Мечта

ГЛАВА 8 Гоп-арт

После общения с ней у него родилось стойкое отвращение к своему куцему быту, хозяину-алкашу и, что самое отвратительное, к работе…

Пашок вошел в ординаторскую и включил чайник. Перед глазами мелькала Наташка с гремучим алюминиевым ведром и щеткой. Он был сильно не в духе. Поэтому, когда Наташка подошла к нему и заглянула в глаза, он скорчил страшную рожу и резко выбросил руку с растопыренными пальцами к ее лицу. Девушка мгновенно испарилась. Уж она-то знала — в плохом настроении его лучше не трогать.

Протиснувшись к зеркалу, он стал внимательно разглядывать свое отражение. Редкая рыжеватая щетинка, нос вроде бы прямой, лицо, пожалуй, узковатое, и оттого глаза кажутся близко посаженными. Пашок приподнял плечи и нехорошо улыбнулся. Портили глаза… сильно портили. Да и волосы тоже не ахти — редковаты и вечно сальные. Может, побриться налысо? Согнув руку в локте, он тщетно поискал бицепс. А все мать! Нет чтобы отдать в секцию — кутала в сто одежек и две шапки. Жалко мать, конечно. Жизни у нее не было. Да и у них с Иринкой тоже ничего путевого не сложилось. Может, поэтому она Еву так возненавидела. А если с другой стороны посмотреть, разве Ева виновата в том, что родилась в Москве, в обеспеченной семье?.. Она-то тут при чем? Разве человек выбирает родителей?

Пашок поплелся к столу «злобного ординатора» Ваньки и, вытащив из груды хлама темные очки без дужки, вернулся к зеркалу. Поднял воротник халата и, приложив очки к глазам, неподвижно уставился в зеркало. А так вроде даже ничего. Ничем не хуже того, с аватарки. Прыщи убрать, и можно ей показаться. Он покривлялся, подражая мимике плейбоя. Ну и чем он не Брэд Питт? А может, и на Ди Каприо в «Авиаторе» смахивает. Тот, конечно, слишком уж не в себе, хоть и бесспорно симпатяга. Его размышления прервал влетевший в ординаторскую разъяренный Ванька:

— Ну ты чего плавный такой? Сейчас наверху закончится конференция, и повалят сюда. Я ж тебя вчера предупреждал. У тебя вообще как с головой, все нормально? На шум прибежала Наташка и, растопырив уши, стала тереть полы.

— Не пыли, Вань. Ты это… — Пашок помялся. — Одолжи мне три тыщи до зп, отдам в конце месяца. Очень нужно — вопрос жизни…

— Да задолбал ты своими просьбами! И куда столько денег деваешь?

— Блин… ну не спрашивай, Вань! Просто дай, и всё.

— Ты мне уже пять тысяч торчишь. Я что, по-твоему, их печатаю?

— Тебе позавчера отстегнули родственники бабки той, которую я, между прочим, отмывал вот этими самыми руками. — Пашок выставил красные, в цыпках кисти и помахал ими перед набычившимся Ваньком.

Тот взъерепенился окончательно и, подлетев к Пашку, злобно процедил:

— Слышь, ты, Головка, я тебе отстегиваю столько, сколько принято давать санитарам. Не ты тут законы устанавливал. А то я сейчас начну перечислять по пальцам, чего ты не сделал, а должен был.

— Сам ты головка, а я — Головко! Запомни, индюк! — взвизгнул Пашок и двинулся на ординатора.

— Да пошел ты, козел! — подлил масла в огонь Ванька. Если б не Натаха, они бы подрались, но девчонка вовремя встряла между ними и примиряюще попросила:

— Не ссорьтесь, Паш. На вот тебе пятерку.

Она вытащила из кармана свернутую в трубочку пятитысячную и протянула Пашку. Ванька, однако, на попятную не пошел. Схватив купюру, он сунул ее в нагрудный карман своего халата:

— А ты молодец, Наташ! Короче, мы в расчете, господин Головка.

— Отдай деньги, падла! — сузив глаза, прошипел Пашок.

— Ага, разбежался. Сказал, в расчете, и всё! Убери тут, — бросил он Наташке и вышел, громко хлопнув дверью. Девушка вздохнула и снова завозила тряпкой по полу. Пашка трясло. Он с ненавистью уставился на санитарку.

— Да ладно тебе, Паш, — не выдержала его взгляда Натаха. — Я тебе еще денег дам! Не кипятись.

Дура… вот ведь завертела! Он подскочил к ней и замахнулся, но ударить не смог.

— На фиг ты при нем деньги достала? Я тебя просил? Поняв свой промах, Натаха втянула голову в плечи и опустила глаза.

— Ну, чего молчишь? Я тебя спрашиваю!

Не отвечая, Наташка вышла.

Пашок подошел к умывальнику и открыл кран, из которого потекла кривая желтая струйка. Он смачно сплюнул в раковину. За дверью кто-то топтался, не решаясь войти. Наконец дверь приоткрылась, и в ординаторскую вползла Наташка. Без халата, в короткой юбке и розовой водолазке, украшенной крошечным серебряным кулончиком-сердечком, она была похожа на сардельку. Или нет — на поросенка. Он оглядел ее с головы до ног и, усмехнувшись про себя, заметил — при таких формах никакие украшения не помогут.

Девушка протянула ему несколько купюр:

— Паш, возьми вот! Правда, у меня только три тысячи осталось…

— Откуда у тебя деньги? — Он брезгливо поморщился.

— Мать прислала. И еще я подработку взяла в хирургическом. За стариком смотрю…

Пашок прошел мимо нее, так и не взяв деньги.

@

Три тысячи он все-таки нашел — занял у гардеробщика, пообещав отдать в получку, хотя точно знал, что не отдаст, по крайней мере в этот раз. После работы он позвонил сестре, попросив встретиться. Та, конечно, ехидно посмеиваясь, затянула свою песню. Он не стал ее слушать и, отстранив трубу, уставился в витрину продуктового магазина. Сестра перешла на крик, называя его лентяем и кретином. Пашок перебил ее и все-таки настоял на встрече. Ирка нехотя согласилась «пересечься у дома на пять минут». Времени до вечера оставалось навалом.

Пашок положил деньги на телефон и вошел в Сеть. Ева его ждала. То, что ждала, он был уверен, иначе не ответила бы так быстро. Не поздоровавшись, он написал, что заскочил, мол, на пять минут, чтобы пообщаться с ней. Она обрадовалась, настрочив, что торопится на «мегамодную выставку» — там демонстрируют работы ее педагога, и она не может не пойти…

Пашок читал и улыбался — ну кому, на фиг, в наше-то время эти картинки нужны? Вон их сколько в Сети — жопой жуй, и все бесплатно. Люди с жиру бесятся. А в Москве так и вовсе: у людей крыша едет — лишь бы не работать. Еве еще простительно, она хрупкая и не такая, как все тут, а остальные… Эх, да что там говорить.

@

Выставочный комплекс Пашок нашел быстро. На его вкус, здание выглядело совсем уж уродливым: каменная махина с голубыми стеклами, стекающими в виде сталактитов. Центральный вход он обнаружил не сразу — пришлось побегать вокруг. У дверей со скуки подыхали мордоворот-охранник и две хмурые круглые тетки. Пашок с независимым видом прошел было мимо них, однако его остановили и потребовали билет. Он возмутился — ну вот еще, тратить деньги, чтоб посмотреть никому не нужную мазню! Ладно, подождет Еву еще где-нибудь.

Не найдя ничего подходящего, Пашок решил прогуляться в парке, прилегающем к выставочному комплексу. Трава в парке была неестественно зеленого цвета. Он пощупал газон и, убедившись, что покрытие искусственное, с раздражением подумал: тратят деньги на всякую ерунду, опять же с жиру бесятся. То ли дело у них в поселке — все натуральное: и продукты, и трава. А тут… Снова вспомнилась мать. Жаль, не дожила она… А что? Крыша над головой есть, на работу устроился и, можно сказать, стоит на пороге своего счастья: закадрил девушку, о которой и мечтать не смел. Губы разъехались в улыбке. Не, он тоже не пальцем деланный.

Свернув за сталактитовый угол здания, Пашок вышел к экспозиции металлических скульптур. Из ржавых железяк неизвестный умелец создал целые композиции — аисты в гнезде, плачущая женщина, обращенная лицом к небесам. Он сразу подумал о сотнях, нет, тысячах одиноких теток, сидящих в Интернете в ожидании чуда. Уж он-то наслушался этих историй, и все об одном и том же. Муж-козел — алкаш, импотент или дурак — короче, никчемная личность, а я вся такая-растакая, красоты неописуемой, ума палата, жду своего возлюбленного «прынца»… Ну не смешно? Это ж надо быть такими одинаково тупыми хомячихами… Правду говорят — простота хуже воровства. Одна вообще его удивила — развелась с мужем и прикатила в Москву. Он, конечно, ее не встретил, да и на фиг она ему сдалась: во-первых, старая, лет на пятнадцать старше — это как минимум (они же все возраст себе убавляют), во-вторых, липучая, зараза. Пришлось удалить ящик. А ник был хорош — «Звездный стр@н-ник*». Куда уж лучше и романтичнее. На Пашка накатила ностальгия по былым временам. Зайдешь в Сеть, приметишь какую-нибудь клушу и развлекаешься с ней пару недель, пока дамочка не начнет выедать мозг настойчивыми просьбами встретиться. Чума! А уж что пишут эти дамочки — никакому романисту не снилось.

Он еще с полчаса побродил среди скульптур и, почувствовав озноб, направился в сторону дверей с красной вывеской «Выход». Ей-богу, как в метро, художники тоже, не могли чего-нибудь скреативить… Внезапно из дверей повалил народ. Такого количества чудиков в одном месте Пашок не видел никогда в жизни. Он встал в сторонку — так было удобнее рассматривать толпу. Мужики поголовно бородатые, в растянутых свитерах или кургузых пальтишках, штаны почти у всех с вытянутыми коленками. Бабы — отдельная песня. Была у них в поселке одна библиотекарша, чудная безликая сушка. Сколько себя Пашок помнил, ходила в длинной коричневой юбке и волосатом жакете, застегнутом на все пуговицы, ну, зимой еще прибавлялись скособоченный берет и пальто, отделанное неизвестным зверем. Смотрела она всегда куда-то в сторону, словно чуралась нормальных людей. Весь женский пол, валом валивший из здания, был по образу и подобию той библиотекарши. Серость, короче.

Пашок искал глазами Еву, а чудики продолжали переть нескончаемым потоком. Наконец он заприметил светлое пальто и наскоро повязанный цветастый шарф. Девушка шла под руку с тощим старым уродцем, возбужденно беседуя. На щеках у нее играл румянец, глаза блестели, и было в ней что-то притягательное, чувственное, даже ведьминское. Она выделялась из общей массы какой-то неведомой энергетикой и чистотой. Пашок никак не мог налюбоваться. Так бы и смотрел бесконечно. «Кавалер» рядом с такой красотой выглядел бледно. На кончике носа потешного мужичка висели нелепые очочки, с головы свисала затасканная библиотекарская беретка, сквозь редкую бороденку просвечивал острый кадык. Пристроившись за ними, Пашок старался уловить суть беседы.

Трепались они, конечно, об искусстве. Говорила больше Ева, впрочем, как всегда. Мужичонка поддакивал, энергично кивая в знак согласия. Пашок аж испугался — того и гляди башка оторвется.

— Ну, а что Женя… Грустно, если честно. — Она явно была разочарована. — Талант — это искушение своего рода, даже проклятие, если хотите, с ним нужно уметь жить.

— Мне кажется, вы, Ева, так и остались максималисткой, — возразил недомерок.

— Разве это плохо, Андрей Викторович?

— Это не плохо и не хорошо. Это факт, и никуда от этого не денешься. Вы поймите, моя хорошая, время меняет людей и не каждый выдерживает его бремя. В молодости я тоже задирался.

— Да ну! Не может быть! — с восторгом воскликнула девчонка.

— Еще как может! Конечно, на чванство времени не было, но когда я впервые заработал восемьдесят рублей — почувствовал себя богачом. Представьте — художник — обличитель пороков общества, да еще и богач… Куда там! Пригласил своих дружков в ресторан, а одежки нормальной не было. — Недомерок рассмеялся. — В ресторан нас так и не пустили. Швейцары в то время были злыдни.

Пашок не понял, о каком Жене шла речь. Видимо, кто-то обидел ее, и она пожаловалась мужику. Попался бы этот говнюк Пашку под горячую руку, уж он бы отымел его по полной.

— Вы для меня эталон честного отношения к искусству! — неожиданно воскликнула девушка.

— Спасибо, деточка! — проблеял мужичонка. — Не это ли счастье — получить признание своих учеников! — Он мечтательно поднял глаза к небу и чуть было не убился, споткнувшись. — Помню, как вы вошли в класс — большеглазая, улыбчивая девочка, увешанная тубусами.

— А кисти дома забыла… — Ева и мужичонка рассмеялись. — Знаете, Андрей Викторович, я внимательно слежу за вашим творчеством с момента знакомства, с самых первых ваших лекций. И вот что я думаю — пусть ругают. Пусть, Андрей Викторович, правда! Все зависит от восприятия. Самое главное, в ваших работах нет вранья!

Такого напора Пашок от нее не ожидал. Вот тебе и тихоня.

— Эк вы, Евочка, разволновались. Я привык к критике. Сколько лет уж живу. Емельянов — мастер. Имеет право.

— Но так огульно, Андрей Викторович, поливать шедевры — это… — Девушка замолчала, не находя слов, и неожиданно закончила: — Емельянов давно не тот, кем был раньше. А сказать ему прямо в лицо никто не смеет. Потому что он, видите ли, великий мастер!

— Горячая вы, Евочка… Емельянов — экспрессионист, ученик Родченко.

— Вот именно, это ученичество его и спасало… Стоять в тени великого мастера… это, знаете ли… везение. Самое настоящее везение, и не более.

Пашку показалось, что она сейчас заплачет.

— Да не критиковать нужно! Художник не может находиться в обществе. Он должен быть на расстоянии, настраивать свой объектив чуть в стороне, фотографировать события, а потом выражать собственное видение… критиковать общество! А клевать своих коллег — это все время, Андрей Викторович, которого совсем нет… — Девушка удрученно замолчала.

— Так вы и до безнравственности договоритесь… Художник, в любом случае, должен быть гражданином, в гуще, так сказать, — это перво-наперво. Как же так? Если он реагирует своим искусством на ту или иную ситуацию… он уже внутри… — Мужичонка был явно растерян. Видно, не ожидал выпада от такой крохи. Молодец Ева. Так его!

— Да нет же! Безнравственно лгать! Себе, обществу, стране… Безнравственно флиртовать со своим талантом! Вы поймите… Ваши произведения шокируют, а значит, рано или поздно вызовут реакцию. Безнравственной может быть ситуация, которая побудила художника создать ту или иную работу… Это важно!

— Эх… молодость, — вздохнул недомерок… — Жаль, что она проходит… Не теряйте своего накала, Евочка, у вас у самой недурные работы… — Мужичок явно старался перевести разговор на другую тему. — Продолжайте! Экспериментируйте. И ничего не бойтесь. Идите вперед.

— Спасибо. — Ева улыбнулась.

— Наше поколение принадлежит поп-арту, вернее, соцарту… — Мужичок хмыкнул, предавшись воспоминаниям. — Помню, как нас гоняли. Мы были уличной шпаной, рисующей сатирические комиксы… Чувствовали себя критиками-обличителями, а они… вроде как боролись за идею… — Он кивнул в сторону комплекса.

— Несколько месяцев назад, в Париже, я совершенно случайно попала на выставку Родригеса. — Ева глубоко вздохнула. — Интересный художник! Удивительно точно отражает апатию современников. Возникает чувство отвращения от праздности и лени… Сегодня я испытала похожие чувства.

— Ну уж… Вы меня совсем захвалили, — обрадованно запрыгал недомерок.

Пашок почувствовал, как его распирает от гордости за Еву. Видимо, она не последний человек в их кругу. А дядька таял на глазах, даже беретка съехала на нос. От волнения, наверное. Как бы его Кондрат не хватил… Еще бы, такая девушка рядом. Правдолюбец хренов! У Пашка застучало в висках. Дурацкие темы, и язык непонятный. Надо будет поднатореть в этом вопросе.

Тем временем Ева с мужичком подошли к автобусной остановке и встали под козырек. Пашок топтался поблизости. Ева что-то торопливо продолжала говорить. Он прислушался, и его точно током шибануло.

— Правда, и только правда, поднимает искусство над коммерцией. Я сейчас снимаю несколько проектов. Камера, Андрей Викторович, ловит любую фальшь и не прощает. Верите, сама иногда чувствую, будто в мозг встроен объективчик… и так же, как камера, не могу простить ложь.

Наконец подошел автобус. Ева обняла художника, поправила ему шарф. Пашка чуть не вытошнило. Ну точно, подвезло мужику.

Девушка поднялась в автобус, прошла через турникет. Пашок влез следом и протиснулся поближе к ней. Потом достал телефон и вышел в Сеть.

Стоило ему заглянуть на свою страницу, как телефон брякнул ее сообщением. Время отправки — час назад. Значит, гуляя по выставке, она помнила о нем. Вот уж приятная неожиданность… А теперь она стояла совсем близко и быстро набирала текст. Ему! Не тому мужику, Андрею Викторовичу, не какому-то неизвестному Емельянову, а ему, Пашку! Это было так удивительно, что он почти что оргазм испытал, пожалев, что не дома, а трясется в набитом автобусе. «Не поверишь, тебе набираю, — ответил он непослушными пальцами. — Ты где?» Она вкратце рассказала, что возвращается домой, полная впечатлений, и ей хочется порисовать.

Пашок поймал себя на мысли, что Ева никогда не врала — ни единого слова лжи. Недавно гуляла в каком-то клубе, так вся испереживалась за него… Особенно из-за женщины, похожей на его мать. Он, конечно, молодец — завернул историю, заставив бедную девчонку уйти домой, так и не досидев до конца какого-то там показа. Уже из дома она пожаловалась ему, что все больше и больше разочаровывается в своих друзьях, в «нелепой пустой реальности». Секрет на самом деле прост, Пашок сразу прочухал — совесть ее замучила, вот и разочаровалась.

Кстати, проницательность подарил ему Интернет. Зависая в Сети, он научился манипулировать слабым полом, поступками всех этих дамочек, даже мыслями. И случай с клубом был тому примером. Он, Пашок, гордился собой. Имел право! И гордость эта была не поддельной, не сиюминутной. Правда, сейчас он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Нехорошо чувствовал. Но… он все исправит. Должен исправить. Он еще с утра принял решение отдать Ирке деньги, признав свое поражение, и подготовиться к встрече с Евой. Она обязательно все поймет. Правильно поймет. Он объяснит… все, что между ними было, — «просто так», идиотский спор с дурой-сестрой. Перешагнув через это, они, Паша и Ева, станут близкими людьми, а может, даже… больше чем близкими. Все так и будет, он не сомневался. И косяки его забудутся… Ева — добрый человек… Она не осудит.

Ева продолжала писать, спросила о каком-то дежурстве, а он никак не мог сообразить, что именно ее интересует. На расстоянии вытянутой руки она стала неприступной — между ними словно стена выросла. Он робел, терялся, не понимая, что происходит, злился на себя и на весь мир.

Девушка стала проталкиваться к выходу. Через мгновение она всем телом прижалась к нему, и Пашок услышал, как бьется ее сердце… Он много бы дал, чтобы время остановилось или хотя бы отменили остановку. Но проклятый автобус начал тормозить, и Ева, вскинув на него свои глазищи, тихонько произнесла: «Будьте любезны!» Глаза! Вот что в ней было необычным — абсолютно разные глаза: один зеленый, а другой — в рыжую крапинку. Она повторила чуть настойчивей, и Пашок, вздрогнув, пробормотал: «Да-да, конечно, пожалуйста». Кончики ее волос коснулись его шеи, и у него случилась полная парализация конечностей, сознания и еще черт знает чего. Ева сбежала по ступенькам, а он так и стоял столбом, провожая ее долгим тяжелым взглядом.

«Я ведь могу сейчас за ней… — мелькнуло в голове, — и никто, ни один человек в этом гребаном мире не догадается, что она в моих руках. — Пашок скосил глаза на побелевшие костяшки пальцев, впившихся в металлический поручень. — Я ведь могу ее напугать или убить…» В висках замолотило, и он закрыл глаза. Раз он может, значит, и другой… дурочка беззащитная, вся как на ладони. Отогнав идиотскую мысль, Пашок бросился к двери, но плотная масса не пускала его к выходу, напирая и заталкивая вглубь. Он прилип к широкому окну, чувствуя себя раздавленным червяком.

Нет!.. Так дальше нельзя. Нужно встретится с ней в реале и все объяснить.

Ева должна принадлежать только ему.

@

С Ириной он встретился в чебуречной, напротив ее дома. Сестрица сидела за покоцанным столиком и быстро писала что-то в телефоне.

«Опять кого-то подцепила, — подумал Пашок, — как только почует запах бабок, ляжет под него с легкостью, и начнется новая песня».

— Ну чё, новенького словила? — Не снимая куртку, он сел напротив.

— А тебе что за дело? — Ирка вскинула накрашенные синей тушью ресницы. — Ну, что скажешь, Казанова? Пашок достал мятую зеленую купюру, разгладил ее и положил на середину стола.

— Поня-я-я-тно, — насмешливо протянула сестрица, — значит, я была права. Втюрился? Правильно мамка говорила: «Пропадет наш Пашок! Влюбчивый он». Чего молчишь, влюбчивый ты мой? — Пашок сидел, упрямо сжав губы. Сеструха без зазрения совести сгребла деньги и сунула в сумку. — Сказать нечего, да? Или, может, я виновата в том, что эта сука тебя развела? Когда шесть тыщ мне вернешь?

— С получки, не боись. Она хороший человек в отличие от тебя — добрый и… талантливый. Ясно? А ты так и будешь спать с кем попало.

— Вот оно что! О-хре-неть! Я?! Да на ней самой пробы негде ставить! Ты бы пригляделся. Порядочные девушки не выставляют свои фотки на всеобщее обозрение.

— Ладно, хватит.

— Нет, не хватит! В реале решил с ней покувыркаться? — Ирка хрипло рассмеялась.

— Тебе что за дело?

— Ничего у тебя не получится, братик. Даже не надейся.

— Это почему еще?

— Потому что, как только пойму, что ты с ней мутишь, шепну ей, скольких баб ты развел в Сети… и что красная цена ей — сто баксов. Ясно?

Вот сейчас он готов был ее убить, раскроить голову так, чтобы мозги разлетелись по стенам… Но он сдержался и, опустив глаза, прошептал:

— Ясно.

— Это я, конечно, продешевила… — не унималась Ирка, — денег пожалела. Думала, тебе раз плюнуть — влюбить ее… А ты… — Она усмехнулась, раздув ноздри. — Слабачок ты.

Его телефон вдруг ожил сигналом сообщения. Пашок точно знал, что это Ева. У-ууу… как же не вовремя.

— Какая же ты тварь, Ирка! Уродливая тварюга. Не будет тебе счастья! Вот посмотришь!

— Я?! — взревела она, побагровев. — Я — тварь, я — уродина?! Да ты на себя посмотри! — Ирка достала зеркало и сунула Пашку под нос.

Он выбил его, и зеркальце разлетелось вдребезги.

— Сволочь, — прошипела сестрица, поднимаясь. — Заплатишь за меня. И завтра чтоб шесть тысяч принес. Понял?

— Да пошла ты… — коротко бросил он.

Ирка хотела еще что-то добавить, открыв ярко накрашенный рот, но потом плюнула и помчалась к выходу. Пашок уставился на телефон, и тот откликнулся вторым сообщением. На экране появились первые строчки: «Я почему-то подумала, что близкие люди не способны друг другу лгать. Это, должно быть, хуже смерти, Близнец. Я испытала какое-то непонятное беспокойство, словно внутри меня что-то оборвалось. Странно, но такое же ощущение было, когда…»

Он не дыша открыл следующую страницу:

«Прости. Это я под впечатлением от общения с одним замечательным художником и НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ. Придешь сегодня?»

Пашок почувствовал головокружение. С висков мелкой свинцовой крошкой оседала муть, скапливаясь под языком тяжелым комом. Ему срочно понадобился воздух, и он махнул рукой официантке. Неопрятного вида тетка принесла жеваный листок в жирных пятнах и встала за его спиной. На чеке корявыми буквами было выписано: «Чай — 80 рублей». Пашок вздохнул и полез за деньгами. У него оставалось несколько мелких купюр и мелочь. Еще не хватало, чтобы эти убогие навешали ему лещей за неоплаченный счет. Он перевел дух — денег хватило. Официантка висела над ним, презрительно ухмыляясь.

— Чё лыбишься, сука прыщавая? Тебя тоже, кроме бабла, ничего не интересует? — выкрикнул он, зафиксировав краем глаза, как из-за стойки высунулся потный лупоглазый кавказец. Злость впрыскивала в каждую клетку адреналин, ее было столько, что хватило бы на свору таких вот тупых хомяков.

Его, конечно, выкинули, пригрозив вызвать полицию.

Он сел на ступеньки соседней забегаловки и, отдышавшись, выплюнул прямо в спешащую московскую суету:

— Пошли вы все… все! Ур-р-роды… быдло… Ненавижу вас…

На следующий день он закрыл страницу «Face Off».