Между двумя мирами

Глава 11

Я отложил в сторону письмо и негромко рассмеялся. Филиппа – просто чудо. А испанцы – идиоты, раз упустили ее. Я же подобной оплошности не допущу. Во время этой небольшой передышки, которую подарила мне такая странная на самом деле война, письмо от невесты стало самым настоящим подарком, который позволил мне в очередной раз оценить ум этой девушки, которая произвела на меня такое невероятное впечатление. За кажущимся милым щебетанием и перечислением придворных сплетен, она на самом деле передала мне очень важную информацию. И я теперь вообще не сомневаюсь, что Россия получит прекрасную императрицу. Сделав глоток кофе, снова взял лист и принялся читать дальше.

Ну, этого стоило ожидать. Лизка круто взялась, ничего не скажешь. Но какова стерва. Вот теперь, после того, как она выперла мужа и свекровь из собственного дома и принялась превращать его себе под стать, я ни за что не поверю, что переворот в нереализованном будущем произошел практически без ее участия. Что ее, лебедь белую, принесло к трону течением недовольных Анной Леопольдовной гвардейцев Преображенского полка. Ну-ну, я тоже посмеюсь, когда что-нибудь этакое отчебучит в Париже, и что самое характерное, это будет простой случайностью.

Захотелось приказать седлать коня, и мчаться в Париж с воплем: «Не слушай ее, милая! Лизка тебя плохому научит!»

Значит, французы замахнулись на Мальту. Ну что же, приятно еще раз оказаться правым. Мои будущие родственнички не собираются принимать участие в этой войне ни на чьей стороне. Они решили воспользоваться ситуацией, чтобы пощипать англичан, которые тоже больше не придут на помощь союзником – у них внезапно появились свои личные дела, которые нужно решать немедленно, иначе они рискуют остаться где-то в середине списка, если не в конце на мировую гегемонию.

А Лизка хороша. Ох, и хороша же. Никак королька французского решила соблазнить, недаром же собственным муженьком так быстро натешилась.

По последней строчке я провел пальцем. Скорее бы свадьба. Встав из-за стола, я подошел к окну, за которым простиралась ночь. В темноте отразилось мое лицо, а того, что происходит сейчас на улице я не увидел. Оглянувшись на стол, я только покачал головой. Еще несколько писем нужно разобрать, прежде чем отправляться спать. Завтра предстоит тяжелый день, собственно, как и предыдущий. Как и все дни с тех самых пор, как мы вошли в Данциг. Ласси просто на роду написано, во всех параллельных вселенных брать этот город, при поддержке флота. Кстати, в этот раз обошлось без длительной осады. Город взяли примерно как шведы Даугавгривскую крепость, в которой они окопались, так что Фридриху придется повозиться, прежде, чем выковырять их оттуда, а выковыривать придется, иначе никак не продвинешься дальше, постоянно ожидая удара в спину. Завтра мы выдвигаемся, предварительно разделив прибывшие войска так, как это было задумано изначально.

В благодарность за хорошо проделанную работу, я наградил Остермана. Сделал его генерал-губернатором Курляндии. Он был так рад, так рад… Едва не на коленях ползал, просил вернуть его в золотари. Но я был в тот день просто неприлично щедр.

Первое, что ему было поручено, это привести новую территорию к присяге. И начать с дворянства. А также ввести в обязательном порядке в школах изучение русского языка. А также открыть неограниченный доступ в бывшее герцогство православного духовенства с их начальными церковными школами для ребятишек любых сословий. Также было введение законов Российской империи и судебного производства. Единственным послаблением, на которое пришлось пойти – это оставить Курляндию, как и другие прибалтийские страны, вошедшие в состав империи еще при деде без крепости крестьян, ни о каких других речи быть не могло. Но Курляндия – это полбеды. Тем более, что здесь в Данциге проживал последний живой представитель Кеттлеров, исконных герцогов Курляндии, который случайно падение города не пережил. Вот так, бывает. Война, что теперь сделаешь. Фердинанд Кеттлер не просто погиб, пытаясь спастись бегством на своей яхте, и случайно, действительно случайно попав под обстрел пушек фрегата «Стремительный», который палил в белый свет, как в копеечку, не слишком разбираясь, кто там чешет мимо на всех парусах. Когда разобрались, помочь герцогу было уже нечем. А назначать нового, и кого-то награждать этим титулом я не стал, обойдутся. Я вообще уже прослыл очень прижимистым монархом, который очень на своих приближенных экономил. Вот напраслину наводят на меня, надо бы Юдину задание дать, журналистское расследование провести, и найти того, кто про меня так нехорошо говорит. Вот если бы я кормил того же Петьку за обедом корочкой хлеба и водой ее давал запивать, да еще щи из крапивы предлагал – вот тогда, да, тогда экономия была бы налицо. А так, напраслину наводят, узнаю кто, лично рыло начищу. Но как бы там ни было, Кеттлер погиб, не оставив наследника. Род пресекся, Курляндия моя по праву победителя, без вариантов и операций «найденный наследник». Ну а дальше что с этим регионом будет, поживем – увидим.

Напрягало молчание Пруссии. Фридрих-Вильгельм вообще себя никак не проявлял. А вот польская шляхта и магнаты после взятия Данцига словно осознали то, что война пришла к ним в дом, и принялись в спешном порядке подтягивать войска, собирая очень даже внушительную армию для обороны. Я тоже не сидел сложа руки, прекрасно осознавая, что Данциг с наскока удалось заполучить только потому, что все делалось быстро. После победы над Браницким и его пленения поляки растерялись, тем более что их союзники в Речи Посполитой вовсе не спешили прийти к ним на помощь. Я, конечно же, понимал, что литовцы оценивают сложившуюся обстановку, но нет-нет, да и приходили на ум анекдоты из далекого будущего о некой тормознутости прибалтов.

Тряхнув головой и подмигнув парню, отражающемуся в стекле, я подошел к столу и поднял письмо Шереметьева, где он подробно описывал явление иезуитского священника ко двору Аннушки. Это было странно. Я никак не мог поверить в то, что Ватикан обиделся на то, что я попер его прихвостней из России. Они действовали слишком грубо, пытались провести практически рейдерский захват, и что, мне нужно было проглотить подобное? Про пап можно много говорить, но идиотов среди них отродясь не было, слишком большая конкуренция. Не успеешь оглянуться, как тебя сожрут с потрохами и даже не поморщатся. Именно поэтому я сомневался насчет прямого вмешательства иезуитов в мои дела. Это было бы слишком примитивно, несмотря на истинно иезуитский стиль ведения провокаций против меня. К слову, а ведь действительно – против меня. Россия, если и пострадает в следствие моего проигрыша, то незначительно. Так что – нет, это чья-то личная инициатива. И кому я мог так сильно нагадить? Вообще-то варианты имеются, но, чтобы убедиться, нужно посмотреть в глаза этому иезуиту, который по данным, нарытым Шереметьевым, в Варшаве окопался. Его имя мне ни о чем не говорило, но он вполне мог его сменить, когда сан принимал, у католиков подобное было принято.

— Государь, тут к тебе… — Митька замялся в дверях, видимо не зная, как обозвать внезапных посетителей. Раз охрана на входе во дворец, некогда принадлежащий Кеттлеру, пропустила, значит, эти люди относительно безопасны. Ну что же, посмотрим, кто это там ко мне на ночь глядя заявился. Мне аж интересно стало.

— Пусть войдут, да и сам присоединяйся, — Митька кивнул, отошел в сторону, пропуская перед собой весьма колоритную компанию. Два статных бородача, в добротной, но не сказать, что очень дорогой одежде и трое православных священников. Интересненько. Они остановились напротив меня и молчали. Я тоже молча рассматривал их, пытаясь понять, кто это? Наконец, один из бородачей стянул шапку и неуклюже поклонился.

— Приветствуем тебя, государь. Мое имя Тихон Шигай, сын Петров. Когда-то мы были солью земли Червоной Руси, сейчас берущей название по имени князя великого Даниила Галицкого. И когда-то твое звание носило присказку о княжестве над этой землей.

— Хм, — а ведь не поспоришь, но это как-то… странно. — А остальные твои спутники не хотят представиться, Тихон Петрович? — я указал на кресла, расставленные недалеко от стола. — Рассаживайтесь, в ногах правды нет, — и сам сел за столом, пристально разглядывая каждого из своих ночных гостей.

Священники степенно сели, после них уселся Тихон и второй бородач. Только после этого Тихон, который, похоже, за старшего здесь был, начал тихо говорить.

— Отцы: Сергий, Алексей и Никон, — представил он представителей духовенства. Затем указал на второго бородача. — Василий Хом, сын Иванов. Из купеческого сословия, — представив спутников, Тихон замолчал, видимо, не зная, как продолжить. Я его не торопил. Одно только появление галичан вызывало безумное любопытство. Почему-то я был уверен, что эти люди, так давно находящиеся под влиянием Польши, да и Австрии, не смогут оказаться вот здесь, напротив меня даже чисто теоретически. Но нет, вон они, сидят, проделав долгий путь, чтобы встретиться со мной. Но молчание затягивалось, и я дал отмашку Митьке.

— Вот что, Митя, распорядись, чтобы нам сбитня приготовили, печенюшек каких-нибудь, чую, долгий у нас разговор будет.

Митька кивнул и вышел, а я снова посмотрел на посетителей. Отец Сергий переложил свой пасторский посох из одной руки в другую, поднял на меня ясные голубые глаза, набрал в грудь воздуха поболее, и… начал наезжать, да так, что я едва успел челюсть подхватить в полете.

— Пенять мы тебе прибыли, государь Петр Алексеевич, за то, что никак не можешь ты защитить исконный народ свой от засилья папских прихвостней. Не можешь уберечь веру православною от осквернения на землях, кои всегда росскими были испокон веку. Как ты мог бросить детей своих на растерзание шляхты? А то, что еще не искоренен истинно русский дух, можешь у сподвижника своего Феофана Прокоповича спросить, чьи корни уходят в землю галицкую.

— Э-м, — я глубокомысленно ответил отцу Сергию, вздохнул, а затем спросил напрямую. — Что вы от меня хотите?

— Ты, государь, какую-то Курляндию под крыло взял, чтобы внести им заново свет истинно православной веры, укрепить корни русские, — отца Сергия, похоже, было не заткнуть. — Мне отец Феофан отписывал, что много приходов открывается, церкви белокаменные ставить начнут вот-вот, ребятишек русскому языку учить и крестить, ежели желание на то у них и их родителей возникнет, — ну да, я не собирался их через колено гнуть. Тем более самим курляндцам, похоже, вообще по барабану было, кто у них во власти стоит, лишь бы их самих сильно не трогали и силой не принуждали ни к чему, что противоречило бы их мироощущению.

— Да, а разве курляндцы когда-нибудь были православными? — пискнув эту откровенную глупость, я тут же прикусил язык под суровым взглядом отца-игумена, а у кого еще пасторский посох мог быть? Глядя на отца Сергия, можно было с уверенностью сказать, он искренне верит в то, что все, даже чукчи были когда-то православными, но потом что-то произошло и пошло в тартарары. Как-то так и не иначе. Меня спас Митька, который принес сам сбитень и почти насильно всунул кубки в руки начавших было отнекиваться посетителей. Почти минуту мы молчали, пока пили сбитень, затем я поставил кубок на стол и жестко, не мигая посмотрел на Тихона.

— Что вы от меня хотите?

— Мы хотим, чтобы ты вычистил землю галицкую. Огнем и мечом прошелся, но очистил нашу землю от скверны и потом не допустил ее повторного осквернения, — тихо сказал Тихон. Я же откинулся на спинку. Что тут сказать. Они оказались в очень невыгодном положении; тогда как в любой непонятной ситуации все остальные страны делили испокон веков Польшу, так и Польша поступала с Галицией. Только жестче, гораздо жестче. Но до полного отчуждения от России еще было немного времени, и сами галичане, как оказалось, еще на что-то надеялись. На что? Что придет царь-освободитель и скинет с них польское ярмо? Вот только так бывает только в сказках, а я уже в сказки не верю.

— И как вы себе это представляете? Вы же умные и грамотные люди, вы должны понимать, что у меня пупок развяжется, ежели я попробую все сразу поднять. Единственное, что я могу обещать сейчас – это попробовать надавить на Августа, чтобы тот снял все ограничения с православной церкви и позволил вам самим решать…

— Они запрещают нам учить русский язык и разговаривать на нем, — перебил меня купец, как там его, я не запомнил. — И мы знаем, что король Август – всего лишь пешка в руках магнатов. Вот только сил у народа почитай что не осталось. Скоро, очень скоро сломают нас. Еще два поколения и ничто не повернет Галицию лицом к матери ея.

— И что вы предлагаете? — я залпом допил сбитень, практически не ощущая его вкуса.

— Мы не с пустыми руками к тебе приехали, — Тихон снова взял слово. — Народ ропчет, все тише и тише, но ропчет. Народное ополчение, почитай, готово. Скоро выльется в бунт безнадежность. Но пшеки быстро нас подавят, конями затопчут, баб и девок пользовать как рабынь своих будут. А вот ежели поддержишь ты нас, государь, хоть чем-нибудь, хоть только командиром верным и умелым, коий поведет нас за собой, то есть, есть у нас шанс. Тем боле, что польское войско делить нужно, чтобы нас сдержать. И тебе легче с энтой стороны придется.

Я задумался, а почему бы и нет? Мне навязывают войну на три, если не на четыре фронта, так почему нет? Пускай сами повоюют, когда за спиной мятежная провинция полыхает. Я для такого дела и мин им наделаю, и командира дам. Вот только…

— Я подумаю. Через два дня дам ответ. Но, ежели соглашусь, то у меня два условия: первое, не зверствовать. Ни в коем случае. Всем полякам, кто захочет добровольно покинуть Галицию, разрешить уехать. Без ценностей – они пойдут на восстановление земель ваших, ежели победим. Уезжать только в Закарпатье, по эту сторону им нечего будет делать.

— Да как ты мог подумать, государь…

— Потому что вы хотите этого! Это жесткое условие, Тихон, головой за его выполнение отвечаешь. Вас должны запомнить, как воителей, восставших за исконное, а не как зверей, мародерствующих и насилующих. Это важно, очень важно. И за выполнением этого требования я буду следить пристально, а того, кто нарушит, вешать без жалости к былым заслугам, — с минуту мы бодались взглядами, затем Тихон кивнул. — Хорошо, тогда второе. Те поляки, кто не захочет уезжать – не гнать, но при выполнении нескольких условий: они крестятся в православие, дают присягу мне лично, причем каждый член семьи, включая женщин. Полностью принимают, так же, как и вы законы Российской империи, и все дети их до четвертого колена по достижении семи лет отправляются в Россию на обучение. С возвратом их родителям по достижению отроков восемнадцати годов. Все дети, кто сейчас находится в возрасте от семи до четырнадцати лет, должны будут направлены в Москву не позднее следующего сентября, — Тихон снова кивнул, что-то про себя просчитывая. Подозреваю, что получим мы в итоге гораздо больше ребятишек, чем поляков останется. Ну а что, кормят и поят на халяву, да еще и обучат бесплатно. Но я как раз не против, все равно уже думал, как сломать устойчивое предубеждение против России некоторых товарищей. Да через детей. Их психика лабильна, как их изначально настроить, так и будем жить в дальнейшем. Императрице поручу такое дело, чтобы делом была занята важным и сложным, тогда никакая дурь в ее хорошенькую головку не забредет. Я повернулся к святым отцам. — Вы готовы отринуть унию, в кою поверг вас Кирилл Шумлянский? — о, да. Я тщательно изучил этот вопрос, когда думал, что делать с Галицией, и потеряна ли она для нас навсегда, или что-то еще можно сделать?

— То, что мы здесь сидим перед тобой, государь, и просим, как главу Православной церкви в Российской империи помощи и защиты, — голос подал отец Алексей, — говорит только о том, что мы стремимся уйти от унии всеми фибрами. Но помощь Священного Синода нам потребуется, самих слишком долго и слишком страшно принуждали принять соглашение, подписанное этим еретиком, предателем веры, Кирюшкой Шумлянским, — и он только из уважения ко мне не сплюнул на пол. При этом, когда он говорил о принуждении, то сделал рефлекторный жест левой рукой, словно пряча кисть, но я успел углядеть, что он пытался скрыть: кисть была деформирована, сильно обожжена, покрыта жуткими рубцами. На ней полностью отсутствовало два пальца, а остальные были, видимо, сломаны и потом срослись неправильно. Этого человека сломали. Он перенес жуткие муки, чтобы отказаться от того, во что он верит. И, тем не менее, нашел в себе силы, прийти ко мне, чтобы я помог выбраться из его личного ада, в котором он пребывал все эти годы. Еще раз бросив быстрый взгляд на руку священника, я тут же отвел глаза, чтобы он не заметил моего интереса. Если бы Шумлянский все еще был жив, я ему не позавидовал бы.

— Я вас услышал, — снова откинувшись на спинку кресла. — Феофан Прокопович, о котором с таким убеждением вещал отец Сергий, почему-то не включил народ Червоной Руси в свой труд о единстве народа, столь надолго разлученного с остальными руссами. Были ли у него причины не доверять всем вам? Он ведь родился и вырос в Галиции.

— Феофан бывает упрям, — Никон, самый возрастной из присутствующих, ответил мне надтреснутым голосом. — Узнав, что нам все-таки навязали унии, которые мы отвергали даже после заключения Брестской унии. Он ушел, дабы принять сан, не запятнанный этой ересью…

— Я в курсе, — я кивнул, подняв руку, прерывая его на полуслове. Спать хотелось зверски, и я уже плохо понимал, о чем мы говорим. — Сейчас отец Феофан практически не занят, они вместе со своим вечным оппонентом Феофилактом Лопатинским создали прекрасную систему начальной школы для самых младых ребят, обучая их грамоте при церквях. В последнем указе я поручил им учить основам также и девочек. Они долго сопротивлялись, но затем приняли мои доводы, что прихожанки должны сами уметь «Писание» прочесть и имя свое в расписных сказках начертать. Так вот, они создали прекрасные школы, которые наконец-то начали работать, и теперь, я подозреваю, им нечем заняться, коль скоро они прибыли в Митаву, дабы лично проследить за развитием этого благого дела в Курляндии. Думаю, они смогут присоединиться к вам в вашем возвращении домой, и сумеют сделать правильные выводы о том, что увидят, а также о желании галичан возвратиться под сень Православной церкви, — Тихон было дернулся, но я пригвоздил его к месту холодным взглядом. Слишком у меня неприятные ассоциации со Львовом, чтобы бросаться в эту авантюру не глядя. — А теперь, Дмитрий проводит вас в ваши комнаты. Отдыхайте, вы проделали долгий и трудный путь. Через два дня я дам вам окончательный ответ.

Они вышли из кабинета, я же бездумно пялился в темное окно, полуприкрытое шторами. Когда почувствовал, что отрубаюсь, то встряхнулся, отметив про себя, что все же задремал, потому что Митька успел унести остатки сбитня и вазочки с печеньками, к которым мои незваные гости так и не прикоснулись. Пошевелив пальцем стопку писем, я вытащил то, которое вызывало любопытство, но не более. Ну что срочного мог написать мне Демидов? Что испытал присланные моими учеными мужами образцы и остался доволен? Я и так знаю, что нечто подобное просто обязано произойти. Сломав печать, я развернул конверт и увидел, что написано не слишком много. Бегло пробежав глазами по первому листу, я выпал в осадок. Сонная одурь слетела с меня в мгновение ока.

— Что он сделал?! — я даже не понял, как заорал, потому что удивленно взглянул на материализовавшегося передо мной Митьку, которого я, свинья такая, спать все никак не отпускал. Я молча протянул ему письмо и закусил костяшку указательного пальца. Митька прочитал, поднял на меня глаза, и снова уткнулся в письмо. Наконец, опустив руку, он поднял на меня шальной взгляд.

— Я что-то не понял. Как это Царен-Дондук захватил уже половину Алтая, и движется к Тибету? — Митька снова уткнулся в письмо. — Разве калмыки не на свою исконную родину шли, помочь цинцам одолеть джунгар? Как они тогда на Алтае оказались?

— Вот и я спрашиваю, как? И что нам сейчас делать?