Медальон Распутина

Еще одно усилие — и она выбралась из лаза, но уперлась головой и плечами в каменную плиту.

Ксения пришла в отчаяние: приложить столько труда, столько усилий, чтобы снова оказаться в заточении, на этот раз в тесном каменном мешке, без окон…

Однако ей показалось, что плита, в которую она уперлась, чуть заметно шевельнулась. Отчаяние и надежда придали ей новые силы, она напряглась…

Каменная плита сдвинулась, потом съехала в сторону, Ксения вывалилась наружу и упала на землю… точнее, на холодные сырые, замшелые камни.

Отдышавшись, она подняла голову — и испуганно зажмурилась.

Ей показалось, что над ней склонился тот самый урод, от которого она только что с таким трудом убежала…

Она моргнула, снова открыла глаза…

И поняла, что видит перед собой не живого человека, а статую. Потрескавшуюся, покрытую мхом статую. Каменного ангела с наклоненным факелом в руке.

Ангел от постоянной сырости и плохого климата покрылся мелкими трещинами, обезобразившими его лицо, так что при слабом освещении его и впрямь можно было принять за маньяка-убийцу.

— Господи, что это за чудище? И вообще, куда это меня занесло? — пробормотала Ксения и попыталась встать.

Ноги ее плохо держали, к тому же под ногами были скользкие, обледенелые плиты, поэтому она поскользнулась и упала.

И в то же мгновение от незначительного толчка каменный факел треснул, выпал из руки ангела и упал…

Упал прямо на голову Ксении.

Она охнула и потеряла сознание.

На следующий день слух об убийстве Распутина, как лесной пожар, распространился по Петрограду. Все в один голос называли убийцами старца Феликса Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича. Почти все благословляли их. Только императрица требовала немедленного ареста и расстрела убийц.

Феликса вызвали в Аничков дворец. С ним хотела поговорить вдовствующая императрица.

Он поехал туда на автомобиле.

Переодевшись и приведя себя в порядок, под влиянием непонятного побуждения князь прикрепил медальон Распутина на шелковую ленту и повесил на шею, под одежду.

Шофер остановил авто возле мраморного дворцового крыльца, распахнул дверцу перед Феликсом. Юсупов вышел из машины, подошел к крыльцу…

И вдруг навстречу ему метнулась женщина в черной шубке и черной шляпке с вуалью.

Перегородив князю дорогу, она выкрикнула визгливым истеричным голосом:

— Антихрист! Ты заплатишь за смерть святого человека! Смертью за смерть воздастся!

С этими словами она выдернула из муфты револьвер.

Все как бы замедлилось.

Юсупов окаменел, он видел просвечивающие сквозь вуаль безумные глаза и еще один зрачок — черный зрачок револьвера, но не мог и пальцем пошевелить.

«Вот и все, — подумал он с удивительным спокойствием. — Вот и все. Все кончено».

Говорят, что перед смертью перед внутренним взором человека проносится вся его жизнь — но сейчас перед глазами Юсупова стояла одна-единственная картина — склоненное над ним страшное лицо Распутина, его горящие злобой маленькие глазки… и медальон, раскачивающийся в вырезе рубахи…

Женщина в вуали еще что-то кричала, но Юсупов не слышал ее слов или не мог разобрать их. Зато он почувствовал жжение на груди, под одеждой, в том месте, где висел медальон. Там был словно раскаленный уголь…

Женщина нажала курок.

Князь ждал грохота, боли и бездонной пропасти смерти — но раздался только сухой щелчок.

Осечка.

Женщина нажала еще раз, и еще…

Пистолет дергался, но выстрела все не было.

Тут сбоку подскочил шофер Юсупова, попытался выхватить у безумной револьвер. С другой стороны к ней подбежал, выпучив глаза, городовой. Женщина в вуали отшатнулась, повернула револьвер — и тут же раздался грохот, полыхнуло пламя, городовой схватился за плечо, покачнулся…

Женщину скрутили, отняли у нее револьвер.

Юсупов все стоял на месте, не в силах сбросить оцепенение. Наконец шофер подхватил его за плечо, втащил по ступеням во дворец, проговорил озабоченно:

— Как вы, ваше сиятельство? Кажется, на вас ни царапины! Бог уберег!

— Не знаю, Бог ли… — протянул Юсупов, к которому наконец вернулся дар речи.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна ждала Юсупова в малой гостиной. Князь, войдя, поцеловал ей руки. Императрица благословила его и спросила:

— Феликс, правда ли то, что о тебе говорят?

— Истинная правда! — подтвердил князь. — Мы с Дмитрием сделали это, и ничуть не раскаиваемся. Более того, если бы понадобилась, мы бы сделали это снова.

— Феликс, дорогой мой, ты знаешь, что я тебя люблю и благословила твой брак с Ириной, моей внучкой. И как императрица я понимаю ваш с Дмитрием поступок и считаю его необычайно полезным для страны и династии. Более того — спасительным. Но как христианка… как христианка я не могу его принять. Мой племянник и муж моей внучки — убийцы… на ваших руках кровь, пусть даже кровь скверного и опасного человека… нет, я не могу этого принять! Не убий — одна из Господних заповедей, и, может быть, наиважнейшая…

— Государыня! — воскликнул Феликс. — Как я понимаю вас! Представьте же, как нам с Дмитрием и остальными было трудно решиться на такой шаг! Кровопролитие, убийство — страшный, смертный грех, и мы с трудом решились пойти на него. Но иначе… иначе погибнет страна, погибнет династия.

— Как бы то ни было, нужно что-то предпринять, чтобы отвести от вас гнев государя. Александра разгневана и требует немедленно расстрелять всех виновных.

— Я готов умереть за правду! Готов умереть за Россию!

— Пустое, Феликс. Умирать вам ни к чему, и ни я, ни другие члены императорского семейства этого не допустим. Государь уже едет в Петроград, и мы поговорим с ним. Александр Михайлович поговорит. Государь очень любит его и ценит его советы. Он должен понять ваши благородные мотивы… кстати, я слышала, что буквально только что на тебя напала какая-то сумасшедшая?

— Да, на пороге дворца. Она несколько раз стреляла в меня из револьвера, но все время была осечка.

— Бог уберег тебя — и тем самым показал, что на тебе нет греха, что ты — исполнитель Его воли…

— Или не Бог… — тихо, так что вдовствующая императрица не расслышала, проговорил Феликс Юсупов — и сжал в кулаке медальон Распутина…

Несколько дней спустя император прибыл в Петроград, чтобы решить судьбу участников заговора.

Члены императорской фамилии встретили государя в Зимнем дворце. Император обнял Александра Михайловича, который был другом его детства, с которым его связывали самые трогательные воспоминания и чью дружбу он высоко ценил.

— Выслушай меня, Николя… — начал великий князь. — Я знаю, что на тебя оказывают сильное давление, требуют принятия самых суровых мер к молодым людям, совершившим… сам знаешь что. Но я хочу сказать тебе, что они действовали из самых благородных побуждений, и лучшие люди страны благословляют их. Этот человек… не хочу даже называть его имя… он был как гнойный нарыв на теле России. Вскрыть этот нарыв было необходимо, чтобы спасти страну, спасти нашу династию. Феликс Юсупов и Дмитрий — прекрасные, благородные люди, настоящие патриоты, и слишком суровое наказание будет несправедливо.

— Ты хорошо говоришь, мой друг, — ответил император, — и в твоих словах есть правда. Но правда и в том, что никто — ни простой мужик, ни великий князь — не вправе совершать убийство, не вправе отнимать человеческую жизнь. Я согласен, что слишком суровое наказание в этом случае будет несправедливо, но и оставить убийство безнаказанным тоже никак нельзя.

Император обдумал этот вопрос и принял решение.

Великого князя Дмитрия Павловича он отправил на Персидский фронт, в распоряжение генерала Баратова, а Феликсу Юсупову было предписано отправиться в его имение Ракитное под Курском.

Впрочем, наказание заговорщиков не было длительным — вскоре произошла Февральская революция, и решения императора были отменены новой властью.

Пророчество Распутина оправдалось: сразу за его смертью последовало падение династии Романовых — и конец прежней императорской России.

— Погляди-ка, Петрович, там никак кто-то есть! Ты только глянь — там человек! Живой человек!

— Где?

— Да вон, в том склепе… в том, где надгробье статского советника Фалалеева.

— Да что ты, Васильич, откуда здесь взяться живому человеку? Кроме нас с тобой здесь одни только покойники!

— А я тебе говорю — человек!

Два пожилых бомжа, постоянные обитатели старинного Ефимьевского кладбища, брели по заснеженной дорожке, оглядывая свои владения. Один был лыс, как колено, у второго имелась густая, рыжеватая с сединой шевелюра.

— А и правда, человек! — признал лысый, вглядевшись в полутьму за ржавой решеткой склепа. — Больше того, Васильич, — это женщина! Точно тебе говорю — женщина!

— Ой, и правда!

Бомжи подошли к склепу, открыли скрипучую железную дверцу, заглянули внутрь.

На могильной плите возле открытого каменного саркофага лежала молодая женщина в тренировочных штанах и футболке с изображением Эйфелевой башни.

— Женщина-то она женщина, да вот живая ли?

Действительно, незнакомка не шевелилась и не подавала признаков жизни. На голове у нее была кровь, а рядом валялся каменный факел, выпавший из руки каменного же ангела.

— Это на нее факел упал! — рассудительно заметил рыжий бомж. — А я тебе давно говорил, что эта статуя находится в угрожающем состоянии! Рано или поздно такое могло случиться!

— Ты мне мог что угодно говорить! Кто мы с тобой такие, чтобы решать насчет состояния статуй?

— Мы с тобой — неравнодушные граждане. И как граждане имеем право следить за состоянием памятников истории и культуры!

— Красиво ты выражаешься, Петрович! Только нам сейчас не о памятниках думать надо, а о том, что случилось с этой женщиной и как ей помочь. А для начала — живая ли она…

Лысый бомж осторожно дотронулся до руки женщины, послушал и удовлетворенно кивнул:

— Живая!

— Да только она недолго проживет в таком виде! — спохватился рыжий бомж. — Видишь, на ней одна футболочка летняя, а на улице холодина! Надо ей скорее оказать первую медицинскую помощь, а потом зимнюю форму одежды обеспечить.

— Непонятно вообще, как она в таком виде здесь оказалась и как до сих пор выжила.

— Как раз, как она здесь оказалась, я тебе скажу, — лысый бомж показал на открытый саркофаг и валяющуюся рядом с ним каменную плиту, — она вот отсюда вылезла.

— Что — из могилы? — Рыжий попятился и перекрестился. — Так что же она, этот… вампир?

— Что ты такое говоришь, Петрович? — укоризненно проговорил лысый. — Взрослый, интеллигентный человек, а таких простых вещей не знаешь! Вампиры в нашей климатической зоне не водятся, здесь для них слишком холодно, так что вампиры — они исключительно в Трансильвании. А в наших местах водятся преимущественно вурдалаки, как более морозоустойчивая разновидность…

— Да мне без разницы, что вампир, что вурдалак! Я тогда отсюда пойду, пока она не проснулась!

— Петрович, Петрович! Какой же ты суеверный! Это же обычная женщина, видишь — у нее кровь из ссадины течет и шишка на голове. И пульс у нее имеется. Так что не уходить нужно, а помочь человеку! Это наш моральный долг!

— А ты сам же только что сказал, что она из могилы вылезла. А из могил вылезают только вампиры или эти… вурдалаки.

— Не из могилы, а из саркофага! — назидательно проговорил лысый и заглянул в открытый саркофаг.

— Ты погляди, Петрович, тут же ход снизу есть, и лестница… вот оттуда она и выбралась. А тут на нее факел упал…

— Давай-ка мы от греха этот саркофаг снова закроем, а то как бы оттуда еще чего не вылезло!

Вдвоем кладбищенские обитатели кое-как подняли тяжелую плиту и закрыли зияющий саркофаг. После этого они повернулись к неподвижной женщине.

Петрович опустился рядом с ней на колени и проговорил озабоченным голосом:

— Мадам! Женщина! Девушка! Вы как вообще?

Незнакомка не шевельнулась и вообще не подала никаких признаков жизни.

Тогда Петрович достал из глубин своей многослойной одежды мятую, видавшую виды алюминиевую фляжку, поднес ее к губам незнакомки и слегка наклонил.

Из фляжки потекла тонкая струйка, смочила губы девушки, несколько капель попало в рот.

Незнакомка закашлялась, охнула и открыла глаза.

Увидев перед собой небритую физиономию Петровича, она испуганно вскрикнула и снова закрыла глаза.

Немного выждав, приоткрыла один глаз, убедилась, что Петрович никуда не делся, и робко спросила:

— Вы кто?

— Петрович, — представился бомж. — А этот в высшей степени интеллигентный человек — мой коллега Васильич. Мы, так сказать, здешние аборигены. А вас как зовут, прекрасное создание?

— Меня? — Девушка хотела было ответить, но не смогла. Лоб ее наморщился от напряжения, она пошевелила губами и растерянно проговорила: — Вот странно… я не помню, как меня зовут. И кто я такая — совершенно не помню. И как я здесь оказалась… а вообще — здесь, это где? Что это за место?

Тут в разговор вступил Васильич. Тоном завзятого экскурсовода он произнес:

— Мы с вами находимся на одном из самых старинных кладбищ Санкт-Петербурга — Ефимьевском. Это кладбище было заложено сразу же после возникновения нашего города, еще в царствование Петра Великого. На нем были похоронены…

— Погоди со своим культпросветом, Васильич! — остановил приятеля Петрович. — Девушка сейчас не в лекции нуждается, а в поддержке и обогреве. А то, что вы пока ничего не помните, — это не страшно, это, скорее всего, пройдет. Я бы иногда не возражал многое забыть из своей собственной жизни, да вот никак не получается. А пока, мадам, если вы можете передвигаться — пойдемте в более уютное место… там мы выпьем чаю и подберем вам какое-нибудь обмундирование…

Девушка при помощи Петровича поднялась на ноги, несколько неуверенно двинулась вперед.

Все вместе они покинули склеп и пошли по заснеженным кладбищенским дорожкам.

Заметив, что незнакомка дрожит от холода, Петрович снял одну из своих многочисленных курток и галантно предложил спутнице.

Та испуганно взглянула на грязную, засаленную, видавшую виды одежку, но после недолгих колебаний накинула ее на плечи — иначе она бы просто замерзла.

Конечно, ей было противно надевать на себя такое рванье, но выхода просто не было. Кроме того, та одежда, что была на ней — спортивные штаны и трикотажная футболка, — была немногим лучше. Только что немного почище и поновее, хотя тоже измазана землей и каким-то мусором.

Девушка шла по кладбищу в сопровождении двух небритых, запущенных субъектов неопределенного возраста и мучительно пыталась вспомнить, как она оказалась здесь, а для начала — хотя бы кто она такая. Но все попытки вспомнить это упирались в глухую, непроницаемую железобетонную стену.

— Куда мы идем? — спохватилась она, заметив, что они сворачивают в самую старую часть кладбища, где среди вековых деревьев виднелись покосившиеся кресты и вросшие в землю каменные плиты с едва различимыми именами и датами.

— Домой идем! — с гордостью сообщил ей Петрович.

— Домой? — Девушка испуганно огляделась.

Это старое, заброшенное кладбище никак не походило на то, что можно назвать домом.

— Не бойтесь, мадемуазель, мы вас не обидим. И вам у нас дома понравится.

Тут ее спутники свернули с дорожки и пошли по едва заметной тропинке, извивающейся среди старинных надгробий и крестов.

Впереди показалось какое-то массивное темное строение.

Приблизившись, девушка разглядела каменный склеп с заржавленной железной дверью, на которой висел амбарный замок.

К нему-то и вели ее кладбищенские жители.

Васильич первым подошел к склепу, поколдовал над замком — и он удивительным образом открылся.

— Прошу! — проговорил Васильич, распахивая перед своими спутниками дверь склепа.

Девушка остановилась было на пороге.

Самой, своими ногами войти в склеп… да еще с двумя подозрительными типами…

Но снаружи было слишком холодно, и это заставило ее решиться.

Она перешагнула порог склепа и вошла внутрь.

— Дом, милый дом! — проговорил Петрович, входя внутрь.

В склепе было темно, и сначала девушка не смогла оглядеться.

Вскоре, однако, ее глаза привыкли к скудному освещению, и она разглядела внутреннее устройство обители бомжей.

Они действительно вполне уютно обустроились в этом склепе.

Перед самым порогом лежал коврик, о который, входя, они вытирали ноги и на котором было вышито слово «Welcome». В глубине находились четыре мраморных саркофага, которые Петрович с Васильичем использовали в качестве мебели.

Два саркофага они превратили в спальные места, навалив на них для тепла и мягкости груды всевозможного тряпья, еще один был застелен клетчатой клеенкой, должно быть, он играл роль стола. Четвертый саркофаг был чист, но Петрович тут же сдвинул с него крышку и достал оттуда спиртовку, мятый алюминиевый чайник и пакет с продуктами. Таким образом, четвертый саркофаг оказался чем-то вроде шкафчика, где кладбищенские обитатели держали свое немудреное хозяйство, и по совместительству холодильником — учитывая царящий в склепе истинно кладбищенский холод.

Девушка обхватила себя руками, чтобы согреться, но все равно стучала зубами от холода.

— Сейчас, мадемуазель… — бормотал Петрович, наливая в чайник воду и пристраивая его над спиртовкой. — Сейчас… еще минутку… мы организуем чаек, и будет нам счастье… а ты, Васильич, не забыл о своей святой обязанности?

— Не забыл, не забыл… — Второй бомж вытащил из самого темного угла склепа небольшую железную печурку-буржуйку, приладил к ней ржавую трубу, конец которой вывел в отверстие в стене, набил печку сухими ветками и обломками ящиков и растопил ее.

Скоро в склепе потеплело.

Тем временем Петрович вскипятил чайник, вытащил из саркофага три алюминиевые кружки и заварил чай.

На середину «стола» он поставил свечку в самодельном подсвечнике. Ее неровный свет озарил внутренности склепа, по стенам заплясали фантастические тени.

Из пакета Петрович достал буханку хлеба не первой свежести, несколько плавленых сырков, пачку печенья и кусок копченой колбасы подозрительного цвета.

Разложив все это богатство на клетчатой клеенке и нарезав хлеб, он гордо проговорил:

— Угощайтесь, мадемуазель! Чем богаты, тем и рады!

Девушка почувствовала вдруг зверский голод, и, хотя угощение бомжей выглядело не очень аппетитно, она схватила кусок хлеба и сырок, набила рот и запила все это обжигающим чаем.

Постепенно она согрелась, ей стало легче.

Петрович, допив свой чай и добавив еще, с интересом взглянул на гостью и спросил:

— Ну как, ничего не вспомнили?

— Нет, — грустно проговорила девушка.

— Даже имя свое?

— Даже имя…

— Жаль! Надо же нам как-то к вам обращаться.

— В Америке неизвестных женщин называют Джейн Доу, — сообщил начитанный Васильич. — У нас имя Джейн не в ходу, но мы можем пока называть вас Женей. Не возражаете?

Девушка прислушалась к звучанию этого имени — не шевельнется ли при этом что-то в ее душе.

Нет, это имя ей ничего не говорило.

— Ладно, — согласилась она, — Женя так Женя…

Они напились чаю и повеселели.

— Вот так мы тут и живем! — с явной гордостью проговорил Петрович, оглядывая свои хоромы.

— А как так получилось, что вы поселились на кладбище?

— Это грустная история… — проговорил Петрович. — Точнее, даже две грустные истории. Вот он, например, Васильич, пострадал исключительно от своей интеллигентности. Мое такое мнение, что интеллигентность человеку вообще жить мешает. От нее — одни неприятности. Так вот Васильич — он очень умный был, только не в обычном смысле. Не в житейском, хочу я сказать. Умный и образованный, лекции читал в том самом институте культуры по истории искусств. Но, сама понимаешь, денег за это платили ему мало. И была у него жена, и дочка тоже была. Все как у людей.

Ну жили, конечно, по тем временам небогато, но квартира была трехкомнатная, от родителей Васильичу осталась, папа-то у него профессором был.

Ну тут настали времена лихие, денег совсем не было, а жена вдруг возьми и скажи: лопнуло мое, говорит, терпение, ты, говорит, не муж, а пустое место, я, говорит, от тебя немедленно ухожу к одному такому, в общем, сейчас он бизнесмен, а раньше обычным бандитом был. И она с ним, с тем типом, когда-то давно любовь крутила, потом за Васильича вышла, а теперь тот ее замуж зовет. Так и сказал: бросай своего козла нищего и переезжай ко мне.

И пока жена ему это говорила, Васильич смотрит — а у нее уже чемоданы собраны. И дочка с рюкзачком стоит наготове.

Ну Васильич, конечно, прибалдел маленько от такой новости, а потом спохватился: дочку, говорит, не отдам! А жена ему тогда: да ты тут вообще ни при чем, это дочка от того прежнего хахаля, а тебя я обманула, ты и поверил. Так что не препятствуй воссоединению семьи и все бумаги подпиши.

Васильич и подписал потом, раз такое дело. Ну живет потихоньку, проходят годы, вдруг появляется у него как-то на пороге девица. Такая вся бедная, бледная, одета плохо. Папа, говорит, ты меня не узнаешь? Это я, твоя дочка. Ну тут он ее, конечно, узнал, в квартиру впустил, стал чаем поить. Она плачет и рассказывает ему, как ей в той семье плохо жилось. Отчим ее обижал, приставал к ней и даже бил (синяки показала). Ты, говорит, меня бросил, отдал чужому человеку, потому что мать сама призналась, что она нарочно тебя обманула, чтобы ты не препятствовал. А тот, ее муж, конечно, не поверил и ее всячески изводил. И даже из дома выгнать собирался.

Ну Васильич, конечно, расчувствовался, живи, говорит, доченька, сколько хочешь, не стесняйся. Он-то ее после развода выписал, так жена захотела. Ну тут забегал, задергался, у интеллигенции всегда чувство вины на первом месте.

Короче, захотел он дочке собственность оставить. А нотариус, видно, прикормленный был, он обманом заставил дарственную подписать. Ну Васильич живет себе, дочку лелеет, а потом уехал как-то не то на дачу, не то просто в лес по грибы, приезжает — замок на двери новый, и дочка, зараза, ему и говорит: квартира моя, ты сам подписал все бумаги, так что вали отсюда, папочка, на все четыре стороны.

Ну он — как, что, да как можно? Побежал по инстанциям, а ему оттуда фигу: дескать, сам виноват. А что дочка родная такой сволочью оказалась — так это ваши проблемы. В полицию пару раз забирали, когда он в собственную квартиру ломился. С работы уволили, ну и забомжевал наш Васильич. Меня вот встретил, я его сюда пристроил.

— А вы как тут оказались? — из вежливости спросила Ксения, потому что от монотонного рассказа ее неудержимо клонило в сон.

— О, это еще интереснее…

Вдруг Петрович замолчал, словно к чему-то прислушиваясь.

— Что такое? — спросил приятеля Васильич.

— Тсс! Слушай! — Петрович поднял руку, призывая всех к тишине.

Теперь и девушка расслышала доносящиеся снаружи тихие шаги, перемежающиеся скрипом снега и каким-то шорохом.

— Что это там?

— Третий день он появляется! — прошептал Петрович. — Ходит и ходит! Точно тебе говорю — это вампир поднимается из могилы!

— Да что ты такое говоришь… — перебил его Васильич. — Сколько можно повторять, вампиры в нашей полосе не водятся! Это разве что вурдалак…

— Да по мне, что вампир, что вурдалак — никакой разницы! Хрен редьки не слаще!

— А вообще, я думаю, что это и не вурдалак, — раздумчиво проговорил Васильич. — На вурдалака он ничуть не похож, ни по внешности, ни по повадкам.

— Не поймешь тебя — то вурдалак, то не вурдалак… а кто же тогда? Ты уж определись как-нибудь!

— Это, наверное, привидение. Призрак Григория Распутина. Говорят, он здесь похоронен, в могиле без надписи. И потому не находит упокоения и вот ходит…

— А что же он раньше не ходил? Сто лет лежал спокойно и вдруг начал расхаживать!

— Ну это уж ему виднее. Может быть, на него солнечная активность повлияла или лунные циклы…

— Постойте, — вмешалась девушка в дискуссию приятелей. — А почему вы так уверены, что это вампир или привидение? Может, это просто человек на кладбище приходит, на могилу родственника.

— Что? — Петрович удивленно уставился на нее. — Нет, человеку здесь делать нечего. Здесь, в этой части кладбища, все могилы очень старые, сто лет и больше. А некоторые больше двухсот. И потом, сюда ходить люди боятся — ходят слухи, что здесь неспокойно. То ли вампиры шляются, то ли вурдалаки, то ли привидения…

— Это мы сами такие слухи распускаем! — сообщил Васильич. — Чтобы нас здесь никто не побеспокоил. Мы здесь исключительно ради покоя поселились…

— Так давайте выглянем, посмотрим и убедимся, кто это такой. Человек или какое-то другое создание.

— Выглянуть? — Бомжи переглянулись. — Страшно… но и любопытно… а что, и правда — выглянем!

Петрович тихонько, стараясь не скрипеть, открыл железную дверь склепа, и все трое выбрались наружу.

На кладбище стало еще холоднее.

С неба падали крупные хлопья сырого снега.

И под этими хлопьями в стороне от склепа брела, уныло согнувшись, сгорбленная фигура.

Незнакомец шел среди могил, оглядываясь по сторонам, и вполголоса бормотал:

— Где же она? Да где же она? Ну как ее найти?

— Точно, вылитый вампир! — прошептал Петрович.

— Вурдалак! — поправил его Васильич.

— Да мне без разницы! И вообще, мне сдается, что это призрак Распутина. Видишь, весь в черном…

— Да что ты такое говоришь? Распутин с бородой, а где ты тут бороду видишь?

Действительно, у существа, бродившего среди могил, не было бороды. Даже волосы у него были реденькие, кое-как зализанные, какого-то неопределенного цвета. Вообще, если внимательно приглядеться, это был невысокий мужчина весьма невзрачной внешности, и девушке он показался ничуть не страшным — никак не тянул на вампира, вурдалака или привидение.

— Никакой это не вампир и не вурдалак! — проговорил Петрович, видимо, сделавший такие же выводы.

— А ежели так, — продолжил его мысль Васильич, — ежели так, то нужно его отсюда шугануть. Чтобы всякие-разные не шлялись по нашему персональному кладбищу, не нарушали его эту… территориальную неприкосновенность. Этак, если будут тут всякие беспрепятственно ходить, никакого покоя нам не останется! А поскольку покой — это наше непременное требование к условиям жизни, придется нам на старости лет подыскивать другое местожительство…

— Ну так давай устроим для него наш традиционный спектакль! Заодно и развлечемся!

— Устроим! Торжественную встречу! По всем правилам Ефимьевского кладбища!

Бомжи заметно оживились. Васильич снова открыл тот саркофаг, который играл в их жилище роль платяного шкафа, совмещенного с холодильником, но на этот раз что-то долго искал в самой его глубине.

— Это про какой спектакль вы говорите? — спросила девушка у Петровича.

— О, сейчас увидишь нашу художественную самодеятельность! А если есть желание, можешь даже принять в нем участие. Нам лишний человек не помешает.

Васильич тем временем извлек из «шкафа» две простыни — сомнительной чистоты и во многих местах порванные, а также большой клубок пакли и две размалеванные пластиковые маски из тех, что продают в подземных переходах. Также он достал откуда-то жестяную воронку и две эмалированные миски.

— Если вы, мадемуазель, хотите принять участие в нашем маленьком спектакле, я, как его режиссер-постановщик, могу предложить вам его звуковое оформление.

И он вкратце изложил ей, что она должна будет делать.

Петрович с Васильичем накинули поверх своей многослойной одежды рваные простыни, нацепили маски, добавили для колорита бороды из пакли и тихонько выбрались из склепа.

Где ползком, где перебежками они пробрались между могил и заняли позиции с двух сторон от незнакомца.

Тут настала очередь девушки.

Она выглянула из склепа, приложила к губам жестяную воронку и издала жуткий вопль:

— У-у-угу-гу!

Этот леденящий душу вопль, усиленный воронкой, разнесся над заснеженным кладбищем, спугнув стайку галок с голого тополя и разбудив многократное эхо.

По этому сигналу начался спектакль.

Из-за каменного надгробья по левую сторону дорожки выскочило существо в грязно-белом саване, с белым клыкастым лицом, запрыгало, потрясая бородой и завыло жутким замогильным голосом:

— Ох-хо-хо!

Тут же это существо спряталось за надгробье, но по другую сторону дорожки появилось второе создание — в таком же саване, но с бледным лицом, растрепанной черной бородой и маленькими злыми глазками. Это существо, отдаленно похожее на давно умершего авантюриста Григория Распутина, тоже завыло:

— Плох-хо-хо!

И снова появилось первое привидение, прокричав:

— Ух-ху-ху!

И второе:

— Дух-ху-ху!

Оба призрака скрылись, и на этот раз от склепа донесся страшный крик, усиленный самодельным мегафоном:

— Ах-ха-ха!

— Страх-ха-ха!

Несчастный тип, на свою беду что-то искавший на зимнем кладбище, вскрикнул от ужаса и бросился наутек. Как испуганный заяц, он метался между могилами, но каким-то чудом вышел к неприметному деревянному строению, где размещалась контора кладбища.

Тут дверь конторы открылась, и на пороге появился высокий сутулый мужчина с растрепанной бородой. Это был заведующий кладбищем Виссарион Васильевич Чернявский.

Неизвестно, что случилось в голове у несчастного типа, какой предохранитель не выдержал, но только он завопил, уставившись на бородача:

— Привидение! Призрак Распутина! Сгинь, пропади!

Он перекрестился, для верности плюнул через плечо и запустил в чернобородого первым, что попалось под руку, — лопатой, которая была прислонена к стене конторы.

Бросок оказался на редкость удачным. Лопата ударила Чернявского по плечу, да еще и оцарапала его ухо.

Директор кладбища был человек вспыльчивый, недаром все знакомые называли его за глаза Неистовым Виссарионом.

Перехватив лопату, он бросился на странного незнакомца с громким криком:

— Да я же тебя! Да ты же у меня! Да вот доберусь же я до тебя, тогда ты узнаешь!

Незнакомец схватил вторую лопату и ловким ударом выбил оружие из рук Чернявского, при этом он продолжал вопить:

— Распутин воскрес! Распутин! Никак его не убить!

Директор кладбища поднырнул под лопату, схватил нарушителя порядка за лацканы пальто и встряхнул.

Но тот ловко вывернулся из пальто и бросился наутек, размахивая лопатой и круша попадающиеся на глаза памятники и надгробья, многие из которых имели значительную историческую ценность.

Чернявский длинно и цветисто выругался и посмотрел на оставшийся у него в руках трофей — пальто ненормального.

Тут на шум подоспел весь личный состав кладбища: двое землекопов — Саша и Паша — и пожилой Василий Романович, работавший на кладбище чуть ли не с его основания и исполнявший там многообразные функции, от бухгалтера до исторического консультанта.

Директор изложил своему персоналу обстоятельства возмутительного инцидента.

Землекоп Саша почесал в затылке и веско сказал:

— Ну дела!

Его коллега Паша потер подбородок и добавил:

— Это что же творится!

Василий Романович ловким движением запустил руку во внутренний карман пальто и извлек оттуда бумажник с документами. Найдя в бумажнике права, он прочитал:

— Херувимский Аркадий Викторович…

Затем он повернулся к своему начальнику и проговорил:

— Однако надо в полицию звонить.

— Может, не надо? — засомневался Чернявский, который очень не любил контакты с государственными органами.

— Надо, Виса, надо! Этот чокнутый тут дел натворит и сам над собой что-нибудь учинит, а кто отвечать будет? А потом, ты еще такой факт учти: к нам со всех сторон претензии, что мы не следим за сохранностью старинных надгробий…

— Ох, со всех сторон!

— Ну вот, а теперь мы все можем списать на этого психа. Мол, чего же вы хотите, у нас вандал полкладбища разнес!

Неистовый Виссарион вздохнул и достал телефон.

Получив вызов с кладбища, дежуривший по отделению Коля Еропкин тут же перезвонил капитану Лебедкину:

— Петя, нам сейчас звонили с Ефимьевского кладбища. Там какой-то хулиган погром учинил, с лопатой напал на директора, повредил старинные надгробья.

— А я-то при чем?

— Ты бы поехал, разобрался.

— Да ты что? С каких это пор меня на нарушения общественного порядка посылают? Это не мой профиль! Мы занимаемся исключительно тяжкими преступлениями!

— Ты обожди возмущаться. Ты сперва узнай, как зовут этого хулигана.

— Да какая мне разница, как его зовут! Хоть Юлий Цезарь, хоть Наполеон Бонапарт…

— Очень большая разница. У вас ведь по делу проходит некий гражданин Херувимский?

— Ну допустим…

— Аркадий Викторович?

— Так точно.

— Так вот, это как раз он там хулиганит.

— О как!

Лебедкин сообщил новости Дусе, и они отправились на Ефимьевское кладбище.

Там Виссарион Чернявский изложил им подробности инцидента. При каждом следующем пересказе эти подробности становились все более цветистыми и душераздирающими. Выяснилось, что Херувимский разнес своей лопатой не менее ста надгробий восемнадцатого и девятнадцатого века, а также разбил мини-трактор, использовавшийся для уборки кладбища, и личный автомобиль Чернявского.

Дуся выслушала этот рассказ с недоверием и прислушалась.

Издалека доносились истошные вопли.

Напарники пошли в направлении этих криков.

По ходу дела Дуся оглядывалась по сторонам, стараясь запомнить дорогу, чтобы не заблудиться среди старых могил.

К счастью, на пересечениях дорожек были установлены таблички с номерами.

Наконец напарники нашли Херувимского, который обнимал надгробную статую на могиле какой-то купчихи, всхлипывал и трясся от холода. Лопата валялась рядом.

Увидев людей, Херувимский вскочил и взял лопату на изготовку.

— Гражданин Херувимский! — заорал капитан Лебедкин. — Немедленно прекратите хулиганство и сдайтесь полиции! Что, в самом деле, вы себе позволяете? Думаете, у нас других дел нет, кроме как вас на кладбище ловить?

— Не подходи! — прорычал Херувимский. — Сгинь, нечистая сила! — И размашисто перекрестился лопатой.

— Подожди, Петя! — Мощным плечом Дуся отстранила напарника в сторону. — Аркадий Викторович, — укоризненно заговорила она, делая маленькие шаги к нему, — ну что вы так расстраиваетесь. Нет здесь никакого призрака, есть только я, Дуся. Вы меня узнаете?

Херувимский ответил утвердительно: не узнать Дусю было невозможно.

— Вы устали, наверное, замерзли, — ворковала Дуся, потихоньку приближаясь, — нужно в тепло зайти, чаю выпить, погреться…

— А призрак? — жалобно спросил Херувимский.

— А призрак тут останется, на холоде, мы его в дом не пустим…

Короче, на Дусины уговоры он бросил лопату, отпустил статую, надел пальто и послушно подошел к Дусе, продолжая всхлипывать и жалуясь на коварного Григория Распутина и каких-то попрыгучих чертей, несомненно составлявших ему компанию.

Потом он неожиданно сменил тему и стал выкрикивать ненатуральным голосом:

— Три карты! Три карты! Пиковая дама! Графиня Пузырева! Это все она, это ее рук дело! Ох и подлая старуха!

— Психиатрическую перевозку нужно срочно вызывать! — констатировал Лебедкин, принимая от Дуси Херувимского и запихивая его в полицейскую машину. — В «Скворечнике» ему самое место! Плачет по нему «Скворечник»!

«Скворечником» в нашем городе издавна называют психиатрическую больницу имени Скворцова-Степанова.

Тут Дуся заметила свет, выбивающийся из расположенного неподалеку склепа.

Она переглянулась с Лебедкиным и заглянула в этот склеп.

Внутри сидели два колоритных бомжа мужского пола и довольно привлекательная девушка, которая тут же показалась Дусе знакомой.

— А вы здесь что делаете? — строго осведомилась Дуся, у которой возникли смутные подозрения.

— Мы ничего такого! — тут же ответил один из бомжей, лысый, как колено.

— Мы тут ни при чем! — поддержал его второй, обросший густыми рыжими волосами.

— Так-таки и ни при чем? — повторила Дуся. — Ни к какому призраку Распутина отношения не имеете?

Тут девушка прыснула.

Дуся пригляделась к ней… Одета очень плохо — в старую засаленную куртку и трикотажные штаны с лампасами, однако на ногах вполне приличные ботинки. Сама чумазая, волосы растрепаны, но видно, что совсем недавно ими занимались — мыли хорошим шампунем, подстригали…

— Девушка, а вы вообще кто?

— Не знаю, — ответила та невозмутимо.

— То есть как это не знаете?

— Ну что вы к ней пристали? — вступился за незнакомку рыжеволосый бомж. — У мадемуазель амнезия, неужели непонятно? Посттравматический синдром!

— Надо же, какие вы выражения знаете! — проговорила Дуся и позвала своего напарника.

— Петя, погляди-ка на девушку!

Лебедкин заглянул в склеп, пригляделся и ахнул:

— Один в один, как те жертвы нашего маньяка! Пепельная блондинка!

— Ну не то чтобы один в один, но определенное сходство есть. Особенно если отмыть и приодеть. И если учесть, что на последнем месте преступления труп не обнаружен…

Она подошла к девушке и проговорила:

— Поедем с нами, мы постараемся выяснить, кто вы такая. Хотя я догадываюсь, но все же надо кое-что уточнить.

Девушка колебалась, но Дусино обаяние сделало свое дело. Джейн Доу переглянулась с приютившими ее бомжами и отправилась с Дусей и ее напарником навстречу своему будущему… точнее, своему утраченному прошлому.

За Херувимским очень скоро приехала психиатрическая перевозка, и его увезли в «Скворечник».

Напарники вместе с незнакомкой поехали в свое отделение.

Лебедкин сидел за рулем, но всю дорогу не умолкал:

— Все ясно! — тараторил он, при этом выразительно жестикулируя. — Это наш третий труп, тот самый, из котельной…

— Петя, что ты говоришь! Какой же это труп? Это живая девушка! Ты думай над своими словами и на дорогу гляди, а то, неровен час, попадем в аварию!

— Да, конечно, не труп… это Ксения Синицына, она как-то смогла сбежать и забрела на это кладбище…

— Да смотри же ты на дорогу!

— Да смотрю я, смотрю! Но ты же не будешь спорить, что это — чистой воды серия? И я тебе голову даю на отсечение, что наш маньяк — это тот самый Маринетти!

— Смотри…

Договорить Дуся не успела: машина напарников едва не врезалась в затормозившую впереди машину. В самый последний момент Лебедкин резко затормозил, круто вывернул руль и ударился бампером в фонарный столб.

К счастью, они ехали не быстро, и удар оказался не слишком сильным. Дуся выпрямилась, выпучив глаза, перевела дыхание и напустилась на напарника:

— Говорила же я тебе — смотри на дорогу! Ты со своими серийными убийствами совсем голову потерял! Чуть не угробил нас! Сам-то хоть в порядке?

— Нормально… — пропыхтел Лебедкин.

Тут Дуся вспомнила о девушке, которая ехала на заднем сиденье, и повернулась к ней:

— Вы как? Не расшиблись?

На лбу у девушки красовался новенький синяк. Она смотрела на Дусю ошалелым взглядом.

— Что? Здорово попало?

— А вы кто? — проговорила девица удивленно. — И где это я? Куда вы меня везете?

— Та-ак! — протянула Дуся трагическим тоном. — У нее снова память отшибло!

— Что значит — снова? — растерянно промолвила девушка. — Почему снова?

— Но у вас уже был провал в памяти, вы забыли, кто вы такая и как вас зовут…

— Да ничего подобного, как раз это я отлично помню. Не помню только, кто вы и как я оказалась в этой машине.

— И как же вас зовут?

— Ксения, — уверенно ответила девушка, — Ксения Синицына… вы что, думаете, я собственное имя не помню?

Тут на ее лицо набежала мрачная туча, и она воскликнула:

— А где тот человек? Тот, который мучил меня в котельной?

— Ага! — оживился Лебедкин. — Так вы его помните? Значит, у нас есть свидетель! Сейчас вызываю этого типа на опознание!

— Петя, оставь девушку на сегодня в покое, — сказала Дуся твердо. — Ей нужно в себя прийти, вымыться, одежду поменять.

Напарник нехотя согласился. Ксюша очень обрадовалась, когда Дуся отдала ей неповрежденные ключи от квартиры. А паспорт в тот день она дома оставила, так что тут проблем не будет. Дуся еще попросила ребят отвезти Ксению домой на полицейской машине, а то в таком виде ни один таксист не посадит.

Автомобиль Юсупова ехал по Разъезжей.

Феликс тоскливо скользил взглядом по сторонам.

Революционный Петроград выглядел как тяжело больной, уже утративший надежду на выздоровление.

Вывески сорваны или разрисованы непристойными рисунками, витрины лавок и ресторанов разбиты, тут и там шныряют жирные обнаглевшие крысы и какие-то похожие на крыс темные подозрительные личности…

Да, несмотря на то что совершили они с Дмитрием, спасти династию не удалось. Болезнь страны оказалась слишком запущенной, и кровопускание не помогло.

Вдруг мотор автомобиля как-то странно застучал, из-под капота повалил черный дым. Шофер выключил зажигание, повернулся к своему единственному пассажиру:

— Ваше сиятельство, извините, какая-то неисправность. Сами знаете, какое сейчас горючее. Сейчас попробую починить. Вы пока обождете?

— Да нет, найду извозчика, поеду домой.

Шофер кивнул, поднял капот и принялся за ремонт.

Юсупов пошел по улице, оглядываясь по сторонам.

Извозчиков не было.

Ну да — они все либо вернулись в родные деревни, либо подались в революционеры…

Вдруг из-за угла вынырнули два человека — злобные небритые физиономии, простреленные, обожженные шинели. Дезертиры, которых сейчас тысячи на улицах города. Мерзкие и опасные создания, хуже бродячих собак!

Юсупов полез в карман, где у него лежал заряженный «браунинг», но один из дезертиров подскочил к нему, приставил к груди нож и злобно прохрипел:

— Только дернись, благородие, — кишки выпущу!

Юсупов отшатнулся, на него пахнуло отвратительной смесью перегара, лука и еще чего-то сладковатого, страшного.

Кажется, так пахнет смерть…

— Брезгуешь, благородие? — прохрипел дезертир.

Ловким движением он вытащил «браунинг» Феликса, сунул к себе в карман. Затем нашарил бумажник, хотел уже отпустить Юсупова, но тут почувствовал на груди что-то твердое. Сунул руку под одежду, сорвал медальон…

Юсупов ощутил боль и горечь.

Он верил, что этот медальон защитит его от всех опасностей страшного времени…

— Оставь мне медальон! — взмолился князь. — Это память… память о любимой женщине!

— А хоть бы о любимой собачке! — глумливо протянул грабитель. — Ни шиша я тебе не оставлю, благородие! Прошло твое время, наше наступило! Было ваше, стало наше! Ни медальона не оставлю, ни жизни! Можешь с ней проститься!

Дезертир замахнулся ножом, метя в горло князя, но в это время его окликнул приятель:

— Оставь его, Шкворень! Патруль идет!

— Ну, твое счастье, благородие! — Дезертир оттолкнул Юсупова и скрылся за углом.

И тут — о чудо! — по брусчатке зацокали копыта, и на улице появился экипаж извозчика.

На следующий день Лебедкин развил бурную деятельность. Он отобрал в отделении несколько сотрудников, отдаленно напоминающих Валерия Маринетти, и попросил их к двум часам дня прийти в комнату для опознания.

Их выстроили в ряд, самого Маринетти поставили вторым слева, и пригласили Ксению Синицыну. Сегодня выглядела она получше: пышные волосы лежали красивой волной, синяк тщательно замаскирован, губы подкрашены.

Ксению ввели в соседнюю комнату, откуда она через одностороннее стекло могла видеть выстроившихся в ряд мужчин. Они ее при этом не видели.

— Гражданка Синицына, посмотрите на этих людей, — официальным тоном произнес Лебедкин. — Узнаете ли вы среди них того человека, который похитил вас и держал в котельной?

Он уже предвкушал торжество.

Однако Ксения внимательно осмотрела всех пятерых и уверенно сказала:

— Здесь его нет.

— Как — нет? — опешил Лебедкин. — Посмотрите хорошенько! Неужели вы никого из них не узнаете?

— Почему же не узнаю? — Ксения удивленно взглянула на капитана. — Второй слева — это Валерий Маринетти, руководитель центра «Остров»… конечно, я его узнаю!

— Но разве это не он держал вас в котельной?

— Конечно, нет! Что вы такое говорите? Если бы это был Маринетти, я бы вам так и сказала!

После неудачного опознания Маринетти привели в кабинет напарников.

— Ну, это… извините… — неохотно пробормотал Лебедкин. — Вы свободны… но все-таки, пока это дело не закрыто, я вас прошу никуда не уезжать из города.

— Да я вроде никуда и не собираюсь! — Маринетти уже хотел выйти из кабинета, но Дуся остановила его.

Она положила на стол перед Валерием фотографии трех женщин, пострадавших по этому делу, и проговорила:

— Пожалуйста, посмотрите на этих женщин. Все они как-то приходили к вам на сеансы, и все они стали жертвами преступника. Ксения Синицына, к счастью, уцелела. Мы пытаемся понять, что все это значит? Может быть, вы нам что-то подскажете?

— Эту помню, это Катя… она долго ходила… — пробормотал Маринетти, это — Ксения — бухгалтер, не имел с ней дела, но видел пару раз… а вот эта…

— Самая первая Кристина Леденцова, я говорила с ее подругой, один раз та ее к вам приводила…

Маринетти внимательно осмотрел фотографии, и в его глазах что-то сверкнуло.

— Ну, о чем вы сейчас подумали? — оживилась Дуся, которая внимательно следила за лицом собеседника.

— Не знаю, имеет ли это какое-то значение… — неуверенно протянул Маринетти.

— Но вы все же скажите, а я уже сама посмотрю, важно это или не важно.

— Дело в том, что все эти женщины отчасти похожи на мою мать. Она была пепельной блондинкой, и такой же разрез глаз, и такой же овал лица… Правда, все они неуловимо похожи на нее. Да вот, вы сейчас сами посмотрите…

Валерий достал свой телефон, пробежал пальцами по экрану и показал Дусе:

— Вот она, посмотрите. Качество, конечно, плохое, но все же можно разглядеть.

Дуся взглянула на экран телефона.

Там был черно-белый снимок — молодая светловолосая женщина в летнем платье смотрит в объектив, улыбаясь, и к ней жмется маленький мальчик, лет пяти.

— Это я рядом с мамой, — смущенно пояснил Маринетти, хотя это и так было ясно.

«Красивая женщина», — подумала Дуся.

А потом она вгляделась в фотографию…

И тут Лебедкин заглянул через ее плечо и буквально перехватил Дусину реплику:

— Платье!

— Да, Валерий. — Дуся повернулась к собеседнику. — Это платье… оно случайно не желтое?

— Очень может быть. — Маринетти пожал плечами. — Честно говоря, я не помню.

— Но цветы на нем — точно ирисы! — Дуся выразительно переглянулась с Лебедкиным.

— Должно быть, — согласился Валерий, — хотя я в цветах не очень разбираюсь.

— А ваша мать, она…

— Она давно умерла, — закончил Маринетти фразу, которая повисла в воздухе. — Точнее, погибла. Это была трагическая история. Они ехали зимой на машине, вместе с моим младшим братом, и мама не справилась с управлением. Машину занесло, она врезалась в ограждение моста, пробила его и провалилась под лед.

— Какая трагедия! — охнула Дуся. — Оба погибли?

— Да… конечно. Мамино тело потом отыскали в машине, а брата только весной нашли, рыбак его тело обнаружил, в камышах оно запуталось…

— Вот как? — Дуся подписала пропуск, и Маринетти отправился восвояси.

А Дуся полезла в архивы.

Надо сказать, что ничего интересного она там не нашла, зато увидела фамилию следователя, который десять лет назад вел это дело. Фамилия его была очень симпатичная — Сомиков, и, по счастливой случайности, два года назад он перевелся в наш город и, больше того, оказался знакомым Коли Еропкина. Впрочем, последнему Дуся не удивилась — как уже говорилось, у Еропкина везде были друзья и приятели.

Еропкин, не ломаясь и не требуя мелких подарков, тут же свел Дусю с Сомиковым, он понимал, что дело срочное.

Сомиков оказался симпатичным невысоким толстячком, который, как всякий нормальный мужчина, тут же был сражен Дусиной внешностью и обаянием.

— Помню это дело, — сказал он, — мать с сыном ехали. Мать была за рулем. И на мосту вдруг машина вильнула, врезалась в парапет и сиганула в реку. И сразу лед пробила да и на дно ушла.

Мать сразу нашли в машине, она отстегнуться не успела, а сын, видно, в последний момент ремень отстегнул — его и выбросило в воду. Нашли его только весной, в мае. Ну, сами понимаете, в каком состоянии тело было — рыбами объеденное. Опознали по одежде, у него куртка кожаная была вся в заклепках, часы опять же.

— Кто опознавал, брат приезжал?

— Нет, брат только на похороны матери приехал. Опознавал сосед… кстати, вот вам бы с кем поговорить надо. Он обоих братьев с детства знал, в соседнем доме жил. Сам бывший мент, тогда уже на пенсии был, все точно, сказал, Виталькины это вещи. Если хотите, могу телефон его дать.

— Так, может, он уже… — Дуся немного помолчала, — все-таки десять лет прошло…

— Кто — Михаил Валерьяныч? Да ездил я туда прошлым летом, мать у меня там, видел Валерьяныча — он как огурчик! Все помнит! Так будете записывать?

— Буду. Только вы сами ему позвоните, меня представьте.

— Да нет вопросов! — Сомиков уже нажимал кнопки.

— Валерьяныч? Ты как там, живой еще?

— Живее всех живых, — откликнулся гулкий бас. — А ты просто так звонишь, поболтать, что ли?

— Нет, у меня дело. То есть не у меня, а у девушки вот.

— Да? А девушка красивая?

— Девушка — просто ах, нет у меня слов, чтобы ее описать! Но она — капитан полиции, так что хочет у тебя кое-что узнать.

Дуся поздоровалась и изложила свою просьбу.

— Вон оно как… — Валерьяныч посерьезнел. — Что ж, помню я этих парней. Жена моя покойная с Валентиной дружила, матерью их. Хорошая была женщина, интересная, но вот не везло ей с мужчинами. С первым-то прожили они лет шесть, а потом он ее бросил. Ничего не сказал, просто собрал вещи и уехал в большой город.

Тесно ему, видите ли, у нас показалось. Возможностей мало, перспектив. Ну, Валентина, конечно, плохо это пережила, главное, понять не могла, за что он с ней так. Опять же, город у нас маленький, все про всех все знают, косточки перемывают, сами понимаете, каково женщине…

В общем, Валентина совсем пала духом. И от полной тоски вышла за Виталькиного отца. Ну такой был хмырь противный. С виду аккуратный, в пиджаке и галстуке, вежливо с соседями, а дома вечно к Валерке приматывался. То орет, то гадости делает. Жаловался в школу, еще куда-то. Довел пацана до ручки, тот его укусил. Что тут было! Хотел парня чуть не посадить. Ну тут я вмешался, приструнил его маленько. Вижу — испугался он, притих.

Ну время идет, Валерка школу окончил — да и уехал из нашего города насовсем, видно, достало его все. А эти живут, Валентина мальца растит, муж ее работает.

И вот простой-то человек не заметит, а я как-то взглянул на него — явно не в себе человек. Жену свою настропалил, чтобы Валентину порасспрашивала, как он к ней относится, не обижает ли. Жена говорит — не стала Валентина жаловаться, но что-то у них не то, и даже как-то синяки она у нее видела.

А потом вроде все наладилось у них. Ходили даже вместе куда-то под ручку, Валентина улыбается все, муж ее тоже всем доволен. Ну и ладно. Я тогда занят был очень, потому что у нас в городе два мальчика пропали. Не вместе, а поодиночке. Одному десять лет, а второму — восемь. С разницей в пару месяцев. Искали мы их, конечно, — ну куда такие мальцы сбежать могут? Искали-искали, да не нашли. И было у всех такое чувство, что пропали они с концами, что убили пацанов. Потому что нашли где-то портфель одного. Случайно собака откопала.

Ну и, как пошли мы от портфеля, так нашелся свидетель, который видел, как мужик какой-то портфель тот выбросил. И указал на этого, Валеркиного отчима. Мы его — в оборот, а он алиби предоставил, что в тот день вообще в городе отсутствовал, в командировку его посылали. И все подтвердилось, отпустили мы его.

Но слухи пошли, стали на него люди коситься, да еще характер такой скверный. Валентина переживает, вся бледная, похудела, по двору ходит, глаза опустив, а я на всякий случай за соседом приглядываю.

Ну потом отвлеклись мы на другие дела, а через пару месяцев нашли этого типа на стройке задушенного. Как он на стройке оказался, кто его прикончил — понятия не имею. Но, видно, за дело, потому как подозрения на него были. Тем более потом уже выяснилось, что и алиби у него дутое было…

— А насчет сына его…

— Ну да. Значит, живут они с матерью, а только тоже не все гладко. Виталька с детства противный был — знаете, мухам крылышки обрывал, мышь белую у соседской девчонки стащил и придушил ее. Котов бездомных пару раз повешенных находили. Опять же, все по соседству, сильно они с матерью скандалили. Он все время ее упрекал в чем-то.

Школу окончил, учиться дальше не пошел, и работать тоже. Сидит дома, как сыч, мне уж и жена говорит: что-то с ним не то. Пробовала она с Валентиной поговорить — та молчит. Потом поехали они в другой город вроде бы просто так, а жена моя углядела у Валентины выписки какие-то медицинские. Так что вроде возила она сына на консультацию — то ли к психологу, то ли вообще к психиатру.

А потом опять в городе событие — на девчушку напали. Девчонке лет девять, а шустрая оказалась, отбилась, только здорово он ее побил. И не помнит она, как он выглядел. Это осенью было, а зимой та авария и случилась.

— А куда они ехали?

— Вот-вот, в том-то и дело. Ехали они опять в соседний город, и вещи Виталькины в машине были, целый чемодан. То есть, я так понимаю, везла мать его в эту клинику психологическую. Но не довезла. Такая вот история. Помог я вам?

— Помогли… скажите, а фотографии у вас этого Виталия нет?

— Найду. И вам сейчас же пришлю.

Дуся взглянула на присланный снимок. Там был изображен молодой человек. Лицо длинное, бледное, взгляд невыразительный, довольно короткая стрижка и хорошо видны уши с заостренными концами. Волчьи уши.

Ксения вышла из отделения полиции и огляделась.

И тут из стоявшей поблизости машины выглянул Валерий Маринетти.

— Садитесь, я вас подвезу! — проговорил он приветливо.

— Что вы… — Она попятилась. — Нет, не нужно, я как-нибудь сама доберусь.

Ей совсем не хотелось садиться в чужую машину.

— Я понимаю, вы напуганы, — Валерий смотрел на девушку сочувственно, доброжелательно, — вам пришлось пережить тяжелый момент, но все уже позади. Не нужно бояться каждого встречного. Жизнь продолжается. Люди в большинстве совсем не плохие. Садитесь, я довезу вас до дома.

Ксения и правда была напугана, ее буквально трясло от напряжения, но голос Маринетти звучал так уверенно, так доброжелательно, так спокойно, что она сделала шаг вперед… и еще шаг… и, наконец, села в его машину.

— Куда вас отвезти?

Ксения назвала свой адрес, и Валерий включил зажигание.

Когда они уже отъехали от полиции, он скосил на нее глаза и проговорил:

— Знаете что? Честно говоря, я просто умираю до чего хочу кофе. Тут неподалеку есть хорошая кофейня, может, зайдем, выпьем по чашечке? Заодно и поговорим…

И тут Ксения почувствовала, что тоже хочет кофе. Невыносимо хочет! Полжизни готова отдать за чашку капучино!

Нет, все-таки этот Маринетти удивительный человек! Немудрено, что к нему на занятия ходят толпами!

— Ладно, но только по одной чашке! — согласилась Ксения, сама себе удивляясь.

— Конечно, по одной!

Валерий припарковал машину возле кафе.

Они вошли, сели за столик возле окна, сделали заказ.

Валерий пристально взглянул на Ксению и произнес мягким, завораживающим голосом:

— Представьте, что вы не в этом сыром и ветреном городе, а на солнечном острове посреди океана. На берег набегают ласковые волны, ветер шуршит в ветвях пальм… вам хорошо и спокойно… все ваши тревоги и волнения отступают…

«Ну вот, завел свою шарманку! — подумала Ксения. — Хочет меня загипнотизировать, задурить, как теток на своих занятиях!»

Но тем не менее ей действительно стало легче, напряжение, в котором она жила последние дни, отпустило, страх отступил.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно проговорил Валерий. — Не думайте, что я манипулирую вашим сознанием. Я просто хочу успокоить вас, помочь справиться со стрессом…

— Спасибо, — ответила Ксения, сама себе удивляясь. — Мне и правда стало легче.

— Я рад, если так. Но тогда… вы не возражаете, Ксения, если я задам вам несколько вопросов? О том человеке, который… ну, вы меня понимаете…

— Спрашивайте, — проговорила Ксения неожиданно легко.

— Что он вам говорил?

— Мне показалось, что он принимает меня за какую-то другую женщину. За какую-то женщину из своего прошлого, на которую он за что-то обижен. Я чем-то напоминала ее, и он пытался сделать меня еще больше на нее похожей…

— Вот как… — Маринетти нахмурился и опустил глаза, — а как он выглядел?

— Ужасно неприятный… маленькие бегающие глаза… и уши… такие заостренные, волчьи уши…

— Волчьи уши? — повторил за ней Маринетти, и голос его неуловимо изменился. — Вы уверены? Но этого не может быть!..

Человек с волчьими ушами остановился возле кафе, бросил взгляд в окно… и заскрипел зубами.

В первый момент он даже не поверил своим глазам, но вскоре убедился, что там, за окном, за столиком кафе — она…

Она… та самая женщина, которая… и она сидит с ним… сидит и разговаривает! Она слушает его как завороженная, и лицо у нее буквально светится! Вот опять, как всегда, как все те годы… ему достаются все похвалы, ему достаются все лучшие женщины, а главное — ему достается ее внимание… как тогда… но этого не может быть! Ведь ее больше нет… ведь он ее уже… Или?..

Но нет, он с этим покончит! Покончит раз и навсегда! Она больше не вернется! Она ответит ему за все его обиды! А для начала… он знает, что нужно сделать в первую очередь.

— Вот мой дом! — Ксения улыбнулась. — Вон мои окна на третьем этаже. Провожать меня не надо, здесь со мной ничего не случится. Знаете, как говорят — дома и стены помогают.

— Что ж, не надо так не надо! — Валерий открыл дверцу, улыбнулся и смущенно проговорил: — Я вас очень прошу: когда войдете в квартиру — помашите мне в окно, хорошо?

Ксения взглянула удивленно, но Валерий так просительно смотрел на нее, что она кивнула:

— Хорошо, раз вы просите…

— Да, пожалуйста, мне так будет спокойнее.

Маринетти проводил девушку взглядом до подъезда.

Дверь за ней захлопнулась, и он перевел взгляд на окна квартиры на третьем этаже.

Ксения взбежала по лестнице. Она ощущала в душе неожиданную радость. Неужели на нее так повлиял разговор с Маринетти? Но, конечно, надо признать, он очень обаятельный мужчина…

Она достала из сумочки ключи, открыла дверь…

И в самый последний момент кто-то набросился на нее сзади и втолкнул в квартиру.

Маринетти смотрел на окна третьего этажа.

По всем прикидкам, Ксения уже должна была войти в квартиру и подать ему сигнал.

Может быть, она просто забыла? Отвлеклась на какие-то мелкие домашние дела?

Но нет, она должна была махнуть рукой. Он дал ей на это твердую установку — в таком случае забыть невозможно.

Но тогда в чем дело?

Он почувствовал нарастающую в душе тревогу.

И тут занавеска на окне колыхнулась.

Маринетти пригляделся — может быть, это Ксения все же подает сигнал?

Но в это время за окном мелькнули два человеческих силуэта, они боролись…

Валерий выскочил из машины, бросился к подъезду…

По дороге он выхватил из кармана телефон, почти на ощупь набрал номер той яркой женщины из полиции и проорал в трубку:

— Скорее, приезжайте к Ксении Синицыной! Некогда объяснять! Приезжайте немедленно!

Он взлетел на третий этаж, толкнул дверь…

Она была заперта.

Черт, черт!

Он отбежал на другой конец площадки, разбежался — и изо всех сил обрушился на дверь.

Плечо пронзила боль, но дверь квартиры распахнулась.

Валерий пронесся через прихожую, влетел в комнату — интуиция подсказала ему, что они там.

И правда — от двери он увидел Ксению, ее выпученные глаза, широко открытый рот, пену на губах.

И того, кто сжимал ее горло.

Лихорадочный, безумный блеск глаз, и эти уши, волчьи уши… но этого не может быть…

Не задерживаясь ни на мгновение, Валерий налетел на них — на него, оторвал от Ксении, сбил с ног, ударил, вложив в этот удар всю свою злость, всю свою ненависть, все свое изумление, и еще ударил, и еще, до боли в костяшках пальцев…

Он бил бы еще долго, но тут услышал за спиной хрип и кашель — и вспомнил о Ксении.

Он повернулся к ней.

Девушка сидела на полу, привалившись к стене, держась за горло, и хрипло, трудно дышала.

Он бросился на кухню, налил в стакан воды, принес ей, придержал голову, пока она пила.

Наконец она стала дышать ровнее, спокойнее — и тут же в ее глазах снова вспыхнул страх, она ахнула и показала глазами на что-то за спиной Валерия.

Валерий резко развернулся — и успел в самый раз: человек с волчьими ушами, человек с разбитым окровавленным ртом подползал к нему, тянул к нему свои руки, свои паучьи лапы, и при этом мерзко, глумливо ухмылялся…

Валерий ударил снова — резко, наотмашь.

Тот отлетел к стене, привалился к ней, тяжело дыша, закашлялся и выкашлял единственное слово:

— Братик…

Валерий разглядывал его с удивлением и отвращением — как мелкое, но омерзительное насекомое.

— Как это возможно? — проговорил он наконец. — Виталий! Но как это… Это ты?

Окровавленные губы снова сложились в подобие кривой улыбки и выплюнули:

— Сюрприз!

— Но ведь ты умер… погиб тогда вместе с ней… вместе с нашей матерью!

Брат посмотрел на него по-волчьи, исподлобья, и сплюнул на пол кровавую слюну вместе со словами:

— Я тебе ничего не расскажу! Думай, что хочешь!

— Что? — Валерий усмехнулся — зло, презрительно: — Расскажешь, расскажешь как миленький!

Он пристально взглянул на брата и заговорил мерным, гипнотическим голосом:

— Один… два… три… четыре… твои руки наливаются свинцом… твои веки тяжелеют… ты слышишь только мой голос… пять, шесть, семь, восемь…

И тут человек с волчьими ушами удивительно изменился. Лицо его стало детским, обиженным, капризным, и таким же детским жалобным голосом он заговорил:

— Она всегда любила только тебя… говорила только о тебе… Валерочка то, Валерочка это… Валерочка никогда бы так не поступил… представляешь, как это меня достало? А потом… потом она повезла меня к врачу — якобы я ненормальный, меня надо лечить… а всего-то она меня застала, когда я убил соседскую собаку. Подумаешь, есть, о чем говорить! Вот если бы она увидела, как я… — Он не договорил и снова сменил интонацию: — Своего собственного сына назвать ненормальным! Что мне оставалось делать?

Виталий всхлипнул, сглотнул слезы и продолжил:

— На мосту я нарочно отстегнул ремень, а потом вскрикнул и толкнул ее. Она от неожиданности потеряла управление, машина слетела с моста и ушла под лед…

Он снова всхлипнул и поежился:

— Как холодно! Какая холодная вода! Я замерз, замерз!

— Но ведь там нашли твой труп… — удивленно проговорил Валерий.

Брат хитро взглянул на него и ухмыльнулся:

— Виталик умный… Виталик хитрый… меня вытащил из воды тот человек… он там рыбу ловил, что ли… он был примерно моего роста. Я убил его, снял с него одежду, а на него надел мою, его и приняли за меня… узнать было трудно — рыбы объели лицо…

— Ты убил того, кто тебя спас? — Валерий ахнул.

— А что мне оставалось делать? Сам виноват! Кто его просил меня вытаскивать! Думаешь, я дорожу своей жизнью?

— А потом? Зачем ты охотился на всех тех женщин?

— Зачем? Я встретил первую, и мне показалось, что это она, мама. Если я сумел выбраться из воды, сумел спастись, то она тоже могла, правда? И я решил довести дело до конца. И заодно объяснить ей, как она меня всегда мучила, унижала… но когда она умерла — я понял, что ошибся, что это не мама. А потом встретил следующую…

В это время в коридоре послышались приближающиеся шаги, и в дверях показалась Дуся Самохвалова. Из-за ее плеча выглядывал верный Дусин напарник.

— Что тут у вас? — спросила Дуся, удивленно оглядывая картину недавнего побоища. — Кажется, мы немного опоздали!

— Лучше поздно, чем никогда! — ответил Валерий. — Позвольте представить вам моего брата. Это Виталий. Мой единоутробный брат. Как оказалось, он не умер, хотя лучше бы умер. Он только что признался в трех убийствах, а возможно, их было больше. Очнись!

Убийца открыл мутные глаза, потом сфокусировал взгляд на Валерии.

— Я хотел, чтобы обвинили тебя… — заговорил он с ненавистью, — я все устроил, я так старался, чтобы все улики указывали на тебя… Баб выбирал тех, кто был рядом с тобой. С первой было просто, я якобы привез ей привет от друзей из родного города. Она поверила, долго меня расспрашивала, потом я вызвался подвезти ее в аэропорт, ну и…

— А с Катей? Как ты влез в доверие к Кате?

— О, это была моя большая удача! Я представился твоим братом, показал наше общее фото. Она была в тебя тайно влюблена. Они все в тебя влюблены… Я сказал ей, что ты тоже ее любишь, только не хочешь показывать это при посторонних. И зовешь ее уехать с тобой. Какие я писал ей эсэмэски от твоего имени! Не понадобилось много времени, чтобы эта дура полностью уверилась, что ты уедешь с ней на сказочный Остров…

— Скотина! — Валерий метнулся к убийце, но был перехвачен в пути капитаном Лебедкиным.

— Ладно, этого мы забираем! Завтра зайдите показания оформить.

Дверь аптеки с грохотом открылась, в нее ввалился небритый звероподобный тип в простреленной солдатской шинели, с горящими ненормальными глазами.

Он в два шага подлетел к прилавку, за которым стоял лысый человек лет шестидесяти в пенсне с треснутым стеклом.

— Аптекарь, дай мне кокаину! — прохрипел страшный посетитель, раскрыв черную пещеру беззубого рта.

— Молодой человек. — Аптекарь отстранился, почувствовав исходящий от него запах смерти. — Молодой человек, сами посудите: меня сегодня уже трижды грабили, неужели вы думаете, что у меня остался кокаин? Вы таки оптимист!

— А мне без разницы, сколько раз тебя грабили! Не дашь кокаина — убью!

— Ох, молодой человек, молодой человек! — вздохнул аптекарь. — Где вас только воспитывали?

— На Лиговке! — осклабился дезертир. — В проходных дворах и подворотнях! Хватит болтать, старик, хватит мне зубы заговаривать! Давай кокаин, или…

— Ну ладно, ладно! — Старик снял пенсне, протер и крикнул куда-то в глубину аптеки: — Анатолий, молодому человеку срочно нужен кокаин!

Дверь позади аптекаря со скрипом отворилась, и из-за нее появился огромный детина с туповатым лицом и скошенным дегенеративным подбородком. В руках у него была трехлинейная винтовка с обрезанным стволом.

Направив обрез на дезертира, он пробасил:

— Кокаина? Это можно… — И он с громким лязгом передернул затвор.

— Так что, молодой человек, — проговорил аптекарь наставительно, — я вам настоятельно рекомендую убираться отсюда к чертовой матери, или куда вы предпочитаете, и не возвращаться в ближайшие пятьдесят лет. Впрочем, при вашем образе жизни вы наверняка сдохнете меньше чем через год.

И тут лицо неудачливого грабителя исказилось, как скомканный рисунок, на нем проступило невыносимое страдание.

— Старик, тогда лучше убей меня! Убей прямо сейчас! Сил нет терпеть эту муку! Без кокаина мне никак…

Он взглянул на аптекаря с надеждой:

— А может, ты мне его продашь?

— Продать? Да разве сейчас кому-то нужны деньги?

— А у меня есть не деньги… есть кое-что получше…

С этими словами дезертир вытащил из-за пазухи золотой медальон.

Аптекарь удивленно и недоверчиво взглянул на медальон:

— Откуда у вас это, молодой человек?

— А вот это тебя не касается! Дай мне дозу кокаина, и эта ладанка твоя!

— Ну что ж… так и быть…

Аптекарь мигнул своему здоровенному помощнику. Тот, не опуская обрез, шагнул к запертому шкафчику, открыл его одной рукой и достал пакетик в папиросной бумаге.

Бандит жадным взглядом следил за этим пакетиком.

Аптекарь протянул ему кокаин, но прежде, чем отдать, проговорил:

— Но если, молодой человек, вы еще раз заглянете в мою аптеку — Анатолий вас дальше порога не пустит. Там, на пороге, и уложит. Можете не сомневаться.

Дезертир вылетел из аптеки, словно его вынесло ветром, ледяным ветром смутного времени.

— Анатолий, запри дверь! — бросил аптекарь своему немногословному помощнику.

Тот подошел к двери, но, только он собрался ее запереть — дверь медленно открылась, и в аптеку вошел высокий, немного сутулый человек в старомодном черном сюртуке, совершенно неуместном в революционном Петрограде. Длинные седые волосы падали ему на плечи.

— Кто… что… — недовольно прокудахтал Анатолий и хотел было вытолкать незваного гостя из аптеки — но тот чуть заметно шевельнул пальцами, и Анатолий застыл на месте, удивленно выпучив глаза.

Незнакомец сделал несколько шагов и остановился перед аптекарем. Тот удивленно оглядел его.

В это время отсвет уличного зарева проник через окно и упал на лицо незваного гостя.

Аптекарь увидел его глаза — белые, полупрозрачные, как два влажных камня. Лишенные зрачков.

«Он слепой, — понял аптекарь, — совершенно слепой. Но тогда как же он так уверенно двигается?»

— Тебе кое-что принесли, — проговорил слепой сухим, неживым голосом.

— Да, — ответил аптекарь. Он понимал, что с этим человеком лучше не спорить. — Это ваше? Можете забрать.

Он достал медальон и хотел отдать его слепому, но тот отстранил его властным жестом:

— Не нужно! Медальон попал к тебе не случайно. Он сам выбирает своих владельцев. Значит, теперь тебе суждено хранить его. Это нелегкий, но почетный долг. Медальон поможет тебе выжить в это трудное время. Но имей в виду — я всегда буду поблизости и буду проверять тебя… не забывай об этом!

Аптекарь хотел что-то ответить — но слепой исчез, как будто его и не было.

— Анатолий, запри дверь! — повторил аптекарь.

На следующий день Дуся слегка удивилась, увидев Маринетти и Ксению вместе. Ну что ж, возможно, это судьба. Говорят же, что мужчина чаще всего женится на женщине, которая похожа на его мать.

— Петька, — проговорила Дуся, оставшись в кабинете наедине с напарником, — тебе ничего не показалось странным в словах Аркадия Херувимского?

— Ты о чем, Дуся? Убийцу нашли, дело закрывать будем, вот только отчет напишу, теперь уже к следователю это пойдет. И даже начальник доволен и обещал в будущем квартале премию. Мне Софья Павловна сказала, только это еще неточно. А ты тут зачем-то про Херувимского вспомнила. Да ему самое место в психушке!

— Но все же… медальон-то пропал. И убийца про него ничего не знает, не было его у Катерины, когда он ее пытал и убивал. Вот куда медальон делся?

Так что в словах Херувимского есть что-то странное.

— Чего? — удивленно воззрился на нее Лебедкин. — Да в его словах все странное! Он же чокнулся!

— Это понятно, но вот почему он графиню назвал Пузыревой?

— Да черт его знает, что у него в голове творится! Чего ты от него хочешь — он же сумасшедший! И вообще, не понимаю, о чем ты? Что тебе сдалась какая-то графиня?

— Ну как же… он твердил «Три карты, три карты…», прямо как Германн, в сумасшедшем доме…

— Ну, я же и говорю — сумасшедший!

— Да, но потом он завел — «Это все она, пиковая дама… графиня Пузырева…».

— Ну и что?

— А то, что у Пушкина старая графиня в «Пиковой даме» — вовсе не Пузырева. А вот какая у нее на самом деле была фамилия… ты случайно не помнишь?

— Ну что ты… это же когда было! В восьмом, что ли, классе? Или в девятом…

— Вот и я не помню… хорошо, интернет есть!

Дуся включила компьютер, запустила поисковую программу, и меньше чем через минуту выяснила, что старую графиню в повести Пушкина звали Анна Федотовна Томская, что прототипом ее была старая княгиня Голицына, которая жила в собственном особняке на Малой Морской улице.

— Ну и что с того? — нахмурился Лебедкин. — Ну, Томская! Ну, на Малой Морской!

— Но почему тогда Херувимский назвал графиню Пузыревой? Откуда эта фамилия?

— Да черт его знает! Может, он просто забыл школьную программу. Ты ведь тоже не могла вспомнить фамилию этой графини. Столько лет прошло. Вообще, что ты за это уцепилась? Говорю же тебе — Херувимский сумасшедший, а все, что он говорил, — типичный бред сумасшедшего! Что с него возьмешь.

— Но в нем есть какая-то логика… и вот скажи — что Херувимский делал на этом кладбище?

— Черт его знает… может, могилу какую-то искал.

— Вот именно! Вот и я думаю, что он искал какую-то могилу. Причем вполне определенную…

— Да хватит уже! Хочу с этим делом развязаться и забыть этот кошмар.

— Постой… что-то мне эта фамилия не дает покоя… Пузырева… Пузырева… где-то я ее уже видела…

Дуся бросилась перерывать свои записи, и через несколько минут издала победный клич:

— Вот она!

— Кто?

— Это покойная тетка Екатерины Херувимской. Та самая, к которой она якобы ездила в деревню. Ее фамилия — Пузырева, Клавдия Федоровна Пузырева!

— Ну и что?

— А то, что Херувимский наверняка искал на кладбище могилу этой тетки.

— Могилу? — Лебедкин удивленно уставился на Дусю. — А на черта ему нужна могила какой-то тетки? Тем более это даже не его тетка, а жены! Вообще, седьмая вода на киселе!

— На этот вопрос я тебе пока не могу ответить! А вот помнишь, когда мы за ним шли по кладбищу, там всюду были таблички с номерами дорожек и участков?

— Ну, что-то такое было. А это-то при чем?

— Да вот мне не дают покоя те цифры, которые Данилыч нашел на руке второго трупа. То есть трупа Екатерины Херувимской. Мы ведь с тобой так и не догадались, что это за цифры.

— Не догадались, — вздохнул Лебедкин. — Сколько я голову ломал — и все впустую…

— А что, если это как раз и есть координаты теткиной могилы? Номер участка, номер дорожки и номер могилы на ней. Одиннадцатый участок, шестая дорожка, могила номер восемь…

— Ну и что это нам дает?

— А ты подумай, Петя! Катя Херувимская записала эти координаты на руке, чтобы не заблудиться на кладбище. А потом ее муж на кладбище же что-то ищет…

— К чему ты ведешь?

— А ты не догадываешься?

— Мы с тобой не в детском саду! Я с тобой не собираюсь в загадки играть!

— А зря. Я вот что думаю. Екатерина Херувимская прихватила медальон своего мужа, но не взяла его с собой, а на всякий случай спрятала в надежном месте. Так сказать, в качестве страховки. Прислушалась, значит, к словам подружки своей из турфирмы. Та здраво рассуждает, советовала ей сразу ничего не вываливать. Кто его знает, что за человек этот гуру окажется при близком рассмотрении? И хоть Катерина была в него влюблена, но общалась-то с ним в основном эсэмэсками, которые вообще брательник писал. И вот Катерина решила последовать умному совету. А самым надежным местом ей показалась могила тетки. Машину Херувимской где нашли?

— На стоянке, на улице Карбышева, я сам ездил.

— Вот именно. А кладбище Ефимьевское там совсем рядом. Значит, она заехала туда, машину поставила, а сама смоталась ненадолго на кладбище, чтобы ценную вещь спрятать. Ну а чтобы не заблудиться, она записала координаты этой могилы прямо у себя на руке. Ничего более подходящего у нее не нашлось. А Херувимский как-то догадался, где она спрятала этот медальон, и отправился на кладбище его искать. Но координат теткиной могилы он не знал и бродил по кладбищу вслепую, наугад, читая все надписи на надгробьях. А тут, как назло, подвернулись наши знакомые бомжи — те, которые приютили Ксению Синицыну — и решили попугать Херувимского, чтобы не нарушал их покой. Ну и так напугали, что он окончательно слетел с катушек…

— Он и раньше-то был не очень! — вставил реплику Лебедкин.

— Вот именно. Так что много ему не понадобилось.

— А ты куда это? — всполошился Лебедкин, заметив, что Дуся надевает куртку.

— На кладбище, — твердо сказала Дуся, — вот не успокоюсь, пока не проверю. Ты со мной?

— Куда же я денусь, — проворчал напарник.

— Вот он, одиннадцатый участок! — Дуся показала на табличку на пересечении дорожек. — Что там дальше?

Лебедкин сверился с запиской и сообщил:

— Следующая цифра — шесть.

Они свернули с главной аллеи, нашли шестую дорожку и углубились в скопление старых могил, замшелых надгробий и покосившихся крестов.

— Тут главное не обсчитаться… нам нужна восьмая могила…

Дуся вглядывалась в надгробные плиты и едва различимые холмики.

— Вот этот считать? — спросил Лебедкин, показывая на заросший мхом камень. — Тут и надписи-то никакой нет.

— Надпись была, да стерлась. Это наверняка чья-то могила…

— Значит, она шестая… эта — седьмая. — Лебедкин показал на каменный крест с едва различимым именем и датой смерти. — Значит, восьмая — вот эта…

Перед ними была покрытая мхом каменная плита, на которой едва проступали буквы надписи.

«Коллежский советник Иванов», — не без труда прочла Дуся буквы дореволюционного алфавита.

— Ну и что теперь делать? — уныло протянул ее напарник. — Что нам нужно от этого коллежского советника Иванова? Что мы хотим найти на его могиле?

— Найти-то мы хотим известно что — фамильную реликвию Херувимского, да вот только как ее найти?

Плита давно и глубоко вросла в землю, и не было никаких следов постороннего вмешательства — ни каких-то лишних, неуместных предметов, ни примет тайника, ни недавно вскопанной земли… видно было, что эту могилу не тревожили по крайней мере десятки лет.

Дуся на всякий случай поскребла плиту, убрав с нее мох, — но под этим мхом тоже не было ничего подозрительного.

— Может, позвать подкрепление и перевернуть плиту? — безнадежным тоном проговорил Лебедкин.

— Петь, ну подумай сам. Если, как мы думаем, Екатерина Херувимская сумела спрятать здесь ту вещь, значит, этот тайник должен быть легко доступен. У нее-то точно не было помощников, а сама перевернуть плиту она не могла.

— Тогда, может, мы обсчитались? Может быть, не нужно было считать ту могилу, на которой даже нет надписи?

— Но тогда восьмая могила — следующая, а она ничуть не лучше этой. Но нам точно нужна восьмая могила?

— Ну да… — Лебедкин достал листок, где были записаны заветные цифры, чтобы свериться с ним, и случайно выронил его на землю. Точнее, на могильную плиту.

Наклонился, чтобы поднять его, и вдруг удивленно протянул:

— Постой-ка…

— В чем дело?

— Да ты посмотри… здесь совсем другие цифры! Не 11-6-8, а 8-9-11!

— Петька, да ты просто держишь листок вверх ногами!

— Ну да, а может, как раз так и надо! Цифры были написаны на руке Херувимской, мы смотрели на эту руку со стороны, но она, когда их писала у себя на руке, смотрела с обратной стороны…

Дуся наморщила лоб, потом посмотрела на собственную руку и заморгала:

— Ну да, выходит, мы смотрели на эти цифры вверх ногами! А цифры, как назло, такие, которые читаются и так, и так. Да еще они почти стерлись… выходит, ты прав — это не 11-6-8, а 8-9-11! Значит, нам нужен восьмой участок!

— Ну, во всяком случае, попробовать стоит. Раз уж мы приехали на это кладбище…

Они вернулись на главную аллею, нашли участок номер восемь, свернули на девятую дорожку и пошли по ней, внимательно глядя по сторонам и отсчитывая могилы.

На этом участке могилы были не такие старые, надгробья лучше сохранились, надписи на них читались отчетливее.

— Ну, вот она — одиннадцатая могила! — Дуся показала на каменную плиту, над которой возвышался массивный крест с затейливой резьбой.

«Мещанин Кондратий Киприанович Пузырев… покойся с миром»… — прочитал Лебедкин высеченную на плите надпись.

— Пузырев! — обрадовалась Дуся. — Точно, это та самая могила! Тетку Херувимской наверняка подхоронили в могилу дальнего родственника!

— Хорошо, могилу мы нашли, но где же Катя спрятала тот самый артефакт?

Напарники осмотрели могилу со всех сторон.

Спереди на ней не было никаких признаков тайника.

А вот сзади…

В основании каменного креста было небольшое углубление, в котором стояла ржавая жестяная банка с грязной водой.

Дуся вытащила банку из углубления.

За ней оказался бронзовый вентиль вроде старинного водопроводного крана.

— Это что — водопровод? — удивленно протянул Лебедкин.

— Да какой водопровод! Это же могила!

— А тогда зачем тут этот кран?

— А вот это мы сейчас узнаем…

Дуся повернула вентиль…

И тут же он вместе с частью креста выдвинулся вперед, а за ним обнаружилось квадратное углубление.

Дуся запустила в него руку…

И вытащила круглый золотой медальон, на котором мелкими сверкающими камушками было выложено распятие.

— Вот оно! — дрожащим от волнения голосом проговорила Дуся.

— Ох и правда, это оно! — как эхо, повторил за ней Лебедкин. — А ведь я, честно говоря, не верил… думал, что Херувимский все это выдумал… так, может, он и не такой сумасшедший, каким кажется?

— Может, и не такой…

Дуся выпрямилась, сжимая в руке медальон, и проговорила с каким-то странным смущением:

— Но вот что теперь делать с этой вещью… отдать ее Херувимскому?

— Ни в коем случае! — раздался у нее за спиной твердый, решительный голос. — Херувимский не оправдал нашего доверия!

Дуся удивленно оглянулась.

На соседней дорожке, в нескольких шагах от них, стоял высокий старик в странном старомодном пальто… или не пальто, пожалуй, это был скорее сюртук черного бархата. У старика были длинные серебристые волосы, падающие на плечи…

Но самым странным в его облике были глаза.

Глаза были белые, тускло отсвечивающие, как два лунных камня, и без зрачков.

Старик наверняка был слепым — но это ему ничуть не мешало.

— А вы кто такой? — строго и недоверчиво проговорил Лебедкин.

— А вот это, пожалуй, очень сложный вопрос, — ответил старик, и его губы тронула едва заметная улыбка. — Боюсь, если я отвечу честно — вы мне не поверите. А может быть, и не поймете. Да это, собственно, и не важно. Важно сейчас другое. Аркадий Херувимский не был владельцем этого медальона, он был только его хранителем — и он не справился с этой ролью. Так что теперь мне придется поискать другого хранителя…

Старик протянул руку — и Дуся, не раздумывая, положила в нее медальон.

Лебедкин хотел было помешать ей — но его словно охватил странный паралич, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Можно вас спросить, — смущенно проговорила Дуся. — Этот медальон… я почувствовала в нем какую-то силу…

— Это правда. Медальон обладает очень большой силой. Но если он попадет в неподходящие руки — беды не оберешься. Сто лет назад он попал в руки авантюриста, который повлиял на судьбы всей страны… чтобы такое не повторилось, мы следим за ним…

— Вы? Кто это — вы?

Ответа не последовало.

Дуся подняла глаза на старика — но его не было. Он исчез, как утренний туман под порывом ветра.

— Куда он подевался? — спросила Дуся напарника.

— Кто? О ком ты говоришь?

— Ну, тот старик, который забрал медальон?

— Дуся, ты чего? Какой старик? Какой медальон? Мы же ничего не нашли!