Немного не доходя до моста, если идти от дома Шабо, Мегрэ повернул направо и в течение десяти минут шел вдоль длинной улицы — совсем не городской по виду, хотя вовсе и не сельской.
Сначала шли и шли дома — белые, красные, серые, включая огромное здание виноторговца и принадлежавшие ему же винные склады; все они лепились друг к другу, хотя и не так, как, к примеру, на улицу Республики, а некоторые, беленые известью и одноэтажные, вообще чуть ли не напоминали хижины, крытые соломой.
Затем появились прогалины, какие-то переулочки, за которыми проглядывались полого спускавшиеся к реке огороды, порой на глаза попадалась какая-нибудь белая козочка, привязанная к колышку.
Тротуары были практически безлюдны, но в полумраке, за открытыми дверями, можно было увидеть в сборе целые семейства, либо слушавшие радио, либо вкушавшие сладкие пироги, в другом месте — мужчину в одной рубашке, читавшего газету, в третьем — сухонькую старушку, дремавшую рядом с большими напольными часами с медным маятником.
Постепенно все чаще стали попадаться сады, пустыри между опоясывающими их стенами увеличивались, Вандея все ближе надвигалась на улицу, усеянную ветками, сорванными с деревьев последними шквальными ветрами.
Мегрэ, отказавшийся от машины, начал уже сожалеть о своем решении, ибо не предполагал, что его путь окажется столь долгим, тем более, что солнце стало припекать макушку. Ему понадобилось почти полчаса, чтобы добраться до перекрестка Гро-Нуайе, после которого, как представлялось, шли уже сплошные луга.
Трое парней, одетых в темно-синие спецовки, с покрытыми лаком волосами, стояли, прислонившись спинами к двери постоялого двора и, видимо, не представляя, с кем имеют дело, поглядывали на комиссара с агрессивной иронией, свойственной сельским жителям по отношению к заплутавшему в их краях горожанину.
— Где тут дом мадам Паж? — осведомился он у них.
— Вы хотите сказать Леонтины?
— Я не знаю её имени.
Этого было достаточно, чтобы они расхохотались. Им казалось странным, что кто-то мог этого не ведать.
— Если вы говорите о ней, то вон та дверь.
Дом, на который они указали, был одноэтажным и настолько низким, что Мегрэ мог рукой дотянуться до его крыши. Выкрашенная в зеленый цвет дверь состояла из двух половинок, как это встречается в конюшнях, — открытой верхней и прикрытой нижней.
Поначалу он не увидел ни души в очень бедно смотревшейся кухне, где наряду с печкой из белого фаянса наличествовал также круглый стол, покрытый клеенкой в клеточку, на котором стояла пестрая ваза, скорее всего, выигранная на какой-нибудь деревенской ярмарке; каминная полка была заставлена безделушками и фотографиями.
Мегрэ качнул колокольчик, подвешенный на тонкой веревке.
— В чем дело?
Он увидел как хозяйка выходит через дверь, распахивавшуюся влево, из комнаты, которая вместе с кухней и составляла собственно дом. Женщине можно было с равным успехом дать как пятьдесят, так и шестьдесят пять лет. Сухая и жилистая, напоминавшая горничную из отеля, она вглядывалась в него с присущим крестьянам недоверием и не подходила ко входу.
— Что вам надо?
Затем сразу же:
— Это не ваше фото они тиснули в газете?
Мегрэ услышал, как кто-то зашевелился в комнате. Мужской голос поинтересовался:
— Кто это там, Леонтина?
— Да комиссар из Парижа.
— Комиссар Мегрэ?
— Думаю, так его и зовут.
— Пусть входит.
Не двигаясь с места, она повторила:
— Входите.
Он сам приподнял щеколду, дабы открыть нижнюю половинку двери. Леонтина не приглашала его присесть, вообще ничего не говорила.
— Вы были служанкой, убиравшейся в доме Робера де Курсона, верно?
— В течение пятнадцати лет. Полиция и журналисты уже задавали мне кучу вопросов. Я ничегошеньки не знаю.
С того места, где он находился, комиссару теперь были видна побеленная комната, стены которой украшали олеографические картинки, ножка высокой из орехового дерева кровати, застланной красной периной; его ноздри уловили знакомый запах трубочного дыма. Было слышно, как мужчина внутри дома беспрестанно производит какие-то движения.
— Хочу взглянуть, как он выглядит… — вполголоса произнес он.
Она беззлобно бросила Мегрэ:
— Слышите, что говорит мой муж? Входите. Он не может покинуть кровать.
У сидевшего в комнате мужчины лицо обросло густой щетиной; вокруг него были разбросаны газеты и дешевенькие издания романы. Он курил пеньковую трубку с длинным черенком, а на ночном столике под рукой стоял литр белого вина и рюмка.
— Это все ноги, — объяснила Леонтина. — С тех пор, как их защемило буферами двух вагонов. Он ведь железнодорожник. Размозжило до костей.
Гипюровые занавески смягчали дневной свет, а два цветочных горшка с геранью оживляли подоконник.
— Я прочитал все, что о вас написано, месье Мегрэ. Весь день только книжками да прессой и занимаюсь. Раньше-то я этим вообще не интересовался. Леонтина, принеси-ка ещё рюмку для гостя.
Мегрэ не мог отказаться. Он чокнулся с инвалидом. Затем, воспользовавшись тем, что жена последнего держалась рядом, вытащил из кармана отрезок свинцовой трубы, который выпросил у Шабо.
— Вам знаком этот предмет?
Она ничуть не разволновалась. Просто сказала:
— Конечно.
— Где вы его видели в последний раз?
— На большом столе, что в салоне.
— У Робера де Курсона?
— Да, у месье. Его принесли из сарая, где в последнюю зиму пришлось заменить часть водопроводных труб, так как из-за заморозков некоторые из них полопались.
— И он хранил этот обломок на столе?
— Да чего там только не валялось. Салон называется. Да это просто комната, в которой он жил и одновременно работал.
— Вы убирались там?
— Делала только то, что хозяин позволял, то есть подметала пол, стирала пыль — при этом, не дай бог, что-нибудь сдвинуть с места! и мыла посуду.
— Он был маньяком?
— Я этого не говорила.
— Комиссару можешь довериться, — шепнул ей муж.
— Мне не пристало жаловаться на него.
— За исключением того, что он месяцами тебе не платил за работу.
— Это не его вина. Если бы те, кто живет напротив, давали ему те деньги, что должны были…
— А вас не подмывало выбросить этот кусок трубы?
— Естественно, пыталась. Но он приказал его оставить. Использовал как пресс-папье. Помню еще, как однажды заявил, что он может пригодиться на тот случай, если к нему вдруг пожалуют воры. Странная мысль — ведь на стенах висело столько ружей. Он их коллекционировал.
— Это правда, месье комиссар, что его племянник покончил с собой?
— Да.
— Вы считаете, что это он совершал убийства? Еще рюмочку белого? Видите ли, я всегда говорил жене, что даже не пытаюсь понять причуды богатеньких. Они и думают, и чувствуют иначе, чем мы.
— А вы знакомы с семейством Верну?
— Как и все, встречал их на улице. Слушок прошел, что они совсем обезденежили и даже брали взаймы у слуг; наверное, так и было, поскольку хозяин Леонтины не получал более содержания и не мог ей платить.
Жена тайно подавала мужу знаки, чтобы тот не очень-то распускал язык. Ему особенно и нечего было рассказывать, но он был счастлив, что кто-то составлял ему компанию, а тем более видеть воочию самого комиссара Мегрэ.
А тот покинул их с горьковатым привкусом белого вина во рту. На обратном пути дорога была несколько более оживленной. Молодые парни и девушки на велосипедах возвращались из города. В обратном направлении тянулись целыми семьями.
Вся правоохранительная верхушка, надо полагать, по-прежнему заседала во Дворце правосудия. Но Мегрэ не захотел присоединяться к ним, ибо он не желал как-то влиять на решение, которое тем предстояло принять.
Постановят ли они закрыть дело, сочтя самоубийство доктора признанием вины?
Это было вполне вероятно, но в этом случае Шабо до конца жизни будут мучать угрызения совести.
Когда он добрался до улицы Клемансо и бросил взгляд вдоль авеню Республики, то по её обоим тротуарам прогуливалась чуть ли не толпа, люди выходили из кинотеатра, а на террасе кафе «У почты» все столики были заняты. Солнце уже светилось багровыми тонами приближавшегося вечера.
Комиссар направился к площади Вьет, прошел мимо дома своего друга, разглядев за окнами второго этажа мадам Шабо. Вот и улица Рабле, где у особняка Верну все ещё гужевались зеваки, но поскольку сей дом посетила смерть, жители предпочитали находиться от него на некотором расстоянии большинство стояло на противоположном тротуаре.
Мегрэ все твердил и твердил себе, что это дело его не касается, что сегодня вечером он уедет отсюда поездом, что рисковал вызвать всеобщее недовольство и поссориться со своим другом.
И все-таки, так и не совладав со своей натурой, он протянул руку к дверному молоточку. Ждать пришлось долго, под перекрестными взглядами прогуливавшихся горожан; наконец послышались шаги и дворецкий приоткрыл створку.
— Я хотел бы повидать месье Юбера Верну.
— Он не принимает.
Мегрэ все равно вошел в прихожую, хотя его никто и не приглашал делать это. Холл был погружен в полумрак. Стояла мертвая тишина.
— Он в своих покоях?
— Думаю, он в кровати.
— Вопрос: окна вашей комнаты выходят на улицу?
Дворецкий заметно смутился, заговорил потише:
— Да. На четвертом. Жена и я спим в мансарде.
— И вы можете просматривать дом напротив?
Они не уловили ни звука, но дверь салона приоткрылась, и Мегрэ узнал в её проеме силуэт свояченицы.
— Что такое, Арсен?
Она, конечно, видела комиссара, но обращалась не к нему.
— Я сказал господину Мегрэ, что месье не принимает.
Она все же в итоге развернулась к нему.
— Вы хотите поговорить с моим зятем?
Она смирилась и приоткрыла дверь пошире.
— Входите.
Женщина находилась одна в обширном салоне с опущенными на окнах шторами; на одноногом столике стояла единственная лампа, кое-как освещавшая помещение. Ни открытой книги, ни газеты, ни какого-нибудь рукоделия ничего. Она, должно быть, так и сидела тут в одиночестве, в полнейшем безделье, когда он поднял входной молоточек.
— Я могу вас принять вместо него.
— Но я хотел увидеться именно с ним.
Тогда она подошла к столику, на котором стояли несколько бутылок, схватила одну из них, в которой, судя по этикетке, находилась водка из виноградников Бургундии, но теперь она была пуста.
— В полдень бутылка была заполнена наполовину. А он находился тут не более четверти часа, пока мы ещё сидели за столом.
— И часто с ним такое бывает?
— Почти ежедневно. А теперь он будет спать до пяти или шести вечера, а потом взирать на мир мутным взором. Моя сестра и я пытались прятать спиртное, но он все равно как-то ухитряется делать по-своему. Так пусть уж это происходит здесь, нежели в Бог ведает каком питейном заведении.
— А он их посещает?
— Откуда нам знать? Он уходит тайком, через заднюю дверь, а когда, уже потом, мы видим, как у него глаза лезут на лоб и он начинает путаться в речи, то становится ясно, что это значит. Кончит так же, как и его отец.
— И давно это началось?
— Тянется уже годами. Допускаю, что и раньше он попивал, но, видно, это не так бросалось в глаза. Он выглядит моложаво, но на самом-то деле ему уже шестьдесят семь лет.
— И все же я попрошу дворецкого провести меня к нему.
— Вы не желаете прийти попозже?
— Я вечером уезжаю в Париж.
Она поняла, что дискутировать дальше бесполезно и встряхнула колокольчик. Появился Арсен.
— Проводите господина комиссара к месье.
Арсен удивленно взглянул на нее, будто спрашивая, достаточно ли она обдумала это распоряжение.
— Будь что будет!
Без дворецкого Мегрэ, бесспорно, потерялся бы в этих коридорах, которые все время пересекались — широкие и гулкие, как в монастыре. Он мельком увидел кухню, где поблескивала медная посуда и, как и в Гро-Нуайе, на столе стояла бутылка белого вина, вероятнее всего, предназначенная для Арсена.
Тот, казалось, перестал что-либо понимать в поведении Мегрэ. После заданного вопроса о его личной комнате, он ожидал настоящего допроса. А комиссар ни о чем его более не спрашивал.
В правом крыле первого этажа дворецкий постучал в резную дубовую дверь.
— Это я, месье! — произнес он, повысив голос, чтобы его услышали изнутри.
Поскольку оттуда донеслось какое-то неразборчивое бормотание, Арсен добавил:
— Со мной рядом находится комиссар, и он настаивает на том, чтобы встретиться с месье.
Какое-то время они неподвижно простояли около входа, в комнате кто-то ходит туда-сюда, наконец дверь приоткрылась.
Свояченица не ошиблась, говоря о вылезавших из орбит глазах, которые сейчас с каким-то изумлением уставились на Мегрэ.
— Это вы! — прошепелявил заплетающимся языком Юбер Верну.
Он лежал, должно быть, в одежде. Та была сильно помята, волосы свешивались прядями на лоб, и он машинальным жестом провел по ним рукой.
— Что вам угодно?
— Хотел поговорить с вами.
Хозяину сейчас было трудно выставить его вон. Верну, видимо, ещё не пришедший в себя окончательно, посторонился. Помещение было очень просторное, весьма сумрачное, выделялась кровать с деревянным резным балдахином и выцветшие шелковые занавеси на окнах.
Вся мебель была старинная, выдержанная в более или менее одном стиле и напоминала обстановку часовни или ризницы.
— Позвольте?
Верну прошел в ванную, налил стакан воды и прополоскал горло. Вернувшись, он чувствовал себя немного получше.
— Присаживайтесь. В это кресло, пожалуйста. С кем-нибудь уже виделись?
— С вашей свояченицей.
— И она, конечно, сказала, что я напился.
— Она показала мне бутылку из-под виноградной водки.
Он передернул плечами.
— Одна и та же песня. Женщины не могут этого понять. Мужчина, которому так внезапно только что сообщили о смерти его сына…
На глаза Верну навернулись слезы. Голос спал, стал каким-то плаксивым.
— Это тяжелый удар, комиссар. Особенно когда этот сын единственный. Что поделывает его мать?
— Ни малейшего представления…
— Она непременно сошлется на то, что плохо себя чувствует. Это её излюбленный трюк. Заболела и все, и никто ничего не решается ей сказать. Понимаете меня? И тогда её во всем подменяет сестра: она называет это «прибрать дом к рукам»…
Юбер Верну невольно заставлял воспринимать себя как бывалого актера, который любой ценой стремится возбудить к себе жалость. Выражения его слегка одутловатого лица менялись с потрясающей быстротой. Всего за несколько минут на нем последовательно проступили огорчение, некоторая боязнь, затем родительская боль в связи с утратой любимого чада, горечь в отношении обеих женщин. Теперь на поверхности вновь появился страх.
— И с какой стати вы захотели увидеться со мной?
Мегрэ, который так и не сел в указанное ему кресло, вытащил из кармана обрезок трубы и положил его на стол.
— Вы частенько захаживали к вашему шурину?
— Примерно раз в месяц, приносил ему деньги. Предполагаю, вас уже уведомили о том, что я его содержал?
— Следовательно, вы заметили на его письменном столе этот предмет?
Он пребывал в нерешительности, осознавая, что ответ на этот вопрос имел решающее значение и что ему следовало, не медля ни секунды, принять решение.
— Полагаю, что да.
— Этот обломок трубы — единственная материальная улика в этом деле. И до настоящего времени, как мне представляется, никто так и не понял всей её важности.
Мегрэ все же сел, выудил из кармана трубку, набил её табаком. Верну продолжал стоять, черты его лица напряглись, как при сильной головной боли.
— У вас есть минутку выслушать меня?
И не дожидаясь ответа Верну, продолжил:
— Твердят, что все три преступления более или менее идентичны, не замечая, что первое из них по сути полностью отличается от двух остальных. Вдова Жибон, как и Гобийяр, были убиты хладнокровно и преднамеренно. Человек, позвонивший в дверь бывшей акушерки, заявился к ней с целью прикончить её и сделал это мгновенно, тут же, в коридоре. Стоя на пороге, он уже держал эту штуку в руке. Когда спустя пару дней он напал на Гобийяра, то, возможно, не метил именно в него, он просто бродил по городу в поисках, кого бы прибить. Понимаете, что я хочу этим сказать?
Верну во всяком случае очень старался, делал неимоверные, почти болезненные усилия, чтобы уяснить, к каким выводам пытается прийти Мегрэ.
— Дело Курсона в этом плане выглядит совсем по-иному. Войдя в его комнату, убийца не имел при себе оружия. Мы можем сделать вывод, что на тот момент у него не было смертоносных намерений. Но произошло что-то такое, что толкнуло его на преступление. Чего доброго, поведение самого Курсона, зачастую носившее провокационный характер, возможно, даже какой-то угрожающий с его стороны жест.
Мегрэ на минутку прервался, чтобы чиркнуть спичкой и разжечь трубку.
— Что вы думаете об этом?
— О чем?
— О моих выкладках.
— Я полагаю, что с этой историей теперь покончено.
— Даже если это так, я все равно пытаюсь разобраться в ней.
— Безумец не станет обременять себя этими соображениями.
— А если речь идет не о сумасшедшем, во всяком случае не о таком, в каком смысле обычно понимают это слово? Проследите за ходом моих рассуждений ещё немного. Некто вечером приходит к Роберу де Курсону, нисколько не таясь, поскольку никаких дурных намерений у него ещё не было и потом по неясным пока для нас причинам доходит до состояния, при котором убивает того. Он не оставляет после себя никаких следов, забирает с собой орудие убийства, и это указывает на то, что он не хотел, чтобы его разоблачили.
Значит, речь идет о человеке, который знает жертву и имеет обыкновение посещать её в этот час.
И полиция неизбежно начнет вести поиск в этом направлении.
И у неё есть все шансы в конечном счете выйти на виновного.
Верну глядел на него с видом человека, усиленно над чем-то размышлявшего, взвешивавшего все «за» и «против».
— А теперь предположим, что совершено новое преступление, причем в другом конце города и в отношении лица, не имеющего ничего общего ни с убийцей, ни с Курсоном. Что случится после этого?
Собеседнику комиссара не совсем удалось скрыть промелькнувшую на его лице улыбку. А Мегрэ продолжал:
— Теперь уже не будет искать убийцу обязательно из круга знакомых первой жертвы. Любой сразу же подумает, что речь идет о каком-нибудь свихнувшемся типе.
Он выдержал паузу.
— Так оно и произошло. А убийца в порядке дополнительной страховки и дабы упрочить эту версию о ком-то, у кого поехала крыша, совершает ещё и третье преступление, на этот раз прямо на улице, в отношении первого подвернувшегося под руку пьянчужки. Следователь, прокурор, полиция — все попались на этот крючок.
— Но не вы?
— Я был не единственный, кто в это не поверил. Случается, что общественное мнение ошибается. Но нередко бывает и так, что у него прорезается некая интуиция, как у женщин и детей.
— Вы хотите сказать, что оно сразу же нацелилось на моего сына?
— Оно указало на этот дом.
Комиссар встал и, не настаивая больше на своем тезисе, подошел к изящной мебели в стиле Людовика XIII, служившей письменным столом, на котором на бюваре лежала стопка бумаги для писем. Он вытащил оттуда листок, а затем вынул из кармана другой.
— Арсен написал, — небрежно обронил он.
— Мой дворецкий?
Верну живо подскочил, и Мегрэ отметил, что несмотря на тучность, тот был довольно подвижен и ловко, как это зачастую характерно для некоторых крупных мужчин.
— Он жаждет, чтобы его допросили. Но не осмеливается инициативно явиться в полицию или Дворец правосудия.
— Арсен ничего не знает.
— Возможно, но окна его комнаты выходят на улицу.
— Вы с ним уже говорили?
— Еще нет. Задумываюсь, а не разозлился ли он на вас за то, что вы не платите ему жалование и, более того, занимаете у него деньги.
— Вам и об этом известно?
— А вы сами, месье Верну, ничего не хотите мне заявить?
— А с чего бы это мне приспичило вам о чем-то рассказывать? Мой сын…
— Не будем о нем говорить. Полагаю, вы никогда не были счастливы в вашей жизни?
Юбер Верну молчал, уставившись на темноватые цветные узоры ковра.
— Пока имелось состояние, вам хватало простого удовлетворенного честолюбия и тщеславия. В конце концов именно вы были местным тузом-богачом.
— Это вопросы сугубо личного свойства, и мне неприятно затрагивать их.
— Вы много денег потеряли в эти последние годы?
Мегрэ при этом перешел в беседе на более легкий тон, как если бы то, что он сейчас излагал, не имело значения.
— Вопреки тому, что вы думаете, расследование не закончено и остается открытым. До сего времени оно по не касающимся меня причинам не велось согласно надлежащим правилам. Но невозможно будет долго противиться опросу вашей прислуги. Непременно захотят также сунуть нос в ваши дела, взглянуть на банковские счета. И тогда выяснится то, о чем все подозревают, а именно, что в течение уже ряда лет вы безуспешно боретесь за выживание, стремясь спасти остатки вашего состояния. Что за внешним блестящим фасадом сейчас зияет пустота, и за ним всего лишь прячется человек, которого с тех пор, как он оказался неспособным добывать деньги, нещадно третирует даже его собственная семья.
Юбер Верну приоткрыл рот. Но Мегрэ не дал ему вымолвить ни слова.
— Заодно призовут на помощь и психиатров.
Комиссар заметил, как при этих словах его собеседник резко вскинул голову.
— Не знаю, каким будет их заключение. Я нахожусь здесь в качестве неофициального лица и сегодня вечером отбываю в Париж, так что за расследование будет нести ответственность мой друг Шабо.
Я только что сказал вам, что первое преступление не обязательно дело рук душевнобольного. Добавил также, что два других были совершены с вполне определенной целью, явились воплощением довольно дьявольского замысла.
Не удивился бы, если психиатры расценили его как признак безумия, его определенной разновидности, встречающейся гораздо чаще, чем думают, и которую они определяют как паранойю.
Вы читали книги на эту тему, по-видимому, собранные вашим сыном в его кабинете?
— Мне случалось их просматривать.
— Вам следовало бы их перечитать.
— Вы что, утверждаете, что я…
— Я ни на что не претендую. Вчера я видел, как вы играете в карты. Был свидетелем вашего выигрыша. По-видимому, вы убеждены, что и в этой партии вам удастся таким же образом одержать верх.
— Никакой такой партии я не разыгрываю.
Но протестовал он вяло, в глубине души Юбер Верну был польщен тем, что Мегрэ уделяет ему столько времени и косвенным образом отдает должное его ловкости и мастерству.
— Хочу вас предостеречь от одной ошибки, которую не вздумайте совершить. Иначе, наоборот, все усугубится — случись вдруг новая резня или хотя бы ещё одно преступление. Вы понимаете, о чем я говорю? Как подчеркивал ваш сын, у безумия есть свои правила, своя логика.
И опять Верну попытался что-то вякнуть, но вновь комиссар не дал ему произнести ни слова.
— Я кончил. В девять тридцать должен уезжать, посему перед ужином надо собрать чемодан.
Его собеседник, сбитый с толку, разочарованный, смотрел на него, ничего более не соображая, попытался жестом остановить его, но комиссар решительно направился к двери.
— Дорогу найду сам.
Однако понадобилось некоторое время, чтобы он опять вышел к кухне, откуда выскочил Арсен с застывшим во взгляде вопросом.
Мегрэ молча прошел мимо, по центрального коридору добрался до выхода, сам открыл дверь, которую подоспевший дворецкий прикрыл за ним.
На тротуаре напротив дома стояли всего трое-четверо из наиболее упорных и любопытных горожан. Интересно, продолжит ли комитет бдительности свое патрулирование сегодня вечером?
Он чуть было не направил свои стопы к Дворцу правосудия, где, вероятно, все ещё продолжалось заседание руководителей органов правопорядка, но решил все же сделать так, как он заявил об этом Юберу Верну и пошел укладывать багаж. После чего вышел на улицу и, захотев выпить пива, уселся на террасе кафе «У почты».
Все посетители уставились на него. Тихо о чем-то переговаривались. Некоторые даже перешли на шепот.
Он выпил два больших бокала, не спеша, смакуя, словно находился где-то на Больших Бульварах, а родители останавливались, чтобы показать на него своим детям.
Мегрэ видел, как прошел Шалю в сопровождении какого-то типа с основательным брюшком; преподаватель о чем-то рассказывал своему спутнику, усиленно при этом жестикулируя. Он не заметил комиссара и вскоре оба прохожих скрылись за углом.
Почти совсем уже стемнело, а терраса опустела, когда он, тяжело поднявшись, двинулся к дому Шабо. Тот открыл, окинув его обеспокоенным взглядом.
— А я-то уже начал беспокоиться, куда ты подевался.
— Сидел в кафе.
Мегрэ повесил шляпу на вешалку, заметил, что в столовой накрыт стол; однако ужин, как оказалось, ещё не был готов, и его друг пригласил комиссара пройти в кабинет.
Последовало довольно продолжительное молчание, наконец Шабо, не глядя на Мегрэ, произнес:
— Расследование будет продолжено.
Казалось, он хотел сказать этим:
«Ты выиграл. Видишь, не такие уж мы и трусы!»
Мегрэ не улыбнулся, но легонько одобряюще двинул рукой.
— Отныне дом на улице Рабле поставлен под наблюдение. Завтра начнем допрашивать слуг.
— Кстати, чуть не забыл тебе вернуть это.
— Ты и в самом деле уезжаешь сегодня вечером?
— Надо.
— Я все думаю, добьемся ли мы результата.
Комиссар положил отрезок свинцовой трубы на стол, пошарил в карманах и вытащил оттуда письмо Арсена.
— Как с Луизой Сабати? — поинтересовался он.
— Пожалуй, она вне опасности. Ее вырвало, поэтому и спаслась. Перед этим она позавтракала и процесс пищеварения ещё не начался.
— Что она сказала?
— Отвечает односложно.
— Знала, что они умрут оба?
— Да.
— И смирилась с этим?
— Он ей заявил, что их никогда не оставят в покое, не дадут наслаждаться счастьем взаимного общения.
— Ничего не говорил ей о трех убийствах?
— Нет.
— Ни о своем отце?
Шабо всмотрелся в его глаза.
— Думаешь, это он?
Мегрэ ограничился тем, что утвердительно моргнул.
— Он что, с ума сошел?
— Пусть решают психиатры.
— А твое мнение?
— Я охотно повторяю, что здравомыслящие люди не убивают. Но это всего лишь моя точка зрения.
— Возможно, не очень-то ортодоксальная?
— Нет.
— Ты выглядишь озабоченным.
— Жду.
— Чего?
— Что-то должно произойти.
— Полагаешь, сегодня?
— Надеюсь.
— Почему?
— Потому что я нанес визит Юберу Верну.
— Ты сказал ему…
— Я обрисовал, как и по какой причине были совершены все три преступления. Дал понять ему, как убийца должен был отреагировать нормальным образом.
Шабо, только что гордившийся принятым решением о продолжении следствия, вновь выглядел напуганным.
— Но… в таком случае… не опасаешься ли ты, что…
— Ужин подан, — объявила Роза, в то время как мадам Шабо, улыбаясь, направлялась в столовую.