Меч Кайгена

Он собрал воду и заморозил ее вокруг пальцев правой ладони, чтобы она удержалась, когда он потянулся к крыше левой. Убедившись, что рука удержится, Мамору тянулся левой… но поддалась не его железная хватка.

Челюсть дракона сломалась в его ладони.

— Нет! — Мамору потянулся к краю крыши, но тот был слишком далеко, пальцы соскользнули…

И оба мальчика полетели в туман.

ГЛАВА 4: ВОИН

Я тут не умру!

Мысль пронзила Мамору, он и его одноклассник падали в воздухе вдоль горы. Я не умру тут! И не из-за непривычной неловкости. Не из-за врущего чужака, из-за которого он сорвался.

Со скоростью Мацуды Мамору впился в туман вокруг него, превратил его в жидкость и направил щупальце воды вверх, чтобы уцепиться за ближайшие перила храма. Как только вода коснулась камня и дерева, Мамору начал ее замораживать, но он и Кван падали слишком быстро. Щупальце не успело замерзнуть, их вес дернул его. Лед разбился, и они стали падать снова, прочь от храма.

Мамору смутно понимал, что Кван кричал, но звук затерялся в реве ветра, пока он искал решение. Повернув тело в воздухе, Мамору нашел верёвку и потянул, чтобы Кван был ближе — он тут же пожалел об этом решении, когда и крики стали ближе, чуть не разбив его барабанные перепонки. Но так он мог защитить их обоих сразу.

Игнорируя визг Квана, «О, боги! О, БОГИ! А-а-а! А-А-А!», Мамору вытянул свою джийя, чтобы завладеть туманом вокруг. Впившись в спину формы Квана, он бросил всю воду под них. Если они рухнут на камни, он мог хотя бы уменьшить удар.

Тьма и пар проносились со всех сторон, мешая увидеть, куда они падали. Мамору закрыл глаза. Он ощущал брешь в тумане внизу, камень, покрытый каплями, приближался ужасно быстро, но он был быстрее. Толкнув джийя, он смог превратить массу тумана и капель в снег до того, как они с Кваном ударились об склон горы.

Подушка из снега смягчила столкновение, но гора все еще ударила по телу Мамору, выбивая воздух из его легких. Сжавшись в комок, он перекатился, упав, но они попали на отвесный склон, потому что он не вскочил ловко на ноги, а продолжил катиться. Камни били его по спине, плечам и голеням, конечности запутались с Кваном, два мальчика пролетели еще немного вместе, а потом они рухнули на утес.

Мамору вытянулся на спине, дрожа от шока, его скелет звенел от ударов об камень. Закрыв глаза, он оценил ущерб телу. Пострадавшие сосуды пульсировали под кожей, обещая синяки. Спина и колени были в царапинах, кровь выступила на порезах на предплечьях, но он будет в порядке. Он выжил.

— Кван-сан? — он открыл глаза. — Ты в порядке?

Ответ был приглушенным стоном. Другой мальчик был жив. Этого хватило, чтобы Мамору лег на спину на пару мгновений, чтобы совладать с дыханием. Ему не нужна была дрожь голоса и конечностей, когда он встанет. Как только он успокоил дыхание и биение сердца, он встал на четвереньки и огляделся. Они были на единственном выступе на отвесном склоне. Когда Мамору выглянул за край выступа, он увидел, как склон горы тянется во тьму.

— Есть способ спуститься? — робко спросил Кван.

Мамору не знал, как ответить, не вызвав больше паники.

— Будет непросто, — он даже не знал, на какой части горы они были. Повернувшись на узком выступе, он посмотрел на склон в поисках чего-то знакомого, но было сложно видеть в темнеющем тумане, и ничто не выглядело знакомо. Он мог рассеять туман своей джийей, но сомневался, что это поможет. Света было мало.

— Мы тут умрем? — спросил Кван.

— Нет, — Мамору старался звучать увереннее, чем чувствовал себя. — В худшем случае, придется ждать до утра, чтобы в свете найти путь вниз, но мы должны попробовать сейчас, пока еще сумерки.

— Прости, — сказал Кван. — Вряд ли это возможно.

— Кван-сан, — Мамору возмущенно развернулся. — Я знаю, что ты боишься высоты, но… о, нет.

Северянин сжимался в комок на камнях. Его левое предплечье было неправильно выгнуто, сломано.

— Прости, — Мамору пошел к Квану, который пострадал сильнее, чем он. — Я должен был постараться лучше остановить падение.

— Думаю, ты и так постарался, — сказал Кван сквозь зубы из-за ужасной боли. Он боялся двигаться. — Мы живы. Я еще не видел, чтобы кто-то создал столько снега за раз. Я не знал, что яростные воины Кусанаги могли делать такие мягкие подушки из снега.

— Ты ранен где-то еще? — спросил Мамору. — Кровь течет?

— В-вряд ли, — пролепетал Кван.

Ощутив течение крови, Мамору задрал штанину хакама Квана, стало видно глубокий порез, выпирающий камень снес часть его голени. Кровь свободно текла из раны, стекала по ноге и пачкала его странную обувь.

— О! — Кван запищал, как девчонка. — Что? Как ты… Ньяарэ, это выглядит ужасно!

— Могло быть хуже, — сказал Мамору. — Но мы должны остановить кровотечение.

Кван потянулся, чтобы прочистить рану, ладони дрожали, джийя дрожала еще сильнее. Мамору оттолкнул его руку.

— Я это сделаю. Замри, — махнув рукой, он собрал воду из воздуха и провел ею по ноге Квана, смывая кровь. Кван дёрнулся и вдохнул сквозь зубы, но смог не извиваться слишком сильно. — Ощущения будут странные, — предупредил Мамору, прижав ладонь к ране до того, как вытекло больше крови. Остановив кровь на месте с помощью джийя, Мамору начал вытягивать жидкость между молекулами железа и карбона, заставляя жидкость загустеть.

— Что ты делаешь? — осведомился Кван, явно ощущая покалывание и зуд, которые всегда сопровождали ускоренное исцеление.

— Я создаю временную корку, — ответил Мамору. — Прошу, замри.

Кван пялился, забыв в потрясении о боли.

— Ты так можешь? Ты можешь управлять кровью?

Мамору стиснул зубы, пытаясь сосредоточиться на работе.

— Немного.

— Это редкая способность!

— Не в семье моей матери, — ответил Мамору, не глядя на Квана. — Она — Цусано.

Каа-чан научила Мамору, как создать корку.

«Только в экстренных случаях, — строго сказала она. — Управление кровью — не игрушка, и Мацуде не стоит хвалиться таким на публике».

Мамору всегда было интересно, какими были все способности Каа-чан, но спрашивать было неприлично. Тетя Сецуко шепнула как-то раз, что его мама могла использовать Кровавую Иглу — технику рода Цусано, в которой джиджака прижимал палец к телу врага и замораживал каплю крови жертвы в иглу, тонкую и острую, способную пронзить главные кровеносные сосуды и впиться в точки давления. Веселая тетя Мамору могла шутить, чтобы напугать его, она любила это делать, а вокруг ходило много жутких историй об управлении кровью Цусано.

Были жуткие истории о джиджаках Цусано, которые так умело управляли кровью, что могли управлять жидкостью в телах других людей, используя их как кукол. В отличие от Шепчущего Клинка, Кровавые кукловоды Цусано были легендой. Живые Цусано не могли подтвердить их существование, но эти истории хорошо пугали детей.

— Невероятно! — выпалил Кван, когда Мамору убрал руки от пореза, показывая красную корку.

— Не трогай ее, — резко сказал Мамору, не дав Квану задеть его работу. — Это не замена естественному заживлению. Не продержится под стрессом. И, если можешь… прошу, не упоминай это никому, — в семье Мацуда такая способность не приветствовалась.

— Почему? — грубо спросил Кван.

— Это не… — Мамору опустил взгляд. — У Мацуда не должно быть такой способности.

По словам Тоу-самы, из-за управления кровью Мамору не мог овладеть Шепчущим Клинком. Когда настоящий Мацуда тянул воду из окружения, это было чистым. Мастер Мацуда создавал оружие, сжимая несколько миллиардов молекул воды в тонкий клинок силой ньямы, создавая лед, твердый, как металл, с краем шириной с одну молекулу. Мамору всегда умудрялся поймать в воду что-то еще — частички железа, грязь, соль, пузырьки воздуха — это ослабляло его лед, и он разбивался под давлением.

— Просто не говори мальчикам в школе.

Кван растерялся, но согласился.

— Ладно. Не скажу.

Сев на колени, Мамору окинул Квана взглядом. Сломанную руку нужно было вправить, пока его тело теонита не начало исцеляться, самодельная корка не продержится, и у Квана могли быть внутренние ушибы, которые должен был осмотреть целитель. Мамору вздохнул.

— Это не может ждать до утра, — решил он. — Тогда луна.

— Что?

— Мы подождем, пока луна будет высоко. Она почти полная. Света должно хватить, чтобы мы спустились… или чтобы я спустил тебя с горы.

— Мы не можем вызвать скорую? — спросил Кван.

От вопроса Мамору рассмеялся.

— В Такаюби нет скорой. У нас даже мощеной дороги нет.

— Ладно, но больница должна быть, да? — с тревогой сказал Кван. — Где ближайшая больница?

— Монахи-медики живут в западной деревне.

— Не монахи-медики! — прорычал Кван, его боль стала раздражением. — Я про настоящую больницу с оборудованием, машинами и работниками.

— Слишком далеко, — сказал Мамору, — возле крепости Амено на Тацуяме.

— Где это вообще?

— У основания другой горы.

Кван издал громкий стон.

— Знаешь, сколько школ я посетил? Двенадцать, вроде. И знаешь, что? Это худший первый день в школе в моей жизни.

— Ты будешь в порядке, — сказал Мамору. — Я спущу нас.

В голове он пытался продумать их положение на горе. Они упали с восточной стороны храма, значит, были на востоке от озера. Мамору не был раньше на этой части горы, тут не было троп, а отвесные камни мешали лазать даже искателям приключений. Склон так тянулся, что они катились бы до смерти, если бы не этот странный выступ, который, если подумать, не ощущался как камень. Слишком идеальный и ровный. Твердый и гладкий.

— Что это такое? — Кван озвучил мысли Мамору.

Кван рухнул всем телом на гладкую поверхность, но приподнялся на здоровой руке и провел ладонью по странной формации. Встав, Мамору отошел как можно дальше к краю и осмотрел форму. Выступ был темнее горы, как тень за Кваном. Плоский кусок торчал из тени как… плавник или крыло?

— Это самолет! — воскликнул Кван, когда и Мамору это понял. Улыбка озарила его лицо.

— О! — Мамору хлопнул в ладоши, кусочки встали на места его карты в голове. — Я знаю, где мы!

— Что?

— Это обломки черного самолета, — объяснил он. — Они были тут вечно. Его видно с нижних ступеней, если смотреть на озеро, так что мы близко к воде, — облегчение текло по Мамору. Спуск все-таки был возможным.

— О, — Кван перевел взгляд с Мамору на самолет, вонзенный в гору. — Так он был тут давно?

— Да, — Мамору вспомнил, как в первое ясное утро Юта указал на пятно темного металла в склоне на дальней стороне озера. — Еще до того, как Кумоно стал школой, — его отец и дядя упоминали, что видели самолет, когда взбирались по ступеням мальчиками.

— Погоди… как он сюда попал? — спросил Кван, щурясь в смятении.

— Разбился во время военного упражнения, когда империя тренировала тут отряды, — так сказал Хибики-сэнсей, когда спросил Юта. — Правительство проверяло беспилотный тихий самолет. Этот был неисправен, двигатель сломался, и он врезался в необитаемый склон горы.

— Правда? — Кван коснулся самолёта пальцами здоровой ладони, хмурясь. — И когда это было?

— Во время Келебы, — во время Великой Войны правительство могло направить военную технику в Широджиму.

Кван водил ладонью медленные круги по самолету, словно что-то искал.

— Мацуда-сан… — его голос стал тихим и сдавленным. — Я не знаю, как тебе это сказать… Это не кайгенский самолет.

— Что? — Мамору издал потрясенный смешок, но страх нашел в нем слабость. — Конечно, это он! Откуда еще он может быть?

Кван покачал головой, выглядя виновато, почти напугано.

— Из Яммы.

— С чего ты это взял? — Мамору не смог скрыть гнев в голосе. — Зачем ты так говоришь?!

Теперь Кван боялся, но все равно объяснил:

— Кайгенские самолеты из металла. Это не металл.

— Не смеши, — Мамору пересек самолет в два гневных шага. — Конечно, он из… — но, когда его пальцы коснулись тела самолета, слова застрял в горле. Металл не бывал таким гладким. — Ч-что это?

— Зилазенское стекло, — сказал Кван.

— Что?

— Зилазенкое стекло, — повторил Кван. — Самый твердый обсидиан Яммы. Самый сильный материал в мире.

— Ты не ремесленник, — рявкнул отчаянно Мамору. — Как ты можешь это знать?

— Посмотри, — Кван прижал ладонь к самолету и с болью встал, чтобы указать туда, где нос вонзился в гору. — Самолет врезался тут и не сломался. Он вонзился в гору, но на нем ни одной трещины, — Мамору видел, что Кван был прав. Самолет был гладким, словно был создан вчера. Даже чистейшая сталь Котецу не была такой прочной. — Только зилазенское стекло так может.

Мамору сжал кулак на теле самолета.

— Нет, — выдохнул он. — Ты врешь, — это был не самолет из Яммы. Не зилазенское стекло. — Ты врешь, — он это докажет.

Мамору прижал ладони к самолету, впился ногтями так, что они могли сломаться, а потом провел ими, пытаясь поцарапать непробиваемое стекло. Но даже ногти Мамору выгибались и ломались, он не смог оставить даже мелкой царапины на самолете. Поверхность была идеальной в сумерках, Мамору видел, как его лицо отражалось во тьме. Обеспокоенное. Обезумевшее. Лицо потерянного ребенка, не воина.

— Я не вру, — тихо сказал Кван. — Ты мог бы ударить всеми мечами Кайгена по этому стеклу, но не поцарапал бы его.

— Молчи! — прорычал Мамору, ненавидя страх в своем голосе.

Он мог заставить Квана заткнуться, как в школьном дворе. Он пробьет черное стекло и докажет, что он врал, и это закончится. Мамору отвел руку и ударил по боку самолета изо всех сил. Копье боли пронзило его руку, но он не дал этому остановить его. Он бил снова и снова, сыпал удары, которые оставили бы вмятины на любом металле. Ладони Мамору могли разбить камень и сталь, но сейчас ломались только кожа и сосуды на его костяшках.

— Мацуда-сан, хватит! Стой! — умолял Кван, хотя не хотел попасть под кулаки во второй раз и не приближался. — Ты сломаешь руку! Говорю тебе, это самое прочное стекло в…

— Нет, — прорычал Мамору сквозь зубы. — Нет!

Отведя кулак, он заморозил кровь и туман в самый твердый лед, какой мог создать, на костяшках и ударил снова. Лед разбился, послав шоковую волну боли по его ладони. Сияющий черный самолет не был даже поцарапан, но Мамору был разбит.

До этого слова Квана были просто выдумками и парой картинок. Это можно было подделать. Теперь кусок его истории был перед Мамору. Зилазенское стекло тверже его льда. Его нельзя было сломать. И он не мог с этим спорить.

— Мацуда-сан, — голос Квана звучал бы мягко, если бы слова не впивались в Мамору как ножи. — Посмотри на это. Ты видел кайгенский самолет такой формы?

Мамору не хотел его слышать, старался не слышать, но самолет был перед ним. И Кван был прав, это не было похоже на самолеты, которые он видел в небе или на парадах по ТВ. Он не сразу понял, где видел этот тип самолета раньше: на обсидиановой статуе с гордой женщиной-пилотом рядом. Пилот…

Мамору отчаянно поднялся на накрененное крыло самолета.

— Что ты делаешь? — осведомился Кван, пытаясь тщетно оттянуть сильного мальчика здоровой рукой. — Будь осторожен, Мацуда-сан! Ты не знаешь, насколько он стабилен!

Хибики-сэнсей сказал, что черный самолет был частью армии Кайгена, беспилотником времен Келебы. Мамору мог проверить это. Если спереди не было места пилота, он мог игнорировать слова Квана. Он мог все это забыть. Он мог…

Надежда умерла, он добрался до вершины самолета и нашел приподнятую кабину перед собой. Пока тело самолета было черным, как остывшие угли, кабина был из прозрачного стекла, такого ясного, словно его отполировали день назад. Мамору должен был там остановиться. Он не должен был подбираться и заглядывать сквозь стекло.

Но он смотрел, и его тело застыло. Кровь покинула его щеки, они стали бледными, как лицо перед ним — если это можно было назвать лицом. От пилота остался череп, лежащий криво на белых костях. Обрывки ткани на грудной клетке воина уже нельзя было опознать как военную форму. Кожа, темная или светлая, давно сгнила на костях.

Мамору должен был отпрянуть от останков человека, но он застыл, глядя в пустые глазницы пилота, где раньше были внимательные глаза.

— Мацуда-сан? Что такое? — Кван тоже попытался подобраться к кабине, но Мамору покачал головой. Выражение его лица, видимо, все сказало, потому что Кван замер. — Так плохо? — тихо спросил он.

— Просто… не смотри, — сказал Мамору, хотя он не мог отвести взгляд от скелета. — Не смотри.

Пилоты были молодежью с острым взглядом и быстрыми рефлексами, умело направляли машину на огромной скорости, смело бились высоко над морем или твердой землей. И этого юного бойца оставили гнить тут, без могилы, без памятника, никто его не помнил. Ветер и дождь умывали его лицо, кожу и форму, стерли все намеки на то, кто это был и за кого сражался.

Мамору смотрел в глазницы и гадал, были ли у пилота черные глаза, как у него. Его лицо выглядело так же без кожи? Гора так же легко его сотрет?

Он прижал ладонь к стеклу кабины, пальцы скользнули вниз, нащупали резьбу на стекле. Мамору обратил внимание на силуэты под пальцами, увидел, что кабина была покрыта символами силы и защиты Фаллеи. Среди символов буквами ямманинке были запечатлены слова.

— N… nyama du-gu la, — медленно прочел Мамору. — N’nyama ga-na la, — он повернулся к Квану, не мог убрать дрожь из голоса. — Что это значит?

— N’nyama dugu la. N’nyama gana la? — повторил Кван с мелодичностью носителя языка. — Моя ньяма для моей страны. Моя ньяма за моего короля.

Сила покинула тело Мамору. Он невольно сжался почти в поклоне от боли. Его лоб стукнулся об кабину. Десятки лет этот самолет торчал в горе, но Мамору ощущал, как это рушит все, что он знал, кусочки разлетались на ветру.

Не важно, был то скелет мужчины или женщины, кайгенского пилота или из Яммы. Воин умер тут, и Хибики-сэнсей врал об этом. Вся деревня врала об этом.

Ньяма Мамору кипела не от гнева, не обидой. Это была растерянность. Сила его разваливающегося мира заставляла туман бушевать. Капли летали, скользили по камням.

— Мацуда? — сказал Кван, кровь поднялась с его кожи, ее втянуло в вихрь джийи Мамору. Он выглядел нервно, пока буря Мамору не потянула за кровь в его открытых ранах. — Ай! Эй!

Крик боли вырвал Мамору из смятения.

Он вскинул голову. Вопль вернул горе четкий вид. Он пару раз глубоко вдохнул и смог совладать со своей джийей. Он еще не был стабильным льдом, но смог отпустить воду вокруг себя, включая кровь Квана.

— Ай… — повторил Кван, глядя со смесью удивления и ужаса, как его кровь опускалась на его кожу вязким месивом. Рана на голени снова кровоточила, хуже, чем раньше.

— Прости, — выдохнул Мамору, качая головой. — Прости. Я это исправлю.

Он с трудом спустился по самолету и сел на колени, чтобы обработать ногу Квана. Он пытался успокоить свою джийя, восстанавливая корку. Но контроль покинул его, сила не давалась.

— Ай! — Кван отдернул ногу, когда Мамору в третий раз попытался восстановить корку, но кровь потекла хуже.

— Прости, — повторил Мамору слабым голосом, который звучал как чужой. — Прости.

— Все хорошо, — сказал Кван, но прижал ладонь к ране, без слов отказываясь от помощи Мамору. — Я просто отрежу кусок рукава и перевяжу ее.

Мамору кивнул и попытался рассмеяться.

— Я не так хорош с кровью, как думал.

— Это меня устраивает, — Кван сдавленно улыбнулся. — Я не хочу проснуться однажды как твоя кукла.

— Это не… — Мамору покачал головой, едва слышал слова Квана. — Кровавых кукловодов нет. Это просто миф.

— Ну… я думал, все слухи о воинах Широджима были мифами, но вы, люди на острове, куда сильнее, чем я думал, — Кван сжал губы и странно смотрел на Мамору — смесь вины и жалости, от которых Мамору почти тошнило. — Может, в словах твоего учителя истории было немного правды. Может…

— Не надо, — прошептал Мамору.

— Что?

— Просто не надо… — голос был сдавленным. — Не говори со мной, — он мог потерять снова хватку на джийе. Он с трудом отвернулся от Квана и стеклянной кабины. — Я буду медитировать.

Он мог думать только о таком.

Усталость помогла. Мамору часто медитировал лучше, когда устал, почти спал, когда весь мир пропадал, кроме воды вокруг него. Мамору сосредоточился, и Кван пропал. Самолет и пилот исчезли. Камень пропал. Осталась только чистая вода, ясная, как дневной свет, чистая, как отполированная сталь. Глубоко в трансе, Мамору мог ощущать силуэт горы, покрытый каплями воды.

Он следовал за туманом и каплями, нежно спускался, пока не ощутил рябь воды — озера Кумоно. Его вес помог Мамору дышать медленно, мышцы расслабились. Он опустился в объятия озера и лежал там долго, вода кружилась. Когда пришло время, и притяжение потянуло его к самому большому ручью, текущему из озера, он скользнул туда.

Ручей принес его вниз по горе, по траве в росе к западной деревне, пока не коснулся пальцами камней возле храма, став множеством ручьев, и все текли, пока не встречались с соленым весом океана — первобытной силой, которая родила Кайген, дала жизнь. Тут даже быстрые горные ручьи становились частью вечности. Это было правдой, которая не умирала. Он был дома.

В глубинах он ощутил, как поднялась луна. Зеркало Нами манило, и он тоже поднялся, и рыбацкие лодки поднялись. Пруды наполнились до берегов, серебряные, как чешуя дракона, под полной луной, маленькие зеркала, отвечающие ей.

Он открыл глаза, зная, что увидит — зеркало Нами высоко в небе, сияющее чистым светом, который пронизывал миры прошлого и настоящего. Выдохнув, он стал Мамору снова, но был больше. Целее.

— Пруды полные, — сказал он без эмоций. — Пора.

— Что? — Кван стал вставать с места, где он дремал на самолете. — Что пора?

Мамору кивнул на небо.

— Это весь свет луны. Не переживай. Нам недалеко идти.

— Куда идти? — буркнул сонно Кван.

— Озеро Кумоно. Оно в десяти баундах ниже.

— Уверен? — спросил Кван. — Десять баундов — долгий путь, чтобы ощущать четко.

Все еще ощущая воду вокруг себя, Мамору невольно улыбнулся.

— Не для меня.

— Ладно. Но, клянусь Ньяарэ, если внизу больше камней, и мы прыгнем, мой призрак будет мучить тебя до конца Лааксары.

— Мы не будем прыгать, — Мамору не признался, но не думал, что ему хватит нерва для падения о тьме, даже если он четко ощущал воду внизу. — Ты будешь на моей спине, а я спущусь.

— Вряд ли я удержусь одной рукой.

— Хорошо, что у нас есть веревка.

Мамору еще не пытался двигаться по склону, но его мать говорила, что было просто двигаться с помощью льда, если джийя была сильной, и ее верно направляли физическими движениями. Как домохозяйка, как Каа-чан, знала, как лазать по стенам, Мамору не понимал, но она была права. Вспомнив ее указания, он создал диск воды вокруг каждой ладони и превратил воду в лед, приморозил ладони к камню. Чтобы спуститься, нужно было растопить лед под одной ладонью достаточно, чтобы подвинуть ее, приморозить и повторить процесс с другой рукой.

Слабый джиджака рисковал бы тем, что лед отломился бы от плоской поверхности, но джийя Мамору была достаточно сильной, чтобы закрепить его на горе, даже с нервным Кваном, привязанным к его спине. Ладонь за ладонью, он опускал себя и товарища по склону горы.

Туман сгущался вблизи озера, тянулся от поверхности воды, обвивал их и скрывал свет луны. Видимость ухудшалась, пока они спускались, и Мамору полагался на свою джийю, чтобы найти путь к воде.

— Ладно, что теперь? — спросил Кван, ощутив озеро под ними. — Я не знаю, смогу ли далеко плыть с одной рукой.

— И не нужно будет, — Мамору уже замораживал воду озера под ними, создавая широкую форму.

Когда он опустил их в озеро, их ноги коснулись дна лодки из крепкого льда.

— О, — удивленно сказал Кван и одобрительно посмотрел на лодку. — Молодец, Мацуда-сан. Я бы делал такую хорошую лодку целый гбаати.

— Садись, — Мамору опустился на колени. Лодка не была с идеальным балансом, она могла перевернуться, если кто-то из них будет двигаться слишком много.

— Ладно, — Кван робко устроил поврежденное тело, сев напротив Мамору. — Помочь тебе…

— Нет, — сказал Мамору и взмахом руки направил лодку. Она быстро рассекала поверхность озера. — Ты не знаешь, куда мы плывем.

Люди шептали, что озаренный луной туман на озере был призраками из следующего мира, шагающими серебряной поступью по поверхности воды. Мамору не боялся их. Люди, которые жили и умерли тут в прошлом, были Мацуда и Юкино. Они были семьей.

Этой ночью впервые они казались чужаками.

Он впервые посмотрел на завитки прошлого, гадая, чем они были. Это были предки, которых он всегда представлял, или что-то другое? Они вели сражения, о которых забыл мир? Их кровь запятнала эти воды, а потом была унесена в море? Если так, им точно не нравилось, что живые так легко смыли память об их жертве, как кровь стерлась с берега.

Монахи Рюхон говорили, что духи оставались привязанными к Королевству Дюны не по своей воле, пойманные горечью, сожалением или просто обидой. Гнев серебряными щупальцами окружал Мамору? Они презирали его за его неведение? Они были оскорблены, что он не знал об их жертве? Или их злили его предательские мысли?

Может, Кван как-то обманул его. Лжец заставил его сомневаться в семье, империи и всем, чему его научили. Теперь его уязвленные предки вышли, кипя, из Лааксары, чтобы утащить его. Тени колебались в тумане, Мамору прижался ближе к Квану.

— Что такое? — спросил другой мальчик, не замечая потустороннее присутствие.

— Ничего, — Мамору поднял ладонь, рассеивая туман перед лодкой, отгоняя призрачные лица, ждущие во тьме впереди. — Ничего.

Мамору смог сохранить спокойствие на озере, но выдохнул с облегчением, когда лодка стукнулась об берег, и они сошли на землю. Его плечи напряглись, Мамору понял, что боялся оглянуться на озеро.

— Ты точно в порядке? — спросил Кван, глядя на лицо Мамору в тусклом свете.

— Конечно, я в порядке, — сказал Мамору, стараясь звучать холодно. — Это ты с переломом. Идем, — он сжал здоровую руку Квана обеими ладонями. — Будь близко. Я знаю путь, но он неровный. Я не хочу, чтобы ты упал и сломал больше костей.

Это было логичным оправданием, но в этот момент Мамору нужно было держаться за что-то живое.

ГЛАВА 5: ЗАКАЛКА

Мамору не знал путь вокруг этой части горы, как было со ступенями, но он намеренно направил их лодку к берегу, где ручей тянулся из озера Кумоно. Он знал, что если они пойдут вдоль воды, не падая, это приведет их к помощи. Квакали лягушки, капли росы задевали их лодыжки, пока они брели в траве вдоль ручья. Светлячки вдоль берега не помогали озарить путь, но капли росы и текущая вода помогали Мамору искать путь без зрения.

— Далеко еще? — спросил Кван, и Мамору слышал усталость в его голосе.

— Мы почти там. Смотри, — он указал на гору, где оранжевое сияние появилось над каменной грядой.

— Что это?

— Огонь печи, — сказал Мамору, позволяя себе улыбнуться. — Мы дошли до деревни нуму.

— Что?

— Деревня нуму. Тут живут кузнецы мечей.

— Туда ты меня ведешь? — сказал Кван, его глаза были широкими и испуганными в свете огня.

— Они — умелые целители, — сказал Мамору. — Лучшие в это время ночи. Они будут знать, что делать с твоей рукой.

На карте Кайгена народ горы Такаюби был собран в одну деревню Такаюби, но на самом деле на горе были четыре деревни, каждую населяли разные типы людей.

Нижнее из поселений было рыбацкой деревней у основания горы, где родилась тетя Сецуко. На середине горы среди хвойных лесов стояла западная деревня, где были семьи коро, переехавшие в Такаюби за годы, надеясь на тренировки с великими Мацуда и Юкино.

Деревня Мамору была высоко на горе, почти у облаков. Старая деревня была причиной, по которой существовали другие, дом Мацуда и Юкино правил этой горой тысячу лет. Деревня нуму была недалеко от старой деревни, устроилась среди камней, сияя даже в самые холодные ночи.

Кван все еще смотрел на огонь, словно он мог прыгнуть и укусить его, но деревня нуму была как второй дом для Мамору. Отец посылал его сюда на несколько месяцев каждый год, чтобы учиться у кузнецов меча Котецу. Во всем Кайгене считалось нетипичным — даже немыслимым — для коро учиться искусству нуму, но Мацуда имели особые отношения с их соседями Котецу.

В эти дни общество нуму Такаюби было не деревней, а скоплением домов у ручья Кумоно. Мамору повел Квана по главной тропе к свету огня, их встретили звук молотов, звенящий, как колокола, выбивающий нечисть из металла. Пока гора спала, кузнецы работали в прохладе ночи, когда жар печей было проще терпеть.

— Я не думал, что такие деревни нуму вообще существовали, — сказал Кван, воздух теплел вокруг них. — Разве машины не делают сейчас работу за них?

— Если бы были машины, способные улучшить их работу, это они и использовали бы, — сказал Мамору. — Семья Котецу — лучшие кузнецы мечей в мире.

— Если их мечи лучшие в мире, почему они еще тут? — спросил с вызовом Кван. — Почему они не получают работу, вооружая воинов Кайгена?

— Некоторые получают, — сказал Мамору. Во время его деда деревня Котецу была вдвое больше. — Многие кузнецы Такаюби переехали на север в города, чтобы работать, но лучшие остались тут.

— И они этим зарабатывают на жизнь? — поразился Кван. — Сколько мечей можно сделать за месяц работы у печи?

— Три, — сказал Мамору, — когда они спешат.

— Что? — сказал Кван. — Всего три? И они делают только это? Кто это спонсирует?

— Мы, — сказал Мамору. — Они все еще тут, потому что военные не могут их позволить. А мы платим им достойно.

Если честно, семья Мацуда сейчас не могла отплатить Котецу по достоинству. Последние два месяца учебы Мамору у кузнецов были не только тренировкой, но и оплатой за последний заказ семьи Мацуда.

— Любой из этих мечей может стоить как дом, — семья Юкино продала один из старых замков, чтобы оплатить последние несколько заказанных мечей.

Когда Мамору и Кван дошли до широкой вытоптанной тропы, пересекающей деревню. Пока гора спала в прохладном свете луны, поселение нуму было живым, сияло желтыми огнями. Огонь тут никогда не угасал. В любое время ночи кто-то работал.

Кван медлил, и Мамору пришлось его уговаривать пройти по главной тропе. Его реакция была обычной. Многие коро боялись огненного царства нуму, но Мамору ходил тут достаточно раз, чтобы уже не бояться жара.

Но он ощутил волну покалывающего стыда, охватившую его, как огонь. За все месяцы тренировки он не смог направить искусство стали в лед. Звук молотков усилился, каждый удар напоминал Мамору его попытки создать клинок, его изъяны.

Они зашли не так далеко, когда Мамору заметил фигуру в свете огня — сын главного кузнеца, несущий охапку хвороста.

— Ацуши! — позвал Мамору друга.

Нуму замер, поднял голову и улыбнулся.

— Мамо… Мацуда-доно! — исправился он, вспомнив о манерах.

Когда они были детьми, они звали друг друга по имени, но теперь они были юношами, и Ацуши нужно было обращаться к сыну дома покровителей с должным уважением. Он теребил груз мгновение, а потом опустил хворост на землю и низко поклонился.

— Приветствую… прости, мы тебя не ждали, — он взглянул на Мамору. — Ч-что ты тут делаешь?

— Прости, что беспокою тебя и твою семью, — сказал Мамору. — Тут такое дело…

— Ты ранен! — воскликнул Ацуши, увидев кровь на костяшках Мамору.

— Я в порядке, — быстро сказал Мамору, — но моему однокласснику нужно исцеление. Прости, что прошу…

— Я немедленно позову отца, — Ацуши убежал к дому раньше, чем Мамору смог отблагодарить его, забыв на земле хворост.

— Кто это был? — спросил Кван.

— Котецу Ацуши — сын главного кузнеца, — Мамору склонился и собрал хворост, который Ацуши выронил. — Я учился с ним с нашей юности.

— Ты… что?

Мамору не успел объяснить, женщина выглянула из дома и крикнула:

— Мамору-доно, глупый мальчик, брось это!

— Это не проблема, Котецу-сан, — сказал Мамору. — Я могу…

— Не глупи! — воскликнула жена кузнеца. — Мой сын это заберет. Заходите с другом.

— А это кто был? — спросил Кван, когда Мамору ослушался женщину и донес до крыльца охапку хвороста.

— Мама Ацуши, — Мамору опустил хворост. — Котецу Тамами.

— Она тоже кузнец?

— Нет, нет, — Мамору рассмеялся. Женщины не трогали мечи и не ковали их. — Она делает украшения для волос.

Когда Мамору и Кван вошли в дом, Тамами была у плиты, а пожилая мать ее мужа, Чизуэ, дремала в кресле неподалеку. Маленьких Хотару, Наоко и Киоко, чьи крики и смех обычно встречали Мамору, не было видно, наверное, они были в кровати.

Улицы и строения деревни нуму со стороны казались грязными, но внутри скромный дом Котецу был всегда безупречным. Мамору только закончил представлять Квана Котецу Тамами и благодарить ее, когда кузнец прошёл в заднюю дверь, вытирая о тряпку руки в саже.

Котецу Каташи был горой. Его руки были в твердых мышцах, а плечи заполняли дверной проем. Он выглядел грозно, когда взмахивал молотком, глаза были яростными от сосредоточенности. Но вдали от печи он был с теплым голосом и мягкой улыбкой, которая могла успокоить даже тревожных людей. Эта улыбка встретила Мамору сейчас, широкая и яркая за пятнами сажи.

— Котецу Кама, добрый вечер, — поприветствовал Мамору своего учителя. — Мне так жаль! Я не хотел прерывать вашу работу.

— Ах, ничего, маленький Мацуда, — отмахнулся Котецу. — Ацуши-кун может немного приглядеть за огнем. Я умоюсь и осмотрю твоего друга. А пока устраивайтесь на кухне. Моя жена подаст чай и еду через минуту.

— Котецу Кама, прошу, это не обязательно, — возразил Мамору. — Мы не хотим мешать…

— Чушь, Мамору-доно. Ты не мешаешь. Это твой дом, не только наш.

— Нам не нужна еда…

— И что я скажу Мацуде Такеру-доно? Что я отослал его раненого сына с пустым желудком? Ты останешься на ужин, — решительно сказал Котецу, заткнув Мамору.

— Спасибо, Котецу Кама, — сказал он с поклоном.

Кван тоже поклонился и шепнул:

— Спасибо.

Когда кузнец ушел, Кван удивленно повернулся к Мамору.

— Ты зовешь его Кама? — тихо сказал он. Мамору мог понять его смятение, обычно так слуги или ученики обращались к хозяину. Так кайгенский коро не обращался к нуму в саже. — Я думал, ты был из высокого дома воинов.

— Так и есть, — сказал Мамору. — Потому я уважаю его.

— Я не… что это значит? — шепнул Кван, следуя за Мамору на кухню Котецу.

— У моей семьи особые отношения с Котецу. Ты не поймешь…

— Конечно, мальчик не понимает, — проскрипел нетерпеливый голос, и Мамору вздрогнул и понял, что это была мать Котецу. Он не знал, что морщинистая старушка проснулась. — Как он может понять? Он чужеземец, — сутулая женщина склонилась, щуря мутные глаза. — Я уже не вижу, но знаю каждую искру ньямы на этой горе. И ты, мальчик, тут не родился. Ты прибыл из далекого места, да?

Кван мог лишь глазеть, раскрыв рот, на старую нуму.

— Что не так, мальчик? — рявкнула мать Котецу. — Я думала, у тебя сломана рука, а не язык.

— П-простите, нумуба, — пролепетал Кван.

— Нумуба? — бабуля Котецу рассмеялась от обращения Яммы. — Он говорит так, будто он издалека. Мацуда-кун, — глаза женщины не двигались, но она тепло склонила голову в сторону Мацуды. — Горожанин, как он, не может понять наши обычаи, как бы ты ни пытался объяснить. Мы для него — диковинка. Миф. Глупая фантазия из далекого прошлого.

— Я не говорил…

— Прошу, присядь, Кван-сан, — тепло сказала Тамами. — Мамору-доно, и ты тоже. Выпей чаю.

Она налила им горячий чай и поспешила поставить еду на стол. Мамору втянул немного воды из воздуха и пытался не кривиться, чистя ею ладони. Костяшки все еще кровоточили, хоть он покрыл их корками. Вода жгла. Он ощущал на себе взгляд Квана, пока он возвращал воду в воздух, и старался смотреть вниз.

— Наш коро обеспокоен, — буркнула бабуля Котецу, казалось, себе. — Его джийя кипит и топит его.

Мамору сделал вид, что не слышал, и сделал глоток чая. Горечь должна была взбодрить его, но вместо этого жар проник в кости, топил его, как лед над огнем.

— Теперь, — сказал Котецу-сан, выйдя из комнаты. — Простите, забыл представиться, — он повернулся к Квану с поклоном. — Я — нуму Котецу Каташи.

— Я — Кван Чоль-хи, — Кван поспешил встать и поклониться. — Рад знакомству…

— Присядь, — Котецу рассмеялся, опустил ладонь на плечо Квана, чтобы опустить его. — Ты выглядишь плохо. Не нужно напрягаться. Давай осмотрим твою руку.

— У него еще и нога ранена, — сказал Мамору. — Я пытался сделать корку, но…

— Тише, Мацуда-кун, — сказала хрипло бабуля Котецу. — Пусть нуму делает свою работу.

— Да, мэм. Простите.

— Вот, — Тамами наполнила миску рисом и протянула Мамору. — Поешь.

— Спасибо, — Мамору тянулся за миской, но свет упал на его ладони. Женщина заметила его окровавленные костяшки и лицо, не скрыла тревоги.

— Мамору-доно… что вы с твоим одноклассником делали?

— Я… — начал Мамору, но не успел закончить, бабуля Котецу перебила, с упреком цокнув языком.

— Оставь дела коро им, — сказала она невестке. — Если парни немного в крови, это их дело, не наше.

— Конечно, — сказала робко Тамами, но тревога не покинула ее лицо. — Простите.

— И… — Мамору быстро искал другую тему разговора. — Малыши в порядке? — он кивнул на комнату вдаль, где, скорее всего, спали младшие дети Котецу.

— Да, — сказала Тамами с улыбкой. — Тебе придется прийти как-то позже, когда они не будут спать. Они всегда рады тебя видеть.

Котецу Кама на другом конце комнаты стал накладывать шину на руку Квана.

— Расслабься, — прогудел кузнец. — Я знаю, что горожанин, как ты, наверное, привык к ярко освещенным больницам с оборудованием, но тебе нечего бояться. Я знаю, что делаю.

Кван сглотнул и кивнул.

— Как мальчик, как ты, оказался в нашей деревушке?

— Мой отец работает на… ай! — Кван скривился. — Простите. Мой отец работает на Геомиджул.

— Где?

— Геомиджул. Это компания, которая занимается технологиями инфо-ком.

— Так он — путешествующий торговец электроникой?

— Не совсем. Его работа — устанавливать нужную инфраструктуру для приборов инфо-ком. Думаю, кто-то в этом районе согласился оплатить установку башен-спутников тут, так что у вас будет лучше связь на инфо-комах. Он тут, чтобы проследить за этим.

— Твой отец знает, что тут почти ни у кого нет инфо-кома? — спросил Котецу.

— Компания надеется, что они будут лучше продаваться, когда заработают башни. Их цель — установить достаточно башен за три года, чтобы связь инфо-комов была доступна в любом месте в Кайгене. Я знаю, что мой папа говорил о том, что попросит местных мастеров о помощи. Он еще не успел многого сделать, но, наверное, придет сюда в поисках работников. Уверен, создание больших металлических башен — не ваша специальность, так что, если вы не хотите это делать, я ему передам…

— Наоборот. Звучит чудесно. Я отправлю своего сына, Ацуши.

— Что? Правда?

— О, да. Юный нуму должен всегда учиться новым технологиям. Для старика, как я, это тяжело, но для растущего разума это важно. Юный Мамору-доно и сам неплохой мастер металла, — Котецу улыбнулся Мамору. — Если его отец позволит, он тоже мог бы вам помочь.

— Да, — Кван в смятении перевел взгляд с Мамору на Котецу Кама. — Мацуда-сан говорит, что он… ваш ученик?

— Знаю, это кажется странным, — сказал Котецу, — но эта традиция была еще до современного кайгенского общества.

— Но… почему? Я не понимаю.

— Это долгая история. Прошу, замри, Кван-сан.

Бабуля Котецу со скрипом склонилась ближе.

— Тысячу лет назад, — начала она, — задолго до того, как металл превратили в провода и спутники, самый желанный металл в Кайгене делала маленькая семья кузнецов, живущая тут, в Такаюби. Их навыки в ковке орудия и оружия дали им имя Котецу, что означает «сталь» на диалекте Широджима. Хотя законы кафо и камая еще не пришли в Кайген, эта семья кузнецов развила близкие отношения покровительства с благородным домом Мацуда — глубокая связь крови и стали, которая обеспечивала кузнецам Котецу всегда защиту, а Мацуда всегда получали лучшие мечи. Мацуда были мастерами создания клинков и копий изо льда. Раннее оружие изо льда было грубым, и им помогал боевой стиль. На дальнем расстоянии они бились льдом, а сталь, выкованная Котецу, помогала биться вблизи. Так они завоевали этот полуостров и почти всю западную Широджиму.

Кван смотрел на бабулю Котецу в смятении, но был заинтригован и не перебивал. Мамору было странно слышать историю, которую он слышал много раз, в переводе на кайгенгуа.

— На пике правления семьи Мацуда первые миссионеры Фаллеи прибыли на эти берега большими группами. Некоторые были с континента, некоторые — из Дисы, были даже те, кто прибыл из далекой империи Ямма. Эти певцы-миссионеры принесли с собой новые технологии и взгляды на мир. Многие в Широджиме приняли новую религию, с готовностью включили ее в свои жизни, даже ближайший сосед Мацуды, дом Юкино. Но глава Мацуда тогда открыто отказал Фаллея, даже послал своих людей казнить миссионеров и обращенных на улицах. В ответ армия Фаллеи, которую вел лорд Юкино Изуми, устроила осаду замка Мацуда и сравняла его с землей. Мацуда, которые не умерли в бою, сгорели в пожаре… все, кроме одного. Младший сын лорда, Мацуда Такеру, в честь которого назван отец этого мальчика, — она кивнула на Мамору. — Огонь поднялся вокруг комнаты, где он спал, но его мать окружила его водой и льдом. Огонь поглотил дерево, плоть и кости вокруг них, но ее любовь защитила его. Когда солнце взошло на следующий день, женщина была мертва, сдалась жару и дыму, но в ее руках выжил маленький Такеру.

Мамору застыл, зудящие ладони лежали на коленях. Он слышал историю о Мацуде Такеру дюжину раз. Когда он был маленьким, разрушение замка Мацуда доводило его до слез. Теперь он смотрел на окровавленные костяшки и гадал, была ли история правдой. Он еще никогда не ощущал себя таким пустым.

— Армия Юкино Изуми постаралась убить всех коро в замке и домах вокруг, — продолжила бабуля Котецу, — но семью кузнецов Котецу пощадили из-за их ценных печей. Было грехом у Фаллеи жестоко обходиться с ремесленником.

Кван кивнул. Он жил в Ямме и понимал это.

— Мужчина Котецу по имени Кензо пробрался сквозь пепел, когда дым рассеялся. Кензо нашел юного Такеру в рунах и помог ему встать. К тому времени Юкино Изуми назвал себя правителем региона, и Кензо знал, что, если мальчика обнаружат, его убьют. Он взял Такеру в свой дом, растил коро как своего сына. И этот добрый поступок изменил судьбу семьи Мацуда, семьи Котецу и всей Широджимы. Прячась под ложным именем, юный Такеру вырос в доме Котецу Кензо, стал подростком. Правил Юкино Изуми. Пока рос, Такеру проявил себя как гений. Несмотря на то, что случилось с его семьей, он смог слушать фин миссионера и научиться ценностям Фаллеи. Несмотря на его кровь вина, он встал у печи, как прирожденный нуму, создавал отличные мечи, поразительно красивые. Несмотря на его навыки кузнеца, он знал, что его долгом было отомстить за семью и продолжить род Мацуда. Юноша под прикрытием отправился тренироваться с мечниками джийя кланов Амено и Гинкава, дальше на север. Никто не знает, куда он ушел тогда, кто его учил, хотя многие дома коро после этого хотели приписать подвиг себе. Но это история его возвращения, годы спустя, когда он стал легендой…

Котецу Чизуэ утихла, кивая.

— И… — сказал Кван через миг. — Что случилось?

— О, хочешь, чтобы я продолжила? — обрадовалась бабуля Котецу. — Я думала, тебе надоела глупая история странной старушки.

— Нет, пожалуйста, — пылко сказал Кван. — Продолжайте.

— Хорошо, городской мальчик, — она рассмеялась. — Вернувшись, Такеру прошел во врата города без оружия, только с мешком на спине. В городе он всем сообщил: «Я — Мацуда Такеру, лорд Такаюби. Я тут, чтобы вернуть дом своей семьи». Услышав это, стражи схватили его и отвели к лорду Юкино Изуми. В зале Юкино Такеру впервые увидел убийцу своей семьи и повторил вызов. Юкино Изуми не был впечатлен.

«Ты зовешь себя Такеру, наследником дома Мацуда, — сказал он, — но я знаю, что все Мацуда были убиты годы назад. Значит, ты — лжец и предатель. Я не обязан принимать твой вызов. Ты будешь казнен».

«Тогда я предлагаю компромисс, — сказал Такеру. — Я сражусь с вами без оружия».

«Без оружия! — Юкино рассмеялся. — Ты считаешь, что можешь убить меня без меча?».

«Да», — спокойно сказал Такеру.

«Если ты так уверен в своих навыках, — сказал Юкино, — почему не убил меня сразу?».

Такеру огляделся и ответил:

«Ваши стражи — сыновья этой горы, как я. Я не хотел бы им вредить».

Юкино был заинтригован, согласился на дуэль, назначил время и отпустил Такеру. Когда его люди задали вопросы, лорд сказал: «Он убежит или ступит в круг со мной и умрет. В любом случае, мы избавимся от него».

Услышав о возвращении Такеру и вызове, Котецу Кензо поспешил к приемному сыну и умолял его не участвовать в сражении.

«Я бросил вызов, — сказал Такеру. — Как мужчина и коро, я не могу отступить».

«Юкино Изуми — один из лучших мечников в регионе, — предупредил Кензо в отчаянии. — У него мой меч, лучший из моих творений. Как ты защитишь себя без оружия?».

Такеру только улыбнулся. «Ты дал Юкино-доно великий меч, но оружие, которое ты дал мне, лучше металла. Ты дал мне знание клинка», — с этим юный Мацуда обнял наставника и приемного отца, пообещал вернуться к нему после боя.

Юкино Изуми появился на следующий день с мечом, выкованным для него Котецу Кензо, лучшим оружием этого времени, его острый край рассекал пятерых одним ударом. Юкино встретил Мацуду в центре главной площади на глазах всего Такаюби…

Кван склонился, глаза были огромными.

— Юкино вытащил великий меч, и бой был завершен.

— Что? — сказал Кван.

— Одним ударом джийя Мацуды Такеру рассекла меч и тело Юкино. Узурпатор умер раньше, чем упал на землю, первая жертва Шепчущего клинка.

— Что? Но… как? — Кван перевел взгляд с Мамору на семью нуму. — Лед не может резать металл. Это научно невозможно. Даже при температуре ниже нуля и под большим давлением лед не может стать таким плотным, как сталь. Военные пробовали это в лабораториях. Лед не может рассечь металл. Не может.

— Может, — спокойно сказала бабуля Котецу, — и делал это много раз с тех пор, как Мацуда Такеру создал технику.

Ни Кван, ни Котецу не знали, что сила Шепчущего Клинка была не только в плотности. Рассекающая сила была результатом точности мастера. Мечник должен был идеально управлять своей джийей, чтобы создать край в одну молекулу, которая рассекала любую субстанцию, несмотря на ее плотность. Техника была навыком человека и сосредоточенностью, которые нельзя было повторить в лаборатории.

— Хочешь верь, хочешь — нет, — сказала бабуля Котецу, — но ты был на месте несколько сиирану.

— Что? — Кван опустил взгляд и понял, что Котецу Кама промыл и перевязал все его раны. — О, — он издал смешок, и бабуля Котецу ответила беззубой улыбкой.

— Как видишь, у старушки есть приемы.

— Теперь поешь, — сказала жена Котецу, поманив Квана к столу.

— Но что случилось потом? — спросил Кван, присоединившись к Мамору за потрепанным обеденным столом. — Когда Мацуда Такеру рассек Юкино Изуми пополам? Он стоял посреди площади над мертвым телом правящего лорда, да? Что было потом?

— Говорят, лучший мечник может победить одним ударом, — сказала бабуля Котецу. — Мацуда Такеру победил за один удар, и, увидев его силу, никто не посмел бросить ему вызов. Вперед шагнул только сын Юкино Изуми, Хаясэ, двенадцати лет. Осиротевший Юкино сказал Такеру: «Я не буду биться с тобой за контроль над Такаюби, но я не позволю тебе казнить фин деревни или уничтожить храмы Фаллея».

Такеру с любопытством спросил: «А если я прикажу убрать Фаллею из этого региона?».

«Я брошу тебе вызов», — сказал Юкино Хаясэ без колебаний.

Такеру тронула храбрость мальчика, и он мудро не повторил ошибок отца. Несмотря на его силу, он не хотел править страхом.

«Я — кровь богов, — сказал он собравшейся толпе, — как все вы тут. Луна и океан не боятся перемен».

Он послушался просьбы Хаясэ, оставил храмы Фаллея, добавил закон Фаллеи в свое правление и со временем сам стал верным фаллекой. При новых законах он назвал Котецу — нуму для семьи Мацуда, связав их два дома верностью и взаимной поддержкой на все времена.

— И Юкино, — сказал Кван. — Он просто дал ему жить?

— Не только это, он дал ему вернуться в замок Юкино и жить там. Он женился на старшей дочери Юкино Изуми, Мицуки, чтобы укрепить мир между их домами. Твой мастер меча, Юкино Дай, потомок Юкино Хаясэ, как Мацуда Мамору и его семья — потомки Мацуды Такеру. Их две семьи сосуществовали в этом регионе тысячу лет, с напряжением, но не без уважения. Наши предки — Мацуда, Юкино и Котецу — создали первый регион Рюхон Фаллея в Широджиме.

— Ого, — сказал Кван. — И Шепчущий Клинок передавался в роду Мацуды Такеру все это время?

Бабуля Котецу кивнула.

— Такеру передал Шепчущий Клинок сыновьям, которые передали его своим сыновьям. С того времени мальчики семьи Мацуды всегда посылали ученика к кузнецам Котецу, надеясь, что их навык со сталью приведет к Шепчущему Клинку.

— Но… погодите, — сказал Кван. — Разве не странно под Фаллея, что коро, как Мацуда, учатся у нуму?

— Шепчущий Клинок — священная сила, объединившая Такаюби, — сказал Котецу Кама. — Ради сохранения техники рода Мацуда мы делаем это исключение. Без комбинации навыков нуму и коро технику не передать. Мацуда Такеру был гением, который возникает раз в тысячу лет. Те, кто могут повторить его технику, часто одни в поколении.

Кван повернулся к Мамору.

— Погоди, не все Мацуда могут использовать Шепчущий Клинок?

— Многие ею не овладевают, — сказал Котецу Кама, опередив Мамору, — хотя судьба всех Мацуда пытаться всю жизнь. Были слабые поколения в прошлом, когда люди боялись, что техника пропадёт из мира. Нам повезло, что в этом поколении будет хотя бы один Шепчущий Клинок, — он улыбнулся ученику, но Мамору не ответил на это. — Мы уверены.

Мамору часто тоже был уверен. Но не сейчас. Он ощущал себя сейчас хрупкой оболочкой, не способной ничего сделать, ничего удержать.

Луна и океан не боятся перемен.

— Так Мацуда Такеру, в итоге, принял идеалы убийцы его родителей? — тихо сказал Мамору.

Трое взрослых нуму смотрели на него удивленно.

— Ну… да, — сказал Котецу Кама. — Ты знаешь историю.

— Он был таким сильным, — пробормотал Мамору. — У него была кровь богов в венах, и он просто… впустил чужие идеи?

— Ему хватило ума увидеть, что Фаллея — это путь вперед, — сказал Котецу Кама, его низкий голос, обычно успокаивающий, бил по нервам Мамору. — Фаллея убила его семью, но и пощадила Котецу, от которых он зависел, и Рюхон Фаллея, которую он поддержал, сделала этот регион таким сильным.

— Но откуда он знал? — Мамору хмуро смотрел на свои костяшки. — Откуда была уверенность? — как можно быть уверенном в решении, которое определяло судьбы тысяч? Как?

— Ты в порядке, Мамору-доно? — мягко спросил нуму.

Мамору не был в порядке. Он снова кипел, джийю тревожил жар.

— Как он мог бросить все, что знал — наследие семьи — ради новой религии?

— Такеру рос, познавая обе религии. Он изучал их тщательно, как изучал клинок. Как лидер, он должен был принять решение, — Котецу сделал паузу. — Ты точно в порядке? Твоя джийя ощущается не очень…

— Котецу Кама, — Мамору резко поднял голову. — Расскажите мне об обсидиане Яммы.

— Что? — Котецу опешил.

— Твердый тип стекла Яммы, — сказал Мамору. — Кайгенские мастера знают, как его делать?

— Конечно, — сказал Котецу. — Нынче Кайген и Ямма многим обмениваются в товарах и культуре, многие кайгенцы работают со стеклом джонджо.

— Но не зилазенским стеклом?

— Конечно, нет, — Котецу рассмеялся. — Создание того материала — техника рода, как наша ковка и твой Шепчущий Клинок. Это тайны семьи Зилазен.

— О, — Мамору этого не понимал. — Так кайгенская армия не производила ничего из зилазенского стекла?

— Нет, — сказал Котецу, — хотя мой кузен рассказывал, что Империя закупала много пуль Яммы, так что, может…

— А что-то крупнее? — спросил Мамору. — Кайген получал машины из зилазенского стекла? Танки или самолеты?

— Не знаю, — сказал Котецу. — Зилазен вынуждает таджак управлять машинами, а не джиджак. Покупать такое снаряжение — чушь. И у Кайгена нет мастеров, способных создать зилазенское стекло. Думаю, кузнецу Кайгена нужно вступить в брак с сенкули Зилазена, чтобы узнать эти тайны. Но даже так их могут надежно оберегать. Может, этому можно учиться только крови Зилазен, так что… ребенок смешанного брака, возможно?

Тамами неодобрительно цокнула языком.

— Какой хороший теонит захочет портить так свой род?

— Не знаю, — Котецу пожал плечам. — Если бы мы смогли увидеть катану из зилазенского стекла, смешанная кровь того стоила бы.

— Такое было бы возможно? — спросил Кван, и Мамору не мог понять, был он взволнован или пытался увести разговор от самолётов.

— Я знаю, что мечи из зилазенского стекла делали в прошлом, — сказал Котецу.

— Правда?

— Они очень редкие, — сказал Котецу. — Их не больше сотни в мире.

Кван задал еще пару десятков вопросов о ковке мечей, жена Котецу решила, что мальчики наелись, и кузнец отвел Мамору и Квана к краю деревни и отправил их в путь. Мамору механически поклонился наставнику и пожелал ему доброй ночи.

Он и Кван пошли вверх по горе, он ожидал, что северянин скажет ему: «Я же говорил». Он готовился к этому, но Кван не насмехался. Он шел без слов у локтя Мамору по тропе к западной деревне.

Он сказал лишь:

— Ты будешь в порядке?

Голос Мамору не был сдавленным или кипящим. Он был пустым.

— Да.

Они шли какое-то время в тишине. Квану уже не нужно было, чтобы Мамору его вел. Первый свет проник на небо, озаряя путь перед ними.

— Как твоя рука, Кван-сан?

— Чоль-хи.

— Что?

— Зови меня Чоль-хи, — сказал Кван. — Мы упали вместе с горы. Можем уже звать друг друга по имени, да?

Мамору не посмотрел на другого мальчика.

— Если хочешь.

— Спасибо, что познакомил меня со своими друзьями-нуму, кстати. Они были хорошие.

— Рад, что они тебе понравились, — сказал Мамору, — но прости, что тебе пришлось сидеть на уроке истории.

— Ничего, — сказал Кван. — Мне нравится слушать. И ваша история довольно интересная.

«Если это история», — подумал Мамору. Если Хибики-сэнсей мог ошибаться о прошлом Такаюби, могла и бабуля Котецу. Могли все.

— Так, кхм… — Кван ощутил тяжесть ньямы Мамору, потому что сменил тему. — Круто то, что нуму Котецу говорил об оружии из зилазенского стекла, да? Я не знал, что Зилазен делали мечи!

— Как и я, — сказал Мамору. — Думаю, мастера мира делятся чем-то друг с другом, это не всегда касается коро.

— Думаешь, катана из зилазенского стекла была бы сильнее твоего магического Шепчущего Клинка?

— Я не могу сделать Шепчущий клинок, — сказал Мамору. — И вряд ли будет шанс проверить меч. Котецу Кама сказал, что в мире их меньше сотни.

Два мальчика расстались чуть дальше по тропе.

— Спокойной ночи, Чоль-хи-кун, — сказал Мамору, обращение легко слетело с его языка. Было странно, но Кван повернулся и улыбнулся ему утомленно, но с благодарностью и теплом, которые он не заслужил.

— Спокойной ночи, Мамору-кун.

Мамору не знал, что всю жизнь жил недалеко от меча из зилазенского стекла. Черный клинок был спрятан под половицами кухни Мацуда незадолго до его рождения и оставался там, нетронутый, с тех пор. Оружие было чуть больше традиционного вакидзаси, но оно видело больше сражений, чем любая катана в додзе Мацуда.

Конечно, Мамору не знал об этом.

Его мать не говорила о прошлом.

ГЛАВА 6: ПРОШЛОЕ

Цусано Мисаки выпрямилась, тяжело дыша. Она не дрожала. Нет. Скорее гудела.

— Мы это сделали! — она повернулась к фигуре в капюшоне дальше в переулке. Она еще никогда не ощущала себя такой живой. — Мы это сделали!

— Ты сделала, — Эллин Элден сдвинула капюшон, золотые волосы вырвались, ее зловеще светлые карие глаза разглядывали кровоточащих и бессознательных теонитов. — Я только их привела.

Литтиги держала нож перед собой, но он ей не требовался. Едва иллюзия опустилась, Мисаки ворвалась, повалила четырех мужчин раньше, чем они заметили тень в их рядах. Эллин не была брезгливой, но хмурилась, глядя на работу Мисаки.

— Прости за это, — сказала она. — Я не должна была мерцать, — Эллин часто делала так, говорила о своих иллюзиях, как о себе. — Просто… когда они вытащили мачете, я потеряла фокус. Прости, что тебе пришлось вступиться.

— Ничего, — лицо Мисаки озаряла довольная улыбка.

— Мы могли бы задержать их тут, не раня, — Эллин нахмурилась сильнее. — Если бы я удержала себя в руках…

Грохот разнесся эхом с улицы за переулком, девушки посмотрели на небо. Пока еще не сигнал Жар-птица. Робин еще бился.

— Я пойду, — Мисаки перешагнула ближайшего мужчину без сознания, направляясь к улице, но Эллин поймала ее за руку. — Что? — спросила Мисаки. Слабые ладони Эллин не могли сильно надавить, но напряжение в ее хватке намекнуло, что она хотела удержать.

— А если эти мужчины умрут от потери крови раньше, чем прибудет помощь?

— О, — Мисаки посмотрела на своих жертв, валяющихся на грязном асфальте. — Уверена, они не… — она утихла, уловила свободно текущую кровь и неохотно признала, что Эллин была права. Некоторые ее порезы оказались глубже, чем она намеревалась. Почему тела людей были такими мягкими? Разве таджаки не должны быть крепче? Может, малузианский контрабандисты были слабее из-за смешанной крови. — Ладно, — Мисаки вырвалась из хватки Эллин. — Я сделаю так, чтобы они не умерли.

— Я пойду в бой, — сказала Эллин. — Уверена, ты скоро присоединишься.

— Если я не попаду туда первой.

— Ха, — убрав нож в ножны, Эллин скрыла белым капюшоном волосы и выбежала из переулка.

Мисаки было все равно, жили ли эти бойцы, но Робин расстроился бы, если бы узнал, что кто-то умер во время его миссии, и разобрался бы с каждым таджакой. Она обработала даже мелкие порезы, сгустив кровь, текущую из них. У двоих кровь текла из головы, где Мисаки ударила кулаками, усиленными льдом. Третьего она ранила сильно, рассекла руку почти до кости. Потребуется операция.

Она работала с мелкими ранами последнего, когда он пошевелился и застонал. Ее ладонь потянулась к кинжалу, но малузианец был оглушен и не мог стать угрозой. И она ударила хорошо по его голени. Он не будет ходить — тем более, биться — в ближайшее время. Он моргнул, но не увидел ее лицо. Коли продумал их наряды для сражения, даже с опущенным капюшоном, открывающим ее волосы, темная маска на лице Мисаки скрывала ее черты.

— Ч-что… — мужчина начал говорить, но умолк, кривясь, попытавшись пошевелить раненой ногой.

— Тебе очень повезло.

— Почему? — спросил он, все еще отчасти в сознании.

— Жар-птица не хочет, чтобы ты умирал.

— Жарь… птицу? — прошептал он. Явно еще не в сознании.

— Жар-птица, — напряженно повторила Мисаки. — Если хочешь жить в этой части Ливингстона, запомни имя.

Закончив с ногой мужчины, Мисаки встала и поискала нож, брошенный в бою. Она ощущала себя без равновесия, когда только один кинжал-кумбия был на ее бедре, но она не могла найти другой. Может, один из мужчин упал на него?

— Ты… — мужчина снова пошевелился, пытаясь встать.

— Оставайся там, — резко приказала Мисаки. — Твой идиот-наниматель привел тебя на территорию Пантеры. Выползешь на открытое пространство, получишь стрелу в шею. Лежи тут тихо, и Жар-птица обеспечит заботу о тебе. На твоем месте я сыграла бы мертвого.

— Сыграть мёртвого?

— Да. И не бери работу у Яотла Техки снова.

Решив, что нож не найти, Мисаки подняла капюшон и поспешила к настоящему бою, пересекая улицу и следующий переулок. Она потратила достаточно времени на бесполезных подельников Техки, когда Робин и Эллин могли нуждаться в ней.

Бездомные адины удивленно завопили, когда она помчалась к ним. Неудобно. Они заполнили переулок, будет долго обходить их. Вместо этого она побежала к ним, повернула в последний миг и взбежала по бетонной стене. На пятом шаге вверх она оттолкнулась обеими ногами. Молекулы воды полетели к ее ладоням и ступням. Она врезалась в стену напротив, формируя лед, и застряла там.

Адины восклицали в шоке. Наверное, они редко видели иностранку, прилипшую к стене, как ящерица. Они потрясенно глазели, Мисаки карабкалась. Она держала воду у ладоней и носков, топила ее каждый раз, когда нужно было поднять ладонь или ступню, а потом замораживала ее на здании.

Она была все еще медленнее, чем хотела быть, с новой техникой карабканья, но как только она нашла ритм — правая нога, правая ладонь, левая нога, левая ладонь — она вскоре добралась до вершины здания. Забравшись на плоскую бетонную крышу, Мисаки огляделась.

Высоко над трущобами Северного Конца ветер трепал ее капюшон и плащ вокруг нее. Дым в паре улиц отсюда раскрыл местоположение Робина, и там была Эллин, белое пятно, бегущее к действиям. Мисаки легко могла догнать. Человеческое биение сердца привлекло ее внимание, она повернулась и увидела адина с волосами цвета песка, появившегося на пороге крыши. У него был арбалет в руке, желтая сумка Пантеры на поясе.

— Шиматта, — выругалась он под нос на диалекте Широджимы.

— Ои! — сказал мужчина. — Что у тебя тут за дело? Это территория Пантеры!

Он поднял арбалет, но, как многие адины, был медленным. Мисаки выстрелила в него водой, превратила ее в лед ударом джийя.

Мужчина закричал, лед приморозил снаряд к арбалету, а оружие — к его ладони.

— Нарушитель! Нару…

Следующий ком воды попал в его рот, закрыв его льдом.

— Простите, — Мисаки подошла к адину и толкнула его к двери, игнорируя то, что он направил кулак в ее лицо.

Удар от взрослого адина был почти равен удару четырехлетнего ребенка — раздражал, но не вредил. Ее младшие братья били сильнее, чем этот мужчина, раньше, чем смогли говорить. Ушибив ужасно костяшки об скулу Мисаки, адин потянулся к мачете на поясе. Мисаки поймала его ладонь, не дав дотянуться до оружия.

— Прости, — повторила она, сжала рукоять мачете и вытащила из его жалкого подобия ножен. — Я одолжу это.

Отпрянуть от мужчины было облегчением, его немытый запах был страшнее костяшек, попавших по ее лицу. Она покрутила мачете и скривилась. Баланс был ужасен, но оружие было длиннее, чем ее кинжалы.

— Мы не проникли на вашу территорию, — сказала она адину, надеясь, что простой мужчина поймет ее с ее акцентом. — Мы уйдем, как только разберемся с вашими нарушителями-малузианцами.

Оставив потрясенного адина стоять, Мисаки подбежала к краю крыши и спрыгнула. Она не прыгала лучше всех, но смогла удвоить обычное расстояние, собрав лед под ногами и оттолкнувшись от него джийей. Ветер ревел вокруг нее в прекрасном моменте полета, бетон следующей крыши несся к ней.

Новая вода собралась под ногами Мисаки, стала снегом. Не так много, только чтобы убрать удар с колен и лодыжек при приземлении. Ударившись об крышу, она перекатилась, встала на ноги и побежала. Несколько прыжков с помощью джийи, смягчение приземлений снегом и лед, приклеивающий к стенам, и Мисаки поравнялась с Эллин.

— Вот и ты, Тень, — выдохнула литтиги, пока они бежали. — Вовремя.

Эллин заметно устала, но, учитывая, каким слабым был ее вид, Мисаки потрясало, что белая девушка могла бежать так же быстро, как она, на большое расстояние. Длинные ноги и решимость дополняли ее слабые мышцы, пока они неслись последнюю улицу к дыму.

Жар-птица останавливал мелкие преступления, если нужно было, но активно он охотился на убийц. Три контрабандиста-малузианца — Яотл Техка, Мекатл Силангве и Колонка Матаба — ограбили дома некоторых соперников из Абрии за последние несколько недель, убив при этом двух человек. Мужчины, с которыми Мисаки и Эллин столкнулись ранее, были наемниками Техки, иммигрантами-малузинцами, которым просто нужна была работа. Сами убийцы были впереди.

Мисаки и Эллин бежали к действию, миновали малузианца без сознания на бетоне среди разбитых бутылок и прочего мусора.

— Какой это был? — спросила Мисаки, оглянувшись на смятую фигуру.

— Силангве, — сказала Эллин, ее фотографическая память сразу же узнала лицо.

За углом бились три сердца, три пылающие точки в прохладном воздухе. Техка и Матаба, два серьезных противника, все еще бились.

— Готова, Тень? — выдохнула Эллин.

— Если готова ты.

Две девушки обогнули угол, и Колонка Матаба тут же повернулась к ним, ее длинная черная коса пролетела над ее плечом, ладони были полными огня. Робин за ней бился со знаменитым Яотлом Техкой, но Мисаки и Эллин пока не могли переживать за него.

Их тревогой была угроза огня Матабы — бело-голубого, а не оранжевого, куда горячее обычного огня таджаки, Мисаки не могла такой потушить. Ладонь Эллин дернулась к плащу Мисаки, и Мисаки поняла, что она глупо шагала к таджаке.

— Когда я скажу, — только Эллин могла звучать так спокойно перед огнем, который мог растопить плоть на ее костях. За ней Мисаки ощущала уставшую литтиги, сделавшую глубокий вдох, чтобы сосредоточиться. — Готовься… — Эллин оттянула Мисаки на шаг, пока Матаба шагала к ним, а потом прижала ладонь между лопатками Мисаки. — Иди!

Она толкнула.

Мисаки рванула вперед. При этом из нее вылетели шесть Мисаки, мерцающие иллюзии были в том же сине-черном плаще, двигались ловко. Копии Мисаки от Эллин устремились во все стороны, на миг Матаба растерялась, но таджака не была дурой. Она махнула рукой по широкой дуге, выпуская хлыст голубого огня, который прошел сквозь кольцо иллюзий.

Так можно было легко определить, какая девушка в черном капюшоне была настоящей. Мисаки пригнулась под огонь, выделила себя среди иллюзий, на которые жар не повлиял.

Иллюзии дали ей минуту, но ее отец всегда говорил, что великий боец использует даже каплю преимущества. Когда Матаба сосредоточилась на настоящей Мисаки, она уже подобралась близко к таджаке. Ощутив головокружительный жар ауры Матабы, Мисаки направила руку вверх. Мачете резал не так чисто, как катана, которая легко отсекла бы женщине руку, но оружие нанесло серьезный урон.

Матаба завизжала, огонь угас, раскаленная кровь полилась из ее руки. Обойдя взмах другой руки женщины, Мисаки направила кулак с ледяными костяшками в ее висок. Удар попал с силой, но тайя Матабы была такой горячей, что ослабила лед Мисаки, смягчая атаку. Высокая женщина пошатнулась, оглушенная, но в сознании.

Огонь ударил, задел ладонь Мисаки, заставив ее выронить мачете. Мисаки отпрянула, вытащила нож, держала короткое оружие перед собой в левой руке. Правая ладонь сжалась в кулак, ее жгло, но она отвела руку и формировала на костяшках новый лед.

Голубой огонь вспыхнул вокруг Матабы, создавая сильные волны жара, но Мисаки не боялась. Жар заставил ее кровь кипеть в волнении, будто воду. Ей нужно было открыть еще одну рану ножом, и тайя женщины снова дрогнет, а потом она ударит льдом. Это будет просто и приятно. Мисаки улыбалась, готовая биться, готовая…

Бам!

Бетонная плита, такая большая, что Эллин едва могла ее держать, сломалась на несколько кусков об голову таджаки. Колонка Матаба пошатнулась в облаке пыли, падающей на ее волосы и плечи. Она сделала шаг… и рухнула на асфальт без сознания.

— О… — Мисаки опустила нож, Эллин отряхнула руки. — Спа…

— Помоги Жар-птице, — сказала Эллин.

Когда Мисаки посмотрела на Робина, он оказался придавлен к земле Яотлем Техкой. Она еще не видела, чтобы Робина сбивали в бою, и это вызвало в ней вспышку паники. Она не могла винить друга, он гнался за тремя взрослыми теонитами, оставив Эллин и Мисаки разбираться с наемниками. Обычно он мог собрать противников, используя скорость и знание улиц Северного Конца, но было ясно, что он устал, ладони дрожали, пока он пытался не подпустить мачете Техки к своей шее.

Не думая, Мисаки бросилась. Было глубо для юной джиджаки, как она, бросаться на старшего таджаку, чья ньяма могла подавить ее и сжечь, но Мисаки узнала, что могла временно оглушить огонь в противнике сосредоточенным ударом холода. Она достигла полной скорости, собрала всю ледяную джийю и врезалась своим телом в тело Техки.

Удар вызвал боль. Она и огромный таджака сцепились, покатившись, царапая плечи и локти об бетон. Они катились, Техка схватил ее за плащ, наверное, думая, что его размер легко придавит ее, но Мисаки опередила его. Она использовала их движение, чтобы перебросить таджаку через бедро на его спину, оказалась на нем, подняв нож для удара.

Едва услышав крик протеста Робина, она направила нож к груди жертвы, но Техка был быстрым. Он ударил ее руку, отразив атаку. Нож вонзился в его руку, не задев сердце.

Мисаки уже была со льдом на костяшках. Она ударила Техку изо всех сил раз, два, три. Четвертый удар разбил ее лед, а таджака все еще был в сознании. Она вонзила ладони в его виски, но, когда отвела руки, создала брешь.

Кровь текла из его носа и рта. Техка взмыл и схватил ее за горло. Его огромная обжигающая ладонь сжала всю ее шею. Наверное, он легко сломал бы ей позвоночник, но она не дала ему шанса. Вода потекла от ее костяшек к кончикам пальцев, она ударила Техку когтями по лицу, другая ладонь порвала его ладонь на ее горле. Он завизжал, отпустил шею Мисаки и схватился за свое лицо.

Джийя Мисаки двигалась инстинктивно, когти на правой ладони стали ледяным шипом на пяти пальцах. Она отвела руку, зная, что в этот раз, ослепленный кровью и болью, Техка не сможет ее остановить…

Рука обвила ее плечи, оттащив ее. Ее лед задел шею Техк, но не пронзил, ее оттянули от добычи. Она боролась, но Робин держался решительно, встал между ней и Техкой.

— Нет! — Робин сжал ее плечи, и он был сильным, когда был в отчаянии. — Прошу, не надо!

— Что ты делаешь? — возмущенно спросила Мисаки.

— Он упал. Не нужно это делать.

— Он в сознании, — возразила Мисаки, вырываясь из хватки Робина, едва подавляя желание направить на него лед. — Он опасен!

— Это не оправдывает… — Робин прервался на крик боли. Ее друг опешил, и Мисаки опустила взгляд, увидела свой кинжал, торчащий из голени Робина. Техка вырвал оружие из своего плеча и ударил им по ноге Робина.

Малузианец вскочил на ноги вспышкой бело-оранжевого огня. Мисаки пришлось отскочить, чтобы ее не обожгло, кулак мужчины врезался в грудь Робина, отталкивая его. Робин закашлялся, занял боевую стойку, но тяжело дышал, а Техка не остался для боя. Его огонь угас, он повернулся и побежал. Он собирался уйти!

Отведя ладонь, Мисаки собрала влагу в ледяное копье и толкнула ладонь вперед, направляя снаряд в спину Техки.

— Нет! — заорал Робин. Огонь вырвался из его ладоней, такой горячий, что он растопил тонкое копье Мисаки, не дав ему попасть в цель.

Техка завернул за угол и пропал. Мисаки побежала за ним, но, когда завернула за угол, он пропал. Не было ясно, какую дорогу или переулок он выбрал. Она забралась бы наверх и попыталась броситься на него с высоты, но знала, что не догонит его. Робин мог бы, если бы не был ранен в ногу, как идиот.

Она повернулась к нему.

— Что это было?

— Мы не убиваем, — сказал он, скрипя зубами, прижался к ближайшей стене для поддержки.

— Он убил бы нас, — возразила Мисаки. — Он собирался добить тебя, когда я…

— Спасибо за это, — сказал Робин, а потом твердо повторил. — Мы не убиваем.

Мисаки хотела ответить, но последствия боя не были местом для долгих споров. Нужно было все быстро закончить и почистить.

Пока Эллин застегивала наручники на Силангве и Матабе, Мисаки вытащила капсулу, которую Коли Курума создал для нее, и разбила об землю. Капсула разбилась, химический туман растекался, ярко-зеленый, Мисаки легко могла следить за тем, как он распространялся по переулку, покрывая сцену. Где нужно, она раздвигала облака джийя, чтобы весь переулок был покрыт.

После этого она взяла вторую капсулу и поспешила повторить процесс над местом, где пал Силангве. Химическое вещество служило двум целям, искажая отпечатки пальцев, которые могла оставить она, Робин или Эллин, меняя кровь, чтобы ее нельзя было проверить. Так они не давали полиции или кому-то еще с лабораторным оборудованием раскрыть их личности. Мисаки закончила распространять зеленые облака, чтобы покрыть последние брызги крови на асфальте, и колонна огня вырвалась из переулка, где она оставила Робина.

Она не хотела отвлекаться — она видела вспышку Жар-птицы Робина раньше — но ее ладони опустились, и она глазела, словно могла пить жар глазами. Огонь поднимался до облаков, а потом раскрылся парой крыльев, откуда и было название Жар-птицы. Сейчас все в этой части Ливингстона знали, что означал сигнал: преступников могла забирать полиция.

Конечно, Жар-птица не бросал сцену, доверяя улов полиции, без инцидентов. Многое могло пойти не так: сильный преступник мог прийти в себя и ранить офицеров, нервные офицеры могли навредить пленнику, кто-то третий мог вмешаться и подвергнуть всех опасности.

— Скройся и проследи, ладно? — сказал Робин Мисаки, когда она вернулась в переулок. — Я позабочусь о других четырех.

— Тебе стоит закрепить ногу, — сказала Мисаки. Ее кинжал все еще торчал из ноги Робина, его светло-коричневая кожа побледнела от боли.

— Не сейчас, — сказал Робин. — Ты уже обработала сцену. Я не хочу вытаскивать клинок и пускать больше кровь.

— Я могу не пустить твою кровь на землю, — сказала Мисаки. — И у меня есть еще капсулы…

— Мы будем переживать об этом в общежитии.

Он повернулся и пошел, хромая, в сторону четверых, которых вырубила Мисаки, Эллин служила костылем и скрывала их иллюзиями от любопытных глаз.

Мисаки нашла себе укрытие на крыши, устроилась и следила за Матабой и Силангве. Ей было плевать, стала бы полиция плохо обращаться с преступниками, или Пантера убила бы их, выйдя из укрытия, но Робин переживал. Эллин переживала. И это был их город, не ее. Вскоре появилась полиция Ливингстона в машинах из стекла джонджо, чтобы забрать Матабу и Силангве. Они закрывали двери на преступниках, когда огонь привлек их внимание.

Робин послал второй сигнал с места первого боя Мисаки и Эллин — не крылья Жар-птицы, которые сообщали властям об аресте, а вспышка с тремя шипами: универсальная просьба медицинского внимания. Глаза офицера посмотрели на сигнал, Мисаки отпрянула от края крыши, чтобы ее не заметили. Возможно, зря, ведь никто не заметил тень за ярким огнем Робина. В том и была задумка.

— Думаешь, это тоже Жар-птица? — юный офицер был потрясен.

— Возможно, — сказал его старший не так впечатлено. — Это не важно. Это вспышка медицинской помощи, а не крылья. У него нет Техки.

— Но нужно ли проверить? Или послать скорую? Кому-то может понадобиться помощь.

— Возможно. Не наша проблема.

— Но…

— Эти каллааны убивают друг друга все время, — рявкнул третий офицер. — Если бы мы каждый раз посылали скорую помощь, город обанкротился бы. Полезай в машину, короден. Если не хочешь, чтобы я оставил тебя тут, на территории Пантеры, на ночь.

Это заткнуло юношу. Топот ног, стук закрывшейся двери. Мисаки выпрямилась и увидела, что полицейские машины поехали прочь от сцены, колеса скользили по плохо уложенной дороге. Даже в бронированных машинах офицеры-теониты не хотели оставаться в черной части города.

Выполнив работу, Мисаки пошла к месту встречи с Робином и Эллин. Когда она дошла до переулка, Робина не было видно, но она быстро нашла мерцающий силуэт Эллин Элден. Долговязая девушка сидела на коротком заборе на краю игровой площадки, которая казалась Мисаки худшим местом для детей. Металлические сооружения были кривыми и острыми, таджаки искривили части и забрали куски для оружия. Песок был полон стрел после столкновения банд.

Эллин замерцала, появлялась и пропадала, пока Мисаки приближалась. Литтиги часто так делала — играла со светом на теле, превращая себя в мираж.

В начальной школе Мисаки говорили, что светлые волосы и глаза хадеанцев были знаками, что они были более примитивным вариантом людей, близко связанные с собаками и обезьянами схожего цвета. Она понимала, что ей говорили много глупостей.

Правда была в том, что Эллин была красивой, резко и до боли. Люди всегда обвиняли кайгенцев Широджимы в строгости, но эта девушка была напряжена в ином плане. Она прибыла в Кариту в юном возрасте, как беженка, как и Робин. Она не говорила о том, что видела на родине до этого, только сказала, что улицы Ливингстона выглядели как рай. Что бы там ни было, это ее ожесточило. Хоть золотые волосы и бледные глаза Эллин немного пугали — может, потому что они были немного жуткими — Мисаки считала их красивыми. Она решила, что, если Эллин была связана с животным, это было что-то достойное и опасное, как леопард или ястреб.

— Чего ты хочешь, Тень? — у Эллин был интересный акцент, видимо, из ее родины в Хейдесе. Она могла говорить на линдиш, как каритианка, но оставила намеренно акцент своего племени. Бледно-карие глаза посмотрели на Мисаки. — Думаю, ты ожидаешь, что я тебя поблагодарю? Справедливо, — хоть ее голос был спокойным, Мисаки ощущала, что подруга страдала. — Спасибо, что спасла меня.

— Я думала… может, тебе не стоит сидеть тут, на виду? — Мисаки нервно огляделась. — Это территория банды, да? Тут могут быть лучники.

— Лучники не стреляют по пустым площадкам, — отмахнулась Эллин. — Мы можем видеть друг друга, но для людей в окружающих зданиях тут никого нет.

— О, — Мисаки забыла, что Эллин могла не только сплетать из света картинки по своей фотографической памяти, но и делать людей невидимыми с определенных углов. — Прошу, не переживай из-за того, что было раньше, — сказала Мисаки. — Не думаю, что тебе стоит стыдиться. Твоя иллюзия была поразительной. Она сдержала их, и я смогла добраться до тебя. И даже когда она потеряла четкость, они растерялись так, что мне было просто закончить работу.

— Ага, — Эллин хмурилась, крутя ленту света пальцами, а потом дав ей исчезнуть. — Об этом я всегда мечтала, как девочка: продержаться достаточно долго, чтобы меня спас настоящий теонит.

— Элл… Белокрылка, все в порядке? — они должны были использовать клички, когда были под прикрытием, на случай, если фоньяка или сондатиги слушали, но было неправильно говорить такое. Эллин фыркнула и оскалилась.

— Ты заметила, — сказала она, — что каждый борец с преступностью моего телосложения — белый. Словно это нужное качество — быть не настоящим, а белым.

— Я это не замечала, — сказала Мисаки.

— Не удивлена. Репортер, который назвал меня Белокрылкой, тот же гад, который решил, что я была помощницей Жар-птицы.

Эллин обычно была крепкой, отпускала резкие замечания о других, но обычно не раскрывала много о себе. События дня, видимо, задел ее глубокую рану. Мисаки не могла остановить такое кровотечение.

Другие четырнадцатилетние литтиги гордились бы, что выжили в бою с теонитами, но Эллин никогда не радовало то, что она могла делать. Хадеанцы не были созданы для физического боя с таджаками и джиджаками. Выживая в каждом бою, Эллин уже потрясала.

— Если тебе нужно благодарить меня, то я отвечу тем же, — отметила Мисаки, надеясь, что это поддержит литтиги. — Ты тоже меня спасла.

— Я хотела быть полезной, — Эллин хмуро смотрела на землю. — Ты была готова биться с ней сама.

Мисаки не знала, что сказать. В ее культуре женщин считали хрупкими. Она все еще привыкала к Карите, где целая раса была более хрупкой, чем теониты. Способности Эллин были такими, о каких многие белые и не мечтали, но у нее были недостатки. Это точно ее раздражало.

— Я думала, твои иллюзии были хорошими…

— Не надо снисхождения, принцесса, — слова звучали не враждебно, как должны были. Эллин звучала печально.

— Я и не делала этого, — наставала Мисаки. — Правда, Эллин, я…

— Белокрылка, Тень, — перебила ее Эллин.

— Точно.

— Оставайся и убедись, что Жар-птица не попадет в беду, да? — она спрыгнула с забора и поправила белый плащ. — Я вернусь и потренируюсь до ужина.

— Где Жар-птица? — спросила Мисаки.

Эллин подняла руку, Мисаки проследила за указывающим пальцем, увидела крышу, откуда было видно переулок, где они бились со стражами Техки. Он стоял на краю здания, бахрому красного пальто трепал ветер.

— Увидимся на уроке завтра, — сказала Эллин и пропала в воздухе, только биение сердца медленно двигалось к ближайшему переулку.

Понимая, что иллюзии Эллин уже не защитят ее от жителей Пантеры, Мисаки поспешила в укрытие другого переулка. Вода собралась у ее рук, и она забралась по бетонной стене к Робину.

Когда она перемахнула край крыши, он все еще был там, стоял у края многоквартирного дома спиной к ней. У Робина в чем-то были сильные чувства, но он плохо ощущал ньяму в общем. Если Мисаки не шумела, он будет стоять, не замечая холодное пятно в форме человека за собой.

Он стоял неподвижно на фоне серого неба, ветер трепал черные волосы и красный плащ за ним. Слои плотной красной ткани пересекались на спине плаща, формируя символ Жар-птицы, созданный Коли.

Мисаки не понимала, почему это была птица. В Рюхон Фаллее птицы были зловещими фигурами, вестниками хаоса, болезней и разрушений. В легендах ее детства человек, похожий на птицу, был демоном. Но Робин объяснил, что было честью иметь птицу — как символ его альтер-эго. Видим, у хадеанцев и коренных баксарианцев это было сильное существо. В зависимости от вида птицы и племени, это мог быть символ мудрости, свободы или перерождения. Мисаки полагала, что, если Робин был демоном, он хорошо старался, выглядя как сила и свобода в красном плаще.

Коли говорил о новых дополнениях плаща Жар-птицы — голографические фибры, которые заставляли бы его сливаться с тьмой, сиять или будто гореть — но Мисаки считала это глупым. Робину помог бы плащ, поглощающий звук, но он и без помощи сиял.

Выпрямившись, Мисаки кашлянула.

Робин склонил голову.

— Тень.

— Жар-птица, — она скрестила руки. — Я пришла проверить твою ногу, но я вижу, что ты задумался, так что уйду, — она повернулась, собираясь спуститься тем же путем, которым пришла.

— Моя нога в порядке, — сказал Робин. — Она перемотана достаточно, чтобы кровь пока не текла. Кто-нибудь осмотрит ее позже. Мне не нужно, чтобы ты ее латала.

— Кто сказал, что я ее залатаю? — Мисаки повернулась, возмущенно отбросив волосы. — Я хотела вернуть нож.

Робин поднял руку. Серебряный силуэт вылетел из его ладони, крутясь. Мисаки поймала кинжал за рукоять.

— Спасибо, — она убрала оружие в ножны и сказала серьезнее. — Точно не хочешь, чтобы я сделала корку?

Робин пожал плечами.

— Рана в порядке.

— Наверное, — сказала Мисаки, — раз ты стоишь на краю смерти, — она подошла к нему и посмотрела на расстояние до земли. — Ты знаешь, что ты все-таки не птица? Если упадешь с такой высоты, разобьёшься и умрешь.

— Нет, — Робин закатил глаза, со слов капал сарказм в стиле Кариты, к которому Мисаки только привыкала. — Я этого не знал.

Кровь все еще была на бетоне далеко внизу от боя Мисаки со стражами Техки, но самих мужчин не было видно.

— Я буду в порядке, — добавил он. — Я должен был остаться. Убедиться, что они были в порядке.

— Кому до них есть дело? — нетерпеливо сказала Мисаки. — Они были ужасны.

— Они были просто наемниками Техки. Они даже ничего плохого не сделали, кроме работы не на того парня.

— Они направили мачете на Эллин, — возмутилась Мисаки, — на подростка.

— После встречи с тобой они не повторят эту ошибку. Ты понимаешь идею? Не разрушать людей этого города, а делать их лучше.

— Они и недели в этом городе не прожили. Они — чужаки.

— Как и ты, — сказал Робин. — И я был таким, когда прибыл сюда. Мы не можем бороться с преступностью, если не уважаем жизнь так же, как преступники, с которыми мы боремся.

— Не думаю, что убийство ужасного человека — неуважение жизни, — сказала Мисаки. — Многие коро сказали бы, что это долг, — было определено во всех культурах воинов — Кайген, Ямма, Сицве — что убийство из самозащиты или защиты невинных было благородным делом.

— Я — не многие коро, — сказал Робин, — и я не хочу спорить с тобой. Ты не обязана оправдываться. Я понимаю это. Просто… Я хочу, чтобы ты пообещала, что не будешь никого пытаться убить на этих миссиях, ладно?

Мисаки нахмурилась.

— Ты знаешь, кто я, да? Я — джиджака из необычной семьи, известной убийством людей мечами. Если ты не хотел смерти врагов, зачем брал меня в команду? Зачем… — Мисаки сделала паузу, гадая, стоит ли озвучивать вопрос, мучавший ее два месяца. — Зачем ты меня выбрал?

Мисаки больше времени, чем хотела признавать, размышляла над вопросом. Да, она уже дружила с Робином и Эллин, когда друзья-сироты решили, что им нужен третий коро в команде. Но у Робина было много друзей, они были куда сильнее Мисаки. Она не видела причины, по которой Робин и Эллин выбрали ее в свой тайный мир.

Робин долго не отвечал, она стала тревожиться, больше слов полилось из ее рта:

— Думаю, моя способность исцелять людей привлекала, раз ты любишь оставлять врагов живыми.

— Они — не мои враги, — сказал Робин. — И это не связано с твоими способностями.

— Тогда почему? — спросила Мисаки.

— Я выбрал тебя из-за этого… ты споришь со мной из-за такого. Ты видишь мир не так, как я, и это… — он отвел взгляд от ее любопытных глаз, не хотел смотреть ей в глаза. — Это важно для меня.

— Да? — Мисаки склонила голову. — А мне казалось, ты хотел бы работать с людьми, видящими мир как ты, — разве не этого все хотели? Общество единомышленников?

— Думаю, это было бы ошибкой, — сказал Робин. — Кто сказал бы мне тогда, что я вел себя глупо?

— Эллин, — сказала Мисаки. — Она любит говорить, что ты ошибаешься, и ее личность отличается от твоей.

— Да, но мы из одного места. Мы как брат с сестрой в этом. Мы о многом не думаем, что стоило бы рассмотреть. Мы не можем позволить себе такую слепоту.

— Вряд ли было бы сложно найти кого-то, готового задавать вопросы, — сказала Мисаки с изумлением.

— Да, но… не такого, как ты. Многие спорили бы со мной, чтобы ощущать себя лучше, умнее, благороднее. Ты так не делаешь. Ты хорошая.

Удивление заткнуло Мисаки. Это удивление быстро сменилось неприятным уколом стыда, и она вздохнула.

— Слушай… прости, что я атаковала Техку в спину, ладно? — буркнула она. — Ты прав. Это было не благородно, — ее отец стыдился бы. Нужно было смотреть воину в глаза, убивая его, все это знали.

— Мисаки, мне все равно, если ты нападаешь на людей сзади, сверху или из люка, — Робин снова ее удивил. — Уличные бои всегда грязные и полные обмана.

— Тогда, — сказала Мисаки, растерявшись, — в чем проблема?

Робин возмущенно вздохнул.

— Ты не могла бы бить по коленям?

— Спина — более крупная цель, — возразила она. — Ледяные копья трудно направлять на расстоянии. Я понимаю, что ты не хотел бы никого убивать, но если выбор между убийством опасного преступника и его побегом…

— Пусть убегает, — твердо сказал Робин.

— Так тебе нужно, чтобы все жили, но плевать, честный ли бой? — Мисаки растерялась.

— У меня всегда был детский взгляд на чистый бой, — Робин скрестил руки. — Для меня «чистый бой» — тот, от которого мир становится чище, а не кровавее.

Мисаки не хотела смеяться — Робин говорил честно — но она не сдержалась.

— Это не просто по-детски, идиот. Это безумие, — но это было так мило. В стиле Робина. — В этом даже нет смысла.

— О чем ты?

— А если ты отпустишь кого-то, и это будет не мрачный бандит, как Яотл Техка? А если это будет серийный убийца или безумец, решивший отомстить? А если люди будут в опасности из-за того, что они убежали?

— Тогда я приму ответственность за это, — решительно сказал Робин. — Я не буду пасть, пока их не поймают.

— И ты думаешь, что это сработает?

— Должно.

Мисаки мгновение разглядывала друга.

— Робин… Жар-птица… люди умирают, — сказала она. — Сколько я слышала об этом месте, люди тут все время умирают. Почему тебе так важны эти жизни?

— Потому что никто за ними не приглядывает.

— Ты не думал, что дело в том, что они того не стоят?

Робин резко повернулся к ней, темные глаза сверкнули.

— Посмотри вниз, — он указал на пятна крови на асфальте, где Мисаки одолела стражей Техки. — Ты знаешь, как эти люди ушли из переулка?

— Ты послал сигнал. Я знаю, что полиция не вызвала скорую, но решила, что кто-то это сделал, — хотя, если подумать, она не слышала сирен.

Робин покачал головой.

— Тут неподалеку вейсис адинов.

— Вейсис? — Мисаки слышала раньше каритианский термин, но не знала, что он означал.

— Нейтральная земля, — сказал Робин, — убежище, признанное всеми главными бандами. Ты не нападаешь на человека, укрывающегося в вейсисе, это против кодекса улиц.

— Я не знала, что тут есть кодекс чести, — признала Мисаки.

— Его не признает правительство. Все в этой части города были подавлены или брошены силами теонитов, на которые полагается остальной мир, но они не сдаются. Они создали тут свою жизнь и культуру. Не идеальные, но стоящие защиты, даже если правящие теониты, политики и полиция решили иначе.

— Если люди тут честно пытаются, то почему тут такой бардак? — спросила Мисаки. — Почему тут все еще есть бедные и необразованные?

— Почти половина Северного Конца населена коренными баксарианцами. Они хорошо жили, пока колонизаторы Яммы не явились и убили их треть, поработили еще треть и заставили последнюю треть заключить браки Фаллеи.

— Точно, — джасели в Ишихаме всегда рассказывал Мисаки, что жители Абирии и Кариты были благодарны бракам с сильными ямманками. Она быстро поняла по коренным баксарианцам в Карите, что это было далеко от правды. Похоже, не все в мире считали сильный род стоящим обмена на автономность.

— Адины тут без преимущества, — продолжил Робин. — Их привели сюда как рабов, чтобы создать фермы на землях, которые Ямма украла у коренных, но когда их эмансипировали, им не дали своих владений. Некоторые коренные баксарианцы могут хотя бы соперничать с келендугука физически, но у адинов нет даже этого. Просто судить, когда у тебя есть наследие, важное имя, поразительные силы от родителей, — голос Робина стал пылким. — Как просто, по-твоему, построить жизнь из ничего?

— Ты говоришь не только об адинах и коренных баксарианцах, — тихо сказала Мисаки. — Ты говоришь о себе, — он попал в Кариту как беженец, у него не было ничего, потому он ощущал близость с этими людьми.

— Что? — Робин удивился. — Нет. Я… мне повезло больше, чем им. Да, мы с Эллин были беженцами в этих трущобах, но редкие сироты Ливингстона обладают силами, которые могут провести их в академию теонитов.

— Не твои силы делают тебя особенным, — сказала Мисаки, — вас обоих.

Ее отец всегда говорил, что не всему бойца можно было научить — духу, смелости и способности быть больше себя. Робин отличался от сотен коро, которые звали себя смелыми и бескорыстными. Он умер бы честно, чтобы защитить самого грязного нищего в этих трущобах. Это было глупо, красиво, и это вызвало жуткую тревогу у Мисаки.

Как и говорил Робин, уличные бои были грязными и полными обмана. Он мог говорить, что у банд в Северном Конце был кодекс чести, но Мисаки была уверена, что никакой кодекс не защитит честного парня, как он. Ей было не по себе, пока она думала, какие монстры в переулках могли использовать доброту Робина, и что они могли с ним сделать… Вопрос бы не в том, умрет ли он. Вопрос был в том, умрет ли он быстро, с целым духом, или медленно, когда все зло мира порвет в нем оптимизм на кусочки.

Робин был сильным бойцом, но она знала, что хватит меткой иглы, чтобы повалить великана. Были сражения, где можно было победить беспощадностью. Один миг колебаний или мягкости против опасного противника мог стоить Робину жизни. Тот свет погас бы. Мысль создала безумную панику в Мисаки.

— Но ты убил бы, — сказала она, звучало как мольба, требование, — если придется.

— Нет.

— Даже серийного убийцу? Насильника? А того колдуна, о котором мы слышали, который скармливает врагов диким зверям?

Робин покачал головой.

— Это не мне делать. Миру не нужен еще один сильный теонит, пытающийся навязать свою идею справедливости городу адинов. Я не буду таким.

— А спасение своей жизни? — осведомилась она. — Если можно будет спасти тебя или врага…

— Я найду способ избежать смертей.

— А если не сможешь? — наставала она. — Если они слишком сильны, другого выхода нет, тогда ты убьёшь?

— Нет, — тут же ответил Робин. — Слушай, первые борцы с преступностью Ливингстона убивали людей, и все они умерли жестоким образом до своего времени.

— О, ладно, — сказала Мисаки, используя каритианский сарказм, чтобы скрыть тревогу. — Это очень успокаивает.

— Я о том, что попытки зарезать преступника раньше, чем он ударит тебя, не обязательно хорошая стратегия.

— Это самое глупое, что я слышала, — рявкнула Мисаки, — и ты уже сказал много глупостей сегодня, — она не знала, как это работало с уличными бойцами, но каждый мечник знал, что первый удар был важен.

— Я просто пытаюсь сделать все лучше.

— Ты — идиот.

Робин пожал плечами.

— Мой брат говорил так, когда мы были маленькими. Я не передумал.

Мисаки глядела на Робина, кусая щеку изнутри, внутри нарастал странный гнев.

И она толкнула его.

Обычно изящный боец растерянно пискнул, и Мисаки испытала миг ужаса, думая, что он упадет — что она убила его — но он сохранил равновесие на краю крыши.

— Мисаки! — он повернулся к ней, температура поднялась от ярости. — За что?

— Я не знаю… — было странно, как приятно было видеть гнев на его лице, знать, что он не хотел умирать. — Мне нужно было убедиться, что ты адекватный.

— Что с тобой такое?

— Я не хочу, чтобы ты умирал.

— Мисаки, — он покачал головой. — Я не знаю, о чем ты думаешь, но я могу о себе позаботиться.

— Я знаю, — сказала она. — Я не уверена, что ты сделаешь это.

— Сделаю.

— Да? Как много раз ты мог одолеть Яотла Техку сегодня, пока он не прижал мачете к твоей шее? Сколько раз ты будешь рисковать своей жизнью, чтобы спасти преступника, который этого не заслуживает? Как долго ты сможешь так держаться, пока не умрешь?

— Если нужно убивать, чтобы это работало, я умру. Я видел многих теонитов, ставящих свои жизни выше других, потому что они считали себя правыми. Я не буду один из них.

— Ты не понимаешь? Ты умрешь!

— Тогда я умру правильно! — он шагал к ней, но раненая нога не выдержала, и он упал.

— Робин! — Мисаки бросилась и схватила его за руку, когда он потянулся к ней.

Зная, что ей не хватит веса, чтобы удержать обоих, даже если бы она стояла прочно. Мисаки бросила весь вес назад. Они рухнули на бетонную крышу вместе, Робин оказался на ней. Он уперся ладонями, не дав своему телу раздавить ее, но Мисаки ощутила прилив жара от такой близости.

«Великий Наги! — ошеломленно подумала она. — Он такой тёплый!» — не обжигал, не был как голубой огонь Матабы. Просто… теплый. Он выдохнул, и жар задел ее холод паром. Мисаки ощутила, как ее лицо покраснело.

— Прости! — громко сказала она.

— Прости, — Робин отпрянул от нее, и она села, фыркнув, благодарная, что он не ощущал ее усиленно. Иначе он ощутил бы, как трепетало ее сердце за возмущением на лице. Хотя теперь она прислушалась, его сердце быстро билось. Он… он просто чуть не умер. Наверное, причина была в этом. — Спасибо, — сказал он. — Я…

— Больше так не делай! — выпалила Мисаки, удивленная силой эмоций в голосе. Это потрясало и Робина, он моргнул.

— Что не делать? — спросил он. — Не падать со здания?

— Не пугай меня так! Я говорила тебе не стоять у края, идиот! Говорила!

Мисаки глядела на него, ее щеки пылали, она ощущала гнев, но увидела перед собой свою цель.

— Ты меня толкнула, — ошеломленно сказал Робин.

— Ты меня довел, — рявкнула она.

— Почему ты так злишься на меня?

— Потому что ты мне нравишься! — закричала Мисаки, не думая. Глаза Робина расширились, и она ощутила, как покраснела сильнее, все ее лицо точно стало ярко-розовым.

— Ты… что?

— Я… уважаю тебя, — исправилась она, щеки пылали. — Я уважаю то, что ты не убиваешь, и я попытаюсь быть осторожнее с клинками в будущем, но мне нужно, чтобы ты что-то понял.

— Да? — настороженно сказал Робин.

— Если я подумаю, что твоя жизнь в опасности, я убью за тебя.

— Что? Я не хочу, чтобы ты так делала.

— Это не тебе решать.

— Я не хочу, чтобы ты убивала хоть кого-то в этом городе.

— Тогда лучше не попадай в смертельную опасность, — сказала Мисаки.

— Что?

— Это просто, — Мисаки встала над Робином. — Хочешь оберегать убийц и наркоторговцев, не давай им тебя убить. Я прошу лишь сохранить себя живым. Ты же можешь это сделать?

Робин вздохнул, прижал ладонь к лицу.

— Только ты можешь предложить предложение помощи в угрозу.

— Просто пообещай, что ты будешь осторожнее со своей жизнью.

— Это странно.

— Пообещай мне!

— Ладно. Обещаю, что постараюсь.

* * *

Следующим утром Мисаки проснулась рано, пошла к Коли Куруме в башне Филдстон. Первогодки обычно не получали свои мастерские, но они обычно и не могли строить свои компьютеры и голографические проекторы.

Таджака сидел за столом, сутулясь, широкие ладони двигались над его работой, как пауки. Многие нуму не использовали скорость теонита, Коли использовал ее, и его пальцы двигались быстро, как его мозг.

— Нуму Курума? — сказала он, открывая дверь. — Прости, что мешаю…

— Я же говорил, можно просто Коли.

— Коли… — было странно так фамильярно обращаться к кузнецу из знаменитой семьи. — Прости, но я потеряла один из ножей, которые ты мне дал.

— Ты знаешь, как долго мои друзья из Кумбии их ковали? — Коли был плохим кузнецом для нуму, но он развил широкую сеть других мастеров, так что это было не важно. Он передавал работу по металлу родственникам и друзьям в обмен на сложную техническую работу, которую они не понимали.

— Прости. Замена возможна?

— Те ножи были близнецами, Мисаки. Нельзя заменить один и ожидать, что они будут как прежде.

«Мастер», — подумала печально Мисаки.

— Ладно, если тебя это тревожит, я возьму другую пару. Я буду рада заплатить, сколько…

— У моей семьи больше денег, чем ты когда-либо видела, принцесса.

— Л-ладно… — неуверенно сказала Мисаки. Она знала Коли Куруму месяцами, но его поведение все еще ее путало.

— Я знаю, что важные корону всегда думают, что нуму нужно защищать, но я работаю не за деньг.

Мисаки не знала, что сказать. Она не знала, почему он говорил с укором, многие нуму полагались на поддержку коро. Богатая семья Кол была одним из нескольких кланов нуму в мире, которые заслужили право управлять своей огромной корпорацией. Такого не существовало в Кайгене.

— Я не говорила о…

— Пойми, Мисаки. Я снаряжаю тебя, Робина и Эллин, потому что хочу. Уважай это и больше не предлагай мне деньги. Если нужно ещё кинжалов, они твои.

— Я… кхм… Я хотела поговорить об этом, Нуму Ку… Коли. Я думала, что могу перейти от кинжалов дальше. Я… — она сделала паузу. — Я хочу меч.

Коли повернулся на стуле и приподнял брови.

— Что? — спросила Мисаки, смущаясь под пристальным взглядом.

— Ничего. Просто помню, как предложил меч, когда ты впервые пришла за оружием ко мне. Ты сказала мне что-то глупое. Что это было? — он прищурился. — Мечи — оружие мужчин?

Мисаки нахмурилась.

— Знаешь, что? Не важно. Не хотите помочь, я найду оружие сама, — она повернулась и была почти у двери, когда Коли заговорил снова:

— Уточнения?

Она замерла с ладонью на дверной раме.

— Ничего необычного, — решила она через миг. — Мне просто нужен клинок длиннее кинжалов, что-то, что может рассечь несколько тел, если нужно.

— Ох, планируешь убийство, принцесса?

Ее ладонь сжалась на дверной раме.

— Надеюсь, нет.

Дальше Мисаки направилась в главную гимназию. Она избегала открытых продвинутых тренировок с мечом, придя в Рассвет. В начале года она посещала пару тренировок новичков ради веселья, но не ощущала себя готовой к серьезным занятиям. Она могла быть талантлива, но меч никогда не был ее целью. Как иначе? Она была девушкой. Но тем утром она присоединилась к продвинутым ученикам под стеклянным куполом гимназии.

Инструктор меча Рассвета, Макан Вангара, обычно поручал присмотр за новичками своему сыну, Киноро, или одному из студентов высокого ранга, но старый коро всегда следил за продвинутыми тренировками сам. Сегодня он стоял на трибунах, следил за входящими студентами. Продвинутая тренировка была открыта для всех, хотя Вангара переводил студентов в группу новичков, если они плохо справлялись.

Мисаки была уверена, что могла заниматься с этой группой, некоторые тренировались с мечом три-четыре года, которые посещали Рассвет. Но она ощущала себя ужасно маленькой, когда они стали искать напарников для боя. Она была ниже всех ее возраста, и эти студенты были от двух до четырех лет старше нее.

Девушка-биладугука с коричневой кожей сжалилась над Мисаки и предложила потренироваться с ней. Ей было на вид лет пятнадцать, второй или третий курс.

— Я — Азар Туроре, — девушка поприветствовала Мисаки в стиле Ямма, взяла джиджаку за руку и коснулась губами костяшек.

— Верно, — Мисаки ответила на жест, неловко ткнулась губами в костяшки Тароре и отпустила ее ладонь как можно быстрее, но не грубо. Она не привыкла к прикосновениям, как таджаки, и она не была уверена, что привыкнет. Она не была против жара, но знала, что им было не по себе от ее холодной коже, и это ее всегда смущало… хотя Робин не был против. Она встряхнулась и улыбнулась девушке. — Я — Мисаки Цусано. Рада знакомству, Коро Тароре.

— Просто Азар, пожалуйста, — сказала девушка, и они стали выбирать тренировочные мечи из ящика.

Боккены тут не были деревянными, как у Мисаки дома. Они были из какого-то синтетического материала, который не загорелся бы в руках разошедшегося таджаки. В Карите редкое было из дерева, кроме самих деревьев. В стране было больше сорока процентов таджак, так что дерево было непрактичным стройматериалом.

Мастер Вангара крикнул название техники, которое Мисаки не узнала, и остальные бойцы стали двигаться, стуча синтетическими боккенами. Несмотря на ее опыт, Мисаки не привыкла к терминам Яммы и тренировочным методам.

— Ты уже применяла такую технику? — терпеливо спросила Азар.

— Нет, — Мисаки следила за парой студентов рядом с ними, повторяющими движения в третий раз.

— Ого, я могу тебя научить.

— Все хорошо. — Мисаки следила за двумя студентами, повторяющими прием в четвертый раз. — Я справлюсь.

— Что…?

— Я справлюсь. Прошу, нападай, Коро Азар.

Азар напала впервые, сделала это так нежно, словно переживала, что сломает Мисаки, если ударит слишком сильно. Мисаки привыкла к этому, но Азар набрала силу и скорость, как только увидела Мисаки в действии.

— Откуда ты? — спросила Азар, когда мастер Вангара объявил перерыв.

— Я из Широджимы. Кайген.

— Почему я не видела тебя на этих тренировках раньше?

— Я… кхм… — Мисаки пожала плечами, не желая объяснять.

Другие девушки в Рассвете относились с отвращением к идее стать домохозяйкой. Глубокая и беспокойная часть Мисаки была рада, что находилась там, где ее жестокость была ожиданием, не удивлением. Другая глубокая часть нее желала защитить ее культуру от чужаков, которые не понимали ее.

— Кто тебя научил? — спросила Азар.

— Мой отец.

— О, он военный?

— Нет, — предположение было понятным. Во многих странах самые умелые бойцы вступали в армию. Кайгенская империя набирала воинов из основных провинций, оставляя дома коро в Широджиме и других провинциях вооружаться и тренироваться самим.

У Азар было больше вопросов, но мастер Вангара призвал их выстроиться. Вторая техника была сложнее, и Мисаки ощущала пробуждение. Азар не давала Мисаки заскучать, хотя ее стойки были недостаточно широкими, а плечи были чересчур напряжены. Мисаки этого не сказала, конечно. Азар была старше, это было неуместно.

Они перешли к продвинутым техникам, и Азар начала понимать уровень Мисаки.

— Фаллеке! — воскликнула она. — Я еще не видела, чтобы кто-то менял стойки так быстро!

— Я маленькая, — Мисаки пожала плечами. — Ниже центр притяжения.

В отличие от некоторых корону, резкая реакция Азар на навыки Мисаки не была возмущением. Она была в восторге.

— Тебе нужно потренироваться в следующий раз с Киноро или ребятами с четвертого года, — сказала она, когда мастер Вангара объявил конец разминки, — кем-то ближе к твоему уровню.

Мисаки видела немного тренировок Киноро Вангары, знала, что Азар перегибала, намекая, что она была близко к его уровню. Или она не понимала разницу между умелым бойцом и гением.

После короткого перерыва мастер Вангара собрал учеников у боевого круга, отмеченного на полу.

— Что будет теперь? — прошептала Мисаки Азар.

— Не знала? Продвинутая тренировка заканчивается боями. Все бьются хоть раз.

— О, — удивленно сказала Мисаки. — Весело.

Азар скривилась.

— Иногда, — сказала она. — Порой это страшно.

Мастер Вангара хлопнул в ладоши, призывая группу послушать, и разговор умолк.

— Хватит разминки, ребята, — мечник не говорил громко, ему не нужно было. Он был из тех, кого все старались услышать. — Пришло время боев.

— Хочешь, чтобы я судил второй ринг, Баба? — предложил Киноро.

— Нет, я буду судить начало, — сказал мастер Вангара, — и так далеко, насколько бойцы… — он потер руки, повернулся к студентам у круга. — Ты, — он указал на Мисаки, и она выпрямила спину от удивления. — Новенькая. Знаешь сражения с очками?

Мисаки мысленно скривилась. Она знала международный стиль боев на мечах, просто не думала об этом толком.

Таджаки, похоже, любили жалкие стычки, которые загоняли бойцов до физических границ и давали возможности для креатива и бахвальства. В схватках работала глупая система очков, которая позволяла соперникам с тренировочными мечами получать очко там, где они умерли бы в бою с настоящим оружием.

Первый летальный удар давал пять очков. Каждый следующий стоил двух, а удар, который мог бы пустить кровь, но не был летальным, стоил одного очка. Судья просто кричал очки, когда видел их, без перерывов. Хоть за первый летальный удар давали пять очков, все это было нереалистично.

Мисаки подозревала, что такой подход к бою давал Робину обманывать себя тем, что он мог вступать в схватки с шестью преступниками за неделю, не умирая. Любой мечник Широджимы знал, что настоящий боец мог повалить противника одним ударом. Но долгий бой с очками мог быть выгодным Мисаки, если она планировала выживать в Северном Конце, раня преступников, но не убивая их…

— Ну? — сказал мастер Вангара, и Мисаки поняла, что глупо глядела на него миг.

— Д-да, Короба, — тихо сказала она. — Я знаю сражения с очками.

— Отлично. Раз ты впервые с нами, выбирай.

— Что?

— Выбери кого-то для боя.

Мисаки осмотрела группу, взвешивая варианты. Она никого из них не знала. Она решилась, расправила плечи и назвала противника:

— Киноро Вангара.

В зале стало тихо.