Меньшой потешный

X

Над селом Преображенским словно грозовая буря разразилась. Воздух сотрясался неумолчным грохотом пушек и ружейным треском, так что оконные стекла во всех домах села дребезжали. Население, как местное, так и окружных слобод и сел, высыпало, как на пожар, и столпилось на берегу Яузы, заглядываясь на ту сторону реки, где происходил штурм новой царской крепостцы, Пресбурга.

Подоспела туда почти к началу действия и знакомая нам вторая кормилица царская, Олена Спиридоновна.

— А где же сам-то он, голубчик мой, Петр Алексеевич? — тревожно спрашивала она у стоявшего около нее царского старика-прислужника. — Ишь, дымище-то какой! Ничего насквозь не разглядишь.

— А вот он — впереди других, со знаменем в руке, — отвечал прислужник.

— Вижу, родимый, вижу! Так чего ж он не упрятался в крепости?

— Экая ты несуразная, Спиридоновна! Ведь государь же берет ее теперича приступом.

— Да кто же там-то, в самой крепости?

— А учителя государевы — Нестеров да Зоммер. «Держитесь, — говорит им, — да защищайтесь, как знаете: вам, мол, и книги в руки; а мы, говорит, изловчимся и вырвем у вас книжку из рук».

— Ведь вот бесстрашный! И палатки вон там у Лебяжьей рощи, поди, его же, царевы?

— Вестимо. Оттелева и зачали бой. Глянь-ка, глянь! Завязали рукопашную.

В самом деле, нападающие среди облаков дыма бросились вперед врассыпную и полезли на приступ. Но маститый комендант крепости, Нестеров, не хотел, очевидно, без упорного сопротивления сложить оружие перед своим прытким учеником. Сам стоя на высоком валу, он одушевленно подбодрял защитников крепости к энергическому отпору, и те обнаженными саблями, прикладами фузей, а то и просто кулаками, отбивались и сбрасывали атакующих в ров. Несмотря на то, что отдельными отрядами последних руководили немецкие офицеры, все искусство, весь натиск их ни к чему им не послужили.

— Вона! Никак отбой бьют? Так и есть! На попятный пошли, — говорил, соболезнуя о неудаче молодого царя, старик-прислужник, стоявший по-прежнему на том берегу Яузы, среди глазеющего народа, рядом с царской кормилицей.

Спиридоновна, постоянно замирая от страха за своего питомца, как бы ему «дурна не учинилося», в то же время не могла не желать ему всякого успеха, и потому готова была теперь заплакать.

— Ах, сердечный ты мой! Каково-то ему на душе? Мечется, небось, как угорелый… А нет, постой, братцы, глядите: у Петруши моего что-то, знать, уже надумано. Не с реки ли подобраться хочет?

Пока большинство Петрова войска стягивалось обратно к Лебяжьей роще, сам Петр с небольшим отрядом свернул уже к укрепленному «террасой» берегу, где был привязан большой плавучий плот, служивший, как упомянуто, для перевозки через Яузу грузных повозок. Не прошло пяти минут, как плот был отвязан, занят всем отрядом с молодым царем во главе, и пробивался сквозь тонкую ледяную слюду, затянувшую за ночь поверхность воды, к невысокому «барбету», которым фортеция была ограждена со стороны реки.

— Ура! — гулко донеслось в это самое время от царских палаток у Лебяжьей рощи, и вся нападающая рать беглым шагом двинулась оттуда снова на крепость.

На крепостном валу поднялся страшный переполох. Приходилось одновременно отбиваться и с суши, и с «моря». Против Петра с его «морским» отрядом комендант крепости мог выставить только небольшую кучку отборных потешных, под начальством молодого лифляндца Менгдена (впоследствии полковника Преображенского полка), который одним богатырским ростом своим внушал уже к себе доверие.

Плот между тем причаливал к «барбету». Менгден решился на крайнюю меру.

— В атаку! — скомандовал он, и весь отрядец его вслед за ним прямо с барбета навалился на стоявших на плоту.

Произошла отчаянная рукопашная схватка. Неустойчивый плот, под напором и отпором дерущихся, погружался в воду то с одного края, то с другого, и бывшие на нем один за другим срывались с плота и с плеском падали в реку.

— Вперед, братцы! За мной! — раздался вдруг сквозь общий бранный гомон отрочески-звонкий голос Петра. Без шапки, с развевающимися кудрями, со знаменем в приподнятой руке, он стоял уже на «барбете».

Но Менгден также не зевал. Помощью большого багра он со всем напряжением своих геркулесовых сил оттолкнул от берега грузный плот со всеми стоявшими еще на нем бойцами, — и плот, тихо качаясь, поплыл вниз по реке. Менгден с торжествующим смехом обернулся к Петру и распростер в обе стороны руки, чтобы не пропустить его.

— Ну, теперь сдавайтесь, государь! Ведь все равно вам от нас уже не уйти.

^{— Ну, теперь сдавайтесь, государь!..}

И точно: с разных сторон подскочило еще несколько неприятелей-потешных и окружили Петра.

— Попался! Ай, болезный мой! — глубоко вздохнула на том берегу Спиридоновна, свидетельница всей описанной сцены.

Но опасение ее было преждевременно. С пылающим от гнева лицом, Петр прорвался сквозь цепь обступивших его врагов и мгновенно, одним прыжком с «барбета», очутился в реке и скрылся под ее, усеенною льдинами, поверхностью.

Спиридоновна только ахнула и опрокинулась на руки своего соседа-прислужника: толстухе сделалось дурно.

В лагере неприятелей также произошло общее смятение, и бой по всей линии разом прекратился.

Но вот над водою показалась голова Петра. Десятки услужливых рук с «террасы» протянулись к нему навстречу. Но он сердито не принял непрошенной помощи, сам вылез проворно на сушу и, отряхнувшись, без оглядки быстрыми шагами пошел к палаткам.

Слух о несчастном приключении с молодым царем мигом облетел все Преображенское, и, недолго погодя, оттуда отчалил на плоте царский врач, голландец ван-дер-Гульст, которого переполошившаяся царица-мать Наталья Кирилловна отрядила к сыну.

— Сейчас назад вези его, сударь! — кричала вслед врачу с берега очувствовавшаяся опять Спиридоновна. — Мы тем временем истопим голубчику баньку: против этакой бани лучше средствия от простуды нету.

Но напрасно была истоплена «банька», тщетно ждала царская кормилица до позднего вечера обратно своего ненаглядного «Петрушу». В этот день он так и не показался уже никому из своей походной палатки.