Меч над пропастью

Глава 7. Побоище

Через пару дней караван приблизился к плоскогорью. Пустынная степь была по-прежнему ровной, плоской и унылой, как стол без всяких признаков еды, но на юге поднялась каменная стена, рассеченная трещинами, каньонами и редкими ручьями горьких вод. Стена вставала над пустыней внезапно, без всяких предисловий в виде отдельных скал и валунов, и чудилось, что преодолеть ее нельзя – до верхнего края было метров триста, а кое-где и все пятьсот. Но при ближайшем рассмотрении нашлись в ней довольно широкие ущелья, такие, что в них могла бы втиснуться повозка, не говоря уж о всадниках. Дно этих образований поднималось вверх, и, возможно, какие-то трещины вели на плоскогорье или дальше, к горам.

Гор Тревельян уже не видел – их заслоняли обрывистые склоны, от которых на равнину падала густая тень. Караван двигался в этой тени, вдоль пронзающих небо утесов, защищенный от света и жара висевших на юге солнц. Здесь было прохладнее и легче дышалось, здесь росли деревья и кусты, но то, что Ивар считал благом, пугало остальных. Привычные к зною шас-га мерзли, кутались в плащи и с тревогой озирали небосвод, лишенный божественного присутствия Уанна и Аукката. Пыльные тучи над головой исчезли, ибо вулканы остались западнее, и в вышине ветер гнал лишь клочья серых облаков. Те, что пониже, тянулись к востоку неторопливо, сопровождая караван, и среди них Ивар мог различить свое облачко, белесую иллюзорную мглу, скрывавшую флаер. За ним, будто привязанные, плыли еще с десяток, погуще и потемнее.

В этот день Киречи-Бу не спал в фургоне, а, усевшись рядом в возницей, разглядывал каньоны и утесы да шептал заклятия, требуя помощи у Гхарра, Духа Ветра, и Хатта, Духа Камней И Скал. Наблюдая за ним, Ивар усомнился в прежнем своем мнении насчет мифических гонцов вождя – похоже, они таки добрались до шамана и дали ему необходимые инструкции. Ппаа явно что-то искал – а что он мог искать, кроме тайной дороги через горы? Этот путь начинался в каком-то приметном ущелье, но куда он вел, Тревельян не мог себе представить. Через перевалы, где нет воздуха, где царствуют смерть, тишина и жуткий холод? Нелепость! В обледеневшую пещеру, что протянулась под хребтом на сотни километров? Еще нелепее! Однако он дождался, когда спутник выйдет в зенит, и прошептал в ухо трафору команду: связаться с сателлитом и просканировать местность. Результаты, как и ожидалось, были отрицательными: уйма пещер, но ни одной глубже трех-четырех километров.

Постепенно его охватил охотничий азарт вместе с чувством острой неудовлетворенности, едва ли не обиды. Вероятно, в этот день или на следующий он разберется с загадкой прохода и с тайной спящей воды – разберется, когда попадет в нужное место, ткнется в него носом. Но это равнялось поражению. Это означало, что его разум и опыт ничего не могут подсказать, что, предприняв эту вылазку и следуя за колдуном, он просто расписался в собственном бессилии. Вспомнив о предке-командоре, он вновь ощутил свое одиночество; был бы с ним Советник, вместе что-нибудь бы да придумали, мелькнула мысль. Но дед находился на Хтоне, в нескольких парсеках от него.

Тени медленно ползли к обрыву, делались короче и светлее, затем, когда миновали оба полудня, белый и красный, снова стали удлиняться. Трафор вдруг замедлил шаги, его уродливая голова откинулась назад, прозвенели колокольцы, и Тревельян прижался щекой и ухом к шее скакуна. Кто-то на пике Шенанди хотел с ним пообщаться, прямо сейчас, не дожидаясь темноты. Он закрыл глаза, пытаясь различить тихий голос.

– Ивар! Это Энджела. Ты меня слышишь?

– Да.

Трафор улавливал ничтожные колебания воздуха кожей, но шептать было труднее, чем говорить нормально. Отсутствие видеосвязи тоже являлось неудобством; как всякий человек, Ивар предпочитал глядеть на собеседника.

– Ты можешь подождать до ночи? – спросил он.

– Ты занят?

– Нет, но вокруг полно народа. Впрочем, это нам не помешает. Говори. Что приключилось?

– Кафи исчез. Ты меня слышись, Ивар? Кафи исчез!

В ее голосе звучала тревога – больше того, отчаяние.

– Вы обыскали базу?

– Это не нужно. Анна его видела, встретила случайно у ангара. Он сказал, что хочет проверить одну из своих погодных установок.

– Нарушение дисциплины! – нахмурившись, молвил Тревельян. – Что было велено? Всем, кроме Миллер и Исаевых, сидеть на базе!

Ехавший рядом Тентачи с удивлением уставился на него.

– Что ты бормочешь, Айла?

– Молюсь богам. – Ивар выпрямился и перешел на шас-га: – Скалы… эти скалы и камни внушают страх.

– Послушай новую песню, что пришла ко мне, и успокой свою печень. – Битсу-ак ударил в барабан и пронзительно запел:

– Молитва в одиночестве лучше успокаивает печень, – сказал Тревельян, перемещаясь подальше от повозок и всадников. – Энджи, я снова могу говорить. К какой установке он полетел? Вы ее проверили?

– Проверили все, даже послали роботов. Его там нет, Ивар, и он не включил маяк и не выходит на связь. Второй день!

В ее голосе слышались слезы.

Тревельян почесался – как всех шас-га, его донимали мелкие кровососы.

– Вот что, Энджи… Я понимаю твои чувства, но постарайся не паниковать. Ты – координатор!

– Уже нет.

– Неверное заключение. Я сделаю свое дело и уйду, а ты останешься. Если увидят, как ты рыдаешь у передатчика, это… это, как говорили предки, подрыв авторитета.

– Мне все равно. – Энджела всхлипнула. – Ивар, постарайся его разыскать! Я знаю… чувствую… он полетел к тебе. В эту проклятую пустыню!

– С чего бы? – удивился Тревельян. – Что он тут забыл? Лопасть от своего погодного вентилятора? Или какую-то шестеренку?

Тяжкий прерывистый вздох. Кажется, переживания Энджелы Престон были глубокими и трагическими.

– Нет, свою гордость. Боюсь, я сама его подтолкнула, навела на мысль о соперничестве с тобой. Эти терукси так ранимы, так привержены кодексу чести… ну, ты же знаешь…

– Не знаю и знать не хочу! – рявкнул Тревельян, но тут же смягчился. – Терукси – продвинутый народ и в сферу моих интересов не входят. Я специалист по дикарям. Если Кафингар здесь появится, обещаю, что его не съедят. Мы побеседуем, а потом я отошлю его на базу.

– Спасибо, Ивар, – сказала Энджела. – Ты не представляешь, как много значат для меня твои слова… слова верного друга… Спасибо, милый! Я отключаюсь.

– Нет, погоди! Дружба дружбой, а служба службой! Энджела Престон, помощник координатора, объявляю вам выговор за ротозейство. Занесите в свой послужной файл.

– Что такое «выговор»? – в растерянности спросила Энджела.

– Проконсультируйся у Юэна. Он этнограф и разбирается в древних наказаниях.

Связь прервалась. Тревельян снова почесался и заметил:

– Что делает с людьми любовь! И с женщинами, и с мужчинами… Где мне искать этого гордеца-терукси? У нее, видишь ли, предчувствие… А если он полетел не ко мне?

– Желаете, эмиссар, повторить сканирование со спутника? – предложил Мозг.

– Не стоит. Если он здесь, то объявится. – Ивар оглядел степь, полюбовался пляской песчаных смерчей, запрокинул голову, посмотрел на небо и серые клочья облаков. Потом произнес: – Надеюсь, больше сюрпризов не будет. Свяжись-ка, друг мой, с Исаевыми и доктором Миллер. Хочу убедиться, что с ними все в порядке.

– Все в порядке, – подтвердил трафор через минуту. – Оба океанолога в плавучей лаборатории, а доктор Миллер просила не мешать. У нее эксперимент – кормление зверолюдей.

– Бог ей в помощь, – молвил Тревельян и направился к каравану.

Доктор Нора Миллер в самом деле была занята – кормила малышей. Зверолюди были пигмеями ростом чуть побольше метра, и она называла их «малышами» – тем более что своим обличьем, мягкой пушистой шерсткой и невинными мордочками они походили на добродушных лемуров. Правда, бесхвостых, на удивление резвых и не лазавших по деревьям, которых на континенте Раху не имелось. Это был каменистый пустынный материк размером примерно с Австралию, лежавший немного южнее экватора; даже на скудном жарком Пекле он отличался особой скудостью и нестерпимым зноем. От любого побережья Раху тянулась на пару тысяч километров безводная и безжизненная пустыня, а в центре материка торчала древняя горная цепь, подобная кривым растрескавшимся зубам в ископаемой челюсти. Эта возвышенность не шла ни в какое сравнение с Поднебесным Хребтом, зато в тектоническом плане район был спокойный, а редкие источники воды – довольно чистыми, без примесей серы и тяжелых металлов. Вода поступала из расселин в скалах и, породив озерцо либо ручей и окружающий их оазис, вновь пряталась под землю. Каждый оазис поддерживал жизнь семейства из двадцати-тридцати особей; питались зверолюди всем, что росло, плавало и бегало, начиная от травы и кончая местным аналогом жаб, и тщательно следили за размерами популяции, ибо пищевые ресурсы были ограничены. В горах обреталось около тысячи таких колоний, отделенных друг от друга изрядным расстоянием, иногда в несколько десятков километров. В этой части света зверолюди являлись доминирующей жизненной формой, а от существ более сильных и хищных их охраняли пустыня и океан.

В одном из стойбищ карликов Миллер развернула полевую лабораторию: жилой и рабочий купола, склад с продуктами и оборудованием, флаер, гравиплатформа и три универсальных кибера. Никакой защиты, кроме роботов, у нее не имелось – зверолюди были дружелюбными созданиями, не склонными к насилию и воровству.

Нашарив в контейнере тюбик с жидким шоколадом, она выдавила по капле в протянутые к ней ладошки. Юный Моцарт слизнул лакомство мгновенно, более мудрый Шекспир ел обстоятельно и неторопливо, растягивая удовольствие на целую минуту. Затем сказал:

– Оно слаще травы. Оно радует, хотя его цвет не очень красив. Большая Белая делает сладкое коричневое сама?

Большой Белой малыши называли Миллер, чья кожа, защищенная медимплантом от солнечных ожогов, сохраняла естественный цвет. Что до самих зверолюдей, то они обходились без имен, окликая друг друга соответственно обстоятельствам: «Ты, пьющий воду!» или «Ты, который у кустов!» Нора Миллер давала им имена для собственного удобства; Моцарт был Моцартом потому, что напевал мелодии, похожие на звон воды в ручье и шорох листьев, а Шекспир оказался хорошим рассказчиком. Оба, как и другие члены семейства, откликались на придуманные Миллер имена, но между собой звали соплеменников по-прежнему. Ты, который ест сладкое коричневое…

– Хочу еще! – заявил Моцарт.

Шекспир сорвал травинку местного сахараноса и в раздумье уставился на нее. Затем настойчиво повторил:

– Делаешь сладкое сама?

– Нет, это делают другие люди, – сказала доктор Миллер. – Я плету слова с малышами.

«Плести слова» означало «говорить» и считалось у зверолюдей важным искусством. Шекспир отвесил в знак согласия губу, но с травинкой не расстался, а продолжал изучать стебелек.

– Если долго варить траву в горшке, будет сладкое?

– Будет, – кивнула Миллер, в который раз удивившись понятливости карликового народца.

– Хочу! – Моцарт дернул рукав ее комбинезона.

– Мы ведь решили: ты и тот, кто с травой, отведете меня в пещеру к водопаду, и я дам вам много коричневого сладкого.

Фраза была непростой, так как содержала напоминание об обещанном и условие, при котором Моцарт и Шекспир могли рассчитывать на целый тюбик шоколада. Но, излагая свою мысль, доктор Миллер обошлась без упрощений – язык пигмеев позволял общаться на темы и более сложные, чем обмен услуги на лакомство. На этом языке она могла бы объяснить причины разрушения гор и появления воды в источниках, описать шарообразность мира и даже поведать о задачах ФРИК, ибо понятий для таких бесед вполне хватало. Ее подопечным были доступны разговоры не только о пище, но о вещах отвлеченных, таких, как добро и зло, красота и уродство, жизнь и смерть, прошлые и будущие времена. Их словарный запас казался не менее обширным, чем у шумеров и египтян, древнейших из земных цивилизаций.

Поразительно! С точки зрения быта, племя выглядело примитивным, и Миллер, опытный этнограф и лингвист, оценила бы их словарь в две-три сотни понятий. Есть-пить, сидеть-лежать, копать-бросать и так далее, как у туземцев Андаманских островов в двадцатом веке… Но поиски пищи, изготовление орудий и размножение отнюдь не исчерпывали их мир. Были странные легенды и предания, сложные брачные обряды и сексуальные игры, стойкое пристрастие к чистоте, целая система троп и тропинок, соединявших оазисы, обычай странствовать за сотни километров, чтобы найти подходящую пару и произвести потомство, ритуал борьбы за лидерство и многое другое, присущее скорее культурам, вступившим если не в железный, то в бронзовый век. Но пигмеи вполне обходились рубилами из кремня и палками-копалками.

– Завтра. Мы пойдем к водопаду завтра или в другой день, – сказал Шекспир, поглядывая на соплеменников, бродивших в мелком ручье. Одни тянули сеть, искусно сплетенную из тростника, другие били рыбу заостренными палками. Это получалось у них очень ловко.

– Тогда сладкое будет завтра.

Миллер спрятала тюбик. Шекспир и Моцарт проводили его тоскливыми взглядами – они обожали шоколад. Эти двое были самыми сообразительными в семье и, по мнению Миллер, самыми отчаянными и храбрыми. Их смелость состояла не в том, что они ее не боялись – Большая Белая не внушала страха ни самкам, ни детенышам. Причина для такой оценки была другая: Шекспир и Моцарт, пара непосед, облазили окрестные горы, побывав даже у водопада, куда пигмеи старались не ходить. Пока что Миллер не разобралась, с чем это связано, с реальной опасностью или каким-то обычаем вроде табу, но горела желанием попасть в таинственное место. Доводы у нее были веские: сахар, шоколад и сладкий сок.

Моцарт сложил губы трубочкой и принялся насвистывать печальную мелодию. Шекспир разгладил мех на груди и произнес:

– У водопада не всегда интересно. Мы придем, Большая Белая посмотрит и скажет: ничего нет, за что давать коричневое сладкое? Нужно идти туда в день, когда в водопаде сияет радуга. А это время еще не наступило.

– Когда же оно наступит?

– Я узнаю.

– Как?

– Я это чувствую. Мы все чувствуем. – Шекспир махнул лапкой в сторону ручья и шалашей на его берегу. – Чувствуют живущие здесь и живущие вдалеке. Потом тот, кто хочет, идет в пещеру к водопаду.

Еще одна загадка, отметила Миллер. Язык, обычаи, а теперь еще вот это… Чувствую! Чувствую, когда в водопаде сияет радуга! А до этого водопада, если верить малышам, три или четыре дня пути…

Возможно, такая чувствительность, несвойственная другим расам Пекла, объяснялась происхождением зверолюдей. Доктор Миллер полагала, что они не являются автохтонами, то есть коренными жителями планеты, и для такой гипотезы имелись основания. Планомерных раскопок на Пекле еще не вели, но первичный палеонтологический обзор был составлен, и эволюцию кьоллов, хеш, шас-га и остальных проследили вплоть до исчезнувших ныне местных обезьян. Однако эти ископаемые гоминиды, как доказали генетические исследования, не были предками зверолюдей. Пушистые пигмеи появились здесь внезапно и очень давно – может быть, прожили на Раху сотни тысяч или миллионы лет, совсем при этом не изменившись. На побережье и в пустыне нашли их черепа и кости очень почтенного возраста; видимо, когда-то они жили у моря и в речных долинах, в краях изобильных и плодородных, но по мере пересыхания материка им пришлось отступить в горную местность. Что касается этой катастрофической засухи, то она объяснялась либрацией планетарной орбиты, неустойчивой в системе двух солнц. Несомненно, Равана знавала лучшие времена, и когда-нибудь они опять наступят, через двадцать-тридцать тысячелетий.

Кто же переправил сюда малышей? Нора Миллер видела в этом руку даскинов, древних повелителей Галактики. Причину их исчезновения не знал никто, но их артефакты сохранились и были весьма заметными, от подпространственных тоннелей в Лимбе до странных квазиживых устройств в необитаемых мирах ветвей Ориона и Персея. Переселение разумной расы, с какой бы целью его ни затеяли, было вполне в духе даскинов – им, вероятно, нравились масштабные проекты. Во всяком случае, предки Шекспира и Моцарта никак не могли добраться до Раваны своим ходом. Миллер поражалась их сообразительности, но понимала, что дистанция от рубил и палок-копалок до звездолетов слишком велика. Изучая их язык, легенды и места обитания, она мечтала наткнуться на следы даскинов – пусть неясные, почти стертые временем, но все же заметные для опытного наблюдателя.

Этот таинственный водопад… возможно, там найдутся какие-то новые артефакты… даже надписи…

Вздохнув, она вытащила тюбик и сняла с него крышку. Шекспир и Моцарт с радостным верещанием протянули к ней пушистые лапки.

В тот день Киречи-Бу не нашел дороги. Вероятно, он нуждался в подкреплении сил и вечером велел забить не детеныша, а молодую самку, но съесть ее не смог, поделился со своими ближними, Птисом и Кадрангой. Пожирая голень убитой, Птис скалился и бросал на Тревельяна благодарные взгляды – хоть не котел с мясом ему достался, но все же что-то перепало. Отвернувшись от этого жуткого зрелища, Ивар обгладывал хвост ящерицы, в котором мяса было много меньше, чем костей. Умом он понимал, что обычаи шас-га – результат скудости пищевых ресурсов и вечной угрозы голодной смерти. Скакуны были не очень плодовиты и из-за отсутствия сочных трав и изобилия воды доились плохо; животный мир пустыни включал змей, ящериц и крыс; убогая растительность могла одарить лишь жесткой травой, корой и листьями кустарника. Поэтому ели все, рассматривая соплеменников первым делом как источник пищи.

Понимая это разумом, Тревельян, однако, едва справлялся с бунтующими чувствами. При его обширном опыте, вхождение в образ автохтона примитивной расы не составляло проблем; на Осиере он мог прикинуться осиерцем, в Кьолле – кьоллом, на Сайкате – троглодитом-дикарем. Кем угодно, только не тварью, поедающей себе подобных! Зная основательно историю, он знал и то, что человек на такое способен, что, доведенный голодом до отчаяния, он превращается в зверя, и что бывало так не раз, в период Столетней войны, в эпоху Реформации и даже в цивилизованном двадцатом веке, щедром на войны и другие бедствия. Но это мнилось теоретическим знанием о временах давно прошедших, тогда как практика была перед глазами: он видел расчлененный труп, слышал смачное чавканье и вдыхал запах обгорелой плоти.

Анна Веронезе, вспомнил Ивар, Анна Веронезе и ее сомнения. Зачем мы здесь? – спросила она. Вопрос, конечно, риторический, но если задавать его, так именно в данный момент. Очень, очень своевременно – взглянуть на каннибалов и спросить: зачем мы здесь?.. Чего хотим?.. Cпасти росток цивилизации от сокрушительного набега дикарей? Но разве есть сомнения, что эти людоеды-дикари не превратятся с течением лет в другой росток – возможно, более сильный и перспективный? И это значит, что, ограничивая их, уничтожая пусть не людей, не народ, но его устремления, Фонд противодействует прогрессу…

«Если бы мы могли предвидеть будущее!.. Если бы!.. – с тоской подумал Тревельян. – Предвидеть точно, во всех деталях, так, чтобы свести баланс приобретений и потерь, спасенных и погибших… Но коль нам это недоступно, то, быть может, прав Аххи-Сек, Хранитель Осиера? «Вы хотите получить все, – сказал он, – получить побыстрее, тогда как гармония – результат медленного и долгого, очень долгого развития. Вы слишком суетитесь там, где надо ждать, и ваша суетливость всегда оборачивается кровью…»

Ивар представил, как Аххи-Сек сидит под пальмами у своего бунгало, на в общем-то мирном Осиере, и наблюдает за ростом самосознания масс, за естественной поступью прогресса и приближением гармонии. Сюда бы его!.. – мелькнула мстительная мысль. Подсчитал бы, скольких еще убьют и съедят, тоже бы засуетился! Или хотя бы дал дельный совет…

Он лег на землю, закрыл глаза и заставил себя думать о другом. О тайне Спящей Воды, о пленнике шас-га, которого привез Инанту, и о терукси Кафингаре, пропавшем в степи без следа. Где он, что с ним?..

С этой мыслью Тревельян заснул.

Их путешествие продолжалось. За белым рассветом последовал красный, лучи светил нагрели камни и песок, ветер затеял пляску пыльных смерчей, облака – светлое, прятавшее флаер, и несколько темных, – все так же тянулись вслед за караваном. Громыхали колеса повозок, топотали скакуны, текла, уходила на запад иссеченная каньонами и трещинами стена плоскогорья, и чудилось, что облака и низкое желто-серое небо цепляются за ее края. Унылый пейзаж, угрюмая земля, вечно неизменная и страшная, как нравы живущих здесь людей…

Скакавший впереди Кадранга вдруг вскинул топорик и завопил, веля остановиться, – из ущелья, метрах в ста пятидесяти от каравана, выезжали всадники, сбиваясь плотной кучкой. Небольшой отряд, как показалось Ивару, дюжина или чуть больше воинов. Опознать их племенную принадлежность он не смог – расстояние было изрядным, и тень, падавшая от каменной стены, скрадывала детали.

– Вот и наши проводники, – шепнул Тревельян, склонившись к шее своего скакуна. – Выходит, дружок, зря ты беспокоился.

Но оказалось, что не зря. Встревоженный шаман приподнялся в возке, что-то крикнул старшему воину, и три-четыре слова донеслись до Тревельяна: «…мясо… тухлое мясо… бей!» Он ударил пятками в бока скакуна, поравнялся с Птисом и спросил:

– Кто такие? Разве это не воины великого вождя?

– Ххе? – выдохнул Птис, что в данном случае, наверное, значило «С чего бы?» – Воины Брата Двух Солнц по ту сторону гор, а эти – казза, тухлое мясо! Поджидают тех, кто едет к Спящей Воде, и, если могут, берут их жизни. Но нас больше, Айла, и мы сильнее. – Оскалившись, он погладил живот. – На закате все они будут в наших котлах!

Термин «казза» переводился как «тухлятина» и означал грабителей, но не тех, кто действует благородно, атакуя чужой Очаг и убивая всех без разбору, а нападавших исподтишка, из засады или другим нечестным способом. Правда, понятия о честности и благородстве были у шас-га очень растяжимыми. Какой способ честный, а какой нет, обычно определяли победители, закусывая плотью побежденных.

Кадранга крутанул топором над головой, рявкнул, сзывая воинов. Киречи-Бу, заметив Тревельяна, распорядился:

– Вперед, сын хромого яхха! Убъешь меньше троих, сниму с твоей скотины оба колокольца! Езжай и дерись! Пора отслужить за мою воду и мясо!

– Мясо было костлявым, вода – затхлой, и ты не дал мне обещанной самки, – произнес Тревельян. – Не знаю, стоит ли мочить мой топор в крови твоих врагов.

Ввязываться в схватку Ивару не хотелось – он соображал, как бы остаться с колдуном и присмотреть, чтобы того не пришибли. Все-таки этот жирный мошенник был единственным ключиком к тайне.

Киречи-Бу зарычал, лязгнул огромными зубами.

– Клянусь Рритом и его бездонной пастью! Или ты будешь сражаться, или я съем твою печень еще до заката!

– Черт с тобой, ублюдок, – пробормотал Тревельян и направился к Кадранге. – Мог бы и без драки обойтись, превратить этих казза в червей или ящериц… Что тебе стоит?

Старший воин снова взревел и, размахивая топором, помчался к вражескому отряду. Шас-га поскакали за ним, на ходу разворачиваясь в шеренгу и испуская дикие вопли. Брякали колокольцы на рогах скакунов, столбом вздымалась пыль, сверкали лезвия секир, подрагивали копья и ветер выл и визжал в ушах. «Со стороны, должно быть, выглядит внушительно, даже устрашающе, – подумал Ивар. – Хотя на атаку польских гусар не похоже».

Враги внезапно развернулись и дали деру. С минуту Тревельян глядел на крупы и тощие хвосты их скакунов, подскакивал на спине трафора и недоуменно хмурился. Что-то здесь было не так! Какая-то хитрость или уловка?.. Возможно! Если казза не хотели драться, к чему им покидать ущелье? Караван проехал бы мимо и удалился восвояси…

– Назад! – выкрикнул он. – Назад, Кадранга! Нас заманивают дальше от возов!

Мозг утверждал, что в группе, которая идет с востока, сотня воинов, а в этом отряде было двенадцать-тринадцать. Значит, есть и другие, решил Тревельян, поворачивая скакуна. Они находились уже в паре километров от повозок, их скрывало облако пыли, и Ивар не мог разглядеть, что там творится.

Атака сбилась. Перестав вопить, Кадранга ткнул своего яхха кулаком в шею и вскинул вверх топор, приказывая остановиться. Он был достаточно опытным воином, чтобы преодолеть неистовство погони и тягу к кровопролитию: с одной стороны, казза явно двигались быстрее на свежих скакунах, с другой – слишком удаляться от охраняемого объекта не полагалось. Всадники сбились в кучу, загомонили; одни, потрясая топорами и копьями, выкрикивали угрозы удирающим врагам, другие с мрачным видом глядели им вслед – надежда на сытный ужин исчезла.

– Возвращаемся, – буркнул Кадранга. – Айла верно сказал: эти потомки крыс задумали хитрость. Да проклянет их Бааха и дети его, Уанн и Ауккат!

Со стороны каравана вдруг раздался звон оружия, послышались яростные вопли и панический рев яххов. Пыль и тени, падавшие от скал, по-прежнему скрывали повозки, но Тревельян уже сообразил, что там кипит побоище – очевидно, другая группа казза расправлялась с детенышами и самками. «А заодно и с колдуном», – подумал он, холодея. Защищать того было некому – кроме шамана, с караваном остались лишь двое мужчин, Птис да Тентачи. Их храбрости Ивар не доверял, у этой парочки языки были куда острее их ножей.

Воины погнали скакунов во весь опор, снова зазвенели колокольцы, раскатился над степью дикий выкрик: «Шас-га! Шас-га!» Оглянувшись, Тревельян заметил, что вражеские всадники тоже повернули и быстро догоняют их отряд. Это было неприятным открытием; очевидно, казза решили, что у них в котлах есть место и для воинов. Ивар склонился к шее трафора, прошептал: «Прибавь-ка ходу, приятель», и выхватил из ременной петли топорик.

Его скакун, на вид неказистый и дряхлый, мог обогнать любую тварь в степи. Сжимая коленями его бока, он чувствовал, как ходят под обвисшей кожей могучие искусственные мышцы, слышал посвист ветра и мерный ровный топот – похоже, трафор обзавелся копытами вместо когтистых лап. За считаные секунды они оставили позади Кадрангу с его отрядом, но Ивар знал, что не успеет, – много ли нужно времени, чтобы прикончить самок, детенышей и толстого колдуна?.. Пара минут – конечно, если шаман не превратит всех казза в червяков. Но рассчитывать на это не приходилось.

Слева из ущелья вырвались всадники, человек тридцать, и поскакали наперерез Тревельяну. «Ловко! – подумал он с нарастающей яростью. – Те, что убегали, ударят с тыла, эти – с фронта, возьмут Кадрангу в клещи и порубят всех… А с караваном другие разберутся. Если разбойников около сотни, на караван им хватит топоров, ножей и рук…»

В следующий момент он врезался в атакующую группу. Острие копья чиркнуло по шее, два воина попытались зажать его с боков, но трафор разметал их, свалил на песок вместе с яххами. Жуткая рожа возникла перед Тревельяном; он пустил в ход топор, нанес молодецкий удар по лбу загородившего дорогу скакуна, услышал, как хрустнула кость, как завопил падавший всадник. Топор в его левой руке вертелся, подобно крыльям мельницы; Ивар наносил удары то обухом, то концом топорища, отталкивал врагов ногами и даже успел ужалить двух врагов разрядом импланта. Впрочем, в конной схватке это оружие было почти бесполезно – тут приходилось полагаться на скорость и мощь скакуна да на свою реакцию и силу. Сбив наземь дюжину всадников, он прорвался сквозь заслон, и тут что-то догнало его, ударило в затылок – да так, что помутилось в голове.

«Камень, – подумал он, ощупывая кровоточащую рану. – Чертов камень из пращи! Только этого не хватало!» К счастью, копна волос смягчила удар, а медимплант тут же принялся за дело: остановил кровь, ввел заживляющие препараты, ускорил регенерацию. За те немногие минуты, что Тревельян мчался к окутанным пыльным облаком возам, мысли его обрели прежнюю ясность и четкость. Он понимал, что не справится с полусотней дикарей, если не пустит в ход какие-то уловки, а их запас был не так уж велик. Можно послать команду флаеру, ударить молнией из излучателя, но это способ нежелательный; подобные меры среди наблюдателей ФРИК считались свидетельством непрофессионализма. Можно включить имплант, создающий иллюзии, явиться в образе дракона или иного чудища, взять на испуг… Но что потом? Что он скажет Киречи-Бу, Кадранге, Птису, как объяснит такое превращение? Конечно, если шаман и его слуги останутся в живых, если их странствие продолжится…

«Тоже плохой вариант», – подумал Ивар и хлопнул трафора по шее.

– Ты молодец, дружок. Лихо распихал рогатых!

– Рад стараться, эмиссар, – послышалось в ответ.

– Сейчас мы снова вступим в схватку. Можешь не церемониться с этими казза. Бей и топчи, только не выходи из образа!

– Окажу вам всемерное содействие, эмиссар. Но вы же знаете: я не способен убивать [22].

– Я помню о твоих недостатках, – буркнул Тревельян и вытащил нож из сапога.

Они нырнули в пыльное облако, висевшее над караваном. Трафор ударил грудью рогатого скакуна, отшвырнув его вместе со всадником, поднялся на дыбы и обрушил передние копыта на круп другой животины. Потом на мгновение замер, высматривая, кого еще толкнуть или лягнуть без слишком серьезных последствий. Тревельян использовал этот момент, чтобы перепрыгнуть на ближайшую повозку и оглядеться.

Трудно было понять, закончилась ли резня или еще продолжается. Десятки фигур метались в пыли, убегали, догоняли, падали, поднимались; кто-то истошно орал, кто-то стонал в предсмертной агонии, резкие голоса мужчин сливались с криками детенышей и самок, ревом животных и треском кожаных полотнищ, прикрывающих возы. Часть нападавших тащила добычу, мертвые тела и бурдюки с водой, к своим скакунам, другие шарили под телегами, искали спрятавшихся, тыкали копьями, перекликались; третьи были заняты ловлей тех немногих, кому повезло ускользнуть, – гонялись за ними с петлями на длинных шестах, арканили и волочили к каравану. Не обнаружив Киречи-Бу, Ивар решил, что тот, возможно, жив и где-то укрылся. Он спрыгнул на землю и зашагал вдоль линии повозок, щедро раздавая удары ножом и топором, а при случае пуская в дело свой имплант. За его спиной слышались испуганные вопли – там бушевал трафор, расталкивая вражеских скакунов и сшибая всадников наземь.

Четыре воина, распознав в Тревельяне чужака, атаковали его с оглушительным ревом. Успев уклониться от копья, он ударил нападавшего ногой в колено, отбросил в сторону, выронил нож и ткнул второго шас-га пальцем в ребра. Тот обмяк, пораженный разрядом импланта, но двое оставшихся прыгнули на плечи Ивару – видно, хотели взять его живьем. Рухнув на землю, он стукнул одного по голени, другого – топорищем в пах, поднялся, занес топор и замер на секунду, всматриваясь в лица побежденных. Они корчились от боли, но даже проблеска страха не было в их глазах – только ярость, только ненависть, только неутолимый голод.

Топор опустился дважды. Где-то в глубине пыльного облака вдруг заорали, загремели оружием, и целая толпа повалила к Тревельяну: ощеренные пасти, космы грязных волос, страшные лики, подобные маскам демонов. Он обернулся – сзади тоже подступали воины с ножами и длинными копьями. С медных наконечников капала кровь, и губы у многих тоже были окровавлены; у одного с пояса свисала кость с остатками розовой плоти. «Плохой конец», – мелькнула мысль. Его рука потянулась к импланту, но превратиться в дракона или огромного осьминога Ивар не успел: обе толпы сомкнулись, и он оказался на земле, придавленный десятком вонючих потных тел. Силясь приподняться, задыхаясь, он ворочался под этой грудой, бил шас-га разрядами и ощущал, как что-то острое, нож или копье, вонзается в спину, как чьи-то руки сомкнулись на горле, а чьи-то пальцы давят на глаза. Гнев и избыток адреналина удвоили его силы; стряхнув врагов, он начал подниматься, но тут же рухнул под накатившим с неба громом.

«Звуковой генератор», – подумал Тревельян. В небесах ревело так, что он едва не оглох. Его противники, зажимая уши, падали и катались по песку, а сверху опускалось темное облако, нависало над караваном, над мертвыми и живыми людьми, над телегами и метавшимися в ужасе скакунами. Потом из облака явился человек, будто выпрыгнул из темной мрачной тучи, – рослый мужчина в шлеме, какие делают кьоллы, с широкой бронзовой секирой у бедра. Он был обнажен по пояс, и его оружие, браслеты, штаны и сапоги тоже показались Ивару кьолльского происхождения – во всяком случае, степные всадники такого не носили. Грохот внезапно смолк, и спустившийся с неба воин, подняв секиру, шагнул к толпе разбойников.

Ивар, стоя на четвереньках, глядел на пришельца в изумлении.

– Акт второй, действие первое, – вырвалось у него. – Наш Кафи собственной персоной! Ну наконец-то! Орел! Прям-таки Геракл!

Казза пятились, охваченные страхом, Кафи с грозным видом наступал на них. Блестело лезвие секиры, вздулись мышцы на сильных руках, и чудилось, что из глаз вот-вот вылетят молнии.

«Сейчас он кого-нибудь зарубит, – понял Тревельян. – Зарубит и получит копьем в живот, когда эти твари очнутся…»

Не обращая внимания на кровь, что текла по спине, он вскочил, забрался на повозку и выкрикнул, напрягая голос:

– Гхарр! Демон Ветра Гхарр спустился с небес! Гхарр, великий воитель, идет мне на помощь! Вы, потомки хромого яхха, кал песчаных крыс! Все вы умрете под его топором! А ваши кости и мясо он развеет по пустыне!

Пронзительные вопли ужаса были ему ответом. Толпа стремительно редела, воины бросали оружие и разбегались, прыгали на спины скакунов, колотили пятками в их бока, исчезали в вихрях пыли. Кафингар, опустив секиру, взирал на эту панику в полном ошеломлении. Что он видел сейчас, что думал об увиденном? Для неподготовленного человека зрелище было чудовищным: кровавые лужи на песке, растерзанные тела, вскрытые животы, откуда вырвана печень, детеныши – нет, дети! – с разбитыми головами или насаженные на копья… Яххи, запряженные в повозки, уже успокоились, только с шумом выдыхали воздух через огромные ноздри, и если не считать этих звуков да посвиста ветра, вокруг царила тишина. Тишина кладбища.

Тревельян слез с повозки и направился к своему избавителю. Тот нерешительно поднял секиру. «Не узнает меня», – догадался Ивар. В самом деле, признать его в обличье шас-га было трудновато.

– Спокойно, Кафи. Чужих здесь нет.

Услышав земную лингву, Кафингар с облегчением перевел дух.

– Это вы! Никогда бы не подумал! Вы похожи… похожи…

– …на дьявола, – закончил Тревельян. – Со звуковым генератором вы хорошо придумали, в ушах до сих пор звенит… – Он повернулся. – Взгляните, что там с моей спиной?

– Колотая рана под правой лопаткой. Вы весь в крови, Ивар! Вам надо…

– У меня имплант, и через пару часов все будет в порядке. – Ивар заметил, как из-под телеги высунулась чья-то голова. – Приложите ладонь к ране, а еще подуйте или плюньте на нее. Сделайте вид, что вы меня исцеляете.

– Зачем?

– Чтобы оказать мне покровительство. За нами наблюдают, а я объявил вас Гхарром, Духом Ветра. Для инженера погодных установок должность самая подходящая.

– Духом Ветра? А!.. То-то они разбежались! Вероятно, этот Гхарр – серьезная тварь!

– Еще бы, – подтвердил Ивар. – К тому же возлюбленный Каммы, великой Богини Песков.

– Можно передать это Энджеле? – поинтересовался Кафингар, старательно врачуя его раны.

– Непременно. Вы с ней чудесная пара. Кстати, она за вас тревожится.

– Будет мне нагоняй, – пробормотал Кафи.

– Не будет. Вы меня спасли, и я вам очень благодарен. Передайте это Энджеле. – Тревельян постарался, чтобы его слова звучали искренне. – Где вы раздобыли свое… гмм… снаряжение? Шлем, топор и все остальное?

– На складе этнографических коллекций. Я взял вещи, которые представлены в нескольких экземплярах. Надеюсь, Юэн Чин не обидится… – Кафи плюнул Тревельяну на спину. – Что еще я могу для вас сделать?

– Поддержать свое реноме и эффектно удалиться. Ваш флаер прямо над нами?

– Да.

– Желаю вам доброго пути. – Тревельян отступил на несколько шагов, повалился на колени и завопил на шас-га: – Благодарю, властитель ветров! Мой лоб у твоих подошв! Если прикажешь, буду грызть камень, пока он не станет песком! Буду есть навоз яххов и пить мочу песчаных крыс! Буду…

Темная туча накрыла его. Когда она исчезла, вместе с ней испарился Кафингар – только виднелось в небе облачко, летящее к горам. Тревельян встал и приступил к осмотру каравана.

Все детеныши были перебиты, но три самки спаслись под телегами, а вместе с ними – Птис, помощник шамана. На Ивара он косился с почтительным ужасом – вероятно, разглядел пришедшего на помощь Духа Ветра. Тревельян велел ему разыскать мех с водой и плеснуть на спину и затылок. Увидев его раны, Птис запричитал, но тут же смолк в изумлении – все порезы затягивались прямо на глазах, синяки и ссадины исчезали. Вскоре нашелся Киречи-Бу – лежал в своем возке с перерубленной шеей и вспоротым животом. Из-под трупа колдуна выполз Блуждающий Язык, огляделся, пересчитал мертвых и запел:

Тревельян бросил на него мрачный взгляд, и Тентачи умолк. Случившееся не располагало к песням, а гибель колдуна была просто катастрофой. Теперь Ивар мог рассчитывать лишь на пленника Инанту или на Птиса – конечно, если тот представлял, куда двигаться и где искать проход.

Подъехал Кадранга с двумя окровавленными всадниками и сообщил, что их совсем уж было одолели, но тут примчалась толпа поганых крыс, вопивших про духов и демонов. Казза, что дрались с Кадрангой, тоже побежали, но не забыли прихватить убитых воинов и скакунов. Затем Кадранга почесал живот и добавил: духи духами, а жрать хочется всем.

До белого заката они таскали трупы, осматривали повозки (только одна была в исправности), проверяли запасы воды и разбирались с яххами – двух израненных животных Кадранга велел забить и содрать с них шкуры. Он явно претендовал на роль вождя и отмахивался от Птиса и Тентачи, которые, опасливо поглядывая на Ивара, пытались поведать старшему воину о Демоне Ветра, изгнавшем врагов. Тревельян работал наравне со всеми и обдумывал ситуацию. Она казалась не столь уж безнадежной; если отыскать проход в горах, он мог явиться в лагерь степняков под видом шамана, преемника почившего Киречи-Бу.

Наконец свет Ракшаса померк, женщины запалили огонь под котлом – к счастью, с останками яхха, а шестеро мужчин уселись в круг рядом с уцелевшей повозкой. Кадранга сказал, махнув рукой в сторону погибших:

– Много мяса. Пропадет.

– Пропадет, – согласились два его воина. – Жаль!

Мясо обычно резали тонкими полосками и сушили на раскаленных камнях, но трупов было слишком много, четыре десятка. Плюс пара скакунов, которых еще не успели разделать.

– Киречи-Бу убит, – произнес Кадранга. – Останемся здесь, будем есть и сушить мясо. Потом вернемся в Очаг Белых Плащей.

– Нет, – возразил Тревельян. – Завтра, когда взойдет Ауккат, поедем в стан великого вождя.

– Поезжай, если хочешь, отродье ящерицы, – молвил Кадранга, презрительно выпятив губу.

– Все поедут и будут служить мне. – Ивар кивнул подручному шамана. – Ты видел. Скажи ему, Птис. И ты, Тентачи.

Глаза у них забегали – Кадранга мог свернуть шею Птису одной рукой, а другой вырвать сердце битсу-акка. Наконец, набравшись мужества, Птис пробормотал:

– Видел, ххе! Видел такое, от чего печень моя съежилась, а кровь стала жидкой! Казза убили Киречи-Бу и многих самок, когда пришел Айла и стал сражаться с ними. Его бы тоже прикончили, но явился с неба грозный дух, сам Демон Ветра Гхарр, прогнал разбойников и простер руку над Айлой. Так было!

– Было, клянусь Баахой! – поддержал Тентачи.

– Дух не только простер руку, но излечил мои раны, – добавил Тревельян и повернулся спиной к сидящим. – Смотрите, где их след? Даже шрамов не осталось! А били камнем и копьем!

Кадранга разинул пасть, загоготал, а с ним – и оба воина.

– Я не знаю, чем и как тебя били, приблудный. Ты врешь, и врут эти потомки хромого яхха! Даже Киречи-Бу, великий колдун, не мог вызвать демонов, а только слушал их голоса.

– Он не мог, а я могу. Демон Ветра дал мне силу, и теперь такого колдуна, как я, нет по ту и по эту сторону гор, – сообщил Тревельян и уставился на Кадрангу немигающим взглядом. – Говоришь, Киречи-Бу был великим колдуном? Как же он позволил разрезать свое брюхо и отрубить себе голову? Почему не превратил разбойников в червей или крыс? Почему не призвал Пена, Духа Котла, Потику, Духа Огня, Хатта, Духа Камней, и Гхарра, Духа Ветра? – Ивар выдержал паузу. – Не призвал, потому что духи его не слушали!

– А тебя, значит, слушают, – произнес Кадранга и потянулся к топору. – Сейчас проверим!

Прикоснувшись к импланту справа под ребрами, Тревельян нажал на него и превратился в хищника Четыре Лапы. Зверь был не очень велик, размером с земного леопарда, но обладал устрашающими клыками и когтями, чудовищной силой и невероятной подвижностью. Тварь была редкой и на континенте Хира водилась исключительно в горах. Обычно Четыре Лапы питался мелкими травоядными, но людьми отнюдь не брезговал.

Пять шас-га с испуганными воплями отшатнулись от Тревельяна. Кадранга выронил топор, воины бросили ножи, Птис обмочился и завыл, пуская изо рта слюну, а Тентачи уткнулся лицом в землю – так же, как самки, варившие мясо. Они застыли, парализованные ужасом. Пожалуй, воины смогли бы прикончить свирепого зверя, но лишь обычного, не оборотня. Оборотень внушал им гораздо больший страх.

Ивар вернулся к прежнему обличью и спросил:

– Хочешь стать ящерицей, Кадранга? Или пустынной змеей? Или крыса тебе больше нравится?

Старший воин склонился перед ним.

– Мы – твои слуги, Айла. Очаг начинается с вождя, Шест – с первого среди мужчин… [23] Ты – наш вождь, Айла! Куда ты нас поведешь, туда мы пойдем, что дашь, то мы съедим.

– Я тебя слышу, – ответил Ивар ритуальной фразой. – Сегодня я дам вам мясо яхха. Ешьте его и ложитесь спать. Но Птис пусть останется. С ним разговор еще не закончен.

Тентачи, Кадранга и воины отползли к костру, стараясь не глядеть на Тревельяна – взгляд в упор считался у шас-га вызовом. Птис, пораженный страхом, негромко подвывал – помощник шамана разбирался в чудесах лучше воинов, и потому настоящее чудо поразило его до самой печенки. Ивару пришлось взять его за плечи и как следует встряхнуть.

– Ты можешь найти ущелье, куда мы должны повернуть? – спросил он. – Ты знаешь дорогу через горы? К этой… как ее… Спящей Воде?

– Посланцы Брата Двух Солнц открыли путь только Киречи-Бу, – промолвил Птис, дрожа всем телом. – Я буду служить тебе, Айла, и слушать твой голос, но дороги великого вождя мне неведомы. Может быть, он знает слово, такое слово, что горы расступаются перед ним… Может быть! Но когда посланец шептал в ухо Киречи-Бу, я не расслышал заклятия.

«Не врет, – подумал Ивар, – боится и потому не врет». Его лицо омрачилось, и Птис, уловив этот знак неудовольствия, припал к песку, бормоча:

– Мой лоб – у твоих подошв, хозяин…

– Твой нос – в твоей заднице! – рявкнул Тревельян и стукнул кулаком по земле. Дав выход гневу, он успокоился и приказал: – Иди к котлу и ешь. Придется мне снова вызвать демонов – думаю, Гхарра и Хатта. Гхарр летает высоко, а Хатт – повелитель камней и скал… Они укажут мне дорогу.

После красного заката, когда он улегся рядом со своим скакуном, прозвенели колокольцы и включился передатчик. Прижавшись щекой к шее трафора, Ивар слушал тихий голос Энджелы Престон – она говорила, что Кафингар вернулся, шептала слова благодарности, и были они как нежная мелодия после рева и рычания шас-га. Ивар ответил, сказал ей то, что она надеялась услышать: что Кафи – мужчина редких достоинств и отваги, настоящий рыцарь и герой. Еще сказал, чтобы прислали пленника, которого привез Инанту, – сегодня же, срочно, в эту ночь. Потом убедился, что маяк на флаере включен, и велел трафору разбудить его через четыре часа.