Междуречье

Глава 2

За демонской пустошью между Гибилом и рекой Ярмук лежали три города. Ни в одном из первых двух, которыми правили энси, караван не испытал никаких трудностей ни с людьми, ни с богами. Шарур все еще удивлялся, с чего это Энзуаб оказался настроенным так враждебно. Да еще пустынный демон позволил себе насмехался над Энгибилом. Ох, не к добру!

— Интересно, а каравану из Имхурсага тоже досталось от этого демона? — спросил он у Хархару.

— Вряд ли, — ответил хозяин ослов. — Имхурсаги так заняты своим богом, что в них просто места нет ни для чего другого.

— М-да… тогда, пожалуй, лучше ходить с пустой головой, — усмехнулся Шарур, и Хархару поддержал его. Но оба сразу задумались: выходит, если Энимхурсаг защищает свой народ, а Энгибил — нет, то кто из богов сильнее?

Впрочем, сила города зависит не только от божества. Это сплав силы бога и людей. Может, Энгибил и послабее других богов, но его город производит и торгует металлом, а уж его никто презирать не посмеет. Там, где боги слабы, растет сила людей, они ведь могут действовать самостоятельно. Шарур дорожил своей свободой, и даже хотел бы еще большей свободы.

Шарур не пошел через земли Аггашера, города, на территории которого располагалась переправа через Ярмук. Городом правила богиня Эниагашер, и при этом обходилась без посредников. Шарур опасался иметь дело с людьми, способными выражать только волю божества. Караван могли задержать, а это было бы руку каравану из Имхурсага. Тамошний народ также полностью зависел от своего божества.

— Я догадываюсь, зачем ты так делаешь, — сказал Хархару, когда Шарур приказал повернуть. — Весной там не пройти.

— Так сейчас же не весна, — улыбнулся Шарур. — Солнце высоко, вода в реке низкая.

Пара пастухов и несколько крестьян смотрели, как караван спускался к Ярмуку. Люди были из народа Аггашера. Однажды караван из Гибила уже проходил этим бродом, и тогда богиня Эниагашер благосклонно отнеслась к этому. Но рисковать второй раз не хотелось. Правда, Эниагашер почти не обращала внимания на чужеземцев, во всяком случае, не больше, чем мужчина обращает внимание на ногти на ногах.

Конечно, в водах Ярмука обитала своя богиня. Прежде чем войти в реку, Шарур подошел к берегу с бронзовым браслетом с полированной гагатовой вставкой.

— Это для тебя, Эниярмук, чтобы ты стала еще прекраснее. — С этими словами он бросил браслет в мутную воду.

Принеся жертву, он снял сандалии, тунику и голым вошел в реку, проверяя брод. Песок и грязь на дне хлюпали у него между пальцами. Маленькие рыбки тыкались в ноги. Прохладная вода ласкала тело, пока он осторожно продвигался вперед. Шарур воспринял это как знак того, что речная богиня приняла подношение.

Вода сначала поднялась ему до колен, потом до бедер, потом до талии и продолжала подниматься. Если так пойдет дальше, у ослов возникнут сложности с переходом.

— Молю тебя, Эниярмук, дай нам возможность безопасно пересечь реку. Обещаю пожертвовать тебе еще один такой же браслет, когда мы достигнем другого берега, — сказал он и двинулся дальше.

Вскоре из воды показался его живот, потом — бедра. Он продолжал идти, пока не вышел на западный берег Ярмука. Обернулся, помахал каравану. Охранники и погонщики разделись. Рукагин подобрал тунику и сандалии Шарура и понес их над головой вместе со своей одеждой.

По молитве Шарура, все почти благополучно переправились. Не считать же неприятностями пиявок, налипших на ноги людей и ослов. На другом берегу пришлось развести костер. Возле огня пиявки отпали сами под брезгливые крики людей. Один из погонщиков тоже вскрикнул, когда его лягнул осел. Шарур решил, что пиявки — малая беда, и подарил Эниярмук второй браслет.

Он прошелся вдоль каравана проверить, все ли в порядке с грузом. Пострадал только пара вьюков с красными рубахами, остальное оказалось в порядке. Шарур вздохнул.

— Ладно, я и не собирался много за них выручить, да и урон небольшой. Краска потекла, грязь речная пристала… сойдет, — сказал он.

— Для незнакомого брода удачно обошлось, — сказал Хархару.

— Я знаю, — кивнул Шарур. — Главное, мы избавились от неприятностей с Эниагашером… надеюсь. — Он нахмурился. Шарур не любил, когда что-то шло не так, и по молодости лет, бывало, огорчался, когда замыслы его удавались не полностью. Да и время потеряли. Придется же еще выбираться узкими тропами к главной дороге.

От реки отходило несколько оросительных каналов. Здесь все еще были земли Кудурру. Люди те же. Язык тот же, хотя и более напевный. Великие боги те же, разве что городов нет. А значит, нет и городских богов. Демонам, обитавшим в этой части мира, не хватало силенки собрать под своим контролем большое количество людей. Подобно пустынному демону, обитавшему в пустошах к западу от Зуаба, демоны к западу от Ярмука не страдали отсутствием амбиций, просто пока им не хватало сил, чтобы воплотить амбиции в реальность.

К западу от Ярмука все чаще встречались пустоши. Эти земли могли бы стать плодородными, но не хватало воды; либо ручьи далеко, либо слишком высоко, чтобы тянуть канал. Горы Алашкурру возвышались на горизонте. В Гибиле они тоже были видны, но только в самые ясные дни, и то как туманное пятно на краю неба. Здесь — другое дело. К западу от Ярмука Шарур чувствовал, что они смотрят на него сверху вниз.

Через два дня после того, как караван перешел реку, возделываемые земли кончились. Впрочем, корма ослам хватало. Шарур выменял часть испорченных водой рубах на пару овец у пастуха. Они встретились ему неподалеку от дороги. В ту ночь на ужин караванщикам досталась жареная баранина с черемшой.

На следующее утро они догнали караван из Имхурсага. Шарур знал, что караван конкурентов неподалеку. Если бы он не повел свой караван обходным путем, они бы встретились раньше. Теперь его заботила только главная переправа у Аггашера, и Шарур сомневался, что она обойдется без инцидентов.

Когда на дороге стали заметны отпечатки подков чужих ослов, Шарур приказал стражникам надеть шлемы и взять оружие.

— Мы не знаем, что у имхурсагов на уме, — сказал он Мушезибу. — Если Энимхурсаг потребует, чтобы они напали, они нападут, даже если нас будет больше. Бог обычно сначала делает то, что считает нужным для себя, и только потом беспокоится о своем народе.

— Да, видал я это в тех войнах, которые мы вели против Имхурсага, — подтвердил начальник стражи. — Я помню, как они бросались в бой без всякого смысла. Но они считают нас сумасшедшими, ведь мы действуем каждый сам по себе, а не так, как хочет наш бог. Уверяю тебя, это будет то еще представление!

— Представление? — удивился Шарур. Но переспрашивать, что имел в виду начальник стражи, не стал, а вместо этого провел пальцем по лезвию бронзового наконечника своего копья и проверил, достаточно ли он острый. Остался доволен. А что еще оставалось делать?

Имхурсаги впереди тоже вооружались. Шарур видел щиты, копья, мечи, луки. Их караван не уступал размерами каравану Шарура. Если они сцепятся, неизвестно, чем дело кончится.

— Мы поступим также, как на землях Зуаба, — заявил Шарур. — Первыми бой не начнем. Если нападут они, вы знаете наш клич: «Энгибил, и никакой пощады!» Охранники кивнули. Некоторые из них поспешно готовились к бою. Некоторые не готовились. Они и так были готовы.

Караваны сближались и вот уже задние ослы имхурсагов почти рядом. Люди поспешно сгоняли животных в круг, чтобы защитить их от людей Гибила.

Шарур выступил вперед.

— Гибил и Имхурсаг сейчас не воюют! — крикнул он. И это была правда. К сожалению, единственная правда об отношениях двух городов.

Предводитель другого каравана тоже выступил вперед и поднял руку. Только не жестом мира, а предупреждением.

— Стой, где стоишь! — воскликнул он. — Не вздумай приближаться, пока не поведаешь о своих желаниях Энимхурсагу, могущественному богу.

— Тогда и ты останови своих ослов, — предложил Шарур. — Начнем переговоры. — Он подавил вздох. Что толку говорить с этим человеком, если все равно за него решает его бог. Да если бы весь бог, а то ведь только та его крошечная часть, которой он следит за караваном.

Имхурсаг действительно стоял, не отвечая, словно прислушиваясь к чему-то. Так продолжалось несколько вздохов, а потом человек словно ожил, кивнул сам себе и прокричал:

— Да будет так! — Он повернулся к своим караванщикам и велел стоять на месте. Шарур в свою очередь махнул своим людям, чтобы они не подходили ближе.

Предводитель другого каравана спросил:

— Зачем ты нас преследуешь? Некоторое время назад бог сказал нам, что ты идешь по нашему следу.

— У меня и в мыслях не было вас преследовать, — ответил Шарур. — Мы идем своим путем, просто той же дорогой, что и вы, но идем быстрее. Предлагаю разойтись миром. Ну, подышишь немного нашей пылью, а потом нас как будто и не было.

— Может, и так, — сказал человек из Имхурсага. Хотел уже что-то добавить, но снова застыл и потом покачал головой. — Нет. Не пойдет. Энимхурсаг тебе не верит. Вы хотите нас опередить и повредить нашей торговле с Алашкуррутом.

Шарур знал, что не стоит смеяться в лицо богу, и потому не стал сразу отвечать. Городские боги страны Кудурру были народом ограниченным, и Энимхурсаг не исключение. Хотя он дотянулся своей властью до последователей далеко за пределами своего города, которым правил, он плохо представлял огромность мира и его составных частей.

— Алашкурру — большая земля, — смиренно сказал Шарур. — Мы можем торговать в одной части, а вы — в другой. Даже если мы доберемся туда первыми, это вам никак не повредит.

— Может, и так, — снова сказал имхурсаг.

— Если ты торговец, значит, бывал в горах Алашкурру. — Шарур обращался к предводителю чужого каравана, как один человек к другому, хотя понимал: его собеседник — другой, ведь за него говорит бог. — А если тебе не доводилось там бывать, увидишь, насколько это большая страна — все равно, что вся страна Кудурру, а не какой-то один город в Междуречье. Наши караваны друг другу не помеха.

— Может, и так, — в третий раз повторил человек из Имхурсага. Шарура начинало раздражать его глупое упрямство, но он пока сдерживался. Он уже понял, что имхурсаги не посмеют — или, возможно, просто не смогут — пойти против его бога. Не гневаться тут следовало. А пожалеть их.

— Прошу тебя, пропусти нас без боя, — мягко сказал он. — Именем Энгибила клянусь, мои люди не станут затевать ссору, пока мы идем мимо.

— Как это ты можешь клясться именем своего бога? — спросил имхурсаг, а может, и сам Энимхурсаг? — Ваш Энгибил не говорит через своих людей. Мы это знаем. За вашими словами только ветер, правды богов в них нет.

Пожалуй, впервые Шарур осознал, что он и прочие жители Гибила для имхурсага такие же странные и пугающие, как и они для него.

— Я действительно говорю от себя, — признал он, — но Энгибил по-прежнему мой бог. Если я солгу от его имени, мне не избежать наказания.

— Ну, так же не всегда было, — ответил человек из Имхурсага. Тон его резко изменился. Он запрокинул голову и расхохотался. Взглянул на Шарура, но так, что торговец понял: через него смотрит сам бог. Шарур вздрогнул и потянулся за амулетом Энгибила. Однако пока никто не собирался на него нападать. — Можешь продолжать. Ты говорил, что в Алашкурру всем хватит места. Посмотрим, хватит ли его для тебя. — Он снова рассмеялся еще более неприятным смехом.

Именно в этот момент Энимхурсаг отпустил своего человека. Тот пошатнулся, но быстро пришел в себя. Шарур сомневался, что его собеседник помнит то, что сказал через него бог. Так оно и оказалось. Предводитель чужого каравана повернулся к своим людям и приказал отвести ослов на обочину, чтобы пропустить Шарура и его спутников. Жители Гибила наверняка стали бы возражать, а эти молча повиновались.

Имхурсаг снова уже от своего имени обратился к Шаруру:

— Иди вперед. Вы, гибильцы, всегда вперед рветесь, чтобы успеть вынюхать серебряную монетку посреди навозной кучи. Иди вперед и посмотрим, какая тебе от этого будет польза.

— Что сказал тебе бог? — спросил Шарур. — Почему он передумал?

— Почем мне знать? — беспечно ответил человек из Имхурсага. — Зачем мне это знать? —Он говорил с гордостью, хотя Шарур на его месте пришел бы в ярость, если бы его выставили за дурака. — А то, что бог сказал, ты и так слышал через меня.

— В самом деле? — с недоумением переспросил Шарур. Но он видел, что имхурсаг был искренен, как и любой человек из любого города, управляемого богом напрямую. Бормоча себе под нос, Шарур вернулся к своему каравану. — Вперед! — подал он команду и добавил: — Я поклялся именем Энгибила, что мы первыми в драку не полезем. Однако будьте готовы к неприятностям, только сами не затевайте свару, а то выставите меня человеком, нарушившим клятву.

— Слышали, бездельники? — зарычал Мушезиб на стражников. Он отвел копье и ударил себя в грудь здоровенным кулачищем. — Любой задира будет иметь дело со мной! — Шарур осторожно повел караван по дороге. Имхурсаги не напали. Правда, Шарур и не ждал нападения после того, как Энимхурсаг согласился пропустить его. Его люди скалили зубы, улюлюкали и корчили рожи, всем своим видом показывая, что бы они сделали, если бог позволил им.

Возможно, они пытались спровоцировать людей из Гибила, чтобы завязать драку. Желая разрядить обстановку, Шарур кивнул в сторону имхурсагов и сказал негромко Мушезибу и ближайшим стражникам:

— Посмотрите на этих дрессированных обезьян. Забавные, правда? Может, бросить им горсточку фиников, чтобы было что пожевать на ходу?

Как он и надеялся, охранники и погонщики рассмеялись. Некоторые даже бросили финики имхурсагам. Те явно не знали, как в этому отнестись: то ли радоваться подачке — еда, все-таки, то ли злиться. Энимхурсаг и сам не знал и им не сказал. Они продолжали ждать ответа своего бога, когда последний из ослов Шарура и последний из его людей миновали их караван, сбившийся в кучу.

— Отлично сделано, сын торговца, — одобрил Хархару. — Когда люди из города под богом хотят драться, они такие же быстрые, как и мы. А если дать им что-нибудь пожевать, — они с Шаруром улыбнулись друг другу, — они начнут махать ногами в воздухе, как жук, упавший на спину, пока их бог не решит, что им делать.

— Я надеялся, что так и будет, — кивнул Шарур. Он повысил голос, обращаясь к каравану: — Отлично, ребята! Теперь имхурсаги будут дышать нашей пылью и наступать на ослиный помет всю дорогу до Алашкурру. Надо поспешить, чтобы в конце дня встать лагерем подальше от них.

Караванщики ответили ему довольными криками. Люди с удовольствием прибавили ход, а вот ослы громко жаловались. Впрочем, ослы всегда жалуются.

В тот вечер Шарур очень тщательно выбирал место для лагеря. Наконец, он увидел небольшой холм, который легко защитить от ночного нападения, и с которого далеко видно.

— Здорово! — сказал Мушезиб, энергично кивая, — имхурсагам нас здесь не взять. Если попробуют, им достанется на орехи!

— Вот и я так думаю. — Шарур посмотрел на восток и разглядел лагерь имхурсагов. Там уже мерцали звезды костров. — Ишь, чего надумали: с нами тягаться! Зашибутся пыль глотать.

— А то! — и без того выпуклая грудь Мушезиба выпятилась еще больше. — Знаешь, сын торговца, неужто мы не утрем нос этим имхурсагам? Да чего мы тогда стоим вообще? Разве я не прав?

— Во всем прав! — Шарур так же гордился своими товарищами по походу, как и начальник охраны. Вернувшись к своим людям, он громко спросил: — Кто-нибудь из вас путешествует с призраком? — Он никогда не думал, что пожалеет о вспыльчивом деде, оставшемся в Гибиле, а вот теперь жалел.

Охранник Агум оторвался от ужина из вяленой рыбы и фиников.

— Да, сын торговца. Мой дядя Буряш сам ходил с караванами, так что ему нравится путешествовать по этой дороге.

— Отлично! — воскликнул Шарур. Он не знал дядю Агума и не мог проверить, действительно ли призрак увязался с ними, но рискнуть стоило. — Я хочу, чтобы он отправился в лагерь имхурсагов и послушал их разговоры. Мне надо знать, почему их бог передумал и решил нас пропустить. Хорошо бы также, чтобы он понял, что имел в виду их предводитель, когда потешался над нашими шансами хорошо расторговаться в Алашкурру.

Агум, склонив голову набок, прислушивался к голосу призрака, которого, кроме него, естественно, никто не слышал. Наконец он посмотрел на Шарура.

— Он говорит, что с радостью это сделает, сын торговца. Имхурсаги ему тоже не нравятся. В одной из прежних войн, — не знаю точно, в какой, — они украли у него овец.

— Спасибо, Буряш, дядя Агума, — серьезно поблагодарил Шарур. Он-то призрака не слышал, зато тот его слышал прекрасно.

— Говорит, он прямо сейчас пойдет, — сообщил Агум. — Вернется и расскажет.

Перед самым ужином к Шаруру подошел Хархару. Хозяин ослов сплюнул финиковую косточку и сказал:

— Отличная мысль — отправить призрака на разведку. Молодец, сын торговца. Мало кому могло это прийти в голову, зато может оказаться очень полезным. — Он поморщился и криво усмехнулся. — Мои-то призраки в городе остались, чем весьма меня обрадовали. А вот смотри ты, могли бы и пригодиться.

— У меня с моим дедом то же самое, — ответил Шарур.

Хархару кивнул. На лице его явно читался вопрос. Но поскольку Шарур был главным в караване, начальник погонщиков решил начать издали.

— Как думаешь, не стоит ли подумать насчет призраков тут, у нас?

Шарур увлеченно жевал. Он понимал, о чем говорит Хархару.

— Ты можешь говорить со мной прямо, повелитель ослов. Ты же мой помощник. Какие тут обиды?

— Не я один так думаю. Да ты и сам, наверное, сообразил. Если имхурсаги решат послать к нам своего призрака, как бы нам устроить для него ловушку?

— Можно попробовать, — подумав, ответил Шарур. — Завтра это будет уже неважно. Их призраки нас не догонят. Но сегодня распознать такого призрака будет трудновато. Но все-таки, — Шарур подергал себя за бороду, — есть кое-какие способы. Трудность в том, чтобы отличить их призрака от какого-нибудь местного любопытного духа. Но призрак из Имхурсага будет нести запах, так сказать, Энимхурсага, а местный призрак — нет.

— Это так, — кивнул Хархару. — Если, конечно, ты сможешь обнаружить разницу, не оскорбляя здешних призраков, демонов и богов.

— Я буду осторожен, повелитель ослов, поверь мне, — сказал Шарур и снова дернул себя за бороду. — Я вовсе не хочу оскорблять здешних незримых обитателей. Я постараюсь объяснить, что мы не собираемся заявлять права на эту землю, постоим тут ночь, и уйдем..

— Вот и славно, — сказал Хархару. — По твоей находчивости любой узнает в тебе сына твоего отца.

— Ты слишком добр ко мне, — Шарур коротко кивнул в знак благодарности.

Поставив небольшой горшок на землю на границе света костров, он обошел лагерь, напевая:

— Нынешним вечером да принадлежит земля в этом круге людям, идущим за Энгибилом. До восхода солнца земля в этом круге да принадлежит людям, которые следуют за Энгибилом. Нынешней ночью да защитит Энгибил землю в этом круге. До восхода солнца да охранит Энгибил землю в этом круге. Нынешней ночью да изгонит Энгибил Энимхурсага и людей его, и духов его из земли в этом круге. До восхода солнца да отвратит Энгибил все старания Энимхурсага и людей его на земле в этом круге.

Он продолжал двигаться по кругу медленно и церемонно:

— Мы, люди, идущие за Энгибила, встали здесь лагерем, на земле, принадлежащей незримым существам, исконно обитавшим здесь. Мы, люди, идущие за Энгибилом, уйдем отсюда с восходом солнца, и вернем землю в этом круге незримым существам, обитавшим здесь от века. Мы, люди, идущие за Энгибилом, просим нашего бога защитить землю в этом круге сегодня ночью.

Он повторял молитву, особо упирая на то, что время ее действия — только предстоящая ночь. Он замкнул круг, дойдя до поставленного им горшка. Со вздохом облегчения он перешагнул через него и прошел еще несколько шагов, убедившись, что круг замкнут.

— Хорошее заклинание, сын торговца, — сказал Мушезиб, когда Шарур вернулся к огню. — От него будет польза.

— Да будет так, — сказал Шарур и в душе пожелал, чтобы его магия не понадобилась, чтобы имхурсагам не пришло в голову посылать к ним призрачного шпиона. Он бы все равно не смог опознать его, поскольку, будь то мужчина или женщина, не встречался с ними при их жизни.

Он повернулся к Агуму.

— Призрак твоего дяди не возвращался?

— Нет, сын торговца, — ответил стражник. — Рано еще. Ему ведь надо добраться туда, а потом оттуда. Это время. Я собираюсь лечь спать, — он успокаивающе улыбнулся Шаруру. — Когда вернется, начнет орать мне на ухо, тогда уж какой сон?

Шарур кивнул.

— Да, понимаю. В точности как мой дед. Ладно. Когда он вернется, разбудишь меня. Я хочу послушать, что он скажет сразу после его возвращения. Мне не дает покоя вопрос, почему Энимхурсаг заставил передумать предводителя их каравана?

— Слушаю и повинуюсь, как собственному отцу, — пообещал Агама.

Однако проснулся Шарур лишь на рассвете. В гневе он вскочил и отправился на поиски Агама. Охранник был уже на ногах, и лицо его выражало беспокойство.

— Я бы обязательно разбудил тебя, сын торговца, — торопливо заговорил он. — Но дело в том, что дядя Буряш так и не вернулся. Я ждал, а потом заснул. Уверен был, что он меня разбудит, как вернется. А вот поди ж ты, не разбудил.

— И где его носит? — Шарур с беспокойством посмотрел на восток, в сторону лагеря имхурсагов.

— Я подумал: а вдруг тот круг, который ты выстроил ночью, отпугнул его? — предположил Агум.

Шарур нахмурился.

— С чего бы? Призрак твоего дяди не враг Энгибилу и не друг Энимхурсагу.

— Нет, конечно, — закивал Агум. — Мне как-то не хотелось выходить за круг, чтобы узнать, нет ли его снаружи. А если он там, мы скоро узнаем. — Он нервно усмехнулся. — Первый раз за долгое время я буду рад услышать, как старый стервятник орет на меня.

— Да, понимаю, — Шарур хлопнул охранника по спине. — Круг исчезнет, как только Шумукин поднимет солнце на небо. Тогда Буряш выскажет тебе все, что думает.

Взошло солнце. Караван двинулся на запад. Но дядя Буряш так и не вернулся к Агуму, когда магия круга перестала действовать. Агум больше не слышал голоса своего дяди. Весь день и еще несколько дней Шарур то и дело поглядывал назад, в сторону каравана из Имхурсага. Внутри него нарастало чувство, похожее на страх.

Караван шел вверх. Тропа стала каменистой. Ручьи встречались все реже. На пути им попалось только несколько крестьянских хозяйств, влачивших скудное существование. Земли было вполне достаточно, если бы кто-нибудь взял на себя труд подвести к ней каналы. Но здесь селилось очень мало людей, и такая работа была им не по силам.

А вот стада вокруг встречались все чаще. Пастухи гоняли крупный рогатый скот по диким пастбищам. Они посматривали на проходящий караван голодными глазами. Шарур приказал охране быть настороже. Вид у охраны был хоть куда, поэтому к каравану никто не рисковал приближаться.

— Нельзя давать им понять, что ты их опасаешься, — говорил Мушезиб Шаруру однажды вечером. — Как только они это заметят, тут же нападут, как лев на хромого осла.

— Понимаю, — сказал Шарур. — Алашкурруты такие же, я видел. — Он посмотрел на запад. Земля плавно переходила в предгорья. За ними лежала страна Алашкурру. Шарур вздохнул. — Еще несколько дней пути, и мы окажемся среди горцев. Там мало кто говорит на нашем языке, только те, кто торгует с нами. Остальных мы, к сожалению, даже понимать не будем.

Мушезиб произнес какое-то слово на алашкурском и рассмеялся.

— Охраннику много слов не надо. «Пиво». «Женщина». «Хлеб». «Сколько?» «Нет, слишком дорого». Вот и все.

— Да, ты прав. Больше и не надо. — Он хотел бы жить такой же простой жизнью, как Мушезиб. Начальник охраны не был завален делами. Весь день он прогуливался вдоль каравана, а вечером его заботили только ужин и пиво. Крестьянину, целый год живущему тяжелым трудом, такая жизнь только снилась. А вот Мушезиб претворил эти мечты в реальность, точно так же, как в начале дней великие боги сделали мир реальным из собственных мыслей.

Однако Шаруру было мало той реальности, которую Мушезиб выбрал для себя. Начальник охраны не заботился ни о ком, кроме себя, ни о чем, кроме того, чтобы пережить еще один день. Когда он умрет, его дух недолго пробудет на земле, ибо кому он нужен, чтобы голос духа задержался в чьих-нибудь ушах?

Шарур вышел на берег маленького безымянного ручья (безымянного для него; он не знал, какой бог или богиня обитали в нем) и зачерпнул горсть глины. Мушезиб, наблюдавший за ним, спросил:

— Что ты делаешь, купеческий сын? А-а, вижу, табличку делаешь. И что ты такого тут нашел, что непременно нужно записывать?

— Тренируюсь, вот и все, — ответил Шарур. — Я тренируюсь с копьем, тренируюсь с мечом, и также тренируюсь со стилусом. — С этими словами он достал из-за пояса стилус и выцарапал на мягкой глине три сложных закорючки, из которых состояло имя Мушезиба. Капитан стражи не умел ни читать, ни писать, поэтому смотрел на него с недоумением.

«Услышьте меня, все боги и демоны этой земли, — подумал Шарур. — Я не причиню вреда человеку, чье имя я сотру». — Он раскрошил табличку в руках, ополоснул руки в проточной воде.

— Что, не получилось, как ты хотел? — поинтересовался Мушезиб.

— Нет, я передумал, — ответил Шарур. Жизнь Мушезиба была подобна табличке, которую легко разломать. Она рассыплется, выветрится и исчезнет, и не останется ничего от слов, которые ее покрывали. Шарур хотел, чтобы табличка его жизни прошла через огонь, чтобы она заслужила быть обожженной или высушенный, как кирпич в печи, и чтобы написанное на ней сохранилось в памяти Гибила.

Мушезиба подобные мысли не посещали. Снова засмеявшись, он спросил:

— А о чем думал?

Шарур, к своему смущению, не нашел подходящего ответа.

Прямо посреди проезжей части растянулся демон, похожий на большую крылатую кошку. Глаза демона горели зеленым огнем, а хвост хлестал по дороге, словно намекая на то, что у него там жало, как у скорпиона.

Хархару остановил караван. Дальше начинались обязанности Шарура. Сын торговца подошел к демону, оставаясь за пределами досягаемости хлещущего хвоста. Поклонившись, он сказал на языке гор:

— Ты не демон земли Кудурру. Ты не демон земли между реками. Ты демон Алашкурру. Ты демон высокой страны. Я знаю тебя, демон горной страны.

— Точно! Я демон горной страны. — Тварь подпрыгнула и кувыркнулась через голову, как игривый котенок. — А ты — один из новых людей издалека, людей, из тех, кто не сидит на месте и привозит в Алашкурру всякие диковинные вещи.

— Точно, — согласился Шарур, стараясь попасть в тон демону. — Я как раз из таких людей. Люди из Кудурру много поколений торговали с Алашкурру. — Но демон всех торговцев считал новыми людьми. Они для него и через пятьсот лет останутся новыми. И он вовсе не собирался освобождать дорогу. Он развалился на солнышке, вальяжно потягиваясь.

— Почему ты мешаешь нам пройти? — спросил Шарур. — Мы путешествуем. Мы везем всякие вещи в Алашкурру.

— Вы — новые люди, — повторил демон. Склонив голову набок, он изучал Шарура. — Ты один из новых людей даже среди новых людей. Ты слушаешь себя. Ты не слушаешь своего бога.

— А вот и неправда, — ответил Шарур. — Мой бог — Энгибил. Энгибил — бог моего города. Все в Гибиле поклоняются Энгибилу и приносят подношения в его храме.

— Это все пустые слова, — пренебрежительно ответил демон и вытянул хвост во всю длину. Шарур порадовался, что выбрал безопасную дистанцию. — Твое собственное «я» идет впереди твоего духа. Голос вашего бога скрыт в глубине вашего духа. Ты один из новых людей, даже среди новых людей. — Судя по тону, демон обвинял Шарура во лжи.

— Я тебя не понимаю. — Шарур лгал и знал, что лжет. Демон предъявил ему и всем людям из Гибила то же обвинение, что и Энимхурсаг. Набрав в грудь воздуху, Шарур продолжал: — Но это неважно. Мы едем в Алашкурру торговать. Мы пришли с миром. Мы всегда приходили с миром. Ванакам, вождям Алашкурру, выгодно торговать с нами. Так что дай нам пройти.

Хвост демона хлестнул по дороге.

— Ты больше торгуешь, чем думаешь, человек из новых людей, даже среди новых людей. Когда вы разговариваете с ванаками, вы заражаете их своими новыми обычаями, как шлюха заражает человека дурной болезнью. А потом ванаки начинают вести нечестивые речи: дескать, мы важнее всех духов и богов. Давайте поставим самих себя перед нашими духами. Давайте отодвинем голоса наших богов на задний план. Боги Алашкурру злятся, слыша такие разговоры.

— Я торговец. Я торгую металлом. Я торгую тканью. Я торгую лекарствами. Я торгую вином, — флегматично сказал Шарур. Под палящим солнцем пот, струившийся по его спине, был холоден, как снег на вершинах самых высоких гор Алашкурру. — Если я рассказываю ванакам об Энгибиле, то только для того, чтобы восхвалять его величие. Освободи дорогу.

— И не подумаю, — презрительно ответил демон. — Боги Алашкурру гневаются. Мужчины Алашкурру злятся. Иди обратно, новый человек. Здесь тебе делать нечего. Ничего ты здесь не получишь. Назад. Назад. Назад.

Шарур облизал губы.

— Я не желаю слышать таких слов от демона на дороге. Пусть их скажут вожди Алашкурру.

Демон опять подпрыгнул в воздухе, но на этот раз он завизжал от ярости. Шарур быстро заговорил:

— Я не слышу слов придорожного демона. Я тебя знаю, демон горной страны. Имя твое Илуянкас! — Шарур очень не любил принуждать чужеземных духов, но у него просто не оставалось выхода.

Демон Илуянкас заверещал, на этот раз в смятении, и бросился наутек. Он улепетывал очень быстро. А мог бы, полетел еще быстрее. Шарур, знавший его имя, мог сильно навредить ему.

Караванщики орали от восторга, ведь на их глазах предводитель каравана прогнал демона. — Молодец, сын главного торговца, — сказал Мушезиб. — Эта уродина нас больше не испугает.

— Нет, наверное, — рассеянно согласился Шарур. Он заметил, что Хархару хмуро смотрит на него и спросил:

— Разве ты не говоришь на языке алашкуррут, повелитель ослов?

— Говорю, сын главного торговца, — ответил Хархару. — Только не так гладко, как ты. Но меня понимают, и я понимаю горцев.

— Тогда ты понял, что мы встретили демона Илуянкаса, демона дурных предзнаменований. Мне пришлось поступить с ним так. — Хозяин ослов кивнул. — Демон предупреждает нас. О том же говорил человек из Имхурсага. — Хархару снова кивнул, еще менее радостно, чем в первый раз. — Я не знаю, как нам быть, если люди и боги Алашкурру не захотят вести с нами переговоры.

— Мне нечего посоветовать, сын главного торговца, — сказал Хархару. — На моей памяти Алашкуррут никогда не отказывались от торговли. Ни разу такого не было за все годы, что Гибил отправлял караваны в их страну.

— Да, я тоже о таком не слышал, — сказал Шарур. — Как думаешь, не может это быть хитростью, чтобы заставить нас снизить цены?

— Возможно, — с сомнением отозвался Хархару. Однако ни он, ни Шарур в это не верили.

Туванас был первым горнорудным поселением Алашкурри. Именно туда направлялся караван. Настроение Шарура немного выправилось. Крестьяне по дороге к Туванасу выглядели дружелюбно. Никто из них не отказался продать караванщикам хлеб или свинину — свиней здесь разводили во множестве. Пиво тоже было. Здешние боги обретались в маленьких деревянных алтарях под открытым небом. Не то, что огромные кирпичные храмы других богов Кудурру. Но, похоже, местных богов все устраивало. Шарур воспринял это как добрый знак.

Он привел караван в Туванас под проливным дождем. Стражники, впервые отправившиеся в горы Алашкурру, испуганно смотрели в небо, бормоча что-то себе под нос при виде никогда не виданного летнего дождя.

Шарур их успокоил.

— Я видел такое здесь раньше. Таков путь богов в этой части мира. Посмотрите, Туванас расположен по берегу реки, а местные жители прорыли всего два-три канала для орошения полей. Они знают, что об остальном позаботятся дожди. Их урожаю ничего не грозит.

— Это же надо! Дождь летом…. — Агум потряс головой и с его бороды сорвались капли дождя, как с мокрой собачьей шкуры. — Здесь вообще все чудное. — Он обвел рукой поселение. — Если это не самое смешное место, которое я когда-либо видел, то я уж и не знаю, что бывает смешнее.

Тут Шарур был склонен с ним согласиться. По меркам Кудурру это не было ни деревней, ни настоящим городом. Шарур считал, что лучше бы подошло слово «крепость». Стены поселения были выложены из огромных каменных блоков, при взгляде на них невольно закрадывалась мысль, кем были строители — людьми или богами?

Вздохнув, Хархару сказал:

— Алашкуррут повезло, что у них так много прекрасного камня, из которого можно строить. Глиняный кирпич в таком климате мигом бы превратился в грязь.

— Это ж надо, — промолвил Агум. — Даже крестьяне здесь живут в каменных домах. А на крышах солома. Интересно, она и правда защищает от дождя?

— Прекрасно защищает, — сказал Шарур. — Обрати внимание: крестьяне, гончары, кожевники, кузнецы и прочие при случае уходят за стены. Стены укрывают от набегов соседей.

— Кузнецы… — с сомнением пробормотал Хархару.

— Да, — сказал Шарур. Что бы ни говорили ему Энимхурсаг и демон Илуянкас, он надеялся именно на кузнецов. В Алашкурру их не меньше, чем в других местах, и все они — люди новые, полные силы, которую давала им власть над металлом, силы настолько грубой, что она еще не стала божественной.

— Кто же тогда живет внутри стен Туванаса? — спросил Агум.

— Боги Алашкурри, конечно, — ответил Шарур, и охранник кивнул. — У некоторых торговцев там тоже есть свои дома. Но большая часть пространства, которое боги не используют, принадлежит Хуззиясу Ванаку и его солдатам.

— «Ванак»… — Агум попробовал новое слово на вкус. — Забавно звучит.

— И смысл забавный, — сказал Шарур. — В нашем языке нет соответствующего слова. Это что-то среднее между «энси» — потому что боги Алашкурри говорят через ванаков — и «вожак бандитов». Ванак использует своих солдат, чтобы грабить соседей…

— …И собственных крестьян, — вставил Хархару.

— Да, и своих крестьян, — согласился Шарур. — Он использует солдат, чтобы разбогатеть. Иногда мне кажется, что ванак скорее украдет золото весом в один кешлу, чем добудет два честным трудом.

Агум крепче сжал копье.

— Теперь я понимаю, зачем тебе охрана, сын главного торговца.

— У Хуззияса много солдат, нам против них не выстоять, — сказал Шарур. — Иногда, когда ванаки не грабят друг друга, солдатам становится скучно, и они начинают грабить всех, кто попадется. Вот зачем мне охрана в горах Алашкурру.

Разговаривая, они пробирались по узкой тропинке между каменными хижинами с соломенными крышами к единственным воротам в угрюмой стене Туванаса. Большинство мужчин работали на полях — дождь облегчал прополку, — но женщины и дети стояли в дверях и смотрели на пришельцев, как и ремесленники, работавшие в своих домах.

По внешнему виду большинство из них недалеко ушли от народа Кудурру. Правда, мужчины не завивали бороды, а отращивали их длинными и неопрятными. Одевались они плотнее, чем прочие в Кудурру: мужчины носили шерстяные или кожаные туники до колен, а женщины облачались в большие куски ткани, напоминавшие одеяла.

Но не только одежда и прически напоминали караванщикам, что они в чужой стране. Шарур услышал, как один из погонщиков ослов вслух поинтересовался: а вон та женщина с медными волосами действительно женщина или демон?

— Эй, не стоит вслух говорить о таком. Вдруг она понимает наш язык? — осадил его другой погонщик, — а то как бы тебе на собственном опыте не убедиться, что она — демон.

Стражники у ворот, ведущих в крепость Туванас, стояли под навесом, дождь на них не попадал. Если бы не дикие косматые бороды, они вполне могли бы оказаться в рядах гвардейцев Кимаша-лугала. Шарур узнал двоих, говоривших на языке кудурру. Стражник тоже узнал его.

— О, это же Шарур, сын Эрешгуна, из города между реками, из Гибила, — сказал он.

— Ты прав, — кивнул Шарур. — А ты —Ненассас, сын Нериккаса из Тувана. Приветствую тебя, Ненассас, сын Нерикки. — При этом он отметил, что Ненассас не стал его приветствовать, просто признал его существование. Недобрый знак.

Вместо приветствия Ненассас спросил:

— С чем на этот раз пожаловал, Шарур, сыну Эрешгуна?

— Привез мечи, ножи и наконечники для копий из хорошей бронзы, — сказал Шарур, многозначительно добавив, — они всегда радовали сердце Хуззии, сына Вамнаса, могучего ванака Туванаса. А еще у меня есть финиковое вино, чтобы по-другому усладить сердце Хуззии; есть всякие лекарства и много других прекрасных вещей.

Ненассас и другие охранники сблизили головы и заговорили на своем языке. Шарур прислушался и уловил пару фраз, достаточных, чтобы понять: стражники решают, как быть с караваном. Уже одно это говорило о многом. Но Шарур сохранял на лице бесстрастное выражение. Скрывал волнение. Обычно здесь радовались приходу каравана из Кудурру. Или их обрадует любой другой караван, но только не из Гибила...

Наконец Ненассас сказал:

— Твоя правда, Шарур, сын Эрешгуна. Твои товары пришлись по сердцу могучему Хуззии. Наши боги предупредили нас, что придет караван из Гибила.

— Да я как-то не собирался предлагать мечи, ножи и наконечники для копий богам Туваны, — ответил Шарур. — Я хочу торговать с могучим ванаком Туванаса и его торговцами.

— Смотри-ка! — воскликнул другой стражник на своем языке. — Как раз от этого нас боги и предостерегали. Ему нет дела до наших богов.

— Это не так, — сказал Шарур на том же языке. — Я уважаю богов Туванаса, богов Алашкурру. Но, видишь ли, Удас, сын Уссаса, они не мои боги. Мой бог — Энгибил, а за ним и другие боги Кудурру.

Удас, казалось, смутился от того, что чужеземец понял его слова. Охранники снова начали совещаться. Шарур услышал одну фразу, которая ему очень понравилась: «Эти мечи радуют сердце ванака». Последовали новые аргументы. Пару раз стражники хватались за копья, словно собираясь использовать их друг против друга. Наконец Ненассас сказал:

— Ты с караваном можешь пройти в Туванас, Шарур, сын Эрешгуна. А дальше пусть решают могучий ванак и боги.

— Благодарю тебя, Ненассас, сын Нериккаса, хотя мне и грустно входить в город без твоего приветствия, — ответил Шарур.

Стражники не среагировали, просто махнули копьями вперед. Нахмурившись, Шарур повел караван в Туванас.

— Посмотри, что у меня здесь. — Шарур разложил мечи на деревянном столе. В свете факелов полированная бронза блестела, как свежая кровь. — Все это из прекрасного твердого металла, усиленного оловом, которое привозят в Гибил с большим риском и большими затратами. Эти мечи враз превратят медные клинки в подобие пилы. После этого их уже не удастся использовать как оружие. Алашкурру — земля воинов, земля героев. Никто не станет отказываться от таких прекрасных мечей. Не так ли, Ситавандас, сын Анаванды, друг мой?

Ситавандас напоминал Шаруру его собственного отца — это был крупный, солидный человека, имевший обо всем свое мнение. Но, как и любой торговец, он намеревался выжать из любой сделки как можно больше. Он поднял один из мечей, которые Шарур только что освободил от шерстяных покровов. И хватка, и поза торговца говорили, что он не понаслышке знаком с мечом.

— Прекрасный клинок, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он. — Меньшего я от тебя и не ждал. Он осторожно отложил меч и снял с запястья медный браслет. — Могу я проверить твердость металла, чтобы убедиться, что он соответствует твоим словам?

Шарур снова поклонился.

— Рад служить тебе. Если покупатель недоволен качеством товара, какая может быть торговля?

Ситавандас взялся за меч и провел по браслету, словно хлеб резал. Он посмотрел на след, оставленный на браслете, и сказал:

— Ты прав, человек из Гибила, эта бронза лучше любой другой, какую мне приходилось видеть.

— Воинам нужны такие мечи, — степенно сказал Шарур. — Они с радостью отдадут за них серебро и золото. Но я не прошу у тебя ни серебра, ни золота. Мне нужна только медь и медная руда, впрочем, ты знаешь.

— Да, я помню условия нашей сделки. — Ситавандас так же осторожно, как и раньше, опустил меч на прилавок. — И ты говоришь правду, Шарур, сын Эрешгуна: любой воин Алашкурру будет горд носить такой клинок в ножнах. — Он тяжело вздохнул. Шаруру даже показалось, что он увидел слезы на глазах торговца. — Поверь, мне жаль, человек из Гибила. Ты прав, я мог бы получить и золото, и серебро за такие мечи. И на складе у меня много меди и медной руды, чтобы хорошо заплатить за них. Только этого не будет. Не может быть.

Сердце Шарура упало.

— Я понимаю твои слова, Ситавандас, сын Анавандаса, но смысл от меня ускользает. — Он говорил спокойно, стараясь не показать алашкуррскому торговцу свое смятение.

— Я бы рад купить у тебя мечи, — снова вздохнул Ситавандас. — Но, видишь ли, мне запрещено торговать с вами. Мне запрещено торговать с любым из жителей Гибила.

— Кто же может запретить тебе кроме Хуззияса, могучего ванака Туванаса? — Шарур приложил палец к носу и подмигнул. — Давай сделаем так. Пусть один-два, или даже три клинка попадут в руки Хуззияса даром, а с остальными ты поступишь так, как захочешь.

Ситавандас опять вздохнул.

— Хуззияс, могучий ванак, гордился бы такими клинками. Этого никто не будет отрицать. Но, вот беда, Шарур, сын Эрешгуна, Хуззиясу, могущественному ванаку, также запрещено торговать с тобой. Я молюсь, чтобы меня не наказали даже за то, что я разговариваю с тобой, хотя разговоров нам вроде бы никто не запрещал.

— Как только наш меч окажется в руках воина, ему будет все равно, откуда он взялся, — вкрадчиво сказал Шарур. — Когда меч в ножнах на поясе воина, ему плевать на его происхождение. Как только наконечник копья насажен на древко, всем уже все равно, откуда он взялся. Если у тебя есть эти вещи, Ситавандас, сын Анаванды, ты можешь выгодно продать их своим соотечественникам. Никто не станет спрашивать: «Это клинок из Гибила, от Ситавандаса, или из Имхурсага?» Всех будет занимать один вопрос: «Поможет ли этот клинок убить моих врагов?» Разве не так, Ситавандас?

Алашкуррский торговец облизнул губы.

— Ты меня искушаешь, человек Гибила. Это же как соты, забытые на столе, искушают голодного маленького мальчишку. Он обязательно захочет сладкого. Но что будет с ним, когда он схватит эти соты?

— А что с ним может быть? — делано удивился Шарур. — Неужто тебе не приходилось красть соты в детстве?

— Бывало, но только когда я думал, что это сойдет мне с рук, — сказал Ситавандас с улыбкой. — Но, бывало, за мной наблюдал отец, или дед, или семейный призрак, хотя мне было и невдомек. И тогда мне не приходилось отведать сладкого, вместо этого я получал затрещины. А иногда соты лежали на столе, но рядом стояли либо отец, либо дед, либо призрак, и что-то мне втолковывали. Тогда я и думать не думал ни о каких сотах. Меня отвращали мысли о затрещинах, которые я обязательно получу, если не сдержусь.

— Не понимаю, — подал плечами Шарур, хотя на самом деле прекрасно понимал торговца.

— Ты же не глупец, Шарур, сын Эрешгуна. И не слепой.

Шарур молчал. Ситавандас вздохнул.

— Ладно. Я объясню тебе. Хуззияс, могучий ванак, стоит за моим плечом, как мой отец стоял тогда возле стола. Если я возьму твои клинки, он накажет меня. А рядом боги Алашкурру вместо моего деда или семейного призрака. Если я возьму мечи, они узнают и накажут меня.

Вот оно. Теперь все стало ясно. У Шарура больше не было аргументов.

— Но почему ванак, могучий Хуззияс, ненавидит меня? — воскликнул он. — Почему боги Алашкурру ополчились на нас?

Ситавандас положил руку ему на плечо.

— Вряд ли могучий Хуззияс Ванак ненавидит тебя, Шарур, сын Эрешгуна. Я думаю, он рад был бы получить от тебя эти прекрасные мечи. Если бы мог. Но как отец наказывает маленького мальчишку, так и дед может наказать отца.

— Ты говоришь, что боги Алашкурру накажут Хуззияса, могучего ванака, если он получит мечи и наконечники копий, чтобы победить своих врагов? — спросил Шарур. — Значит, ваши боги ненавидят хуззиев?

— Молчи! — воскликнул Ситавандас и сделал знак, который в Алашкурру означал примерно то же, что и для человека Кудурру, закрывающего глаза амулету с изображением своего бога, чтобы божество не видело. — Боги не хотят, чтобы ванак пошел по пути людей из Гибила. И когда боги заявляют, что чего-то не будет, не человеку с ними спорить.

С этим нельзя было не согласиться. Кимаш-лугал правил в Гибиле не вопреки Энгибилу, наоборот, он всячески умиротворял божество, подкупал его, чтобы бог смотрел в другую сторону, льстил ему, чтобы он думал, что его власть велика и незыблема. Не человеку спорить с богом.

Однако Шарур не сдавался. Он снова обратился к торговцу:

— Предположим — заметь, просто предположим, — что я потерял несколько мечей в определенном месте, ну, погонщик ослов по неосторожности не уследил за вьюками, и они упали. Предположим, что некоторое время спустя ты потерял несколько слитков меди в другом месте. Случись мне найти их, я бы не стал тебе об этом рассказывать.

— Не стал бы? — Ситавандас облизал губы. Он прекрасно понимал, о чем толкует Шарур. А Шарур заставлял себя стоять спокойно, словно они с торговцем обсуждали какие-то пустяки. На лбу Ситавандаса выступил пот. Он страстно хотел принять предложение Шарура, иначе какой он торговец? Шарур видел его колебания. Но в итоге алашкуррский купец судорожно помотал головой.

— Не могу! — выдохнул он. — Не могу я этого сделать, Шарур, сын Эрешгуна. Не смею. Если мои боги заметят… Нет. — Он снова затряс головой.

— Что же, — Шарур небрежно пожал плечами. — Если тебе все равно, если тебе не нужны товары из далеких мест…

— Мне все равно?! — воскликнул Ситавандас. — И этого тоже никогда не говори. — Он нервно вздохнул. — Вот я слушаю тебя, человек Гибила, и все лучше понимаю, почему боги моего народа тебя опасаются.

— А вот этого уже я не понимаю, — Шарур пожал плечами, стараясь выглядеть все так же небрежно. — Мудрость людей в том, чтобы бояться богов. Но как боги могут бояться людей?

— Вот видишь? Можешь же говорить нормально, когда хочешь. А иногда говоришь так, что пугаешь и людей, и богов. — Ситавандас отер пот с лица волосатой рукой. — А самое страшное то, что ты и понятия не имеешь, насколько можешь быть страшен.

— Загадками говоришь, Ситавандас, сын Анавандаса. — Шарур сделал вид, что собирается снова завернуть выставленное оружие, но остановился. — Ты уверен, что не будешь торговать со мной?

— Я же не сказал, что не буду. — Ситавандас принялся расхаживать взад-вперед по каменному полу. — Пойми, я не смею.

— А кто тогда смеет? — спросил Шарур. — Хуззияс, могучий ванак Туванаса, может поступить со мной так же, как наши люди поступали друг с другом в мирное время и для общего блага на протяжении поколений?

— Я не знаю, — сокрушенно признался Ситавандас.

Получить доступ во дворец Хуззияса оказалось непросто и стоило это больше, чем ожидал Шарур. Чем дольше он оставался в Туванасе, не занимаясь торговлей, тем больше жалел каждый браслет, каждую серебряную монету, которую приходилось платить только за то, чтобы жить здесь. А то, что приходилось платить только за то, чтобы повидаться с человеком, который всего лишь год назад был рад его увидеть без всякой платы, раздражало еще больше.

В конце концов, благодаря терпению и мелким подношениям, он добился аудиенции у Хуззияса. Подходя к массивной дворцовой двери, он подумал, что никакой это не дворец. Как Туванас был скорее крепостью, чем городом, так и резиденция ванака представляла собой скорее цитадель, чем дворец. Каменные стены были крепкими и толстыми, окна больше походили на щели, через которые удобно стрелять из лука, крышу покрывала каменная черепица. Пожар ей был не страшен.

Многие гвардейцы Хуззияса носили бронзовые мечи, которые Шарур привез год назад. А еще они хвалились медными поножами, нагрудниками и шапками, расшитыми медными пластинами. Медь мягче бронзы, но здесь недостатка в ней не было. Доспехи людей Хуззияса выглядели куда богаче, чем у охранников Шарура или даже у гвардейцев Кимаша в Гибиле.

Некоторые встречали Шарура как старого друга, вспоминая прекрасное оружие, которое он и его семья привозили в Туванас в прошлые годы. Однако другие вообще предпочитали не заговаривать с ним, помятуя наставления своих богов. Двое таких молчаливых стражников провели его через узкие залы дворца к высокому трону ванака.

Шарур подумал, что такому Хуззиясу больше пристало сидеть в засаде на дороге, чем на троне правителя. Местный градоправитель был крепким мужчиной пятидесяти пяти лет, с седыми соломенными волосами и косматой бородой, но его руки и грудь все еще покрывали мощные мускулы. Шрамы на руках и на ногах, суровое лицо с большим носом выдавали в нем отважного вояку. Один из шрамов на лице едва не дотягивался до левого глаза.

После поклонов и обязательных вежливостей Шарур заговорил со всей прямотой, на которую осмелился:

— Могучий ванак, чем я тебя обидел, что ты не хочешь покупать мои товары и людям своим не разрешаешь? Ведь тебе это даже выгоднее, чем мне?

— Ты вовсе не обижал меня, Шарур, сын Эрешгуна, — ответил Хуззияс. Оба говорили на языке кудурру. — Если бы я увидел какую-нибудь личную обиду, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Ты лежал бы сейчас мертвый в канаве, а собаки, коршуны и вороны ссорились бы из-за твоих костей.

Шарур подумал, что ванак сейчас больше походил на вожака разбойников, чем на правителя города.

— Правильно ли я понимаю тебя, могучий ванак? — спросил Шарур. — Ты говоришь, что никакой обиды от меня не было, тогда что же мешает тебе купить прекрасные товары, которые я привез из страны между реками?

— Я не сказал, что от тебя не было никакой обиды вообще, — глаза Хуззияса сверкнули. — Но ты человек из Кудурру, человек из Гибила. — Последнее слово прозвучало в устах правителя как оскорбление. — Личной обиды не было. И если бы я говорил с тобой только как правитель Туванаса, ничто не помешало бы твоей торговле. Но у тебя и твоего города есть… — Он замолчал, подыскивая нужные слова.

— Стало быть, я разозлил твоих богов? — с горечью предположил Шарур.

— Опять нет. — Ванак покачал головой. — Ты и твой город виновны в худшем. Вы напугали богов Туванаса, богов Алашкурру. Если мои уши не ошибаются, ты и твой город напугали всех богов Кудурру, богов всех земель между Ярмуком и Диялой.

— С какой стати боги моей страны волнуют тебя, могучий ванак? — сказал Шарур. — И как могу я, смертный червь, волновать богов Туванаса, богов Алашкурру? Мы не враги Туванасу, мы не враги Алашкурру. Я приехал мирно торговать, и собираюсь мирно вернуться в свой город.

У Шарура возникло впечатление, что Хуззияс пытается рассмотреть в нем нечто, известное только ему самому. Шарур не мог понять, что видит Хуззияс или что он хочет увидеть.

После долгого молчания ванак сказал:

— Я бы тебе поверил, готов поверить. А вот мои боги опасаются твоей лжи. Они боятся, что и я стану таким же лжецом перед богами. — При этих словах ванак склонял голову то к одному плечу, то к другому, и Шарур наконец понял, в чем дело. Правитель пытался определить, наблюдают ли его боги сейчас за их разговором. Шарур улыбнулся. Если Хуззияс еще не стал тем, чего боялись боги Алашкурру, скоро станет. Он хотел заполучить мечи, наконечники копий и ножи, которые привез Шарур. Если Шарур понимал его правильно, правитель тоже не склонен был интересоваться происхождением нужных ему товаров.

— Я не лгу богам, — заявил Шарур, как и должен был. В этом путешествии ему не раз приходилось заявлять о своей верности Энгибилу. Правда, чем настойчивее становились его заявления, тем меньше в них было правды.

— Я-то готов тебе поверить, — ответил Хуззияс. — Но раз мои боги тебе не верят, что я могу сделать? У меня руки связаны. — Его рот скривился. Похоже, его боги все еще наблюдали за ним. Он бы и рад избавиться от их внимания, но пока не получалось. Наверное, так чувствовал себя отец Игиги — он был энси в Энгибиле, но так и не сумел стать лугалом, чтобы править по собственному усмотрению.

Притворившись, что его осенила некая мысль, Шарур предложил Хуззиясу то же, что предлагал Ситавандасу: сделать вид, что сделка состоялась как бы случайно. У ванака Туванаса перехватило дыхание. Шарур видел, как отсвет факелов блеснул в его глазах. Ситавандасу не хватило смелости пойти против воли богов Алашкурру. Ну, может Хуззияс будет посмелее...

Правитель странно дернулся на высоком сиденье. На лице отразилось удивление, потом кривая гримаса, а затем, словно он перестал сопротивляться некоей чужой силе, лицо стало пустым и неподвижным. Но губы шевелились:

— Человек из Гибила, того, что ты предлагаешь, не может быть. Человек из Гибила, тому, что ты скажешь, не суждено сбыться. Боги Туваны, боги Алашкурру объявили людям Туваны, что люди Алашкурру не будут торговать с тобой. Люди Туваны, люди Алашкурру прислушаются к тому, что провозгласили их боги. Я, Хуззияс, могучий ванак Туванаса, сказал это.

Но говорил, конечно, не Хуззияс. Волосы на руках и на затылке Шарура вздрогнули от благоговения. Ванак поступил мудро, задаваясь вопросом, наблюдают ли за ним его боги. Наблюдали, и не давали ему освободиться от их воли. Когда Энгибил вернулся в Гибил, он был доволен рад, что позволил Игиги, его сыну и внуку править вместо него. А здешние боги предпочитали оставаться безраздельными владыками своих земель.

— Прости, могучий ванак, — тихо сказал Шарур.

Мало-помалу Хуззияс пришел в себя.

— Этого не может быть, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он, повторяя слова бога. — Ты понимаешь, почему. — Он собирался сделать извиняющийся жест, но так и не закончил его. Правитель выглядел рассерженным: боги все еще следили за тем, что он делал и что говорил. Он вздохнул, признавая, что он свободен, но не может поступить по-своему. Если боги его страны проявляют такую бдительность, Хуззиясу никогда не стать лугалом.

Впрочем, судьба Хуззияса Шарура не заботила, куда важнее было придумать, что делать теперь ему самому.

— Могучий ванак, послушают ли меня ваши боги, если я поговорю с ними лицом к лицу, покажу свои товары и докажу, что я для них не опасен? — Хуззияс склонил голову набок, слушая в себе голоса богов Туванаса, богов гор Алашкурру. Шарур почувствовал, как в зале сгустилась сила, и теперь давит на него.

Ванак встал и сказал:

— Они считают тебя храбрецом. Они считают тебя дураком. Тебя услышат. — Что-то неуловимо изменилось и дальше правитель говорил уже от себя: — Да не будут они тебя слушать!

Подобно ванакам, боги Туванаса, боги Алашкурру обитали в цитадели, грозной башне из серого камня. Шарур бывал в этом храме во время своих предыдущих путешествий в Туванас; он предлагал богам благовония в знак благодарности за успешную торговлю. Теперь он добился определенного успеха, за него тоже надо было поблагодарить богов, только он не знал, что им предложить, чтобы успех сопутствовал ему и на этот раз.

В храм его сопровождал Хуззияс. Ванак нервничал. Да, боги говорили с ним и через него. Но ведь они знали, что он тосковал по свободе, которой пользовался Шарур и другие люди Гибила. Храмовые жрецы искоса посматривали на них. Кто знает, что боги сказали им об этом визите? Судя по их взглядам, ничего хорошего.

Туванас не имел единого божества-покровителя, управлявшего городом, как другие боги в Междуречье. В храме присутствовали все боги Алашкурри, но один из них, Тарсий, говорил громче всех. Его каменное изваяние было сплошь покрыто медью, а в руке божество сжимало бронзовый меч, что делало его мало отличимым от любого другого местного бандита, его почитателя.

Шарур склонился перед этим не очень искусным, но свирепым образом.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, услышь слова Шарура, сына Эрешгуна, чужеземца, человека, который проделал долгий путь, чтобы прийти в Туванас, человека, который желает народу этой земли и богам этой земли только добра.

Каменные губы статуи шевельнулись.

— Говори, Шарур, сын Эрешгуна. Мы обещали выслушать тебя. — Слова эхом отдались в голове Шарура. Ему казалось, что он слышит их не ушами, а прямо разумом, как будто бог вещал внутри него.

— Ты великодушен, великий бог, — произнес Шарур. Если бы Тарсий действительно был великодушен, Шаруру не пришлось бы долго уламывать его. Но Шарур полагал, что этот бог, как и большинство известных ему богов, тщеславен. Как и все боги, Тарсий несомненно заслуживал эпитет «могущественный». Именно это сделало его богом. Значит, с ним следовало обращаться осторожнее, чем с ядовитой змеей, потому что он был более смертоносным. Шарур указал на меч в правой руке Тарсия.

— Разве не прекрасный клинок держишь ты в руке, великий бог этого города, великий бог этой земли?

— Отличный клинок, — согласился Тарсий. — Он лучше, чем тот, который был у меня раньше. Хуззияс ванак дал мне его. — Каменные глаза статуи переместились на правителя, и Шарур вздохнул с облегчением. Все-таки стоять под взглядом бога не очень приятно.

— Я люблю делать богам богатые приношения, — сказал Хуззияс.

Шарур чуть не расхохотался. Ванак говорил, как лугал Кимаш, и, без сомнения, хотел бы, чтобы его лицемерие имело тот же результат, что и лицемерие Кимаша.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь спросить, знаешь ли ты откуда взялся этот меч? — спросил Шарур.

— Меня это не волнует, — ответил бог. — Мне он достался от Хуззияса, мне этого довольно. Приношение мне понравилось.

И снова Шарур с трудом сумел сохранить серьезное выражение. Тарсий и другие боги гор Алашкурру могли контролировать свой народ, но они были такими же жадными по части приношений, как Энгибил в землях между реками. Шарур продолжал:

— Великий бог этого города, великий бог этой земли, меч, которым ты очень доволен, — и я рад, что ты им доволен, — выковали кузнецы города Гибила, а потом жители Гибила продали его могучему ванаку Хуззиясу. А теперь ты запретил…

Дальше говорить не получилось. Его голова наполнилась таким ревом, как будто тысячи ослов разом открыли рты. Видимо, Хуззиясу пришлось еще хуже, потому что он застонал и зажал уши руками. Наконец бог взял себя в руки, и речь его снова обрела членораздельное звучание:

— Негодяй! Дурак! Ты подсунул мне дар, изошедший из рук людей, пренебрегающих своими богами?

— Мы вовсе не пренебрегаем нашими богами, — упрямо вымолвил Шарур.

А Хуззияс добавил:

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, мой господин, когда я преподнес тебе этот меч, ты же не сказал, что тебя не устраивает эта работа. Ни один другой бог не сказал, что его не устраивает такая работа. Ни одна другая богиня не сказала, что ее не устраивает такая работа. Мне казалось, что меч подходит для подношения, и я преподнес его тебе от чистого сердца. Я не скупец. Я отдал самое лучшее, что у меня было.

Голос Тарсия снова превратился в яростный рев. Бог сжал меч каменными руками и движением, слишком быстрым, чтобы Шарур мог за ним уследить, сломал его о каменное колено. Он с отвращением отшвырнул от себя обломки, и они лязгнули о камень.

— Я отвергаю твое приношение! — воскликнул он. Жрецы обернулись на неожиданный звук и теперь с ужасом смотрели на разбушевавшееся божество.

— Я отвергаю все приношения из Гибила. Убрать их из моей казны! Пусть те, что из металла, расплавятся. А те, что не из металла, разобьются! Я сказал. И как я сказал, так и будет! Я, бог, требую, чтобы так было.

Шарур не ожидал такого оборота. Уж лучше бы он не приходил в этот храм. Но надо было как-то спасать положение.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь мне сказать, — смиренно выговорил он.

— Говори, — велел бог, в голосе его звучал рокот землетрясения. — Изрыгай свою ложь.

— Это не ложь, великий бог этого города, великий бог этой земли, — сказал Шарур. — Подношение, которое Хуззияс, могучий ванак, вложил в твою руку, порадовало тебя. Если дар хорош, то как может быть злым тот, кто поднес его тебе от чистого сердца? Разве могут быть злыми кузнецы, ловкие и умелые?

— Они сделали это сами, не думая о богах, — угрюмо отвечал Тарсий.

— У кузницы пока нет бога; она слишком недавно появилась на свет, — сказал Шарур. — И у нас в Кудурру, и у вас здесь.

Хуззияс наградил его ужасным взглядом. Вернее, это правитель хотел, чтобы он был ужасным, но в нем отчетливо читалась мольба. Шарур понял: боги Алашкурру вполне могли вообще запретить своим людям работать с металлом. Но это, похоже, не было главной заботой Тарсия.

— Ты не думаешь о богах в твоей земле, — пророкотал бог.

— Это не так, — настаивал Шарур. — Ткачи, изготавливающие тонкие ткани, чтут богиню ткацкого станка и бога, ведающего покраской. Виноделы поклоняются Аглибабу, который превращает финики в напиток, радующий сердце...

— Это все малые боги, — возразил Тарсий. Презрение переполняло божественный глас. — Они позволили себе стать слугами ремесленников. Вы, жители Гибила, низводите своих великих богов до малых, малых до демонов, демонов до призраков, носящихся вокруг, о которых не будет помнить следующее поколение. Вы стяжаете богатство в этом мире и забываете о другом мире. Здесь тебе не удастся никого сбить с пути богов. Как я сказал, так и будет. Я, бог, желаю этого.

— Но… — начал было Шарур, однако Хуззияс схватил его за руку и оттащил от изваяния Тарсия.

— Идем, — сдавленным шепотом приказал ванак. — Ты и так уже натворил дел и навлек на себя мешок неприятностей. — Сейчас бог пристально наблюдал за правителем. Так как же он может сбежать от их внимания, подобно жителям Гибила? Но Шарур думал о другом. Без прибыли, на которую он рассчитывал в этом путешествии, он не сможет заплатить выкуп за свою возлюбленную невесту Нингаль.