Меч Кайгена

— Почему нет?

— Как смотреть на сына — честного и смелого воина — которого убили, пока ты стоял и ничего не делал? Я не смог отослать его дух, и он все это время мучил нас, не давал спать тебе и Нагасе. Прошлой ночью он заставил мою джийю подняться, и это чуть не убило нас обоих.

— Это не был… — «Это не был ты», начала говорить Мисаки, но умолкла. Она думала о прошлой ночи, помнила, как проснулась в поту и слезах. Вода на ее коже стала бы льдом в первую очередь, если бы ее джийя была активна. Ледяные шипы, торчащие из стен, были прямыми и прозрачными, как клинки Такеру, а не ее неидеальные творения. — Ты порезал себя! — воскликнула она в ужасе осознания. Говорили, теониты могли нечаянно ранить себя своей неуправляемой ньямой, но такое бывало у детей, чья сила еще не была достаточно развита, чтобы быть летальной. У взрослых это считалось безумием.

— Повезло, что ты закричала, — сказал он. — Звук разбудил меня раньше, чем моя джийя навредила тебе.

Мисаки поняла, что, когда он закричал ей уходить, в его глазах был не гнев, а паника. Он переживал за ее безопасность.

— Так что будь осторожна сейчас, — Такеру снова опустил голову с мирным голосом. — Вряд ли моя джийя в смерти проявится так драматично, как у моего брата, но может быть все еще опасно. Убедись, что убежишь подальше, когда рассечешь мне позвоночник.

Как он мог так спокойно говорить о своей смерти? Почему его сердце билось ровно?

— Ты делаешь это сейчас, да? — упрекнула Мисаки. — Уходишь в гору, чтобы не терпеть это как человек.

— Нет.

— Тогда почему ты так спокоен? Миг назад у тебя были эмоции, когда ты говорил о Мамору. Как ты можешь просить свою жену убить тебя, словно это ничего не значит?

— Потому что… это не расстраивает меня.

— Не верю, — как мог кто-то такой сильный, как Такеру, отдавать жизнь без боя?

— Я говорю правду. Я не пытался войти в это состояние с тех пор…

— С тех пор как полковник Сонг сжёг тела, — поняла Мисаки. — Ты не смог это выдержать, убежал и отступил в гору.

— Я пытался, — сказал Такеру. — Гнев не ушел.

— О, Такеру-сама… — выдохнула Мисаки, голос был высоким от раздражения и горя. — Гнев просто не уйдет.

Она мгновение не могла назвать эмоции, поднявшиеся в ней. Когда она определила чувств, безумная часть нее хотела рассмеяться — потому что это была жалость. К этому глупому мужчине на коленях в снегу, к этой слепой эгоистичной женщине, которая была в браке с ним пятнадцать лет, но не видела его настоящего. Пятнадцать лет, и она не видела в Такеру того, кому была нужна ее помощь. Или видела, но закрывалась от этого — это не мое место, не мое дело, не моя семья.

— Ну? — спросил ровным голосом Такеру. — Ты сделаешь это?

— Нет, — она подняла голову, и что-то вспыхнуло в ее груди. Новая решимость.

«Ты всегда была хороша с людьми», — сказал Казу. Если она могла вытащить других из отчаяния, могла сделать так и для Такеру. Как она узнала только что, и он был человеком.

— Гнев не уйдет, — повторила она голосом сильнее, — но ты примешь его и приручишь, как мужчина.

— Что? — Такеру в смятении посмотрел на нее.

— Ты виноват в том же, что и я — попытке слушаться и радовать старших, — Мисаки покачала головой. — Может, это была ошибка. Может, нет. Это уже не важно. Их тут нет, чтобы дать нам ответы. Мы остались без родителей, предков и братьев… Только мы… — она сделала паузу, не зная, куда клонила. Может, отложить свои сожаления было мало. Может, это было последнее, что ей нужно было сделать для Мамору.

«Найди слова, Мисаки».

Она вдохнула с болью.

— Когда ты оставил Мамору, ты был вторым сыном, выполняющим приказ, но теперь ты куда больше. Ты — глава дома Мацуда.

— Но я не должен был стать таким. Время было мирным. Это не должно было произойти.

— Знаю, — эмоции душили Мисаки, ей вдруг захотелось сделать то, чего она никогда не хотела раньше. Она хотела броситься к Такеру. Она хотела обнять его… и чтобы он обнял ее. В тот миг она поняла, что такого варианта не было. Они не были детьми. Им нужно было что-то больше пары защищающих рук. Им нужно было самим стать больше.

— Прощены мои ошибки или нет, я не гожусь для защиты нашей деревни, — сказал Такеру, его раздражение было осязаемым. — Я могу, возможно, вести воинов, но я не знаю, как заботиться о группе вдов и сирот без домов, ресурсов и поддержки Империи.

— Но ты должен. Ты же это понимаешь? — сказала Мисаки. — Если ты не примешь роль лидера, правительство пришлет кого-то еще. Мы будем в их власти, и это будет из-за тебя.

Такеру притих от этого.

— Слушай. Может, ты не виновен во всем, что происходило до этого. Может, я не могу обвинять тебя в решениях твоего отца и брата, но ты в ответе за то, что случится дальше, — как и она. Она поняла это теперь, и она не ошибется снова.

— Одно дело — биться с ранганийцами — я родился делать это. Но перечить Империи… — Такеру покачал головой. — Это мне не по силам. Это невозможно.

— Невозможно льдом резать сталь. Невозможно джиджаке остановить торнадо. Ты — Мацуда. Невозможное для тебя по силам даже в додзе.

— Но… в письме ты написала…

— Забудь, что я написала! — Мисаки шагнула вперед, вырвала письмо из руки Такеру и порвала. — Я отменяю вызов.

— Ты не можешь просто…

— Вот мой новый вызов, — она указала мечом на него, пока кусочки кайири падали на землю у ее ног. — Ты согласишься быть мужчиной и загладить вину передо мной. Ты будешь делать все, что нужно, чтобы защитить эту семью и эту деревню, даже если у тебя не будет поддержки правительства.

— Мисаки… — начал вставать Такеру, но она прижала Сираденью к его шее, и он застыл.

— Нет, — холодно сказала она. — Ты не встанешь, пока не будешь готов принять мой новый вызов. Ты принимаешь, Мацуда Такеру?

— Я уже сказал, что не знаю, как защитить Такаюби, женщина, — даже в сомнениях Такеру умудрялся звучать снисходительно. — Я не могу…

— Можешь, — гневно перебила его Мисаки.

— Почему ты так уверена?

— Потому что в этот раз мы пойдем по этому пути вместе. В этот раз у тебя буду я. Ты принимаешь мои условия и мою помощь?

— Принимаю, — сказал он, но лицо было пустым. Страха не было, но не было и уверенности. Этого было мало.

— Так докажи это, — сказала Мисаки.

Он нахмурился в смятении.

— Что?

— Я не могу принять твое слово, что ты примешь мою помощь, ведь ты только и делал, что отмахивался от моих советов и чувств, весь наш брак, — холодно сказала она. — И я не могу поверить тебе на слово, что ты защитишь Такаюби, когда ты даже не защищаешь себя.

— Чего ты от меня хочешь?

В ответ Мисаки прижала плоскую сторону Сираденьи к его щеке.

— Ты знаешь, что это? — спросила она.

Он взглянул на черный клинок, прижатый к его бледной коже.

— Обсидиан Яммы?

— Зилазенское стекло. Опыт, наука и древняя религия Яммы говорят, что другое оружие не может его повредить. Когда ты встанешь, ты покажешь себя равным вызову. Докажешь, что ты готов делать невозможное. Если не справишься, то…

«Нами, надеюсь, я знаю, что делаю».

— То эта деревня в тебе не нуждается, как и я.

Она направила меч вниз.

Такеру двигался так быстро, будто на чистом рефлексе. Мисаки едва увидела Шепчущий Клинок, и ледяное оружие зазвенело по Сираденье, оттолкнув ее от цели. Удар льда об стекло был таким сильным, что Мисаки не знала, как удержала меч.

Такеру был на ногах.

Снег поднялся вокруг него, джийя Мисаки тоже поднялась, но не вокруг нее, а внутри.

Она была в темных коридорах дома Мацуда, билась за семью. В ее разуме она и не уходила. Она не могла, пока не справилась с последним и самым опасным противником.

Враг перед ней теперь был не самым Мацудой Такеру, а горечью тишины, которая росла между ними пятнадцать лет. Она будет биться с ней, убьет ее. И когда она закончит, у нее будет муж. У ее детей будет отец. У Такаюби будет лидер. Мамору сможет упокоиться.

Их мечи столкнулись, и Мисаки испытала миг удовлетворения, когда поняла, что Такеру не сдерживался, а ударил с полной разрушительной силой. Последовал миг удивления, когда она поняла, что ее кости не были сломаны. Она и маленькая Сираденья выдержали удар Шепчущего Клинка Такеру. Зилазенское стекло впилось в лед Сасаяибы. Мисаки шагнула вперед и с нечеловеческим всплеском силы оттолкнула Такеру.

Он быстро оправился, расставил ноги в собирающемся снегу, но был потрясен. Такой рывок силы от теонита слабее казался ему невозможным.

— Что ты такое? — прошептал Такеру.

«Нечто большее, чем я», — подняла она.

— Я — Мацуда Мисаки, — сказала она гордо и честно, как еще никогда не говорила эти слова. — Я — твоя жена.

И она напала на него.

Скорость ее юности хлынула в ее конечности, но не только это. Она была больше, чем Цусано Мисаки или Сираву, Тень. Она билась за нечто большее, чем жизнь, или пять, или десять. Воля Такеру, душа Мамору, будущее ее семьи, выживание Такаюби — все зависело от ее меча. Это Тень с ее слепой любовью и беспощадностью никогда не поняла бы.

Как Казу, Тоу-сама и Великий Цусано Райден, который нес вес Анрю в бой, она терпела атаки Такеру и отгоняла его. Такеру ответил безупречной формой, у него не было брешей, но он защищался, а Мисаки наступала.

В годы учебы в Рассвете Мисаки не обладала навыком для боя с мастером-мечником. Но без тесного кимоно и детской трусости, сковывающих ее годами, она стала новым существом, более плавным, будто без костей, в отличие от девочки, но более плотной, чем тень — женщина с молниеносными движениями и ревущей кровью.

Раз в жизни ее тело успевало за разумом. Когда она представляла взмах, клинок делал это. Когда она замечала брешь, она была в ней. Если она хотела устоять, ее стойка выдерживала. Она тяжело дышала, но поняла, что впервые с Притяжения Души тяжелое дыхание не вредило ее легким.

Три раза Шепчущий Клинок разбивался, но Такеру возвращал его. Хорошо. Если он мог биться с Сираденьей, если он сможет победить тут, для Такаюби еще была надежда. Снег кружился быстрее, Мисаки ударила по Шепчущему Клинку в четвертый раз, разбивая его.

Миг потрясал. Кровь служила продолжением ее воли, Мисаки не чувствовала удар по мышцам и суставам. Но она ощутила удар душой, и он ощущался неестественно. Шепчущий Клинок не должен был ломаться. Она направила силу воли в тело, но это все еще было недостаточно хорошо. Ей нужно было потянуться дальше. Ей нужно было дотянуться до него.

«Будь лучше, — требовала она от Такеру, наступая. — Покажи мне невозможное».

Он отступал осторожно, но не использовал отступление, чтобы вернуть Сасаяибу, а изменил тактику, сделал широкий взмах открытым ладонями. Снег поднялся с течением его джийи, и змея поднялась из земли перед Мисаки — не совсем Дракон Мацуда, та техника требовала силу двух взрослых Мацуд, но существо было больше любой ледяной змеи, которую видела Мисаки.

Змея обвила Такеру острой чешуей, поднялась и повернулась к Мисаки, глаза из осколков льда сияли. Змея была выше дома, пасть с клыками открылась достаточно широко, чтобы перекусить ее пополам. Это была хорошая попытка запугать, но Мацуда Такеру должен был не только пугать внешне, ему нужно было стать непобедимым внутри.

Мисаки надеялась, что ледяное существо было мощным, как выглядело, но был лишь один способ узнать. Существо ударило, а она устояла. Лед встретился со стеклом.

Два молниеносных удара Дочери Тени, и Мисаки разбила голову змеи. Она поменяла хватку на Сираденье, вытянула руку к безголовой шее существа и захватила контроль над водой в ней. Даже на пике она не могла биться с Мацудой Такеру за власть над чешуей змеи. Лед был его владениями, но Такаши был текущей энергией в Драконе Мацуда, а Такаши не было.

С ревом Мисаки отвела руку. Ее джийя вырвала жидкую внутренность змеи, словно вырвала позвоночник из живой змеи. Формация рухнула, как скелет без позвоночника.

«Будь лучше, — Мисаки пробила дождь из чешуи. — Дай мне больше».

ТАКЕРУ

Мацуда Такеру опешил.

Он еще не терял контроль над драконьей броней. Даже когда вода Такаши двигалась с ослепительной скоростью или резко меняла направление, он успевал двигаться. Для него никогда не было сложностью усевать.

Он думал, что Мисаки, как многие бойцы, ударит по непробиваемой броне дракона, но она ударила по нестабильной внутренности — по отсутствию Такаши. Пустота сотрясла его сердце, броня разлетелась в стороны.

Гибкое существо без костей, он пробудил женщину с кровью и яростью богов.

Ее лицо было румяным, пряди волос выбились из пучка, она взмахнула стеклянным мечом, рассекая останки дракона. Она напала на него, черные глаза сияли, как обсидиан. Много лет он не трогал эту фарфоровую куклу, боясь разбить ее. Он не хотел, чтобы эта красивая странная женщина рассыпалась, как его мать. Он все равно как-то сломал ее, но она сломалась не как фарфор. Она сломалась как чёрное стекло и лед — неровная трещина сделала ее еще опаснее.

Такеру призвал силу воли, чтобы притянуть чешую дракона и создать Шепчущий Клинок. Холод и давление его джийи создали меч, который не сломался бы об стеклянное оружие Мисаки, но он не мог рассечь зилазенское стекло. Он знал это с уверенностью до того, как их клинки снова встретились.

Настоящий Шепчущий Клинок требовал сосредоточенности и решимости. Те клинки, что он делал сейчас, могли рассечь плоть и кость. Они могли даже рассечь металл, но не были идеальными Шепчущими Клинками. Не хватало молекул.

Черный меч ударил по гарде Такеру, и он отпрянул. Он еще не испытывал проблем с управлением джийей. Его меч был идеальным с подросткового возраста. Он был идеальным, когда Такеру бился с ранганийцами, когда сражался с Мамору в додзе и звал его слабым. Ирония была в том, что Мамору был прав — об империи, Кванах, ранганийцах — а Такеру звал его слабым.

В неуверенности юности Мамору был ближе к ясности, чем его отец. Такеру требовал, чтобы Мамору бился за свою правду. Теперь его жена просила его выступить, а он мог только разбиваться, разбиваться и разбиваться.

Мисаки не медлила, не давала ему сделать ни шага вперед. Что-то появилось в теле женщины — глубоко в кровавой магии Цусано, что Такеру не понимал — и это давало ей нечеловеческую силу. Но одна сила не могла двигать бойца с такой грацией. Крохотная женщина не уступала ему, и Такеру пришлось понять, что он пятнадцать лет спал рядом с воином, почти равным его уровню, не зная этого.

Как он не заметил? Или он заметил и закрыл на это глаза, как закрывал глаза на все, что беспокоило его? Многое в его жизнь было утеряно в тумане, снеге и медитации, а он и не догадывался.

Сасаяиба треснул от резкого удара меча Мисаки. Она не дала ему оправиться от удара, бросилась со свежей яростью, развернулась в атаке. Такеру остановил удар, и лед разлетелся, едва отразив меч, летящий к его груди.

Она же не убьет его?

Он не знал женщину, которая жила в кукле, и было сложно биться с врагом, которого не знал. Он попытался ударить новой Сасаяибой, но решительный взмах мечом его жены разбил оружие.

Мацуда Такеру Первый нашел Шепчущий Клинок в идеальной ясности. Он изучил каждый уголок своего мира, от замка коро до печи нуму, от старой религии к новой, и он все понимал близко. В отличие от его предка, Такеру находил сосредоточенность для создания Шепчущего Клинка, уходя в белизну горы, где он не видел свою страну, жену, даже свои эмоции. Какой мужчина закрывал глаза на мир и звал это ясностью?

Такеру видел, что женщина была злой, и каждый раз, когда что-то разбивалось, она злилась сильнее, движения становились яростнее, их было все сложнее прочесть. В ее бою была боль, курсировала рядом с ее болью, поднимаясь, как волны в шторм, с каждым взмахом ее меча. Она была в агонии, и это было его виной. Он не хотел сделать такое с ней, но с каждым шагом назад он только все ухудшал, и он не мог это вынести. В ее рычании он слышал горечь отца, слезы матери. Мамору кипел в ее глазах.

Ему нужно было остановить это.

Он искал брешь, чтобы схватить ее, но она была слишком быстрой, не показывала признаков усталости. Если он будет бить неидеальной Сасаяибой, ее меч отрубит ему руку. Поменяв тактику, Такеру использовал тело как приманку для ее атак, поднимая снег вокруг нее, как ловушку.

От прикосновения его ньямой обезумевший снег ответил хозяину. Несмотря на физическую силу Мисаки, ее чувство воды вкруг нее было слабее, чем у Мацуды. В смятении снега она не заметила молекулы воды за ней.

Его клинок разбился об ее, Такеру разжал ладони и потянул воду к ним широкой волной. Мисаки завизжала от удивления, когда волна накрыла ее ниже плеч. Она отреагировала со скоростью обученного бойца, бросила меч, чтобы обеими руками убрать воду с тела. Но Такеру уже замораживал жидкость, ее джийя не могла победить его. Волна застыла, обездвижив ее.

— Сдайся, — сказал Такеру, скрывая усталость требовательным тоном.

Она пронзила его хмурым взглядом, не как мечом, а как когтями, которые впивались и держали крепко, и вырваться было невозможно.

— Это было коварно, Мацуда Такеру, — прошипела она, глядя ему в глаза, пока они оба не двигались. — Я была бы впечатлена, если бы это не было признаком слабости. Я не думала, что ты — обманщик.

— Ты не уточняла условия боя, — сказал Такеру. Оправдание было неважным. Редкие бои позволяли техники, которые сковывали противника. Но условия боя джиджак не подходили для дуэлей между парами. — Я не хочу тебя ранить.

— Ранить? — холодное дыхание Мисаки все же было паром в морозной ауре Такеру. Она страдала сильнее, чем в пылу боя. — Это… — она взглянула на лед, сковавший ее тело. — Так ты пытаешься ослабить мою боль?

— Я… — Такеру казалось, что он что-то упускал. — Я не могу ввернуть Мамору, — сказал он.

— Но ты можешь быть лучше, — она хмуро глядела на него, и, Нами, ее когти не могли ослабить хватку? — Ты можешь быть лучше, чем мужчина, который не смог его спасти.

— Я буду, — пообещал Такеру. — Я не наврежу тебе больше.

— Если не хочешь меня ранить, бейся со мной, как настоящий воин, — Мисаки скрипнула зубами, рыча, — с уважением.

Такеру привык, что ньяма других теонитов падала, когда их ловил его лед. Они не могли двигаться, потому многие не могли направлять силы, чтобы влиять на мир вокруг них. Но сила Мисаки не была вокруг нее, она была в ней, давала ее маленькому телу божественную силу, пока она билась с его ловушкой. Ее боль скрежетала по нему, как когти, и ему было сложно не кривиться.

— Бой закончен, женщина, — настаивал он, словно произнесенные слова могли стать правдой от их озвучивания. — У тебя нет оружия. Сдавайся.

— Не стану. Ты еще не принял мой вызов.

— Принял…

— Ты не бился со мной как Мацуда.

Ее тело дернулось во льду, и он треснул.

Трещина сотрясла душу Такеру. Он был мальчиком, сжавшимся на боку, дрожал после ударов кулаков отца, не мог понять, куда пропала его мать, почему она ушла, почему отец ненавидел его так сильно. Тоу-сама дважды ударил его ногой, оставил синяк размером с пятку на его щеке и боль в ребрах.

Зная, что он не сможет встать, он повернулся на бок и пополз. Он понимал, что его брат вступился, чтобы защитить его, значит Такаши пострадал еще сильнее. Эта мысль не радовала. Вина сплеталась со смятением и пострадавшими кровеносными сосудами, создавая новую ужасную боль.

Он знал, что если замрет и прислушается, он услышит рыдания Такаши, боль брата отражала его боль, как эхо. Такеру не слушал, пополз быстрее, ногти в отчаянии впивались в татами. Рука за рукой, он тащил себя вперед, добрался до крыльца с видом на укрытый снегом двор. Он дотянул себя до края и скатился с него в белые объятия внизу.

Он рухнул на бок, добавив, наверное, синяков, но все теперь было хорошо. Как только он упал на землю, снег обвил его, как руки матери. Он был в безопасности. Такеру растопырил пальцы в белизне, пустил все в гору. Боль разлеталась тысячей снежинок, потом десятью тысячами, превратилась в утренний туман.

Всю жизнь Такеру был уверен, что правильно отдавал боль горе, что только так можно было справиться. Как иначе можно было выдержать столько страданий маленьким человеческим телом?

Но эта женщина держала все внутри маленького тела из крови и плоти и не ломалась. Казалось, боль сгустилась в ее маленьком теле, как молекулы Шепчущего Клинка или сталь, сложенная тысячу раз, чтобы выковать клинок. Она принимала каждую каплю трудностей, как удар молотом, превращая это в силу, и она была сильнее Такеру. Она ломала его.

— Стой, — приказал он, но она продолжала бороться.

Трещащий лед кричал голосом Такаши, голосом Мамору — он пытался это отогнать. Он поднял тщетно раскрытую ладонь перед собой.

— Стой! — заорал он, голос уже не был властным. Он умолял. — Стой! Стой!

Ладонь Мисаки вырвалась. Лед оставил порезы на ее руках, красные на белых шрамах из ее боя с фоньяками. Она освободилась и побежала вперед. У нее не было оружия, но она все равно нападала на него.

В миг потрясения Такеру понял, что был в долгу перед этой женщиной, родившей его детей, бившейся много раз за семью, которой она не просила. Она дала ему свою жизнь и ничего не требовала взамен. Мамору унаследовал силу не от отца, а от нее.

Может, она была сильнее него. Может, он не мог преодолеть женщину, внутри которой была сила армии. Но она была права. Мацуда не отступал перед невозможным.

Такеру вытянул джийю, чтобы создать клинок, но Мисаки опередила его. Она сорвала ножны с бедра и ударила ими по лицу Такеру. Ножны были из того же зилазенского стекла, что и меч, потому что ударило сильнее, чем мог лед или металл, с каким Такеру сталкивался.

Он пошатнулся, она ударила его ногой по животу. Десятки лет никто не бил его так, чтобы сбить, но в ужасно сильном состоянии Мисаки ее ступня выбила дыхание из его тела, и он отлетел сквозь снег.

Когда он встал на четвереньки, Мисаки стояла над ним, тяжело дыша, ее волосы свободно трепал ветер. Она забрала меч, хотя ножны еще были в ее левой руке, как второй меч. Сквозь ножи боли в ребрах Такеру узнал стойку, похожую на Такеру, и гадал, где она научилась биться двумя мечами… Где она взяла столько сил? Никто не бил его так больно после отца.

Снег тянул Такеру, предлагал нежно забрать его боль. Его пальцы раскрылись в манящем холоде, готовые поддаться, но Мисаки глядела на него, выжидая. Тот взгляд впивался в него, удерживая, как когти — или пара рук.

Такеру не отдался снегу, а впился в него ладонями. Он сжал кулак, и снег поднялся по нему. Казалось, он отдавал все, что Такеру посылал в него больше сорока лет: синяки брата, крики матери в бессильном гневе, девятнадцатилетняя невеста подавляет всхлипы, закрыв лицо руками, бамбуковый прут отца бьет по нему.

Прут стукнул его по уху, стал грохотом бомб на склонах Такаюби. Он ударил по спине и стал кулаками Котецу Ацуши, который умолял Мамору вернуться за его отцом. «Прошу, Мацуда-доно! Прошу!». Он ударил его по руке и стал Кровавой Иглой Мисаки. Он попал по его костяшкам, и он ощутил, как они вонзились в зубы Мамору, пуская кровь во рту мальчика.

«Держи линию», — сказал он, когда сын смотрел на него в страхе.

И Мамору сделал это. Он защитил Такаюби всем, чем мог.

Теперь была очередь Такеру.

Сжимая в руках правду своей жизни, он встал.

Мисаки бежала к нему, последняя и самая важная часть его жизни неслась к нему. И он видел их обоих: женщину, которая нуждалась в своем муже, и мужчину, который нуждался в жене.

Ясность стала острой, как лезвие.

Шепчущий Клинок встретился с ножнами Мисаки, рассек их. Ее глаза расширились, и она улыбнулась — Боги, улыбнулась — открыто, и это было красивее всего в Дюне.

Ее меч ударил по широкой стороне Шепчущего Клинка Такеру, сбивая его с курса, но в этот раз лед не разбился. Даже не треснул.

Бросив половину ножен, Мисаки напала на Такеру с новой энергией. Впервые они встретили друг друга — не замерзшая гора и кукла, а живая плоть, мужчина и женщина. Улыбка Мисаки росла. Она получила то, что ей было нужно от него.

Но в этой новой ясности Такеру понял, что от него, как мужчины, требовалось кое-что еще от нее. Она направила атаку к его шее, и он опустил руку.

МИСАКИ

Мисаки бросила все тело в атаку, зная, что Шепчущий Клинок встретит ее, готовый отбить удар или остановить его.

Удар не последовал.

Паника пронзила ее пыл. Даже в состоянии повышенных рефлексов она едва смогла остановиться и не отрубить голову Такеру. Черное стекло впилось в его шею, и мир застыл, снег замер в шоке.

Мисаки стояла, едва дыша, сердце колотилось, две капли крови выступили на шее Такеру. Две капли. Она не убила его. Но было близко.

«Почему? — яростно думала она. — Почему он не остановил удар?».

Он должен был успеть отразить атаку, так почему не стал? Он пытался обманом заставить ее убить его? Он проверял ее?

Но, когда она посмотрела на лицо мужа, его выражение не было нахальным. Оно было открыто удивленным. А потом удивление смягчилось во что-то мягче триумфа.

Облегчение.

Они смотрели друг на друга, тяжело дыша от усталости, Сираденья лежала у его шеи. А потом Шепчущий Клинок стал снегом, опустился у их ног. Пальцы Такеру коснулись ее ведущей руки.

— Принимаю, — сказал он, и его голос был полон благодарности и силы, решительного мороза зимы.

И Мисаки как-то поняла, почему он дал ей последний шанс. Если она хотела убить его, то он был один. Он был готов биться, но лучше умер бы, чем делал это один. Он принимал не вызов ответственности, он принимал ее.

Прохладные пальцы скользнули по ведущей руке Мисаки, по ее рукаву, убрали волосы с ее лица. В падающем снеге Такеру смотрел на женщину, на которой женился, и видел ее впервые.

— Принимаю.

ГЛАВА 28: ЧУЖАК

Легенды Такаюби говорили, что Мацуда никогда не уходил из дуэли, не пролив кровь противника на землю. Такеру и Мисаки нарушили традицию в тот день.

Она поймала капли крови, не дав им упасть, и прижала нежную ладонь к порезу на его шее. Он не оттолкнул ладонь, даже когда ее джийя потянула за открытую рану, закрывая ее коркой.

— Ты сильнее, чем я думал, — сказал Такеру.

Мисаки хмыкнула.

— Это была уловка. Я была в куда лучшей форме.

— Я говорил не о владении мечом. Я всегда знал об этом.

Мисаки удивленно моргнула, снег упал с ее ресниц.

— Да? — она вздохнула. — Я недооценила твою восприимчивость.

— Нет. Твой отец упоминал это, когда описывал тебя нам впервые.

— Ты такое не говорил, — Мисаки притихла. — Почему ты ничего не говорил?

— Не знаю… — задумчивая морщинка появилась между бровей Такеру. — Прости. Я не спрашивал.

— Я не предлагала, — вместо этого она скрыла себя настоящую за стеной, надеясь, что как-то сможет превратиться во что-то еще. — Прости, — Мисаки потерла ладонь шею Такеру еще раз, а потом съехала рукой к его груди. Порез закрылся, кровотечение остановилось.

— Спасибо, — сказал Такеру, — за предложение.

Он поднял руку, чтобы коснуться пореза на шее, не того, который закрыла Мисаки, а того, что призрак Мамору оставил в последнем кошмаре.

— Думаю, я должен остаться на время, — сказал он, — и попрощаться с братом и сыном.

Мисаки кивнула.

— Конечно, — но она поняла, что мысль оставить Такеру на горе расстраивала ее. Он слишком долго был один в снегу, да? Он убирал из себя человечность медитацией, погружался глубже в убежище, теперь запятнанное кровью его семьи.

— Я могу остаться с тобой, Такеру-сама? — тихо спросила она.

Такеру молчал мгновение. А потом кивнул.

— Пожалуйста.

* * *

Небо темнело к тому времени, как они пошли домой. Мисаки соединила два куска ножен Сираденьи льдом. Было достаточно холодно, чтобы лед держался, но потом ей понадобятся новые ножны.

— Я попросила Сецуко присмотреть за мальчиками, пока нас нет, — казала Мисаки. — Сказала ей, что я могу вернуться не скоро. Надеюсь, она не переживает.

— Думаю, переживает, — сказал Такеру. — Похоже, она послала кого-то за нами.

— Что?

— Кто-то спускается по горе к нам, — Такеру склонил голову, словно слушал. — Два человека.

— Мы должны встретить их, — сказала Мисаки, стряхивая снег с колен. — Дать им знать, что мы не пропали, — было странно, что она все еще не ощущала физическую боль, даже после боя и долгого времени на снегу, когда она сидела, поджав под себя ноги.

Они едва начали подниматься по южному переходу, когда взгляд Мисаки упал на фигуру, идущую по горе к ним. Кван Чоль-хи уже лучше шагал по склонам Такаюби, но все еще был куда медленнее местных жителей.

— О! — сказал мальчик, заметив Мисаки и Такеру сквозь падающий снег. — Это вы.

— Кван, — сказал Такеру, без усилий пересекая расстояние к спотыкающемуся мальчику плавными шагами. — Что ты тут делаешь?

— Сецуко-сама сказала, что вас долго не было, и она переживала. Попросила поискать вас.

— Мы в порядке и идем обратно, как видишь, — сказал Такеру, хотя Мисаки заметила, что Чоль-хи с тревогой посмотрел на свежие порезы на шее Такеру.

— Хорошо. Я… — Чоль-хи замер. Его взгляд упал на меч на бедре Мисаки. — Что это?

— Это дело моей жены, — сказал резко Такеру. — Как леди благородного дома, она может носить меч, если она…

— Нет, я уже видел женщин с мечами, — уточнил Чоль-хи, — но не с таким мечом. Мацуда Мисаки-доно-сама… — он запутался в обращении от восторга. — Это то, что я думаю?

Мисаки взглянула на Сираденью.

— Ты внимательный.

— Так… это…

— Зилазенское стекло? — сказала Мисаки. — Да.

— Вы шутите! — воскликнул Чоль-хи, перейдя на родной кайгенгуа от потрясения. — Котецу сказал, что не бывает катаны из зилазена!

— Хочешь посмотреть сам? — предложила она на кайгенгуа.

Чоль-хи был ошеломлен.

— А можно?

Мисаки с улыбкой отвязала Сираденью и протянула оружие в ножнах Чоль-хи. Он поклонился, принимая меч обеими руками.

— Осторожно, — предупредила она, когда он сжал рукоять и чуть выдвинул меч из ножен. — Он острее обычных мечей, но не ржавеет, так что можно трогать плоскую часть, не переживая оставить следы.

— О, — Чоль-хи повернул меч. — И ножны из зилазенского стекла?

— Эм… — помедлила Мисаки, но поняла, что было сложно соврать, когда он держал ножны в руках. — Да, внутри.

— Что с ними случилось? — спросил Чоль-хи, касаясь льда, которым Мисаки скрепила части. Он не был воином Такаюби, но он был умелым джиджакой, почти сразу ощутил, что ножны были разрезаны.

Она взглянула на Такеру.

— К сожалению, они были повреждены, — сказала она.

Пальцы Чоль-хи все еще лежали на льду на ножнах, он нахмурился в смятении.

— Будто разрезано надвое

— Как интересно, — улыбнулась Мисаки, взяла у него меч и вернула за пояс хакама.

— Но они разрезаны! — сказал в смятении Чоль-хи. — Ничто не может разрезать зилазен… — он умолк, глядя на Такеру. Он взглянул на порезы на шее Такеру, а потом на растрепанные волосы и одежду Такеру. Его рот двигался беззвучно мгновение, но все вопросы на языке были неприличными.

— Мы должны вернуться в деревню, — Такеру махнул Чоль-хи и Мисаки идти за ним, и они пошли вверх по горе. — Давай найдем другого и вернемся.

— Другого? — повторил Чоль-хи.

— Вы спустились вдвоем с горы искать нас, разве нет?

Чоль-хи покачал головой.

— Я пришел один.

— Нет… — Такеру замер, вдруг напрягшись. — Кто-то был за тобой.

— Уверен, Такеру-сама? — спросила Мисаки. Порой утомительное использование джийи могло повлиять на чувства теонита. — Может…

Она утихла, движение привлекло ее внимание к дороге впереди. Фигура преградила их путь. Синее кимоно Мацуда мягко трепал ветер, на бедре был меч с бирюзовой шнуровкой.

Мамору.

Мисаки завизжала, зажав руками рот. Боясь, что у нее галлюцинации, она посмотрела на Такеру и Чоль-хи, но они тоже застыли, с потрясением смотрели на призрака.

— К-к-как? — пролепетал Чоль-хи, дрожа. — Почему он тут?

Мамору вытащил катану — и это его выдало. На миг по нему пробежало мерцание, как пятна света на земле в лесу. Мисаки видела такое мерцание раньше и знала, что это означало.

Это был не Мамору и не призрак.

Имитация Мамору шла к ним. Такеру неуверенно отпрянул на шаг, вытянул руку, защищая двух других. Но Мисаки шагнула вперед, собрала джийю в ледяное копье. Даже зная, что это был не он, она не могла выстрелить льдом в сердце сына. Она не могла убить его изображение.

Чоль-хи издал крик тревоги, когда она выстрелила снарядом. Лед попал в плечо самозванцу, сбивая его на спину и разбивая иллюзию. Веснушки появились на щеках Мамору, черные волосы стали каштановыми, а синее кимоно превратилось в серый плащ. Катана упала в снег, вырвавшись из его руки, и стала длинным ножом в стиле Хейдеса.

Даже в шоке Такеру отреагировал сдержанно, поднял лед, чтобы приморозить к месту руки и ноги незнакомца.

— Что это такое? — осведомился он, Мисаки еще не видела его таким потрясенным. Это не удивляло, он не встречал Эллин Элден. — Какой-то демон?

— Не демон, — Мисаки шагала к сбитому существу. — Это литтиги.

— Что?

— Суб-теонит, — объяснила Мисаки, встав над мужчиной. — Они выглядят как адины без сил, но могут управлять светом и создавать иллюзию. Я знала нескольких в Карите, — что один из них делал тут?

Мужчина хмуро смотрел на Мисаки, и они оба знали, что он ничего уже не мог сделать против нее. Литтиги, как он, были опасными, пока заставляли людей видеть иное. У него не было физической силы, чтобы вырваться изо льда Такеру. Сильная вспышка света могла временно ослепить Мисаки, но она хорошо сражалась и без глаз.

Мисаки знала, что была защищена, так что разглядывала мужчину. Ему было под тридцать — хотя ей всегда было тяжело определить возраст белых людей — с тусклыми зелеными глазами и короткими каштановыми волосами в хейденском стиле. Линии татуировок странно извивалась на его коричневых веснушках. Она пыталась вспомнить кого-то, похожего на этого мужчину, но не помнила зеленоглазых литтиги, еще и со странными татуировками. Даже чернила татуировки были не такими, как она видела — блестели, как металл.

Взмахом руки Мисаки убрала снег, упавший на его лицо, чтобы убедиться, что ей не показался серебряных блеск. У него было что-то в коже. Будто металл вплели в татуировки, но, когда Мисаки потянулась джийей, сияющая субстанция была похожа на жидкость.

— Ты очень умелый, — сказала она. Копия Мамору была на уровне с иллюзиями Эллин. — Кто ты?

Такеру еще никогда не видел белого человека, подошел осторожнее. Чоль-хи был за ним.

— Все хорошо, Такеру-сама, — сказала Мисаки. — Он просто человек, как ты или я… но слабее. Смотри.

Прижав таби к руке мужчины, она чуть надавила, и кость хрустнула. Тело белого мужчины напряглось, лицо исказилось, но он не закричал. Он лишь кряхтел. Мисаки приподняла брови. Такая сдержанность говорила о тщательных тренировках, хотя она ощущала, как колотилось его сердце.

— Хорошо, не знаю, понимаешь ли ты диалект Широджимы. Попробуем ямманинке, — сказала Мисаки. — Кто ты и кто послал тебя сюда?

Обычно она не была бы рада пытать кого-то слабее себя, даже того, кто пытался ее убить. Но этот мужчина украл лицо ее сына. Она была рада сломать ему каждую кость.

— Не говоришь на ямманинке, кусок сюро? Ладно, — она поменяла языки снова. — Я могу говорить и на линдиш. Говори же. Кто ты? Ты прибыл сюда из Кариты?

Робин всегда переживал, что старые враги будут преследовать его, но Мисаки не заводила врагов в Ливингстоне. Да, она порезала нескольких человек, но как поддержка Робина и Эллин. Многие думали о Жар-птице, не помнили его Тень.

Серый плащ с капюшоном напомнил Каллейсо и его последователей, но, хоть Каллейсо был странным и жутким, Мисаки не помнила, чтобы он давал последователям татуировки на лицах. Может, это было новым? Или метки были украшением из Хейдеса, не были связаны с верностью мужчины?

— Дело в Ливингстоне? — она давила ногой, и литтиги продолжал кряхтеть от боли. — Сталкивался с Сираву шестнадцать лет назад? Но конечности у тебя на месте… хотя я рада это исправить.

— Узнаешь его? — спросил Такеру, не понимая линдиш Мисаки.

— Нет, Такеру-сама. А ты?

Такеру покачал головой и повернулся к Чоль-хи.

— Кван?

— Н-не смотрите на меня, Мацуда-доно, — пролепетал Чоль-хи. — Я ни разу не видел литтиги раньше.

— Этот был тут какое-то время, шпионил, — Мисаки прищурилась, глядя на нарушителя.

— О чем ты?

— Литтиги — не магия. У них фотографическая память, и они не могут просто забирать лица. Они могут лишь воссоздавать то, что видели, значит…

— Он видел Мамору живым, — сказал Такеру с тихим ужасом, — недели назад. Зачем?

— Это он нам расскажет, — Мисаки смотрела на иностранца, заговорила на ямманинке, этот язык международный шпион должен был понимать. — Верно, литтиги? Ты расскажешь нам все, что мы хотим знать, пока у тебя еще есть конечности и язык.

— О, — осторожно сказал Чоль-хи. — М-Мацуда-доно, уверен, это против международных кодексов…

— Хорошо, что это касается только военных, — сказала Мисаки. — Я — обычный житель.

— Но…

— Тихо, Кван, — приказал кратко Такеру.

— Ну? — Мисаки хмуро глядела свысока на литтиги. — Хочешь говорить, или мне порезать тебя?

Свет мелькнул. Волосы мужчины стали черными, и на миг его лицо закрыло лицо Мамору, в глазах была мольба. Агония пронзила Мисаки, она надавил ногой. Ее пятка сломала бедро мужчины, и его жестокая иллюзия пропала с хрустом.

В этот раз он закричал.

— Нет, нет, — сладко сказала она, пока Чоль-хи кривился. — Ты не хочешь тратить концентрацию на иллюзии сейчас. Нет, ты хочешь сосредоточиться, чтобы сказать мне, что я хочу знать, до того, как это станет неприятным.

Мужчина стиснул зубы, дышал с болью и быстро сквозь зубы. Его сердце колотилось, но он не ответил.

— Не будь таким, — Мисаки вытащила Сираденью, и Чоль-хи закрыл глаза. — Если не будешь говорить со мной, не скажешь, какие части тела отрезать первыми. Придется угадывать…

Мужчина заговорил со странным акцентом в его ямманинке:

— Голосовая активация.

Сердце Мисаки сжалось.

— Назад! — крикнула она.

— Взрыв.

Стена льда, которую Мисаки создала между собой и литтиги, не удержалась бы от взрыва, и ее ноги не могли унести ее достаточно быстро. Но джийя Такеру поднялась с ее, утраивая размер стены, рука на ее талии оттащила ее. Они рухнули на снег вместе, взрыв сотряс гору.

Когда звон в ушах Мисаки угас достаточно, чтобы она могла думать, она поднялась на локтях и тряхнула головой. Ее спина врезалась во что-то холоднее снега, и она поняла, что был под рукой Такеру. Он накрыл ее телом, чтобы защитить от обломков.

— Ты в порядке? — спросила она, ее голос звучал искаженно и отдаленно.

Такеру ответил утвердительным звуком. Под другой его рукой Чоль-хи стонал, держась руками за голову. Переживая, что мальчик был ранен, Мисаки потянулась джийей, чтобы проверить, было ли кровотечение.

— Он в порядке, — сказал раздражённо Такеру, стоны Чоль-хи превратились в слова: «Так громко!».

Оставив Чоль-хи на земле, Такеру встал и помог подняться Мисаки.

— Что это было? — спросила Мисаки, поворачиваясь туда, где литтиги лежал на снегу.

— Я надеялся, что ты мне скажешь.

От мужчины остался кратер, пару кусочков плоти и серой ткани на склоне горы.

Мисаки покачала головой.

— Я еще таких, как он, не встречала. Других литтиги видела. Людей в серых плащах видела, но не кого-то с такими татуировками и акцентом, — она пошла за Сираденьей, торчащей из снега, вылетевшей из ее руки.

— Ты собиралась его разрезать? — спросил Такеру, поднимая на ноги дрожащего Чоль-хи.

— Только если бы он не отвечал, — сказала Мисаки и осторожно вернула меч в ножны.

Последовала пауза.

— Тебе это нравилось, — это не было осуждением. Такеру просто констатировал факт.

Мисаки пожала плечами.

— Я делала такое с друзьями в Ливингстоне.

— В школе? — Такеру растерялся.

— После школы, — сказала Мисаки. — Ночью. Мы мало спали.

— Мацуда-доно! — позвал голос, Мисаки и Такеру подняли головы. Люди Казу и несколько коро Амено бежали по склону к ним.

— Мы услышали звук, похожий на бомбу. Что случилось?

— Покушение на наши жизни, — сказал Такеру, мужчины остановились у места взрыва. — Моей жены и мою.

— Что?

Такеру спокойно рассказал мужчинам, что случилось, что, конечно, звучало глупо.

— Думаете, это был убийца? — спросил один из коро Амено.

— Это точно был убийца, — сказала Мисаки.

Литтиги не напал бы на двух сильных теонитов, если у него не было плана быстро закончить бой. Этот, наверное, надеялся, что иллюзия Мамору обездвижит жертв на миг, чтобы он убил их своим ножом, и это могло его спасти. Бомба была запасным планом.

— Кто мог его послать? — спросил один из людей Казу. — Ранга или… — он не мог сказать вслух, но все думали об этом: Империя.

— Этот мужчина был не из Наминдугу, — сказал Такеру. — Он был белым.

— Белые живут в Наминдугу, в Ранганийском Союзе, — отметил Чоль-хи. Это не все знали.

— Да? — удивлённо сказал Хакую.

— Они живут далеко на западе, — сказала Мисаки, — у границы с Хейдесом. У них корни из племени Хейдеса, зовущемся Маликовиш, но политически они считаются частью Ранганийского Союза. Я не слышала о литтиги среди них, но такое возможно.

И было возможно, что организация могла нанять убийцу, чтобы сбить кого-то со следа. Но если мужчина был послан ранганийцами…

— Кто с моей семьей? — Такеру озвучил вопрос, который всплыл в голове Мисаки.

— С детьми Сецуко, — сказал глава Амено. — Несколько моих людей помогают работать над домом. Они должны быть защищены.

Мисаки уже бежала по склону.

— Будьте настороже, — сказал Такеру мужчинам. — Доложите в деревню, когда закончите расследование, — и он побежал за ней.

Все казалось нормальным, когда они дошли до деревни, и они выдохнули с облегчением, увидев, что Сецуко и дети были в безопасности во дворе Мацуда. Сецуко встала и тут же поспешила к ним.

— Все в порядке? — тревожно спросила она. — Мы слышали звук, похожий на взрыв, и… Такеру… Мацуда-сама, вы ранены!

— Мы в порядке, — сказал Такеру. — Амено-сан, — он обратился к одному из мужчин, работающих над домом, волонтеру по имени Амено Кентаро. — Сбегай в другие дома. Скажи всем проверить, все ли люди на месте и в порядке. Пусть волонтеры сделают так со своими группами. Если кто-то заметит подозрительного человека, немедленно сообщите сюда.

— Что…

— Будет время на вопросы позже, — перебил его Такеру. — Иди!

— Да, Мацуда-доно, — мужчина опустил балку, которую поднимал, и побежал.

— Что происходит? — спросила Сецуко, Мисаки забрала у нее Изумо и покачивала его у бедра.

— На нас было покушение, — сказал Такеру, Хироши и Нагаса собрались у взрослых и слушали с любопытством. — Мы не ранены серьезно, но нам нужно убедиться, что больше никто в деревне не пострадал.

— Что? Кто пытался вас убить? — спросила Сецуко.

— Детали пока не важны, — сказал Такеру. — Пока что я просто рад, что моя семья в безопасности.

Мисаки ожидала больше вопросов от Сецуко, но женщина замерла и смотрела на Такеру. Она заметила, что он изменился, и как его голос нес немного эмоций. Ее смятение стало шоком, когда Такеру склонился и поднял Нагасу.

Такеру никогда не держал на руках детей. Нагаса растерялся, вдруг оказавшись далеко от земли.

— Я только что видел твоего брата, Нагаса-кун, — сказал Такеру.

— Мамору? — сказал Нагаса слабым голосом.

— Да.

Нагаса все еще был растерян.

— Тоу-сама… видел Мамору?

— Да.

— Где он? — спросил Нагаса, крепче сжимала плеч отца. — Где Мамору?

— Он сейчас в Лааксаре, — сказал Такеру. — Он обещал, что он не побеспокоит тебя больше. Он хочет, чтобы его братишка мог спать.

— Я могу спать? — было не ясно, понимал ли Нагаса слова отца, но слова успокоили его.

— Ты можешь спать, — сказал Такеру и опустил Нагасу на ноги. — Он хотел, чтобы я напомнил тебе, — он взял Нагасу за маленький подбородок большим и указательным пальцами. — Воин не плачет.

Нагаса кивнул.

— Мамору не хочет, чтобы ты плакал, — Такеру опустил ладонь на голову Нагасы, растрепал волосы мальчика и повернулся ко второму сыну. — Хироши…

— Да, Тоу-сама?

Такеру разглядывал его какое-то время, мальчик стоял с напряжением в плечах, которое могло разбить взрослого. Он не взял Хироши на руки, даже малышом Хироши не любил объятия. Но он опустился на колени на уровень его глаз.

— Я отказался учить Мамору, когда он был в твоем возрасте. Ты это знал?

— Нет, Тоу-сама.

— Теперь я жалею об этом, — сказал ровно Такеру. — Он был сильным, как может быть только Мацуда, и ему нужен был для обучения Мацуда. Ты такой же, да?

Хироши смотрел на отца, а потом, словно жуткая боль вытекала из него, выдохнул:

— Да, Тоу-сама.

— Я могу научить тебя управлять этим, — Такеру коснулся пальцами груди Хироши. — Эта холодная сила кажется слишком большой для его тела. Я могу научить тебя управлять этим и использовать, если ты готов. Твой брат, Мамору, твой дядя Такаши и я — мы не получили должного обучения в детстве. Ты силен, как были мы, но я сделаю тебя сильнее, если ты готов учиться у меня. Я сделаю тебя самым сильным Мацудой в истории. Готов, Мацуда Хироши?

— Да, Тоу-сама.

— Тогда увидимся завтра утром в додзе до восхода солнца.

Мисаки потрясенно смотрела, как напряжение пропало из плеч Хироши. Он все еще стоял неестественно прямо для мальчика, но он уже не выглядел так, словно мог сломаться.

— Великий Наги, Мисаки, — шепнула Сецуко на ухо Мисаки, ее глаза были огромными. — Что ты с ним сделала?

— Сложно объяснить, — сказала Мисаки с улыбкой.

Сецуко посмотрел на спутанные волосы Мисаки, одолженные хакама и черный меч на ее бедре. Если она и смогла понять, что случилось, она не уточняла. Вместо этого она ткнула пальцем в ямочку на щеке Мисаки.

— С возвращением, милашка.

Мужчины, отреагировавшие на взрыв, вскоре вернулись. Если они считали историю Такеру безумной, их сомнения пропали, когда они нашли кровавые куски литтиги на склоне горы, и они теперь желали услышать историю подробнее.

Но Такеру не успел ответить на их вопросы, Амено Кентаро прошел во двор.

— Мацуда-доно! — сказал он, и Мисаки увидела по его лицу, что что-то не так.

— Что такое?

— Кое-кого не хватает.

— Что? Кого?

— Ребёнка, — сказал мужчина, — пятилетней девочки Гинкава Юкими.

Юкими была одной из детей, осиротевших после атаки Ранги. Ее молодой отец и дяди умерли, пытаясь удержать северный переход. Ее мать, одна из кузин Юкино Дая, погибла от бомбы при авиаударе.

— Проверьте дома, — сказал Такеру. — Соберите людей и обыщите гору — только мужчины, — добавил он, — и только воины. Кузнецы, монахи и женщины останутся у своих домов, пока мы не убедимся, что на горе нет союзников убийцы.

— А родители девочки? — спросил один из волонтёров. — Где они?

— У нее нет родителей, — сказал Такеру, — но ее семья — все мы. Отец Гинкавы Юкими умер, защищая эту деревню. Ее мать была кузиной Молнии Дая, из той же ветки семьи Юкино, что и моя мать. Этот ребенок — наша кровь. Она принадлежит всем нам, и наш долг — найти ее.

— Думаете, ее забрал тот же, кто взорвал бомбу? — спросил один из Амено. — Или у него были сообщники, забравшие ее?

— Не знаю, — Такеру взглянул на Мисаки, думая, что у нее были идеи, но она была растеряна, как он.

А если убийца не пришёл один? А если были другие литтиги? Она вдруг представила, как незнакомец надевает лицо матери или отца Гинкавы Юкими. Если мужчина с татуировками увидел и запомнил черты Мамору, он мог сделать так и другими жителям Такаюби. Такеру и Мисаки чуть не повелись на иллюзию, а растерянный ребёнок не мог не поверить.

— Человек, с которым встретились мы с моей женой, использовал иллюзии, чтобы выглядеть как наш сын, — сказал Такеру. — Моя жена уже встречала его тип суб-теонита. Она объяснит, как понять, что видишь иллюзию.

Мисаки сказала людям выглядывать мерцание света, как блики на поверхности воды.

— Будьте осторожны с теми, кто не говорит, — добавила она. — Литтиги не могут имитировать голоса. Пока члены ваших групп обмениваются словами все время, вы будете в порядке.

Мужчины стали устраивать поиски, а Такеру послал Сецуко собирать женщин и детей, чтобы он сосчитал их еще раз, а Мисаки могла рассказать им всем, как видеть сквозь иллюзии литтиги.

Когда все ушли, Такеру сел на колени у дома Мацуда и опустил ладони на снег.

— Что вы делаете? — спросила одна из женщин.

Такеру закрыл глаза.

— Я поищу Гинкаву Юкими.

Он стоял неподвижно почти ваати, и Мисаки пришлось рассказывать растерянным жителям и волонтерам, что он делал. Некоторые из них смотрел с недоверием, но они не сомневались в способностях Такеру, даже если они казались странными. Когда он открыл глаза, он хмурился.

— Отзывайте мужчин, — тихо сказал он.

— Что? Почему, Мацуда-доно?

— Нарушителей уже нет на горе, как и Гинкавы Юкими.

— О чем вы? Она мертва?

Такеру покачал головой.

— Я не ощутил тела в снегу или в озере, а если бы она был на камнях, наши разведчики уже нашли бы ее. Ее уже нет на горе.

— Кто-то забрал ее? — спросила одна из женщин, прижимая к груди свою маленькую девочку. — Зачем кому-то это делать?

Теории носились по деревне остаток вечера. За прошлую неделю люди Такаюби начали собирать все запасы еды в останках гостиной Мацуда. Весной половина комнаты, что уцелела, не будет годиться для обитания, но сейчас лед Такеру превратил ее в неплохую столовую, ледяная часть служила как холодильник, а деревянная половина была открыта для деревни, чтобы они могли там готовить.

Каждую ночь Мисаки собирала женщин, и они готовили вместе в нескольких больших кастрюлях. Без электричества для жарки или уцелевших рисоварок было удобнее готовить еду сразу для всей деревни. Этой ночью множество женщин появились помочь с ужином, почти половина женщин Такаюби. Некоторые пришли поговорить. Некоторые пришли для общества. Все помогали руками.

— Думаете, так правительство пытается запугать нас? — спросила Маюми, передав Мисаки черпак, который она просила.

— Опасно такое говорить, — сказала Мисаки. — Осторожнее с тем, кто может услышать. И я в этом сомневаюсь.

— Но, Мацуда-доно, вы предположили, что Император мог послать убийц…

— Знаю, — сказала Мисаки, — но есть особые тактики, которыми тираническое правительство запугивает подданных. Во-первых, они показывают себя — солдат в форме, а не чужаков в странных костюмах. И я думаю, если бы это была попытка запугать, похитили бы ребенка с живыми родителями. Это… — это делали ямманки с баксарианцами, чтобы держать их в узде, но Мисаки решила, что уже достаточно обвинила Империю в измене, не втягивая в грязь ближайших союзников.

Она покачала головой.

— Если они хотели усилить психологический удар, они не выбрали бы сироту.

— Но она была не просто сиротой, — возразила оскорблённо Фуюхи. — Она была ребёнком Такаюби, нашей кровью. Как сказал твой муж, она принадлежала всем нам.

— Но правительство этого не поняло бы, — сказала Мисаки. Она сделала паузу, мешая суп, держа над пузырьками горсть специй. С жаром от кипящей воды на коже она вспомнила то, что ей говорил Робин давным-давно на крыше, когда она спросила, стоило ли спасать северных эндеров из Ливингстона.

Все в этой части города были подавлены или брошены силами теонитов, на какие полагается весь мир. Но они не сдаются. Они устроили тут себе жизнь и культуру. Это не идеально, но стоит защиты, даже если правящие теониты и политики с полицией решили иначе.

Она не ожидала, что поймет ту часть Робина, не думала, что эти слова будут иметь для нее столько смысла.

— Мацуда-доно? — сказала Фуюхи. — Ты в порядке?

— Да, — Мисаки разжала ладонь, бросая специи в суп. — Просто вспомнила кое-что… — она покачала головой. — Не важно. Смысл в том, какими были полковник Сонг и его люди. То, как наша деревня работает, как мы заботимся друг о друге, они не понимают. Это не похоже на действия правительства по запугиванию людей.

— Думаете, это ранганийцы? — спросила Фуюко.

— Не знаю, — сказала Мисаки, — и я не знаю, почему вы, леди, думаете, что у меня есть все ответы. Вы знаете, что я — домохозяйка, а не шпион, да?

Фуюко пожала плечами.

— Ты порой говоришь так.

— И чаще всего ты права, — сказала Хиори.

Мисаки покачала головой.

— Мой муж и другие люди будут делать все в своих силах, чтобы узнать. А мы пока можем приглядывать друг за другом.

Исчезновение Юкими сблизило жителей деревни. В другом месте пропавшую сироту не заметили бы, но это была Такаюби, и потеря задела каждого родителя, каждый дом. Котецу Каташи и его дети сделали стоящие факелы, которые коро размесили в деревне, чтобы место было освещено ночью, надеясь прогнать нарушителей. Мизумаки Фуюко и два волонтера переехали к сиротам, чтобы приглядывать за детьми, пара мужчин Амено забрались к храму Кумоно и защищали монахов, поселившихся там, и они спали по очереди, чтобы хотя бы три человека были на страже в разных местах в деревне все время. Кроме нескольких мужчин, которых Такеру послал в ближайшие рыбацкие деревни спросить о Юкими, все — жители и волонтеры — оставались у деревни или внутри нее.

Мисаки не знала Гинкаву Юкими или ее родителей, но она ощущала боль за девочку, пока укладывала детей спать. Все в деревне ощущали это, как поражение, принадлежащее им всем.

Когда Мисаки открыла дверь спальни, она нашла Такеру на коленях на татами спиной к ней.

— Прости, — прошептала она, узнав покой медитации. — Я не хотела побеспокоить.

— Все хорошо, — сказал он. — Ее нет, — он покачал головой и повернулся к Мисаки, его лицо было уставшим в свете лампы. — Смысла нет.

— Ты пытался найти ее все это время?

— Я обещал тебе, что буду оберегать всех нас.

— Ты сделал все, что мог, — мягко сказала Мисаки. — Никто не мог это предсказать.

Мисаки опустилась на колени перед доской, которая служила столом, вытащила шпильки из волос, и они рассыпались по ее плечам.

— Так у тебя нет идей о том, что могло произойти? — спросил Такеру, пока она водила пальцами сквозь волосы, прогоняя напряжение из скальпа.

Она покачала головой.

— Прости, Такеру-сама.

— Кто такой Каллейсо?

Вопрос заставил Мисаки замереть, пальцы все еще были в ее волосах.

— Что, прости?

— Ты спрашивала у литтиги о некоем Каллейсо, — сказал Такеру. — Имя звучит знакомо.

— Ты мог его слышать по телевизору. Он — главарь преступников Ливингстона. Он был известен в Карите, когда я была подростком. У его последователей были серые плащи, но у них не было татуировок на лицах… или бомб, активирующихся голосом.

— Но ты решила почти сразу спросить о нем, — сказал Такеру. — Какое отношение преступник из другого конца мира может иметь к Такаюби?

— Может, у него дело не с Такаюби, — Мисаки скользнула пальцами к кончикам волос и стала распутывать пряди там. — А со мной.

— Почему? — спросил Такеру. — Какие у тебя отношения с этим преступником?

Мисаки вдохнула, отвернулась от стола и посмотрела на мужа.

— Я последний год в академии Рассвет боролась с ним.

— Что?

— Ну… не прямо, — исправилась она, теребя спутанные волосы. — Думаю, у нас было только одно физическое столкновение. Мои друзья из школы и я бились с его последователями и пытались помешать ему покорить другие банды Ливингстона.

Такеру моргнул ей с пустым взглядом мужчины, который был переполнен новым опытом для одного дня. Его ударило его подсознание, на него напала жена, иллюзионист и бомба за день, а еще он много говорил, что утомляло человека, который предпочитал тишину своего кабинета или додзе. Он вряд ли мог впитать еще больше странностей.

— Наверное, это не важно, — Мисаки вздохнула. — Каллейсо был первым, кто пришел в голову, когда я увидела серый плащ, но остальное не сходится. Сехмет Каллейсо — не должен даже знать мою личность. Единственный раз, когда мы бились, мы оба были в масках.

— Ты билась с ним?

— Не очень успешно. Он сбросил меня со здания.

— Ты… боролась с преступностью? — сказал Такеру.

— Помогала, — сказала Мисаки. — Почти всю работу выполняли мои друзья.

— Твои друзья.

— Да. Эм… ты встречал одного из них, — Мисаки смотрела на свои колени, а не в глаза Такеру.

— Юноша, пришедший за тобой, — сказал Такеру. — Робин Тундиил.

Мисаки скривилась.

— Да, — ее плечи напрялись, но Такеру не комментировал Робина дальше.

— Я думал, ты только училась с мечом с твоим отцом, — сказал он. — Я не понимал, что твой опыт тянулся так глубоко.

— Ясное дело, — сказала Мисаки, усталость мешала скрыть раздражение, но и была слишком уставшей, чтобы злиться. — Ты сказал мне не говорить о моем времени в академии Рассвет.

— Ах, да. Думаю… учитывая обстоятельства, стоит отменить тот приказ.

— Почему ты это сделал? — спросила она, не сдержавшись. Она не знала, перегибала ли. Она не знала этого нового Такеру, и насколько сильным было его терпение с ней, но было больно, и она должна была спросить. — Почему ты не давал мне говорить о прошлом?

— Не знаю, — сказал он, строго разглядывая ее в свете лампы. — Может, я боялся.

— Чего боялся?

— Не знаю.

— Моя мать… когда она говорила о жизни до нас, она печалилась… или злилась.

Мисаки вряд ли слышала хоть раз, чтобы Такеру говорил о своей матери. Он был обеспокоен.

— Ты в порядке, Такеру-сама?

— Просто устал.

— Ты должен поспать, — сказала она. — Помни, ты обещал учить Хироши до рассвета.

— О, — растерянность мелькнул на лице Такеру. — Точно, — он замер на миг, хмуро глядя на стену напротив. — Он убил мужчину твоим мечом?

— Да, — Мисаки смотрела на пол. — Жаль, что так вышло — все вышло из-под контроля. Прости…

— Не ты должна извиняться. Я должен был защитить всех вас. И даже без меня ты не могла знать, что пятилетний покинет убежище и присоединится к убийству. Обычный пятилетний так и не попытался бы сделать, и он не преуспел бы. Не твоя вина, что мальчик такой, как я.

— Как ты?

— Не совсем человек. Думаю, это может быт опасно, если смешивать сильные семьи, как делаем мы. Слишком сильная кровь, и ребенок становится больше похожим на божество, а не на человека.

— Разве не в том смысл? — спросила Мисаки. — Усилить ценную кровь богов, создать самых сильных детей?

— Да, но это не отменяет факта, что это опасно — для детей и их матерей. Я лишь благодарен, что Хироши не убил тебя.

— Что?

— Не мечом, — уточнил Такеру. — До того…

— Такеру-сама, о чем ты говоришь?

Он смотрел вдаль, свет лампы подчеркивал круги под его глазами.

— Даже сильная женщина плохо справляется, рожая божество.

— Я не понимаю, Такеру-сама.

— Моя мама, Юкино Тацуки, была ужасно сильной джиджакой. Конечно, как женщина, она почти не использовала свою джийю масштабно, но… я помню, что она могла очистить двор от снега, едва махнув ладонью. Женщины говорили, что как-то раз ребенок упал в реку, его уносило течением. Мать мальчика не успела нырнуть за ним, моя мать подняла реку и опустила его на берег.

— Великая Нами, Такеру-сама, — шутливо сказала Мисаки. — Так я чувствую себя слабачкой.

— Нет, — Такеру покачал головой. — Может быть ошибкой, как по мне, соединять Мацуд и Юкино. Существа с такой большой силой — схожей силой — могут давать катастрофические результаты.

— Но твой отец не был… — Мисаки не дала себе сказать оскорбление. Эта новая практика честности с мужем оставляла ее растерянной, но ей нужно было помнить, что она говорила с Такеру. Она не могла говорить плохо о Мацуде Сусуму.

— Мой отец не был мастером Шепчущего Клинка, — отметил Такеру, зная, что она хотела сказать, но он не злился, — и не достиг величия как джиджака. Но он все еще нес кровь рода Мацуда. Вместе с силой моей матери получился такой сильный ребенок, что й было сложно выносить нас.

Такеру опустил взгляд, тень вины коснулась его черт.

— Будто человеческое ограничение не дает нам существовать. Может… Боги — родители, которые не хотят, чтобы их потомки превзошли их.

Мисаки разглядывала мужа мгновение. Она много раз обводила линии его идеального лица, гадая, была ли в нем плоть и кровь человека, когда он казался творением Богов из чистой зимы. Она не думала, как странно себя ощущало такое создание.

— Мне сказали, что рождение Такаши-нии-саму оставило мою мать слабой и больной. Мое рождение чуть не убило ее, оставив ее на год прикованной к постели. В третий раз у нее был выкидыш на позднем сроке, пока я был еще юным. Она была бы в порядке после этого, но мой отец настоял, чтобы они попробовали снова. Она умерла через пару месяцев во время четвертой беременности.

— Прости, Такеру-сама, я не знала об этом.

Мисаки говорили, что ее свекровь умерла от долгой болезни. Она не понимала, что выкидыши и смерть были распространены в доме Мацуды. Она гадала, знал ли ее отец. Если знал, выдал бы ее в этот дом? Она отогнала эти мысли. Это было не важно. Это уже было сделано. Много лет назад. И Мисаки была все еще жива, с мужем. Это было важно.

— Мы не говорили об этом, — сказал Такеру. — Если Такаши или я упоминали это… если мы говорили о матери… Тоу-сама бил нас.

Это тоже было новостью для Мисаки. Она годами видела Мацуду Сусуму как своего тирана, она не догадывалась, что Такеру и Такаши страдали, как его сыновья. И она не думала, что нужно радоваться, что оба брата не унаследовали жестокость отца.

Такеру редко поднимал руку на Мамору. Может, это было лишь раз — в тот странный день, когда Мамору озвучил сомнения в империи и всем, в чем он жил. Конечно, было додзе, где Такеру мог ударить по боку Мамору или костяшкам во время тренировки, когда тот оставлял брешь, когда нужно было выучить урок. Но Такаши и Такеру научились владеть мечом у дедушки, Мацуды Мизудори. Сусуму не учил их. Только презирал.

— Думаю, — медленно сказал Такеру, — он не был хорошим отцом. И он точно не был хорошим мужем.

Мисаки в шоке смотрела на Такеру.

— Что такое? — спросил он, увидев ее большие глаза.

— Я просто… не думаю, что слышала, чтобы ты критиковал своего отца.

Она не хотела, чтобы на его лице появился стыд.

— Я не должен оскорблять его, знаю. Но…

— Но?

— Он ранил мою мать.

Это не удивило Мисаки, особенно, если мать Такеру была так сильна, как он описал. Если Сусуму что-то ненавидел больше всего, так это когда ему напоминали о его слабости.

— Она тоже его била, — медленно продолжил Такеру, словно вспоминал то, что никогда не озвучивал, что он, наверное, пытался забыть. — Они всегда бились. С другими людьми моя мать была хорошей, была доброй, но она и мой отец не могли ни о чем договориться, и они страдали. Если он говорил с ней, он кричал. Если она говорила с ним, она плакала. Такаши-нии-сама сказал мне намного позже, что у нее была чудесная улыбка, — он покачал головой. — Я не помню, как она улыбалась.

— Мне жаль, — тихо сказала Мисаки. — Я не знала, — но почему он рассказывал ей это сейчас? Он казался уставшим. Ему точно хватило боли на один день.

— Было очевидно, когда ты вышла за меня, что ты не хотела тут быть, — сказал Такеру, — так что я старался держаться на уважительном расстоянии от тебя. Я был уверен, что если ты заговоришь о жизни до того, как пришла сюда, и том, что оставила, мы поссоримся.

Он был прав. Если бы Мисаки думала о Ливингстоне и Робине, еще и заговорила об этом, она точно поссорилась бы с ним. Но разве это было бы плохо? Это было бы хуже пятнадцати лет полного одиночества?

— Я не хотел, чтобы между нами все было так, как между моими родителями, — сказал Такеру. — Я не хотел, чтобы наши сыновья выросли, как я… не совсем людьми.

Мисаки смотрела на мужа в свете лампы, все обретало смысл. Такеру не видел брак без жестокости. Он пытался не допустить такого единственным известным ему способом. Молчанием. Это в чем-то имело смысл.

— Когда у тебя был выкидыш в первый раз, я переживал, что тебя ждала та же судьба, что и у моей матери. Я думал, что убивал тебя.

— Это было не так, — сказала Мисаки, тронутая и растерянная от мысли, что Такеру винил себя в слабости ее тела. — Это было мое поражение, не твое.

— Не поражение, — сказал Такеру. — Ты еще жива.

— Я… — Мисаки моргнула. — Я потеряла твоих детей.

— Как я объяснил, это часто бывает у жен Мацуда. Реже бывает, что женщина переживает даже один выкидыш. Ты явно была защищена Богами… или, может, кровавая магия твоей семьи дала тебе силы. Может, твое управление кровью подсознательно убирало опасного ребенка до того, как беременность могла убить вас обоих.

— Ты думаешь, что я убила твоих детей, — сказала Мисаки, — как всегда говорил твой отец.

— Думаю, ты спасла мою жену, — сказал Такеру. — Твоя кровь Цусано помогла тебе выжить, когда моя мать не смогла. Думаю, наши отцы сделали хорошую пару.

Мисаки выдохнула с кривой улыбкой.

— Это немного жутко, Такеру-сама.

Такеру не улыбнулся в ответ. На его лице все еще была боль, и для Мисаки это было в новинку, был тяжело смотреть на это, даже если это длилось уже какое-то время.

— Я знал, что тебе было больно после потери тех детей, — сказал он, — как моей матери было больно перед ее смертью. Но, признаюсь, к моему стыду, я не знал, что делать. Я все еще не знаю…

— Ты говоришь со мной, — сказала Мисаки. — Я хотела, чтобы ты говорил со мной, чтобы я не была одинока.

Такеру покачал головой.

— Я думал, что если попытаюсь быть ближе к тебе, ты оттолкнёшь меня. Я думал, что если заговорю с тобой, это станет ссорой.

— Но есть вещи хуже ссоры, — сказал Мисаки. — Я не против капли ссор. Я не могу терпеть молчание.

— Тогда я худший муж в Кайгене.

— Нет… — мягко сказала Мисаки. — Я могла бы тоже нарушить молчание, — но ей не хватило смелости.

Она злилась на Такеру за то, что он относился к ней, как к кукле, но сама не была лучше. Она относилась к нему как к глыбе льда в форме человека, не учитывая, что тот лед мог появиться по человеческим причинам.

— Прости, что я оставил тебя в молчании на все это время, — сказал Такеру. — Я не знаю, понимаю ли я это… но я рад, что мы сразились сегодня.

Мисаки кивнула.

— И я.

Мужчины, как Мацуда Такеру Первый существовали только в легендах, потому что, конечно, настоящие люди не могли закончить проблемы королевства взмахом меча. Бой Мисаки и Такеру не наделил их магически любовью и пониманием. Он не исцелил боль, оставшуюся без Мамору. Но это было чем-то, началом заживления. Это было первым знаком, что все могло стать лучше.

Когда Мисаки и Такеру легли на футон вместе, волна их холода потушила огонь в лампе, оставив серо-белую смесь света луны и теней. Тьма не угрожала кошмарами, ведь Мисаки уже не был одна. Казалось естественным, когда Такеру придвинулся и коснулся ее… а потом он замер.

— Что такое? — прошептала она.

— Ты ненавидишь, когда я тебя касаюсь, — сказал он, не обвиняя, а констатируя факт. — Ты всегда это ненавидела.

Мисаки не пыталась отрицать это.

Она не знала, могла ли заставить себя полюбить его прикосновение, но она прильнула и потерлась щекой об его пальцы. Она обняла его. Холодный. Ну и что? Она была такой же. Она устроилась ближе, опустила голову на его плечо. В нем не было горячей искры, от которой кипело ее желание, но когда она закрыла глаза, кошмаров не было.

В объятиях мужа, в звуке его ровного дыхания она впервые за месяц спала крепко.

ГЛАВА 29: УЧЕНИК

На следующей неделе полковник Сонг вернулся, в этот раз со старшими, губернатором Широджимы и представителями армии Яммы. Глупый переводчик Сонга, Чу Кьюн-тек, представил их на неловком диалекте Широджима:

— Я представляю вам генерала Чун Чан-хо, лейтенанта Бек Джин-кю и вашего губернатора Ло Дун-су. Думаю, вы уже встречали полковника Сонга Бьюн-ву.

Такеру вежливо поклонился каждому.

— И я прошу принять представителей наших союзников Яммы, генерала Бурему Кенде, генерала-лейтенанта Лансану Вагаду и их переводчика и советника джали Сейду Тираму, — с ямманками был второй джасели, младше первого, в одежде проще. Мисаки могла лишь догадываться, что он был учеником настоящего джасели — относительно новым, судя по возрасту и волнению, но его не представили.

— Рад знакомству, — сказал Такеру ямманкам на кайгенгуа, и джали Тирама перевел его слова на ямманинке. — Спасибо, что прибыли, — а потом в стиле ямманок Такеру взял генерала Кенде за руку.

Мисаки репетировала с Такеру приветствие таджаки, убедив его пучиться у нее, пока оно не стало естественным. Теперь Такеру немного лучше был готов к гостям издалека. Мисаки хотела, чтобы ямманки ощутили, с кем имели дело. Это сработало. Она заметила удивление на лицах таджак, когда их пальцы коснулись пальцев Такеру, а их губы коснулись его костяшек. Такеру был холоднее и осязаемо сильнее представителей Императора, и ямманки уважали силу.

— Ты, конечно, устроишь нас в своем доме, Мацуда, — сказал генерал Чун.

— Да, — сухо сказал Такеру. — Конечно.

«Чудесно», — подумала Мисаки. С каждым важным чиновником в их комнате в полуразрушенном доме Мацуда не будет места для самих Мацуд. Мисаки и Сецуко, конечно, должны будут подавать чай и еду, и они не могли сдаваться, но семье придется спать в другом месте.

— Вы хотели что-то добавить, Манга… то есть, Короя? — спросил младший джасели.

Короя. Мисаки удивлённо моргнула, поняв, что вопрос был направлен к ней. Это было уважительное обращение к женщине-воительнице. Неуместный вопрос говорил о невинности джасели, в Ямме муж и жена были равными, все важные дела решали вместе. Это был его первый раз в Кайгене, раз соотношение полов его путало.

А еще он чуть не назвал Мисаки Манга Короя — титул женщины правящего клана. В другой стране благородная семья, как Мацуды, имела бы статус манга коро, но в Кайгене официальным манга коро был только дом Императора. Кайген был не как Ямма, где многие сильные семьи могли показывать силу и бороться за трон, если хотели. Император Кайгена не хотел, чтобы другой род захватил власть над Империей, даже над кусочком.

— О, не переживайте, — ответила вежлив Мисаки. — Я тут, чтобы поддержать мужа.

Это было преуменьшением, но Мисаки улыбалась. Она научилась в дни, когда шпионила, что необычный джасели был как плохо охраняемое сокровище. Джасели были ценнее денег, ведь у них была информация.

— Сецуко, мне нужна твоя помощь, — сказала Мисаки, когда военные и их переводчики устроились в доме Мацуда.

— Конечно.

— Мне нужно, чтобы ты сыграла хозяйку на время вместо меня.

— Куда ты?

— На небольшое приключение, — Мисаки хрустнула шеей. — Посмотрю, так ли я умна, как была.

— Я увижу свою племянницу? — так Сецуко стала звать Сираденью, когда Мисаки объяснила, откуда появился маленький меч, и что он назывался «Дочь Тени».

— Нет, — Мисаки рассмеялась. — Но я возьму твоего племянника, — она вытащила Изумо из выдвижного ящика — они оставят эту комнату гостям — и укутала его, привязав к себе.

— В приключение? — Сецуко выглядела заинтересованно.

— Он милее меня, — сказала Мисаки, — и так я не выгляжу опасно. Разве не так, малыш? — она коснулась носа Изумо.

— Что…

— Я расскажу, когда вернусь… если будет, что рассказывать. Надеюсь, будет много.

* * *

Мисаки ждала в тенях за домом Хиори, вне видимости с тропы, ведущей по деревне. Ученики почти всегда получали задания от мастеров. Юный джасели выйдет со временем, один, и у нее будет шанс.

Когда она услышала шорох его шагов и стук его зубов в идеальном весеннем воздухе, она вышла из-за дома и «случайно» врезалась в него.

— О, — удивленно сказал мальчик. Он попытался говорить на кайгенгуа. — Я… правда, что… я проделывал путь… шел в сторону места, чтобы поговорить с кое-чьим…

— I nyuman, Jaliden, — сказала Мисаки, стараясь не смеяться. — N’ye Yammaninke muku.

— О, — плечи джасели расслабились. — Я забыл, что вы знаете мой язык. Я говорил — пытался сказать — что шел доставить послание вашему мужу, — он вытащил из-под одежды кусочек кайири.

— Мой муж сейчас занят, — сказала Мисаки, — но я могу отнести это за тебя.

— О… — юноша помедлил, а потом отдал ей письмо. — Хорошо. Спасибо.

— Это не проблема. И прости, я не узнала твое имя, джасели.

— О… простите, Короя. Я — Мориба Гессеке.

Гессеке. Мальчик был из престижной семьи. Наверное, так он стал учеником такого умелого джасели, несмотря на нехватку остроумия и очарования. Если он запинался так и дома в Ямме, его клан мог намеренно послать его учиться в другой стране, чтобы избежать позора. Мисаки решила, что ему было под двадцать, подходящий возраст для серьезной учебы.

— Я рада, что ты тут, — сказала Мисаки. — Я хотела задать твоему мастеру пару вопросов, но раз ты — Гессеке, и ты кажешься компетентным, ты можешь мне помочь.

— Я могу попробовать, Короя, — сказал польщенный юноша. — Что такое?

— Просто у меня есть информация от солдат Кайгена, с которыми я говорила, которая не сходится. Я думала, мог ли ты прояснить ситуацию, зная куда больше меня.

— О, эм… — Гессеке насторожился. — Я не знаю, могу ли это сделать.

— Правда? — Мисаки нарочито расстроилась. — Я просто думала, что, как ученик главного джасели ямманок тут, ты можешь знать, что именно случилось с этой деревней.

— Да, Короя, но я не уверен, могу ли говорить вам. Не без разрешения старших.

— Тебе нужно разрешение старших, чтобы помочь горюющей женщине унять сомнения?

— Дело не в том, что я не хочу, чтобы вы знали. Просто я не уверен, что ваша Империя хотела бы, чтобы я… Я не могу так рисковать.

— Не можешь рисковать? — сказала Мисаки с нарочной дрожью потрясенного страха.

— Что, простите?

— У меня есть семья, джасели, — голос Мисаки дрожал, звуча уязвимо. Не вне контроля. Просто уязвимо. — Малыш. Думаешь, я хочу, чтобы их всех убили?

— Я… я не на это пытался намекнуть…

— Если переживаешь, что расстроишь Империю, не бойся меня. Я хочу только уберечь семью. И тут, в Кайгене, безопасность означает знания плана Империи. Ты не понимаешь, что я могу сделать это, только если знаю всю историю.

— Не знаю, Короя…

— Если не хочешь, чтобы я повторяла то, что ты мне скажешь, я не буду. Мне просто нужно знать.

— Но…

— Ты из великого рода творцов слова, Мориба Гессеке, — сказала Мисаки, решив попробовать тактику джасели, — певцов и советников королей и королев, — джасели Рассвета всегда говорили, что мужчина был податливее, когда его голову наполняли похвалой. — Поколениями члены твоей семьи помогали элите Яммы, остужая их гнев, разжигая их силу, направляя их в бедах. Ты из всех людей понимаешь, как важно для лидера иметь хорошего советника.

— Да, — согласился Гессеке, хотя был растерян.

— Ты понимаешь опасность сильного коро без верного советника, сдерживающего его.

— Конечно.

— В этой деревне нет джасели, — Мисаки стала давить, пока юноша не растерялся. — У нас из джасели были только Хибики, а их семью стерли в атаке. У моего мужа нет советников, только я. Ты точно ощутил ньяму моего мужа. Его темперамент нельзя недооценивать.

— Коро Мацуда, вы мне угрожаете?

— Нет, — Мисаки стала звучать, словно была обижена. — Никогда, джасели! Я… намекаю. Если мой муж не совладает с гневом, если он вспылит, вся моя семья буде в опасности. Прошу, помоги мне спасти семью.

Юноша разрывался.

— Мой муж — великий мужчина, но он скован традициями. Он не может вести переговоры между культурой и идеями Кайгена, Яммы и Ранги, как могу я. Теперь я могу направить его работать согласно планов твоих старших, но для этого мне нужно знать, что у них за планы. Мне нужно понимать, что происходит.

Гессеке все еще не был уверен.

— Не знаю, должен ли я говорить об этом с местными…

Мисаки была удивлена, что ему не сказали четко не раскрывать тайны людям Такаюби, пока она не поняла, что они не ожидали, что кто-то в Такаюби буде так хорошо говорить на ямманинке, чтобы обобщаться с ним.

— Понимаю, — быстро сказала она, — но, поверь, я не собираюсь использовать твои знания во вред. Клянусь, — она заговорила серьёзно. — Джали Гессеке, клянусь на Фаллеке, что я не повторю никому ни слова, — больше девяноста процентов жителей Дюны поклонялись Фаллеке. Джасели, рожденный в Ямме, конечно, не знал, что Мисаки не входила в их число. Он огляделся и поманил ее в сторону. Они спрятались за домом Хиори, и он посмотрел в глаза Мисаки.

— Не говорите моему джакама, что я говорил с вами так открыто.

— Конечно, — убедила его Мисаки. — Я не стала бы мешать делам джасели.

— Уверен, вы заметили из этой атаки, что ранганийская армия сильно развилась со времен Келебы в плане тренировки отрядов.

— Мы заметили.

— И все же Ранга — относительно юная сила на мировой арене. У них все еще есть цель вянуть Кайген в еще одну войну и уничтожить Империю полностью, но они не очень уверены в своей армии. Наши шпионы-ранганийцы определили, что их атаки были проверкой.

— Проверкой? — Мисаки было не по себе.

— Вы кажетесь умной женщиной. Уверен, вы заметили сходство между местами, куда напала Ранга?

Мисаки кивнула.

— Это старые места воинов, места, где ранганийцы пострадали больше всего во время Келебы.

Гессеке кивнул.

— То, что случилось с вашей деревней и другими пострадавшими зонами, было экспериментом, проверкой, стала ли Ранга достаточно сильной, чтобы объявить открытую войну Кайгену.

— И что они решили? — Мисаки было не по себе от страха, она прижала Изумо к себе. Если Кайген ждет еще одна война, то им конец. Она понимала это теперь с холодной уверенностью, хотя до этого принять не могла. Они не могли сбежать. Она нашла семью на острие меча Кайгена. — Будет война, джасели?

— Нет, но это было близко, Коро Мацуда. Ранганийцы проверили силы на восьми мишенях.

— Восемь? — удивилась Мисаки. Она знала только о бурях в Хейбандао, Йонсоме и Ишихаме до нападения на Такаюби.

— Четыре больших дома и четыре военные крепости, — сказал Гессеке.

— Ясно, — было проще прикрыть атаку, когда было вовлечено меньше гражданских. — И что случилось с военными крепостями?

— Все были разбиты, — сказал джасели. — В трех случаях военные Кайгена смогли сдержать солдат Ранги, но элитные силы… были мощнее, чем они.

Мисаки не могла винить солдат Кайгена. Нужно было много лет опыта, чтобы биться с такими хорошими воинами, как ранганийцы в черном.

— Я не знаю, понимаете ли вы, — сказал джасели. — То, что вы тут сделали, было поразительно.

— Нет, — невинно сказала Мисаки, хотя, конечно, понимала, как необычно это было. Потому было обидно слушать приказы от неумелых военачальников Кайгена. — Мы просто пытались выжить.

— Вы могли сохранить и империю живой в процессе, — сказал Гессеке. — Ранганийский союз все еще боится воинов старых домов, как ваш, и не зря. Думаю, страшно, когда небольшое количество обычных жителей может разобраться с сотнями ваших лучших бойцов. Этот страх ваш Император и мы, ямманки, взяли в Рангу для давления ради перемирия.

«Так Император использует нас, чтобы запугать врагов, но не поддержит нас?» — с горечью подумала Мисаки.

— Мы… не упомянули ранганийцам, сколько ваших они смогли забрать с собой.

Мисаки смотрела на тень от огня факела на снегу, думая о новой информации.

— Это объясняет, почему ранганийцы не использовали бомбы, убийц или более хитрые тактики, — отметила она. — Они хотели поставить своих самых сильных воинов против наших…

— Верно. Вряд ли они знали, что были теониты, которые могли рассеять их торнадо или выстоять в бою с их бойцами Шэнь и Тян. Насколько мы знаем, сюда послали некоторых лучших бойцов.

— Когда торнадо рассеяли, — сказала Мисаки, — они послали своих солдат на нас волнами. Они считали? Сколько нужно, чтобы уничтожить нас?

— Мы думаем, что да.

— Ясно. Так солдаты Ранги тоже просто фигуры в игре.

— Не совсем.

— О чем ты?

— Согласно Джамуттаана, с которыми работал мой фанкама, многие солдаты Ранги, вовлеченные в эту атаку, были отправлены сюда не силой. Они сами вызвались.

— Что? Почему?

— Джамуттаана думает, что некоторые из них хотели отомстить за то, что их родители и родители их родителей пострадали от Кайгенской империи. Некоторые из них верили, что они освобождали вас. Многие из них хотели славу за победу над величайшими домами воинов Кайгена. Когда мы собирали тела, военные лекари Империи считали, сколько было убито нашими бомбами и пулями, а сколько — ранами от джийи. Нам прислали много — сотни — фотографий ранганийцев, доказывающих, что джиджаки убили многих перед тем, как воздушная поддержка Яммы добралась сюда.

— И они поверили вам на слово?

— Все дело велось под наблюдением агентов Джаму Куранките для ясности. Это текущее обсуждение между Яммой, Кайгеном и Рангой. Хотел бы я, чтобы вашему мужу и другим можно было знать… Ваш народ должен гордиться тем, что вы тут сделали. Сражаясь, вы защитили Империю. Джасели будут гордиться, исполняя песни о ваших подвигах, в следующем поколении.

— Но это должно остаться скрытым, — сказала Мисаки.

Юный джасели кивнул.

— Коро Мацуда… мне жаль, что так вышло с вашим сыном.

Мисаки только покачала головой. Она неплохо управляла разговором. Если она даст себе думать о Мамору, она потеряет контроль.

— Спасибо, джасели. Я ценю это.

— Я хочу, чтобы ваши люди могли знать.

— Все хорошо, — мягко сказала она. — Спасибо, что рассказал мне.

Джасели явно хотел сказать больше, но не успел, Мисаки прижала Изумо к груди и растаяла в тенях.

* * *

Позже той ночью Мисаки увела Такеру наружу, во тьму — две семьи втиснулись в дом Мизумаки, и они могли поговорить наедине только снаружи. Она поведала ему, что узнала от джасели. Он слушал, хмурясь, пока она не закончила.

— Так опасности от ранганийцев пока нет, — сказал он. — Есть время отстроиться.

— Да.

— Хорошо. Я рад, что мы это знаем. Но тебе не стоило делать это, не посоветовавшись со мной.

Мисаки раздраженно нахмурилась. Он знал, как сложно было вытащить информацию из джасели, которому нельзя было угрожать силой? И так ей благодарили?

— Не хочу оскорбить, Такеру-сама, но твой ямманинке не очень хорош. Я не знаю, как бы ты…

— Я — твой муж, Мисаки. Не действуй больше без моего разрешения.

Мисаки должна была злиться. Она злилась. Он видел, что она делала, и Такеру все еще не мог перерасти десятки лет сексизма и наглости за неделю. Он все еще говорил с ней свысока. Он все еще ожидал, что она будет слушаться. Будто ничего не изменилось.

Она глубоко вдохнула, готовая сказать ему, что ей не нужно было его разрешение, чтобы делать, как она хотела, но в тот миг она поняла, что кое-что изменилось. Ее гнев не был теперь в тишине, удушая ее. Возмущенный вдох легко наполнил ее лёгкие, и она уже открыла рот, чтобы парировать, не боясь. И этот простой факт, что она не боялась спорить, ощущался чудесно.

Улыбка расплылась на ее лице, и она поняла, что они будут спорить. Если не сегодня, то завтра или позже, но они будут спорить. Для многих это не было бы признаком счастливого брака, но Мисаки никогда не чувствовала такой связи с кем-то, как посреди разговора. Она ссорилась с отцом и братьями, с Коли, Эллин и Робином, со всеми, кого любила.

Как безумная, она улыбалась мужу.

— Почему ты улыбаешься? — встревожился Такеру.

— Это сложно.

— Это страшно.

Мисаки рассмеялась и постаралась выглядеть скромнее. Такеру хватало тревог без ее атаки сегодня. В другой раз. В будущем, которое уже не казалось таким холодным и пустым.

— Прости, — она сказала искренне, но улыбка на губах не помогала выражать честность. — Правда, я не хотела оскорбить.

— Я не злюсь, что ты поговорила с джасели, — сказал Такеру. — Мне не нравится, что ты действовала одна.

— Я извинилась. Я буду слушаться в следующий раз.

— Слушаться? Мисаки, это не то, что я… — Такеру раздражённо выдохнул, и даже в морозе зимы его дыхание было таким холодным, что стало паром и опустилось во тьме.

— Ты что? — спросила Мисаки, напряжение затянулось между ними.

— Я бы хотел, чтобы ты была честной со мной, доверяла, что я защищу тебя.

— Я доверяю, — сказала она честно. — Прости.

— Ты рисковала. А если бы тебя раскрыли?

— Риска почти не было, Такеру-сама. Мальчик не был настоящим джасели, только учеником, еще не углубившимся в работу. Я знала, что смогу с ним справиться.

— Откуда ты это знала?

Мисаки пожала плечами.

— Я знала джасели из Яммы в Рассвете. Я научилась замечать слабых.

— Как научилась замечать торнадо фоньяк?

— Да.

Такеру нахмурился сильнее, но он не злился.

— Мы кажемся тебе слепыми?

— Что?

— Те из нас, кто вырос в этой деревне, веря во все, что нам говорило правительство, — сказал Такеру. — Мы кажемся тебе слепыми.

— Такеру-сама… — Мисаки хотел сказать «нет», но разве она не извинилась за то, что не была честной? — Вы не виноваты, — она вздохнула. — Мне повезло. Мои родители дали мне превратить образование в приключение в другой стране, хотя мне нужно было только хорошо выйти замуж после школы, где полезные знания могли и не пригодиться. Когда побывал в другой части мира и увидел разные виды лжи, становится проще видеть сквозь них. Я не виню вас за то, что вас обманывали.

— Нет?

— Мой отец выбрал тебя, потому что думал, что я не выйду замуж за глупого мужчину. И он был прав, — она посмотрела в глаз Такеру. — Я не вышла бы.

Такеру не перестал хмуриться.

— Я наказал Мамору за сомнения в Империи, — сказал он после долгого мгновения, и Мисаки замерла. Это его беспокоило?

— Ты потребовал от него защитить мнение, подумать о том, что он говорил, — сказала она. — Вряд ли это было неправильно.

— Но я ошибался насчет Империи. Я понимаю, почему ты не доверяла мне…

— Я доверяю тебе, — настаивала Мисаки. — Теперь сдержи свои слова, Мацуда Такеру. Защити нас.

* * *

Мисаки не была приглашена на встречу Такеру и военных из столицы. Но, как жена нового главы Мацуда, она могла подавать чай в комнату.

Военные Кайгена говорили больше всех, переводчик-джасели тихо шептал представителям Яммы, чтобы они понимали разговор. Такеру должен был просто слушать и соглашаться. Мисаки пришла налить чай во второй раз, и он смог найти место в разговоре, чтобы спросить о самом важном для Такаюби:

— Когда нам ожидать помощь?

— Когда у Императора будут свободные люди, — сказал генерал Чун. Это не было настоящим ответом. — Я знаю, вы это не поймете, ведь вы — обычный житель, а не солдат, но Империя не может выделить отряды, чтобы носить еду и припасы, когда они заняты, защищая провинции от чужеземных завоевателей.

— При всем уважении, генерал, отряды Империи не защитили эту провинцию, — сказал Такеру. — Это сделали мы.

Говорить такое было неправильно, но Мисаки было трудно не улыбаться. Она гадала, знал ли Такеру, что никогда еще не был таким привлекательным. До этого она не думала, что ее привлекала в мужчинах не сила. Не опасность. Это была храбрость. И ее муж, говорящий с лжецами на не родном языке, был храбрее Мацуды, бьющегося с армией на поле боя.

Она взглянула на другую сторону стола, и она не могла не ощутить вспышку удовлетворения от волнения на лицах мужчин. Генерал Чун лучше всех сдерживал эмоции, склонился и сцепил ладони на столе перед собой, щурясь.

— Сообщу, что кайгенская армия сильна, как и всегда, и способна защитить Империю. Атаки скрывают от публики, чтобы избежать паники, но на несколько военных крепостей уже нападали ранганийцы.

— О? — Такеру приподнял брови и проявил себя безупречным лжецом, когда сказал. — Я не знал.

— Да. В тех крепостях ранганийцев и их торнадо отразили с минимальными жертвами. Я знаю, что это может показаться непонятным, когда вы и жители вашей деревни так боролись с ранганийцами тут, но потому армия тут, чтобы защитить вас.

Джали Тирама перевел это представителям Яммы, и Мисаки заметила, как Гессеке нервно взглянул на нее, потом на Такеру. Он, наверное, думал, что она нарушила уговор и передала правду мужу. К счастью для всех, Такеру принял ложь генерала Чуна.

— Ясно. Похоже, я влез в разговор. Прошу прощения, — монотонный голос Такеру был искренним, и генералу было сложно решить, насмехались ли над ним.

Такеру мог обвинить генерала во лжи даже без сведений, полученных Мисаки у наивного джасели. Теонит, как Такеру, мог ощущать силу и навыки других, и они не были на его уровне — или на уровне Мисаки. Дракон знал, когда смотрел на червей и змей. Эти мужчины выглядели хорошо в форме, но не выдержали бы против джийи. Они носили божественную силу на их одежде, но не внутри. Эти мужчины были пустыми.

— Я хочу кое-что прояснить, Мацуда. Твоя фамилия, твоя власть в этом районе, — ничто для Империи. Ты и твоя семья — ценные граждане Империи, и все. Мы понимаем друг друга?

Такеру смотрел на стол перед собой. Его джийя замерла, успокоилась. «Когда тяжело быть человеком, я становлюсь горой». Страх сдавил Мисаки. У Такеру было два выбора: он мог сдаться под пяткой этого мужчины, или он мог убить всех в комнате. В любом случае, Такаюби была обречена. В любом случае, он провалился.

— Мацуда, — казал генерал Чун. — Мы понимаем друг друга?

Такеру поднял голову. Его голос был спокойнее, когда он заговорил снова. Голос был сильным:

— Идеально.

Генерал улыбнулся.

— Отлично.

— У меня есть еще одна просьба, — сказал Такеру, — если можно.

Генерал Чун кивнул ему продолжать.

— Прошу, скажите Императору, что Такаюби не нужно помогать ни сейчас, ни в будущем.

Военные растерянно переглянулись.

— Что, простите?

— Если отряды Империи сражаются в тайной войне, я не хочу, чтобы они тратили силы там, где они не нужны.

— Но, Мацуда, — вмешался потрясенный губернатор Ло. — Эта деревня была почти полностью разрушена. Без помощи правительства…

— Мы выживем, губернатор, — сказал Такеру, — как выживали сотни войн в прошлом. Как говорит генерал Чун, мы — верные граждане Империи. Мы не можем забирать ресурсы армии Империи, когда мы способны позаботиться о себе сами.

— Вы кажетесь очень уверенным, — полковник Сонг презрительно нахмурился.

— Мы — воины, не нищие, и мы поднимемся на ноги к вашему следующему визиту. Я даже прошу вас прибыть снова, когда будет время. Кстати, я хочу снова извиниться за то, что вы без удобств тут. Они будут высшего стандарта, когда вы вернётесь.

— Что ж… — генерал Чун медлил, смотрел с подозрением, но не находил ничего неправильного в словах Такеру. — Вряд ли я могу с этим спорить. Мы вернёмся с новым мэром.

— Это не будет необходимо.

— Что, простите?

— Я не только преемник рода Мацуда после моего брата. Я годами служил у покойного мэра, работая с бюджетом и планированием проектов, как строительство башен инфо-ком, которые позволили нам связаться со столицей так быстро во время атаки. Если бы вы раскопали обломки кабинета мэра, вы нашли бы мой почерк на всех важных бумагах последних шести лет.

— О…

— Конечно, если Император хочет назначить своего мэра, я не буду спорить. Но я уверен, что смогу управлять этой деревней так, что он не будет против. Если, когда вы вернетесь, вас что-то не устроит в моем правлении, я радостно уступлю место вашему кандидату.

— Думаешь, ты сможешь вернуть деревне прежний вид? — полковник Сонг оскалился.

Такеру спокойно смотрел в глаза полковника Сонга.

— Я уже пообещал.

— И ты веришь, что способен исполнить такие обещания?

— Я объяснил свои достижения…

— Простите, что вмешиваюсь, Коро Мацуда, Коро Сонг, — сказал генерал Кенде на ямманинке. Грозный таджака заговорил впервые. Его джасели быстрее, чем Чо, переводил слов на кайгенгуа. — Я растерян, — генерал Кенде обратился к генералу Чуну и полковнику Сонгу. — Вы жаловались, что не хватает ресурсов и людей, чтобы помочь этим людям. Мне нравится этот мужчина, — он указал на Такеру. — Он кажется способным. Если он уверен, что может позаботиться о своей деревне, почему не позволить ему?

Они спорили какое-то время, но генерал из Яммы и его джасели держали над ситуацией больше власти, чем кайгенцы. Этот признак слабости Империи беспокоил, ведь Кайгенская Империя стала намного слабее враждебно настроенного противника, и Ямма уже начинала захватывать инициативу. Мисаки была вдвойне рада, что научила Такеру пожимать руку, как делают в Ямме. Ямманки почти всегда признавали и уважали самых сильных теонитов в комнате.

Мисаки не успела ничего больше заметить, полковник Сонг послал ее за чаем. Когда она вернулась с чайником, разговор перешел к скрытности Такаюби. Новости были старыми: никому нельзя было говорить об атаке, внутри домов или вне, массовую могилу нельзя был отметить.

Было темно, когда Мацуд отпустили из их дома — хотя Мисаки, конечно, вернется рано утром, чтобы подать угнетателям хороший завтрак.

Такеру не говорил, пока они шли к дому Мизумаки. Им нужны были припасы, но Такеру сделал все, что мог. Если бы он надавил сильнее, генерал ответил бы резче, унизил бы его. Если бы он повысил голос или джийю, или сделал то, что приняли бы за угрозу, он обрек бы себя и то, что осталось от его семьи. Он уберег Такаюби и сохранил лицо в процессе. Это было лучшее, что можно было сделать.

Шагая с уважением позади мужа, Мисаки смотрела на него в свете луны. Ночь была ясной, белый свет озарял его лицо достаточно, чтобы Мисаки увидела, что он не злился. Она могла думать, что он был в состоянии медитации, избегал всех эмоций, но его брови были чуть сдвинуты. Он размышлял.

— Все хорошо? — тихо спросила она.

— Будет, — сказал он, — как только я смогу расписать план.

— План?

— Я могу составить теперь план, — сказал Такеру, — ведь я уже не слепой.

Прошла пара мгновений, и он отстал на два шага, чтобы они с Мисаки шли бок о бок. Мисаки много лет жаждала солнца и огня. Она не приглядывалась так, чтобы увидеть, что в Такеру был его свет. Тусклый, но ясный. Похожий на свет луны на снегу, живущий в его коже.

— Эта деревня лишилась хорошей академии теонитов, — сказал он. — Даже если правительств вдруг передумает в грядущие годы и поможет нам восстановить академию Кумоно, это будет не то же самое, ведь мы потеряли столько наставников.

— Мм, — вежливо согласилась Мисаки.

— Когда Хироши подрастет, он отправится в академию Рассвет в Карите. Если он хорошо там проявит себя, все три мальчика туда отправятся.

Рот Мисаки раскрылся.

— Ты серьезно, Такеру-сама?

— Я не выращу еще поколение слепым, как мое.

Была ночь, и никого вокруг не было, так что Мисаки нашла мозолистые от меча пальцы мужа. Они были замужем пятнадцать лет. Они впервые взялись за руки.

ГЛАВА 30: БУДУЩЕЕ

Военные уехали на следующий день, оставив жителям деревни завуалированные угрозы и пустые слова поддержки. Такеру поговорил с толпой, поднявшись на ледяную платформу, которую сам сделал, озвучил пустые слова благодарности генералу Чуну.

Слова Такеру мало значили, но он тщательно просчитал расположение платформы. Для представителей правительства это ничего не значило. Но жители Такаюби и окрестностей знали, что на этом месте Мацуда Такеру Первый бился с Юкино Изуми тысячу лет назад. На этом месте основатель их общества объявил о новом порядке.

— Теперь объявления, — сказал он, закончив обращаться к военным. — С завтрашнего дня в этой деревне будут внедряться новые практики, важные для нашего выживания. Сегодня всю еду принесут в дом Мацуда, все стройматериалы — в хижину Котецу Каташи. Без исключений.

— Это ваши приказы или Империи? — нагло спросил кто-то.

— Мои приказы, — сказал Такеру. — Я обещал генералу Чуну, что к его возвращению мы отстроим деревню. Этот процесс начинается сегодня. Вы все соберетесь тут завтра утром для дальнейших указаний. Слава Кайгену, — закончил он. — Да здравствует Император.

— Да здравствует Император, — повторили жители без энтузиазма.

Мисаки и Сецуко собирали еду, пока Такеру обсуждал планы с Котецу Каташи и Кваном Тэ-мином. Вечером Мисаки пришла в кабинет Такеру.

— Мы собрали всю еду в одном месте, — сказала она. У других людей Мисаки заподозрила бы семьи в том, что они не все припасы отдали, но не тут.

— Хорошо, — сказал Такеру. — Мне нужно, чтобы вы с Сецуко составили список собранных припасов.

— Ладно.

— Нужно разделить список на то, что нужно съесть в течение недели, в течение месяца, и что можно хранить, пока не растает лед.

— Да, сэр.

Задание заняло остаток дня для Мисаки и Сецуко, и они закончили в свете лампы, укачивая детей, пока заканчивали подсчет.

— Это точно? — спросил Такеру, когда Мисаки принесла ему результаты в кабинет.

— Да, — Мисаки тщательно проверила.

— Хорошо.

— И я принесла чаю.

— Хорошо, — сказал он, словно не слышал ее. Он уже смотрел на список, хотя, судя по кругам под его глазами, ему нужен был кофеин.

— Я оставлю его тут… — Мисаки не сразу нашла на столе место без бумаг. — Здесь.

Она уже шла к двери, когда донеслось скованное:

— Спасибо.

— Не за что.

— И ты можешь закрыть дверь? Ветер шумный, я пытаюсь сосредоточиться.

— Эм… — Мисаки посмотрела на дверь, от которой осталось несколько кусков после того, как Такеру выбил ее… после того, как она напала на него и запечатала его в комнате.

— О… — Такеру моргнул, выглядя растерянно. — Забудь.

— Прости, — сказала Мисаки, думая, что нужно так сделать.

Такеру покачал головой.

— Это я ее выбил, — он отвёл взгляд, осушил чашку горячего чая с тем же отчаянием, как его брат выпивал сакэ. — Иди. Поспи.

— Да, сэр, — сказала Мисаки и ушла в спальню.

Мамору уже не вторгался в ее сны, но той ночью она не могла уснуть. Комната ощущалась… слишком жаркой? Это было неправильно. Была зима. Она вытянула руку, обнаружила пустой футон рядом с собой. Все еще? Она встала, поправила кимоно, чтобы выглядеть прилично, и пошла по коридору. Свет лампы лился из кабинета Такеру мягко на деревянный пол коридора.

— Ты еще не спишь? — прошептала она, пересекая порог.

— Я еще занят, — ответил Такеру, не отрываясь от стола. Его стол покрыли еще несколько слоёв кайири, на каждом листе были текст, диаграммы и расчёты.

Он перевёл взгляд с одной страницы в другую с безумной скоростью и яростью воина, направившего меч с убитого врага на другого. Она всегда думала, что угловатое лицо мужа было без возраста, но в свете лампы он выглядел как мужчина за сорок.

— Оставь меня, — кратко сказал он. — Я сосредотачиваюсь.

Мисаки хотелось послушаться. Она делала так, когда говорила себе, что муж не был ее ответственностью.

— Ты должен говорить завтра перед своими людьми, — напомнила она. — Ты хочешь сделать это без сна?

Такеру в отдохнувшем виде был грозным без жутких кругов под глазами. Если он не поспит, она переживала, что он распугает оставшихся жителей Такаюби. Он посмотрел на нее, щурясь, лицо осунулось. Ей показалось на миг, что он рявкнет на нее не задавать вопросы.

— Я не хочу делать это без плана, — сказал он. — Ты же можешь это понять?

Мисаки кивнула. Она скользнула ладонью по его плечам, потом по спине, миновала символ Мацуда с четырьмя бриллиантами, ощущая под ним мышцы. Он напрягся на миг, расправил плечи, словно хотел стряхнуть руку. А потом передумал и замер под прикосновением. Он всегда был таким напряженным? Таким холодным? Словно провода замерзшей стали в человеческой коже… Она прижала пальцы к точке давления.

Мгновение она будто давила пальцами в твердый камень. А потом она послала кончиками пальцев джийю и улыбнулась, ощутив, как немного напряжения покинули его плечи.

— Я могу с чем-то еще помочь? — спросила она.

— Ты хороша с цифрами?

— Нет, — честно сказала она.

— Мм, — он нахмурился. — Тогда придется дать Квану утром просмотреть мою работу.

Он расправил плечи, стряхивая ладонь Мисаки. Она приняла мелкое движение как отказ и хотела отодвинуться, когда Такеру взял со стола пару листов кайири.

— Просмотри это для меня.

Мисаки взяла у него страницы и удивилась, увидев, что там не было цифр, а были столбики слов. Почерк Такеру был изящным и безупречным, как в каллиграфии, но многие строки были вычеркнуты и переписаны.

— Мой брат… хорошо умел вдохновлять других, — объяснил Такеру. — Я никогда не был так хорош с людьми, как он. Если я не продумываю слова, я не знаю, что сказать.

— И… ты хочешь, чтобы я…?

— Просмотрела ее за меня. Ты знаешь людей. Пожалуйста?

— Конечно, — Мисаки села на колени напротив Такеру, стала читать речь.

Такеру писал мелко, экономя место, заменяя компактными ранжи широкие символы, когда было возможно. Мисаки смутило то, что ей было сложно читать. Она говорила на кайгенгуа лучше Такеру, но он лучше использовал древние символы.

Рассвет озарил небо, она отдала ему кайири.

— Думаешь, я должно это сказать? — спросил он.

— Да.

— Тогда я запомню это. Я… — он посмотрел на кайири и замер. — Ты вычеркнула всю страницу, — он пролистал страницы. — Ты… вычеркнула все.

— Да, — сказала Мисаки. — Я делала сначала правки, а потом передумала.

— Не понимаю.

— Вряд ли тебе нужно это говорить.

— Ну… — Такеру моргнул, потер глаз ладонью. — Тогда… что…

— У тебя есть план для них, Такеру-сама?

— Да.

— Хороший?

— Думаю, да.

— Тогда это важно, — твёрдо сказала Мисаки. — Они слышали достаточно «Слава Империи» и пустых слов утешения, хотя твои были красивыми. Тебе не нужно притворяться твоим братом.

— Так… что мне им сказать?

— Свой план, — сказала Мисаки. — И все. Ты — коро, Такеру-сама. Твои действия всегда будут громче слов. Все в этой деревне уже знают, как долго ты работал на мэра, они знают, что ты заботишься о них, и они видели твою силу. Им нужно знать, что все будет хорошо.

Она подняла голову, уловив плач Изумо.

— Я должна разобраться с этим, — она встала, чтобы уйти, но замерла, глядя на мужа. Не думая, она склонилась и поцеловала его в морщинку между бровями.

— Что? — он в смятении поднял голову…

И она поцеловала его в рот. Он не отодвинулся, и она запустила пальцы в его волосы, сжала его шею и притянула его ближе.

Его рот был ледяным, как весь он, но поцелуй не был твердым. Он не скрежетал. В холодном поцелуе Мисаки нашла нежность, которой не замечала в своем муже. Он не был куском льда. Под ледяной горой бушевали волны. Под снегом журчал ручей Кумоно, реки неслись подо льдом, глубоко под землей. Под соснами корни тянулись, как пальцы, в почву, впивались в теплое от весны ядро горы.

Не было шипения пара, огонь не пылал во тьме с бесцельным восторгом. Но где был свет, было место тени. В снежно-белом свете Такеру она глубоко пустила корни.

Когда она прервала поцелуй, Такеру молчал, но он уже не был растерян. Он понимал, что это означало.

— Я жду твой план, — сказала она и поспешила к Изумо.

* * *

Люди собрались перед ледяной платформой, чтобы послушать Такеру. Мисаки и Сецуко нашли Хиори и встали рядом с ней. Женщина младше была заметно беременной, и она, казалось, спала меньше, чем Такеру.

— Доброе утро, Хиори-чан.

— О, — Хиори моргнула, посмотрела на Мисаки пустыми глазами, обрамленными тьмой. — У-утро.

— Как ты? — спросила Мисаки.

— Нормально, — с дрожью сказала Хиори. — Я в прядке. Спасибо.

— Не глупи, Хиори, — прямо сказала Сецуко. — Твое лицо по цвету как этот снег, а глаза как у енота.

— Не нужно так, Сецуко, — сказала Мисаки.

— Все хорошо, — Хиори скривилась, ее губа дрожала. — Я знаю, что стала уродливой.

— Эй! Я не это сказала! — возразила Сецуко.

— Ты назвала меня енотом.

— Ага. Самым милым енотом в мире, — Сецуко ущипнула Хиори за щеку, хотя там было почти не за что щипать. — Очевидно.

— О, Сецуко, — вздохнула Мисаки.

— Ты ела? — спросила Сецуко у Хиори, коснувшись впадины ее щеки.

— Я… не была голодна, — Хиори сжала кулаками рукава своего кимоно, чтобы скрыть дрожь ладоней.

— Хиори-чан, тебе нужно есть, — сказала Мисаки.

— Ты пообедаешь с нами сегодня, — заявила Сецуко.

— Все хорошо, Сецуко-сан. Я не…

— Мы настаиваем, — сказал Мисаки, и Такеру поднялся на платформу и кашлянул.

— Люди Такаюби, — его голос был монотонным, звучал четко и сильно. — Доброе утро. Я созвал вас сюда, потому что я придумал план нашего выживания, — он не взял с собой страницы. Ему не нужно было. Он хранил цифры в голове, как компьютер. — Прошу, послушайте внимательно, ведь нам нужно придерживаться плана, если мы хотим выжить в ближайшие месяцы. Благодаря стараниям моей жены и жены моего брата, я получил список всей еды, какая сейчас есть в деревне. А еще наши соседи согласилась вносить щедрое количество риса, свежей рыбы и прочего каждый месяц, пока мы будем в этом нуждаться. По моим подсчетам, этот припас поддержит деревню и ограниченное количество волонтёров в следующие одиннадцать месяцев, до Соколокало 5370. Распределение еды и ее приготовление будут под присмотром моей жены, Мисаки, и тех, кого она назначит себе в помощники. Все просьбы о дополнительной еде передавать ей.

Мисаки нервно смотрела на толпу, но никто не спорил. Они доверяли ей. От осознания тепло появилось в ее груди, а Такеру продолжил:

— Я хочу, чтобы все поняли, что с этого дня я считаю, что внос еды и труда извне — долг, а не вклад.

— Что? — сказали несколько голосов.

— Что это означает, Мацуда-доно?

— Это означает, — спокойно сказал Такеру, — что мы будем платить тем хорошим людям за их услуги в будущем. Я понимаю, что вы сейчас заняты, восстанавливая дома, но так не будет всегда. Я ожидаю, что каждая семья найдет надежный источник дохода в следующие одиннадцать месяцев.

— Как? — осведомился кто-то.

— Мы все домохозяйки, — отметила одна из женщин Икено. — Как нам получить деньги для поддержки семьи, а потом еще и заплатить волонтёрам за все, что они сделали?

— Спасибо за вопрос, Икено-сан, — сказал Такеру. — Ваш вопрос приводит к следующей части моего плана. Я знаю, что у нас сейчас мало осталось, но один источник мы не заметили.

— Какой, Мацуда-доно? — спросил один из Гинкава.

— Сосновые леса, — сказал Такеру. — Большую часть древнего леса, окружавшего западную деревню, разгромил торнадо, остальная часть сильно пострадала. Разрушение чуда природы было трагедией, хотя никто не думал об этом толком посреди такого количества человеческих потерь. Когда жители деревни и волонтеры проверили павшие деревья в поисках тел, в лес никто не вернулся. Все вы знаете, что лес стоял с дней Юкино Хаясэ и Мацуды Такеру Первого, — сказал Такеру. — Его корни тянутся глубже, чем вы думаете, это важная часть этой горы. Павшие деревья нужно будет убрать, чтобы лес вырос снова, если мы не хотим оползней, и чтобы почва испортилась, чтобы наша гора стала опасно меняться экологически. Потребуется проделать огромную работу, но это шанс получить необходимые деньги для Такаюби в короткий срок. Котецу Каташи оценил, что мы можем собрать несколько тысяч гули с павших и повреждённых деревьев, если мы правильно обработаем дерево. Губернатор Ло дал нам лицензию продать дерево строительным компаниям в столице провинции весной. Часть припасов будет отложена для нашей стройки. Я хочу, чтобы дом каждой семьи был отстроен, но первым проектом будет простое школьное здание, чтобы заменить публичную начальную, среднюю и старшую школу Такаюби, уничтоженную бурей. Нуму Котецу нарисовал планы, строительство начнется немедленно.

— Что? — сказал кто-то в смятении.

— Зачем нам строить школу? У нас едва хватает домов для всех нас.

— Мы не можем позволить детям лишиться образования, — сказал Такеру. — И публичные школы в западной деревне были важным источником дохода для многих семей. Правительство не дает нам прямую помощь, но оно должно платить зарплату работникам публичной школы. Любой житель, который может читать и учить по стандартной программе Империи, может служить как учителя и администрация, включая женщин.

Идея была хорошей. Многие жители Такаюби были достаточно обучены, чтобы читать на кайгенгуа.

— Для тех, кто не может читать, школа предоставит места уборщиков и помощников, и ту зарплату тоже будет платить правительство. Если все будет идти по плану Нуму Котецу, школа будет построена и открыта через два месяца — раньше, если коро помогут нашим нуму. Губернатор провинции Ло согласился оставить активной лицензию публичной школы Такаюби, если у нас будут открыты классы за это время. Когда здание школы будет завершено, мы начнем строить новый офис, который даст еще не меньше четырех вакансий.

Глядя на Такеру, Мисаки поняла, что она держала Изумо крепко и нервно кусала губу. Одна школа и офис управления не могли дать работу всей деревне, и многие женщины Такаюби остались одни, не могли работать весь день. Но Такеру не закончил.

— Я хочу обратиться теперь к волонтерам, которые помогали нам эти недели. Мы щедро отплатим вам в будущем, а еще я хотел бы пригласить вас всех остаться.