Междуречье

Глава 4

— Это Шарур, сын Эрешгуна! — закричал стражник у ворот Гибила. Он поклонился Шаруру, шагавшему во главе каравана, возвращавшегося в родной город. — Удачным ли было путешествие в горы Алашкурру, сын главного торговца?

Шарур задрал одну бровь и натужно улыбнулся.

— Я вернулся с гор Алашкурру. Вернулся в Гибил. Разве это не удача?

Стражник у ворот рассмеялся.

— Ты прав, сын главного торговца. Ни медь, ни серебро, ни золото не выгонят меня в эти чудные места. Зачем? Я ведь живу в лучшем городе Кудурру, и, сдается мне, в лучшем городе во всем мире. — Он отошел в сторону, открывая путь. — Впрочем, тебе не до моей болтовни. — Голос его поднялся до крика: — Войди в Гибил, город великого бога Энгибила, Шарур, сын Эрешгуна, ты и все твои товарищи!

Шарур предпочел бы войти в город по-тихому и как-нибудь незаметно добраться до дома на улице Кузнецов. Но ему не везло. Он не получил того, что хотел, в этом проклятом путешествии, и заранее знал, что незамеченным ему войти не дадут.

Люди Зуаба прославились по всей земле Междуречья своими проворными пальцами, а вот люди Гибила славились своим проворным умом. Сейчас они жужжали вокруг каравана, как мухи вокруг мясной лавки, приветствуя Шарура, знакомых погонщиков ослов и охранников, то и дело выкрикивая вопросы:

— Прибыль! Получили прибыль?

— Сколько выручили?

— Сколько меди привезли?

— А из красного дерева есть что-нибудь? Ну, такого, с запахом?

— Драгоценности есть, сын главного торговца?

— Стены Алашкуррута и правда десяти футов в высоту?

— На тебя падала с неба замерзшая вода?

Вопросы сыпались со всех сторон. Караванщики отмалчивались, об этом их особо просил Шарур. Жители Гибила повсеместно были известны, как отменные болтуны, но на этот раз Шарур, погонщики ослов, охрана как будто вознамерились опровергнуть эту репутацию. Немало тому способствовал пункт договора, гласивший, что последнюю часть заработка все должны были получить в доме Шарура.

Те, кто поумнее, сразу предположили, что молчание караванщиков говорит о том, что успех едва ли им сопутствовал. Это была правда. Однако Шарур не подавал виду. Другие решили, что молчание означает прямо противоположное: видно, предприятие оказалось настолько успешным, что об этом не стоит говорить раньше времени. Они были неправы, но Шарур и тут глазом не повел. Между пессимистами и оптимистами тут же разгорелись споры, и народ отвлекся от каравана.

Не все в Гибиле кричали, пытаясь выяснить, сколько богатств принес караван. Одна из самых модных куртизанок Гибила просто стянула с себя полупрозрачную тунику и встала посередь улицы во всем великолепии своей наготы, словно говоря: «Ну? Если у кого из вас хватит денег, то вот она я». Но Шарур и его люди только тоскливо взглянули на нее и прошли дальше.

Слухи об их возвращении неслись по городу, опережая караван. К тому времени, как они добрались до улицы Кузнецов, рабочие в кузницах побросали свои занятия и вышли на улицу. Сквозь пятна копоти на их обнаженных торсах отчетливо выступали полосы пота. Они задавали те же вопросы, но ответы для них были куда важнее, чем для праздных зевак.

Здесь Шарур не стал отмалчиваться, но отвечал столь велеречиво, что без труда заставил кузнецов поверить, будто рассказал им гораздо больше, чем на самом деле, и ответы его не казались слушателям слишком пессимистичными. Но тут из кузницы Димгалабзу вышла Нингаль и окликнула его:

— Ты принес выкуп, Шарур?

— Я... — Шарур поднял глаза к небу, — видишь ли, надо подбить счета, чтобы посмотреть, сколько там набралось, — ответил он. Он очень хотел, чтобы Нингаль улыбнулась, и сумел заставить девушку весело кивнуть ему:

— Надеюсь, так и будет. — Улыбка оказалась настолько хороша, что Шарур не мог не улыбнуться в ответ.

— Я тоже на это надеюсь, — пробормотал он, глядя, как Нингаль возвращается в дом.

— Если это твоя невеста, — Хархару толкнул Шарура в бок, — тебе здорово повезло, сын главного торговца.

— Да, — кивнул Шарур, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком глухо. Он был рад, что к нему обратился хозяин ослов, а не Мушезиб. Начальник стражи мог бы сказать то же самое, но в такой грубой форме, что Шаруру обязательно захотелось бы его стукнуть, а это, учитывая разницу в весе и навыках, вряд ли привело бы к положительным результатам. Вот если бы караван преуспел, он спокойно отнесся бы к любому подтруниванию. А теперь, без выкупа, он наверняка ответил бы грубостью. Поразмыслив, он решил сдерживаться и впредь.

Наконец ослы подошли к его дому. Перед ним на узкой грязной улице стояли отец и брат Тупшарру. Эрешгун обнял сына со словами:

— Добро пожаловать домой, мой старший сын. Рад тебя видеть.

— Спасибо, отец. — Шарур не мог не думать о том, что скажет отец, узнав, что караван вернулся ни с чем. Впрочем, рано или поздно он все равно узнает, но лучше бы не сразу. Ради своей семьи и ради себя самого он не хотел, чтобы прочие жители Гибила тут же узнали о его неудаче. Поэтому он сказал только: — Отец, я хотел бы поблагодарить погонщиков ослов и охранников, которые служили лучше, чем мы смели надеяться. Надо выплатить им то, что мы обещали, и я прошу тебя накинуть немного серебра за их верную службу.

— С какой стати? — тут же взвился Тупшарру. — Никогда мы не делали ничего подобного! Ой!

Шарур незаметно наступил брату на ногу.

Эрешгун соображал быстрее, чем его младший сын. Если Шарур предлагает выплатить караванщикам премию, значит, для этого есть причина.

— Будь по-твоему, — степенно ответил он. — Я давно приготовил все для расчета, но могу и добавить. Прямо сейчас и добавлю. — Он вернулся, намереваясь уйти в дом.

Шарур обратился к караванщикам:

— За ваше усердие, за ваше упорство, за ваше мужество и за вашу осмотрительность вы получите больше, чем мы договаривались.

Раздалось несколько приглушенных возгласов. Мушезиб сказал одному из охранников:

— Ты понял? Это означает, что нам заплатят за молчание.

До Тупшарру тоже начало доходить. Он тихо обратился к брату:

— Почему ты хочешь заплатить им сверх обычного? Чтобы они помалкивали?

— Поверь мне, у нас есть причины надеяться на их молчание, — ответил Шарур. С одной стороны, это было правдой, с другой — он не сказал ничего такого, что могло бы вызвать новые вопросы у Тупшарру.

Вышел Эрешгун с парой рабов. Рабы завели ослов во двор. Эрешгун нес на подносе кожаные мешочки с кусками серебра: поменьше для обычных охранников и погонщиков ослов, побольше для Мушезиба и Хархару. На подносе поблескивали серебряные кольца. — Каждый человек возьмет по одному кольцу сверх последнего платежа, — сказал он, обращаясь к караванщикам. Хозяин ослов и командир охраны возьмут по два. Он по-прежнему не стал задавать сыну вопросов. Для этого еще будет время.

Люди брали положенное, никто, разумеется, не отказался и от премии, и возносили хвалу дому Эрешгуна и его щедрости. Только призрак деда Шарура заорал ему в ухо:

— Эй, парень, ты там в горах не перегрелся на солнце? Ты же пустой вернулся! Нет, товары, которые ты брал с собой, я вижу, да и то не все, только ты ведь не за этим ходил?

Призрак и не подумал задавать свои вопросы с глазу на глаз. По тому, как Тупшарру испуганно вскинул голову, Шарур понял, что брат тоже слышал призрак деда. Вздохнув, Шарур пробормотал:

— Давай я тебе потом все расскажу, когда будет поспокойнее и поменьше народу.

Некоторые погонщики ослов и охранники тоже бормотали что-то своим призракам, не покидавшим Гибил и радующимся возвращению родичей. Агум качал головой и что-то бубнил себе под нос. Шарур подумал, что воин выясняет, почему призрак его дяди не вернулся с задания.

Но долго удивляться ему не дали. Призрак деда снова заорал:

— Кимаш-лугал рассердится на тебя за то, что ты вернулся ни с чем. Он не такой уж и большой, Кимаш, но рассердится точно. И Энгибил… Энгибил тоже осерчает.

Шарур снова вздохнул.

— Да, я знаю это, — пробормотал он. По виду Тупшарру можно было сказать, что пока он не догадался о последствиях неудачи Шарура. Эрешгун тоже посмотрел на старшего сына. Но какие бы мысли не теснились у него в голове, пока он держал их при себе.

Караванщики потихоньку разошлись, многие из них продолжали восхвалять щедрость дома Эрешгуна. Только после этого глава дома повернулся к старшему сыну и сказал:

— Пойдем в дом. Там не так печет. Выпьем пива, и ты расскажешь, как съездил в горы Алашкурру.

— Отец, ты не обрадуешься моему рассказу, — сказал Шарур.

— Я рад, что ты вернулся. Рад тому, что ты сам можешь рассказать мне, как оно было, — со вздохом сказал Эрешгун. — Это — главное, все остальное легче ячменного зерна. Не расстраивайся. У нас есть шанс все исправить.

— Ох, много времени уйдет на исправление, — заворчал призрак деда Шарура. — С таким же успехом мог бы дома сидеть. В мое время караваны, отправлявшиеся торговать, отправлялись именно торговать, если ты понимаешь, о чем я.

Эрешгун на ворчание призрака внимания не обратил. Он провел обоих своих сыновей в дом и потребовал пива. Раб принес кувшин и три чашки. Плеснув положенное возлияние, вознесли благодарности божествам ячменя и пивоварения, только после этого Эрешгун с сыновьями приступили к пиву. Подождав, пока опустеет первая чаша, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:

— Выходит дело, мы с тобой неправильно рассчитали прибыль?

— Я вернулся вообще без прибыли, — сказал Шарур. — Отец, нет смысла окунать эту новость в мед, хотя говорить о ней — значит жевать горькую траву. Боги Алашкуррута запретили торговать с нами, мелочи вроде обмена безделушек на хлеб и пиво не в счет. Но меди я не привез. И руды тоже не привез. И дерева ценной породы тоже нет. Нет ни драгоценностей, ни горных трав и горных снадобий. Вернулся с тем, что было, разве что с вычетом кормежки и взяток. Впрочем, и взятки оказались бесполезными.

Эрешгун внимательно смотрел на сына.

— Давай-ка, расскажи все подробно, — сказал он.

Шарур так и сделал, начав с угрожающего взгляда Энзуаба, встречи с чужим караваном, столкновением с демоном Илуянкасом, богами Алашкурри, запретившими ванаку Хуззиясу торговать с ним, последующей неудачей в Залпувасе, отказом Абзуваса обменять товары на медь, и закончил отказом Эниярмук от подношения и попыткой вора зуабийца ограбить караван по приказу своего бога.

Эрешгун выслушал сына молча. Дождавшись окончания рассказа, торговец глубоко вздохнул. Он положил руку на плечо Шарура.

— По-моему, ты сделал все, что мог.

— Нет, наверное, я сделал недостаточно, — помотал головой Шарур. — И эта мысль разъедает меня, как язва.

— Ты сделал больше. Я бы до такого не додумался, — сказал Тупшарру.

— Не человеку сражаться богами, — вздохнул Эрешгун. Он достал свой амулет с изображением Энгибила и закрыл богу глаза. Шарур и Тупшарру последовали его примеру. Отец продолжал: — Только хитростью человек может надеяться пройти хотя бы часть своего пути вопреки воле богов. Теперь, кажется, до богов за пределами Гибила дошло, как много мы приобрели за эти годы, как много мы приобрели за несколько поколений. Они хотят заставить нас вернуться к полному подчинению им.

— Караван из Имхурсага торговал среди горцев, — мрачно сказал Шарур. — Они шли с медью. И руда у них была. И другие ценные вещи. Если имхурсаги смогут торговать, а мы нет, то они со своим Энимхурсагом скоро начнут возвышаться среди городов и богов Кудурру, а Гибил попадет в рабство.

— Ты говоришь о Гибиле, — спросил Тупшарру, — или об Энгибиле?

И Шарур понял, что он не имел в виду Энгибила. Он думал о городе больше, чем о городском боге. Все, в чем обвиняли его боги других городов, боги других земель, было правдой. Однако он не чувствовал стыда. Не жалел. Не о чем тут жалеть. Лучше думать по-своему и быть самому по себе.

— Ты принес Гибилу весть, — сказал Эрешгун, — которая касается не только нашего дома. Это важно и для других торговцев и кузнецов. Это важно для всего города. И, конечно, это важно для Кимаша-лугала.

— Знаю, отец. — Шарур опустил голову. — Я не привез богатых даров Кимашу, чтобы он мог возложить их на алтарь Энгибила. Мне помешали.

— Завтра, — решил Эрешгун, — мы пойдем с тобой во дворец Кимаша-лугала и расскажем ему о том, что с тобой случилось в твоем путешествии.

Шарур неохотно кивнул. А что ему оставалось?

В тот вечер за ужином Бецилим и Нанадират снова и снова слушали рассказы Шарура. Мать и сестра возмущались несправедливостью, которую он претерпел от рук алашкуррских богов, и еще более несправедливостью соседних богов.

— Как Эниярмук могла отказать тебе в переправе, не понимаю, — твердила Бецилим.

— Я тоже не понимаю, — согласился Шарур. Он повернулся к кухонной рабыне. — Принеси мне еще жареной баранины и пару зубчиков чеснока. — Рабыня поклонилась и поспешно выскочила. Семья пировала, празднуя его возвращение, хотя единственным поводом для радости, как виделось Шаруру, было то, что он вернулся целым и невредимым.

Однако мать продолжала возмущаться.

— Доведись мне стоять вместо тебя на берегу Ярмука, я бы поделилась с речной богиней часть своего благоразумия.

— Вот потому другие боги и опасаются нас, — сказал Шарур, рассмешив отца.

Бецилим бросила на мужа недовольный взгляд и продолжала:

— А Энзуаб! Энзуаб не ссорится с Энгибилом. Зуабийцы не враждуют с народом Гибила. Они, конечно, воры, но со стороны их бога просто безобразие натравливать воров на караван моего сына.

— По-твоему нормально, если бы бог натравил воров на караван чужого сына? — спросил Эрешгун. Однако жена не обратила внимания на его слова.

Нанадират присоединилась к негодованию матери:

— Хуже всего то, что теперь Энимхурсаг и его люди будут злорадствовать! — Она хлопнула в ладоши. — Рабыня, мне еще вина!

— Слушаю и повинуюсь, — тихо отозвалась бывшая подданная Энимхурсага, наливая вино в чашу сестры Шарура через ситечко.

Шарур тоже протянул свою чашу. Рабыня сполоснула ситечко и наполнила его чашу. Он благодарно кивнул ей. Рабыня изо всех сил старалась его не замечать.

Когда праздничный ужин закончился, родители, Шарур, брат и сестра отправились спать на крышу.

— Я скоро тоже приду, — сказал Шарур, но сам пошел на кухню. При свете пары тусклых факелов рабыня из Имхурсага мыла миски, тарелки и чашки с помощью тряпки и кувшина с водой. Шарур положил руки ей на плечи. — Пойдем-ка на твое ложе, — предложил он.

С легким вздохом она отложила тряпку и вытерла руки о тунику.

— Слушаю и повинуюсь, — тихо ответила она, повторив формулу повиновения, как с Нанадират, потребовавшей у нее еще вина. Когда они с Шаруром шли по узкому коридорчику к ее жаркому, крошечному закутку, она едва слышно произнесла: — Ты уже давно не хотел меня.

— А теперь хочу, — сказал Шарур. Рабыня вздохнула и пошла дальше.

В ее норе было темно как в самую черную полночь. Туника зашуршала, когда рабыня стянула ее через голову. Шарур сбросил свою одежду. Он протянул руку. Его рука не промахнулась мимо округлой мягкости женской груди. Он напрягся.

— Ты знаешь, почему я здесь? — спросил он, когда они легли на ложе. В темноте он нашел ее руку и направил ее себе между ног.

— Потому что ты меня хочешь, — ответила рабыня. — Потому что ты ходил далеко, потому что у тебя нет жены, и тебе нужна женщина.

Он покачал головой, хотя она не могла видеть его движения.

— Ты же знаешь, я вернулся домой без всякой выгоды, — сказал он и почувствовал ее кивок. — Далеко в горах нам встретился караван из Имхурсага. Они издевались надо мной. Они сказали, что я иду домой с поджатым хвостом между ног. Я сказал им, что когда вернусь, первым делом засуну свой хвост между ног моей рабыни из Имхурсага. Вот так, — он вошел в нее, — теперь ты знаешь.

— О, — сказала она и снова кивнула в темноте. — Значит, ты делаешь это по обету?

— Да, — ответил он, подаваясь назад, а потом вперед. С каждым разом он входил в нее все глубже, хотя там пока было сухо.

— Обет следует исполнять, — серьезно сказала она. — Это долг перед вашим богом. — Она по-прежнему думала, как имхурсаги.

И тут произошло нечто странное. В те несколько раз, когда он брал ее, она просто лежала пластом, позволяя ему делать все, что заблагорассудится, пока он не кончит и не уйдет. Но теперь неожиданно она подняла ноги и обхватила его бока. Руками она стиснула спину Шарура, и он ощутил, что ее губы ищут его. Если до этого он входил в нее с трудом, то теперь этот путь стал восхитительно гладким, восхитительно влажным.

Рабыня издала нескольких тихих стонов, рождавшихся где-то глубоко у нее в горле, а затем, в тот момент, когда наслаждение почти ослепило его, вскрикнула, как дикая кошка. Шарур полежал немного неподвижно, а потом отодвинулся и сел на колени.

— Ты никогда раньше так не делала, — сказал он ревнивым тоном.

— Раньше ты имел меня для своего собственного удовольствия, — ответила рабыня. — А сейчас ты сдержал свое слово перед своим богом — и перед моим. — И она едва слышно пробормотала: — О, Энимхурсаг, как я тоскую по тебе!

Шарур был молод. Первый подход слегка уменьшил его похоть, но полностью не удовлетворил. Рабыня пошевелилась и начала подниматься, но он положил руку ей на грудь.

— Подожди. Еще раз.

Она послушно легла на спину. Он снова оседлал ее. Если бы он не слышал, как она дышит, он бы решил, что она умерла. Так бывало и в прошлые разы, так было и сейчас. Он двигался, пока не кончил. Нащупав свою тунику, Шарур с интересом спросил:

— Второй раз я ничем не отличался от первого. Ты тоже получала удовольствие. Но первый раз совсем не похож на второй. Почему?

— Я же говорила. Я с радостью помогу выполнить твой обет. Я уважаю богов, и я радуюсь, когда и ты их уважаешь. Во второй раз был только ты. Боги были далеко.

Он надел тунику, встал и вышел из темного закутка, не сказав больше ни слова. Поднявшись на крышу, он обнаружил, что его родители уже спят. Он лег рядом с Тупшарру.

— Рабыня из Имхурсага? — спросил его брат.

— Два раза, — сказал Шарур.

— Два? — Тупшарру покашлял. — Дорогой брат, ты уже давно без женщины. Один раз, само собой, всегда приятно. Но два? Она что, заснула во время первого раза, и ты решил проверить, не проснется ли она со второго раза?

— Никогда не знаешь, что найдешь, мой дорогой брат, — зевая, ответил Шарур. — Сплошные неожиданности.

Утром Шарур собрался к кузнецу Димгалабзу, чтобы попросить пересмотреть порядок выплаты выкупа за Нингаль. Но Эрешгун и слышать об этом не хотел.

— Всему свое время, Шарур, — сказал он. — Сначала навестим Кимаша. Он должен знать, какое несчастье ждет теперь купцов в горах Алашкурру. Пусть думает, что делать дальше.

— Но, отец, Димгалабзу тоже нужно бы знать, потому что… — начал Шарур.

Эрешгун скрестил руки на груди.

— Я — твой отец. И я сказал, что сначала мы пойдем к Кимашу. Надеюсь, ты подчинишься?

— Ты — мой отец. — Шарур склонил голову. — Мы пойдем к Кимашу. Конечно, я сделаю, как ты скажешь.

Так получилось, что Шарур с отцом отправились не вниз по улице к дому Димгалабза, а вверх, ко дворцу лугала. Когда они проходили мимо, кузнецы и торговцы металлом выходили на улицу и спрашивали, как прошло путешествие Шарура. Никто из них, кажется, не беспокоился. Надбавка караванщикам при расчете сделала свое дело. Люди не проговорились. Пока.

Шарур и Эрешгун не стали долго обсуждать волнующую всех тему.

— Вот, идем говорить с могучим лугалом Кимашем, — несколько раз повторил Эрешгун. — Кимаш должен первым услышать новости, которые принес мой Шарур.

Ему с пониманием кивали. У Шарура было горько на душе. Ну и что я наторговал, спрашивал он себя. Ничего. С чем я вернулся? С тем, с чем уходил. И что бы тогда сказали кузнецы и торговцы металлом, если бы это услышали? И что бы они тогда сделали? Шарур радовался, что не надо выяснять это прямо сейчас.

Длинная вереница рабов и ослов, несущих на спинах дорогие обожженные кирпичи, заставила Шарура и Эрешгуна остановиться возле самого дворца Кимаша.

— Погляди-ка, — сказал Эрешгун сыну, — снова строит. Скоро его дворец станет больше храма Энгибила.

— Ты прав, отец, — согласился Шарур. Ни один из них не решился сказать, что он думает по этому поводу. Всего на мгновение Шарур прикрыл глаза изображению на амулете, который носил на поясе. Он не хотел, чтобы Энгибил смотрел на него. Он не хотел, чтобы Энгибил заглянул ему в сердце. Он не хотел, чтобы Энгибил увидел, как он надеется, что дворец лугала превзойдет храм бога.

Когда последний ревущий осел и последний вспотевший раб прошли мимо, Шарур и Эрешгун подошли к дверям дворца. Стражи с копьями и щитами стояли невозмутимо, терпеливо перенося жар, исходящий от здания. Эрешгун поклонился им и сказал:

— Когда могущественный лугал Кимаш соблаговолит обратить на нас свой взор, мы предстанем перед ним. Когда могучий лугал Кимаш соблаговолит нас выслушать, мы с ним побеседуем.

— Вы — Эрешгун и Шарур, — сказал один из охранников. — Я скажу управляющему Инадапе, что вы пришли. Инадапа скажет могучему лугалу Кимашу, что вы пришли.

Стражник ушел. Вернулся он в сопровождении Инадапа: лысого, круглолицего, пузатого царедворца с седеющей бородой.

— Могучий лугал Кимаш приветствует вас, — обратился к ним Инадапа. — Добро пожаловать, трижды добро пожаловать. Идите за мной.

— Идем за тобой, — хором сказали Эрешгун и Шарур. Инадапа развернулся и пошел обратно. Купцы последовали за ним.

Шарур недоумевал, как это Инадапа так уверенно пробирается через кроличьи лабиринты коридоров, из которых состоял дворец. Здание росло не по какому-то единому плану, а как попало, урывками, так как три поколения лугалов снова и снова решали, что им нужно больше комнат, чтобы вместить все добро, принадлежавшее им, а может, для того, чтобы спрятать старое, а то некуда складывать новое.

Им попалась комната, набитая столами и стульями. Если Кимаш вдруг решит устроить большой пир, эта мебель пригодится. Их посадили в тесной полутемной комнатке и велели ждать. Рядом хорошенькие молодые женщины варили пиво, распевая гимны Икрибабу. Комната оказалась завалена тюками шерсти, и в воздухе сильно пахло овцами.

В соседней комнате они видели кувшины и горшки с вином, пиво, зерно, финики... в общем, запасы. Их хватило бы на прокорм всего города на целый год, а то и поболе. Так во всяком случае показалось Шаруру.

Инадапа провел их мимо помещений, в которых другие хорошенькие молодые женщины пряли шерсть. Как и в комнате пивоваров, Шарур обратил на них внимание только потому, что все они были молоды и хороши собой. Если Кимаш захочет одну из них, она придет, и, Шарур не сомневался, точно не будет лежать под лугалом, как дохлятина. Само собой, у Кимаша возможностей больше, чем у обычного человека.

Эрешгун заметила еще кое-что и сказал Инадапе:

— Господин управляющий могучего лугала Кимаша, разве эти женщины не могли бы делать больше, если бы шерсть находилась рядом с ними, а не на полпути через дворец?

Инадапа остановился как вкопанный.

— Господин торговец, — медленно сказал он, — в былые времена шерсть хранилась как раз здесь. Потом это помещение понадобилось для чего-то другого. Шерсть перенесли. Никому и в голову не пришло отнести ее обратно, или посадить женщин поближе к шерсти. Возможно, кому-то стоит подумать об этом. — Покачав головой, он снова зашагал по коридору.

— Сколько еще таких комнат во дворце, кто-нибудь знает? — спросил Шарур.

Эрешгун что-то пробормотал в ответ.

— А знает ли хоть один человек обо всем, что хранится во дворце? — шепнул отцу Шарур.

Эрешгун покачал головой.

— Разве что дед Инадапы… Только в те дни дворец был куда меньше.

Шарур хотел бы еще поговорить об этом, но в этот момент очередной коридор влился в зал для аудиенций Кимаша. Лугал сидел на троне со спинкой; его ноги и руки были увешаны золотом. Трон стоял на земляной платформе, так что Кимаш возвышался над всеми своими посетителями. Инадапа опустился на колени, а затем простерся на животе перед Кимашем. Шарур и Эрешгун, внимательно наблюдавшие за ним, и сделали так же.

— Могучий лугал, я привожу к тебе главного купца Эрешгуна и его сына Шарура, — сказал управляющий, уткнувшись лицом в утрамбованный земляной пол.

— В мое время, — презрительно фыркнул призрак дедушки Шарура, — в мое время, говорю вам, мы пресмыкались только перед Энгибилом, а не перед каким-то выскочкой, который выдумал, что равен богу.

— Не сейчас, дедушка, помолчи, — прошептал Шарур.

— Отец, Кимаш может тебя услышать, — добавил Эрешгун, лежа лицом в пол. — Он ведь знал тебя при жизни, вспомни.

Призрак громко вздохнул и заткнулся. Кимаш не подал виду, что услышал его слова. Наверное, как лугал, он слышал множество призраков, ведь ему, как и его предку, приходилось иметь дело со многими горожанами.

— Встань, мастер-торговец Эрешгун. Встань и ты, Шарур, сын Эрешгуна, — повелел лугал.

— Приветствуем тебя, могучий лугал, — дружно произнесли Шарур и Эрешгун, поднимаясь на ноги.

— А я в свою очередь приветствую вас, — скороговоркой пробормотал Кимаш. — Добро пожаловать в мой дворец. Сейчас будем пить пиво. — Он хлопнул в ладоши. — Инадапа! Гости будут пить пиво со мной.

— Да, могучий лугал. — Инадапа тоже хлопнул в ладоши. Прибежал слуга. Инадапа указал на Шарура и Эрешгуна. — Вот эти будут пить пиво с могучим лугалом.

— Да, господин. — Слуга поспешил прочь. Вскоре вошел раб с кувшином пива и тремя чашами.

После возлияний и благодарности богам Кимаш, Шарур и Эрешгун выпили сами. Одним большим глотком отпив половину, Кимаш поставив свою чашку и сказал:

— Я рад, что ты вернулся домой целым и невредимым с гор Алашкурру, сын Эрешгуна; я рад, что тебе не причинили вреда.

— Благодарю, могучий лугал, — сказал Шарур не так спокойно, как ему хотелось бы. Он видел тропу, по которой шел караван этого разговора. В конце тропы сидел в засаде лев. Он выскочит и сожрет его, если не повернуть разговор в другую сторону, а как его повернешь?

— Я не знаю, как проходил твой путь в далеких горах. — Кимаш с сомнением заглянул в свою чашу. — О большинстве караванов я узнаю еще до того, как они приходят в Гибил. Но дом Эрешгуна умеет хранить секреты. — Он одобрительно улыбнулся отцу Шарура.

Да. В конце тропы точно сидел лев. Шарур почти слышал, как он порыкивает, почти видел, как он хлещет хвостом по бокам. Ну, что же поделаешь? Придется прыгать ему в пасть.

— Великий лугал, — Шарур взглядом попросил у отца прощения за то, что взял слово. — Мы с отцом предстали перед тобой из-за серьезных проблем, с которыми столкнулся мой караван в горах Алашкурру.

— Об этом мы еще успеем поговорить, — Кимаш подался вперед со своего высокого трона. — Ты лучше скажи, что ты принес такого интересного, что я могу возложить на алтарь Энгибила? Что за редкости ты привез? Много ли у тебя красивых вещиц? В последнее время бог беспокоен, он голоден. Энгибил ждет от меня подношений. И я не хочу его разочаровывать. Он может начать гневаться.

Почувствовав, как львиные зубы впиваются в его плоть, Шарур в панике взглянул на отца. Тот спокойно кивнул. Он знал, что лучше быть съеденным сразу, чем терпеть, пока тебя едят по кусочкам. Шарур и сам так думал. Но, как ни горька правда, ее не избежать.

— Могучий лугал, у меня нет ничего интересного для тебя, у меня нет редких вещей, у меня нет красивых вещей для возложения на алтарь Энгибила. Ничего такого, что бы могло служить подношением богу. Я вернулся без прибыли. Алашкуррут не захотели вести дела со мной, ибо их боги ненавидят и боятся людей из Гибила.

Кимаш нахмурился.

— Вот этого я и опасался. — Его голос стал вдруг неимоверно тяжелым. — Когда в город возвращается караван, об этом трубят на каждом углу. Когда караван возвращается с прибылью, сами караванщики бьют в барабаны. И только неудача окутана тишиной. Но все замолкают и тогда, когда успех очень велик. Я надеялся, что это как раз такой случай. А теперь расскажи мне, почему так не случилось.

Рассказ Шарура был продуман заранее и потому прошел гладко. Закончив, он спросил:

— Что нам теперь делать? Боги сильнее нас. Если они захотят, чтобы мы потерпели неудачу, так и будет.

— Так было бы, если бы все боги вдруг ополчились против нас и сохраняли свою неприязнь достаточно долго. Тогда бы мы точно потерпели неудачу, — ответил Кимаш. — Но боги такие же вздорные существа, как и люди. Иначе и быть не может, ведь мы же созданы по их образу. В этом и заключается наша надежда: переждать вспышку их неприязни, дождаться, пока потоп их гнева не вернется в берега, и солнце сменит ненастный день.

— Могучий лугал, ваши слова — чистое золото. Великий Кимаш, ваши слова сияют, как полированное серебро. Заяц может перегрызть петли силка, если охотник будет мешкать. Так и мы можем избежать гнева всех остальных богов. Но над нами Энгибил. Как избежим мы гнева нашего городского бога?

— М-да… Я надеялся поднять ему настроение дарами из Алашкуррута; я надеялся смягчить его подарками от горцев, — ответил лугал. — Мастер-торговец, ты нажал на рану именно там, где больнее всего. Теперь придется искать другой способ умиротворить Энгибила. Если я не смогу… — Он длинно вздохнул, — если этого не сделать, все будет так, как во времена моего прадеда.

— Да не сбудется это опасение! — воскликнул Шарур. — Мы хотим, чтобы вы и дальше правили нами, могучий лугал. Пусть Энгибил удовлетворится поклонением и дарами.

— Я бы хотел того же, — сухо ответил Кимаш.

— Так хочет весь Гибил, могучий лугал, — сказал Эрешгун, прикрывая глаза божества на своем амулете. Совершенно незачем, чтобы бог сейчас слышал и видел их. — Вокруг нас города под управлением богов. Мужчины там — их игрушки или в лучшем случае дети, от которых требуют послушания и безжалостно наказывают за провинности. Вы мужчина, могучий лугал. Вы знаете мужчин. Мы пришли к вам за советом. Нам нужно ваше решение.

Кимаш-лугал склонил голову к Эрешгуну.

— Щедры твои слова, мастер-торговец. Только не совсем верны. Да, купцы и ремесленники хотят, чтобы ими правил лугал или энси, но не бог. А крестьяне? Кто знает? Бог дает уверенность. Он дает не свободу мысли, а свободу от мысли и горшок с пивом в придачу. Ты наверняка знаешь людей, которые хотели бы именно этого.

— Тяжело мне признавать, что вы правы, могучий лугал, — ответил Эрешгун.

— Так что нам делать? — вмешался Шарур. — Как нам уговорить Энгибила и дальше отдыхать в своем храме?

Кимаш склонил голову набок, прислушиваясь. Затем, к удивлению Шарура, лугал улыбнулся.

— Призрак Игиги, моего деда, говорит, что ему это удалось даже тогда, когда Энгибил меньше отдыхал и больше занимался делами города, чем сейчас. Призрак моего деда говорит, что мне тоже лучше бы справиться с этим.

— Ваш дед был мудрым человеком, могучий лугал. Нет сомнения, его призрак не растратил своей мудрости, — нетерпеливо проговорил Эрешгун. — Призрак сказал, как можно этого достичь?

— Нет. — Кимаш криво улыбнулся. — Он говорит, что я должен делать, а не как я должен делать. Таковы все призраки в нашей семье. Может, у вас иначе?

— Нет, могучий лугал, — хором ответили Шарур и Эрешгун. Оба знали своих призраков.

— Я все слышал, — проскрипел призрак деда Шарура. — Мне плевать, что ты обо мне думаешь!

И отец, и сын сделали вид, что не услышали. Шарур сказал:

— Могучий лугал, так что же нам делать? Вы сумеете умилостивить Энгибила без тех красивых вещей, которые я хотел привезти с гор Алашкурру? Вы посоветуете, как купцы Гибила смогут торговать, если боги других городов будут против нас?

— Думаю, еще некоторое время я смогу успокаивать Энгибила, — сказал Кимаш. — Конечно, лучше было бы, если бы твой караван удачно расторговался бы… Но что есть, то есть. Вот со вторым твоим вопросом хуже. Тут нам остается лишь надеяться, что чужие боги не смогут объединиться в ненависти к нам. Мы должны молиться о том, чтобы они даже договариваться об этом не захотели.

— Благодарю, могучий лугал, за то, что проявили терпение к моему сыну, — торжественно произнес Эрешгун. — Благослови вас, могучий лугал, за проявленную к нему доброту.

— Я знаю цену дому Эрешгуна, — ответил Кимаш. — Он твой сын, мастер-торговец. Если бы он мог сделать больше, он бы сделал больше. Я бы хотел, чтобы он сделал больше, но с богами не поспоришь. А теперь давайте вместе подумаем, как все-таки удовлетворить нашего городского бога.

Он кивнул Инадапе, показывая, что аудиенция окончена. Управляющий вывел Шарура и Эрешгуна из дворца через лабиринт залов, по которым они шли на прием. Когда Шарур добрался до выхода, пришлось прищуриться — настолько ярким оказался солнечный свет после полумрака дворца.

— Теперь, — решительно промолвил Шарур, — идем в кузницу Димгалабзу, к отцу моей избранницы. Он тоже должен знать, что произошло в горах Алашкурру, хотя я скорее хотел бы поужинать в компании со змеями и скорпионами, чем рассказывать ему о наших приключениях.

По пути обратно Эрешгун сказал:

— Сын, не беспокойся о том, что сделает или скажет Димгалабзу. Его семья хочет, чтобы ваш брак с Нингаль состоялся. Наша семья хочет, чтобы эта свадьба состоялась. А когда обе стороны чего-то хотят, дорога обязательно отыщется.

— Но я же не могу заплатить выкуп за невесту! — воскликнул Шарур.

— Ты всего лишь часть дома Эрешгуна, — напомнил ему отец.

— Я знаю, отец, но я намеревался заплатить выкуп за невесту из прибыли, которую принесу домой в Гибил с этим караваном.

— Ты всего лишь часть дома Эрешгуна, — повторил отец. — Остальная часть не откажет тебе в помощи из-за такой малости.

— Отец... — Шарур замялся, не зная, как сказать то, что должен был. Но говорить все равно надо. — Отец, не знаю, позволит ли это Энгибил. Допустит ли такое бог города?

Эрешгун остановился посреди улицы, да так неожиданно, что какой-то прохожий едва не налетел на него. Недовольно ворча, человек пошел дальше. Мастер-торговец спросил то ли у Шарура, то ли у самого себя:

— А какое дело Энгибилу до того, откуда ты взял выкуп за невесту? Ему вообще есть дело до того, что ты собрался жениться на дочери Димгалабзу?

— Есть ему дело, отец, — раздраженно ответил Шарур. — Перед уходом я поклялся Энгибилу, что заплачу выкуп за невесту из прибыли, полученной от этого каравана.

Дыхание отца сбилось.

— Сынок, зачем ты это сделал? Не иначе, демон тебя за язык тянул!

— Ты прав, отец, то был демон гордыни. Теперь я это знаю. А тогда не знал. Все караваны, которые я водил, и те, с которыми ходил, возвращались с прибылью. Я не мог знать, что боги других земель отвернутся от нас. Я никогда не думал, что люди из других стран откажутся иметь с нами дело.

— Демон гордыни, — без осуждения повторил Эрешгун. — Люди из городов, где до сих пор правят боги, говорят, что это такой особый демон Гибила. Люди из других стран, где правят боги, говорят то же самое.

— Да, я слышал, — кивнул Шарур и коснулся сначала одного уха, потом другого. — Алашкуртцы говорят, что мы до того погрязли в гордыне, что ради того, чтобы править самим, готовы загнать нашего бога на задворки разума. Мне то и дело приходилось это отрицать, пока я был в горах, но в этом есть доля правды. Когда я поклялся Энгибилу, я сделал это не для того, чтобы подтвердить его власть надо мной, как это сделал бы любой имхурсаг, а для того, чтобы похвастаться своей властью в мире. И вот теперь моя клятва вернулась ко мне. — Он опустил голову.

— В мое время нам бы в голову такое не пришло. — Голос призрака деда прозвучал у него в ушах пронзительно и обвиняюще. — В мое время никому бы и в голову не пришло бы так поступить.

— Когда я был молод, — сказал Эрешгун, — у меня тоже иногда возникали такие мысли, Шарур, но я не давал таких клятв. Вы с братом более самостоятельные, чем мы в молодости. Все внешнее не так довлеет над вами, как надо мной.

— Зато когда я сбиваюсь с пути, я сбиваюсь сильнее, чем ты, — сказал Шарур.

Эрешгун положил руку ему на плечо.

— Возможно, все не так плохо, как ты думаешь. Возможно, еще удастся все исправить.

— Но как, отец? — воскликнул Шарур.

— Попробуем исполнить твою клятву Энгибилу каким-нибудь другим способом. Я ведь сказал — ты часть дома Эрешгуна. Возможно, придется одолжить выкуп за невесту. Будут и другие караваны; будут и другие времена, купцы вернуться с прибылью, мы одолжим у них, а потом сможешь вернуть долг. Таким образом, ты получишь свою Нингаль как раз за счет прибыли от какого-нибудь каравана.

— Но не этого каравана, — сказал Шарур.

— Нет, не за счет этого, — согласился отец. — Но у тебя будет медь, ты отдашь ее Димгалабзу за то, что тебе предназначено. Или у тебя будет серебро, которое ты все равно отдашь кузнецу за его дочь. Или у тебя будет золото, которое ты отдашь ему за Нингаль. Вот и выйдет хорошо для дома Эрешгуна. И для дома Димгалабзу тоже. — Эрешгун улыбнулся. — А тебе пойдет на пользу, сынок. Я же видел — да и кто из живущих на улице Кузнецов не видел? — как ты смотришь на нее, когда она проходит мимо, и она так же поглядывает на тебя.

Шарур низко поклонился отцу.

— Если ты сделаешь это для меня, я сумею отплатить тебе. Ты спасаешь меня от моей гордыни; от глупости моей спасаешь.

— Ты же мой сын. — Эрешгун снова улыбнулся. — И ты молод. А боги еще никогда не создавали юношу, которого не нужно было бы время от времени спасать от собственной глупости. Ну что, согласен на такую сделку? Я одолжу тебе выкуп за невесту, а ты вернешь его из будущей прибыли.

— Да, — решительно произнес Шарур.

НЕТ!

Если бы поблизости висел бронзовый колокол вдвое выше человеческого роста, это слово могло бы вылететь из него. Слово прогремело в голове Шарура так громко, что он пошатнулся и чуть не упал под его весом. Рядом пошатнулся отец. У Шарура мелькнула мысль о демоне землетрясения Пузуре, решившем как раз в этот момент тряхнуть Гибил. Но нет, слово прозвучало лишь внутри него; отец вздрогнул от того же. Никто вокруг не кричал, дома на улице Кузнецов не шатались и не рушились.

НЕТ.

Слово снова громом прозвучало для Шарура и Эрешгуна. Призрак деда Шарура тоже услышал его, и едва слышно взвизгнул от страха. Но его визг затерялся среди гулкого эха, трижды повторившего пресловутое «Нет».

— Голос бога, — выдохнул Эрешгун.

— Да. — Шарур вздрогнул, как в лихорадке. Люди плели интриги, люди хитрили, люди поколениями трудились, чтобы добыть хоть крошку свободы от воли богов. Богам не приходилось хитрить или думать, как обмануть людей. Боги владели силой. Стоило им заметить, что люди пытаются их обхитрить... О, они все замечают!

Энгибил снова заговорил, вколачивая слова в головы Шарура и Эрешгуна:

— Я держу в своих руках клятву Шарура, сына Эрешгуна. Я храню в своем сердце клятву Шарура, сына Эрешгуна. Клятвы не избежать. От клятвы не уклониться. Шарур, сын Эрешгуна, поклялся моим именем заплатить выкуп за невесту, дочь Димгалабзу, прибылью от путешествия, которое он только что совершил. Он вернулся без прибыли. Значит, у него нет выкупа за невесту. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись мои собратья-боги. Никто не скажет обо мне: «Смотрите, вот Энгибил, чье имя люди произносят всуе». Слушайте меня и повинуйтесь, жители Гибила.

Так же внезапно, как возник, Энгибил исчез. И отец, и сын, бледные и дрожащие, смотрели друг на друга.

— Никогда, — медленно произнес Эрешгун, — я не слышал, чтобы Энгибил говорил так.

— А я помню подобное, — верещащим голосом вклинился призрак дедушки Шарура, — а еще мой дед рассказывал мне, что такое частенько случалось в его дни. Я ведь знал, что у вас, умников, в один прекрасный день будут неприятности, я знал это, знал. — Призрак говорил злорадно и одновременно испуганно.

Шарур молчал. Он посмотрел на отца. Эрешгун тоже молчал. Вот это обеспокоило Шарура больше всего на свете. Нет: больше всего на свете его, конечно, обеспокоил голос бога, грохотавший в голове. Пожалуй, ничего страшнее ему испытывать не приходилось. Но отец, не находящий слов, также напугал его. От его молчания событие становилось еще более грозным. А ведь отец — поживший мужчина.

Шарур всегда был твердо уверен, что отец запросто может решить даже более сложные проблемы, чем те, с которыми сталкивался сын. В конце концов, отец для этого и нужен.

Эрешгун все молчал и молчал. Шарур онемевшими губами выдавил:

— Что нам теперь делать?

Отец встряхнулся.

— Сделаем то, что собирались: поговорим с кузнецом Димгалабзу. — Он с трудом вздохнул и последний раз содрогнулся. — Только теперь нам придется сказать ему то, о чем мы говорить не собирались. Если он, конечно, захочет нас слушать.

— Неужели мне неоткуда ждать помощи? — жалобно проговорил Шарур. Настроение было такое, что в пору заплакать.

— Пока ничего не могу придумать, — ответил Эрешгун. — Идем.

Что оставалось делать Шаруру? Он поплелся за отцом к дому кузнеца Димгалабзу.

— Подождите немного, — сказал им Димгалабзу. Он возился возле огня. Вынул щипцами глиняный тигель и быстро разлил расплавленную бронзу в три формы, поровну в каждую. Глазомер у него был прекрасный. Металла хватило точно на три формы. Димгалабзу вытер мокрый лоб. — Вот теперь порядок, — удовлетворенно вздохнул он. — Теперь пойдем пить пиво.

— Что ж, не откажемся, — согласился Эрешгун. Здесь, в кузнице, он выглядел увереннее, чем на улице.

Шарур тоже почувствовал облегчение, его собственный дух потихоньку возрождался. Как и в кузнице Абзуваса, сына Ахияваса, в горах Алашкурру, здесь не ощущалось присутствие враждебных богов. Обработка металла обладала собственной силой; здесь умели заставить твердое течь, как жидкое, а затем снова делали твердым, но на этот раз уже превращая в форму, определенную кузнецом.

Димгалабзу хлопнул в ладоши.

— Пива! — крикнул он. — Пива главному торговцу Эрешгуну и его сыну Шаруру. И подайте соленой рыбки к пиву!

Шарур ожидал появления раба с пивом и миской соленой рыбки, но вместо раба пиво принесла Нингаль. Это была честь, оказанная знатным гостям. Нингаль улыбнулась Шаруру через плечо и вышла. Ее улыбка словно ножом ударила Шарура, а когда он вымученно улыбнулся в ответ, нож повернулся в ране.

Совершили требуемое возлияние, прочли нужные заклинания, а после отец и Димгалабзу отхлебнули пива. Потянувшись за соленой рыбкой, Димгалабзу поинтересовался:

— Какие новости, главный купец? Как съездил, сын главного купца? — Димгалабзу говорил совершенно спокойно, твердо уверенный в том, что услышит. Нож внутри Шарура снова повернулся.

Эрешгун степенно проговорил:

— Мой старый друг, мы пришли к тебе с тревогой в сердце. Послушай, что произошло. — И он рассказал о неудачном путешествии Шарура в горы Алашкурру, о клятве, которую Шарур дал Энгибилу, и о грозном голосе Энгибила (Шарур употребил бы слово «ужасающем», впрочем, смысл от этого не менялся). В конце рассказа отец описал их попытки обойти клятву.

Димгалабзу оскалился.

— Паршивые вести ты принес мне, мастер-торговец, паршивые во многих смыслах. Плохо, конечно, что бог воспротивился вашему плану… — Кузнец замолчал; как и все кузнецы Гибила, он привык к молчанию Энгибила, привык сам решать свои проблемы.

— Плохо, — согласился Эрешгун. — Бог посетил нас, когда мы шли из дворца Кимаша-лугала. Думаю, рассказ об этом и его не обрадует.

— Да уж, — сказал Димгалабзу. Лугалы больше, чем кузнецы, торговцы или писцы, зависели от Энгибила. Кузнец покачал головой. — Плохо, что у вас нет выкупа за мою дочь... Без выкупа за невесту какая свадьба?

Шарур наперед знал, что Димгалабзу так скажет. На его месте он сам сказал бы то же самое. Но ему же от этого не легче!

— Разве мы не можем… — начал он, но кузнец поднял покрытую шрамами грязную руку.

— Сын Эрешгуна, не позволяй твоему вопросу сорваться с твоих уст. Даже крестьяне в далеких от Гибила деревнях, даже пастухи в полях, столь далеких, что они даже городских стен не видят, не отдают своих дочерей без выкупа за невесту. А Нингаль не крестьянская дочь. Она не дочь пастуха. Без выкупа за невесту не может быть свадьбы.

Чтобы окончательно добить Шарура, в комнату вошла Нингаль со второй миской. Там была приправа для рыбы.

— Отец…

— Молчи! — Голос Димгалабзу был твердым как камень. — Без выкупа за невесту не может быть свадьбы. Моя дочь не станет посмешищем на улице Кузнецов; над ней не будет смеяться весь город. Вот мое слово!

— Да, отец, — прошептала Нингаль и вышла.

— Мне ли торговаться с тобой, отец моей избранницы? — в отчаянии вымолвил Шарур:

— Говори, чего уж там, — пробасил кузнец. — Я тебя выслушаю, но никаких других обещаний не даю. Скажи, что хотел.

— Если ты не можешь выдать свою дочь за меня без выкупа, не согласишься ли ты дать мне время, чтобы я мог найти способ преодолеть запрет Энгибила? Просто пока не отдавай ее другому.

— Любому другому я тотчас же сказал бы «нет». А сыну Эрешгуна отвечу иначе. — Димгалабзу подергал себя за курчавую бороду. — Я же вижу: ты так глубоко проник в ее сердце, что она, чего доброго, сама не захочет выходить за кого-нибудь еще. Если бы не это, я бы тоже отказал в просьбе. Но раз уж так получилось, — кузнец облизал губы, — пусть будет по-твоему. Я буду ждать год. Не больше. После этого поступлю так, как сочту нужным.

Шарур поклонился почти так же низко, как лугалу Кимашу.

— Да благословит тебя Энгибил, отец моей избранницы. — Только после того, как слова сорвались с его губ, он задумался: уместно ли просить Энгибила благословить Димгалабзу, когда именно благодаря вмешательству бога он и Нингаль не могли вступить в брак, как собирались и как он надеялся.

Эрешгун тоже поклонился Димгалабзу.

— И тебе моя благодарность, старый друг. Не всегда все идет так, как нам хотелось бы.

— Истину говоришь, — кивнул кузнец. — Мы не боги. И, даже будь мы богами, наши планы иногда рушатся.

— Ты прав. — Эрешгун снова поклонился хозяину. Как и Шарур. Они простились с Димгалабзу. Уже повернувшись, чтобы уходить, Шарур оглянулся на коридор, по которому приходила Нингаль. Он надеялся еще раз увидеть ее, но коридор был пуст.

День шел за днем. Шарур работал с отцом и младшим братом, продавал кузнецам медь, руду и олово из старых запасов, продавал другим то, что получал от кузнецов. Кое-какая прибыль им перепадала, но она не радовала.

— А что будем делать, когда запасы кончатся? — спросил как-то Тупшарру. — Руды и меди надолго не хватит…

— Будем голодать, — ответил Шарур. Брат улыбнулся, сочтя ответ шуткой. Но Шаруру было не до смеха. Он вообще стал улыбаться куда реже с тех пор, как караван вернулся в город.

Начали возвращаться и другие караваны. У них дела обстояли не лучше. Купцы из других городов перестали привозить товары на рыночную площадь, даже те, кто приезжал каждый год на памяти Шарура. Не пришли и купцы из-за пределов Кудурру, впрочем, в последнее время их редко видели в Гибиле.

Однажды, возвращаясь с рыночной площади, Эрешгун сказал:

— Торговля — источник жизненной силы нашего города. Теперь кажется, что кровь вытекает из Гибила, и новой не видно. Как мы можем управлять землей между реками, если вся торговля идет где-то в другом месте?

— Говорят, Зуаб процветает, — сказал Шарур. — Даже Имхурсаг прекрасно себя чувствует. Не могу понять, как это может быть, если их бог постоянно орет им в уши? Они же от этого глупые делаются….

— Да и наш бог в последнее время разболтался, — ответил отец. — Если Кимаш-лугал не может порадовать Энгибила, бог найдет способ порадовать себя сам. Тогда между нами и имхурсагами не будет никакой разницы.

— Да не случится так, — воскликнул Шарур. Он всегда считал Энгибила лучшим хозяином, чем Энимхурсаг. Но Шарур привык быть свободным человеком, таким же свободным, как и любой другой в стране между реками. Он не хотел, чтобы бог управлял его жизнью.

Беда в том, что Энгибилу все равно, чего он хочет. Он в этом уже убедился.

— Да не случится так, — повторил за сыном Эрешгун. — Так скажет любой, познавший свободу. Мы не хотим, чтобы Энгибил вмешивался в нашу жизнь. Но кое-кто в городе говорит погромче нас.

— Кимаш-лугал, — сказал Шарур.

— Кимаш-лугал, — кивнул Эрешгун. — Мы не хотим, чтобы нами управляли. Но Кимаш все равно правит нами. Так какая разница, если Кимаш вернет Энгибилу город?

— Будет тяжело, — подумав, сказал Шарур.

— Верно, тяжело, а может, даже опасно. — Отец поскреб в затылке. — Мы не знаем, что станет делать Энгибил после того, как Кимаш, и отец Кимаша, и дед Кимаша правили вместо него.

— И я не знаю, — вздохнул Шарур. — Я всего лишь человек, поэтому и не знаю. Даже Кимаш-лугал не знает. Но я уверен, отец, что Кимаша-лугала тоже беспокоят эти вопросы.

— Ты прав, сынок. Лугалу Кимашу сегодня не позавидуешь. Действительно, что он будет делать? А что он может сделать? — Мастер-торговец дернул себя за бороду. — Не знаю я. Интересно, а сам-то он знает?

Инадапа стоял в дверях лавки Эрешгуна и ждал, пока его заметят. Не был бы он царедворцем, никто бы его и не заметил.

— Смотри-ка, это же управляющий Кимаша, могучего лугала! — сказал Эрешгун, кланяясь почтительно.

Шарур тоже поклонился.

— Управляющий Кимаша, могучего лугала, оказывает нам честь своим присутствием, — сказал он. — В его лице, и через него мы приветствуем могущественного господина. — Он еще раз поклонился.

— Войди в наше жилище, управитель могучего лугала, — пригласил Эрешгун. — Выпей с нами пива. Закуси луком. — Он хлопнул в ладоши. Вбежала рабыня. Эрешгун указал на Инадапу. — Живо, принеси кружку пива и лука, чтобы порадовать нашего гостя.

— Ты великодушен, — сказал Инадапа, отхлебывая из кружки. — Ты великодушен, — повторил он, закусывая луковицей. — Честь, которую ты оказываешь мне, ты оказываешь и моему господину.

— Это и есть наше желание, — сказал Шарур, — ибо где ты, там и Кимаш, могучий лугал.

Теперь уже поклонился Инадапа.

— Ты хорошо говоришь, сын Эрешгуна. Ты вежлив, купеческий сын. Неудивительно поэтому, что мой господин, могучий лугал Кимаш, приказал мне привести тебя во дворец лугала. Он хочет с тобой поговорить.

— Сам лугал? — Шарур украдкой взглянул на отца. — Конечно, я подчиняюсь воле могущественного лугала, как и во всем прочем. Когда выпьешь и поешь, ты отведешь меня к нему.

— Когда я выпью и поем, я отведу тебя к нему, — важно кивнул Инадапа.

— А со мной могучий лугал не хочет поговорить? — спросил Эрешгун.

Инадапа покачал лысой головой.

— Он говорил только о твоем сыне, мастер-торговец.

— Он лугал, — развел руками Эрешгун. — Как он желает, так и будет. И здесь, и во всем городе.

На это Инадапа ничего не сказал. Шарур тоже молчал. Если бы в Гибиле все было так, как хотел Кимаш, то лугалу не пришлось бы вызывать его во дворец.

Инадапа допил пиво и доел лук. От повторения отказался.

— Пошли, — махнул он рукой Шаруру. — Я рад есть и пить с вами, но не хочу, чтобы могучий лугал ждал напрасно.

— Ни в коем случае. — Шарур допил остаток своего пива и поднялся с табурета. — Веди меня во дворец. Я твой раб, и раб могучего лугала. — Лучше любой из вас, подумал он, чем Энгибил. Разумеется, вслух он этого ни за что не сказал бы. Инадапа тоже встал.

— Идем. — Он обернулся к Эрешгуну. — Мастер-торговец, твой дом никто не упрекнет в пренебрежении гостеприимством.

Вместе с управляющим Шарур шагал по улице Кузнецов ко дворцу лугала. Изредка в просветах между домами мелькал храм Энгибила. Храм был больше дворца. Его строили тогда, когда Энгибил еще сам правил городом, задолго до того, как появились лугалы, пожалуй, даже до того, как появились энси. Кимаш, а до него его отец и дед, не забывали о храме, хотя больше уделяли внимания приношениям, чем ремонту храма. Они надеялись, что роскошь компенсирует богу потерю власти. На протяжении трех поколений так оно и было. Сейчас...

Шарур простерся перед Кимашем, сидящим на высоком троне, обшитом листами золота. Когда он поднялся, лугал сразу спросил:

— Верно ли говорят, что Энгибил крепко держит твою клятву и не выпустит ее из рук даже для того, чтобы ты мог заплатить выкуп за невесту?

— Да, могучий лугал, это верно, — ответил Шарур. Ни он, ни его отец, ни, насколько он знал, призрак его деда никому ни словечком не обмолвились о воле бога. Мог рассказать Димгалабзу, но это было его право.

Кимаш нахмурился.

— Бог жестоко с тобой обращается, — заметил он и нахмурился еще сильнее. — В наши дни все боги жестоко обращаются с Гибилом. Наши купцы возвращаются из странствий с пустыми руками; иноземные купцы не приходят на нашу рыночную площадь с товарами. Наш город страдает. — Он глубоко вздохнул. — Если бы Энгибил вздумал лишить меня моего высокого места, многие в Гибиле приветствовали бы такой шаг. Если бы бог задумал изгнать меня из этого дворца, многие в городе возрадовались бы. Они же все считают, что как только Энгибил возьмет правление городом в свои руки, торговля наладится, а значит, будет и прибыль.

— И тогда они станут такими же, как имхурсаги, — сказал Шарур. — Кто захочет жить так, как они живут, чтобы Энгибил говорил нашими устами, как Энимхурсаг говорит за них?

— А кто захочет жить в городе без торговли? — Кимаш поерзал на троне. — Кто хочет жить в городе без прибыли? Не многие, меньше, чем ты думаешь, сын Эрешгуна.

— Я бы тоже не хотел жить в городе без торговли, — сказал Шарур. — И прибыль мне не помешала бы. Только я еще меньше хочу жить так, как живут имхурсаги.

— Вот потому я и призвал тебя, — сказал лугал. — Если Энгибил снова станет править городом, потеряю не только я, ты и твой дом потеряете больше.

— Ты прав, могучий лугал, — Шарур склонил голову. — Я уже потерял многое: потерял надежду на брак, потерял семью, семья моей суженой тоже потеряла. Я же хотел жениться, как ты знаешь.

— Да, знаю, — кивнул Кимаш. — Именно поэтому я позвал тебя. Вот поэтому я даю тебе и никому другому задание, о котором я давно думал.

— Что я должен сделать, могучий лугал? — спросил Шарур.

Но вместо прямого ответа Кимаш начал издалека.

— Ты первый принес в Гибил известие о том, что люди других городов, люди других земель отказываются иметь с нами дело. Ты первый сообщил, что боги других городов, боги других земель разгневались на нас. Я хочу, чтобы ты разузнал, почему это так. И как с этим покончить.

— Могучий лугал… — Шарур заколебался.

— Говори, — приказал Кимаш. — Поведай, что у тебя на сердце.

— Ты сказал, — Шарур сосредоточился. — Как ты, должно быть, слышал от меня, могучий лугал, боги Алашкуррута говорят, что запрещают своим людям торговать с нами, потому что мы слишком самостоятельны, что недостаточно чтим нашего бога. И единственная возможность изменить положение дел — это стать такими же, как имхурсаги.

— Да, сын Эрешгуна, я слышал это из твоих уст, — согласился Кимаш. — Но у меня вопрос: почему это вдруг в этом году мы стали более самостоятельными, чем в прошлом? Почему они решили, что в этом году мы вдруг стали меньше чтить своего бога, чем в прошлом? Почему Алашкуррут в прошлом году мог торговать с нами, а в этом не может? Что изменилось за столь короткое время, что настроило против нас богов Алашкуррута, а с ними и некоторых богов Кудурру?

Шарур уставился на Кимаша. Затем снова пал ниц перед лугалом. Уткнувшись головой в землю, он сказал:

— Поистине, могучий лугал, эти вопросы требуют ответа. Когда боги говорили со мной, я просто внимал их словам и не оглядывался назад. По тому, как они говорили, — добавил он, — я не заметил в их словах ничего, кроме правды.

— Встань, Шарур, — сказал Кимаш. — Я и не думал, что боги Алашкуррута обманули тебя. Боги горной страны говорили правду. Но вся ли это правда? Боги умеют говорить часть правды и скрывать другую часть.

— Это так, могучий лугал, — подтвердил Шарур.

— Конечно, так, — досадливо кивнул Кимаш. — Боги создали человека во глубине времен, и с тех пор так никто и не узнал, зачем они это сделали. Истина подобна луковице, в ней один слой скрывается под другим. И вот мое задание тебе, сын Эрешгуна: откуси от луковицы истины. Проникни сквозь первый слой зубами своего остроумия. Узнай, что лежит под ним. Пойми и расскажи мне то, что узнал.

— Слушаю и повинуюсь. — Шарур поклонился. — Я узнаю все, что смогу, и так быстро, как смогу, и поведаю вам, что узнал. — Однако по его лицу было заметно, что он колеблется. — Однако вряд ли я узнаю это в стенах Гибила. Мне придется отправиться в другие земли.

— Иди, куда считаешь нужным, — сказал ему Кимаш. — Но мне кажется, что возвращаться в горы Алашкурру не обязательно. Я не знаю, как изменится Гибил к твоему возвращению; я не знаю, буду ли я сидеть на этом месте, когда ты вернешься из своего путешествия.

Шаруру показалось, что последний вопрос беспокоил лугала больше всего. Если Кимаш боялся, что Энгибил вернет себе власть раньше, чем Шарур вернется из путешествия, власть лугала действительно висит на волоске.

— Могучий лугал, — сказал Шарур, обращением стараясь подчеркнуть, что не сомневается в могуществе Кимаша, — я услышал тебя. Могучий лугал, я подчиняюсь тебе и не пойду в горы Алашкурру. Земля между реками обширна, а я не хочу тратить время на дальние путешествия. Для начала я отправлюсь в ближайший город.

— Вот и хорошо, — рассеянно одобрил Кимаш. Однако, судя по его выражению, все было совсем не хорошо, и не будет до тех пор, пока Шарур не вернется с нужными ему ответами. Покашляв для порядка, он продолжил: — Пусть тебе повезет в пути к Зуабу. Да обретешь ты предмет своих поисков в городе воров.

— Могучий лугал, вы меня неправильно поняли, — сказал Шарур. — Я не собираюсь идти в Зуаб. Мне нечего делать в городе воров.

— А куда же тогда? — удивился лугал. — Не пойдешь же ты в Имхурсаг? Зачем тебе в город, одурманенный своим богом?

— Именно туда я и направлюсь. Имхурсаг, которого я встретил в дороге, знал, что в горах Алашкурру у меня будут проблемы. Энимхурсаг знал, что с горцами мне каши не сварить. Если где и искать ответы в землях между реками, так это именно в Имхурсаге. Если ответы вообще есть в Кудурру, я найду их среди имхурсагов.

— Смело, смело, — озабоченно проговорил Кимаш. — Даже сейчас наш Энгибил больше отдыхает, чем действует. Не то что Энимхурсаг. Он в своем городе бдит, не покладая рук. Если ты придешь из Гибила в город Энимхурсага, он тотчас же узнает, что пришел чужой и не спустит с тебя глаз. Его ухо всегда будет обращено к тебе. Так у тебя ничего не получится.

— Могучий лугал... — Шарур помолчал. — Мне нужно подумать. Но действовать следует именно так, я уверен. Сообразить бы только, как лучше сделать... — Он задумался, но через мгновение вскинул голову. — С твоего позволения, могучий лугал, мне придется провести в дороге чуть больше времени…

— Имхурсаг не так уж далеко, — ответил Кимаш. — Что у тебя на уме?

— Могущественный лугал, я поступлю так, как ты сначала предложил: отправлюсь в Зуаб. Сейчас между Зуабом и Имхурсагом мир. Если я войду в земли Имхурсага из Зуаба, Энимхурсаг решит, что просто пришел очередной зуабиец. Он же не будет знать, кто я такой на самом деле и не станет обращать на меня особого внимания.

— Хорошая идея — насколько идеи могут быть хороши в плохие времена, — поразмыслив, решил Кимаш. — Нет, сын Эрешгуна, я не стану жалеть, что ты потратишь на дорогу больше времени и придешь в Имхурсаг через Зуаб. Наоборот, будем считать, что лишнее время ты сумеешь обратить на пользу себе, мне и Гибилу.

Лугал ни словом не обмолвился о пользе для Энгибила, и потому Шарур еще больше хотел выполнить задание Кимаша. Чем меньше бог вмешивался в жизнь Шарура, тем легче ему было жить. Зато когда бог вмешался в его жизнь, жить стало очень трудно.

— Что-нибудь еще, могучий лугал?

— Нет. Просто сделай то, что должен, — ответил Кимаш. — Гибил желает тебе успеха. Ради того, чтобы город не вернулся в те времена, когда мы еще не умели смешивать олово с медью, когда мы еще не умели делать записи на глине, когда мы еще не умели мыслить сами и поступать так, как считаем нужным, ради всего этого я желаю тебе успеха, сын Эрешгуна.

Шарур вздохнул.

— Могучий лугал, ты взвалил мне на спину тяжелую ношу. Надеюсь, я достаточно сильный осел, чтобы выдержать это бремя.

— Если не ты, то кто? — грустно спросил Кимаш.

Его вопрос не требовал ответа, но Шарур все же без колебаний ответил:

— Мой отец Эрешгун.

Лугал поджал губы, размышляя над его словами.

— Нет, — промолвил он наконец. — Я все же предпочту тебя. Ослы — это одно дело, но я думаю о баранах: молодой баран пройдет там, где оступится старый. — Он усмехнулся себе под нос. — Молодой баран пройдет там, где старый дважды задумается. Вот ты и будешь таким молодым бараном, Шарур. Иди вперед. Иди вперед и веди город к безопасности.

— Могучий лугал может доверять мне! — воскликнул Шарур.

— Да, — просто сказал Кимаш. — Отправляйся сей же час. Ради меня, ради Гибила.

— Уже иду, — сказал Шарур. — Иду ради тебя, могучий лугал. Иду ради города. Иду ради себя и ради Нингаль. — Впрочем, последнее он вслух не произнес. Только позже он понял, что иначе Кимаш подумал бы: стоит ли посылать его.