Межпоколенческая коммуникация

Глава II Факторы межпоколенческой коммуникации

В социолингвистических исследованиях часто используются такие термины, как возрастная когорта и поколение. Возрастная когорта (или возрастная группа) обычно определяется достаточно произвольно, в зависимости от цели социологического или социолингвистического исследования. Интервалом времени для выделения возрастной группы может быть год, несколько лет, например до 19, 20-24, 25-34, 45-54, 55-59, 60 лет и старше, (Беляева 2004, 2005; Савченко 2002), десятилетие, 20-29, 30-39, 40-49 и т. д. (Романов 2000, 2004) или больший временной отрывок.

Совокупность людей, которые родились в течение некоторого исторического периода, составляет поколение. Нередко в социологических исследованиях различают реальное поколение, состоящее из людей, которые родились в определенный исторический интервал времени, и гипотетическое поколение — совокупность современников разного возраста (например, военное поколение, поколение покорителей целины и т. д.). Границы такого поколения определены не только возрастными, но и ценностными и социально-ролевыми критериями (Мангейм 2000). Для настоящего исследования актуальным является и второе значение слова поколение — «совокупность родственников одинаковой степени родства по отношению к общему предку»: внуки, дети, родители, дедушки и бабушки. В этом случае понятие поколения не имеет жестко закрепленной связи с возрастом.

Проблемы межпоколенческого общения так или иначе связаны с возрастными характеристиками участников общения. Повышенное внимание к фактору возраста, возрастная категоризация и возрастная сегрегация, являются следствием исторических изменений, которые происходили в последнее столетие в России и на Западе. Стремительная индустриализация и урбанизация, разрушение патриархальной семьи, сокращение рабочего дня и рабочей недели, рост продолжительности жизни, внедрение новых понятий, таких как социальные гарантии, выход на пенсию и пр., оказывали влияние на изменяющиеся представления людей о возрасте как социальной категории.

С исторической точки зрения наши сегодняшние представления о детстве, отрочестве, молодости, среднем и пожилом возрасте резко отличаются от представлений наших предков. Например, произошли значительные перемены в представлении о детстве. Так, в средневековье на детей возлагались взрослые обязанности (Karp & Yoels 1982): дети, как и взрослые, работали в сельском хозяйстве, занимались ремеслами, выполняли работу по дому. В средневековых портретах детей, а иногда даже и младенцев, изображали со взрослыми чертами, как взрослых в миниатюре. Однако постепенно экономические условия жизни изменялись и, соответственно, происходили изменения в представлениях о детях. Пришло осознание того, что дети имеют свои особые потребности в физическом, социальном и психическом развитии. Например, было признано, что детям не только свойственна потребность в играх, но и то, что игры необходимы для их нормального развития. Как помнят многие читатели, в период развитого социализма в СССР дети стали называться привилегированным классом и оказались в центре многих социальных инициатив.

В языковом плане в предпубертатный период, в возрасте 11-14 лет, происходит приобщение к молодежному жаргону и овладение молодежным сленгом. В этом возрасте подростки, учась в школе, лишены еще прав взрослых людей и зависимы от взрослых. У подростков время, проводимое в школе и среди сверстников, оказывается значительно больше времени, проводимого в общении с членами семьи. Стремление к независимости от родителей, учителей и других окружающих их взрослых, поиск собственного я, усилия по самоутверждению в среде сверстников, членство и выполнение определенной роли в неформальных молодежных группах — все это, так или иначе, влияет на языковое поведение подростка.

В современной России, как и на Западе, внешние атрибуты молодежной независимости и протеста выражаются в особенностях прически; волосах, окрашенных в оранжевый или зеленый цвета; кольцах в губах, языке, пупке и пр. частях тела; потертых и порванных особым манером джинсах. Хотя опыт студентов в ВУЗах отличается от опыта старшеклассников в школе, существует, как известно, много сходных факторов, характерных для большинства представителей учащейся молодежи. Это финансовая зависимость от родителей, нередко отсутствие работы или, по крайней мере, стабильной денежной работы, отсутствие пока еще собственной семьи и/или обязанностей по воспитанию детей, интенсивные поиски друзей и подруг, партнеров противоположного пола и т. д.

Окончание формального образования, получение стабильной работы, заведение семьи и детей приходится, естественно, на разный возраст у разных людей, но в среднем, изменение семейного и рабочего статуса в России происходит в возрасте 23-30 лет. Приблизительно с этого возраста, очевидно, должно начинать меняться и языковое поведение. В целом ряде исследований на материале английского языка (Labov 1966; Trudgill 1974; Horvath 1985; Williams & Garret 2002) было показано, как более взрослое поколение носителей языка проявляла черты большего консерватизма по сравнению с языковым поведением молодежи.

Было отмечено, что у людей старше 30 лет проявляется стремление к большей степени стандартности и литературности в собственной речи и одобрительное отношение к высокой степени литературности в речи окружающих. Обычно это объясняется следующими факторами: необходимостью использовать литературный язык на рабочем месте (что весьма характерно для тех, кто стремится к продвижению по службе); лингвистическим давлением в среде окружающих сверстников и коллег по работе; установками на использование норм литературного языка и попытками внедрить в речь ребенка правильные литературные формы при воспитании собственных детей (что особенно характерно для женщин-матерей, Labov 1991). Как показали некоторые социолингвистические работы, с достижением пенсионного возраста и выходом на пенсию происходит ослабление тенденции к языковому консерватизму (особенно среди мужчин, Labov 1972). С уходом на пенсию теряется необходимость придерживаться литературных норм из-за карьерных соображений, а в присутствии уже взрослых детей или в случае, когда взрослые дети уже покинули семью, не нужно обязательно говорить литературно в воспитательных целях. Таким образом, пенсионеры, по крайней мере, англоязычные пенсионеры, начинают говорить менее литературно и правильно, чем более молодые и еще работающие люди.

Тенденция к языковому консерватизму может сосуществовать с тенденцией к «консервации» речевых навыков с возрастом. Например, исследуя вопрос о социальной маркированности языковых единиц, Л. П. Крысин (2000) проследил за употреблением у фрикативного вместо нормативного г среди лиц различного возраста. Было установлено, что если в сравнительно молодом возрасте речь говорящего содержала эту произносительную особенность, то в зрелом возрасте человек уже не мог отказаться от г независимо от устремлений носителя языка к правильности речи.

Представления о среднем возрасте, как особой возрастной категории, стали формироваться уже только в послевоенные годы (Chudacoff 1989). Появились стереотипные представления об этом периоде жизни, например, понятие о кризисе среднего возраста, привлекшее внимание многих исследователей. Взрослый человек осознает, что молодость уходит, и пытается найти свое место в новых условиях. Опустевшее семейное гнездо, разъехавшиеся дети постоянно напоминают людям среднего возраста о приближающейся старости. Новые поиски смысла жизни людьми среднего возраста, помимо воспитания детей, приводят к разного рода изменениям н привычном поведении. В России, для иллюстрации одного из аспектов мужского кризиса среднего возраста и попыток его преодоления вполне применима старинная пословица «седина в бороду — бес в ребро». В США кризис среднего возраста у мужчин может проявляться в появлении повышенного интереса к спортивным автомобилям или, как и в России, к молодым женщинам. В России кризис среднего возраста в последние годы рассматривается с учетом небывалого всплеска смертности среди сорокалетних мужчин в 90-е гг. XX в., которая оказывалась в 4-5 раз выше, чем смертность женщин в этом возрасте. По мнению специалистов, кризис среднего возраста у российских мужчин проходит на фоне существенно возросших стрессогенных факторов, депрессий, а также массовых алкогольных отравлений и значительного роста самоубийств.

Несвоевременное исполнение социальных и иных ролей, вне общественно принятого возраста, часто осуждается, что хорошо проявляется в фольклорных нарративах: Какая она уж невеста! Из годов вышла. «Невозможность выйти замуж мотивируется завершением определенной возрастной фазы... несвоевременная реализация социальной роли влечет как бы выпадение человека из строго регламентированного течения традиционной жизни» (Устюжинова 2001, 2).

Современные представления о пожилом возрасте тесно ассоциируются с достижением пенсионного возраста и, часто не совпадающего с ним, выхода на пенсию. Определение старости стремительно изменялось в последнее столетие. Старость стали связывать не только и не столько с прожитыми годами, сколько с факторами здоровья, социального и финансового благополучия. Рост средней продолжительности жизни, новейшие достижения в медицине и социальном обеспечении в XX в. предопределили то, что во многих развитых странах хронологические определения старости уже не совпадали с тем, что понималось под старостью веком раньше. С ростом продолжительности пожилого периода в жизни людей стали появляться и новые термины (например, ср. в английском языке: the young old; the old old; the oldest old — молодые старые, старые старые, старейшие).

В прошлые века изменяющиеся представления о старости систематически не изучались, хотя существуют любопытные материалы, проливающие свет на эту проблему. Так, этнографические материалы XIX-XX вв. дают возможность судить о крестьянских представлениях о старости в России. Устойчивой возрастной границы наступления старости крестьянская традиция не выделяла, хотя, как правило, стариками и старухами считали людей, достигших пятидесятилетнего возраста (Панченко 2005). По мнению А. А. Панченко, для русских крестьян маркером наступления старости зачастую была утрата человеком репродуктивных способностей и полноценности — как в физиологическом, так и в социально-экономическом отношении. Среди очевидных атрибутов старости в российской деревне была и стариковская одежда. «Старики редко имели штаны (ходили в подштанниках), старухи вместо рубах и сарафанов носили глухую одежду типа сарафана без лямок или передники с рукавами... В целом стариковская одежда приближалась к детской по целому ряду признаков: практическое отсутствие половых различий, запрет на новое платье даже в праздники, отсутствие каких бы то ни было украшений, необязательность штанов (для мужчин) и даже перепоясывания и т. д.» (Бернштам 1988, 69).

Обозначения временных единиц в русском фольклоре (Устюжанинова, 2001) также помогают в анализе традиционного понимания старости в русской деревне. Старость часто описывается с использованием лексических единиц: год, лето, век. Выйти из годов, из лет выйти, с лет вышедши, из лет вон — эти выражения семантически близки и означают «состариться, достигнуть конца жизни». «Весь жизненный срок целиком, вся жизнь» описывается словом век, которое проявляется в указанном значении в таких выражениях, как свой век, во весь век, на веку, при веку, и в производном слове вековщина — «срок жизни». Старость, конец жизни описывается выражениями: лета дойдут, года уходят, вековщина кончается.

В фольклорных записях хорошо просматриваются такие характеристики старости как частичная исключенность из общества, постепенное лишение социальных продуктивных ролей, наступающая недееспособность (Устюжанинова, 2001, 3): Я долго в колхозе-то робила, а теперь уж вышла из годов, дак сижу вот дома; Я все на ферме была, дояркой, а года вышли — мне пенсию назначили, не стал больше робит; Рад бы еще побурлачитъ, да, брат, веки изнемогают; Скоро и вековщина кончится, раз не встаю; Сижу дома год годский. Никуда не хожу: остарела. Автор исследования подчеркивает, что «физическая активность стариков, напротив, воспринимается как нечто необычное, выходящее за рамки возрастного стереотипа»: Ирина ходова старуха, веку-то много, а еще ходова и за коровами ходит. (Там же, 3). Преодоление жизненной границы в фольклорных нарративах часто оценивается негативно, как покушение на чужое, на чужую долю. В конструкциях нередко используется глагол заесть — «присваивать, захватывать» с негативными коннотациями: Он чужой век заедает; Аль нерожен, не крещен, аль я чужой век заел (Там же, 4).

В последние сто лет возраст выхода на пенсию стал во многих странах стал новой вехой обозначения начала старости. В СССР пенсионный возраст (55 лет для женщин и 60 лет для мужчин) был установлен в 1932 г. на основе обследований рабочих, выходящих на пенсию по инвалидности, и с тех пор не повышался, хотя характер и условия труда заметно изменились (Синявская 2002). Если в советский период выход на пенсию в 55 лет для женщин и в 60 лет для мужчин казался нормой, то сейчас в России все чаще ведутся дискуссии о необходимости поднять пенсионный возраст до 65 лет или выше, как это уже сделано в США, Канаде и некоторых других западных странах. Так в Великобритании после поднятия пенсионного возраста для женщин с 60 до 65 лет ведется активная дискуссия о дальнейшем увеличении пенсионного возраста до 67 лет к 2030 г. и до 68 лет к 2050 г. (Pensions Commission Report).

За последние 15 лет в постсоветской России все общество прошло через сложнейший период трансформации, однако реформы, как известно, по-разному были восприняты и по-разному отразились на разных поколениях людей и на их взаимодействии и коммуникации друг с другом. Как отмечают социологи, в период общественных реформ «можно наблюдать сложные взаимодействия между различными когортами, их конкурентную борьбу за социальные преимущества в период трансформаций, формирование и постепенное распространение на другие возрастные группы новых моментов в системе ценностей в молодых когортах» (Беляева, 2004, 32).

Возраст стал существенным дифференцирующим фактором в российском обществе, причем зависимость материального положения и возраста людей стала обратной. Молодое поколение в современной России оказывает доминирующее влияние на изменение ценностей других поколений, поскольку оказалось в лидирующем положении в борьбе за социальные преимущества. В советский период образование, возраст, опыт, стаж и социальные связи во многом определяли уровень материального благополучия. Старшее и среднее поколение находились в более выгодной экономической ситуации; пожилые материально помогали молодым, иногда даже находясь на пенсии. В советский период старшие поколения «являлись тем центром, вокруг которого концентрировались экономические интересы, они несли основную трудовую нагрузку, обеспечивали стабильность ценностной системы общества» (Там же, 33). Внезапный переход к рыночным отношениям дал неоспоримые преимущества молодому поколению, молодежь явно вырвалась вперед, а люди среднего и пожилого возраста демонстрировали совсем иные темпы адаптации к новым экономическим реалиям и скорость освоения новых социальных практик.

Требования рыночной экономики лучше усваивались молодыми людьми, которые стремились получить нужное образование и востребованную специальность; готовы были переучиваться и, если надо, менять место работы; готовы были проявить инициативу и взять на себя риск, связанный с предпринимательской деятельностью. Признается, что через 15 лет после начала реформ раздел между поколением россиян, хорошо приспособившихся к рынку и тех, кто испытывает проблемы с адаптацией, проходит по возрасту в 45 лет (Беляева 2005) и, естественно, с каждым годом продолжает сдвигаться в сторону увеличения. Люди старше 45 лет в массе не удовлетворены своим положением в результате реформ, чувствуют себя ущемленными, многие высказываются за возвращение к плановой социалистической экономике. С другой стороны, чем моложе российские респонденты, тем чаще они оптимистично оценивают свое материальное положение.

Социальное самочувствие отражается в общение между поколениями, для которых свойственна как конкурентная борьба, так и сотрудничество, и взаимопомощь, особенно на внутрисемейном уровне. Если в советское время типичными можно было считать разговоры о разных формах материальной помощи со стороны пожилых в адрес молодых («бабушка внесла первый взнос за кооперативную квартиру для внучки», «родители подкинули деньжат к отпуску», «дед отдал внуку автомобиль»), то в постсоветское время динамика материальных трансферов изменилась, что отражается на коммуникативном уровне («с таким богатеньким внуком и пенсия не нужна»; «племянник пристроил родителей на свою фирму и зарплату им платит по полной»; «другие пенсионерки сигареты у метро продают, а эта из-за границы не вылезает — всюду ее дочка отправляет» — из разговоров людей пенсионного возраста). Таким образом, для воссоздания социального портрета поколений в сегодняшней России важно учитывать динамику их социального статуса, стратегию экономического поведения.

Ценностные ориентации российской молодежи и россиян старшего возраста во многом не совпадают. Исследование института социологии РАН «Молодежь новой России: образ жизни и ценностные приоритеты» (Известия, 07.06.2007) показало, что во взглядах представителей двух поколений имеются расхождения по значительному количеству вопросов, от морали до оценки реформ последних 15 лет. Например, на вопрос «Согласны ли вы с тем, что нынешние реформы в России проводятся в интересах молодежи?», молодые россияне почти в два раза чаще, чем люди старшего поколения (29 % и 19 % соответственно), давали утвердительный ответ. Примечательно, что более двух третей опрошенных молодых людей считали, что Россия нуждается в стабильности, а не в кардинальных реформах, проявляя в этом вопросе больший конформизм, чем люди старшего поколения. Молодым людям свойственно стремление к успеху в жизни и молодые россияне готовы энергично бороться за материальные блага. На вопрос «Допустимо ли иногда переступать моральные границы, чтобы добиться успеха в жизни?» респонденты пожилого возраста дали 36 % положительных ответов и 63 % отрицательных. Среди же молодых более половины (55 %) смогли бы переступить через моральные принципы ради успеха в жизни. Почти половина молодых участников опроса была уверена, что моральные нормы и ценности старшего поколения существенно устарели. Для российской молодежи свойственны больший оптимизм и вера в собственные силы: две трети молодых считают, что их благосостояние зависит только от них, тогда как половина представителей старшего поколения полагала, что это в большей степени зависит от экономической ситуации в стране.

Социально-культурные нормы и прошлый опыт старшего поколения в определенном смысле претерпели девальвацию. Если 20-30 лет назад в России в межпоколенных отношениях предполагалась полная преемственность и заимствование опыта старшего поколения, то в постсоветский период молодежь выступает как доминирующий субъект межпоколенного взаимодействия и оказывает значительное влияние на среднее и пожилое поколения россиян. Революционные перемены в обществе усиливают ощущения межпоколенных различий, о чем свидетельствует изменение аксиологических норм, произошедших в результате капиталистических реформ последних 15 лет.

Как и во многих странах Европы, население России стремительно стареет. В 1939 и 1959 гг. доля лиц 60 лет и старше составляла соответственно 6,7 % и 9,0 %, а в 2002 г. — уже 18,5 %. Растет и нагрузка на трудоспособное население: в 1939 г. на 1000 чел. трудоспособного возраста приходилось 164 чел. пенсионного возраста, в 1959 г. — 202 чел., а в 2002 г. — 335 чел. (Синявская 2002). В последние 5 лет процесс сокращения населения трудоспособного возраста и одновременного роста количества пенсионеров в России проходил особенно быстро. К январю 2007 г. население России по данным Федеральной Службы Государственной Статистики насчитывало около 142 млн чел., а из них пенсионерами являлись 38 млн чел. Из 38 млн пенсионеров около 19 млн были старше 65 лет, и около 12 млн чел. старше 70 лет. В это же время население в трудоспособном возрасте составляло около 90 млн чел. Другими словами, к началу 2007 г. на 1000 чел. трудоспособного возраста приходилось 442 чел. пенсионного возраста. Старение населения, увеличение доли пожилых людей в поколенческой структуре приводит к тому, что старшее поколение играет еще более заметную роль в социальных отношениях и в межпоколенческой коммуникации.

В постсоветский период российская пенсионная система прошла через несколько кризисов: многолетний дефицит Пенсионного фонда, частые неплатежи и не до платежи в 90-е гг. прошлого века, дефолт 1998 г., монетизация льгот 2005 г. и др. (для более подробного описания см. Малеева, Синявская 2005). Нельзя сказать, что и советская пенсионная система была безгрешна, в ней тоже имелся ряд очевидных недостатков: низкий запас прочности в условиях роста численности пенсионеров; низкая дифференциация пенсий как логическое продолжение уравнительной политики в социальной сфере; относительно ранний возраст выхода на пенсию, что увеличивало давление на пенсионную систему; распространенная практика досрочного выхода на пенсию. Однако, несмотря на то, что средний размер пенсий был невелик, «не следует упускать из виду, что часть функций по материальному обеспечению пожилых людей была выведена за рамки пенсионной системы и осуществлялась через политику льгот и привилегий, предоставлявшихся многочисленным группам пенсионеров. Речь идет о бесплатных или частично оплачиваемых услугах: транспортных, жилищно-коммунальных, здравоохранительных и т. д. В этих условиях пен-1 сии обеспечивали социально приемлемый уровень материального обеспечения большей части пожилых людей» (Малеева, Синявская 2005, 2).

В исследованиях подчеркивается, что оптимальное функционирование пенсионной системы, базирующейся на принципе солидарности поколений, возможно при соотношении десяти плательщиков пенсионных взносов на одного пенсионера. Исходя же из приведенных ранее данных, это соотношение в России приближается к 2:1, что неизбежно ведет к усилению налоговой нагрузки на работающих граждан. Казалось, следовало бы уже давно поднимать пенсионный возраст в стране с 55-60 лет для женщин и мужчин до 60-65 и даже 65-70, сохраняя пятилетнюю разницу в пенсионном возрасте для женщин и мужчин; или же выравнивать срок выхода на пенсию для обоих полов на более высоком уровне в 60 или 65 лет. Примечательно, однако, что на вопрос: «Одни считают, что пенсионный возраст женщин и мужчин должен быть одинаковым. Другие считают, что женщины должны выходить на пенсию раньше. С каким мнением — первым или вторым — Вы согласны?», всего 14 % российских респондентов согласились с первым мнением, а подавляющее большинство; (74 %) посчитали, что женщины должны выходить на пенсию раньше мужчин. Впрочем, законодательное изменение пенсионного возраста является одним из наиболее болезненных вопросов для граждан любой страны и часто может приводить к серьезному противодействию между правительством и населением, как это, например, было во Франции и Германии в недавнем прошлом. В России, особенно после массовых выступлений, связанных с монетизацией льгот в 2005 г., правительство прекрасно понимает чуткость населения к возрастной границе пенсионного обеспечения и пока не решается на политически рискованную реформу по пересмотру пенсионного возраста.

Среди текущих и перспективных задач российской пенсионной системы исследователи видят снижение зависимости пенсионной системы от демографических факторов; усиление связи размера пенсий с реальными взносами гражданина в пенсионную систему в течение его трудовой жизни; повышение ответственности работника за финансирование будущей пенсии; обеспечение достойного уровня пенсий в реальном исчислении, а также снижение налоговой нагрузки на работодателя, устранение государственного монополизма в пенсионной сфере и снижение зависимости пенсионной системы от политических факторов (Малеева, Синявская 2005, 4). Пока эти задачи еще не решены и продолжают оставаться предметом обсуждения, пожилые россияне, в условиях неадекватного пенсионного обеспечения, часто готовы продолжать трудиться, получая и пенсию, и зарплатy. На вопрос: «Если бы это зависело от Вас, то Вы прекратили бы работать или продолжили бы работать по достижении пенсионного возраста?», 23 % респондентов ответили, что прекратили бы работать, тогда как 36 % продолжили бы работать (Там же, 13). Однако даже у активных, здоровых, трудоспособных пенсионеров возникает много сложностей при продолжении работы и попытках устройства на работу.

Динамика роста пожилого населения в России ставит новые практические задачи по переосмыслению возможностей и ограничений трудовой деятельности пожилых людей, по выработке стратегии вовлечения пожилых людей в сферу занятости и по пересмотру пенсионного порога (Елютина 1999). «Многие из „вытолкнутых" на пенсию не потеряли мотивацию к работе, хотели бы продолжить трудовую деятельность, однако на практике сталкиваются с серьезными трудностями, связанными с низкими социальными квалификациями» (Елютина, Смирнова 2006, 40). Имеются в виду прежде всего представления в российском обществе о желательности раннего выхода на пенсию, проведения времени в заботах о доме и оказания помощи в воспитании внуков.

Некоторые исследования по проблемам пенсионеров (например, Зелински 2007) дают рекомендации, как стать счастливым пенсионером, а не вышедшим в тираж трудовым кадром. Зелински предлагает заранее, как минимум за несколько лет, составить план жизни на пенсии, найти для себя интересное увлечение, постараться выйти на пенсию вовремя и по собственному желанию, а не в результате увольнения, что дает психологическое преимущество; предусмотреть финансовое обеспечение в пожилом возрасте Тем не менее выход на пенсию часто ассоциируется с потерей социального статуса, обрывом связей с коллегами и знакомыми, дефицитом общения, с ухудшением материального состояния пожилого человека и его семьи. При выходе на пенсию пожилые испытывают высокий стресс н депрессию, особенно в случае вынужденного покидания работы, под давлением начальства и сослуживцев. По некоторым данным, в США, среди пенсионеров, вынужденно покинувших работу, уровень самоубийств стремительно возрастает и оказывается во много раз выше, чем у людей продолжающих трудиться. Можно предположить, что аналогичная тенденция имеет место и в России.

Напротив, продолжение работы в пожилом возрасте способствует поддержанию социального статуса человека, созданию более стабильного и благополучного материального положения, сохранению чувства самоуважения и независимости. К сожалению, практика дискриминации по возрастному признаку при найме на работу широко распространена в современной России. Об этом красноречиво свидетельствуют объявления о приеме на работу в различных сферах.

Например, на сайте rabota.ru, где содержатся данные о вакансиях во всех регионах страны, в более 70 % объявлений о работе имеются прямые ограничения по возрасту, которые распространяются практически на все сферы профессиональной деятельности. В фирмах с высокими профессиональными и образовательными требованиями при найме почти всегда выдвигаются и требования по возрасту. Например, на вакансии в области телекоммуникационных технологий набираются в основном мужчины в возрасте до 40, максимум 45-50 лет. На должности юриста и юрист-консульта требуются мужчины и женщины от 25 до 40 лет; крайне редко встречаются объявления, где верхняя возрастная планка равна 50 годам. В области страхования преимущество при найме отдается сотрудникам до 40-45 лет. В розничной торговле обычно требуются работники в возрасте не старше 40 лет. При поиске секретарей верхняя возрастная граница и вовсе оказывается не выше 35 лет.

Аналогичные возрастные требования распространяются и на менее квалифицированные виды работ. При вакансиях на работу охранником в основном требуются мужчины до 50-55 лет. В редких случаях, около 5-10 % объявлений, охранником, чаще сторожем или вахтером, готовы взять мужчину пенсионного возраста. При найме домработницы, большинство работодателей подыскивают женщин от 35 до 45-50, в крайнем случае 55 лет. Для женщин пенсионного возраста возможности трудоустройства ограничиваются уборкой помещений и некоторыми другими видами малооплачиваемого, низкоквалифицированного тяжелого труда. Как видно, возрастные ограничения охватывают не только людей пенсионного возраста, но и распространяются на группы более молодых потенциальных работников.

Анкетирования руководителей фирм и предприятий показывают, что в вопросе найма на работу пожилых людей руководители в основном придерживаются одной из трех стратегий: полного исключения пожилых, неполного исключения пожилых и стратегии вынужденного включения (Елютина, Смирнова 2006,42); причем под пожилыми сотрудниками часто понимаются работники в возрасте старше 45 лет. Руководители, высказывающиеся за полное исключение пожилых при найме на работу, обычно устанавливают для себя предельную возрастную планку: «Я не возьму на работу человека старше 35-40 лет. Почему? Потому что я сам еще молодой, и для меня существует моральный барьер — не принимать на работу людей старше себя. К тому же я думаю, что и для них будет такой же барьер — не захотят, чтобы ими руководил человек намного моложе их» (мужчина, 26 лет, директор фирмы). Потенциальная опасность подрыва авторитета молодого руководителя видимо является основной причиной в такого рода решениях. Другим мотивом в отказе рассматривать пожилых в качестве реальных претендентов на рабочий вакансии является сомнение в том, что пожилые работники окажутся в состоянии обучиться новым технологиям и поддерживать стремление к инновациям: «Мы работаем с компьютерными технологиями, а люди старше 45 лет в этом разбираться не могут» (мужчина 29 лет, директор фирмы); «Как правило, пожилые сотрудники тормозят развитие организации. Они слишком привязаны к прошлому. Поэтому полезно, когда такие сотрудники уходят» (мужчина, 31 год, руководитель организации). Коренной перелом, который произошел в стране в 1991 г. явился, как кажется, одним из важных факторов в определении перспективности сотрудника при устройстве на работу: человек, который сложился как работник в период развитого социализма, является менее желательным кадром для руководителя сегодняшнего капиталистического предприятия. Некоторые руководители действуют в соответствии со сложившимися стереотипами о старости: «Стереотипы о стариках, пожилых людях, вероятно оказывают влияние на мое отношение к ним. Но ведь стереотипы не могли возникнуть на пустом месте. Скорее всего, они отражают реальность» (женщина, 34 года, директор салона).

Негативные стереотипы о работниках третьего возраста не всегда оказываются незыблемыми, особенно когда они входят в противоречие с примерами из жизни реальных людей: «У нас коммерческая фирма, так что вряд ли в этой сфере может работать пожилой человек (задумывается). А с другой стороны, моя тетя — ей за 70 лет, а у нее такая деловая активность, столько энергии, что мне до нее далеко. Наверное, есть какой-то небольшой процент пожилых людей, которые сохранили энергию, здоровье. Тогда, они, конечно, могут работать, почему бы и нет» (мужчина, 37 лет, директор фирмы).

Также обнаруживается то, что стереотипные представления о пожилых работниках определенным образом связаны с возрастом самого руководителя. В случаях, когда руководитель принадлежит к группе людей среднего и, особенно, пожилого возраста, у него проявляется внутрипоколенная солидарность и более взвешенное и здравое отношение к пожилым работникам: «Да, у нас есть возрастные ограничения при приеме на работу, как, наверное, у всех — 30-35 лет. Только я думаю, мы мало от этого приобрели. А проиграли много — отпугнули тех, кому сейчас за 40, 50 лет. А ведь именно они — настоящие профессионалы. Я вообще считаю, что после 40 — самый расцвет» (мужчина, 47 лет, директор по персоналу).

Следует согласиться с рассуждениями авторов опроса о том, что «в профессиональной сфере пожилые люди вынуждены постоянно компенсировать „неудачный" возраст, беря на себя подчас слишком много работы и обеспечивая ее высококачественное выполнение. Ведь в массовом сознании закрепилось представление о том, что молодой человек может не выполнить работу в силу различных обстоятельств, а пожилой — только по одной причине: он стал старым и больше не справляется. Именно эти представления делают пожилого работника беззащитным перед произвольным толкованием его профессиональных качеств» (Елютина, Смирнова 2006, 45). Парадокс состоит и в том, что многие российские фирмы и предприятия несут реальные потери в результате дискриминационной политики в отношении пожилых работников: «Сокращения происходят на заводе довольно часто. Администрация требует от начальников отделов сокращать в первую очередь пенсионеров, конечно, неофициально. Но вот, например, в моем отделе самые надежные работники — пожилые. Приходится ходить в администрацию и отстаивать их, иначе — работать некому. В прошлом году в моем отделе все-такие уволили пожилую женщину, так сейчас ее работу четверо выполняют и не справляются» (мужчина, 50 лет, начальник технического отдела).

Примером эффективной работы пожилых людей может служить профессиональная деятельность ближайших родственников автора книги. Моя теща, Валентина Андреевна, до 78 лет (фактически до самой смерти) работала гинекологом в одной из женских консультаций Санкт-Петербурга. Несмотря на разные физические недомогания последние годы она выходила на работу во все положенные смены, часто вела работу сразу на двух или трех участках, подменяя заболевших коллег, самым добросовестным образом относилась к своим врачебным обязанностям и всегда поддерживала репутацию высококвалифицированного специалиста. Бывшие и текущие пациенты часто звонили домой, консультировались с Валентиной Андреевной, ценя ее знания, многолетний опыт, интуицию и искреннюю заинтересованность в людях. Хотя многие из ее коллег пенсионного возраста уходили из консультации на заслуженный отдых, разговоры в семье о своем выходе на пенсию Валентина Андреевна не поощряла и всегда подчеркивала, что работа ее поддерживает и придает силы.

Мой отец в возрасте 76 лет продолжает эффективно работать в исследовательской области — он специалист по океанологии и физике атмосферы. Своей работой отец разрушает стереотип о косности пожилых и их неспособности и неумении овладевать новыми технологиями. Около 10 лет назад он освоил персональный компьютер, на котором программирует, пишет статьи и доклады для конференций. Ежегодно отец публикует 3-4 статьи в реферируемых научных журналах, участвует в конференциях, а также в работе ученого совета института. Важную роль в его работе играет профессиональное общение с коллегами. Как известно, сейчас высок средний возраст сотрудников в российской науке — низкие зарплаты и отсутствие нового научного оборудования привели к массовому оттоку за границу и в другие сферы деятельности ученых молодого и среднего возраста. Отец рассказывает, что в последние годы сотрудники института, многие его же возраста, регулярно обсуждают за чаем научные, политические и иные новости. Более молодые сотрудники высоко ценят отца за его бескорыстный научный труд. Смысл своей жизни он видит прежде всего в научной работе и продвижении науки. Когда отец гостит у нас, то обычно в качестве аргумента для своего отъезда приводит либо подготовку к докладу, либо работу над статьей или научным отчетом, которые надо сдавать.

К сожалению, в современной России дискриминация по возрасту получила широкое распространение; закрепилось неравное положение в профессиональной сфере людей разного возраста, что отражается и в стереотипных представлениях о деловых и профессиональных качествах пожилых людей. Руководители предприятий и компаний, а также чиновники, регулирующие правила приема на работу, игнорируют тот факт, что дискриминационная политика в отношении пожилых резко ухудшает материальное благосостояние и социальное самочувствие огромной группы людей, выключает их из сферы профессионального внесемейного общения, обрывает социальные связи.

Последнее столетие было отмечено постепенным, но неуклонным сокращением количества детей в семье практически во всех развитых странах Европы, Азии и Америки. Наряду с этим происходила интенсификация процесса по воспитанию и образованию детей вне семьи. Еще в начале XX в. семьи с 10-12 детьми в России не представлялись чем-то необычным. Дети в такой семье имели братьев и сестер на десяток лет старше или моложе их и были вовлечены в естественное общение с родными людьми, относящимися к разным поколениям. Как известно, современная семья в развитых странах имеет гораздо меньше детей. Наряду с этим существенно выросла средняя продолжительность жизни, а значит, в семьях имеется больше здравствующих бабушек и дедушек, а также прабабушек и прадедушек.

Изменения в структуре семьи в США и Канаде также связаны с возросшей мобильностью населения. Люди обычно не остаются жить в том месте, где они родились и выросли. Получив образование, найдя работу и заведя собственную семью, американцы и канадцы нередко поселяются на значительном расстоянии от своих родителей. Впрочем, фактор расстояния не всегда является определяющим для характера общения между людьми. Например, в последнее десятилетие в США и Западной Европе воздушное сообщение стало существенно более дешевым, простым и доступным, что создает условия для более частого общения с глазу на глаз для родственников и друзей. Кроме того, широкое использование телефонов, электронной почты и других средств связи позволяет поддерживать контакты на больших расстояниях.

Демографическая структура семей претерпела существенные изменения также и в связи с тем, что сегодня большинство женщин в развитых странах активно вовлечены в трудовой процесс вне дома, а значит, способны уделять меньше времени и внимания как воспитанию детей, так и уходу за престарелыми родственниками. Кроме того, высокий процент разводов привел к существованию значительного количества семей лишь с одним постоянно проживающим родителем.

В целом переход от высокой рождаемости и высокой смертности к низкой рождаемости и низкой смертности, характерный для современных развитых стран, оказывает существенное влияние на контакты между поколениями, на отношения и коммуникацию внутри семьи и на другие элементы общества (Bengston et al. 1994). В связи со снижением рождаемости и ростом продолжительности жизни структура семьи в развитых странах изменилась радикально и в своем графическом изображении стала чем-то напоминать длинный стручок фасоли с немногими побегами на нем: 4-5 поколений с малым числом людей в каждом поколении. Таким образом, во внутрисемейной коммуникации, на фоне общего снижения общения между членами семьи, создаются условия для несколько большего общения между представителями разных поколений, чем для коммуникации со своими братьями и сестрами внутри одного поколения, зачастую из-за отсутствия братьев и сестер. Исследования, проведенные в 90-е гг. (Lawton et al. 1994) показали, что 69 % взрослых детей, по их собственным оценкам, общались как минимум один раз в неделю со своими матерями (около 60 %, если речь шла об обоих родителях), 20 % взрослых детей общались ежедневно с матерями, 12 % указывали на ежедневное общение с отцами. Это же исследование продемонстрировало, что женщины играют центральную роль в вопросе семейной солидарности. Матери чаще, чем отцы проживали в том же доме или по соседству и поддерживали регулярное общение с родственниками. В семьях, которые не претерпели разводов, общение между взрослыми детьми и отцами было также достаточно регулярным и частым. Исследование Lawton et al. (1994) также показало, что люди с более высоким образованием чаще переезжали с места на место, и это негативно сказывалось на частоте и качестве общения.

Исследования, посвященные общению между родственниками разного возраста, в целом более многочисленны, чем работы, направленные на исследование коммуникации между людьми, не объединенными родственными узами. Внесемейное общение сводится к контактам между друзьями, коллегами по работе, соседями по дому, знакомыми, малознакомыми и незнакомыми людьми. Межпоколенческое общение вне семьи возможно на работе, в учебных, общественных, спортивных и религиозных организациях, в медицинских учреждениях и заведениях социального обеспечения, в театрах и на концертах, возможно также общение в магазинах, на транспорте и просто на улице.

Социолингвисты подчеркивают, что современное общество стратифицировано по возрастному признаку и поэтому внесемейные коммуникационные контакты между представителями разных поколений в последние десятилетия свелись к минимуму (Chudacoff 1989). Возрастная сегрегация происходит в таких общеизвестных социальных контекстах как помещение детей в школу, где коммуникационные контакты в основном происходят со сверстниками. Затем выпускник школы может провести еще несколько лет за обучением, получая высшее образование, и также общаясь в основном со сверстниками. Молодые люди, которые все-таки общаются с людьми пожилого и среднего возраста, делают это обычно на работе, выполняя свои профессиональные обязанности, в качестве медсестер, социальных работников, официантов, продавцов и пр. Однако многие коммуникативные акты в профессиональной ситуации существенно ритуализированы, и эти ритуализированные ролевые отношения, а также нехватка времени на работе, обычно не позволяют разглядеть за клиентом партнера по общению.

Опрос, проведенный среди студенческой молодежи в Калифорнии (Williams & Nussbaum 2001, 37) показал, что в среднем молодые люди проводили в общении со своими сверстниками (в возрасте до 35 лет) около 84 % времени, с людьми среднего возраста около 13 % времени и только 4 % своего времени в общении с пожилыми людьми (старше 65 лет). Респонденты рассказали о том, кто были их собеседниками, как часто происходили коммуникативные контакты, где велась беседа, на какую тему и каковы были их взаимоотношения с партнерами по разговору. Выяснилось, что при беседе с пожилыми собеседниками в 62 % случаев партнерами по коммуникации оказывались пожилые женщины. Уровень предварительного знакомства в среднем был весьма низким: 38 % были абсолютно незнакомыми людьми; 37 % были знакомы не напрямую, а через третье лицо; и лишь около 7 % пожилых собеседников оказались сотрудниками по работе, соседями, членами общих церковных или клубных организаций.

На вопрос о том, в течение какого времени молодые люди знали своих пожилых партнеров по общению (Williams & Nussbaum 2001), были получены следующие ответы: 40 % повстречались впервые, 17 % знали своих собеседников в течение нескольких недель или месяцев, 18 % были знакомы с коммуникационными партнерами от одного до пяти лет, 10 % — от 5 до 10 лет и 12 % отметили, что знали своих собеседников всю жизнь.

Межпоколенческие коммуникативные контакты проходили разных местах: 36 % в доме или квартире, 30 % в учебном заведении или на работе, 20 % в ресторане, клубе или спортивном сооружении, 7 % в общественном транспорте, около 6 % в учреждениях здравоохранения или домах для престарелых. Разброс тем для разговоров был весьма широк: планы о жизни, взаимоотношения между людьми, образование, получение совета или предоставление информации, выполнение просьбы инструментального характера (например, при разговоре с официантом в ресторане), политика, спорт, хобби, воспоминания, состояние здоровья, путешествия, современная молодежь и пр. Причем лишь небольшой процент коммуникативных актов можно было описать как имеющих какую-либо глубину. В разговорах, которые по мнению молодых собеседников принесли удовлетворение, в 20 % темой разговора являлось обсуждение обучения, а также планов и ожиданий на будущее (Williams & Nussbaum 2001). Среди неудовлетворительных разговоров наиболее распространенной темой для бесед (26 %) были какие-либо неудачные поступки, действия, провалы со молодых людей, часто не соответствовавшие ожиданиям их пожилых собеседников. Примечательно, что при сообщении о неудовлетворительных разговорах, респонденты также отмечали более высокий статус своего собеседника, возможно потому, что пожилые собеседники нередко являлись клиентами и заказчиками, а молодые люди их обслуживали, работая продавцами, официантами и т. д.

В целом проводимые исследования показывают, что межпоколенческие внесемейные контакты в европейском и американском обществе весьма ограничены, а поэтому и исследовать их довольно затруднительно. Очевидно также, что в тех случаях, когда происходит межпоколенческое общение вне семьи, в большинстве случаев оно носит весьма поверхностный или формализированно-ритуальный характер.

Аналогичные рассуждения справедливы и для российской ситуации с внесемейной межпоколенческой коммуникацией. Например, ежедневные походы людей пенсионного возраста в продуктовые магазины, казалось бы, предоставляют некоторую возможность для общения с более молодыми коммуникантами, продавцами в магазине. Однако, обратим внимание на характер и тематику коммуникации: «А на какой полке у вас соль стоит!» — «Во втором ряду внизу», «Доченька, мне помидорчики бы взвесить» — «Кладите пакет на весы и нажимайте цифру 56», «Дисконтная карточка у вас есть? Давайте!», «Поищите, пожалуйста, четыре рубля тридцать копеек!» — «Ой, совсем мелочи нет!»; «У вас булочка какая-то не очень свежая?» — «У нас все сегодняшнее!». Очевидно, что особой глубиной подобные коммуникативные контакты не отличаются.

Когда в России появились первые рестораны быстрого обслуживания МакДоналдс, в прессе отмечалось, что молодые, динамичные и приветливые работники кафе активно общаются с клиентами. Заметим, что Макдональдсы, как недорогие, демократические точки питания привлекают разновозрастную публику. Какого же рода общение происходит между работником МакДоналдса и клиентом? «Свободная касса, свободная касса!...» (работник машет рукой или флажком, привлекая внимание), «Делайте ваш заказ!», «Картошка большая, средняя или маленькая?», «Соус к картошке сырный, кисло-сладкий или кетчуп?», «Мороженое с клубникой или с шоколадом?», «Подождите, пожалуйста, фиш филе будет готово через минуту», «Ваш заказ 354 рубля, приятного аппетита, ждем вас снова!». Как видно, коммуникация клиента с работником ресторана носит строго инструментальный характер и, хотя может приносить некоторое удовлетворение (особенно, если сопровождается улыбкой, располагающей жестикуляцией и другими невербальными средствами), все же является достаточно поверхностной.

Более глубинный характер при внесемейном общении могут носить коммуникативные контакты с соседями по дому или по двору. Многолетнее знакомство, общие бытовые проблемы (например, отключение горячей поды), взаимные услуги и помощь позволяют лучше узнать друг друга и нести более личностную коммуникацию при контакте. «Анна Ивановна, ну как твое ничего!», «Да, Маш, давление опять подскочило, так и крутит, так и крутит\ Ночью совсем не спала...», «Да какой там спала — опять ma чертова сигнализация от кошек сработала», «Вон из подвала серенький выглядывает, так он все под машинами шастает, они и гудят». «От машин совсем жизни не стало, уже из соседних дворов к нам ставят, паразиты!». Заметим, однако, что неповерхностные коммуникативные отношения между соседями возникают чаще, когда коммуниканты оказываются ближе друг к другу по возрасту. И наоборот, при значительной возрастной разнице между соседями, коммуникация между жильцами соседних квартир чаще носит поверхностный и формальный характер.

Значимая внесемейная коммуникация между людьми разного возраста, несомненно, имеет место в том случае, когда оба участника коммуникации могут назвать друг друга друзьями. Как известно, дружба обычно строится на какой-либо общности и похожести людей: близость проживания, схожие обстоятельства и интересы (например, две молодые мамаши с колясками во дворе; владельцы собак одной породы; сотрудники на работе, сидящие друг напротив друга и пр.) схожие взгляды на жизнь, и, конечно, близость по возрасту. Однако разница в возрасте не всегда является помехой для формирования дружеских отношений между людьми. По данным Bettini et al. (1991), около 85 % пожилых людей (средний возраст около 80 лет) отмечали, что у них имеются друзья, относящиеся к другому поколению. В то же время лишь 35 % респондентов студенческого возраста также указали, что у них имеются друзья среднего и пожилого возраста. Эта статистика хорошо показывает, что с возрастом увеличивается и возрастной диапазон, в котором люди заводят друзей, но также и то, насколько меньше молодые люди пользуются возможностью завести друзей вне своей возрастной группы. Что же касается проявлений коммуникативных дружеских отношений в обеих возрастных группах, то они оказались весьма схожими: совместные разговоры, обсуждение семейных проблем, проведение времени вместе, подача и получение советов. Друзья разного возраста также обсуждали вопросы здоровья, спорта, отдыха и путешествий. В другом исследовании (Williams et al. 2001) на вопрос о различии между дружбой внутри своей возрастной группы и вне нее, большинство ответов указало на различия по степени равенства между коммуникантами. Также около 50 % опрошенных посчитало, что они ощущали существенную поколенческую разницу в процессе общения со своими друзьями из иной возрастной группы, что проявлялось в различиях во вкусах, отношении к различным историческим событиям, опыте работы и пр.

Указанные исследования, таким образом, доказывают некоторую распространенность внепоколенческой дружбы, и коммуникации, основанной на такой дружбе. Однако, остается неизученным, какие же именно коммуникативные навыки способствуют завязыванию и поддержанию дружеских отношений между людьми разного возраста, а какие коммуникативные практики являются препятствием для межпоколенческой дружбы.

Поскольку социолингвистические исследования по межпоколенческой внесемейной коммуникации (такие как, Williams & Nussbaum 2001) проводятся в основном среди студентов, то репрезентативность их ограничена — трудно с уверенностью распространить результаты опроса на нестуденческую молодежь и другие группы населения. Примечательно то, что в ответ на существующую и достаточно очевидную проблему (почти полное отсутствие внесемейных контактов между поколениями) разработаны и проводятся разного рода проекты, направленные на изменение этого положения (Fox & Giles 1993), такие как программа «приемные бабушки и дедушки» (adopt a grandparent), проживание в студенческих общежитиях с «нетрадиционными» (55-65-летними) студентами. Среди проектов, поддерживающих и развивающих контакты и понимание между поколениями, есть неформальные, как например, устные рассказы пожилых людей для детской аудитории в библиотеках и книжных магазинах, или же детально разработанные, утвержденные и апробированные программы, такие как университетские курсы подготовки медицинских и социальных сотрудников для работы в домах для престарелых. Более подробно об этих и других проектах, направленных на развитие межпоколенческой коммуникации и на преодоление коммуникативной изоляции особенно пожилых людей, рассказывается в последней главе книги.

Взрослые люди, работающие учителями, врачами, полицейскими, социальными работниками и пр., нередко отмечают, что у молодых людей, с которыми им приходится сталкиваться в профессиональной деятельности, нередко отсутствуют необходимые навыки коммуникации. Молодые люди в свою очередь подчеркивают, что наличие власти у взрослых и подчас сопутствующее ей отсутствие уважения к собеседникам, вызывают проблемы в общении со взрослыми вне семьи.

Жалобы на коммуникативные навыки молодежи поступают от людей разных профессий. Например, английские полицейские отмечали, что у молодежи отсутствует мотивация общения с полицией (Drury & Dennison 2000). Нередко полицейские понимают под эффективной коммуникацией односторонний процесс (Drury 2003): передачу какой-либо информации (совете, рекомендаций, указаний, требований и приказов) молодежи. Полицейские осознают, что часто проблема общения с молодежью объясняется разницей в обладании властью. В ходе собеседования полицейские утверждали, что стараются в общении быть прямыми, открытыми и не говорить в снисходительном тоне с молодежью и подростками. В том же интервью (Drury & Dennison 2000) полицейские объясняли нежелание молодых людей разговаривать с ними тем, что для молодежи типично отрицание каких-либо авторитетов, свойственно негативное отношение к власти и тем, что молодежь испытывает определенное внутригрупповое давление. Как правило, полицейские сами не считают себя виновниками в неудачном, неэффективном общении с молодежью.

Мотивация общения с милицией отсутствует, несомненно, и у российской молодежи. Особенно наглядно это проявляется, например, в период облав в больших российских городах на призывников. Известно, что в последние две недели до окончания призыва в армию (в декабре и в июне) военкоматы договариваются с милицией, которая выделяет сотрудников для проведения облав и добора недостающего числа призывников. Наряды милиции, как правило, дежурят у станций метро и проверяют документы на отсрочку от призыва у молодых людей, которые выглядят моложе 27 лет. Как правило, для того, чтобы доказать наличие отсрочки от призыва, молодые люди должны носить с собой паспорт, студенческое удостоверение и форму 26, которая свидетельствует о праве на отсрочку от службы в армии. В Петербурге около станции метро «Черная Речка», автору, который стоял недалеко от наряда милиции (два старшины милиции средних лет), удалось подслушать следующий разговор в июне 2007 г.:

— Молодой человек, ваши документы! (старшина обращается к парню лет двадцати)

— Да у меня уже проверяли на «Удельной» (станция метро в Петербурге).

— Проверяли, еще раз проверим. Паспорт давайте и форму 26!

— У меня студенческий билет с собой,... вот (парень достает из кармана и показывает студенческий билет милиционерам)

— Так, (рассматривает студенческий билет)... Лесотехническая академия. Коль! (обращается к другому сержанту), да там, кажется, нет военной кафедры, и отсрочки у этого лесника быть не должно. Да и печати в студенческом билете сомнительные.

— Да нормальные печати, в деканате ставили, чего вы придираетесь?

— Чего-чего?... Придется тебя на сборный пункт доставлять! Коль, вызывай машину! Форма 26 у тебя есть?

— Дома есть.

— Ну вот что,... звони родителям,... если за полчаса подвезут сюда 26-ю форму, то отпустим, если нет, будешь на сборном пункте разбираться...

Трудно рассчитывать, что молодой человек может рассматривать подобную коммуникацию в качестве удовлетворительной. Помимо очевидного и подчеркнутого дисбаланса власти, в разговоре имеет место и снисходительный тон со стороны милиционеров, и пренебрежительный переход на «ты» в середине диалога, и явное недоверие со стороны работников правоохранительных органов, и необоснованные требования по доставке справки.

Проблемы межпоколенческой коммуникации отмечаются и в области медицины. Так, в опросе, проведенном в Великобритании, английские врачи указали, что с точки зрения коммуникации, молодых пациентов можно отнести к разряду наиболее проблемных пациентов. По мнению врачей, эффективная коммуникация в медицинской области обычно сводится к правдивому самораскрытию со стороны молодого пациента (Drury 2003). Врачи также осознают, что умение выслушивать пациента является ключевым навыком эффективной коммуникации со их стороны. Впрочем, аналогичные требования к общению с молодежью предъявляют и педагоги.

Со своей стороны представители молодежи, как показывают опросы (Catan et al. 1996), рассматривают эффективное общение со взрослыми вне семьи прежде всего с точки зрения достижения практических результатов. Количество молодых людей, сообщивших о негативных результатах внесемейного общения со взрослыми, превысило число респондентов, предоставивших положительные отзывы. В то время как взрослые обычно возлагают вину за неудачное общение на представителей молодежи, молодые люди, в свою очередь, видят причины неудачного общения именно в коммуникативном поведении взрослых (Drury 2003).

Подростки прекрасно осознают, что в их отношениях со взрослыми пне семьи (учителя, полицейские, врачи) существует дисбаланс власти. Именно отсутствие власти у одних и наличие власти у других является одним из главных объяснений неудовлетворительного общения с точки фения молодежи. По их мнению, взрослые, обличенные властью, проявляют односторонность и отсутствие уважения к мнению молодежи. Например, в ситуации общения с врачами, подростки жаловались на то, что врачи недостаточно внимательно их выслушивали, относились к ним снисходительно, давали им ненужные и непрошеные советы; подростки жаловались также и на то, что не всегда понимали вопросы врачей (Drury 2003, 68).

Очевидно, что при коммуникации между молодыми людьми и людьми, которые обладают властью и принадлежат к более старшему поколению, стороны имеют разные цели и задачи. Представляется, что для молодых людей является желательным достижение более равного статуса в общении со старшими. Достижение более равного статуса предполагает, например, более равное распределение самораскрытий в разговоре, относительный паритет в предоставлении какой-либо значимой личной информации, схожесть в манере задавания вопросов (тот, кто задает больше вопросов, как правило, имеет поддерживает высокий статус и контролирует ход коммуникации), проявление эффективных навыков слушания со стороны всех участников коммуникации и пр. Однако, с точки зрения врачей, работников системы образования или правоохранительных органов, взаимообразные самораскрытия, подробные объяснения мотивов, подчеркнутая вежливость, использование навыков активного слушания, которые потенциально могли бы поднять статус молодого собеседника и смягчить проблему властного неравенства, расходятся с задачами поддержания дисциплины в классе, сохранения авторитета врача в глазах больного или авторитета милиционера у молодых жителей района. Таким образом, властное и статусное неравенство коммуникантов остается одним из актуальных вопросов внесемейной межпоколенческой коммуникации, который требует дальнейшего изучения.

Внутрисемейное общение — это то, что окружает людей с момента рождения и до самой смерти. Семья воспитывает, защищает, предопределяет идентичность человека, обеспечивает его связи с внешней средой. Семейные связи в психическом, социальном, финансовом и прочих аспектах отражаются в коммуникативных актах между членами семьи.

Семейные связи между членами семьи имеют форму горизонтальных связей внутри одного поколения (между братьями и сестрами, племянниками и племянницами и т. д.) и форму вертикальных межпоколенных связей (между родителями и детьми, бабушками, дедушками и внуками и внучками, тещей и зятем, невесткой и свекровью и т. д.). Как уже отмечалось, в данной работе нас интересуют прежде всего вертикальные межпоколенные коммуникативные связи. Часть межпоколенных связей внутри семьи обусловлены генетически, а другая часть формируется через институты брака, развода, усыновления и удочерения.

Внутрисемейные контакты как правило проходят в форме диалогов. Внутрисемейная диалогическая коммуникация обычно носит характер бытового разговора (Гойхман, Надеина 2006), для которого, в отличии от деловой беседы или переговоров, свойственны незапланированность, большое разнообразие обсуждаемых тем (личные, социальные, общекультурные, политические и др.) и используемых языковых средств. Кроме того, для бытовых разговоров свойственны саморепрезентация личности (стремление выразить свое Я), частые отклонения от темы, перескакивание с одной темы на другую, отсутствие, как правило, целевых установок и необходимости принятия какого-либо решения. Большинство внутрисемейных диалогов характеризуется разговорным стилем речи.

Анализ научных публикаций показывает, что значительное количество исследований по контактам внутри семьи за последнее десятилетие (Floyd & Morman 2006) концентрировалось на исследовании общения между супругами (около 44 % всех работ), и общения между родителями и детьми (около 25 % опубликованных работ), тогда как остальные формы внутрисемейного общения, особенно межпоколенная коммуникация, не получали должного внимания со стороны исследователей. Так общение между взрослыми детьми и пожилыми родителями, общение с тетями и дядями, племянниками и племянницами, внуками и внучками, правнуками и правнучками изучалось лишь в 5 % опубликованных работ и можно смело утверждать, что эти формы внутрисемейной коммуникации являются малоизученными.

Какое время занимает внутрисемейное общение в повседневных делах? Исследования показывают, что в среднем жители России имеют около 30 часов свободного времени в неделю, мужчины около 34 часов, а женщины около 27 часов (Патрушев 2004). Общение с членами семьи и близкими друзьями занимает у россиян в неделю около четырех часов, у мужчин чуть меньше, а у женщин несколько больше. Для сравнения, просмотр телевизионных программ, по данным В. Д. Патрушева, занимал у российских горожан-мужчин около 14 часов в неделю, а у женщин чуть меньше 11 часов в неделю. Правда, надо отметить, что в исследовании В. Д. Патрушева беседы с членами семьи трактовались как обособленный вид деятельности, тогда как совместный просмотр телепередач, или совместные занятия спортом можно было бы рассматривать как вид общения, если в процессе этой деятельности члены семьи обмениваются репликами и мнениями.

Для сравнения жители американских городов посвящают почти в два риза больше времени внутрисемейному общению: в США и мужчины и женщины проводят более 8 часов в неделю в общении с членами семьи (11атрушев 2004).

Межпоколенные конфликты в современной российской семье являются важным фактором, во многом определяющим характер внутрисемейного общения. Изучение межпоколенных конфликтов, их форм проявления, их причин и последствий, а также способов урегулирования имеет большое значение для семейной политики, но также и для понимания специфики внутрисемейного общения. Конфликтность в отношениях обычно рассматривается как процесс нарастания противоречий в интересах, взглядах и ценностях приводящий к столкновению сторон, обостряющий способы взаимодействия между ними и затрудняющий коммуникацию.

При составлении вопросов анкетирования, проведенного специалистами МГУ (Вдовина 2005), была поставлена задача проанализировать межпоколенные конфликты в современной российской семье. В опросе приняло около полутора тысяч анкетируемых, отобранных методом случайной выборки из Москвы и Московской области. В целом оказалось, что большинство респондентов довольны своими взаимоотношениями в семье: взаимоотношения с родителями (довольны 49 % опрашиваемых, не совсем довольны 32 %), отношения с детьми (36 %, 26 %), отношения с бабушками и дедушками (36 %, 17 %), отношения с супругами (36 %, 27 %), отношения с внуками (17 %, 6 % — лишь треть опрошенных имела внуков). Менее довольны респонденты оказались и отношениями с другими родственниками, более далекими родственниками (31 %, 45 %). Значительное число анкетируемых посчитало свою семью благополучной (62 %), тогда как только 28 % опрошенных отнесли свою семьи к разряду «не совсем благополучных».

Респонденты отметили, что в их семьях случаются конфликты разной интенсивности, и обычно конфликтующими сторонами бывают родители и дети (41 %), деды и внуки (19 %), супруги (24 %) и другие члены семьи (32 %). Что же касается продолжительности и частоты конфликтов, из ответов респондентов было установлено, что в половине всех случаев конфликты кратко временны и редки, в 21 % случаев кратковременны, но случаются часто; в 11 % семей конфликты нечасты, но продолжительны, и в 5 % семей межпоколенные столкновения случаются часто и продолжаются долго (Вдовина 2005).

На вопрос следует ли младшим по возрасту членам семьи подчиняться старшим в потенциально конфликтных ситуациях, лишь одна пятая часть опрошенных ответила положительно. Большинство высказалось в пользу равноправных отношений между членами семьи, принадлежащими к разным поколениям.

В исследовании МГУ было выявлено, что, по мнению респондентов, причинами межпоколенных конфликтов могут служить такие явления, как алкоголизм одного из членов семьи (57 %), совместная жизнь поколений в стесненных условиях (55 %), вступление в брак сына или дочери «с неподходящим человеком» (53 %), отсутствие в семье единства, взаимного уважения и дружбы (50 %), несовместимость интересов и целей (49 %), материальные проблемы (44 %), вмешательство родственников в жизнь семьи (43 %), аморальное поведение (38 %), жилищные проблемы (35 %), взросление детей (34%), создание детьми собственной семьи (22%), передел семейного имущества (18 %), борьба за власть и влияние в семье (16 %) (Вдовина 2005, 103). Взаимодействие и коммуникация с родственниками супруга, со свекровью и снохой, тещей и зятем, также являются конфликтогенными факторами. Кроме того, анкетируемые отметили, что различные особенности в поведении родителей и других членов семьи могут сказываться на межпоколенном общении. В частности, отмечались такие факторы, как неправильное воспитание детей, напряженные супружеские отношения, развод и раздельное проживание родителей, повторные браки, а также подстрекательство посторонних.

Можно согласиться с замечаниями респондентов о том, что межпоколенные конфликты предопределяются не только личными и семейными характеристиками людей, но и целым рядом социальных предпосылок. Около половины анкетируемых отметило, что различные ценностные ориентации молодого, среднего и пожилого поколения в современной России являются источниками дополнительных конфликтов в межпоколенном общении. Молодое и старшее поколения в России по-разному оценивают социально-экономическую ситуацию в стране, наличие или отсутствие духовного кризиса, падение нравов, отношение в обществе к пожилым людям. Лишь 6 % опрошенных посчитали, что межпоколенные конфликты в семье не связаны с общественными процессами.

Конечно, было бы неверно рассматривать молодое, среднее и старшее поколения в России, как некие сплоченные когорты людей, объединенные общим пониманием сегодняшних проблем, единой идеологией и т. д. Как показано в интересном исследовании А. В. Соколова (2005), современное поколение молодых в собственной оценке предстает группой людей с весьма противоречивыми взглядами, ценностями и нормами поведения. На вопрос: «Какие отрицательные и положительные черты вы находите у своих сверстников?» молодые люди в возрасте от 18 до 22 лет дали ответы, которые были затем сгруппированы автором в 10 негативных черт, пороков нынешнего молодого поколения и 10 позитивных характеристик современной молодежи.

К отрицательным чертам опрошенные отнесли следующее: бесцельное существование, потребительское отношение к жизни, апатичность, массивность, иждивенчество, лень, тунеядство и разгильдяйство; алкоголизм, пьянство, наркомания и курение; эгоизм, корыстолюбие, жадность, отсутствие коллективизма и взаимопомощи; агрессивность, насилие, жестокость, озлобленность, цинизм, хулиганство и преступность; хамское поведение, бескультурье, грубость, бездуховность, неуважение к старшим; лживость, лицемерие, безответственность, расхлябанность, предательство и ловкачество; аморальность, распущенность и разврат; бездумное следование моде и глупое подражательство; отсутствие патриотизма, неумение ценить свою историю и равнодушие к судьбе России; а также, зависимость от техники (Соколов 2005, 93-94).

С другой стороны, молодые петербуржцы (опрос проводился в Санкт-Петербурге) отметили целый ряд положительных черт у сегодняшнего молодого поколения: целеустремленность, целенаправленность, деловитость и организованность; самостоятельность, самодостаточность, независимость и свободолюбие; жизненная активность, уверенность в будущем, предприимчивость, трудолюбие и напористость; интеллектуальность, умственное развитие и творческие способности; стремление к знаниям и овладению культурой; альтруизм, доброта, дружелюбие, гуманизм, честь, правдивость и порядочность; патриотизм и любовь к Родине.

Автор исследования хорошо осознает парадоксальность ответов анкетируемых и результатов опроса, где в портрете современного молодого поколения соседствуют агрессивность и гуманизм, бездуховность и интеллектуальность, апатичность и предприимчивость, т. е. качества, взаимоисключающие друг друга. Вывод автора работы заключается в призыве «уйти от попыток построить один, единственный социальный портрет, представляющий всю молодежь постсоветской России — от старшеклассников и учащихся ПТУ до студентов и военнослужащих. Дело в том, что существует не один, а несколько социально-психологических портретов, и наложение их друг на друга порождает нелепые конфигурации» (Соколов 2005, 96). Среди современной российской молодежи автор исследования видит как минимум три большие группы: интеллектуальную элиту, расколотую по этическому принципу на интеллектуалов и интеллигентов; неителлектуальную молодежную массу, с неразвитыми духовными интересами и ориентирующуюся на потребление массовой культуры; и маргинальную прослойку между двумя основными стратами.

В целом недовольство молодежью со стороны старшего поколения подпитывается еще и тем, что молодое поколение не является объектом, пассивно усваивающим традиции и опыт старшего поколения, а «выступает в качестве активного субъекта, создающего и передающего новую социальную информацию. Однако старшее поколение не готово рассматривать молодежь как деятельного субъекта, отвергая ценности и опыт молодого поколения» (Нор-Аревян 2003, 15).

Возвращаясь к проблеме межпоколенных коммуникативных конфликтов, следует заметить, что разнородность современного молодого поколения без сомнения отражается на восприятии внутрисемейных коммуникативных проблем средним и старшим поколением. По данным М. В. Вдовиной (2005), большинство респондентов (65 %) полагает, что между поколением отцов и поколением детей в сегодняшней России конфликты происходят более остро, чем между дедами и внуками, поскольку поколение пожилых людей в целом более лояльно относится к внукам. Также, опрошенные (76 %) в массе согласились с высказанным мнением о том, что совместное проживание в семье нескольких поколений в большей степени способствует коммуникативным конфликтам, чем раздельное проживание поколений. С другой стороны, респонденты не поддержали идею о том (49 % опрошенных против), что чем значительнее разница в возрасте между членами семьи, тем больше вероятность возникновения коммуникативного конфликта. По мнению большинства опрошенных, абсолютная разница в возрасте не влияет на происхождение и протекание межпоколенных конфликтов.

С точки зрения взрослых детей, семейные отношения остаются одним из важных критериев в определении успеха в жизни. Мнение детей относительно образа жизни родителей в целом характеризуется уважением (44,9 %), непонимание и раздражение вызывает у 15,3 % опрошенных; достаточно большой процент молодежи проявляет безразличие (19,4%) или затрудняются ответить (17,3 %) (Зравомыслова 1998, 22). Несмотря на в целом достаточно уважительное отношение к образу жизни родителей, молодое поколение россиян совершенно не собирается перенимать или повторять жизненный опыт родителей, в т. ч. и в строительстве собственной семейной жизни. Это хорошо проявляется, например, в отношении молодого поколения к популярной ныне форме совместной жизни без регистрации брака.

В анкете (Вдовина 2005) высказывалось мнение о том, что совместное проживание без регистрации брака может усугублять межпоколенные конфликты. Это утверждение было поддержано лишь 37 % опрошенных и отвергнуто 48 % респондентов. Ряд факторов, по мнению респондентов, не влияет на межпоколенные конфликты: наличие неполной семьи (без отца или без матери), наличие трех и более детей в семье (гипотеза о зависимости между количеством детей и конфликтогенностью была отвергнута).

Формы межпоколенческих конфликтов могут быть весьма разнообразными и включать, по мнению опрошенных (Вдовина 2005), психологическое давление членов семьи разных поколений друг на друга (68 %), эмоциональное отчуждение (28 %), физическое насилие, удары, побои (27 %), материальные лишения, лишение денежной поддержки или собственности (26 %), социальную изоляцию, оставление без заботы и помощи, бойкотирование и изгнание из семьи (22 %), а также сексуальные домогательства, в основном со стороны мужчин старшего поколения по отношению к женщинам младшего поколения в семье (8 %).

Говоря о физическом и эмоционально-психологическом насилии при межпоколенных отношениях в семье, к сожалению, нужно констатировать, что все чаще это насилие направлено против людей пожилого и преклонного возраста (Пучков 2005). В Саратове и в Саратовской области были изучены материалы Саратовского УВД, проведены интервью с работниками социальных служб, а также проведен опрос около 3000 жителей от 60 лет и старше в нескольких районах города и области. Комплексное исследование помогло выявить причины, формы и последствия насилия против пожилых в современных российских условиях.

По мнению П. В. Пучкова, основными причинами внутрисемейного насилия против пожилых является их беспомощность, зависимость от родственников и социальных работников в получении необходимой помощи. Предоставление помощи пожилым родственникам, оказание заботы о старших для многих более молодых членов семьи является обузой, нежелательной обязанностью. Кроме того, такие факторы, как бедность, безработица, алкоголизм, немотивированная агрессивность членов семьи напрямую сказываются на жестоком обращении с пожилыми родственниками. Изучение проблемы внутрисемейного геронтологического насилия затруднено, поскольку практически отсутствует официальный учет актов жестокого обращения с пожилыми со стороны родственников; сами жертвы насилия часто не хотят, отказываются или опасаются предпринимать обращения в милицию или какие-либо иные правовые действия против членов своей семьи. П. В. Пучков (2005) испытывал серьезные трудности в проведении опроса среди жертв геронтологического насилия именно из-за нежелания и боязни пожилых людей говорить об этой проблеме даже в условиях анонимного интервьюирования. Обширную информацию принесли глубинные интервью с социальными работниками, которые непосредственно соприкасались с престарелыми людьми. Исследователь выделил несколько типов насилия и представил репрезентативные нарративы социальных работников для иллюстрации типов жестокого обращения с людьми преклонного возраста.

Примером физического насилия может служить следующий нарратив:

«Женщина 1919 года рождения. Соседи позвонили, что женщину обижает сын. Мы пошли узнать. Он вроде бы ее избивает. Вышла женщина, очень пожилая. Синяк у нее на щеке под глазом расплывшийся, отекшее лица. Женщина еле двигается. Истощенная. Начали разговаривать. Она толком ничего не рассказывает, боится. Доверилась нам, когда узнала, кто мы. Мы сели на кухне, начали разговаривать. Сначала сына не было. И тут из-за двери выходит сын, 64 года. Он сразу набросился на нас. Сначала он подумал, что мы пенсию принесли и потребовал, чтоб мы ему отдали. Он помахивал вот таким тесаком. Мы стали говорить, что мы мормоны, уговариваем его маму пойти в эту религию. Женщина плохо слышит, общение затруднено. Второй раз пришли. Я начала ее уговаривать сначала пожить в центре, чтобы хотя бы немного откормить. Единственное, что сделали, написали в милицию, просили принять меры. Другого чего-то сделать мы не в силах. Кроме того, боимся туда ходить» (Социальный работник, женщина, 54 года). (Пучков 2005, 37)

Эмоционально-психологическое насилие может проявляться в вербальной агрессии или в создании коммуникативной изоляции пожилого человека со стороны членов семьи:

«К нам обратилась бабушка. Когда я пришла, увидела, что она живет в семье. Объясняет, что у нее есть внучка, двое детей. Эту внучку бабушка воспитывала всю жизнь. Внучка приехала откуда-то с Дальнего Востока, где жила ее дочка. У бабушки есть еще одна дочь в Ленинском районе. У нее своя семья. Но квартиру бабушка все-таки отдает внучке. Пока еще были маленькие дети, бабушка была нужна, она помогала воспитывать этих детей, сидела всегда с ними. Потом дети подросли. Теперь внучка начала ее терроризировать. Они ее закрывают в комнате, не разрешают выходить оттуда, поносят бабушку матом, окриками: „Когда ты подохнешь?", „Ты зажила здесь, по стольку уже не живут! Она на улицу не может выходить. Поэтому бабушка обратилась к нам, чтобы мы пока ее взяли на обслуживание. Она говорит: „Мне нужна моральная поддержка, понимаете. Мне надо общаться с кем-то“». (Социальный работник, женщина 52 года) (Пучков 2005, 37-38)

Отсутствие удовлетворительного продуктивного общения с внучкой, социальная и коммуникативная изоляция в семье подталкивают пожилого человек к переезду в специальное учреждение для престарелых. Эмоционально-психическое насилие может совмещаться с пренебрежительным уходом за пожилым человеком:

«Женщина 80 лет. Бывший преподаватель. У нее сын, сноха, живут в трехкомнатной квартире. Сноха выпивает, не ладит со свекровью. Насилия физического нет, только оскорбления. Они не хотят ее обслуживать, ничего не хотят делать. Она участник войны, получает большую пенсию, очень больной человек (недержание и т. д.). То им купит стиральную машину, то еще чего-то, во многом экономит, а сноха не хочет ее обслуживать, да еще на социального работника: „Вы за это деньги получаете, плохо ухаживаете"» (Социальный работник, женщина 51 год). (Пучков 2005, 38)

Из интервью социальных работников выясняется, что имеют место и случаи сексуального насилия в отношении пожилых членов семьи, не обязательно со стороны самих родственников, но с их согласия. Такая форма насилия может происходить особенно в тех случаях, когда престарелый человек из-за когнитивных, речевых, слуховых или иных проблем оказывается не в состоянии адекватно вербализировать свои мысли и лишен способности к самозащите: «Был еще такой случай у нас. Внук за бутылку водки разрешал бабушку пользовать» (Социальный работник, женщина, 49 лет). (среди иных способов жестокого обращения с пожилыми П. В. Пучков также выделяет и насилие, связанное со злоупотреблением медикаментозными средствами, преднамеренно неправильным использованием лекарственных и рецептурных средств:

«У нее родственники: сестра, тетка и племянница. И чтоб она их не беспокоила, эти родственники поили ее какими-то таблетками. Они приходили на час, на два, максимум, каждый день. Когда приходили мы (социальные работники), она всегда была в каком-то полуобморочном состоянии. Когда приходила я с проверкой после обеда, там уже никого не было» (Социальный работник, женщина, 51 год) (Пучков 2005, 38)

Помимо физического и эмоционально-психологического насилия, также выделяют особую форму финансово-экономического притеснения (Пучков 2005) в отношении пожилых. Эта форма насилия приобретает широкое распространение в условиях массовой бедности российского населения, распространения разного рода финансовых махинаций, а также роста наркомании и алкоголизма. Сюда можно отнести как присвоение денег и имущества, так и насильственное принуждение к написанию ми изменению завещания:

«Вот новенькая бабушка, мы ее недавно взяли на обслуживание, 1925 года рождения, практически прикована к постели. Жил с ней внук. Он то ли наркоман, то ли выпивает. Ей никакого внимания не уделял. Забрала ее к себе одна родственница. В квартире, что могли, все продали. Телевизор еле „ отвоевала ". В конце концов, она добилась, чтобы вернуться в свою квартиру. Внук уехал в другое место. Сейчас бабушка живет одна, а мы ее обслуживаем» (Социальный работник, женщина, 51 год) (Пучков 2005,38)

Проанализировав родственные отношения жертв и субъектов геронтологического насилия, П. В. Пучков получил следующие результаты: главными притеснителями пожилых членов семьи являются их ближайшие родственники: дети 27 %, внуки 8 %, супруги 7 %. Братья, сестры, тети, дяди, племянники и племянницы совокупно составляют еще около 17 % угнетателей. Заметную роль в насилии над пожилыми играют не прямые родственники, а близкие друзья и соседи по дому, почти 24 %. Образовательный уровень субъектов насилия дал следующую картину: 23 % имели высшее образование, 38 % среднее, 14 % среднее специальное, техническое образование, около 6 % с разными формами неоконченного образования; около 5 % начальное, около 13 % не сообщили об уровне образования. Нетрудно заметить, что люди с разным уровнем образования могут участвовать в актах агрессии против своих пожилых родственников.

Примечательно, что среди притеснителей пожилых людей насчитывалось большое количество людей старшего поколения, около 42,5 % (П. В. Пучков 2005, 40), что подталкивает к сомнению относительно наличия внутрипоколенной солидарности, которая, казалось бы, должна иметь место, если следовать постулатам межгрупповой теории. Вероятно, важную роль в вопросе притеснения пожилых людей играет и фактор семейной истории. Отвечая на вопрос о том, имели ли место конфликты между респондентами и их детьми, родственниками и соседями, 43,5 % опрошенных пожилых людей отметили, что такие конфликты «присутствовали всегда». Кроме того, в актах геронотологической агрессии в 27 % случаев играл роль алкоголь и в 5 % случаев была отмечена наркотическая зависимость субъектов насилия. Автор исследования подчеркивает масштабность явления геронтологической агрессии в современных российских условиях и делает вывод о дегуманизации общества, аморальности и падении нравов среди значительного количества россиян.

Таким образом нетрудно заметить, что существует целый ряд факторов: социальные, психологические, экономические, демографические, социокультурные и аксиологические, которые обуславливают наличие межпоколенческих конфликтов, отражающихся в коммуникативном процессе между членами семьи. Семейная коммуникационная сфера является первичной и сохраняет определяющее влияние на характер межпоколенной коммуникации. Необходима такая стратегия взаимодействия поколений в семье, которая бы обеспечивала снижение конфликтности межпоколенного общения, которая бы вела к большему сотрудничеству поколений, гуманному и толерантному отношению между членами семей.

Стереотипное мышление нередко связывают с шаблонной негативной оценкой чего-либо, с низкой информированностью человека, а также с непродуманным поведением. Следует отметить, однако, что стереотипное мышление выполняет важную функцию: в определенных ситуациях оно позволяет уменьшать сложность социального мира и социальных взаимоотношений. Так, стереотипное мышление является эффективным подходом при коммуникативных контактах с незнакомыми людьми. Встречаясь с кем-либо впервые и начиная разговор, собеседники мало знают друг о друге, а значит, степень неизвестности высока (Berger & Bradac 1982), что вызывает у коммуникантов психологический дискомфорт. Обычно участники коммуникации сразу же пытаются уменьшить уровень неизвестности путем отнесения собеседника к той или иной социальной группе, что помогает поднять степень предсказуемости и уменьшить дискомфорт.

Возраст человека — это то, что мы замечаем при встрече практически сразу, относя человека к той или иной возрастной группе. Отнесение к возрастной группе или предъявление возрастных требований прослеживается и при приеме на работу («требуется женщина-секретарь с опытом работы, до 30 лет»; «бухгалтер до 40 лет»; «няня к трехлетнему ребенку от 35 до 50 лет» и т. д.); и в системе здравоохранения («рекомендуется ежегодное прохождение маммограммы женщинам после 40 лет»); в рекламе («после 25 каждая женщина должна использовать наш увлажняющий крем», «предоставляем специальные скидки для людей пенсионного возраста!») и в других областях. Эйджизм (ageism) — дискриминация по возрастному показателю, хорошо просматривается в этих и других примерах. В исследованиях отмечается, что в западных культурах существует достаточно устойчивое негативное отношение к пожилым людям (William & Giles 1998), которое проявляется в общении с ними.

Некоторые из приведенных в предыдущем параграфе рекламных цитат указывают на очевидную дискриминацию по возрастному признаку. В докладе генерального секретаря Международной Организации Труда (Равенство в сфере труда, 2003) подчеркивается, что страны должны противодействовать дискриминации с сфере труда, в частности бороться с такими ее проявлениями, как: установление при найме на работу предельного возраста; практика заявлений работодателя о том, что пожилой трудящийся не может «продвигаться по службе» или что он «обладает слишком большим опытом»; установление возрастных ограничений при найме для женщин; установление предельного возраста для профессиональной подготовки; замена пожилых трудящихся молодой рабочей силой в тех случаях, когда заработная плата повышается в зависимости от возраста; создание таких условий, которые заставляют пожилых трудящихся уходить на пенсию раньше срока, например, предложение вариантов ухода на пенсию под завуалированным давлением. В современной России нередко декларируются широкие права пожилых людей (Васильчиков и др. 2000), но в практике найма работников зрелого возраста мало что меняется.

Среди исследователей, занимающихся проблемами социальной геронтологии, психологией старения и другими смежными науками, был проявлен значительный интерес к способам стереотипизации пожилых людей и использования определенных клише в их адрес. Использование определенных клише и стереотипных высказываний в отношении какой-либо группы людей является также и актуальным социолингвистическим вопросом. Например, в отношении пожилых людей существует большое количество клише, имеющих, как правило, негативную коннотацию: старая калоша, старая карга, старая кошелка, старая перечница, старый пень, старый пердун, старый хрен и пр. В каких коммуникативных ситуациях актуализируются подобные клише? Какова практика употребления этих выражений в разных возрастных группах? Насколько отношение к подобным клише зависит от пола, возраста и образования носителей языка? Эти и другие вопросы могли бы послужить отправной точкой для интересного социолингвистического и коммуникативного анализа.

Эйджизм напоминает и другие формы дискриминации в обществе, например, по этническому или гендерному принципу. Заметим, что возраст представляет собой континуум, а границы между возрастными категориями часто размыты и предопределяются лишь контекстуально. Эйджизм оказывается особой формой дискриминации, на которую находятся интересные ответы в обществе. Например, девочки в подростковом возрасте массово используют косметику, чтобы выглядеть взрослее и быть принятыми в группу более старших подростков. С другой стороны, по данным CNN, только в США в 2006 г. было проведено около 11 млн косметических операций, большая часть из которых была направлена на изменение внешности с тем, чтобы выглядеть моложе своих лет. Манипуляции с возрастом не ограничиваются только этим. Так, среди фамильных преданий в нашей семье фигурирует рассказ, в котором одна из знакомых женщин в 90-е гг. прошлого века специально потеряла паспорт и свидетельство о рождении, а затем подправила свой возраст в паспортной анкете в сторону уменьшения на 10 лет с тем, чтобы выйти замуж за иностранца, который ставил жесткие возрастные условия для невесты. Из разговоров со знакомыми и коллегами удалось узнать о многочисленных схожих случаях, когда менялся паспортный возраст в сторону увеличения или уменьшения для соответствия требованиям при приеме на работу, избежания призыва в армию, получения дополнительных пенсионных льгот и т. д.

Примечательно, что историко-этимологический анализ слова старый показывает, что в древнерусском языке данное слово имело в основном нейтральные и положительные коннотации. Ср. индоевропейскую основу staro — «большой»; литовские слова storas — «толстый, коренастый», storeti — «толстеть»; древнескандинавский корень storr — «большой»; слово sthira в санскрите в значении — «крепкий, твердый, сильный, спокойный»; staurran в готском «ворчать, быть упорным». В работе по геронтологической терминологии (Covey 1993) отмечается, что слова в европейских языках, обозначавшие пожилой возраст, изначально имели позитивную коннотацию и ассоциировались с мудростью, житейским опытом и трудовыми навыками, однако затем стали приобретать более негативные оттенки в значении, указывающие на утрату трудоспособности, беспомощность и зависимость, что косвенно свидетельствовало о понижении статуса пожилых. В русском языке это хорошо можно продемонстрировать на примере двух словообразовательных рядов, в один из которых входят такие слова, как старец, старейшина, староста, старшина, а в другой — старичье, старье, старпер и пр. Пожилые люди в наше время не хотят, чтобы их называли старыми, стремятся дистанцироваться от негативных ассоциаций, связанных с понижением статуса престарелых людей. Авторы многих исследований высказывались в пользу употребления лексических единиц, которые бы не представляли собой клише дискриминационного характера (Schaie 1993). В ходе социолингвистического опроса (Barbato & Freezel 1987), проведенного в США, респонденты отдали свое предпочтение в пользу слов: mature American, senior citizen, retired person, которые в большей степени ассоциируются с активным, прогрессивным образом жизни, чем слова aged, elderly, где отчетливо прослеживаются негативные ассоциации.

Возрастные клише и ярлыки отражают целый ряд социальных смыслов. В обзорном труде (Coupland & Coupland 1990) отмечалось, что исследования, ведущиеся по вопросам старения, имеют декрементальную возрастную ориентацию, т. е. в них делается акцент на дефиците коммуникативных или социолингвистических компетенций у пожилых. Обратимся к конкретным стереотипическим представлениям о коммуникативных особенностях людей пожилого возраста.

Одним из распространенных стереотипов пожилых людей является болтливость. Болтливый старик и болтливая старуха — знакомые клише и в жизни, и в художественной литературе. Насколько же этот стереотип соответствует действительности? Болтливость, включение нерелевантной информации в неоправданно длинное повествование, по данным социолингвистических исследований свойственна всего около 20 % пожилых людей (Ruscher & Hurley 2000). Как правило, нерелевантная информация включает разного рода воспоминания, которые не интегрированы в повествование. Болтливость является одной из черт, которая ассоциируется со старостью, возможно потому, что, как показывают исследования, именно чрезмерная разговорчивость коррелирует с возрастным показателем у пожилых людей. Например, при социолингвистическом обследовании американских военных в отставке средней возраст наиболее болтливых пожилых офицеров оказался около 67 лет, тогда как для менее словоохотливых отставных офицеров средний возраст был около 64 лет (Gold et al. 1988). Помимо высокой корреляции с возрастом оказалось, что чрезмерная болтливость также коррелирует с безразличием к восприятию индивидуума в глазах других людей и с более низкими невербальными навыками. Отметим также, что пожилые люди, которые в своих высказываниях не отвлекаются от темы разговора, не включают нерелевантной информации в повествование, нарушают представления более молодых участников общения о коммуникативных особенностях пожилых и тем самым не поддерживают сложившийся стереотип (Duval et al. 2000).

К другим коммуникативным явлениям, которые обычно тесно связывают с пожилым возрастом, относят акты болезненного самораскрытия. Заметим, что в социальной психологии разделяют акты самораскрытия на болезненные и неболезненные. Болезненные акты самораскрытия являются передачей негативной, сугубо личной информации в процессе общения. В исследовании (Coupland et al. 1991), проведенном на Уэльсе, принимали участие 20 молодых (от 30 до 40 лет) и 20 пожилых (от 70 до 87 лет) женщин, которые до эксперимента не знали друг друга. Участники эксперимента вели между собой диалоги (молодая женщина — пожилая женщина, а также пожилая женщина — пожилая женщина), записанные в аудио и видео формате. Первоначальная цель исследования заключалась в том, чтобы определить, какие формы коммуникативного приспособления используют молодые женщины при беседе с пожилыми. Однако в ходе проводимого исследования интерес авторов переместился в большей степени на анализ коммуникативных актов болезненного самораскрытия. Анализ записанных диалогов показал, что практически все болезненные самораскрытия (утрата близких, плохое здоровье, неподвижность, одиночество, семейные и финансовые проблемы) были сделаны именно пожилыми участниками диалогов, причем практически в равной пропорции при беседе с молодыми женщинами или при разговоре с своими пожилыми сверстницами. В диалогах пожилые женщины более 17 % времени потратили на раскрытие личной болезненной информации, тогда как у молодых собеседниц на это ушло менее 2 % от общего времени разговоров. Первоначальное раскрытие какой-либо болезненной информации вело к дополнительным вопросам со стороны молодых участниц беседы, и, как по цепочке, приводило к новым болезненным самораскрытиям.

В схожем эксперименте (Shaner et al. 1994) были сопоставлены случаи разного вида самораскрытия. Выяснилось, что в разговоре с пожилыми собеседниками, молодые коммуниканты раскрываются даже чаще, чем пожилые. Однако сопоставление именно болезненных самораскрытий показало, что они происходят в два раза чаще со стороны пожилых участников разговора.

Считается, что болезненные самораскрытия нарушают нормы саморепрезентации во время беседы с незнакомыми людьми (Berger et al. 1982; Coupland et al. 1988). Обычно речь идет о нарушении трех норм саморепрезентации: (1) не передавать информацию личного характера новым знакомым, (2) не пересказывать какую-либо негативную информацию о себе, (3) не раскрывать о себе слишком много во время первого разговора. Как следствие нарушения нормы болезненные самораскрытия обычно оцениваются негативно слушателями, причем как сама полученная информация, так и ее пожилой проводник. Рассчитывают ли на такую реакцию пожилые люди, раскрывая свои наболевшие проблемы? Когда задается вопрос, почему престарелые коммуниканты раскрывают о себе болезненную информацию, в ответ нередко можно услышать утверждения о том, что пожилые люди хотят представить себя в лучшем свете, найти подходящие объяснения своим болячкам, слабостям и ущербности. Следуя теории коммуникационного приспособления можно считать, что пожилые коммуниканты стремятся таким образом сохранить лицо и защитить свое «я». Другим объяснением болезненных самораскрытий является мотив самоидентификации — темы смерти друзей и супругов, темы болезней естественны для пожилого возраста и помогают пожилым лучше объяснить и представить себя окружающим (Bonnesen & Hummert 2002, 280). Болезненные самораскрытия помогают также ограничивать темы разговора и позволяют избежать невыгодных сравнений с более молодым собеседником, которые могли бы возникнуть, если бы, например, зашел разговор о спорте, туризме или романтических отношениях. Еще одним мотивом болезненных самораскрытий может быть стремление пожилых собеседников поддерживать контроль за ходом разговора, переводя разговор к привычным жалобам. Нередко, у пожилых вырабатывается устойчивая привычка к болезненным самораскрытиям, которые становятся просто рутинным способом поддержания коммуникации.

Помню, как моя прабабушка в последние 5-7 лет жизни, (а она дожила до 93 лет) часто и слезно жаловалась на боли в спине, на неуважение со стороны невестки, на раннюю смерть двоих сыновей, на недостаток внимания со стороны близких: «Вот не станет меня, так попомнит, как она со мной не разговаривала, да уже поздно будет». Репертуар и даже последовательность болезненных самораскрытий у прабабушки были хорошо известны членам семьи. Жалобы, как правило, заканчивались предложением попить чаю. В процессе чаепития настроение у прабабушки улучшалось и гут уже можно было услышать от нее более приятные воспоминания, например, об игре в рулетку в Монте-Карло. В Монте-Карло прабабушка была во время своего медового месяца на рубеже веков, девятнадцатого и двадцатого, когда прадедушка для своей молодой жены устроил поездку по Европе. Оказавшись впервые в казино, прабабушка не смутилась и в рулетку поставила на черное. Прадедушка же решил подстраховаться и, ничего не говоря жене, поставил на красное точно такую же сумму. В результате семейный бюджет не выиграл, но и не пострадал. Эту историю бабушка рассказывала множество раз и обычно за чаем.

Молодые участники общения более негативно реагируют на болезненные самораскрытия пожилых людей (Bonnesen & Hummert 2002, 289) — рассказы о смертях и болезнях часто воспринимаются ими как неуместные, неподходящие, слишком личные и т. д., а сами пожилые коммуниканты оцениваются ими в качестве малокомпетентных. Пожилые же собеседники оказываются более расположенными к выслушиванию болезненных самораскрытий в разговоре. Вероятно, можно судить о том, что с возрастом меняются нормы самораскрытия. Здесь, как кажется, хорошо прослеживается действие принципа взаимной выгоды, описываемого в рамках теории социального обмена: многие пожилые люди готовы с сочувствием выслушивать болезненные самораскрытия незнакомых людей, но в свою очередь нередко и сами стремятся поделиться собственными болезненными переживаниями в расчете на внимательное и участливое выслушивание.

Еще одним стереотипом коммуникативного поведения пожилых людей является раскрытие ими своего возраста (Coupland et al. 1991). Раскрывая свой возраст в разговоре, пожилые люди тем самым часто переводят беседу на обсуждение возраста. По наблюдениям Coupland et al., обсуждение возраста у пожилых людей нередко играет роль объяснения состояния здоровья, каких-либо проявлений болезни. Заявления о возрасте также иногда делаются, чтобы подчеркнуть контраст между реальным состоянием здоровья и тем состоянием, которое обычно связывается с определенным возрастом. «Ведь мне уже 82! Да что вы, ну вам никак не дашь! Другие в этом возрасте уже и из дома не выходят, а вы, вот смотрите, каким вы огурцом!...». Nussbaum & Bettini (1994) записали разговоры между внуками и внучками и их бабушками и дедушками, где последних попросили рассказать что-либо, что, по им мнению, «раскрывает смысл жизни». Авторы работы отметили, что почти в каждом рассказе бабушки и дедушки упоминали о своем возрасте. Дедушки говорили в основном о здоровье и о своих юношеских воспоминаниях, а бабушки предпочитали говорить о семье и о семейной истории.

К другим негативным стереотипам пожилых нередко относят забывчивость, одиночество, плохое состояние здоровья и дурашливость. Впрочем, с пожилым возрастом в странах Запада ассоциируются далеко не только негативные стереотипы. В работе (Hummert et al. 1994) при анализе ассоциаций, связанных с пожилым возрастом, было выделено 12 стереотипов, к которым были подобраны соответствующие прилагательные предприимчивый, активный, хорошо информированный (adventurous, active, well informed), патриотически настроенный, ностальгирующий, убежденный (patriotic, nostalgic, determined), жалующийся, озлобленный, требующий (complaining, bitter, demanding), в депрессии, безнадежный, заброшенный (depressed, hopeless, neglected).

Перечисленные стереотипные черты вполне пригодны и для описания пожилых граждан России. Например, в нынешних российских условиях хорошо известны группы пожилых людей, активных, хорошо информированных, патриотически настроенных и убежденных, которые с ностальгией вспоминают Советский Союз и времена развитого социализма, и решительно поддерживают политические партии и движения коммунистического и социал-демократического толка, выходя на митинги и демонстрации. С другой стороны, стереотип заброшенного, озлобленного российского пенсионера, жалующегося на маленькую пенсию, непомерно растущие цены и квартплату, наглое и заносчивое поведение новых хозяев жизни, широко растиражирован и в российской прессе, и на некоторых телевизионных каналах (по крайней мере в 90-е гг.).

Примечательно, что стереотипы старости предстают несколько по-иному в случае, когда общение происходит между близкими людьми, например, между внуками и их бабушками и дедушками. Родственная близость влияет на оценку молодыми людьми их бабушек и дедушек следующим образом. По результатам исследования (Pecchioni & Croghan 2002) был сделан вывод о том, что, если у молодого человека или девушки живы дедушки и бабушки, то именно степень близости со старшими родственниками определяет более или менее положительное отношение к общению с пожилыми, вне зависимости от возраста бабушки или дедушки. Впрочем, достаточно высокая степень близости к бабушкам и дедушкам не исключает и отрицательные стереотипные оценки. Исследователи подчеркивают, что у молодых людей именно отношение к их собственным бабушкам и дедушкам (Fox & Giles 1993; Williams & Nussbaum 2001) влияет на формирование отношения к старению и старости в целом и на формирование соответствующих стереотипов.

Общение между людьми разного возраста может вызывать чувство удовлетворения или ощущение неудовлетворенности у участников коммуникации. Какие же факторы влияют на положительное или отрицательное восприятие межпоколенческого общения? Опрос среди молодых людей по восприятию общения с людьми пожилого возраста (Williams & Nussbaum 2001, 91) указал на несколько таких факторов. Ощущение неудовлетворенности от разговора у молодых участников общения ассоциировалось с жестким негативизмом пожилых коммуникантов. Это проявлялось в тех случаях, когда молодые участники опроса полностью соглашались с утверждениями о том, что пожилые люди говорили много и исключительно о себе и своих проблемах, а также с утверждениями о том, что молодые собеседники не знали, как реагировать и что говорить в ответ на жалобы пожилых людей. Другим фактором, влияющим на чувство удовлетворения от общения, оказался фактор взаимной подстройки коммуникантов друг к другу. Взаимное приспособление собеседников давало ощущение того, что возрастная разница между участниками коммуникации скрадывалась и собеседники находили в разговоре общие интересы: пожилые участники разговора были позитивно настроены, вели живую дискуссию, с интересом выслушивали молодого собеседника и избегали вынесения каких-либо отрицательных оценок в адрес партнера по коммуникации.

В ходе другого опроса по изучению общения между представителями разных поколений исследователи (Williams & Giles 1996) просили студентов вспомнить и описать недавние внесемейные разговоры с пожилыми собеседниками, которые вызывали чувство удовлетворения или чувство разочарования и неудовлетворенности. Респондентов попросили описать один «удовлетворительный» и один «неудовлетворительный» разговор из их практики общения с пожилыми. Затем была проанализирована содержательная сторона описанных разговоров с целью выявления наиболее часто встречающихся тем разговоров. Результаты обследования показали, что наибольшее удовлетворение от разговора молодые собеседники получали в том случае, когда пожилые люди подстраивались к коммуникативным нуждам студентов, т. е. выражали одобрение собеседнику, внимательно слушали, подбадривали комплиментами, рассказывали интересные истории и т. д. Удовлетворение вызывали разговоры, в которых оба собеседника разного возраста выражали позитивные эмоции. Примечательно, что в этих случаях возрастная разница между собеседниками часто не воспринималась молодыми людьми в качестве существенного фактора, влияющего на ход разговора. По наблюдениям Williams & Giles (1996), в 90 % случаев именно пожилые люди делали комплименты своим более молодым собеседникам и проявляли эмоциональную поддержку.

С другой стороны, при неудовлетворительных разговорах пожилые собеседники не проявляли внимания, слушали молодых участников разговора без интереса, казались неинформированными, не понимающими суть разговора, иногда акцентировали нежелательное внимание на своих молодых собеседников. По словам студентов, в подобных разговорах пожилые нередко жаловались на состояние здоровья и другие проблемы в жизни. Некоторым молодым собеседникам казалось также, что пожилые переносили на них негативные стереотипные взгляды о том, что молодежь в целом наивна и безответственна. Молодые собеседники отмечали, что таких условиях разговора сами они неохотно продолжали беседу и нередко вынуждены были, «прикусив язык», сдерживать себя, выказывая уважение к пожилому возрасту собеседника.

Во внесемейных разговорах, проанализированных исследователями (Williams & Giles 1996), особое место занимали нарративы, которые сводились к рассказам о каких-либо случаях из жизни, коротким воспоминаниям. По данным исследователей, и молодые и пожилые собеседники в равной степени проявляли интерес к таким повествованиям. Вопреки устойчивым представлениям, две трети рассказов пожилых людей касались не событий многолетней давности, а сравнительно недавних эпизодов и случаев из их жизни. Молодым собеседникам нравилось, когда пожилые участники разговора передавали свои собственные наблюдения о каких-либо текущих, недавних или исторических событиях. Среди же повествований со стороны молодых собеседников, наиболее распространенной темой были рассказы об учебе и рассуждения о будущих профессиональных планах. Школа, университет и будущая карьера представляются наиболее естественными темами для обсуждения особенно в межпоколенческом разговоре, ибо, как кажется девушкам и молодым людям, именно обсуждение этих тем обычно сопровождается одобрением со стороны пожилых собеседников. С другой же стороны, некоторые пожилые собеседники могут расценить попытки перевести разговор только на будущие планы молодых как проявления юношеского эгоцентризма.

Еще в 80-е гг. прошлого века социологи отмечали, что в условиях западного современного общества люди разного возраста оказываются все больше и больше сегрегированы (Chudacoff 1989). Справедливость этого наблюдения подтверждается и сегодня. Контакты между людьми разного возраста сокращаются по мере того, как молодежь концентрируется в университетских кампусах, все больше людей преклонного возраста помещаются в дома для престарелых, граждане предпенсионного возраста поселяются в квартирные комплексы, где, согласно утвержденным правилам, проживают только семьи без детей и т. д. По некоторым данным (Williams & Garret 2002), люди студенческого возраста общаются с теми, кому за 65 лет, не более 5 %-10 % от общего времени, проводимого в общении внутри и вне семьи. Частота коммуникативных контактов с пожилыми людьми вне семьи влияет на восприятие пожилых людей и отношение к пожилым людям и старению (Giles et al. 2001; Williams et al. 1996). Молодые люди, которые признают, что чаще общаются с людьми в преклонном возрасте, более склонны рассматривать пожилых собеседников в положительном свете, как людей, которые стремятся приспосабливаться к коммуникативным нуждам другой стороны.

Обратимся к рекомендациям по улучшению восприятия межпоколенческого общения, которые были сделаны со стороны представителей студенческой молодежи (Williams & Nussbaum 2001, 99). В общих чертах рекомендации молодых коммуникантов сводились к пожеланиям в адрес пожилых собеседников стараться лучше приспосабливаться, эмоционально и когнитивно, к потребностям молодых, проявлять меньше негативизма, стремиться лучше выслушивать собеседника, стараться высказываться с большей ясностью. Также было отмечено, что оба разновозрастных партнера по общению должны быть более вовлечены в разговор, а также должны стараться эмоционально приспособиться друг к другу, что может про-, являться во взаимных сочувствии и заботе. Примечательно также и то, что, по мнению значительной части респондентов, крайне трудно существенно улучшить впечатление от разговора, который уже был воспринят как вполне удовлетворительный. Что же касается улучшения впечатления I от неудовлетворительных разговоров, то среди рекомендаций были сделаны, на наш взгляд, и не слишком конструктивные предложения, сводящиеся к тому, чтобы в будущем вообще не вступать в разговор с подобными собеседниками, а также избегать пожилых людей в целом.

Одной из очевидных проблем описанных опросов является то, что респондентами в большинстве случаев оказываются люди молодого возраста, как правило, студенты первого и второго курса, записавшиеся на з лекции по введению в коммуникативные исследования, межкультурную коммуникацию, социолингвистику и другие подобные дисциплины. Университетские профессора и научные сотрудники, ведущие изучение коммуникативных процессов, чаще всего обращаются к этой наиболее доступной (добавим также, подручной и зависимой) группе респондентов со своими опросами и экспериментами. Подобных опросов среди пожилых проведено намного меньше и с меньшим количеством участников. Причем опросы среди пожилых людей охватывали в основном постояльцев домов для престарелых, испытывающих разного рода когнитивные и коммуникативные затруднения. Подобная практика избирательных и не вполне репрезентативных опросов, во-первых, снижает надежность и валидность коммуникативных исследований, а во-вторых, представляет картину восприятия межпоколенческой коммуникации в однобоком плане, где мнения людей студенческого возраста представлены в полной мере, а взгляды и представления пожилых и здоровых участников коммуникации оказываются, менее изученными.

Во время поездки по Таиланду в 2003 г. мне запомнился следующий случай. При регистрации в отеле в городе Чианг Май на севере Таиланда я стоял в небольшой очереди. Обычно иностранцев просят подойти к стойке регистрации без промедления, следуя традиционным для Таиланда заповедям гостеприимства. На этот же раз молодой менеджер за стойкой прежде всего пригласил на регистрацию тайца, которому на вид было лет 60 или 65. Когда дошла очередь до меня, менеджер специально извинился за небольшую задержку и сказал, что в Таиланде принято обслуживать прежде всего пожилых постояльцев и иностранцев, но пожилым все-таки отдается предпочтение.

Ученые, ведущие исследования в области межпоколенческой коммуникации, хорошо понимают, что характер коммуникации между людьми разных поколений во многом зависит от культурных особенностей общества. В последние 10-15 лет заметен очевидный интерес к изучению взаимосвязи между характером общения и культурой общества (Gudykunst et al. 1996; Ng 1998). Географический охват подобных исследований достаточно велик. Исследования общения между разными поколениями в последнее десятилетие проводились не только в США и европейских странах, но и в Южной Корее, Японии, в Гонконге и на Тайване (Williams et al. 1997; Cai et al. 1998; Noels et al. 1999; Giles et al. 2001). Исследователи стремились выявить различия в общении между поколениями в восточных странах, т. к. традиционно считается, что именно в этих странах сохраняются коллективистские ценности и более уважительное отношение к пожилым, чем на Западе (Gudykunst & Matsumoto 1996).

Приводя утверждение о том, что восточные культуры более ориентированы на коллективистские ценности, а культуры стран Запада проникнуты индивидуализмом (Hofstede 1980), нельзя забывать об очевидной опасности универсальных обобщений. Уровень индивидуализма среди американских граждан или уровень коллективизма среди монголов или китайцев несомненно варьируется (Triandis et al. 1985), и правильнее говорить об относительном индивидуализме или коллективизме членов общества и носителей языка. Причем очевидно и то, что индивидуалистические и коллективистские тенденции могут проявляться в общение одного и того же носителя языка в зависимости от ситуации и контекста.

Кроме того, не следует забывать, что традиционные воззрения в Китае и других странах Дальнего Востока на характер отношений между поколениями имеют свои внутренние противоречия, в частности противоречия между конфуцианской и даоистской традицией (учением Лао-Цзы). Ранние учения даоизма в Китае рассматривали людей и окружающую среду в постоянной взаимозависимости и подчеркивали важность гармонии в этих взаимоотношениях. Эти представления остаются важными в восточной традиции, а в последние несколько десятилетий также были импортированы и на Запад. Вспомним хотя бы популярную теорию двух начал «Инь» и «Ян», принципы правильной расстановки мебели в жилом или рабочем помещении (Фен Шу), или же оздоровительную гимнастику Тай-Чи, которые как раз и построены на основе древних даоистских учений. Даоизм, впоследствии подвергнувшийся влиянию пришедшего из Индии буддизма, характеризуется определенным недоверием к вербальной коммуникации, убеждением в том, что слова и предложения могут сознательно скрывать истинные намерения говорящего и что духовная универсальная истина не может быть адекватно выражена вербально.

Конфуцианская же традиция, распространившаяся не только в Китае, но и в других странах Дальнего Востока, подчеркивала важность строгого соблюдения традиционных порядков и обычаев, в т. ч. и в общении. Главнейшей обязанностью человека являлось почитание старших и предков. В одном из конфуцианских сочинений говорится: «всегда выражать полное уважение к родителям, доставлять им пищу самую любимую; скорбеть, когда они больны; до глубины души сокрушаться при их кончине; и приносить им, усопшим, жертвы с торжественностью — вот пять обязанностей сыновьего благочестия». Конфуцианские правила лояльности и послушания старшим предписывали ученикам свято следовать наставлениям Учителя, а преемникам — ревностно оберегать опыт предшествующих поколений. Традиция передачи знания из уст в уста стремилась исключить возможность превратного толкования Учения, а воспользоваться письменными источниками без помощи наставника было невозможно. Долг ученика перед наставником и старшими товарищами является пожизненным и неоплатным.

С другой стороны, многие исследователи разделяют мысль о том, что социальная ориентация в странах Запада базируется на принципах либерализма. Общество строится из индивидуумов, каждый из которых обладает своими неотъемлемыми правами и стремится к автономии (Kim 1994). Люди на Западе действуют рационально, в своих собственных интересах, стремясь достичь индивидуального успеха и самореализации (Gudykunst et al. 1996), и в значительно меньшей степени ориентируются на представления старших, своих учителей, родителей, и других старших родственников в своем поведении и коммуникативном взаимодействии с окружающими людьми. При общении с собеседниками из иной культурной среды люди ориентируются на мультикультурные нормы общения. Исследование в Германии было обращено на изучение коммуникативного поведения турок-иммигрантов в конфликтной ситуации (Klinger & Bierbraver, 2001). В конфликтном общении с другими иммигрантами из Турции обычно использовалась менее агрессивная, непрямая форма общения; когда же участником конфликта был немец, турецкие иммигранты проявляли более прямую и инструментально направленную форму общения, свойственную немцам.

В определенной степени негативные стереотипы в отношении общения с пожилыми людьми могут быть отнесены именно на счет индивидуализма, ориентацию на краткосрочные прагматические отношения и стремление к независимости в западном обществе. Общение с пожилыми людьми требуют времени, налагает дополнительные нежелательные обязательства и часто не несет с собой какой-либо ощутимой прагматической, инструментальной пользы. Налицо очевидный контраст с традиционными представлениями восточных культур.

В соответствии с конфуцианскими принципами гуманизма, праведности, пристойности и мудрости (Yum 1988), почитание пожилых в традиционных восточных культурах не ограничивается семейным кругом, но распространяется на соседей и общество в целом. Уважение к старшим на уровне семьи выражалось в почитании предков, в подчинении родителям и уважении к ним, в оказании финансовой поддержки родителям (Zhang & Hummert 2001). На внесемейном уровне уважение к старшим проявлялось прежде всего в их более высоком социальном статусе в обществе. Почитание стариков до последнего времени являлось широко распространенной общественной нормой в таких странах, как Япония (Tobin 1987), Южная Корея (Park & Kim 1992), Китай (Но 1994). Примечательно, что в Гонконге до 60-х гг. прошлого века при знакомстве друг с другом было принято называть не только имя, но и собственный возраст (Ng 1998). Это позволяло с т роить общение со старшими по возрасту собеседниками согласно этике общения.

В более ранних исследованиях распространенность уважительного от ношения к пожилым в странах Востока подтверждалась полученными эмпирическими данными. Так, например, опросы в Шеньяне (Sher 1984) дали результаты, которые указывали на позитивный имидж пожилых людей в Китае. Несмотря на серьезные изменения в китайском обществе в 90-е гг. прошлого века, уважение и почет к старикам сохранялись. Жизненный опыт и знания пожилых китайцев составляли своеобразную цепочку, способствовали поддержанию связи между настоящим и прошлыми поколениями, предками, историей и культурной традицией (Wong 1979). Сам процесс старения описывался в нарративах участников еще одного исследования как позитивный процесс, отражающий гармонию человека с естественными процессами в окружающей среде. Кроме того, подчеркивалось, что пожилые люди на Востоке представляются более деятельными и активными, чем на Западе, и эффективно обеспечивают поддержание межпоколенческого общения и связей в семье (Nagasawa 1980).

Однако недавние исследования в странах Дальнего Востока указывают на определенные изменения в этой области. Так в работе, посвященной изучению роли и статуса пожилых людей в Гонконге (Chow 1999), было установлено, что пожилые члены семьи уже более не рассматриваются в качестве глав семей, а также более не обладают правом принимать какие-либо окончательные решения в семейных делах. Исследования, направленные на изучение отношения к общению с людьми разного возраста в этих странах, не принесли результатов, поддерживающих гипотезу, что общение со стариками воспринимается более позитивно в странах Вое ка, чем на Западе.

В Южной Корее исследователи (Song et al. 1989; Youn et al. 1991) изучали ожидания и представления пожилых людей относительно их общения с более молодыми поколениями и в целом относительно положения пожилых в корейском обществе. В результате урбанизации и влияния западной культуры традиционный уклад корейской семьи (при котором старший сын жил с пожилыми родителями) распался. Пожилые корейцы в своих нарративах выражали недовольство этими изменениями в семейных традициях и потерей статуса, которая проявляется в утрате былого влияния на своих детей. По данным исследователей (Song et al. 1989), молоды члены семьи не пытаются в должной мере понять психологическое со стояние пожилых родителей (в возрасте от 55-84 лет). Старение для корейцев ассоциируется с нарастающим конфликтом, неприятными формами общения с молодыми, ощущением неуважения со стороны молодых и всё большей отстраненностью от своих детей (Youn et al. 1991). Пожилые корейцы рассчитывают на более близкие отношения со своими детьми, но часто эти расчеты не совпадают с реальностью.

В другой работе (Ikels et al. 1992) подчеркивается, что, как и на Западе, так и на Востоке, у людей складываются достаточно негативные представления о пожилых, что сказывается на общение с ними. К негативным стереотипам относятся представления о физической немощи, материальной зависимости, ухудшении навыков межпоколенческого общения. Кроме того, описывается как весьма распространенное в странах Востока представление, заключающееся в том, что к пожилым людям надо относиться хорошо и уважительно, но их мнение не следует воспринимать серьезно.

Одно из исследований было направлено на сравнение общения между поколениями в девяти странах: Южной Корее, Японии, КНР, Гонконге, на Филиппинах, в США, Австралии, Новой Зеландии и Канаде (Williams et al. 1997). Полученные результаты показали, что молодые участники опроса из перечисленных азиатских стран в целом выразили менее позитивное отношение в оценке общения с пожилыми людьми по сравнению с молодыми респондентами из стран Запада. Причем, наиболее негативное отношение было выражено молодыми участниками опросов в Гонконге и Китае. Было сделано предположение, что подобное отношение к общению с пожилыми в азиатских странах может быть объяснено массовой вестернизацией, укреплением индивидуализма, быстрым размыванием традиционных ценностей, в частности почтительного отношения к старшим на Востоке, которое может восприниматься как нечто отжившее и неактуальное.

Результаты другого исследования (Gallois et al. 1999), проведенного в тех же странах тихоокеанского региона, дали менее однозначную картину. С одной стороны, молодые люди из азиатских стран в большей степени, чем западная молодежь, поддерживали уважительное отношение к старшим, если оно проявлялось в финансовой и физической поддержке пожилых. Однако, в вопросе общения с пожилыми, а также социально-эмоциональной поддержки в целом, западная молодежь высказывалась более позитивно, чем молодые респонденты из стран тихоокеанского региона. Следует заметить, что отношение к коммуникации с пожилыми среди азиатской молодежи сильно менялось, если вопрос ставился об общении с престарелым родственником, а не просто с незнакомым или малознакомым пожилым человеком (NG et al. 1997). Отношение к общению с родственниками было гораздо более позитивным, чем отношение к коммуникации с малознакомыми пожилыми людьми.

В сравнительном исследовании, проведенном на Тайване и в США (Yeh et al. 1998), респонденты в возрасте до 30 лет должны были оценить записи (якобы аутентичных) разговоров между пожилыми и молодыми собеседниками. Респонденты с Тайваня в целом оценили более негативно как пожилых, так и молодых участников разговора, по сравнению с оценками, полученными в ответах молодых американцев. Опрос, проведенный среди пожилых граждан КНР (Cai et al. 1998), показал, что престарелые китайцы воспринимали своих ровесников как собеседников, которые менее склонны приспосабливаться к коммуникативным нуждам участника разговора по сравнению с более молодыми собеседниками. Пожилые китайцы также посчитали, что молодые члены их семей в большей степени склонны к коммуникативному приспособлению, чем представители молодежи, не являющиеся их родственниками.

В другом сравнительном исследовании, также проведенном на Тайване и в США (Giles et al. 2001), участники опроса студенческого возраста сопоставляли свой опыт общения со сверстниками и общения с пожилыми людьми. Результаты этого опроса показали, что молодые люди и в США, и на Тайване расценивали общение с пожилыми людьми как более трудный и менее желательный процесс, что разговор со сверстниками. Престарелые собеседники представлялись эгоцентричными, не заинтересованными в общении с молодежью, и вообще менее заинтересованными в общении. Молодые собеседники отмечали, что чувствовали моральный долг быть вежливыми и уважительными в общении с пожилыми людьми в большей степени, чем в общении со сверстниками. Впрочем, среди американских респондентов разница в оценке общительности и настроя на общение среди молодых и пожилых собеседников оказалась незначительной.

Исследование, проведенное в Китае (Zhang & Hummert 2001), было построена на серии собеседований с пожилыми и молодыми людьми. В работе отмечалось, что традиционные нормы уважения младших к старшим в контексте изменяющейся культуры могут служить объяснением как конфликтных, так и гармоничных отношений между собеседниками в процессе коммуникации. Китайское ксиао (уважение младших к старшим) в качестве ведущего принципа в этики отношений, традиционные конфуцианские ценности определяют иерархию социальных ролей в зависимости от возраста в китайском обществе. Пожилые люди обладают более высоким статусом, чем молодые, и, как показало упомянутое исследование, стремятся поддерживать сложившиеся статусные отношения. В своих комментариях пожилые китайцы подчеркивали, что считают своим долгом обучать и поучать молодых, действуя в соответствии с китайскими пословицами: «Хорошее лекарство горько во рту, но полезно для здоровья; хорошие слова больны для ушей, но выливаются в правильные поступки»; «Молодым людям надо говорить меньше, а слушать больше». Однако молодые участники собеседований в Китае выражали стремление к большей независимости от пожилых и пожелание равного статуса в общении с людьми разных поколений.

Возможным объяснением изменений в традиционных восточных ценностях могут служить, по мнению авторов работы (Giles et al. 2001, 172), сдвиги, которые произошли в области экономики стран тихоокеанского региона, в частности Тайваня. В связи с возросшей мобильностью рабочих, возможностью жить вне родительского дома, ростом высоких технологий, проникающих в быт людей, молодые люди вырастают с новыми социальными ожиданиями и ценностями, которые отличаются от ценностей поколения их дедов и отцов. Пожилые и престарелые люди уже не всегда видятся мудрыми и знающими все и вся в современной жизни. И хотя традиционное уважение к старшим поддерживается в обществе в определенной мере, по части подготовленности и информированности пожилые люди уступают молодым жителям тихоокеанского региона, многие из которых все больше разделяют ценности западного общества.

Несколько работ специально сравнивали отношение к семейному и внесемейному общению с пожилыми людьми в странах Запада и Востока. Была высказана гипотеза о том, что в азиатских странах люди при конфликтном характере коммуникации избирают разную тактику общения в зависимости от того, проходит ли общение с членами семьи или с незнакомыми людьми (Ting-Toomey et al. 2005). Утверждалось, что при конфликтном общении в кругу семьи наиболее распространенной тактикой коммуникации в азиатских странах является тактика избегания открытого конфликта и избегания самого общения, в то время как при общении вне семьи с незнакомыми людьми открытая конфронтация представлялась более допустимой. В исследовании (Ng et al. 1997), сопоставлявшем отношение к общению с пожилыми родственниками и с пожилыми незнакомыми людьми среди новозеландцев европейского и китайского происхождения, были получены данные, свидетельствующие о том, что незнакомые пожилые, по мнению участников опроса, меньше стремились приспособится к коммуникативным нуждам собеседника, в то время как пожилые родственники по этому показателю расценивались более положительно. В целом респонденты китайского происхождения оценивали более негативно общение с молодым поколением, чем участники опроса с европейскими корнями. Пожилые китайцы оценивали общение с новозеландскими европейцами более положительно, чем новозеландцы европейского происхождения общение с новозеландцами китайского происхождения. В собеседовании пожилые новозеландцы китайского происхождения подчеркивали свою приверженность нормам вежливости и уважения к пожилым людям.

Таким образом, сопоставительные исследования показали, что по сравнению с ситуацией в западных странах на Востоке, в частности в странах тихоокеанского региона, пожилые собеседники (вне семьи) представляются менее желательными собеседниками молодым людям, т. к., по мнению молодежи, чаще жалуются, ограничены в кругозоре, менее внимательны к собеседнику и выказывают меньше поддержки по сравнению с собеседниками-сверстниками. Возможно, это означает, что пожилые люди в этих культурах менее склонны приспосабливаться к общению с молодыми собеседниками и продолжают настаивать на традиционном уважении к пожилому возрасту, несмотря на то, что групповой статус пожилых людей в целом снижается в последние десятилетия. Кроме того, в странах, претерпевших или претерпевающих быструю модернизацию, пожилое поколение из-за более низкого образования и нежелания отказываться от традиционных ценностей, часто оказывается косвенной жертвой таких экономических и социальных преобразований. В КНР, Японии, Корее, Тайване и на Филиппинах молодые собеседники высказывали более уважительное отношение к пожилым, чем к своим сверстникам, но в то же время отмечали сильное желание избегать или прерывать разговор с пожилым собеседником, особенно не членом их семьи.

Среди исследователей, занимающихся проблемами общения, существует точка зрения, согласно которой не всегда целесообразно полностью раскрываться в разговоре, и избегание определенных тем в беседе вполне функционально оправданно (Afifi & Burgoon 1998). Например, жалобы и претензии в адрес собеседника могут серьезно испортить взаимоотношения, а избегание таких жалоб в состоянии поддержать и защитить сложившиеся социальные связи. Нередко утверждается, что для поддержания здоровых отношений с индивидуумом необходим определенный баланс между открытостью и закрытостью. Раскрывая какую-либо личную информацию, люди остаются незащищенными и уязвимыми (Petronio 2002), поэтому многие собеседники выстраивают определенные границы, за которые они стремятся не заходить при раскрытии какой-либо личной информации. Даже в том случае, когда собеседники высоко ценят открытость в отношениях, если осознаваемый риск раскрытия информации высок, обычно участник общения старается уйти от рискованной темы в разговоре. Аргументы, приводимые в пользу ухода от темы разговора (Caughlin & Afifi 2005, 483) обычно сводятся к следующему: самозащите, защите дружеских отношений и стремлению не допустить их ухудшения, предотвращению конфликта во взаимоотношениях, отсутствию близости с собеседником.

С другой стороны, открытость в целом высоко ценится в западной культуре и имеется достаточно эмпирических исследований, показывающих, что избегание тех или иных тем для разговора, сохранение в секрете, утаивание какой-либо информации от собеседника обычно негативно отражается на взаимоотношениях и проявляется в общении, которое не приносит удовлетворения (Caughlin & Golish 2002).

Избегание каких-либо тем в разговоре и сохранение информации в секрете следует рассмотреть в контексте межпоколенческого общения. Например, в общении между детьми и родителями, маленькие дети, по сравнению с родителями, имеют довольно ограниченные права по утаиванию какой-либо информации от родителей, но постепенно со взрослением ребенка им начинает осознаваться право на утаивание информации и таким образом права подростка постепенно выравниваются с правами взрослого человека (Petronio 2002). У подростка и его родителей, таким образом, появляется необходимость по пересмотру границ личной свободы и по пересмотру неписаных правил ведения общения со старшим поколением. Схожая динамика наблюдается и в школе — достаточно посмотреть на различия в общении учителей с учениками начальной школы и старшеклассниками. Таким образом, более старший участник коммуникации, обладающий большим влиянием и властью, обычно имеет больше возможностей и прав на сокрытие личной информации, без существенных последствий в отношении уровня удовлетворения от общения.

Снисходительная и упрощенная речь является еще одним фактором в межпоколенческой коммуникации. Несколько исследований, проведенных в США, продемонстрировали, что при общении с пожилыми людьми нередко употребляются упрощенные формы речи (Giles et al. 1993; Hummert et al. 1998, La Tourette & Meeks 2000). Снисходительное, упрощенное общение обычно происходит в медицинских и социальных учреждениях, где пожилым людям оказываются те или иные медицинские или социальные услуги. Социальные геронтологи считают, что качество общения и количество коммуникативных актов являются важнейшими факторами для благополучной старости, а снисходительное обращение и упрощенная форма общения ведут к большей зависимости пожилых и способствуют ускорению умственного и физического упадка (Coupland et al. 1991).

Высказывалось мнение, что обитатели домов для престарелых чаще оказываются реципиентами снисходительной речи и реже выступают против такого обращения, поскольку они быстро привыкают к подобной форме обращения, а также находятся в более зависимой ситуации от обслуживающего социального и медицинского персонала и просто боятся протестовать (Hummert et al. 1998).

Под снисходительной манерой общения обычно понимается целый комплекс черт (см, например, La Tourette & Meeks 2000): повышение голоса, преувеличенное интонирование, покровительственные формы обращение (бабуля, бабулька, дедуля, дедулька), использование форм первого лица но множественном числе, а также уменьшительно-ласкательных форм (укольчик сделаем..., таблеточку сейчас примем..., клизмочку поставим...), покровительственное невербальное поведение (поглаживание, похлопывание по плечу), манера обращения во многом сходная с манерой обращения с маленькими детьми.

В медицинских и социальных учреждениях России подобная манера общения встречается не так часто и более свойственна внутрисемейному общению с престарелыми людьми. Например, при уходе за пожилыми в семье в речи представителей более молодых поколений были зафиксированы следующие формы:

Бабулька, бабуленъка, дедулька, дедок.

А сейчас кашку нян-ням.

Теперь чайку с печеньецем.

Ну а теперь башки топ-топ пойдем.

Примером покровительственной речи при внесемейном общении могут служить диалоги, записанные в общественных местах. В следующих примерах имеет место чрезмерное коммуникативное приспособление, и манера обращения с пожилыми людьми действительно похожа на общение с маленькими детьми:

— Как наша головка сегодня чувствует?

— А где мы кофточку забыли? А что же мы пуговичку-то не застегнули?

(на приеме в поликлинике)

— Сейчас, бабушка, вот здесь распишемся и денежку получим, ...вот так вот! (в банке при получении пенсии);

— Дедуле-то место уступить надо. Дедуль, иди, садись сюда. (в общественном транспорте);

— Бабуль, давай творожок наш купим, и сметанку, бабуль, не забываем. Да, пробуй-пробуй сметанку, бабуль! (молодая продавщица на рынке при обращении к пожилой женщине)

Коммуникативное приспособление может принимать и иные формы, когда с пожилым человеком говорят подчеркнуто строго, а иногда просто по-хамски грубо. Диалог в Сбербанке между пожилой женщиной и служащей Сбербанка средних лет:

— Мне бы доверенность на сына заполнить?

— Паспорт давайте, сберкнижку, паспорт доверенного лица... Заполните по форме, так чтоб разборчиво было! (строгим голосом). Следующий!

(Пожилая женщина не отошла от окошка и смотрит на обратную сторону заполнения формы).

— Ну что вам еще! (работник банка раздраженным голосом).

— Доченька, тут какой номер в квитанции писать?

— Гражданка (обращается к пожилой женщине), не задавайте лишних вопросов! Не отвлекайте! Инструкция под стеклом на столе, там все написано! Как дети... (говорит про себя, тихим голосом)

В московском метро на эскалаторе:

— На сходе с эскалатора не задерживаемся! Тележку уберите (обращается к пожилой женщине в микрофон), вам говорят, с тележкой нельзя, русским языком говорят, нельзя с тележкой, а она все прется... (из речи оператора эскалатора в московском метро)

Некоторые исследователи также задались вопросом о том, как воспринимается снисходительная речь самими пожилыми людьми, и как среда обитания пожилых влияет на это восприятие. La Tourette & Meeks (2000) в частности пытались оценить, насколько проживание в доме для престарелых, по сравнению с проживанием в собственной квартире или доме, влияет на восприятие снисходительной речи. Для анализа были сделаны видеозаписи двух разговоров между молодой медсестрой и пожилой женщиной, которой предстояло сделать прививку от гриппа. Суть каждого разговора была одной и той же, однако в одном случае исполнительница роли медсестры использовала по отношению к пожилому пациенту обычную речь, а в другом случае покровительственные и снисходительные выражения и интонации. Оказалось, что и обитатели домов для престарелых и пожилые люди, проживавшие в собственных домах и квартирах, предпочли обычную речь речи снисходительной. В тех случаях, когда использовалась обычная речь в обращении к пожилой пациентке, респонденты оценили медсестру как более уважительного, заботливого, компетентного и благожелательного человека. В свою очередь, респонденты высказали мнение, что пожилая пациентка, к которой обращались в нормальной (не снисходительной манере), была более удовлетворена общением.