Между двумя мирами

Глава 14

Полной неожиданностью для меня, но нельзя сказать, что неприятной неожиданностью, стало быстрое поражение Литовского княжества в максимально короткие сроки. Ласси со своими войсками присоединился ко мне в тот самый момент, когда Францишек Цетнер, лидер последнего очага сопротивления на том направлении сдал мне Смоленское воеводство. Сдал добровольно и без боя, просил лишь о том, чтобы взбунтовавшаяся чернь Галиции не тронула его жену Анну и сына Франциска. На мой вопрос, каким образом я могу гарантировать их безопасность, Цетнер лишь вздохнул и укоризненно посмотрел на меня.

— Ваше императорское величество, я прекрасно знаю, что они являются личными пленниками этого вашего князя Ильи Трубецкого. Я сделал все, чтобы обеспечить им безопасность, но что я еще могу вам предложить? — я смотрел на него и удивлялся. Почему-то мне казалось, что магнаты польские таких чувств, как любовь и привязанность вообще не способны испытывать. И вот я получил доказательство того, что, оказывается ничто человеческое некоторым представителям польской знати не чуждо.

— И куда вы направитесь, если не секрет, после того как убедитесь в безопасности вашей семьи? — я смотрел прямо на него, пытаясь понять истинные мотивы.

— В том случае, если вы меня беспрепятственно отпустите, ваше императорское величество?

— Да именно в этом случае, — я кивнул.

— Как и многие другие поляки, в Лотарингию, — Цетнер пожал плечами. — Его величество Станислав Лещинский открыл границу и дает приют всем своим соотечественникам, — о как, уже его величество Лещинский? И когда он успел стать величеством? Что-то не нравится мне происходящее во Франции. Они никак не отреагировали на войну, которую начали против меня шведы, и сейчас сидят тихо, никаких известий от Людовика я не получал. Как бы не получить неприятный сюрприз от этих хитро… мудрых товарищей, которые хотят, похоже и рыбку есть, и… хм.

— Я подумаю, что вы сможете еще сделать полезного для меня, кроме определенно контрибуции, разумеется, — он встретил мой насмешливый взгляд и осекся, что бы ни хотел сказать перед этим. На самом деле я планировал его отпустить. И в свете последних событий, возможно, передать какое-нибудь послание его величеству Станиславу Лещинскому, и очень может быть, что послание не будет безопасным для жизни и здоровья этого такого внезапного снова короля.

Погода наконец-то начала мне благоволить. В отличие от Фридриха, который бравым маршем прошел вдоль побережья, взяв практически без сопротивления весь Карельский перешеек, развернулся, прошел Выборг, снова вышел на побережье близ Гельсингфорса. И вот тут ему пришлось остановиться. Начавшийся шторм не позволил приблизиться к берегу кораблям поддержки, а мы сразу условились, чтобы он без огневой поддержки хотя бы фрегатов никуда не лез, поэтому-то он вдоль берега и шел. Но шведов наши с Фридрихом договоренности не слишком волновали, и они уже перебросили значительную часть войск на территорию Великого Финляндского герцогства. Так получилось, что из-за непогоды Фридрих потерял темп и вышел прямо на шведскую армию. Пришлось прямиком с марша вступить в бой. Это было тяжелое испытание, в котором лишь чудо и безусловный талант прусского принца позволил одержать победу, но какой ценой она ему досталась? Во время битвы Фридрих потерял убитыми почти половину выделенных ему сил. Он вынужден был остановиться в Гельсингфорсе, чтобы привести в порядок оставшиеся войска, вылечить раненых, починить то, что было сломано, или дождаться поступления нового, если починить что-то не удалось.

Если подвести итог, то полки Фридриха остались в Гельсингфорсе зимовать, что отодвигало столкновение непосредственно со шведами на весну. Но, никто не обещал мне закончить кампанию в этом году. По крайней мере, в том, что касается Швеции. Вот в Польше я точно зимовать не собирался. Более того, хотел, воспользовавшись довольно неплохой погодой, сделать марш-бросок до Варшавы.

Если быть честным, то я собирался Варшаву и прилегающую к ней часть Великой Польши, а также Малую Польшу отдать Леопольду. Чем больше граница будет у Пруссии и Австрии, тем большее напряжение оба эти государства будут испытывать. А напряжение никогда положительно на взаимоотношениях двух стран не сказывалось. Ну а еще я предложил ему Швецию. Вот сколько завоюет, сколько сумеет захапать, да из цепких датских ручек вырвать, столько пусть и забирает. Кроме Финляндии. Часть Финляндии я планирую забрать себе, раз подвернулся случай, но большая часть пускай остается, скажем, независимым Финским княжеством, под моим вассалитетом. Мне нужен буфер и эта область прекрасно справится с подобной ролью.

Фридриха я, кстати, отозвал к себе. Пускай в разделе Польши поучаствует. Вместо себя оставит сообразительного зама и вперед. Зимовать вполне и в Москве можно, с большим комфортом. Тем более от его присутствия все равно не слишком много будет зависеть. А вернется туда весной с подкреплением, вот тогда и разберет, что заместитель наворотит за время его отсутствия.

Я же как можно быстрее отдал приказ перебросить на Карельский перешеек четыре полка, чтобы не проср… не потерять завоеванное.

Отправив письмо с предварительными предложениями Леопольду, я направился в сторону Варшавы. Поляки явно не ожидали такой подставы с моей стороны. Снега пока было немного, но холод не слишком располагал к ведению боевых действий.

Решился я на подобный шаг, когда в Белосток пришел обоз, который привез новую зимнюю форму для солдат: овчинный полушубок, валенки, овчинная же шапка, стеганые штаны и теплые рукавицы – для марша самое то. Да не так красиво, как было, зато удобно, тепло, практично и гораздо дешевле, чем форма из закупаемого по невменяемым ценам сукна. Но самое главное состояло в том, что мы вполне могли выдвинуться на столицу и при этом не замерзнуть, а половина солдат точно не свалится с пневмониями и другими соплями.

Ну а в Белостоке вовсю кипела работа. Строились казармы, создавались тренировочные полигоны, возводились арсеналы. Из тех полков, что сейчас шли к Варшаве в прежние расположения вернутся немногие.

А на уже захваченных территориях началось переселение: к Белостоку потянулись жители, прежде всего проживающие на территории современной мне Белоруссии. Местные же, кого не устроило то, что на этой земле теперь хозяйничали русские, потянулись на Запад. В основном это касалось шляхты. Крестьянам, как я и предполагал, было вообще по барабану, на кого спину гнуть. А если условия их жизни хоть немного улучшались, то и вообще хорошо. Шляхте же было предложено: вы можете принять присягу, православие, но на своей земле все равно не останетесь – Российская империя большая, поэтому на выбор: Сибирь или Кубань. Многие выбрали третий вариант и предпочли покинуть Польшу, но некоторые, поразмыслив, решили рискнуть. Таких было немного, но они были, и это, что уж говорить, внушало мне осторожный оптимизм.

До Бреста дошли по первому снежку. Скорость перемещения войска заставила задуматься об ускорении продвижения популяризации паровых движителей и выпуск первого паровоза. На поезде-то оно получилось бы гораздо быстрее. Ну это, конечно, мечты, но мечты, которые я в красках обрисовал нахохлившемуся Эйлеру, который наотрез отказался надевать деревенский тулуп. Я только плечами пожал. На мне-то красовалась темная дубленка, а на голове соболиная шапка. Ну а что, царь я, или не царь, в конце концов? Могу себе позволить хоть шубу из шиншилловых хвостов. Правда, меня могут не понять, но позволить себе могу. Мимо проскакал Петька. Вот кто совсем не комплексовал от возвращения к корням, но его пристрастие к лисьим шапкам со свисающим хвостом я еще на охоте почти два года назад заприметил. Поравнявшись со мной, он покачал головой.

— Леонард Паулевич, ты бы оделся, что ли, — он заметил, как замерзающий ученый украдкой дует на пальцы в перчатках, на мгновение отпустив поводья. — Замерзнешь же. Прямо холодок по спине бежит, как на тебя посмотрю.

— Человек не для того изобрел сукно, чтобы снова надевать на себя шкуры убитых им животных.

— Ну и зря, — я пожал плечами. — Шкуры прекрасно держат тепло. Во всяком случае, не припомню ни одной байки про волка, который остановил бы путника, чтобы отобрать у него сюртук. Но вот эти переходы меня просто выводят из себя. Куда проще было бы доставить войско к месту на длинных телегах. Или на сцепке телег.

— Ни одна лошадь не сможет потянуть такую сцепку, чтобы несколько полков перевезти, — стуча зубами, произнес Эйлер.

— А не лошади? Ваш этот паровой движитель на колеса поставить и пущай тянет. Он не лошадь, его только топить нельзя забывать, если я правильно понял, как он работать должен.

— Ну, чисто теоретически, если приложить определенную силу… — Эйлер задумался, даже зубами клацать перестал. — Теоретически – это возможно, — наконец решительно выдал он. — Надо с Бернулли переговорить. Кстати, мы свои обещания выполнили, государь, — добавил он спустя минуту, после небольшой паузы.

— Я тоже свое слово держу. Хоть и не лестно мне, что спор оказался проигранным, но я помню про университет. И пора бы уже представить мне наработки, в то время как вернемся мы из похода, а то возникает мысль, что вам это вообще не нужно, и вы спорили ради самого спора, — я устал смотреть на его посиневший нос. Повернувшись к ехавшему чуть позади Митьке, крикнул. — Дмитрий! Найди шубу Леонарду Паулевичу, а то мне самому уже холодно на него смотреть. — Митька кивнул и направил коня куда-то в сторону, я же, повернувшись к насупившемуся Эйлеру бросил ему. — Это приказ, и он не обсуждается. Изволь одеться, Леонард Паулевич, а то чувство у меня нехорошее, что до Бреста лишь твой промерзший насквозь труп доедет.

А на следующий день мы вошли в Брест. Город никто не защищал. Вообще никто. Создавалось ощущение, что, если здесь и располагались какие-то войска, то они куда-то ушли, оставив город на растерзание подступающей армии. Сам город вызывал тяжелые мысли, наполненные безнадегой. Половина домов стояли пустыми, а немногочисленные жители выглядели испуганными.

— Да, шведы Дальберга здесь вволю повеселились, — я привстал на стременах и огляделся. — Едем в замок. Он по своей площади способен принять армию втрое больше нашей. Заодно осмотримся. Я хочу укрепить замок, сделав его приграничной крепостью. И разместить здесь постоянный гарнизон. А вообще город удачно расположен для торговли между нами и иноземцами.

Почему мы поехали в Брест, вместо того, чтобы напрямик направляться к Варшаве? Все просто, я хотел, чтобы граница проходила здесь. От Данцига до Ужгорода через Ольштын, Гродно, Белосток, Брест, Пшемысль и на Подольск. Как, мечтающий захапать все остальное, Леопольд будет осуществлять собственный процесс непосредственного захвата территорий – меня мало волновало. Планку для себя, чтобы наказать поляков и убрать с карт Литовское княжество я поднял, и падать ниже не собирался. А вот со шведами я Леопольду даже помогу, чем смогу. Смогу, правда, не слишком многим, мне еще границы укреплять и с теми же шведами в Финляндии воевать, да и Варшава – это не брошенный на произвол судьбы Брест, как бы она нам как кость поперек глотки не встала. А попасть в Варшаву я должен, чтобы все точки в этой истории расставить.

— Понятовский в Варшаве окопался, государь Петр Алексеевич, — ко мне подъехал Репнин, которого я теперь видел крайне редко. Он был постоянно занят и, вместе с тем практически незаменим. Но я ему в помощники и ученики навязал того парня Голицкого, который с Митькой едва не угробился во время засады людей Понятовского. Вроде бы парень сообразительный, горячий только, но Юра, посмеиваясь, сказал, что этот недостаток с возрастом пройдет. Но Понятовский, сука! Понял, поди, что натворил, теперь прячется как проститутка от жены постоянного клиента. Ну ничего, так даже лучше, зато все те, кого я просто страстно хочу видеть, в одном месте окопались. Хоть не бегать за ними по всей Польше. А поляки здорово струхнули, когда поняли, что Фридрих-Вильгельм не придет. Похоже, на пруссаков большие надежды возлагали, и, надо сказать, не зря. Кто ж знал, что все так кардинально изменится и сейчас бывшие почти союзники будут мечтать ухватить свой кусок, да побогаче.

Под копытами глухо застучало покрытие моста, ведущего в сам замок, располагавшийся на острове. Я задрал голову, разглядывая крепостные стены, а затем, когда через распахнутые ворота мы въехали во внутренний двор и сами замковые постройки, расположенные, если верить легендам на капище Велеса.

— Как холодно, — пожаловалась Филиппа, закутавшись в соболиную шубу и пряча руки в муфту из шкурок этого же зверька.

— Я предупреждал, ваше высочество, что это глупая затея, — проворчал граф Румянцев, выглядывая из окна кареты. Они подъезжали к Бресту, где, согласно последним известиям, расположился император Петр со своей армией.

— Возможно, — задумчиво ответила Филиппа, глядя в окно со своей стороны. — Чем дальше мы продвигаемся на восток, тем тягостнее картину я вижу. Почему так, граф?

— Здесь не так давно была война, ваше высочество. При этом война была несправедливая по отношению к жителям этих краев, она их не касалась, но так решили ее правители – отдать эту землю на растерзание двух армий. А сейчас война пришла вновь, а она несет с собой только разорение, эпидемии и смерть, — Румянцев покачал головой. — К счастью, с армией находится сам государь, и это делает положение местных жителей не таким безрадостным, если бы здесь собрались только его генералы.

— Почему? — Филиппа решительно задернула шторку, чтобы не видеть мрачный пейзаж.

— Потому что при государе не допустятся зверства. Иначе получится, что это он их допускает. А это может неправильно истолковаться уже на нашей родине. Давно ли Стенька Разин шалил? Вот то-то и оно. Ничего, скоро приедем, вот только, ваше высочество, вы сами будете объяснять государю императору, почему вы вообще оказались здесь, практически на линии фронта, да еще и почти без сопровождения.

Филиппа сжала губы. Ничего, она объяснит, а потом, скорее всего, поедет обратно. У нее не впервые случится разрыв помолвки. Ничего, тот она пережила, хоть и слез было пролито немеряно. Филипп ей действительно нравился. Все вокруг шутили про то, как прекрасно это звучит Филипп и Филиппа. Она даже со всей непосредственностью юности думала, что любит его, и что не переживет разрыва. Ничего, пережила, и, хотя ей всего шестнадцать лет, прекрасно понимает, что и этот разрыв переживет. Просто она не могла поступить иначе. Петр спас ее от бесчестья, и, возможно, даже от гибели, потому что про графа де Сада ходили разные слухи. Предупредить его о полноценном предательстве Франции и Австрии – это то малое, чем она может ему отплатить.

Когда она просила графа Румянцева отвезти ее к императору, то совершенно не думала об опасности, которая может ей грозить. Она вообще ни о чем не думала, кроме как о том, чтобы сделать хоть что-то хорошее перед расставанием. А потом можно спокойно ехать в свой дворец в Баньоле и проживать там свою жизнь, оставаясь навсегда незамужней. Кто знает, может быть когда-нибудь и ее назовут Великой Мадмуазелью, как Анну де Монпасье. Конечно, в отличие от герцогини, Филиппа понимает разницу между тем, что хорошо и правильно, и тем, что совсем неправильно, так что, возможно, не наделает таких же глупостей, как в свое время мятежная Анна. Но одну глупость она все же совершит, она лично передаст императору Петру о предательстве, и лично вернет ему тяжелое фамильное обручальное кольцо, которое надел ей на палец граф Румянцев на церемонии обручения, где он замещал Петра по специальной доверенности.

В тот вечер в посольстве она умоляла графа отвезти ее к жениху, на что взбешенный граф резко бросил.

— Да как вы не понимаете, ваше высочество, что этим безумным поступком, вы ставите ваш будущий брак под угрозу?

— Граф, это вы не понимаете, — Филиппа поднялась из кресла и поставила бокал с вином на столик. — Те сведения, которые я должна передать… Их сложно доверить бумаге, еще сложнее гонцу, но, в любом случае: узнает ли о них император Петр заранее, или столкнется с последствиями… — она запнулась. — Я боюсь, что о свадьбе не будет уже идти речи. А так, я хотя бы поступлю правильно.

Румянцев долго смотрел на стоящую перед ним совсем юную девушку. Она была бледна, но стояла прямо и сжимала кулаки. По блестевшим глазам было заметно, что только чувство гордости и собственного достоинства не дает этой девчушке разрыдаться. И тогда он сдался.

— Ну, хорошо, я посмотрю, что можно сделать, — неохотно ответил он Филиппе. Та сдержанно кивнула.

— Тогда я пойду собираться, путь предстоит неблизкий.

— Не забудьте взять с собой теплые вещи, которые государь Петр Алексеевич прислал вам в качестве подарков на обручение.

Ее матери и королю Людовику скормили совершенно дурацкую историю о том, что по русской традиции невеста царя должна совершить вояж по святым местам, на богомолье. И что по традиции эта поездка должна занять несколько месяцев. Православных церквей, монастырей и значимых мест в Европе было не так чтобы много, поэтому поездка предстояла дальняя. Филиппа также объявила, что во время этого «богомолья» она крестится в самой понравившейся ей церкви, и, приняв православие, будет совершенно готова к замужеству.

И лишь герцогиня Орлеанская удивленно приподняла брови, услышав всю эту чушь, но, встретившись взглядом с Румянцевым и что-то по взгляду графа поняв, промолчала, за что Филиппа была ей благодарна.

Вечером перед отъездом, Елизавета пришла в комнаты Филиппы. Одним взглядом выгнав служанку, она взяла щетку и принялась расчесывать иссиня-черные блестящие пряди, отделяя по одной. Волосы были все еще влажные после ванны, которую Филиппа принимала просто неприлично часто, но ничего не могла с собой поделать, чтобы часто не мыться, как предписывали традиции. Наверное, Петр не зря назвал ее когда-то русалкой. Елизавета молчала, просто расчесывала ее волосы, а затем заплела косу.

— По старинным русским обычаям распускать волосы имели право только замужние дамы. Девушка должна была носить косу, которую ее муж распустит в первую брачную ночь, перед тем как сделает ее своей, — Елизавета встретила взгляд Филиппы в зеркале. — Я даже и не знаю, к счастью или нет, но старинные русские обычаи канули в Лету еще при моем деде великом царе Алексее Михайловиче. Но вот именно этот обычай я бы оставила, ведь он красив и очень символичен.

— Вы любили его? — вдруг спросила Филиппа и, покраснев, отвела глаза.

— Да, — просто ответила Елизавета, прекрасно поняв, о ком идет речь. — Это было неправильно, грешно так сильно желать собственного племянника, что я… Я перекладывала свою вину на него. Я желала, чтобы он умер той зимой, когда все были уверены, что у него оспа и он умирает. Петр не заслужил этого. Его все всегда бросали, начиная с собственной матери, которая имела глупость умереть, бросив его совсем малюткой одного, никому не нужного, потому что у моего отца в то время родился свой сын, — Елизавета протянула руку к кошелю, висящем на ее поясе и вытащила оттуда странного вида распятие, усыпанное драгоценными камнями. — Но, я сегодня выпила слишком много вина за ужином, поэтому много болтаю. Вот, держите, Филиппа. Это православный крест. Мне он уже не нужен, но пригодится вам. На… богомолье ведь всегда требуется поддержка Господа нашего, не так ли? Да и чем вас крестить искать не придется, — и герцогиня Орлеанская вышла, шурша пышными юбками, а Филиппа еще долго смотрела на себя в зеркало, прежде чем прошептать.

— Она меня сейчас благословила, или прокляла? — и она сжала в руке тяжелый крест, чувствуя, а скорее воображая себе, что от него идет успокоительное тепло.

В целом дорога проходила спокойно. То ли граф Румянцев выбирал наиболее безопасный маршрут, то ли еще по каким причинам, но единственная задержка ждала их в Лотарингии, где Станислав Лещинский никак не выпускал ее из своего замка, словно догадываясь, зачем и куда они направляются. Через неделю пребывания у Лещинского «в гостях» Румянцев разработал целый план побега. Они уезжали ночью, как воры, в сопровождении всего лишь восьми гвардейцев, но не поступи граф так, Филиппа бы точно все еще торчала в замке Станислава и не пересекла бы границу Польши.

Чем ближе они подъезжали к цели своего спонтанного путешествия, тем сильнее билось сердце Филиппы, и когда колеса кареты загромыхали по мосту, ведущему к древнему Брестскому замку, она почувствовала такую панику, что едва не выпрыгнула из кареты и не побежала домой пешком. Но, собрав в кулак остатки гордости, Филиппа вздернула подбородок. Она – французская принцесса, и примет любое его решение с высоко поднятой головой.