Менестрели в пальто макси

Другая Жизнь

Другая Жизнь, пичужка, она совсем не здесь. Не всяк ее углядит, а попасть туда почти нет никакой возможности. На нашем небосклоне одни лишь отсветы этой самой Другой Жизни, лишь гирлянды георгинов - быстро вянущих да с печальным запахом. А светлые пионы - те вообще. Точно рыбья кровь, как бледные рыбьи внутренности; ты спрашиваешь, пионы - из Другой Жизни? Нет, малышка, покамест из этой. К Другой Жизни, вообрази, надо готовиться загодя, скрипя зубами и стегая себя крапивой, - многие так советуют, хотя и понимают, что попросту учат готовиться к смерти.

Есть она, есть Другая Жизнь! Только никогда мы с тобой ее не увидим, не учуем, не приляжем под деревом в Другой Жизни. Никогда я там не стану рыгать пивом, а из твоей, голубка, пасти не полыхнет жаркое пламя. Пора с этим примириться. Однако же, сама видишь, все ищут иллюзий, даже коммунисты, эти бесстрашные люди в одинаковых костюмах и с потными ладонями. Спрашиваешь: так что же делать? Я опускаю очи долу, я грызу былинку, я запускаю в турчливого козодоя небольшим осколком полевого шпата - турчание прекратилось! — а ты все не отстаешь.

Ладно, слушай, цыпленок! Смутно чуять Другую Жизнь удается разве тем, кто думает, будто у него есть в запасе время, нечто вроде отсрочки приговора. Они приобретают его как индульгенцию за здоровый образ жизни - например, за купание в ледяном море или за опрятные ногти, незамутненную душу. Умеренность в еде и питье... и так до обалдения! Уповать на Другую Жизнь может разве тот, кто не оскорбил женщины, не обидел дитяти, не отдавил ног куму или куме, кто не орет во дворе похабных песен, изо всех сил старается не ругаться, одинаково любит как воробьев, так и кошек. Тот, чья текущая совесть чиста, как девственный холст, — даже не по себе делается, когда такой человек на смертном одре изливает душу: его чистейшая совесть вспыхивает, точно ореол, и в тот же миг, никому не нужная, разлетается мириадами сверкающих корпускул, - красиво сказано!

Дорогуша, нам с тобой это не грозит. В Другой Жизни мы не встретимся, не увидимся, даже не поговорим через высокий забор, как, например, сейчас — учти это! Там нет никаких случайностей, моральных кодексов, расписаний, полезных знакомств, лимитов и льгот - увы и ах! Как нет ни анархии, ни порядка, я тебе точно говорю.

Гони поганой метлой, если кто-нибудь станет уверять: ого, там совсем Другая Жизнь! Чепуха! Вздорная болтовня! Там та же самая — эта — жизнь. Если она чем-то и отличается, то разве что уймой незначительных деталей, названиями вещей и явлений природы. Горе тебе, если ты хоть сколько-нибудь веришь в лужайки, долины и виноградники Другой Жизни. В ее зеленые ковры и уютные кресла, горе горькое! Ну, ладно, так и быть. Она существует. Она другая, этим и кичится перед всеми остальными. Как базарная торговка, ей-богу. Всё враки: даже призраки и министры там живут-поживают точно так же, как и у нас: призраки и там витают, министры и там скучают. Только подумай — Другая Жизнь! Георгины там еще более кровавые, что уж говорить о пионах, а на покосившихся плетнях сушатся не горшки, а головы. Нечего Бога гневить, хватит с нас и этой жизни.

Вот у русских жизнь тоже Другая. Русские, наши лучшие друзья, как они сами считают, живут по-Другому. Возможно, и тебе доводилось слышать: ого, русские! Они, видите ли, совсем другие - у них всё наружу, всё душевнее, они скоры на слезы и на кулак. Русские, они вообще более полнокровны, и водки у них больше, и семечек - ишь, цветут у них подсолнухи. Там больше настоящего, меньше вещей. Все это чепуха, заячий хвостик. И жизнь у русских такая же, только, кажется, я уже говорил, заборов там нет, георгины повымерзли. Сами они всю жизнь на колесах - русским всюду дом. Но и они варятся в собственном соку. И нисколько в том не виноваты. Запахи? Да уж, запахи там отвратные, дух захватывает, но это по существу ничего не меняет, это всего лишь вопрос деятельности желез или насморка.

Теперь слушай! Хваленая Другая Жизнь пульсирует совсем рядом с нами. Видишь эту чуть приоткрытую дверь в пригороде? Где-нибудь в районе Бельмонта или Иерусалимки? Да, там, где эта молодая еще женщина, подоткнув подол, моет, скоблит сосновый пол. Сияет солнце, сверкают лытки, а зяблики да трясогузки поют, распевают, гремят. Вот где Другая Жизнь! Или вон там, за грядкой. Сахар - не жизнь, мед! А большинство людей наивно верят, что Другая Жизнь бурлит где-то за горизонтом, за Арденнами и чуть ли не за Великой китайской стеной. Измышления все это, злобная пропаганда, пустые речи демагогов и профессиональных шулеров. Слушай дальше! Хотя Другой Жизни как будто и нет, а смотри! Вон она, там, за тем окном с горшками розовых гераней, за пестрой ситцевой занавеской. Спрашиваешь, как же это так — то есть, то нет? Разве такое может быть? Ан может. Дело в том, что Другая Жизнь, только к ней прикоснешься, сразу отступает на шаг дальше. Не из вежливости, само собой, - это жестокий закон, это уже закон Другой Жизни. Ты - шажок вперед, а она, Другая Жизнь, недолго думая, - шасть на шаг назад. И так всегда — до бесконечности, до настырной рутины. Вообще-то можно бы и зайти в дом с ситцевыми занавесками и геранями, установив точку отсчета, можно добежать хоть до самого Горизонта, но как только домчишься, он, Гор, божество окоема, только покажет тебе спину и скроется в дальней дали. Основательно подготовившись, можно одолеть и Китайскую стену, но за ней увидишь только узкие щелочки глаз и необозримые рисовые поля. Другая Жизнь хитра — она все пятится да пятится. Она всюду и нигде, как Господь Бог или коммунистическая партия. Она вечно водит нас за нос, безжалостно издевается и хихикает в кулачок. Мы идем верным путем, наши упорные искания могут даже увенчаться успехом, но под конец выясняется одна старая истина - там хорошо, где нас нет. Спекулятивная сущность Другой Жизни — это всего лишь стимул для наших добрых или дурных поступков, взлетов и падений - всего того, что невзначай происходит с нами, не важно, за или против. Самоубийцы - и те, уже изготовившись для прыжка, грациозно сложив руки над головой, именно, даже они, на миг заглянув в Другую Жизнь, успевают увидеть ее некошеные луга, но никогда ее не достигают. Жаль; обидно, а факт. Живой человек никогда в жизни не сможет сказать: о, я там был, кажется, год назад. Встречаются, правда, такие пустобрехи, но кто им поверит, кроме первокурсниц филфака и восторженных старых дев.

Однако не будь этой Другой Жизни, не было бы и нас самих. Лишь она будит нас каждое утро. Она мерцает в темной пивной бутылке и в любой стекляшке. Вот она - в глубине зеркала, ухмыляется, тискает маленькие грудки или поглаживает колючий подбородок, подмигивает, а попробуй достань ее, обними! Не выйдет, ее не перехитришь. Пьешь кофе - она кудрявится розоватой пенкой по краям чашки. И тотчас исчезает. Она пишет нам письма дождем, стучится градом, кто-то успевает ее заметить. Когда расходятся корабли или поезда, она ждет нас за Тем Углом, где кончаются блочные дома и тянутся пустыри. Но там все так же, как и здесь, в мешанине лачуг. Другая Жизнь посмеивается над тобой, куколка, под дробные звуки «Турецкого марша» или под международный телефонный звонок. Или дверной звонок. Вы, мадам, открываете дверь, а там никого. Или стоит какая-нибудь тетка с красной мордой и предлагает вам купить какую-то рвань. Не купите — она сплюнет зеленой слюной и уберется.

Бесчисленное множество заманчивых намеков отдаляет грозный миг. Чем наивнее представления о Другой Жизни, тем больше они нас увлекают, заставляют добиваться невозможного, следить за объявлениями в газете: экскурсия в Другую Жизнь — 650 USD, поехали! Сами по себе наши намерения и стремления достойны похвалы и подражания. Чем больше стараемся, маемся, страдаем, тем выше возносимся во мнении окружающих и своем собственном. Падшие объявляются героями, а не успевшие себя замарать - святыми. А нам с тобой, Курочкина веснушка, некогда и оглянуться, посмотреть, далеко ли проползли. Ведь каждое наше слово, невольное телодвижение, гримаса гнева или радости мгновенно улетают туда, в Другую Жизнь. Разве не обидно? Только что они были наши - слова, распростертые объятия, ложка в тарелке с кашей, — и в один миг уже не наши, и без малейшего сопротивления отданы Другой Жизни. Эта ненасытная утроба приемлет и вбирает все, молча переваривает и всегда отступает на один шаг в свои владения. В кровавые георгины. В бледные, как рыбьи потроха, пионы. В Россию. Даже за Китайскую стену, за горы Арденн. Ах, стрекозиная головушка, давай примиримся с ней. Не горюй и не ломай руки. Где ты этому научилась? Нет, посмотри-ка мне в глаза — где? Говоришь, в Другой Жизни? Стало быть, и твою душеньку замутила ее темная тень, и тебе перешел дорогу верблюдик с черной кошкой на первом горбу, а над сосновым бором проползла черная туча. А ты не вздрагивай, не вводи меня в искушение, ты заблуждаешься - это все та самая жизнь. Она всегда при тебе, дорогая, она в твоей слюне и между пальцев, в дерганье жилки на нежном твоем виске и в зачеркнутой строчке в расписании поездов. В заевшем замке и ржавом ведре, из которого вытекает подсолнечное масло.

И смотри-ка, смотри! Едва ты сделаешь шаг назад, Другая Жизнь навострит уши и двинется за тобой следом. Шаг за шагом. Топ, топ да топ. Страшно, когда идут по пятам. Жутко видеть всю свою жалкую жизнь, которая в то же время и Другая Жизнь. Никогда так больше не делай, усик вьюнка! Ведь все наши беды - от ненасытного любопытства и от заложенной с детства добросовестности. Будет, как со мной. Я тебе этого не желаю. Идя назад, я добрался до середины лета 1952 года, до поленницы во дворе зеленой школы. То, что Иосиф Виссарионович Джугашвили еще здравствовал, не имеет никакого значения. Только зной, выжженная трава, свернувшиеся листики акаций, скорбно пересохшая река, тронутая ржой баржа на заросшем лопухами сизом берегу, острый запах щепы и поленница. Я прижался к ней лбом, потом попробовал выдернуть одно полено и вдруг — высокая гора плашек, длинных, круглых поленьев посыпалась на меня, обрушилась всей своей деревянной тяжестью, подмяла, придавила и замерла. Этакая рыхлая гора. Каждое полено отдельно. Я почти ничего не ощущал, а вскоре и совсем ничего. Но это не Другая Жизнь, нет.

1990