыльнулся:

— Видишь, вас, русских, тоже можно учить. Верно?

Гордов промолчал. И тогда узбек смягчился:

— Э, москвич, ты не обижайся. Я здесь сижу, чтобы быстро и хорошо обслуживать вас, пассажиров. А знаешь, сколько мне платят? Даже плов хороший на эту зарплату не сделаешь. Теперь ты мне заплатил, я для тебя стараться буду и досмотр отменю. — Он повернулся к молодому, который все еще не сделал разделявших их пяти шагов. — Э, Абдулатип, не надо досмотра. — И опять Гордову. — Вы наш гость. Мы москвичей уважаем. Добро пожаловать в свободный солнечный Узбекистан.

Гордов взял паспорт, снял со стойки так и не раскрытый чемоданчик и вдруг увидел встречавших. Пересекая таможенный зал, к нему приближались офицеры в милицейской форме. Первым шел полковник Нурисламов, с которым они учились в Москве в Академии МВД.

— Саня! Салам! Хош кельдиниз! Добро пожаловать, гость дорогой.

Нурисламов распахнул объятия, обнял Гордова, обдав его крепким запахом пота. — Как долетел? Как тебя здесь встретили? Не обижали?

Таможенник, увидев милиционеров, стремительно, повернулся к Нурисламову, прижал правую руку к сердцу.

— Ассалом алейкум, Умит-ака.

И тут же, быстро перевел взгляд на Гордова, бросил ему:

— Гражданин, вы забыли деньги. Будьте добры, заберите.

Нурисламов, человек искушенный в подобного рода делах, сразу понял в чем дело.

— Саня, забери доллары. А до тебя, Карабаев, — он показал таможеннику кулак, — я еще до тебя доберусь, погоди!

Таможенник, так и не отрывая руки от своего щедрого сердца, еще долго смотрел им в след.

— Теперь, Саня, надо ехать в Бухару. Ты там бывал? Нет?! Э, уртак, это живая история. Пользуйся моментом. Тем более там я тебе передам фигурантов. Заодно покажу немало интересного. Крепость Арк, которая возникла в пятом веке, и еще в двадцатом служила цитаделью бухарских эмиров. Минарет Калян, примерно 1127 года рождения, представляешь?

Что-то дернуло Гордова, и он не удержался от подковырки:

— Заодно будешь говорить, как некоторые улицы у вас там назывались еще не так давно. Идет?

— Зачем куда-то ехать? Я тебе навскидку назову такие улицы. Но сперва скажу: ученые считают, что Бухара возникла не позже первого века нашей эры. Седая старина, так у вас говорят? И вот в этой седой старине появились улицы Ульянова, Урицкого, Чапаева, Чкалова, Курчатова… Потом еще три улицы Жуковского. Просто улица, потом Первая и Вторая. Затем улицы Кирова, Куйбышева, Правды, Толстого, Гоголя, Достоевского…

Гордова, хотел он того или не хотел, упоминание фамилий писателей неприятно царапнуло. И он попытался возразить:

— Толстой, Гоголь, Достоевский — все же великие писатели.

— Не возражаю, — сказал Умит. — Только и обижаться не надо. Скажи, какое отношение имел Достоевский к Бухаре, которой при его жизни уже было больше чем полторы тысячи лет? Можешь мне объяснить?

Гордов понял, что метод защиты недавнего прошлого, избранный им, не очень хорош, поскольку он легко побивается аргументами седой старины. Спросил:

— Теперь, Умит, откровенно, ты веришь, будто какой-то русский мудак из Москвы приказывал вам называть улицы узбекских городов именами Ульянова, Орджоникидзе, Достоевского, Пабло Неруды или еще кого-то, кто к вашим городам не имел никакого отношения? Не кажется ли тебе, что это в угоду Москве делали ваши партийные баи из узбекского ЦК партии?

— Все, Саня, — Умит протянул руку Гордову, — не стану спорить. Ты, наверное, прав. Только учти, мнение о зловредной роли Москвы в нашем народе посеяно умело. И уже дало крепкие ростки.

— Я это вижу. И все же ради уважения можно было назвать какую-нибудь улицу Московской или даже Ижевской. От автоматов Калашникова вы не отказывались, а они — ижевские. Тем более в Москве есть Ташкентская и Ферганская улицы, Самаркандский бульвар.

— Саня, только больше никому не говори об этом. Наши националисты тут же объяснят это как имперские притязания России. Скажут, что вы не забываете узбекские города потому, что снова постараетесь присоединить наши земли к себе. Тем более ни Вашингтонской, ни Лондонской улиц вы не завели.

— Спасибо, ты меня просветил. А я все еще думал, что дружба народов оставила какие-то следы в умах.

— Давай не будем о дружбе народов. Это все хренота. Дружба может быть только между людьми. Как между мной и тобой. А народы — понятие расплывчатое. Народы сами не знают, чего хотят.

Они сидели в бухарской чайхане на деревянном помосте. Ветерок продувал веранду насквозь, но облегчения это не приносило: Гордову казалось, что его охлаждают горячим феном.

Принято считать, что горячий зеленый чай хорошо утоляет жажду, однако оказалось, что пить его на жаре, обливаясь липким потом, не так-то просто. Для этого нужны опыт и немалое терпение.

— Ты пей, пей, — то и дело подбадривал Гордова Умит. — Наслаждайся.

Судя по тому, с каким видом он сам держал в руке пиалушку, как подносил ее ко рту и отхлебывал чай, можно было понять, — он действительно наслаждался.

Принесли плов. Гордов ожидал, что еду подадут в тарелках, разделенную на равные порции, но ошибся. Чайханщик, пылая жаром красного лица, в белой рубахе и панталонах до колен, подпоясанный белым кушаком, на правой руке, поднятой над плечом, нес огромное фаянсовое блюдо, на котором лежала горка, нет, не горка, а скорее гора риса, янтарного, дымившегося ароматами специй. Такого количества еды хватило бы на то, чтобы утолить голод, по меньшей мере, пяти едоков.

— Это нам? — задал вопрос Гордов с тайной надеждой услыхать, что нет, конечно же, не для них двоих.

— Мало? — спросил Умит, и тревога послышалась в его вопросе: восточное гостеприимство не позволяет оставить гостя голодным.

— Что ты! Много! — поспешил объяснить свои сомнения Гордов. Он похлопал себя по животу. — Лопнет.

— Ха! — засмеялся Умит довольно. Сообщение, что пищи много, сделанное гостем, услаждало слух хозяина, который не ударил в грязь лицом.

— Ты знаешь разницу между животом и бочкой? — Умит задал вопрос и тут же сам на него ответил: — Чтобы бочка не лопнула, на ее бока набивают железные обручи. Чтобы не лопнул живот, достаточно распустить ремень.

Он потянулся к кейсу, который лежал рядом с ним на ковре помоста, открыл крышку и вынул бутылку коньяка. Пояснил:

— Здесь пить не положено.

Гордову дуть коньяк в такую жару совсем не хотелось, и он с облегчением предложил:

— Если нельзя, может, и не будем?

— Надо, — сказал Умит. — Сюда и ходят для того, чтобы бацнуть стакашечку.

Нурисламов, прекрасно знавший русский, любил иногда вставить в разговор редкое слово или выражение. Гордов улыбнулся. «Бацнуть стакашечку» не часто говорят даже русские.

— Видишь тех, что сидят у окна? Приглядись внимательно. С кем-то из них, скорее всего, тебе придется ехать в поезде. Слева с конячьей физиономией… Я правильно сказал «с конячьей»?

— Точнее, если сказать «с лошадиной». Я на него сразу обратил внимание.

— Он у них главный. Абдужабар Хакимов. Слева от него Усман Рахимов. Милиционер, между прочим. Имеет разрешение на ношение оружия. Справа — Алим Темирбашев. Мастер спорта по карате.

— А кто этот русский?

Умит взял пиалушку, морщась, сквозь зубы, выцедил водку. Посопел, снял с блюда стручок красного перца и стал сосредоточенно жевать.

Гордов последовал его примеру, но едва надкусил стручок, чуть не задохнулся от жаркой горечи. Перец оказался свирепым.

— Так кто он? — повторил вопрос Гордов.

— Не знаю, — Умит сказал и тут же поправился. — Пока не знаю.

Признаваться в некомпетентности ему не хотелось, тем более что появление незнакомого русского, впервые объявившегося в городе, уже было замечено и были приняты меры, чтобы за ним проследить. Удалось установить совсем немногое. Агент, водивший его по городу, доложил только об одном: если на русского не смотреть, то отличить его от узбека нет никакой возможности. Русский говорил без какого-либо акцента, при этом, как определил топтун, язык им усвоен не в учебном заведении, а в долгом непосредственном пребывании в национальной языковой среде.

Подозрительных встреч у русского в то время, когда он находился под наблюдением, не было, разговоры, которые он заводил с прохожими, интереса не представляли. Однако на базаре в толчее овощных рядов наружник потерял сопровождаемого. И вот русский оказался в чайхане в компании людей, которые и были объектом пристального внимания службы Умита. Вот почему он и сказал:

— Пока…

Умит поднял руку и громко щелкнул пальцами. Было похоже, что он пытается привлечь внимание чайханщика, поскольку тот стоял к ним спиной, но сигнал не сработал, и чайханщик не повернулся. Тем не менее Умит сказал:

— Все в порядке. Снимки будут.

Кто принял команду Умита, Гордов не заметил.

Гордов сел в московский поезд на степной узловой станции, пыльной и вонючей. Здесь царствовало запустение. Мусорные урны вдоль облупленной стены вокзала были переполнены отбросами.

Асфальт на перроне ощеривался выбоинами, которые, должно быть, никто не собирался заделывать. Но главным наказанием были мухи. Они летали огромными темными стаями, нахально лезли в глаза и уши, не боялись рук, которыми от них отмахивались.

Чтобы не мучиться, Гордов и вышел на платформу, которую со всех сторон продувал горячий ветер, поднимавший тучи пыли.

На вокзале, в последний раз пожав руку Гордову, Нурисламов вдруг спохватился и достал из кармана пакет из серой оберточной бумаги.

— Здесь бухарские фотографии. Возьми, может, пригодятся. Да, еще того русского, которого мы видели в чайхане в Бухаре, зовут Андрей. Он человек мутный, но наркотиками не занимается. Его видели в обществе ребят из ИДУ.

— Не понял.

— ИДУ, это всего-навсего Исламское движение Узбекистана. Организация воинствующих исламистов. Но это уже не по нашей линии. Ими занимается безопасность.

— Боевик?

— Нет, в этом не замечен. Скорее всего, случайный знакомый крутых ребят.

— Для меня главное, что за ним нет наркоты.

— И все же, ты к нему приглядись.

Гордов вошел в купе. Было душно, пахло табачным дымом и хлорамином. Трое попутчиков встретили его настороженными взглядами.

— В очко будешь? — с ходу спросил Гордова сидевший с краю азиат и облизал толстые губы под неухоженной щетиной жиденьких усов.

Гордов оглядел его с головы до ног. Широкоскулое лицо, узкие щелки глаз с припухшими веками, а главное — голова, часть волос на которой съел лишай и оттого над левым ухом от виска до макушки тянулась красная плешь, делавшая этого типа запоминающимся.

Ответил просто:

— Нет, в очко не буду. У меня нормальная сексуальная ориентация.

Бросил на полку авоську с продуктами и вышел в коридор.

Двое пассажиров, сидевших у столика засмеялись, а третий, сделавший предложение Гордову, обиженно надулся и тоже вышел из купе.

В кругах железнодорожной шпаны и опытных наркокурьеров этот тип был известен под кличкой Бурге, что в русском переводе означало Блоха.

Кличка с точностью до ста двадцати процентов определяла существо опустившегося попрыгунчика, провонявшего потом, мочой, никотином и перегаром. Все, что удавалось украсть, выпросить или заработать, Бурге тратил на табак и водку.

Работники линейной милиции трех республик, между которыми, как цветок в проруби, болтался в поездах от Ташкента до Оренбурга гражданин свободного Казахстана Арслан Кожахметов, он же Бурге, прекрасно знали его, но не имели ни одного надежного способа, который мог избавить их от регулярных появлений ханурика.

Когда Бурге проходил мимо одного из купе, оттуда вышел человек. Скосив глаза, Гордов узнал в нем Абдужабара Хакимова — погонщика группы «мулов», перевозивших в Россию наркотики.

— Стой! — Абдужабар махнул рукой Бурге, поморщился, почувствовав смрадный запах, исходивший от Бурге, и тут же предупредил: — Ближе не подходи.

Бурге остановился. Он тут же угадал в Абдужабаре крутого и понял: возражать такому опасно. Только спросил:

— Не керек? Что надо?

— Есть небольшая работа.

— Если дело, возьмусь, — предупредил Бурге, — за работу — нет.

— Конечно, дело, — поправился Абдужабар.

— Тогда говори.

— Вот это, — Абдужабар заглянул в свое купе, взял с полки небольшой тючок, завернутый в газету. — Держи.

Бурге принял пакет, придвинул к нему нос и с громким свистом втянул в себя воздух. Закатил мечтательно глаза, зашелся гнусавым речитативом:

— Уй ты, мечта всей жизни! Терьяк, афьян, кукнар, хошхош, лолахосок, план, анаша! — он знал, этот поганец, названия всех наркотиков и балдел от удовольствия, даже произнося их. — А ла! Прекрасно!

— Тихо ты, урод! Будешь болтать, оторву голову!

— Все, командыр. Что надо сделать?

— В третьем купе едет русский. Сейчас он ушел в ресторан. У него черная сумка с молнией. Надо это туда положить.

Бурге вошел в купе, в котором ехал Андрей. Сейчас все его пассажиры ушли в вагон-ресторан. Огляделся. Сумка русского лежала на нижней полке у окна. С такой беспечностью свои вещи в поезде мог бросить только человек, который не будет жалеть, если их «уведут» умелые ручки. В то же время опытный вор не схватит брошенную таким макаром сумку, даже если ее легко увести. Он поймет: будь внутри нечто ценное, хозяин постарался бы засунуть ее подальше от чужих глаз или носил с собой.

Бурге быстро раздернул молнию, вынул из-за пазухи пакет, сунул его в сумку, затем задернул молнию.

Отряхнув ладони, сунул руки в карманы и вышел из купе.

Андрей, вернувшись из ресторана, вошел в купе и потянул носом. Огляделся, не понимая, что здесь изменилось, пока он уходил завтракать. В купе, пропахшем запахами хлорки и табака, он уловил тонкий конопляный запах.

Дух анаши был прекрасно знаком Андрею. Среди рабочих на промысле нередко попадались «планакеши» — наркоманы, курившие «план» — наркотик из пыльцы канабиса — индийской конопли.

Откуда здесь мог ни с того ни с сего появиться этот запах? Андрей пытался понять, где расположен его источник и вдруг догадался — тянет коноплей из его собственной сумки. Он осторожно раздернул молнию. Сверху лежал пакет, завернутый в газету. Андрей помял его. Внутри захрустело. Вот, суки, кто это ему сунул в сумку? Но заниматься выяснением не было времени. Андрей перегнулся через столик и потянул вниз поручень окна.

Пакет, завернутый в старую казахстанскую газету, полетел наружу.

Некоторое время спустя в дверях с обоих сторон коридора появились люди в форме с укороченными автоматами в руках. И сразу прозвучал приказ на узбекском и русском языках: «Всем занять свои места! Будет проверка».

И сразу коридор наполнился шумом. В вагон вошли три офицера. Один вел на поводке вислоухого сеттера.

Гордов очень быстро понял, что пришедшие имеют вполне и заранее определенную цель. Вся группа остановилась перед третьим купе. Песик замер возле открытой двери, помотал хвостиком и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Ищи, Джеф, — сказал тот. — Ищи.

Песик покрутил головой, оглядываясь, и, потягивая носом застарелые вагонные запахи, двинулся внутрь купе. Обнюхал выставленные чемоданы пассажиров и вдруг, водрузив передние лапы на полку, уткнулся носом в спортивную сумку Андрея. Тявкнул довольно и закрутил хвостом.

— Ай, молодец! — похвалил пса хозяин. — Ай, Джеф, молодец!

И сразу, уже не умильным, а протокольным милицейским голосом спросил:

— Чья сумка?

— Моя, — выступил вперед Андрей.

— Понятые, подойдите! — приказал капитан. — Собака указала наличие наркотиков. Будет произведен досмотр вещей.

Понятые, одним из них оказался Бурге, вторым — Абдужабар Хакимов, остановились в дверях.

Капитан торжественно поднял сумку Андрея и высыпал содержимое на полку. Пошуровал рукой, раздвигая вещи, и приказал песику обнюхать каждую.

Собака, виновато виляя хвостом, отошла от полки. Она ничего не нашла.

— Где наркотики? — с холодной яростью спросил капитан. Выглядеть дураком, обмишурившимся на глазах сослуживцев и понятых, ему явно не хотелось.

Андрей пожал плечами:

— Не понимаю, о чем вы?

Капитан нагнулся к сумке, принюхался.

— Она у вас пахнет коноплей.

— И что из того? — спросил Андрей. — Существует запрет на то, чтобы вещи чем-то пахли?

Капитан одернул тужурку, яростно сверкнул глазами.

— Погоди, ты еще мне попадешься! — Он повернулся к своим. — Уходим. А вы, — это уже понятым, — свободны.

Колеса вагонов громко стучали на стыках. Поезд змеей перегибался на стрелке, сворачивая на главную магистраль. Андрей видел, как под тяжестью вагонов дышат бетонные шпалы. Когда локомотив притормаживал, вагоны набегали один на другой и металл автосцепок звенел и ухал.

— Казахстан! — Проводница объявляла эту торжественную новость, заглядывая поочередно в каждое купе. — Проверка документов!

Вскоре в вагоне появился представитель власти. Он шел по проходу тяжелой походкой, суровый, массивный, уверенный в себе и своем праве действовать от имени и по поручению… Непроницаемое лицо каменного изваяния блестело от пота. Мятая несвежая форма с белыми соляными разводами под мышками, похоже, не знала стирального порошка и утюга. Он остановился у входа в купе, оперся обеими руками о косяки, навис мощной фигурой над пассажирами.

— Россия, — прозвучало не вопросом, а утверждением. — Все ездите и ездите?

Лысый взял со стола сложенные один на другой паспорта и протянул контролеру:

— Вот наши паспорта и вкладыши, раис.

Из корочек документов торчали вложенные в них казахские банкноты по пятьсот теньге, примерно равные российской сотне.

Не раскрывая паспортов, строгий начальник — раис, вытягивал из них деньги. Делал это степенно, не таясь, как то делают его европейские коллеги. Прежде чем сунуть купюру в карман, подносил ее к глазам и рассматривал на просвет, любуясь изображением арабского просветителя Аль Фараби.

Стараясь убедить власть в том, что банкноты не фальшивые, Лысый льстиво проговорил:

— Якши, раис. Якши.

Строгий представитель власти выдернул из паспорта последнюю купюру, небрежно бросил паспорта на столик и нравоучительно сказал:

— Якши, это там у них, — он кивнул в сторону, откуда шел поезд. — У нас в Казахстане надо говорить жаксы.

Подтвердив незыблемость государственного суверенитета в сферах правопорядка и языка, контролер двинулся дальше по коридору.

Гордов вернулся в купе. Подчеркнуто показывая свое любопытство соседям, сказал:

— Ни черта не понял, что тут у нас произошло.

Обычно в таких случаях находится кто-то все знающий и понимающийся, ко всему охотно соглашающий объяснить непонятливым суть дела. Таким оказался интеллигентный узбек в модных узких прямоугольных очках, лежавший на верхней полке и за время, как Городов сел в поезд, ни разу с нее не слезший.

— Обычное дело, — сказал он с глубокой убежденностью в своей правоте, свойственной диссидентам, осуждающим государственные порядки, — таможня, как это лучше сказать по-русски? — вышла потрясти лохов. Так?

— Наверное, — согласился Гордов. — Во всяком случае, я понял.

— Они выбирают человека, которого по виду можно угадать, что он денежный. Затем подбрасывают немного наркотиков и ловят. Кончается тем, что человека в Ташкенте снимают с поезда, ведут в свой отдел. Там обыскивают, денежки вытрясают. И милостиво отпускают. Если денег нет, просто выгоняют.

К открытой двери купе подошел и остановился, упершись в проем плечами, Абдужабар Хакимов.

— Салам, Усман, — сказал он, обращаясь к Рахимову, который сидел в углу и с благочестивым видом перебирал четки. Потом обратил взгляд на Гордова. — Здравствуйте. Вы из Ташкента?

— Из Бухары, — отозвался Гордов, старательно обсасывая куриную косточку из продуктового набора, приобретенного на базаре.

— Там живете?

— Нет.

— Где, если не секрет?

— Секрет, но живу в Москве.

— Своя квартира или как?

— Зачем «или как»? Своя.

— Чем занимались в нашей республике?

— Торговлей.

— Продавали или покупали?

— Заключал договора на поставку фруктов.

— Фрукты хорошо, — сказал Абдужабар, потирая руки. — Плохо другое — много не заработаешь. Есть другие товары.

— Есть, — согласился Гордов. — Сегодня сам видел. Заработать можно много. Как говорят, от семи до пятнадцати лет.

Хакимов засмеялся. Он хохотал и хлопал себя ладонями по ляжкам.

— Усман, твой сосед шутник! Мне он нравится!

Всю дорогу Андрея обуревали томительные сомнения. То, что он больше не вернется в Узбекистан, было решено твердо, бесповоротно и окончательно. Но как поступить со знанием тайны экспедиции, которую Ширали-хан готовил в казахстанские степи с целью добыть ядерное устройство?

Первой мыслью было написать в госбезопасность. Кстати, как это ведомство теперь именовалось в России, Андрей не помнил. Письмо было бы лучшим выходом из положения. Но можно ли верить почтовому ведомству, которое на марках пишет крупными буквами слово «РОССИЯ», Андрей точно не знал. Из десяти писем, которые он послал сестре в Москву, до нее дошли только три. Вряд ли нынешние почтари испытывают к госбезопасности больше уважения, чем к простому человеку. Письмо могло пропасть. Надо было что-то делать, но что и как?

Гордов, который внимательно наблюдал за всем, что происходило в поезде, поначалу не удивился, когда собака указала на присутствие наркоты в багаже русского. Того, что он сам видел в Бухаре в компании наркодилеров. Происходившее вполне укладывалось в две версии. По одной — русский мог решить заработать легкие деньги и на свой страх и риск закупил снадобье, чтобы провезти его в Россию. По другой — русский это вьючный верблюд в большом караване, которого погонщик решил сдать властям, чтобы откупиться от широкой проверки и спасти остальные вьюки.

Но то, что опытная собака обманулась, сломало схему Гордова.

После долгих размышлений на ум пришло иное решение. Скорее всего, русский случайно оказался в составе контрабандного каравана. Он был знаком с кем-то из наркоторговцев, те знали, что он собирается в Россию и решили втемную использовать его как наживку для милиции.

Кто-то подсунул немного наркоты в его багаж, и все стали ждать, как развернутся события. Однако русский каким-то образом обнаружил закладку и избавился от нее. Милиция ничего не нашла, а вот тому, кто придумал и осуществил такой трюк, не позавидуешь. Во-первых, не сработала ловушка, и поисковики остались ни с чем. Во-вторых, пропал зазря наркотик, стоивший определенные деньги. Поскольку его цена вошла в общую сумму, за которую вожатый каравана обязан будет отчитаться перед хозяевами, неизбежно будут разборки. Русскому может угрожать опасность.

Гордову сразу захотелось поближе сойтись с русским и постараться узнать, кто он на самом деле и какая нужда заставила его путешествовать по столь неудобным для путешествия местам в столь неудобное время.

Когда Андрей стоял у окна в коридоре, Гордов подошел к нему и с непосредственностью, которая входит в правила общения пассажиров поездов дальнего следования, спросил:

— В Москву?

— Туда.

— Значит, земляк?

— Нет.

— Значит, соотечественник.

— Нет, — ответил Андрей.

— Вы что, не русский?

— Русский, однако не соотечественник. Я подданный эмира Туркмении Супернияза Великолепного.

— Ага, — понимающе протянул Гордов. — В конце концов, разница небольшая.

— Как сказать, — возразил Андрей и посмотрел на Гордова с ехидным прищуром.

Гордов смешался.

— Вы поезжайте туда, — сказал Андрей насмешливо. — Я научу вас, как произносить ежедневную клятву верности эмиру.

— Простите, — извинился Гордов. — Этого я не учел.

— О чем вы? — Андрей улыбнулся. — Этого никто не учитывает.

— Вы в Россию насовсем?

— Вы знаете тех, кому я там нужен?

— Ладно, сдаюсь, — Гордов признал поражение и сменил тему. — Лучше расскажите, что тут у вас случилось. Все в вагоне говорят, а я мало им верю.

— Да так… — Андрей не хотел вспоминать о случившемся.

— Собачка ошиблась адресом? — не уступал Гордов.

— Почему ошиблась? — В конце концов, решил Андрей, почему не рассказать? Может, его опыт поможет кому-то стать умнее. — Адрес она угадала. По запаху.

— По запаху? Простите, не совсем понял.

— Я тоже. Был на завтраке. Сумку оставил в купе. В ней у меня ничего ценного нет. Думал, утащат, мне будет только легче. Не утащили, даже нагрузили лишнее. Вошел в купе — пахнет конопелькой. У меня ее отродясь не бывало. Полез в сумку — там пакет. Понюхал — она, незабвенная. Я и шуранул ее за окно.

Гордов засмеялся. Не верить у него не было причин, и его предположение о том, что кто-то собирался круто подставить русского, оправдывалось.

— Вы молодец, — сказал Гордов, протянул руку Андрею и представился. — Гордов.

— Назаров, — Андрей пожал поданную ему руку. — Русский иностранец.

— Тогда с возвращением. Думаете найти работу?

— Почему думаю? Найду обязательно. Мотнусь на север. Там промыслы.

— Вы институт кончали в Москве?

— Да, «керосинку».

— Тогда у вас должны быть знакомые в министерстве.

— Министерство?! Я об этом даже и не подумал!

Слово «министерство» оказалось для Андрея ключом к избавлению от давивших на него забот. Конечно, не в ФСБ и уж тем более не в МВД надо сообщать о возможной диверсии в Казахстане. Есть же кто-то плотно занимающийся атомными проблемами. Только вспомнить, как такое ведомство называется. В Советском Союзе, когда все секретилось на корню, Министерство тяжелого машиностроения клепало для страны трактора и танки, общего машиностроения — лепило ракеты, среднего — ядерные устройства. А сейчас это Минатом. Точно!

— Конечно, — Андрей сразу ожил. — Так я и сделаю: пойду сперва в министерство…

Абдужабар Хакимов изнывал от ярости, которую никак не мог унять. Потеря упаковки наркотика всерьез вывела его из равновесия. Погоняла и надсмотрщик над караванами вьючных верблюдов, которые в поездах везут в Россию наркотики, был подлинным азиатом — крутым и безжалостным. Он не марал руки о белый порошок героина, не млел, почуяв пряный запах анаши, но не из соображений морали. Он всего лишь строго соблюдал правила личной безопасности, которые сам для себя определил. В то же время он не раз и не два брал в руки нож, чтобы пустить кровь неудачливым «мулам» своего каравана, которые теряли осторожность и тем приносили делу Хакимова денежные убытки.

Когда таможенник Карабаев, даже не предложил, а просто приказал ему подложить наркотик в багаж пассажира из третьего купе Андрея Назарова, Абдужабар не увидел в операции особой опасности. Таможенники были людьми Карабаева, они знали правила игры и, изловив Назарова, поступили бы с ним так, как им велено, а пакет зелья вернулся бы Хакимову.

Но этот ушлый русак повел игру не по правилам, которые для него сочинили другие, и ценный груз, исчезнув, пробил в финансах Абдужабара большую дыру. За такое стоило наказать. Вопрос стоял: кого именно?

Если человек больно спотыкается о камень, он не бьет ногой по нему второй раз — будет еще больнее. Он ищет бездомного пса, чтобы от души врезать ему по ребрам. И дело сделано: чужая боль облегчает страдания жестокой души.

Абдужабар решил наказать Назарова. Позвав к себе в купе сообщников — Алима и Усмана, он сперва разразился бранью, а потом дал задание:

— Надо этого фраера из третьего купе посадить на перо.

В добрые советские времена Абдужабар прошел выучку в исправительно-трудовой колонии строгого режима и прекрасно владел русской уголовной лексикой.

Усман Рахимов положил тяжелую руку на плечо Абдужабара.

— Оставь его. Забудь. Мутный тип. Свяжешься — наживешь грыжу.

Абдужабар упрямо мотнул головой. Хмель ярости буйно бродил в нем, накаляя чувства, разжигая злость и укрепляя мстительность.

— Ты знаешь, насколько он меня выставил? Нет? Ну и не надо.

— Джабар, я сказал, не заводись. Все игралось втемную. Ты его век не знал, он тебя тоже. Мне кажется, это тебя таможенник кинул. С него и потребуй возврат.

— Я с ним толковал. Он обещал возврат товара, если менты найдут его у фраера. Но товара у того не оказалось. Этот Карабаев говорит: «Может, ты ему товар и не подкладывал, откуда я знаю?» Получается, что не он меня, а я его кинул.

— Ладно, спорить не будем: хозяин-барин. Только предупреждаю: наживешь грыжу, кто тебя тащить за уши наверх будет? Теперь Россия — это Россия. Они с нами не чикаются. Короче, Джабар, предупреждение тебе сделано и весь риск на тебе.

— Пойдет. Ваше дело найти людей, чтобы сделали все как надо.

— Найдем, — пообещал Алим. — Кончить с ним сразу?

— А ты немного подумай. Какую цель мы ставим? Сразу погореть или сделать дело? Пусть он приведет вас к дому. Ты там хоть раз был? Знаешь, где это? Нет, а хочешь сразу. Сперва твои люди должны все хорошо высмотреть, рассчитать…

— Я понял.

— Так вот, пусть доведут до места, где он живет. Присмотрятся. Потом уже перо в бок.

— Сделаем, — сказал Алим. — Разве это проблема?

Заказ на Андрея был сделан, и Абдужабар стал успокаиваться. Месть лечит приступы гнева.

Двенадцатиэтажный домина, кирпичный огромный куб, был втиснут в пространство между Большой Ордынкой, Старомонетным, Большим Толмачевским и Пыжевским переулками, оттяпав у Замоскворечья целый квартал. Построенное без особых архитектурных изысков — камень на камень, кирпич на кирпич, — по замыслу создателей, здание должно было олицетворять идею незыблемости власти, опирающейся на расщепленный атом. Огромные колонны, расчерченные желобками каннелюр, мощные карнизы являли взорам людей воплощенную в камне вечность силы.

Долгие годы мрачное здание пугало жителей Замоскворечья своей таинственностью и анонимностью. Опытные глаза обывателей легко улавливали ореол опасности, исходящий от здания, и скользили мимо него, не поднимая глаз.

Время, сменяя эпохи, делало свое дело. Здание потеряло анонимность. У парадного входа появилась доска со словами «МИНИСТЕРСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ. МИНАТОМ».

Само здание, все еще оставаясь организующим центром квартала, походило на орденский монастырь, монахи которого уже потеряли свое влияние на окружающий мир и неумолимо разоряются. Сквер, окружавший фасад Минатома, отделенный от улицы тяжелой чугунной решеткой, был вытоптан до черноты, усыпан пивными пробками, окурками, обрывками бумаг, пустыми сигаретными пачками и походил на загон для скота в разоренном колхозе. Снаружи на стенах твердыни, демонстрируя разрыв между амбициями и финансовыми возможностями хозяев, было навешено множество сплит-систем локального кондиционирования. Андрей насчитал их несколько десятков, причем обратил внимание, что все они были явно не высшего класса, принадлежали разным производителям — японским, южнокорейским, европейским и, должно быть, приобретались в разное время.

Державной тяжестью Минатом многие десятилетия давил не только улицу. Своей угрюмостью он угнетал и тех, кто отдал жизнь служению науке элементарных частиц, и клерков, следивших за сохранением режимности учреждения. Дефицит нормального человеческого общения в коллективе, боязнь сказать что-либо лишнее, постоянное ощущение дамоклова меча секретности над головами ломало, калечило характеры и судьбы людей…

Стены мрачного дома многое помнят, но вряд ли когда-то обо всем этом расскажут. Тем не менее от людских глаз не спрячешься. Чужие глаза наблюдательны. И они видели, что даже куратор ядерных разработок кровавый менгрел Лаврентий Берия часто не мог скрыть своего страха, когда дело касалось атомного проекта. Глаза под холодными стекляшками пенсне таили в себе глубоко затаенный испуг.

Особо это обозначилось в августе сорок девятого года, когда на Семипалатинском ядерном полигоне шел отсчет времени перед первым советским атомным взрывом.

В бункере командного пункта, подобрав тяжелое пузо, Берия стоял за спиной академика Курчатова и дышал ему в ухо. Руки менгрела дрожали. Он тяжело переминался с ноги на ногу и все время недовольно бурчал:

— Ничего у вас не получится… Ничего…

Все, кто были в бункере, заметили, что ответственный перед Сталиным за проект высокий партийный чиновник говорил «не у нас», а «у вас», словно заранее готовился свалить вину на других.

За три минуты до взрыва, предвещая нарастание цепной реакции, фон нейтронов удвоился. Физика работала по своим законам, не боясь гнева шефа госбезопасности. А тот ходил по бункеру, как лев по клетке.

— Нет, я знаю, у вас ничего не получится! Ничего!

Кто знает, может он даже догадывался, кто потащит его самого в лубянский подвал, чтобы выяснить, почему не пошла реакция. Кто знает…

— Не получится!

А оно получилось! Курчатов выскочил из бункера и глядел вдаль, где светилось зарево взрыва.

— Она! Она! Все сработало!

Только страшный Лаврентий Павлович все еще не мог отойти от страха и спрашивал:

— Скажите, это точно, как у американцев? Точно? Не втирает нам очки Курчатов? Можно докладывать товарищу Сталину об успехе?

Андрей поднялся по ступеням парадного крыльца, вошел внутрь здания и сразу понял — редут, преграждавший демократический путь к министру, сразу одолеть не удастся.

Охранник в форме бросил взгляд на Андрея, будто сфотографировал, и тут же безошибочно определил: человек посторонний, залетный и вошел внутрь случайно.

Кивнув напарнику, чтобы тот был готов при случае оказать силовую поддержку, охранник спросил:

— Вы к кому?

— К министру, — ответил Андрей, — мне нужно с ним поговорить.

Посетитель не походил на пьяного, значит, что-то неладно было у него с головой. Разве может нормальный гражданин демократического общества ни с того ни с сего воспылать желанием встречи с министром?

Охранник видел такого всего один раз за десять лет беспорочной службы у врат министерства, да и того тогда сразу увезли в дурдом с диагнозом параноическая психопатия. Диагноз охранник хорошо запомнил, потому что, пока бригада врачей возилась с психом, он закадрил пухленькую медсестру и назначил ей встречу. А уж вечером в минуту расслабляющей близости она рассказала, что параноические психопаты — это тупоголовые борцы за правду и не столь опасны обществу, сколь государственному начальству. Обществу опасны психопаты сексуального круга. Вот кого стоит остерегаться, особенно женщинам.

— Вы записаны на прием? — спросил охранник.

— Нет, потому что необходимость встречи возникла случайно.

Второй охранник приблизился к напарнику, на всякий случай прикидывая, каким приемом будет удобнее всего нейтрализовать посетителя.

— Я понимаю, — сказал первый охранник. — Такого рода необходимость возникает у многих. Но министр у нас один. Поэтому с посетителями работают в приемной. Если там сочтут, что вопрос способен решить только министр, вам организуют с ним встречу.

— Ребята, — Андрей без труда разобрался в позиции, которую заняли охранники. — Вы ведь люди опытные. И, похоже, знаете, что такое секретность. Так вот у меня к министру вопрос государственной важности. Не для приемной.

— Зря вы так, господин…?

— Назаров.

— Зря вы так, господин Назаров. В приемной работают люди, допущенные к военной и государственной тайне. И вообще у нас в министерстве, извините, даже в сортир не пускают без специального допуска к секретам.

Охранник мог бы сказать, что псих, которого они канализировали в дурдом, пришел изложить министру секретную формулу детонации азота. Один импульс — и финита ля комедия: весь азот атмосферы взорвется, очистив Землю от скверны… Но говорить не стал.

— Я понимаю, — согласился с убедительными доводами охранника Андрей. — Скажите, а можно вызвать вашего начальника?

Идея пришлась охраннику по душе. Пусть шеф лично убедится, с какими типами здесь на вахте имеют дело его подчиненные.

— Что вам? — спросил начальник охраны, плотный грибок-боровичок с лицом профессионального поддавалы.

— Хочу попасть на встречу с министром, — сказал Андрей, уже по виду начальника понявший, что его скорее удастся сблатовать на распитие пузырька, чем добиться разрешения на пропуск внутрь министерской святыни.

— Исключено, — сказал боровичок и вздохнул. Должно быть, нелегкой была его служба.

— Слушайте вы, стражи ворот, — Андрей вдруг почувствовал прилив буйных желаний и неукротимую злость. — Я сейчас отсюда уйду и из первого автомата позвоню вам, что в здании заложена бомба. Мешок гексогена. Уверен, вы забегаете как зайцы. Так какого ж… извините, вы ставите меня, живого, ниже телефонного звонка?

— Я сейчас вызову милицию, — Боровичок знал, как вести разговоры с нахалами. — Ты этого добиваешься?

— Ну, народ! — Андрей апеллировал к двум интеллигентного вида мужчинам, которые, решив свои дела в ведомстве, направлялись к выходу. — С ними как с людьми, а они…

Два лощеных московских чиновника не обратили на реплику Андрея ровным счетом никакого внимания. Для того и существует охрана, чтобы не пущать и вести разговоры с народом на понятном ему языке базара.

— Хорошо, — сказал Андрей громко. — Оставайтесь. Я все понял. Придется обратиться в прессу. И, скорее всего, в иностранную…

Тут оба чиновника разом напряглись и навострили уши. В вестибюле прозвучало магическое слово «пресса», которое в министерстве у всех мгновенно вызывало стойкую аллергию, может быть, не касавшуюся только лифтеров и уборщиц. При слове «пресса» даже министр менялся в лице.

Не так давно ушлые газетчики и телерепортеры устроили свистопляску вокруг Минатома в связи со сделкой, заключенной с иностранцами. Минатом подряжался ввозить в Россию отработанное ядерное топливо, регенерировать его и с выгодой продавать на международном рынке. Не вникая, а, может быть, попросту не желая вникать в суть дела, журналисты раздули скандал, напугали обывателей, заставили попотеть и оправдываться перед обществом не только министра, но и председателя правительства.

Один из чиновников, на счастье Андрея, оказался помощником министра Катениным.

Быстро попрощавшись с собеседником, он подошел к охране.

— У вас с товарищем какие-то проблемы?

Начальник охраны доложил, что человек с улицы домогается встречи министра, но о чем собирается говорить, сообщать не хочет.

— Я помощник министра, — сказал Катенин, подойдя к Андрею, и с удивительной смелостью протянул ему руку. — Может быть, вы изложите вашу проблему мне? Мы пройдем в кабинет к офицеру безопасности, и вы там все расскажете.

— Спасибо, господин Катенин. Но меня не устроят ни замы, ни помы, ни офицеры безопасности. Только министр. Лично. Вы можете позволить мне сказать ему всего два слова по телефону? И не по городскому, а по закрытой связи. Можете?

Виктор Альбертович Катенин окончил физико-технический институт с красным дипломом и после длительной и тщательной проверки на благонадежность попал в систему Минатома. Вскоре молодого специалиста приметил начальник технического комитета и взял к себе консультантом. Шеф обнаружил в Катенине способность быстро угадывать слабые места и выявлять технические недоработки в проектах, а затем с особой страстностью писать разгромные рецензии. Катенин дробил чужие работы с вдохновением, делая так, что любой маломальский просчет при желании мог стать похоронкой для блестящей идеи.

Открыв это качество в Катенине, начальник стал передавать ему на экспертизу разработки, которые по каким-либо соображениям, далеко не всегда техническим, следовало завалить. Катенин упивался своей тайной властью, а число его недоброжелателей быстро множилось.

И когда случилось, что при сокращении кадров Катенин остался за штатом, никто из тех, кому он попортил немало крови разгромными оценками их трудов, не взял его к себе. Кто-то из начальников предложил дипломированному специалисту должность техника, но Катенин пойти на нее не согласился.

Ему помог счастливый случай. Министр Алексей Адамович Аркатов как-то со смехом рассказал жене о злоключениях Катенина, и та вдруг воспылала к нему сочувствием.

Екатерина Васильевна Аркатова, доктор филологии, больше всего боялась, как бы ее муж не попал под влияние длинноногих секретарш, которые в изобилии водятся на этажах государственных учреждений и заселяют министерские приемные.

Когда ее благоверного, мужчину в самом соку и при других несомненных достоинствах, назначили министром, она сразу попыталась взять подбор его помощников в свои руки.

Поздним вечером первого дня, когда супруг впервые ощутил всю тяжесть груза, взваленного на его плечи, Екатерина Васильевна встретила его у двери и всплеснула руками:

— Боже, на кого ты похож! И это за один день! Так тебя и на полгода не хватит!

Она знала, как Аркатов дорожит своей внешностью, сколько внимания и сил уделяет ее поддержанию в форме.

За вечерним чаем она спросила супруга:

— Скажи, Леша, ты знаешь истинный смысл слова «канцелярия»?

Понимая, что доктор филологии наверняка не имеет в виду банальных истин, Аркатов сразу предложил:

— Рассказывай.

— В древности римляне словом «кан» обозначали собаку. Целла — это клетка, келья, замкнутое пространство. Следовательно, канцелярия — всего лишь собака, запертая в прихожей хозяина, важного человека. Вера простых людей в доброту и справедливость начальства легко бы погибла, не будь канцелярий — злых и занудных собак за столами в приемных. Если хочешь работать спокойно, найди себе такого пса.

Найти его Аркатову долго не удавалось, пока он не рассказал супруге историю Катенина. И та с женской проницательностью поняла, что наконец-то пес нашелся. Правда, Аркатов сперва посопротивлялся.

— Кэт, — возразил он жене. — Он же невыносимый зануда и садист.

— Леша, с тобой он будет держать себя как надо. А с другими… Пусть уж они сами налаживают с ним отношения.

Обреченный на вылет из министерства, Катенин, к удивлению и ужасу всех его знавших, стал помощником добрейшего и умнейшего министра.

Вступив в разговор с Андреем, Катенин больше всего желал сплавить типа, который действительно мог обратиться в прессу. Было у него что-то за душой, опасное для министерства или нет — дело другое. Но предупредить попытку стоило.

— Вы чего-то не понимаете, господин Назаров. Я правильно вас назвал?

В эту среду у Катенина горящих дел не было, и он решил просветить наивного провинциала, верившего в мудрость демократии и в то, что государственные учреждения призваны служить обществу и человеку. Поэтому говорил он ровным, полным доброжелательности голосом, зная наперед, что именно после такого проникновенного разговора по душам отказ особенно сильно ломает самого сильного человека.

Резкий тон, суровая отповедь с первых слов готовят к неприятному, а доброта вселяет надежду, рождает ощущение того, что беседующий сочувствует и старается чем-то помочь.

— Даже я не распоряжаюсь временем министра и не могу ему сказать о вашем желании произнести два слова. Вы понимаете? — Сказал Катенин и, сбавив голос, добавил: — Я понимаю, это бюрократия. Мне многое самому не нравится. Увы…

Андрей почтительно склонил голову.

— Вы мне очень популярно все объяснили, Виктор Альбертович. Очень. Я видел вашу контору снаружи. Впечатляет. Оказывается, изнутри она еще более могущественна. Сейчас я уйду. Не беспокойтесь, охрану вызывать не потребуется. Уйду и поеду в американское информационное агентство. Почему именно туда? Да по простой причине. Я думаю, там будет меньше бюрократии. А наши средства массовой информации, к сожалению, до вершины вашего бастиона доплюнуть не сумеют. Американцам я расскажу, что готовится второй Чернобыль. Это слово понятно без перевода, верно? Поэтому реакции долго ждать не придется. И знаете, что мне в этом деле будет интересней всего увидеть? Как вас повезут в Лефортово.

— Вы… вы, — Катенин захлебывался от ярости. Старательный ученик, мальчик из семьи рафинированных интеллигентов-гуманитариев, он теоретически знал все слова русского бранного лексикона, но сам выговаривать их с нужной экспрессией и доходчивостью не умел. А если что-то и произносил, это звучало неуверенно и неумело. — Вы мне угрожаете?

— Нет, прогнозирую.

Упоминание о Чернобыле все же пробилось через охваченную жаром гнева подкорку Катенина и заставило его изменить тон. Понизив голос, он спросил:

— О Чернобыле вы всерьез?

— Все время, пока я торчу здесь, говорил о серьезном.

Катенин не мог совладать с собой: в нем все так и кипело от ярости. С момента, как он стал помощником министра, никто с ним не говорил в таком тоне. И вот тип с улицы…

В Конституции, наделившей нас равными правами, и чиновник за столом солидного офиса, канцелярист, «пес на привязи», и проситель, попавший в учреждение с улицы, в одинаковой степени граждане. Но жизнь никогда не ориентируется на такие мелочи, как равноправие. Любой мент может задержать на улице плохо выбритого человека, сочтя это признаком кавказской национальности, и потребовать предъявить документы. Чиновник, получающий денежное вознаграждение из налоговых отчислений населения, искренне уверен, что зарабатывает эти деньги сам. И потому любые проявления самостоятельности просителя, отсвет самоуважения в его глазах рождают в душе злобное желание оскорбить, унизить, поставить на подобающее место. Если приходишь просить, то должен гнуться. А поставить на место, значит показать, кто есть кто в этом мире, где вес человека и его значение зависят от его права что-то запрещать или разрешать.

Тем не менее казалось, человек с улицы победил.

— Хорошо, пройдемте со мной. Я помогу вам увидеть министра.

Ворота-металлоискатель, когда Андрей проходил через них, даже не пикнули.

Они двигались втроем: впереди Катенин, за ним Андрей, а замыкал шествие начальник охраны.

Электронные часы стояли на столе министра, но он, чтобы сделать свое заключение более осязаемым и убедительным, приподнял левую руку и бросил взгляд на дорогие наручные часы.

— У меня только одна минута. Постарайтесь уложиться.

Министр поднялся с места и стал собирать бумаги, лежавшие перед ним.

Андрей понимающе качнул головой:

— Благодарю вас, господин министр, за доброту и внимание. Я ухожу. Но предупреждаю, что потом, когда жареный петух клюнет ваше ведомство в задницу и вам месяцами придется заглаживать последствия по одной только причине, что у вас не нашлось времени выслушать меня, вы вспомните эти минуты. Прощайте!

Андрей развернулся и по ковровой красной дорожке пошел к выходу.

С министром уже давно никто не позволял себе говорить в таком тоне. Он привык, что даже ученые, обогретые заботами государства, чьи имена можно найти в любой энциклопедии, люди, украшенные государственными орденами, обремененные академическими степенями и лауреатскими званиями, никогда не становились в позу, если министр говорил, что в данные момент не располагает возможностью для встреч и бесед, и единственное, о чем просили, — зарезервировать для них десять-пятнадцать минут в удобное для министра время, в день, удобный для них обоих.

Такое время, конечно же, находилось к взаимному удовлетворению сторон. Министр демонстрировал свою занятость государственными делами, от которых нельзя отщипнуть ни одной свободной минуты. Просители испытывали приятное ощущение собственной значимости, с которой пусть и не всегда охотно, но все же должен считаться высокопоставленный государственный муж.

Сказать, что министр жил и работал в режиме спокойного плавания, было бы большим обманом. Ядерная отрасль индустрии во все времена оставалась беспокойным хозяйством. Ежедневно в центр приходили сообщения с мест о неполадках ядерных реакторов электростанций, кораблей и подводных лодок, о нештатных ситуациях с оружием, содержащим ядерные компоненты. Беспокоили финансовые и технические проблемы, внезапные отключения электроснабжения на закрытых объектах, на предприятиях, добывающих расщепляющиеся материалы, обогащающие их и готовящие к промышленному использованию. Такого рода события порождали нервотрепку, привлекали внимание правительства и прессы, провоцировали запросы международных организаций и требовали от министра быстрых и точных решений.

И вдруг случайный гость с улицы, человек, которого в иные времена не пустили бы даже на высокие ступени здания Минатома, ведет себя с ним, членом правительства России, с недопустимым хамством, пытаясь навязать ему свои условия. Так и хотелось сказать: «Распустила вас демократия, уважаемый!», но что-то в тоне посетителя подсказывало, что им движет крайняя озабоченность и понять, в чем именно она заключается, просто необходимо.

— Хорошо, я вас слушаю.

— Не буду тянуть время. Начну с вопроса. Вам о чем-нибудь говорит название Ульген-Сай?

Министр бросил на Андрея пристальный взгляд, молча взял со стола пачку сигарет, сунул одну в рот, щелкнул зажигалкой, выпустил клуб дыма.

Андрей спокойно ждал ответа. Но дождался вопроса:

— У вас есть какие-то сведения из этого района?

— Есть. И не очень приятные.

— Садитесь. — Министр жестом показал на кресло. Сам нажал на клавишу интерфона. — Виктор Альбертович, отмените сбор начальников управлений. У меня срочное дело.

Слово Ульген-Сай, произнесенное Назаровым, заставило Аркатова на мгновение замереть в стойке охотника, услыхавшего шум приближения дичи.

— Откуда вам известно это название?

— Какая разница? — устало ответил Андрей. Его раздражало, что министр задает вопросы не по существу. Вместо того чтобы попытаться выяснить суть дела, он старается понять, каким образом человек приобрел свои географические познания.

— Вы из нашей системы?

— Что, похож на дурака? — Андрей сказал это нагло, не скрывая намерения задеть министра, обидеть его или хотя бы разозлить. И тот это понял. Но не вспыхнул раздражением, не завелся, а весело рассмеялся:

— Кажется, я вас допек. Ладно, садитесь. Будем говорить.

Министр родился за четыре года до первого ядерного взрыва, произведенного на Семипалатинском полигоне. Он пришел в атомную промышленность со студенческой скамьи, спустя более чем десять лет после смерти шефа НКВД Лаврентия Берии. Однако порядки и жесткие нормы секретности, заведенные прежним шефом, здесь продолжали жить в полной мере. Даже старые приятели, работавшие с Аркатовым в одном институте, но в разных лабораториях, боялись обмениваться своими впечатлениями. Здесь продукцию именовали «изделиями», промышленные и научные предприятия «объектами», сферы исследований — «тематическими направлениями», испытания «изделий» — «сессиями», крупным ученым придумывали псевдонимы или называли по инициалам: знающим было понятно, остальным знать было незачем.

Произнеси в этом кабинете слова Ульген-Сай кто-нибудь из своих, министр не проявил бы беспокойства. Но они прозвучали из уст человека с улицы, который по положению не должен был ничего знать ни об этом месте, ни о его расположении и назначении. А у Назарова это название прозвучало буднично, как нечто само собой разумеющееся, вроде Йошкар-Олы или Урюпинска, без флера таинственности и уважительного придыхания. И вся воспитанная суровыми временами приверженность министра к строгому соблюдению тайны приняла боевую стойку.

В системе атомной индустрии существовали десятки табу, которые соблюдались с поистине языческой строгостью. Только в узком кругу посвященные могли вслух называть места своих объектов, открыто обозначенные на географических картах: Желтые Воды, Хош-Тегерме, Приаргунск… Но даже среди своих никто не упоминал подлинные названия мест, вроде Кыштыма, помеченных радиационной проказой аварий. К числу запрещенных к упоминанию относился и Ульген-Сай, объект, где предполагалось провести необычную «сессию», настолько важную и чрезвычайно секретную, что даже в процессе подготовки ее именовали словом «портфель».

Ульген-Сай — «Мертвый Лог» — урочище в пустынных степях Казахстана — поражал воображение своими размерами и дикостью. Если Великий каньон в Америке стал результатом многовековых трудов реки Колорадо, то появление на ровных, как стол, просторах казахстанской степи рваной раны протяженностью в двадцать пять километров и глубиной в сотню метров даже среди ученых вызывало споры. Одни считали, что это след, оставленный космическим телом, которое ворвалось в атмосферу несколько миллионов лет назад. Другие доказывали, что провал образовался в результате тектонического разлома, безжалостно распоровшего тело земли.

Местные жители, кочевники-степняки, имели свое объяснение. Поскольку каньон создавал препятствие на пути перегона отар при кочевке, зловредное его значение относили к проделкам черта, который, на зло людям, разорвал землю когтями. Старики так и называли разлом — «Шайтан тырнак», что означало «Коготь черта».

Ульген-Сай был выбран для проведения подземных испытаний портативных ядерных зарядов, которые значительно позже с легкой руки болтливого российского генерала получили название «ядерные чемоданчики».

Объект для проведения «сессии» готовили капитально. Выбрали удаленное от троп цивилизации место. Ограничили до предела круг лиц, допущенных в зону. Затем проходчики специального горнопроходческого отряда пробили в скальной стенке каньона штольню, от которой в глубинах массива под прямыми углами проложили два штрека. В одном из них в специальной камере поместили устройство портативного ядерного заряда. Во втором штреке расположили контрольно-измерительные приборы. Им предстояло зафиксировать поведение боевого заряда от момента взрыва до разрушения всех устройств, фиксировавших физические процессы в ядерном заряде. Потом штольню забутили и заделали прочной железобетонной пробкой. К испытаниям все было готово, оставалось только получить команду из Москвы. Но ее не последовало.

Президент Советского Союза Горбачев, находясь в зарубежной поездке, в болезненном приступе горячки «нового мышления» пообещал миру навсегда покончить с ядерными испытаниями. Мгновенно из Москвы во все точки, где готовились эксперименты, полетели грозные команды — проведение взрывов прекратить.

Испытания свернули, финансирование их прекратилось, и заряд остался в глубине скал Ульген-Сая.

Все это Аркатов прекрасно знал: в те времена он был простым начальником отдела министерства, за испытания не отвечал и то, что произошло, его не касалось. И вот теперь проблема грозила упасть на него всей своей тяжестью, и еще неизвестно, чем могла кончиться министерская карьера, если не принять срочных и действенных мер. Но каких? Казахстан — суверенное государство и подступаться к проблеме без совета с министром иностранных дел значило опасно себя подставлять.

К счастью, чиновничий аппарат выработал немало уловок, позволявших смягчать степень своей вины, а порой вообще перекладывать тяжесть решений на других. Надо только доложить президенту о том, что может случиться…

Однако и такое решение принять не просто. Начальство всегда запоминает тех, кто приносит ему плохие вести. Раньше за них гонцам рубили головы, теперь кара бывает другой, но избежать ее порой все равно нельзя.

Аркатов стоял перед трудным выбором. Не сдержался и позволил себе сорваться: хотелось, чтобы хоть кто-то прочувствовал его тяжелое положение.

— Вы понимаете, с чем пришли ко мне? — спросил он Андрея.

— Понимаю.

— Ни хера ты не понимаешь, Назаров! Ровным счетом ни хера. — Министр неожиданно перешел на «ты». Голос его стал нервным, занудливым. — Вот скажи, что мне теперь делать? Ты с себя груз сбросил, патриот херов. Видите ли, он честен и чист, а вы теперь расхлебывайте сами. Так?

Андрей такого тона в разговорах с начальниками, даже со своими непосредственными, не терпел никогда. Ко всему министр не кутакбаши туркменских песков, и он ему присяги верности не приносил. Права говорить так с посторонним человеком у министра не было, а позволять ему продолжать разговор в том же духе означало такое право дать. Андрей встал. Свирепо воткнул окурок сигареты в хрустальную пепельницу и оттолкнул ее от себя. Оперся руками о стол.

— Ни хера ты сам не понял, начальник. Расхлебывать все это вы должны по положению. И не потому, что об этом стало известно от меня. Кашу заваривали здесь, в этом доме, в этом кабинете. Разве не так? И хером погонять будут не меня. И потом даже министр к незнакомому человеку должен обращаться на «вы».

Аркатов не скрыл раздражения:

— Ты что такой чувствительный? Я к тебе на ты как к коллеге…

— Хорошо, тогда взаимно. Не знаю, как тебе это понравится.

— Переживу, — усмехнулся Аркатов, хотя к разговору в таком тоне не был готов. Он давно привык обращаться к своим сотрудникам на «ты», а тем перейти на ту же ступень общения не позволяло ни воспитание, ни служебное положение.

— А теперь ответь, почему тебя принесло сюда, почему не пошел в ФСБ?

— А ты подумай сам, Аркатов. Подумай. На кого покатят бочку, если Ульген-Сай растрясут, достанут оттуда портфельчик и рванут его где-нибудь в Европе или, скорее, в Израиле. Может такое случиться? — Андрей не стал ждать ответа. — Может, и еще как. Тогда с кого будет спрос? С тебя, господин коллега. И спрашивать будут именно дяди из ФСБ и прокуратуры. «Доложите нам, гражданин бывший министр, как такое могло случиться?» — Ладно, заткнись. Я все это и без тебя знаю. А теперь скажу, чего не знаешь ты. Гражданин Назаров пришел ко мне в уверенности, что министр — пуп земли. Махнет рукой, и все вокруг забегают, проблемы начнут решаться сами собой. Так?

— Ну, не совсем так, но решаться будут.

Аркатов раздраженно шагнул к окну. Остановился, глядя в него и заложив руки за спину.

— Как ты думаешь, почему у моей шляпы такие широкие поля? Мода?

— Должно быть, и так.

— А вот хрен тебе! Большие поля, чтобы я поменьше глядел вверх, а если подниму глаза, то видел бы не больше, чем мне дозволено. Вот, — Аркатов показал на два телефонных аппарата, стоявших на отдельной тумбочке возле его письменного стола. — Это трубка премьера, а это — президента. Услышу звонок, знаю сразу, кто говорит. Но если мне припечет задницу и я сниму трубку, то ответит не сам, а помощник. Сам трубку не берет. Не царское это дело.

— Но секретарь, если надо, сразу передаст трубку шефу. Разве не так?

— Передаст. Только я ему должен буду изложить вкратце суть дела. Иначе начальство тревожить не позволено.

— Круто, — согласился Андрей.

— Теперь попробуй, позвони премьеру. Думаешь, он на себя мой крест взвалит? На хрен ему эта собачья радость! Много ты знаешь дураков, которые готовы расхлебывать чужие проблемы?

— Имеешь в виду меня? — Андрей сразу понял недоговоренное.

— А почему нет? Тебя тоже. Правда, ты в этом деле шестерка, ко всему удобно подстраховался. Короче, расхлебывать должен Аркатов.

— Поставь в известность ФСБ сам.

— Все-то ты знаешь, Назаров. — Аркатов усмехнулся. — Тебе в телевизионные игры идти играть. Вопрос — ответ, и деньги в сумку.

— Почему ФСБ не подходит?

— По положению. О таких случаях я в первую очередь обязан информировать президента. А уж он потом сам решит, кому и в каком объеме нужно знать подробности. Ладно, кончили, я звоню.

В приемной президента раздался чуть приглушенный переливчатый сигнал спецтелефона. Впрочем, среди множества аппаратов правительственной связи нельзя было назвать ни одного, который не был бы спецтелефоном. Но этот со своим особым голосом и, как заверяли специалисты, с абсолютной защищенностью от любого подслушивания, предназначался для связи с президентом только строго ограниченного круга лиц, да и те пользовались им только в особых случаях.

Отработанным, почти благословляющим движением руки, каким патриарх подает ее для целования, дежурный секретарь президента снял трубку мягкого салатного цвета.

— Приемная. У аппарата полковник Краснов.

Для тех, кто пользуется особо закрытой аппаратурой связи, достаточно было одной фамилии — секретарей президента знали все члены правительства, — но инструкция требовала именно такого ответа, и нарвись секретарь на начальственный контроль, он мог бы заработать нелестное и ненужное ему внушение.

— Роман Андреевич, здравствуйте. Это Аркатов. Мне нужно срочно поговорить с президентом.

— Здравствуйте, Алексей Адамович, — секретарь прекрасно знал министра. Тот, как руководитель одного из стратегических государственных ведомств, был включен в список абонентов спецтелефона под десятым номером и за долгое время почти не пользовался своей привилегией. — К сожалению, в данный момент это вряд ли возможно. Президент беседует с представителем Международного валютного фонда. Там же премьер и министр финансов. После беседы у него встреча с председателем Центробанка.

— Роман Андреевич, Центробанк со всеми его валютными резервами может подождать. Дело чрезвычайное, и президент должен меня принять. Надеюсь, вы понимаете.

— Алексей Адамович, прошу прощения, — чувствовалось, что секретарь искренне опасается ломать расписание президента, всеми силами стараясь этого избежать. — Может быть, я могу доложить президенту ваш вопрос? Это займет несколько минут. Потом он сам назначит вам встречу.

— Роман Андреевич, я выезжаю. Чтобы не подставить Владимира Васильевича, сделайте все, чтобы он меня принял. И предупредите службу охраны, что я к президенту.

Аркатов положил трубку и молча посмотрел на Андрея, словно хотел сказать: «Теперь видишь, как такое бывает?» Но сказал другое:

— Ты тут у нас побудь. Я вернусь, договорим. И не обижайся.

Выйдя в приемную, Аркатов подозвал Катенина.

— Виктор, — министр заметно нервничал, — Назарова накормите обедом. За мой счет. Дайте возможность отдохнуть. Надеюсь, меня надолго не задержат.

Аркатов еще не выбрался из потока машин на улицах Замоскворечья, как зазвонил радиотелефон. Говорил президент.

— Алексей Адамович? Я слушаю, — по нескольким словам было непросто определить настроение звонившего, но Аркатову показалось, что президент слегка раздражен, хотя понимает, что по пустякам такой вышколенный государственный деятель, как Аркатов, беспокоить его не станет. — Что у вас?

Президент хотел сказать «у тебя», чтобы подчеркнуть расположение, но Аркатов академик и лучше всего выказать ему свое отношение в форме особой вежливости.

Аркатов заранее продумал форму и стиль сообщения президенту о происшествии. Сделать это следовало так, чтобы не показаться паникером, но, с другой стороны, не позволить отложить встречу и разговор ни на один час и уж тем более на день. Обстоятельства не позволяли делать затяжку.

— Возникла ситуация… нечто вроде Чернобыля.

Вообще-то в разных странах для чрезвычайных ситуаций приняты к употреблению условные слова и фразы, описывающие суть происшествия. Американские летчики, попадая в аварийную ситуацию, бросают в эфир фразу «Мэй дэй!», которая означает беду в воздухе. Наши военные авиаторы в подобных обстоятельствах говорили «Прибой!». Неприятности, возникшие с ядерным оружием на борту самолетов и кораблей, американцы обозначают словами «Броукн эрроу» — «Сломанная стрела». Специальной договоренности на такой случай у Аркатова с президентом не было, поэтому он, чтобы подчеркнуть важность сообщения, сказал «Чернобыль».

И президент понял:

— Поторопись, я жду.

Президент ревностно следил за состоянием ракетно-ядерного потенциала страны. Он знал и понимал силу этого вида оружия в обеспечении мирового равновесия сил и в то же время постоянно ощущал беспокойство из-за возможности возникновения техногенных катастроф, связанных с недостатками обращения и порядком хранения ядерных зарядов.

Всего несколько дней назад президенту показали выжимку из публикации влиятельного американского еженедельника. Автор эмоционально, но не всегда доказательно, утверждал, что существует возможность утраты Россией части своих ядерных боеголовок, находящихся в специальных хранилищах. Уже на следующий день президент потребовал от главнокомандующего ракетными войсками подробного доклада, а специальные группы Федеральной службы безопасности проверили режим охраны и соблюдение технологии хранения ядерных боеприпасов на некоторых базах. Панические писания американца не подтвердились. И вот звонок министра…

Аркатов вошел в приемную. Удобно расположившись в кресле, держа на коленях папку, сидел председатель Центробанка Ащенко, человек, умевший сохранять собственное достоинство, легко разгадывавший хитрые интриги завистников и не проигрывавший аппаратных игр. Президент не всегда бывал доволен поведением банкира, но верил, что тот блюдет государственные интересы как свои собственные, а потому прислушивался к его советам.

Увидев Аркатова, уверенно прошагавшего через приемную к президентской двери, Ащенко привстал:

— Алексей Адамович…

— Прошу прощения, Георгий Кузьмич, — с места поднялся Краснов, — Алексея Адамовича срочно вызвал Владимир Васильевич. У него спешное дело. Что-то международное.

Банкир тяжело опустился в кресло, бросил взгляд на часы, сокрушенно вздохнул:

— У меня тоже нечто международное. Кажется, даже связано с долларами.

Краснов вежливо улыбнулся, принимая шутку Ащенко. Он хорошо понимал, что чувствует банкир, график которого не менее плотен, чем у президента.

Президент, заведенный непростым разговором о кредитах с представителями Международного валютного фонда, заметно нервничал. Быстрые движения, скользящее рукопожатие и первый вопрос:

— Это серьезно?

Сжато министр изложил ситуацию с «изделием», оставшимся на чужой территории, которым сейчас пытаются завладеть добытчики ядерного оружия.

— Каково состояние изделия? — спросил президент озабоченно. — У вас есть телеметрический контроль?

— Владимир Васильевич… Это Казахстан…

— Все ясно. Там могут проходить неконтролируемые физические процессы. Так?

— В принципе — да. Надежда на то, что климатические условия и температура в каверне остаются стабильными. Пещера герметически изолирована от атмосферы. Первое время мы следили за гидрологическим режимом. Теперь такой возможности нет.

— Возможна коррозия конструкции?

Аркатов отвел взгляд.

— Мы можем только предполагать.

— Вот и предполагайте. Например, к чему может привести вторжение посторонних лиц в камеру? Какие варианты?

— Самые разные. Свести к нескольким основным трудно. Может произойти несанкционированный взрыв ядерного устройства. Это самое неприятное из возможного. Затем может произойти разрушение устройства из-за неосторожного обращения. Произойдет радиационное заражение территории…

Президент нервно прошелся по кабинету, размышляя. Принял решение. Протянул Аркатову руку:

— Спасибо, Алексей Адамович. Мы создадим комиссию, продумаем меры. Если у вас возникнут предложения, немедленно сообщайте. А сейчас до свидания.

Проводив министра, президент тут же пригласил помощника.

— Роман Андреевич, с этого момента вы подключаетесь к операции, которая замыкается на меня. Вызовите срочно себе замену в приемную, переселяйтесь в мой оперативный кабинет и отключите мой аппарат от приемной.

— Есть, — полковник Краснов уже понял, что произошли события, сбившие налаженный ритм работы президента.

— Дальше. Вы не имеете права вести с кем-либо разговоры по вопросам, которыми нам придется заниматься. Вы будете знать всех, кто подключен к операции. Поскольку исполнители замкнуты на конкретные вопросы, вы не должны в какой-либо форме информировать их о задачах, которые решают другие члены команды. Учтите, в силу обстоятельств у вас не будет смены до конца операции. Обустраивайтесь в комнате отдыха оперативной группы.

— Есть. Я понял, Владимир Васильевич.

— Теперь извинитесь перед Ащенко. Скажите, что я знаю важность проблем, которые он хотел обсудить, и все же вынужден перенести разговор, чтобы его не комкать. На всякий случай предупредите тех, с кем назначены встречи на завтра о возможности их переноса и даже отмены. Да, еще. Дайте указания пресс-службам, моей и правительства, службам по связям с общественностью Минатома немедленно информировать вас о тех, кто проявит интерес к получению сведений о разработке и существовании портативных взрывных ядерных устройств. В качестве обоснования такого интереса могут быть использованы известные высказывания хасавюртовского генерала о ядерных чемоданчиках. Есть вопросы?

— Да. В какой мере можно информировать руководство вашей администрации? Конечно, если у них возникнут вопросы.

— Ни в какой. Это их не касается. У вас все?

— Так точно.

— Тогда сразу и приступайте. Пригласите ко мне Петрова. Срочно. Пусть бросит все другие дела.

Виктор Катенин вернулся в кабинет. Сел за стол. Ослабил узел галстука. Посидел, подумал. Надавил кнопку переговорника:

— Рита, будьте добры, стаканчик чаю.

Когда через пять минут миниатюрная дамочка строгого преподавательского вида со скромной прической и в узких прямоугольных очках пришла и поставила чай, Катенин ловким, хорошо отработанным движением обхватил ее за ягодицы, туго обтянутые черной юбкой, и привлек к себе.

Бледные щеки секретарши мгновенно порозовели, за стеклами очков вспыхнули голубыми искрами округлившиеся глаза.

— Вик, ну не сейчас же, — шепнула она томно, хотя на всякий случай тут же прижалась животом к его бедру.

Катенин ласково шлепнул ее ниже спины.

— Хорошо, иди!

Когда Рита вышла, он взял с блюдца стакан, отпил глоток горячего чаю. Отставил стакан. Подумал, поглаживая лоб. Снял трубку.

— Вячеслав Маркович? Ты занят?

Он звонил офицеру Федеральной службы безопасности Карцеву, с которым сотрудничал в качестве добровольного помощника, то есть был, как говорят в среде неблагодарного народа, его тайным осведомителем.

Сведения, которые сообщил Карцеву помощник министра, тот сразу же доложил начальнику управления генерал-лейтенанту Травину.

Секретарь Совета безопасности Сергей Ильич Петров вошел в кабинет президента с видом встревоженным и озабоченным. Президент кивнул ему, показывая глазами, чтобы тот сел, а сам продолжал ходить по кабинету.

— Сергей, отложи на время абсолютно все. В первоочередном порядке займись новым делом. Вот на столе мой диктофон. Прослушай запись. Это беседа с Аркатовым. Сразу дай задания службам. Внешней разведке подготовить справку по боевой исламской организации «Пламя Джихада», раз. ФСБ собрать сведения о Назарове, который сообщил Аркатову о планах исламистов. Самого Назарова возьмите под наблюдение. Придется его поберечь. Не раскрывая существа вопроса, дай задание в Генштаб Кашлеву прикинуть план армейской диверсионной операции в районе Мертвого Лога. Вчерне изложи ситуацию. Места операции не называй. Дай вводную, что действия будут проходить в пустынно-степной местности. Нужно как можно меньше шансов оставить для утечек. Попроси министра иностранных дел Орлова, чтобы лично просчитал, какие международные осложнения возможны в случае неудачи военной операции. И еще, прослушав пленку, реши, что я упустил.

— Когда это нужно?

— Еще вчера, но придется подождать, когда ты прослушаешь пленку.

— Понял.

Приехав в Москву, Кашкарбай с вокзала отправился на Ленинградский рынок. Походил по рядам крытого павильона, полюбовался развалами разноцветных фруктов, искусно выложенных в икебаны продавцами, осмотрелся и подошел к молодому азербайджанцу, который, похоже, ничем не торговал, но то и дело давал указания другим торговцам.

— Здравствуйте, уважаемый! Мне нужен Максуд.

Азербайджанец напрягся, лицо словно окаменело.

— Какое у вас дело? — спросил он, подозрительно оглядывая узбека.

— Аллах расписал все наши дела наперед, — ответил Кашкарбай. — Должно быть, одно из них.

Максуд — молчаливый, хорошо сложенный и по-горски красивый чеченец, подошел к Кашкарбаю с видом недовольным и хмурым.

— Салам, — сказал Кашкарбай. — Если вы Максуд, вам большой привет от Багаутдина. Очень большой привет.

Напряженность исчезла с лица чеченца. Он почтительно склонил голову:

— Рахмат, уважаемый. Спасибо.

Багаутдин — полковник пакистанской армии — был начальником учебного центра под Хостом в Афганистане, где Максуд постигал искусство войны в горах.

— У меня к вам дело, Максуд.

Они вышли с рынка и медленно двинулись по Часовой улице: старые знакомые, решившие поболтать.

Кашкарбай достал из кармана три сотенные бумажки американского резервного банка и передал Максуду.

— Нужны два быстрых парня.

Перехватил напряженный взгляд собеседника. Покачал отрицательно головой:

— Нет, ни ножей, ни пистолетов. Надо просто двое суток походить за человеком. Это доверенное лицо Багаутдина. Русский. Важно уловить, не ведется ли за ним в Москве слежка. Если ее ведут, то кто. Если это ФСБ — отвалить. Если кто-то из наших, азиатских, объяснить, чтобы отстали. Пусть скажут: так приказал Джумабой Намангани.

С рынка Кашкарбай проехал на Старый Арбат. Прошелся, остановился возле художников, рисовавших моментальные портреты с натуры. Лохматый парень быстрыми движениями карандаша воспроизводил на листе ватмана черты немолодой женщины. Судя по тому, что видел Кашкарбай, портрет получится намного лучше и красивее оригинала. Лицо у женщины выглядело усталым, бесцветным, в уголках глаз лежали предательские морщинки, а на портрете под карандашом мастера все это исчезало, годы, наложившие печать на живого человека, теряли свое влияние, и утраченная красота возвращалась из прошлого.

Должно быть, люди так любят свои фотографии и рисованные портреты именно потому, что они позволяют остановить мгновение, которое другими способами задержать нельзя.

Делая вид, что увлечен работой художника, Кашкарбай краем глаза все же внимательно оглядывал редких прохожих, мысленно выделяя в их облике, в одежде, в манере движения черты, с помощью которых при следующей встрече мог бы узнать тех, с кем уже встречался.

Постояв некоторое время, он медленно двинулся дальше. Прошел мимо ресторана «Прага», по подземному переходу перешел на противоположную сторону транспортного туннеля и направился к ротонде станции метро «Арбатская». Он неторопливо вошел внутрь и, делая вид, что собирается говорить по телефону, несколько минут простоял у стеклянных дверей, наблюдая за входившими и выходившими наружу людьми. Ни один из них не был похож на тех, кого он успел запомнить, прохаживаясь по Арбату.

Во всем чувствовалось, что Кашкарбай до этого не раз бывал в Москве и ориентируется в ней не хуже старожила.

Он спустился в метро, доехал до «Александровского сада» — конечной голубой линии, с видом человека, приехавшего не туда куда надо, перешел на другую платформу и поехал в обратную сторону, к Киевскому вокзалу.

По системе подземных переходов Кашкарбай перебрался на Кольцевую линию и остановился на платформе поездов, шедших в сторону «Краснопресненской».

На привокзальных станциях пассажиры собираются быстро. В толпе, ожидавшей поезда, к Кашкарбаю протиснулся невысокий черноволосый мужчина. Неосторожно толкнув узбека плечом, он сказал «Извините». — «Все нормально», — успокоил его Кашкарбай.

Когда они втискивались плечом к плечу в вагон, черноволосый положил в руку Кашкарбая алюминиевый цилиндрик. Тот сжал его в кулаке.

В вагоне они разошлись в разные концы.

Кашкарбай опустил посылку в карман и поехал в гостиницу.

Получив сигнал о появлении в Минатоме странного посетителя, приняв которого министр сразу попытался связаться с президентом, а потом уехал к нему, начальник одного из управлений ФСБ генерал-лейтенант Травин выяснил все, что узнал Карцев, и немедленно отправился к своему шефу — директору Федеральной службы безопасности генерал-полковнику Барышеву. На то имелось несколько причин. Прежде всего, стоило предупредить, что президенту может стать известно нечто такое, чем придется заниматься их службе. Но было и желание показать: вот, мол, какие мы, не утратили хватки и узнаем кое о чем наперед.

Барышев выслушал доклад со вниманием, попутно, делал какие-то заметки в рабочей тетради. Травин еще не закончил, когда Барышев вдруг его прервал:

— Спасибо, Иван Артемьевич, как я полагаю, вы имеете в виду гражданина Назарова Андрея Ивановича? Очень оперативно.

Травин, скрывая смущение, проговорил удрученно:

— Что, опоздали?

— Все нормально, — успокоил Барышев. — Но раз вы на него вышли сами, то доводите дело до конца. Требуется справка о Назарове. Для президента.

— Как скоро?

— У тебя уйма времени. Два дня. Послезавтра к вечеру кладешь сюда, — Барышев показал на стол.

— Алексей Федорович, это нереально.

— А у нас когда-то было реальное время на наши задачи?

Вернувшись к себе, Травин вызвал полковника Федорчука.

— Есть две новости. Обе хорошие. Надо взять в разработку некоего гражданина Назарова. Он сейчас в Минатоме. Это ты сумеешь. Несколько труднее другое. Потребуется справка о нем. И тут хорошая новость. Можешь не торопиться. Бумажка потребуется мне не сегодня, а послезавтра к утру.

— Иван Артемьевич! — Федорчук взмолился. — Это же нереально.

— Яков Алексеевич, дорогой, если бы мне ставили реальные задачи, их бы я поручал молодым и ранним, а тебя отпустил на заслуженный отдых.

Намек оказался настолько крутым и понятным, что Федорчук лишь обиженно засопел, поднялся с места, сказал: «Есть!» — и, подволакивая левую ногу, схлопотавшую осколок в Чечне, вышел из кабинета.

Через минуту перед Федорчуком уже стоял один из лучших его оперативников капитан Грызлов. Получив задание, он растерянно посмотрел на шефа:

— Это же нереально, Яков Алексеевич. У нас только фамилия человека и фото. Даже откуда он, мы не знаем.

— Вот и надо узнать.

— Может, я его задержу? Будь он у меня в руках, я из него через полчаса вытряс бы все, начиная с количества его любовниц и кончая излеченной гонореей.

— Это я знаю, но трогать мужика нам не позволили. Глядеть со стороны можно. Судя по некоторым сведениям, он приезжий из Узбекистана. Вот и начни с аэропортов. Куда прилетают из Ташкента? Проверь списки. Не найдешь там, давай вокзалы. На южном направлении в поездах всегда работают опера. Они знают в лицо даже вагонных тараканов. Бери и тряси всех.

— Он что, проходит по наркотикам?

— Ты воще, Грызлов! Запрос делает директор. Справка пойдет в Кремль. Какие, к черту, наркотики? Этот Назаров, по меньшей мере, резидент Карабаса-Барабаса. Иначе откуда к нему такое внимание? И давай так. Чуть что узнал интересного — немедленно звони. В любое время дня и ночи.

Час спустя Грызлов уже добрался до Гордова, который приехал поездом из Ташкента в один день с Назаровым.

— Взгляните на фото. Это лицо вам знакомо?

Грызлов шлепнул на стол фотографию Назарова, сделанную при его выходе из Минатома.

Гордов бросил на нее быстрый взгляд, потом посмотрел на Грызлова.

— Давайте без спринтерской гонки. Прежде всего вопрос: фото предъявляется мне для опознания? Тогда, по закону, карточек должно быть не менее трех, с изображениями других, сходных с основным персонажем лиц. — Он взял снимок, перевернул его изображением вниз. Постукал пальцем по чистой поверхности бумаги. — А здесь, извините, положено ставить печать, удостоверяющую официальность снимка.

— Кончайте, Гордов, — Грызлов занервничал. — Я знаю, у вас диплом юриста. Повторяю вопрос: это лицо знакомо?

Гордов пожал плечами:

— Я, конечно, могу ответить, если вас так припекает. Но учтите, коли дело дойдет до суда, то сообщу, что опознание проводилось с нарушением закона и без понятых.

— Да не дойдет дело до суда! — чуть не сорвался на крик Грызлов. — Мне важно знать, тот ли он человек, за кого себя выдает.

— А если он выдает себя за другого, как я могу сказать, кто он?

— Это мы установим сами. Главное: знакомо вам это лицо?

— В какой-то мере.

Грызлов вдруг изменил тон и неожиданно перешел на «ты».

— Послушай, Гордов. Ты же хороший оперативник. Так чего так сразу вздулся? Я на тебя попер, да?

— А ты сам как думаешь?

— Конечно, надо бы по-иному, но меня поджимают обстоятельства.

— Что с этим Назаровым? — Гордов почувствовал, что получил право спрашивать.

— Вот чего не знаю, так этого. С бугра на нас скатили команду собрать о нем все, что можно. Так тебе знакомо его лицо?

— Знакомо. Мы ехали в одном поезде из Средней Азии. Он тогда назывался Андреем Назаровым.

— Вы с ним знакомились?

— Специально нет. Я вел группу наркокурьеров.

— Он в нее входил?

— Нет, но такое предположение поначалу было. Впервые я увидел его в Бухаре в чайхане, где местные оперативники показали мне фигурантов. Были сделаны фотоснимки. Потом для меня выяснили, что к наркотикам Назаров отношения не имеет. Он инженер-нефтяник из Туркмении и в чайхане оказался случайно…

— Ты уверен, что он с ними не связан?

— Кто сейчас в чем может быть уверен? Но если за ним что-то есть, то другое.

— Почему так считаешь?

— В поезде его пытались крупно подставить. Именно мои подопечные. В багаж ему вложили пакет наркоты.

— Может, для отвода глаз? Чтобы отвлечь внимание от чего-то другого?

— В этом не было никакой нужды. В бригаде, которая проводила досмотр поезда, имелись их люди.

— Чем все окончилось?

— Вот в этом и фокус. Назаров тут же просек, что в его вещах закладка. Не стал раздумывать и избавился от нее. Собака вышла на запах, но обыск ничего не дал. Искавшие потянули пустышку.

— Значит, Назаров держался осторожно?

— Я бы сказал настороженно. Похоже, что он все время чего-то опасался.

— Ты не заметил, Назарову что-то угрожало?

— Раз ваша артель села ему на хвост, значит, и сейчас угрожает.

— Гордов, брось эти шуточки. Я серьезно.

— Если серьезно, он чего-то опасался. Надо иметь в виду и пропавший пакет с наркотой. Там, судя по его словам, товара было не меньше, чем на один кг. Это деньги. Думаю, у тех, кто делал закладку, образовалась в кармане брешь.

— Тогда зачем закладывали?

— Думали, что Назарова застопорят, а товар свои люди вернут. И потом у них есть надежда, что он пакет не выкинул, а перепрятал. Ради этого его могут пощупать.

— Случаем не знаешь, где он поселился?

— Случаем знаю. Если он говорил правду, то в Акуловке.

— Где это?

— Классиков читать надо, — Гордов усмехнулся. — «Поселок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы деревней был, кривился крыш корою…» — Это там, где за деревнею дыра, куда уходит солнце? Тогда знаю. Я могу воспользоваться твоим телефоном?

— Как своим.

Грызлов набрал номер.

— Яков Алексеевич? Я с раскопок. Есть причина позаботиться о сохранности экспоната. Поселился он в Акуловке. Ярославская жэдэ. Станция Мамонтовка. Как бы его там неосторожно не повредили. Друзья из Азии. Вы меня поняли? Об остальном по приезде.

Два сотрудника ФСБ — капитан Лысенко и лейтенант Черных — приехали в Мамонтовку к полудню следующего дня. Отправляя их на задание, полковник Федорчук приказал как можно точнее определить, что представляет собой сестра Назарова, как долго она проживает в Московской области, где работает, на какие средства живет. Предстояло выяснить также, нет ли за Назаровым слежки. Для уточнения обстановки Федорчук повторил слова Грызлова: «Им могут интересоваться друзья из Азии». И уточнил:

— Нельзя допустить, чтобы с Назаровым что-то случилось.

Оперативники нашли дом, где жила сестра Назарова, зашли во двор. Поинтересовались, нельзя ли здесь снять дачу на лето. Оказалось, уже пять лет к хозяйке приезжает одна и та же семья, и ломать договора она не станет.

Попив воды, которую, как объяснила хозяйка, они приносят от родника, сотрудники вышли на улицу. Прошли ее от начала до конца.

Асфальтовая узкая лента была зажата между высоких дачных заборов. Самым удобным местом для засады на пути Назарова мог стать узкий, заросший травой аппендикс, сбегавший по склону к реке.

«Тулупов тупик» прочитал Лысенко надпись на металлической табличке.

Вскоре в поселке появились два таджика. Первым на них обратил внимание Черных. Подтолкнул напарника локтем.

Таджики прошлись по дороге почти тем же маршрутом, что и оперативники, постояли возле дверей дома сестры Назаровой, заглянули в Тулупов тупик.

— Что-то они мне не нравятся, — сказал Лысенко.

Когда таджики зашли в магазин, Черных потерся возле них, небрежно помахивая черной коробкой плейера. Портативный металлоискатель, заложенный в нее, выдал в наушники звуковые сигналы. Два ножа, два пистолета — так, руководствуясь опытом, определил вооруженность таджиков Черных.

— Пощупаем? — спросил Черных.

— Выждем, — сказал Лысенко. — Пусть проявятся.

Однако события развернулись иначе. Проявиться таджикам не удалось, хотя, что именно случилось, оперативным работникам проследить не удалось: они в это время находились в другой стороне, ожидали приезда Назарова из Москвы.

В сумерках оба таджика прошли в тупик, намереваясь там дождаться темноты и возвращения Назарова, который должен был обязательно пройти мимо. Вдруг послышался шум голосов. Таджики заволновались. Люди появились, откуда их не ждали: со стороны речки Учи. Там имелась тропинка, но тянулась она по склону и была неудобной. Без особой нужды, да еще в сумерки, по ней не ходили.

Сделав вид, будто остановились в тупичке справить нужду, таджики хотели пропустить двух парней, шедших снизу. Но все пошло по иному сценарию.

Первым к таджикам приблизился высокий рыжий качок.

— Слушайте, тюбетейки, — он вынул из кармана маленький черный револьвер, сунул указательный палец в скобу спускового крючка и пару раз прокрутил оружие, как вертушку. — Знаете, что это такое?

— Э, — сказал тот, что был постарше и повыше, — нам здесь теперь ходить нельзя, да?

— Ходить можно, но не вам двум.

Рыжий вдруг сжал крюк рукоятки револьвера в кулаке и направил ствол в грудь Высокого.

— Колян, обыщи его.

Улов оказался красноречивым: нож с узким, слегка искривленным лезвием и наборной костяной рукояткой, стрелялка одноразового действия, замаскированная под авторучку, и два запасных малокалиберных патрона к ней.

— Значит, гуляем? — спросил Рыжий язвительно. — Кто тебе это место для прогулок выбрал? Джабар?

Абдували понял, что русские пристали к ним не случайно, значит, изображать невинность нет смысла и лучше вести дело к мировой.

Напарник Абдували, Исломи Сурхабов, сдал оружие сам. У него в кармане оказался «макарыч», в другом — электрошокер.

Николай собрал оружие и бросил его в черный полиэтиленовый пакет. Рыжий, отступив от Абдували на два шага, убрал револьвер в карман.

— Мы не менты, — сказал он, — и положить вас здесь нам заказа не делали. Потому гуляйте дальше. Но только отсюда по дороге к станции. И гуляйте плавно, без резких движений. Я с первого раза не стреляю. А вот увижу во второй раз… Вы оба поняли?

— Совсем, — ответил Абдували.

Таджики, понурив головы, двинулись по дороге к железнодорожной станции.

Оперативники, ждавшие приезда Назарова, увидели таджиков на шоссе.

— Проверим? — спросил Черных.

— Стоит, — согласился Лысенко. Достал из кармана удостоверение. — Милиция. Прошу предъявить документы.

Они отвели задержанных в сторону от дороги. Обоих обыскали, ощупав каждый шов, вывернув все карманы. Оружия, даже перочинного ножа, у таджиков с собой не было.

— Как же ты так махнул? — спросил Лысенко у Черныха. — Говорил, они набиты металлом.

— У меня в наушниках так и пело…

— Ладно, — оборвал его Лысенко: прокол был явно виден. — Кончай спорить. У них, должно быть, яйца железные.

Он обернулся к таджикам:

— Что вы делали в Акуловке?

— Гуляли, гражданин начальник.

— Ночью?

— Днем гулять времени нет. Всегда ночью гуляем.

— Ладно, кончай лапшу на уши вешать. Вы кого поджидали?

— Никого. Уже уходить собирались, на нас налетели. Трам-тарарам. Прямо испугались очень.

— Смотрю, до сих пор дрожишь. Выходит, вы жертвы?

— Мы жертвы.

Лысенко прекрасно представлял бессмысленность разговора, который ему приходилось вести с задержанными таджиками. Если и вправду их кто-то подрядил заделать Назарова, то они подготовились к делу серьезно. При всем старании суду не докажешь, что появление ночью в подмосковном поселке людей, не живущих там, — преступление. Тем более у обоих задержанных есть справки о регистрации в Москве.

— Значит так, гражданин Рахимов. Признаваться вы не намерены?

— Ничего не совершал, — сказал таджик. — Аллах свидетель.

— Это серьезно, — согласился Лысенко. — И вот что, ребята, считайте — вам повезло. Я сегодня добрый. Вы знаете, что здесь рядом запретная зона водоканала? Нет? Очень плохо. Теперь считайте, что я вас предупредил. Понятно?

— Понятно, начальник.

— Если понятно, скажи, что лучше калым или Колыма?

— Начальник, у нас молодому мужику плохо и то и другое.

— Может быть, но Колыма все равно хуже. Теперь валите.

Сотрудники службы наружного наблюдения ФСБ начали следить за Андреем, едва тот вышел из здания министерства.

Он лишь на мгновение задержался на крыльце, быстро огляделся и через боковой проход в ограде вышел из сквера в Пыжевский переулок. Пройдя его, свернул налево на Старомонетный и дошел до станции метро «Полянка».

Шел спокойно, деловито, не осматривался, и вести его было нетрудно.

Доехав до «Боровицкой», Андрей перешел на «красную линию» и вышел на Ярославском вокзале. В кассе пригородных поездов взял билет до Пушкино. Сел в электричку, шедшую до Александрова.

Сопровождавшие, соблюдая дистанцию, последовали за ним.

Андрей вошел в вагон и огляделся. За грязными окнами тускло светились желтые огни вокзала. В электричке пахло мочой и кислой капустой. В проходе валялись блестящие обертки от мороженого, фантики от жвачек, под скамейкой лежала нестандартная бутылка из-под пива.

Выбрав скамейку почище, Андрей сел и огляделся. Народу было немного.

Динамик внутрипоездной связи захрипел и пробурчал нечто непонятное на особом железнодорожном языке. Единственное, что понял Андрей, были слова «Следующая станция…» Не назвав ее, динамик перестал хрипеть.

Электричка тронулась. Колеса застучали на стрелках, вагон замотало из стороны в сторону. Пивная бутылка выкатилась из-под скамейки и с грохотом покатилась по проходу.

Загремели тамбурные двери. В вагон вошли два парня, огляделись и сели на скамейках у самой двери, один лицом к Андрею, другой к нему спиной.

Электричка набрала скорость, ее мотало, вагон гремел так, будто собирался развалиться.

Андрей встал и вышел в тамбур. Он заметил, как тут же встали и направились к другому выходу двое парней. Что-то в этом не понравилось Андрею, но он отогнал сомнения, убеждая себя, что ночью идти все же лучше, если где-то рядом идут другие люди. Но особенно его успокоила мысль, что тот, кто собирается пощипать запоздавшего пассажира, наверняка будет встречать его на дороге, а не тянуться за ним в электричке.

Выйдя на станции из вагона, он прошел к торцу платформы, соскочил на землю, пересек два ряда рельсов и вышел на дорогу, которая вела в поселок.

Рядом со шлагбаумом он заметил «жигуленок», который стоял с работающим двигателем, но выключенными огнями. Когда Андрей поровнялся с машиной, она вдруг осветила дорогу фарами, сорвалась с места и понеслась в сторону Акуловки.

Андрей прошел к автобусной остановке, решив посмотреть расписание. В это время из-за кустов вышли двое. Темнота не позволяла разглядеть лиц, но, судя по фигурам, это были ребята крепкие.

Сердце тревожно сжалось.

— Мужик, закурить есть?

Типовая форма вопроса, позволяющего грабителям начать нападение при любом ответе, невзирая на то, вынет ли сигареты испуганный лох или откажет, сказав, что не курит.

Андрей легко прижался спиной к забору, вдоль которого шел. Отвел руку назад, пощупал штакетину, покачал. Нет, черт возьми, такую не оторвешь: старательный хозяин прибил планку гвоздями на совесть.

— Не курю.

Ответил и сам понял: от предчувствия опасности голос сел.

Мужики подходили к Андрею с двух сторон.

Так, решил Андрей, правого достану ногой под живот, руками за забор и перекидом на ту сторону. Ребра поцарапаю, но это позволит кое-что выиграть. Такого от него они явно не ожидают.

Тут один из поошедших зажег карманный фонарик. Луч света мазнул по лицу Андрея, ослепил, заставил зажмуриться.

— Колян! Да это же брат Галины! Назаров.

— Точно, он. Андрей Иванович, да мы же утром к вам заходили. Соседи.

Мышцы ноги, готовившейся к удару, ослабели. Нервное напряжение спало.

— Что так поздно, ребята?

— Гуляли, у кореша в Пушкине. Поддали, а курева нет. Вы домой?

Они пошли вместе. Расстались у калитки дома Назаровой.

— Бывайте! — протянул Андрею руку Рыжий.

— Привет, — сказал Колян.

Когда калитка захлопнулась, Рыжий довольно хрюкнул:

— Порядок! По полсотни в карман мы положили.

Максуд сумел выполнить просьбу Кашкарбая.

Утром следующего дня полковник Федорчук подвел итоги наружного наблюдения за гражданином Узбекистана Назаровым. Он выслушал доклад старшего группы Лысенко, работавшего в Акуловке, и сообщение сотрудников, провожавших фигуранта в его путешествии по Москве и железной дороге. Слушая, делал заметки в рабочей тетради, помеченной грифом «Секретно» и хранившейся в сейфе без права выноса из стен управления.

Когда доклады были окончены, Федорчук заговорил сам:

— Итак, что мы имеем? Прежде всего выяснили, что Назаров именно тот, за кого себя выдает. Второе. Можно считать установленным, что таджики выхаживали именно его. А вот для чего, нам пока не ясно. И почему они вдруг разом все бросили, включая оружие и тут же ушли. Подать команду им никто не мог. У них не имелось ни рации, ни мобильника. Здесь что-то не вяжется…

— Может, у них оружия и не было? — спросил Грызлов, тихо сидевший в углу и ожидавший очереди для доклада.

— Вы меня совсем ни во что не ставите, — обиделся Черных.

— Ошибки у всех случаются, — смягчил формулировку Грызлов.

— Я не ошибался. Оружие у них было, — Черных стоял на своем упрямо.

— Все, кончили спорить, — сказал Федорчук. — Примем за основу. Оружие было. Тогда выйдет, что они заметили сопровождение.

— Нет, — возразил Лысенко. — Дело в чем-то другом.

— Не станем гадать, — поставил Федорчук точку в дискуссии. — Ясно одно, Назарова надо подстраховать.

Новая пара наружников — прапорщики Никонов и Сурков — приняли Назарова, когда он садился в электричку на станции Мамонтовка. То, что за их подопечным следят, они заметили уже в метро.

— Заметил? — спросил Сурков напарника по рации.

— Да, — сказал Никонов. — Он тянется за нашим фигурантом от электрички.

Сурков подошел к схеме метро и, делая вид, будто пытается в ней разобраться, стал разглядывать человека, стоявшего возле аптечного киоска.

Азиатская внешность. Скорее всего узбек. Мужественное энергичное лицо. Красивый профиль. Между сорока и сорока пятью годами. Спортивное телосложение. Рост около метра восьмидесяти. Костюм европейский, из хорошей серой ткани. Рубашка белая без галстука, ворот расстегнут. Волосы черные, стрижка короткая. Дорогие ботинки на тонкой кожаной подошве. Глаза спрятаны за черными очками…

Хвост отвязался от Назарова, когда тот вошел в Минатом.

— Срисовал? — спросил Никонов через плечо Суркова.

— Будет возможность, сделай снимок. Надо проверить по фототеке и показать шефу.

— Понял. Теперь веди его, — Никонов подтолкнул коллегу.

Помахивая свернутой в трубку газетой, Сурков неторопливо двинулся вслед за узбеком.

Тот шел, не осматриваясь, не проявляя ни беспокойства, ни торопливости. Его фигура, выделявшаяся в толпе спешащих москвичей, излучала уверенность и спокойствие.

Войдя в вагон, двигавшийся в сторону Центра, узбек отошел от двери, взялся за поручень и, не вступая ни с кем в контакт, доехал до «Театральной», перешел на станцию «Охотный ряд». Причем двинулся не по подземному коридору, по которому проходит большинство пассажиров, а по эскалатору, ведущему к выходу на Большую Дмитровку. Так перейти со станции на станцию мог только человек, отлично знавший Москву.

На «Чистых прудах» узбек вышел в город. Перейдя улицу, вошел в офис агентства «Эйр Казахстан».

Сурков остался на противоположной стороне, купил мороженое и, встав за стеной торгового павильона, взял под наблюдение вход в агентство.

Узбек провел там ровно десять минут. Выйдя из здания, повернул налево и пошел по тротуару.

Сурков, хорошо знавший Чистые пруды, двинулся по левой стороне бульвара.

Узбек дошел до гостиницы посольства Казахстана. Постоял у щита с обменными курсами доллара, казахского теньге на рубли, потом решительно вошел в подъезд и скрылся в нем.

Сурков немного подождал, затем пересек трамвайные пути и вошел в гостиницу. Огляделся, подошел к обменному пункту, расположенному в глубокой нише. Два казаха стояли у окна, обменивая теньге на рубли.

В вестибюле узбека не было. Он либо проживал в гостинице, либо зашел к кому-то в гости.

Сурков вернулся на бульвар и стал ждать. Через час его сменил Никонов.

Узбек вышел из гостиницы в половине пятого. Спустился в метро и проехал до «Третьяковской», двинулся пешком по Большой Ордынке в сторону Садового кольца, свернул в Погорельский переулок. Никонов проводил его до самых дверей посольства Узбекистана.

Через полчаса объект вышел оттуда вместе с высоким, элегантно одетым соотечественником. По фотографии его спутника-узбека опознали как первого секретаря посольства. Они сели в машину и уехали на улицу Удальцова, где проживал дипломат.

На другой день, выслушав доклад о результатах работы наружников, полковник Федорчук приказал снять наблюдение за узбеком.

— Уйдем от греха подальше, — объяснил он свое решение. — Следить за посольством, а фигурант там явно принят, мы без санкции прокурора не можем. А прокурор без совета с… — указательный палец полковника нацелился в потолок. — Короче, санкции нам не дадут. — Полковник развел руками. — Суверенитет-с, господа! Вот так! А о том, что Назарова надо взять под охрану, я доложу по команде.

После наружников Федорчук принял Грызлова, который подготовил справку на гражданина Узбекистана Назарова.

Федорчук прочитал справку. Снял очки. Положил их на стол. Потер большим пальцем правой руки брови. С возрастом они стали бурно куститься и волоски лезли в глаза.

— Так…

Грызлов напрягся.

— Так, Грызлов. Подал ты мне не справку, а авоську, набитую фактами, подвернувшимися под руку. Между тем, сколько вас учить? Справка должна выстраиваться так, чтобы укреплять определенную позицию. Нашу с тобой позицию, между прочим. Значит, в любом случае эта бумажка должна служить щитом для тех, кто ее составлял. Ты, Грызлов, просеки одно — и прими без обиды. То, что ты подготовил — это подтирка. Возьми и сам сомни, чтобы мне не тратить силы.

— Яков Алексеевич, — Грызлов обиженно взял листок, но мять его не стал. — Подскажите, что делать?

— Подскажу.

— Спасибо, Яков Алексеевич.

— Потом скажешь. А сейчас от тебя чего требуют? Справку. Ответь, для чего?

— Чтобы составить впечатление о человеке.

— Какое впечатление?

— Объективное, как я понимаю.

— Грызлов, что значит объективное впечатление? Ты можешь объяснить?

— Объективное, значит все как есть.

— Ты уверен, что кто-то всерьез интересуется тем, что есть на самом деле? Давай проиграем ситуацию. Кто этот Назаров? Первое, на что надо обратить внимание — он свалился на Москву как хрен с бугра. Зачем? С какой целью? Мы не знаем. И тут на него требуют объективку. Для нас с тобой — он темная лошадка. Приехал в столицу и сразу в Минатом. Зачем? Ты бы пошел туда? Думаю, нет. Значит, те, кому надо, хотят знать, что это за гусь — Назаров. Что он выложил Аркатову? Вопрос. Аркатов зашевелился, зашелестел. Значит, нечто серьезное. Информация пошла наверх. Объективку потребовали в Совет безопасности. По нашей бумажке там будут решать, верить Назарову или не верить. Теперь допустим, что все его сообщения окажутся туфтой. Провокацией.

— Так точно.

— Значит, и исходи из этого. Ты представитель федеральной службы безопасности. Так? Выходит, должен постоянно каждым словом напоминать всем, что опасность для государства существовала и существует. Если мы забудем об этом напоминать, то окажемся никому не нужными.

— Это понятно.

— Вот и находи такие слова, чтобы они настораживали. Ты сам отыскал в туркменских газетах сообщение, что три бандита, братья Мурад и Дурды Джумабаевы и Андрей Назаров, которые организовали побег из тюрьмы, в результате спецоперации были настигнуты в Каракумах и уничтожены. А Назаров на самом деле жив, хотя там, в Туркмении, стрелял. Так?

— Стрелял.

— Вот и пиши: «Социально опасен. Связан с преступными группировками. Прекрасно владеет оружием, пускает его в ход, не задумываясь».

— Но мы же не знаем, может, он задумывался?

— Грызлов, я кую из тебя чекиста, а тебя бросает в адвокаты.

— Нет, Яков Алексеевич, что вы.

— То-то. Теперь скажи, ты когда-нибудь в боевой обстановке стрелял после серьезных раздумий?

Грызлов в силу небольшого стажа в боевой обстановке еще не бывал, но напоминать об этом начальнику не счел нужным. Ответил коротко:

— Нет, не стрелял.

— Верно. Потому что в бою палят без раздумий. Это Госдума любит треп. Бой любит выстрелы. Теперь подумай, что держит тебя написать: «стреляет, не задумываясь»?

— Да ничего, собственно.

— Вот и пиши. Так, чтобы в случае чего мы могли сказать: для нас этот Назаров лошадка темная, о чем вам и доложено.

— Понял, сделаю.

Справку Грызлов переписал, и Федорчук отправился с ней к генералу Травину. Пока генерал знакомился с документом, Федорчук с тяжелым вздохом сказал:

— Если честно, Иван Артемьевич, не нравится мне этот тип. Надо бы сделать, чтобы он не встречался с членами правительства.

— У тебя что-то есть на него, кроме этой филькиной грамоты? — Травин потряс справкой.

— Достоверного не так много, но и то малое, что есть, настораживает. Он работал в Туркмении.

— Был связан со спецслужбами?

— Нет, не был. По характеру анархист. Бежал из зиндана. Увел с собой двух туркменских головорезов. Или они его увели с собой, точных сведений нет. Но нам лучше держаться того, что организатор побега он. Их пытались перехватить, но они разметали погоню и ушли в Узбекистан. Правда, официально Ашхабад поддерживает версию, что беглецов загнали в угол и ликвидировали. Хотя позже их видели в Бухаре, затем они растворились. И вот он в Москве. Кто даст гарантию, что у него на уме?

— Темная лошадка, ты хочешь сказать?

— Не буду грешить, но я люблю о тех, кем интересуюсь, знать все.

— Вот что, Федорчук, наше с тобой дело телячье. Подсказывать руководству решение мы еще можем, но если оно принято, надо выполнять. Справка дает ясное представление о человеке, вот и пусть решают, как быть с Назаровым те, кому это положено…

Кашкарбай во второй раз побывал на Ленинградском рынке и встретился с Максудом. Тот сообщил, что его люди пресекли попытку двух таджиков встретиться в Назаровым в поселке, где проживает его сестра. Исполнителям пришлось заплатить по сотне баксов.

Поблагодарив Максуда, Кашкарбай сверх ранее отданных трех сотен, вручил еще две.

Они попрощались, и Кашкарбай поехал в гостиницу «Восток», где, по его сведениям, остановился Абдужабар Хакимов. Они встретились в прокуренном и пропахшем чесноком двухместном номере. По обычаю вежливо поздоровались, хотя друг с другом до этого не встречались.

— Что привело вас к нам? — спросил Абдужабар после обмена приветствиями.

— В данном случае, господин Хакимов, я посланник. Обычное письмо от людей, которые стараются удержать вас от больших и неприятных ошибок.

— Похоже, ты меня хочешь испугать?

— Я ничего не хочу. Мое дело передать, что советуют вам те, кто послал меня сюда.

— А если я пошлю и тебя, и людей, которых ты представляешь, подальше, чем они есть сейчас?

Кашкарбай скривил губы в ехидной улыбке:

— Твое пузо, Абдужабар, надутое как воздушный шар, очень нежная штука. Если шар проткнуть, ты станешь в два раза меньше размером, и амбиции твои сразу исчезнут. Так что давай говорить, будто твое брюхо уже сдулось…

Абдужабар, слушая Кашкарбая, медленно наливался красным цветом. Причем происходило это не сразу, а постепенно. Поначалу запламенели щеки, потом красными пятнами подернулся лоб, над черными густыми бровями легли багровые полосы, будто кто-то содрал в этом месте кожу узкими ленточками. Наконец, свекольная фиолетовость залила шею, и Кашкарбаю стало ясно — резервы красноты исчерпаны. Значит, Абдужабар заведен до предела.

Два худых жилистых головореза, с собачьей готовностью по сигналу хозяина готовые броситься на чужака, сидели в напряженных позах, отодвинув стулья от стола, чтобы было легче вскочить с них.

— Слушай, Кашкарбай, или как там тебя зовут на самом деле, — Абдужабар говорил, сопровождая рождение каждого слова тяжелым пыхтением, — тебя еще не зарезали, потому что ты узбек. Был бы русский, тебя бы уже везли в Склиф. Сам в одном мешке, кишки — в другом.

Довольный собственной остротой, Абдужабар сипло рассмеялся. Расцвели кривыми улыбками лица его подручных.

— Как интересно, — сказал Кашкарбай, но давай договоримся так. Мне нужно пять минут, чтобы все объяснить тебе. — Он отщелкнул зажим, ослабил цепочку часов, снял их с руки и положил на стол. Посмотрел на головорезов. — Следите за стрелками, батыры. Когда большая дойдет сюда, можете меня резать. Я разрешаю.

Абдужабар после мощного прилива крови старался как следует отдышаться. Попыхтев и посопев, предложил:

— Говори. Пять минут мы потерпим.

— Положи руку на стол, — предложил Кашкарбай. — Да не бойся ты!

— Испугал! — презрительно просипел Абдужабар и плюхнул на белую скатерть левую руку с пальцами, как фирменные сардельки. — И что?

Кашкарбай положил поверх ладони Абдужабара свою и повернулся к одному из подкаблучников наркобарона:

— Косой, пришпиль своим ножичком наши обе руки к столу. Чтобы разговор шел на равных.

Головорез обалдело посмотрел на босса. А тот резко выдернул свою руку из-под ладони Кашкарбая.

— Ты что, ненормальный? — спросил он. Но даже его тупым защитникам стало ясно, что хозяин сплоховал. Они ничем не выдали этого понимания, хотя Абдужабар уже знал, что слух о его испуге теперь пойдет гулять среди своих. Чтобы показать, будто сохранил самообладание, позволил: — Говори, время уходит. И подвинул часы к себе.

— Ты знаешь, кто такой Джумабой Намангани?

Для большинства жителей России имя Намангани мало о чем говорит, но для узбека оно наполнено такой же информацией, как для нас имена Басаева и Хаттаба. Руководитель подпольной исламистской организации, объявивший смыслом своей жизни уничтожение светского государства Узбекистана с целью превращения его в страну, где правят законы шариата, организатор террористических актов, взрывов, убийств, а также распространения наркотиков, стал личностью широко известной в народе.

Поэтому Кашкарбай, обратившись в разговоре с Хакимовым к имени Намангани, взывал отнюдь не к благородным чувствам собеседника, а давил на естественный для любого человека инстинкт самосохранения. И делал это с точным расчетом.

— Так вот, дорогой Джабар, не делай вид, будто никогда не слыхал имени Джумабоя. Если забыл, спроси своих подлипал. Они-то в курсе. Теперь постарайся понять, что я только язык этого человека, — Кашкарбай открыл рот, высунул язык и поболтал им: — Ла-ла, ла-ла. А слова сочинил Намангани. Он приказал передать тебе: если этот хурджин дерьма Джабар не понимает устных предупреждений, я положу конец его делу на три поколения вперед. Вот, — Кашкарбай вынул из кармана мобильник. — Набери номер. Я скажу какой. Он московский. И скажи: «Я, Абдужабар Хакимов, плевал на все, что мне тут говорит узбек из Ферганы». Потом отключись, и мы подождем двадцать минут. Этого хватит, чтобы передать тебе сообщение. Я даже знаю, какое. Новости будут печальные. Первая — твой сын Ибрай утонет в Аксае. Вторая — твой внук Тимур споткнется, упадет и проткнет пузо ножом. После этого мы продолжим разговор, и я постараюсь убедить тебя исполнить наши просьбы. Да, у тебя есть еще сыновья Азамат, Пулат и кто там еще?

Оба головореза заметно сникли. Они знали, что узбек не будет шутить с именем Намангани. Это не тот случай, когда можно блефовать авторитетом главы исламских террористов, а раз так, то хозяину лучше уступить в таком пустяковом деле, когда на карту поставлена не только собственная жизнь, но и жизнь членов большой семьи. Исламисты не пощадят никого.

Абдужабар, должно быть, понял, почему сникли охранники, и это окончательно сломило его.

— Уйдите! — приказал он и махнул рукой. — Мы договорим сами.

Кашкарбай проводил их взглядом и сказал:

— С тебя ничего не требуют, кроме одного. Ты оставишь этого русского, на которого взъелся за потерянный товар.

— Мне груз дорого стоил.

— Кто-то хотел русского подставить. Так? Ты чью-то просьбу выполнил. Между тем, Абдужабар, подставляли нашего человека. Не удалось. Значит, пойди, умойся холодной водой, остынь и забудь. Ты его никогда не видел, никогда не знал.

— Из-за него повязали двух моих людей. Ваш человек, похоже, связан с ментами.

— Не говори глупостей. Ты послал в русский поселок двух безмозглых таджиков. Они весь день ходили там, примерялись, где лучше порвать жилу жизни русскому. Казалось, такое место они нашли. Но у людей есть глаза. Они решили, что твои аджиры-наемники собираются обворовать чей-то дом, и позвонили в милицию. Судьба, достойная дураков.