Медальон Распутина

— Что вы, милая, зачем платить? Счастье и внутреннюю гармонию нельзя купить за деньги! А документы? Зачем документы свободному, гармонически развитому человеку? Вы можете просто назвать мне свое имя, я его запишу — и на этом все!

— И этим… погружением будет руководить сам гуру?

— Да, мы все на это очень надеемся. Так как вас зовут, милая?

Дусе не хотелось называть свое настоящее имя, и она представилась Диной. Хоть первая буква настоящая…

Дежурная записала это имя в толстую тетрадь, и Дуся прошла в ту же дверь, что остальные.

За этой дверью находился небольшой зал с рядами стульев и невысокой сценой. Зал как зал, стены выкрашены серо-голубой краской, стулья самые обыкновенные, разномастные, под ногами линолеум довольно потертый.

Половина мест в зале была уже занята. Как уже сказано, в основном здешний контингент состоял из невзрачных женщин неопределенного возраста, на фоне которых Дуся со своей яркой внешностью очень выделялась. Впрочем, было здесь и несколько мужчин, но также невзрачных и невыразительных. И до того затюканных, что никто даже не оживился, глядя на Дусю. Это уже серьезно, поняла она.

Зал постепенно заполнялся. Дуся прошла вдоль рядов и выбрала для себя старый деревянный стул с прямой спинкой, бог знает, как он здесь оказался. Она осторожно присела и поерзала. Стул не подвел, умели раньше делать вещи, что и говорить.

Вдруг из динамиков раздался удар гонга, а потом громко зазвучал шум ветра в ветвях и плеск волн.

Все присутствующие оживились и уставились на сцену.

Позади сцены отдернулась занавеска, которую Дуся прежде не заметила, и на сцене появился высокий, плечистый мужчина с длинными, тронутыми сединой темными волосами, падающими на воротник черной водолазки.

Однако самой заметной чертой в этом человеке были его глаза — темные, глубоко посаженные и очень проницательные.

По залу пробежали негромкие восторженные возгласы:

— Гуру! Гуру!

«Как же так, — подумала Дуся, — выходит, этот гуру никуда не делся… но тогда с кем же уехала Катя Херувимская? К кому она ушла от мужа? А может, он ее в квартире держит?»

И в глубине ее души шевельнулось неприятное подозрение.

А гуру обвел зал своими темными глазами и проговорил хорошо поставленным глубоким голосом:

— Приветствую вас, мои попутчики! Приветствую вас, мои спутники на трудном пути самопознания! Вы знаете, что этот путь труден и кремнист, но только он может привести нас к самим себе! Только по этому пути мы можем уйти от унылой повседневности! Вы знаете, друзья мои, что ждет нас в конце этого пути?

— Остров! — раздалось в нескольких концах зала.

— Остров! — подтвердил гуру и повернулся к уже знакомому Дусе постеру с тропическим островом. И шум ветра, шум волн из динамиков стал еще громче.

Затем гуру снова обвел зал своим гипнотическим взглядом и проговорил:

— Сейчас мы начнем погружение… как всегда, я приглашу из зала одного из спутников, и он — или она — поведет нас за собой по пути внутреннего познания…

Он еще раз окинул взглядом зал, и на мгновение его взгляд задержался на Дусе.

Дуся уже испугалась, что ее сейчас вызовут на сцену — не то чтобы ей было неудобно, просто не хотелось раньше времени привлекать внимание. Но гуру прищурился, в глазах его что-то вспыхнуло, и он перевел взгляд на другую женщину.

Он взмахнул рукой, и выбранная им женщина послушно поднялась, вышла из рядов и взошла на сцену.

— Здравствуй, спутница! — проговорил гуру негромко. — Сейчас ты погрузишься во внутреннее море…

Женщина на сцене порозовела от удовольствия.

Гуру провел перед ее лицом рукой, еще раз, потом дотронулся до ее плеча…

Женщина застыла, словно превратившись в статую.

Лицо ее снова стало бледным и потеряло всякое выражение. Глаза оставались открытыми — но ясно было, что она ничего не видит. Точнее, видит что-то свое.

А потом она… поплыла.

Казалось, что она действительно плывет под водой, делая сильные, уверенные движения руками, но при этом, естественно, оставаясь на одном месте.

Лицо ее поворачивалось то влево, то вправо, как будто она что-то разглядывала.

В какой-то миг Дусе даже показалось, что она видит то же, что эта зачарованная женщина — колеблющиеся в воде водоросли, проплывающие стайки ярких рыбок, обломки корабля, полузасыпанную песком разбитую греческую амфору…

Дуся встряхнула головой и сбросила гипнотическое оцепенение. Еще не хватало поддаться самодеятельному гипнотизеру, этот подозрительный гуру еще начнет у нее в мозгах копаться и узнает то, что ему не следует знать.

Она оглядела зал — и поняла, что все, кроме нее, погрузились в транс и любуются красочным подводным миром… На лицах людей было тихое блаженство.

И тут Дуся поймала на себе взгляд гуру — острый, проницательный. Она тут же прикрыла глаза, но сделала это слишком поздно, он точно успел заметить, что она не поддалась его гипнозу. Наблюдательный какой…

А гуру продолжал говорить своим чарующим, завораживающим голосом:

— Наша повседневная жизнь бесцветна, бессмысленна, бледна, как старая, выцветшая черно-белая фотография в выпускном школьном альбоме. Но внутри нас, в глубине подсознания, таятся невероятные возможности… в каждом из нас скрыт огромный потенциал… это внутреннее море, сверкающее ослепительными красками, расцвеченное невиданными цветами… Нужно только раскрыть свой потенциал, увидеть тайную красоту, погрузиться во внутреннее море, ощутить всем телом, всем сознанием его теплоту…

«Красиво говорит», — невольно восхитилась Дуся.

И хотя слова гуру казались ей бессмысленными, сам его голос, его завораживающий тембр так подействовали на нее, что ей тоже начало казаться, что она погружается в теплую, ласковую темно-зеленую воду тропического моря…

Люди в зале повторяли движения женщины на сцене, они словно плыли в том же невидимом море, любовались невидимыми рыбами и водорослями, то и дело издавали возгласы восторга и удивления. Вот слева показалась скала с гротом, вот коралловый риф, вот — остов давно затонувшего корабля…

Дуся вздрогнула. Она осознала, что еще совсем немного — и она станет такой же, как остальные, поддастся голосу гуру и так же, как все, поплывет в невидимом море… И, чтобы ощутить это блаженство и свободу, станет приходить сюда снова и снова…

К счастью, в это время гуру последний раз оглядел зал, щелкнул пальцами…

Женщина на сцене глубоко вздохнула и словно пробудилась.

Она удивленно огляделась, как будто не понимала, где находится.

Вместе с ней пробудились и все остальные участники гипнотического «погружения».

Они оглядывались, на лицах у них еще были видны отсветы только что пережитого восторга.

А гуру снова заговорил:

— Вы пережили краткий миг погружения — но вы знаете, что, постоянно и упорно работая над собой, можно добиться того, чтобы пережитый вами восторг остался с вами навсегда. А потом… потом вы сможете выплыть из теплых волн на берег прекрасного Острова! — Гуру плавным жестом показал на тропический остров на постере. — И тогда ваша жизнь коренным образом изменится… преобразится…

Он сделал небольшую паузу и продолжил другим тоном, более сдержанным и деловым:

— Но вы помните, чтобы полностью раскрыть свой потенциал, чтобы открыть свое сознание внутреннему морю, нужно чем-то пожертвовать. Самое простое, самое доступное — материальные жертвы. Вы можете перечислить какую-то сумму на номер счета, который я вам много раз повторял и повторю еще раз…

Он поднял перед собой плакат, на котором был крупно напечатан номер банковского счета, и для верности прочитал этот номер своим гипнотическим голосом, после чего добавил:

— Это не обязательно должна быть большая сумма — но чем больше жертва, тем заметнее будет ее результат! Тем ближе будет ваше преображение!

«Ага, вот и до дела дошел! — подумала Дуся. — А то только красивые слова — раскрытие потенциала, внутреннее море! А все это вот для чего — несите ваши денежки! Поле чудес в стране дураков! Обычный, заурядный мошенник! Понятно, почему с меня не взяли денег за посещение этого мероприятия! Они рассчитывают, что все и так раскошелятся. В общем, как говорится, вход бесплатный, зато выход дорогой!»

Видимо, встреча подходила к концу.

Зрители начали подниматься со своих мест, кто-то сразу уходил, кто-то разговаривал со своими знакомыми, кто-то подходил к гуру, о чем-то с ним говорил.

Дуся тоже пробилась поближе к нему.

Когда она оказалась совсем рядом, Валерий вдруг взглянул на нее в упор и проговорил:

— А вы зачем здесь? Зачем вы пришли? Мне кажется, вам это совершенно не нужно! Вы не из тех людей, чья жизнь бесцветна и безрадостна.

«Ага, а ведь он не дурак! — подумала Дуся. — Сразу понял, что я не из его клиентов! Ну, вообще-то это нетрудно…»

Она смущенно опустила глаза и ответила:

— Я пришла сюда из-за подруги… моя близкая подруга так много говорила о вас и об этих встречах, что я захотела увидеть это своими глазами… захотела лично пережить это погружение, прочувствовать его, ощутить…

— Ну и как — прочувствовали? — спросил гуру, и в его голосе Дусе послышалась насмешка.

— Ну да… кажется, прочувствовала… что-то такое ощутила.

— А эта подруга… та, о которой вы говорили. Она сама сейчас здесь?

— Нет.

— А как ее зовут?

— Катя. Катя Херувимская.

— Екатерина? Я ее помню. У нее был очень большой потенциал. Она ходила к нам довольно долго. Но только она уже давно не приходит. Увидите ее — скажите, что нам ее не хватает.

Дуся внимательно слушала гуру и еще внимательнее следила за его лицом. Кажется, он ничуть не взволновался при упоминании Кати Херувимской, ничего не мелькнуло в его глазах. Значит, он ничего не знает о ее исчезновении? Или просто очень хорошо владеет своим лицом и голосом?

Во всяком случае, сам-то он точно никуда не пропал, не уехал далеко на несуществующий Остров. Да и зачем ему пропадать — у него тут явно налаженный бизнес, оболваненные последователи сами несут ему свои денежки…

Дуся снова повернулась к Валерию, но он уже разговаривал с другой женщиной. Что ж, надо идти, и так уже потратила свое личное время, вечер давно наступил, на улице темным-темно…

Александра вошла в полутемную комнату.

Здесь, как в часовне, пахло свечным воском и лампадным маслом.

Высокая смуглая женщина шагнула навстречу, порывисто обняла императрицу.

— Я знаю, я слышала… бедный Алексис… мужайтесь, государыня, Бог вас не оставит!

Александра чуть заметно поморщилась, отстранилась.

Эта черногорка, княжна Милица и ее сестра Стана чем-то раздражали ее.

Все в них было чересчур, все напоказ.

Даже их православие…

Александра не так давно приняла православие, но глубоко прониклась им. Обряды новой для нее веры тронули ее сердце, покорили своей величественной красотой и глубиной. Но в вере черногорок была какая-то избыточность, искусственность. Они как будто все время доказывали, что их вера — единственная подлинная.

И даже сочувствие, которое Милица сейчас выказывала ей в связи с болезнью сына, казалось императрице неискренним, преувеличенным, фальшивым.

— Как он сейчас? — спросила Милица.

— Сейчас чуть лучше, но я все время боюсь нового приступа.

— Александрин, я хочу познакомить тебя с одним человеком. Это удивительный человек.

— Что еще за человек? — Императрица поморщилась: черногорки окружали себя странными, подозрительными людьми, какими-то шарлатанами и мошенниками.

— Это старец из Сибири, — проговорила Милица взволнованно. — Он творит чудеса, настоящие чудеса! Ты должна увидеть его! Непременно должна!

Александра не успела ничего ответить, а черногорка уже подала знак, дверь комнаты открылась и вошла ее сестра Стана, а следом за ней — простой мрачный мужик с длинными, неаккуратно расчесанными темными волосами.

Черная рубашка-косоворотка, черные плисовые шаровары, смазные сапоги… обычный маскарад заурядного шарлатана, рядящегося под человека из народа.

И почему Милица называет его старцем? Ему от силы лет сорок, не больше…

Ах, ну да, старцами принято называть святых людей, обитателей монашеских скитов…

Александра хотела уже уйти, отговориться занятостью, отговориться болезнью сына, вполне реальной и страшной, но вдруг этот черный человек пристально взглянул на нее и проговорил странным гипнотическим голосом:

— Не спеши, матушка! Поговори со мной! Глядишь, тебе маленько и полегчает… и ему полегчает…

И Александра вдруг остановилась, подошла к нему.

И правда, было в нем что-то удивительное, подкупающее, что-то, привлекающее взгляд и душу.

— Жалко мальца, — говорил старец, внимательно оглядывая государыню маленькими цепкими глазами, словно ощупывая ее лицо. — И с лошадкой-то не поиграл…

— Что? — Императрица удивленно взглянула на старца. Откуда он знает, что цесаревич перед самым приступом играл с оловянной лошадкой, подаренной государем?

— А ты вот что, матушка, когда в другой-то раз ему худо будет, ты дохтуров-то не зови, что они понимают? Ты меня позови, матушка! Я понимаю, чем мальцу помочь!

Александра ощутила вдруг странное, двойственное, беспокойное чувство.

Одновременно отталкивание, отторжение от этого мужика, от этого сибирского варнака с его сальными волосами, с его смазными сапогами и нарочито простонародным выговором, с его недоверием к европейской науке — но и странную тягу к нему, словно он и правда воплощал в себе Россию, к которой тянулась императрица, а самое главное — словно он мог помочь в ее несчастье…

— Как вас зовут, старец? — спросила Александра.

— Григорием, — ответил тот, широко улыбнувшись. — Григорием, матушка.

Тем же вечером у цесаревича снова пошла кровь носом.

Доктора сновали вокруг него, давали какие-то порошки, прикладывали ко лбу холодные компрессы, но кровь все не унималась. Алексей лежал на оттоманке, бледный до синевы, губы его дрожали, он с трудом сдерживал слезы. Когда мать склонилась над ним, чтобы поцеловать, он спросил едва слышно:

— Я умру?

И тут Александра подозвала одну из фрейлин и вполголоса сказала ей:

— Приведите того старца… как его… Григория. Если не знаете — спросите у черногорских княгинь.

— Я знаю. — Фрейлина опустила глаза, присела в книксене, быстро удалилась.

Надо же — оказывается, все во дворце знают этого старца.

— Ну что? — взволнованно спросила Александра доктора.

— Мы делаем все, что можем.

Кровь все не унималась.

Алексей закрыл глаза.

И тут открылась дверь, в комнату торопливо вошел давешний черный человек, быстрым взглядом нашел икону, перекрестился, даже не взглянув на императрицу, подошел к оттоманке, опустился рядом с ней на колени, взял цесаревича за руку.

Тот открыл глаза, удивленно взглянул на незнакомца, хотел спросить, кто он, уже открыл рот, но Григорий опередил, проговорил с ласковым укором:

— Что ж ты, малой, матушку огорчаешь? Ее никак нельзя огорчать, ты же знаешь…

— Я не нарочно…

— Само собой, не нарочно…

И вдруг заговорил нараспев:

— Тихий месяц-месяцок На дуде своей играет, Складно песню напевает, Спи, Алешенька, дружок! Складно песню напевает, Да негромкая она, Только звездам и слышна… Только звездам, только ночке В синем небе над селом. Мужики по избам спят, У них много есть котят, А у каждого кота Были красны ворота…

В комнату снова вошел доктор, увидел возле оттоманки больного мужика в косоворотке. Брови его поползли вверх, он повернулся к императрице и тихо, удивленно проговорил:

— Что это, ваше величество?!

— Тсс! — шикнула на него Александра и глазами показала на сына.

Глаза цесаревича снова закрылись, но это был уже сон. Лицо мальчика порозовело, он дышал ровно и спокойно, кровь остановилась.

Григорий поднялся, повернулся к императрице, тихо, заботливо проговорил:

— Теперича пускай он поспит. К утру ему куда лучше будет.

— Спасибо вам, Григорий… а как вас по батюшке?

— Ну, матушка, это уж не обязательно… но коли уж хотите — Ефимом отца моего звали.

— Спасибо, Григорий Ефимович!

Старец вышел.

Лейб-медик, проводив его взглядом, укоризненно проговорил:

— Ваше величество, разве можно допускать к цесаревичу таких подозрительных персонажей? Мы не знаем, где он был прежде, каких микробов набрался…

— Подозрительных персонажей? — гневно, но очень тихо воскликнула императрица. — Этот подозрительный персонаж, как вы его изволили назвать, только что спас моего сына!

— Ну неужели вы верите в такую мистику? Я думаю, что подействовали наконец принятые нами меры…

— А я верю в то, что вижу! А вы можете оставить меня и моего сына! Мы не нуждаемся в ваших услугах!

Пожилой плотный мужчина в черном пальто подошел к черной машине. Из нее выбралась женщина лет пятидесяти в норковом полушубке, за ней встал парень в кожаной куртке.

— Здравствуй, Валентина Васильевна! — искательным тоном проговорил мужчина в черном.

— Здравствуй, Юсуф Абдулаевич! Ну, показывай, что тут у тебя. Хвастайся.

— Ну вот, все, что положено… — Юсуф повернулся к просторной площадке, на которой тоскливо горбились качели, карусели, американские горки и прочие аттракционы. Летом на этой площадке было шумно и весело, играла музыка, гуляли родители с детьми. Сейчас, в мрачное межсезонье, здесь было удивительно уныло.

— Отстой! — лаконично отрезала женщина.

— Ну что ты такое говоришь, Валентина Васильевна? Почему сразу отстой? Все аттракционы в хорошем состоянии, недавно ремонтировали, перед сезоном только подкрасить маленько, и будет первый сорт… публика валом повалит…

— Каменный век! — отчеканила Валентина Васильевна. — Не больше ста штук…

— Побойтесь бога! Я на один ремонт больше потратил! Вы только посмотрите, какую карусель я поставил! Точная копия той, что в Париже на Гревской площади…

— Твой Париж мне не указ! — бросила женщина, но неожиданно смягчилась. — Ну, покажи эту карусель…

— Вот, пойдемте…

Мужчина провел спутницу между огромными качелями и игрушечным паровозом с нарисованными глазками, подвел к карусели, закрытой брезентовым чехлом.

— Вот, укрыли, чтобы краска не облезла… — проговорил он и махнул рукой долговязому таджику: — Эй, как тебя?! Сними чехол!

Таджик позвал двоих соотечественников, те ухватились за концы чехла и потащили на себя.

Чехол сполз, открыв ярко раскрашенную двухэтажную карусель. По кругу выстроились розовые лошади и голубые носороги, черные лебеди и расписные кареты, не превратившиеся до поры в тыквы, открытые автомобили и жизнерадостно улыбающиеся свинки, нарядные паровозики с круглыми, широко открытыми глазами и всевозможные фантастические животные…

— Доисторический материализм! — отмахнулась дама в полушубке. — Больше ста пятидесяти все равно не дам!

— А вот, посмотрите, как она выглядит в действии! — Повелитель аттракционов подскочил к пульту и передернул ручку.

Засияли многочисленные лампочки, озарив карусель рубиновым, янтарным, изумрудным праздничным светом, заиграла бравурно-щемящая музыка, и под эту музыку карусель медленно закружилась, постепенно набирая скорость.

— Ну, как оно? — горделиво воскликнул хозяин, повернувшись к Валентине Васильевне.

Однако на ее лице вместо ожидаемого детского восторга проступило брезгливое недоумение.

— А эт-то что? — проговорила она, тыча толстым, унизанным кольцами пальцем куда-то за спину Юсуфа Абдулаевича.

— Где? — Он повернулся к карусели и увидел, как из-за поворота выплывает розовый крылатый лев, а на нем…

На этом льве восседала молодая женщина в совершенно неподходящем к сезону — откровенно летнем — ярко-желтом платье, расписанном лиловыми ирисами.

Женщина эта была, безусловно, мертва. Об этом говорила ее абсолютная неподвижность и синее распухшее лицо.

Все присутствующие застыли в молчании, пока мертвая наездница на розовом льве не подплыла совсем близко.

Первой опомнилась Валентина Васильевна:

— Ну у тебя и шуточки, Юсуф Абдулаевич! — проговорила она и решительным шагом направилась к своей машине, дверца которой была уже предупредительно распахнута.

Прежде чем сесть в машину, она повернулась к хозяину аттракционов и коротко бросила:

— Больше мне не звони.

Мужчина в черном пальто глядел вслед машине, беззвучно ругаясь на своем языке. Когда машина скрылась из вида, он повернулся к таджикам и бросил:

— Бабу эту снять, отвезти за город и закопать где-нибудь в овраге. Подальше от города.

— Ага, как же! — ответил ему долговязый таджик на хорошем русском языке. — Сейчас. Разбежался. С трупом возиться! Тебе надо — ты и вези! А вообще-то полицию вызывать надо!

— Что-о? — заорал Юсуф. — Уволен!

— Да запросто! — Таджик развернулся и ушел. Его помощников давно уже и след простыл.

Юсуф Абдулаевич остался возле карусели в одиночестве. Он подумал и набрал на телефоне номер полиции.

— Извините, Аркадий Викторович, что снова вас пригласили, — проговорила Дуся, подходя вместе с Херувимским к дверям прозекторской, — но только вам придется взглянуть на еще один труп.

— Сколько можно… — проворчал тот, — хожу-хожу, а толку — чуть! Только время зря трачу!

— Сколько нужно, столько и можно! — вполголоса пробормотал Лебедкин, замыкавший шествие.

Дуся недовольно покосилась на напарника: нельзя же так! У человека стресс. Сейчас жену покойную увидит…

Впрочем, Херувимский не расслышал слова капитана. Или сделал вид, что не расслышал.

Из-за обитой жестью двери доносилась музыка.

Те же «Времена года», только на этот раз «Весна».

Дуся позвонила в дверь. Раздался щелчок, дверь открылась.

На пороге стоял Данилыч в своей неизменной бабочке. На сей раз эту бабочку украшали живописные желто-зеленые пятна, по которым можно было предположить, что эксперт недавно ел яичницу с луком. Или с брокколи.

— Снежная королева, дубль второй! — выдал Данилыч заранее заготовленный экспромт.

Дуся посмотрела на него с осуждением.

— Извиняюсь… — протянул Данилыч и направился к металлическому столу, на котором лежало накрытое простыней тело.

— Аркадий Викторович, вы готовы? — деликатно осведомилась Дуся. — Может, вам чего-нибудь накапать?

— Чего? — переспросил тот удивленно.

— Ну, хоть валерьянки…

— Обойдусь!

— Давайте уже! — нетерпеливо проговорил Лебедкин.

Данилыч отработанным жестом сдернул с тела простыню.

Дуся посмотрела на Херувимского. Ничего не прочитав на его лице, она мягко спросила:

— Ну что, Аркадий Викторович, это она?

— Ну да, это моя жена, — ответил тот равнодушно.

— Вы уверены?

— Разумеется! Это Екатерина. Что я, свою жену не узнаю? Значит, вы ее нашли?

— Как видите! — фыркнул Лебедкин.

— А медальон? Мою семейную реликвию вы не нашли?

Лебедкин открыл рот и тут же захлопнул его, удивленно посмотрел на Херувимского и перевел взгляд на Дусю — мол, ты это слышала? Мне это не показалось?

Дуся, чтобы сгладить инцидент, торопливо проговорила:

— Нет, пока не нашли, но мы еще продолжаем следственные мероприятия! А вы распишитесь вот тут, на протоколе опознания, и можете быть свободны.

Херувимский черкнул свою подпись на разграфленном листе и покинул морг.

Когда дверь за ним закрылась, Лебедкин, до сих пор с трудом держа себя в руках, выпалил:

— Нет, вы слышали? Ну, каков тип! Увидел жену мертвую — и хоть бы что! Только про медальон свой беспокоится! Нет, как вы хотите, а это он ее убил!

— Нет, Петя, не он! Если бы он, уж постарался бы душевные муки изобразить.

— Вообще-то, да… — согласился Лебедкин после недолгого колебания. — И вообще, тут явная серия, а этот Серафимский на серийного убийцу никак не тянет. Больно мелкий…

— Херувимский, — поправила напарника Дуся.

— Да какая разница?

— Действительно, какая… — Дуся повернулась к эксперту и проговорила просительным тоном: — Данилыч, миленький, ну порадуй нас хоть чем-нибудь!

— Так вы же личность ее уже установили. Что вам еще от меня нужно? Чем еще вас радовать?

— Ну, на тебя вся надежда! Ты же такой умный!

Дуся исходила из того непреложного факта, что лесть безотказно действует на любого мужчину, независимо от его ума и образования. Причем чем грубее лесть, тем вернее она действует.

И Данилыч не был исключением, тем более он и так сильно Дусе симпатизировал. Впрочем, как и все сотрудники отделения. За редким исключением.

Он раздулся от гордости и хорошо поставленным голосом начал:

— Ну, значит, приблизительное время смерти — от одной до трех недель…

— А причина смерти? — нетерпеливо проговорил Лебедкин.

— Удушение. Предположительно, платком. Знаете, в Индии были такие…

— Да слышали уже, слышали про твоих тугов-душителей! — перебил его Лебедкин. — Ну, в общем, все как в том, первом, случае. Точно такой же modus operandi… в смысле, образ действия, если кто не понял. Так что, как хотите, но это точно серия!

— Два случая — это еще не серия… — уверенно возразила Дуся.

— А ты не волнуйся — будут и еще!

— Типун тебе на язык, Петька! — всерьез рассердилась Дуся.

— Ну, вообще-то, сходство, конечно, налицо, — вмешался Данилыч в перепалку напарников. — Платье такое же… — Он достал пакет с желтым платьем в ирисах.

— Ну да, у нее же было такое платье… — протянула Дуся. — Я фотографию видела. Только… такое, да не такое… вы, мужчины, таких мелочей не замечаете. А мелочи, между прочим, важны. То было из хлопкового трикотажа, и еще пять процентов синтетики, в дорогом магазине куплено, а это попроще, из искусственного шелка. И она сама его купила и носила пару сезонов…

— Ну да! — передразнил ее Лебедкин. — Ясен пень — в чистом виде серия! Как ты можешь сомневаться?

— Да ладно тебе, Петя, не забегай вперед! Данилыч, а больше ничего не обнаружил?

— Есть еще кое-что. — Данилыч подошел к телу, показал на запястье левой руки. — Видите, вот здесь?

Напарники склонились над рукой мертвой женщины.

На землисто-бледной коже в неровных пятнах с трудом просматривались какие-то синеватые линии.

— Вроде бы написано что-то, — неуверенно проговорил Лебедкин. — Только не разобрать что.

— Точно, написано. — Данилыч приосанился, поправил бабочку. — Я с этой надписью основательно поработал, переснял ее с разными фильтрами, ввел в компьютер, увеличил, убрал при помощи специальной программы трупные пятна и другие повреждения, и вот что у меня получилось… — Эксперт включил компьютер, стоявший в углу комнаты, и показал напарникам на экран.

Там были бледные, расплывающиеся, но все же вполне читаемые цифры, написанные от руки.

11-6-8.

— Одиннадцать — шесть — восемь… — вслух прочитал Лебедкин.

— Ну, здесь возможны варианты… — уклончиво протянул эксперт. — Две первые единицы… может быть, это римская цифра «2». Хотя… остальные-то арабские, так что, наверное, и это все же одиннадцать.

— Данилыч, ты — гений! — воскликнула Дуся и чмокнула эксперта в щеку.

Тот засиял.

— Гений-то гений, — задумчиво протянул Лебедкин. — Да вот только хорошо бы понять, что это за цифры.

— А вот это уже к вам, мои милые. — Эксперт пожал плечами. — Все, что я мог, я сделал. А дальше уж вы работайте…

Выйдя от Данилыча, напарники отправились в свой кабинет.

— Что же это за цифры такие? — бормотал по дороге Лебедкин. — На телефон не похоже, недостаточно цифр… может быть, дата и время? Например, одиннадцатое июня, восемь часов…

— А может быть, шестое августа, одиннадцать часов? Или вообще шестое ноября… да нет, чушь собачья! Что мы будем гадать на кофейной гуще? Давай лучше вот о чем подумаем…

Лебедкин с надеждой взглянул на напарницу:

— Ты думаешь, это преступник написал? Может быть, он своих жертв систематизировал, нумеровал, вроде как в морге бирку на ногу покойникам привязывают?

— Тогда что они означают? — фыркнула Дуся. — Одиннадцатый класс, шестая группа, восьмой труп? Восьмой труп — это даже для тебя, Петя, многовато!

— Вот ты все шутишь, — обиделся Лебедкин, — а я нутром чую, что это маньяк тут орудует. А насчет цифр…

— Эти цифры были написаны на руке самой Херувимской, вот что я думаю. Скорее всего, ей нужно было срочно записать их, чтобы не забыть, а бумаги под рукой не оказалось… вот что такое ей срочно понадобилось записать?

— Обычно телефон записывают, но это не телефон.

Тут-то как раз на столе у Лебедкина зазвонил вышеупомянутый телефон. Такой звонок обычно не предвещал ничего хорошего.

Капитан с недовольным видом снял трубку.

Звонила Софья Павловна.

— Начальник срочно просил зайти!

— Ох ты… а чего ему надо? — растерявшись, невежливо спросил Лебедкин.

— Это уж я не знаю. Он сам скажет.

— А может, вы скажете, что не застали меня? Что меня нет? Что я на выезде?

Раньше Лебедкин ни за что не осмелился бы так разговаривать с Софьей Павловной, которая была суха, как порох, строга, как дрессировщица тигров, и если честно, то сильно недолюбливала горластое и нахальное племя оперативников. Но с некоторых пор^[2] Софья Павловна находилась с Дусей в отличных приятельских отношениях, и даже часть симпатии перенесла на Лебедкина.

Но сейчас она была тверда.

— Ну, Петя, раз начальник вызывает, надо идти, он шутить не любит… сам с ним разберись.

Лебедкин с раздражением положил трубку и умоляющим взглядом уставился на Дусю:

— Начальник вызывает… может, ты к нему сходишь? Он на тебя особо наезжать не станет… скажи ему, что я срочно уехал по важному делу в связи с расследованием.

— Ох, Петька, что бы ты без меня делал! Ладно, хоть с Софьей парой слов перекинусь!

Дуся немного поворчала для виду, но все же встала и отправилась в кабинет начальника.

Лебедкин проводил ее благодарным взглядом и углубился в свои расчеты.

Вернулась Дуся очень скоро.

— Ну, что там? — Лебедкин весьма неохотно оторвался от своих чертежей.

— Известно что. Поскольку ты с самого начала имел дело с этим злополучным Херувимским, тебе теперь и поручили дело об убийстве его жены.

— Мне?! — вскинулся Лебедкин.

— Ну, нам с тобой.

— А как же тот труп в холодильнике?

— Само собой, от него нас никто не освобождает. Параллельно будем вести. Только там, сам знаешь, у нас полный застой. И начальник мне на это дело указал.

— А ты что?

— А что я? Стою, глазами хлопаю — так точно, говорю, будем стараться, сделаем все возможное. И невозможное тоже.

— Умеешь ты, Дуся, с начальством общаться… — с завистью сказал Лебедкин.

— И ты бы сумел, если бы к моим советам прислушивался! Хотя бы иногда…

Дуся подошла к столу напарника и уставилась на его чертеж.

— А что это ты тут рисуешь?

— Да просто отмечаю на карте места, где найдены трупы. Ищу в их расположении какую-то логику. У серийного убийцы всегда есть какая-то логика…

— Петя, ну сколько можно! Говорят же тебе, что два случая — это еще не серия!

— А ты не сомневайся — будут еще!

— Ну что ты каркаешь!

— А я сравнил наше дело с делом Филиппа Дауна — это был такой маньяк в Америке — и нашел много точек совпадения. В частности, Даун всех убитых женщин оставлял в местах, которые находились на одной и той же окружности. А как раз в центре этой окружности было его логово… так его и поймали…

— Ну и при чем тут наше дело?

— А ты вот сюда посмотри. Вот первый труп — который нашли в холодильнике у пенсионеров Васильковых, а вот второй — который на карусели. Я через них провел окружность, так вот, на что хочешь готов поспорить, что третий труп тоже будет найден на этой окружности… потом нам нужно будет только проверить, что находится в центре этой окружности…

— Петька, ты это серьезно?

— Серьезно, а что?

— А то, что я в школе училась, и по геометрии у меня была пятерка. И я помню, что через три точки всегда можно провести окружность. Так что даже если третий труп будет лежать на твоей окружности, это ничего не доказывает.

— Да? До чего же ты умная. Ну ладно, я еще подумаю… может, если не окружность, а другая кривая…

— Думать будешь в свободное от работы время, а сейчас нам нужно вызвать на допрос Валерия Маринетти.

— Это еще кто такой?

— Это гуру.

— Кто?

— Руководитель общества самопознания, в которое ходила покойная Херувимская.

— Нужно — значит, нужно…

Насчет допроса Петя не сомневался — Дуся разговорит кого угодно, хоть глухонемого. И при этом никаких угроз, никакого принуждения! Такая уж она, Дуся!

А Дуся тем временем снова уставилась на карту, где Лебедкин рисовал свои схемы.

— Погоди, Лебедкин, а это у тебя что? — Она ткнула пальцем в точку на карте.

— Как — что? Я тебя только что сказал, это место, где нашли труп Екатерины Херувимской. Мы же там с тобой были. Там городок аттракционов…

— Да помню я! Но вот это, рядом, — автовокзал?

— Ну да. А почему это тебя так удивило?

— А потому… мы туда с другой стороны подъехали, и я не заметила, что это место возле автовокзала.

— Да почему это так важно? Что тебе дался этот автовокзал? Ты что, куда-то ехать собираешься?

— Да не автовокзал, а вот это…

Дуся вспомнила, как шла на занятия общества «Остров».

Она шла туда как раз от автобусного вокзала, а когда дошла до павильона, где проходили занятия, увидела за ним высокий дощатый забор, а за ним — укрытую брезентом высокую конструкцию…

И только теперь Дуся поняла, что это была за конструкция.

Это была карусель.

Та самая карусель, на которой чуть позже нашли труп Кати Херувимской.

Дуся рассказала все Лебедкину — и тот переменился в лице.

— Значит, говоришь, гуру? Значит, говоришь, Валерий Маринетти? Дуся, да это же… это же…

— Петька, про маньяков молчи!

— Так или иначе, это прорыв в нашем расследовании! Очень значительный прорыв!

Аркадий Херувимский вышел из морга и медленно побрел по улице. Он шел, позабыв, что оставил на стоянке перед отделением свою машину, шел, не глядя по сторонам, опустив глаза в землю. Встречные прохожие на всякий случай обходили его стороной, думая, очевидно, что человек не в себе — от горя или еще от каких неприятностей. Из полиции счастливые люди не выходят.

Жена умерла… Да уж, о жене Херувимский думал в самую последнюю очередь.

Медальон. Он пропал. Теперь уже пропал окончательно и бесповоротно.

Еще вчера он надеялся на чудо. Что Катерину найдут и она отдаст медальон. То есть поначалу он не поверил, что она могла его взять. Он вообще не верил, что она ушла, бросила его. Не потому, что сильно был к ней привязан, просто ничего от нее не ждал, никаких решительных, неожиданных поступков.

Мямля такая, рохля, ни рыба ни мясо. Все больше помалкивает, глаза отводит, со всем, что ни скажи, соглашается, «ты прав, дорогой, конечно, так лучше»…

Своего мнения никогда не имела, во всяком случае, никогда ничего не говорила. И ничто не предвещало… черт, да как же это получилось, что он ничего не заметил!

Ведь врала ему насчет тетки, постоянно врала, а он и не удосужился проверить. Уехала — да и ладно. Что есть она, что нет ее — оставит еды на три дня, потом квартиру приберет… да он и сам прекрасно без нее обходился.

Зачем женился тогда? Да просто привлекла она его своей заурядностью, невзрачностью, которую тогда посчитал он скромностью. Другие бабы шумят, визжат, по телефону часами болтают, подружек полную квартиру наведут, а про Катерину он сразу знал, что не станет она такое устраивать.

Правда, насчет подружек строго предупредил: чтобы никого постороннего в квартиру не водила. Ни при нем, ни тем более без него.

«Мой дом, — сказал твердо, — моя крепость, хочу в собственном доме себя свободно чувствовать. Так что, если хочешь с подружками пообщаться — то, пожалуйста, на стороне. И то нечасто, потому что у семейной женщины времени нет по кафе да по барам шастать, ей нужно семейный очаг поддерживать, дом вести и мужа обихаживать».

Опять-таки ничего особенного в этом смысле от жены он не требовал, минимального порядка да еды домашней, не обязательно каждый день разносолы готовить. И вроде бы все хорошо шло, Катерина всем довольна была.

То есть это он так думал, что если не требует ничего особенного — стало быть, все хорошо, все благополучно. А оказалось вот что, а он и не заметил.

Херувимский напряг память, чтобы вспомнить, когда они с женой разговаривали о чем-то отвлеченном — ну, фильм какой-то обсуждали или случай какой-нибудь из прошлой своей жизни.

И получается, что если и было такое, то очень давно, осознал он. А может быть, и вообще никогда не было.

Разговаривали только по делу, спросит она, что на ужин приготовить, он со всем согласен, не капризничал никогда. В выходной по магазинам проехать? Это можно, если нужно что-то в хозяйство купить — кастрюлю там или занавески новые. Свои тряпки жена сама покупала, не хватало ему еще по дамским магазинам таскаться. Если ему что надо — тогда, пожалуйста, только заранее все обсудить и ехать в нужный магазин, а не просто по торговому центру болтаться.

Сплетни всякие про работу ее да про соседей он сразу пресек, да, правду сказать, жена этим и не увлекалась, тихая была, малообщительная, за то он ее и выбрал в свое время. И нелюбопытная, в этом он был уверен. И, как оказалось, просчитался.

Надо же, он-то думал, что она понятия не имеет о тайнике, где он хранил медальон. Так хорошо все устроил, думал, что туда-то, за батарею, она и не сунется никогда.

Когда собрался жениться, заранее принял решение: ничего жене не говорить, медальон не показывать. Об этом еще дед покойный строго-настрого предупреждал: бабам про медальон — ни слова, ни намека. Вообще ничего не говорить — нет, и все! Если покажешь — пиши пропало, будет ныть, канючить, чтобы поносить дал, подружкам захочет похвастаться, в общем, огребешь неприятностей по самое не могу.

И просто запретить в тайник заглядывать нельзя — бабы же любопытны как кошки, уж найдет она способ, как в тайник заглянуть. Об этом еще когда в сказке «Синяя борода» написано.

Так что он все правильно сделал, как дед велел, когда медальон ему отдал. Это, сказал, не просто драгоценность, а служба наша. Ничего от нас не требуется, только хранить его.

А он вот не уберег.

Как сунулся в тайник, да как увидел, что он пустой — так чуть ума не лишился. Ограбили, обворовали, самое ценное унесли! Куда бежать? Да некуда, в полицию уж от полного отчаяния заявил. На жену и тогда не подумал — да чтобы эта тетеха, каша манная, да такое удумала? Собственного мужа обокрала! Да как все хитро устроила…

И вот оставалась у него надежда, что Катерину найдут и медальон у нее отберут — и все пойдет своим чередом. До жены-то ему дела нет, хочет уйти — пускай уходит. Квартира его, так что мало что изменится.

Только этими мыслями себя в последние дни и поддерживал.

Не получилось. Ничего не получилось. Жену-то нашли, а медальон пропал. И похоже, что навсегда. Да теперь еще полиция будет таскать его на допросы по поводу смерти Катерины.

Надо же, связалась с каким-то проходимцем, так-то она из себя ничего не представляет, самая заурядная бабенка, так она решила ему в клюве такую ценность принести!

Нажала бы полиция на этого гуру — ведь явно он во всем виноват, и к гадалке не ходи. Кто жену убил — тот и медальон спер. Все же ясно! Но нет, эта баба толстая говорит, непохоже, что гуру тут причастен. А кто же тогда?

Встречный работяга с коробкой мусора наперевес ощутимо толкнул Херувимского в плечо и пошел дальше, не заметив. Херувимский остановился и осознал себя в трех кварталах от отделения полиции. Куда он пошел, когда машина осталась там?

Херувимский развернулся и пошел обратно, не тратя время.

Завтра. Завтра с утра ему предстоит очень неприятное дело. Собственно, дела-то теперь никакого нет, поскольку нет медальона. Но, как говорится, крути не крути — а надо идти.

Александра Федоровна подняла взгляд на Распутина.

— Что вы сказали, Григорий Ефимович?

— Да ты меня не слушаешь, матушка! Я говорю, что этот Кобылин никак не годится в министры. Он немцам в рот заглядывает, только и думает, как бы им угодить.

— Что вы! А мне он казался дельным человеком и патриотом…

— Матушка, он мастак глаза добрым людям отводить! Ты мне верь, я ведь человека насквозь вижу! Меня не обманешь! Вижу, что у него внутри, какие он мысли думает. Так вот, точно тебе говорю, матушка, — у Кобылина на уме измена!

Императрица изумленно смотрела на Распутина. Как этот простой, почти неграмотный человек проникает в сущность вещей! Как глубоко он видит человеческую природу!

— А кого же назначить министром? — спросила она, не думая, что он даст ей конкретный ответ. Скорее это были мысли вслух.

— Известно кого, — тут же ответил ей Распутин. — Ивана Карловича, барона фон Лейбница! Вот уж истинный патриот! Об интересах России неизменно печется!

— Как же… но ведь он немец…

— Ну какой он немец, матушка? Это одна только видимость! Его семья уж третье поколение в России, начисто обрусели, на этот счет можешь не сомневаться!

— Ну, если вы так считаете, Григорий Ефимович…

— Говорю тебе, матушка, — самый подходящий человек на эту должность!

— Хорошо, я непременно поговорю с Николаем…

— Поговори, матушка, поговори. И еще я что тебе хотел сказать… снился мне намедни сон.

— Сон?

На следующий день в квартиру Распутина вошел неприметный человек в гороховом пальто с поднятым воротником. Слуга Распутина Никифор, избалованный бесконечными просителями, подозрительно взглянул на него и молвил через губу:

— Старец занят!

— Ты тут не очень-то! — оборвал его гороховый. — Скажи старцу, что от Ивана Карловича пришли.

— От какого еще Карловича?

— Не твое дело! Твое дело передать! А то смотри, как бы не потерять тебе свое место!

Никифор что-то недовольно проворчал, однако удалился в покои Распутина и через несколько минут вышел и проговорил недовольно:

— Старец просил пройти…

— То-то!

Гороховый прошел через анфиладу комнат и оказался в жарко натопленном помещении.

На круглом столе стоял пышущий жаром самовар, в углу расчесывала волосы толстая полуодетая женщина.

Сам Распутин в полурасстегнутой шелковой рубахе сидел в глубоком кресле с резной спинкой.

Он исподлобья посмотрел на вошедшего своими маленькими острыми глазами и проговорил:

— Говоришь, Иван Карлыч тебя прислал?

— Так точно.

— И чего он от меня хочет?

— Во-первых, Григорий Ефимович, он вам велел передать вот это… из рук в руки, как говорится…

Он протянул старцу пухлый конверт.

— О, это я люблю! — Распутин взял со стола нож для разрезания бумаг, вскрыл конверт, достал оттуда пачку денег, пересчитал. Затем поднял на гостя взгляд: — Это все?

— Это, Григорий Ефимович, аванс.

— Аванец, говоришь?

— Так точно. Если вы сделаете то, о чем говорили с Иваном Карловичем, я еще столько же принесу.

— Столько же? А может, побольше?

— Можно и побольше. Вы, главное, дело сделайте.

— Насчет этого можешь не сумлеваться. И Ивану своему Карловичу так и передай — если я обещаю, я непременно сделаю. Матушка меня слушает!

Он отделил от пачки несколько бумажек, повернулся к полуодетой женщине и протянул ей:

— Как тебя… возьми, помни мою доброту!

Затем снова взглянул на горохового:

— А ты что сидишь? Чего ждешь? Можешь идти!

Валерий Маринетти вошел в комнату для допросов, огляделся и сел перед столом.

Прошло пять минут… десять… никто не появлялся.

Валерий чуть заметно усмехнулся уголками губ.

Все понятно — его психологически готовят к допросу. Любой другой человек на его месте начал бы нервничать, злиться, утратил бы самообладание. Но только не он. Он сам — большой мастер прикладной психологии, и простым полицейским с их кустарными методами не вывести его из себя!

Он подождал еще пять минут.

Нет, они не добьются своего. Он спокоен, спокоен… спокоен, как тихое лесное озеро…

Хотя в глубине души он все же с каждой минутой волновался все больше и больше.

Зачем вообще его вызвали в полицию?

Из-за «Общества «Остров»? Но они не делают ничего противозаконного, обычный психологический тренинг, каких на каждом шагу десятки…

Наконец, дверь открылась, и в комнату вошли двое — невысокий невзрачный мужчина в мятом пиджаке и крупная, яркая, красивая женщина…

А вот эту женщину Валерий сразу узнал — она недавно приходила на занятия общества. У него отличная память на лица, при его деятельности без этого никак нельзя. А ее вообще трудно не запомнить! Красивая женщина, что и говорить, не похожа на других.

— Извините, что заставили ждать, — тусклым голосом проговорил мятый мужчина. — Начальство задержало!

— Ничего страшного! — ответил Маринетти и даже выдавил кривую улыбку.

Его пришли допрашивать вдвоем. Ну да, старый прием — добрый и злой полицейский. Причем тут нетрудно догадаться, кто будет добрым, а кто злым…

Это Лебедкин придумал помариновать гуру немножко перед допросом — пускай подождет и подумает над своим поведением. Дуся же задержалась по делу.

Она зашла в технический отдел, где сидели двое парней и девица самого расхлябанного вида. Общались они на своем птичьем языке и жили в своем виртуальном мире, парни даже на Дусю не реагировали. Однако это ее ничуть не обескуражило, она целеустремленно направилась к одному из них.

— Вадик, ты мне нужен! — Она тронула его за плечо.

— Через магазин! — Он протянул руку, не глядя, и подвигал пальцами в ожидании шоколадки. Так уж у них повелось, Дуся его баловала, зато он всегда узнавал все быстро и качественно.

На этот раз шоколадка не появилась, и Вадик недовольно оторвался от компьютера.

— Мне некогда, свидетель ждет! Так что выясни все вот про этого типа! — Дуся протянула ему клочок бумаги и убежала.

Несмотря на приличный вес и габариты, она умела бегать легко.

Дуся и Лебедкин сели по другую сторону стола.

Дуся включила магнитофон и проговорила:

— Допрос начат в четырнадцать часов двадцать пять минут. Присутствуют капитан Лебедкин, капитан Самохвалова и свидетель гражданин Маринетти.

На мгновение наступила тишина, и Валерий, воспользовавшись этим, проговорил:

— То-то мне показалось, что вы совсем не похожи на обычных посетителей моего общества! Значит, вы приходили на «Погружение» по долгу службы?

Он произнес эту фразу, чтобы с самого начала перехватить у полицейских инициативу. Чтобы превратить обычный допрос в разговор равных.

Дуся спокойно улыбнулась:

— По долгу. Но вообще у нас принято, чтобы свидетель не задавал вопросы, а отвечал на них.

Ага, подумал Валерий, может быть, он и ошибся. Может быть, эта красотка изображает злого полицейского… Хотя вряд ли, у нее не получится, уж больно обаятельная.

— Хорошо, спрашивайте. — Он тоже улыбнулся спокойно, как человек, которому нечего скрывать.

— Какие отношения у вас были с Екатериной Херувимской? — влез этот, невзрачный.

— Никаких. — Валерий безразлично пожал плечами.

— Так-таки и никаких? — Дуся взглянула на него недоверчиво.

— Ну, такие же, как с остальными посетителями занятий.

— А я не знаю, какие у вас с ними отношения.

— Ну на что вы намекаете? — Валерий почувствовал, что начинает нервничать, и это ему не понравилось. Все-таки эта полицейская обстановка нервирует. Нужно держать себя в руках…

— Ни на что я не намекаю. Я просто хочу, чтобы вы честно ответили на мой вопрос. Если вы его забыли — могу напомнить. В каких отношениях вы были с Херувимской?

— Да почему вы о ней спрашиваете? Почему вас так интересует Херувимская?

— Потому что она умерла, — мрачно проговорил Лебедкин. — Если точнее, убита.

— Умерла? — переспросил Валерий, и голос его дрогнул. — Убита? Как? Когда?

— Напоминаю вам, что вопросы задаем мы, а вы должны на них отвечать. Итак, в каких вы с ней были отношениях?

— Да говорю же — в таких же, как с остальными! Она участвовала в наших занятиях, иногда я приглашал ее на сцену. Вы же видели, как это у нас происходит.

— А помимо занятий?

— Помимо занятий я с ней не встречался.

— А вот у нас имеется надежный свидетель, который утверждает, что вы с ней находились в близких отношениях. — Капитан Лебедкин думал, что сказал это коварным голосом, но на гуру это не произвело особого впечатления.

— Чушь! Бред! Какой еще свидетель? — Валерий тут же понял, что если он немедленно не сменит тон, то эти двое возьмут его в оборот и выпутаться будет очень трудно.

— Еще раз повторяю — вопросы задаем мы!

Вот всегда они так — про себя говорят во множественном числе. Мы, Николай Второй. Этот неказистый, небось, себя прямо королем чувствует. Вторая-то поумнее будет, смотрит внимательно, как он на вопросы реагирует.

— Ваш свидетель говорит полную ерунду, — спокойно сказал Маринетти.

— Не такую уж ерунду! Наш свидетель утверждает, что Херувимская собиралась уйти к вам от мужа, что вы предлагали увезти ее куда-то далеко… на тот самый остров…

— Послушайте! — Валерий обращался теперь только к Дусе, а на Лебедкина и не смотрел. — Вы же были у нас в обществе, вы же понимаете, что этот остров не существует в реальности, это просто красивый образ, метафора…

— А вот и не метафора! — вступил в разговор Лебедкин. — Херувимская вполне реально ушла-таки от мужа и забрала все свои вещи! Она всерьез собралась уезжать!

— А я-то при чем? — Валерий пожал плечами. — Она что — так прямо мужу и сказала, что уходит ко мне? Это муж — ваш свидетель? А почему вы ему верите, а мне — нет?

С некоторым удовлетворением он понял по установившейся паузе, что этим двоим нечего сказать.

Значит, не муж рассказал про него. Правильно, такого не может быть. К нему, конечно, приходят разные женщины, в основном одинокие, но бывают и замужние, несчастливые в браке. Катя была из таких, он сразу понял.

К таким у него особый подход. Потому что очень важно, чтобы муж ничего не узнал. Ему ни к чему сложности. Муж может приревновать или возмутиться насчет денег, явится на сеанс, начнет скандалить. Еще до мордобоя дойдет.

Нет, такого ему не нужно, поэтому он тщательно следит, чтобы женщины все сохраняли в тайне от мужей.

— Лучше посмотрите на нее, может быть, ваша совесть проснется! — опомнился Лебедкин и выложил на стол несколько фотографий мертвой Екатерины.

Валерий неохотно взглянул на эти фотографии, поморщился, отодвинул их.

— Какой ужас!

— Смотрите, смотрите! Не отворачивайтесь!

— Неприятное зрелище. Я так понимаю, ее задушили?

— Вам лучше знать! — выпалил Лебедкин. — Вот вы нам и скажите, как вы ее задушили и зачем! Надоела она вам? Влюбилась, мало ей было ваших сеансов, захотела серьезных отношений?

— Да не убивал я ее! И никаких отношений с ней у меня не было! Вообще никаких — понимаете? Вообще, почему вы именно ко мне привязались?

— Хотя бы потому, — проговорил Лебедкин, — что ее труп нашли рядом с местом, где вы проводите свои занятия. На площадке аттракционов рядом с вашим павильоном. Мне кажется, вот как было дело. Вы убили ее прямо там, в своем павильоне, а потом перетащили труп через забор на площадку и там оставили…

— Слушайте, ну это и правда бред какой-то! Зачем? Зачем мне это было нужно? Чтобы ее нашли и связали труп со мной? То есть прямо на себя я указал? Чтобы вам легче было?

В это время в дверь просунулась нечесаная голова Вадика.

— Дуся, можно тебя на минутку?

Дуся вышла и вернулась очень быстро, глаза ее блестели.

— Скажите, пожалуйста, господин Маринетти, — вкрадчивым голосом начала она, — как ваша фамилия?

— Фамилия? Маринетти, вот же перед вами мой паспорт. Там все написано черным по белому.

— Это так, по паспорту вы Маринетти Валерий Георгиевич. Но так ведь было не всегда. Согласно базе данных, вы поменяли фамилию в две тысячи девятом году, когда женились на гражданке итальянского происхождения Сильване Маринетти и взяли ее фамилию.

— Ну да, очень красивая фамилия, при моей профессии это может быть полезно…

— А какая у вас профессия? — насмешливо прищурилась Дуся.

— Ну, такая фамилия больше подходит к моему роду деятельности. — Маринетти улыбнулся, доказывая, что ничуть не стесняется своей деятельности.

— Ну все-таки какая у вас была первая фамилия, которая досталась вам от отца?

— Моя фамилия была Васильков.

— Васильков?!! — Капитан Лебедкин едва не свалился со стула. — Вы сказали — Васильков?

— Да, а что такого? Отца моего звали Георгий Васильков… самая обычная фамилия…

— А военный пенсионер Максим Максимович Васильков вам кем приходится? — радостно вопросил Лебедкин.

— Кажется, двоюродный брат моего отца… я его плохо помню… давно не видел…

— Ах вот как?

— Ну да, родители развелись, когда мне было пять лет, с отцом мы отношений не поддерживали, он присылал только алименты, а потом он рано умер, так что… слушайте, а при чем тут мой двоюродный дядя? Его-то вы зачем приплели?

— То есть вы признаете, что он ваш родственник?

— Ну да, пожалуй, причем единственный…

— Точно. — Дуся посмотрела на листочек, что дал ей Вадик. — У вас ведь был еще брат по матери…

— Единоутробный. Их нет в живых.

— Ну да, они оба умерли в один день. Как это случилось?

— Автомобильная авария. Машина сорвалась с моста, — неохотно ответил Валерий. — Провалилась под лед. Это было давно. Я не люблю об этом вспоминать. И слушайте, вы так и не ответили, при чем здесь мой родственник?

— А при том, — веско ответил Лебедкин, — что у него на даче обнаружено еще одно тело. Молодая женщина, Кристина Леденцова, также задушена, сходным образом. Из-за холодов тело хорошо сохранилось, хотите посмотреть?

И он жестом опытного фокусника бросил на стол еще несколько фотографий.

— Что? — Валерий вскочил с места. — И эту тоже мне инкриминируете? В жизни ее не видел! Имени такого не слышал!

— А почему тогда ее труп в холодильнике вашего дяди находился?

— Сядьте, пожалуйста, — сказала Дуся, незаметно ткнув напарника в бок, — согласитесь, Валерий Георгиевич, что все это выглядит очень подозрительно.

— Ничего не знаю, — угрюмо ответил тот, — требую очной ставки со свидетелем, который утверждает, что у нас с Херувимской была связь. Никто нас вместе не видел, это ложь.

— Ну что ж, давайте пока на этом закончим, — сказала Дуся, — вы можете быть свободны, только вот подпишите, что никуда не уедете из города. Но мы вас еще вызовем.

Маринетти вышел, не простившись.

— Зря ты его отпустила, — надулся Лебедкин, — я бы его дожал.

— Брось, Петька, что ему можно предъявить? Эта Тетерина из турбюро только со слов Херувимской говорила. Это же не доказательство. И потом, не верю я, что этот Маринетти такой дурак, чтобы труп своей знакомой специально подложил рядом с местом, где он бывает. И насчет дачи этих Васильковых, сам говорил, что трудно было бы туда труп доставить. А убийца постарался. И знаешь, что я думаю? Что это нарочно кто-то Маринетти подставляет.

— Но вот только кто…

— Самохвалова! — окликнул Дусю в коридоре Коля Еропкин. — Тебе тут из Таганрога звонят!

— Откуда? — удивленно переспросила Дуся. — У меня в Таганроге никого нет.

— Да из полиции тамошней, само собой!

Дуся взяла трубку.

Звонил майор Лютиков из Таганрогской полиции.

— Ну как, удалось вам хоть что-то узнать про нашу Лопареву?

Дуся с трудом вспомнила, что коллеги из Таганрога просили ее помочь с поисками Алены Лопаревой, которая проходила у них то ли свидетелем, то ли подозреваемой по делу о хранении и сбыте наркотиков. Эта самая Лопарева была хозяйкой маленького магазинчика, ограбленного несколько дней назад. Дуся же и ходила туда разбираться. Господи, теперь кажется, что было это так давно, еще до всех этих жутких убийств…

— Нам бы хоть что! — вздыхал майор. — Хоть бы фотографию приличную… хоть бы описание внешности… а то эта Лопарева — прямо как призрак какой-то! Никак ее не поймать!

Честно говоря, Дуся и думать забыла про это мелкое ограбление и про саму злополучную Лопареву, у нее сейчас голова была занята двумя убийствами.

Но говорить об этом коллеге из Таганрога она не стала, извинилась и пообещала узнать, что можно. И, закончив разговор, прямиком отправилась на место преступления. Как раз сейчас перерыв в расследовании выдался. Точнее, не перерыв, а снова тупик, но Дуся была от природы оптимисткой и надеялась на лучшее. Хотя ее напарник ворчал, что пока не появится третье убийство, они с места не стронутся.

— Типун тебе на язык, Петька! — в который раз возмутилась Дуся и ушла, чтобы окончательно не разругаться.

Ограбленный магазинчик находился в длинном душноватом полуподвале напротив станции метро. Весь этот полуподвал был разбит на маленькие закутки, в которых располагались такие же маленькие лавочки и мастерские — ремонт часов, замена батареек, продажа товаров для рукоделия и всяких хозяйственных мелочей…

Дуся обошла все эти лавочки одну за другой и каждого спросила про Лопареву. Но никто ее даже не сумел толком описать, а кто и описывал — показания не сходились.

И даже та самая продавщица, что устроилась теперь напротив, в небольшой продовольственный магазинчик, а раньше торговала барахлом, которое унесли, и то не могла сказать ничего дельного. Она и видела-то хозяйку раза два в месяц, та все бегом да скоком, если честно, не слишком ее дела магазина интересовали.

Точно, поняла Дуся, явно эта Лопарева замешана в криминале, не зря товарищи из Таганрога ею интересуются.

Женщина, торговавшая всевозможными лампами и светильниками, утверждала, что хозяйка магазина радикальная короткостриженая брюнетка, а хозяин магазина гитар и прочих музыкальных инструментов настаивал на том, что она блондинка с волосами до плеч.

И тут в разговор включился толстяк, который чинил принтеры и заменял картриджи к ним.

— Вот, слушай сюда! Прошлым летом случай был. Один мой постоянный клиент припарковал поблизости машину, новую между прочим, а она, та хозяйка, про которую вы спрашиваете, подъехала и задела ему правое крыло…

Он начал многословно и сочувственно описывать характер повреждения машины своего знакомого.

Дуся терпеливо слушала, надеясь вычленить из этого потока сознания хоть что-то полезное.

— Ну короче, тот клиент попросил меня сфотографировать обе машины. Для страховой, вы понимаете?

— Понимаю, — кивнула Дуся.

— Ну так вот, посмотрите те фотографии — может, что-то там полезное найдете.

— Они у вас сохранились? — обрадовалась Дуся.

— Ну да! В телефоне же, куда они денутся?

Он достал свой телефон и нашел нужные фотографии.

Дуся внимательно все их просмотрела.

Но с Лопаревой ей и тут не повезло — на один снимок она попала, но видна была только со спины, и то нечетко. Волосы вроде длинные до плеч, а может, это капюшон так свисает.

Вроде бы женщина полноватая (не такая, как сама Дуся, но все же в теле), а может быть, это пальто такое стеганое свободное. И правда, просто призрак какой-то, а не женщина!

И тут вдруг на заднем плане Дуся увидела стойку, на которых продавцы в хорошую погоду выносят на улицу свои товары. Ну да, вон как раз и кусок вывески того магазинчика торчит. Ничего особенного, просто написано «Женская одежда».

И на этой стойке — на самом виду — висело летнее платье.

Ярко-желтое платье в лиловых ирисах!

— Опаньки… — протянула Дуся.

Значит, в этом ограбленном магазине было такое же платье, как те, что фигурировали в деле об убийствах…

Ну да, сказала та самая продавщица из продовольственного, были такие платья, может, парочка и осталась с лета, она точно не помнит. Когда хозяйка велела все остатки выбросить, она, продавщица, хотела что-то взять — не для себя, конечно, а хоть свекрови халатик подарить.

Но ее размера не было, а платья эти оказались уж такой дешевкой, да еще и линючи к тому же. Этак после первой же стирки неясно будет, где фон, а где — ирисы…

И то верно, даже на плохонькой фотографии Дусе было видно, что платье это из дешевой ткани и сшито кое-как. Впрочем, в том магазинчике все товары были не лучшего качества.

Но факт остается фактом — в этом магазине было желтое платье в лиловых ирисах, и похоже на то, что это платье пропало при ограблении магазина…

Может, Петька Лебедкин все же прав и у них орудует серийный маньяк? И их со дня на день ждет еще один труп?

Выйдя из здания полиции, Валерий Маринетти позвонил невзрачной женщине, которая отвечала за организацию встреч или, как он называл, «погружений». Кстати, удачная мысль, подходящее слово он в свое время подобрал.

Но сегодня он отменит действо. Не то чтобы не успеет добраться, времени хватит, просто очень уж вымотал его этот допрос в полиции. Нужно успокоиться, побыть одному, в тишине…

Тщательно соблюдая правила, он доехал до своего дома. Дом был новый, квартира, которую он снимал, удобная, просторная. Он любил простор. И чтобы мебели мало, ничего лишнего. Никогда не обрастал барахлом, для этого постановил для себя менять жилье раз в полгода. Очень удобно, всегда можно найти съемную квартиру по своему вкусу, деньги не имеют значения.

Выруливая на парковку перед домом, Валерий усмехнулся про себя. Не для того ли он убедил себя, что нужно менять квартиры почаще, чтобы не проведали о его жилье все эти Маши, Даши, Кати, которые ходят к нему на «погружения»?

Унылые, невзрачные женщины, обиженные судьбой, страдающие от одиночества. Некоторые из них замужем за такими же унылыми, неспособными ни на что мужчинами, которым обрыдло все на свете, которые спасаются водкой или рыбалкой.

Его контингент — все эти женщины, умирающие от тоски без любви и ласки. И он дает им, если не счастье, то надежду на счастье в будущем. Надежда — великая вещь, без нее жить нельзя.

И все они послушны примитивному внушению, ведут себя предсказуемо, но изредка одна-две влюбляются в него. Такие уж издержки работы. И это тоже предсказуемо, надо просто держать их на расстоянии, позволять любить себя издали.

Но вот с этой Катей Херувимской получилась какая-то засада. Такая была скромная, незаметная женщина, в глазах у нее ничего он не смог прочитать, не смог предупредить… Ходила часто, каждую неделю, вела себя как все, не лезла к нему с душевными разговорами…

Правда, в последний раз… а когда он был, этот последний раз… там, в полиции, спрашивали, он точно не мог вспомнить, но это можно без труда выяснить.

Так вот, как-то странно тогда эта Катя на него смотрела, как будто между ними незримая нить. И глаза у нее были не спокойные, не умиротворенные после «погружения», а откровенно счастливые. Он хотел к ней приглядеться и понять, в чем дело, но тут его кто-то отвлек, и Катя ушла. И больше не приходила.

Мало этого, оказывается, она трепалась с кем-то, что у них роман и что они уезжают вместе на райский остров. Вот уж не думал, что она такая дура, с виду-то казалась нормальной, только очень несчастной. Ну счастливые к нему не ходят.

И все-таки кто ее убил? Да еще так страшно — задушил и бросил на карусели. Он, Валерий, точно знает, что этого не делал, но полиция, похоже, думает иначе.

Валерий вошел в квартиру, тщательно запер за собой дверь и перевел дух. Хорошо, тут никто не побеспокоит.

Он сел на диван и откинул голову на спинку. Ничего не хотелось делать, даже любимую музыку включать, даже чаю выпить. Алкоголь он принципиально не употреблял, он плохо действует на его гипнотические способности.

Вот так вот. Похоже, полиция считает, что он убил двух женщин. У этого неказистого, как его… Лебядкин… Лебедкин… так у него прямо на лице было написано, что он, Валерий, — маньяк-убийца.

Господи, да нужны были ему все эти бабы! Ни с кем он никаких романов не заводит, надо больно. Женат один раз был по молодости на Сильванке. Смешная такая, приехала учиться в Россию, все ей тут нравилось. Бесшабашная, ничего в жизни не умела, все бы ей ластиться, вместо обеда с поцелуями лезла.

Сама смуглая, нос длинноват, рот большеват, только и хорошего было, что глаза черные да волосы. Ох, волосы чудесные… Но, опять же, везде эти волосы были в доме, куда ни сунься — они там, хоть в тарелке, хоть в постели.

Продержались они чуть больше года, потом Сильванке в России надоело, она и уехала к себе в Болонью. А он тут остался, учением занялся, как раз тогда в себе способности к гипнозу открыл. И с женщинами серьезных отношений не заводил — так, одна-две встречи, и все. Ему нравилось быть одному. Ни семьи, ни друзей, ни женщины близкой. Как уехал от семьи в восемнадцать лет, так с тех пор в родном городе и не был. Да какая уж там семья была… о матери только и жалел, по ней только и скучал.

Валерий подошел к письменному столу, порылся в ящике и нашел там маленькую черно-белую фотографию. Молодая женщина улыбалась в объектив, к ногам ее жался мальчик лет пяти. Это он с мамой. Тогда как раз первое лето, когда отец их бросил.

Вот мать улыбается, а глаза грустные. Он-то отца плохо помнит, так что не очень о нем и сожалел. А матери, видно, трудно приходилось, через два года она замуж снова вышла.

Валерий поморщился, вспомнив про отчима. До чего же противный тип был. С виду тихий, спокойный, всегда в костюме с галстуком, а дома… То днями Валерия не замечает, будто его вообще нет, то набрасывается с порога с руганью. Поорет, потом вдруг резко успокоится и уйдет к себе в комнату. А то подкрадется и гадость какую-нибудь сделает — за ухо схватит да начнет выкручивать.

Один раз Валерий его за руку укусил — что тут было! Крик стоял — и в комнату милиции этот урод жаловаться будет, и в колонию Валеру отправят завтра же.

Мать плакала, потом призналась, что беременна и что волноваться ей нельзя. А отчим и не слышит ничего, в раж вошел. Хорошо, соседи услышали, в дверь позвонили.

Отчима в доме не любили, хоть он вроде ни с кем не ссорился. А вот противный такой был. Ну тут сосед оказался полицейским, он отчиму быстро и доходчиво объяснил, что он — отчим и прав никаких не имеет ребенка наказывать. И пообещал разобраться, как там и что.

Поутих мерзавец, испугался, хотя гадости исподтишка делал. То тетрадь с домашним заданием чернилами зальет, то книжку библиотечную изорвет в клочья, то планер, что Валерий месяц клеил, сломает, да так, что и починить нельзя. И вот кажется, что ерунда все, мелочь, а ему-то в детстве обидно было. И понимал уже тогда, что отчим — полное барахло, трус и садист, раз такие гадости мелкие делает. Это старуха может в коммунальной квартире так по мелочи гадить, да и то не всякая, а которая уж совсем в маразме.

Пробовал Валерий с матерью поговорить, она и слушать ничего не хотела. Сразу плакать начинала, руками махать — что, кричит, вы такие несведенные, мне и так плохо, а ты еще тут будешь…

Сама вся опухшая, живот большой, голос визгливый… очень плохо на нее беременность повлияла.

Потом мать Витальку родила, на него переключилась. Он капризный был, все время орал, Валерий тогда старался дома меньше бывать. Совсем они с матерью друг от друга отдалились, а как только окончил школу — так и уехал из родного города. И никогда не возвращался.

Мать писала изредка, фотографии присылала Виталькины. Валяются где-то, может, пропали с переездами этими с квартиры на квартиру. Валерий не жалеет, никогда они с братом близки не были. Разница у них была семь лет, в детстве это большой срок. Малявкой противный Виталька был, на отчима очень похож, может, поэтому Валерий его и недолюбливал.

Потом мать написала, что отчим от них ушел. Просто вышел из дому утром — и не вернулся. Она — на работу его звонить, оказалось, что он уже три месяца как уволился. А куда по утрам уходил, чем занимался — никто не знал.

Подала она заявление в полицию, искали его, но не нашли. Валерий по тону писем понял, что мать не слишком переживала, видно, отчим и ее достал окончательно. Потом нашли труп на стройке, вызывали ее на опознание. Кто убил, как он на стройке оказался — мать не писала, да он, Валерий, не больно интересовался. Ему тогда как раз идея в голову пришла насчет «погружения», он этим занимался.

Потом мать вообще писать перестала, только с праздниками поздравляла, а он звонил изредка. Все нормально, она говорила, живем с Виталиком потихоньку.

А потом вдруг звонит: приезжай, надо поговорить, мне больше не к кому обратиться… А он тогда в отпуске был, а как вернулся — ему сообщают о той аварии ужасной. Машина, в которой мать с Виталькой ехали, с моста в реку навернулась, да под лед и ушла. Никого не спасли.

Весной только машину ту подняли, Валерий на похороны съездил. В закрытом гробу хоронили, и с тех пор выбросил из головы всю ту жизнь. А мать вспоминает, только когда они еще вдвоем жили.

Валерий включил настольную лампу и поднес фотографию к свету. Надо же, мама какая молодая… красивая… волосы пышные, платье, хоть и летнее, а сидит хорошо. Наверное, сама его сшила, она вообще хорошо шила, все соседки к ней бегали.

Какого же цвета платье-то? На черно-белом снимке не узнаешь. Вот цветы крупные, на ирисы похожи, а на каком фоне… неужели оно желтое? Не может быть…

Херувимский вышел из машины и огляделся. Все то же самое, ничего за минувший год не изменилось. Улица как улица, тут стоянка небольшая бесплатная, куда он машину с трудом втиснул, напротив дом большой девятиэтажный, ближе к углу к нему ларек маленький притулился. «Ремонт обуви» написано.

Херувимский перешел улицу и сунулся в ларек.

— Проходи, дорогой! — Смуглый мужчина с бородой оторвался от разглядывания стоптанной подошвы ботинка.

Тут лицо его изменилось, исчезла улыбка.

— А, это ты… ну заходи уж…

Вроде как знакомого узнал, но Херувимский мог бы поклясться, что в жизни его не видел. В прошлый раз, год назад, на этом самом месте сидел мужчина постарше, с головой, лысой, как колено, и блестящей, как бильярдный шар, бороды у него вообще не было. Но этот парень его сразу узнал. Впрочем, чему тут удивляться…

Он с трудом влез в ларек, едва не обрушив на пол гору поношенной обуви.

— Тебе туда! — Мужчина неопределенно мотнул головой в сторону узенькой дверцы.

— Да знаю уж! — Херувимский протиснулся в узкую щель, поскольку из-за тесноты дверца не открывалась полностью.

Ларек стоял вплотную к дому, за дверцей были стоптанные ступеньки, ведущие к железной двери подвала. Ступени были скользкие и грязные, валялись под ногами стаканчики из-под кофе и пакеты из «Макдональдса».

Херувимский тяжело вздохнул и потянул на себя железную дверь, за которой был небольшой коридор. Коридор был темный, только в конце освещался пыльной лампочкой в проволочной сетке. Лампочка была слабая и все время мигала, честно предупреждая о том, что жить ей осталось совсем недолго.

Херувимский прошел до конца коридора и остановился под лампочкой. Со стороны казалось, что это тупик, что нет в стене ни окна, ни двери, и зачем тогда тут стоять? Но Херувимский знал уже, что это не так.

Он снова вздохнул и потоптался возле стены. Затем постучал три раза, потом, подождав минуту, еще три раза, на этот раз посильнее. И тогда в стенке открылось окошко. Небольшое, такое, какое бывает в кассе банка, куда граждане сначала кладут паспорт, а потом получают оттуда свои кровные деньги.

Херувимский должен был положить на поддон медальон. Там, с той стороны, медальон рассматривают, затем возвращают тем же путем, через окошко.

Так было в прошлый раз, когда он приходил сюда год назад. Теперь же ритуал прервался. Поддон задвинули обратно пустым.

Очевидно, там, за стеной, поняли, что что-то пошло не так, потому что в стене рядом с окошком открылась вдруг дверь. То есть часть стены просто бесшумно отъехала в сторону, и Херувимский понял, что надо туда войти.

Он поежился и вошел. Дверь тотчас задвинулась обратно, и он оказался в маленькой квадратной комнате, где не было никакой мебели, кроме старого стула в углу. На стуле сидел странный человек — с длинными седыми волосами до плеч, в черном бархатном костюме, который правильно было бы называть камзолом. Впрочем, Херувимский не разбирался в истории одежды.

— Иди сюда, — сказал человек шелестящим полушепотом, однако Херувимскому показалось, что на него рявкнули басом.

Он встал, руки по швам, едва не ответив «Есть идти сюда!».

Но вовремя опомнился и шагнул к человеку в черном.

При ближайшем рассмотрении одежда его оказалась вовсе не старинным камзолом, а обычным пиджаком, только сшитым из черного бархата.

— Где медальон? — спросил человек и поднял глаза на Херувимского.

Глаза были совершенно белые, зрачков не видно, и Херувимский понял, что он слепой.

— Я жду ответа! — напомнил слепой.

— У меня его нет… — забормотал Херувимский.

— Что значит — нет?

— Его… его украли.

— Что-о? Ты что — показывал его посторонним? А может быть, ты хотел его продать и показывал этим жуликам-антикварам? А может быть, ты носил его в музей?

— Но, послушайте, я не виноват! — забормотал Херувимский. — Я ничего этого не делал, медальон лежал в тайнике, никто про него не знал, ни одна живая душа.

— Кто в таком случае его украл?

— Жена… она… наверняка это она его взяла, а потом ее убили. И медальон пропал.

Выговорив это одним духом, Херувимский думал, что ему полегчает. Но не тут-то было. Слепой уставился на него в упор своими незрячими глазами, и Херувимскому стало по-настоящему страшно. Он думал, что сейчас просто испарится на месте.

— Ищи, — прошипел слепой. — Ищи медальон. Сроку тебе неделя. Ни днем больше.

— Но где же я его…

— Молчи! — приказал слепой. — Иди и ищи, не трать время.

И ноги Херувимского сами вынесли его за открывшуюся дверь, пронесли по коридору мимо погасшей все же лампочки и подняли по ступенькам. Очнулся он только в ларьке, где вместо бородатого парня сидел пожилой расхристанный мужик, который с упоением стучал сапожным молотком по каблуку изящной дамской туфельки.

— Те чего? — спросил он, увидев Херувимского. — Иди куда шел, видишь — человек работает.

И он снова изо всех сил жахнул молотком. Каблук отвалился.

Херувимский перешел дорогу в неположенном месте, за что огреб парочку нелестных слов от девицы из красной «Ауди», и, в довершение ко всем неприятностям, не обнаружил свою машину на стоянке. Что за черт, угнали, что ли?

Тут же «добрый самаритянин», который видел все из окна, сообщил, что машину увез эвакуатор. Оказалось, Херувимский на нервах поставил ее на инвалидное место. Ну все одно к одному!

И Аркадий Херувимский уныло побрел по улице.

Что делать? Как найти заветный медальон? Ему дали всего неделю, а он и представления не имеет, где его искать…

Вдруг на него налетела невысокая женщина средних лет в черном пальто с капюшоном.

— Смотреть надо, куда идете! — проворчал Херувимский и попытался ее обойти.

Но не тут-то было! Женщина вцепилась в его рукав и забормотала, доверительно приглушив голос:

— Иди к Людвиге Юлиановне! К ней иди, к ней! Она тебе непременно поможет!

— Что?! — Херувимский удивленно взглянул на женщину, разглядел неестественно бледное лицо и горящие глаза. Явно ненормальная… дурдом по ней плачет…

— Пропустите меня! — проговорил он раздраженно. — Да отцепитесь же от меня, наконец!

Но женщина не выпускала его рукав и продолжала бормотать:

— Иди, иди к ней! Она тебе обязательно поможет! Без нее тебе никак, ведь тебе всего неделю дали…

Херувимский похолодел.

Откуда эта сумасшедшая знает, что ему дали всего неделю на поиски медальона?

Да нет, не может быть, ему это наверняка послышалось! А если и не послышалось, то это просто совпадение, случайность!

— Отпустите же меня! — воскликнул он и сильно дернул руку…

И странная женщина наконец отпустила его, только в последний момент что-то вложила в руку, какой-то листок или буклет.

Херувимский перевел дыхание, оглянулся…

Странная женщина пропала, как будто ее и не было, как будто она ему привиделась.

Однако в руке у него остался сложенный вдвое листок глянцевой бумаги, листовка, на которой затейливыми готическими буквами было написано:

«Людвига Юлиановна Люциус. Потомственная гадалка и предсказательница. Предсказание будущего. Исправление кармы. Снятие венца безбрачия. Поиск потерянных или украденных вещей».

Ниже был напечатан номер телефона.

Первым побуждением Херувимского было тут же выбросить дурацкую листовку в мусорную урну.

Но потом он снова перечитал ее, задержавшись на последней фразе.

Поиск потерянных или украденных вещей…

А вдруг она поможет ему найти медальон?

Да нет, чушь собачья! Мракобесие! Кто в наше время верит в такую ерунду?

А ведь кто-то наверняка верит! Иначе такие гадалки и знахарки остались бы без работы!

И потом — откуда та женщина знала, что ему дали всего неделю на поиски медальона?

Да просто так, сказала первое, что пришло на ум…

Нет, не так это просто…

Херувимский еще какое-то время разрывался между желанием выбросить злополучную листовку или позвонить по напечатанному на ней номеру…

Но потом вспомнил, какой маленький срок ему отвели на поиски медальона, обреченно вздохнул, достал телефон и набрал напечатанный на листовке номер.

В конце концов, он ничем не рискует.

Если поймет, что это мошенница, всегда сможет уйти…

В трубке послышались сначала длинные гудки, затем щелчок, и потом гнусавый голос проговорил нараспев:

— Слу-ушаю!

— Мне дали листовку, — торопливо пробормотал Херувимский. — Тут напечатано, что вы можете найти пропавшую вещь…

— Зайди в бу-улочную! — перебил его гнусавый голос.

— Что? — удивленно переспросил Херувимский.

— Зайди в булочную «Колобок»! — нетерпеливо повторила его собеседница. — Что непонятно? Она прямо перед тобой! Покажи там листовку. Да, и заодно купи эклеров. У них очень вкусные эклеры.

На этом разговор закончился, и из трубки снова понеслись длинные гудки.

— Чушь какая! — пробормотал Херувимский, глядя на замолкший телефон. — Наверняка какая-то сумасшедшая…

Он даже почувствовал какое-то облегчение — ему ничего не придется предпринимать, как он и думал, эта листовка — пустышка, чей-то розыгрыш. Правда, остается вопрос — как найти медальон?

Он поднял глаза, огляделся…

И увидел в двух шагах вывеску:

«Пекарня «Колобок».

И над этой надписью висел румяный, веселый колобок с круглыми глазами.

У Херувимского резко заболела голова.

Гнусавый голос по телефону только что говорил ему именно об этой пекарне! «Зайди в пекарню «Колобок», она прямо перед тобой». Откуда его обладательница знала, где он находится?

Херувимский огляделся по сторонам и зашел в пекарню.

В конце концов, чем это ему грозит?

Его очередь быстро подошла.

— Слушаю вас! — приветливо проговорила румяная девушка за прилавком.

— Мне… — неуверенно начал Херувимский, — мне… четыре… или лучше даже шесть эклеров… и еще вот это! — И он протянул девушке странную листовку.

Он думал, что девушка удивится, вернет ему листовку — но ничуть не бывало.

Она протянула ему коробку с эклерами и показала на неприметную дверь слева от прилавка:

— Вам сюда.

Херувимский нерешительно толкнул дверь, вошел в нее — и оказался на крутой полутемной лестнице.

Стертые ступени уходили вверх — и Херувимский пошел по ним, потому что другого варианта просто не было.

Он поднялся на два лестничных марша и оказался перед дверью, обитой коричневым дерматином. Сбоку от этой двери висело несколько звонков, около каждого из них была табличка.

«А. Я. Булкина»

«Б. Ю. Коробочка»

«В. Э. Полумесяц»

И наконец — «Л. Ю. Люциус».

Херувимский нажал на последнюю кнопку.

Он думал, что услышит где-то далеко за дверью звонок, но вместо этого над его головой прозвучал механический голос:

— Клиент за номером А-38, вас ждут у окна номер четыре!

Херувимский удивленно поднял голову. В это время замок щелкнул, дверь открылась.

— Чего стоишь? — проговорил тот же механический голос. — Проходи, не задерживай очередь!

Херувимский оглянулся.

Никакой очереди в ближайших окрестностях не наблюдалось, он был один перед этой дверью. Но голос прозвучал так требовательно, так настоятельно, что он шагнул вперед.

Дверь за ним тут же захлопнулась, и Херувимский оказался в полной темноте.

Он замер в растерянности.

В темноте рядом с ним прозвучали чьи-то шаркающие шаги — и тут же стихли. Потом из той же темноты на него уставились зеленые светящиеся глаза.

— Мама… — пролепетал Аркадий Викторович и попятился.

Он обернулся, пытаясь найти дверь… но ничего не нашел, вокруг была не только темнота, но и пустота.

— Мама… — повторил Херувимский.

— Чего ты кричишь! — раздался прежний голос… и тут над головой Херувимского зажегся свет.

Херувимский стоял в прихожей большой старой квартиры. Над головой у него светилась слабая лампочка в самодельном абажуре, а перед ним сидел огромный угольно-черный кот.

Херувимский перевел дыхание. Так вот чьи зеленые глаза светились в темноте! Всего лишь кот. Просто кот, правда, очень большой, просто огромный.

И что теперь делать?

— Иди за котом! — приказал тот же невидимый голос.

Кот поднялся на лапы, развернулся и пошел по коридору в глубину квартиры.

Херувимский последовал за ним, чувствуя себя сумасшедшим.

Вслед за котом он прошел по коридору. На стене слева висел детский велосипед, справа — оцинкованное корыто.

Херувимский опасливо прошел между тазом и велосипедом, как между Сциллой и Харибдой, и оказался перед неплотно прикрытой дверью, из-за которой пробивался тускло-желтый свет и доносилась приглушенная музыка.

Кот остановился перед дверью, громко мяукнул и протиснулся внутрь.

Херувимский замялся.

Тут у него над головой прозвучал прежний механический и явно неодобрительный голос:

— Что стоишь? Тебе нужно отдельное приглашение?

Херувимский вздохнул, открыл дверь и вошел.

За дверью обнаружилась большая полутемная комната, заставленная старой мебелью. Здесь были два дивана в пестрой обивке, несколько мягких кресел и стульев, старомодная этажерка, забитый посудой полированный сервант, несколько тумбочек. И всюду — на диванах, на креслах, на тумбочках — лежали многочисленные вышитые накидки, салфетки и салфеточки.

На одной из тумбочек стоял старинный граммофон с большой трубой, расписанной аляповатыми розами. Это он издавал ту музыку, которую Херувимский услышал из коридора — надтреснутый, дребезжащий мужской голос под аккомпанемент фортепьяно пел романс «Татьяна, помнишь дни золотые…»

А в глубине комнаты стоял массивный письменный стол.

На этом столе стояла старинная бронзовая лампа под зеленым абажуром, а за столом сидела пожилая дама в шелковом халате, расписанном золотыми драконами, с тщательно завитыми рыжеватыми волосами, с крупным попугайским носом, украшенным выдающейся бородавкой.

На этом носу у дамы было пенсне в золотой оправе.

Романс закончился.

Граммофон замолчал, только еще долго слышалось шарканье звукоснимателя по пластинке.

— Ну-ну, — проговорила дама, поправив пенсне и уставившись на Херувимского. — Пришел-таки! А эклеры принес?

Голос у нее был гнусавый, словно простуженный. Тот самый голос, который Херувимский слышал по телефону.

— При… принес! — проговорил он растерянно и поставил коробку с пирожными на стол.

— Принес — молодец! — Женщина спрятала коробку в ящик стола, насмешливо взглянула на Херувимского: — А ты что, думал, я тебя чаем буду поить с этими пирожными? И не мечтай! Ты сюда не чаи распивать пришел!

— Да я и не думал… — смущенно пробормотал Херувимский. — Я совсем не затем…

— А зачем? — Женщина поправила пенсне и гнусаво засмеялась. — Шучу, шучу! Знаю я, зачем ты пришел!

— Откуда вы знаете?

— Откуда? От верблюда! Если бы я не знала, зачем ко мне люди приходят, — грош мне цена! Ладно, садись!

Перед Херувимским вдруг оказался старомодный венский стул с гнутой спинкой.

Херувимский послушно сел.

— Значит, ты хочешь его найти… — протянула женщина, разглядывая Херувимского, как любопытное насекомое, случайно залетевшее в ее комнату.

— Да… собственно… мне очень нужно… — забормотал Аркадий Викторович.

— Нужно, нужно… ты пришел по адресу, я на таких делах собаку съела. Крупного породистого бультерьера. И вообще, я специалист самого высокого класса! У меня есть диплом Гейдельбергского университета и лицензия, выданная лично профессором Вель-зе-Вуллом в его резиденции на Лысой горе…

Херувимский слушал ее рассеянно.

Заметив движение слева от стола, он скосил глаза и увидел, что там, на таком же венском стуле, сидит, по-человечески сложив лапы, его знакомый кот. На носу у кота было такое же, как у хозяйки, золотое пенсне, которое он то и дело поправлял лапой.

— Мурциус, подай-ка мне сам знаешь что! — проговорила женщина, повернувшись к коту.

Кот послушно соскочил со стула, подбежал к ней и протянул лапу, на которой оказался невесть откуда взявшийся небольшой хрустальный шарик. Хозяйка поблагодарила кота, взяла у него шарик и положила на стол перед собой.

Затем она сняла пенсне и подула на шарик, как дуют на блюдце с горячим чаем.

Шарик стал необъяснимым образом увеличиваться.

Вот он был уже размером с футбольный мяч… теперь — с большой глобус… дальше — больше.

Шар уже занял весь стол и продолжал, продолжал расти, захватывая все больше пространства…

Херувимский и сам не заметил, как оказался внутри этого шара.

Он был теперь не в комнате гадалки.

Теперь он стоял посреди заснеженного кладбища, вокруг виднелись старые замшелые могильные плиты, покосившиеся кресты, надгробья, украшенные саркофагами и статуями.

Возле одного надгробья ошивался огромный черный кот — старый знакомый Херувимского.

— Что это такое? — спросил Херувимский кота, поскольку больше никого поблизости не было.

— Ты что, думаешь, я умею говорить? — явственно произнес кот и повертел лапой у виска. — Да если бы я умел, я бы такое рассказал… закачаешься!

А потом он громко мяукнул…

И в то же мгновение шар лопнул, как мыльный пузырь, разлетевшись на множество радужных обрывков. И вместе с ним исчезло старинное кладбище.

Херувимский снова сидел в полутемной комнате старой гадалки, и сама хозяйка по-прежнему сидела за столом и всматривалась в хрустальный шар.

— Ну что, видел? — проговорила она, оторвавшись от шара.

— Ну, видел кладбище… но это как-то смутно, неопределенно… нельзя ли уточнить?

— Уточнить? Трудно с тобой… — И гадалка снова уставилась в шар.

— Ну что я тебе могу сказать, mon ami… — проговорила она спустя минуту, — дело непростое, очень непростое…

И вдруг совсем другим голосом, резким и истеричным, она выкрикнула:

— Позолоти ручку, молодой-красивый!

Херувимский торопливо достал бумажник, положил на стол перед гадалкой купюру.

Та поморщилась, проговорила:

— Я же сказал — позолоти! А это что? Разве это золотой дублон, или пиастр, или, на худой конец, луидор?

Тем не менее она смахнула купюру со стола и спрятала в ящик — в тот же, куда до этого отправились пирожные.

Затем она снова повернулась к коту и строго воскликнула:

— Мурциус!

Кот вздохнул, соскочил со стула и подал хозяйке колоду старинных засаленных карт.

Гадалка перебросила колоду из руки в руку. Колода рассыпалась разноцветным веером, снова сложилась в аккуратную стопочку. Гадалка ловко перетасовала эту стопочку и принялась раскладывать на столе, приговаривая:

— Сейчас, через час… что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится…

Закончив свои манипуляции, гадалка выложила перед Херувимским единственную карту — даму пик — и проговорила своим гнусавым простуженным голосом:

— Ищи тетю!

— Тетю? Какую тетю? — растерянно переспросил Херувимский.

— Известно какую — подпорожскую! — И гадалка ткнула пальцем в даму пик.

Дама на карте была странная — очень старая, со злобным и недоверчивым лицом, и одета была не в пышное платье старинного покроя, а в серую кофту ручной вязки.

Дама уставилась на Херувимского и хитро, неприязненно ухмыльнулась.

— Что это значит? — спросил Аркадий Викторович, но ему никто не ответил. Да и отвечать было некому, потому что гадалка куда-то исчезла, исчезла вместе со своим подозрительным котом, вместе со своей комнатой…

Херувимский стоял перед дверью, закрытой на простую задвижку. Из-за двери раздавался нетерпеливый, раздраженный голос:

— Сколько можно? Выходи уже, ты тут не один!

Херувимский отодвинул задвижку, открыл дверь и вышел.

Мимо него тут же пронеслась рассерженная женщина средних лет, захлопнула за собой дверь.

Аркадий Викторович с удивлением увидел на этой двери всем знакомый символ — два нуля.

Пожав плечами, он прошел по коридору…

И оказался в торговом зале пекарни «Колобок».

— Мужчина, вы будете заказывать? — осведомилась рыжеволосая особа.

Херувимский осознал, что стоит в очереди и уже подошел к самому прилавку. В растерянности он, как в прошлый раз, протянул продавщице глянцевый буклет, который снова оказался в его руке…

Но на этот раз продавщица взглянула на буклет удивленно и проговорила:

— Что вы мне даете? Говорите, что вам!

— Ни… ничего… — растерянно проговорил Херувимский. — Извините… я забыл…

— Так не задерживай людей! — фыркнула рыжая и оттеснила его от прилавка.

По-прежнему ничего не понимая, Херувимский вышел на улицу.

Что это было?

Все это, скорее всего, ему просто померещилось…

И тут он осознал, что держит в руке какой-то картонный прямоугольник.

Он удивленно взглянул на него — и понял, что это старая, засаленная карта. Дама пик. На этот раз дама на карте была самая обычная — пышно одетая брюнетка с недобрым лицом.

Но все равно, значит, вся эта дикая сцена у гадалки ему не померещилась?

Но это же бред! Полная ерунда!

Да, но ему необходимо найти заветный предмет, и найти его срочно. А никаких других зацепок нет…

Тут он начал вспоминать все, что только что видел, все, что говорила ему гадалка.

Сначала она показала ему заснеженное старинное кладбище. Когда он попросил уточнений — она стала гадать на картах, у нее выпала дама пик — вот эта самая карта, и гадалка сказала… как же она сказала? Ну да, «Ищи тетю». И потом добавила — «подпорожскую».

И тут Аркадий Викторович вспомнил, что его покойная жена (о которой он предпочитал не думать) регулярно ездила навещать свою тетку в Подпорожском районе.

Как выяснилось впоследствии, жена его нагло обманывала. Никакой тетки ни в Подпорожском районе, ни где-нибудь еще у нее не было. Точнее, тетка была, но давно умерла.

Куда на самом деле ездила жена — неизвестно, и теперь уже не узнаешь.

Но тогда слова гадалки «ищи подпорожскую тетку» приобретают хоть какой-то смысл. Особенно в сочетании с зимним кладбищем, которое видел Херувимский, оказавшись в хрустальном шаре.

Видимо, на этом самом кладбище похоронена та самая тетка…

Гадалка велела ему искать эту тетку. Наверное, это значит, что он должен найти ее могилу. Может быть, там или где-то поблизости и спрятан заветный артефакт…

Но вот как найти эту могилу? Для начала, как узнать, что это за кладбище? Старинных кладбищ в нашем городе много, все за целую жизнь не обойдешь…

Конечно, это знала жена, но у нее не спросишь — ее больше нет на свете…

И тут Херувимский понял, что единственный способ найти теткину могилу — это обыскать вещи жены. Вдруг у нее найдутся какие-то документы, хоть какая-нибудь завалящая бумажка, связанная с этим кладбищем.

Примчавшись домой, Херувимский бросился перерывать все оставшиеся от жены бумаги.

Впрочем, бумаг этих было совсем немного, и лежали они в единственном месте, куда Аркадий Викторович почти никогда не заглядывал — в небольшой тумбочке с жениной стороны кровати.

Херувимский вытряхнул все содержимое тумбочки на кровать и принялся перерывать его.

В основном здесь были какие-то карточки на скидки в магазинах одежды и обуви, чеки из тех же магазинов (зачем только жена их хранит), рецепт на какое-то лекарство, чек из стоматологии (Херувимский поразился проставленной в нем ценой), справка о флюорографии с четкой печатью «Органы грудной клетки в норме», квитанция из химчистки и еще одна — на ремонт обуви…

И наконец, в самом низу бумажного вороха он нашел потертую, выцветшую бумагу, в верхней части которой мрачным шрифтом было напечатано:

«Свидетельство о смерти».

Дальше аккуратным канцелярским почерком было вписано имя умершей — Клавдия Федоровна Пузырева. И дата смерти — дата, с которой минуло уже пятнадцать лет.

— Ах ты ж зараза! — прошипел Херувимский. — Тетка уж пятнадцать лет как померла, а она ее все навещала!

Тут он отбросил эмоции и сосредоточился на том, ради чего рылся в бумагах жены.

На лицевой стороне свидетельства была еще указана причина смерти — острая сердечная недостаточность.

Больше ничего там не было. Место захоронения не указано.

Но когда Херувимский перевернул бумагу — он увидел на обратной стороне выцветший штамп — «Подхоронено в родственную могилу».

А ниже, под этим штампом, на самом сгибе листка едва различимая надпись фиолетовыми чернилами — «Ефимьевское кладбище».

Херувимский не разбирался в городских кладбищах, ему это было ни к чему, но он заглянул в интернет и тут же выяснил, что это кладбище — одно из самых старых в городе и находится на севере города.

На карте кладбище было очень большим, и Аркадий Викторович не представлял, как найти на этой огромной территории могилу, в которую подхоронен прах жениной тетки. Но нужно искать, больше ему ничего не остается.

На Мойке, во дворце князей Юсуповых, собралась странная компания. Сам молодой князь Феликс Юсупов, его друг великий князь Дмитрий Павлович, депутат Государственной думы Владимир Пуришкевич, капитан Сухотин, доктор Лазоверт.

Слово взял Феликс Юсупов:

— Все мы согласны с тем, что Распутина необходимо устранить. Он, как ядовитый паук, присосался к императорской семье, оплел своей паутиной всю Россию. Если не принять срочные меры, страна погибнет.

— Мы все того же мнения, — перебил князя Пуришкевич. — Вопрос только в том, как это осуществить.

— Яд! — уверенно сказал доктор Лазоверт. — Я уже приготовил цианистый калий. Эта порция достаточна, чтобы уложить слона.

С этими словами он протянул Юсупову пакетик с белым порошком.

— Теперь — место…

— Лучше всего сделать это здесь, у меня. Я приказал заново отделать подвал, обставил его приличной мебелью. Там никто ничего не услышит и не увидит.

— Прекрасно. Давайте теперь обсудим все детали нашего предприятия…

Черный человек спустился по лестнице, вошел в богато обставленную комнату. Несмотря на то что полы и стены в этой комнате были покрыты бесценными персидскими коврами, от них тянуло сырым холодом. Могильным холодом.

Посреди комнаты на столе были видны остатки позднего ужина, неубранные тарелки, сизо-розовые севрские чашки с недопитым чаем. Там же стояло большое блюдо с пирожными, несколько откупоренных бутылок вина.

Черный человек с любопытством заглянул в соседнюю комнату. Там была винтовая лестница наверх, оттуда доносилась веселая музыка, приглушенные голоса.

— Кто там у тебя, князинька? — спросил черный человек молодого хозяина. В голосе его прозвучало недовольство.

— Это у жены моей гости.

— Что за гости?

— Не волнуйтесь, Григорий Ефимович, они скоро уйдут.

— А что там за музыка такая?

— Это американская музыка, граммофон…

— Слышу, что не русская… бесовская музыка, бесовская! — Черный человек насупил косматые брови.

— Скоро уйдут… — повторил князь. — Садитесь, Григорий Ефимович. Чаю не хотите ли?

— Чаю? Чай — не водка, много не выпьешь… — Черный человек громко, хрипло рассмеялся, резко оборвал смех, исподлобья взглянул на князя маленькими острыми глазами.

— А может, вина желаете? Из наших массандровских погребов.

— И мадера есть?

— Как не быть!

Князь налил в бокал мадеры, протянул гостю. Тот сделал глоток, причмокнул, вытер губы рукавом шелковой рубахи, проговорил с явным удовольствием:

— Ах, хороша мадерца!

Князь едва слушал его. Он смотрел на черного человека с гадливостью и жалостью. Его отвратительные манеры казались нарочитыми, избыточными. Казалось, он играет этакого простачка, человека из народа. Такого и убивать-то жалко. Но в глубине его глаз таилась хитрая и подлая усмешка. Нет, его нужно уничтожить, нужно стереть с лица земли, как гадкое насекомое. Только так можно спасти династию, только так можно спасти Россию…

И вообще, дело уже сделано.

Он уже выпил отравленное вино…

Князь удивленно взглянул на часы.

Прошло уже минут пять, как Распутин выпил яд, — но никаких признаков отравления не было заметно…

Доктор говорил, что цианистый калий убивает меньше чем за минуту…

— Ты что на часы смотришь? — насторожился черный человек. — Али ждешь кого?

— Нет, Григорий Ефимович. Я жду, когда гости разойдутся. Там, наверху. Да вы не обращайте внимания… хотите еще мадеры?

— Ну, налей… хорошая мадера! Из ваших, говоришь, погребов?

— Из наших… из Массандры… хотите, я велю прислать вам пару ящиков?

— Вели, князинька, вели, коли не жалко!

Князь снова наполнил бокал гостя. Тот выпил одним махом, поднялся в полный рост, подошел к резному эбеновому поставцу.

— До чего красивый шкафчик!

Он открыл дверцу, другую…

Князь смотрел на гостя с ужасом.

«Что же, на него яд не действует?»

— Может, хотите пирожное?

— Да больно сладкие они… а хотя давай!

Черный человек взял с блюда эклер, еще один.

Князь смотрел на него с оторопью. Он сам, своими глазами видел, как доктор Лазоверт, участник их маленького заговора, сыпал в эти пирожные цианистый калий. Он еще сказал, что этой дозы хватит, чтобы убить слона…

Черный человек слегка покачнулся, маленькие глаза его слегка замутились.

— Что с вами, Григорий Ефимович? — спросил князь с тайной надеждой. — Нехорошо вам?

— Да чего ж нехорошего? Выпил маленько, вот ноги-то и заплетаются. А может, к цыганам сейчас поедем?

— Да уж поздно! Второй час уже!

— Какое поздно? У них всю ночь гуляют! К ним хоть и под утро приехать можно!

«Да что же это такое, — подумал князь, — заговоренный он, что ли? Бессмертный, как Кощей из сказки? Или правду о нем говорят, что он не человек, а дьявольское отродье?»

Черный человек уставился на князя пронзительным взглядом и проговорил:

— Что ты задумал, князинька? Никак решить не можешь — со мной идтить или супротив меня?

Он погрозил князю волосатым пальцем и продолжил, понизив голос:

— Со мной пойдешь — все у тебя будет. Хошь — генералом тебя сделаю, хошь — министром…

— Что, правда можете?

— А то! Конечно, могу! Матушка-то все делает, что я велю. А батюшка — что ему матушка скажет… половина министров мною посажена…

«Нет, — подумал князь с ненавистью, — это невозможно терпеть! Этот нарыв нужно вскрыть, иначе страна погибнет!»

Он подошел к эбеновому шкафчику, открыл потайной ящик.

Черный человек у него за спиной продолжал:

— А коли супротив меня пойдешь — изничтожу! Раздавлю, как букашку! И никто тебе не поможет! Потому как, князинька, пока я жив — и династия жива будет!

— Не бывать этому! — Князь достал из потайного ящика английский револьвер «Веблей», подаренный знакомым английским офицером Томасом Рейнером, повернулся.

Черный человек был гораздо ближе, чем князь ожидал, он подкрался почти вплотную и тянул к князю руки…

Князь едва успел поднять револьвер, и тут же прогрохотал выстрел. В подвале он показался оглушительным.

— Ты… что… — выдохнул черный человек… и тут же тяжело, словно куль картошки, повалился на пол.

Руки у князя тряслись, перед глазами плясали разноцветные пятна. Он перевел дыхание, постарался взять себя в руки, осторожно подошел к черному человеку…

Опасливо потянулся к нему, потрогал шею — вроде бы там должен прощупываться пульс. По крайней мере, так говорил ему доктор Лазоверт.

Пульса не было.

Князь перекрестился, прошел в соседнюю комнату, по винтовой лестнице поднялся в комнату, где ждали остальные заговорщики.

Граммофон гремел развеселой американской музыкой, не соответствующей общему настроению.

— Ну что, как? — кинулся к князю Пуришкевич.

— Дело сделано!

— Слава Богу! — Дмитрий перекрестился, поднялся с кресла. — Что сейчас нужно делать?

— Сейчас, как договаривались, вы поедете в открытом автомобиле к нему на квартиру. Доктор наденет его шубу и шапку, чтобы все прохожие думали, что он возвращается домой. Потом вернетесь, мы погрузим его в закрытый автомобиль и отвезем на Неву.

Дмитрий с доктором уехали.

Пуришкевич курил, глубоко задумавшись. Князь ходил по комнате, не находя себе места.

Вдруг он не выдержал и снова спустился вниз, чтобы взглянуть на убитого.

Черный человек лежал на прежнем месте, но князю показалось, что он переменил позу.

Князь подошел к нему, наклонился…

И вдруг глаза черного человека раскрылись и вспыхнули, словно два уголька в затухающем костре.

Князь охнул и попятился.

Черный человек пошевелился, оперся на руки и тяжело, медленно поднялся.

Князь отступил, но Распутин в два огромных шага нагнал его, протянул к нему длинные, как у обезьяны, волосатые руки. Маленькие глаза сверлили лицо Юсупова, как два раскаленных сверла.

Отвратительно красные губы шевельнулись, как два червяка, скривились в гадкую ухмылку, затем разлепились, и гнусавый голос проговорил:

— Думал убить меня, князинька? Думал отделаться от меня? Ничего не выйдет!

Князь не мог отвести взгляда от пылающих глаз черного человека, от его перекошенного, заросшего неопрятной бородой лица. Душу его переполнял ледяной ужас. Неужели это отвратительное существо и впрямь бессмертно?

Он еще отступил, споткнулся и упал.

Черный человек наклонился над Юсуповым, навис над ним, как воплощенная угроза.

Князь почувствовал исходящий от него запах сивухи, лампадного масла, нечистого тела и еще какой-то непонятный и пугающий запах… запах смерти, запах потревоженной могилы!

Косматая, сальная борода колыхалась перед самым лицом князя. А еще… шелковая рубаха расстегнулась, и из ворота свесился круглый медальон тусклого золота, на его крышке блестели мелкие бриллианты, из которых было выложено распятие.

Князь ощутил тошноту от близости этого нечистого, отвратительного человека. А еще — оттого, что он оскверняет распятие своим прикосновением…

— Что, князинька, испужался? — прохрипел черный человек. — Правильно испужался! Теперь ты мой, никуда не денешься! Теперь я с тобой что захочу, то и сделаю!

И тут Юсупов из последних сил поднял руку, схватил медальон и рванул на себя…

Золотая цепочка оборвалась, медальон остался в руке князя, а на лице черного человека неожиданно возникло выражение удивления и обиды, а затем — ужаса.

Распутин отшатнулся от князя, сделал шаг назад, закрыл лицо руками и прохрипел:

— Что же это… почему… за что… за что ты меня оставил, господин мой… я тебе верно служил…

Князь не понимал, что происходит. У него в голове мелькнула нелепая мысль: этот черный человек — и впрямь Кощей Бессмертный, и, как у Кощея смерть была на кончике иглы…

Черный человек еще отступил и вдруг бросился к потайной лестнице, по которой какой-то час назад они с Юсуповым закадычными друзьями вошли в этот подвал.

Юсупов перевел дыхание, с трудом поднялся.

В первый момент он не чувствовал ничего, кроме облегчения. Но потом понял, что Распутину нельзя позволить уйти, нельзя позволить вернуться домой, иначе все их дело будет напрасным.

Тут на верхней ступеньке винтовой лестницы показался Пуришкевич.

— Что тут за шум был, Феликс Феликсович? — спросил он удивленно. — И где… где он?

— Он ожил! — проговорил Юсупов, подбегая к лестнице, по которой только что ушел Распутин. — Это что-то немыслимое! Я застрелил его, а он встал и убежал! Нельзя позволить ему уйти… нужно его непременно остановить…

Он выбежал из дворца во двор.

Белые хлопья кружились в тусклом свете фонаря, и в этом свете Феликс увидел черного человека, неровными, спотыкающимися шагами двигающегося к воротам.

Феликс вскинул «Веблей» и выстрелил в спину черного человека — раз, другой, третий.

Тот споткнулся, покачнулся и упал между двумя высокими сугробами.

Князь в несколько шагов догнал его, склонился над телом…

Распутин не дышал, пульса на шее не было.

Тут подошел Пуришкевич.

— Ну что?

— Кажется, на этот раз и правда мертв…

Пуришкевич, в свою очередь, проверил пульс:

— Мертв, наверняка мертв.

— Прошлый раз мне тоже показалось, что он умер.

— В любом случае нужно отнести его обратно в дом, а то как бы кто-нибудь не увидел.

И он словно накаркал: в полуоткрытые ворота кто-то протиснулся, и Юсупов увидел городового.

Князь встал так, чтобы заслонить собой труп. Впрочем, черный человек лежал за сугробом, и видеть его можно было, только подойдя вплотную.

— Ваше сиятельство, — проговорил городовой, узнав князя. — У вас здесь стреляли… ничего не случилось?

— Ничего, голубчик, ничего! Гости расшумелись, кто-то пару раз пальнул из револьвера по воронам, а больше ничего. На вот, возьми целковый за беспокойство!

Городовой принял рубль и деликатно удалился.

Тут как раз подъехал автомобиль, из него вышли Дмитрий и доктор Лазоверт.

— Что у вас случилось? — спросил Дмитрий Павлович, удивленно глядя на труп.

Юсупов рассказал, что произошло. Умолчал только о медальоне, который сорвал с шеи черного человека. О медальоне, который лежал у него в кармане.

— Как бы то ни было, нужно действовать по плану.

Все вместе они завернули труп Распутина в рогожу, погрузили в автомобиль.

Юсупов остался во дворце, чтобы навести порядок и устранить видимые следы ночного происшествия. Остальные поехали на автомобиле на Неву и сбросили завернутый в рогожу труп в полынью возле Петровского моста.

Ксения вышла из офиса турфирмы «Тимбукту», где она работала на полставки. Собственно, она приходила в эту турфирму раза три в месяц, чтобы проверить их отчетность и подготовить документы для расчета налогов.

Сегодня она просидела в «Тимбукту» полдня и здорово проголодалась.

К счастью, совсем рядом было скромное заведение с итальянской кухней.

Ксения заняла свободное место, заказала салат, спагетти «четыре сыра» и большую чашку капучино.

Кофе ей принесли сразу.

Ксения сидела, неторопливо прихлебывая кофе, и смотрела в окно.

За окном была обычная питерская погода. С неба сеялась какая-то гнусная морось, прохожие спешили по своим делам, подняв воротники и вооружившись зонтами. Грустно все…

Ксения ощутила вдруг вселенскую тоску. И ужасную усталость. Было такое чувство, что ничего хорошего с ней никогда не случится. Что она всегда будет бегать по разным фирмам и конторам в поисках небольшой подработки. Сколько у нее сейчас? Кажется, пять…

Деньги нужны, чтобы оплачивать ипотеку, остальных хватает только на еду и мало-мальски приличную одежду. Машину пришлось продать, чтобы внести первый взнос. И сколько еще времени она будет вот так колотиться, чтобы, в конце концов, крошечная однокомнатная квартирка стала ее собственной? Жизнь проходит, и потом, наверное, не останется у нее никаких желаний. Все дорожает, и скоро, возможно, и кофе приличный она не сможет себе позволить.

Пустяки, тут же одернула она себя, это все от ужасной погоды. Нужно купить витамины, больше спать, скоро весна, выйдет солнышко…

Вдруг совсем рядом раздался мужской голос:

— Вы позволите?

Ксения подняла глаза.

Возле ее столика стоял худощавый мужчина лет сорока. Редеющие волосы неопределенного цвета, длинное лицо и странные, заостренные уши… «Волчьи уши», — подумала Ксения.

Она оглядела зал.

Было самое время обеда, так что свободный столик был только возле двери на кухню.

— Садитесь, — проговорила она равнодушно.

Мужчина поблагодарил, сел напротив.

К нему подошла официантка, он заказал кофе и бутерброды.

Ксения отвела глаза.

Чем-то этот мужчина был ей неприятен… хотя бы эта манера постоянно отводить глаза… Еще привяжется с разговорами, нужно все съесть и уйти, тем более у нее еще куча дел.

Мужчине очень быстро принесли заказ, он насыпал в кофе сахар (слишком много, на взгляд Ксении) и потянулся через стол за перцем — поперчить бутерброд.

И вдруг удивленно проговорил, повернувшись к окну: