Меч Кайгена

Мамору смотрел, фоньяка опустился в стойку, отвел руку к грудной клетке, собирая фонью в своем ядре для взрывного удара. Одним из первых, что Мамору узнал от Юкино-сэнсея было то, что атаки, которые так заряжались, не могли исполняться быстро. Фоньяка должен был погрузиться в стойку, скопить силы, от этого он был неподвижным. Между ударами, разбивающими камень, был шанс… Мамору нужно было подобраться ближе и использовать его.

Фоньяки опаснее всего на среднем расстоянии — два-три баунда. Не задерживайся в этой зоне удара.

Мамору оценил баунды между собой и фоньякой взглядом. Он стоял дальше трех баундов, дальше оптимальной зоны удара. Фоньяка ждал, что они приблизятся.

Прости, Каа-чан.

Мамору шагнул в зону удара.

Фоньяка тут же напал, но бросок был уловкой, и Мамору прыгнул влево. Даже край атаки сбил его с ног. Но Мамору не стал тратить время, чтобы удержаться на ногах, а двигался с ветром, отлетел с ним и кувыркнулся. Он вскочил, носки впились в снег. Оттолкнувшись ногами и джийей, он бросился вперед с одной мыслью: «Сократи расстояние. Сократи его как можно быстрее».

Ранганиец уже занимал стойку, поднимал руку для второго удара. Мамору взял катану одной рукой, вытянул свободную руку, поднимая снег у ног мужчины. У него не хватало контроля, чтобы создать копье на бегу, но он мог просто создать лед.

В баунде от фоньяки Мамору бросился вправо, чудом избежал второй атаки. Ветер снова лишил его равновесия, но он не дал физическому удару отвлечь его. Ноги запнулись под ним, но он совладал со снегом и превратил его в лед вокруг ног врага.

Лед затвердел, Мамору оказался рядом с фоньякой. Мужчина попытался повернуться к нему, но, конечно, с примерзшими ступнями не мог. Он стал взмахивать рукой, чтобы ударить Мамору — кулаком, локтем или ветром, никто так и не узнал.

Мамору взмахнул мечом. Сталь попала по плоти, по кости, и рука фоньяки отлетела от тела. Каа-чан была права, такой удар был простым. Мамору следовал за мечом по дуге, повернул тело для второго удара, рассек обездвиженного фоньяку под рёбрами.

Мужчина издал ужасный звук, воздух вокруг него дернулся, словно от боли, пока он пытался тщетно вдохнуть. Мамору отвернулся от вида, стряхнул кровь с катаны и убрал ее в ножны.

Он одолел первого серьезного врага в бою. Его безымянный меч вкусил первое убийство. Этот миг должен был вызвать гордость, но Мамору ее не ощущал, просто неприятно колотилось сердце, он повернулся и взбежал по склону к Юкино-сэнсею.

Он знал, еще не дойдя до тела, что было слишком поздно. Ньяма мастера меча была сильной и заметной, но ее не было, когда Мамору упал на колени рядом с учителем. Юкино-сэнсей лежал на боку, Такенаги свободно покоился в его ладонях. Ветер ударил его так сильно, что его череп провалился, один глаз отчасти покинул глазницу.

Если бы Мамору был благородным воином, достойным его имени, он помолился бы. Он мог учесть, что этот мужчина был последним истинным мечником Юкино, что его смерть заканчивала род, тянущийся от предков, основавших Такаюби. Он мог найти слова уважения, чтобы облегчить переход учителя в Лааксару.

Вместо этого он дрожал, как ребенок, и сказал:

— Простите, сэнсей, — его голос был слабым. — Мне так жаль, — он коснулся ладоней мастера — рук, которые научили его, как держать меч. — Не уходите.

Он не учитывал, как ему повезло, что фоньяки не напали на его открытую спину. Он не заметил, когда вихрь и звон клинков окружили их. Он не двигался, когда ладонь мягко опустилась на его голову.

Дядя Такаши.

Он должен был что-то сказать. Должен был повернуться к дяде и командиру, но не мог заставить себя.

— Мамору, — сказал голос, и Мамору удивленно моргнул, поняв, что это был голос не дяди, а его отца. Он не думал, что Тоу-сама когда-то трогал его голову так… тепло. — Пора встать.

— Да, сэр, — автоматически сказал Мамору, но не мог заставить тело слушаться. Его ладони застыли на руках Юкино-сэнсея, не мог отпустить.

Он ожидал, что его отец нетерпеливо отругает его, может, поднимет на ноги. Но голос Тоу-самы был мягким:

— Он умер в бою, Мамору. Он родился для боя.

Мамору опустил голову в кивке, но не смог ее поднять.

— Фоньяка, сделавший это…

— Я убил его, — сказал Мамору без эмоций.

— Тогда ты отомстил за учителя, — сказал Тоу-сама со спокойной уверенностью, Мамору тоже хотел такое. — Он может покоиться с миром, но наша работа не завершена. Ранганийцы стали приплывать к берегу, как только торнадо разгромил рыбацкую деревню. Волны солдат не прекратятся. Следующая вот-вот дойдет до нас.

— Он умер, защищая меня, — Мамору не знал, почему сообщал об этом отцу. — Если бы он не спас меня, он бы еще…

— Тогда он оставил остальной бой тебе, — сказал Тоу-сама. — Ты разочаруешь его?

Мамору закрыл глаза. Тоу-сама, конечно, был прав. Он убрал руки от Юкино-сэнсея, сжал кулаки на снегу. Что он делал, рыдая на коленях? Юкино-сэнсей научил его быть лучше этого. Он ожидал, что Мамору будет лучше, когда отдал свою жизнь за ученика…

— Встань, — сказал еще раз Тоу-сама.

В этот раз, ради Юкино-сэнсея, Мамору послушался.

ГЛАВА 14: МЕЧ

Мисаки не удивила спокойная решимость, охватившая ее. Но ее удивило, что Сецуко заразилась этим от нее. Крепкая рыбачка ходила по дому с энергичной решимостью, закрывая окна и двери от растущего ветра. После того, как ее муж пошл вниз по горе, она не пролила ни слезы. Дрожь покинула ее дыхание и ладони, она была сосредоточена, глаза были широко раскрыты.

— Хорошо, — она придвинула стол к последней двери и повернулась к Мисаки. — Что теперь?

— Нужно собрать детей и спрятаться в подвале, — сказала Мисаки.

— Ветер, похоже, замедляется. — Сецуко оглядела стены, которые перестали скрипеть. Буря еще выла, но уже не ощущалась так, что могла сорвать дом Мацуда с фундамента.

— Ты права… — Мисаки раскрыла ладони, искала жуткий рев, который чувствовала раньше. Его не было. — Торнадо пропал! — воскликнула она. Они это сделали! Робкая надежда расцвела в ее груди. Если мужчины победили торнадо, у них еще был шанс.

— Если не нужно переживать из-за торнадо, может, лучше укрыться тут, у центрального двора? — сказала Сецуко.

— О, Сецуко, — рыбачка была умной во многом, и Мисаки порой забывала, что она ничего не знала о бое.

— Что?

— Этот дом достаточно защищён против джийя и стражей, но эти стены не спасут нас от фоньяк.

Сецуко все еще была растеряна.

— Коро из Ранги могут прыгать так, как ты еще не видела, — объяснила Мисаки. — Эти стены не замедлят решительных фоньяк, да и бывают чертовы джиджаки, которые умеют карабкаться.

— Каа-чан сказала плохое слово! — воскликнул Нагаса.

— Но знаешь, что? — Мисаки подвинула стол, сдвинула дверь и прошла на крыльцо с видом на двор. — Мысль хорошая.

Она подвинула Изумо к левому боку, протянула правую ведущую руку и активировала джийю. Завладев снегом, покрывающим двор, она создала шипы изо льда длиной с руку, направленные к небу. — Посмотрим, как они приземлятся сюда.

Пока она работала, Мисаки удивилась, ощутив джийю Сецуко рядом. Сецуко подняла снег, формируя свой шип.

— Сецуко, ты не должна…

— Я хочу, чтобы они умерли, — прорычала Сецуко, направила джийю во второй шип.

Она была не очень хороша. Рыбаки-джиджаки обычно направляли силы, чтобы подогнать рыб в невод, разрезать их, когда поймали. Они редко создавали шипы против людей, и работа Сецуко была неуклюжей. Фоньяке нужно было упасть с силой, чтобы что-то сломать об ее шипы, но Мисаки не стала портить эффект. Она знала, как ощущалось, когда ты была бесполезной среди сильных бойцов, которым нужна была помощь. Потому она и начала серьезно тренироваться.

Она заметила пульс холодной джийи у локтя. Хироши стоял рядом с ней, опустив ладони на плечи Нагасы, словно успокаивал растерянного малыша, но смотрел на бесцветное небо. Из ее малышей только он был достаточно подросшим, чтобы понять, что происходило.

— Хиро-кун, будь хорошим, помоги тете, — сказала Мисаки.

— Да, Каа-чан, — Хироши тут же послушался, радуясь, что у него было занятие.

Мисаки вернулась к работе, подняла больше шипов, формация становилась выше и сильнее, пока ее джийя собиралась. Вряд ли ее шипы помогут, даже если фоньяки беспечно спрыгнут в центр дома. Но она могла выплеснуть так стресс. Это был хороший способ расслабить тело, посмотреть, что еще могла делать ее джийя… если придется ее использовать.

— Так хорошо, Каа-чан? — спросил тихий голос без эмоций.

Мисаки повернулась, ее рот удивленно раскрылся. Она не ожидала от Хироши многого, как и от Сецуко. Но пятилетний оправдал свое имя. Шипы его были почти такими же острыми и высокими, как ее. Они могли пустить кровь. Могли даже убить.

— Да, — сухо сказала она. — Очень хорошо, Хиро-кун. Спасибо.

Она убрала челку Хироши с его лица и посмотрела на мальчика.

— Я могу сделать еще что-нибудь, Каа-чан? — в голосе Хироши была редкая нота эмоции. Раздражение.

В его возрасте Хироши мог понимать только одно о себе: что он был рожден сражаться. Его дядя, отец и старший брат ушли выполнять эту цель. Но Хироши был слишком мал. И это было ужасно — понимать, что происходило, но быть слишком юным, чтобы что-то с этим делать.

— Не сегодня, — Мисаки прижала ладонь к его ледяной щеке.

— Но, Каа-чан…

— Не сегодня, — повторила Мисаки, но не могла терпеть подавленный вид сына, так что добавила, — но когда-нибудь.

Она решила с яростью, что этот день настанет. Должен. Она еще ощущала плечи Мамору, пропадающие из ее пальцев, когда она отпустила его. Потому что он был воином. И часть нее понимала, что не было ничего более жестокого, чем не пустить воина в бой, для которого он был рожден. Это было хуже смерти.

У этих мальчиков была та же кровь в венах, та же сила, то же желание. Но они были еще слишком юны, чтобы это понять. Если она не могла лишать Мамору боя, как она могла бросить этих мальчиков умирать, не дав шанса сразиться? Какой матерью она была бы?

— Вы хорошие мальчики, — сказала она. — Все трое. Вы вырастете сильными, — она погладила Нагасу по голове. — Вы найдете цель, чтобы сражаться ради нее, и вы получите шанс сразиться. Однажды. Каа-чан обеспечит вам это, — она выпрямилась. — Сецуко, мне нужно, чтобы ты взяла Изу-куна.

Сецуко была не уверена, но взяла ребенка Мисаки. Маленькая Аюми все еще была безопасно привязана к ее спине. Она открыла рот для вопроса, но звук заставил ее смолчать.

Грохот. Где-то близко. Слишком близко.

— Что это? — спросила Сецуко.

— Звук фоньи, бьющей по домам, — сказала Мисаки, раздались крики. — Они в деревне.

— З-значит… мужчины…

— Не думай об этом сейчас, — сказала Мисаки, подавляя эмоции, пока они не вышли из-под контроля. Она загнала мальчиков внутрь, закрыла дверь и заморозила ее. — Бери детей и прячься в подвале! Скорее!

— Стой… куда ты? — осведомилась Сецуко, Мисаки повернулась и побежала в дом.

— Не переживай за меня! — крикнула Мисаки поверх плеча. — Прячься! — в этот раз Мисаки не медлила на пороге додзе. Она поклонилась и побежала к стойке мечей, схватила первое попавшееся оружие. Слишком тяжелое. Она знала, не доставая его из ножен, что оно замедлит ее в бою. Она лучше билась бы с пустыми руками, но зато была бы подвижной.

Отложив меч, она взяла другой, вытащила его из ножен. Тоже слишком тяжелый. Она прикусила губу, крики пронзали воздух. На пике она могла бы биться таким оружием, но она была не в лучшей форме. Она не использовала тело, ее инстинкты притупились, мышцы размякли. Она не могла так рисковать.

Мисаки повернулась и побежала и додзе к кухне.

— Мисаки! — Сецуко перехватила ее на пути, в этот раз одна. Наверное, уже устроила детей в погребе. — Что ты делаешь?

— Не обращай внимания, — Мисаки не остановилась, заставив Сецуко бежать за ней. — Спрячься с малышами, — Мисаки добралась до кухни, упала на колени и немного разозлилась, обнаружив, что Сецуко все еще была с ней. — Я сказала: иди!

— Двери подвала защитят нас? — спросила Сецуко, вздрогнув, когда фонья врезалась во что-то недалеко от их дома.

— Нет, — Мисаки заморозила лед на костяшках. — Я защищу.

— Что…?

Мисаки отвела кулак, сосредоточила джийю и пробила половицы. Это было так просто, что она могла рассмеяться. Она закрепила доски решительно годы назад. Но с когтями и тревогой она за миг разбила дерево.

«Забыто, — пыталась сказать она себе. — Это было забыто, как и все из ее жизни раньше», — но маленький клинок не покидал ее разум и сердце. Ее ладони нашли оружие легко, словно она положила его туда вчера.

— Что это? — спросила Сецуко, Мисаки выпрямилась на коленях, стряхнула с ножен облако пыли.

— Это… — Мисаки невольно улыбнулась. — Это Дочь Тени.

Ножны покрывали изящные лозы и цветы, они выглядели как потертое дерево, хотя были сделаны из чего-то прочнее.

— Как ты, — сказал ей радостно Коли. — Милые цветы снаружи.

— А внутри? — Мисаки приподняла бровь.

— Внутри… — он просиял, — как ты.

Мисаки робко сжала рукоять и вытащила меч наполовину из ножен. Ее глаза расширились. Дыхание застряло в ее горле.

— Это… — едва слышно сказала она. — Коли, это то, что я думаю!

— Я же говорил, у меня есть связи.

Мисаки с трудом скрывала эмоции на лице.

— Так… я милая снаружи, но твердая и темная внутри, — она посмотрела на Коли, а пальцы предательски сжали оружие. — Думаю, я должна быть оскорблена.

— Как леди Широджимы, да. Как боец, ты не можешь возражать.

— У меча есть имя? — тихо спросила Мисаки, боясь, что если заговорит громче, Коли услышит дрожь восторга в ее голосе.

— Пока мы работали над ней, мы призвали ее Мисаки-денья. Когда ты используешь ее на улицах, название может выдать твою личность. Я подумал выбрать твое прозвище, так что назвал ее Сираву-денья. Может Сираденья, если вкратце?

— Дочь Тени? — Мисаки приподняла бровь. — Чересчур драматично, не думаешь?

Коли скрестил руки.

— Я посчитаю, что это спасибо.

— Коли… я не могу это принять.

— Жаль. Она сделана для тебя.

— Но… это поразительное оружие…

— Одно в своем роде, — гордо сказал Коли.

— Разве не стоит дать его коро, который будет использовать его лучше? Я даже не должна биться… — она умолкла, когда Коли закатил глаза. — Что?

— Это как говорить, что нож не должен резать.

Мисаки разглядывала нуму мгновение.

— Порой я гадаю, человек ли ты, Коли, — она знала, что потому они хорошо ладили.

— О чем ты? — он не звучал оскорбленно. Он уже звякал приборам на столе.

— Ты видишь людей дальше их функций? Или мы для тебя… вещи? Орудие и оружие, машины, делающие детей?

— Я — нуму, — он пожал плечами, нагревая пальцы, чтобы соединить компоненты. — Боги создали меня, чтобы я видел мир с точки зрения материалов.

— Мои боги создали меня выглядеть мило, выйти замуж хорошо и рожать детей, — сказала Мисаки.

Коли фыркнул.

— Как скажешь. Хотя это показывает, что твои дорогие Нами и Наги — слабые мастера.

— Что, прости?

— Умелый бог не стал бы создавать домохозяйку с твоими навыками и голодом. Ты выглядишь как красивый цветок, но ты — меч.

— Ты снова это делаешь, — пригрозила пальцем Мисаки. — Ты зовешь меня оружием.

— Эффективным, — сказал Коли. — Это был комплимент.

— Я просто… не знаю, могу ли его принять, — комплимент или меч.

— Так не бери, — нетерпеливо сказал Коли. — Могу лишь сказать, что это будет ужасной утратой. Когда пойдешь в следующий бой — а ты, Мисаки, попадешь еще в бой — лучше держи этот меч при себе. Как я и сказал, девочка создана для тебя. Она будет плоха в других руках.

— Но…

— Это был подарок, а не приглашение на скучный разговор, — сказал он. — Хочешь обсуждать религию и философию, найди джасели. Все, что я хотел сказать, в твоих руках. Делай с этим, что хочешь.

— Мисаки, ч-что это? — пролепетала Сецуко в страхе и смятении, глядя на Сираденья. — Что ты…

— Не переживай, — Мисаки привязала обсидиановый меч к бедру и поняла, как жаждала ощутить этот вес. Ребенок был не тем грузом. — Я знаю, что делаю.

— Ты… умеешь сражаться? Как?

Мисаки смотрела, как Сецуко соединяла кусочки, как было с Мамору. Но в этот раз она не могла желать в тревожной тишине одобрения. Не важно, что Сецуко или другие думали о ее неприличном поведении. Было важно, что Мисаки и ее черный меч стояли между ее семьей и смертью.

Грохот раздался из передней части дома, женщины вздрогнули. Кто-то пытался пробить двери.

— Прячься! — прошипела Мисаки. — Старайся не шуметь. Фоньяки отлично слышат. Мне будет проще увести их, если они не узнают, что вы там.

— Увести их от нас? — лицо Сецуко исказила боль. — Мисаки, я не могу… я не хочу оставлять тебя тут одну.

— Ты должна.

Еще грохот сотряс дом. Глаза Сецуко расширились сильнее. Она была в ужасе. Хищник в Мисаки видел, что ей хотелось убежать в убежище. Но она, что обидно, не стала это делать.

— Мисаки, я не могу тебя бросить, — прошептала она. — Я знаю, что не буду полезна против них, но…

— Не в том дело, — Мисаки посмотрела на свои колени.

Мисаки не просто так скрывала свою историю сражений под половицами кухни, жестокость была неприличным хобби для благородной леди, и ее муж запретил разговоры о ее времени за морями. Но если приличия и послушание заставили ее забить доски, что-то сильнее держало их на месте, глубокий стыд.

Но, даже если бы она была мужчиной с чистой кровью и огромной силой, она не была бы бойцом, с которым захотел бы быть уважаемый Мацуда. Мечники Такаюби были благородными, встречали врага в лицо в открытом поле, их репутацию поддерживали мощь и дисциплина. Мисаки была слабой, нападала из засад, редко давала жертвам чистый бой. Потому что в чистом бою она проиграла бы.

Такое оскорбило бы настоящих коро. Люди, которые знали, кем она была, смогли ее простить… но она сомневалась, что такое можно было прощать.

— Сецуко, лучше… не смотри, что я собираюсь сделать.

— Я не боюсь, — соврала Сецуко, но от еще одного грохота она вздрогнула. — Я р-резала много рыбы, вряд ли кровь фоньяк выглядит иначе.

— Не в том дело. Я не хочу, чтобы ты видела… меня, — не такой, какой она была на самом деле. Какой она станет, когда Сираденья вкусит кровь. Люди, рядом с которыми она билась в прошлом, сдерживали ее, не давали поддаться желанию убивать, но если придётся убить…

— Я не понимаю.

— Ты… — слова застряли в горле Мисаки, она сглотнула. — Ты думаешь, что я хорошая, — она коснулась ладоней Сецуко. — Это спасло мою жизнь.

— Что?

— Я не признавалась в этом, ведь я гордая и глупая, — и время было на исходе. Мисаки быстро моргала. Не время для слез. — Ты спасла меня. Я верну долг, но мне нужно, чтобы ты поверила мне и спряталась.

Сецуко медлила миг. А потом кивнула, сжала руку Мисаки и склонилась. Их лбы на миг соприкоснулись в выражении тихой поддержки. А потом они разошлись, Сецуко побежала к подвалу, а Мисаки повернулась к угрозе. Она не была достойна этой семьи, но она защитит ее со всем ядом и кровожадностью, со всей своей хитростью.

Фонья ударила по дверям, ломая их. Мисаки прошла в главный зал. Она ненавидела биться с врагами лицом к лицу. Каждый инстинкт в ней кричал прятаться и устроить засаду, но ей нужно было увести солдат от Сецуко и детей, и для этого нужно было их внимание.

Двойные двери распахнулись. Дерево упало на пол, Мисаки оказалась лицом к лицу с четверыми в желтой форме — не совсем лицом к лицу. Ее тело было чуть повернуто, чтобы скрыть меч на бедре, придавая ей облик хрупкой домохозяйки. Это прикрытие в чем-то было даже лучше тени.

МАМОРУ

Гора из ржавой стала красной. Тучи, созданные фоньей, пропали, небо снова было ясной, но сиял не яркий свет дня. Закат касался уже пропитанного кровью снега, озаряя горный склон в трупах красным светом.

Среди месива из трупов в желтой и черной одежде Мамору нашел два обмякших тела в голубом — Мизумаки — и два в светло-сером — кузены Юкино-сэнсея. Дядя Такаши стоял в двух баундах от него, выглядя утомленно. Но он все еще улыбался. Он и Тоу-сама единственные остались стоять.

— Вы… убили их всех, — потрясенно прошептал Мамору. — Всех элитных солдат.

— Наши товарищи Юкино и Мизумаки помогли до гибели, — сказал Тоу-сама. — Их семьи могут гордиться.

— А самый быстрый? — спросил Мамору. — Убийца дракона?

Дядя Такаши рассмеялся.

— «Убийца дракона»? — за улыбкой была капля раздражения, но Мамору думал, что боец, который превзошёл в бою один на один Юкино-сэнсея и сдерживал братьев Мацуда заслужил этот титул. — Твой отец с ним разобрался, — дядя Такаши одобрительно улыбнулся Тоу-саме.

— Почти, — Тоу-сама сжал пальцы правой руки, на лице проступило немного раздражения. — Он не умер.

— Да, — сказал дядя Такаши. — Выглядит как прямой удар.

— Я немного промазал, — сказал Тоу-сама. — Копье попало, но не в сердце.

— Он все еще далеко отлетел, — отмахнулся дядя Такаши. — Он оглушен, и падение убьет его.

Мамору заметил движение внизу — фигуры в желтом перебирались через развалины западной деревни, шли к ним.

— Собирайтесь с силами, — сказал дядя Такаши брату и племяннику. — Бой станет только тяжелее.

В тот миг движение на ближайших камнях привлекло внимание Мамору. Он и дядя потянулись за оружием, подняв джийю, но Тоу-сама поднял руку.

— Это один из наших.

Так и было, на камнях появилась фигура в кимоно и хакама. Его ладони сжимали длинный бамбуковый лук.

— Катакури-сэнпай! — удивленно сказал Мамору.

Катакури Хакузора был самым юным лучником из тех, кто прикрывал северный проход, худой и тихий мальчик на год старше Мамору в академии Кумоно.

— Почему ты бросил пост? — осведомился дядя Такаши.

— П-поста больше нет, Мацуда-доно, — сказал мальчик. Его ладони на луке дрожал.

— Что?

— Только я… — его голос оборвался, слезы текли по лицу, оставляя следы. — Простите, Мацуда-доно. Остался только я.

— Что?

— Они пробились за сиирану. Мой отец послал меня сказать вам… Поста нет.

— Что это значит, сэнпай? — паника заполнила Мамору. — Они в деревне?

— Мы пытались их остановить…

— Такеру, — тут же сказал дядя Такаши. — Вернись в дом.

Тоу-сама застыл, колебания мелькнули неожиданно на его лице.

— Нии-сама…

— Сейчас! — приказал дядя Такаши. — Тебе нужно защитить Сецуко и других.

— Но тут еще наступают ранганийцы, — сказал Тоу-сама. — Я должен остаться и помочь тебе сдерживать их. Мамору должен вернуться.

— Мы не можем рисковать судьбой семьи, посылая четырнадцатилетнего мальчика, хоть и умелого. Ты — самый сильный боец, ты пойдешь. Обеспечь выживание нашей семьи.

Это было логично. Мамору не знал, чтобы Тоу-сама отказывался от логики… или спорил с приказами. Но он не слушался. Он посмотрел на Мамору, потом на брата.

— Нии-сама… прошу…

— Что? — рявкнул дядя Такаши, готовый ударить брата.

— Я… не так силен.

— Так, — тон дяди Такаши прозвучал резко, а не ободряюще. — У тебя есть приказ.

Джийя Тоу-самы поднялась, словно в бунте. На жуткий миг Мамору поверил, что его отец нападет на его дядю, а потом джийя Тоу-сама стала спокойной. Невидимое напряжение покинуло его тело.

— Да, Нии-сама, — сказал он без эмоций, опустив взгляд. Он даже не посмотрел на Мамору, сказав ему. — Держи линию.

— Да, сэр, — сказал Мамору.

Не оглянувшись на брата и сына, Тоу-сама повернулся и помчался по горе. Не было времени смотреть ему вслед. Следующая волна врагов почти достигла их.

Солдаты были желтыми, но их вела фигура в черном с парой мечей в руках.

— П-прости, дядя, — Мамору занял боевую позу. — Я не знаю, как помочь с продвинутыми атаками или…

— И не нужно, — дядя Такаши смотрел на наступающих солдат. — Разберись с четверыми вдали слева, а остальных оставь мне.

— Да, дядя.

Катакури Хакузора тоже занял позицию. Хоть колчан юноши был пуст, он создал стрелу изо льда и вложил в лук.

— Не стоит, Катакури-кун, — сказал дядя Такаши.

— Мацуда-доно?

— Этот бой не твой. Поднимись на гору и защити женщин и детей.

В отличие от Тоу-самы, юный Катакури не нуждался в повторении.

— Да, Мацуда-доно, — он поклонился и повернулся бежать по горе.

И фоньяки напали на них.

В этот раз Мамору не застыл. Что-то в нем зачерствело, когда жизнь покинула Юкино-сэнсея — словно кусочек спокойной ньямы мечника перешел в него. Его клинок уже вкусил кровь. Теперь он знал чувство, движения давались проще. Первый фоньяка поймал его катану животом, развалился на два куска. Второй мудро отпрянул от оружия Мамору, отвел руку для атаки. Слишком медленно. Мамору бросил ледяной снаряд в его горло.

Еще два фоньяки выстрелили воздухом в него одновременно. Он отскочил от одной атаки, но другая попала в его грудь, выбила дыхание из его тела. Он пошатнулся, и один из врагов использовал момент и бросился, чтобы схватить его за ведущую руку, обездвижит ее железной хваткой.

«Умный ход», — с горечью подумал Мамору. Он был быстрее, но не сильнее, он не мог вырваться из хватки взрослого солдата.

Фоньяка отвел меч для убийственного удара. Даже если бы Мамору хватало сил, чтобы биться с взрослым теонитом, он не успел бы высвободить ведущую руку. Но он всегда мог перекрыть нехватку силы скоростью.

Мужчина не успел закончить взмах, Мамору вонзил костяшки во льду в его лицо. Удар был для отвлечения. Он не сломал фоньяке нос, даже хватка не ослабла. Но у Мамору появился миг, чтобы притянуть молекулы воды вокруг.

Вода собралась в его левой ладони, стала оружием, отражением металлического в правой руке. И Мамору взмахнул оружием. Это был не Шепчущий Клинок, Мамору это знал. Его лед был недостаточно острым, чтобы разрезать сталь, но он ощутил хищный трепет гордости, когда он оказался достаточно острым, чтобы резать мышцы человека. Фоньяка завизжал, выронил меч, кровь брызнула из его плеча. Но он не отпустил правую руку Мамору.

Мамору поднял ногу и пнул истекающего кровью мужчину в живот, сбивая его. Хватка фоньяки была такой упрямой, что он вырвал катану Мамору из его руки, падая. Это было не важно. Правая ладонь Мамору инстинктивно присоединилась к левой на рукояти ледяного меча, он бросился вперед и вспорол горло мужчины.

Следующий солдат напал, подняв меч, Мамору взглянул на свою стальную катану, лежащую в баунде от него в снегу. Он мог успеть забрать ее… но он ощущал себя сильным в пылу боя. Может… Он повернул ледяной меч, чтобы остановить металлический клинок фоньяки. Удар послал шок по рукам.

Оба клинка сломались.

«Не совсем, — Мамору недовольно скрипнул зубами. — Еще не так хорош», — фоньяка был так удивлен, что его сталь сломалась, что не смог защититься, лед Мамору изменил форму и вонзился в его грудь.

Исполнив приказ, Мамору повернулся помочь дяде, но помочь было не с чем. Дюжина солдат в желтом лежала у ног дяди Такаши. Стоял только фоньяка в черной форме, и он вряд ли будет стоять долго. Его левая ладонь крепко сжимала рукоять меча ранганийца с широким клинком, но правая была рассечена до кости, кровь лилась. Дядя Такаши сможет добить его одним ударом.

Но главе Мацуда было тяжело шагнуть вперёд и взмахнуть катаной. Когда он сделал это, удар был слабым. Раненый фоньяка смог остановить его мечом в левой ладони. Нагимару скрежетал об ранганийский меч, впился в плечо фоньяки. С первобытным рёвом дядя Такаши повернул Намимару в левой ладони и вонзил клинок меньше в живот солдата.

Воздух извивался, фоньяка дернулся, рыча, ударяя по дяде Такаши с поразительной силой для умирающего теонита. Сталь задела руку дяди Такаши, и он отпрянул, вырвал свои мечи и покончил с жизнью фоньяки с фонтаном крови.

Рана на плече дяди Такаши была мелкой, но, когда он отшатнулся, Мамору понял, почему его движения были медленными. В тумане свежей крови Мамору не ощутил ее, но теперь видел глубокую рану вдоль торса дяди Такаши, от левого плеча до правого бедра. Оттуда лилась кровь.

— Знаешь… — дядя Такаши улыбнулся сквозь зубы, его темно-синее кимоно становилось темно-красным. — Я еще не бился с двойным мастером. Мерзавец поймал меня, да?

— Дядя! — Мамору быстро стряхнул кровь со своего меча, убрал оружие в ножны и побежал вперед. Он добрался до дяди, когда он пошатнулся и упал на него.

— Я в порядке, — возразил дядя Такаши, когда племянник поймал его, но он повис на левом плече Мамору, не подтверждая эти слова.

Дядя Такаши все еще бормотал бред про неглубокий порез, но Мамору знал, что нужно было что-то делать. Извиняясь, он раскрыл кимоно дяди и надавил на рану. Он скривился, его ладони скользили на крови, и рукава кимоно быстро промокли. Он не мог только ладонями заткнуть течение. И Мамору понял, что придется снова ослушаться мать.

Он судорожно вдохнул.

— Не будь девчонкой, Мамору, — фыркнул дядя Такаши, но говорил невнятно, словно выпил слишком много сакэ. — Это немного крови.

Мамору не хотел спорить, только кинул.

— Конечно, дядя. Прошу… не шевелись.

Он взмахнул ладонью, вытянул излишки крови из груди дяди Такаши. Так много. Слишком много. Но он не мог сейчас думать об этом. Ладони замерли над самой глубокой частью раны, он сосредоточился на руках.

— Что ты делаешь, мальчик?

У Мамору не было времени отвечать. Он никогда еще не сгущал так много крови сразу. Это поглотило всю его концентрацию. Дядя Такаши притих на миг, но ощущал, как джийя Мамору пыталась остановить кровь, покидающую его грудь.

— Где ты научился так делать? — растерянно спросил он.

Мамору не ответил бы, даже если бы мог. Он обещал Каа-чан, что никогда…

— Мисаки, — шепнул дядя Такаши, сделав логичный вывод самостоятельно. Мацуда и Юкино не управляли кровью. Только Каа-чан могла его научить. — Странная мелкая женщина. Думаю… я хотел бы узнать ее лучше.

Мамору зажмурился, не слушал бормотание дяди, как и остальной мир, пытаясь управлять кровью под ладонями. Это отличалось от корки на разбитых костяшках или порезах на ногах Чоль-хи. Мамору еще не сталкивался с кровью, которая боролась с его джийей, желая покинуть тело. Меч фоньяки задел главный кровеносный сосуд рядом с сердцем дяди Такаши. Пытаясь остановить течение крови, Мамору боролся с пульсом силы дяди, и он проигрывал в этом бою.

— Прости, — Мамору открыл глаза, зная, что слабая корка на ране не удержится. — Я не могу это сделать. Я недостаточно сильный. Прости.

Нагимару упал в снег рядом с ним, Мамору удивился, когда ладонь дяди Такаши легла на его голову.

— Ты можешь, — очень тихо прошептал он. — Ты слишком много переживаешь, Такеру-кун.

— Я не… — Мамору умолк, что-то желтое мелькнуло сбоку, внизу горы. — О, нет.

— В нашу сторону шло больше, да? — дядя Такаши звучал спокойно.

— Да, дядя.

— Хм, — выдохнул мужчина. — Видишь, сколько?

— Я… вроде, двадцать? Может, больше.

Юкино-сэнсей и Тоу-сама были джиджаками с сильным чутьем. Без них Мамору и его раненый дядя были слепыми относительно горы вокруг них.

— Хорошо. Больше двадцати, — сказал Мамору, группа стала ближе.

— Я так и думал, — дядя Такаши склонился, поднял Нагимару, кровь брызнула из слабого места в корке на его сердце. — В этот раз я попытаюсь оставить тебе несколько, малыш. Но не обещаю.

Мамору вытащил меч из ножен, но не успел занять место рядом с дядей, пронзительный звук донесся с нижней части горы. Вопли. Мамору и его дядя резко подняли головы. Это были не боевые кличи, понял Мамору в страхе. Это были крики ужаса, крики женщин и детей. Звук был слишком близко, чтобы доноситься из главной деревни, но…

— Кузнецы! — охнул Мамору.

Как? Ранганийцы прошли мимо них в хаосе, пока Мамору сидел у тела Юкино-сэнсея? Или они прошли к деревне нуму с западного перехода, пробив там линию? Не важно. Кузнецы были в опасности.

— Иди, — дядя Такаши кивнул в сторону деревни нуму, где столбы дыма поднимались в темнеющее небо.

— Но… — Мамору перевел взгляд с дыма на бегущих ранганийцев. Волна солдат будет тут через сииру. Без Тоу-самы дядя Такаши не мог сделать ледяного дракона, и он потерял так много крови…

— Защищай кузнецов, — сказал дядя Такаши. — Я заставлю их ряды поредеть для тебя.

«Поредеть?».

— Дядя…

— Эй! — дядя Такаши схватил Мамору за лицо, хватка послала вспышку боли через его рот — напоминание, что один из зубов был выбит. — Не переживай за меня. Это не твое место. Эти нуму под твоей защитой. Ты им нужен! — он толкнул Мамору. — Иди!

— Да, сэр, — ноги Мамору послушно стали двигаться, он побежал. Эгоистичная часть него была рада, что он не успел поклониться или пожелать ньямы дяде. Если бы он задержался еще миг, пришлось бы признать ужасную правду, висящую в воздухе.

Он бросал дядю умирать.

ГЛАВА 15: УБИЙЦЫ

Ранганийцы замерли на пороге дома Мацуда, глядя на Мисаки настороженно или с изумлением. Была бы она мужчиной или крупной женщиной, они напали бы сразу, но они задержались, растерявшись при виде крохотной домохозяйки перед ними. Коридор был слишком узким, чтобы вместить их четверых плечом к плечу. Кто-то должен был сделать первый ход. Ее жертва шагнула вперед, обрекая себя.

Он был средних лет — под сорок — но носил цвета солдата низкого ранга. Он не был умелым или сильным, раз так долго продержался без повышения. По взгляду на его лицо Мисаки смогла увидеть его насквозь, внутренние механизмы, которые им двигали. Этот мужчина был неуверенным, думал, что был сильнее беззащитной домохозяйки.

Робин увидел бы человечность в такой жестокости, даже если бы это навредило ему. Он искал бы способ сделать этого мужчину лучше. Мисаки видела только глазницы, горло, чувствительный пах — сто точек для атаки.

Она не стала расправлять плечи, когда фоньяка начал приближаться, а сжалась. Бросила приманку в воду перед глупой рыбой. Он улыбнулся — улыбка слабого мужчины, видящего редкий шанс ощутить силу.

— Не бейте, — заскулила она на диалекте Широджимы. Она могла сказать это на языке Ранги, но зачем показывать, что она знает их язык? Зачем давать им увидеть ее раньше, чем будет слишком поздно? — Прошу, не бейте.

Мужчина сократил расстояние между ними с голодом в глазах. Мисаки ждала, пока он не оказался почти на ней, а потом выбрала простую точку для атаки. Зачем тратить лучшие материалы на этого идиота? Она пнула его в пах. Фоньяка охнул и согнулся.

Удар не был обездвиживающим, но дал ей мгновение, чтобы собрать лед на кончиках пальцев. Мужчина не успел выпрямиться, она поймала его за горло. Ладони Мисаки были изящными, сама хватка не была опасной. Потому она много времени и тренировок потратила на когти. Эти люди или ее дети. Робин простил бы ее. Пять ногтей изо льда впились в шею мужчины.

Его глаза расширились от шока. Он открыл рот, словно хотел закричать, кровь бурлила на его губах, стекала по подбородку. Согнув пальцы, насколько удалось, Мисаки вырвала ладонь. Ее пальцы порвали его трахею.

Она была убийцей.

Оставшиеся выругались в тревоге, когда их товарищ упал, но Мисаки не дала им время оценить ситуацию. Тело еще не упало на пол, она уже побежала босыми ногами к ближайшему солдату. Она ускорилась, сосредоточилась на лице мишени, читая выражение его лица. Он повелся. Он думал, что она глупо бросится на него.

Он с уверенным видом отвел руку и выбросил ее вперед. Фонья еще не сорвалась вспышкой с его ладони, Мисаки прыгнула вправо и побежала по стене. Мисаки не узнала, могли ли ее ноги донести ее до конца старого маневра. Ветер толкнул ее тело, задев краем атаки, бросил ее на ноги за фоньякой. Поняв ошибку, солдат стал поворачиваться, но это было слишком поздно. Сираденья покинула ножны. Один удар рассек его позвоночник.

В том же повороте Мисаки ударила по следующему солдату. В паре шагов за товарищем, он даже не увидел, что случилось, и Дочь Тени отделила его торс от ног.

Еще один.

Мисаки сделала выпад, но последний был юным и быстрым, и он отпрянул. Он с опаской окинул ее взглядом, отметил ее позу, оценил ее. Она не могла этого позволить такое, так что наступала, черный клинок сверкнул во второй атаке, чтобы загнать его к стене и в угол.

Он снова уклонился, отпрянул в гэнкан и отчасти за дверь. Умный. Агрессивной части Мисаки хотелось пойти за ним, но она знала, что, если позволит ему биться снаружи, на открытой земле, она погибнет. Вместо этого она прыгнула вправо, в боковой коридор, пропав.

Коридор без окон был таким темным, что напоминал переулок в Ливингстоне, и он таким и останется. Мисаки создала кусок льда на включателе. Она бежала, открыла все двери, покрыла рамы льдом. А потом прижалась к стене, растаяв в тенях, и ждал.

Солдат пошёл осторожно по коридору. Если бы он был умным, он слушал бы, раскрыв ладони, пытаясь уловить ее дыхание. Но Мисаки могла задерживать дыхание надолго. Тьма ставила фоньяку в невыгодное положение: хоть они хорошо слышали, фоньяки не ощущали жар человека или течение крови, так что не могли заметить достаточно тихого противника. Мисаки ощущала каждое вздрагивание жертвы, пока он подходил — пульс артерий, капилляров, спинномозговой жидкости.

Фоньяка приблизился к ней, Мисаки тряхнула пальцами, используя лед на одной из рам, чтобы захлопнуть двери. Мужчина тут же повернулся на звук, встал спиной к ней.

Мисаки вылетела из тени и ударила.

Хруст, сдавленный звук удивления — Сираденья попала в цель. Фоньяка не долго страдал от боли. Тьма давала атаками Мисаки несравненную точность. Без отвлечения на одежду, кожу и другие видимые черты она могла бить по конкретной части человека. Кости остановили бы меч слабее, но Сираденья прошла к сердцу юноши.

Мисаки вытащила клинок из груди солдата, кровь полилась на пол, он упал. Она стояла миг, впитывая ощущение. Она всегда гадала, как ощущалось, когда пронзаешь кого-то в сердце, но это… разочаровывало.

Она почему-то решила, что убийство — это тяжело. Но это было не так. Когда ты привык рассекать связки, было легко разрезать человека пополам. Когда тренировался бить по главным артериям, конечно, пронзить орган было просто. С клинком как Сираденья убийство было легче, чем не убийство. Она должна была это понять, но она не могла объяснить пустоту, вдруг охватившую ее.

Линия между раной и убийством была четкой, не подлежащей обсуждению, с Робином и Эллин. Но Мисаки пересекла линию, не ощутив сопротивления. Она хотела, чтобы сопротивление было. Глубоко в сердце она надеялась, что в ней было что-то от Робина.

Кровь юноши текла из его тела, добралась до голых пальцев ее ног, все еще зловеще теплая, хотя жизни там уже не было. Он был чьим-то сыном. Почему она ничего не могла ощутить? Как мать, как женщина, как человек — как она могла ничего не ощущать?

Она свободной рукой невольно коснулась талии.

Как она могла?

Шорох из коридора привлек внимание Мисаки. Она убрала руку с живота, сжала Дочь Тени, приветствуя пустоту. Она не оставляла места для страха в бою с новыми жертвами. Трое фоньяк в желтом появились в доме.

И на миг Мисаки дала себе порадоваться тому, какой она была. Леди не могла бы отрезать ноги мужчине, вонзить клинок в его рот, открытый для крика. Мать не могла отрубить голову девушке. Человек не отворачивался бы от трупов без капли вины.

Хорошо, что она была монстром.

Третий солдат смог задеть вспышкой фоньи руку Мисаки, выбивая Дочь Тени из ее ладони. В Ливингстоне у нее были кинжалы на случай, если ее обезоружат.

«Но самое лучшее скрытое оружие не это, — сказал Коли, поднимая ножи. — Это твоя гениальность… и жестокость».

Схватив из волос одну из длинных шпилек, она бросилась к последнему фоньяке. Он направил ладонь, но она уклонилась и вонзила заколку в его шею, погрузила украшение до цветка на конце. Он подавился, кровь полилась изо рта. Он схватился за горло. Не желая, чтобы он страдал дольше, чем нужно, Мисаки ввозила палец с сосредоточенной джийей в его глаз. Кровавая Игла пронзила его мозг, убивая его мгновенно.

Она выдохнула, тело мужчины рухнуло на пол. Он дернулся и застыл, кровь лилась из его шеи и глаза на цветы на заколке Мисаки. Как вся работа Котецу Тамами, украшение было шедевром, нежная композиция из жемчуга и розовых лакированных цветов. Кровь текла между лепестками, подчеркивая красоту деталей, через миг красное поглотило их.

Волосы Мисаки вырвались из плотного пучка, упали на ее шею, и она поняла, как вспотела. В Ливингстоне семь врагов были для нее разминкой. Теперь она дышала так, словно оббежала город.

Пытаясь игнорировать жжение в мышцах, растущее покалывание в боку, она пробралась среди трупов к Сираденье. Она настороженно смотрела на сломанные двери, стряхивая кровь с меча, но новые солдаты не появились. Она прижала Сираденью к левым костяшкам, чтобы вернуть оружие в ножны, когда воздух пошевелил ее распущенные волосы. Она замерла. Фонья. Сильная фонья. Она вернула обе руки на рукоять меча, пара фигур в форме появилась на пороге.

— О, сюро, — сердце Мисаки сжалось.

Эти солдаты были в черном.

МАМОРУ

Мамору еще никогда так быстро не бегал. Он не успел выбрать самый простой путь по камням в снегу, так что поступил как отец, создавал себе ступени изо льда, пока бежал. Спеша попасть в деревню кузнецов, он чуть не споткнулся об тело, лежащее на пути.

Катакури Хакузора. Мертвый в снегу.

На пути в старую деревню лучник, видимо, услышал крики или увидел дым, сделал петлю, чтобы помочь кузнецам. Лук лежал рядом с ним, разбитый, глаза чуть щурились, застыв, словно он целился, когда умер.

Не было времени замирать и горевать. Мамору уже сделал так с телом Юкино-сэнсея. Скорее всего, тогда фоньяки пробились в деревню нуму — пока Мамору сидел на коленях и рыдал, как ребенок. Упав на колено, Мамору взял Катакури за руку, опустил его ладонь на лук, где ей было место.

— Ньяма твоей душе, сэнпай, — шепнул он, вскочил и побежал.

Он приближался к деревне нуму, Мамору ощутил во второй раз за день, что его кожа могла оторваться — но в этот раз не от ветра, а от жара. Он привык к далекому теплу печей, как жар рос, пока он приближался к деревушке, но волны воздуха, сухого от огня, ударили по нему и были жарче, чем должны быть.

Он перепрыгнул последний холм, врезался в стену жара, такого сильного, что это могло отбросить его в склон. Он знал по огромным столбам дыма, что что-то горело, но ничто не готовило его к пожару перед ним. Он застыл на миг, глядя в ужасе, а дым лишал его дыхания, жар забирал влагу из его кожи.

— Огонь — как зверь, — всегда говорил ему Котецу Кама. — Если его кормить, заботиться о нем, он не укусит тебя.

Первые несколько раз, когда мастер-кузнец давал ему развести огонь, Мамору случайно тушил его, когда его джийя реагировала на жар.

— Тише, коро, — рявкнул Котецу, шлепнув щипцами по его ладони. — Это не бой, ясно?

— Да, Кама, — Мамору потер костяшки, убрал влагу из хвороста, который облил, взял кремень, чтобы начать заново. Но каждый раз, когда появлялся огонь, джийя Мамору сама поднималась — как вода, стремящаяся заполнить место камня, когда он падал в пруд.

— Чего ты боишься? — спросил Котецу, когда Мамору не справился в четвертый раз.

— Я не… — Мамору пытался возразить. Коро не признавался в страхе, но он замолк от понимающего взгляда наставника. — Просто… разве Ад не из огня?

— Не только огня. В Аду есть и кипящие моря, — отметил Котецу.

— О, — Мамору не подумал об этом. — Я не…

— Ты не понимаешь порядок мира. Ад — огонь без успокаивающего влияния Наги и Нами. Огонь без силы богов, уравновешивающей его. А что такое наша джийя?

— Сила богов, — сказал Мамору.

— Я знаю, вы, коро, показываете отношения между противоположностями как конфликт, — сказал Котецу, вытаскивая из углей сияющий кусочек раскаленного металла. — Огонь против воды, свет против тьмы, день против ночи, но тот, кто надеется создавать, должен понимать, что противоположности уравновешивают и дополняют друг друга. Потому после прилива с луной приходит жаркое солнце, день — за ночью, а мужчины женятся на женщинах. Я верю, что потому две великие империи — Ямма, построенная на силе огня, и наша Кайген, построенная на силе воды. Они существуют в этом мире не для того, чтобы уничтожать друг друга, а чтобы создать равновесие между джийя и тайя.

Он брызнул на раскаленный металл водой.

— В этом равновесии создание, — пар зашипел на металле, рассеялся, и стало видно сплетенных змей, которые позже стали гардой меча Мамору. — Как воину, изучающему искусство нуму, тебе важно это понять.

— А фонья? — спросил Мамору, глядя на змей, которые были из разных металлов, но сплетенных плотно вместе. — Фины говорят, что фоньяки родились из океана, как наши предки. Они тоже были рождены от богов.

Котецу издал задумчивый звук.

— Думаю, фоньяки… какой бы ни была их сила, такого типа не должно быть. Не на Дюне.

— Не понимаю.

— Из того, что я знаю о ветре — что он делает с огнем, океанами и империями — я бы сказал, что фонья — сила хаоса. Любой с силой ветра, понимает он или нет, является демоном.

Мамору не понимал тогда логику наставника. Фоньяки управляли воздухом, важной частью воды и огня. Котецу учил Мамору использовать мехи, чтобы огонь насыщался кислородом. Каждый живой человек, включая джиджак и таджак, дышал воздухом, чтобы выжить. Он не понимал, как что-то такое важное для всей жизни в Дюне могло быть силой Ада.

Теперь он понял.

Фоньяки не могли попасть сюда раньше пары сиирану назад, но деревня кузнецов уже горела. Печи были разбиты, но огонь не мог растянуться так быстро и стать таким высоким без ветра. Мамору узнал, что огонь, как зверь, мог быть приручен джийей, но этот огонь был неуправляемым — перекормленным зверем, доведенным до гнева, обрушившимся на его хранителей.

Эта сила разбивала порядок мира, разбила колонии Яммы на Наминдугу, порвала империю Кайген надвое… Это была сила хаоса.

Со страхом Мамору вспомнил, что дядя Такаши приказал нуму оставаться в домах. Он гадал, сколько из них смогло убежать от огня, и сколько из них спаслось от врагов.

Он попытался побежать к дому Котецу, но, когда приблизился к ближайшему зданию, огонь прыгнул на него, как голодный демон, ударил по его коже, испаряя единственное средство защиты. Мамору поднял джийю и бросил снег в огонь, пока бежал вперед, пытаясь найти путь через огонь. Без толку. Почти все, что он бросил, испарилось с шипением. Дракон Мацуда не смог бы одолеть это существо. Мамору пришлось вернуться и побежать вокруг огня.

Он мог теперь только найти выживших и увести их. Он побежал в часть деревни, где пожар был слабее, звук привлек его внимание. Плач. Рыдание оборвалось резко с хрустом кости. Он обогнул горящий дом, увидел солдата Ранги, стоящего над женщиной на земле. Ее лицо было в крови, Мамору не сразу узнал Котецу Саори, одну из кузин Котецу Камы. Она лакировала ножны. Она больше года продумывала шкатулку его матери, придумывая каждую деталь.

Сапог фоньяки был на ее шее. Не заметив Мамору, он поднял ногу, чтобы наступить снова.

Мамору еще никогда не создавал и не стрелял копьем так быстро. Вода прыгнула раньше, чем его мысли стали четкими, превратилась в атаку, ведомую чистым гневом. Фоньяка едва успел поднять голову, и его грудь пробило. Ледяной снаряд торчал из спины солдата. Мамору побежал вперед.

— Котецу-сан! — он упал на колени рядом с женщиной, коснулся ее плеча. — Котецу-сан, вы слышите меня? — но кровь в ее венах замедлилась. Ее ньяма не двигалась. Она умерла.

Ее дочь лежала в баунде от нее, выгнутая под ужасным углом, сломанная. Дальше на вытоптанной тропе, идущей через центр деревни, были другие тела — большие и маленькие, мужчин и женщин. Старшая дочь Котецу Саори, Касуми, лежала мертвой рядом с крохотным телом. Ее сыном. Малышом. Не старше крохи Изумо.

Пару сиирану назад Мамору не думал, что было что-то хуже неподвижных пальцев и разбитого черепа учителя. Но Юкино-сэнсей был воином. Он жил, чтобы биться. Одно дело — убить коро, который бился с гордостью и решимостью. Но смерть в бою не имела значения для нуму. Это было немыслимо. Непростительно.

Рядом с Мамору фоньяка дергался на земле, кашляя кровью. Еще не мертвый. Гнев наполнил Мамору, он обрушил меч на открытое горло мужчины. Неправильный угол и неловкая техника заставили клинок застрять в позвоночнике фоньяки. Мамору вырвал меч с рычанием и встал.

Он мгновение ощущал сильное желание поднять ногу и наступить на фоньяку, ощутить, как его тело сломается под его пяткой. Сокрушить его. Сломать, как женщины и дети, которых он убил.

Но в деревне было больше нуму, и если хоть один еще дышал, Мамору должен был его защитить. Сжав кулаки, он перешагнул труп фоньяки и пошел искать выживших. Он разглядывал каждый кусок, пока шел, но не видел движения, кроме жуткого трепета огня. Ранганийцы были тут, ушли, убедившись, что жертвы умерли. Убийца Котецу Саори, видимо, отстал.

На середине деревни Мамору столкнулся с толстой стеной льда. Она почти растаяла, но смогла отогнать огонь от восточных домов деревни. Мамору скользнул ладонью по льду, с которого стекала вода, и облегчение хлынуло на его опаленные нервы. Он знал этот лед, узнал прочную структуру. Обойдя край стены, он нашел движение человека в обломках. Он улыбнулся от радости, узнав испачканное сажей лицо наставника.

— Котецу Кама! — его голос дрогнул. — Вы живы!

Ледяная стена не пускала огонь к деревянному дому Котецу, но фоньяки разбили строение, превратив его в груду обломков.

— Мацуда-доно, — кузнец поднял голову, когда Мамору подбежал. — Ты должен мне помочь!

— Что такое? — спросил Мамору.

— Мой сын, — обычно уверенные руки Котецу дрожали, и Мамору понял, что они были в крови от копания обломках. — Ацуши под домом.

— А остальная семья? — спросил Мамору.

Котецу Кама сглотнул.

— О-они… — Мамору еще не слышал, чтобы Котецу не мог совладать с голосом. — Малыши смогли выползти и убежать… — он сглотнул. — Когда солдаты ушли. Думаю, они добрались до убежища.

— А ваша жена? — спросил Мамору. — Ваша мать?

Котецу покачал головой.

— Это было так просто. Их было несколько, но они вывели огонь из печей. Люди побежали из домов, и они убили их. Каа-сан знала. Она сказала нам не оставаться внутри с самого начала… — он прижал ладонь к глазам. Мамору еще не видел наставника таким, как мужа и сына, который ощущал потерю.

— Котецу Кама, — Мамору не знал, как сдержал дрожь в голосе. — Вам нужно уходить отсюда. На гору идет больше ранганийцев. Дядя Такаши сказал, что удержит их, но я не знаю, надолго ли…

— Я не уйду без сына.

Мамору хотел кивнуть с согласием. Что-то в нем не хотело, чтобы Котецу уходил. Нуму всегда был источником покоя и советов, но он был кузнецом. Он не мог остановить угрозу, идущую по горе, и это был не его долг, а Мамору.

— Я защищу вашего сына, — пообещал Мамору. — Но мне нужно, чтобы вы ушли из опасности. Я — один боец. Я не знаю, смогу ли защитить вас обоих сразу.

— Ты не один, — сказал Котецу.

— Юкино и Мизумаки погибли. Мой отец был послан в главную деревню защищать женщин и детей, а мой дядя… — Мамору не понимал, откуда вдруг узнал. — Мой дядя мертв, — тихо сказал он.

— Что? — поражение на лице Котецу напомнило Мамору, что кузнец когда-то помогал юному Такаши учиться у печи. Они дружили с детства. — Он не может…

Несмотря на отрицание Котецу, Мамору знал. Он не понимал, как. Может, уверенность пришла от подсознательного ощущения ньямы вокруг него. Может, дело было в логике, ведь дядя Такаши потерял много крови, бился с множеством врагов уже долго.

— Ранганийцы вот-вот будут тут, — сказал он Котецу с тревогой. — Вам нужно уйти, пока они не прибыли. Я позабочусь об Ацуши. Идите!

— Но…

— Слушайтесь! — заорал Мамору, удивляясь силе своего голоса.

У печи он был учеником Котецу, но печи пропали. Деревня стала полем боя, а на поле боя приказ коро был важнее.

Котецу медлил миг, глядя на Мамору, словно видел его впервые.

— Ты — хороший коро, Мацуда Мамору, — он опустил голову, принимая приказ. — Я оставляю своего сына тебе.

Мамору кивнул, тихо принимая ответственность.

— Ньяма тебе, Мацуда-доно, — сказал Котецу и побежал вверх по горе.

Мамору тут же упал на четвереньки и посмотрел во тьму под обломками.

— Ацуши-кун? — позвал он друга. Его голос дрогнул, но он подавил дрожь с улыбкой. — Ацуши-кун? — голос стал сильнее, увереннее. — Ты меня слышишь?

Он не различил слова, но уловил приглушенный ответ под кусками дерева и камня. Ветер бросал огонь на стену льда Котецу. Фоньяки почти добрались до них.

— Держись, ладно? Я вытащу тебя, но сначала нужно убрать фоньяк. Потерпи.

Сжав меч, Мамору побежал к краю деревни, далеко от огня, где он мог встретить врагов с полной силой своей джийя. Если и была надежда, что его дядя выжил и поможет ему, она пропала, когда он добрался до холма с видом на южный переход.

Он всегда слышал, что ньяма теонита творила странно в момент смерти. Он ощущал, как воздух содрогался, когда он убил фоньяк, но жуткий вид внизу отличался от всего, о чем он слышал.

Казалось, каждая капля богоподобной ньямы дяди Такаши стала льдом в конце в последней атаке. Формация не была в форме катаны или дракона, это было что-то первобытное.

Взрывной в жизни, Мацуда Такаши стал взрывом в смерти, замерзшие ветки и мечи торчали из его тела во все стороны — кристаллы льда с венами крови. Фоньяки, которые не успели отскочить, были пронзены в конечности, груди и животы силой его умирающей джийи. Некоторые оказались высоко в воздухе, создавая дерево трупов, мерцающее красным в закате.

Те, кто пережил резню, бежали по склону к Мамору.

Медленно вдохнув, Мамору поднял меч. Ацуши и Котецу Кама были за ним, надеялись, что он защитит их. Дальше его мать и отец рассчитывали на него. За этой горой рыбаки островов Широджима и фермеры Ювея и Хакудао полагались на него. Его Империя рассчитывала на него.

Он считал врагов — один, два, три, четыре, пять фоньяк — несущихся по склону. Любой солдат, который пробежит мимо, убьет Котецу Кама на тропе. Они убьют и Ацуши, если найдет его, а потом пойдут к главной деревне, чтобы убить больше. И после этого, когда все в Такаюби будут мертвы, эти солдаты устремятся на континент, неся эту судьбу сотням людей.

Если только Меч Кайгена не послужит цели.

«Я это сделаю».

Решив так, Мамору будто стал легче, ощущая новую энергию. Юкино-сэнсей отдал жизнь, чтобы он мог сражаться, и дядя Такаши в последние мгновения облегчил ему работу. Их сила была в его теле, текла из его сердца по венам. Больше не было смятения или сложных выборов. Было лишь то, для чего Мамору готовили с тех пор, как он мог держать тренировочный меч — броситься по горе к врагам и убить.

Убить.

Убить.

ГЛАВА 16: ДУША

Во второй раз за день Мисаки отпрянула от ранганийцев на пороге, но в этот раз страх не был игрой. Даже на пике она не мечтала бы бросить вызов особым силам Ранги. Теперь она столкнулась с двумя.

Высокий мужчина со шрамами от шрапнели на половине лица явно уже бывал в боях. У женщины ниже него были ноги, за какие Мисаки убила бы, когда была в Рассвете — длинные и хорошо сложенные. Фоньяки, казалось, были без оружия, но Мисаки заметила за поясом женщины пару странных прямых ножей. Нет, не ножей, поняла Мисаки. Вееров.

Мисаки когда-то смеялась над Я-ли, бьющейся сложенным веером, но она умолкла, увидев, как умелые движения могли веером усиливать фонью, удваивая радиус и силу. Для джиджаки веер был аристократичным украшением в паре с чернильными камнями и ароматизованной бумагой. Для умелого фоньяки это была разница между сильной атакой и разрушительной.

Ранганийцы в черном шагнули вперед, и Мисаки отпрянула. По фонье, исходящей от них, и сильной грации движений она поняла, что битва с ними не была вариантом. Она могла только попытаться увести их от подвала, где пряталась ее семья.

Мисаки повернулась и нырнула в ближайший коридор. Фоньяка бросилась за ней, догоняла с жуткой скоростью. Проклятые ноги. Мужчина пробил стену, чтобы остановить ее отступление. Мисаки застыла, сердце колотилось, она была в ловушке меж двух бойцов куда сильнее, чем она. Мужчина грозно шагнул к ней, женщина вытащила веера из-за пояса.

Быстро соображая, Мисаки втянула всю воду, какую могла, из воздуха вокруг. Она подняла жидкость по бокам, словно собиралась создать ледяные щиты, словно ей хватило бы сил, чтобы выстоять то, что они бросят в нее. Женщина фыркнула, презрительно смеясь. Один из ее вееров открылся и ударил.

Мисаки не удерживала защиту, а отпустила ее. Вода рухнула, как и она, прижалась к полу. Было время, когда она могла рухнуть легко, но теперь мышцы ныли, бедро пылало, но она оказалась ниже траектории давящего воздуха.

Мужчина смог бы увернуться от атаки фоньяки, был бы он в открытом бою, но вода Мисаки помешала ему увидеть женщину с веером, пока не стало поздно. Волна усиленной фоньи врезалась в его тело с полной силой, вбивая его в ближайшую стену. Судя по хрусту, он пробил еще две стены после этой.

— Айя! — в тревоге вскрикнула женщина-фоньяка.

Мисаки хотела использовать удивление и тревогу врага, чтобы сократить расстояние между ними, но боль в бедре сказала ей, что это будет невозможно. Вместо этого она ударила хлыстом из воды со льдом по лодыжкам женщины.

Слишком медленно. Фоньяка двигалась легко, перепрыгнула атаку. Ветер усилил ее прыжок, она понеслась к Мисаки. Длинная нога взлетела к потолку и обрушилась пяткой вперед, как молот.

Дни гибкости и ловкости Мисаки прошли, ей пришлось неуклюже броситься в сторону от атаки. Удар обрушился с жуткой силой, разбивая дерево, сотрясая дом. Если бы нога женщины не пробила доски, Мисаки не выжила бы в следующие мгновения. Пока женщина вытаскивала ногу из досок, Мисаки смогла занять стойку. Даже так она едва успела уклониться от следующей атаки. Веера задели рукав, порвали синюю ткань.

Фоньяка взмахнула, промазав, Мисаки повернула тело для атаки, целясь в артерию под вытянутой рукой женщины. Но женщина не отпрянула, а повернулась дальше после атаки. Ее тело повернулось раньше, чем меч достиг ее, цель Мисаки сдвинулась.

Атака Мисаки задела спину формы элиты, не попав по плоти, но в этом была красота маленького меча, как Сираденья: она могла быстро менять направление. Едва атака Мисаки промазала, она повернула меч для атаки по шее врага.

Женщина завершила кружение, закрытый веер врезался в Сираденью, сбивая меч с курса. Мисаки притянула Дочь Тени к бедру, фоньяка сделала так с закрытым веером. В жутком зеркальном движении обе женщины оттолкнулись ногой для выпада.

«Дурочка», — подумала Мисаки, юная противница почти разочаровала ее. Фоньяка была быстрой и сильной, но это было не важно — Сираденья била дальше веера, ранганийка не могла попасть первой. Сираденья устремилась к груди жертвы, мимо черной формы с пуговицами, мимо груди к бьющемуся сердцу.

Но, спеша закончить бой, Мисаки забыла о втором веере. Он появился на пути, не дав ее мечу попасть в цель. Сираденья, конечно, рассекла тонкий металл, но удар был отклонен, не попал в сердце женщины, безвредно порвал ее рукав.

Мисаки решила освободить меч, но не успела поправить стойку для этого, веер закрылся, поймав клинок из зилазенского стекла в складках. Сжав закрытый веер, женщина выкрутила меч из руки Мисаки, отбросила оружие.

Когда она поняла, что ее обезоружили, Мисаки отпустила меч и изменила стойку, чтобы нацелить пальцы с Кровавой Иглой на шею женщины. Даже с брешью она все еще не была достаточно быстрой. Фоньяка отклонилась от атаки, легко притянула Мисаки к себе.

Против бойца крепче Мисаки попыталась бы расслабить мышцы и выскользнуть, но женщина была гибкой, и побег был как борьба с кольцами питона. Через миг Мисаки врезалась в деревянный пол, рука с болью выкрутилась за ней, колено вонзилось между ее лопаток. Пятнадцать лет назад она была бы с клинком изо льда на подошве, ударила бы женщину по лицу, но она знала, не пытаясь, что у нее уже не был гибкости в спине, чтобы этот удар сработал.

Женщина повернула вес на руке Мисаки, вызывая рев боли из горла Мисаки.

«Думай, Мисаки! Думай, пока рука не сломана!».

Эта фоньяка была умной. Она заметит движения в теле Мисаки или окружающей воде. К счастью, Кровавая Игла Цусано была не единственной иглой в арсенале Мисаки. Двумя пальцами она собрала немного молекул воды в страйде от себя и фоньяки, крохотную версию ледяного копья, которое любили мужчины Такаюби.

Многие бойцы выбрали бы копье, а не иглу, но преимущество иглы было в том, что она могла пройти сквозь ткань, плоть или воздух незаметно, и таким мелким движением было просто управлять. Ранганийка не заметила, а вода Мисаки замерзла до твердого конца. Она давила на руку Мисаки. Боль росла, Мисаки махнула двумя пальцами, притягивая иглу изо льда к ним.

Вопль был ужасающим, и Мисаки поняла, что атака попала в глаз фоньяки. Змеиная хватка пропала, Мисаки вырвалась и поднялась на ноги.

Поразительно, фоньяка тоже смогла встать, прижимая ладонь к кровоточащему глазу. Ее крик боли стал гневным воплем, она бросилась к Мисаки. Оставшийся веер сверкнул, и, если бы зрение женщины не было повреждено, Мисаки разрезало бы на кусочки из-за крика и гнева атаки. А так она отразила насколько атак предплечьями, рукава были изорваны, кровь брызнула на пол.

Женщина отгоняла ее через коридор на кухню, и Мисаки знала, что нужно закончить, пока преимущество было у нее. Она взглянула туда, где они с Сецуко хранили ножи, но разум отменил мысль, не дав ей рискнуть на пути к шкафчику. Она не смогла убить женщину мечом из зилазенского стекла, что мог маленький кухонный нож? Даже раненая, эта женщина двигалась куда быстрее, чем она. Ей придется обездвижить ее, чтобы убить. Мисаки была почти без сил, ноги были готовы подкоситься, а ярость фоньяки делала ее все сильнее.

Отпрянув от безумного врага, Мисаки прижалась к стойке, закрыла собой рукомойник. Женщина взмахнула веером, выпустив вспышку фоньи, и Мисаки бросилась в сторону, воздух ударил по рукомойнику. Вода взорвалась в комнате из сломанного крана, брызнула в воздух и на пол.

Фоньяка удивлённо завопила, брызги попали в здоровый глаз. Мисаки использовала миг слепоты женщины, двинулась вперед. Не доверяя дрожащим мышцам, она не стала исполнять сложные атаки, а бросилась всем телом. Женщина была так развита в плане мышц, что плечо Мисаки будто врезалось в камень, но ее удалось сбить с ног.

Женщины рухнули на пол, вода растеклась под ними, сыпалась сверху. Мисаки не пыталась придавить женщину весом, а прижала ладони по бокам от жертвы, заставила утомлённую джийю двигаться. Здоровый глаз фоньяки открылся, она крепче сжала веер, фонья закружилась с местью, но было слишком поздно. Бой был завершен.

Лед, с помощью которого Мисаки когда-то лазала по стенам, прекрасно сдерживал противника. Многие джиджаки собирали много воды, чтобы приморозить чье-то тело к месту, но Мисаки нужен был только тонкий слой. Едва они упали на мокрый пол, она приморозила волосы, кожу и форму фоньяки к половицам льдом, который мог удержать человека на стене небоскреба.

Мисаки смотрела, как здоровый глаз женщины расширился, она ощутила холод и поняла, что не могла двигаться. Ее лицо исказило рычание. Фонья трепала волосы и кимоно Мисаки, но конечности не могли придать силе направление, и ветер не атаковал.

Мисаки вытащила веер из пальцев правой руки женщины. Это был грязный способ казни, но ее мышцы и джийя так устали, что она не смогла бы создать копье изо льда, или встать и забрать Сираденью. Раскрыв веер, она попыталась удобнее сжать его левой рукой, правая рука была вывернута так, что она не доверяла ей для атаки.

— Морской слизняк из Кайгена, — процедила женщина, перейдя к расистским оскорблениям, как делали многие бойцы в поражении. Плохие бойцы. — Ты жульничала.

Мисаки возмущенно посмотрела на фоньяку.

— Попробуй биться честно, родив четверых, — выдавила она на диалекте Широджима, зная, что женщина не понимала ее.

Как только слова вылетели изо рта, она замерла и посмотрела на фоньяку. Она была младше Мисаки, но не так юна, чтобы не иметь детей… Она перестала бороться. Она лежала под Мисаки, только грудь вздымалась и опадала. Ее зубы были решительно сжаты. Это был взгляд женщины, готовящейся к смерти, она знала — всегда знала — куда ввязалась.

Если у нее были дети… она не должна была отправляться за океан, чтобы убить кого-то. Она сама была виновата.

Мисаки подняла веер для удара.

— Ты держишь его неправильно.

От неожиданных слов Мисаки замерла. Это было ошибкой.

В миг колебаний женщина двигалась. Звериный визг сотряс воздух, ее правая рука вырвалась изо льда, оставив на полу рукав и почти всю кожу. От ужаса Мисаки поняла, что женщина готовилась не к смерти, а к худшей возможной боли.

Взревев в агонии, фоньяка сжала лицо Мисаки, пальцы были скользкими от крови. Мисаки попыталась отдернуть голову, но женщина была слишком сильной. Пальцы впились, раскрывая ее рот, и фоньяка потянула, но не за тело Мисаки, а за воздух в нем.

Дыхание лилось из легких Мисаки, голова кружилась, боль пронзила грудь, как ножи. Паника впилась, она поняла, что с ней происходило: Лазо Лингун, как звали это ранганийцы — Притяжение Души — техника рода, редкая, как Шепчущий Клинок, пугающая, как Кровавые кукловоды. Требовалось много сил, чтобы забрать воздух из тела другого теонита, но если тренироваться, некоторые так могли. И в гневе у этой женщины были силы.

Мисаки пыталась бороться, глубоко вдохнуть, но едва она сделала это, боль в груди чуть не отключила ее. Ее легкие вот-вот опустеют, станут смятой тканью. Она не могла убрать сильную ладонь с лица, ударила веером по горлу женщины. Кровь брызнула из шеи фоньяки, ее тело содрогалось в ледяной темнице.

Что ужасно, в смерти она только сильнее впилась, пуская кровь из щек Мисаки, и поток усилился. Казалось, душа фоньяки вонзила когти в Мисаки, погибая, пытаясь забрать ее с собой из мира живых.

Боль пронзала грудь Мисаки и бока, легкие не выдерживали. Ослепнув от паники, она ударила снова, вонзила веер в шею женщины так глубоко, что он застрял ее позвоночнике. Ладонь фоньяки замерла вокруг лица Мисаки, дернулась… и сползла.

«Слишком поздно, — мир Мисаки расплывался. — Слишком поздно», — ее ноющий рот широко открылся, но воздуха не было. Только удушающая тьма.

МАМОРУ

Мамору разобрался с пятью фоньяками так быстро, что это не казалось реальным. Так было у дяди Такаши? Он кружился, рассек двух солдат в желтом одной атакой. Если это ощущалось так приятно, то он был рад, что дядя умер в бою.

Тела падали на снег и замирали. Мамору стоял среди них, расправив плечи, тяжело дыша в смеси усталости и восторга. Убедившись, что по склону не шло еще больше врагов, он побежал к дому Котецу и стал разбирать завалы. Он тянулся джийей и вскоре нашел Ацуши.

— Мамо… Мацуда-доно! — голос мальчика был полон радости.

Ацуши всегда был быстр с джийей для нуму, и это спасло ему жизнь. Он остановил обломки толстыми колоннами изо льда. У него не хватило сил отбросить их, но Мамору мог.

— Ацуши-кун. На счет три поднимем вместе. Ичи… ни… сан! — их общая джийя толкнула обломки вверх, и Ацуши выбрался на землю.

Мамору сжал его ладонь и вытащил его в безопасность. Перед тем, как опустить груз, Мамору сунул руку под дом еще раз, вытянул пальцы, искал пульс живой крови. Если Ацуши пережил обвал, может, кто-то еще смог. Может… но пальцы Мамору не уловили пульс. Только медленное вытекание замерзающей крови из трупа. Закрыв глаза, он убрал руку и отпустил джийю, остатки дома рухнули.

Ацуши сжимал его рукав и дрожал.

— Мамору! — выдохнул маленький кузнец, забыв о формальностях в смеси гнева и истерики. — Моя мама еще там! Бабушка…

— Послушай, Ацуши-кун, — Мамору сжал плечи мальчика. — Твоя мама… — слова застряли в его горле. Он не мог это сказать. Он не мог представить, как произнесёт эти слова, так что выбрал другие. — Твоя мама хотела бы, чтобы ты жил, — и это было хуже, потому что не пришлось представлять. Он видел лицо Каа-чан, когда он выбрался из ее рук, как ее пальцы хватали воздух, где он был. — Она хотела бы только этого. И твоя бабушка. Ты это знаешь.

Ацуши мотал головой в отрицании, глаза блестели слезами. Может, из-за слез в своих глазах Мамору обвил Ацуши рукой, прижал маленького кузнеца к своему плечу.

— Ради своей мамы, Ацуши-кун. Поднимайся по горе. Догони своего отца, если сможешь. Если нет, найди убежище. Ты знаешь эту гору лучше фоньяк. Если спрячешься…

Мамору умолк, заметив черную вспышку на камнях сверху — слишком быстро для пролетевшей птицы. Его сердце сжалось.

— Беги, Ацуши-кун!

— Что…

— Беги! — Мамору толкнул мальчика.

Он едва отпрянул, и ударила фонья. Волна давления воздуха ударила по снегу, где он и Ацуши были, с грохотом грома, а не ветра.

Мамору сжался и прокатился по земле. Он вскочил на ноги, таби проехали по снегу, Ацуши все еще катился от силы удара. Ветер разлучил их на несколько баундов.

Элитный фоньяка приземлился на корточки между ними, черная ткань обрывками трепетала вокруг него, как перья, и опустилась. Мамору не успел раньше разглядеть лицо мужчины, но взгляд на тело подтвердил его худший страх. Там была криво заплетенная коса после неуклюжего удара Юкино-сэнсея. Тонкие порезы от зубов Дракона Мацуда порвали его одежду и кожу. Рана на левом плече, где Тоу-сама пытался убить его… и не смог.

Убийца дракона выпрямился с ленивой грацией.

С другой стороны от фоньяки, далеко от Мамору и его джийи Ацуши поднялся на колени. Десятилетний нуму был растерян и потрясен. Легкая добыча. Беспомощный, Мамору смотрел, как убийца дракона смотрит то на него, то на Ацуши в игривой нерешительности, словно еще не выбрал жертву. Если раны и ослабили его, этого не было видно по его позе, и если он был полон сил, Мамору не мог никак защитить друга.

— Беги, Ацуши! — закричал он, Ацуши пытался встать. — Беги!

Ацуши был быстрым для нуму. Конечно, это не спасло бы от демона, который, казалось, двигался со скоростью звука.

«Если я побегу, — подумал Мамору, — если мы с Ацуши побежим в разные стороны, может, я смогу заставить фоньяку следовать за мной».

Бег будет стоить ему жизни, он знал это. Нельзя было открывать спину бойцу сильнее и выжить, но смысл был не в этом. Мамору был быстрым. Он мог дать Ацуши время скрыться.

А потом он вспомнил первую встречу с убийцей дракона, вспомнил, как демон в черном пронесся мимо него и кузенов Юкино, направляясь к Юкино-сэнсею. Этот фоньяка был как дядя Такаши, он жаждал хорошего боя, затмевающего все остальное. Где меньших хищников влекли слабые и раненые, этого влекла сила.

Осознание прояснилось, когда Ацуши встал и побежал. Как тигр за бегущей ланью, фоньяка устремился за ним.

— Нет! — паника придала скорости джийе Мамору, он поднял снег и выстрелил парой копий в фоньяку. Убийца драконов не был впечатлен, сдул атаки Мамору, не взглянув в его сторону. Он сделал еще шаг к Ацуши. — НЕТ!

Сила дюжины джиджак наполнила конечности Мамору. Ледяная стена была больше всего, что он создавал одним махом. Она вырвалась из снега, как гейзер, и поднялась над убийцей дракона, остановив его.

Это сработало.

Фоньяка повернулся к Мамору, словно увидел его впервые. На его лице было странное выражение, словно он не решил, был впечатлён или возмущен.

— Если думаешь пойти за ним, я пробью твою спину копьями, — Мамору знал, что фоньяка не говорил на диалекте Широджимы, но угроза точно звучала в его тоне.

Убийца дракона приподнял бровь, словно говоря: «Серьёзно? Уверен, что не хочешь бежать?».

«Я был создан не для побега», — подумал Мамору.

— Бейся со мной, фоньяка.

Мамору не был ровней этому мужчине, бившемуся с Юкино-сэнсеем, Тоу-самой и дядей Такаши. Но потому он должен был победить. Никто на горе уже не мог остановить это существо. Десятки, а то и сотни невинных людей умрут, если он не остановит врага.

«Может, я не могу его убить, — Мамору вытащил меч. — Может, я не могу его убить, но я могу что-то сделать. Я могу ранить его так сильно, что мои родители добьют его».

— Хао, — фоньяка разминал шею, смиренно вздохнув, словно говоря: «Давай сделаем это быстро».

Мамору согнул колени, готовый отскочить от дальней атаки, которую любили эти фоньяки. А потом он вспомнил, как жадно этот фоньяка поглотил расстояние между собой и Юкино-сэнсеем два раза. Его оружие, пока он не потерял одно в плече Юкино-сэнсея, а другое в пасти Дракона Мацуда, было парой кинжалов, они лучше всего работали в физическом столкновении. Почему-то этот мужчина предпочитал биться вблизи. Но это не означало, что он не мог бить издалека. Мамору должен быть готов к любой атаке.

Фоньяка напал, пронесся над снегом так быстро, что его ноги будто не касались земли. Стрела, а не человек.

Мамору хотел сжаться в стойке и найти идеальное место для удара, как Тоу-сама. Покончить бой одним ударом, как Юкино-сэнсей. Но Тоу-сама и Юкино-сэнсей не смогли убить этого мужчину, и Мамору не был равен им. У Мамору не было точности или ума, какие этот мужчина видел уже у Тоу-самы, как и скорости и идеальности техники, как он уже видел у Юкино-сэнсея, как и ярости, какая была у дяди Такаши.

«Гляди вперед, — напомнил голос Каа-чан, подавляя его панику. — Сосредоточься на том, что перед тобой».

Мамору выдохнул, и голос Юкино-сэнсея присоединился к ней:

«Ученик, как ты, может впитать то, что ему сказали, но и думать дальше, и такой ученик способен на все».

Единственным шансом Мамору — если он был — было, как этот ученик, ударить мужчину тем, чего он не ожидал.

Он не стал ждать в стойке фоньяку, а побежал ему навстречу.

В отличие от других элитных солдат, с какими сталкивался Мамору, убийца дракона не упирался ногами, чтобы бросить атаку. Он выстрелил из ладони на бегу. Быстрый залп попал не с такой силой, чтобы сбить Мамору с ног или разбит кость, но как только удар попал, Мамору понял цель — слишком поздно. Ветер уже ударил по его правой руке, катана вылетела из его ладони высоко в воздух.

Без меча он должен был растеряться, но он разогнался и не дал ничему его замедлить. Он был Мацуда. Его меч не был изо льда или металла. Это была его душа. Туман и снег полетели к его рукам, оставляя яму между ним и врагом.

Следующий удар ладонью фоньяки попал по лучшему ледяному щиту Мамору. Твёрдый внешний слой щита разбился, снежная подушка под ним поглотила удар, притупив столкновение ладони с внутренним слоем, защищавшим руки Мамору. Техники отменили друг друга, оба бойца отпрянули на пару шагов, а не отлетели.

Встав на ноги, Мамору бросил остатки щита в фоньяку. Пока мужчина в черном стряхивал внутренний слой щита, Мамору поднял ладони и впился джийей в кусочки внешнего слоя в воздухе. Лед сломался на продуманных швах, создавая острые осколки.

«Уклонись от этого», — подумал Мамору, свел ладони, направляя сотни острых кусочков к фоньяке. Даже самый ловкий боец не мог уклониться от такого града снарядов.

От блеска приближающегося льда фоньяка издал удивленный звук. А потом закружился. Проклятье! Мамору забыл, что он так мог! Кружение создало защитный вихрь вокруг фоньяки. Циклон окружил его коконом, поймал сотни мелких снарядов Мамору и отбросил их. Некоторые осколки улетели далеко, но многие устремились к Мамору, их подгоняла его джийя и фонья врага.

Ему пришлось толкнуть джийю наружу резко, чтобы по нему не попали его же снаряды. Рефлексы спасли его от фатальной раны, но часть льда вонзилась в плечи и бедра. Его противник не оставил ему времени осознать боль.

Ноги фоньяки были быстрыми. Мамору не мог уследить глазами, но он был так связан с водой вокруг себя, что ощутил движение снега под ногами солдата. Даже зная, что его ждет удар с разворота, Мамору едва успел сесть на корточки, чтобы избежать его. Он выдохнул с облегчением, когда удар пронесся над его головой, не попав по нему. Он не учел второй удар.

Он заметил черный сапог, летящий к его голове, слишком поздно, чтобы уклониться. Он смог только поднять руку, чтобы защитить голову. Удар попал по его предплечью, рука врезалась в его лицо и отбросила его в сторону. Голова звенела, словно удар попал сразу по ней, а рука — он был уверен, что рука была сломана. Но больно не было, что странно. Наполненный боевым безумием, он не ощущал боль. Он вышел из удара с улыбкой, подняв кулаки, лед твердел на костяшках.

Видимо, это состояние дало ему скорость, потому что он смог отбить змееподобный удар рукой фоньяки, летящий к его шее. Он сделал финт рукой в сторону фоньяки, другой нацелился на раненое плечо мужчины. Если Тоу-сама уже его ранил, то… Убийца дракона увидел уловку. Он едва уклонился от финта, позволил слабому удару задеть его щеку и отбил кулак, который Мамору направил к его плечу.

Ощутив, что фоньяка сдвинулся, Мамору сжал черную форму мужчины. Он не мог отпустить врага далеко. Он видел, как этот мужчина мог атаковать на расстоянии и не хотел позволять ему такой шанс. Мамору потянул мужчину вперед.

Убийца дракона не был против, отвел руку для удара кулаком — странно медленное движение для умелого бойца. Мамору поднял правую руку, чтобы остановить атаку, но как-то удар фоньяки прошел сквозь нее.

Удар попал по животу Мамору, и мир резко остановился.

Боль пульсировала в животе, улыбка приподняла уголок рта убийцы дракона.

— Поймал, — сказал он на ломаном кайгенском.

Мамору на миг был так удивлен словам, которые он понял, изо рта демона, что смог лишь моргнуть.

А потом ощутил, как кровь пропитывала хакама, и понял, что принял не удар кулаком. Шок перешел в страх, он опустил взгляд.

Большой палец и еще два его ведущей руки пропали, были срублены у костяшек. Клинок торчал под его ребрами — длинный, яркий и странно знакомый. Мамору не мог понять, откуда было оружие, пока взгляд не упал на бирюзовую шнуровку и петли змей. Это был его меч. Убийца дракона поймал его.

Разум Мамору запнулся в смятении, отрицании и восторге, трущихся друг о друга, как куски льда в реке весной. Его меч… Фоньяка продумал этот обмен ударами? С того момента, как выбил оружие из ладони Мамору? Он был так хорош? Если да, у Мамору не было шанса. Но, может, рана была не такой глубокой, как выглядела. Может, он еще мог биться. Еще мог…

Убийца дракона вырвал меч, и Мамору увидел, как внутренности полились из тела. Реальность хлынула на него, как воды реки, пробившие зимний лед.

«Я мертв, — понял он с жуткой ясностью. — Я мертв».

ГЛАВА 17: КОНЕЦ

— Мисаки? — сказал голос над ней. Почему ее грудь была полна ножей? Боги, как больно! — Мисаки!

Ее глаза открылись, она удивилась, увидев, что в ее торсе не было ножей. Она была целой, кровь текла только из порезов на предплечьях. Сецуко глядела на нее со слезами в глазах.

— Мисаки! О, слава Нами, ты в порядке! — Мисаки не успела отреагировать, женщина крепко обняла ее, вызвав уколы боли в ребрах. И Мисаки вспомнила — вспышка вееров, рука без кожи, Лазо Лингун тянул воздух из ее легких.

«Что ты делаешь? — пыталась сказать Мисаки. — Назад! Прячься!» — но, когда она открыла рот, прозвучал только хриплый стон.

— Йош, йош, — Сецуко потирала ее спину. — Ты будешь в порядке.

— К-как… — прошептала Мисаки, ощущая, как глаза слезились от боли. Как от одного звука могло быть так больно? — Как… дол… го…?

— Как долго ты была без сознания? — сказала Сецуко. — Пару динману, вроде. Я услышала жуткие крики. Знаю, ты говорила оставаться в подвале, но я должна была… Прости, — лепетала она. — Но мне нужно было убедиться, что ты была в порядке. Ты отключилась, когда я вошла. И т-тут так много крови! Я не знала, чья она, и д-думала, что ты умерла, Мисаки! Что случилось?

Мисаки покачала головой без слов. Сецуко не должна была знать. Она не должна была узнать об этом.

— Эта девушка… — Сецуко кивнула на отчасти обезглавленную и ободранную фоньяку с веерами. — Ты убила ее?

Зажмурившись от боли, Мисаки кивнула.

— И все мужчины в коридорах? Это тоже была ты? — Сецуко говорила медленно, словно почти боялась знать ответ. Но не было смысла врать, и она снова кивнула.

— Великая Нами, Мисаки!

Мисаки не открывала глаза, не хотела видеть ужас Сецуко. Она ждала в агонии, что ее «сестра» отпрянет, оттолкнет ее. Но Сецуко сжала ее крепче.

— Я так рада, что ты тут, — Сецуко всхлипнула. — Что бы мы делали? Что бы мы делали без тебя?

И тут Мисаки ощутила смутно, что неподалёку ещё был живой фоньяка. Она сжала плечи Сецуко и стиснула зубы, пытаясь формировать слова.

— На… зад… — выдавила она. Сецуко было тут опасно.

— Прости, — сказала Сецуко, когда чувство Мисаки стало уверенностью. Где-то в соседней комнате фоньяка готовился к атаке. — Я знаю, ты сказала прятаться, но когда я услышала крики, я просто не могла…

— Назад! — Мисаки толкнула Сецуко из последних сил, и соседняя стена взорвалась.

Ветер заставил Мисаки кубарем проехать по полу. Она закрыла голову руками, надеясь, что ее толчок спас Сецуко от обломков, впивающихся в ее предплечья и стучащих по полу вокруг нее.

«Вставай! — кричал ее разум, но онемение от шока и удара пульсировало в ее теле. — Вставай и бейся!».

Ее тело не слушалось. Все слишком сильно болело.

Она хотела лечь и дать новому врагу убить ее. Покончить с этим. Но не только ее жизнь была на кону. Сецуко была тут — и только из-за того, что она была тут, — Мисаки уперла ладони в пол и попыталась встать. Она не смогла подняться на ноги.

Ладонь сжала ее волосы и потянула ее вверх, вырвав крик из ее поврежденных легких. Это был фоньяка со шрамами. Кровь капала с его головы, и Мисаки была рада, что не приняла атаку фоньяки с веерами в полную силу, как он. Удар вырубил его на пару сиирану, но не ослабил его. Он легко махнул рукой и бросил Мисаки по кухне.

Она ударилась об стол, где Мамору и Чоль-хи учились, проехала по нему, разбивая чашки и сталкивая свитки. Когда она рухнула на татами у дальней стороны стола, все ее тело пульсировало появляющимися синяками. Ее скальп покалывало, и боль в шее соперничала с болью в легких. Прогоняя от глаз звезды, она сжала край стола и попыталась встать, но ее тело дрожало так, что она не могла этого сделать. Смаргивая звезды, она различила фоньяку в шрамах, идущего к ней.

— Прекрати это! — закричал голос, Мисаки повернулась и увидела Сецуко с кухонным ножом. — Отстань от нее!

— Нет! — глаза Мисаки расширились, паника подняла ее на ноги. — Сецуко, нет!

Слишком поздно. Сецуко уже побежала к солдату, подняв нож для удара. Ладонь фоньяки отбила ее в заднюю дверь комнаты.

— Нет! — завизжала Мисаки. — Нет! Нет! — она бросилась вперед — к Сецуко? Убить мужчину? Разум запинался от удара, так что она не знала, но фоньяка двигался быстрее.

Он поймал ее за горло и обрушил на пол. Мисаки не знала, спасла бы их гибель мужчины. Она выжила бы, да, но когда придут следующие солдаты, ей не хватит сил отбиться. Ей хотелось сдаться, дать ему убить ее, но он ударил Сецуко, значит, он умрет.

Она не боролась, когда он оседлал ее и прижал ладони к ее шее, чтобы задушить. Она сосредоточила джийю в двух пальцах. Он давил на ее трахею, был достаточно близко, чтобы она могла попасть в его левый глаз.

Кровавая Игла была наготове, она отвела руку и…

Клинок торчал в шее мужчины.

Мисаки глядела. Она подумала, что Сецуко очнулась и пришла на помощь. Но ее взгляд скользнул от стеклянного кончика Сираденьи до рукояти, и ее сжимала не рука Сецуко.

Это был Хироши.

Пятилетний едва мог держать легкий меч в руках, но его стойка была прочной, а взгляд — сосредоточенным.

Над Мисаки лицо фоньяки исказила гримаса. Он был ранен, но не мертв. Кровь жутко стекала из пореза на шее, он выпрямился и повернулся к напавшему. Хироши не вздрогнул, капли брызнули на его лицо и грудь.

— Хиро… — начала Мисаки, но фоньяка опустил ногу на ее грудь, придавив ее так, что голова кружилась.

Все еще удерживая Мисаки на полу ногой, солдат посмотрел на Хироши, пораженный. Почти оскорбленный. Сердце Мисаки дёрнулось в панке, но на лице Хироши не было страха и колебаний. Он даже не замер, чтобы поменять хватку на оружии, взмахнул снова и рассек мужчину от бедра до ключицы.

Фоньяка издал странный звук, потянулся к Хироши. Мисаки столкнула ногу со своей груди, вскочила на ноги, чтобы защитить сына. Но мужчина пошатнулся и рухнул на пол. Его фонья поднялась на миг, потекла по комнате с воем отрицания, а потом замерла.

Хироши убил его.

Кровь капала с его пустого лица, он повернулся к Мисаки.

— Ты теперь в безопасности, Каа-чан.

Всхлипнув, Мисаки забрала у него меч и отбросила. Она сжала грубо сына за плечи, ее дыхание было быстрым, почти в истерике.

«Зачем ты это сделал? — хотела закричать она, встряхнуть его. — Зачем?».

Но Хироши было всего пять. Он сделал то, чему его учили наставники, далекий отец и монстр-мать. Они создали мальчика, который был готов отдать жизнь, чтобы убить врагов. Истинный Мацуда. Голова Мисаки опустилась на маленькое плечо Хироши. Монстр обмяк, она стала просто женщиной, матерью, которая подвела сына.

— Хироши… — ее голос оборвался. — Иди сюда.

Она обняла мальчика, крепко сжала и любила его изо всех сил, надеясь, что это могло смыть все остальное.

Хироши, как всегда, был холодным.

МАМОРУ

Убийца дракона отошел и отбросил безымянный меч, теперь красный от крови владельца.

Мамору покачнулся.

Кровь шипела на обрубках пальцев, капала на замерзшую землю. Это было странное ощущение, жидкость, которая несла его ньяму, покидала его и впитывалась в гору. Его зрение плыло. Но это не могло быть закончено. Просто не могло. Если он сможет заставить себя двигаться, все будет в порядке. Он сделал шаг… другой… упал на колено. Искалеченная рука упала на снег…

И мир стал четким.

Боль была острой, но не важной. Вдруг показалось, что у него были пальцы. Его пальцы были снегом. Они были реками, тянулись во все стороны по горе, проникали в океан и хватали силу богов. Он не истекал кровью. Он был горой. Впервые в жизни он был идеально целым.

Он улыбнулся.

Через десять лет пятнадцатилетий Хироши станет самым юным мечником, овладевшим Шепчущим Клинком. Мир не знал, что он будет вторым самым юным.

Когда солдат из Ранги уловил кроваво-красную вспышку льда, она уже прошла сквозь его тело. Меч был чисто Мацуда — половина снега Такаюби, половина крови Мамору — и он рассек убийцу дракона, как воздух.

Он был один на склоне горы. Шепчущий клинок поймал последние лучи угасающего солнца, сверкнул раз, указывая на небо, когда его первая и единственная жертва упала в снег. Закончив работу, меч рассеялся туманом. Солнце погрузилось в море.

Мамору не чувствовал, как джийя текла из его тела, не ощущал, как упал. Но его щека лежала теперь на ледяной земле, а остатки красного света покидали небо.

«Я это сделал, — подумал он, и кровь, вытекающая из его тела, казалась не важной. — Тоу-сама, Каа-чан, я это сделал!» — он хотел им рассказать.

Если часть него понимала, что он не увидит родителей снова, но он не слушал ее. Сила наполнила его, такая большая, что он не мог ее забыть. Он коснулся божественного, держал своими руками. Он не слышал гром приближающихся самолетов или сообщение о подкреплениях в громкоговорителях.

Пока он и убийца дракона бились, их ноги подняли снег вокруг волнами, как пена в начале мира. Красное из пальцев Мамору змеилось по волнам, смешиваясь с кровью, текущей из тела мужчины. Кровь стала снегом, стала кровью, стала океаном… и глаза Мамору остались открытыми, смотрели на лицо убийцы дракона.

Лицо не было жутким или странным — бледная кожа, черные глаза, острые черты. Как у Мамору. В другой форме мужчина мог быть старшеклассником или юным учителем в академии Кумоно. Люди всегда говорили, что ранганийцы были демонами, отличались от кайгенцев, но их кровь была того же цвета, теперь, когда он лежали неподвижно, и она сливалась. Они были из одного океана, да? В самом начале?

Убийца дракона словно не ощутил боли. Он выглядел немного удивленным, глаза были расширенными, а рот — приоткрытым. Просто человек. Тут, с Мамору, в конце живого мира. Его тело стало теплым и онемевшим, и Мамору гадал, помнил ли кто-то этого фоньяку за океаном — отец, мать, кто-то, кто гордился бы, услышав, что он умер на Мече Кайгена.

ГЛАВА 18: УБЕЖИЩЕ

Мисаки вздрогнула от грохота, прижала Хироши крепче к себе. Но юный фоньяка, появившийся на пороге, был уже мертв, его шея была сломана бледной ладонью. Волна ледяной джийи окутала ее, Такеру бросил в сторону обмякшее тело юноши и прошел в комнату.

— Какой бардак, — сказал он вместо приветствия. — Вы оба в ужасном виде. Где Сецуко и другие дети?

— С-Сецуко без сознания, — Мисаки указала на соседнюю комнату. Ее джийя быстро подтвердила, что сердце женщины еще билось, но она не знала, какой ущерб ей был нанесен. Она не могла заставить себя двигаться, не хотела отпускать сына. — Изумо, Нагаса и Аюми в подвале.

— Почему ты тут сидишь?

— Мамору, — отчаянно сказала Мисаки. — Где…

Рев порвал небо снаружи. Еще торнадо? Нет. Самолеты.

— Граждане Такаюби, — зазвучал громкий голос на кайгенгуа. — В интересах национальной безопасности Его императорское величество приказал авиаудар по местности. У вас десять сиирану, чтобы добраться до бомбоубежища.

Чоль-хи это сделал! Подкрепление прибыло.

— Его императорское величество приказал авиаудар по местности, — повторил голос. — У вас десять сиирану, чтобы добраться до бомбоубежища.

— У нас есть приказ, — сказал Такеру, словно мэр приказал ему заполнить бумаги. — Идем.

— А другие? — спросила Мисаки. — Твой брат? — и что с Мамору?

— Они тоже услышат, — сказал Такеру без интереса. — Они быстрые. Встретят нас у убежища. Заберем остальных детей.

Кивнув, Мисаки встала на ноги и побежала к подвалу. Когда она открыла двери, трое младших детей сидели среди запасов еды. Аюми была на полу, отчасти закутанная в ткань, которую Сецуко сбросила с плеч. Нагаса сжался у стены с Изумо на коленях, закрыв руками глаза малыша.

— Идем, Нага-кун, — она опустилась на колени, чтобы успокоить малышку Аюми. — Неси мне ребенка.

В Такаюби было одно бомбоубежище — выше по горе у кабинета мэра, и у них было лишь десять сиирану, чтобы туда попасть.

— Нага-кун, мне так жаль, — она погладила голову Нагасы и подняла малышей на руки. — Мне нужно, чтобы ты бежал. Ты же сможешь бежать сам?

— Да, Каа-чан, — сказал Нагаса, глаза были огромными от смятения, самолеты полетели ниже снаружи. Мисаки не знала, понял он или ответ был автоматическим, но у нее было всего две руки.

— Хиро-кун, — сказала она, выйдя из подвала с Нагасой и детьми, — держи брата за руку и не отпускай. Следи, чтобы он не отставал.

— Да, Каа-чан, — сказал Хироши, его ладонь в крови сжала крепко руку Нагасы, он повел брата за Мисаки, идущей к входным дверям. Мисаки повела их по коридорам дома, избегая кухни и главного зала, где лежали почти все убитые тела. Нагасе не нужно было это видеть.

Когда они вышли в гэнкан, Такеру ждал их. Сецуко свисала с его плеча, словно пышная женщина ничего не весила.

— Она…

— Она будет в порядке, — сказал Такеру. — Идем.

Сумерки снаружи были хаосом. Женщины кричали и искали других. Дети не знали, куда бежать. Мисаки тревожно искала взглядом солдат Ранги, но все были уже мертвы, лежали на снегу, не двигаясь, а сцену вокруг них заполнял хаос, который они создали.

— Ты убил всех ранганийцев в деревне? — спросила она.

— Всех, чьи ноги касались снега, — ответил Такеру.

Конечно. Сила Мацуда текла по снегу горы. Ни один солдат, стоящий в том снегу, не сбежал бы ото льда Такеру. Но это означало, что были солдаты, которых он не задел, которые убивали женщин и детей в домах.

Самолеты ревели близко к горе в темноте, шум был таким громким, словно существовал во множестве измерений. Нагаса глядел огромными глазами, пока Хироши вел его.

— Птицы? — спросил он с любопытством, не замечая хаос взрослых вокруг него.

— Самолёты, — исправил Хироши. — Император послал своих пилотов.

— Зачем?

Ответ Хироши был простым, но точным:

— Чтобы убить.

— Эй, вы! — позвал Такеру двух женщин Мизумаки — мать и дочь — неподалеку. — Моя жена ранена. Помогите ей нести детей в убежище.

— Что? — Мисаки начала сопротивляться, когда женщины стали помогать. — О чем ты? Я не…

— Не слушайте ее, — сказал он Мизумаки, не глядя на нее. — У нее сотрясение.

— Что…? — Мисаки поняла, что он мог быть прав, но было сложно понять, мог ли он оценить ее состояние, или он просто этим заставил их не слушать ее слова.

Женщины забрали у нее Изумо и Аюми, появилась фигура — заметная, ведь шла не в ту сторону, вниз по горе, а не вверх, к бомбоубежищу.

Такеру узнал его раньше нее.

— Кван Чоль-хи, — сказал он.

Северянин все еще был с вакидзаси, который ему дал Такаши, на бедре, но он, видимо, не встретил ранганийцев. Он запыхался, но не был ранен.

— Мацуда-доно, — выдохнул он. — Вы в порядке?

— Мы в порядке, — сказал Такеру. — Хорошо позвал подкрепление, кстати. Мы благодарны.

— Мой отец взял в кабинете мэра перепись населения и проверял людей, приходящих в убежище, — сказал Чоль-хи. — Я пришел поискать семьи, которых еще не хватает, — он посмотрел на инфо-ком, дисплей озарял его лицо в растущей тьме. Он коснулся экрана. — Вы идете вверх, я могу вычеркнуть вашу семью… только… — он посмотрел на их маленькую группу, боль мелькнула на его лице. — Где Ма…

— Кого еще не хватает? — спросил Такеру, шагая по склону к бомбоубежищу. — Кроме воинов?

— Эм… половины семьи Мизумаки нет, — сказал Чоль-хи. — Нет всех Катакури, кроме одной, и никто не видел членов семьи Юкино.

— Что? — Мисаки застыла. — Уверен?

— Простите, — сказал Чоль-хи. — Никто не видел Юкино Хиори или ее сына.

— Нет! — Мисаки потянулась к бедру, задела пальцами пустые ножны. Она оставила Сираденью в доме. Без оружия, она посмотрела с мольбой на мужа, все еще вооруженного Кьёгецу. — Нам нужно вернуться! Нам нужно ее найти!

— Брат приказал мне забрать тебя, Сецуко, и детей в безопасность. Идем. Нужно двигаться.

— Она — наш друг. Как можно…

— Это мой приказ, — сказал он, — и я дал приказ всем вам.

Мисаки стиснула зубы.

— Да, сэр, — она пошатнулась, прижала ладонь к голове. — Простите… голова кружится. Кван-сан, можно взять тебя за руку?

— Конечно, — сказал Чоль-хи и поспешил ее поддержать.

Такеру заметил, что она взглянула на вакидзаси на бедре Чоль-хи. Он шагнул вперед, остановив ее. Зная, что она не была такой быстрой, чтобы перехитрить его, Мисаки повернулась. Она не пошла к оружию прямо, а повернула тело к Чоль-хи, движение поставило юношу между ней и ее мужем.

— П-постойте… что? — удивлённо пролепетал северянин.

Ладонь Такеру сжала плечо Чоль-хи, а не ее. Мисаки схватила рукоять вакидзаси.

А потом она толкнула Чоль-хи спиной к Такеру и оттолкнулась сама. Вакидзаси покинул при этом ножны, и она побежала с оружием в руке в дому Юкино.

Она не оглядывалась, проверяя, последовал ли за ней Такеру.

Он мог оставить Сецуко с Чоль-хи, надеясь, что мальчик отведет ее в убежище, или мог погнаться за Мисаки с женщиной на плече. Дом Юкино было достаточно близко. Чтобы он не догнал ее, пока она добежит туда.

Двойные двери дома были распахнуты, выбитые тупой силой фоньи, которая пробила дом Мацуда. Недалеко от входа Мисаки нашла крохотное тело в светло-сером кимоно. Рёта. Мальчик четырёх лет лежал лицом в ступеньке гэнкана, кровь текла из его шеи на символ снежинки Юкино, но Мисаки ощущала, как кровь в его венах замирала.

Она быстро отвела взгляд, зная, что ничего не могла сделать для милого малыша.

— Прости, Рёта-кун, — шепнула она и постаралась не думать о его ярких глазах и улыбке, заразительном смехе, пока шла дальше. Ей нужно было найти Хиори.

Мисаки увидела сначала спину ранганийца. Он был на Хиори, сидел на ней. Ее кимоно было разорвано, открывало бледные ноги.

Мисаки была на нем раньше, чем он смог обернуться. Вакидзаси был не таким легким и острым, как Сираденья, но удар Мисаки был чистым, рассек мышцы, трахею и позвоночник одним взмахом.

Мисаки уже была знакома с ветром умирающего фоньяки — жуткий, но безвредный ветер от солдат слабее и вой ветра элитных в черном. Ничто не готовило ее в силе, вырвавшейся из мужчины, когда она перерезала его шею.

Ветер бросил кровь во все стороны, разбив ближайшие вазы и бросив Мисаки на пол, пробудив боль в ее груди. Она с трудом встала на четвереньки сред фарфоровых осколков, фонья мужчины ревела в доме, заставляя стены скрипеть.

Со звуком ужаса между визгом и всхлипом Хиори в крови пиналась, пытаясь отодвинуться от обезглавленного тела.

— Прости! — воскликнула Мисаки и стащила труп со своей подруги. — Прости, Хиори-чан. Это… было грязнее, чем я ожидала.

Хиори была в крови, лицо было в слезах, но Мисаки была рада ощущать, что ньяма подруги все еще была сильной. Почти вся кровь на ней была от врага. Всхлипывая, Хиори попыталась поправить кимоно и прикрыть себя, но ее ладони так дрожали, что ничего не получилось.

— Хиори, мне так жаль, — сказала Мисаки, касаясь плеча другой женщины. — Прости, что я не пришла раньше.

Учитывая силу умирающей фоньи солдата, Мисаки вряд ли могла убить его без элемента неожиданности, но она должна была попробовать. Или кто-то. Как-то. Это не должно было произойти.

Вытянув воду из воздуха, Мисаки провела ею по телу подруги, убирая кровь и все, что солдат оставил на ней. Она попыталась закрыть кимоно Хиори, но наряд был так порван, что не прикрыл даже ее груди, где проступили синяки от пальцев.

Мисаки стиснула зубы. До этого она не ощущала истинной ненависти к ранганийцам, но вдруг пожалела, что убила мужчину так быстро. Она представила, что могла сделать с ним до его смерти, сколько раз могла его пронзить, сколько кусочков отрезать… но жестокость не могла исцелить Хиори.

Несмотря на гнев, Мисаки заставила себя говорить мягко, потирая руки подруги:

— Все хорошо, Хиори-чан. Он уже мертв. Он ушел. Все будет хорошо.

— Нет. Не будет, — слезы снова полились из глаз Хиори по ее щекам. — Он убил моего сына! Моего сына! Моего малыша!

Часть красоты Хиори была в ее простоте. Нежные глаза были ясными, как талая вода, ничего не скрывали. Она была чиста в любви, радости. Так было и с ее болью. Она ничего не скрывала. И на это было невыносимо смотреть.

Мисаки подавила свои слезы. Они все еще были в опасности.

— Ты все еще жива, — возразила Мисаки. — Ты переживешь это.

— Я не хочу, — голос Хиори был разбит. — Я не хочу. Не хочу.

— Прости, Хиори-сан, — Мисаки убрала волосы за ухо женщины. — Я знаю, будет сложно, но мне нужно, чтобы ты встала.

Будет время рыдать, когда все будут в безопасности. Сняв свой плащ, Мисаки укутала подругу в него, закрыв то, что не могло скрыть испорченное кимоно.

— Йош, Хиори-чан, — Мисаки потянула Хиори за руку, стараясь быть нежной в тревоге. — Хорошая девочка. Встань.

— Не могу, — Хиори мотала головой. — Больно.

— Ты должна. Бомбы начнут падать на гору в любой момент.

— Плевать. Просто оставь меня.

— Не могу, — сказала Мисаки. — Что я скажу Даю-сану, когда он вернется?

— Он меня не захочет, — Хиори рыдала в свои ладони. — Я опозорена. Испорчена.

Игнорируя протесты подруги, Мисаки закинула руку Хиори на свои плечи и встала, потянув за собой женщину. Хиори издала жалобный крик боли, ноги подкосились.

— Прошу! Мисаки, оставь меня! Дай мне быть с моим сыном!

— Нет, — сказала Мисаки сквозь зубы. — Нет. Ты не умрешь тут. Мы тут не умрем.

Когда Мисаки довела Хиори до разбитых дверей дома Юкино, женщина потеряла сознание. Такеру ждал там, все еще держал Сецуко без сознания.

— На это нет времени, — сказал он. Подвинув Сецуко на одно плечо, он потянулся к Хиори.

— Нет, — Мисаки взвалила обмякшую Хиори на свои плечи. — Я ее держу. Беги.

— Мисаки…

Оглушительный взрыв сотряс землю, все внутри Мисаки сжалось. Авиаудар начался. Она бежала. Хиори была намного выше Мисаки, но Робин Тундиил, Эллин Элден и еще несколько человек были бы мертвы, если бы Мисаки не умела уносить быстро человека крупнее себя в убежище. Такеру тоже бежал. Даже если бы было время спорить, они не услышали бы друг друга.

Бомбы сотрясали нижние склоны, как гром, земля под ногами Мисаки дрожала. Вдали кричали мужчины. Она могла лишь надеяться, что кричали враги, а не жители деревни, не успевшие добраться до убежища. Среди грохота и тьмы нельзя было понять.

Впереди Такеру остановился в снегу. Мисаки чуть не врезалась в него, а потом увидела, почему он остановился. Тощая фигура стояла в темноте перед ним — Ацуши, сын кузнеца.

— М-Мацуда-доно! — вскрикнул мальчик. Его лицо было пепельным, словно он увидел то, что вытолкнуло душу из его тела.

— Ацуши, — сказал Такеру. — Где твоя семья?

Губа маленького кузнеца дрожала.

— О-отец… — он указал на южный проход. — Бомба задела его. Н-нога пропала. О-о-он сказал мне бежать. Я н-не мог ему помочь. Он еще на тропе, и мне не хватает сил его тащить. Прошу… Мацуда-доно, вы должны вернуться. Должны его спасти.

Такеру смотрел на нуму мгновение, а потом подхватил его за пояс и побежал.

— Стойте! Мацуда-доно, нет! — слезы лились по лицу Ацуши, он извивался, без толку брыкался. — Прошу! Прошу!

— Это глупо, — холодно сказал Такеру. — Не заставляй вырубить тебя.

Всхлипнув в отчаянии, Ацуши перестал бороться и впился в Такеру, уткнулся лицом в кимоно лорда, словно там можно было найти утешение.

Крики Ацуши ранили сердце Мисаки, но в этом решении она не могла винить мужа. Ее побег за Хиори уже подверг их опасности. Спускаться по горе в сумерках посреди авиаудара было почти верной смертью. Даже ради лучшего кузнеца Такаюби, это того не стоило.

Убежище было видно, в паре баундов впереди, когда воздух рассек звук низко летящего самолета. Оглушенная, Мисаки споткнулась от силы ветра. Потом бомба ударила в баундах от нее. Если бы она была без груза, она устояла бы на ногах, но с ветром и мертвым грузом Хиори она потеряла равновесие и упала.

Пилоты хорошо видели, но солнце село. И в темноте фоньяки были неотличимы от джиджак.

Мисаки встала на четвереньки. Она не могла найти силы встать, поползла к Хиори. Женщина застонала, горестные глаза открылись, когда Мисаки сжала ее руку. Мисаки слышала ее скуление сквозь звон в ушах.

— Почему? Почему они стреляют по нам?

«Потому что мы не важны, — подумала вяло Мисаки. — Империи важно только остановить ранганийцев тут. Не важно, сколько из нас пострадает при этом».

Мисаки не успела поднять Хиори, она ощутила вокруг них джийю Такеру. Снег под ней стал гладким льдом, как поверхность замерзшего озера. Многие джиджаки не могли создать крепкий лед, чтобы поднять несколько человек, но Такеру не был таким. Он поднял ладонь, и гладкий лед наклонился, послав всех на нем в поездку к входу в убежище.

Дождь пуль разбил лед, где была миг назад Хиори, но формация устояла. Через миг Мисаки, Хиори, Ацуши и Сецуко без сознания рухнули на пол бункера из стекла джонджо. Другие жители деревни тут же схватили их и втянули до конца.

— Каа-чан! — сказал радостный голос, Нагаса повис на руке Мисаки.

— Ацуши, — сказал Чоль-хи, помогая потрёпанному кузнецу встать. — Ты в порядке? Где твоя семья?

Ацуши покачал головой. Его всхлип стал одним из многих в маленьком бункере. Мисаки встала, Такеру проехал в убежище на своем льду, град пуль преследовал его почти до порога. Он смог смягчить приземление, хотя выстрелы подняли осколки льда вокруг него.

— Назад! — приказал он остальным, вытянул руки и остановил осколки льда, не пустив их в бункер.

— А ваш сын, Мацуда-доно? — Чоль-хи посмотрел на Такеру, потом на Мисаки. — Где Мамору?

— Он не тут? — Мисаки посмотрела на людей в темноте убежища, не увидела его. Тут было не больше тридцати пяти человек, почти все — женщины и дети. Выживших должно быть больше! Но, когда она повернулась к деревне, никто не шел по горе.

— Мацуды Мамору нет, — сказал отец Чоль-хи, Кван Тэ-мин. — И его дяди, Юкино Дая и почти всех мужчин.

— Что? — вяло сказала Хиори.

Такаши схватил тяжёлую дверь убежища, готовый задвинуть ее.

— Стойте! — Хиори сжала рукав Такеру. — Мацуда-доно, мой муж еще там!

Такаши игнорировал ее, начал закрывать дверь.

— Стой, — настояла Мисаки с нажимом. — Хиори права. А наши бойцы? — где Мамору?

Такеру не смотрел на нее.

— Никто больше не придет, — сухо сказал он.

Весь мир стал серым для Мисаки. Безумная энергия, гнавшая ее, замерла.

— Что?

— Когда я покинул линию, бились только мой брат и сын. К ним шли больше сотни ранганийцев. Никто не придет.

Сила покинула тело Мисаки.

— Нет… нет… — голос Хиори начал низкий методичный стон, который поднялся до визга. — Так не может быть! Этого не может быть!

— Ты должна гордиться, Юкино-сан, — Такеру посмотрел на измученную женщину. — Он умер с мечом в руке.

Хиори завизжала.

* * *

Та ночь в бункере была близка к Аду в Дюне. Тьма вняла кровью и рвотой. Хиори визжала по сыну и мужу. Жена Амено Самусы настаивала, что ее дочь была в сознании, когда она принесла ее в бункер, хотя все вокруг нее пытались сказать ей, что череп девочки был разбит. Одна из старейшин Икено умерла во тьме, пока ее родственники пытались залатать ее раны жалкими припасами в убежище. В шуме Мисаки смутно осознавала, что Изумо рыдал на ее коленях, но не могла даже поднять рук.

Только теперь, очнувшись от безумия боя, она поняла, что заставляло ее двигаться, хотя раны должны были сбить ее. Не только адреналин. Это была надежда, хоть и глупая, что все они выживут. Та надежда начала умирать в доме Юкино, когда она увидела тело маленького Рёты. Звон двери, как меч, убил надежду полностью. Бункер был запечатан, и Мамору тут не было. Мамору не пришел.

Она сдерживалась так долго, что усталость с силой обрушилась на нее, ослабив до паралича. Она признала, что Такеру был прав насчет сотрясения. Голова пульсировала. Четкие линии были размытыми в тусклом свете.

Даже ее чувства джиджаки, которые никогда не подводили ее, стали ускользать. Биения сердец людей обычно были четкими во тьме, но смешались с болью в ее голове и груди. Слезы, слюна, кровь, пот и рвота стали неразличимыми, текли среди тел людей.

— Каа-чан? — испуганный голос Нагасы у ее плеча был единственным, что удерживало ее в реальности — тонкая нить, мешающая ей рухнуть в бесформенный хаос. — Каа-чан, что происходит? — малыш тянул ее за рукав, пытаясь вернуть к себе маму. — Что происходит?

Она не могла заставить себя ответить ему. Она даже не могла поднять ладонь и утешить его. Кожа пропала, и Мисаки не могла понять, какая жидкость двигалась в телах вокруг, а что выливалось.

— Каа-чан, малыш плачет! — голосок Нагасы оборвался. — Малыш плачет!

Он не смог добиться ответа матери и заплакал.

Всхлипы и крики, стоны боли превратились в вязкое море звука, менялось только, когда бомбы гудели, падая близко к убежищу, вызывая затишье. Море поглотило Мисаки. Огонь и кислота проникли в ее легкие, пробудили уколы в груди. Боль обездвижила ее, как копье в теле, прибило ее спину к стене бункера.

Ей нужно было, чтобы кто-то говорил с ней, чтобы спокойный голос удерживал е в реальности, пока все не стало супом из крови и звука, но Сецуко все еще была без сознания. Хиори обмякла на полу, погрузилась глубоко в агонию и не замечала ничего вокруг нее. А Такеру… Такеру, конечно, даже не взглянул на свою жену. Он стоял спиной к другим жителям, лицом к двери бункера, неподвижная каменная фигура во тьме.

Мисаки казалось, что он был ключом. Если бы она схватила его, он мог стабилизировать ее. Его твердая форма была единственным, что не двигалось в извивающемся море человеческой плоти. Но он был далеким, и Мисаки знала по годам опыта, что зов ничего не изменит.

Он был неприкасаемым.

Она была одна, тонула в криках.

ГЛАВА 19: ФОНАРЬ

Огонь в руке Робина угасал, гром принёс дождь. Он издал недовольный звук.

— Скоро придется переключиться на эту штуку, — он кивнул на фонарь-кайири, висящий в руке Мисаки. — Если дождь усилится, я не смогу создать хороший свет.

— Ты был хорошим светом, Робин. Мы уже там, — Мисаки указала на огонек впереди — фонарь единственной автобусной остановки Ишихамы.

— Твой отец предсказал это, — Робин смотрел на вечернее небо, почти черное от туч. — До громкости грома и размера капель.

— Он так умеет.

— Как?

— Если бы я знала, пошла бы работать в прогноз погоды, а не лечение.

— Я должен попросить его научить меня, — отметил Робин, они добрались до остановки, отмеченной деревянной табличкой на фонаре.

— Я не знаю, как это прошло бы.

— Потому что я — таджака?

— Нет. Думаю, дело в опыте. Он родился в Арашики. Чем больше бури испытываешь, тем больше знаков замечаешь.

Дождь полился сильнее, и огонь Робина угас, оставив только свет единственного фонаря на автобусной остановке.

— Прости за это, — Мисаки рассмеялась. Она вытянула ладонь над головой Робина — непростой трюк, таджака был выше нее — и отразила вокруг него капли дождя. — Мы должны были сделать тебе зонтик.

— Поздно жалеть, — он пожал плечами, не переживая, что ветер океана бросал капли чрез защиту Мисаки на его лицо и шею.

Они молчали мгновение. Мисаки стояла близко, чтобы укрыть его от дождя, ощущала жар его тела через его черный плащ. Она вздохнула, таяла от его тепла, пытаясь насладиться им на случай, если это был последний раз… но нет. Она не будет думать об этом. Робин не мог знать, что она думала об этом. Чтобы все было правильно, она отпустит его.