Мегрэ напуган

Глава четвертая Итальянка с синяками

Весь обед, в ходе которого в качестве основного блюда подали фаршированную баранью лопатку — Мегрэ не помнил, чтобы ему доводилось раньше пробовать такую вкуснятину, — Жюльен Шабо просидел с видом человека, которого мучат угрызения совести.

Переступая порог своего дома, следователь счел нужным шепнуть другу:

— Давай не будем говорить об этом в присутствии мамаши.

Мегрэ и не собирался этого делать. Он заметил, как следователь склонился над почтовым ящиком и, раздвинув ворох проспектов, вытянул оттуда конверт, схожий с тем, что комиссару вручили сегодня в отеле с той лишь разницей, что тот был зеленоватый, а этот светло-розовый. Не из одной ли пачки их доставали? Но удостовериться в этом тотчас же он не смог, так как Шабо небрежно сунул послание в карман.

По пути сюда от Дворца правосудия они не обмолвились ни единым словом. Перед уходом из учреждения оба накоротке переговорили с прокурором, и Мегрэ был в достаточной степени удивлен тем, что тот оказался совсем ещё молодым, едва достигшим тридцатилетия, человеком, только-только закончившим учебу, красавцем, отнюдь не трагично воспринимавшим свои функции государственного обвинителя.

— Прошу извинить меня за вчерашнее отсутствие, Шабо. Есть веская причина, по которой меня не смогли разыскать. Я был в Ля Рошели, увы, утаив это от моей женушки.

И, подмигнув, добавил:

— К счастью!..

Затем, ни о чем не догадываясь, ляпнул:

— Ну, а теперь, когда вам на помощь прибыл сам Мегрэ, вы вот-вот наложите лапу на убийцу. Вы также считаете, комиссар, что здесь замешан кто-то, у кого с головой не все в порядке?

Зачем было с ним спорить? Было заметно, что отношения между следователем и прокурором не слишком уж дружественные.

В коридорах Дворца пришлось выдержать натиск журналистов, которые проведали о показаниях Шалю. Видимо, тот с ними уже пообщался. Мегрэ готов был держать пари, что и в городе знали об этом. Было затруднительно объяснить царившую в Фонтенэ атмосферу. От Дворца правосудия до дома следователя им повстречалось от силы человек пятьдесят, но этого оказалось достаточным, чтобы почувствовать насколько она накалена. На обоих служивых поглядывали с недоверием. Простой народ, в особенности возвращавшиеся с рынка женщины, не скрывали своего почти враждебного отношения. В верхней части площади Вьет имелась кафеюшка, в которой собралось на аперитив довольно много посетителей и когда они проходили мимо, то оттуда донесся не внушавший успокоения ропот, слышались и насмешливые замечания.

Некоторые жители стали потихоньку впадать в панику, и объезжавших город на велосипедах жандармов было недостаточно, чтобы ободрить население, скорее наоборот: их появление на улицах добавило тем некий драматический аспект, напоминая, что где-то здесь бродит на свободе убийца.

Мадам Шабо со своей стороны не пыталась донимать их расспросами. Она была очень предупредительна с сыном, как и с Мегрэ, умоляя, как представлялось, комиссара взглядом уберечь её чадо, изо всех сил старалась удерживать разговор за столом в русле самых невинных тем.

— А вы помните ту слегка косившую девушку, вместе с которой вы как-то здесь в воскресенье ужинали?

Память у неё была просто изумительной, и она то и дело упоминала о людях, с которыми Мегрэ встречался более тридцати лет назад во время своих краткосрочных визитов в Фонтенэ.

— Она сделала блестящую партию, выйдя замуж за молодого человека из Марана, построившего крупную сыроварню. У них родилось трое детей, один другого краше, но затем нежданно-нагадано, как если бы судьба сочла, что на их долю выпало слишком много счастья, вдруг слегла с туберкулезом.

И она принялась рассказывать о других людях, умерших, страдавших от болезней или столкнувшихся с другого рода горем.

На десерт Роза принесла огромный поднос с профитролями[7], при этом в глазах пожилой женщины, наблюдавшей за комиссаром, появилось лукавое выражение. Он сначала не понял причину этого, хотя и чувствовал, что от него чего-то ждут. Он совсем не любил это кушанье и положил на тарелку всего один шарик.

— Полноте! Берите. Не стесняйтесь!..

Видя, что она разочарована, он добавил ещё два.

— Не хватало еще, чтобы вы заявили, что лишились аппетита! Помнится мне, что как-то вечером вы их съели аж двенадцать. И каждый раз к вашему приезду я готовила профитроли, а вы клялись, что ничего подобного больше нигде не вкушали.

(Что, вынося это замечание за скобки, соответствовало действительности: он их никогда и нигде больше и в рот не брал).

Этот эпизод совсем не сохранился у него в памяти. Он вообще был удивлен, что когда-то проявил склонность к кондитерским изделиям. Должно быть, тогда давно он сказал это из вежливости.

Мегрэ пришлось сделать то, что от него ожидали, он выдавил из себя радостное восклицание, съел то, что у него было на тарелке, и положил еще.

— А куропатки с кремом! Помните? Жаль, что сейчас не сезон, а то бы…

После того как подали кофе, она деликатно удалилась, а Шабо по привычке поставил на стол коробку сигар и бутылку коньяка. Столовая изменилась ничуть не более, чем кабинет, и было что-то тревожно-томительное в том, что все всегда с годами остались настолько тождественным самим себе, да в известной степени и в самом Шабо не было заметно столь уж значительных перемен.

Чтобы доставить другу удовольствие, Мегрэ взял одну сигару и вытянул ноги к камину. Он знал, что Шабо не терпелось поговорить на одну вполне определенную тему, что он не переставал размышлять над ней с тех пор, как они вышли из Дворца правосудия. Однако следователь долго созревал для этой беседы. Все же в конце концов и не очень уверенным голосом, он спросил:

— Ты считаешь, что я должен был распорядиться взять его под стражу?

— Кого?

— Алена.

— Не вижу для этого никакой причины.

— Тем не менее, Шалю, делая свое заявление, выглядел вполне искренним.

— Несомненно.

— Так ты тоже думаешь, что он не лгал?

По существу Шабо терзался вопросом, с какой стати Мегрэ вмешался в его разговор с преподавателем, ибо без комиссара, без его вопроса о снотворном, показания Шалю против сына Верну были бы намного более весомыми. Это интриговало следователя, ему было не по себе.

— Во-первых, — начал Мегрэ, неумело справляясь с сигарой, — вполне вероятно, что он и в самом деле заснул. Я всегда отношусь с недоверием к свидетельствам лиц, которые что-то слышали, лежа в кровати, и, возможно, причиной тому моя собственная супруга. Сколько раз она жаловалась, что не могла сомкнуть глаз до двух ночи. Но мне неоднократно случалось просыпаться во время этих так называемых часов бессонницы, и я лично убеждался в обратном.

Но Шабо не был убежден приведенным Мегрэ примером. Не вообразил ли он, чего доброго, что его друг просто хотел вытащить его из этой передряги?

— Во-вторых, — продолжал, ничуть не смущаясь, комиссар, — даже если убийцей окажется доктор, предпочтительней его пока не арестовывать. Это не тот человек, из кого можно выбить показания путем изнурительных допросов, тем более с применением силы.

Следователь возмущенным жестом руки уже спешил отвергнуть последнее утверждение комиссара.

— На нынешнем этапе дознания против него нет даже намека на доказательства вины. Задержав его, ты удовлетворишь часть населения города, которая будет стекаться под окна тюрьмы с криками: «Смерть ему!». А породив такого рода возбуждение, справиться с ним будет трудно.

— Ты действительно так думаешь?

— Да.

— Ты не утверждаешь это ради моего успокоения?

— Говорю так, ибо это истина. В делах такого рода общественное мнение всегда более или менее открыто само вдруг кого-то называет в качестве подозреваемого, и я часто ломал голову над тем, каким образом оно приходит к таким заключениям. Это какой-то таинственный феномен, он в чем-то даже пугает. Если я правильно разбираюсь в сложившейся ситуации, то уже с первого дня люди указывают на клан Верну, не очень даже и беспокоясь, идет ли речь об отце или сыне.

— Это верно.

— Сейчас гнев направлен в сторону сына.

— А если он и впрямь убийца?

— Перед уходом из Дворца правосудия я слышал, как ты распорядился проследить за ним.

— Он может уйти от наблюдения.

— Это был бы не очень осторожный шаг с его стороны, поскольку начни Ален слишком часто мелькать в городе, он рискует, что его просто растерзают. Если он виноват, то рано или поздно все равно сделает что-то такое, что явится уликой против него.

— Допускаю, что ты прав. В сущности я доволен, что ты рядом. Не скрою, вчера меня это несколько раздражало. Я твердил себе, что ты примешься наблюдать, сочтешь меня неумехой, а мои действия старомодными, несуразными и уж не знаю какими еще. Мы тут, в провинции, почти все страдаем комплексом неполноценности по отношению к тем, кто прибывает из Парижа. Тем более, когда речь идет о таком человеке, как ты! Сердишься на меня?

— За что?

— За все те глупости, что я тебе тут наплел.

— Ты мне говорил о вещах, исполненных глубокого смысла. Мы ведь тоже в столице должны принимать в расчет конкретные ситуации и, работая с высокопоставленными лицами, надеваем перчатки.

Шабо сразу же почувствовал себя лучше.

— Сегодня после обеда я займусь опросом тех свидетелей, которых откопал для меня Шабирон. Большинство из них ничего не видели и не слышали, но я не хочу пренебрегать даже малейшим шансом.

— Будь полюбезнее с женой Шалю.

— Признайся, что эта публика вызывает в тебе симпатию.

— Безусловно!

— Так ты пойдешь со мной?

— Нет. Предпочитаю побродить по улицам, выпить пивка там-сям, почувствовать, чем дышит город.

— Кстати, я ведь так не вскрыл полученное письмо. Не хотел делать это перед матушкой.

Он вытащил из кармана светло-розовый конверт, и Мегрэ тотчас же распознал почерк. Да, все верно, обе бумаги — та, что держал сейчас в руках Шабо и утреннее ему послание — брали из одной пачки.

«Пастарайтесь узнать, что дохтур делал у девки Сабати»

— Ты знаешь, кто это?

— Слыхом не слыхивал о такой фамилии.

— Припоминаю, ты говорил, что доктор Верну не бегает за юбками.

— Такая у него репутация. Ну, сейчас анонимки посыпятся, как из рога изобилия. Эту явно написала женщина.

— Как и вообще большинство анонимов! Тебя не затруднит позвонить в комиссариат?

— Насчет этой Сабати?

— Да.

— Сейчас же?

Мегрэ утвердительно махнул рукой.

— Тогда пойдем в кабинет.

Он подошел к телефону и набрал номер комиссариата полиции.

— Это вы, Ферон? С вами говорит следователь. Вам что-нибудь известно о некоей Сабати?

Потянулось ожидание. Ферон осведомлялся у полицейских, возможно, проверял какие-то списки. Когда он появился на линии снова, Шабо, слушая его, стал что-то помечать на своем бюваре.

— Нет. Вероятно, никакой связи. Как? Наверняка нет. Пока его не занимайтесь.

Произнося эту фразу, он вопросительно взглянул на Мегрэ, и тот энергично утвердительно затряс головой.

— Буду у себя через полчаса. Да. Благодарю.

Он повесил трубку.

— Да, в Фонтенэ-ле-Конт действительно обитает некая Луиза Сабати. Дочь итальянского каменщика, должно быть, работающего в Нант или его окрестностях. Какое-то время она выступала в роли горничной в «Отель де Франс», затем официантки в кафе «У почты». Но в течение последних нескольких месяцев ничем не занимается. Если недавно куда-нибудь не переехала, то проживает у поворота дороги на Ля Рошель, в квартале казарм, в большом заброшенном доме вместе с ещё шестью-семью семьями.

Мегрэ поднадоела сигара, он ткнул её раскаленным концом в пепельницу, а сам начал набивать трубку.

— Намерен навестить ее?

— Не исключено.

— Ты по-прежнему полагаешь, что доктор…?

Он запнулся, нахмурил брови.

— Слушай, а чем займемся сегодня вечером? Обычно в этот день недели я хожу к Верну сыграть партию — другую в бридж. Припоминаю, ты упомянул как-то, что Юбер Верну ждет нас вместе.

— И что?

— Думаю, а стоит ли, учитывая нынешнее состояние общественного мнения…

— Ты привык бывать у них каждую субботу?

— Да.

— Следовательно, стоит тебе не прийти к ним, как сразу же сделают вывод о том, что семейство находится под подозрением.

— Но если я разделю их компанию, то станут говорить…

— … что ты им составляешь протекцию, и все. Так об этом уже суесловят. Так что чуть более или меньше…

— Ты намерен меня сопровождать?

— Само собой разумеется.

— Если хочешь…

Бедняга Шабо уже настолько обмяк, что полностью отдавал инициативу Мегрэ.

— Пора и во Дворец правосудия.

Дом они покинули вместе; небо было все того же белого отлива, яркое, переходящее в голубизну — таким оно отражается в луже воды. По-прежнему шквалистый ветер туго обтягивал платьями фигуры женщин и на перекрестках улиц иной раз срывал шляпу с головы какого-либо мужчины, и тот бежал вслед за ней, смешно дрыгаясь.

Они расстались, разойдясь в противоположные стороны.

— Когда увидимся?

— Я, может статься, загляну к тебе в кабинет. А если нет, то встретимся у тебя за ужином. В котором часу бридж у Верну?

— В восемь тридцать.

— Сразу же предупреждаю, что я играть в него не умею.

— Ничего, сойдет и так.

Мегрэ шагал по тротуару — трубка в зубах, руки в карманах пальто, голова наклонена вперед, чтобы не слетела шляпа; судя по шевелению занавесок на окнах, за ним все время наблюдали. Комиссар ни в чем не кривил душой во время последнего разговора с Шабо. Именно так он и понимал сложившуюся ситуацию. И тем не менее сегодня утром, когда он вмешался в допрос Шалю, то повиновался какому-то внутреннему импульсу, а за ним стояло желание вытащить следователя из затруднительного положения, в которое тот попал.

Атмосфера в городе продолжала внушать тревогу. Напрасно люди делали вид, что занимаются, как обычно, своими повседневными делами — все равно во взглядах прохожих угадывался определенный страх, и они, казалось, непроизвольно ускоряли шаги, будто опасались, как бы откуда-нибудь вдруг не выскочил убийца. Мегрэ был стопроцентно убежден, что в другие дни хозяйки не группировались бы в кучки на порогах домов, тихо переговариваясь о чем-то как они это делали сегодня.

Его провожали взглядами, и комиссару казалось, что он читает на их лицах молчаливый вопрос. Предпримет ли он что-нибудь эффективное? Или же незнакомец и впредь будет безнаказанно убивать людей?

Некоторые робко приветствовали его, словно бы желая сказать:

— Мы знаем, кто вы. У вас репутация человека, который успешно завершал самые трудные расследования. И вы не позволите некоторым видным горожанам дать себя охмурить.

Он чуть было не заскочил в кафе «У почты» выпить пива. К сожалению, там уже оказалось не меньше дюжины посетителей, и все они повернулись в его сторону стоило Мегрэ приблизиться к двери, а у него не было никакого желания уже сейчас начинать отвечать на вопросы, которые ему непременно начнут задавать.

Чтобы попасть в квартал казарм следовало пересечь Марсово поле обширный пустырь, окаймленный недавно посаженными деревьями, которые зябко вздрагивали от порывов ветра.

Он пошел по той же улочке, что и доктор накануне вечером, той самой, на которой лишился жизни Гобийяр. Пройдя мимо одного из домов, он услышал громкие голоса, доносившиеся с третьего этажа. Здесь, вероятнее всего, и жил учитель Шалю. А сейчас к нему подтянулись дружки, дабы узнать новости, и они жарко о чем-то спорили.

Он прошел по Марсовому полю, обогнул казарму, повернул направо и стал рыскать взглядом в поисках большого запущенного дома, описанного ему Шабо. Действительно, таковой имелся — на безлюдной улице, между двумя пустырями. Сейчас уже было трудно угадать, что в нем размещалось раньше — то ли склад, или мельница, если не маленькая фабрика? На тротуаре играла стайка ребятишек. Другие, совсем ещё малыши с голыми попками, ползали по коридору. В приоткрывшуюся дверь просунулась голова женщины-толстухи со спадавшими на спину волосами, она о комиссаре Мегрэ уж точно ничего и никогда не слышала.

— Чего вы ищите?

— Мадемуазель Сабати.

— Луизу?

— Да, кажется, так её и зовут.

— Тогда обогните дом и заходите с черного хода. Поднимитесь по лестнице. Упретесь в дверь, она одна, других нет. Там и живет Луиза.

Комиссар сделал все в точности так, как ему посоветовали, задел походя баки для мусора, перешагнул через отбросы, в этот момент во дворе казармы пропела труба. Дверь, о которой ему говорили, была распахнута. Крутая, без перил лестница привела его на этаж, на другом, чем остальные квартиры, уровне, и он постучался в окрашенную голубым филенку.

Сначала никто не ответил. Стукнул вновь, посильнее, услышал женские шаги, передвигались в старых туфлях со стоптанными задниками; он был вынужден ещё раз двинуть кулаком пока изнутри не послышался голос:

— В чем дело?

— Мадемуазель Сабати?

— Что вам надо?

— Поговорить с вами.

И добавил на всякий случай:

— Я от доктора.

Она опять куда-то удалилась, наверное, накинуть на себя что-то более подходящее случаю. Когда наконец дверь открылась, выяснилось, что женщина была одета в домашний с цветастыми узорами халат из плохо выделанного хлопка, под которым, кроме ночной рубашки, по-видимому, ничего больше не было. На голых ногах болтались шлепанцы, черные волосы взлохмачены.

— Вы спали?

— Нет.

Она недоверчиво осмотрела его с ног до головы. Позади нее, с крохотной лестничной площадки, просматривалась комната, пребывавшая в полнейшем беспорядке, хозяйка так и не приглашала его зайти.

— Что он велел мне передать?

При этом она повернула голову чуть в сторону, и стали виден синяк вокруг левого глаза. Отнюдь не первой свежести. Уже начавший желтеть.

— Не бойтесь. Я ваш друг. Всего лишь хотел бы немного поговорить с вами.

Она все же решилась пропустить незнакомого ей мужчину, но надо полагать, только потому, что внизу на ступенях лестницы появились двое-трое мальчишек, наблюдавших за происходившим.

Квартира состояла из спальной с неудобной кроватью — это он углядел ещё на пороге, — и кухни. Там, на столе лежал раскрытый томик какого-то романа, рядом стояла чашка с остатками кофе с молока, на тарелке лежал кусочек масла.

Луизу Сабати нельзя было назвать красавицей. В черном платье с белым передником она, должно быть, выглядела всегда утомленной, как это типично для большинства горничных в провинциальных гостиницах. И все же в ней проглядывало что-то привлекательное, нечто почти патетическое таилось в её лице с темными, полными внутренней напряженности глазами.

Она освободила для него стул.

— Вас послал действительно Ален?

— Нет.

— Ему неизвестно, что вы тут?

Произнося эти слова, он бросила испуганный взгляд на дверь, сам и не собиралась садиться, держалась сторожко, в полной готовности оказать сопротивление.

— Не надо меня бояться.

— Вы из полиции?

— И да, и нет.

— Что случилось? Где Ален?

— Вероятно, у себя дома.

— Вы уверены в этом?

— А почему должно было бы быть иначе?

Она прикусила губу так сильно, что выступила кровь. Было заметно, что она очень нервничает, причем болезненно. На какое-то мгновение у Мегрэ промелькнула даже мысль, уже не принимает ли Луиза наркотики.

— Кто вас навел на меня?

— Вы давно любовница доктора?

— Кто-то смолотил языком, да?

Он напустил на себя самый благодушный, какой только смог вид, впрочем, принуждать себя выказать ей симпатию надобности у Мегрэ вовсе не было.

— Вы только что встали? — спросил он вместо ответа.

— А вам-то какое дело?

Они говорили с легким итальянским акцентом, почти незаметным. На вид чуть более двадцати лет, под плохо скроенным халатом угадывалось гибкое тело, лишь грудь, надо полагать, весьма вызывающая, несколько потяжелела.

— Вы не против сесть рядом?

Женщина не могла найти себе места. Лихорадочно дергаясь из стороны в сторону, она выхватила из пачки сигарету, закурила:

— Вы уверена, что чего доброго не нагрянет Ален?

— Вы страшитесь этого? Почему?

— Он ревнив.

— Но у него нет никаких оснований ревновать ко мне.

— Он видит соперника в каждом мужчине.

И добавила странновато прозвучавшим голосом:

— И поделом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что это его право.

— Он любит вас?

— Думаю, да. Знаю, что не стою этого, но…

— Вы действительно не желаете присесть?

— Кто вы такой?

— Комиссар Мегрэ из парижской Уголовной полиции.

— Слышала о вас. А чего вы тут забыли?

Почему бы не потолковать с ней откровенно?

— Приехал в ваш город совершенно случайно навестить друга, с которым не виделся много лет.

— Это он вам рассказал обо мне?

— Нет. Я познакомился также и с вашим другом Аленом. Кстати, сегодня вечером приглашен к нему в гости.

Она чувствовала, что Мегрэ не лгал, но все ещё не могла успокоиться. Тем не менее пододвинула к себе стул, хотя села на него не сразу.

— Если он пока ещё и не попал в затруднительной положение, то рискует оказаться в нем с часу на час.

— С чего бы это?

По тону, каким она произнесла эту фразу, комиссар понял, что Сабати уже знала обо всем.

— Некоторые считают, что он, возможно, и есть тот человек, которого сейчас разыскивают.

— Из-за этих злодеяний? Вранье все это. Это не он. У него нет никаких причин…

Комиссар перебил её, протянув анонимное письмо, которое передал ему следователь. Она ознакомилась с ним, лицо напряглось, брови нахмурились.

— Интересно, кто это такое сморозил?

— Какая-то женщина.

— Это уж точно. И явно из тех, кто проживает в этом бараке.

— Это почему же?

— Никто о нас и знать не знает. Но даже и здесь, ручаюсь, никому было невдомек, что он за птица. Кто-то сводит счеты, гнусь такая. Ален никогда…

— Да вы присаживайтесь.

Она в конечном счете все же уступила ему, при этом тщательно прикрыв полами халата оголившиеся ноги.

— Так давно ли вы его любовница?

Она выпалили, не задумываясь:

— Восемь месяцев и одну неделю.

Комиссар едва не улыбнулся такой точности.

— И как все началось?

— Я работала тогда официанткой в кафе «У почты». Он нет-нет да и забегал туда, сядет, как всегда на одно и то же место, у окна, и глазеет на прохожих. Его все знали, здоровались, но сам он на разговор не шел. А потом я приметила, что он стал вдруг пялиться на меня.

Она с вызовом взглянула на комиссара.

— Вам и в самом деле охота узнать, как все у нас началось? Ладно! Расскажу, сами потом докумекаете, что он не такой человек, каким вы его себе представляете. Дальше — больше, Ален стал захаживать и вечерами пропустить рюмочку. Как-то раз задержался до закрытия. Поначалу я все подтрунивала над его громадными из-за очков глазищами, которыми он так и высматривал меня, где бы я не находилась в зале. А тут ещё свидание у меня было оговорено с одним виноторговцем, с ним вы ещё столкнетесь, уверена мы повернули направо в улочку и…

— Что потом?

— Как что? Улеглись на лавочку на Марсовом поле! Смекаете для чего? Обычно раз-два и готово. Разделались с этим, и я потрусила одна через площадь домой, вдруг слышу — шаги позади. Это был доктор. Немного струхнула. Обернулась, и говорю: чего, мол, надо. А тот сконфузился, затрудняется, что ответить. А потом знаете, что он тихо так пробормотал:

— Ну зачем вы это сделали?

Я чуть со смеху не упала.

— А вам что, завидно?

— Меня это опечалило.

— Это отчего же?

— А потом уже все кончилось объяснением в любви, в которой он, дескать, никак не решался до этого мне признаться, заверениями, что он человек глубоко несчастный. Вам смешно, да?

— Нет.

Все верно. Мегрэ не улыбался. Он прекрасно представлял себе Алена Верну в подобной ситуации.

— Так мы и колобродили до часу, а то и двух ночи. Я не выдержала и к концу разревелась.

— Он вас довел до сюда?

— Не в тот вечер. Это длилось ещё целую неделю. И почти все эти дни Ален просиживал в кафе, так и зыркая мне вслед. Ревновал даже тогда, когда я благодарила какого-нибудь мужчину за чаевые. Таим остался и до сих пор. Требует, чтобы я сидела дома и не высовывалась.

— Бьет?

Женщина инстинктивно подняла руку к синяку на щеке, рукав халата сполз, обнажив другие следы насилия, видимо, оставшиеся после сжатия запястий крепкими пальцами.

— Это его право, — повторила она не без гордости.

— И часто так бывает?

— Почти каждый раз.

— Но почему?

— Если вы не догадываетесь, чего же тогда объяснять. Любит и все. А вынужден жить с женой и детьми. Он не выносит не только её, но и малолеток.

— Так и сказал?

— Сама знаю.

— А вы ему рога наставляете?

Она замкнулась, одарив его лютым взглядом. Затем:

— Что, сболтнул кто-то?

И добавила более сухо:

— Первое время случалось, когда я ещё не поняла ничего. Думала, с ним, как и с остальными, без разницы. Когда занимаешься этим с четырнадцати лет, становится, как раз плюнуть. А он, узнав, аж взревел, думала, прикончит на месте. Я не попусту это говорю. Настолько разъяренного мужика ещё и не видела. Битый час лежал на кровати, глаза — в потолок, руки сжаты в кулак, онемел весь, чувствовала, жутко маялся.

— А вы продолжили, да?

— Раза два, три. Дура была, вот что скажу вам.

— А с тех пор?

— Нет!

— Он приходит сюда каждый вечер?

— Почти.

— Вчера ждали его?

Она замешкалась с ответом, гадая, как скажутся её ответы на Алене и желая любой ценой выгородить его.

— Какая разница?

— Но вам ведь нужно время от времени сходить на рынок.

— А я в город ни ногой, тут на уголочке у нас есть бакалейная лавка.

— А все остальное время проводите здесь, этакой затворницей?

— Никто меня не запирал. Дверь-то я открыла, вот вам и доказательство.

— А он никогда так не ставил вопрос: посадить вас под замок.

— Кто это вы догадались?

— Он уже проделывал это с вами?

— Было, целую неделю продержал.

— Соседи заметили?

— Конечно.

— Потому-то он и вернул вам ключ, да?

— Откуда мне знать почему. Никак не возьму в толк, к чему вы клоните.

— Вы его любите?

— Уж не воображаете ли вы, что я вела бы такую жизнь, не будь этого?

— Он дает вам денег?

— Когда может.

— Я-то считал его человеком состоятельным.

— Все так думают, а на деле он как тот юноша, что вынужден каждую неделю клянчить у отца хоть несколько франков. Все они живут там кучей, в одном доме.

— Причина?

— А я знаю?

— Он мог бы работать.

— Это его дело, не ясно что ли? Иногда папаша неделями не дает ему ни гроша.

— Как сейчас, правда?

Она передернула плечами.

— Ну и что? Когда-то и я воображала себе невесть что насчет тех, кто слывет богатеньким. А на поверку — одна показуха, да-да! Домина, что надо, а внутри — пусто. Они то и дело цапаются друг с другом — лишь бы выдоить немного деньжат у старика, а поставщикам порой приходится ждать месяцами, пока им заплатят.

— Я полагал, что у Алена супруга с достатком.

— Если бы так было, она бы ни за что не выскочила за него замуж. Жена-то как раз с рассчитывала потрясти его мошну. А когда обнаружила, что он гол, как сокол, то ужас как возненавидела его.

Последовала достаточно продолжительная пауза. Мегрэ неспешно, задумавшись, набивал трубку.

— Чем это вы озаботились? — не выдержала она.

— Думаю, вы действительно любите его.

— Дошло наконец!

Его ирония прозвучала горько.

— Я вот все голову ломаю, — продолжала Луиза, — и никак не могу понять, ну чего к нему вдруг люди привязались. Читала тут газету. Прямо не говорят, но чувствую, что его подозревают. А давеча слышала, как бабы под окном во дворе сплетничали, нарочно ведь орали погромче, чтобы я ни словечка не упустила.

— И о чем же шла речь?

— О том, что уж если начали искать психа, то не надо, мол, далеко ходить.

— Догадываюсь, они слышали, какие вы тут устраивали сцены!

— Ну и что?

Она вдруг взъярилась и вскочила со стула:

— Так вам тоже вздумалось объявить его чокнутым лишь потому, что он влюбился в такую девку, как я и ревнует, её ко всякому встречному-поперечному?

Мегрэ тоже встал и, пытаясь её успокоить, положил на плечо Сабати руку, но она гневным движением сбросила её.

— Признайтесь, что носитесь с этой мыслью.

— Не я это придумал.

— Так считаете ил нет, что он сбрендил?

— Ясное дело нет, раз он вас любит.

— И все же он чуть того, тронулся, да?

— Пока не появятся доказательства, у меня нет ни малейших оснований делать такие выводы.

— Что, собственно говоря, это означает?

— То, что вы славная девушка и что…

— Никакая я не «славная девушка», всего лишь сволочь и потаскуха, и не заслуживаю того, чтобы…

— Нет, вы именно такая, как я сказал, и обещаю сделать все, что в моих силах чтобы выявить настоящего убийцу.

— Вы убеждены, что это не он?

Мегрэ вздохнул и, явно поставленный в затруднительное положение, принялся разжигать трубку, дабы сохранить самообладание.

— Видите, вы не осмеливаетесь заявить это прямо!

— Луиза, повторяю, вы неплохая девушка. И я, наверное, ещё навещу вас…

Но она уже потеряла в него веру и, захлопывая за комиссаром дверь, проворчала:

— А пошли вы все с вашими обещаниями!..

С лестницы, у подножья которой его по-прежнему поджидали ребятишки, но, как ему почудилось, услышал и окончание фразы, сказанное ею для себя самой:

— Вообще вы всего лишь грязный флик[8].