Мегрэ напуган

Глава вторая Торговец кроличьими шкурками

Когда совсем недавно Мегрэ стоял на едва укрытом он непогоды перроне вокзала в Ниоре, этот затяжной и неистовый дождь, в сущности оборачивавшийся ледяном шквалом, а то и разгулом стихий, напомнил вконец изнуренному нескончаемыми конвульсиями зимы комиссару какую-то тварь, никак не желавшую издыхать и огрызавшуюся до последнего.

Уже не было никакого смысли как-то уберегаться от власти. Вода лилась не только с небес, но и крупными брызгами выплескивалась из водосточных труб, струйками стекала по дверям домов, шумными потоками неслась вдоль тротуаров; она была повсюду: стегала по лицу, попадала за воротник, просачивалась в обувь, наливалась даже в карманы одежды, не успевавшей высыхать от прогулки до прогулки.

Они шли, преодолевая этот штормовой натиск, молча, наклонившись вперед, — следователь в своем стареньком плащике, полы которого хлопали, как знамена на ветру, и Мегрэ, чье пальто сейчас весило сто килограммов, а табак в трубке, обреченно всхлипнув, угас уже через несколько шагов.

То здесь, то там виднелось освещенное окно, но их было немного. Миновав мост, они прошли мимо кафе «У почты», осознавая, что его посетители наблюдали за ними поверх занавесок; стоило им чуть отойти, как дверь заведения распахнулась, и сзади послышались голоса.

Убийство произошло неподалеку отсюда. В Фонтенэ вообще куда ни пойди, далеко не покажется, так что выводить машину из гаража чаще всего не было никакой необходимости. Справа от них отходила короткая улочка, связывавшая улицу Республики с Марсовым полем. Перед третьим или четвертым по счету домом на тротуаре перед фарами «скорой» сгрудились люди, некоторые держали в руках карманные фонарики.

От группы отделилась малорослая фигура — это был комиссар Ферон, и он чуть было не обратился к Мегрэ, а не к Шабо, допустив бы тем самым досадный промах.

— Я позвонил вам тотчас же из кафе «У почты». Как, впрочем, и прокурору.

Поперек тротуара лежало, судя по контурам, тело человека, одна рука свешивалась в ручей, между штанинами брюк и черными ботинками тускло поблескивала кожа: покойник Гобийяр носки не носил. В метре от него валялась шляпа. Фонарик комиссара высветил лицо убитого и в то время, как Мегрэ вместе со следователем наклонялись к нему, сверкнула вспышка, щелкнул спуск фотоаппарата и раздался голос рыжего журналиста:

— Пожалуйста, ещё раз. Подойдите поближе, месье Мегрэ.

Тот, наоборот, отступил, недовольно ворча. На него смотрели два или три человека, стоявшие у трупа, а чуть далее, метрах в пяти-шести горожан собралось уже поболее; они вполголоса переговаривались.

Шабо задавал вопросы, получалось это у него одновременно и официально, как-то вымученно.

— Кто обнаружил Гобийяра?

Ответил Ферон, показав на один из наиболее близких силуэтов.

— Доктор Верну.

Интересно, он из той же семьи, что и спутник в поезде? Насколько можно было судить в этой темнотище, медик был намного моложе. Лет тридцати пяти? Высокий, с вытянутым нервным лицом, он носил очки, по стеклам которых скатывались капельки дождя.

Шабо и врач машинально обменялись рукопожатием, как это делают люди, встречающие друг друга ежедневно, и даже не раз.

Доктор негромко пояснил:

— Я шел к другу, что по ту сторону площади. Заметил нечто темное на тротуаре. Наклонился. Он был уже мертв. Чтобы выиграть время, позвонил комиссару кафе «У почты».

В круге, очерченном электрическим светом, стали возникать, одно за другим, лики собравшихся, все — в ореоле, иссеченные штрихами не утихавшего ни на минуту дождя.

— Вы здесь, Жюсьё?

Снова пожимают руки. Все тут знают каждого, словно ученики одного и того же класса в школе.

Следователь, вспомнив о Мегрэ, державшемся в стороне, представил его:

— Доктор Жюсьё, мой друг. Комиссар Мегрэ…

Тот немедленно начал комментировать:

— Способ убийства такой же, как и в двух предыдущих случаях. Очень сильный удар по верхней части черепа. На этой раз орудие, которым он был нанесен чуть скользнуло влево. На Гобийяра напали опять спереди, он и не помышлял о защите.

— Пьян?

— Достаточно наклониться, чтобы уловить запах алкоголя. Впрочем, вы ведь знаете, что к этому часу он уже…

Мегрэ рассеянно прислушивался к их разговору. Ломель, только что сделавший ещё один снимок, попытался отвести его в сторону. Комиссар никак не мог определить, что именно в происходящем так поражало его.

В меньшую из двух групп, державшихся близ трупа, казалось, входили люди, хорошо знакомые друг с другом, должно быть, именитые граждане Фонтенэ, выделившуюся в некую элитную касту: следователь, два медика, другие лица, очевидно, только что игравшие с доктором Жюсьё в бридже.

Другая, находившаяся скорее в тени, были не столь молчалива. От неё веяло определенной враждебностью, не принимавшей, однако, открытых форм. Тем не менее оттуда донеслись два-три замечания насмешливого характера.

Подъехал автомобиль темного цвета, остановившийся позади «скорой», из него вышел мужчина, который направился к месту происшествия, но, завидев Мегрэ, резко остановился.

— Вы здесь, патрон?

Видно, это обстоятельство не слишком-то его обрадовало. Это был Шабирон, инспектор Мобильной бригады, вот уже несколько лет приписанный к подразделению в Пуатье.

— Они вас вызвали сюда?

— Я тут оказался случайно.

— Это называется попасть в яблочко, а?

Он тоже позволил себе позубоскалить.

— А я патрулировал город на своей колымаге, поэтому меня так долго и не могли разыскать. Кто это?

Ферон, комиссар полиции, просветил его:

— Некий Гобийяр, тип, который раз-другой в неделю обходил Фонтенэ, собирая у жителей кроличьи шкурки. На муниципальной бойне покупал также и коровьи, равно как и овчины. У него есть тележка и старая лошадь, а жил он в неказистой хибаре вне города. Основное занятие — сидеть день-деньской с удочкой у моста, используя самые отвратные приманки типа костного мозга, куриных потрохов, свернувшейся крови…

Шабирон, по всей вероятности, сам был рыбаком.

— И что, клевало?

— Да, из местных только он и ловил там рыбу. А вечером шлялся от бистро к бистро, и в каждом опрокидывал рюмашку красненького, пока не доходил до нужной кондиции.

— Не скандалил?

— Никогда.

— Женат?

— Живет бобылем, плюс лошаденка да изрядное количество кошек и котов.

Шабирон развернулся к Мегрэ:

— Ваше мнение о случившемся, патрон?

— Абсолютно никакого.

— Три жмурика за неделю не так уж плохо для такого захолустья, как это.

— Так что будем с ним делать? — спросил Ферон у следователя.

— Полагаю, нет необходимости дожидаться прокурора. Его что, не было дома?

— Да. Жена в поисках супруга сейчас обзванивает всех знакомых.

— Думаю, что труп вполне можно отвезти в морг.

Он обратился к доктору Верну.

— У вас есть что добавить к уже сказанному, видели вы или слышали ещё что-нибудь?

— Нет. Я шел быстрым шагом, засунув руки в карманы. Фактически едва не споткнулся об него.

— Ваш отец у себя?

— Он только сегодня вернулся из Ниора; когда я уходил, ужинал.

Насколько Мегрэ смог понять из этого краткого диалога, доктор был сыном Верну де Курсона, с которым он недавно ехал в одном купе.

— Эй, можете забрать его.

Журналист все ещё цеплялся к Мегрэ.

— Ну на сей-то раз вы займетесь этим делом?

— Наверняка нет.

— Даже в приватном порядке?

— Даже так.

— Разве вам не интересно?

— Ничуть.

— Вы тоже считаете, что тут орудует маньяк?

Шабо и доктор Верну, слышавшие этот разговор, переглянулись, причем вновь с видом особ, принадлежащих к одному и тому же клану и настолько хорошо знавших всех входивших в него, что отпадала всякая необходимость в обмене словами.

И это было вполне естественно. С такой ситуацией сталкиваешься повсюду. И все же до сих пор у Мегрэ не часто складывалось впечатление о столь ярко выраженной групповщине. Нечего говорить, что в таком городишке, как Фонтенэ, круг видных лиц не мог не быть достаточно узким, и в силу обстоятельств они многократно виделись на дню, хотя бы на тех же улицах.

Разумеется, существовал и другой полюс, к примеру, имелась общность интересов у тех, кто стоял сейчас на отшибе, они выглядели не такими уж довольными развитием событий.

Комиссар вовсе не собирался о чем-то расспрашивать инспектора Шабирона, но тот счел почему-то необходимым доложиться:

— Мы прибыли сюда из Пуатье вдвоем. Сопровождавший меня Левра был вынужден нынче утром уехать, поскольку его жена должна вот-вот родить. Но я делаю все, что могу. Обсасываю это дело одновременно со всех сторон. Но, знаете ли, заставить этот люд разговориться…

И он двинул подбородком в сторону первой кучки, тех, кто составлял знать Фонтенэ. Невооруженным взглядом было видно, что его симпатии на стороне других.

— Комиссар полиции также старается изо всех сил. У него в распоряжении всего-то четыре человека. И они вкалывали весь день. Сколько из них сейчас патрулируют город, Ферон?

— Трое.

И как бы в подтверждение его слов в тот же момент к тротуару подъехал велосипедист в форме полицейского и принялся стряхивать влагу, скопившуюся на его плечах.

— Пусто?

— Проверил документы у полдюжины попавшихся на глаза лиц. Список представлю чуть позже. У всех были весомые причины находиться в этот час вне дома.

— Заглянешь ко мне на минутку? — обратился Шабо к Мегрэ.

Тот заколебался. Если комиссар и согласился, то лишь потому, что ему захотелось чего-нибудь впить, чтобы согреться, а в отеле, догадывался он, уже ничего не допросишься.

— Пройдусь-ка я с вами, — заявил доктор Верну. — Не помешаю?

— Ну что вы.

На этот раз ветер дул им в спины и можно было перебрасываться фразами на ходу. Карета «скорой помощи» укатила, её красные стоп-сигналы виднелись где-то в районе площади Вьет.

— Я совсем забыл вас представить друг другу. Верну — сын Юбера Верну, с которым ты познакомился в поезде. Он изучал медицину, но не практикует и занят, главным образом, научно-исследовательскими проблемами…

— Скажете тоже, изысканиями… — вяло воспротивился медик.

— Он два года отработал интерном[2] в больнице Святой Анны, увлекается психиатрией и два-три раза в неделю ездит в психиатричку города Ниора.

— На ваш взгляд, все эти преступления — дело рук психически ненормального человека? — скорее из чистой вежливости спросил Мегрэ.

Выложенные Шабо сведения о Верну не могли сделать того привлекательной личностью в глазах комиссара, ибо он не переносил любителей.

— Это более, чем вероятно, если не очевидно.

— А вам лично известны сумасшедшие в Фонтенэ?

— Таковые встречаются повсюду, но чаще всего их выявляют только в момент душевных кризисов.

— Наверное, речь не может идти о женщине?

— Почему?

— По той причине, что каждый раз удары наносились с такой силой, что приводили к смертельному исходу. Не так-то легко трижды убить подобным способом с одного раза, не повторяя попытки.

— Во-первых, встречаются женщины, ничуть не слабее мужчин. А во-вторых, когда дело касается тех, у кого рассудок помутился…

Но они были уже у цели.

— Желаешь ещё что-нибудь сказать, Верну?

— Пока нет.

— Увидимся завтра?

— Почти наверняка.

Шабо пошарил в кармане в поисках ключа. В прихожей они оба отряхнули верхнюю одежду, влажную от дождя, на устилавших пол плитках тут же образовались лужицы. Женщины, мать Шабо и горничная, ожидали в слишком слабо освещенном, выходившем окнами на улицу малом салоне.

— Маман, вам лучше пойти прилечь. Этой ночью не остается ничего другого, как попросить жандармерию задействовать весь свой наличный состав для патрулирования.

Мадам Шабо в конечном счете согласилась с сыном.

— Я и в самом деле расстроена, что вы не остановились у нас, Жюль!

— Обещаю, что если задержусь здесь больше чем на сутки, в чем сильно сомневаюсь, то непременно воспользуюсь вашим гостеприимством.

И они вновь оказались в словно навечно застывшей атмосфере кабинета, бутылка коньяка стояла на прежнем месте. Мегрэ налил себе и, взяв с собой рюмку, встал спиной к огню, у камина.

Он догадывался, что Шабо сейчас не по себе, и что именно поэтому тот и пригласил его зайти к нему. Следователь первым делом набрал номер жандармского участка.

— Это вы, лейтенант? Вы уже спали? Извините, что беспокою в столь поздний час…

Часы с красновато-коричневым, отливавшем позолотой циферблатом, на котором с трудом просматривались стрелки, показывали половину двенадцатого.

— Да, ещё одно… Гобийяр… На этот раз прямо на улице… Опять спереди… Его уже увезли в морг… Жюсьё сейчас, должно быть, производит вскрытие, но не вижу оснований, чтобы у него появилось что-либо новое… У вас есть люди под рукой?.. Полагаю, было бы целесообразно послать их патрулировать город и начать следует не ночью, а в ранние утренние часы, чтобы успокоить население… Вы понимаете?.. Да… Я это тоже только что почувствовал… Благодарю вас, лейтенант…

Вешая трубку, он произнес вполголоса:

— Приятный парень, окончил училище в Сомюре[3]…

Надо полагать, он тут же понял, что отражало это вскользь брошенное замечание — снова элитарность! — и слегка покраснел.

— Ты же сам видишь! Делаю все, что в моих силах. Тебе это должно казаться мальчишеством. А сами мы, наверное, производим впечатление людей, размахивающих деревянными ружьями. Но у нас не такая мощная организация, в рамках которой ты привык действовать у себя, в Париже. Простой пример: чтобы снять отпечатки пальцев, мне всякий раз приходится вызывать эксперта из Пуатье. И так во всем. Местная полиция куда больше привыкла иметь дело с мелкими нарушениями закона типа штрафов, нежели с преступлениями. А инспектора из Пуатье совсем не знают горожан Фонтенэ…

Помолчав, он опять принялся за свое:

— За три года до отставки мне совсем не улыбается столкнуться с таким делом, как это. Кстати, ведь мы с тобой почти одного возраста. Ты ведь тоже через…

— Да, и я.

— И какие строишь планы?

— Готовясь к пенсии, даже купил домик в деревне на берегу Луары.

— Будешь там скучать.

— А тебе разве тоскливо здесь?

— Это не одно и то же. Я тут родился. Как и мой отец. Всех знаю в лицо.

— Жители вроде бы выказывают недовольство.

— Едва приехав, ты уже это уловил? Так оно и есть. Думаю, сие неизбежно. Добро бы хоть одно преступление. Особенно первое.

— Почему так?

— Потому что жертва — Робер де Курсель.

— Его не любили?

Следователь ответил не сразу. Было заметно, что он тщательно подбирает слова.

— В сущности простые люди знали его мало, разве что встречали на улицах.

— Женат? Дети?

— Убежденный холостяк. Чудак, но славный. Если бы убили только его, население восприняло бы это довольно равнодушно. Слегка пощекотало бы нервы, как обычно бывает при преступлениях. А тут целый залп: после него старуха Жибон, а теперь и Гобийяр. Завтра я ожидаю…

— Уже началось.

— Ты о чем?

— О группе, что держалась в стороне, предполагаю, что это и есть твои «простолюдины», как и те, что вышли вслед нам из кафе «У почты», они-то уж точно не скрывали своей неприязни.

— Ну до этого ещё не доходит. Однако…

— Город в целом стоит на очень левых позициях?

— И да, и нет. Но суть не совсем в этом.

— Не любят семейку Верну?

— Тебе об этом сказали?

Пытаясь выиграть время, Шабо стал задавать вопросы:

— А почему это ты не садишься? Может, ещё рюмочку? Попытаюсь тебе объяснить. Не так уж и легко это сделать. Ты знаешь, что такое Вандея, хотя бы по той репутации, которая о ней сложилась. Долгое время те, кто задавал тут тон, являлись владельцами замков, графами, виконтами и прочими мелкими «де»[4], которые общались почти исключительно между собой, образуя замкнутое сообщество. Живы они и до сих пор, хотя почти все разорились и социального веса уже не имеют. Правда, кое-кто и сейчас пыжится, но на таких посматривают с жалостью. Понимаешь?

— Ситуация, типичная для сельской местности.

— Сегодня их место заняли другие?

— Верну?

— Ты видел его, угадай, чем занимался его отец?

— Понятия не имею! Чего ты хочешь от меня?..

— Торговал скотом. Дед был батраком на ферме. А отец Верну скупал скотину в округе и гонял её своим ходом целыми стадами до Парижа. Здорово заработал на этом. Притом сам так и остался грубым животным, всегда полупьяный, он, кстати, так и умер от delirium tremens[5]. Его сын…

— Юбер? Тот, что с поезда?

— Он самый. Его послали учиться в колледже. Насколько помню, он даже осилил один год в университете. Перед смертью отец принялся скупать землю, фермы и скот, и Юбер унаследовал его дело…

— Одним словом, он торговец недвижимым и движимым имуществом.

— Так оно и есть. Его контора у самого вокзала. Помнишь большой домина из тесаного камня, там он и проживал до женитьбы.

— На какой-нибудь девице из замка?

— Некоторым образом да. Но и не совсем так. Она из Курсонов. Это тебе интересно?

— Разумеется!

— Заодно и составишь более четкое представление о городе. На самом деле Курсонов звали чуть иначе: Курсон-Лагранж. Вначале они вообще было просто «Лагранж», добавив «Курсон», когда купили одноименный замок. С тех пор сменилось три-четыре поколения. Теперь уж и не знаю, что та продавал основатель этой династии. Наверное, тоже скот, если не металлолом. Об этом все давно позабыли к моменту, когда на сцене появился Юбер Верну. Дети и внуки Лагранжей не работали. Местная аристократия приняла в свои ряды Робера де Курсона, того самого, которого убили; более того, он сделался ведущим специалистом в наших краях по части геральдики. Имеет ряд публикаций на эту тему. У него две сестры — Изабелла и Люсиль. Первая вышла замуж за Верну, который разом стал величать себя Верну де Курсон. Успеваешь следить за нитью моего рассказа?

— Это не так уж и трудно! Догадываюсь, что ко дню этого брака Курсоны опять скатились вниз по социальной лестнице и остались без гроша, верно?

— Почти. У них ещё оставался гипотетический замок в лесу Мерван и особняк на улице Рабле — самое красивое здание в нашем городе, которое неоднократно собирались занести в список исторических памятников. Да и ты сам его увидишь.

— А Юбер Верну по-прежнему торгует имуществом?

— На его плечах лежит колоссальное бремя. С ними живет ещё и Эмилия, старшая сестра его жены. Сын, доктор Ален, ты знаком с ним, не желает заниматься медициной и копается в каких-то исследованиях, которые ни франка дохода не приносят.

— Он женат?

— На демуазели де Кадёй, чистокровной аристократке, которая одарила его тремя детьми. Младшему всего восемь месяцев.

— И все они кучкуются вокруг отца?

— Дом достаточно велик, чтобы вместить семью полностью, сам убедишься. Но и это ещё не всё. У Юбера помимо сына Алена есть ещё и дочь, Аделина, которая вышла замуж за некоего Пайе, познакомившись с ним на отдыхе в Руайане. Не ведаю, чем он занимается по жизни, но насколько довелось слышать, Юбер Верну содержит и эту чету. А те предпочитают пребывать в основном в Париже. Время от времени возникают здесь на несколько дней или недель, и это, смею думать, означает, что они сидят на мели. Теперь понимаешь ситуацию?

— А что я должен понимать?

Шабо печально улыбнулся, чем на какое-то мгновение напомнил Мегрэ прежнего товарища по учебе.

— Верно. Я с тобой беседую, как если бы ты был родом отсюда. Ты видел Верну. Держится как самый первый из всех первых сельских дворян региона. Что касается его жены и сестры последней, то они чуть ли не соревнуются, как бы перещеголять друг друга в том, чтобы заслужить ещё бульшую ненависть к себе со стороны простых смертных. И все вместе образуют клан.

— Его члены общаются лишь с избранными?

Шабо второй раз за вечер покраснел.

— Этого не избежать, — еле слышно выдохнул он, словно чувствуя себя немного виноватым.

— Тем самым Верну, Курсоны и их друзья образуют в этом городе отдельный мирок.

— Точно. Я обязан встречаться с ними в силу служебного положения. И по сути они не столь уж невыносимы, как кажутся. Готов поклясться, что Юбер Верну, например, это человек, который действительно преуспел в жизни. Он был очень богат. Теперь менее. И порой я даже задумываюсь, а при деньгах ли он вообще сейчас, поскольку с тех пор, как большинство фермеров стали собственниками, торговля землей — дело не столь прибыльное, как раньше; к тому же Юбер буквально раздавлен расходами, поскольку считает своим долгом содержать всех своих близких. Что до Алена, которого я знаю лучше, то ему не дает покоя одна навязчивая идея.

— Какая?

— Будет лучше, если ты узнаешь и об этом. Тогда, кстати, и поймешь, почему мы с ним недавно, на улице, обменялись тревожными взглядами. Я уже говорил тебе, что отец Юбера Верну умер от белой горячки. По материнской линии, то есть со стороны Курсонов, прошлое с медицинской точки зрения выглядит отнюдь не лучшим образом. Старый Курсон покончил с собой при достаточно загадочных обстоятельствах, правду о которых продолжают скрывать. У Юбера был брат, Базиль, о нем никогда не упоминают, но известно, что и он лишил себя жизни в семнадцать лет. Все выглядит так, что как далеко ни копни в генеалогии их семьи, все равно наткнешься либо на безумцев, либо на эксцентрических личностей.

Мегрэ слушал, лениво попыхивая трубкой, при этом нет-нет да и пригубляя рюмку с коньяком.

— По этой причине Ален изучал медицину и работал интерном в больнице Святой Анны. Утверждают — полагаю, не без резона, — что большинство медиков специализируется по тем болезням, которые, как они считают, угрожают им самим.

У Алена есть идефикс, что он родом из семьи сумасшедших. Заявляет, что его тетка, Люсиль, уже наполовину помешалась. Хотя в беседах со мной прямо этого не утверждал, но я убежден, что он также с подозрением следит в этом плане за поведением не только отца и матери, но и собственных детей.

— А местные жители в курсе?

— Некоторые болтают на эту тему. В маленьких городах люди вообще не сдержанны на язык. И с недоверием относятся к тому кто хоть в чем-то живет не как все.

— А после первого происшествия этот треп усилился?

Шабо, не задумываясь ни на секунду, кивнул головой.

— Почему?

— Поскольку знают, или считают себя осведомленными о том, что Юбер Верну и его шурин Курсель не ладили между собой. А может, и потому, что проживали они в стоящих друг против друга домах.

— Они встречались?

Шабо произнес со смешком сквозь зубы:

— Хотел бы я знать, что ты о нас в конечном счете подумаешь. Как мне представляется, в Париже такого рода ситуации просто немыслимы.

В общем следователю было стыдно за среду, которая в известной мере была и его собственной, ибо он вращался в ней в течение всего года.

— Я тебе уже сказал, что Курсоны были практически полностью разорены к тому времени, когда Изабелла вышла замуж за Юбера Верну. Тот взял на свое содержание шурина. Робер этого ему так и не простил. Упоминая о своем родственнике, он каждый раз иронически бросал:

— «Мой шурин-миллиардер».

Или же:

— «Сейчас справлюсь у Богача».

Он ни разу не посетил величественный особняк на улице Рабле. Но из окон мог наблюдать за всем, что там происходит. Ведь он занимал небольшой, но вполне приличный домик напротив; к нему каждое утро приходила служанка, чтобы прибраться. Однако сапоги он чистил себе сам, как и готовил еду, а на рынок ходил разодетый как настоящий хозяин замка, объезжавший свои владения, а возвращался оттуда с пучками лука-порея или спаржи, нес их в руках, словно охотничьи трофеи сеньора. Ему мнилось, что тем самым он приводит в бешенство Юбера.

— А того действительно это злило?

— Откуда мне знать. Не исключено. Как бы то ни было, но он продолжал субсидировать его. Люди неоднократно замечали, что при встречах на улице они обменивались кисло-сладкими фразами. А вот тебе невыдуманный пустячок: Робер де Курсон никогда не закрывал свои окна ставнями, так что семья Верну, располагавшаяся напротив, видела, как он живет в течение всего дня. Некоторые утверждают, что, случалось, он им показывал язык.

Но делать из этого вывод, что Верну избавился от него или пристукнул в приступе ярости…

— А на этом настаивали?

— Да.

— Ты тоже так думал?

— С профессиональной точки зрения я не отвергаю априори ни одной гипотезы.

Мегрэ не мог не улыбнуться, услышав столь выспренное заявление своего друга.

— Ты допрашивал Верну?

— Я не вызывал его повесткой к себе в кабинет, если ты это имеешь в виду. Все же достаточных оснований подозревать такого человека, как он, не имелось.

Он так и выразился:

— «Такого человека, как он».

И тут же уразумел, что выдал себя, признавая тем самым, что и он в большей или меньшей степени является членом этой касты избранных. Этот вечер, как и визит Мегрэ в целом, были для него, должно быть, настоящей пыткой. Не доставляли они удовольствия и комиссару, хотя теперь ему и не так уж хотелось побыстрее покинуть Фонтенэ.

— Повстречав его на улице, я задал Юберу несколько вопросов, маскируя свой оперативный интерес.

— И что он ответил?

— Не выходил, дескать, в тот вечер из дому.

— В котором часу было совершено преступление?

— Первое? Почти тогда же, что и сегодня: около десяти вечера.

— А чем в семье Верну обычно занимаются в это время?

— Помимо субботнего бриджа, на который все подтягиваются в салон, каждый живет сам по себе, не обращая внимания на остальных.

— Верну и его жена спят в разных комнатах?

— Будь по-иному, это попахивало бы, на его взгляд, мещанством. Там у каждого свои апартаменты, прочем, на разных этажах. У Изабеллы на втором, у Юбера в крыле первого, выходящего во двор. Чета Алена живет на третьем, а тетка Люсиль занимает две комнаты типа мансарды на четвертом. Что касается дочери и её мужа, то когда они навещают родителей…

— А сейчас чета Пайе в городе?

— Нет, но их ожидают через несколько дней.

— Сколько обслуги?

— Супружеская пара, которая при них уже лет двадцать-тридцать, плюс две довольно молоденьких горничных.

— Где они находятся ночью?

— В другом крыле первого этажа. Ты увидишь их дом. Чуть ли не замок.

— С черным входом позади здания?

— В стене вокруг двора зияет дверь, она выводит в тупик.

— Выходит, любой может войти и выйти, и никто этого не заметит!

— Вероятно.

— Не проверял?

Шабо явно тяготился этим разговором, а почувствовав, что допустил ошибку, повысил голос, едва не сорвавшись:

— Ты рассуждаешь ничуть не лучше, чем местные простолюдины. Если бы я начал допрашивать прислугу, не имея никаких доказательств и ни малейшей зацепки, то весь город утвердился бы в мнении, что Юбер Верну или его сын виновны.

— Ты сказал «сын»?

— Совершенно верно, и он тоже! Раз не работает, а интересуется психиатрией, автоматически находятся люди, которые наклеивают на него ярлык человека, у которого не все в порядке с головой. Ведь он не посещает ни одного из двух городских кафе, не играет ни в бильярд, ни в белот[6], не бегает за юбками, более того, бывает и так, что Ален вдруг останавливается на улице и начинает пристально вглядываться в кого-нибудь глазами, увеличенными стеклами очков. Их ненавидят в достаточной степени, чтобы…

— А ты их защищаешь?

— Нет. Стараюсь сохранить хладнокровие, а в субпрефектуре это не всегда легко сделать. Пытаюсь быть справедливым. Я тоже было подумал, что первое преступление — дело семейное. Изучил вопрос со всех сторон. Меня насторожило, что не было никакой кражи, а Робер де Курсон даже не попытался защитить себя. Я, наверное, принял бы в этой связи кое-какие меры, если бы…

— Минуточку. Ты не просил полицию установить наружное наблюдение за Юбером Верну и его сыном?

— Для Парижа это норма. Но не здесь. Все отлично знают в лицо наших несчастных четырех полицейских. А инспекторов из Пуатье засекли ещё до того, как они вышли из машины! Тут редко бывает за раз больше десятка прохожих на улице. И ты хочешь проследить за кем-то да ещё остаться при этом незамеченным?

Он внезапно успокоился.

— Извини. Что-то раскричался, не разбудить бы матушку. Просто захотелось, чтобы ты вошел в мое положение. Вплоть до появления уличающих их фактов Верну невиновны. Я готов был бы поклясться, что так оно и есть. И второе убийство, совершенное всего два дня спустя после первого, почти полностью доказывает этот тезис. Согласен, Юбер Верну мог оказаться вынужденным убить шурина, ударить его в порыве гнева. Но у него не было никаких причин тащиться в конец улицы Лож, чтобы прикончить вдову Жибон, с которой он, возможно, вообще не был знаком.

Но старухой Жибон убийства не ограничились, сегодня вечером появился труп Гобийяра. Вот его-то Верну точно знал, как и любой другой житель Фонтенэ. В каждом городе Франции имеется по меньшей мере один такой пьянчужка, который становится своего рода персонажем местного фольклора.

Но если сможешь, то приведи хотя бы один резон, по которому нужно было бы отправлять на тот свет безвредного простака вроде него…

— А если он что-то видел?

— А свидетельницей чего, спрашивается, могла стать вдова Жибон, которая и из дому-то не выходила по причине своей немощи? Или тоже чего-то там углядела? Приплелась, скажем, на улицу Рабле после десяти часов вечера и в окно узрела, как убивают Робера де Курсона, а? Нет, дудки. Методы расследования преступлений мне известны. Я, конечно, не был делегатом Конгресса в Бордо и, не исключено, что отстал от новейших научных достижений в области криминалистики, но, смею думать, ремесло свое знаю и работаю на совесть. Три жертвы принадлежат к абсолютно разным социальным слоям населения и между ними нет никакой связи. Все они были умерщвлены одним и тем же способом и, судя по нанесенным ранениям, одним и тем же орудием, всех троих атаковали спереди, где говорит в пользу того, что нападавший не вызывал у них недоверия. Если речь идет о человеке, лишившемся рассудка, то не о таком, который вовсю размахивает руками и выглядит настолько разъяренным, что всех распугивает. Нет, я бы назвал его психически ненормальным, но сохраняющим ясность ума, достаточную для того, чтобы придерживаться определенной линии поведения и проявлять осмотрительность вплоть до принятия мер предосторожности.

— Ален Верну не очень распространялся насчет того, почему он сегодня вечером очутился на улице под проливным дождем.

— Он заявил, что шел повидаться с другом, проживающим по ту сторону Марсового поля.

— Но он не назвал его фамилии.

— Потому что нужды в этом не было. Я знаю, что он частенько навещает некоего холостяка Жоржа Вассаля, с которым сошелся ещё в колледже. Но даже и без этого уточнения его появление там меня ничуть не удивило бы.

— Почему?

— Потому что это дело его волнует куда сильнее, чем меня, по более личным мотивам. Не хочу тем самым сказать, что он подозревает своего отца, но я не так уж и далек от подобной мысли. Прошло всего несколько недель, как он рассказал мне о себе и об изъянах, присущих его семье…

— И это случилось вот так вот запросто, спонтанно?

— Он тогда возвращался из Ля Рош-сюр-Йон и сообщил мне об одном происшествии, изучать которое он ездил. Дело касалось человека, разменявшего седьмой десяток, который вел себя до этого вполне нормально, но в тот день, когда должен был отдать давно обещанное приданое за свою дочь, вдруг съехал с катушек. И сразу этого никто не заметил.

— Иначе говоря, Ален Верну шатался ночью по Фонтенэ в поисках убийцы?

Следователь опять вскинулся.

— А разве он не более подходит для опознания больного с помраченным сознанием на улице, чем наши бродящие о городу бравые полицейские или чем ты и я?

Мегрэ смолчал.

Было уже заполночь.

— Ты уверен, что тебе следует обязательно возвращаться в гостиницу?

— Там мои вещи.

— Завтра увидимся?

— Непременно.

— Я буду во Дворце правосудия. Ты знаешь, где он?

— На улице Рабле.

— Чуть выше дома Верну. Сначала увидишь решетки тюрьмы, затем неказистое с виду здание. Во Дворце правосудия пройди подальше в глубину. Там мой кабинет, рядом с прокурорским.

— Спокойной ночи, старина.

— Неважно я тебя принял как гостя.

— Ну что ты, право!

— Тебе следует понять мое нынешнее умонастроение. Это дело способно восстановить против меня весь город.

— Черт побери!

— Издеваешься?

— Клянусь, нет.

И это было правдой. Мегрэ был скорее опечален, как случается всякий раз, когда видишь, как что-то из прошлого безвозвратно улетучивается неведомо куда. В коридоре, надевая мокрое пальто, он ещё раз вдохнул в себя воздух этого дома, который всегда представлялся ему таким смачным, а сейчас почему-то показался пресным.

У Шабо уже выпали почти все волосы, в результате обнажился череп, заостренный, как у некоторых птиц.

— Я провожу тебя…

Было видно, что ему не хотелось этого делать и произнес он эти слова из чистой вежливости.

— Ни за что на свете!

Мегрэ напоследок выдал немудреную шутку — надо было что-то сказать, дабы завершить разговор на веселой ноте:

— Плавать я умею!

После чего, подняв воротник, ринулся в стихию шквала. Жюльен Шабо некоторое время постоял на пороге дома, выделяясь в желтом прямоугольнике света, затем дверь захлопнулась, и у Мегрэ возникло ощущение, что на улицах города не осталось никого, кроме него самого.