Мерецков. Мерцающий луч славы

1

ето 1918 года. В ночь на 9 июля в городе Муроме вспыхнул антисоветский мятеж. Застигнутых врасплох красноармейцев белогвардейцы рубили шашками, расстреливали в упор. В неравной схватке мятежники тоже понесли потери и, чтобы восполнить их, был объявлен набор в Белую гвардию. На созванном митинге представитель генерала Алексеева и соратник Бориса Савинкова, лидера северной Добровольческой армии, заявил:

— Большевики — наши лютые враги, но мы их сметём! И сделает это Белая гвардия! Она наша сила и наша надежда, и тот, кто вступит в её ряды, поможет нам в зародыше уничтожить новую власть! В этой кровавой схватке мы, господа, не одиноки, ибо по всей России поднялись антисоветские восстания, — запальчиво продолжал оратор. — На Дону уже создана Добровольческая армия генерала Корнилова, она двинулась на Кубань…

Однако рано ликовали мятежники — им не удалось установить свой контроль в Муроме. Большевики, не попавшие в их лапы, бросили клич: «Все на борьбу с мятежниками!» Уже на другой день к городу двинулись отряды красных бойцов из Владимира, Коврова, Москвы. Вскоре Муром был взят в полукольцо, и мятежники были разбиты. А в это время белогвардейцы в упорных боях потеснили красные войска и ворвались в город Казань. Их «народная армия» развернула в городе кровавый террор против большевиков, революционно настроенных рабочих и матросов…

Владимирский отряд из трёхсот красноармейцев, сыгравший основную роль в подавлении мятежа в Муроме, в ночь на 15 июля расположился на отдых в небольшой деревни. Расседлав лошадей, бойцы, наскоро поужинав, стали укладываться на ночлег. Но комиссару отряда Кириллу Мерецкову не спалось. Поправив на боку маузер, он сел на пенёк и закурил. Тишина окутала всё окрест, слышался лишь край лошадей, казалось, что днём боя не было, не рвались снаряды, бойцы не ходили в штыковую. В небе ярко горели наезды, они мигали, словно перешёптывались меж собой.

«На рассвете, наверное, двинемся на Казань, — вздохнул Мерецков, довольный тем, что за неделю упорных боев его не задела пуля. — Хватит ли у нас сил?..» Недавно полк, куда входил и их отряд, был переброшен к Свияжску. Там он вошёл в состав Левобережной группы 5-й армии, которая полумили задачу очистить местность от врага вплоть до реки Казанки. Удастся ли теперь опрокинуть белых и освободить Казань?.. Мерецков уже успел почувствовать запах боя, и, даже когда в рукопашной схватке белогвардеец занёс над ним шашку, он вмиг вскинул маузер и в упор выстрелил в казака. Тот кулём свалился с лошади, а комиссар уже сразил усатого белогвардейца, но не убил его, а ранил в руку. Мерецков слез с коня и перевязал ему руку. Усмехнувшись, молвил:

— Будь ты на моём месте, казак, а я на твоём, ты бы наверняка добил меня, не так ли? А я отнёсся к тебе по-братски, даже руку перевязал. Какой же я тебе враг, а?

Раненый дёрнулся, у него перехватило дыхание.

— Теперь я против красных не пойду, не враги они мне, — прохрипел он.

— Очень разумно рассудил, казак, — одобрительно произнёс Мерецков. Он подозвал к себе адъютанта и приказал отправить раненого в лазарет.

— Слушаюсь, товарищ комиссар! — бодро ответил адъютант и поспешил к санитарам, перевязывающим раненых бойцов неподалёку.

После установления советской власти в Судогде, уездном городке Владимирской губернии, где Мерецков жил и работал, его назначили председателем военного отдела местного совета и ответственным по вопросам демобилизации старой армии. Весь день Кирилл провёл в соседней деревне, где красноармейцы разгромили банду, а её главаря взяли в плен. Поздравив их с победой, Мерецков заявил:

— У нас, друзья, много врагов! Кулаки и бандиты, ведомые белыми, нападают на наши города и села, зверски убивают большевиков и тех, кто сочувствует советской власти и борется за неё. Никакой пощады врагам! Дадим же клятву, что оружие в наших руках не дрогнет!

— Клянёмся! — раздались дружные голоса.

Под вечер Мерецков прискакал домой. Соскочив с коня по кличке Орел, он привязал его у калитки, дал ему охапку свежего сена. Из дома вышла мать.

— Слава богу, живой! — воскликнула Анна Ивановна, обнимая сына. — А я-то вся горем изошла, когда ты на рассвете ускакал в поле. Сосед мне сказывал, что в ближайшей деревне беляки да их пособники бандиты всех сельчан согнали в сельсовет и подожгли дом, там заживо сгорело немало детей. Кто их остановит, этих зверей?

— Я их остановлю, мама! У меня теперь тоже есть власть!

Мать заглянула ему в глаза:

— Кем тебя назначили, сынок?

— Я председатель военного отдела, буду создавать отряды красногвардейцев, и мы этих беляков заставим сложить оружие, а станут противиться — изрубим шашками!

— А ты говорил мне, что желаешь стать учителем в сельской школе.

— Раздумал я, мать, — усмехнулся Кирилл. — Первое боевое крещение решило мою судьбу. Моё место — армия!

— Правильно, сынок! — рявкнул подошедший отец. — Быть командиром не каждому дано. А у тебя по этой линии есть талант, так что плети свою судьбу по военной части, может, и станешь генералом!

Всю неделю преследовали бандитов, но они ушли далеко в лес, в болота, где их трудно было атаковать. Тогда отряд Мерецкова вернулся в Судогду, и, как оказалось, вовремя. Секретарь исполкома Григорий Журавлёв получил приказ от губернского военкома срочно сформировать группу бойцов и включить их в состав Владимирского отряда, который на днях уйдёт на Восточный фронт. Он вызвал к себе Мерецкова.

— У тебя с собой карта? — спросил Журавлёв. — Давай её на стол! Видишь эту деревню, что расположена у самой речки? Так вот разведка донесла, что в ней засела группа генерала Пепеляева, а её костяк — офицерский батальон. Твой отряд, Кирилл, их не осилит, поэтому начальство решило объединить отряды…

Всё сделали за три дня, и объединённый отряд возглавил бывший офицер царской армии капитан Говорков, а Мерецкова назначили комиссаром. Утром Кирилл Афанасьевич прибыл в отряд, но Говоркова ещё не было. Бойцы меж собой стали обсуждать, кто такой товарищ Говорков и умеет ли он рубить шашкой. Высокий плечистый и бородатый боец неприятно хохотнул:

— Золотопогонники нам не друзья. Вчера они служили царю-батюшке, а сегодня заверяют большевиков, что будут отчаянно сражаться с белыми. Я им не верю! — В его левом ухе качалась золотая серьга, она ярко блестела на солнце и слепила глаза.

— Кто ты такой? — спросил его Мерецков.

— Яков Орел! — заулыбался бородач, его чёрная, как дёготь, борода качнулась. Он похлопал Мерецкова по плечу. — Вы мне, товарищ комиссар, по душе. А вот командира мы проверим, кто он такой и чего стоит!

Мерецков метнул на красногвардейца сурово-осуждающи и взгляд:

— Боец Орел, кто вам дал право плохо отзываться о командире?

Бородач смутился, скулы у него покраснели.

— Виноват! — хмуро бросил он.

— Вот так-то лучше! — Мерецков, уняв волнение, спросил: — А зачем на ухо нацепили серьгу? — И строго приказал: — Снять! Это бандиты да коноводы носят серьги, а вы боец революционной армии, надежда и меч трудового народа!..

В это время на полном скаку во двор через забор влетел всадник. Бойцы в испуге отскочили в сторону, а всадник осадил лошадь и ловко, словно циркач, выскочил из седла. Привязал коня к дереву, стал отряхивать френч. Мерецков подошёл к нему.

— Лихо вы въезжаете во двор! — усмехнулся он. — Зачем же прыгать, если можно легко открыть ворота?

— Кто вы такой? — насупил брови всадник. На его кожаной фуражке поблескивала красная звёздочка.

— Комиссар отряда Мерецков! — представился Кирилл Афанасьевич. — А вы кто?

— Командир объединённого отряда бойцов капитан Говорков!

— Я же говорил вам, товарищ комиссар, что наш командир из бывших царских офицеров, — подал голос Яков Орел. — А на бывших надежды мало…

Кажется, эти слова больно кольнули Говоркова, но он не подал виду и приказал комиссару построить отряд.

— Я буду держать речь!..

Триста красногвардейцев выстроились во дворе штаба. Они с интересом смотрели на Говоркова. В его круглых, как медные пятаки, глазах горели искорки.

— Товарищи бойцы, я назначен командиром отряда, — просто сказал Говорков. — Дня через два-три мы вольёмся в 227-й Владимирский полк. Такая штука получается. Царь по душе господам капиталистам, а мы отдали свои сердца трудовому народу. — Говорков прошёлся вдоль строя. — Сам я бывший царский офицер в чине капитана. В прошлом году во время революции перешёл на сторону советской власти. Если у кого-либо из вас возникли сомнения насчёт моей персоны, то заявляю, что сражаться с врагами буду до последнего вздоха! И если в бою дрогну или попытаюсь уклониться от вражеского огня, можете мнил расстрелять! Это я изволил сказать о себе. Теперь снижу о том, что требую от вас. Строжайше соблюдать воинскую дисциплину, смело и дерзко идти на беляков! — Он с минуту помолчал. — Есть вопросы?

— Почему вчера вы не прибыли к нам? — спросил Яков Орел.

— Я просился на фронт сражаться с белочехами, но меня направили к вам.

По рядам бойцов прошёл шумок. Мерецков поднял руку, и вмиг все стихли.

— Я полностью доверяю капитану Говоркову, так что тобой его приказ надлежит исполнять в точности!

Распустив строй, Говорков пригласил Мерецкова к себе. Он поблагодарил комиссара за добрые о нём слова, заявил, что тоже ему доверяет.

— Мне о вас говорил председатель Судогдского исполкома в том смысле, что на вас я могу полностью положиться. По его словам, есть у вас большевистская закалка, а сами вы из бедной крестьянской семьи. Словом, оба мы верой и правдой служим делу революции. А теперь, — продолжал Говорков, — хочу поведать вам, куда мы пойдём и что будем делать…

Отряд Говоркова влился во Владимирский полк, которым командовал бывший офицер Кузнецов. С виду он казался скромным и тихим, однако в военном деле был дока, не раз участвовал в боях, получил тяжёлое ранение, но, когда выздоровел, снова ушёл на фронт, а затем сразу же перешёл на сторону большевиков.

Весь следующий день Мерецков провёл в отряде, забот у него хватало: получали оружие и боеприпасы, продукты питания. Кажется, всё сделал как надо. Вернувшись к себе, сел ужинать. Вдруг без стука к нему в кабинет вошла девушка лет двадцати пяти с улыбкой на худощавом лице.

— Добрый вечер, комиссар… — звонко начала она с порога, но Мерецков прервал её вопросом:

— Позвольте, кто вы?

— Вот так встреча! — ехидно усмехнулась девушка. Она была худенькая, невысокого роста, но крепкая, с серёжками в маленьких ушах. — Кто я? — Она хитро прищурила глаза. — А разве вам командир полка не сказал? Я заместитель комиссара!

Мерецков смутился, заметно покраснел. Выручил его вошедший секретарь партийного комитета полка Наумов. Он взглянул на девушку.

— Ты, Настя, раньше времени вошла сюда. — Наумов перевёл взгляд на Мерецкова. — Это ковровская работница Настя Корунова, ваш боевой заместитель, так что прошу жаловать, но не любить, — пошутил он. — Искали для вас, Кирилл Афанасьевич, толкового парня, но увы! — Наумов развёл руками. — Теперь вот её назначили. Прошу ввести её в курс дела: должно быть, завтра на рассвете полк выступит на фронт.

— Хорошо, я всё сделаю, что надо, — отозвался Мерецков. — А вы сейчас куда торопитесь?

— К командиру полка, нам надо обсудить некоторые вопросы. В местах, которыми нам надлежит пройти, полно белочехов. Наверняка придётся вступать с ними в бой…

2

Рано утром, едва забрезжил рассвет, а где-то за горизонтом запылала заря, стрелковый полк двинулся походным порядком на Канаш через Тешу, Арзамас, Сергач и Шумерно. Как и говорил Наумов, по пути полк вёл боевые действия против белочехов, но их отряды были малочисленны и порой, не принимая бой, убегали в лес. В Канаш прибыли глубокой ночью, а через час полк погрузился в товарный поезд.

— Куда едем? — спросил Мерецков командира полка.

— К Свияжску, Кирилл Афанасьевич, — ответил Кузнецов. Он задумчиво курил, жадно глотая горьковатый дым. — В последний момент из штаба 5-й армии я получил депешу. Нам приказано по прибытии на место влиться в состав Левобережной группы войск 5-й армии, коей предписано очистить местность от противника вплоть до реки Казанки.

— Стало быть, нас ждёт Казань, — грустно молвил Мерецков. — А кто возглавляет Левобережную группу войск? Не Юдин ли?

— Он самый, — подтвердил командир полка и загасил папиросу. — Я его давно знаю, храбрый вояка. А ты с ним не знаком?

— Нет. — Мерецков вздохнул. — О нём я слышал в губкоме.

— Вот придём на место, и ты ближе узнаешь его. Мыслящий командир, у него есть чему поучиться.

Добрались до Левобережной группы войск 5-й армии без задержек. Полк встретил сам Юдин. Во время перехода нещадно палило солнце, июльская жара была невыносимой, а командующий группой был одет по форме.

— Нашему соединению прибыло войска! — улыбнулся он, здороваясь с командиром полка Кузнецовым. Потом взглянул на Мерецкова. — А этот товарищ, наверное, твой комиссар?

— Как ты узнал?

— По лицу угадал, — снова улыбнулся Юдин. — Оно у него добродушное, доверчивое, а в глазах сама простота. — Он протянул руку Мерецкову. — Меня вы уже знаете, а как вас величать?

Кирилл Афанасьевич тепло пожал протянутую руку командующего и представился:

— Мерецков я, бывший военком Судогды, а теперь комиссар. Прибыли к вам на пополнение. А заместителем у меня простая рабочая — Настя Корунова.

— Баба? — вырвалось у Юдина. — Ну-ка, где она?

— Женщина, — поправил его Мерецков. Он не любил, когда так называли женщин, тем более молодых, и, если кто-то пренебрежительно говорил о них, считал нужным поправить. — Она бывшая ковровская работница, партийный комитет завода послал её в армию.

— Ну и как она? — насторожился Юдин.

Мерецков сказал, что в бою он Настю ещё не видел, но бойцы её уважают.

— Так где же она, твоя комиссарша? — усмехнулся Юдин.

— Я послал её к санитарам проверить, всё ли у них готово на случай боя. А вот и она!..

Корунова подошла к ним, и Мерецков представил ей Юдина.

— Он хотел вас видеть.

Настя, глядя на командующего, улыбнулась.

— Я слушаю вас! — звонко произнесла она. — Если вы хотите знать моё семейное положение, то я не замужем. Будь по-другому, я бы не пошла на фронт! А вы женаты?

— Разумеется, — слегка смутился Юдин и зачем-то потёр на гимнастёрке пуговицу.

Вошёл командир полка Кузнецов. Он доложил Юдину, что разрешил бойцам искупаться в реке и выкупать лошадей. Тот пригласил его сесть.

— Посидим вместе хотя бы один день, — мягко улыбнулся Юдин. — Потом начнутся бои, станет всем нам не до встреч.

— Наверное, у нас будут в боях и потери, — заметил Мерецков.

— Непременно! — воскликнул Юдин. — Но не будем сегодня думать об этом.

— А женщины в бою от страха, наверное, теряют свою любовь, — подала голос Настя.

Командующий отчего-то смутился. Мерецков заметил, как кровь прилила к его усталому лицу, и счёл нужным возразить Насте:

— У любви своя мера и своё оружие. Это не мои слова — Анатоля Франса. Я люблю читать его сочинения, в них столько верных мыслей!..

— Я с вами не согласен, комиссар, — серьёзно возразил Юдин. — Позволю себе заметить, что у Шиллера тоже есть меткие слова. «Верная любовь, — говорил он, — помогает переносить все тяжести». Так что женщина и в бою может проявить свой характер не хуже, чем самый отчаянный мужчина.

После ужина командующий пригласил в штаб всех командиров и комиссаров. Он коротко изложил задачи, стоящие перед группой войск.

— Теперь у нас в группе вместе с прибывшими до двух тысяч пехотинцев, около трёхсот конников с девятью орудиями и одним бронепоездом. Мало это или много? — спросил командующий и сам же ответил: — Очень мало, если учесть силы белогвардейцев. Недавно из Казани, где сейчас резвятся наши враги, прибыли мои разведчики. Я лично беседовал с ними. Выяснилось, что белогвардейцы, выдающие себя за «народную армию», зверски убивают большевиков, военных моряков, рабочих — всех, кто сердцем принял советскую власть. Поэтому надо скорее идти на на помощь. — Юдин подошёл к карте, висевшей на стене. С северо-востока на Казань наступает группа войск 2-й армии под командованием Азина[5], что весьма облегчит действия нашей группы и всей 5-й армии. Я получил шифровку от командарма Славина, — продолжал командующий. — Послезавтра начать наступление! Прошу всех командиров и комиссаров после этого совещания убыть в свои войска и ещё раз проверить, всё ли готово для решительных действий. — Юдин взглянул на начальника штамп, который сидел у края стола и время от времени делал записи в блокноте. — Вы получили снаряды для бронепоезда?

С места поднялся кряжистый сероглазый командир. По его смуглому лицу Мерецков понял, что родом тот откуда-то с Кавказа.

— Получили, товарищ командующий. На каждое орудие! — по два комплекта. Гранат, правда, дали нам маловато, по две на каждого бойца.

— Негусто! — бросил реплику комиссар Мерецков. — У белых оружия впятеро больше.

— Антанта щедро их снабжает, — усмехнулся Юдин. — Что тут поделаешь!..

Это была последняя мирная ночь для Мерецкова. Потом начались бои — упорные, тяжёлые, с переменным успехом, но войскам Левобережной группы удалось решительным ударом отбросить врага к самой Казани. Не обошлось и без смертельного риска. Когда отряд Говоркова залёг в степи, не смея поднять головы под ураганным огнём противника, Мерецков подполз к командиру и сказал:

— Ты будь здесь, а я с группой бойцов зайду с правого фланга и ударю по белым, отвлеку часть их сил с центра, ты же поднимай людей в атаку!

Говорков с минуту помолчал, потом решительно возразил:

— Давай сделаем наоборот, Кирилл: я с группой бойцов ударю по правому флангу, а ты оставайся в центре. Если прорвёшь вражескую оборону, пожму тебе руку.

— Согласен! Я подниму людей в атаку, когда ты ударишь по правому флангу. — Помедлив, Мерецков добавил: — Я давно заметил, что самое уязвимое место у врага — фланги, так что наша возьмёт!

Это был большой риск, но Мерецков уверовал в то, что оборону белых он сломает. И это ему удалось, хотя атака длилась не так долго, и вот уже красногвардейцы следом за ним ринулись на белых, забросав их окопы ручными гранатами. Где-то в стороне повёл бойцов в атаку и командующий Юдин.

— Зря он пошёл, — едва не выругался Мерецков, когда Настя подползла к нему под огнём противника и сообщила об этом. — Не место Юдину в атакующей цепи, ему важно руководить боем.

А бой всё разгорался, и враг не собирался отступать. Он вводил в сражение всё новые и новые силы, и красногвардейцам было нелегко сдерживать его атаки, которые следовали одна за другой. Над степью столбом стоял чёрный густой дым, то там, то здесь рвались снаряды белых, разбрасывая в стороны пласты чёрной земли. Неподалёку от Мерецкова упал боец. Видно, его задел осколок от снаряда, и ему стало так больно, что он крикнул санитарке:

— Сестрица, милая, спаси! У меня мать больная, она ждёт меня домой…

— Потерпи, солдатик, я сейчас… — отозвалась медсестра, перевязывая ногу другого бойца. Серая парусиновая сумка с медикаментами мешала ей, глаза слезились от смрада и дыма, висевшего над жухлым полем, но руки девушки работали сноровисто.

Наблюдая за ней, Мерецков невольно подумал: «Пули свистят над головой, а ей хоть бы что!» Пока санитарка возилась с перевязкой, он подполз к раненому, окликнул его, но тот даже не пошевелился. Наверно, от боли сознание потерял, решил Кирилл Афанасьевич. Наконец медсестра выхватила из своей сумки перевязочный пакет, подползла к раненому и, наклонив к его груди голову, прислушалась, дышит ли он.

— Умер солдатик, товарищ комиссар. — Голос у неё сорвался, а в глазах заблестели слёзы. — Такой красивый — и погиб…

— Без слёз, сестрица! — одёрнул её Мерецков. — В пяти метрах от тебя лежит боец, раненный в плечо, окажи ему помощь…

— Ясно, товарищ комиссар, я сейчас…

Медсестра поползла к очередному раненому. Пули свистели рядом, и Мерецков боялся, что они зацепят девушку. В отряде было десять медсестёр, трёх убили во вчерашнем бою.

Мерецков поднял голову. Атака красногвардейцев не захлебнулась, и они продолжали теснить белых. И вдруг по цепи раздался тревожный крик:

— Убит командующий!

У Мерецкова бешено заколотилось сердце. Неужели Юдин погиб? Не верилось… Ещё вчера тот рассказывал ему о своей встрече с Михаилом Фрунзе[6], говорил, что в Красной Армии это, пожалуй, самый талантливый военачальник и храбрый командир. Что делать? Степь от разрывов снарядов и огня почернела, стала какой-то чужой и неузнаваемой. А ещё недавно над нею пылало июльское солнце, в голубом небе парили орлы… Но почему молчит Говорков? Где он и наступает ли? И в это время послышались крики «ура». Наконец-то Говорков ударил по левому флангу, и белогвардейцы дрогнули. Они выскакивали из окопов и в беспорядке отступали к Казани. У Мерецкова мелькнула тревожная мысль: не ранен ли Говорков? Короткими перебежками он добрался до передних окопов, где находился командир отряда со своим штабом. Говорков, увидев Мерецкова, заметно обрадовался.

— Комиссар, давай с бойцами сюда, на правый фланг! — громко крикнул он.

«Жив Фёдор!» — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Он поднялся с земли и во весь голос закричал:

— За мной, в атаку!..

Бойцы ринулись следом за ним. Прорыв был стремительным, и, когда белые попытались остановить красногвардейцев, открыв по ним бешеный огонь, это им не удалось. Завязалась рукопашная схватка, было уничтожено немало белогвардейцев, а те, которым удалось бежать, в панике побросали оружие.

— Комиссар! — окликнул Говорков Мерецкова. — Давай ко мне! — Командир отряда дышал тяжело и неровно, на правой щеке у подбородка сочилась кровь.

— Ты ранен? — забеспокоился Мерецков.

— Так, царапина. — Говорков платком вытер щёку. — Ты, Кирилл, пока затишье, прикажи бойцам собрать всё трофейное оружие, особенно пулемёты. У нас их единицы, а тут наберётся десяток, если не больше. Я же попытаюсь связаться со штабом Левобережной группы войск. Если Юдин и вправду убит, кто принял на себя командование? Я хочу оперативно согласовать наши дальнейшие действия. Казань-то рядом…

Под вечер, когда над степью сгущалась темнота, а в небе проклюнулись первые звёзды, отряд Говоркова начал продвигаться по левому берегу Волги, уничтожая по пути мелкие группы и заслоны, выставленные противником. Мерецков завидовал Говоркову: тот храбро и ловко вёл за собой бойцов, всё у него было точно рассчитано, всё взвешено. Когда противник открывал огонь, Говорков вмиг передавал по живой цепи команду «ложись», а когда огонь стихал, вновь поднимал людей в атаку. «А вот левый фланг Говорков упустил, — с тревогой подумал Мерецков. — Там скопилось немало белогвардейцев, и они могут ударить нам в тыл!» Не мешкая Кирилл Афанасьевич направил туда группу бойцов, о чём доложил Говоркову. Тот смутился, даже покраснел.

— Увлёкся боем, понимаешь, а левый фланг забыл. — Он пожал Мерецкову руку. — У тебя, комиссар, глаз острый и башка здорово кумекает.

— Что с Юдиным? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Убит осколком снаряда, его уже похоронили.

— Для нас большая потеря…

Бои нарастали с каждым днём, и вскоре случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. После недолгой передышке отряд Говоркова вновь пошёл в наступление. На этот раз офицерские батальоны белых оказали упорное сопротивление. Бойцы залегли под вражеским огнём, их трудно было поднять в атаку. Тогда Говорков встал впереди отряда в полный рост, а сзади себя поставил комиссара Мерецкова и знаменосца. По его команде бойцы запели «Вихри враждебные веют над нами…», и отряд ринулся на врага. Уже перед окопами, в которых засели белые, Говорков вдруг покачнулся, крикнул: «Кирилл!» — и упал. Мерецков подскочил к нему. У Говоркова из головы сочилась кровь. Он лежал на спине и глядел куда-то в синее небо, его лицо стало жёлтым, как маска. Мерецков приподнял его за голову.

— Фёдор, что с тобой? — закричал он.

Но Говорков не шевелился. Убит… Сердце у Мерецкова сдавило, словно тисками. Он очнулся от истошного крика знаменосца:

— Товарищ комиссар, белые пошли в психическую атаку!..

«Огонь врага всё сильнее, — вспоминал этот рисковый эпизод Кирилл Афанасьевич. — Что делать? Отступать? Зарываться в землю? Идти дальше? Бойцы смотрят на меня, кое-кто уже ложится на землю. Я закричал и побежал к железнодорожной насыпи. Оглянулся — все бегут за мной, вроде бы никто не отстаёт. У насыпи залегли. Подползли ко мне ротные, спрашивают: „Товарищ комиссар, окапываться или мы тут недолго?“ Я оглянулся как бы по инерции, но Говоркова уже не видел. Медлить в этот момент было нельзя. Вспомнив уроки Говоркова, поставил ротным задачу, затем сказал: „Как встану, вот и сигнал. Атакуем дальше…“ Только мы поднялись, вижу, навстречу бегут золотопогонники со штыками наперевес, рты раскрыты, а крика из-за стрельбы не слышно. Сошлись врукопашную. Я расстрелял всю обойму во вражеских пулемётчиков. Пулемёт замолчал, а позади него вскочил с винтовкой в руке солдат. Успеет выстрелить — конец мне. Прыгнул я через щиток максима, чтобы ударить врага рукояткой маузера в лицо, и зацепился ногой. Падая, успел заметить, как тот взмахнул прикладом, и я почувствовал сильный удар в затылок. Потом — туман… Очнулся на полке в санитарном поезде. Значит, жив!..»

Казань наши войска освободили. Раненого Мерецкова поездом доставили в Судогду и положили в больницу. Почти два месяца лечили его доктора, а в день выписки он попросил секретаря укома РКП(б) откомандировать его в действующую армию. Мерецкова отговаривали и секретарь, и губернский военный комиссар, но он был непреклонен. В конце концов в Судогдский уездный комитет поступила телеграмма о направлении «комиссара Мерецкова Кирилла Афанасьевича в Военную академию Генерального штаба для получения систематического военного образования».

3

Прибыл Мерецков на учёбу в Академию Генерального штаба в начале ноября 1918 года. (Сейчас это высшее учебное заведение называется иначе — Военная академия имени М. В. Фрунзе, а современная Академия Генштаба была создана позже, в 1936 году. — А. 3.) Проучился Кирилл в ней полгода, а в мае 1919 года в связи с обострившейся обстановкой на фронтах Гражданской войны группу слушателей первого года обучения, уже побывавших в боях, снова направили на фронт. Майским днём, когда всё вокруг цвело и благоухало, Мерецков прибыл в штаб Южного фронта, которым командовал Владимир Михайлович Гиттис[7]. Мерецков слышал о нём немало добрых слов. Будущий советский военачальник, командир корпуса в Гражданскую войну, он недавно принял под свою опеку Южный фронт. Гиттис произвёл на Мерецкова хорошее впечатление. Однако, когда его провели к командующему в кабинет, он вначале смутился, увидев перед собой видного военачальника. А Гиттис улыбнулся и спросил:

— Кто вы? Я слушаю! — Он подошёл к Мерецкову так близко, что тот увидел в его карих глазах лучики. От них веяло теплотой.

Уже не смущаясь, Кирилл Афанасьевич доложил, что он слушатель Академии Генерального штаба первого года обучения, прибыл на Южный фронт в распоряжение командующего 9-й армией.

— Слушатель Генштаба? — переспросил Гиттис. Был он высок ростом, строен, смуглолиц, смотрел доверчиво и скромно. — В боях бывали?

— Бывал, товарищ командующий, и не раз. Имел ранение…

— Такие люди нам нужны, особенно сейчас, когда на фронте сложилась трудная ситуация…

Из его слов Мерецков узнал, что ещё в начале мая генерал Деникин, которого Антанта обеспечила боевой техникой и оружием, в том числе английскими танками, перешёл в наступление. Добровольческая армия генерала Май-Маевского двинулась через Донбасс на Украину, где, к радости Деникина, поднимались украинские бандитские атаманы западнее и севернее Донбасса; Кавказская армия генерала Врангеля наступала через Сальские степи на Царицын, а Донская армия генерала Сидорина нанесла ощутимый удар по 9-й Красной Армии, куда и направлялся Мерецков, и 25 мая прорвала фронт.

— Почему генерал Сидорин добился успеха? — спросил Гиттис и сам же объяснил: — У командарма 9-й в наличии всего лишь пятнадцать тысяч штыков и сабель, и разбросаны они отдельными группами от станицы Константиновской до Каменской. Вот здесь. — Командующий показал эти места на оперативной карте. — А тут, как на грех, 3-й Донской казачий корпус потеснил нашего соседа справа — 8-ю армию — и вышел в район Миллерово. В это время казаки станицы Вёшенской подняли в нашем тылу мятеж, на помощь им поспешил генерал Секретев. Как видите, товарищ Мерецков, повсюду полыхает огонь, так что сегодня же отправляйтесь в распоряжение командарма 9-й. Ему сейчас горячо. Мятеж-то в Вёшенской вспыхнул у него в тылу! Я бросил часть войск ему на помощь, теперь там идёт такая рубка шашками, что видеть её я бы вам не желал. Да, а вы с дороги обедали?

— Ещё не успел, — смутился Мерецков.

Гиттис вызвал дежурного по штабу и, когда тот прибыл, распорядился:

— Накормите нашего гостя и окажите ему помощь в отправке в 9-ю армию!

— Слушаюсь, товарищ командующий!..

На другой день в ночь Мерецков прибыл в штаб 14-й стрелковой дивизии, куда его направили из штаба 9-й армии. Добираться до нового места службы ему было нелегко: происходили боевые стычки с белоказаками и мятежниками, — но он успешно преодолел все кордоны белых. Начальник 14-й стрелковой дивизии бывший офицер царской армии Степинь принял Мерецкова тепло, счёл нужным коротко рассказать о себе:

— Зовут меня Александр Карлович. По национальности я латыш. Большевик! — Он кивнул на сидевшего за столом мужчину лет тридцати. — Это мой комиссар дивизии Рожков, а у карты — начальник штаба Киселёв. Перед вашим приходом мы обсуждали ситуацию на фронте. — Начдив сел. — А теперь хотя бы коротко расскажи о себе. Сам-то ты большевик?

Мерецков сказал, что стал им ещё в семнадцатом году.

— В Судогде работал военным комиссаром, — объяснил Кирилл Афанасьевич. — Участвовал в боях под Казанью, был ранен…

— Подходишь нам по всем статьям, — улыбнулся Степинь. — Будешь назначен помощником начальника штаба дивизии вот у него, Киселёва.

— Ясно, товарищ начдив! — Мерецков встал. — Готов приступить к работе!

Киселёв, обрисовав обстановку на фронте, вручил Мерецкову карту и сказал:

— Твоя задача — вести эту карту. Станешь наносить на неё расположение наших войск и войск противника. Ясно?..

Такое задание несколько озадачило Мерецкова, и он спросил начальника штаба, как добывать сведения о расположении войск, если радиосвязи у него нет, телеграфом в степи не воспользуешься, а телефонную связь бойцы во время боя быстро развернуть не сумеют. События развиваются стремительно, за ними не успеешь.

— По-моему, лучше собирать информацию непосредственно в войсках, там, где происходят все события.

— У меня для этой цели нет транспорта! — отрезал Киселёв.

Мерецкову показалось, что начальник штаба обиделся, и больше задавать ему вопросы не стал. «Придётся обратиться за помощью к начдиву», — решил он. Но Степинь, собираясь ехать в бригаду, сам увидел помощника начальника штаба и спросил, как идут дела.

— Плохо! — едва не выругался Мерецков и рассказал о своём предложении и отказе Киселёва.

— А почему сразу мне не доложил? — упрекнул его начдив. — Ну так вот: даю в твоё распоряжение коня, скачи в войска и узнавай обо всём, что требуется. Отныне ты в моём распоряжении!

Дело враз пошло на лад. Мерецков скакал на лошади из одного полка в другой, наносил на карту все изменения и мигом возвращался в штаб. Киселёв теперь и сам стал пользоваться его картой, хотя раньше этого не делал.

— Молодец, Кирилл, у тебя хорошо получается! — похвалил он Мерецкова.

Начдив Степинь тоже одобрял всё, что делал Мерецков, и даже поручил ему временно исполнять обязанности начальника штаба 1-й стрелковой бригады. А это было как раз то, о чём мечтал Кирилл Афанасьевич.

Вскоре бои приняли ещё более ожесточённый характер. В начале июня командующего 9-й армией Княгницкого сменил начальник штаба этой армии бывший царский полковник Всеволодов, и дела пошли ещё хуже. Это объяснялось не только тем, что Южный фронт уступал деникинцам по численности конницы примерно в два с половиной раза, но и тем, что, как отмечал позднее сам Мерецков, «приказы по 9-й армии отдавались непродуманно, без учёта на том или другом участке вражеских сил». К тому же не хватало боеприпасов, тылы перемешались с войсками первого эшелона, и, как результат, по всей линии фронта войска Красной Армии отступали. Надеяться на помощь соседей Степиню не приходилось: 10-я армия, оборонявшая Царицын, сама с трудом отбивалась от конницы генерала Врангеля, а находившийся при 10-й армии конный корпус Семёна Будённого перебросили в полосу 9-й армии позднее. Арьергард 14-й дивизии отбивался от наседавших белоказаков в районе станицы Серебряково. Тут же был начдив Степинь. В разгар ожесточённого сражения «противник видел нас как на ладони, — вспоминал Мерецков. — Снаряды рвались совсем рядом. В момент одного из разрывов я был контужен. Степинь, заметив моё состояние, начал что-то говорить мне, но я его не слышал. Тогда он показал рукой на ближайший населённый пункт и потянул повод моей лошади в ту сторону, чтобы показать направление. Пришлось ехать туда. Я еле держался в седле».

А бой всё не утихал. Кое-как Мерецков добрался до села, спрыгнул с коня и зашёл в ближайший дом. В горнице на постели лежала больная женщина, у неё был сыпняк, и она показала жестом, чтобы он не подходил к ней. Но Мерецкову страшно хотелось пить. В сенях он нашёл чистую воду и, когда напился, совсем ослаб. В село же каждую минуту могли ворваться белоказаки. Всё это время Мерецков ничего не слышал: от контузии он оглох, — а когда поспешил на станцию, слух к нему вернулся. У полустанка остановился поезд, из его вагонов высыпали красноармейцы.

— Кто такие, куда и зачем прибыли? — спросил Мерецков вихрастого мужика с маузером на боку. Это и был командир батальона.

— Мы из Царицына, — сказал он. — Нашему пехотному батальону велено охранять железную дорогу в сторону Поворино!

Мерецков представился ему, сообщил, какие войска ведут оборонительные бои на этом участке, потом отрывисто произнёс:

— Слушай, комбат, мой приказ! Немедленно занимай оборону вон на том кургане, — он указал рукой в ту сторону, где группами отступала пехота. — Будешь со своими пехотинцами прикрывать полустанок с юга. И стоять насмерть, комбат, — иначе, если прорвутся белоказаки, всех вас изрубят шашками! О твоём батальоне я доложу начдиву Степиню. Действуй, сейчас каждый час на вес золота!

— Дальше кургана ни один белоказак не пройдёт, — заявил, комбат. — У меня пулемётов в достатке, будем косить врагов, если они попрут сюда!

Чего остерегался Мерецков, то и случилось — вдали показались белоказаки. Они плотной стеной навалились на оборонявших курган, но их атаку батальон отбил. Однако, получив подкрепление, белоказаки вновь ринулись на курган, и эта атака у врага захлебнулась. Но у пехотинцев кончились патроны, стрелять им больше было нечем. А на флангах замаячили белоказаки. Комбат подскочил к Мерецкову.

— Что будем делать? — загорячился он. Гимнастёрка у него была порвана, из правого плеча сочилась кровь.

— Вы ранены, комбат? — забеспокоился Кирилл Афанасьевич.

— Пуля, стерва, чиркнула, — усмехнулся комбат. — Так что будем делать?

— Спасать твоих людей! — приказал Мерецков. — Сажайте их в вагоны и двигайтесь на север. Там наши люди.

— Вы тоже с нами поедете?

— Нет. Я проверю этот район, тут, видимо, есть наши бойцы из 14-й дивизии. Они отступают, и моя помощь им крайне нужна. А ты поспешай, комбат, пока белоказаки не добрались до кургана…

Когда поезд дал пронзительный свисток и тронулся, набирая скорость, Мерецков оседлал лошадь и поскакал в сторону далёкой балки. Там его едва не схватил казачий разъезд. Спас густой кустарник, где Мерецков успел спрятаться. Выхватив из кобуры наган, он решил отбиваться до конца: если казаки, окружившие балку, обнаружат его и попытаются взять в плен, последнюю пулю он пошлёт себе в грудь. Но казаки побоялись спускаться в балку, они покрутились вокруг и ускакали. Мерецков вышел из кустарника, поднялся наверх и увидел красноармейцев, отступающих на север, куда ушёл поезд с батальоном пехоты. Силы совсем покинули Кирилла Афанасьевича, и он упал. Бойцы положили его на повозку и повезли…

Очнулся Мерецков на станции Серебряково. Он облился холодной водой и стал выяснять обстановку. Вдоль железной дороги на Панфилово отходила бригада дивизии, в которой находился комиссар штаба Петров. Увидев Мерецкова, он обрадовался.

— Кирилл, срочно отправь начдиву Степиню повозку со снарядами, а потом попробуй прорваться в хутор Сенное, где должна быть ещё одна наша бригада, — распорядился Петров, смахивая с раскрасневшегося лица липкий пот. — Мы едва пробились к станции. Кругом рыскают разъезды казаков, так что не попадись им в руки. А я пока буду с бригадой на станции. — Он резко поднял голову и взглянул на Мерецкова. — Если что — в плен не сдавайся!

— Это само собой понятно, — серьёзно промолвил Кирилл Афанасьевич. — Я же красный командир!

Повозку со снарядами он отправил сразу же, наказав бойцу пробиться к начдиву Степиню во что бы то ни стало.

Оседлав коня, Мерецков взял с места в карьер. В степи было жарко, солнце палило нещадно, то и дело где-то на северной стороне раздавались глухие взрывы снарядов. Уже показались дома в Сенном, и вдруг из-за бугра выехал казачий разъезд. Мерецков осадил коня, ещё не решив, как ему поступить. Белоказаки — их было с полсотни — ехали неторопливо, без охраны, видимо полагая, что красных вблизи села нет. Что делать? Какое-то время Кирилл Афанасьевич размышлял. Потом сказал себе: «Надо пробиваться!» — и пустил коня в галоп. Пока ехал вдоль деревьев, казаки его не видели, а когда он выскочил на дорогу, они заметили его, но почему-то не стреляли, наверно, приняли за своего казака из соседнего разъезда. На полном скаку Мерецков, согнувшись в седле, проскочил мимо казаков, стреляя из нагана. Трое бросились ему наперерез, кто-то из них зацепил его шашкой по руке. Но Мерецков с ходу сшиб с ног одного казака, другого уложил из нагана, а третий что-то замешкался, потом вскинул карабин и стал стрелять. Но Мерецков уже был далеко. В хутор казаки за ним не поскакали.

«Наверное, там и находится наша бригада», — рассудил Кирилл Афанасьевич. Так оно и было. У здания исполкома он увидел командующего 9-й армией полковника Всеволодова и двух членов Реввоенсовета армии. Все трое стояли у автомобиля и о чём-то беседовали. Мерецков, спешившись, подошёл к ним.

— Вы кто? — спросил его Всеволодов, насупив лохматые брони. Он явно был чем-то недоволен, хотя пытался это скрыть.

Мерецков представился.

— Что здесь делаете?

Мерецков объяснил, что ищет свою бригаду, а прибыл он со станции Серебряково. Вся местность запружена белоказачьими разъездами, и он сам едва не попал в их руки.

— Вдали я видел крупные кавалерийские отряды белых, — сказал Мерецков командарму, — будьте осторожны!

— Не может быть, вы врёте! — чуть ли не закричал на него командарм, даже покраснел. Смотрел он на Кирилла Афанасьевича зло.

— Как вру? — возмутился Мерецков. — Я только что дрался с разъездом белоказаков, мне руку ранили, — он протянул левую руку с рукавом гимнастёрки, надрезанным шашкой, — так что ехать вам туда нельзя, иначе попадёте к белым в плен. А вот в Серебряково стоят наши части.

— Вы трус! — грубо бросил командарм. — Сейчас я поеду на автомобиле и лично всё проверю. Тогда пеняйте на себя, отдам под трибунал!

Но командарм Всеволодов и не думал воевать против белоказаков. Он переметнулся к ним! Наутро об этом узнал Мерецков. Теперь ему стало ясно, почему командарм так подозрительно вёл себя. Видимо, он давно замыслил измену, иначе 9-я армия воевала бы с врагом по-другому.

Мерецков принял дела начальника штаба 1-й стрелковой бригады. Став им, он с головой окунулся в работу. Теперь он знал, что и как делать, чтобы бригада была боеспособна и успешно громила врага. Себя, однако, он не собирался ставить под вражеские пули. Но, когда конники, выхватив шашки, ринулись в атаку на белоказаков, чтобы по приказу Степиня отбить у них хутор Чумаковский, Мерецков был впереди всех.

Во время боя лошадь Мерецкова понесла. Стреляя на ходу из нагана, Кирилл Афанасьевич увёртывался от вражеских пик. Но один из казаков вскинул карабин и почти в упор выстрелил в него. Пуля больно обожгла голень, держать ногу в стремени было невмоготу. Мерецков сполз с седла на землю, чувствуя, как закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Два бойца подхватили его на руки, отнесли в сторону, затем разрезали сапог и перевязали рану.

— Крепко вас зацепило, — качнул головой боец, покручивая рыжие, как пшеничный колос, усы. — Вас бы надо отправить в лазарет, не то как бы хуже не было.

— До свадьбы заживёт! — отшутился Кирилл Афанасьевич, хотя острее ощущал боль.

Под ударами красных бойцов белоказаки отступили, и 14-я дивизия вошла в Поворино. Радоваться бы, но рана давала о себе знать, и Мерецкову стало совсем плохо. Он лежал на деревянном топчане, ощущая, как занемела нога, появилась тупая, гнетущая боль. Бойцы нашли в хуторе фельдшера и привели его в штаб. Он осмотрел рану Кирилла Афанасьевича и, теребя куцую бородку, хмуро свёл брови.

— Плохи твои дела, товарищ начальник штаба, — изрёк он. — У тебя в голени сидит пуля и, если её не убрать, гангрена неизбежна и придётся отнять ногу.

— А ты сможешь вытащить пулю? — тяжело дыша, спросил Мерецков.

— Смог бы, но у меня нет хирургических инструментов. Вот ежели попробовать извлечь пулю другим способом… — Фельдшер замялся, пощипывая бородку. — Но я боюсь, что боли ты не вынесешь…

— Делай что надо, кричать от боли не стану, — хрипя, молвил Кирилл Афанасьевич.

Фельдшер прокалил на огне стальной крючок, на который обычно ловят щук, попросил бойцов покрепче прижать больного к топчану, чтобы не дёргался от боли во время операции, глубоко вонзил крючок в воспалившуюся рану и рывком извлёк пулю.

— Вот она, стерва, возьми её себе на память! — улыбнулся фельдшер. — А ты мужик крепкий, я ждал, что станешь орать во всю глотку, а ты даже не пикнул. Сейчас перевяжу тебя, ты поспишь, а там видно будет, что делать дальше. Но, ежели желаешь сохранить ногу, надо тебя срочно отправить в госпиталь.

Фельдшер наложил свежую повязку, и боль немного утихла. Мерецков вскоре уснул. К утру рана вновь воспалилась, появилась острая боль. В девятом часу его навестил Степинь.

— Что же ты, Кирилл Мерецков, подставил себя вражьей пуле? — добродушно улыбнулся он, тепло пожимая ему руку.

Мерецков с трудом поднялся с топчана.

— Товарищ начдив, — начал было он, но гость мягко прервал его:

— Я не начдив, а командующий 9-й армией! — В его голосе, однако, не было суровости или обиды, он даже улыбался.

— Рад я до слёз, — выдавил из себя Кирилл Афанасьевич. — Вы достойны быть командармом!

— Знаешь, Мерецков, мне не хочется тебя терять, а тем более видеть инвалидом. — Степинь подозвал своего адъютанта. — Срочно сажай его в мою машину и в госпиталь. Возьми с собой охрану: в степи всё ещё попадаются казачьи разъезды.

Степинь нагнулся к Мерецкову и поцеловал его в щёку.

— Сделают тебе операцию и будешь свежим, как огурчик! Ну, прощай, слушатель Генерального штаба. Мы ещё с тобой увидимся. Человек ты надёжный, а таких я уважаю!..

(В 9-ю армию Кирилл Афанасьевич больше не вернулся. Находясь на лечении, он узнал, что за разгром белоказаков под Екатерининской его 14-ю стрелковую дивизию наградили орденом Красного Знамени и вручал его комиссару дивизии перед строем бойцов М. И. Калинин. — А. 3.).

Машина командующего вихрем неслась по ночной степи, выхватывая фарами кусты можжевельника, росшего по обочинам дороги. Вот она въехала в город и вскоре замерла у подъезда военного госпиталя. Было два часа ночи. Адъютант вылез из машины и поспешил в приёмный покой. Сидевшие за столом дежурный врач и медсестра вскочили со своих мест. Не обращая внимания на их испуганные лица, адъютант громко объявил:

— У меня в машине умирает комиссар, ему нужна ваша помощь!

Мерецков потерял сознание, когда машина уже подъезжала к госпиталю, и очнулся, когда его внесли в палату.

— Где я, что со мной и кто вы такие? — подал он голос, глядя на людей в белых халатах.

— Мы ваши друзья, так что не волнуйтесь, — успокоил его хирург Игорь Денисович Костюк. — А находитесь вы в военном госпитале Ростова…

Когда хирург снял повязку с голени, он увидел, что вокруг раны уже проступили чёрные пятна: похоже, ткань стала отмирать. Костюк распорядился, чтобы санитары немедленно отнесли раненого в операционную.

После тяжёлой операции Мерецков трое суток лежал в реанимационном отделении, а на четвёртые сутки его перевели в палату.

— Нога болит? — спросил Игорь Денисович.

— Маленько ноет, а боли как таковой не ощущаю.

— Далее не верится… — обронил хирург.

— Что? — не понял Мерецков.

— Это я о своём деле, — смутился Игорь Денисович.

Находясь в госпитале, Мерецков подружился со своим лечащим врачом, узнал его ближе. Костюк был из бывших царских офицеров. Невысокого роста, с куцей чёрной бородкой и серыми глазами, он производил впечатление человека, в чём-то обиженного судьбой. Лечил он Кирилла Афанасьевича хорошо, но, сколько бы раз ни заходил в его палату, никогда не улыбался, словно ему это было неведомо. В его пытливых глазах всегда была грусть. Как-то, осмотрев рану, он неторопливо смазал её лекарством, потом задумчиво сказал:

— Рана в голени весьма опасная штука, молодой человек! Да-с, весьма опасная. И лечить её тяжело, могут возникнуть осложнения. Я много лет практикую, но такой раны, как у вас, ещё не лечил. Обычно, если пуля или осколок остаётся в голени хотя бы несколько дней, у бойца начинается гангрена. А вам фельдшер, о котором вы рассказывали, в тот же день, когда вас ранило, извлёк пулю. Казалось бы, рана будет затягиваться, но нет, она всё ещё воспалена. — Костюк поднял брови, продолжая перевязку, и тихо, но с горечью добавил: — Я бы советовал вам уйти из армии. С больной ногой шутки плохи.

Мерецкову стало зябко. Хотя острой боли у него не было, но лицо оставалось по-прежнему бледным, неживым.

— Армия — моя жизнь, Игорь Денисович, и пока я жив, Руду в ней служить! — сказал он твёрдо, словно вбил в стенку гвоздь. — Человек я молодой, и мой организм выдюжит.

— Дай-то Бог, Кирилл!..

Впервые хирург назвал Мерецкова по имени, и от этого и его душе растаял ледок.

— Вы служили в царской армии, Игорь Денисович? — спросил он.

— Естественно, и чин у меня — подполковник. В Первую мировую войну служил под началом генерала Брусилова[8], лечил его.

— Это правда? — удивлённо вскинул брови Мерецков. Он даже приподнялся слегка на локтях, глядя на врача.

— Правда, Кирилл. — Игорь Денисович на минуту задумался. — Алексей Алексеевич Брусилов — «известный военный деятель, генерал от кавалерии». Когда началась Первая мировая война, он командовал 8-й армией. Уже тогда я служил в его штабе. А в марте шестнадцатого года Брусилов возглавил Юго-Западный фронт. Талант необыкновенный! — Костюк взглянул на Мерецкова. — Надеюсь, вы слышали о Брусиловском прорыве? — Не дождавшись ответа, Игорь Денисович продолжил энергично и с веселинкой в голосе: — Это он, Алексей Алексеевич, в мае — августе осуществил крупнейший стратегический прорыв австро-германского фронта. Это, по существу, подвиг, о котором благородные потомки Российского государства должны помнить.

Когда хирург умолк, Мерецков сказал, что Брусиловский прорыв он изучал в Академии Генерального штаба и тоже восхищался военным талантом русского генерала.

— Я завидую вам, вы были с ним рядом…

Игорь Денисович усмехнулся, отчего его борода слегка качнулась.

— Зависть, Кирилл, плохое чувство, — подчеркнул хирург, — она присуща людям с карьеристскими замашками. Но я не думаю, что вас можно отнести к таковым.

— Я же по-доброму завидую! — уточнил свою мысль Мерецков и невольно покраснел.

Но Костюк то ли не заметил этого, то ли не обратил внимания и вновь заговорил:

— Брусилов совершил, как я полагаю, ещё один подвиг.

— Какой?

Хирург сказал, что в начале Февральской революции 1917 года вместе с другими военачальниками царской армии Брусилов оказывал влияние на Николая II, побуждая его отречься от престола.

— И всё же есть в жизни моего бывшего пациента Брусилова чёрные дни, — продолжал Игорь Денисович.

— Что вы имеете в виду? — спросил Кирилл Афанасьевич. — То, что Брусилов стоял за продолжение империалистической войны, или то, что он был военным советником Временного правительства?

— Ни то и ни другое, Кирилл, — жёстко возразил хирург. — Он подписал приказ о введении на фронте смертной казни. А для чего, скажите? Чтобы в зародыше задушить революционное движение среди солдат и военных моряков. Это его большая ошибка!

— И вы сказали ему об этом?

— Да! Не в моём характере было молчать…

— И что ответил Брусилов? Наверное, признал свою ошибку?

— Нет, Кирилл. Он ответил, что тот приказ его попросил подписать глава правительства Керенский, и Алексей Алексеевич, по его признанию, не мог ему отказать. Такое вот дело, Кирилл. Я тогда очень за него переживал. Думал, убьют его большевики, коль радеет он за смертную казнь на фронте.

Мерецков напомнил Костюку, что Брусилов отказался выступать против советской власти, когда в России свершилась Октябрьская революция.

— Этим он искупил свою вину! — резюмировал Мерецков. Голос его прозвучал устало, с надломом, и хирург решил, что беседу надо кончать: его пациент утомился. — Не так ли? Или я что-то напутал?

— Это правда, — подтвердил Костюк. — Тогда и я поступил по примеру Алексея Алексеевича: перешёл на сторону большевиков. Мы расстались с ним, и я уехал к родным на Дон. У них в Ростове был свой дом, и я с женой в нём поселился, а работать стал в госпитале. Потом, когда началась Гражданская война, я вступил в Красную Армию.

— У вас есть семья? — поинтересовался Мерецков.

— Сын Аркадий двадцати трёх лет, дочь Татьяна на год младше его. Она сейчас живёт в Москве. А жену я похоронил в прошлом году. Квартира, в которой проживает моя дочь, принадлежала моему двоюродному брату, но он погиб в семнадцатом на Красной Пресне. — После паузы Костюк спросил: — А вы женаты, Кирилл?

— Нет. Правда, невеста у меня есть. Женюсь, когда закончится война. — Мерецков взглянул на врача. — Сын Аркадий — военный?

— Унтер-офицер. — Игорь Денисович вздохнул. — Мы с ним расстались.

— Даже так? — громче обычного произнёс Мерецков. — Отчего вдруг?

— Я ушёл служить в Красную Армию, а он остался в армии генерала Деникина. Аркадий заявил мне, что я предал казачество и что меня непременно настигнет суровая кара.

— Значит, ваш Аркадий сейчас сражается вместе с деникинцами против красных бойцов? — обронил Мерецков. — После ссоры он был у вас в Ростове?

— У меня он не был, и я этому весьма рад. — Костюк помолчал, потом заговорил о другом: — Хочется мне поехать к Брусилову, но не знаю, где он теперь. Не в Москве ли он, не слышали?

— Нет, — грустно отозвался Кирилл Афанасьевич.

Неожиданно в палату вошёл начальник госпиталя. Мерецков уже знал, что он тоже из бывших царских офицеров.

— Ну как, наш больной комиссар поправляется, Игорь Денисович? — спросил он, глядя то на Мерецкова, то на хирурга. — Когда будем его выписывать?

— Через неделю можно будет выписать, — ответил Костюк. — Голень совершенно чиста и, как говорит пациент, ничуть не болит.

Начальник госпиталя сообщил, что получена телеграмма из центра об откомандировании в Москву слушателей Академии Генерального штаба первого года обучения.

— А вы, товарищ Мерецков, и есть слушатель, — улыбнулся он. — Полежите ещё недельку — и в Москву!

4

Уезжал Мерецков из госпиталя утром. Оно выдалось ясным, солнечным. Кирилл Афанасьевич вышел во двор и увидел своего врача.

— Вы всю ночь дежурили, Игорь Денисович, почему не отдыхаете? — удивился Мерецков.

— Хотелось вас проводить, да и не спится мне в последнее время. — Голос у врача был тих, на лице не дрогнул ни один мускул, только почему-то он отвёл глаза в сторону. — Вы прямиком в Москву?

Мерецков сказал, что на два-три дня заедет домой, чтобы повидать родителей, взять кое-какие вещи.

— А что, Игорь Денисович? — спросил он.

Костюк отчего-то покраснел.

— Я бы желал, чтобы вы навестили в Москве мою дочь Татьяну и кое-что ей передали. Сможете?

— Пожалуйста, Игорь Денисович, рад буду вам услужить! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Вот письмо к дочери, а это… — Костюк вынул из кармана маленький свёрток, развернул, и на его ладони засияло кольцо с бриллиантом. — Его носила моя жена. В прошлом году её не стало. Она завещала мне передать это кольцо Татьяне. Только, очень прошу, не потеряйте его, хорошо?

Мерецков заверил хирурга, что вручит кольцо лично Татьяне.

— Вас на санитарной машине отвезёт к поезду мой коллега, молодой хирург Альберт Кречет, — сказал Костюк. — Кстати, он мне ассистировал, когда я делал вам операцию…

— Душенный человек, — в который раз подумал Мерецков о своём лечащем враче. — Угнетает его, видно, что сын примкнул к белым.

Доехали они до вокзала быстро. Мерецков вышел из машины, за ним — Кречет. Он был совсем молодой, с вихрастым чёрным чубом и такими же чёрными глазами, над которыми как живые двигались брови. Он ни о чём не спрашивал Мерецкова, а перед самой посадкой на поезд, следовавший в Москву, кивнул на его ногу.

— Не болит?

— Ничуть! Я боялся, что её в госпитале отрежут.

— Вам повезло…

— Не понял? — насторожился Кирилл Афанасьевич.

— Когда вас привезли в госпиталь и положили на операцию, потребовалась кровь, иначе вы не перенесли бы её. А крови вашей группы у нас, к сожалению, не оказалось. Что делать? Три часа ночи… Куда пойдёшь, у кого возьмёшь нужную кровь? И тогда Игорь Денисович дал свою… — Альберт умолк, и лицо его стало серьёзным. Объявили посадку на поезд. — Ну, товарищ академик, быть вам полководцем! — Он подал руку. — Мой отец плавает на военном корабле в Севастополе, скажу его словами: «Семь футов нам под килем!»

«А мне Игорь Денисович насчёт крови ничего не сказал, — подумал Мерецков, укладываясь в вагоне. — Только бы никто не ограбил меня в поезде, кольцо с бриллиантом, видно, очень дорогое…»

В Москву Мерецков приехал утром, но в академию не пошёл. Решил сходить к дочери Костюка, отдать ей письмо и кольцо с бриллиантом: вещь дорогая и носить её в кармане небезопасно. А уж после этого он отправится домой, недалеко от Москвы его деревня. «Погощу дома два-три дня, отдохну малость с дороги и поеду на учёбу», — решил Кирилл Афанасьевич.

Дом на Арбате, где жила дочь его лечащего врача, он нашёл быстро. Её квартира находилась на втором этаже. Мерецков робко постучался и сразу услышал звонкий женский голос:

— Кто там?

— Свои, — весело отозвался он. — Я приехал к вам с поручением от вашего отца, Игоря Денисовича.

Ему открыли дверь, и на пороге он увидел девушку. Её живые карие глаза под чёрными бровями смотрели на Мерецкова в упор, не мигая.

«Красивая, ничего не скажешь! — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. — Но трусиха, не сразу открыла».

— Вы и есть Татьяна Костюк? — улыбнулся он, не смея шагнуть в прихожую.

— Да. — Девушка тоже слегка улыбнулась. На ней была голубая кофта с белым отложным воротничком, оттенявшим её смугловатое лицо, в ушах качались золотые серёжки в виде тонких колец.

Мерецков назвал себя, объяснив, что лечился в госпитале и Игорь Денисович, её отец, оперировал его. Татьяна пригласила его войти в квартиру.

— Я так волнуюсь за папу, как он там? — Она пододвинула стул. — Садитесь, пожалуйста. Я собралась завтракать, и тут появились вы. Куда вы едете?

Мерецков ответил ей, что он слушатель Академии Генерального штаба, был ранен на фронте, попал в госпиталь, поправился и приехал продолжать учёбу.

— Академия здесь, в Москве?

— Да, но у меня в запасе ещё три дня, и я решил проведать своих родителей, они живут недалеко от Москвы.

Мерецков достал из сумки письмо и вручил его Татьяне.

— Игорь Денисович написал вам…

Она присела на кушетку и прочла отцовское послание. Должно быть, оно было коротким, так как хозяйка через минуту свернула листок и вскинула на гостя свои чарующие глаза.

— Теперь я верю, что у моего отца всё в порядке, — сказала она и, боясь, что Мерецков поймёт её превратно, добавила: — На юге сейчас большая война, и всё может случиться. Но отец пишет, что у него проблем нет, только скучает по мне.

— Все родители скучают по своему чаду, — заметил не без улыбки Кирилл Афанасьевич. — Мои тоже пекутся обо мне. Он взглянул на Татьяну. — В письме ничего нет касающегося меня?

— Есть… — Татьяна отчего-то зарделась. — Папа пишет, что на вокзал к поезду вас отвезёт его помощник, студент-хирург Альберт Кречет. Игорь Денисович не хотел, чтобы вы дали большую нагрузку больной ноге. Альберт вас отвёз? — Её щёки стали пунцовыми.

«Что с ней? — недоумевал Кирилл Афанасьевич. — Неужели она так стесняется меня, что её бросает в краску?»

— А вообще-то Альберт странный парень, — усмехнулась Татьяна.

— В каком смысле? — не понял её Мерецков.

Она отреагировала сразу, заметив, что Кречет учится на последнем курсе, практикуется у её отца. Когда делал с ним первую операцию, то едва не потерял сознание, увидев бойца, раненного в живот. Кровь, громкие стоны, крики от сильной боли… Она тогда подумала: зачем Альберт пошёл учиться на врача, если при виде крови ему становится плохо?

— Вы наивны, Татьяна, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Я на фронте увидел бойца, раненного в грудь, и мне тоже стало не по себе. Затошнило… А потом всё прошло. Так, наверное, случается едва ли не с каждым. Теперь, видимо, Альберт уже привык? Ваш отец сказал, что, когда он делал мне операцию на ноге, ему ассистировал Альберт. Мне нравится этот парень.

Наступила пауза. Кажется, хозяйка о чём-то задумалась.

— Обо мне вам больше ничего не написал ваш отец? — спросил Мерецков.

— Нет. А что должно быть?

«Странно. Передал для дочери кольцо с бриллиантом и далее не предупредил её», — подумал Мерецков. Он вынул из бокового кармана шинели свёрточек и развернул его.

— Вот эту чудесную вещь он просил передать вам!

Лицо хозяйки засияло, казалось, она схватит кольцо с ладони Мерецкова, но Татьяна не торопясь, осторожно взяла его, словно боялась, что оно разобьётся, и стала разглядывать.

— Правда, стоящая вещь?

— Целое состояние! — воскликнул Кирилл Афанасьевич.

— Это чудо носила моя мама, но её уже нет, и папа решил передать кольцо с бриллиантом мне. Я буду его беречь как память о маме.

Потом они ели бутерброды с колбасой из конины и пили горячий чай. Кирилл Афанасьевич спросил, работает ли она.

— Я стоматолог, — весело произнесла Татьяна. — Мне двадцать три года, я не замужем. Что вас ещё интересует? — Она засмеялась, блестя белыми как снег зубами. — На кусок хлеба я всегда себе заработаю. На фабрике «Красный Октябрь» есть медпункт, и в нём лечу рабочим зубы. Если вдруг заболеете — приходите! Кстати, вы женаты?

— Нет, но невеста у меня есть, Дуняшей зовут. — Кирилл Афанасьевич слегка зарделся. — Вот кончится война, и я женюсь…

Приехал он в деревню Назарьево, где жили родные, под вечер. Осень в этих краях выдалась хмурой и дождливой. Но в этот день небо было чистым, ярко-голубым, слегка припекало солнце. Уже когда Мерецков подходил к дому, оранжевый диск наполовину опустился за горизонт. Лес вдали вмиг почернел, а берёзы вдоль опушки, заросшей кустами можжевельника, потускнели, как будто им стало грустно, что вот-вот наступит тёмная ночь.

Мать Кирилл Афанасьевич увидел ещё издали. Во дворе она вилами брала из копны сено для коровы. Он заложил в рот четыре пальца, как не раз делал в детстве, и резко свистнул. Мать поглядела в его сторону, бросила вилы и метнулась к нему навстречу. Уткнулась головой ему в грудь и, плача, запричитала:

— Наконец-то мой сыночек дома, живой и невредимый! Уж так я по тебе, Кирюша, тосковала, так грустила, что порой не могла сдержать слёз. А ты? — Она взглянула ему в лицо. — За всё время прислал одно письмо! Чёрствость тебя одолела, что ли?

Кирилл Афанасьевич поцеловал её в шершавую щёку, своим платком вытер ей слёзы и, улыбаясь, произнёс:

— Думаешь, мне легко было там без тебя? А когда лежал в госпитале после ранения, едва ли не каждый день видел тебя во сне.

— Тебя всё же ужалила пуля? — встрепенулась мать.

— Было такое, но прошло. Ладно, пойдём в дом.

Дверь отворилась, и в комнату вошёл Афанасий Павлович.

— Сынок, ты ли? — воскликнул он, обнимая и целуя сыпи. — Вот не знает Дуняша, не то в один миг прикатила бы пода! Я только что у её родных гостил. Хорошие они люди, Кирилл, тоже, как и мы, не из богатых. А Дуня просто чудная. Нашла где-то твою фотокарточку, увеличила её у какого-то немца-фотографа и поставила в своей комнате на комод. И всё тобой любуется! — Отец разделся и присел к столу. — Рассказывай, как на фронте беляков рубал…

5

— К вам можно, товарищ?

Услышав чей-то голос, Мерецков обернулся. К нему подходил Вацетис[9]. Ещё недавно он был Главнокомандующим Вооружёнными силами Советской Республики, а теперь преподавал в Академии Генерального штаба. На днях Вацетис встречался со слушателями, побывавшими на разных фронтах, и рассказал им о том, как в июле 1918 года, будучи одним из военных руководителей, он участвовал в ликвидации мятежа левых эсеров в Москве.

— Я Вацетис, — представился Иоаким Иоакимович, здороваясь с Мерецковым за руку.

Мерецков улыбнулся.

— Я вас знаю, на прошлой неделе вы беседовали со слушателями академии, и я был среди них.

— Да? — Вацетис качнул головой. — У меня к вам просьба. У начальника академии Андрея Евгеньевича Снесарёва я забыл на столе свою записную книжку. Принесите, пожалуйста, её мне!

— Слушаюсь!

«Славный парень, я где-то видел его, — подумал Вацетис. — Так это же он на встрече со слушателями спросил, не я ли командовал красными бойцами в январе прошлого года, когда мы подавляли мятеж польского корпуса Довбор-Мусницкого». Появился Мерецков. Он отдал Вацетису записную книжку. Тот, положив её в карман, взглянул из-под седых бровей на слушателя.

— До встречи на следующей неделе! Я прочту вам лекцию о битве при Бородино. Кстати, вы были на Южном фронте?

— Так точно! У нас там произошло ЧП. Командующий 9-й армией бывший царский полковник Всеволодов переметнулся к белогвардейцам.

— Вот сукин сын! — выругался Вацетис. — Предательство — это самое худшее, что случается на фронте. Такие, как Всеволодов, бросают тень на всех офицеров царской армии, которые ныне честно служат советской власти.

— Факт неоспоримый, но что было, то было, — неспешно произнёс Кирилл Афанасьевич и добавил: — А я поклонник вашего таланта, у меня есть ваши труды по стратегии и военной истории.

— Я польщён! — то ли серьёзно, то ли в шутку сказал Вацетис. — Мы своё дело сделали, теперь вам, молодым, буревестникам революции творить военную историю Советского государства. — Он протянул свою жилистую руку. — Желаю вам успешной учёбы!

Мерецков жадно «грыз» науки, на лекциях всё схватывал на лету, старательно вёл конспекты. А когда весной 1920 года начались занятия по общей тактике в поле, на Ходынке, он, казалось, не знал устали. Немало времени уделял разведке и глазомерной съёмке местности. Вот и в это утро слушатели должны были выехать на Ходынское поле, но выезд вдруг отменили, а слушателей собрали в главной аудитории и объявили, что над Советской Республикой вновь сгущаются чёрные тучи. В Крыму провозгласил себя «главнокомандующим вооружёнными силами юга России» барон Врангель, ставленник Антанты, а на западе войска польского «стратега» Пилсудского[10] захватили Киев. Буржуазно-помещичья Польша не хочет идти на мир, а расширяет агрессию против России. Поэтому советское правительство срочно принимает меры для укрепления Красной Армии. Западный фронт возглавил Михаил Тухачевский, Юго-Западный — Александр Егоров. С юга в район боевых действий спешно перебрасывается Первая конная армия Семёна Будённого. Пролетарские центры страны посылают на фронт свои рабочие полки. Сворачивается учёба на всех командирских курсах, молодых красных офицеров направим ют в действующую армию. Не осталась в стороне и Академия Генерального штаба, о чём говорил своим слушателям начальник академии генерал Снесарёв. Первая партия «академиков» отправлялась на Юго-Западный фронт, штаб которого находился в Харькове.

«Худо дело, как бы не сорвалась учёба из-за белополяков», — подумал Мерецков. К отъезду он собрался быстро, но оставалось ещё время, и он решил проведать Татьяну Костюк. Кирилл Афанасьевич давно у неё не был, возможно, она уехала на юг. Предупредив старшего группы слушателей, отправлявшихся в Харьков, что отлучается на час, Мерецков поспешил на Арбат.

Ему открыла Татьяна.

— Наконец-то вы изволили явиться! — шутливо воскликнула она, впуская его в квартиру. — Вас так давно не было, что я грешным делом подумала, не перевели ли моего друга служить в другой город. Садитесь, пожалуйста!..

Мерецков, глядя на неё, смутился.

— Уезжаю я, Татьяна Игоревна, потому и зашёл проститься.

— Куда, Кирилл, если не секрет?

— Секрета нет — на Юго-Западный фронт. Вы разве не читаете газет? Белополяки пошли на нас войной. Они уже захватили Киев.

— Едете на фронт, не закончив военную академию? — удивилась Татьяна.

— Я прошёл два курса, — улыбнулся Мерецков. Но тут же его лицо посерьёзнело. — Как только разобьём поляков, я снова вернусь на учёбу.

Помолчали. Кирилл Афанасьевич спросил, как поживает Игорь Денисович.

— Он всё ещё в Ростове?

— Да. Правда, пишет мне редко. Наверное, потому что недавно побывал у меня в гостях. Он приезжал в Москву по своим медицинским делам и заходил ко мне. И знаете с кем? С Брусиловым!

— Жаль, что я об этом не знал, не то бы пришёл. — У Мерецкова голос был тихий, словно он боялся, что его услышит кто-то другой.

— Папа был с ним на фронте, лечил его, и они так подружились, что скучают друг по другу. — Она помолчала. — Ну а что нового у вас? Не женились?

— Нет. Женюсь, как и говорил вам, после войны.

В дверь постучали. Татьяна пошла открывать гостю.

— Здравствуй, Танюша, я так по тебе соскучился… — услышал Мерецков чей-то голос. Кто это? Наверное, её ухажёр, она ведь не замужем…

В комнату вошёл молодой человек. У него были зелёные глаза, спокойное лицо.

— Это мой кузен, зовут его Аркадием. — Хозяйка взглянула на гостя. — А это Кирилл Мерецков, слушатель Академии Генерального штаба. В прошлом году на фронте его ранило, и вылечил этого симпатичного молодого «академика» мой отец — хирург Игорь Денисович Костюк.

— Рад с вами познакомиться. — Аркадий протянул руку, и Мерецков подал свою. — В прошлом году летом я тоже воевал на Северном Кавказе.

— Вы сражались против белых? — спросил Мерецков.

Аркадий закатал рукав рубашки, Кирилл Афанасьевич увидел косой шрам.

— Удар шашкой — и я получил отметину на всю оставшуюся жизнь! — Он произнёс это весело, с улыбкой, словно рад был получить рану. — А вы где воевали?

«У хирурга Костюка сына тоже зовут Аркадием», — почему-то в голове Мерецкова возникла эта мысль.

— Под Казанью мы громили белочехов и белоказаков, — сказал Кирилл Афанасьевич. — А сейчас еду в Харьков в штаб Юго-Западного фронта. Там меня определят в какую-то армию. В этот раз мы будем воевать против белополяков.

— Удастся ли сломить их войска? — спросил Аркадий. — Пилсудский заявил, что Красная Армия ему не страшна и что его солдаты преподнесут красным урок! — Гость засмеялся.

— Пилсудский — хвастун, и я уверен, что мы его попьём! — горячо возразил Мерецков. Он встал. — Спасибо вам, Таня, за гостеприимство, мне пора на вокзал. Вы уж извините…

«А на мой вопрос, на чьей стороне воевал Аркадий, он мне так и не ответил», — подумал Мерецков, спеша в академию.

— Ты был в городе? — увидев Мерецкова, спросил его коллега по учёбе. — Можешь ещё пойти погулять.

— Почему? Ведь отъезд был намечен на пять вечера, — удивился Кирилл Афанасьевич.

— Отъезд перенесли на утро.

«Ну что ж, есть ещё время написать отцу и Дуняше», — решил Мерецков.

Уединившись в кабинете, где у них обычно проходили занятия по тактике современного боя, он написал отцу короткое письмо. «Батя, нас, слушателей академии, снова отправляют на фронт. Ты, наверное, уже знаешь, что польские паны во главе с Пилсудским, этим матерым врагом советской власти, начали против нас войну. Так что надо им преподнести урок. А урок им будет, в это я верю, как и в то, что утром всходит солнце, а вечером оно заходит. Воевать я буду на Юго-Западном фронте, которым сейчас командует Александр Егоров. Ты, помнится, очень его хвалил за военный талант. Вот и поглядим, как он развернёт свои войска против белополяков.

Как там мама? Скажи, что я целую её.

Ну всё, батя. Береги себя!

Р. S. Если увидишь секретаря у кома РКП(б) моего друга Малкова, скажи, что я на фронте. Обнимаю тебя, батя. Кирилл. 15 мая 1920 г.».

«Дуняша, моя дорогая…» Слово «дорогая» он зачеркнул и вместо него написал «милая», потом скомкал листок и взял другой. «Дуняша, моя милая, если бы ты знала, как грустно мне без тебя! Ты всё упрекала, почему я редко пишу. А писать-то, дорогуша, у меня вовсе нет времени! Человек я в учёбе дотошный, всё мне хочется знать, до всего дойти своим умом, и потому времени для тебя совсем не остаётся. А теперь и подавно ты не скоро получишь от меня весточку: я ухожу на фронт, а там на уме одна мысль — как уничтожить врага, а самому живым остаться. Буду воевать против белополяков. Завтра уезжаю поездом в Харьков, там получу назначение в какую-то нашу армию.

Привет твоим родным, сёстрам. Целую тебя в щёчку. Береги себя. До встречи!

Р. S. У меня есть предложение, Дуняша. После войны, когда мне дадут отпуск, я проведу его в Судогде, где у меня немало боевых друзей. Там мы с тобой сыграем нашу свадьбу. Ты как, не против?

Твой Кирилл. 15 мая 1920 г.».

— Вы здесь, а я вас ищу! — К Мерецкову подошёл преподаватель академии Лукин, читавший курс истории. Он был влюблён в свою профессию. Мерецкову особенно понравилось, как Николай Михайлович рассказывал о Французской буржуазной революции конца XVIII века, он очень образно характеризовал её видных представителей — Марата, Робеспьера и Дантона. Сам Лукин вступил в партию большевиков ещё в начале века и активно участвовал в работе Московской партийной организации.

— У меня к вам дело, Кирилл Афанасьевич. — Лукин сел рядом. — Я случайно узнал от своего давнего друга, что вы в девятьсот тринадцатом году тайно распространяли большевистскую газету «Наш путь». Это правда?

Мерецкову было приятно услышать добрые слова из уст ветерана-большевика, каким был Лукин, но ответил ему сдержанно.

— Да, я это делал, — подтвердил он. — Но делал это не за деньги, а по велению собственного сердца. Однажды меня едва не сцапали царские ищейки и хотя я, честно скажу вам, испугался, но дело своё не бросил.

— А я участвовал в создании этой газеты, — улыбнулся Лукин. — Вчера приятель рассказал мне о вашей семье, о вас, Кирилл. И вот что я желаю вам предложить: идите учиться ко мне, в Московский университет, на факультет общественных наук. Я руковожу этим факультетом и окажу вам всяческую поддержку. Уверен, что из вас выйдет достойный историк и политик. Ну как, согласны?

— Нет, Николай Михайлович, ваше предложение принять не могу, — возразил Мерецков. — Я давно решил посвятить свою жизнь службе в Красной Армии, а особенно после того, как стал слушателем Академии Генерального штаба.

— Жаль! — грустно произнёс Лукин. — Хотя вы меня и огорчили, но мне нравится ваше стремление быть военачальником, чтобы защищать своё Отечество. Но если вдруг передумаете, приходите ко мне в университет…

Во время ужина случилось то, чего Мерецков боялся больше всего. Едва он уселся за стол, как к нему подошёл товарищ по учёбе и сообщил новость, от которой Кириллу Афанасьевичу стало не по себе.

— Знаешь, дружок, хоть ты лучше меня успеваешь на занятиях, но в списке тех, кто отправляется на Юго-Западный фронт, тебя нет.

У Мерецкова ёкнуло сердце.

— Ты что, с неба свалился? — едва не крикнул он.

— Нет, туда ещё не летал, — съехидничал приятель, — но в списке уходящих на фронт тебя всё-таки нет. Я сам держал в руках этот список, когда получал оружие. Кстати, ты наган получил?

— Нет… — растерянно заморгал Кирилл Афанасьевич.

— Ну вот ещё одно доказательство того, что с нами ты не едешь.

«Что же могло случиться? — недоумевал Мерецков. — Не мог же медик задержать меня из-за того, что я на фронте получил тяжёлое ранение! К тому же рана моя зажила, нога не болит, я даже могу плясать!..»

— Хорошо, что ты мне об этом сказал, — поблагодарил он товарища. — Я сейчас пойду к начальству и всё выясню. На фронт я в любом случае поеду, — твёрдо добавил он.

«Пойду к медику, он наверняка знает, почему меня нет в списке», — решил Мерецков.

Тот сидел в медпункте и что-то писал в журнале. Это был врач, имевший большую практику хирурга; он не раз сам бывал на фронте, с первой группой слушателей в прошлом году воевал на юге.

— Что у вас? — спросил он Мерецкова, когда Кирилл Афанасьевич вошёл к нему.

Мерецков объяснил, что его нет в списке отъезжающих на Юго-Западный фронт.

— Вас в ногу тяжело ранило, когда вы были в прошлом году осенью на фронте? — спросил в упор врач.

— Ну, ранило…

— Вы лежали почти два месяца в госпитале?

— Ну, лежал…

— Стало быть, остаётесь в академии в качестве обслуживающего персонала, будете нести караульную службу и на фронт не поедете. Такое распоряжение дал мне начальник академии товарищ Снесарёв.

— Сразу бы и сказали, — рассердился Мерецков. — Я пойду к генералу…

В приёмной Мерецков увидел людей, которые тоже пришли на приём к начальнику академии по различным вопросам. Но его обида была столь велика, что он сразу же направился к двери и хотел было её открыть, как секретарь генерала, молодая черноглазая девушка, вскочила со своего стула и подбежала к нему.

— Куда вы? Андрей Евгеньевич занят. К тому же не ваша очередь…

— У меня срочное дело! — воскликнул Мерецков и сам удивился, до чего резко прозвучал его голос.

Секретарь растерялась. В это время из кабинета вышел генерал.

— Что за шум? — строго спросил он, глядя то на Мерецкова, то на свою секретаршу.

— Вот этот слушатель прорывался войти к вам, а я сказала, что не его очередь.

Снесарёв взглянул на Мерецкова.

— Что у вас? Срочное дело и очень важное?

— Так точно, срочное и очень важное, — подтвердил Кирилл Афанасьевич. — Я хотел бы лично изложить свою просьбу вам.

— Хорошо, заходите в кабинет… — Снесарёв сел за стол, а Мерецков, закрыв за собой дверь, остался стоять. — Ну, что у нас, молодой человек, выкладывайте!

Мерецков доложил о том, что его почему-то не внесли в список отправляющихся вечером на фронт.

— Узнал я буквально сейчас, перед отъездом на вокзал нашей группы слушателей, и очень возмущён. Да, я был в прошлом году ранен на фронте, но я здоров и готов снова сражаться с врагами. А наш медик заявил, что меня не и несли в список по вашему, Андрей Евгеньевич, распоряжению. Я этому не поверил.

— И зря не поверили, — усмехнулся Снесарёв. — Из всех, кто был на фронте, вы один были тяжело ранены, и я счёл нужным больше не посылать вас на фронт, дать вам возможность укрепить своё здоровье. — Он вынул из пачки папиросу и закурил. — А знаете, мне это нравится, — небрежно бросил он, попыхивая папиросой.

— Что? — не понял Мерецков.

— Ваша горячность, возмущение тем, что вас не посылают на фронт. Я отдал такой приказ из благих побуждений, чтобы вы смогли больше не болеть от полученной раны и успешно закончить академию. И потом, вам ведь всю жизнь надо служить в войсках, да ещё в роли штабного работника, и не просто какого-то штаба, а Генерального! Надо иметь крепкое здоровье, чтобы успешно исполнять важную и весьма ответственную должность. Что, разве я не прав?

Лицо Мерецкова не выражало ни удивления, ни обиды, ни равнодушия, но пылало. Кирилл Афанасьевич почувствовал, как кровь прилила к щекам, и скрыть своё волнение он никак не мог.

— Я задал вам вопрос, товарищ Мерецков, — сухо напомнил генерал, всё ещё жадно затягиваясь папиросой.

— Вы правы, Андрей Евгеньевич, — наконец заговорил Мерецков. — Ранение у меня было тяжёлое, и я ещё не знаю, как оно скажется в дальнейшем на моём здоровье. Но это меня не пугает. Сейчас я совершенно здоров и прошу вас разрешить мне убыть на фронт. Я уже и отцу написал, что ухожу воевать с белополяками, а учёбу продолжу после окончания войны. И невесте своей написал. И вдруг я остаюсь в академии и буду нести караульную службу… Извините, товарищ генерал, но такое не по мне. Очень вас прошу разрешить мне уехать на Юго-Западный фронт со своей группой.

— А если вдруг там вас снова ранят?

— Значит, такая у меня судьба… И потом, я такой же настырный, как и вы, товарищ генерал…

— Что-то я вас не понял, товарищ слушатель… — насупил брови Снесарёв. — О чём вы?

— О том, Андрей Евгеньевич, что в мае 1918 года ЦК нашей партии и Совнарком приняли решение о создании на территории страны нескольких военных округов и одним из них, Северо-Кавказским, назначили командовать вас. А округа-то ещё не было, его следовало организовать. Вы тогда находились в своём родном городе Острогожске Воронежской губернии, но, получив телеграмму военного руководителя Высшего военного совета Республики Бонч-Бруевича, прибыли в Москву, а затем в Царицын и организовали его оборону. Вам было очень трудно, но вы не отказались от назначения и действовали решительно. Ведь так?

— Да вы просто мой биограф! — воскликнул Снесарёв. От волнения он встал и прошёлся по кабинету.

— Я много о вас читал, Андрей Евгеньевич, — смутился Мерецков.

— Вы правы, — вздохнул генерал, — мне действительно было очень тяжело. В Ростове и Новочеркасске советская власть пала от ударов контрреволюции. Отряды красных бойцов отступали от Царицына. Вся Кубанская область была захвачена Добровольческой армией Деникина, а в Сальском округе хозяйничала Донская армия белых. На Царицын наступала сорокатысячная армия генерала Краснова, вооружённая до зубов… Потому-то Царицыну и суждено было стать центром борьбы с контрреволюцией.

— Но вы были решительны, ничто вас не испугало, не так ли?

— У меня, голубчик, был в кармане мандат номер двенадцать восемьдесят два, и подписал его Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов-Ленин! Мне, бывшему царскому генералу, дал все полномочия вождь Советского государства! Как тут не напрячь свои силы? И я сделал, казалось бы, невозможное… — Снесарёв помолчал. — А теперь вот возглавил Академию Генерального штаба. От таких высоких должностей и голова может пойти кругом, но не пошла, голубчик, и не пойдёт! — Генерал по прямому телефону вызвал к себе медика академии, и тот сразу прибыл. — Включите в список убывающих на Юго-Западный фронт слушателя Мерецкова, — приказал он. Подошёл к Кириллу Афанасьевичу и пожал ему руку. — Желаю вам успехов на фронте! Возвращайтесь в академию полноценным красным командиром!..

— Я так рад, товарищ генерал, что и слов нужных не могу подыскать, — твёрдо заявил Мерецков. — Но в одном могу вас заверить: буду сражаться до последнего дыхания. Мели уж что случится, то последнюю пулю для себя поберегу…

— Фёдор Достоевский писал, что жизнь задыхается без цели. А у нас с вами есть цель — беречь наше Советское государство от посягательств врагов! Так что и последнюю нулю берегите для врага.

— Сделаем, товарищ генерал, как велите, — весело улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

На рассвете группа слушателей села в вагон, который затем прицепили к поезду члена Реввоенсовета фронта Сталина. Но, пока ехали, Иосифа Виссарионовича Мерецков так и не увидел. На другой день к вечеру поезд прибыл и Харьков, а уже через час группу «академиков», как в шутку называли слушателей, принял начальник штаба фронта Петин. Он был рад прибывшему пополнению красных офицеров, то и дело шутил с ними, задавал вопросы.

— Я вижу, что все вы успели подышать пороховой гарью, бывали в боях, а кое-кто получил ранение, — сказал Петин. Он прошёлся по кабинету, его лицо приняло озабоченное выражение. — Все ли умеете ездить верхом на лошади?

— Все, товарищ начальник штаба, — ответил старший группы.

— Это хорошо, — одобрительно произнёс Петин. — Тогда всех вас пошлём служить в Первую конную армию. А командует ею Семён Будённый. Небось изучали в академии, как небольшой отряд кавалеристов во главе с Будённым вырос в целую армию? — Петин подошёл к Мерецкову. — Вот вы хоть раз видели Будённого?

— Никак нет, товарищ начштаба, я воевал в основном в пехоте…

— Скоро, совсем скоро вы увидите Семёна Будённого, — вновь заговорил Петин. — Его армия тоже будет сражаться на польском фронте. У конармейцев есть боевой опыт, они успешно громили войска генералов Краснова, Богаевского, Мамонтова, Шатилова, Шкуро, Сидорина, Улагая, Покровского и других белоказачьих атаманов… Вопросы есть? Нет? Тогда я представлю вас командующему фронтом.

Александр Егоров тепло принял группу генштабистов. Коротко изложил им ситуацию на фронте.

— Вот-вот мы начнём боевые действия, — сказал командующий. — Я бы хотел видеть всех вас на переднем крае. Враг лют и коварен, бьётся до последнего патрона. Но я уверен, что вы не из робких и сможете проявить себя в сражении.

В штаб вошёл член Реввоенсовета фронта латыш Рейнгольд Берзин. Поздоровавшись с красными офицерами, он обратился к Егорову:

— Александр Ильич, товарищ Сталин желает встретиться с генштабистами. После беседы с ними проводите их к Иосифу Виссарионовичу.

— Я готов это сделать, Рейнгольд Иосифович…

Мерецков впервые так близко увидел Сталина. Был тот невысокого роста, коренастый, на худощавом лице заметны оспины. Говорил он с «академиками» просто, хотя и занимал высокую должность. Беседуя со слушателями, он медленно ходил по комнате, покуривая трубку, то и дело задавал красным офицерам вопросы, выслушивал их ответы и снова спрашивал:

— Умеете ли вы обращаться с лошадьми?

— Мы все прошли кавалерийскую подготовку, товарищ член Реввоенсовета, — подал голос Мерецков.

— Значит, знаете, с какой ноги влезают в седло?

— А это кому как удобнее, — ответил чернявый слушатель. — Чудаки встречаются повсюду.

Сталин остановился у стола, обвёл сидевших пытливым взглядом.

— А умеете перед седловкой выбивать кулаком воздух из брюха лошади, чтобы она не надувала живот, не обманывала всадника, затягивающего подпругу?

— На фронте в девятнадцатом научились это делать! — за всех ответил старший группы.

— Учтите, товарищи, речь идёт о серьёзных вещах, — строго предупредил Сталин. — Надо срочно укрепить штаны Первой конной армии, для чего вас туда и направляют. Тому, кто не знает, чем пахнет лошадь, в Конармии делать нечего!..

Вот и Умань. С трудом пройдя через многие сторожевые посты, слушатели явились к армейскому командованию. Где-то тут находился полевой штаб Конармии и её начальник Зотов. Но к ним вышел… командарм Семён Будённый! Первое, что бросилось Мерецкову в глаза, — его лихо закрученные усы. Пышные, чёрные и без единого седого волоса.

(Позже Мерецков узнал, что когда Первая конная армия находилась на Кубани, близ Ростова-на-Дону, её посетил председатель ВЦИКа М. И. Калинин. Он-то и посоветовал Будённому сбрить усы, на что Семён Михайлович ответил:

— Не могу!

— Почему?

— Усы принадлежат не мне, они народные. — А. 3.).

Будённый осмотрел прибывших, с каждым поздоровался за руку. Беседуя с ними, он вполне серьёзно заявил:

— У нас в Конармии есть неписаный закон — рубить беляка до седла, а там он сам развалится!

«Академики» дружно захохотали.

— Я не шуткую, ребята. — Будённый одёрнул френч. — И ещё у нас живёт в сердце каждого бойца лозунг — биться с врагом до последней возможности, в плен не сдаваться! Надеюсь, что никто из вас не осквернит наши святые традиции, а в сражении приумножит их. Ну а теперь вам скажет несколько слов член Реввоенсовета, мой боевой друг Клим Ворошилов. А вот и он.

«Симпатичный мужик, как и у командарма, у него усы, но небольшие и подстриженные, — подумал Мерецков о Ворошилове. — Наверное, подражает Семёну Михайловичу».

Ворошилов тоже был весел, шутил, ему хотелось знать все: кто такие «академики», откуда они родом, сколько курсов проучились, есть ли среди них бывалые бойцы. Убедившись, что пополнение в Конармию прибыло достойное, он подвёл итог беседы.

— В почёте у нас храбрецы, — довольно сказал Ворошилов. — Их мы награждаем орденами, медалями. Так что желаю видеть вас в боях смелыми и дерзкими, а за орденами дело не станет. Вот ты как будешь воевать? — Климент Ефремович в упор посмотрел на Мерецкова и ждал, что тот скажет.

Кирилл Афанасьевич за словом в карман не полез:

— Я раньше разведкой занимался, но если грянет бой, то и шашку могу в руки взять.

— Разведкой? — переспросил Будённый. — Тогда пойдёшь в 4-ю кавдивизию помощником начальника штаба Косогова по разведке. — Он вызвал начальника разведотдела армии Стройло. — Вот его, Мерецкова, — он кивнул на Кирилла Афанасьевича, — я определил к начдиву Коротчаеву. Растолкуй, чем он будет заниматься, потом отправь в штаб дивизии.

— Разведчики нам ох как нужны! — заулыбался Стройло. Он поговорил с Мерецковым о задачах разведки, затем поручил своему помощнику отвести красного офицера к начальнику 4-й кавдивизии.

— Будет исполнено! — отрапортовал помощник и пригласил Мерецкова следовать за ним.

«Видно сразу, что дисциплина в армии суровая», — отметил про себя Кирилл Афанасьевич.

Начдив, однако, встретил его настороженно, хотя генштабист ему понравился. Кряжистый, крутоплечий, взгляд у него с виду суровый, но в глазах теплота, и глядит они доверчиво, с веселинкой. А когда после беседы начдив узнал, что тот уже дважды бывал на фронте и даже успел в бою «схлопотать» пулю в ногу, отчаянно крутнул головой и не то с укором, не то с сожалением промолвил:

— За то, что ты смело пошёл на вражину, честь тебе и хвала, а то, что себя подставил пуле, не одобряю! — Он закурил. — Садись ближе к столу. Погляди на карту. Видишь, где рассредоточены полки Конармии?

— По всему району боевых действий, — ответил Мерецков, вмиг оценив плюсы и минусы такого расположения конармейцев.

— То-то, что по всему району, — усмехнулся недобро начдив, сдвинув к переносице белёсые брови. Глотнув горьковатого дыма, он грустно продолжал: — Твоя задача, товарищ Мерецков, представлять начальнику штаба дивизии, вот ему, — кивнул он в сторону молча сидевшего Косогова, — проект дивизионного донесения в штаб армии. Но чтобы этот проект был правдивый, без прикрас, и силы противника должны быть отражены в нём точно. Что для этого тебе надобно сделать, ну-ка, соображай!

Мерецков почесал пальцами лоб.

— Что тут соображать-то? Надо собрать разведданные!

— Верно, но чтобы собрать их, тебе придётся пулей летать из одного полка в другой. Справишься?

— А то как! — резко произнёс Мерецков. — Этим делом я уже занимался, и получалось вроде неплохо.

— Где ты раньше этим делом занимался, мне знать не ведомо, — сухо заметил начдив Коротчаев, — а как будешь служить в моей дивизии, поглядим. Сейчас пойдём со мной, я дам в твоё распоряжение доброго коня. — Голос у начдива был строг, но Кирилл Афанасьевич уловил в нём и теплоту, понял, что начдиву он понравился. Теперь бы делом доказать ему, что и сам он не лыком шит.

6

И снова началась у Мерецкова беспокойная жизнь.

В конце мая 4-я кавдивизия прорвала бандитский заслон (белополяки выставили бандитов по всей линии фронта, чтобы защитить себя от внезапной атаки красных) и вступила в бой с войсками Пилсудского. Белополяки оказали упорное сопротивление, и продвижение конников замедлилось. Начальнику штаба дивизии Косогову это не понравилось.

— Слушай, разведка! — Он посмотрел на Мерецкова и его помощника, высокого чубатого парня из бывших студентов. — Где твои глаза? Мы — конница, наше дело — прорвать оборону врага и ударить по его тылам, атаковать огнём и клинком, применяя манёвр на широком просторе, а не посылать дивизию на проволочные заграждения. Ищи обход, иного выхода у тебя нет!

Мерецков помялся. Искать обход, когда над тобой враг занёс клинок, не очень-то приятное занятие, того и гляди попадёшь под его удар, и поминай как звали! Кирилл Афанасьевич уже был бит и теперь осторожничал, хотя ему до боли хотелось поскорее найти обход, чтобы конники ринулись в бой. Как молодой генштабист, он видел, что Конармия зачастую воюет не по-кавалерийски, всё чаще она спешивается, чтобы пробиться через проволоку и окопы. Но так фронт не прорвёшь! А где найти этот проклятый обход? Разведотряды, куда Мерецков их ни направлял, натыкались на плотный огонь и глубокоэшелонированную оборону. Мерецков полагал, что в таких случаях надо менять тактику боя, искать что-то новое. Сказал об этом командиру 1-й бригады Фёдору Литунову, человеку храброму и дерзкому в рукопашной схватке, но тот едва не выругался.

— Кто из нас разведка, ты или я? — дерзко спросил он Мерецкова. — Это, дорогой мой «академик», твоё дело — показать мне, где находится противник. А моё дело — ударить по нему так, чтобы сломать его оборону!

— А по мне, Фёдор, надо нам с тобой действовать вместе, — серьёзно возразил Мерецков, — а не ждать, когда найдём этот самый обход. Разве нельзя ударить по белоказакам там, где у них слабое место?

— Можно! — согласился Литунов. — Но где у них это слабое место?

— Фланги! — громко и в сердцах произнёс Кирилл Афанасьевич. — По ним и бить!

— Надо попробовать, — согласился Литунов.

Для Мерецкова стало ясно и другое: здесь совсем иные условия борьбы, нежели в степях Восточной Украины, Дона и Северного Кавказа. Для него это был полезный урок. Как Южный фронт в 1919 году был не похож на Восточный в 1918 году, где Мерецкову довелось воевать, набираться боевого опыта, так теперь Юго-Западный фронт не похож на Южный. Перед Мерецковым невольно встал вопрос: как надо действовать кавалерии в условиях глубокоэшелонированной обороны врага? Искать, где она слабее? Вряд ли. Следует отказаться от фронтальных линейных атак, собрать все силы в кулак, прорвать оборону в самом слабом её месте, уйти в рейд и громить вражеские тылы. На совещании в штабе Конармии Мерецков высказал эту мысль, подчеркнув, что белополяков можно привести в чувство лишь мощным ударом. Будённый согласился с ним.

— Конная армия готова это сделать. — Семён Михайлович деловито крутнул правый ус. — Посему я требую от каждого командира, от начдивов особо тщательно готовить людей к решающим боям. И ещё, товарищи, — продолжал командарм, — хочу остановиться вот на чём: после того как оборона противника будет нами сломлена, надо пробиваться вперёд, а не топтаться на месте. В минувшем году под Батайском с ходу мы не смогли одолеть позиции деникинцев — там оказались сплошные болота. Тогда что мы сделали? Обошли Батайск, ударили в тыл деникинцам, и те бежали. Здесь сделать это нам труднее, но Конармия должна выполнить свою задачу! Ну а теперь что скажете вы, начальники дивизий?

С места поднялся Семён Тимошенко. Он был краток: его 6-я дивизия огнём и клинком сомнёт оборону белополяков!

— Моя 11-я дивизия готова нанести удар по врагу, — ещё короче высказался Фёдор Морозов.

— А ты что скажешь, Пархоменко? — Будённый подошёл к начдиву 14-й. Тот вскочил с места как ужаленный.

— У нас общая задача — пробиться к Бердичеву и разгромить тылы белополяков. Как же мне отставать от своих коллег? Нет уж, товарищ командарм, в хвосте я плестись не стану!

Кажется, высказались все. Будённый вдруг увидел, что вверх взметнулась рука помощника начальника штаба по разведке.

— Что у тебя, товарищ Мерецков, скажи нам.

Мерецков встал. В штабе было накурено, сквозь белёсый дым он увидел настороженные глаза командарма.

— Я вот о чём подумал, товарищи, — необычно громко заговорил Кирилл Афанасьевич. — Когда наши дивизии прорвут оборону белополяков — а мы её прорвём, в этом нет ни малейшего сомнения, — по нашим флангам ударит враг. Что будем делать: отбиваться или продвигаться вглубь обороны противника?

— Интересная мысль, «академик», — усмехнулся в усы Будённый. — Что ты предлагаешь?

— Я бы не стал отбиваться от противника на флангах, — весело обронил Мерецков. — Если мы это сделаем, то потеряем своё преимущество — подвижность кавалерии. Пехота — другое дело, ей биться с врагом на флангах одно удовольствие.

— Хорошо, Мерецков, мы прорвём вражескую оборону, не станем отбиваться на флангах — тогда что же нам делать? — спросил Будённый. — Спешиться и занять круговую оборону?

— Никак нет! — горячо возразил Кирилл Афанасьевич. — Спешиваться в данной ситуации весьма опасно. Надо идти вперёд, а как оградить себя от нападения белополяков с тыла, подскажет сама обстановка.

Семён Михайлович был явно смущён, чего, однако, не скрывал. Мерецков между тем сел. Наступила напряжённая тишина. Командарм молчал — видимо, он что-то обдумывал, это все видели по его сосредоточенному лицу. Мысль, высказанная Мерецковым, явно заинтересовала его.

— В твоей идее, Мерецков, есть зерно, — наконец заговорил Будённый. — Но как сложится во время боя ситуация, мы не знаем. В одном я твёрдо уверен: надо идти в тыл врага, обороняться на флангах смерти подобно! Это я не приемлю. И ещё об одном, — продолжал Семён Михайлович. — Когда атакуем врага и сокрушим его оборонительные позиции — не терять связь, как между дивизиями, так и со штабом армии. Что касается связи штаба армии со штабом фронта, то иметь её надо в первую очередь. Ясно? Нет вопросов? Тогда прошу разъехаться по своим дивизиям и бригадам, а «академику» велю задержаться.

Когда все ушли, Будённый закурил. По запаху дыма Мерецков понял, что командарм курил трофейные французские папиросы.

— Хочешь? — Семён Михайлович протянул ему папиросу.

— Не откажусь! — Кирилл Афанасьевич взял папиросу из рук командарма и прикурил. — Крепкие, до самой печёнки достаёт дымок.

— Не скажи, «академик», — качнул головой Семён Михайлович. — Всё же наша махорка крепче. — Он пристально посмотрел на генштабиста, и тот уловил в его взгляде чувство досады, хотя внешне командарм оставался спокойным. — У меня к тебе предложение. Хочу, чтобы ты остался в моей армии, — перешёл он на официальный тон.

Мерецков резко вскинул голову.

— Не могу, товарищ командарм, хотя служить в Конармии почётно — армия не знает поражений!

Семён Михайлович никак не отреагировал на эти слова и продолжал:

— Дам тебе в подчинение бригаду, можешь возглавить и разведку армии, а Стройло назначу своим помощником. Ну как, согласен?

— Никак нет, товарищ командарм, — сухо возразил Мерецков. — Судите сами: два курса Академии Генштаба я закончил, остался третий и — выпуск! Зачем же мне бросать учёбу?

— Ты что же, хочешь умнее всех стать? Ты два курса окончил, я же вообще никаких академий не кончал, а уже разбил войска не одного белогвардейского генерала.

— У вас, товарищ командарм, есть военный талант, чутьё на врага, что ли, а мне всё это надо ещё в себе выработать. Берите к себе молодых конников, они сочтут за честь сражаться в рядах вашей Конармии.

— Факт, сочтут за честь, но кто их будет учить? Ты вот не желаешь помочь мне, а? — Лукавая улыбка вспыхнула на смугловатом лице Будённого. — Ладно, я тебя, Мерецков, понял и не осуждаю. Считай, что этого разговора не было!..

— Понял, товарищ командарм! — Мерецков взял под козырёк. — Разрешите идти?..

Через два дня Конармия пошла в наступление. Удар под Озёрной наносила 4-я дивизия Коротчаева, в которой был и Мерецков. За ней следовала 6-я дивизия, а фланги обеспечивали 11-я и 14-я дивизии. После яростного боя белополяки дрогнули, и 4-я дивизия ворвалась в Ягнетин, с ходу форсировав реку Ростовицу. Справа и слева прорвались 11-я и 14-я дивизии, а в Озёрную вошли конники Семёна Тимошенко.

Мерецков всё это время занимался разведкой, уточняя, где находятся войска противника, каковы они, и, хотя в пылу боя он действовал осмотрительно, у разбитого дома по нему открыл огонь белополяк. Пуля сорвала с головы фуражку. В какое-то мгновение Кирилл Афанасьевич увидел вражеского пулемётчика, его красное, налитое ненавистью лицо, бросил на него коня и с ходу рубанул шашкой.

«Стоило мне замешкаться хотя бы на секунду, и я лежал бы трупом на сырой земле!» — остро кольнула недобрая мысль.

А конармейцы уже лавиной неслись на неприятеля. В воздухе блестели сотни клинков, слышалось громовое «ура». Теперь вся Конармия ворвалась в расположение вражеских войск. Белополяки пытались сжать её с боков. По флангам Конармии с севера ударили пулемёты и орудия генерала Корницкого, с юга — кавбригада Савицкого и пехота. Но командарм Будённый не стал отбиваться на флангах, а повёл свои полки вперёд, в глубокий рейд на северо-запад. Сзади Конармии сомкнулось кольцо войск. Так начался знаменитый бердичевский прорыв.

«Умён, чертовски умён Семён Будённый, — подумал о командарме Мерецков. — На флангах драться не стал, пошёл вперёд, расстроил все боевые порядки белополяков!»

4-я дивизия ушла на Житомир и с ходу овладела им. Потом резко повернула на восток и установила связь неподалёку от местечка Брусилов с Фастовской группой войск, которой командовал Иона Якир…

— Между Киевом и Винницей мы фактически создали «красный коридор», — сказал на совещании в штабе начдив Коротчаев. — Ныне конники немного отдохнут, мы подучим боезапас, ударим с тыла по Третьей польской армии и освободим Киев!

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Идти на Киев получила приказ Фастовская группа войск, а Конармия повернула на запад.

— Будем продолжать рейд по вражеским тылам, — объявил в штабе дивизии Коротчаев.

Днём, когда нещадно палило солнце и бойцы старались укрыться в тени, в 4-ю дивизию прибыл командарм Будённый. Мерецков как раз готовил разведдонесение в штаб Конармии. Будённый резво соскочил с коня, отдал повод своему адъютанту Петру Зеленскому, человеку храброму и ловкому, не отходившему от Будённого ни на шаг, вошёл в штаб. Увидев за столом Мерецкова, он басовито спросил:

— Что ты сочинил в мой штаб? — Поздоровался с ним за руку, присел рядом.

— Плохо дело, товарищ командарм! — выпалил Мерецков. — Польские войска уходят из Киева, надо бы отрезать им пути отступления, а мы чего-то ждём! Бездействие, как отсыревший патрон, отрицательно сказывается на бойцах.

Будённый хмуро повёл бровью.

— Сам переживаю этот момент, Мерецков! Жду приказа из штаба фронта, а его пока нет, и куда мне двигать свою армию, я не знаю. Связь у вас действует?

— А как же! — воскликнул Мерецков.

— Тогда соедини меня со штабом фронта!

Приказ был получен.

Первая конная армия готовилась к новым активным действиям. 6-ю и 11-ю кавдивизии Будённый повёл на юго-запад, чтобы прикрыть зону прорыва от флангового удара противника, — по пятам Конармии следовали польские уланы и пехота. 4-я и 14-я кавдивизии под командованием члена Реввоенсовета Ворошилова двинулись на Родомысль, чтобы оттуда нанести удар по вражеской группировке в районе Коростеня. «Первая конная разделилась надвое, что это даст? — размышлял Мерецков во время привала. — Как бы ночью нашу дивизию не атаковали уланы. Разведка доносит, что они идут прямо за нами. Надо предупредить начдива…» Он доложил свои соображения Коротчаеву. Тот усмехнулся.

— Не трусь, Мерецков, уланы разбежались кто куда и до утра носа своего не покажут!

Кирилл Афанасьевич, однако, не разделял его оптимизма и серьёзно заметил:

— Моя разведгруппа только что вернулась в штаб с пленным уланом. Он заявил, что поляки намерены атаковать Коростень. Как бы беды не случилось.

— Думаешь ты о деле, Мерецков, но не всегда хорошие мысли вызревают в добрые поступки, — философски заметил начдив и резюмировал: — Иди отдыхать, на дворе уже ночь хозяйничает.

— Не могу, товарищ начдив. Косогов назначил меня дежурным по штабу.

— Тогда гляди тут в оба, если что — дай знать.

Мерецков вышел во двор перекурить. Ночь была тёплая и безветренная. В тёмном небе ярко горели звёзды, они часто мигали, словно переговаривались с землёй. Изредка где-то далеко стрекотали пулемёты, слышались одиночные выстрелы, а в небо взлетали красные и зелёные ракеты. Мерецков подозвал помощника, молодого кавалериста с копной рыжих волос.

— Пётр, ну-ка обойди посты: как там наши часовые, не то ещё уснут, — распорядился он. — Ты, наверное, слыхал, как погиб Василий Чапаев? Нет? А я тебе скажу: часовые на постах уснули, белые подкрались к ним, штыками закололи и ударили по спящим бойцам чапаевской дивизии.

— Чапаев — да, герой, и молва о нём широкая и бурная, как большая река, — заявил боец. — И погиб-то Чапаев в этой самой реке. — Он взглянул на Мерецкова. — Я пойду посмотрю, на местах ли наши часовые…

«Прав боец, молва о Чапаеве в народе широкая, — отмети про себя Кирилл Афанасьевич. — Таких, как он, я ещё не встречал. Хотя нет, Семён Будённый, пожалуй, ему не уступит. О нём тоже в народе, особенно на Дону и Кубани, песни поют, говорят о нём с любовью».

Вернулся Пётр.

— Ну, что там? — спросил Мерецков.

— Часовые на постах, так что белополяки к штабу незамеченными не подойдут, — ответил Пётр.

Мерецков отпустил его отдыхать, с полчаса посидел над картой и снова вышел во двор перекурить. Мысли потекли к нему, как ручейки. Сначала он вспомнил своего отца, когда вместе в страду они косили хлеба, потом будто наяву увидел мать: вот она стоит у плетня, а он, Кирилл, верхом на коне машет ей рукой на прощание. Он даже услышал её голос: «Сынок, в огонь не бросайся и головушку спою пуле не подставляй! Как приедешь в Харьков, черкни несколько строк, чтобы мы с батей не волновались».

Мерецков вздохнул. Надо было перед отъездом на фронт и матери написать. А теперь ему не до писем, того и гляди появятся уланы. Когда выйдет на отдых Конармия, тогда он и напишет матери.

Вдруг его раздумья прервали частые винтовочные выстрелы, а где-то неподалёку взорвалась граната, ослепив всё окрест.

— Уланы наступают! — подскочил к Мерецкову часовой, охранявший штабные машины.

Мерецков объявил боевую тревогу, затем вихрем ворвался в комнату, где на топчане спал Клим Ворошилов. Сгоряча схватил его за руку, потянул к себе, крикнул едва ли не на ухо:

— Поляки атакуют штаб!

Ворошилов вскочил с топчана и, выхватив из кобуры револьвер, выбежал во двор. А там уже суетились бойцы.

— Где уланы? — спросил Ворошилов и, не дождавшись ответа, крикнул во всё горло: — Бригады к бою! По копям!..

Схватка в ночи была короткой, но жестокой. Красноармейцам удалось отбросить врага, часть уланов была изрублена шашками. Как потом выяснилось, это были белополяки 7-й пехотной дивизии. Когда ракеты осветили поле, Мерецков увидел Клима Ворошилова, скачущего на своём рысаке. На ходу он стрелял из нагана. Бойцы скакали за ним. В какой-то миг лошадь Мерецкова от взрыва гранаты шарахнулась в сторону, и он ощутил горячий удар в грудь. «Кажется, улан пальнул по мне из карабина», — только и подумал Мерецков. Он как-то сразу обмяк, силы покинули его, и он свалился с коня…

Очнулся Мерецков на рассвете и увидел себя на тачанке. Приподнял голову, чтобы посмотреть, где они едут, и такая боль возникла в груди, что едва не задохнулся.

Пролежал в госпитале Мерецков с неделю, рана стала затягиваться. Врач, лечивший Кирилла Афанасьевича, усмехаясь в рыжие усы, сказал, осмотрев его:

— Повезло тебе, сынок! Пуля застряла в груди, рядом с сердцем, но этот мотор не задела. Побудешь ещё неделю, и я тебя выпишу.

Мерецков был рад, что дело шло на поправку. Впервые после ранения он улыбнулся. «Факт, повезло мне», — подумал он. Первая рана, когда его лечил хирург Игорь Денисович Костюк, была тяжёлой, тогда он пролежал в госпитале больше двух месяцев. На этот раз рана затягивалась быстро, без каких-либо осложнений, и это вселяло надежду, что скоро он вернётся в Конармию.

Перед самой выпиской из госпиталя Мерецков написал отцу письмо, упомянул о своём ранении. Положил листок в конверт и запечатал. Подумал, подумал, потом взял письмо и изорвал в клочья. Зачем волновать родных? Когда вернётся домой, расскажет им, что с ним приключилось.

Утром в палату вошёл его лечащий врач. Был он весел, от него пахло одеколоном.

— Я только что побрился, и вам не мешало бы это сделать, — улыбнулся он, глядя на Кирилла Афанасьевича.

— Почему? — усмехнулся Мерецков. — Куда мне спешить, завтра и побреюсь.

— Нет, дружище, садитесь и брейтесь, а я оформлю документы. За вами уже прибыла тачанка.

— Тачанку небось послал начдив Коротчаев? — спросил Мерецков бойца, садясь рядом с ним.

— Никак нет — Фёдор Литунов! Теперь он командует нашей 4-й дивизией.

— А куда направили Коротчаева?

— Не могу знать. В штабе дивизии вам скажут. Моё дело — отвезти вас в часть, а в политике я не игрок!

К месту прибыли ночью. Но Мерецкова ждало разочарование: дивизия ушла в Житомир. Кое-как позавтракав, они с бойцом-ординарцем сели на лошадей и за сутки добрались до Житомира. И снова неудача! Комендант города сказал Мерецкову, что, если он хочет догнать свою дивизию, ему надо седлать коня и скакать в Ровно. Пока там ещё польские паны, но, когда он туда доедет, их уже не будет.

Двое суток езды верхом по просёлочной дороге, и Мерецков с ординарцем прибыли в Ровно. Днём раньше город освободили бойцы Первой конной армии. Белополяки в панике отступили. На дороге темнели побитые и сгоревшие подводы, валялись трупы лошадей, чернели воронки от снарядов и разорвавшихся гранат, наполовину залитые дождевой водой. А вот и штаб армии. Мерецков спешился и, отдав повод ординарцу, вошёл в комнату. У стола он увидел Будённого.

— Разрешите доложить, товарищ командарм! — начал было он, но Семён Михайлович прервал его:

— Ты ли, Мерецков?! А Клим Ворошилов доложил мне, что в ночной схватке ты якобы погиб! Я даже хотел помянуть тебя чаркой самогона, но воздержался, потому как начальник штаба, твой командир Косогов, сообщил мне, что ты будто был ранен и где-то в Киеве лечишься. — Будённый взглянул на соседнюю дверь и крикнул: — Клим, иди сюда!

В комнату вошёл Ворошилов и, заметив Мерецкова, попятился было к двери.

— Ты жив?!

Мерецков улыбнулся.

— Пуля вышибла меня из седла, очнулся я уже на тачанке. Две недели пролежал к Киеве в госпитале. Теперь вот прибыл в дивизию. А разве Коротчаев не сказал вам, что отправил меня на тачанке в Киев?

— Я о тебе не спрашивал, а он не счёл нужным докладывать. А вообще-то, Кирилл Афанасьевич, ты тогда ночью спас меня, иначе уланы забросали бы штаб гранатами. Молодчина! Тебе бы следовало за геройское дело вручить орден, но что решит командарм?

— Я — за! — улыбнулся в усы Будённый. — Пусть Косогов пишет на него реляцию, а пока я сделаю вот что… — Командарм вызвал к себе начдива Тимошенко. — Где твой начальник штаба дивизии? — спросил он.

— Я послал его в бригаду.

— Вот этого орла, Кирилла Мерецкова, я назначаю к вам в 6-ю дивизию на должность помначштадива. У Коротчаева он был в этой должности и хорошо себя проявил. Не возражаешь?

— Разве мне, товарищ командарм, не нужны опытные вояки? К тому же товарищ Мерецков генштабист. Ему бы продолжать учёбу в Академии Генштаба, а он по-прежнему на фронте, да ещё пулю вражью поймал…

— Ишь ты, заступник какой нашёлся! — усмехнулся Будённый. И тут же его лицо посуровело. — Ты, Семён, подобные разговорчики здесь не веди! Не один Мерецков на фронте, все слушатели сражаются с врагами.

— А я что, товарищ командарм? — смутился Тимошенко. — Я не против, что «академики» помогают нам бить белополяков.

«Дипломат! — усмехнулся в душе Мерецков. — Но командарма уважает, потому сразу прикусил язык…»

Вскоре Мерецков уже сидел у начальника штаба дивизии Жолнеркевича и слушал его рассказ об обстановке на фронте. Жолнеркевич возложил на Кирилла Афанасьевича обязанности помощника не только по разведке, но и по оперативной работе. (Позднее Мерецков отмечал, что это оказалось «чрезвычайно полезным с точки зрения приобретения необходимых познаний. Вообще, ни 1918, ни 1919 год, вместе взятые, не дали мне столько боевого опыта, сколько получил я в 1920 году, когда служил в Конармии. Долгие годы находился я под впечатлением того, чему научил меня командарм С. М. Будённый». — А.З.).

— Вы сами попросились в мою дивизию? — спросил Мерецкова начдив Тимошенко.

Кирилл Афанасьевич пояснил, что он вернулся из госпиталя после ранения под Коростенем и первый, кого он увидел, был командарм Будённый. Он-то и направил его в 6-ю кавдивизию.

— А что вас смущает, товарищ начдив?

— Я к тому, что у меня экзамен для всех, — небрежно заметил Тимошенко. — Если человек проявил себя в бою, значит, останется в моей дивизии, а не выдержал экзамен — гуляй, парень!

«Строгий начдив, — отметил про себя Мерецков, — но воевать мне не впервой, так что справлюсь».

На другой день Мерецкову стало известно о том, что перед Западным и Юго-Западным фронтами руководство Красной Армии поставило задачу: сходящимися ударами о северо-востока и юго-востока пробиться к Варшаве. Войска Тухачевского, освободив Минск, развернули наступление на Вильно и через Пинск — на Брест. Войска Егорова подтягивались к ним, постепенно поворачивая на северо-запад своим левым флангом и как бы отекая Галицию. 12-я армия Восканова оперировала в районе Сарн, готовясь наступать на Ковель. Первая конная армия нацеливалась на Луцк, затем должна была двинуться по направлению на Владимир-Волынский — Замостье — Люблин. Группа Якира получила полосу Кременец — Броды — Рава-Русская. А со стороны Румынии Юго-Западный фронт прикрывала 14-я армия Молкочанова, действуя в Галиции…

Начальник штаба 6-й дивизии Жолнеркевич вызвал Мерецкова к себе.

— Твоя задача, Кирилл, как руководителя дивизионной разведки, — сказал он, глядя на карту, — прощупать подходы к Луцку. Это — раз. Второе — продолжать работу по изучению рубежа Цумань — Олыка — Млинов. Так что бери своих разведчиков и в ночь уходи с ними к позициям неприятеля. На рассвете жду твоего возвращения. Успеешь?

— Пойдём на конях, так что успеем, — заверил начальника штаба Мерецков.

Но едва разведчики собрались в дорогу, как Мерецкова вызвал начдив Тимошенко.

— Выход на разведку отменяю! — объявил он.

Что же случилось? Оказывается, из штаба фронта поступил приказ о перемене оперативного направления. Весь фронт менял северо-западный курс на юго-западный. Конармия становилась лицом не к Владимир-Волынскому, а ко Львову, Якир — к Стрыю, 14-я армия — к Станиславу. Как позже выяснилось, этот изменённый курс в конечном итоге явился одной из причин неудачи наступления войск Красной Армии в Польше.

А пока Конармия вела тяжёлые бои в четырёхугольнике Здолбунов — Кременец — Броды — Дубно. Кавалеристы перед оборонительными позициями врага спешивались и под ураганным огнём, нередко ползая по-пластунски, действовали как егеря. Прорвут бригады одну полосу обороны — тут же появляется другая, потом третья. По сути, шла позиционная война, которую вела Конармия близ Белой Церкви. Не хватало патронов, продовольствия, фуража. Восполнять потери в боях вовремя не могли, поставка лошадей задерживалась. А бои нарастали с каждым днём. В начале августа 6-я кавдивизия пыталась разгромить войска противника между Козином и верховьями Стыри, но безуспешно. В горячий момент боя в штаб 6-й дивизии прибыл командарм Будённый и с гневом обрушился на начдива Тимошенко:

— Ты что же, Семён Константинович, слабо атакуешь врага? Почему всё ещё не взял Козин?

Начдив объяснил командарму, что дивизия понесла большие потери как в людях, так и в конном составе, а восполнить их нечем.

— Я тут кручусь, как загнанный волк, а толку мало, — сокрушался Тимошенко. Высокий, крепкого телосложения, он стоял перед командармом навытяжку, не смея взглянуть ему в глаза.

Рядом с начдивом стоял начальник штаба Жолнеркевич, лицо у него было красное, в глазах читалась растерянность. Будённый и его не пощадил:

— Какой ты начальник штаба, если люди уже дважды атаковали позиции белополяков, но успеха не добились?

— Гранаты давно у нас кончились, патроны на исходе, а шишками всех уланов не порубишь!

Будённый недобрым взглядом зацепил Мерецкова.

— А ты что скажешь?

Мерецков заявил, что штабу дивизии удалось точно определить, какие вражеские части обороняют город, какое у них оружие. Но когда началось наступление, конникам часто приходилось спешиваться, чтобы вести огонь по белополякам. В это время они понесли большие потери.

— Люди, товарищ командарм, стояли насмерть, но штыком да шашкой врага не одолеть. К тому же у него большое преимущество в уланах и оружии.

— Ясно, товарищ Мерецков! — мрачно обронил Будённый. — Я вас понял. Наказал бы и вас, но вы ещё молодой командир. А вот вас, Тимошенко и Жолнеркевич, я снимаю с должностей и сейчас подпишу приказ по армии.

Тимошенко побледнел. Он подскочил к командарму:

— Я в третий раз поведу конников на штурм вражеских укреплений, я…

— Молчать! — прервал начдива Будённый. — С поставленной вам задачей вы не справились, и вас надо наказать!

— Семён Михайлович… — вновь заговорил Тимошенко, но командарм жёстко прервал его:

— Какой я вам Семён Михайлович? — вскричал он. — За обеденным столом я вам Семён Михайлович, а в бою я ваш командующий!..

Мерецков впервые видел Будённого таким рассерженным и даже злым. Начальник штаба дивизии всё это время молчал, надеясь, что начдив Тимошенко убедит командарма в том, что у противника большое преимущество в живой силе и оружии и сокрушить его оборону пока не удаётся.

Как и обещал Будённый, Реввоенсовет Конармии временно отстранил от должностей и перевёл в резерв начдива Тимошенко и начальника штаба Жолнеркевича. Их места заняли бывший комбриг-2 Иосиф Апанасенко и недавно прибывший на фронт слушатель Академии Генштаба Яков Шеко.

«Меня командарм пощадил: в мой адрес, в адрес дивизионной разведки, за работу которой я несу ответственность, замечаний не было», — подумал Кирилл Афанасьевич. Но от этого ему легче не стало.

7

На фронте с новой силой развернулись бои. В начале августа 6-я дивизия сражалась за переправы через Стырь и за подступы к Радехову. Мерецкову понравилось, как действовало новое руководство дивизии — энергично, смело, удары по белополякам наносились сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами, как нередко делал начдив Тимошенко. Новый начдив Апанасенко часто появлялся в бою там, где было особенно тяжело, и бойцы, видя его рядом, сражались более решительно и отчаянно. Громовое «ура» неслось над притихшим полем, клинки конников ярко сверкали на солнце и слепили глаза, но бойцы вихрем неслись на боевые позиции противника. И вот уже началась схватка — быстрая, кровавая и жестокая. Тут закон был один — убей врага, иначе он убьёт тебя. Подчинённые Будённому соседи тоже вели тяжёлые бои, и не без успеха: на севере пехота взяла Луцк, на юге Золочевская группа Якира с кавбригадой Котовского и червонно-казачьей дивизией Примакова дрались на подступах к Ясеневу.

Во время небольшой передышки начдив Апанасенко заскочил в штаб. Увидев склонившегося над картой Мерецкова, он тяжело плюхнулся на скамейку.

— Что делает разведка? — спросил он.

Мерецков объяснил Апанасенко, что сейчас его люди готовят подручные средства для переправы через речку, а сам он, как и распорядился начдив, временно исполняет обязанности начальника штаба дивизии.

— Годится! — произнёс Апанасенко своё любимое словечко. — Командарм в штаб не звонил?

— Пока нет.

И тут заголосил полевой телефон. Апанасенко взял трубку.

— Кто у телефона? Ты, Иосиф Родионович? — раздался в трубке басистый голос Будённого. — Как у тебя дела?

— Бьём белополяков, товарищ командарм, сейчас вот выдалась короткая передышка, так я заскочил в штаб.

— Приказ тебе, Иосиф Родионович: надо овладеть Буском, и как можно скорее.

Апанасенко знал, что в том районе непролазные болота и с ходу Буск не взять. Об этом он и сказал командарму.

— Потеряем немало людей, — добавил он робким голосом.

Будённый едва не поднял его на смех.

— Ну ты даёшь, Иосиф! — пробасил он в трубку. — Сам знаю, что по течению Буга немало болот. Для кого-то, быть может, они и непролазные, но только не для тебя!

Апанасенко хотел было сказать, что в боях дивизия понесла потери, надо бы их восполнить, но командарм не дал ему даже рта открыть.

— Кто у тебя сейчас возглавляет штаб дивизии? «Академик» Мерецков?

— Он самый.

— Вот и поручи ему разработать операцию, и пусть поведёт конников в бой. Парень он сообразительный. А сам пока займись пополнением. Созвонись с полевым штабом армии, там тебе кое-что дадут, я распоряжусь. Ясно, да? Тогда действуй. На тебя, Иосиф Родионович, я рассчитываю.

Апанасенко положил трубку и взглянул на сидевшего рядом Мерецкова.

— Ты всё слышал?

Мерецков улыбнулся. Было не похоже, чтобы задание командарма его озадачило, ему польстило то, что Будённый поручил ему разработать операцию и повести бойцов на штурм Буска.

— Да, я всё слышал и, пока вы разговаривали, мысленно прикинул, с чего мне начать… — Он не договорил, так как начдив прервал его:

— Давай действуй, а я попытаюсь в штабе армии выбить пополнение людьми и конным составом. — Но тут же Апанасенко спохватился: — Вопрос с фуражом ты решил?

— Ещё вчера, и людей уже послал его получить, — ответил Кирилл Афанасьевич.

«Молодчина, таких бы мне побольше, как этот „академик“, — отметил про себя Апанасенко. — Не зря на него Будённый глаз положил».

Мерецков разработал операцию, о которой Будённый говорил начдиву, и теперь к ней тщательно готовились. Три дня кряду Кирилл Афанасьевич отыскивал броды на речках, конные тропы среди болот и перелесков. Подручные средства для переправы были изготовлены в достаточном количестве. В конце недели к нему в штаб зашёл начдив Апанасенко.

— Ну что у тебя, докладывай! — Он грузно сел к столу, на котором Мерецков развернул карту. — С ходу возьмём Буск?

— Предлагаю ударить по нему с двух сторон — в лоб и с тыла! — со всей серьёзностью заявил начальник штаба дивизии. Начдив отчего-то нахмурил брови, но Кирилл Афанасьевич не придал этому значения. — В центре обороны города главные силы белополяков, так? Стало быть, если мы нанесём удар с тыла, уланы зашевелятся и возьмут часть сил из центра, чтобы поддержать свой тыл, и центр станет слабее. По нему мы и шарахнем!

— Хитрая задумка, мне она по душе, — одобрил Апанасенко. — Когда предлагаешь начать операцию?

— Через три дня. Жду, когда подвезут в дивизию гранаты и патроны.

— Годится! — Начдив потёр руки. — Вечером в штабе соберёшь всех командиров, и мы обсудим операцию в деталях, определим, где и кто будет действовать. Потом доложу о ней командарму.

Но случилось непредвиденное. Неожиданно белополяки атаковали войска Конармии по всей линии фронта. Завязались бои. А двумя днями позже Будённый получил из центра приказ о переподчинении Первой конной армии Западному фронту. Её наступление на Львов отменялось.

— Что за чехарда! — выругался командарм. — Конармия готова идти на Львов, а её передают Западному фронту! Неужели на этом настоял Тухачевский?

— А ты, Семён, свяжись с ним и спроси! — подал голос Ворошилов. Он сидел на деревянных нарах и чистил револьвер.

Будённый тут же связался по телефону с командующим фронтом, спросил, чем вызвано такое решение и кто подписал сей приказ.

Тухачевский, выслушав его, кашлянул в трубку, потом заговорил:

— Приказ о передаче Конармии Западному фронту подписал главком Каменев[11] и член Военного совета Берзин.

— Значит, товарищ Сталин этот приказ не подписал? — уточнил Семён Михайлович.

— Нет, — донёсся до него хрипловатый голос Тухачевского.

— Теперь у меня, Михаил Николаевич, вопросов нет! — Будённый положил трубку.

— Что будем делать? — спросил его Ворошилов.

Будённый ответил, что перебросить Конармию на Западный фронт он не успеет, так что остаётся одно — переговорить с центром.

Ворошилов предложил отстучать телеграмму на имя Ленина: так, мол, и так, просим разобраться в этой ситуации.

— Через голову главкома Каменева как-то неловко обращаться к Председателю Совета Народных комиссаров, тут, сам понимаешь, нужна субординация!

Что же произошло? Мерецков узнал об этом позже. Когда 2 августа 1920 года Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение выделить Крымский участок Юго-Западного фронта в самостоятельный Южный фронт, Военный совет предложил передать Западному фронту (командующий Михаил Тухачевский) 12, 14 и 1-ю Конные армии. Но быстро осуществить эту операцию, к сожалению, не удалось. А 13 августа командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров и член Реввоенсовета фронта Сталин донесли главкому Каменеву, что армии фронта уже втянуты в бои в районе Львов — Рава — Русская и изменение основных задач армиями в данных условиях считают невозможным. Однако главком Каменев с ними не согласился и подготовил командованию фронта новую директиву — о передаче 12-й и 1-й Конных армий Западному фронту. Но подписать её Сталин отказался. Тогда директиву наряду с главкомом Каменевым подписал член Военного совета Берзин. Пока шли эти увязки и согласования, время было потеряно. Вывод Первой конной армии с Львовского направления начался лишь 20 августа, и оказать помощь Западному фронту она не успела.

— Я очень переживаю за всё, что случилось, — признался начальнику штаба дивизии Мерецкову Будённый, — хотя ко всему этому не имею ни малейшего отношения. Всё делалось в центре. Возможно, Троцкий сыграл тут свою роль, а может быть, главком Каменев действовал по его указке.

— Так кто же виноват в этом стратегическом просчёте? — Мерецков смотрел на командарма в упор.

— А тебе так хочется это знать? — усмехнулся Будённый. — Я и вправду не знаю…

Вина за случившееся лежала на Реввоенсовете Республики, на главкоме Каменеве и командовании фронта, но об этом стало известно позже. Странную позицию в этом вопросе занял Сталин. Ещё 5 августа он был согласен передать три армии Западному фронту, а в решающий момент документ не подписал. Ленин, анализируя истоки неудачи Красной Армии на польском фронте, говорил, что когда наши войска подошли к Варшаве, они «оказались настолько измученными, что у них не хватило сил одерживать победу дальше, а польские войска, поддержанные патриотическим подъёмом в Варшаве, чувствуя себя в своей стране, нашли поддержку, нашли и новую возможность идти вперёд. Оказалось, что война дала возможность дойти почти до полного разгрома Польши, но в решительный момент у нас не хватило сил».

В это августовское утро, сидя на солнце у штаба армии, Будённый читал директиву главкома Каменева о передислокации Первой конной армии на врангелевский фронт. К нему подошёл дежурный связист и вручил телеграмму из штаба фронта.

— Срочная, товарищ командарм! — уточнил он.

Это была депеша из центра об отзыве на третий курс Академии Генерального штаба всех слушателей, находившихся на фронтах.

Будённый позвал Ворошилова:

— Иди возьми у меня телеграмму из центра, она по твоей части.

Ворошилов ознакомился с документом.

— Всё понял? — спросил его Будённый. — Завтра же с утра распорядись, чтобы всех «академиков» откомандировали в Москву!

— У нас их в Конармии пятнадцать человек, — сказал Климент Ефремович.

— Всех отправляй! А с одним «академиком» я сейчас переговорю. — Командарм связался со штабом 6-й кавдивизии. Трубку взял Мерецков. — Ты как раз мне и нужен, Кирилл. Из Москвы пришёл приказ откомандировать с фронта всех слушателей Академии Генерального штаба, так что сдавай дела и — в Москву! Желаю тебе успешной учёбы. Тобой я доволен, и Ворошилов тоже доволен. И воевал ты неплохо. Благодарю тебя за всё содеянное по разгрому врага. Надеюсь, мы с тобой ещё увидимся. — Будённый велел передать трубку начдиву Апанасенко и проинформировал его о приказе. — С твоим подопечным Мерецковым я только что говорил, — добавил он. — Лично поблагодари его за честную службу на благо Отечества и завтра же отправляй.

— Я устрою ему подобающие проводы, товарищ командарм, он этого заслуживает, — отрапортовал начдив.

Много лет, спустя Мерецков написал: «Месяцы, проведённые в рядах Конной армии, сыграли очень большую роль в моём формировании как красного командира. Во всяком случае, вплоть до середины 20-х годов мои взгляды на военное искусство и практическое их воплощение в жизнь определялись опытом, вынесенным именно из боевых операций 4-й и 6-й дивизий Первой конной армии».

Приехал в Москву Мерецков утром. На вокзале народу — яблоку негде упасть. С трудом он протиснулся сквозь толпу, сел в трамвай, проехал до центра, пересел в другой трамвай и вскоре добрался до академии. При входе на территорию учебного центра часовой потребовал у него пропуск, на что Мерецков ответил:

— Я слушатель, был на Юго-Западном фронте, вернулся сюда продолжать учёбу. Вот мои документы! — Он вручил часовому предписание штаба Первой конной армии.

— Воевали под началом казака Семёна Будённого? — спросил часовой, и на его смуглом лице появилась добродушная улыбка. — Мой батя сражается в бригаде Семёна Тимошенко, а я вот пошёл служить в Московский военный округ.

Мерецков, пряча предписание, с хитрецой поглядел на бойца из-под лохматых бровей.

— Во-первых, Семён Будённый не казак и таковым никогда не был, он иногородний, родился под Воронежем, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Во-вторых, Семён Тимошенко командует не бригадой, а 6-й кавалерийской дивизией. Я был у него временно исполняющим обязанности начальника штаба дивизии.

— Да? — удивлённо вскинул брови боец. — Вы уж, товарищ Мерецков, не сочтите меня глупцом, напутал я…

— Кто тут глупец? — услышал Мерецков за спиной чей-то голос. Обернулся и увидел начальника академии магистра математических наук генерала Снесарёва. Часовой замер, прижав к себе винтовку со штыком. А Мерецков так обрадовался, что воскликнул необычно громко: — Здравия желаю, Андрей Евгеньевич!

Тот, сняв очки, пристально на него посмотрел.

— Не узнаете?

— Мерецков! — улыбнулся Снесарёв.

— Он самый, прибыл с фронта!

— Где воевали?

— В Первой конной армии.

Снесарёв подтянулся.

— У Семёна Будённого! Я знаком с ним. Весьма одарённый командир! А встретился я с ним впервые летом восемнадцатого года под Царицыном. Тогда я был командующим Северо-Кавказским военным округом и прибыл туда создавать из партизан регулярные войска Красной Армии, чтобы они оборонялись под натиском белоказаков донского атамана генерала Краснова. Поехал я под Царицын не один, а с членом Реввоенсовета 10-й армии товарищем Сталиным. Когда нам представили группу красных командиров, я обратил внимание на конника, у которого были очень пышные усы. Это и был Семён Михайлович Будённый.

— Вы сами спросили у него, кто он такой?

— Да, и он мне коротко ответил: «Семён Будённый». Я принял его за казака, а он робко меня поправил: «Я не казак, а иногородний». Потом, в ходе беседы, я задал ему вопрос: «В каких случаях вы можете идти в атаку на пехоту противника?» Он бойко ответил: «Когда боевые порядки пехоты расстроены, при преследовании противника и при внезапном ударе в тыл противника». Словом, мне понравился Будённый. В нём чувствовался бывалый вояка. И всё же я спросил его: в чём сила конницы? Он сразу ответил: «В манёвренности, в подвижности и массированном использовании». — «Вы драгун!» — сказал я ему. А он спросил, как я определил. Я ответил: мол, не столько по жёлтой тулье его фуражки, которую он носит, сколько по его ответам. Драгуны всегда отличались хорошими знаниями тактики и оперативного использования конницы… — Снесарёв сделал паузу. — Ну и как вы там сражались с белополяками?

Мерецков сказал, что раньше он воевал на других фронтах, но больше всего приобрёл опыта из боевых действий Первой конной армии.

— В ночном бою под Коростенем меня вышибла из седла вражья пуля, — грустно произнёс Кирилл Афанасьевич. — В Киеве лежал в госпитале, вылечили меня, и я снова вернулся в Конармию…

Снесарёву хотелось больше узнать о том, как воевали слушатели на фронтах, и он пригласил Мерецкова к себе в кабинет.

— Да, в боях с белополяками нас постигла неудача, — вновь заговорил Снесарёв, когда они вошли в кабинет. — И кто нас подвёл? Михаил Тухачевский! Никак я от него этого не ожидал.

— Один ли он подвёл?

— Не один, разумеется. Виновны все: и главком Каменев, и командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров…

— А Сталин виновен? — вставил Мерецков.

Снесарёв на минуту смешался.

— В неудачах наших войск на польском фронте лично я его вины не вижу, — высказался Андрей Евгеньевич. — Но, если честно, пока и мне не всё ясно. Но вы будете изучать Львовскую операцию и всё-всё узнаете. Кстати, вы только что с поезда?

— Час тому назад прибыл с вокзала.

— Тогда пойдёмте в столовую академии. Я спешил на службу и не успел поесть.

— Отчего вдруг спешили? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— На десять часов утра меня приглашает на беседу главком Сергей Сергеевич Каменев, да и мне надо с ним решить ряд вопросов по академии…

Занятия ещё не начались, и в этот день Мерецков долго пробыл в гостях у Снесарёва. Из его уст он узнал много интересного и ещё раз убедился в том, как велики заслуги Снесарёва в укреплении Красной Армии. Сам он вошёл в историю как крупный военный деятель.

— Чьи лекции вам больше всего нравятся? — неожиданно спросил Снесарёв.

Мерецков смутился, однако заметил, что преподаватели и лекторы в академии весьма известны в войсках, им есть что сказать, есть чему научить молодых генштабистов и трудно выделить из них кого-либо.

— Хитрите, товарищ Мерецков! — Снесарёв лукаво повёл бровью. — А чему вы научились за это время?

Мерецков ответил, что за прошедших два курса учёбы он понял главное: ведение войны — это и наука, и искусство, причём искусство сложное, требующее не только максимальной отдачи сил, но и серьёзных знаний, творческого их применения.

— А если у человека есть природные способности, разве не может он применить их в сражении? — задал вопрос Снесарёв. — Я приведу вам два имени — Василий Чапаев и Семён Будённый. Весьма одарённые личности. Разве мало побед одержали они в Гражданской войне?

— Факт, много, — согласился Мерецков. — И воевали они не по шаблону, у каждого был свой стиль, свой почерк в бою. Но я считаю, что, как бы человек ни был одарён в военном деле, не всё зависит от природной смётки. Надо ещё иметь теоретические знания, чтобы в любой ситуации принять в бою правильное решение. Потому-то я был рад, когда меня направили на учёбу в Академию Генштаба. — Кирилл Афанасьевич помедлил, ожидая, не возразит ли ему Снесарёв, но тот молчал, о чём-то задумавшись. — Вот вы спросили, кто из преподавателей или лекторов мне по душе. Мне нравятся лекции профессора стратегии Свечина, профессора истории военного искусства Новицкого. Мы с ними изучали опыт Первой мировой войны. Что я вынес из их лекций для себя? В военном деле надо избегать шаблона, стремиться творчески подходить к проведению любой операции, даже самой небольшой, потому что, как любит говорить профессор Свечин, «из малого вырастает большое».

— Чем вы занимались, когда воевали в Первой конной армии? — Снесарёв закурил и протянул папиросы Мерецкову. — Хотите?

Мерецков тоже закурил, затянулся, слегка кашлянув.

— Чем я занимался? Рубил шашкой, как и все.

— Я не о рубке, Кирилл Афанасьевич, — усмехнулся Снесарёв. — За какой участок работы вы отвечали?

— Ах вот вы о чём! Занимался разведкой. Знать противника, его силы и средства в предстоящем бою — это же очень важно!

— Это ключ к победе! — Снесарёв скосил на Мерецкова карие глаза. — Вот мы говорили о неудаче войск Красной Армии во Львовской операции. Там сыграл отрицательную роль фактор времени. А ведь на войне время — немаловажный элемент в достижении победы. Его высоко ценили полководцы прошлого. Одна минута, говорил Суворов, решает исход баталии, один час — успех кампании, один день — судьба империи.

— Я хорошо запомнил афоризм Наполеона: «Идите, бейте и не забывайте, что мир сотворён в шесть дней».

Снесарёв говорил о Львовской операции так, словно сам принимал в ней участие. И всё же Мерецков считал, что во всей этой истории есть вина Тухачевского. Разве Западный фронт, наступавший на Варшаву, действовал безупречно? Вот бы задать этот вопрос самому Тухачевскому!

И вскоре такая возможность слушателям представилась. После лекции о психологии широких народных масс во время революций и крупных войн, которую читал профессор Рейснер, Кирилл Афанасьевич задержался в аудитории.

— У вас есть ко мне вопросы? — Рейснер смотрел на него не мигая.

— Я хотел бы кое-что уточнить по вашей лекции, — робко ответил Мерецков. — Вы говорили нам о психологии широких народных масс во время революций. Тут всё ясно, но как эта психология проявляется на фронте среди бойцов и командиров, какова её роль? Можно ли назвать её решающей в целях достижения победы над врагом?

Профессор на минуту задумался, потом, словно что-то вспомнив, сказал, что революция и фронт вещи разные, но и в том и в другом случае люди жаждут победы. А бойцы на фронте — тот же народ, только он вооружён и доказывает своё отношение к революции на поле брани.

— Возьмём Гражданскую войну, — продолжал Рейснер. — Те, кто сердцем принял Октябрьскую революцию, сражались за её идеи в боях с неприятелем. А те, кому революция стала костью в горле, шли против красных бойцов. Их психология — психология убийц. Впрочем, человек я не военный и мне трудно рассуждать на примере людей военных. Вы задайте этот вопрос Михаилу Тухачевскому.

— Я бы это сделал, но не так-то легко попасть к нему!

— Завтра он будет здесь, — сообщил Рейснер.

— Придёт читать нам лекцию?

— Нет, его назначили начальником академии.

— Правда? — едва не крикнул Мерецков, давно мечтавший увидеться с этим выдающимся военным деятелем. В последнее время тот был на виду, командовал армией, Восточным, Кавказским и Западным фронтами.

— Вчера я с ним беседовал, он-то и сказал мне, что получил новое назначение, — подтвердил профессор.

Но увидел Тухачевского Мерецков через неделю после разговора с Рейснером. Михаил Николаевич встречался со слушателями, и, когда зашла речь и о Западном фронте, который летом 1920 года не смог взять Варшаву, Мерецков задал вопрос: «В чём причина наших неудач на польском фронте?» Тухачевский слегка улыбнулся, но улыбка тут же растаяла на его лице, и он заговорил неторопливо, чеканя слова:

— На эту тему я прочёл бы вам целую лекцию, ибо те стратегические вопросы, которые решал Западный фронт, коим я имел честь командовать, взаимосвязаны, одно вытекает из другого. А если объяснить коротко, то наша неудача в том, что были нарушены некоторые законы ведения войны. Что я имею в виду? Прочную связь тыла с фронтом, своевременное обеспечение войск всем необходимым, и в первую очередь оружием и боевой техникой, умелое использование ошибок врага, концентрацию наших войск на главном направлении, непрерывную разведку сил противника… Всё это и сказалось на неудаче нашего наступления под Варшавой.

«Он прав, руководить войсками в боевой операции — это искусство!» — подумал Кирилл Афанасьевич. И всё же ответ Тухачевского удовлетворил его не в полной мере. Почему-то Михаил Николаевич ни слова не произнёс о себе как о командующем Западным фронтом. А почему он промолчал? Вот в чём вопрос…

Январские дни 1921 года выдались на редкость морозными. Некоторые лекции руководство академии отменило, и слушателей отправили под Москву на заготовку дров. Работали там с утра до поздней ночи, стоя в сугробах по пояс, все промокли до нитки, а мороз усилился. Мерецков сильно продрог, и у него открылась рана. Об этом узнал комиссар академии и пригласил его к себе. Кирилл Афанасьевич пришёл сразу, будто ждал этого вызова.

— Вот что, Кирилл, — сказал комиссар, — я решил предоставить вам отпуск по болезни на две недели.

— А надо ли, товарищ комиссар?

— Надо! У меня был врач, который смотрел вас, он считает, что вам необходимо отлежаться. Сегодня же вам оформят документы.

«Возьму завтра билет на поезд и через день буду в род ной деревне», — обрадовался Кирилл Афанасьевич. Что ему ещё надлежит сделать в городе? Ах да, зайти к дочери хирурга Татьяне, узнать, как поживает её отец. Потом он купит матери пуховый платок, она так просила…

До Арбата Кирилл Афанасьевич добрался не сразу. Едва вышел во двор, как началась сильная пурга. Она тысячами острых игл колола лицо, приходилось прикрывать его ладонью, а пальцы жёг мороз. Вчера тоже весь день сыпал снег, но не было ветра, и холод ощущался не так сильно. Кругом сугробы, и трамвай, на котором он ехал, с трудом пробивался вперёд, то и дело останавливался, пока рабочие деревянными лопатами очищали рельсы от снега.

Наконец показался Арбат. А вот и знакомая квартира. Мерецков стряхнул в подъезде снег, отдышался, нажал кнопку звонка и тотчас услышал пискливый женский голос:

— Кто там?

— Я Кирилл, знакомый Татьяны Игоревны. Откройте, пожалуйста!

Дверь открыли, и он увидел женщину лет сорока пяти, с аккуратно уложенными чёрными волосами. В ушах у неё сверкали золотые серёжки. Она какое-то время настороженно смотрела на него, потом её тонкие, слегка накрашенные губы тронула добродушная улыбка. Женщина назвалась Асей Марковной и заявила, что Татьяна Кречет здесь больше не живёт.

— Какая Кречет? Мне надо Татьяну Костюк!

— Молодой человек, она вышла замуж и взяла фамилию мужа. Сразу же после свадьбы они уехали на его родину, в Ростов.

— А кто вы?

— Я тётя Татьяны.

— У вас есть её адрес в Ростове?

— Есть. — Она достала блокнот, вырвала из него листок, написала адрес и отдала ему.

Мерецков рассказал ей, что в 1919 году, когда он был ми фронте, его ранило, он лежал в госпитале и его лечил отец Татьяны, хирург Игорь Денисович.

— Мне жаль его, — глухо молвила Ася Марковна.

— Кого жаль? — не понял Мерецков.

— Игоря Денисовича.

— А что с ним случилось?

— Вы разве не знаете? — усмехнулась она. — Осенью прошлого года его кто-то убил. Татьяна говорила, что это сделали агенты Деникина за то, что он лечил красных командиров. Так ли это, никто не знает. А убили Игоря Денисовича ночью в его квартире. Видимо, он знал убийцу, потому что впустил его.

Мерецков помолчал, затем спросил:

— А где теперь сын Игоря Денисовича Аркадий, родной брат Татьяны?

— Она о нём мне не говорила…

Поезд опоздал на три часа, и приехал Кирилл Афанасьевич в свою деревню под вечер. С утра бушевавший ветер поутих, и стало немного теплее, хотя и стоял мороз. Снег плотно накрыл землю и под ногами Мерецкова хрустел, как сухой хворост. Из труб деревенских домов столбом валил сизо-чёрный дым. Идя крупным шагом, Кирилл Афанасьевич разгорячился и почти не чувствовал двадцатиградусного мороза. По дороге он не встретил ни одной живой души, только где-то на окраине деревни лаяли собаки.

«А рана всё же ноет, — с грустью подумал Мерецков. — Лишь бы она не воспалилась…»

Дом родителей показался вдали. Кирилл Афанасьевич заметил, что дым из трубы не шёл, значит, ещё не затопили или никого нет дома, решил он. Сдерживая вдруг охватившее его волнение, он постучал в дверь. Голос матери резанул по сердцу.

— Кто тут?

— Я, мама, Кирилл!

Анна Ивановна открыла дверь да так и застыла на пороге. Она во все глаза смотрела на сына, ей не верилось, что это он…

Вечером Анна Ивановна долго молчала, о чём-то размышляя. Потом, глядя на Кирилла Афанасьевича, промолвила:

— Пора бы тебе жениться, сынок! Дуняша хорошая девушка, она любит тебя… — Мать посмотрела на сына не то с упрёком, не то с грустью.

— Может, ты и права. — Кирилл Афанасьевич взял её руку в свою. — Ладно, грех мой есть, но ты не сердись, ладно? В этот раз я решил жениться. Если мы распишемся, Дуняшу я возьму с собой в Москву. Семейным там дают временное жильё. А когда закончу академию, меня направят куда-нибудь на службу, и нам дадут квартиру.

— Чем скорее ты женишься, тем скорее у меня появится внук.

Кирилл Афанасьевич зарделся, но промолчал. Позже он вспоминал, как всё было. «1 февраля (1921 года. — А. З.) мы сели в сани и поехали в Ликино, к родителям жены. Они встретили меня приветливо, а „оппозиция“ выявилась с несколько неожиданной стороны. Младшие сёстры жены завели в то время „приличные знакомства“ и, несмотря на своё трудовое происхождение, посматривали на меня косо. Дело в том, что у новобрачного вид был не очень-то шикарный. На здоровой ноге у него был чёрный сапог, а на больной — серый, более просторный. Гимнастёрка была старенькая, залатанная и простенькая. Девушки смотрели на меня во все глаза и в моё отсутствие, поддразнивая сестру, напевали частушку: „Наша Дуня точно роза, а пошла за водовоза!“».

8

— Кирилл, ты куда? — спросил Василий Соколовский, будущий Маршал Советского Союза, вытирая мокрое лицо полотенцем.

— Хочу быстрее позавтракать и бежать на экзамен, — отозвался Мерецков.

В этот день в Академии Генерального штаба было торжественно — слушатели сдавали государственные экзамены. Мерецков так разволновался, что едва не уронил на пол экзаменационный билет, вручённый ему председателем экзаменационной комиссии профессором Новицким. Но едва Мерецков прочёл вопрос, который ему надлежало раскрыть, как волнение вмиг покинуло его, появилась решимость тщательно подготовить ответы, и это ему удалось. Теперь он и Соколовский курили, оживлённо обмениваясь мыслями. К ним подошёл Иван Тюленев, с которым Мерецков познакомился, когда сражался в рядах Первой конной армии.

— Ну что, ребята, сдали экзамен? — спросил он, закуривая. — А мне ещё год учиться!

— Поздновато ты, брат, поступил, — заметил Соколовский.

— Я хотел уехать в Москву раньше, но командарм Будённый задержал, сказал: «Разобьём беляков, тогда и поедешь в академию». Я так и сделал. — Тюленев взглянул на Мерецкова. — А ты, Кирилл, уехал в академию в августе двадцатого года, когда ещё шли бои?

— Вызов мне пришёл, и командарм Будённый меня отпустил, — пояснил Мерецков.

— На кого тебя аттестовали, Кирилл? — спросил Соколовский.

— На должность командира бригады, и я доволен. А ты какую должность получил?

— Меня ещё не вызывали, — тихо произнёс Соколовский. — Знаешь, я поеду в любой округ, кроме Средней Азии. Там чертовски жарко: положишь в песок куриное яйцо, и через десять минут оно изжарится. Так сказать, яичница на песке!

К ним приблизился Леонид Петровский, с которым Мерецков подружился ещё на первом курсе. К осени они вместе вернулись на учёбу в академию.

— Кирилл, стало быть, ты едешь служить в Петроград? — спросил он.

— Ага! Мне дьявольски повезло, Леонид! Москву я знаю хорошо, потому как ещё до революции в ней работал, стал революционером. Тайно распространял большевистскую газету «Новый путь», и меня жандармы однажды чуть не схватили. А вот в Питере я ещё не бывал. А ты куда едешь?

— В Белоруссию, — улыбнулся Петровский, — хотя мне хотелось послужить в Москве или в Питере. Понимаешь, я чуть не засыпался на экзаменах. Мне надо было раскрыть оперативное мышление Наполеона, когда он пошёл войной на Россию. Я сказал, что плохое у Наполеона было мышление, если он рискнул напасть на Россию. И знаешь, кто меня подрезал?

— Наверное, профессор Александр Андреевич Свечин?

— Не угадал, — усмехнулся Петровский. — Профессор Новицкий. Видно, это и повлияло на моё назначение.

— Меня тоже чуть не засыпал Василий Фёдорович Новицкий, — признался Мерецков. — Первое задание, которое мне дали на экзаменах, касалось одной из существенных проблем военного искусства — единства мысли и воли в стратегии и тактике. На доклад мне отвели сорок пять минут, каждая лишняя минута снижала оценку. Но я уложился в тридцать минут. Оценка — «отлично»! У меня душа пела, и я подумал, что вторую тему решу ещё быстрее. Не тут-то было! Мне досталось два сражения: Лютценское и Бауценское. Ты же помнишь, что в апреле 1813 года под саксонским городом Лютценом Наполеон нанёс поражение русско-прусской союзнической армии под командованием Витгенштейна…

— Бездарный вояка, — хихикнул Соколовский. — Не ему надо было руководить боевыми операциями после кончины Кутузова, а кому-то другому.

— Согласен, Васёк, — усмехнулся Мерецков. — Но ты послушай, что было дальше. Под Бауценом на Шпрее в мае 1813 года Наполеон снова разбил союзническую армию. Я должен был дать анализ этих сражений, а главное — сопоставить оперативное мышление обоих полководцев. Я поспешил с анализом и кое-что упустил, и мне поставили «хорошо», хотя я стремился сдать на «отлично».

— Так в чём же дело? — спросил Петровский.

— Снизил мне оценку профессор Новицкий, и снизил не за «мелочи», которые я упустил, а за другое. Машинистка сделала опечатку в тексте, а я этого не заметил, и профессор строго отчитал меня за небрежность. «Это непозволительно для офицера Генерального штаба», — произнёс он повышенным тоном. Ну а третью тему я тоже сдал на «хорошо». Речь шла об одной операции в масштабе армии.

— Академия — это ещё не всё, главное, как у тебя пойдут дела в войсках на практике, — глубокомысленно изрёк Василий Соколовский. — Хорошо рассуждать на бумаге, с точки зрения теории, а на практике выиграет сражение тот, кто больше проявит сообразительности, смётки. Не знаю, как думаешь ты, но я на это рассчитываю.

Друзья засмеялись, а Иван Тюленев заявил:

— Моя стихия — кавалерия, мой учитель — Семён Будённый! Если вдруг снова начнётся война, я сразу же попрошусь на фронт и мой клинок не заржавеет.

Мерецков заметил, что, может, к тому времени, когда начнётся новая война, главную роль будет играть уже не кавалерия, а танки.

— Как тогда будешь воевать?

Тюленев не растерялся:

— Выпрыгну из седла прямо на танк!

Однако с назначением Мерецкову не повезло. По окончании академии его аттестовали на должность командира бригады. Месяц он провёл в отпуске в своём родном краю, вместе с женой Дуняшей помогал убирать в поле урожай. Отдохнул хорошо, и думалось ему, что приедет в Петроград и с новыми силами возьмётся за работу. А жене он сказал, когда она провожала его на станцию, что, как только в Питере ему дадут квартиру, он сразу же заберёт её к себе.

— Приедешь в Питер, и я тебя лично встречу на вокзале!

— Я бы хотела поехать вместе с тобой, — грустно произнесла Дуня. В её глазах он увидел тоску. — Что мне тут одной делать?

— Поможешь моим родным по хозяйству, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я бы взял тебя с собой, но где жить будешь?

— А если поселиться в гостинице?

— Так будет дороговато, а с деньгами у нас, Дуняша, негусто.

— Ладно, ты меня убедил, — улыбнулась жена, а когда поезд дал продолжительный гудок к отправлению, прильнула к мужу и поцеловала его. — Не шали там, Кирилл, с нашим племенем, знай, что у тебя есть жена. Девушек-то в Питере пруд пруди, а ты у меня красивый. — Голос у неё дрогнул.

Он успокоил её.

— Мысли у тебя, Дуняша, вредные. Человек я серьёзный, и никакая красавица меня не очарует, потому как краше тебя на всей Руси никого нет!

— Я тебе верю, Кирюша… — шепнула она.

— А без веры какая же любовь?..

Петроград встретил Мерецкова дождём и сильным ветром. Нева ходила ходуном, казалось, её серо-зелёные волны вот-вот выплеснутся на берег и затопят всё вокруг. Пока добрался до Отдельной учебной бригады, командование которой ему надлежало принять, весь промок.

— Вы бы с дороги отдохнули, подсушили свою форму, а завтра с утра приняли бригаду, — посоветовал ему старший начальник.

— Если не возражаете, я переоденусь и займусь делами.

— Пожалуйста, если есть желание, — пожал плечами старший начальник.

Бригаду Мерецков принял и был очень доволен. Со свойственной ему пылкостью он взялся за новое для него дело. Понять истину можно лишь тогда, когда приложишь к своей работе ум и энергию, ибо любая истина командира — это его первый шаг в неведомое, шаг к сердцам солдат, чтобы потом научить их тому, что потребуется на войне. Мерецков мечтал о том, когда в Отдельной учебной бригаде он поставит обучение и воспитание бойцов так, как это делается в академии, где он недавно учился. Вечером, уединившись в своём кабинете, он написал письмо жене.

После ужина Мерецков вышел из казармы и на почте опустил письмо в ящик. Дней через пять Дуня получит его и успокоится. Вернулся в бригаду весёлый. Дежурный доложил, что ему звонил из Военной академии Тухачевский.

— Вот его телефон, он просил позвонить в десять вечера. — Дежурный отдал Кириллу Афанасьевичу клочок бумаги с номером телефона.

Мерецков задумался: отчего вдруг ему звонил начальник Военной академии? «Не такая уж я персона, чтобы со мной имел дело видный военный деятель, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — И всё же… Не вспомнил ли он, как и спрашивал его о неудачах Западного фронта при наступлении на Варшаву?..» Мерецков терпеливо ждал, когда наступит десять часов. День таял медленно, минуты казались вечностью. Наконец совсем стемнело. Сняв трубку оперативной связи, Кирилл Афанасьевич попросил дежурного телефониста соединить его в Москве с Военной академией и назвал номер телефона. «Наверное, придётся ждать долго», — огорчился Кирилл Афанасьевич. Но, к его удивлению, связь дали быстро.

— Тухачевский слушает! — зазвучал в трубке голос начальника Военной академии.

— Докладывает из Петрограда командир Отдельной учебной бригады комбриг Мерецков!

— Вы-то мне и нужны, — отозвался Тухачевский.

Его строгий голос не предвещал ничего хорошего. Так оно и случилось. Он заявил, что не согласен с назначением Мерецкова в Отдельную учебную бригаду и уже переговорил с главнокомандующим РККА Сергеем Каменевым, и тот дал своё согласие перевести комбрига в Западный — Белорусский — военный округ.

— Вы же боевой кавалерист, — звенел голос Тухачевского на другом конце провода. — Воевали в Гражданскую, даже были у товарища Будённого в Первой конной армии. И вдруг вас, бывалого конника, направили в учебную бригаду! — сыпал упрёками Тухачевский, хотя Кирилл Афанасьевич ни словом ему не возразил. — Так вы поедете в Белоруссию? Нам надо укреплять западную границу опытными людьми, а вы и есть такой командир.

Мерецков ответил, что назначение в Западный военный округ считает очень важным и готов ехать туда немедленно.

— Но как мне оформить документы? — спросил Мерецков.

— Будьте в Петрограде, вам утром вышлют документы спецпочтой. А пока сдайте дела своему заместителю, если им их уже приняли.

— Я принял бригаду и провёл учение! — ответил Кирилл Афанасьевич.

«Наверное, Дуняша обидится, когда узнает, что меня назначили в Белоруссию, — грустно подумал Мерецков. — Зато с квартирами там будет легче». Не зря говорят, что военные дороги порой загадочны и суровы, на них можно не только споткнуться, но и сломать себе шею.

В Западный военный округ Мерецков прибыл без приключений. Его принял для беседы командующий. Перед этим он полистал личное дело комбрига и сказал, что у него, Мерецкова, богатая боевая биография.

— «Академикам» я не очень доверяю, — напрямую заявил ему командующий. — Порой человеку напишут такую характеристику, что хоть назначай его командующим округом, а на худой конец — начальником штаба. А он, этот самый «академик», не может сесть в кавалерийское седло!

Мерецков засмеялся.

— Что-то я в этом сомневаюсь, — заявил он. — По своему опыту знаю, что в Военной академии садиться на лошадь не учат. Там учат знать, о чём думает всадник, сидя на лошади.

Теперь уже засмеялся командующий — громко, с надрывом.

— А вы шутник! — Улыбка на лице военачальника стаяла, оно посерьёзнело. — Вы мне подходите по всем статьям, товарищ Мерецков. У вас боевой опыт, вы не раз были на фронте. И потом, я хорошо знаю Михаила Николаевича Тухачевского, он строго отбирает кадры, и уж если он направил вас в войска Западного военного округа, для меня, как командующего округом, это лучшая вам аттестация. Не скрою, служба у нас не сахар, так что вам придётся нелегко. Для вас уже есть задание.

— Так быстро? — удивился Кирилл Афанасьевич. — А где я буду жить? В казарме?

— Дадим вам квартиру, — обнадёжил его командующий. — Ведь вы женаты, не так ли?

— Женат. Дуняша, моя избранница, пока живёт с родителями в деревне, — пояснил Кирилл Афанасьевич. Я обещал ей, что, как только получу жильё, сразу же запору её.

— Разумное решение, — одобрил командующий. — Когда жена рядом, то и служба у мужа идёт без изъянов. — Он метал, налил из бутылки боржоми. — Хотите?

— Если можно… Жарковато тут у вас.

— Так вот о задании, — продолжал между тем командующий. — Вам ставится задача сформировать и возглавить штаб кавалерийского корпуса. Дело это нелёгкое, в войсках надо отобрать опытных и знающих штабную работу людей. Вам приходилось этим заниматься?

— И не раз, так что подобная работа мне не в новинку, с ней я хорошо знаком.

Два месяца Мерецков подбирал нужных ему людей. Дважды командующий военным округом интересовался, как у него идёт работа, и, выслушав Кирилла Афанасьевича, говорил:

— Не затягивайте это важное дело…

Однако через неделю он вдруг вызвал к себе Мерецкова и сухо, с какой-то обидой в голосе сказал:

— Работу по формированию штаба корпуса прекратить!

— То есть как прекратить? — едва не возмутился Мерецков. — Для меня ваш приказ как снег на голову!

— К нам на днях прибывает штаб кавалерийского корпуса, который возглавляет герой Гражданской войны Николай Каширин, — объяснил командующий. — Мне об этом сообщили из штаба РККА лишь сейчас.

В сущности, Мерецков не был сильно огорчён случившимся. О братьях Кашириных он был наслышан, среди них особо выделялся Николай, и Мерецкову захотелось послужить под его началом. Только какую должность ему дадут теперь? Об этом он и спросил командующего. Тот ответил сразу:

— Вы, Кирилл Афанасьевич, назначаетесь начальником штаба 1-й Томской Сибирской кавдивизии. Не возражаете?

— Я согласен! — коротко ответил Мерецков, а про себя отметил, что поработает в дивизии, а корпус от него не уйдёт, главное — набраться побольше опыта…

В первый же день пребывания в округе новый начальник штаба подошёл к Мерецкову и просто сказал:

— Давай знакомиться. Я Николай Каширин, друг и боевой соратник Василия Блюхера… А как тебя величать?

— Мерецков я, Кирилл Афанасьевич. Прибыл сюда недавно после окончания Академии Генштаба. Мне поручили сформировать штаб кавкорпуса и возглавить его, и вдруг прибыли вы со своим штабом.

— Выходит, я подрезал тебе крылья? — добродушно улыбнулся Каширин.

Новый начальник штаба поведал подробности о себе. Один из предков Кашириных был в XVIII веке участником крестьянской войны во главе с Пугачёвым. Отец Николая служил казачьим атаманом в одной уральской станице. Власти его недолюбливали за то, что он хорошо относился к рядовым казакам, не давал их в обиду. А в марте 1918 года Николай с братом Иваном создали первую советскую казачью сотню на Южном Урале и выступили против дутовцев. Летом того же года Оренбургский отряд Николая, партизанская бригада Ивана и 1-й Уральский полк Василия Блюхера объединились в Южно-Уральскую армию.

— Командовать ею поручили мне, — подчеркнул Николай Каширин. — Мы тогда пробились с боями через белогвардейско-чехословацкий фронт и соединились с войсками Красной Армии. Потом освобождали Урал и Сибирь от колчаковцев. Словом, Кирилл, мне тоже пришлось хлебнуть лиха на фронтах. Будем дружить, согласен?

Мерецков приложил немало сил, пока не восстановил боеспособность 1-й Томской дивизии, которая была самой слабой в округе. После этого его откомандировали в Москву, в Главное управление кадров Красной Армии. ЦК РКП(б) потребовал от Наркомвоенмора выделить в распоряжение Главного управления рабоче-крестьянской милиции несколько «способных инспекторов» для проверки её состояния. В состав инспекторов включили и Мерецкова, выделив ему для проверки сразу шесть местных управлений милиции — Мурманское, Кандалакшское, Петрозаводское, Тихвинское, Вологодское и Архангельское. «Так состоялось моё первое знакомство с районом, в котором я позднее служил как командующий Ленинградским военным округом, потом, в годы войны, как командующий фронтами и после неё как командующий Северным (Беломорским) военным округом», — записал в своём дневнике Мерецков. Полгода Кирилл Афанасьевич работал в северных губерниях, инспектируя работу советской милиции. Поездка по Северу расширила его кругозор и обогатила наблюдениями, которые позже очень помогли ему.

Однажды, возвращаясь из Мурманска в Москву, Мерецков встретил начальника штаба 15-го стрелкового корпуса Михаила Ольшанского, с которым ему довелось вместе служить. Ольшанский возвращался из отпуска и был рад встрече с товарищем.

— Как ты живёшь, Кирилл, где служишь? — спросил Ольшанский. — Слышал, что ты был в Западном военном округе. Так ли это?

Мерецков поведал ему о себе, о том, как оказался в роли инспектора милиции. Признался, что эта работа ему не по душе. Но надо ли возражать, если сделано это было с ведома ЦК партии?

— Я, как и ты, Михаил, член партии большевиков, и, коль по партийной линии дано задание, надо его выполнить как положено, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— Послушай, Кирилл, у меня нет помощника, — загорелся Ольшанский. — Ты же дока в штабном деле, иди ко мне на эту должность!

— Кто меня отпустит? — хмуро спросил Мерецков.

— Это не проблема! — воскликнул Ольшанский. — Если ты согласен, я напишу записку Шапошникову, ты зайдёшь к нему в Генеральный штаб и отдашь. Кстати, у меня был разговор с Борисом Михайловичем. Я просил подобрать мне в штаб хорошего человека, и он обещал помочь. Ты уже изъездил весь Север, теперь тебе надо изучить Северо-Кавказский военный округ.

— Пиши записку, я завтра пойду в Генштаб к Борису Михайловичу, — обрадовался Мерецков. — Думаю, мне он не откажет. Я узнал его в Гражданскую войну, когда он был помощником начальника Оперативного управления штаба Высшего военного совета.

Ольшанский достал из портупеи блокнот, вырвал из него лист и написал записку.

— Бери, Кирилл, и до встречи в Ростове-на-Дону, в штабе Северо-Кавказского военного округа!

«А вдруг мне Шапошников откажет?» — думал Мерецков, направляясь в Наркомат по военным и морским делам.

— Ах, это вы, голубчик! — воскликнул Шапошников, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет. — Давненько я вас не видал. Вас что, из Западного военного округа перевели? Где вы теперь служите? Да вы садитесь, пожалуйста…

Кирилл Афанасьевич доложил ему о своей службе, о том, как он попал в распоряжение Главного управления рабоче-крестьянской милиции, инспектирует не работу воинских соединений и частей, а милиции.

— Не по душе мне это дело, Борис Михайлович, вот и пришёл к вам с просьбой…

— Понимаю вас, голубчик, — сочувственно произнёс Борис Михайлович. — Не для этого вы окончили академию. — Он встал, заходил по комнате. А Мерецков ждал, когда он снова сядет за стол, чтобы вручить ему записку. — Так что у вас за просьба?

Мерецков смутился, отчего-то залился краской.

— Есть у меня записка для вас… — Он, не глядя Шапошникову в лицо, отдал её.

Тот сел за стол и стал читать про себя. Потом вскинул голову и, глядя на Кирилла Афанасьевича, проговорил:

— Я дам вам направление в штаб 15-го стрелкового корпуса. — Шапошников взял ручку и на углу письма Ольшанского написал резолюцию. Затем вызвал своего помощника и отдал ему листок. — Срочно подготовьте документ, а вы, Кирилл Афанасьевич, подождите. Вы, наверное, хотите сегодня же уехать в Ростов?

— Так точно, если вы не возражаете.

— Поезжайте, голубчик, принимайте дела и трудитесь в полную силу, — одобрил его намерение Шапошников. — У Михаила Ольшанского есть чему поучиться, да и вы не лыком шиты. У меня как-то был профессор Новицкий, он рассказывал о своих выпускниках. Вас очень хвалил. Говорил, что на экзаменах вы в пух и прах разнесли полководца Наполеона за то, как он мыслил, готовясь к нападению на Россию, однако же проиграл войну, Кутузов утёр ему нос. Что, так всё и было, как говорил мне Василий Фёдорович? Или он это придумал?

— Всё правда, — бодро ответил Мерецков. — Лекции профессора Новицкого я очень любил слушать, в них содержались глубокие мысли. Из этих лекций я понял, что, если хочешь взять верх над врагом, избегай в бою шаблона, стремись творчески осмысливать ситуацию на фронте и принимай решение, исходя из конкретной обстановки.

— Что верно, то верно, люди такой породы, как профессор Новицкий или его коллега Свечин, всегда находят, чем удивить слушателей, как доходчиво преподнести им самую сложную истину. — Шапошников закурил. В это время помощник принёс ему документ. Он подписал его и вручил Мерецкову. — Успехов вам, голубчик! Служба на Кавказе пойдёт вам на пользу. Будете в Москве — заходите к нам в Генштаб. У вас всегда есть что сказать штабистам.

— Понял, Борис Михайлович. — Мерецков встал. — Спасибо вам за доброту и внимание…

Ростов — город, Ростов — Дон. Словно исполин раскинулся он на берегу батюшки Дона, ворота Северного Кавказа. Утреннее солнце купалось в иссиня-голубой воде, юркие буксиры бегали от одного причала к другому, и во всём этом чувствовался слаженный ритм работы большого города.

«Ладно, хватит любоваться Доном, надо скорее идти в штаб Северо-Кавказского военного округа», — решил Кирилл Афанасьевич, вдыхая пряный запах ветра, дующего на город со стороны степей.

На душе у Мерецкова было грустно, но, когда его принял начальник штаба 15-го стрелкового корпуса Ольшанский, он сразу повеселел.

— Не возражал Шапошников? — спросил Ольшанский, здороваясь с ним за руку.

— Нет. Похвалил ваш корпус, тепло отозвался о тебе, потом выписал мне направление…

Ольшанский был невысок ростом, лобаст, с мохнатыми бровями, из-под которых весело поблескивали чёрные глаза. Он производил впечатление сурового человека, на деле, однако, был прост и улыбчив. Он пригласил Мерецкова в свой кабинет и, когда они туда вошли, сказал:

— Ты прибыл ко мне на должность помощника начальника штаба корпуса, а я хочу предложить тебе другой пост, более высокий. Ты же закончил Военную академию!

Кирилл Афанасьевич насторожился.

— Какой пост, Михаил?

— Пойдёшь начальником штаба 9-й Донской стрелковой дивизии, в её составе более десяти тысяч бойцов и командиров. Это тебе подходит?

«Так это же здорово — дивизия, там генеральская должность!» — обрадовался Мерецков.

— Ты же ещё в Гражданскую войну был помощником начальника штаба дивизии, не так ли? — Ольшанский в упор обжёг его своим цепким взглядом.

— Верно.

— А эта должность на ступень выше! Что тебя смущает?

Мерецков тронул его за плечо:

— Да ничего не смущает! Просто всё так неожиданно… Короче, я согласен и готов немедленно принять эту дивизию!

— Давай решим так, — Ольшанский смотрел на своего коллегу с мягкой улыбкой на загорелом лице. — Я поведу тебя к командиру корпуса, он познакомится с тобой, а затем вместе поедем в дивизию, и я представлю тебя бойцам. Сейчас у нас в округе началась военная реформа, и ты с ходу включайся в неё. Важно решить, какая должна быть армия в социалистическом обществе.

Мерецков передёрнул плечами.

— Ведь план военной реформы в общем виде уже принят?

— Да, но теперь этот план частично изменяется, — пояснил Ольшанский. — Одни ратуют за всевобуч, как, например, Подвойский, другие предлагают милиционную систему, третьи отстаивают кадровую армию: она, мол, хорошо обучена и сможет постоять за Родину. Я за то, чтобы сочетать и то и другое. А что скажешь ты, Кирилл?

— Я согласен с тобой, Михаил, за такую реформу и я готов бороться.

Ольшанский сообщил, что сейчас на Северном Кавказе работает специальная комиссия ЦК РКП(б), возглавляемая секретарём ЦКК Гусевым. Она проверяет состояние Красной Армии, и все с интересом ждут её выводов.

— Скажу тебе откровенно, Кирилл, эта комиссия вскрыла в войсках серьёзные недостатки в обучении и воспитании бойцов и командиров, так что следует ожидать худшего, — грустно констатировал Ольшанский.

— Меня это тоже настораживает, — заметил Мерецков.

На второй день после приезда в Ростов он вступил в свою должность и с жаром взялся за работу. Раньше с регулярными пехотными частями Мерецков дела не имел. Под Казанью в 1918 году, где он воевал, такие соединения только формировались. А на Южном фронте в 1919 году 14-я стрелковая дивизия, где он служил, оказалась громоздкой, плохо поддавалась управлению и не имела современной техники. Фактически эта дивизия представляла собой скопление людей с винтовками и орудиями, в малой степени обученных. «И когда перед нами встала задача превратить Донскую дивизию в так называемое опорное соединение Северо-Кавказского военного округа, — отмечал Мерецков, — я использовал то, что видел и чему научился прежде всего в Конармии, дивизии которой были лучше обучены, сплочены и вооружены».

— Я хочу сделать Донскую дивизию такой, каким соединение должно быть, — сказал Ольшанскому Мерецков, — хотя у меня ещё нет опыта штабной работы в масштабе военного округа и я не участвовал в крупных организационных мероприятиях.

— Но не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды! — насмешливо молвил комкор. — Думаешь, у меня всё получается? Как бы не так! Нам с тобой, как штабным чинам, остаётся одно — искать лучшее в воспитании и обучении воинов, внедрять это лучшее на практике!

В эти осенне-зимние дни комиссия ЦК партии во главе с Гусевым наконец-то закончила проверку состояния РККА и пришла к неутешительному выводу: в существующем виде Красная Армия небоеспособна.

— Что я тебе говорил, Кирилл? — хмуро взглянул на него комкор Ольшанский. — Плохи дела в Красной Армии, а стало быть, они плохи и у нас с тобой.

— Выходит, что так, — грустно отозвался Мерецков. — И всё же нам не следует вешать нос, Михаил. Я, к примеру, уже добился того, что в моей 9-й Донской дивизии все бойцы метко поражают цели из своего личного оружия. А вот орудийные расчёты надо ещё учить и учить… Теперь и у нас с тобой будет возможность улучшить обучение бойцов, если комиссия ЦК предложит ряд мер для ускорения реформы в Красной Армии.

(Так оно и было. В феврале 1924 года Пленум ЦК партии принял решение форсировать уже начавшуюся реформу, а в марте, чтобы оперативно провести это решение в жизнь, был утверждён новый состав Реввоенсовета СССР. — А 3.).

Помолчали. Потом Мерецков поведал Ольшанскому, что к нему приехала жена Дуня, квартира ей понравилась.

Вечером, когда солнце скатилось за горизонт, Мерецков возвращался домой. Неожиданно он вспомнил о Татьяне Игоревне Кречет, дочери хирурга Костюка. После приезда в Ростов он уже дважды приходил к ней, но соседка говорила, что Татьяна ещё не приехала. Гостила она в семье матери своего мужа в пятидесяти километрах от Ростова. Может, уже вернулась? Надо сходить, но сначала он позвонит жене и предупредит её, что домой придёт позже. Напротив в каменном доме на первом этаже находилась милиция, он зашёл туда и попросил у дежурного разрешения позвонить домой. Мерецкова сразу соединили с квартирой.

— Дуняша, это я, Кирилл. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?.. Я рад. Задержусь в городе ещё на часок, не возражаешь?

«И всё же кто у меня родится? — в который раз спросил он себя. — Вот если бы мальчик! Вырос бы он и пошёл по моей дороге в жизнь…» Мерецков сел в трамвай, доехал до рынка и минут через десять уже постучал в знакомую дверь. Ему открыла Татьяна. Она обрадовалась.

— Проходите в комнату, садитесь. Я приехала под утро. Сегодня исполнилось три года, как я похоронила отца.

— Игоря Денисовича мне жаль, — грустно молвил Кирилл Афанасьевич. Он подошёл к столу и сел. — Его убили?

— Да, это случилось вскоре после того, как вы побывали у меня в Москве. — Татьяна глубоко вздохнула и тоже сена. Она подробно рассказала о гибели отца.

— Вы, наверное, знали людей, окружавших Игоря Денисовича. Никто из них не мог совершить такое гнусное преступление? — спросил Мерецков.

— Нет, у папы были очень порядочные друзья, они скорее дали бы обидеть себя, чем подвели бы его.

— И всё же, кто мог это сделать?

— Я подозреваю одного близкого мне человека, — несмело заговорила Татьяна.

— И кто же это такой?

— Мне кажется, что это сделал его сын, а мой родной брат Аркадий. Он не простил отцу того, что тот после революции пошёл добровольно служить в Красную Армию, как это сделал его кумир генерал Брусилов. Папа к тому же долгое время был лечащим врачом Алексея Алексеевича, которого агенты Деникина пытались убить за то, что он перешёл на сторону большевиков, но это им, к счастью, не удалось… — Она с минуту помолчала, о чём-то размышляя, потом вдруг добавила: — Я перед вами виновата. Помните, когда вы были у меня в Москве, ко мне приходил молодой человек?

— Да, вы ещё сказали, что это ваш кузен.

— То был мой брат Аркадий. — Татьяна заметила, как гость наморщил широкий лоб. — Он уезжал в Новороссийск, оттуда на пароходе должен был уйти за границу, и я боялась, что в Москве его могут арестовать. Отец предупреждал меня, что Аркадий может приехать в Москву и напакостить мне. Но брат предложил мне отправиться с ним за границу, потому что семью Костюк, мол, всё равно будет преследовать советская власть. Но я с ним не поехала.

— Где он теперь?

— То ли в Германии, то ли во Франции. Я с ним связь не поддерживаю.

— Если вдруг Аркадий объявится, дайте мне знать. — Мерецков протянул Татьяне листок, на котором был записан номер его телефона.

9

Начало марта 1924 года на Дону выдалось по-весеннему тёплым, правда, когда шли дожди, становилось прохладно. Мерецков всё последнее время проводил в поле, на учениях, и, хотя всё шло строго по плану, он был каким-то настороженным и грустным. Это заметил комдив Ольшанский.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. Ольшанский находился на КП дивизии и в бинокль наблюдал, как сапёры обезвреживали минное поле противника, чтобы затем пехота ринулась на штурм его укреплений.

— Тут такое дело… — смущённо заговорил Кирилл Афанасьевич. — Ночью у моей жены начались схватки…

— Ты ждёшь малыша? — уставился на него Ольшанский. — Вот здорово! И что же ты сделал?

— Отвёз её в роддом, а сам поспешил на службу. Теперь вот переживаю, как там она. — Мерецков достал папиросы и закурил.

— Почему же мне не позвонил, когда отвёз Дуняшу в роддом? — сурово спросил комдив. — Я бы разрешил тебе остаться там до выяснения ситуации.

— Не хотел отвлекать тебя от важных дел. А тут ещё учения начались…

Ольшанский поправил на груди бинокль, подошёл к Мерецкову ближе.

— Вот что, Кирилл. Оставь за себя своего заместителя, а сам поезжай в роддом. Город-то в тридцати километрах! Полчаса ходу, и будешь на месте. Или ты не уверен, что заместитель сумеет руководить войсками на учении?

— Нет, что ты, он подготовлен хорошо, — смущённо ответил Кирилл Афанасьевич. — И всё же…

— И всё же тебе надо ехать! — Ольшанский был в эти минуты не похож на себя, голос у него стал твёрдым и решительным. Казалось, он больше чем сам Мерецков пережимает за его жену.

Мерецков растерянный стоял на КП.

— Чего ждёшь? — рявкнул комдив.

— Когда мне вернуться в штаб? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Решай сам, исходя из обстановки, понял?..

«Эмка», скрипнув тормозами, застыла у подъезда роддома. А тут, как на грех, когда проехали мост через Дон, подул ветер, нагнал чёрные тучи, грянул гром и с неба хлынули потоки дождя. Мерецков выскочил из машины, и, пока ему открывали дверь, он изрядно промок.

— Вам чего, товарищ военный? — спросила его дежурный врач приёмного покоя, полная, сероглазая женщина в белом как снег халате. Смотрела она на Мерецкова строго, словно он в чём-то перед ней провинился.

— Моя жена здесь у вас, и я хотел бы знать, родила ли она? — Голос его прозвучал тихо, но твёрдо. — Прошлой ночью я доставил её сюда… Мерецкова Дуня…

— Минутку. — Врач полистала журнал. — Да, есть такая, она ещё не родила.

— Я могу пройти к жене?

— Вы что, шутите? — усмехнулась врач. — Ну, учудил командир!

— А можно передать ей записку?

— Пишите! — Врач улыбнулась. — Только коротко и без жалости. Женщине перед родами волноваться никак нельзя!

Мерецков смутился и не сразу сообразил, что писать жене. «Коротко и без жалости…» Ох уж эти врачи, всё у них не так, как у других людей. Он сел за столик в углу приёмного отделения и стал сочинять записку. «Дуняша, милая моя жёнушка, душа у меня по тебе болит. Как ты себя чувствуешь? Ты уж, голубушка, крепись! Чует моё сердце, что ты мне подаришь мальчика. Но если и девочку, то моя любовь к ней будет покрепче брони танка… Краше тебя, Дуняша, у меня никого нет. Целую. Твой Кирилл».

Мерецков свернул записку и отдал её врачу.

— У меня к вам просьба: если вдруг что-то случится, позвоните мне домой.

Глубокой ночью Мерецкова разбудил телефонный звонок. Он вскочил с дивана и рывком снял трубку.

— Это вы, товарищ Мерецков? — Он узнал голос дежурного врача.

— Да, это я. Что-нибудь случилось?

— Случилось. Ваша жена только что родила.

— Кто у меня? — спросил Мерецков и затаил дыхание.

— Сын!

— Ура! — закричал он.

«Ну что ж, сын — это здорово! — подумал Кирилл Афанасьевич. — Дуняша небось тоже рада. А на учения я поеду рано утром…»

Мерецков прибыл в штаб дивизии, когда над степью взошло солнце и его лучи щедро согревали землю. На кустах и цветах во дворе штаба серебрилась роса. На деревьях чирикали воробьи. Мерецков вошёл в штаб и, увидев за столом комдива Ольшанского, прямо с порога гаркнул:

— У меня родился сын! — Он разделся, повесил фуражку на вешалку, сел к столу напротив комдива.

Тот отложил в сторону бумаги.

— У тебя сегодня счастливый день! — Ольшанский встал и пожал ему руку. — Сын — это то, чего ты так желал, правда?

— Да, я мечтал о сыне.

— Он тоже станет военным? — спросил Ольшанский.

— Я в этом не уверен, но, если он захочет стать военным, мешать ему не буду!

Мерецков через три дня снова поехал в город, навестил жену и подержал на руках сына. Вернулся он на службу окрылённый. Казалось, готов был горы свернуть!

— Ты сегодня будешь дома? — спросил его Ольшанский, когда они оба вернулись с учений. — Хочу заехать к тебе на часок, надо же нам выпить по чарке по случаю рождения твоего сына! Или у тебя нет желания?

— Что ты, дружище, я буду рад! — Мерецков тронул Ольшанского за плечо. — Я сам хотел тебе это предложить, но ты весь день был отчего-то хмурый.

Могло со мной и такое быть, я же человек не без греха. — Комдив по-доброму улыбнулся.

«Наверное, не придёт, — думал Мерецков, поглядывая на часы. — Уже семь вечера». Раздался стук в дверь. Это был Ольшанский.

— Привет, Кирилл! — бросил он и с ходу вошёл в комнату. — Извини, дружище, меня задержал командующий округом.

— Что-нибудь важное?

— Об учениях шла речь. Он доволен, как они прошли, правда, высказал некоторые замечания…

Оба сели за стол, который давно накрыл Кирилл Афанасьевич. Комдив увидел бутылку коньяка с пятью звёздочками и удивлённо взглянул на Мерецкова.

— Где ты достал такой чудесный напиток? — спросил он. — Это же мой любимый!

— Ты мне что-то хотел сообщить? — Мерецков в упор посмотрел на комдива.

— Когда ты уехал в роддом к жене, из Москвы позвонил Клим Ворошилов. Он поинтересовался, как дела в корпусе, собираюсь ли я в отпуск. Но я-то сразу понял, что не это его интересует. Так оно и есть. Он спросил, как служит начальник штаба 9-й Донской стрелковой дивизии Мерецков. Я ответил, что Мерецков толковый начштаба и я доверяю ему во всём, а дело своё военное он знает крепко. И вообще, говорю, человек он талантливый, не зря же окончил Военную академию. А Ворошилов сказал, что ему нужен человек на должность начальника мобилизационного отдела в штабе Московского военного округа, не подойдёт ли на это дело Мерецков? Я ответил, что Кирилл Афанасьевич весьма опытный штабной работник и ему такая работа по плечу. «Вы рекомендуете его на новую должность?» — спросил Ворошилов.

— И что ответило ваше сиятельство? — в шутливом тоне спросил Мерецков, наливая в рюмки коньяк.

— Я одобрил твою кандидатуру, хотя мне не хочется тебя отпускать, — грустно вздохнул Ольшанский.

— И что же мне делать?

— Собираться к отъезду в столичный военный округ. Даю тебе на сборы три дня. Передавай дела своему заместителю, и гуд бай!

— Ты это серьёзно?

— Серьёзнее быть не может! — усмехнулся комдив. — Давай ещё выпьем, чтобы в Москве тебе хорошо работалось…

Мерецков сказал, что раньше он занимался в основном формированием и обучением войск, теперь же ему придётся заниматься переводом вооружённых сил мирного времени на военное положение, укомплектованием кадров личным и конным составом… Всё это важные проблемы, а как у него пойдёт работа на новом месте, справится ли он?

— Справишься, Кирилл! — твёрдо заявил Ольшанский. — Не боги горшки обжигают! А вот у меня возникла проблема: где я возьму человека на твоё место? Твой заместитель ещё молод, опыта у него с гулькин нос.

— А почему тебе не взять на эту должность начальника оперативного отдела дивизии? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Мне он нравится: мыслит неординарно, энергичен, смотрит далеко вперёд, а не себе под ноги.

— Я тоже о нём подумал, но важно всё взвесить, — признался Ольшанский. Он поднял рюмку. — Давай ещё глотнём, и я пойду. Меня ждёт жена. А ты что будешь делать?

— Хочу Дуняшу и сынка утром забрать. А насчёт переезда в Москву говорить ей не стану: вот придёт приказ, тогда другое дело. Как считаешь?

— Разумно! — поддержал его Ольшанский. — А вдруг Климент Ефремович раздумает? Такое может быть.

— Я подожду приказа… — Мерецков посмотрел на комдива. — А соберусь я быстро. У меня ничего такого нет, так что с багажом отправлять, как видишь, мне нечего…

Прошла неделя, вторая, а приказа из Москвы всё не было. «Хорошо, что я ничего не говорил жене, не то переживала бы», — взгрустнул Мерецков.

После совещания в штабе округа Мерецков навестил комкора Ольшанского. Тот сидел в штабе хмурый, видно, что-то случилось, и Кирилл Афанасьевич поспешил спросить.

— Солдат в полку погиб, — тяжело вздохнул Ольшанский. — Глупая смерть. Командир взвода учил бойцов бросать гранаты. Всё шло хорошо. Но вот гранату взял первогодок, чеку вырвал, а гранату уронил на землю. Ему бы мигом схватить её и отбросить, а он растерялся, сделал два-три шага в сторону, но граната уже взорвалась. Бойца насмерть… Вчера приехала в полк его мать, так плакала, так горевала, что у меня даже сердце прихватило от волнения. Наверное, командующий объявит мне выговор.

— За что? На учениях и не такое случается…

Ольшанский вдруг спохватился.

— Боже, я и забыл… — Он вскочил, достал из сейфа папку с документами. — Пришёл приказ о твоём назначении, так что собирайся в дорогу…

Мерецков прочёл приказ. Поступил он три дня тому назад.

— Не сердись, Кирилл, меня выбила из колеи гибель солдата… Ты сразу возьмёшь с собой жену и сына или они приедут позже?

— Я об этом ещё не думал… — Мерецков ждал, что скажет комкор, но тот молча клал в папку бумаги. — Я пойду, Михаил?

— Иди, Кирилл, и очень прошу тебя завтра же уехать в Москву, не то как бы мне не попало от командующего округом. Если ему позвонит Клим Ворошилов, считай выговор мне обеспечен!..

В комнату Мерецков не вошёл, а влетел.

— Ура, Дуняша, мы едем в Москву! — громко крикнул он, закрывая за собой дверь. — Меня переводят в Московский военный округ. Сам Клим Ворошилов звонил комкору Ольшанскому.

— Тише, Кирилл, — взмолилась жена, — малыш только что уснул. — Она подошла к нему, сняла с его головы фуражку и повесила её на гвоздь, вбитый в стенку. — Садись и расскажи всё, о чём тебе поведало начальство.

— Я уже всё тебе выложил, — с тихим укором произнёс Кирилл Афанасьевич. — У меня там будет новая должность, и я доволен, что стану служить под началом Клима Ворошилова. Он меня знает ещё по службе в Первой конной армии.

Дуня осведомилась, когда он едет, и в её голосе он уловил ноты отчаяния.

— Ольшанский просил, чтобы я уехал завтра, но я не успею собраться. — Мерецков прошёл на кухню, напился холодной воды и вернулся.

В детской заплакал сын. Дуня поспешила к нему и, взяв его на руки, села на стул, чтобы покормить. Мальчик утих и начал сосать грудь, посапывая. Через час Дуня уложила его снова в кроватку и вышла в прихожую. Кирилл Афанасьевич собирал чемодан.

— Я тоже поеду с тобой в Москву, — тихо, но твёрдо сказала жена.

Мерецков едва не вскрикнул.

— Ты что, Дуняша? — он хмуро сдвинул брови. — Малышу четыре месяца, сейчас июль, страшная жара, ещё в вагоне простудится. Нет, рисковать не будем! Я устроюсь, мне дадут квартиру, и я за тобой приеду.

Дуня вдруг заплакала, да так жалостливо, что у него захолонуло сердце.

Он подошёл к ней, обнял.

— Перестань, Дуняша…

Плакать она, однако, не перестала, то и дело утирала платком слёзы.

— Ну, если уж так тебе хочется, поедешь со мной. — Кирилл Афанасьевич ласково погладил её мокрое от слёз лицо. — Но где мы будем жить, пока мне не дадут квартиру?

— Где ты будешь жить, там и я, и наш сынок, — буркнула Дуня, всхлипывая.

— Что ж, придётся пожить в гарнизонной гостинице. — Мерецков почесал лоб. — Если там будет свободный номер.

Выехали они в столицу на пятый день. На вокзал в Ростове их провожал комдив Ольшанский на своей «эмке». Был он грустный, молчаливый, и, только когда Мерецков прощался с ним, бодро вымолвил:

— Если буду в Москве, проведаю, как ты живёшь. Примешь или знать таких, как я, больше не пожелаешь? — В его глазах появилась хитринка, но Кирилл Афанасьевич этого будто не заметил.

— Скорее я приеду в Ростов, чем ты окажешься в Москве! — усмехнулся Мерецков. — А коли приедешь, желанным гостем будешь, так, Дуняша?

— Михаил Петрович, — улыбнулась Дуня, — если Кирилл вас в дом не пригласит, это сделаю я.

— Ну тогда всё будет в порядке! — улыбнулся Ольшанский. Он нагнулся и поцеловал Дуне руку. — Семь футов нам под килем, друзья! Так говорил мой друг, офицер Черноморского флота!..

Чем ближе поезд подходил к Москве, тем сильнее в голове Мерецкова билась тревожная мысль: как его встретят в штабе округа? Но тут же другая мысль ужалила его: как он с женой и малышом будет добираться с вокзала в штаб округа? Мысленно упрекнул себя за то, что перед отъездом не позвонил дежурному по штабу, чтобы его встретили. Если бы он приехал один, тогда другое дело. И всё же как быть? Придётся на вокзале брать извозчика, но сколько это будет стоить? Денег за июль он не получил, ему дали на дорогу лишь суточные. Хватит ли их, ведь до получки ещё целая неделя!

Поезд пришёл вечером. На вокзале было полно народу. Шум, свистки паровозов, крики разносчиков газет. Всё это слилось в один поток, от которого у Дуни начала болеть голова. Она несла на руках сына — он всё ещё спал, — а Кирилл Афанасьевич с двумя чемоданами направился к выходу из вокзала.

К нему подскочил молодой человек в военной форме.

— Извините, вы Мерецков? — спросил он, перегородив дорогу.

— Да. А вы кто? — Кирилл Афанасьевич поставил на землю чемоданы и взял из рук жены хозяйственную сумку с продуктами.

Молодой человек назвался адъютантом начальника штаба военного округа.

— Товарищ Перемытов поручил мне встретить вас и доставить в штаб, но я перепутал пятый вагон поезда с пятнадцатым и нашёл вас уже на вокзале. Простите. Я проведу вас к машине. Разрешите взять ваши чемоданы?..

Когда Мерецков вошёл в кабинет начальника штаба округа, он увидел Перемытова. Тот задумчиво сидел за столом и что-то писал. Перемытой поднялся — высокий, под тянутый, в отутюженной военной форме, — и улыбка вспыхнула на его лице. Мерецков представился ему. Начальник штаба, поздоровавшись, кивнул на стул.

— Вы один приехали? — спросил он.

— Нет, с женой и маленьким ребёнком.

Пока они беседовали, позвонил начальник тыла округа.

— Перемытов говорит, — ответил начальник штаба в трубку голосом, не терпящим возражений. — К нам приехал на должность начальника мобилизационного отдела новый работник с женой и ребёнком. Выделите ему квартиру из двух комнат из резерва командующего округом. Товарищ Ворошилов в курсе дела… Да-да, согласие Климента Ефремовича есть. Что? Не понял, повторите! Ясно, жду вас. — Перемытов взглянул на Мерецкова. — Сейчас здесь будет начальник тыла, он отвезёт вас на вашу квартиру. Устраивайтесь, а завтра к десяти утра быть у меня. Поговорим о вашей работе в новой должности. Вопросы есть? Нет? Тогда до завтра. Кстати, — спохватился Перемытов, когда Мерецков хотел было выйти, — вы как, с желанием к нам прибыли?

— Не просто с желанием, товарищ начальник штаба, а с большим желанием! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Буду трудиться в полную силу, а как получится, судить вам…

— Хороший ответ! — тоже улыбнулся Перемытов.

10

Поначалу Мерецков, как он сам признавался, опасался новой работы. Но он хотел быть всесторонне развитым и подготовленным командиром, потому, как бы ни было тяжело, надо освоить новую должность, да так освоить, чтобы толк был. «Там, в столице, чтобы не захлестнул тебя поток бумаг, чаще бывай в войсках, изучай армейскую жизнь как она есть, а не ту, о которой пишут в разных документах, — советовал ему комдив Ольшанский. — Главное — занимайся живым делом, иначе пропадёшь!»

Комдив был прав. Недолго Мерецкову пришлось наслаждаться новой работой, вскоре его так захлестнули разные бумаги, что он не мог оторваться от письменного стола. Не разгибая спины, подписывал то одну, то другую бумагу. Он едва успевал ставить на документах свою подпись. Просидел в отделе штаба месяц, и ни разу ему не удалось выехать в войска. А ведь там кипела армейская жизнь! «Надо мне что-то делать, иначе засосёт текучка!» — грустно думал Мерецков. Ему было ясно, что в штабе раздуты штаты. Своими мыслями он поделился с начальником орготдела Горбатовым.

— Николай Константинович, сколько у вас в отделе человек? — спросил Мерецков.

— Сорок! А когда я служил ещё в старой царской армии, нас в отделе было всего четыре человека и мы делали всю работу.

— А у нас девяносто человек, в итоге — сто тридцать! — подсчитал Мерецков. — Мы же утонем в бумажном море! Нам бы оставить человек двадцать, как ты считаешь?

— Факт, надо сокращать! — согласился с ним Горбатов. — Но, если я поставлю этот вопрос, меня никто не послушает, потому как я из бывших офицеров. А вам это дело по плечу: у вас за плечами академия, вы красный офицер. Действуйте, я вас поддержу!

Мерецков загорелся своей идеей и сразу же доложил о ней начальнику штаба Перемытову. Тот минуту подумал, потом коротко изрёк: «Разумное предложение!» И они пошли к командующему. Ворошилов принимал начальника штаба, как правило, в одно время, а он вдруг явился так рано и без звонка.

— Что случилось? — спросил Ворошилов, явно недовольный тем, что его побеспокоили.

— Климент Ефремович, это я виноват, — заговорил Мерецков. — Хотел бы изложить вам своё предложение по улучшению работы штаба округа…

И Кирилл Афанасьевич «выложил» ему свою идею. Ворошилов повеселел, хитровато прищурил глаза, пытливо взглянул на своего начальника штаба.

— Скажи, Алексей Макарович, а этот Мерецков не ликвидирует вообще у нас всю работу? — спросил командующий округом.

— Нет, Климент Ефремович, — улыбнулся Перемытов. — Он правильно предлагает резко сократить штат сотрудников.

— Я не против, товарищи, но решить этот вопрос сам не могу. Надо посоветоваться с наркомвоенмором и членом Реввоенсовета Фрунзе. Я как раз сейчас еду к нему на доклад, изложу и ваше предложение…

Вскоре он вернулся в штаб и вызвал к себе Перемытова.

— Михаил Васильевич одобрил предложение Мерецкова, — бодро произнёс Ворошилов. — Он посоветовал слить мобилизационный и организационный отделы штаба воедино, назначить Мерецкова начальником объединённого отдела, Горбатова сделать его заместителем, а штат работников сократить наполовину!

— Так это же то, что надо, Климент Ефремович! — заулыбался Алексей Макарович. — Спасибо вам за поддержку!

Вернувшись к себе, Перемытов ознакомил Мерецкова с решением Фрунзе.

— Воплощай, Кирилл Афанасьевич, свой замысел на практике.

— Я сделаю всё как надо! — заверил Мерецков начальника штаба.

Кирилл Афанасьевич сумел внедрить в практику всё, что задумал. Получилось неплохо. Перемытов убедился, что у Мерецкова «голова варит». Он пошёл к Ворошилову и предложил назначить Мерецкова помощником начальника штаба округа. Своё предложение, вспоминал этот эпизод Кирилл Афанасьевич, Перемытов мотивировал так. В штабе почти все начальники отделов — бывшие генералы, и, когда он, Перемытов, бывший офицер, вносит какую-либо идею, они кривят презрительно губы и пытаются саботировать её: дескать, этот выскочка, ходивший в нашем подчинении, теперь тщится что-то такое нам показать; а на Мерецкова они смотрят как на человека, выдвинутого революцией, и спокойно ему подчиняются. Ворошилов отнёсся к этим соображениям внимательно, и Мерецков вскоре был назначен по совместительству помощником начальника штаба, а по политической линии — комиссаром. Казалось бы, под бременем трёх должностей он должен был задохнуться. А фактически лишь сейчас помнилось у него свободное время, и работа с мобилизационным планом пошла совсем по-другому. Центр её тяжести был переведён в войска.

Когда наконец реорганизация была завершена и Мерецков доложил о ней Перемытову, тот взял у него все документы и пошёл с ними к Ворошилову. Климент Ефремович долго рассматривал схемы, потом сказал, что немедленно доложит о них председателю Реввоенсовета Фрунзе. (В начале 1925 года М. В. Фрунзе был назначен председателем Реввоенсовета СССР, после того как Л. Д. Троцкий был снят с этой должности. — А. 3.).

Фрунзе одобрил схемы материального обеспечения войск Красной Армии на случай их развёртывания.

— Кто возглавлял эту работу? Товарищ Мерецков? — спросил он.

— Он, Михаил Васильевич, — ответил Ворошилов и добавил: — Правда, со мной консультировался…

— Способный штабист. — Фрунзе взглянул на командующего Московским военным округом. — Всех, кто трудился над этими документами, надо поощрить. Сами решите, кого и чем.

Естественно, Ворошилов сразу же поздравил Мерецкова с успешной работой, которую высоко оценил Фрунзе. Кириллу Афанасьевичу радоваться бы, а он сказал, что мог бы лучше отработать документы, но времени было в обрез.

— Сколько человек трудилось? — спросил Ворошилов.

— Со мной пятеро.

Всем пятерым командующий округом предоставил полуторамесячный отпуск, им были выделены путёвки в санаторий «Гурзуф». А Мерецков был премирован ещё и двухмесячным окладом.

Мерецков проникся глубоким уважением к Михаилу Васильевичу Фрунзе, уже тогда зарекомендовавшему себя полководцем с большой буквы. Когда Фрунзе проводил деловые совещания, Кирилл Афанасьевич старался впитать всё то новое по вопросам территориальной системы, мобилизации войск, что необходимо было сделать в округе. А когда проходили большие манёвры регулярных частей с привлечением территориальных, Мерецков проявлял свои способности в полную силу, и самой дорогой для него была похвала Фрунзе. Однажды после учений войск округа тот сказал:

— Хорошо вы потрудились, товарищ Мерецков. Военная реформа, которую мы проводим в Красной Армии, это наш броневой щит, о который разобьются все происки наших врагов. Главное в военной реформе — не забыть о рядовых бойцах, надо их хорошо вооружить, обеспечить всем необходимым, дать им в руки первоклассное оружие и боевую технику!..

Во всех военных округах и соединениях войск реформа проходила успешно. Опыт перестройки Красной Армии и Военно-Морского Флота и законодательство о прохождении военной службы были обобщены в Законе об обязательной воинской службе, принятом в сентябре 1925 года. Тогда же ввели в армии единоначалие — важнейший элемент всей военной деятельности. Мерецков был горд тем, что в повышении боевой мощи вооружённых сил была частица и его труда. «Для меня лично 1925 год был насыщенным, и я многое внедрил в войсках из того, что намечал», — без ложной скромности признавался Кирилл Афанасьевич.

Но 1925 год принёс Мерецкову и большое горе: после неудачной операции умер Михаил Васильевич Фрунзе. Ворошилов был тоже потрясён в тот день. Он вызвал Мерецкова и спросил, где Перемытов.

— Он у авиаторов, вернётся к вечеру.

— Тогда вы соберите группу людей руководящего состава, восемь-десять человек, и мы поедем в Боткинскую больницу.

Туда все приехали возбуждённые, никому не верилось, что умер полководец, чьё имя гремело на устах бойцов и командиров Красной Армии и Военно-Морского Флота. Ворошилов поднялся наверх, к главврачу, остальные ожидали его внизу. Вскоре Климент Ефремович, бледный и расстроенный, сошёл вниз.

— Героя Урала, Туркестана и Перекопа с нами больше нет, — ломаным голосом произнёс он и смахнул со щёк покатившиеся слёзы.

В Колонном зале Дома союзов, где был установлен гроб с телом Михаила Васильевича Фрунзе, Мерецков стоял в почётном карауле, и слёзы блестели на его глазах.

Ночь он провёл неспокойно, сон никак не шёл к нему. Все мысли были о нём, о Фрунзе. Так с ним бывало не раз, когда в Гражданскую войну он терял близких ему людей.

Утром Мерецков прибыл на службу и узнал, что в Красной Армии произошли новые назначения. Председателем Реввоенсовета СССР стал Климент Ефремович Ворошилов, а Московский военный округ возглавил видный военный деятель Георгий Дмитриевич Базилевич, получивший боевое крещение в рядах Красной Армии в августе 1918 года. Тогда на Нижней Волге сложилась трудная для советской власти обстановка. Защитники Царицына едва сдерживали натиск белоказаков. В это время неподалёку от Саратова, в Камышине, в группе представителя Высшей военной инспекции находился Базилевич. Ему-то и было поручено доставить в Царицын боеприпасы. Георгий Дмитриевич создал из камышинских рабочих строевые роты, вооружил их. Они погрузили на пароходы боеприпасы и пробились к Царицыну сквозь белогвардейские заслоны. В бою с врагами Базилевич был восемь раз ранен. Но особо он проявил себя на посту командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Летом барон Врангель попытался высадить из Крыма десант на Кубани, в тыл красным войскам, но решительным ударом Базилевич сбросил десант полковника Назарова в море, за что был награждён орденом Красного Знамени. В 1924 году Базилевич стал помощником командующего войсками Московского военного округа. Здесь Мерецков и познакомился с ним. Как-то после совещания в штабе Кирилл Афанасьевич пригласил его к себе в гости. Георгий Дмитриевич не отказался, однако спросил:

— Кирилл, у вас ведь дома малыш, не помешаю?

— Как можно так говорить, вы для нас с женой будете дорогим гостем!

— Ну, если так… — улыбнулся Базилевич.

Они вошли в квартиру, и Мерецков весело сказал:

— Дуняша, у нас гости!

Жена вышла из детской, прикрыв за собой дверь. Увидев Базилевича, она смутилась, вмиг поправила причёску и подошла к нему.

— Я Евдокия Петровна или просто Дуня! — И протянула ему руку.

— А я Георгий, помощник товарища Ворошилова! — Он пожал ей руку, застыв у порога. — Кирилл Афанасьевич пригласил меня в гости, и я, как видите, прибыл.

— Вот и хорошо! — одобрительно воскликнула хозяйка. — Садитесь, пожалуйста. Малыш спит, и я буду вас кормить.

Она быстро накрыла стол. Кирилл Афанасьевич принёс из кухни водку и шампанское.

— Мы с вами, Георгий Дмитриевич, закончили рабочий день, а потому вправе употребить горючку!..

За столом завязалась оживлённая беседа. Хмельное дало себя знать. Но если Базилевич с первых же минут был весел, разговорчив и сыпал шутками, то Кирилл Афанасьевич поначалу был сдержан — в гостях у него находился не кто-нибудь, а правая рука командующего Клима Ворошилова, человека необычайно популярного в Красной Армии, — но потом и сам стал рассказывать о себе, о том, какая судьба выпала ему на нелёгком, как он выразился, «солдатском» поле. Глядя на мужа, Дуня радовалась: на службе у него дела идут хорошо, а большего она и не желала.

— В жизни, Кирилл, я лёгких путей не выбирал. — Базилевич произнёс это тихо и, как показалось Мерецкову, с грустью. Он перешёл на «ты». — Тебя вражеская пуля жалила в боях три раза, а меня восемь раз шарахнуло! Так оно и должно быть, ведь я на девять лет старше тебя, Кирилл! Ещё до революции на Юго-Западном фронте в пятнадцатом году я был поручиком и командовал ротой. Два года не вылезал с переднего края и получил «в награду» шесть ранений! Да, что и говорить, досталось мне…

У Мерецкова с Базилевичем, теперь уже командующим войсками округа, сложились доверительные отношения. Не раз под его руководством Кирилл Афанасьевич разрабатывал и проводил войсковые учения под Москвой, чаще всего в Гороховецких лагерях. Базилевич вникал во все вопросы глубоко, «видел дальше и больше, чем многие из нас», отмечал Кирилл Афанасьевич. Разборы учений, которые делал Базилевич, были для Мерецкова своеобразной школой, где он «обретал то, что необходимо командиру, если он хочет стать зрелым военачальником».

Кому-кому, а Мерецкову на хороших военачальников чертовски везло! Более трёх лет он бок о бок работал с Базилевичем. На смену ему в округ пришёл Иероним Петрович Уборевич. А сблизился с ним Кирилл Афанасьевич при необычных обстоятельствах. Когда Уборевич принял дела, он двое суток знакомился с комсоставом округа, но Мерецкова, в то время исполнявшего обязанности начальника и комиссара штаба округа, почему-то не вызывал. Наконец к нему явился адъютант Уборевича и принёс пакет.

— Командующий товарищ Уборевич поручил мне вручить его вам!..

Мерецков вскрыл пакет и обнаружил в нём задание на командно-штабное занятие «Встречный бой стрелковой дивизии». На время занятия он назначался командиром дивизии, а работники штаба, находившиеся в его подчинении, — командирами полков и должностными лицами штаба дивизии. Время занятий — двенадцать ноль-ноль, место занятий — кабинет командующего.

Мерецков оперативно провёл занятие, и, когда Уборевич сделал разбор, он высоко оценил его действия.

— Вы работали лучше и быстрее, нежели офицеры немецкого Генерального штаба, на занятиях у которых мне недавно пришлось быть, — подчеркнул Иероним Петрович. — Меня это радует, и я надеюсь, что мы с вами сработаемся и от этого выиграет боевая подготовка войск округа.

В Гороховецких лагерях проходила артиллерийская стрельба, на которую были приглашены начдивы, начальники военных училищ и руководящий состав округа. Эти сборы готовил и проводил Мерецков. Перед поездкой в лагеря Уборевич вызвал его и начал задавать вопросы по теории артиллерийской стрельбы. Кирилл Афанасьевич знал, что по профессии командующий сам артиллерист, поэтому, чтобы не попасть впросак, тщательно подготовился к этим стрельбам. Мерецков ответил на все вопросы Уборевича. Тогда командующий на чистом листе бумаги стал показывать ему, как вести стрельбу артиллерийским дивизионом.

— Что хочу вам посоветовать, — проговорил Уборевич. — Вам придётся первому командовать дивизионом. С вас будут брать пример другие, а потому вы должны быть на высоте. Приходите ко мне к концу дня, и мы с вами потренируемся.

Стрельбы прошли успешно. Дивизион Мерецкова не подкачал. Кирилл Афанасьевич был доволен, а когда Уборевич объявил ему благодарность, чувствовал себя на седьмом небе.

Утром, как только Мерецков прибыл на службу, его вызвал Уборевич.

— Знаете, о чём я подумал, когда вчера мы проводили стрельбы? — спросил он, едва Кирилл Афанасьевич сел к столу, где командующий разложил карту. — Нам надо создать базу для обучения танкистов. Полигон, стрельбище и учебные поля, которые мы имеем, уже не отвечают требованиям времени.

— Я об этом уже думал, — сказал Кирилл Афанасьевич. — У меня даже есть план на этот счёт, и я готов показать вам его.

— Что меня ещё волнует? — продолжал Уборевич. — Я пришёл к выводу, что угроза нападения на важные объекты в глубоком тылу ещё более возросла, поэтому нам надо усилить средства противовоздушной обороны. Оба этих вопроса я поставлю на Реввоенсовете, ибо для этого нужны деньги, и немалые.

И в октябре 1929 года Уборевич сделал это на заседании Реввоенсовета СССР.

— Красная Армия — детище народа, — горячо говорил он. — А коль это бесспорная истина, то народ даст нам деньги, чтобы наши вооружённые силы стали более сильными, готовыми дать отпор любому агрессору!

Мерецкова восхищало то, как остро Иероним Петрович находил проблемы, которые нужно было решать и которые не давали расслабляться. Сам Кирилл Афанасьевич в эти дни трудился рядом с командующим допоздна, приходил домой усталый, порой даже не ужинал, а сразу ложился отдыхать. Жене это не нравилось…

Весь день Мерецков пробыл в поле на учениях. В то время в округе они шли непрерывно. В марте 1929 года Кирилл Афанасьевич проводил двусторонние тактические учения, в мае под его руководством проходила двухстепенная оперативно-тактическая игра, в сентябре — окружные манёвры. Шла техническая реконструкция армии — пехота получала модернизированные винтовки и другое оружие. Стали выделяться в самостоятельный род автобронетанковые войска. А вскоре на парадах на Красной площади в Москве по брусчатке загрохотали советские танки.

— Прямо дух захватывает от всего, что делается сейчас в Красной Армии! — довольно произнёс Мерецков, представив Уборевичу рапорт о проделанной за полгода работе штаба. — Армия растёт на глазах, из карлика — первых отрядов красных бойцов — она выросла в великана!

— Не скажи, Кирилл Афанасьевич, — заулыбался Уборевич. — Но этому великану надо дать в руки автоматическое оружие, посадить его на танк, придать ему авиацию, тогда, наверное, его никакая сила не сокрушит! — Иероним Петрович вернул документ и попросил передать его начальнику политуправления округа Володину, наказав, чтобы тот в шесть часов вечера прибыл к нему.

Мерецков шагнул к двери, но Уборевич задержал его.

— Давно хочу попросить вас вот о чём. — Он на минуту задумался. — Когда бываете в войсках, присматривайтесь к людям. Надо отбирать для службы в Центральном военном округе талантливых, мыслящих бойцов и командиров. В минувшем году вы как первый заместитель начальника штаба ездили в город Торжок, в 148-ю стрелковую дивизию, где инспектировали 143-й стрелковый полк, которым командует Александр Василевский. Вы дали ему высокую оценку, говорили мне, что этот командир полка мыслит категорией начальника дивизии. Я тогда усомнился в вашей оценке и позже, когда сам поехал в Торжок, решил посмотреть этот 143-й полк.

— А заодно решили и меня проверить, не завысил ли я полку оценку? — съязвил Мерецков, на что Уборевич ответил:

— На то я и командующий, чтобы строго контролировать своих подопечных. Так вот зря я перестраховался, наши инспектора дали высокую оценку полку Василевского. Потом я объявил ему благодарность. Так что ваши акции, Кирилл Афанасьевич, поднялись в цене, — шутливо добавил Иероним Петрович. — Кстати, о Василевском. Тогда, вернувшись в штаб округа, я издал приказ назначить его командиром отстающего полка. Василевский и этот полк вывел в передовые! Таких вот командиров, как Василевский, нам бы побольше, — резюмировал Уборевич.

День выдался холодным и ветреным, и хотя шёл дождь, Мерецков проводил испытания нового танка. Лишь к вечеру он приехал домой. Принял душ, поужинал, прилёг на диван отдохнуть. Ночью его вызвали на службу по боевой тревоге. Начинались летние учения.

В этот раз он провёл артиллерийскую оперативную игру с руководящим начсоставом, и, когда закончил её, его вызвал к себе командующий округом. Обычно, когда Кирилл Афанасьевич заходил к нему, тот был весел, шутил, здоровался за руку. Теперь Уборевич был хмур. На приветствие Мерецкова «Здравия желаю!» Иероним Петрович даже не глянул в его сторону, сосредоточенно думал о чём-то своём, затем сухо бросил:

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич! — Уборевич тоже сел. Он заговорил о проведённом учении, отметив, что Мерецков в основном правильно руководил войсками, умело и энергично навязал свою волю противнику и нанёс по нему чувствительный удар. — Но вы допустили серьёзную ошибку в ходе учения, в боевой обстановке это привело бы к большим потерям, если не к поражению.

«Кажется, сейчас он мне даст прикурить…» — передёрнул плечами Мерецков, но виду не подал, даже улыбнулся, хотя улыбка получилась кислой. Уборевич между тем угрюмо свёл брови. По его настроению Мерецков понял — что-то случилось. Впечатление было такое, что командующему вовсе не хотелось говорить. А ведь разбор учений он всегда проводил энергично, за удачные действия хвалил, за ошибки журил, но не так жёстко, как в этот раз. Что вызвало у него такое настроение?

— Я вам уже говорил, что правильно руководить боем — значит прежде самому продумать всю динамику событий. — Уборевич взял папиросу, закурил и продолжал: — Решить, где сосредоточить артиллерию, куда бросить танки, какую задачу поставить авиации. Словом, каждый должен знать, что ему надлежит делать в бою. А как получилось у нас? Пехота пошла на штурм укреплений противника, но атака захлебнулась — враг открыл сильный огонь из пулемётов, а с флангов по вашим войскам ударили миномёты и орудия. Что сделали вы?

— Я бросил танки на позиции противника, — смутился Мерецков. — Правда, не сразу, но смял его оборону.

— Какой ценой смяли? — насмешливо спросил командующий и добавил: — Большими потерями пехоты! А следовало перед атакой обработать передний край неприятеля артогнём, потом бросить вперёд танки, а за ними — пехоту!

— Я не знал, что противник создал прочную оборону, — объяснил Кирилл Афанасьевич.

— А где ваша разведка, почему она не выявила характер переднего края? — спросил Уборевич. — И ещё одна деталь. Когда противник открыл огонь из орудий, командир танкового полка связался с вами по телефону и предложил бросить танки на их подавление. Однако вы не разрешили ему это сделать, сославшись на то, что этим займётся авиация. Пока вы ставили задачу командиру эскадрильи бомбардировщиков, было потеряно драгоценное время. Так ли надо было поступать? Нет, Кирилл Афанасьевич! Во-первых, вы «зарубили» в зародыше инициативу командира танкового полка, а её следовало не гасить волевым решением, а всячески поддержать. Во-вторых, вы забыли, что время на войне дорого и его не следует зря терять.

Выслушав замечания командующего, Мерецков с трудом сказал:

— Не могу возразить, Иероним Петрович. Разнос, который вы учинили мне, поделом. Я так уверовал в свои силы, что силы противника недооценил. Но скоро у нас пройдут новые учения под вашим руководством, и я обещаю вам действовать рационально.

Уборевич горько улыбнулся, поправив на носу очки.

— Не получится, Кирилл Афанасьевич.

— Почему? — удивился Мерецков.

— Я ухожу со своего поста, — грустно произнёс Уборевич. — Новым командующим войсками Московского военного округа назначен Август Иванович Корк[12]. Сегодня я сдаю свои дела, а вечером у меня будет прощальный ужин. Приглашаю и вас к семи вечера. Можете прийти с женой.

11

Мерецкову было жаль расставаться с Уборевичем: слишком много тот для него значил. «Этот человек сыграл в моей жизни огромную роль, — отмечал Кирилл Афанасьевич. — Я проработал вместе с ним около пяти лет, и годы эти — целый новый период в моей службе. Я занимал довольно высокую военную должность и мог считаться сложившимся человеком. И всё же ни один военачальник раньше (да, пожалуй, и позже) не дал мне так много, как Иероним Петрович».

«Как сложатся у меня отношения с Корком? — спросил себя Мерецков, когда поздно вечером попрощался с Уборевичем у него дома. — Хочу, чтобы они были честными, как с Иеронимом Петровичем. Ведь начальник штаба округа — это правая рука командующего!»

К огорчению Мерецкова, отношения с Корком у него не сложились. Случилось это не сразу. Когда Корк стал командующим, у Мерецкова наступил срок его очередной стажировки в командирской должности, и он был назначен командиром и комиссаром 14-й стрелковой дивизии. Корк пригласил его на беседу.

— Какие задачи вы поставили перед собой, командуя дивизией? — спросил он.

В его голосе Мерецков уловил сухость, какую-то казёнщину, и от этого ему сделалось не по себе. Но не зря говорит, что командиров, как и отцов, не выбирают. Не выбирал их и Кирилл Афанасьевич. Он словно сбросил с себя это неприятное наваждение и бодро заметил, что поставил перед собой три задачи: довести организацию управления дивизией до высокого уровня, максимально приблизить свою дивизию к тому, что входило в понятие кадрового регулярного соединения, имеющего высокую боевую готовность, и, наконец, активно участвовать во всех окружных учениях.

— Но вы ещё и комиссар дивизии, что будете делать по этой линии? — В глазах Корка вспыхнула лукавая усмешка.

Мерецков ответил, что будет разъяснять бойцам и командирам политику партии большевиков по проведению в стране коллективизации сельского хозяйства, необходимость борьбы с кулачеством. Это очень важно, так как в дивизии служит немало крестьян из разных областей государства. Опять же во многих деревнях возникли сельские советы, и людям важно объяснить их роль как самой массовой организации…

Корк слушал его и чему-то усмехался. Он прошёлся по кабинету, зачем-то посмотрел на карту, висевшую на стене, подошёл к столу, посмотрел в папке какие-то бумаги и снова приблизился к Мерецкову.

— Я доволен вашим ответом, Кирилл Афанасьевич. — Он посмотрел на ручные часы. — Однако пока это всего лишь слова, а как будет на деле?

— Постараюсь всё это осуществить на практике! — заверил командующего Кирилл Афанасьевич. — Во всяком случае, Иероним Петрович Уборевич был мною доволен, и я не подводил его. Штабную работу люблю. Хотел бы дружно работать и с вами, Август Иванович.

— А что, у вас возникли сомнения? — вскинул брови Корк и чуть поднял подбородок. Он был сейчас похож на поэта, который вышел на сцену и готовился читать свои стихи.

— У меня — нет, товарищ командующий, а как вы будете ко мне относиться, мне неведомо.

— Наши судьбы, Кирилл Афанасьевич, плетёт военная служба, а служба — это работа до седьмого пота! — жёстко и, как показалось Мерецкову, назидательно произнёс Корк. — Уходя, Уборевич дал вам высокую оценку как начальнику штаба. Я же дам вам оценку позже, когда узнаю вас больше, кто вы и чего стоите.

«Он дал понять, что сомневается в оценке моей персоны Уборевичем», — грустно подумал Мерецков, уходя от Корка.

К концу года дивизия Мерецкова успешно прошла инспекторскую проверку, которую придирчиво проводил сам Корк, а на осенних манёврах она показала высокую маршевую подготовку, быстро развернулась и стала наносить удары по флангам и в тыл противника. «Для меня командование дивизией явилось важной школой, пригодившейся мне в мирные годы и особенно в годы войны, — отмечал Кирилл Афанасьевич. — Я учился управлять большими массами бойцов, — готовил себя к тому, чтобы вести их к поставленной цели, а на войне — к победе в бою».

Корк остался доволен тем, как Мерецков командовал дивизией, однако то ли из ревности, то ли обиделся, что Кирилл Афанасьевич хвалил Уборевича во время их первого знакомства, прямо не высказал своего удовлетворения, а выразился в общем и целом:

— Служба у нас такая, что требует постоянно держать палец на курке. — Он сощурился, карие с отливом глаза блестели от ярких лучей солнца, пробивавшихся в окно. — Но мало держать палец на курке, надо ещё и совершенствовать своё мастерство. Военное дело напоминает мне лестницу, у которой есть первая ступенька, но нет последней.

— Разумеется, в военной науке нет предела, товарищ командующий, и я, смею вас заверить, об этом не забываю.

— Рад это слышать! — Корк снял очки и положил на стол. — Утром мне звонил наркомвоенмор товарищ Ворошилов. Вам нужно быть у него сегодня к пяти вечера.

— По какому вопросу? Мне же надо подготовиться.

— Не знаю, а спрашивать его не стал, да и этика не позволяет мне это делать. Он сам вам скажет. Но, видимо, речь пойдёт о чём-то серьёзном. Вернётесь, мне доложите, что и как…

На обед домой Мерецков не пошёл, о чём предупредил жену, позвонив ей по телефону.

Кирилл Афанасьевич прибыл в Наркомат по военным и морским делам раньше назначенного времени. Его увидел Семён Будённый, возглавлявший в то время инспекцию кавалерии.

— Кирилл, не ко мне ли пришёл? — Семён Михайлович поздоровался с ним. — Небось возгордился, что служишь у Клима Ворошилова? А меня, старого конника, забыл?

Мерецков покраснел, стал объяснять Будённому, что всё это время по горло был занят: то учения, то поездки в лагеря…

— Велено быть у Ворошилова к пяти вечера.

Будённый взглянул на часы.

— У тебя, Кирилл, в резерве минут сорок, так что зайдём ко мне в инспекцию.

Здесь Мерецков увидел тех, с кем познакомился ещё на Гражданской войне, и тех, с кем учился в Военной академии. Первым подал голос Иван Тюленев, помощник инспектора кавалерии.

— Кирилл, рад тебя видеть! — воскликнул он. — Помнишь, как мы с тобой зубрили в академии военную науку?

— Как не помнить, Иван Владимирович! — Мерецков крепко пожал ему руку. — Я ещё не забыл, как вы были комбригом в Первой конной армии, как храбро рубили шашкой белогвардейцев.

— То было жаркое время, оно нет-нет да и саднит мне душу, — признался Тюленев. — Ведь мы теряли в боях друзей и соратников.

— Но главное, что мы крепко били белых генералов — и Мамонтова, и Шкуро, и Деникина, и Врангеля… Сколько их было? Десятки! А Будённый был и есть один! — и Семён Михайлович заразительно рассмеялся, его пышные усы, о которых в Конармии ходили легенды, вздрагивали, а глаза светились.

Бывшие конармейцы смеялись, шутили, вспоминали разные эпизоды из своей фронтовой жизни. В кабинет вошёл личный секретарь Будённого Павел Белов, прославившийся в годы войны как командир 1-го кавалерийского корпуса.

— Семён Михайлович, вас приглашает к себе товарищ Ворошилов, он только что звонил.

Будённый плечом толкнул дверь и вышел. Но не успел Мерецков уйти, как он вернулся и сказал Тюленеву, чтобы тот взял папку с документами и что они сейчас пойдут к начальнику штаба. Будённый взглянул на Мерецкова.

— Кирилл, поспеши к Ворошилову: он собирается ехать в Кремль.

Ворошилов сидел за столом и просматривал документы, когда Мерецков открыл дверь кабинета.

— Заходите, Кирилл Афанасьевич! — Наркомвоенмор усадил его в кресло, сел рядом с ним. — Как служится?

Мерецков ответил, что всё идёт хорошо, правда, на учениях приходится много работать, нередко домой возвращается глубокой ночью, а то и вовсе остаётся ночевать в лагерях. Ворошилов слушал его молча, не перебивая, но то и дело поглядывал на часы.

— Я вот зачем вас вызвал, — поднял брови Ворошилов. — Группа командиров Красной Армии едет в служебную командировку в Германию. В её состав включены и вы. Что будете там делать? Знакомиться со службой немецких военных штабов. Немцы покажут вам войсковые учения. Человек вы опытный и знаете, что нас особенно интересует. Всё полезное у немцев нужно взять на вооружение. Они ведь тоже кое-что перехватили у нас, так надо ли нам стесняться? — Он с минуту помолчал. — Почему-то Корк не включил вас в группу отъезжающих, я распорядился внести вас в список. Вы что, не ладите с командующим округом?

— Ничего такого нет. Видимо, Август Иванович не может обойтись без меня как штабного работника. Других причин не вижу.

Ворошилов необычно строго посмотрел на Мерецкова. В его глазах блеснули искорки и тут же угасли.

— Очень важно, чтобы вы понимали командующего и во всём ему помогали, — сказал Климент Ефремович. — Корк из числа тех, кому наша армия дорога, и вам с ним делить нечего! — Наркомвоенмор позвонил своему заместителю по разведке. — Сейчас я пошлю к вам Мерецкова, он тоже едет в Германию. Поговорите с ним, что и как ему там делать, а я уезжаю в Кремль к товарищу Сталину. — Положив трубку, Ворошилов взглянул на Кирилла Афанасьевича. — Всё слышали?

— Так точно! — Мерецков встал. — Разрешите идти?..

— Идите, но не спотыкайтесь! — Ворошилов хитро прищурил глаза.

«Но не спотыкайтесь… О чём это он? Наверное, обо мне не очень лестно отозвался Корк, — размышлял Мерецков, направляясь в штаб округа. — А вот поездка в Германию мне на руку. Посмотрю, как работают немецкие штабы, что у них появилось нового, что они скажут о деятельности наших штабов и скажут ли». Он вышел из машины и поднялся по ступенькам подъезда штаба. Навстречу ему шёл командующий.

— Были у наркомвоенмора? — спросил он, остановившись.

— Вместе с другими командирами я еду в Германию, — коротко объяснил Кирилл Афанасьевич.

— Странно, однако, мне он об этом не говорил. Когда отъезжаете?

— Завтра в семь вечера.

— Тогда передайте дела своему заместителю, а сами идите домой готовиться к командировке. — Помолчав, Корк спросил: — Обо мне шла речь?

— Да. Ворошилов сказал, что вы из числа тех, кому наша Красная Армия дорога.

Корк усмехнулся, зацепил Мерецкова взглядом.

— Умеет Климент Ефремович находить для нас нужные слова. — Он пожал Кириллу Афанасьевичу руку. — Успешной вам поездки!..

На Белорусском вокзале, откуда поезд уходил в Германию, было многолюдно. С утра, когда Кирилл Афанасьевич по просьбе жены ходил в магазин за продуктами, накрапывал дождь, а к полудню распогодилось, солнце щедро палило, было по-летнему тепло. Посадку пока не объявили, и Мерецков прошёл в здание вокзала, чтобы взять на дорогу пару бутылок пива. Уже расплатился с продавцом, как вдруг у буфета, в пяти шагах от себя, увидел Татьяну Кречет. У Мерецкова забилось сердце то ли от волнения, то ли от воспоминаний о пребывании в госпитале. Татьяна стояла у буфета и ждала, когда подойдёт её очередь. Глаза у неё были задумчивые. Он хотел было подойти к ней, но в последнюю секунду решил этого не делать. С тех пор, как они виделись в последний раз, прошло восемь лет, но она как будто не изменилась. Татьяна взяла из рук девушки-продавщицы пакет с конфетами и, отходя в сторону, заметила Мерецкова и на мгновение замерла.

«Она узнала меня!» — едва не крикнул он и торопливо шагнул к ней.

— Вы ли это, Татьяна? — Он улыбнулся.

— Я, Кирилл. — Она тоже улыбнулась, глаза её заискрились, а взгляд стал добрым, любящим, отчего у Кирилла Афанасьевича снова забилось сердце.

— Не забыли, как меня звать… — Он взял её за руку и отвёл в сторону. — Как вы оказались на вокзале?

Татьяна ответила, что приехала в Москву к тете, которая перенесла операцию, и две недели провела у неё, пока тётя не поправилась.

— Вы с мужем приехали? — спросил Мерецков.

— Мужа у меня теперь нет… — глухо произнесла она, и её лицо вмиг потемнело. Глаза стали чужими и какими-то тусклыми, словно их накрыл туман.

— Вы разошлись?

— Нет… Я его похоронила… — Она помолчала. — Машина скорой помощи на полном ходу столкнулась на переезде с грузовиком, и Альберт погиб. Он ударился головой об асфальт на дороге. Это было ужасно, когда я увидела его, потеряла сознание…

— Давно это произошло?

— Пять лет назад. — Она вскинула на Мерецкова глаза. — А вы как здесь очутились?

Мерецков грустно усмехнулся, ответил, что едет в Германию в составе делегации командиров Красной Армии.

— Вы же знаете, Таня, что свою жизнь я посвятил службе в армии. — Он краешком глаза посмотрел на часы — до посадки на поезд оставалось ещё полчаса. — Помню, ваш отец сказал мне, чтобы я уходил из армии, если хочу долго жить. Я тогда заметил, что у меня хватит силы воли побороть свою болезнь. И это мне удалось…

Татьяна какое-то время молчала, затем спросила:

— Кирилл, вы скоро станете генералом?

— Я об этом как-то не думал, — смутился Мерецков.

— Плохо, Кирилл! — воскликнула она. — Ещё Суворов говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!

— Я же не рядовой боец, Таня, я — командир! — весело возразил ей Мерецков. — До генерала мне ещё ох как далеко!

Она свела брови.

— А свою жену Дуняшу вы любите?

— Люблю. Она мне сына родила, как же её не любить?! Вы, наверное, тоже любили своего Альберта?

— Да!

— Наверное, вы его заарканили?

— Не я, Кирилл, он меня, — улыбнулась Татьяна. — Как-то я пришла к папе в госпиталь, Альберт увидел меня и влюбился. Во время отпуска приехал в Москву, и мы поженились. Родился сын, всё было прекрасно. А потом случилась трагедия…

Оба помолчали. Мерецков спросил, что слышно о её брате Аркадии. Татьяна печально вздохнула.

— От него нет никаких вестей. И вообще, жив ли он? — Она горько улыбнулась. — Скажите, Кирилл, если мой брат объявится, его арестуют?

— Вряд ли. С Врангелем ушли за кордон сотни казаков, многие из них уже вернулись на Родину. Они попали за границу случайно, генерал Врангель их обманул, теперь они прозрели. За что же их сажать в тюрьму? — Он взглянул на часы. — Однако мне пора, уже объявили посадку. А ваш поезд когда будет?

— В десять вечера, так что есть ещё время и я хотела бы побродить по Москве. Мы с вами ещё встретимся, Кирилл?

— Наверное, встретимся. Во всяком случае, я когда-нибудь заеду к вам в гости, — пообещал Мерецков.

— Всего вам доброго, Кирилл! — весело произнесла Татьяна, хотя её глаза были грустными. Она волновалась и этого не скрывала. — Я хочу, чтобы вы увидели моего сына.

— И я хочу, Таня. Он на вас похож?

— Как две капли воды…

В поездке в Германию Мерецков, как и его коллеги, был разочарован, и об этом он прямо заявил наркомвоенмору Ворошилову, когда докладывал ему о своих впечатлениях.

— Германия стоит на распутье, фашистская угроза нарастает с каждым днём, — подвёл итог Мерецков. — Удивило нас и то, что немецкая печать позволила себе ряд выпадов против нас, советских командиров. Между ними и рабочими предприятий на наших глазах происходили кровавые стычки. А что делала полиция? Она помогала нацистам, когда видела, что в стычке берут верх рабочие, усмиряла их.

— Как на всё это реагировали немецкие офицеры? — спросил Ворошилов.

— Они заявляли нам, что их армия стоит вне политики!

Немецкой штабной службе, говорил Мерецков, присуща двойственность. С одной стороны, чёткость и высокая организованность сотрудников штабов, особенно при отработке каждой операции, с другой — чрезмерный педантизм, преклонение перед документом. Поступила директива — и, будь добр, строго выполняй её. Никаких отклонений, никакого «новаторства», иначе это будет расценено как неисполнение документа. А как же быть с инициативой подчинённых? Директива директивой, но если у командира родилась какая-то идея, которая позволит выполнить её с большим выигрышем? Вот это-то и не поощряется. Исполнительность у немцев доведена до автоматизма.

— Для Красной Армии такой автоматизм негож! — заявил Мерецков.

Ворошилов чему-то усмехнулся, пощипывая кончиками пальцев щетинистые усы.

— Вот в этом я бы с вами не согласился, — произнёс он. — Исполнительность — душа воинской службы!

— Да, но она не должна быть автоматической, — возразил Мерецков, — я бы сказал, бездумной. А бездумность проявляется тогда, когда человек не вникает в то, что делает, действует автоматически, как пружина.

— А что вам там особо понравилось?

— Довольно высокая степень механизации и моторизации немецкой армии, — не раздумывая ответил Мерецков. — В этом деле, товарищ наркомвоенмор, они лет на десять, если не больше, опередили нас.

— Вы так думаете? — нахмурился Ворошилов. Он резко передёрнул плечами и недоверчиво посмотрел на своего собеседника.

— Это не только моё мнение, — подчеркнул Мерецков. — Такова точка зрения всех, кто был в группе. Военная техника и оружие у немцев развиты очень высоко. Если в Красной Армии лишь недавно появилось автоматическое оружие, то там его уже давным-давно применяют на практике.

— Насчёт автоматического оружия нам надо крепко подумать, — согласился Ворошилов.

Они ещё некоторое время обсуждали военные проблемы немецкой армии, сопоставляли увиденное там с тем, что было в войсках Красной Армии.

— Я понял вас так, Кирилл Афанасьевич, что штабная работа у нас налажена лучше, чем в Германии, а с военной техникой у нас дело швах?

— Да, товарищ наркомвоенмор.

Ворошилов встал, давая понять, что приём окончен.

— Всё лучшее, что есть в штабах Германии, следует непременно внедрить в штабах Красной Армии, и вам, Кирилл Афанасьевич, надо вплотную этим заняться. Поручаю вам составить нечто вроде плана и представить мне. Ясно?

— Слушаюсь, товарищ наркомвоенмор!..

У Мерецкова ещё более обострились отношения с Корком, когда он вернулся из Германии. Временно исполняя обязанности начальника штаба округа, Мерецков был дотошным в работе и никому не прощал ошибок. Но, как он ни старался предельно точно выполнять распоряжения командующего, Корк этого будто не замечал. «Меня раздражала непоследовательность Корка в приказах, порой происходившая от его забывчивости, — признавался Мерецков. — Путаница получалась. Досадовал я и на то, что командующий мог сообщать вышестоящим лицам непроверенные сведения». Один такой эпизод буквально возмутил Кирилла Афанасьевича. Округ готовился к очередному параду в честь Октябрьской революции. Было решено показать на Красной площади танки отечественного производства. Незадолго до праздника Корка и Мерецкова вызвали в ЦК ВКП(б). Сталин поинтересовался, как идёт подготовка к параду, каких и сколько будет танков — показывали их на параде впервые. Отвечая, Корк то и дело посматривал в свою записную книжку, однако говорил что-то не то. Мерецков давно понял, что Сталин заранее всё узнал и теперь решил кое-что уточнить. Наконец он спросил, как будут размещены танки и кто поведёт их на параде; как быть, если одна из машин вдруг заглохнет на Красной площади и потеряет ход. На все эти вопросы Корк дал ответ. Тогда Сталин хмуро бросил:

— У меня на этот счёт другие сведения. — Он взглянул на Мерецкова. — Что скажете вы?

Мерецкову было неловко перед Корком, но он назвал правдивые цифры, а не дутые. Пришлось ему сказать и о том, что танки поведут на параде не их водители-бойцы, а рабочие-механики, дабы на Красной площади не произошло ЧП.

Лицо у Сталина стало чернее тучи.

— У меня такие же данные, как у товарища Мерецкова, а вот вы, командующий военным округом Корк, совсем не в курсе дела, — резко произнёс вождь. — Подобное недопустимо! — После паузы он сухо добавил: — Если нет вопросов, вы свободны!

Корк и Мерецков уехали в штаб округа задумчивые и молчаливые. Но едва вошли в кабинет командующего, как Корк заявил:

— Вы меня зарезали, Кирилл Афанасьевич. Да, я кое-что напутал, назвал не те цифры. Но вы могли бы меня поддержать, а не выставлять на посмешище. Перед кем? — Он посмотрел Мерецкову в лицо. — Перед самым вождём! Если ещё такое повторится, то я не знаю, смогу ли с вами сработаться.

— Меня, Август Иванович, волнует вовсе не это, — сдерживая вдруг охватившее его волнение, сказал Мерецков, — а то, как воспринимаете вы мои доклады. Возьмём тот же парад. Я ведь всё-всё докладывал вам, вы сделали пометки в своей записной книжке. И что же? Всё перепутали! Так порой у вас бывает и с приказами. Это что, ваша забывчивость? Но это лишь часть проблемы, товарищ командующий. Большая проблема в другом: я докладываю вам по округу конкретно любой вопрос, с указанием фактов, а в ЦК партии вы говорите совершенно иное. Опять путаница получается. Может быть, действовать так: прежде чем вам идти к высокому начальству, сверим факты и согласуем наши действия?

Однако Корк отверг предложение:

— Я — командующий, и мне дано право оценивать обстановку в округе, проводить то или иное мероприятие, а ваше дело, Кирилл Афанасьевич, исполнять!

— Я ничуть не покушаюсь на ваши права, товарищ командующий, но и вы не лишайте меня права говорить начальству правду и только правду! — сдержанно заявил Мерецков.

Возвращаясь к себе в штаб, он подумал, что хороших отношений с Корком у него теперь и вовсе не будет. Надо куда-то уходить. Эту мысль он высказал своему другу, комкору Белову. Иван Панфилович всю Гражданскую войну провёл в Средней Азии, был активным участником ташкентских событий (частично их описал Дмитрий Фурманов в повести «Мятеж»), и его рассказы нравились Мерецкову. Выслушав Кирилла Афанасьевича, Белов коротко обобщил:

— Да, тебе надо уходить от Корка. Я давно заметил, что ты ему чем-то не люб… — Он помолчал. — Жизнь нашего брата сложная, как паутина, не всегда знаешь, где конец, а где начало. Я вот долго состоял в партии левых эсеров и, если бы не порвал с этой партией, себя бы потерял…

«И мне бы себя не потерять», — грустно вздохнул Мерецков. Вдруг он подумал о Будённом: не посоветоваться ли с ним? Пожалуй, он может помочь. Семён Михайлович — друг и соратник Климента Ефремовича, в любое время вхож к нему и мог бы замолвить словечко о нём, Мерецкове, тем более что Семён Михайлович — его бывший командарм по службе в Конной армии. Кириллу Афанасьевичу эта мысль показалась заманчивой, и он тут же позвонил в инспекцию кавалерии. Трубку взял Будённый.

— У меня к вам есть дело, Семён Михайлович. Вы сможете меня принять?

— Дел тут у меня под завязку, — усмехнулся в трубку Будённый, — но как не принять бывшего своего подчинённого! Приходи к семи вечера, сможешь?

— Конечно!

— Что-то ты, Кирилл, похудел, а? — спросил Будённый, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

— Много езжу, Семён Михайлович, к тому же часто проводим учения. Как тут не похудеть!

В его глазах Будённый уловил лукавый блеск.

— Ну, выкладывай, что у тебя?..

Мерецков доложил ему все подробности о своих взаимоотношениях с Корком, поведал, чем болела душа, и закончил так:

— Работы, даже самой сложной, я не боюсь, но, когда её не ценят, пренебрегают твоими советами, стынет романтический порыв, а без него служба кажется сущим адом!

Будённому понравилось, как Мерецков излил душу, и ему захотелось помочь Кириллу Афанасьевичу.

— Значит, так. Работай в штабе в полную силу, как и работал, — сказал он. — Твоё желание уйти в другой округ я поддерживаю и об этом переговорю с Ворошиловым. Думаю, нас с тобой он поймёт.

Неизвестно, что сыграло свою роль — то ли просьба Будённого, то ли беседа Мерецкова с наркомвоенмором Ворошиловым, который вскоре вызвал его к себе, — но в апреле 1932 года, примерно через две недели, Кирилл Афанасьевич был назначен начальником штаба Белорусского военного округа. Как позже узнал Мерецков, Ворошилов переговорил с командующим округом Уборевичем, и тот согласился взять Мерецкова на столь ответственную должность. И хотя отношения с Корком у Кирилла Афанасьевича были натянутые, уезжая в Минск, он поблагодарил Августа Ивановича за всё хорошее, чему научил его бывалый военачальник.

— Я не причастен к вашему перемещению по службе, но одобряю ваш отъезд, — сдержанно произнёс Корк. — Иероним Петрович вас ценит и уверен, что вы добьётесь желаемых успехов!

Видимо, Корк догадался, что Кирилл Афанасьевич просил наркомвоенмора перевести его в другой округ, и поэтому выглядел несколько озадаченным. Мерецков, однако, сделал вид, что ничего не заметил, только и промолвил:

— Спасибо, Август Иванович!

Мерецков был несказанно рад уехать в Белоруссию, где он уже служил, а жена, узнав о переводе, грустно заметила:

— Мне бы не хотелось уезжать из Москвы, Кирюша, столица всё-таки.

— Не горюй, Дуняша, мы ещё сюда вернёмся, — успокоил её Кирилл Афанасьевич.

Неожиданно позвонил Будённый и спросил, когда Мерецков уезжает в Минск.

— Видимо, послезавтра, Семён Михайлович, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я очень рад, что снова буду служить под началом Уборевича. Вы хотите дать мне какое-то поручение?

— Поручение одно, Кирилл, — раздался в трубке бас бывшего командарма, даже Дуня услышала его голос, — чтобы ты как начальник штаба округа во всю ширь проявил свои способности. Сам же говорил, что не чураешься самой тяжёлой работы. Ну, а звоню тебе вот почему. В Белоруссии находится 4-я кавдивизия, которая была ядром Первой конной армии. Раньше она дислоцировалась в Ленинградском военном округе, но в этом году её спешно перебросили в Белоруссию, в город Слуцк, а там для неё нет ни кола ни двора. Теперь конники сами строят себе казармы, конюшни, штабы, жилые дома. На днях я хотел туда съездить, но Ворошилов посылает меня на Северный Кавказ. Так что при случае посмотри, как там идут дела, помоги начдиву, если что. Понял, да? Ну вот и хорошо.

— Всё, что будет в моих силах, сделаю, Семён Михайлович! — заверил Мерецков.

Однако вскоре история с кавдивизией приняла новый оборот. Весной 1933 года командарм 1-го ранга Уборевич после инспектирования частей кавдивизии, теперь уже именуемой 4-й Донской казачьей дивизией, нашёл её в состоянии крайнего упадка. Об этом он срочно доложил Ворошилову, чьё имя носила кавдивизия, и поставил вопрос о снятии начдива с должности. Климент Ефремович в свою очередь проинформировал Будённого о звонке Иеронима Петровича и просил подыскать нового начдива. Семён Михайлович предложил назначить туда Георгия Жукова, что и было сделано. За два года тот вывел дивизию в передовые в округе. Она была награждена орденом Ленина. Орден Ленина получил и Георгий Константинович, и вручил эти высокие награды дивизии и её начдиву Жукову Будённый.

Не оставаясь больше ни дня в Москве, Мерецков с семьёй прибыл в Минск и с первого же дня, без раскачки вступил в новую должность.

— Видите, Кирилл Афанасьевич, мы снова с вами вместе трудимся, — сказал ему командарм 1-го ранга Уборевич. — Ваш стиль штабной работы мне по душе, и я уверен, что нам удастся ещё выше поднять боеготовность войск округа.

От слов командующего у Кирилла Афанасьевича гулко забилось сердце, он так разволновался, что у него повлажнели глаза.

— Иероним Петрович, я же вас люблю и бьюсь об заклад, что никогда вас не подведу! — не по-уставному произнёс Мерецков. — Дело-то у нас с вами святое — крепить мощь Красной Армии, и делать его надо чистыми руками и по совести.

— Мысли у вас хорошие, спасибо, Кирилл Афанасьевич. Ладно, устраивайтесь с семьёй, а потом поговорим о деталях.

Служба в новом округе всецело овладела Мерецковым, у него словно появилось второе дыхание. А работы было достаточно, и работы интересной, от которой порой захватывало дух. В 1932 году впервые в Красной Армии создавались механизированные корпуса, каждый из которых имел в своём составе до пятисот танков и до двухсот автомобилей.

— Эти корпуса послужат хорошей базой для дальнейшего развития теории широкого применения механизированных войск, — заметил как-то Уборевич. — И вам, Кирилл Афанасьевич, как начальнику штаба есть где проявить свои данные, чтобы сделать механизированные соединения мобильными и боеспособными.

12

— У нас в округе служит немало талантливых командиров, — сказал Мерецков командующему Уборевичу, когда поездил по соединениям, знакомясь с их руководителями на местах. — Их, наверное, специально подбирали?

Иероним Петрович ответил, что подбор руководящего состава штаба округа и войск, разумеется, не случаен, рядом западная граница и, если начнётся война, противник наверняка двинет сюда свои войска. Что беспокоит командующего? В округе ведутся большие работы по строительству укреплённых районов, аэродромов и дорог. Чтобы контролировать эти работы, а также определять главные направления дальнейшего развития и подготовки территории округа, надлежит проводить оперативные рекогносцировки. К ним надо привлечь побольше, если не всех, штабных работников и обязательно людей из оперативного отдела.

— Так что прошу это учесть, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул Уборевич. Он взглянул на сидевших за столом заместителей начальника штаба Чернова и Клочко. — Вас это тоже касается. Тут уж надо в полную силу помочь Мерецкову, как новому человеку, вникнуть в суть наших проблем.

— Я бы посоветовал Кириллу Афанасьевичу задействовать в этих целях начальника оперативного отдела штаба Матвея Захарова, весьма опытного и эрудированного штабиста, — подал голос заместитель командующего округом Лапин.

А член Военного совета Аронштам добавил:

— У Захарова в отделе есть ещё один способный оперативник — Родион Малиновский.

— Я уже с ним познакомился, — сказал Мерецков.

— А вас, Альберт Янович, — вновь заговорил Уборевич, глядя на своего заместителя Лапина, — прошу помочь Кириллу Афанасьевичу подготовиться к проведению учений…

— Само собой, Иероним Петрович, я готов хоть завтра сесть с ним за один стол и сделать первые намётки, а затем мы познакомим с ними вас.

«Вот какая здесь дружная семья, да мы горы свернём ради нашего общего дела! — с воодушевлением подумал Мерецков. — И запевалой тут Иероним Петрович, человек долга и чести!»

— И ещё одна важная проблема для округа — подготовка дорог для продвижения войск, — продолжал командующий. — Тут уж вы, Кирилл Афанасьевич, действуйте по своему усмотрению. Дорогами вы занимались и в Московском военном округе, у вас хорошо получалось. Ну а насчёт проведения учений особый разговор, и мы начнём его завтра с утра. Вам тоже надо быть, Альберт Янович.

— Но вчера вы поручили мне с начальником бронетанковых войск округа Шаумяном и начальником отдела боевой подготовки Шумовичем проработать вопрос о применении на учениях крупных танковых войск и артиллерии. Как быть?

— Хорошо, действуйте по ранее намеченному плану, я сам побеседую с начальником штаба, — распорядился Уборевич.

Мерецкову было интересно общаться с опытными командирами, служившими в округе и прошедшими огненные дороги Гражданской войны. А таких в войсках было немало. Во главе корпусов стояли бывший начдив Мерецкова по Первой конной армии Семён Тимошенко, герой Таманского похода Епифан Ковтюх (писатель А. С. Серафимович вывел его в романе «Железный поток» под именем Кожуха), отважный авиатор Александр Локтионов. Дивизиями в округе командовали Георгий Жуков, с которым со временем у Кирилла Афанасьевича сложились дружеские отношения, бывший комиссар на Восточном фронте Иван Конев, талантливый генштабист Василий Соколовский и другие. Штабы корпусов возглавляли Владимир Колпакчи, Алексей Новиков, выросший в главного маршала авиации, в одном из штабов служил Иван Баграмян. Многие из них стали маршалами Советского Союза, генералами армии. А пока Мерецков по долгу службы часто встречался с ними, решал проблемы подготовки войск, учился у них сам, углубляя свои знания в вопросах стратегии и тактики войск.

— Чем думаете заняться завтра? — спросил Мерецкова Уборевич, когда тот проинформировал командующего о плане боевой подготовки на очередную неделю.

— Хотел бы подумать над разработкой вопроса теории глубокого боя и глубокой операции, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я давно тружусь над этой темой. В ближайшее время желал бы обсудить с командным составом создание и применение крупных соединений танковых войск, которые могли бы действовать и самостоятельно, и во взаимодействии со стрелковыми и кавалерийскими соединениями. И ещё одна тема меня привлекает, — продолжал Мерецков. — Хочу вплотную заняться разработкой учений, связанных с проверкой теории глубокой операции. К этому делу я привлеку в первую очередь оперативный отдел во главе с Захаровым. У меня с ним был предварительный разговор, и он горит желанием включиться в эту работу.

— Да, планы у вас большие, — улыбнулся Уборевич. — Надо только осуществлять их последовательно, иначе толку не будет. И тут я готов вам помочь. Вы ещё не забыли, что я занимаюсь теоретической разработкой стратегии и тактики войск?

— Как можно забыть, если ваши книги у меня на рабочем столе? — Мерецков повёл плечами. — Я бы не хотел утруждать вас своими вопросами, но, если что-либо сам не осилю, попрошу вашей помощи, Иероним Петрович!

Уборевич одобрил все задумки начальника штаба, однако предложил сразу же разработать инструкцию по глубокому бою.

— Хорошо бы подготовить её к проведению в округе крупных манёвров. И ещё, — спохватился он. — Не старайтесь всё делать сами, привлекайте к решению этих и других вопросов все отделы штаба и особенно оперативников во главе с Захаровым. У Матвея Васильевича есть свежие мысли, я вчера беседовал с ним и в очередной раз убедился в этом.

— Мне тоже нравится Захаров. У него всегда имеется свой взгляд на внедрение принципов обучения и подготовки войск…

Мерецков готовил документ для командующего, когда к нему вошёл Захаров. У него было широкое и добродушное лицо, серые глаза смотрели доверчиво и пытливо.

— Что вас волнует, Матвей Васильевич? — взглянул на него Мерецков. — Кстати, мы только что говорили с командующим о вас. Он сказал, что у вас всегда по любому вопросу рождаются свежие мысли. Я с ним согласился.

— А вот я с вами согласиться не могу, Кирилл Афанасьевич, — возразил Захаров. — В том смысле, что не один я делаю погоду, а все мои сотрудники. У каждого есть что предложить, а в конечном счёте появляется нужная идея. Особенно инициативен в отделе Родион Малиновский.

— Так это же здорово, Матвей Васильевич! — воскликнул Мерецков. — И всё же за вами остаётся последнее слово, так?

— Разумеется. Я же начальник отдела, — слегка смутился Захаров.

— И что у вас ко мне? Я слушаю…

Лишь только ушёл Захаров, прибыли начальник бронетанковых войск округа Шаумян и командир бригады Тылин. Всю прошедшую неделю они занимались вождением танков под водой и теперь хотели доложить о результатах.

— Если вы очень заняты, мы придём позже, — смутился Шаумян, увидев, как нахмурился начальник штаба.

— А если скажете коротко? — усмехнулся Мерецков. — Нам надо по этому вопросу дать свои рекомендации, а также подготовить заказ для промышленности на изготовление необходимого оборудования для вождения танков под водой.

— Кирилл Афанасьевич, я лично трижды водил танк под водой, а вот он, — Шаумян кивнул на комбрига Тылина, — раз семь пересёк речку, правда, один раз мотор заглох.

— Причина? — насторожился Мерецков.

— Вода попала в бензин, — подал голос комбриг. — Я сразу это обнаружил: резиновая прокладка полетела.

— Тогда готовьте заказ на изготовление оборудования — и мне на стол! — распорядился Мерецков.

Шаумян хитро подмигнул комбригу, достал из своей папки документ и вручил его начальнику штаба.

— Это заказ, — пояснил Шаумян. — Мы подготовили его вместе. А это, — он протянул Мерецкову лист бумаги, — заявка на капитальный ремонт десяти танков.

— Не много ли?

— А что делать, если они выработали положенный моторесурс?

— Хорошо. Я просмотрю ваши документы, подпишу, потом отправлю куда надо спецпочтой. Через пару недель у нас, как вы знаете, учения — проходимость танков по болоту и под водой, — напомнил Шаумяну Мерецков. — На учения приедет Михаил Тухачевский, так что поскорее выбирайте слабину, если она есть…

Тухачевский, в то время заместитель Председателя РВС СССР и начальник вооружений Красной Армии, прибыл в Минск под вечер. Его встречал начальник штаба округа Мерецков. Как и полагалось, он отдал рапорт по всей форме. Тухачевский, поздоровавшись с ним, спросил:

— А где командующий округом Уборевич?

— Он болен, у него высокая температура, — объяснил Кирилл Афанасьевич. — Иероним Петрович просил извинить его. Как только ему станет лучше, он явится в штаб.

Тухачевский воспринял это как должное, на его красивом, резко очерченном лице появилась скупая улыбка, и он не то в шутку, не то всерьёз спросил:

— Учения, надеюсь, в связи с этим не отменили?

— Как можно отменить, да и зачем? — возразил Мерецков.

Тухачевский засмеялся колючим смехом.

— Я вспомнил один забавный случай, — заговорил он. — В одном южном округе как-то проводилась инспекция. Приезжаю и вдруг узнаю, что командующий округом заболел. Тоже простыл, поднялась температура. Ну, думаю, проведёт учения начальник штаба. Но у начальника штаба неожиданно заболел живот, и он слег. Что делать? Кто будет руководить учениями? Вызвался сделать это командир одной из дивизий. Ладно, говорю, пусть проводит, а сам в душе отметил: мол, это будут не учения, а что-то вроде сбора людей в поле. Но я ошибся: учения командир дивизии провёл блестяще! Я решил как-то поощрить его, и знаете, что сделал?

— Не догадываюсь.

— По моему представлению нарком обороны назначил этого командира стрелковой дивизии начальником штаба округа, а того, у которого срочно «заболел» живот, мы уволили.

— Он обманул вас?

— Да! Испугался, что не сможет сделать всё как надо, и сказался больным, а как только учения прошли, он появился в штабе. Но на его месте уже сидел другой человек. Так-то, Кирилл Афанасьевич. У вас, надеюсь, не бывает медвежьей болезни?

— Я скорее сам сяду в танк и форсирую на нём речку, чем скажусь больным! — отрезал Мерецков.

— Когда начинаются учения? — спросил Тухачевский.

— Завтра с рассветом.

— Ну что ж, будем считать, что мне повезло…

Каково же было его удивление, когда на учения прибыл командарм 1-го ранга Уборевич! Он представился замнаркому и, словно извиняясь, тихо сказал:

— Я чувствую себя лучше, потому и прибыл в поле. А вчера, когда надо было вас встречать, лежал дома пластом.

— Не переживай, Иероним Петрович, все мы люди, — усмехнулся Тухачевский. — Учения проведёт начальник штаба Мерецков. Поглядим, чего он стоит, твой протеже.

Почти весь день Тухачевский пробыл на учениях. Обычно он был скуп на похвалу, а тут вдруг громко воскликнул:

— Молодцы танкисты! Вот она, удаль русская!..

Было отчего воскликнуть. Танки быстро и без суеты преодолели болото и, выскочив из него, ринулись к реке. Машины одна за другой ныряли в воду и через некоторое время выскакивали на противоположный берег, заросший осокой и березняком, на ходу ведя огонь из орудий по противнику.

— Впервые вижу, что ни один танк не застрял в болоте, а в воде они плыли, как огромные чёрные лебеди, — сказал замнаркома, глядя на Уборевича. — Твоя работа, Иероним Петрович?

— В основном вот его, — командующий весело кивнул на Мерецкова.

После окончания учений Уборевич пригласил Тухачевского и Мерецкова к себе домой на ужин. Был выходной день, и сам бог велел им посидеть за столом. Кирилл Афанасьевич заметил, что замнаркома в разговоре был прост и доступен. Чувствовалось, что он высоко ценил полководческий талант Уборевича, потому что лестно отозвался о Белорусском военном округе, где соединения возглавляли опытные, прошедшие Гражданскую войну командиры.

— Это мой живой клад! — бойко откликнулся Уборевич. — Предлагаю выпить за этот клад коньяку!

— У вас, Иероним Петрович, как я понял из беседы с начальником штаба округа, большое внимание обращается на изыскание путей повышения ударной мощи стрелковых и артиллерийских частей, — сказал Тухачевский. — Это очень важно.

Лицо у командующего Уборевича от выпитого коньяка покраснело, он повеселел, ему захотелось поведать Тухачевскому о том, что удалось сделать в округе и что ещё предстоит сделать.

— Михаил Николаевич, недавно мы провели учения в одной стрелковой дивизии, в штат которой ввели батальоны танков, — заговорил Уборевич. — Всё прошло очень удачно, и мы сделали такой вывод: включить в штаты стрелковых полков танковые подразделения. Вы нашу инициативу поддержите?

— На все сто процентов! — почти торжественно произнёс Михаил Николаевич. Он взглянул на сидевшего напротив Мерецкова. Его рюмка была наполнена коньяком. — А вы что, голубчик, не пьёте?

Кирилл Афанасьевич молча взял рюмку и вмиг опорожнил её.

— Вот теперь я вижу, Иероним Петрович, что у тебя начальник штаба не только умеет проводить учения, но и не прочь выпить! — засмеялся Тухачевский.

— Он человек воспитанный, соблюдает субординацию: увидел, что замнаркома опорожнил рюмку, тогда и свою выпил, — усмехнулся Уборевич.

— Своего рода тактика, но не на поле брани! — пошутил Тухачевский. — Так вот о вашей идее насчёт включения танков в штат стрелковых полков, — весело продолжал он. — В Красной Армии ещё маловато танков, но мы будем форсировать их производство, ибо война будущего — это война моторов! Правда, Клим Ворошилов, мой теперешний нарком, с этим не согласен, и ему вторит его боевой друг Семён Будённый, до мозга костей преданный лошадям. Но я стою на своём. Да, Варшаву в двадцатом году я не взял, тому было немало причин, но кто мне запретит ратовать за танки и моторы для Красной Армии?

«В нём уже заговорил коньяк, — подумал Мерецков, наблюдая за Тухачевским. — И всё же он сам признает, что Варшава на его совести».

— У тебя, Михаил Николаевич, немало боевых заслуг, Варшава была на закуску, но проглотить её не удалось, — промолвил Уборевич. — Ну и к чёрту её, Варшаву! Уже за то, что в марте двадцать первого года ты подавил Кронштадтский мятеж, командуя 7-й армией, тебе надо при жизни поставить памятник. Что, разве я не прав? А ещё раньше ты дал жару адмиралу Колчаку[13]… Нет, у тебя заслуг столько, сколько волос на моей голове.

— Иероним Петрович, чего ты, голубчик, прибедняешься? — добродушно упрекнул Уборевича замнаркома. — У самого-то не меньше заслуг. Ты вот лучше ему, Мерецкову, помоги осилить науку побеждать.

— Он её уже осилил, а когда начнётся война, на деле покажет, как надо бить врага! — весело ответил Иероним Петрович.

Мерецков предложил наполнить рюмки.

— А за что выпьем? — спросил Уборевич.

— За то, чтобы в каждом из нас жило высшее искусство! — едва не продекламировал Тухачевский.

Когда все опорожнили рюмки, Мерецков спросил:

— Михаил Николаевич, что значит высшее искусство и в чём его корень?

Тухачевский снисходительно улыбнулся, поведя бровями.

— А то, Мерецков, почаще заглядывай в книги, — сказал он без укора. — Читал Монтескье? Так вот сей гений советует убеждать человека, когда не следует принуждать, руководить, когда не следует повелевать, — это и есть высшее искусство!

— Кажется, Монтескье сказал, что законы воспитания — это первые законы, которые встречает человек в своей жизни? — спросил Кирилл Афанасьевич, хитро прищурив глаза.

— А ты, Мерецков, не так прост, как я думал! — добродушно чертыхнулся замнаркома. — И всё же ты знаешь в военной науке меньше, чем я!

— Потому-то и слушаю вас, Михаил Николаевич, чтобы знать больше, учусь понимать военную науку, чтобы, как вы говорили, быть не Наполеоном, а хотя бы чем-то похожим на него.

Тухачевский пристально посмотрел на начальника штаба, и в его глазах тот увидел огоньки.

— Запомни, Мерецков, будущее — за танками и авиацией, плюс к тому артиллерия! Надобно лишь уметь ими распорядиться на поле брани. — Он попросил Уборевича дать ему закурить. — У меня кончились папиросы. Ещё махнём по рюмашке, и мне пора, друзья, в гостиницу. А завтра с утра на поезд!

На другой день перед отъездом в Москву Тухачевский зашёл в штаб в сопровождении Уборевича. Увидев его, Мерецков вскочил с места и собрался было отдать рапорт, но замнаркома остановил его жестом:

— Не надо рапортовать, Кирилл Афанасьевич. Скажите, как вам тут служится?

— Хорошо, Михаил Николаевич, — улыбнулся Мерецков.

— Мне кто-то говорил, что вам хочется послужить на Дальнем Востоке. Это правда?

— Я готов служить в любом месте, куда меня сочтут нужным послать! — Лёгкая тень набежала на лицо Кирилла Афанасьевича. — А вообще-то хорошо, когда начальника или командира переводят из одного района в другой: есть возможность изучить различные театры военных действий на случай войны.

— Что верно, то верно, — согласился Тухачевский.

По лицу Уборевича скользнула улыбка.

— У меня, Михаил Николаевич, медвежьей болезнью никто не страдает, а тем более Мерецков, — сказал он. — Будь моя воля, я бы давно назначил его командующим округом.

— А ты напиши об этом в аттестации, Иероним Петрович, мы с наркомом Ворошиловым рассмотрим твоё предложение. — Тухачевский взглянул на Мерецкова. — Сколько вам лет?

— Тридцать восемь!

— Зрелый возраст, так что, Иероним Петрович, подумай о своём кандидате. — Михаил Николаевич подошёл к Мерецкову и пожал ему руку. — Учения вы провели отлично!

— Старался, товарищ замнаркома! — растрогался Кирилл Афанасьевич.

Пожалуй, не меньше Мерецков волновался, когда узнал, что к ним на учения, связанные с теорией глубокого боя, едут начальник Генштаба Красной Армии Егоров и поенные делегации некоторых соседних государств.

— Что, поджилки трясутся? — усмехнулся Уборевич.

— Есть немного, — признался Кирилл Афанасьевич.

Но учения прошли, как говорится, без сучка и задоринки. Войска действовали слаженно, чётко. Огонь по противнику умело вели и пехота, и артиллерия, и танки. Авиация метко бомбила передний край. Егорова так захватило зрелище «боя», что ему захотелось покинуть укрытие, чтобы ощутить дыхание «войны».

— Ну, что я могу тебе сказать, Иероним Петрович, — улыбнулся Александр Ильич Егоров. — Начальник штаба у тебя весьма подготовлен. Пожалуй, я охотно взял бы его к себе в Генеральный штаб.

Мерецков отчего-то залился краской.

Когда этот разговор шёл в Минске, в Москве, в Наркомате обороны, уже была решена судьба Кирилла Афанасьевича: нарком Ворошилов назначил его начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА. Наверное, тут не обошлось без вмешательства Тухачевского. Поехал Мерецков на Дальний Восток в январе 1935 года не один, а с группой командиров. Он не знал, чем это было вызвано, да и не интересовался. Когда из Минска прибыл проездом в Москву, то поспешил в Наркомат обороны, чтобы ему оформили билет на прямой поезд до Хабаровска. Пока делали это, он зашёл в буфет и увидел Будённого, который пригласил его к своему столику. Мерецков не отказался.

— Что, едешь на Дальний Восток? — спросил Семён Михайлович.

— Еду, — подтвердил Мерецков.

— Тебе повезло, Кирилл: армией там с двадцать девятого года командует Василий Блюхер[14], —сообщил Будённый. — Ты с ним знаком?

— Лично нет, но слышал о нём ещё в Гражданскую войну.

— Блюхер — человек легендарный. Кто первым в восемнадцатом году получил орден Красного Знамени? Блюхер! Кто дал отпор гоминдановцам во время заварухи на КВЖД? Блюхер! Кто в тридцатом году получил орден Красной Звезды? Блюхер! А чуть позже к его наградам прибавилась и самая главная — орден Ленина. Ты знаешь, Кирилл, я славой не обделён, но по-хорошему завидую Блюхеру. Так что кое-чему по части военной науки ты у него научишься.

Мерецков всё порывался спросить у Семёна Михайловича, откуда тот узнал о его поездке на Дальний Восток, да всё не мог, пока говорил Будённый. Вот он умолк, и Кирилл Афанасьевич задал ему этот щекотливый вопрос.

— Откуда? — переспросил Семён Михайлович. — Нарком Ворошилов сказал на совещании о перемещении по службе лиц начальствующего состава Красной Армии в те районы, где запахло порохом. Это западная граница и Дальний Восток, где бряцают оружием япошки. У меня на них тоже зуб ещё с тех пор, как воевал там в Русско-японскую войну, но меня туда нарком не пошлёт: годы не те… И потом, есть уже приказ о твоём назначении к Блюхеру. Но ты скоро снова вернёшься в Москву.

— Нет уж, спешить не стану, я хочу побольше набраться боевого опыта, — возразил Кирилл Афанасьевич. В его словах не было ни бравады, ни лести в адрес своего бывшего командарма, ни зависти, ни лукавства: с Семёном Михайловичем он всегда был прям и честен и не обижался, когда тот за что-нибудь его критиковал.

Служба на Дальнем Востоке в 1935–1936 годах оказалась для Мерецкова весьма полезной. Смена впечатлений расширила его кругозор, выдвинула новые проблемы, которые ему, а не кому-либо другому, пришлось там решать. А когда он послушал рассказ Блюхера об основных вехах его военного и государственного пути, то подумал, как много ему ещё предстоит сделать, чтобы стать достойным военачальником. Свою службу под началом Блюхера Мерецков охарактеризовал так: «Он доверял мне безоговорочно, почти никогда не проверял и, надеюсь, никогда об этом не пожалел. До сих пор у меня перед глазами стоит его крупный разборчивый почерк, чёткая подпись, до сих пор слышится его бодрый голос: „Ну, Кирилл Афанасьевич, с чего мы начнём новый месяц нашей жизни?..“»

Однажды утром, когда Мерецков работал над планом дивизионных учений, к нему в кабинет вошёл Блюхер.

— Я еду сейчас к военным морякам. Надо согласовать с ними кое-какие вопросы по взаимодействию на учениях, посему остаёшься на рейде, как говорят моряки, старшим. Если что — сам принимай решение.

— Вас понял, Василий Константинович!

А через час после того, как уехал Блюхер, по ВЧ позвонил нарком Ворошилов.

— Кто у телефона? — спросил он. — Мерецков? А где твой командир? У военных моряков? Жаль… Вот что, начальник штаба: передай Блюхеру, что ему в числе других присвоено звание Маршала Советского Союза…

— А ещё кому, Климент Ефремович? — вырвалось у Мерецкова.

— Тебе ещё рано, Кирилл Афанасьевич, ты ещё молод, — пошутил нарком. — Хочешь знать, кому ещё? Мне, Будённому, Тухачевскому и Егорову. Так что передай Блюхеру эту приятную весть и поздравь его.

Мерецков неровными шагами ходил по кабинету. Когда же вернётся Блюхер? Уже поздно, а его всё нет. Наконец резко скрипнула дверь, и в кабинет вошёл раскрасневшийся Блюхер.

— Ну как ты тут, справился? — весело спросил он.

— Вам присвоено звание Маршала Советского Союза! — на одном дыхании выпалил Мерецков.

Блюхер растерялся, даже побелел.

— Что… что ты сказал, шутник этакий?

— Я не умею шутить, если дело весьма серьёзное, товарищ Блюхер, вы меня обижаете…

— Так это правда?! — воскликнул Блюхер. — Ну, спасибо тебе, уважил меня, старика. А кто звонил?

— Ворошилов!

— Жаль, что не товарищ Сталин. Ему я доверяю больше… Ладно, одевайся и со мной в машину. Поедем ко мне отмечать моё звание. — Блюхер шагнул к двери, но тут же остановился. — Я думаю, что надо позвонить Сталину и поблагодарить его. Как ты считаешь?

— Не помешало бы!

Связь Блюхеру дали сразу, и он услышал знакомый голос:

— Я слушаю вас!

— Товарищ Сталин, Блюхер докладывает…

— Блюхер? — прервал его Сталин. — Есть Маршал Советского Союза товарищ Блюхер, а вы кто такой?

— Я маршал, товарищ Сталин. Спасибо вам, что оценили мою преданность Красной Армии. Я до конца своих дней буду служить Советской Родине честно и бескорыстно, как подобает большевику!

— Вот теперь я верю, что вы Маршал Блюхер. А спасибо не мне, товарищ Блюхер, а нашему советскому народу. Это он оценивает наши дела и наши поступки. Как там у вас на границе, всё спокойно?

— Так точно!

— Желаю вам новых успехов в службе! — Сталин положил трубку.

Какое-то время Блюхер молчал. Он вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Потом вскинул глаза на Мерецкова.

— Ну что, поехали?

Много нового узнал Мерецков, работая с легендарным Блюхером, в деталях изучил все стороны деятельности Квантунской армии, которая была нацелена на Дальний Восток. С целью расширения и углубления своих военных знаний Кирилл Афанасьевич осуществил ряд поездок, произвёл рекогносцировку сухопутной и морской части дальневосточного театра военных действий.

Необычной была у него первая встреча с Блюхером. В Хабаровске, куда прибыл поезд, группу командиров на вокзале приветствовал Василий Константинович. Со всеми он поздоровался за руку. Мерецкову, как старшему в группе, Блюхер сказал:

— Мне позвонили из Наркомата обороны и спросили, согласен ли я взять вас к себе начальником штаба. Я спросил, как оценивают товарища Мерецкова в качестве военачальника. Мне ответили: мол, он штабист, каких в армии мало. «Тогда, — говорю, — назначайте. Я посмотрю, как он работает и сам дам ему оценку». Вы поняли меня? — мягко улыбнулся Василий Константинович.

— Как не понять! — весело отозвался Кирилл Афанасьевич. — С первого же дня я крепко возьмусь за дело!

— А ты, вижу, догадливый, — хитро повёл бровью Блюхер.

На другой день Мерецков заявил командующему, что хотел бы съездить в ряд частей, чтобы ознакомиться с обстановкой.

— Чему я должен уделить особое внимание? — спросил Мерецков. — Вам, командующему, это лучше знать.

К его удивлению, Блюхер сказал:

— Поручите вести штабные дела своему заместителю, а сами возьмитесь за детальное изучение всего театра военных действий, включая военных моряков, для чего рекомендую составить план и показать его мне.

Мерецков так и сделал. Блюхер просмотрел его «творение», внёс некоторые поправки и в целом одобрил.

— В некоторые соединения войск я с вами тоже поеду, — предупредил командующий.

Мерецков словно попал в необжитый край, работая начальником штаба армии. Учения, строительство новых казарм и реконструкция старых, оборудование причалов, сооружение новых дорог и магистралей… Неизвестно, сколько бы ещё времени Мерецков служил на Дальнем Востоке, если бы не заболел тяжело. Его вызвали в Москву на совещание руководящего состава Красной Армии, созванное наркомом обороны маршалом Ворошиловым. Речь шла о важнейших направлениях совершенствования Красной Армии в осложнившейся международной обстановке. Главный упор был сделан на овладение современной боевой техникой.

Приехав в Москву, Блюхер и Мерецков остановились в гостинице. Когда совещание закончилось, Василий Константинович к вечеру вернулся, а Мерецкова ещё не было. Они собирались на следующий день уехать в Хабаровск, но Блюхер хотел обсудить некоторые вопросы в Генштабе и, если удастся, попасть на приём к наркому. Он намеревался предупредить об этом Кирилла Афанасьевича, но того всё не было.

Кто-то постучал в дверь.

— Да! — отрывисто бросил Блюхер.

Это был администратор гостиницы.

— Вы, наверное, ждёте своего коллегу Мерецкова? Его увезла в госпиталь «скорая помощь».

— Вот как! — забеспокоился Блюхер. — А что с ним?

— Наверное, отравился, его тошнило, температура высокая.

Блюхер решил позвонить в госпиталь. Ему сообщили, что у Мерецкова тяжёлая форма простуды.

Уехал в Хабаровск Блюхер один.

Прошёл месяц, но Мерецкова по-прежнему не было, и это тревожило Василия Константиновича. Он позвонил наркому. Климент Ефремович был на месте. Доложив ему обстановку на Дальнем Востоке, Блюхер спросил о Мерецкове.

— Он к вам больше не вернётся, — вдруг заявил Ворошилов. — Пока он ещё на больничном, а когда совсем выздоровеет, ему будет дано специальное задание. Пришлём вам другого начальника штаба.

— Жаль, товарищ нарком, я к нему уже привык…

Мерецков тяжело переживал свою болезнь. «Надо же было в такое время захворать! — казнил он себя. — В Хабаровске у меня столько дел, а я лежу тут балластом…»

Не зря говорят, что время — мудрый лекарь. Поправился и Кирилл Афанасьевич. Не зная о звонке Блюхера наркому, он пришёл к нему на приём. Ворошилов весело спросил:

— Ну как, врачи уничтожили все микробы в твоём организме?

— Выходит, что уничтожили, Климент Ефремович. Мерецков сел в кресло. — А простыл я ещё весной, когда в Хабаровске резко менялась погода, но, бывало, попью горячего чаю или молока, и горло переставало болеть. — Он вздохнул. — Запустил я свою болячку и угодил в госпиталь. Теперь поеду в Хабаровск и сразу окунусь в работу.

— На Дальний Восток вы не поедете, товарищ Мерецков, — серьёзно сказал Ворошилов. — Решено послать вас в Испанию.

— Сражаться с мятежниками генерала Франко? — Мерецков напружинился.

— Не чай пить, разумеется, — усмехнулся Ворошилов.

— Кем я туда еду?

— Советником. Видимо, вам придётся сменить там Григория Ивановича Кулика, нашего главного артиллериста. Приедете в Испанию и представитесь нашему главному военному советнику Яну Карловичу Берзину, он вам на месте всё и объяснит. Но пока никому об этом не говорите.

— Когда я поеду?

— Вам скажут, наверное, дня через два-три. — Нарком помолчал, что-то осмысливая, и с нарочитой небрежностью спросил: — Как вам служилось у Блюхера? Только коротко и самое главное.

«Почему он спрашивает о Блюхере? Выходит, чем-то недоволен?» — молнией пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Такого вопроса от наркома он не ожидал, его даже слегка покоробило.

— Хорошо служилось, — раздумчиво произнёс Мерецков. — Как военачальник Блюхер во многом напоминал мне Иеронима Петровича Уборевича. Я имею в виду прежде всего их методы и приёмы обучения войск. Василий Константинович в общении более доступен, он размашистый, открытый и быстрый, как ветер в поле. Но обоим им присуще такое важное качество полководца, как широта и глубина мышления. Я сожалею, что не смог завершить на деле всё, что задумал.

Нарком, как успел заметить Мерецков, нахмурился.

— В Испании вам представится полная возможность проявить свои знания на деле, — сухо подчеркнул Ворошилов. — Я надеюсь на вас…

Его прервала «кремлёвка». Он рывком снял трубку.

— Да!

— Что — да? — грубо отозвалась трубка.

— Нарком Ворошилов слушает вас!

— Это уже лучше! — усмехнулся Сталин. — Чем вы сейчас заняты, Климент Ефремович?

— Беседую с товарищем Мерецковым. Объяснил ему, что решено послать его в Испанию на смену Кулику.

— Только собираетесь его послать? — удивился Сталин. — Я полагал, что товарищ Мерецков уже там. Почему задержался? Надо было его туда отправить сразу после совещания в наркомате.

Ворошилов объяснил, что Мерецков в Москве заболел тяжёлой формой простуды и почти два месяца пробыл в госпитале, теперь он вполне здоров.

Сталин помолчал, покашливая в трубку, потом отозвался:

— Когда освободитесь, приезжайте в Кремль. И, пожалуйста, захватите с собой начальника Генерального штаба товарища Егорова. Речь пойдёт о численности войск Красной Армии. Возьмите нужные документы, я хочу их посмотреть.

Переговорив, Ворошилов положил трубку.

— Товарищ Сталин спрашивал, почему вы до сих пор не в Испании, — произнёс Климент Ефремович. — Вот так-то, Кирилл Афанасьевич. Как видите, и надо мной есть начальник, и начальник суровый. — Он раза два затянулся папиросой «Казбек», глотнул дым. — С желанием едете на новый фронт? Ведь оттуда можно и не вернуться!

— Так точно, с желанием! — Мерецков встал. — Извините, есть вопрос. Могу ли я сказать своей жене, куда еду в командировку?

— Только ей и больше никому! У вас, кажется, есть ещё сын?

— Да, его зовут Владимиром, ему двенадцать лет, он учится в пятом классе.

— Так вот сыну о своей поездке в Испанию ни слова! И жену предупредите, чтобы никому не говорила, где вы и чем занимаетесь. Ясно?..

13

Постучавшись, Мерецков вошёл в кабинет начальника Генерального штаба.

— Наконец-то я вижу своего заместителя! — Шапошников встал из-за массивного стола и пошёл ему навстречу. Поздоровавшись, пригласил сесть. — Где-то вы, голубчик, подзадержались! Мне ещё с утра позвонил Климент Ефремович и сообщил о вашем назначении.

— Я дважды приходил к вам, Борис Михайлович, но адъютант говорил, что вы очень заняты, — начал было объяснять Кирилл Афанасьевич, но Шапошников прервал его, улыбаясь.

— Ах вот как, я и не знал! Извини, голубчик, но я и вправду был весьма занят, и вообще у меня дел по самое горло. Я же патриарх штабной службы, а у таких людей кризис времени. Да-с, вот уже почти двадцать лет проработал в Генштабе на разных должностях. И знаете, что выше всего я ценю в своей работе?

— Интересно, что же, товарищ командарм первого ранга? — мягко улыбнулся Мерецков. Он опустился в кожаное кресло, положив ногу на ногу, и напружинился, словно ждал бог знает чего.

В глазах начальника Генштаба мелькнул едва заметный вызов, но Кирилл Афанасьевич не придал этому значения. Взгляд Шапошникова смягчился, и он сказал:

— Больше всего я ценю два момента — полное выполнение штабами своих функций и культуру штабной работы. Я весьма уважал и ценил Михаила Фрунзе, так вот он призывал нас создать «могучий и гибкий военно-теоретический штаб пролетарского государства». Считаю для себя честью работать в этом направлении, — подчеркнул Шапошников. — Но, прежде чем объяснить, чем вы займётесь как мой заместитель, хотел бы услышать вкратце, что вам удалось сделать в далёкой и мятежной Испании.

— В двух словах об этом не расскажешь, — заметно смутился Мерецков, — но на главных моментах, пожалуй, стоит заострить ваше внимание. — Кирилл Афанасьевич полистал свою записную книжку. — В нашу задачу входило помочь Республике наладить формирование бригад регулярной армии и нести функции военных советников при испанских командирах. А мне ещё досталось учить уму-разуму начальника нескольких воинских колонн Буэнавентура Дуррути. Он уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что все они одинаковы.

— Ну и вояка, как же он мог так рассуждать? — возмутился Шапошников. — Я бы с ним долго не цацкался.

— А что делать, если он был заядлым анархистом? — усмехнулся Мерецков. — Я пристыдил его: мол, как это он, известный политический деятель, не знает, что советские генералы совсем другие. Они служат верой и правдой своему народу. Я рассказал ему о нашем наркоме Климе Ворошилове. «А разве Ворошилов из рабочих?» — спросил Дуррути. «Да, — говорю ему, — он в прошлом луганский слесарь…»

Мерецков искренне поведал начальнику Генштаба, чем он занимался в Испании, разве что умолчал о том, как сам порой водил в атаку испанцев, не раз был на волоске от смерти. Борис Михайлович слушал его внимательно, а когда Мерецков умолк, заметил:

— Выходит, голубчик, вы трудились на два фронта: испанцев учили, как бить врага, а анархистов — железной воинской дисциплине?

— Можно сказать и так, Борис Михайлович.

— Как вас там называли?

— Волонтёр Петрович! — После паузы Кирилл Афанасьевич добавил: — Я был советником председателя хунты обороны Мадрида генерала Миахи. В нём жили два человека — военный и политик, и работать с ним было очень тяжело. К тому же Миаха раньше дружил с генералом Франко, а затем сражался против него.

— А воевал Миаха хорошо?

— Да. Другое меня настораживало…

— Что же?

— Он не желал сотрудничать с коммунистами, и я боялся, как бы он не перебежал к генералу Франко…

(В 1939 году генерал Миаха всё же перешёл на сторону мятежников, генерал Франко даже расцеловал его за столь «мудрое» решение. — А. 3.).

Беседа Мерецкова и Шапошникова была недолгой, но предметной, и работали они дружно. Борис Михайлович полностью доверял своему заместителю и всякий раз, давая ему задания, убеждался в его способностях. Но он не знал, как тяжело было нести эту ношу Мерецкову! Кроме своей должности в Генштабе, нарком Ворошилов с одобрения Сталина назначил Кирилла Афанасьевича секретарём Главного военного совета — ГВС, заседания которого проходили дважды, а то и трижды в неделю. Нередко на них присутствовал Сталин, и, если на ГВС заслушивались командующие военными округами и вождь задавал им вопросы, работали допоздна. А на другой день с утра Мерецков занимался оформлением протоколов заседаний ГВС, и ему было трудно потом браться за решение штабных вопросов. Видимо, Сталин догадывался, как нелегко Мерецкову справляться с двумя должностями. К тому же он удостоился чести быть избранным в депутаты Верховного Совета СССР первого созыва. Как-то Сталин вызвал его к себе, уточнил несколько вопросов по линии Генерального штаба и спросил:

— Вам не тяжело работать?

Мерецков никогда не хитрил и признался: да, ему тяжело исполнять две должности, но зато он хорошо понял, что такое государственная работа, его познания и кругозор необычайно расширились.

— И всё же скажу, что на таких постах одному человеку трудно, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич.

Сталин заговорил не сразу. Он о чём-то размышлял, и это было видно по его хмурому, сосредоточенному лицу.

— Пожалуй, вы правы, — наконец произнёс он. — Вот что, Кирилл Афанасьевич. Вы поработайте ещё немного, а потом пойдёте командовать военным округом. Надо вам освоить и эту должность.

Мерецков был озадачен таким быстрым, как ему казалось, перемещением по службе, но возразить вождю не мог, только и сказал:

— Я к этому готов, Иосиф Виссарионович.

Вскоре Мерецков действительно получил назначение на пост командующего войсками Приволжского военного округа.

В декабре Кирилла Афанасьевича вызвали в Наркомат обороны на совещание руководящего состава, которое проводил нарком маршал Ворошилов. Перед совещанием Мерецков зашёл в Генеральный штаб и встретил Георгия Жукова.

— Привет, дружище! — Мерецков обнял его за плечи. — Давно тебя не видел. Как служба?

— Хорошо, Кирилл. — Жуков молодцевато улыбнулся. — Ты тоже прибыл на совещание?

— Нарком вызвал телеграммой.

— А я только что был у него на приёме, — сообщил Жуков. — Нарком предложил мне должность заместителя командующего войсками Белорусского военного округа, и я дал согласие.

— Ты меняешь Иосифа Родионовича Апанасенко?

— Да, он переходит заместителем к Семёну Тимошенко в Киевский военный округ.

— А кому ты передаёшь свой 6-й казачий корпус?

— Комбригу Александру Ерёменко. Ты, Кирилл, как прокурор допрашиваешь меня! — добродушно улыбнулся Жуков. — Что, небось тебе уже надоел Приволжский военный округ?

Мерецков едва не поднял его на смех.

— Ты, Георгий, не шутишь ли? Округом я командую четвёртый месяц. Ничего кардинального сделать ещё не успел. Округ очень велик, и дел у меня невпроворот. Я даже боюсь, справлюсь ли?

— Не хитри, Кирилл! Кто-кто, а ты подкован по военной части на обе ноги. Я и то не могу за тобой угнаться. Что улыбаешься? Не я же разгромил под Мадридом войска мятежников генерала Франко, которые пытались с ходу взять столицу Испании, а под Гвадалахарой ты организовал разгром Итальянского экспедиционного корпуса. Я, брат, за тобой наблюдал, хоть и был ты от нас за тысячи километров!

— Что было, то было, Георгий. — Мерецкову польстило то, что Жуков высоко оценил сделанное в Испании. — Иногда мне кажется, я случайно там выжил. Мне ведь приходилось не только учить испанцев, как надо воевать, но и самому водить их в бой. И не раз, Георгий. А поди ты, пуля-дура так и не зацепила меня.

— Что — тебя! — усмехнулся Георгий Константинович. — Ты был на войне, там всё могло случиться. А Тухачевский, Уборевич, Корк, Якир и ещё десятки им подобных погибли не на войне, а от рук Ежова и его подручных.

— Ты уверен, что они не изменники? — спросил Мерецков.

Жуков, как ему показалось, зло усмехнулся.

— Будь они врагами, Кирилл, разве стали бы учить наших командиров, да и нас с тобой, как бить неприятеля?..

Разговор с Жуковым не выходил из памяти Мерецкова, пока он находился в Москве. Но и вернувшись в Куйбышев, Кирилл Афанасьевич помнил о нём, хотя с головой окунулся в служебные дела. Трудился он в полную силу. Но командовать округом ему пришлось недолго. Провёл ряд сложных учений, и вдруг звонок из Москвы. И звонил не нарком и даже не его заместитель, а начальник управления кадров! Он-то и сообщил Мерецкову о его назначении командующим войсками Ленинградского военного округа. Для Кирилла Афанасьевича оно было столь неожиданным, что поначалу он растерялся и не знал, что ответить кадровику. А в трубке звучал его громкий голос:

— Дела сдайте своему заместителю и срочно выезжайте в Москву. С вами будет беседовать товарищ Ворошилов!

Странно, однако, получается, усмехнулся в душе Мерецков. Когда уезжал в Куйбышев командовать войсками военного округа, Сталин дважды беседовал с ним, а нарком, пожимая ему руку, советовал «крепко» взяться задело. Теперь же, когда его назначили в Ленинград, высокое начальство ему об этом не сообщило. Отчего так? Не сравнить же Ленинградский военный округ с Приволжским! «Видно, Сталин и Ворошилов так заняты, что им не до меня», — решил Кирилл Афанасьевич.

На третий день утром Мерецков уже находился в кабинете наркома обороны. У Ворошилова, как он успел заметить, было хорошее настроение. Нарком встал из-за стола, неторопливо заходил по кабинету, пожимая пальцы рук.

— Ну что, Кирилл Афанасьевич, как дела? О чём ваши думы?

— О чём? — с усмешкой переспросил Мерецков, глядя на маршала. — Я ведь и года не пробыл в Куйбышеве. Почему вдруг меня так срочно перебросили в Ленинград?

Лицо у наркома обороны вмиг стало хмурым, брови задвигались. Кажется, вопрос задел его за живое, и, чтобы хоть как-то скрасить это впечатление, Мерецков поспешно произнёс:

— Я хочу, чтобы вы, Климент Ефремович, правильно меня поняли. Я не жалуюсь, просто мне интересно, чем это вызвано. К тому же в Красной Армии, как сами вы говорили на совещании, есть немало талантливых командиров и командовать Ленинградским военным округом мог бы кто-либо другой, а я бы пока обживался в Куйбышеве, наводил в округе должный порядок…

Неожиданно заголосила «кремлёвка». Аппарат стоял на краю стола, и трубку снял Ворошилов.

— Нарком слушает вас!.. Ах, это вы, товарищ Сталин. Сразу вас не узнал, голос какой-то чужой… Вы не простыли?.. С кем беседую? С Мерецковым!.. Есть, понял, передаю ему трубку.

Мерецков вытянулся в струнку, словно вождь был рядом.

— Слушаю вас, товарищ Сталин!

— Здравствуйте, товарищ Мерецков. Как вы доехали? Хорошо?.. Так и должно быть! — Наступила пауза, потом вождь откашлялся, и в трубке снова послышался его голос. — Товарищ Ворошилов сказал, куда вам надо переезжать? Ну вот и хорошо, что он уже всё вам объяснил. Это я предложил послать вас в Ленинград. Так надо было. — Сталин пояснил, что в том регионе резко обострилась обстановка, там запахло порохом и нужна теперь же твёрдая рука. — Северо-Западный район вам не в новинку, вы неплохо его знаете, вам, как говорится, и карты в руки. Что вы мне на это скажете?

— Я готов сделать всё, что надо, — на одном дыхании выпалил Кирилл Афанасьевич.

— Желаю вам успехов! — Вождь положил трубку.

Мерецков сел в кресло. Ворошилов бросил на него укоряющий взгляд.

— Сейчас вам всё ясно? — И после паузы добавил: — У нас под боком объявились недруги…

— Вы имеете в виду финнов? — осведомился Мерецков.

— Не японцев, разумеется, — съязвил нарком, — так что беритесь за дело. Вам будет нелегко, но у вас всё получится. Должно получиться!

— Благодарю за доверие! — Мерецков встал, полагая, что приём окончен, но нарком небрежно, едва ли не с обидой и голосе остановил его.

Он заговорил о том, что важно сделать в первую очередь: тщательно изучить театр военных действий округа, тем более зимой; детально проанализировать состояние войск округа и их готовность на случай военного конфликта; выявить, чего и какого оружия не хватает в войсках.

— Опасность в связи с резким обострением международной обстановки быстро нарастает, — подчеркнул Ворошилов. — Вы это и сами видите. Политбюро ЦК партии, лично товарищ Сталин следят за ситуацией на нашей северо-западной границе. Их, да и меня как наркома особенно беспокоит сближение Финляндии с империалистическими державами, и прежде всего с фашистской Германией. Словом, округ, куда вы идёте, весьма специфичный и сложный. Ещё не ясно, кем вы должны быть прежде всего — командующим или политиком. Скорее, и тем и другим.

— Я об этом уже подумал, — заметил Мерецков. — Такая перспектива работы мне по душе, она настраивает меня на добрые дела. И в то же время я буду насторожен: вдруг финны станут проводить вооружённые провокации на нашей границе?

Ворошилов вскинул голову и уверенно заявил:

— Красная Армия разобьёт их в пух и прах, она быстро приведёт их в чувство.

Мерецков осторожно заметил:

— Я бы так не сказал…

— Отчего вдруг? — усмехнулся маршал. — Вы что, не верите в силу Красной Армии?

— Вы же сами говорили, что за спиной у финнов крупные империалистические государства и они могут оказать военную помощь финнам. Тут важно всё предусмотреть.

«Однако умён, глядит далеко вперёд», — невольно подумал нарком и, чтобы не заострять вопрос, добродушно произнёс:

— Всё это так, Кирилл Афанасьевич, но и мы не лыком шиты!

— Потому-то я и хотел бы знать состояние финской армии, её численность, как и чем она вооружена, — продолжал Мерецков. — Я был в разведуправлении, но полных данных о финской армии у него, к сожалению, нет. Может быть, есть что-то в штабе округа, а если тоже нет, будем с помощью разведки добывать эти сведения. И ещё один момент: хочу в деталях изучить финские военные сооружения на Карельском перешейке, известные под названием линия Маннергейма.

— Делайте всё, что сочтёте нужным, я готов поддержать вас во всём! — заверил его нарком.

От Ворошилова Мерецков уходил с двойственным чувством: с одной стороны, нарком прост и доступен в разговоре, не задирал нос, с другой — в военных вопросах он был слаб и ничего существенного предложить ему не мог, хотя и пытался. Как ни странно, но он всё ещё считал конницу чуть ли не главной ударной силой в предстоящих сражениях. Так или иначе, но Мерецков из этой беседы вынес одно: в Ленинградском военном округе не всё ладно. Последнее напутствие наркома — «Беритесь за дело засучив рукава» — тому свидетельство.

Кто был рад переезду в Ленинград, так это жена Кирилла Афанасьевича. Едва узнав о переезде, Дуня заявила, что наконец-то его посылают на службу в прекрасный город. Мерецков брился перед зеркалом, слушал её, но не комментировал. Он почему-то подумал о вожде… Направляя его в такой ответственный округ, Сталин так и не пригласил его на беседу, хотя по телефону кое-что сказал.

Позвонил первый секретарь Куйбышевского обкома партии Игнатов и попросил передать письмо первому секретарю Ленинградского обкома партии Жданову.

— Я готов выполнить ваше поручение, Николай Григорьевич, — ответил Мерецков. — Приезжайте в Ленинград, я встречу вас, погостите у меня, посмотрите, как я устроился. Жду!

С первым секретарём Куйбышевского обкома партии Игнатовым у Мерецкова сложились дружеские отношения, когда он был командующим войсками Приволжского военного округа. Николай Григорьевич откликался на все его просьбы, бывал на заседаниях Военного совета округа и помогал решать многие вопросы, особенно по обеспечению квартирами офицеров округа.

— Я очень жалею, что ты уезжаешь в Питер, — грустно сказал ему Игнатов. — Мало ты пробыл в округе, но что поделаешь, товарищу Сталину лучше знать, куда направлять на службу будущего полководца! Я-то тебя, Кирилл, не забуду. А ты?

— Я тоже, Николай Григорьевич, — отозвался Мерецков. — Человек вы душевный, а душевность сродни истинной храбрости. Я это ценю…

(Друг друга они не забывали. В 1961 году Игнатов стал Героем Социалистического Труда, и одним из первых его поздравил Кирилл Афанасьевич, в ту пору помощник министра обороны СССР по вузам. Поблагодарив Мерецкова за поздравление, Игнатов шутливо заметил: «Ты. Кирилл, маршал, и как бы я ни трудился, такое звание мне никто не присвоит!» На что Мерецков тоже в шутливом тоне ответил: «А зачем тебе, Николка, ждать, кто о тебе позаботится? Ты же Председатель Верховного Совета РСФСР, неужто не можешь себя наградить, так, в порядке исключения?..» — А. 3.).

Приняв военный округ, Мерецков доложил об этом шифровкой наркому обороны, а на другой день навестил первого секретаря Ленинградского обкома партии Жданова, который занял этот пост после трагической гибели Кирова. К тому же Жданов одновременно являлся и секретарём ЦК ВКП(б), а с марта 1939 года — членом Политбюро. Жданов играл большую роль в повседневной жизни северо-запада, и Мерецков не мог это не учитывать. Беседа у них состоялась тёплая и дружеская. Андрей Александрович ценил военный талант Кирилла Афанасьевича и надеялся, что с его приездом в Ленинград военный округ будет в надёжных руках.

— Кроме всех моих должностей, я член Военного совета округа, так что рассчитывайте на мою помощь, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Жданов, ущипнув свои ухоженные усы. — Я часто езжу в Москву, так что, если меня не будет на месте, решайте неотложные вопросы с секретарём горкома партии Александром Кузнецовым и вторым секретарём обкома партии Терентием Штыковым. У меня сегодня в семь вечера совещание с ними, приходите, и я вас познакомлю.

— Добро, Андрей Александрович. — Мерецков встал. — Товарищ Сталин говорил мне, чтобы я держал контакт с вами, поэтому очень надеюсь на вашу помощь. У меня ещё дело к вам. — Он вынул из папки запечатанный конверт. — Первый секретарь Куйбышевского обкома партии Игнатов попросил вручить его вам лично. — Кирилл Афанасьевич отдал письмо Жданову.

— Что же так волнует Николая Григорьевича? — усмехнулся Андрей Александрович, надрывая конверт. Он вынул листок и прочёл про себя. — Ясно. Дело касается судостроительного завода. Если он вам позвонит, скажите, что я положительно решу его просьбу. Обмен строителями-корабелами — нужное дело, и мы заинтересованы в обмене опытом…

Пять суток на вездеходе Мерецков колесил по Карельскому перешейку, где уже выпал снег и намело большие сугробы. В этих местах он уже бывал в двадцатых годах, когда инспектировал местные органы рабоче-крестьянской милиции. С тех пор утекло немало воды, но природа этих таёжных мест как была суровой, так и осталась. Государственная граница проходила совсем недалеко. «Ощущение было такое, что в самое сердце Ленинградского военного округа упёрся ствол вражеского орудия», — записал в рабочем блокноте Мерецков, когда объезжал пограничные заставы. На Ладожско-Онежском перешейке стояли плотной стеной густые леса и лежавшие под снегом, незамерзающие озера и болота, крутые холмы.

— Воевать тут будет ох как нелегко, если финны всё же рискнут спровоцировать войну, — подал реплику начальник штаба округа, сопровождавший командующего. Увидев, как Кирилл Афанасьевич нахмурился, весело добавил: — Не беда, наши ребята, как горные олени, пройдут любыми тропами, но врага настигнут!..

— А ты сомневаешься? — усмехнулся Мерецков, закуривая. — Я уверен, что воевать нам придётся, а силы округа на данном участке слабы. На польском направлении лишь одна горнострелковая дивизия неполного состава, да?

Начальник штаба ответил, что уже обратил на это внимание.

— А что мы имеем на Кандалакшском направлении? — продолжал подсчитывать Мерецков. — Горнострелковый полк с одной батареей. Правда, неподалёку отсюда расположена стрелковая дивизия Щербакова, но, хотя она неплохо подготовлена, одна погоды тут не сделает.

Вернулся из поездки командующий округом разочарованным, если не больше. Он тут же послал наркому донесение, разложил на столе рабочую карту округа, с полчаса думал над ней, затем свернул её и поехал в Смольный к Жданову. Тот весело воскликнул:

— Долго вы, однако, ездили по местам дислокации войск!

— Вы так считаете? — спросил Мерецков и присел к столу. — А между тем я не везде побывал. Хотелось бы съездить и к военным морякам Балтфлота, я уж не говорю о Северном флоте.

— Ещё успеете и там побывать, Кирилл Афанасьевич. Командующий флотом Трибуц недавно принял флот под свою опеку. Мне он понравился здравым мышлением, энергичный, волевой моряк! Ладно, говорите, что вас беспокоит, не чай же вы пришли ко мне пить!

Мерецков напрямую заявил, что обстановка в войсках округа «недостаточно благоприятная».

— В каком смысле? — небрежно прервал его Жданов. По его сдвинутым бровям и плотно сжатым губам Мерецков понял, что тот настороженно воспринял его слова, и, чтобы не быть голословным, добавил, что хороших дорог почти нет, связь ненадёжная, в казармах плохие бытовые условия, отсутствуют нужные склады, а в тех, что есть, хранить оружие и боеприпасы нельзя. Быт у бойцов и пограничников устроен плохо, даже бань нет. Радиоточек — единицы. Словом, материальная база округа очень слаба. Предстоит многое отстроить.

— Теребите своего наркома Ворошилова, — усмехнулся в усы Жданов. — Я с ним уже говорил на эту тему, но Климент Ефремович не очень-то торопится решать эти проблемы.

Мерецков сказал, что послал ему донесение, где изложил все подобные вопросы.

— Зря ему послали, надо было товарищу Сталину, — упрекнул Жданов.

— Через голову наркома обороны? — удивился Мерецков.

— Да, через голову наркома, но не как командующий военным округом, а как кандидат в члены ЦК. На этот счёт у вас есть полное право. К тому же вы ещё и депутат Верховного Совета СССР. Зря скромничаете, Кирилл Афанасьевич.

«Верно, так и следовало сделать», — огорчился в душе Мерецков.

Жданов обнадёжил, заметив, что на днях поедет в Москву на Политбюро и всё, о чём ему рассказал Мерецков, доложит Сталину.

— Это было бы кстати, — одобрил Мерецков. — Но не рассердится ли на меня нарком Ворошилов?

— Не думаю. Ведь он тоже хочет, чтобы Ленинградский военный округ был крепким. — Жданов закурил. — Что у вас ещё?

Мерецков пожал плечами.

Жданову хотелось как-то поддержать нового командующего: не только выразить сочувствие, но и что-то сделать.

— Дней через пять заходите ко мне, у меня уже будет результат беседы с Иосифом Виссарионовичем, — заверил он Мерецкова.

Кирилл Афанасьевич вернулся в штаб окрылённый, но едва обсудил с начальником штаба характер предстоящих учений, как позвонил Жданов. Он был взволнован, но сказал кратко:

— Вы мне срочно нужны, Кирилл Афанасьевич. Приезжайте!..

«Что у него случилось?» — невольно подумал Мерецков, тут же оделся, попросил начальника штаба никуда не отлучаться и, сев в машину, поехал в Смольный.

— Вы уж извините, что я вас потревожил, но дело требует этого. — Жданов попросил Мерецкова сесть. — Мне только что звонил товарищ Сталин, и, когда он спросил, был ли у меня новый командующий военным округом, я поведал ему о нашей беседе. Я коротко выразил ему вашу тревогу: пока гарантия безопасности СССР на нашем северо-западе отсутствует. Ведь так?

— Да, я так вам и доложил, — подтвердил Кирилл Афанасьевич.

— Тогда Иосиф Виссарионович сказал, чтобы я вместе с вами объехал войска округа и убедился в правдивости ваших слов, а потом позвонил ему. Завтра с утра мы с вами отправимся в поездку. Не возражаете?

— Это то, что надо, Андрей Александрович! — воскликнул Мерецков.

Поездка по Карельскому перешейку, по погранзаставам, встречи с бойцами и командирами убедили Жданова в правоте Мерецкова. Теперь он сам развил бурную деятельность, чтобы помочь командованию округа решить назревшие проблемы. Когда они вернулись и Андрей Александрович проинформировал вождя по ВЧ, тот заявил:

— Делайте в округе всё, что считаете нужным. Деньги и необходимые материалы Мерецков получит. Так и скажите ему.

Весной и летом Жданов вместе с Мерецковым вновь обследовали южную часть округа. Что же их обеспокоило? Юго-восточнее и восточнее Чудского озера — совершенно открытая местность, нет никаких укреплений, что даёт возможность противнику нанести удар по СССР через прибалтийские буржуазные республики. Мерецков объяснил Жданову, что крайне важно создать укреплённые районы на псковском и островском направлениях, а на севере уже сейчас заняться дорогами.

Работа закипела. Мерецков не раз выезжал на стройки и был доволен тем, как трудились инженеры, которых лично подобрал второй секретарь обкома Штыков, в тесном содружестве с военными специалистами. Хотя у командующего время было рассчитано по минутам, он не забывал о главном — изучить противника, его силы и средства. Прежде всего его интересовало, какие войска финнов находятся вблизи нашей границы, их состав, численность, как они вооружены. И когда в конце июля его вызвал Сталин, он смог доложить ему подробности. Как выяснила наша разведка, на границе было сосредоточено пять финских оперативных войсковых объединений. К концу 1939 года их слили в Лапландскую группу генерала Валениуса (мурманское направление), Северную группу генерала Туомпо и Шведскую добровольческую бригаду генерала Линдера (Кандалакшское направление), 4-й флотский корпус генерала Хеглунда (беломорское направление). На петрозаводском направлении находилась группа генерала Талвела, а 5-ю армию генерала Эстермана и Аландскую группу нацелили на Ленинград. Характерно, что по замыслу финского военного руководства 5-я армия, опираясь на линию Маниергейма, должна была измотать войска Красной Армии в боях на Карельском перешейке, а затем нанести удар по Ленинграду.

— Сколько у финнов всего дивизий? — спросил Сталин.

— Пятнадцать, из них восемь на Карельском перешейке. — Мерецков хотел было развернуть карту, чтобы показать дислокацию дивизий противника, но вождь махнул рукой.

— Не надо, товарищ Мерецков, и так всё ясно. — Сталин подошёл к столу, взял трубку и закурил. — Положение на финляндской границе тревожное, не так ли?

— Я бы даже сказал «опасное», товарищ Сталин, так как Ленинград находится под угрозой обстрела. — Мерецков полистал свою записную книжку. — Тревожит меня и то, что финны продолжают строительство укреплений и дорог на своей стороне границы.

Сталина, казалось, его слова не удивили.

— Вы уверены?

— Мои разведчики всё это зафиксировали.

Сидевший за столом Молотов заметил, что, поскольку переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока не приносят успеха, Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий как для Германии, так и для других стран.

— Я хотел бы тебя, Вячеслав, опровергнуть, но не могу, ты прав, — с сожалением произнёс Сталин. — Со стороны Германии можно ждать серьёзных акций. — Он поднял озабоченный взгляд на Мерецкова. — Срочно подготовьте докладную записку на моё имя с изложением плана прикрытия границы от агрессии и контрудара по вооружённым силам Финляндии. Через две недели будьте готовы доложить на Политбюро этот план. Успеете?

— Постараюсь, Иосиф Виссарионович.

— Попутно форсируйте подготовку войск, чтобы они могли на всякий случай нанести контрудар. Ускорьте развернувшееся в округе строительство. Всё это важно держать в строжайшей тайне. И ещё, — продолжал Сталин. — Держите в курсе дела товарища Жданова… Если вам потребуется консультация по финнам, обращайтесь к товарищу Куусинену. Вас Молотов с ним познакомил?

— Да, вчера я встречался с Отто Вильгельмовичем. Мне он понравился: весьма эрудированный политик.

— В Коминтерне мы слабых политиков не держим, — усмехнулся Молотов.

В Ленинград Мерецков вернулся воодушевлённый. Сразу же прибыл в Смольный, где его ожидал Жданов.

— Ну, как товарищ Сталин отреагировал на ситуацию на советско-финляндской границе? — спросил Андрей Александрович, едва Кирилл Афанасьевич появился в его кабинете.

— С тревожным чувством. — Мерецков подробно рассказал Жданову о беседе с вождём. — Над планом я начинаю работать с утра. Мне дали на это две недели, я справлюсь гораздо раньше. Всё-таки не один год проработал на штабных должностях, руку набил, — добавил он.

Жданов предложил ему ещё раз побывать на строительстве оборонительных сооружений, чтобы ускорить это дело, как и потребовал вождь.

Над планом Мерецков работал так, как никогда ранее. Он подумал, что если уж сам Сталин дал ему такое ответственное задание, значит, и он уверовал в то, что финны замышляют вооружённый конфликт. Теперь уже было ясно, что их подогревает к этому фашистская Германия, сами они не рискнули бы пойти на такой шаг.

Поздно вечером, когда Мерецков собрался идти домой, ему позвонил начальник Генштаба Шапошников. Он был сдержан и сух, только и спросил, готов ли план, если готов, то Кириллу Афанасьевичу надлежит завтра к десяти утра быть в Кремле у товарища Сталина.

— У меня документ готов, Борис Михайлович, и завтра рано утром я вылечу, — сдержанно проговорил в трубку Мерецков. — К вам в Генштаб зайти?

— Не надо, я тоже буду в Кремле, там и увидимся с вами, — торопливо ответил Борис Михайлович.

«Видно, сердится, что не Генштабу, а мне поручено подготовить план нанесения удара по финнам», — решил Кирилл Афанасьевич.

Прилетев в Москву, Мерецков прямо с аэродрома поехал в Наркомат обороны. Маршал Ворошилов был на месте и встретил его с улыбкой.

— План у вас? — спросил он, здороваясь.

— У меня. — Кирилл Афанасьевич хотел было взять документ из папки, но нарком возразил:

— Сейчас вместе поедем в Кремль.

В кабинете Сталина всё прошло так, как проходило не раз, — объективно, по-деловому, если не считать, что Мерецкова, кроме вождя, слушали Ворошилов, Молотов и другие члены Политбюро. Когда Мерецков излагал свой план, никто его не перебивал, и это, отметил про себя Кирилл Афанасьевич, было ему на руку. Предложенный документ о прикрытии границы и контрударе по финнам в случае их нападения на СССР одобрили, правда, Молотов высказал мысль, чтобы контрудар был нанесён в максимально сжатые сроки. «Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей Ленинградского военного округа, а надо учитывать силы Советского Союза, — отмечал позднее Мерецков. — Я попытался сделать ещё одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не один я, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий, после чего разрешили отбыть в округ».

На обсуждение документа Сталин почему-то не пригласил начальника Генштаба Шапошникова, и это огорчило Мерецкова. Ему казалось, что вождь чем-то был недоволен, хотя прямо это не выразил. «У Бориса Михайловича светлая голова, и он мог бы что-нибудь подсказать», — думал Мерецков. Тогда же он узнал, что план контрудара, разработанный Генштабом, Сталин отверг. Шапошников считал операцию против финнов делом непростым и полагал, что она потребует нескольких месяцев напряжённой и трудной войны даже в том случае, если империалистические державы не ввяжутся в столкновение. На компромисс с вождём Борис Михайлович не пошёл, и это свидетельствовало о его трезвом уме и военной дальновидности. Сталин, однако, считал, что контрудар по финнам должен быть скоротечным и растягивать его на длительный срок нецелесообразно. Маршал Ворошилов безоговорочно поддержал вождя. В чём же была суть предложений Мерецкова? Главные силы Ленинградского военного округа объединялись в 7-ю армию двухкорпусного состава (19-й и 50-й корпуса), которая должна была сокрушить линию Маннергейма и разгромить главные силы финнов. Сталин, ознакомив Шапошникова с документом Мерецкова, сказал:

— Я хотел бы знать ваше мнение.

Борис Михайлович без обиняков заявил, что на фронте протяжённостью более полутора тысяч километров боевые действия должны будут вести ослабленные по своему составу и вооружению 8-я армия комдива Хабарова, 9-я армия комкора Чуйкова и 12-я армия комдива Фролова.

— Если не укрепить эти войска, успеха не добиться! — резюмировал начальник Генштаба.

Сталин усмехнулся в усы.

— А товарищ Мерецков уверен, что своими силами разобьём финнов.

— Я бы, Иосиф Виссарионович, не рисковал.

— И всё же пусть Кирилл Афанасьевич попробует, — сказал вождь. — А вы всё это держите на личном контроле.

14

Мерецков твёрдо уверовал в реальность своего плана. Генштаб он обошёл стороной. «По всем вопросам, связанным с планом контрудара, я звонил непосредственно Сталину, — вспоминал Мерецков. — Ему же лично докладывал обо всём, касавшемся финляндских дел, как летом-осенью 1939 года, так и на первом этапе финской кампании. В двух-трёх случаях при этом присутствовал в его кабинете нарком обороны К. Е. Ворошилов, а в последний раз — начальник Главного политического управления РККА Л. М. Мехлис и народный комиссар финансов А. Г. Зверев. В кабинете Сталина я часто встречал Н. Н. Воронова».

Любой военачальник, коему доверено проводить боевую операцию, стремится тщательно готовить войска. Не был исключением в этом и Мерецков. Он всё или почти всё брал на себя, и однажды случилась осечка. Осенью 1939 года согласно договорённости на территории Эстонии создавались наши военно-воздушные силы и морские базы, которые намного облегчили бы действия войск округа в военном конфликте с Финляндией. Следовало также подумать и об охране наших баз, за которые отвечал командующий Ленинградским военным округом. Когда потребовалось обеспечить безопасность одного из участков, Мерецков не стал беспокоить Москву, сам вошёл в контакт с правительством Эстонии и взял у него разрешение построить на данном участке укрепления. Всё прошло без сучка, без задоринки. И вдруг на заседании Политбюро ЦК партии, когда Кирилл Афанасьевич докладывал руководству о положении на наших новых базах, Молотов прервал его вопросом:

— Кто вам разрешил напрямую вести переговоры с эстонским правительством о строительстве укреплений для охраны баз?

— Я ведь за них несу ответственность, значит, мне и надо решать все вопросы, — ответил Кирилл Афанасьевич.

— Для этого есть Наркомат иностранных дел, — сердито бросил Молотов. — Или вы возложили на свои плечи его функции?

Мерецков покраснел до ушей, растерялся и не знал, что ответить Молотову. Выручил его Сталин. Посмеиваясь в усы, он спросил Вячеслава Михайловича:

— Почему твой наркомат опаздывает? Армия не может ждать, пока твои дипломаты расшевелятся. Надо было уже давно разработать инструкцию о порядке сношений с представителями прибалтийских властей. Кирилл Афанасьевич проявил разумную инициативу, не стал тебя беспокоить.

Молотов глянул на Кирилла Афанасьевича, но не проронил ни слова. Он беспрекословно слушался вождя и не скрывал этого…

— Товарищ командующий, на границе произошло ЧП! — входя в кабинет, заявил начальник штаба. В руках у него было донесение.

— Что ещё за ЧП? — насторожился Мерецков.

Он прочёл депешу, и всё стало ясно. Близ селения Майнила финны обстреляли из орудий советских пограничников. Убито четыре человека, ранено девять. Вернув донесение начальнику штаба, командующий приказал взять под контроль границу на всём её протяжении силами военного округа.

— Вы пока свяжитесь с командирами соединений, а я срочно доложу о ЧП в Москву!

Не прошло и часа, как из Наркомата обороны Мерецкову пришёл ответ: «Готовьте контрудар, срок — неделя. Ворошилов».

Финны обнаглели. Их отряды в ряде мест стали переходить нашу границу. Тогда последовало заявление правительства СССР, и в 8 часов утра 30 ноября регулярные части Красной Армии начали боевые действия против финнов. Войскам был отдан приказ отбросить противника от Ленинграда, обеспечить безопасность границ Карелии и Мурманской области. Короче, следовало ликвидировать военный плацдарм на Карельском перешейке. Войска возглавил Мерецков, он же был назначен командующим 7-й армией, начальником штаба стал Никандр Чибисов, членом Военного совета — Терентий Штыков. Как и предвидел Мерецков, оборона финнов имела развитую систему многополосных заграждений, была перекопана рвами и эскарпами и прикрыта надолбами. По всей линии обороны стояли доты и дзоты. Но больше всего наши войска несли потери от мин. Отступая, финны минировали все: дома, колодцы, пни и даже велосипеды. А бороться с этими минами войска не могли — ничего не было, — и потери всё росли. Что делать? Такой же вопрос Мерецков услышал от начальника штаба Чибисова.

По просьбе Мерецкова Жданов пригласил в Смольный видных ленинградских учёных, инженеров, преподавателей из Военной академии связи во главе с профессором Изюмовым и объяснил им ситуацию с минами, сложившуюся на фронте.

— Нам нужны миноискатели, — заявил специалистам Мерецков. — Вы можете их сделать?

— Какой срок? — спросил Изюмов.

— Сутки! — ответил Жданов.

— Это немыслимо! — развёл руками профессор.

— Немыслимо, но надо сделать, — вмешался в разговор Мерецков. — От вашего изобретения зависит успех военных действий против финнов, миноискатель спасёт нам сотни, тысячи бойцов!..

К концу вторых суток первый образец миноискателя был у Жданова в кабинете. Военные сразу же испытали его в поле, одобрили и запустили в производство. Теперь впереди наступающих частей шли сапёры с миноискателями. При обнаружении вражеской мины в наушниках раздавалось гудение, после чего мину бойцы взрывали, затем сапёры шли дальше. Мороз порой достигал сорока пяти градусов, но наступление продолжалось. К середине декабря войска Красной Армии преодолели полосу обеспечения и с ходу атаковали линию Маннергейма, но безуспешно. Мерецков вынужден был отдать приказ приостановить наступление. Едва он прибыл в штаб 7-й армии, как из Москвы раздался звонок.

— Что там у вас случилось, товарищ Мерецков? — спросил Сталин. — Почему до сих пор не сокрушили линию Маннергейма?

Кирилл Афанасьевич объяснил, что орудия в 7-й армии малого калибра, они ведут интенсивный огонь, но доты и дзоты разрушить не в состоянии.

— И танки не могут вас выручить?

— Не могут, у них орудия ещё меньшего калибра, — ответил Мерецков. — Бьём по дотам и дзотам прямой наводкой, но безрезультатно. Снаряды не пробивают их.

— Вы можете на день-два прибыть в Москву? — спросил Сталин. — Оставьте за себя начальника штаба Чибисова, а сами вылетайте. Мы сообща обсудим этот вопрос.

Разговор в Кремле был не из лёгких, но Мерецков был доволен тем, что Сталин не горячился, не требовал от него «в пух и прах разнести линию Маннергейма», а безоговорочно принял его предложение — произвести в тылу финнов тщательную разведку, установить, где и сколько имеется дотов и дзотов и что они собой представляют. Единственное, о чём вождь попросил Кирилла Афанасьевича, — «форсировать разведку, достать хотя бы кусок бетона из разрушенного укрепления и прислать его в Москву». Мерецков заверил вождя, что всё это сделает. Слов на ветер он не бросал. Вернувшись в Ленинград, командующий вызвал в штаб военного инженера и группу сапёров и приказал им проникнуть в тыл финнов и осуществить разведку укреплений, что и было сделано за два дня. Кусок из подорванного дзота штаб отправил самолётом в Москву. Научно-исследовательский институт сделал анализы и сообщил: «Цемент марки „600“». Вот почему лёгкая артиллерия не пробивала бетон.

«Мне надо переговорить с начальником артиллерии Красной Армии Вороновым, он подскажет, как быть!» — решил Мерецков. Он позвонил в Смольный, куда поехал Воронов, чтобы переговорить со Ждановым по военным вопросам, и застал его там.

Через час возбуждённый Воронов вошёл в штаб 7-й армии. Мерецков пожал ему руку, буркнув: «Добрый день!», и протянул кусок цемента. Воронов повертел его в руках, потом прочёл заключение научно-исследовательского института.

— По укреплениям из такой высокой марки цемента надо бить из орудий большой мощности, — сказал Николай Николаевич. — Я вам их дам…

Артиллерию резерва главного командования калибром в 203–208 миллиметров доставили поближе к переднему краю и начали бить прямой наводкой по дотам и их амбразурам. Дело пошло на лад! Мерецков повеселел. Не теряя времени, он вызвал к себе командующего авиацией и дал ему задание сфотографировать с воздуха всю линию Маннергейма. Тот не сразу понял, для чего это необходимо.

— Надо срочно составить карту со схемой вражеской обороны, — объяснил ему Мерецков, — так что постарайтесь сделать чёткие, хорошо видимые снимки оборонительных сооружений врага!

После этого, имея на руках карту-схему, Мерецков подготовил и обосновал план прорыва линии Маннергейма. Показал его Жданову, затем доложил по ВЧ Сталину.

— Вылетайте в Москву, и мы обсудим ваш новый план! — коротко ответил вождь.

Садясь в самолёт следом за Ждановым, Мерецков сказал:

— Надеюсь, что в этот раз линию Маннергейма наши бойцы сокрушат! — Кирилл Афанасьевич сел напротив Жданова. Тому отчего-то было жарко, он вынул из кармана платок и вытер им лицо. — Хочу с вами, Андрей Александрович, посоветоваться, — вновь заговорил Мерецков. — До меня дошли слухи, что Генеральный штаб, в частности Борис Михайлович Шапошников, хочет предложить преобразовать Ленинградский военный округ в Северо-Западный фронт и вместо армейской наступательной операции проводить фронтовую. Как вы к этому относитесь?

— Положительно, а вы разве против?

— Нет, я тоже — за! Если будет создан фронт, у нас появится больше шансов в короткий срок разбить финнов. Не ясно, правда, кто будет назначен командующим фронтом.

Жданов кашлянул, потрогал свои короткие усики.

— Надо ли вам над этим ломать голову, Кирилл Афанасьевич? — усмехнулся он. — Иосиф Виссарионович назначит на фронт, если его всё же решат создать, достойного военачальника. У него на хороших людей нюх.

— Да, нюх у Хозяина острый! — согласился Мерецков.

Когда оба вошли в кабинет вождя, здесь уже были Молотов, Ворошилов, Тимошенко, Воронов и Грендаль. Увидев Тимошенко, Кирилл Афанасьевич подумал, что, наверное, Семён Константинович и возглавит фронт. Эта мысль не вызвала в его душе ревности: Тимошенко, под началом которого он сражался в рядах Первой конной армии, Мерецков уважал, считал его способным военачальником, у него можно было поучиться, как «надо бить и ненавидеть наших врагов».

— Что-то вы опаздываете, Андрей Александрович, — бросил реплику Сталин, здороваясь. Мерецкову он тоже подал руку и спросил о линии Маннергейма.

— Я привёз карту и схему вражеской обороны, мне помогли скопировать её лётчики.

Кирилл Афанасьевич вынул документы из папки и хотел было вручить Сталину, но тот жестом остановил его:

— Потом, давайте сначала вас послушаем…

Говорил Мерецков недолго, но убедительно. Никто вопросов ему не задавал, но когда он умолк, маршал Ворошилов спросил, почему перед началом операции он не создал в 7-й армии штурмовые группы для захвата и подрыва дотов. Нарком смотрел на командующего пристально, и в его взгляде читался упрёк. Но Мерецков не чувствовал себя виноватым, он объяснил это тем, что надежда была на артиллерию: мол, она взломает оборону финнов, в том числе и пресловутую линию Маннергейма, но лёгкие орудия не пробивали бетон, к тому же почти у всех дотов боевые казематы были прикрыты со стороны амбразур броневыми щитами в несколько слоёв.

— Я сразу же попросил Воронова доставить нам орудия большего калибра, и он нам помог, — резюмировал Мерецков.

— Скажите, Кирилл Афанасьевич, почему ваша разведка не выявила характера оборонительных сооружений финнов? — спросил Молотов. — Вы готовили наступление, но не позаботились узнать, какие вражеские укрепления будете сокрушать.

Мерецков взглянул на Сталина, который что-то писал и, казалось, не обращал внимания на тех, кто задавал вопросы. Но вот он поднял голову и взглянул на командующего.

— Отвечайте на вопрос так, как было на самом деле, и не ищите оправданий, — сухо сказал он.

У Мерецкова глухо забилось сердце.

— Перед началом военных действий я запросил разведку в Наркомате обороны, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Мне дали сведения, которые не подтвердились.

— Вы хотите сказать, что наша разведка занизила реальную мощь линии Маннергейма? — спросил Сталин.

— Очень даже занизила, едва ли не на половину, и это создало для наших войск многие трудности. Тут есть и моя вина, товарищ Сталин. Разведка 7-й армии также оказалась не на высоте.

Сталин зацепил маршала Ворошилова колючим взглядом.

— Разберитесь, кто допустил такой просчёт, и накажите своей властью, да построже, — сурово произнёс он. — Это что же получается? Мы заведомо посылаем наших бойцов на верную гибель?

— Потери были, товарищ Сталин, но очень незначительные, — громче обычного ответил Мерецков. — Мы сразу обнаружили, что наша артиллерия для линии Маннергейма хлопушка, и я тут же отдал приказ не наступать.

Сталин пропустил эти слова мимо ушей и заговорил о минах:

— С миноискателями вы умно придумали. Если они очень хороши, надо для Красной Армии организовать их массовое производство. Андрей Александрович, это ты со своими партийцами помог товарищу Мерецкову? Он помощи у нас с Ворошиловым что-то не просил.

Жданов громко засмеялся.

— Вас не просил, а меня так заарканил, что пришлось вместе с инженерами ехать на завод.

— А почему молчит командарм первого ранга товарищ Мерецков? — вдруг спросил Сталин после того, как Воронов доложил, сколько и каких орудий он направил в 7-ю армию. — Что вы можете сказать о плане разгрома линии Маннергейма, Семён Константинович? В сентябре прошлого года вы неплохо командовали войсками Украинского фронта, совершившими освободительный поход в Западную Украину. У вас есть опыт…

Тимошенко резво встал.

— План, безусловно, хорош, по-другому не могло и быть, — ответил он. — У Кирилла Афанасьевича большой опыт штабной работы, и осечки быть не могло. Я только не понимаю, почему он сразу этого не сделал?

«А потому, что товарищ Сталин решил, что моя 7-я армия в два счета опрокинет линию Маннергейма, что сломить финнов можно в короткий срок, — едва не сказал вслух Мерецков. — А я не проявил должной принципиальности…»

— Значит, вам нечего добавить к предложенному плану? — спросил вождь.

— Сейчас — нет, а когда начнём наступление, возможно, что-то и появится, — пояснил свою позицию Тимошенко.

«Да, так и есть, он будет командовать фронтом», — отметил про себя Мерецков.

В целом план был одобрен и утверждён. Сталин пригласил всех к себе на ужин, но и за столом продолжался разговор о Финляндии. Вождь предупредил, что в руководстве войсками будут некоторые изменения. На Крайнем Севере не всё в порядке, поэтому Генеральный штаб предлагает создать централизованное руководство операцией непосредственно в зоне боевых действий.

— С этим надо согласиться, — подчеркнул Сталин. — Важно также подбросить свежие силы и уточнить ход наступления, причём главную роль тут сыграет ваш план, Кирилл Афанасьевич, предложенный для 7-й армии. И ещё раз прошу вас, товарищи военачальники, как можно скорее покончить с линией Маннергейма и сделать это до весеннего разлива вод! Объяснять не буду, все знают, для чего это надо…

Расходились поздно вечером. Сталин задержал Мерецкова и, когда они остались вдвоём, сказал:

— Генштаб предлагает Ленинградский военный округ преобразовать в Северо-Западный фронт и назначить командующим товарища Тимошенко. Как вы на это смотрите?

— Положительно! — Кирилл Афанасьевич передохнул. — Надо было сделать это раньше, но я тоже недооценил предложение Шапошникова.

— Борис Михайлович по-своему был прав, — согласился вождь. — Знаете, почему я не одобрил его план? Маршал Ворошилов заверял меня в том, что Красная Армия быстро разобьёт финнов. Всё оказалось куда сложнее, — с горечью добавил вождь. — Из всего этого ЦК сделает серьёзные выводы, но после того как мы одолеем врага.

Мерецков взглянул ему в лицо.

— Кого это коснётся, если не секрет?

— Лично к вам у меня претензий нет, хотя раньше считал, что вы нас крепко подвели, даже хотел наказать, но потом понял, что в случившемся вашей вины нет. Будь по-другому, вы бы здесь не были, — сухо добавил Сталин. — Кстати, вы довольны своими коллегами — начальником штаба Чибисовым и членом Военного совета Штыковым? Может, заменим их?

— Отчего вдруг? — удивился Кирилл Афанасьевич. — Я ими доволен, у товарища Жданова нет замечаний.

— Тогда желаю вам успехов! — За время беседы Сталин впервые улыбнулся. — Если что — звоните мне…

11 февраля 1940 года мощной артподготовкой начался второй этап операции против финнов (первый этап начался 30 ноября 1939 года и продолжался до 9 февраля 1940 года). Мерецков находился на переднем крае и был рад, когда на шестой день тяжёлых боев сопротивление финнов на главной полосе было сломлено. Особо отличилась 123-я стрелковая дивизия полковника Алябушева. Главная полоса глубиной в девять километров включала в себя 200 дотов и 1000 дзотов! В среднем на километр фронта приходилось по два дота и пять дзотов, соединённых между собой. Мерецков на бронемашине поехал в 123-ю стрелковую дивизию и лично поздравил Алябушева. Их разговор прервал звонок полевого телефона.

— Товарищ командарм, — раздался в трубке голос начальника штаба Чибисова, — вам звонил комфронтом Тимошенко. Я сказал, где вы. Он просил срочно позвонить ему.

— Выезжаю в штаб! — громко отозвался Мерецков. Он взглянул на комдива. — Меня вызывает командующий фронтом…

Тимошенко, как понял Мерецков, был не в духе. Первый же вопрос — где был и что делал — не располагал Кирилла Афанасьевича к задушевному диалогу, но, сдерживая свой порыв возразить, он заявил, что был в стрелковой дивизии Алябушева и воочию видел, как храбро сражаются его подопечные. Бьют финнов так, что пух с них летит. Надо бы наградить полковника…

— Награды потом, — осадил Мерецкова командующий фронтом. — И награды будут. Теперь же скажи, недели за две твоя 7-я армия дойдёт до Выборга?

— Дойдёт, Семён Константинович, и Выборг постараюсь взять с ходу! — Мерецкову очень хотелось, чтобы Тимошенко сказал несколько тёплых слов, а возможно, и вспомнил Гражданскую войну, когда он, Мерецков, лихо бросался в атаку на белогвардейцев по первому сигналу командира бригады. Но у командующего, видно, был нелёгкий разговор с вождём, потому как он спросил:

— Значит, я могу доложить товарищу Сталину, что через две недели красный стяг взовьётся над Выборгом?

«Ну почему ты, Семён Константинович, такой перестраховщик?» — едва не крикнул Мерецков, и хотя он уважал своего бывшего комбрига, но не мог простить ему низкопоклонства перед вождём.

— А зачем ему говорить об этом, если он вас не спрашивает? — задал вопрос Мерецков и по тому, как командующий фронтом не сразу ответил, понял, что тот обиделся. Кириллу Афанасьевичу захотелось как-то сгладить эту неловкость, и он громче обычного добавил: — Моё слово твёрдое, и болтать налево и направо без всякого на то основания я, товарищ командующий, не привык. Уж вам-то это должно быть известно!

— Чего завёлся, Кирилл? — усмехнувшись в трубку, отозвался Тимошенко. — Я у тебя спросил так, на всякий случай… А твоему слову я верю…

В этот день в штабе Мерецкова было необычайно весело, и сам Кирилл Афанасьевич, словно жених на выданье, ходил по штабу, глядел на карту, звонил командирам дивизий, но со стороны было заметно, что он волновался.

— Начинаем, товарищ командующий… — тихо сказал начальник штаба Чибисов.

Перегруппировав силы, 7-я армия вновь перешла в наступление. Две стрелковые дивизии 50-го стрелкового корпуса двинулись в обход укреплений финнов с севера, 70-я стрелковая дивизия пошла через Выборгский залив, а 7-я стрелковая дивизия атаковала врага с фронта, но успеха не имела, и это выбило Мерецкова из колеи. Вызвав на прямую связь комдива, он отчитал его.

— А теперь слушай приказ. Удар на одном избранном направлении подготовь к исходу 12 марта и наноси его ночью. Внезапность — твой союзник!..

Комдив 7-й так и поступил. Развернув основные силы на узком участке обороны противника, глубокой ночью, когда завывала метель, а финны грелись в блиндажах, он нанёс внезапный удар. В обороне образовалась большая брешь. Ещё рывок — и финны дрогнули, бросая оружие, в панике отступили. Радоваться бы Кириллу Афанасьевичу, да не мог: его «подрезал» командир 70-й дивизии Кирпонос. У него случилась «заминка». Перед Выборгом оказался укреплённый район двухполосного типа, рассчитанный на круговую оборону, а разведка донесла, что он связан каналом с озером Сайма. На дворе стоял март, припекало солнце, промедли войска — и финны затопят весь участок. Эта мысль глухо и больно отозвалась в голове Кирилла Афанасьевича. Обидно было ему, что такой опытный вояка, как Кирпонос, оказался едва ли не в ловушке. Мерецков подозвал к себе члена Военного совета Штыкова.

— Терентий Фомич, поедем с тобой к комдиву 70-й Кирпоносу, надо растолковать ему, как скорее ворваться в Выборг. Я же дал слово комфронтом взять город на исходе второй недели боев.

Но Кирпонос быстро смекнул, что ему грозит, если он оплошает. У него родилась здравая мысль — обойти часть финских укреплений с северо-запада, и это ему удалось. Ночью без шума бойцы сняли финских часовых, и Кирпонос по льду перебросил на западный берег залива всю свою дивизию! Когда Мерецков и Штыков утром прибыли в его штаб, в нём никого не было. Они поспешили на другой берег, и там нашли комдива. Это произошло 4 марта. Растроганный таким броском комдива, Мерецков всей дивизии объявил благодарность, которая тут же по телефону была передана в войска.

— Усильте мою дивизию приданными войсками, — сказал Кирпонос, — я поведу их на Выборг западным берегом и обойду город с тыла.

— Разумно, Михаил Петрович! — одобрил его предложение Мерецков. — Подкрепление тебе будет…

Едва Мерецков прибыл в штаб армии, как ему позвонил Сталин. На его вопрос: «Как у вас там дела?» — Кирилл Афанасьевич доложил о ситуации на фронте, о том, что бойцы и командиры стремятся к тому, чтобы наголову разбить финнов. Но как только он упомянул о Выборге, вождь жёстко произнёс:

— Надо взять Выборг в течение двух-трёх дней! — Он объяснил, чем это вызвано. — Ленинграду теперь финны не угрожают, но для заключения мирного договора велено дать им понять, что дорога на Хельсинки открыта. Если же мы затянем войну, то французы и шведы могут прислать финнам свои войска, и вместо конфликта с Финляндией мы втянемся в борьбу с коалицией…

— Товарищ Сталин, — прервал его Мерецков, — наши войска уже начали штурм Выборга, мне лишь сейчас доложил начальник штаба, так что город вот-вот падёт.

— Тогда быть вам героем! — весело бросил в трубку Сталин. — Жду вашего доклада о взятии города.

Переговорив с вождём, Кирилл Афанасьевич подозвал к себе Чибисова и поручил ему лично проконтролировать ход боев в районе Выборга.

— Сам понимаешь, этого ждёт вождь, и нам грешно его подводить! Ты как-то говорил, беседуя с комдивом, что честь может быть потеряна только один раз, и я бы не хо тел этого допустить…

— Да вы что, товарищ командующий, разве такое мыслимо терять? — загорячился Чибисов. — Честь, она же мои жизненный корень… — Он не договорил: на столике задребезжал полевой телефон. Он снял трубку.

— Товарищ начштаба, это вы? Докладывает командарм 70-й. Войска ворвались в Выборг!

Стоявший рядом Мерецков всё слышал и в порыве радости пожал Чибисову руку.

— Поздравляю с успехом, Никандр Евлампиевич! Сейчас дам знать товарищу Сталину…

Выборг пал, и дорога на Хельсинки была открыта. Убедившись в безнадёжности сопротивления, правительство Финляндии начало переговоры о мире. 12 марта договор был подписан, а 26 марта Северо-Западный фронт расформировали и на его базе создали Ленинградский военным округ. Мерецков вместе с начальником штаба Чибисовым возвращался в Ленинград, думая уже о том, как надо укрепить новые рубежи. Невольно ему пришли на ум слова вождя: «Быть вам героем!», — он сказал их, когда Выборг брали штурмом наши войска. Почему так сказал Сталин? Может, решил присвоить ему звание Героя? Нет, вряд ли. «Ещё недавно он журил меня за некоторые упущения в 7-й армии, — подумал Кирилл Афанасьевич. — Нет, видимо, сказал так, в шутку!»

Мерецков не страдал честолюбием, но то, что ему удалось сделать на фронте по разгрому линии Маннергейма, вызывало в нём чувство удовлетворённости. Однако, размышляя о прошедших тяжёлых боях, он видел и те огрехи, которые были допущены в сражении. Это его огорчало, но в другой раз, если придётся вести войска в бой, он будет действовать более рационально, а главное — лучше готовить их, не зря же говорят: кто приготовился к бою, тот его наполовину выиграл. Освобождение маршала Ворошилова от должности наркома за серьёзные пробелы в подготовке войск Красной Армии к суровым испытаниям на случай войны, что вскрыла советско-финляндская война, Мерецков воспринял как должное, хотя ему было жаль Климента Ефремовича, человека, безусловно до мозга костей преданного революционному делу.

Вскоре после первомайских праздников Мерецкову позвонил назначенный 8 мая 1940 года наркомом обороны маршал Тимошенко, сменивший на этом посту Ворошилова. Он спросил Кирилла Афанасьевича, чем тот сейчас занимается. В его слегка скрипучем голосе Мерецков уловил не то насмешку, не то зависть. Вполне возможно, что он ошибался.

— Войну с финнами закончили, но забот у меня не убавилось, а прибавилось, — усмехнулся в трубку Мерецков. — Граница наша в ряде мест изменилась, вот и думаю со своими коллегами, как её укрепить. К тому же ряд соединений надо передислоцировать на новые места, а они не совсем обжитые, в них надо вдохнуть жизнь.

— На Северном флоте у адмирала Головко ещё не был? — спросил нарком. — Как он начал осваивать полуострова Рыбачий и Средний западнее Мурманска? Трибуц на Балтике уже кое-что сделал — я имею в виду полуостров Ханко в Финском заливе у архипелага Або. Тебе ещё надо заняться пограничниками в Карелии, на Кольском полуострове и на Карельском перешейке — граница ведь сдвинулась на запад.

Кирилл Афанасьевич хотя и посетовал на обилие нерешённых проблем, но заверил наркома, что все эти вопросы у него на первом плане.

— Андрей Александрович Жданов был членом Военного совета Северо-Западного фронта, которым вы командовали, ему всё это хорошо знакомо, и он обещал мне помочь.

— Он-то поможет, но и сам не плошай! — весело отозвался нарком. — Я чего звоню? Тебе присвоено звание Героя Советского Союза за умелое командование войсками 7-й армии по разгрому финнов. Сердечно тебя поздравляю, Кирилл! Бой короток, но закалка от него остаётся на всю жизнь. Так что, дружище, не возгордись, а укрепляй свои новые рубежи!

У Мерецкова от этой новости защемило сердце. Он так растерялся, что не стал ждать, когда нарком кончит говорить, и гаркнул в трубку:

— Служу Советскому Союзу!

— Я ещё не всё сказал, Кирилл Афанасьевич, — продолжал нарком. — В мае в Выборг приедет Михаил Иванович Калинин, и на Суворовской площади у Крепостной улицы будет вручать боевые награды тем, кто отличился в советско-финляндской войне. Тебе надо там быть!

— А вы приедете, Семён Константинович? Хотел бы обсудить с вами некоторые вопросы…

— Ты скоро приедешь в Москву, и у нас будет на это время, — на весёлой ноте закончил разговор маршал Тимошенко.

«Ты скоро приедешь в Москву…» — повторил про себя Кирилл Афанасьевич слова наркома. На что тот намекнул? «Возможно, мне предстоит перемещение по службе. Впрочем, стоит ли гадать? Что будет, то и будет».

Жданов сидел в своём кабинете. Перед ним лежала кипа бумаг, он что-то писал. Появление Мерецкова вызвало на его усталом лице добродушную улыбку.

— Садитесь, пожалуйста, — кивнул он на кресло. — Слышали новость?

— Какая ещё новость? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Их сейчас так много, разных новостей, растут как грибы.

— Вашего бывшего коллегу Георгия Жукова назначили командующим Киевским Особым военным округом. — Жданов отодвинул бумаги на край стола. — Я как раз был в кабинете Сталина, когда он беседовал с ним. И знаете, о чём его спросил вождь, когда речь зашла о боях на Халхин-Голе?

— Трудно угадать, — смутился Мерецков.

— Сталин умница, он в любом деле сразу берёт быка за рога. — Жданов открыл пачку папирос и закурил. — Так вот Иосиф Виссарионович спросил Жукова, как он оценивает японскую армию. Я подумал, что Георгий Константинович сейчас прочтёт нам целую лекцию, но Жуков коротко изложил свою мысль. Японский солдат, отметил он, подготовлен хорошо, особенно для ближнего боя. Младший комсостав дрался с фанатическим упорством, сдаче в плен японцы предпочитали харакири. Офицеры, наоборот, подготовлены слабо, действовали по шаблону. По техническому состоянию Жуков считает японскую армию отсталой.

— У нас не лучше с техникой. — Мерецков посмотрел на Жданова, но Андрей Александрович, казалось, не обратил внимания на его слова.

— Я слушал Жукова и думал: «Будь он на нашем месте во время боев с финнами, как бы он оценил их армию?»

— Разве это имеет сейчас какое-то значение? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Сопоставлять силы врага со своими силами всегда полезно. — Жданов хитровато сощурил глаза. — Это не мои слова, это ваши слова, товарищ полководец! А произнесли вы их в марте, когда сидели мы втроём вот за этим столом и вместе с командующим Северо-Западным фронтом Тимошенко обсуждали, как ощутимее нанести удар 7-й армией по финнам.

— Да? — удивился Мерецков. — Возможно, я это говорил, разве всё упомнишь? К тому же в тот день мы пылко беседовали. В Испании, где смерть ходила за мной по пятам, я так скверно себя не чувствовал, как в боях с белофиннами. Одна линия Маннергейма чего мне стоила!

— Есть ещё один интересный момент в беседе Сталина и Жукова, — вновь заговорил Жданов. — Иосиф Виссарионович спросил, как помогали Жукову Кулик, Павлов и Воронов. Жуков высоко оценил действия Воронова и Павлова, который поделился боевым опытом с нашими танкистами на примере мятежной Испании. А о Кулике сказал, что не может отметить какую-либо полезную работу с его стороны.

— Наверное, Сталин возразил Жукову насчёт Кулика?

— Нет. А почему он должен был возразить? — не понял Жданов.

— Сталин в Гражданскую войну выдвинул Кулика на передний край как знатока артиллерии и всё время шефствовал над ним, — сообщил Кирилл Афанасьевич. — Я это не придумал, сам Иосиф Виссарионович как-то говорил. А Воронов крепко помог нам разбить линию Маннергейма.

Жданов спросил, не звонил ли вчера Сталин Мерецкову.

— Нет. А что?

— Странно, однако, и всё же я вам скажу. — Андрей Александрович загасил окурок. — Когда я был в Москве, Сталин на Политбюро предложил назначить вас заместителем наркома обороны. Я поддержал его предложение, хотя вас и так поощрили, присвоив звание Героя Советского Союза. И всё же, отметил Иосиф Виссарионович, война с финнами вскрыла слабую подготовку войск Красной Армии, а Мерецков знает, как готовить войска к тому, что потребуется на войне, он и займётся вопросами боевой подготовки. Детали вам, наверное, расскажет Тимошенко. Не сегодня-завтра вас вызовут в Москву. А округ у вас примет военачальник.

— Кто, Андрей Александрович?

— Не спешите, со временем узнаете… — Жданов зашёл в комнату отдыха и вышел из неё с бутылкой боржоми. Налил себе в стакан и предложил Кириллу Афанасьевичу, но тот отказался.

В эту минуту Жданову позвонил Сталин. Разговор был недолгим, но Мерецков не слышал, что вождь сказал Жданову.

— Вас понял, Иосиф Виссарионович, — бросил в трубку Андрей Александрович. — Нам быть у вас к десяти вечера? Через час мы с ним вылетаем! — Жданов положил трубку на аппарат и взглянул на Мерецкова. — Хорошо, что вы здесь. Нас вызывает в Кремль товарищ Сталин. Как там на дворе, погода лётная?

Мерецков ответил, что, когда он ехал в Смольный, в небе ярко горели звёзды, было безветренно и тепло, правда, западная часть неба плотно закрыта чёрными тучами.

— Вам надо заехать домой? — спросил Жданов. — Нет? Это уже хорошо.

15

Самолёт взмыл в тёмное небо.

«А я так и не предупредил жену, что улетаю в Москву», — грустно подумал Мерецков. Жданов ушёл в кабину и о чём-то беседовал с лётчиком, а Кирилл Афанасьевич под гул моторов размышлял о том, как пройдёт совещание в Кремле и объявит ли ему Сталин о новом назначении.

Долетели до Москвы быстро, и, хотя всё небо было в черно-бурых тучах и над аэродромом лил дождь, лётчик умело посадил самолёт.

— Наверное, часа через два будем возвращаться в Ленинград, так что экипажу быть на месте! — предупредил лётчика Жданов.

Когда они вошли в приёмную, Поскрёбышев, поздоровавшись с ними, сказал:

— Вас ждёт Иосиф Виссарионович!

В кабинете вождя Мерецков увидел Молотова, Калинина, Тимошенко и Шапошникова. Сталин, зажав зажжённую трубку в правой руке, медленно прохаживался вдоль стола и говорил о том, как сложна сейчас международная обстановка и как важно Советскому Союзу быть начеку. Заметив у двери Жданова и Мерецкова, он кивком поздоровался с ними и пригласил сесть, потом и сам сел в кресло. Недовольным тоном он заговорил о том, что война с финнами преподнесла немало сюрпризов, о которых уже шла речь на мартовском Пленуме ЦК партии. Один из этих сюрпризов — слабая подготовка войск Красной Армии. Но война выявила и другое — умение наших военачальников успешно бить врага. Если на Халхин-Голе это продемонстрировал генерал армии Жуков, то на финской войне проявил себя генерал армии Мерецков. Неплохо потрудился и командующий Северо-Западным фронтом маршал Тимошенко.

— Мы высоко ценим таких людей, — подчеркнул Сталин. — Награждаем их орденами и медалями, повышаем по службе. Так, Георгий Жуков возглавил войска Киевского Особого военного округа, маршал Тимошенко стал наркомом обороны, а генерала армии Мерецкова решено назначить заместителем наркома обороны по боевой подготовке…

«Истину сказал мне Жданов», — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича.

— Правда, я не знаю, согласен ли с нашим решением маршал Тимошенко, — продолжал вождь. — Это было моё предложение — о назначении Мерецкова к нему заместителем. Как вы на это смотрите, Семён Константинович?

Маршал встал.

— Это хорошее и правильное решение, Иосиф Виссарионович! — Он вытер платком заблестевшее от пота лицо. — Генерал армии Мерецков весьма зрелый и подготовленный в военном отношении человек. Я знаю его давно и всецело ему доверяю.

— Ну вот, товарищи, как видите, я не ошибся, — усмехнулся Сталин.

— У вас на талантливых и верных людей, Иосиф Виссарионович, глаз намётан, — подал голос Берия, сидевший рядом с Калининым.

Молотов добавил, что в Испании Кирилл Афанасьевич действовал не только как военный советник, но и как политик и он, нарком, за это ему благодарен.

— Надеюсь, что и на посту замнаркома он нас не подведёт, — заключил Вячеслав Михайлович.

Мерецков почувствовал, как к его лицу прилила кровь.

— Я хотел бы ещё раз напомнить, что назначение на новую, более высокую должность требует от каждого максимальной отдачи в работе, — подчеркнул вождь. — Случись что-нибудь не так, спрос будет весьма строгий и без скидок на былые заслуги.

— Товарищ Сталин, то же самое я сказал своим военачальникам, — сообщил нарком Тимошенко. — Правда, есть у нас серьёзные претензии к военной промышленности…

— Я всё знаю, Семён Константинович, — прервал наркома вождь. — Меня, как и вас, военных, беспокоит, что у нас очень мало произведено новейшего оружия. Когда наши военные были в Германии, они увидели, что немецкая армия вооружена автоматическим оружием, а у нас его единицы. Так, Борис Михайлович?

Начальник Генштаба Шапошников встал. Видимо, он не ожидал, что ему зададут вопрос, поэтому заметно смутился.

— Беда у нас не только с автоматами, — наконец сказал он. — В войсках до обидного мало танков, самолётов, орудий. Кое-кто всецело полагается на заключённый в прошлом году с Германией Пакт о ненападении. Но надолго ли эта передышка? Теперь все видят, что фашистская Германия расширяет свою агрессию. Ей на руку то, что правительства Англии и Франции не захотели объединить свои военные силы с силами Советского Союза против агрессора, как им предлагали. Где сейчас находится французская армия? Северная Франция оккупирована гитлеровцами, её армия деморализована и подавлена. Пока Советский Союз вне мировой войны, но долго ли такое продлится, никто не знает. Лично я уверен, что Гитлер и на нас пойдёт войной…

— Борис Михайлович, надо ли нагнетать страсти? — с укором спросил начальника Генштаба Сталин. — То, что ситуация в мире резко обострилась, факт, но для паники нет оснований. Безусловно, Красную Армию нужно укреплять и хорошо вооружать. Всё ли для этого делает Генштаб? Я не уверен, товарищ Шапошников…

После совещания, когда все ушли, Сталин оставил у себя Жданова и Мерецкова. Вождь попросил Кирилла Афанасьевича коротко рассказать, как в Ленинградском военном округе передаётся боевой опыт, приобретённый в ходе боевых действий, другим округам.

— У меня с собой целая программа, я привёз её начальнику Генштаба, — поспешил сообщить Мерецков. — Что мы уже делаем? Снабжаем миноискателями Белорусский и Киевский военные округа, даём им часть тяжёлых танков «КВ», автоматы, миномёты.

— Наш Кировский завод много чего производит для Красной Армии, — заметил Жданов. — Я уж не говорю о военных кораблях. И Балтика, и Северный флот наполовину обеспечиваются всем необходимым.

— Я распорядился, чтобы нарком Тимошенко подготовил для ЦК справку, что требуется дать Красной Армии и Военному Флоту в первую очередь, — сказал Сталин. — Вы лично переговорите с наркомом ВМФ Кузнецовым, что необходимо флотам, и включите в общую справку. — Вождь загасил трубку и встал. — Если у вас нет вопросов, можете оба возвращаться в Ленинград. Военный округ, Кирилл Афанасьевич, сдавайте товарищу Кирпоносу и поскорее переезжайте в Москву. Дел в Наркомате обороны по вашей части непочатый край. Надо в каждом военном округе провести тактические учения с боевой стрельбой. Первое проведём в Московском военном округе, в Гороховецких лагерях. Возможно, и мне удастся побывать на этих учениях. Затем в Ленинграде. Ты как, Андрей Александрович, не возражаешь? — В глазах Сталина блеснула лукавинка.

Жданов передёрнул крутыми плечами, засмеялся, потом сказал, что учения с боевой стрельбой у них ещё не проводились, поэтому возражать нет оснований.

— А вы, Иосиф Виссарионович, не собираетесь к нам приехать? — спросил он.

— Пока нет. Вся власть в твоих руках, рули, но так, чтобы наш большевистский корабль не посадить на мель!

Вернулись в Ленинград на рассвете. Самолёт совершил посадку, когда из-за горизонта брызнули косые лучи солнца. Было безветренно, в синем небе кое-где чернели островки туч. Погода стояла точь-в-точь, как в тот день, когда они вылетали в Москву. Жданов сказал Мерецкову, чтобы он ехал домой, отоспался как следует, а к шести вечера прибыл в Смольный.

— Перед твоим отъездом в столицу я бы хотел решить ряд вопросов по округу. Возьми с собой своего заместителя генерала Кирпоноса, которому будешь передавать округ. У меня и к нему есть вопросы…

Первым, кто принял Мерецкова в Наркомате обороны, был маршал Тимошенко.

— Ну вот, Кирилл Афанасьевич, мы снова оказались с тобой в одной упряжке! — сказал он просто и как-то по-будничному. — Твоя епархия в наркомате — руководство боевой подготовкой войск и забота о командных кадрах. Ты, как видишь, моя правая рука.

— Хорошо, что не левая, — добродушно усмехнулся Мерецков.

— Теперь же садись, дружище, и мы поговорим конкретно…

Новый высокий пост обязывал Мерецкова ко многому, и он с головой окунулся в работу. Дело, которое ему поручили, не было для него в новинку. И всё же к летним учениям с боевой стрельбой, о которых говорил Сталин, Кирилл Афанасьевич тщательно готовился, принимал в них активное участие. А когда проводил их разбор, был строг ко всему, что было сделано не так, как следовало. Из каждого учения, на котором он присутствовал, делал серьёзные выводы, вносил наркому обороны предложения, внедрение которых в практику войск повышало их боеспособность. В конце лета вместе с маршалом Тимошенко Мерецков докладывал Председателю Совета Народных Комиссаров итоги учёбы по всем военным округам. О роли танковых войск ему даже пришлось кое с кем поспорить. Он предлагал увеличить количество танковых дивизий и корпусов, однако нарком обороны возражал.

— Ты же воевал в Испании, Кирилл Афанасьевич, там высшей организационной единицей была танковая бригада, — говорил ему маршал Тимошенко. — Эта бригада действовала, как правило, мелкими подразделениями совместно со стрелковыми частями.

— У меня такое впечатление, что над вами довлеет кавалерия, — возражал ему Мерецков, когда они дружески беседовали после учений в Гороховецких лагерях. — Прошли времена Гражданской войны, и Красная Армия сильна не конницей, а танками и самолётами.

— Ты прав, Кирилл, эта самая кавалерия живёт в моём сердце, — признался Семён Константинович. — И не меня одного она волнует — всех, кто вырос в её рядах. Это не страшно, Кирилл, страшно другое — смотреть себе под ноги и не видеть того, как на западе стремятся любой ценой механизировать свои вооружённые силы. Я согласен с тобой, что пришло время сдавать кавалерию в архив. И нам бы нужно это сделать, но чем мы её заменим? Пока наша военная промышленность не может дать нам много танков и самолётов. Скажу больше, — горячо продолжал Тимошенко. — Маршал Ворошилов многие годы был у руля наркомата, но сделал очень мало для перевода Красной Армии на механизированные рельсы. Да и Семён Будённый всё ещё ратует за конницу. У него по этому вопросу даже был конфликт с маршалом Тухачевским.

— А вы, Семён Константинович, разве не грешны в этом деле?

— Грешен, Кирилл, но, когда в тридцать девятом я командовал войсками Украинского фронта по освобождению Западной Украины, понял, как мало у нас боевой техники. А когда принял Северо-Западный фронт и мы с тобой сражались против финнов, убедился в том, что все наши неудачи первого периода войны с финнами заключались в нехватке танков и орудий крупного калибра. А как плохо была подготовлена к боям кавалерия! Надо идти в бой, а лошади по льду скользят и падают. И атака сорвалась. Позор!

— У меня в 7-й армии тоже оказалось неподкованным целое кавалерийское соединение! — загорячился Мерецков. — Кто был виноват? Командир дивизии! Пришлось свою власть употребить… А вообще-то я прозрел по вопросу кавалерии в боях в Испании. Если бы не наши танки, которые с большим трудом нам туда поставляли, я бы не смог разбить франкистов под Мадридом, а итальянцев под Гвадалахарой. Уже там я понял, как важно иметь в армии танки.

Маршал Тимошенко сказал, что на следующей неделе пойдёт на доклад к Сталину и поставит вопрос о резком увеличении выпуска танков новейших образцов. Он поручил Мерецкову подготовить справку, но прежде переговорить с начальником Генштаба Шапошниковым: у него светлая голова и он даст дельные советы.

— Я всё сделаю, Семён Константинович, — заверил его Мерецков. — У меня уже был на эту тему разговор с Борисом Михайловичем.

И ещё одна проблема насторожила Кирилла Афанасьевича. В Белоруссии он проводил штабные учения в двух танковых корпусах. При обсуждении итогов пришёл к выводу, что это направление близ границы очень опасное, что отсюда танковые корпуса перебрасывать нельзя, хотя кое-кто из руководства округом предлагал заменить их стрелковыми и кавалерийскими частями. Командующий округом генерал Павлов поддержал Мерецкова.

— Лошадь, хоть она быстра и поворотлива, танк никогда не заменит! Если кто-то думает по-другому, я весьма сожалею. Но, пока командую округом, танки будут играть решающую роль в войсках! Кстати, — продолжал Павлов, — как я понял, ваш начальник, Кирилл Афанасьевич, недооценивает роль танков. Видно, крепко засели в его голове лошадки. Но, увы, время лошадок уходит в прошлое, на смену им пришли стальные кони.

— Водится такой грешок за Семёном Константиновичем, — без всякого лукавства сказал Мерецков, — хотя мы уже беседовали на эту тему.

Упрёк генерала Павлова в адрес наркома обороны нашёл своё подтверждение. Когда итоги учёбы по военным округам подвели в Москве и проинформировали о них Председателя Совета Народных Комиссаров, было признано, что подготовка стрелковых соединений и авиации поставлена удовлетворительно, а операции артиллерии и её умение взаимодействовать с пехотой — хорошо. Не сложилось единого мнения о танковых войсках. «Я старался внимательно следить за новой ролью танковых войск, вытекающей из нашего опыта и опыта операций германской армии в Западной Европе, — вспоминал Мерецков, — и считал, что у нас танковых соединений и корпусов ещё мало и подготовка их недостаточная. Нарком придерживался более оптимистического мнения. Расхождения во взглядах между нами по данному вопросу позднее углубились».

После того как все вопросы по учениям были обсуждены, Сталин пригласил участников заседания на ужин к себе на квартиру в Кремле. Там вновь стали дискутировать по военным вопросам.

— Нам нужен сейчас более молодой начальник Генерального штаба, — вдруг сказал Сталин. — Товарищ Шапошников начал частенько прихварывать. Кроме того, возникла необходимость использовать его на другой работе — строительстве укрепрайонов. Борис Михайлович мог бы стать заместителем наркома. Как думаете, товарищи, кого можно назначить на пост начальника Генерального штаба? — Вождь почему-то пристально посмотрел на Мерецкова.

Тот уплетал котлеты как ни в чём не бывало.

— Может быть, генерала армии товарища Мерецкова? — предложил Молотов. — Почему я так считаю? Кирилл Афанасьевич имеет специальную подготовку, участвовал во многих боях, был командующим военными округами и ранее работал в Генштабе, и работал неплохо.

— Я могу это подтвердить, — подал голос Жданов, сидевший рядом с вождём.

Все ждали, что скажет Сталин. А тот вскинул глаза на Мерецкова.

— Кирилл Афанасьевич, ваше мнение?

Мерецков быстро встал из-за стола, опрокинув на пол пустой стакан, из которого только что пил чай. Стакан с треском разбился.

— Извините, Иосиф Виссарионович, — покраснел Кирилл Афанасьевич.

Сталин, не обращая внимания на случившееся, вновь спросил:

— Так что вы скажете о предложении Вячеслава Михайловича?

— Я не могу принять эту должность, товарищ Сталин, — твёрдо заявил Мерецков. — Опыта у меня всё же недостаточно, и я не уверен, что оправдаю ваше доверие.

Сталин неторопливо закурил трубку и посмотрел на маршала Тимошенко, который почему-то отмалчивался, хотя его мнение имело определённый вес.

— Семён Константинович, почему вы молчите? — Лукавая усмешка скользнула по губам вождя. — Речь идёт о начальнике Генерального штаба, с коим вам работать на пару, а вы ни слова!

По голосу Сталина Тимошенко понял, что тот обиделся. Он встал, на его худощавом лице появилась добродушная улыбка.

— Но ведь и так ясно, что лучшего кандидата на пост начальника Генерального штаба, чем генерал армии Мерецков, мы не найдём! — Он перевёл взгляд на Кирилла Афанасьевича. — На сегодня он и царь, и бог в штабной деятельности.

— А раньше вы говорили, что я бог! — усмехнулся Сталин. — Или то была злая шутка?

— Шутка, Иосиф Виссарионович, но, разумеется, не злая. — Семён Константинович сделал паузу. — А если говорить серьёзно, то вы наш вождь и учитель.

— Я не об этом, — серьёзно прервал его Сталин. — Я говорю о товарище Мерецкове.

— Кирилл Афанасьевич не станет идти против четырёх — вас, Вячеслава Михайловича, Андрея Александровича и меня. Он, наверное, в душе уже согласен. Не так ли?

— Не скажите, Семён Константинович. — Мерецков качнул головой. Он хотел сказать ещё что-то, но его опередил вождь.

— Вот что, Кирилл Афанасьевич. — Сталин поднялся с места, положил трубку на пепельницу. — Давайте условимся с вами так: вы приступайте немедленно к работе, а как только мы подберём другую кандидатуру, заменим вас. Согласны?

Что оставалось делать Мерецкову? Он принял предложение вождя, хотя на душе у него кошки скребли.

— Хорошо, Иосиф Виссарионович, я буду трудиться в новой должности и верю, что своё обещание вы исполните.

— Вы напомните мне, если я о нём забуду, — усмехнулся вождь. — Так что поезжайте сейчас в Генштаб и принимайте дела у Бориса Михайловича.

Мерецков, однако, замешкался.

— У вас есть вопросы? — В гулкой тишине кабинета голос Сталина прозвучал глухо, с надрывом.

Кирилл Афанасьевич понял, что вождя он начинает раздражать, и всё же спросил:

— Куда теперь пойдёт Борис Михайлович? Ведь у него богатый опыт штабной работы!

Сталин подтвердил своё решение направить Шапошникова заместителем наркома обороны по строительству укрепрайонов.

— Ему будет присвоено звание маршала, и из Наркомата обороны Борис Михайлович никуда не уйдёт. Он будет рядом с вами, и вы всегда можете с ним посоветоваться по работе, если возникнет такая необходимость.

— Об этом я как раз и подумал, — покраснел Мерецков.

Как и следовало ожидать, Шапошников был на месте. Когда Кирилл Афанасьевич вошёл к нему, он грузно поднялся из-за стола, и на его слегка уставшем лице появилась улыбка.

— Я давно вас жду, голубчик! — сказал он, тепло пожимая ему руку. — Наверное, вас задержал Иосиф Виссарионович? Утром, перед вашим приходом, я был у него…

— И куда вас переводят? — напружинился Кирилл Афанасьевич.

— Я иду в заместители к наркому Тимошенко. — Борис Михайлович сел на прежнее место. — Такова воля вождя, разве я могу возражать? Хотя умные люди и говорят, что каждый человек творец своей судьбы, но это далеко не так. Вожди, коих мы уважаем и ценим, в один миг могут изменить твою судьбу…

— Тот, кто делает людям добро, не может быть злым человеком, — философски заметил Мерецков. — А вы, Борис Михайлович, воспитали целую плеяду штабных работников. И, пожалуйста, не возражайте. Кстати, вы не только становитесь заместителем наркома, вам будет присвоено звание маршала.

Шапошников едва не поднял Мерецкова на смех.

— Что вы, голубчик, для маршальского звания найдут человека помоложе!

— О том, что вам дадут звание маршала, мне сказал товарищ Сталин, и я верю, что так оно и будет! — возразил Мерецков. — Быть вам маршалом! — добавил он.

Шапошников, казалось, растерялся.

— Ну что же, вождю виднее, — наконец вымолвил он. После недолгой паузы спросил: — Что, начнём передачу дел?..

В кабинет без стука вошёл начальник Оперативного управления Генштаба Ватутин. Молодой, энергичный, он вытянулся в струнку. На лице его застыла озабоченность: видимо, он хотел о чём-то доложить своему начальнику, но, увидев Мерецкова, смутился.

— Что у тебя, Николай Фёдорович?

— Мне и моему заместителю Василевскому вы поручили внести ваши замечания в план стратегического развёртывания войск на случай войны. Я хотел кое-что уточнить.

Шапошников кивнул на Мерецкова.

— После обеда все неясные вопросы согласуете с новым начальником Генштаба. Отныне он ваш кумир, — шутливо добавил Борис Михайлович.

Высокий, стройный, с открытым приветливым лицом и карими улыбчивыми глазами, Ватутин передёрнул плечами.

— Как прикажете. — Он шагнул к двери, но Мерецков задержал его.

— Прошу вас и Василевского быть у меня к пяти вечера, — сказал он. — Возьмите, пожалуйста, с собой и тот документ, который вы дорабатываете. Я тоже хочу его посмотреть.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии!

Ватутин вышел, а Шапошников откинулся на спинку кресла, его белёсые брови подёргивались.

— Ты, голубчик, побереги Ватутина и Василевского, — тихо промолвил он. — Они штабники от бога, зрелые, инициативные, я им полностью доверял. Особо талантлив Василевский, с мая он работает у Ватутина заместителем начальника Оперативного управления Генштаба. Я хотел сделать его своим заместителем, но не успел. Кстати, Александр Михайлович уже бывал на докладах у товарища Сталина и произвёл на него хорошее впечатление.

— Понял, Борис Михайлович, я это учту!

— Поберечь достойных людей для Генерального штаба — дело принципа, Кирилл Афанасьевич, а вовсе не моя прихоть, прошу иметь это в виду. Ну, на чём мы остановились?

— Вы говорили об отделе оперативных перевозок, без которого операторы, что называется, и дыхнуть не могут. Кто возглавляет этот отдел, не Ткаченко ли?

— Он самый. Энергичный и очень трудолюбивый полковник!

«Видно, Борису Михайловичу жаль уходить с поста начальника Генштаба, — подумал Мерецков. — Людей он изучил хорошо, знает, кто и на что способен. Мне тоже надо начать свою работу со знакомства с людьми».

В пять вечера, как и было намечено, Василевский прибыл к начальнику Генштаба Мерецкову с планом стратегического развёртывания войск. Вместе с Ватутиным он внёс замечания, которые были высказаны по ходу обсуждения документа. Теперь его пожелал посмотреть Кирилл Афанасьевич.

— А почему не прибыл Ватутин? — спросил Мерецков.

— Его вызвал в поликлинику Генштаба хирург, и он задержался, — объяснил Василевский.

— Я не был на Главном военном совете и не в курсе замечаний, высказанных при обсуждении документа, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Этот план мы с вами доложим товарищу Сталину, так что в нём не должно быть пробелов. Нарком Тимошенко смотрел документ?

— Нет, он всецело положился на Генштаб, — ответил Василевский.

— Так дело не пойдёт! — возразил Мерецков. — Когда документ будет перепечатан, я сам дам ему прочесть.

— Как быть с направлением главного удара? — спросил Василевский. — Исправить?

— Не надо! — возразил Мерецков. — Шапошников считает, что противник на юго-запад не пойдёт, а нанесёт удар в центре. — Про себя Кирилл Афанасьевич отметил, что Сталин возражать против мнения трёх «китов» — Шапошникова, Тимошенко и его, Мерецкова, — не станет.

Но всё обернулось не так, как он рассчитывал. При обсуждении документа в Кремле Сталин подверг трёх «китов» резкой критике. Глядя на наркома обороны, он, распалившись, заговорил:

— Вы считаете, что вероятный противник нанесёт главный удар на западном направлении. А я так не считаю! Гитлер сразу же бросит свои войска на юго-западное направление, где находятся наши богатые промышленные и сырьевые районы, где выращивается хлеб. Неужели вам, Семён Константинович, это не ясно? — Вождь посмотрел на Мерецкова. — Вы, Кирилл Афанасьевич, подвели себя и наркома. Так что переработайте документ!

— Будет сделано, — тихо произнёс Мерецков, хотя в душе с вождём согласен не был.

Тимошенко и Мерецков вошли в кабинет наркома грустные. Маршал сел за стол, закурил.

— Что, первый блин комом? — усмехнулся он, глядя на раскрасневшегося начальника Генштаба.

— И всё же я не согласен, что немцы ринутся на Украину, — сердито фыркнул Мерецков. — И нам не следует держать на юго-западном направлении главные силы Красной Армии.

— Что поделаешь, указания вождя надо выполнять, а не дискутировать, — сухо заметил Тимошенко. — Чем меньше возражений начальству, тем спокойнее служба. Внеси в план, Кирилл Афанасьевич, замечания Иосифа Виссарионовича и принеси документ мне. Срок — завтра к двум часам дня…

Первая «схватка» в Кремле хотя и огорчила Кирилла Афанасьевича, но не подавила в нём тот романтический порыв, с которым он взялся за работу в Генштабе. Но вскоре случилась ещё одна «заминка», она не только огорчила его, но едва не вывела из равновесия. На осень планировалась игра в Белорусском военном округе. Это было вызвано тем, что ситуация на западной границе ещё более обострилась. К германо-итало-японскому пакту присоединились Венгрия, Румыния и Словакия. Германия ужесточила воздушные налёты на английские города. Успехи немецкой армии в Западной Европе насторожили руководство Красной Армии. Готовясь к проведению игры в Белорусском военном округе, Мерецков, казалось, выжал из себя всё, что мог, и тщательно подготовил войска и людей к учениям. Подошёл срок начала игры, и вдруг раздался звонок от наркома:

— Кирилл Афанасьевич, военная игра переносится.

— Почему?

— Так решил вождь.

Подошёл второй срок — и снова игру отменили. Но теперь Сталин вызвал к себе наркома обороны и его заместителя Мерецкова и объяснил, что проведение учений в приграничной полосе с применением танков, авиации и тяжёлого вооружения может насторожить немцев, осложнить и без того натянутые отношения с ними. Мерецков понять это никак не мог, о чём и заявил наркому.

— Гитлер в Европе резвится, развязал войну с Англией, а мы почему-то боимся готовить свои вооружённые силы! А вдруг он нападёт и на нас, что тогда?

Маршал Тимошенко осадил его:

— Не горячись, Кирилл Афанасьевич, не то немудрено попасть в число «подозреваемых лиц» по ведомству известного тебе человека. Военную игру мы обязательно проведём. Я завтра же снова поеду в Кремль…

И чудо свершилось! Непонятно, как это удалось наркому, но вождя он убедил, и тот разрешил провести учения, но распорядился, чтобы руководил ими не Мерецков и не маршал Тимошенко, а начальник Оперативного управления Ватутин вместе со своим заместителем Василевским. Увидев, как насупился Мерецков, Сталин сказал:

— Их мало кто знает на Западе, а вас, Семён Константинович, и вас, Кирилл Афанасьевич, в Германии знают как облупленных. Я не удивлюсь, если на вас Гитлер давно открыл досье. Не исключено, что, если вы будете проводить игры, немцы приложат все силы, чтобы узнать, как они проходят и что на них делают. Нам же это ни к чему!..

Сделали так, как посоветовал вождь. Учения прошли хорошо, правительство дало им высокую оценку. Во время доклада в Кремле, выслушав маршала Тимошенко, Сталин спросил, не следует ли в конце декабря провести общие сборы высшего командного состава РККА, пригласить на них командующих военными округами, членов Военных советов и начальников штабов, командиров крупных соединений.

— Подумайте, как это лучше организовать, — распорядился вождь. — К этим сборам важно подготовить доклады по главным направлениям в вооружённых силах. Когда всё будет готово, прошу меня проинформировать.

— Может быть, и вы выступите на этих сборах? — предложил Тимошенко.

— И без меня у вас есть кому высказать здравые мысли, — усмехнулся Сталин. — Зачем терзать нервы Гитлера? Мне говорил наш посол в Германии, что Гитлер ловит каждое моё слово, чтобы найти в нём крамолу для Германии. Тут ведь, Семён Константинович, большая политика!..

16

Сборы проходили в Центральном доме Красной Армии. Участники совещания прослушали шесть докладов, с которыми выступили известные военачальники. Командующий Киевским Особым военным округом генерал армии Жуков поделился своими мыслями о характере современной наступательной операции, начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенант авиации Рычагов осветил вопросы боевых действий в наступательной авиации и в борьбе за господство в воздухе. Генерал армии Тюленев, в ту пору командующий войсками Московского военного округа, раскрыл характер современной оборонительной операции. Но больше других Мерецкова привлёк доклад командующего войсками Западного Особого военного округа генерал-полковника танковых войск Павлова, с которым Кирилл Афанасьевич громил мятежников Франко в Испании, где близко узнал этого незаурядного танкиста. Павлов остановился на вопросах использования механизированных соединений в наступлении и ввода механизированного корпуса в прорыв. Генералу армии Мерецкову было поручено изложить итоги и задачи сухопутных войск, ВВС, а также оценить оперативную подготовку высшего комсостава. Перед тем как Кириллу Афанасьевичу надлежало подойти к трибуне, нарком Тимошенко попросил его не слишком нажимать «на негативные стороны в этом деле».

— Не то ещё кое-кто подумает, что наши генералы зря едят народный хлеб, — усмехнулся Семён Константинович. — Конечно, в армии и на военном флоте есть недостатки в обучении войск, и мы с тобой, Кирилл Афанасьевич, ещё не всё сделали, чтобы их стало меньше. Ничего не поделаешь — жизнь сложна и пестра. Один боец сразу тебя понимает, а другому говори сколько угодно, как важно смело и дерзко действовать в бою, однако на учениях он не очень-то старается.

— Я хочу коснуться наших недостатков… — начал было Мерецков, но нарком прервал его:

— Сам решай, что говорить и как говорить, я тебе доверяю…

Сидя в президиуме, маршал Тимошенко внимательно слушал своего заместителя, выступающего с высокой трибуны, и ему было не по себе. Начальник Генштаба, ничуть не смущаясь, говорил о тех проблемах, решить которые должен был прежде всего нарком обороны.

— Я не открою секрета, товарищи, если скажу, что в нашей Красной Армии устарели уставы, — громко звучал голос Мерецкова в притихшем зале. — Они давно не отвечают требованиям современной войны и лишь тормозят развитие военного дела…

«А мне об этом и словом не обмолвился», — с горечью отметил Тимошенко.

— Учения в округах, на которых мне довелось быть, проходили в условиях, недостаточно приближённых к боевым, — невозмутимо продолжал Кирилл Афанасьевич. — Отношение к бойцам было тепличным, как будто мы выращиваем не защитников Родины, готовых за неё пролить кровь, а если надо, то и отдать жизнь, а оранжерейные растения. Кто в этом виноват? Разумеется, командиры, которым подчинены войска. Но есть в этом просчёт и наш с вами…

Жуков, сидевший рядом с Ватутиным, шепнул ему:

— Вот даёт Кирилл Афанасьевич! Тимошенко даже глаза опустил, будто что-то читает.

— Думаешь, ему эта критика по душе? — усмехнулся Ватутин.

— Очень не по душе, хотя и держится, — согласился Жуков.

На сборах всем военачальникам стало ясно, что надо перестроить работу в округах, армиях и соединениях, быстро и энергично готовить войска к надвигающейся войне, боевую подготовку вести по принципу «учить тому, что нужно на войне» и «делать всё так, как на войне».

Мерецков во время перерыва уединился и закурил. К нему подошёл Павлов.

— Знаешь, Кирилл, под каждым твоим критическим словом я готов подписаться, — весело проговорил он, закуривая. — Война у нас, можно сказать, на носу, а мы всё ещё дискутируем, нужны ли нам танковые корпуса. У меня в округе тоже дай бог сколько упущений, но я строю работу штаба так, чтобы их было меньше. Да, ты заметил, что нарком обиделся?

— Разве? — усмехнулся Мерецков. — Что-то по нему не видно.

— Погоди, он будет подводить итоги сборов и наверняка по тебе пройдётся, — улыбнулся Павлов.

Когда слово взял нарком Тимошенко, Мерецков тоже подумал, что Семён Константинович обрушится на него с критикой, и был готов принять её как должное. Но нарком сказал, что совещание «прошло высоко и принесло большую пользу». Имени начальника Генштаба он даже не упомянул.

— Это плохо, Кирилл, — определил маршал Будённый. — Ты не знаешь Семёна Константиновича, а я изучил его характер ещё в Первой конной армии. Человек-душа, готов протянуть тебе руку помощи в любой беде, но критику не терпит, для него она не лекарство, а сущий ад. Как бы он не решил от тебя избавиться.

— Я могу и сам уйти с поста начальника Генштаба, — глухо отозвался Мерецков. — Сталин попросил меня поработать на этом посту, пока он не найдёт другую кандидатуру.

— Зачем тебе куда-то уходить? — усмехнулся Семён Михайлович. — Ты на своём месте, Кирилл! У тебя боевой опыт, острый взгляд, дело своё знаешь, как никто другой… Нет, тебе уходить не надо.

К ним подошёл Жуков.

— Кирилл, дай пожму тебе руку! — заулыбался он. — Здорово ты кое-кого против шерсти погладил. Ведь так, Семён Михайлович?

— Тебя, Георгий, он не зацепил, а надо было! — ответил Будённый.

— А за что меня? — вскинул брови Георгий Константинович. — Приезжайте ко мне в округ с инспекцией — не найдёте неподкованной ни одну лошадь! А Кириллу Афанасьевичу во время финской кампании прислали на фронт в 7-ю армию целое кавалерийское соединение, и все лошади оказались неподкованными! Ринулись по льду в атаку на финнов, и лошади стали падать, словно их косил пулемёт!

— Правда, Кирилл? — Будённый смотрел на него не мигая.

— Было такое, Семён Михайлович. Командира я хотел отдать под трибунал, но пожалел. Да я и сам виноват: перед сражением не проверил, в каком состоянии прибыло к нам кавалерийское соединение.

Новый, 1941 год Мерецков встретил в кругу семьи. Большинство участников совещания разъехались по округам, а группа военачальников осталась на оперативную игру на картах. Присутствовали секретари ЦК ВКП(б) Маленков и Жданов. Руководил игрой нарком обороны маршал Тимошенко, помогал ему по своей линии начальник Генштаба Мерецков. Оперативная игра, как отметил Сталин, прошла интересно и поучительно.

— Разбор игры мы проведём здесь, в Кремле, — распорядился вождь. — Тем, кто примет в нём участие, для подготовки отводятся сутки. Прошу зря время не терять!..

«Сутки для разминки — это хорошо!» — обрадовался Мерецков, но едва он вернулся в наркомат, как позвонил Поскрёбышев.

— Где нарком, Кирилл Афанасьевич? — спросил он. — Товарищ Сталин приглашает его и вас к двум часам дня. Зачем? Состоится разбор оперативной игры.

Пока Мерецков думал, куда отлучился нарком, Поскрёбышев сам нашёл его с помощью порученца, и уже Семён Константинович позвонил Кириллу Афанасьевичу и спросил, готов ли он ехать в Кремль.

— Я готов, Семён Константинович, но почему вдруг всё изменили? — недоумевал Мерецков. — Ведь на раскачку вождь дал нам сутки!

— Он дал, он и отменил, а мы, люди военные, должны быть всегда готовы отчитаться за свою работу, — осадил его нарком.

«Что-то Семён Константинович сегодня не в духе!» — подумал Мерецков, но его распоряжение молча принял к сведению.

Спустя некоторое время они уже были в Кремле, в кабинете Сталина. Тимошенко о чём-то говорил вождю. Кирилл Афанасьевич сел у края стола рядом с Ватутиным. Тот шепнул ему:

— Вы заметили, что Хозяин какой-то хмурый?

— Не только он, нарком тоже, — тихо отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Ну что, товарищи, начнём работу? — спросил Сталин, пощипывая усы.

Молотов, часто бросавший реплики, и на этот раз не сдержался:

— Пора бы, Иосиф, я с интересом жду, какую оценку дадут наши военные руководители сборам высшего комсостава и оперативной игре. Уместно будет ещё раз напомнить всем, что Гитлер стал резвиться не на шутку и все его взоры теперь обращены на Советский Союз. Вам это известно?

— А как же, Вячеслав Михайлович, — усмехнулся маршал Тимошенко. — У нас ведь есть разведка, и она не дремлет.

Сталин, казалось, пропустил эти реплики мимо ушей, он привычно набил трубку табаком, зажёг её и сказал:

— Начнём с вас, Кирилл Афанасьевич. Охарактеризуйте, пожалуйста, ход декабрьского сбора высшего комсостава и январской оперативной игры. Вам отводится на это пятнадцать-двадцать минут.

Мерецков мог коротко и ёмко изложить суть вопроса, если речь шла о вооружённых силах, о деятельности командующих военными округами и их штабов по повышению боеготовности войск. К тому же декабрьское совещание готовил он, поэтому без ложной скромности заявил, что оно прошло на высоком уровне, и докладчики и выступающие были самокритичны в оценке своей работы. Это отметил и нарком маршал Тимошенко, когда подводил итоги.

— Спору нет, совещание принесло большую пользу, — подчеркнул Мерецков. — Сейчас, когда идёт Вторая мировая война, оно сыграет особо положительную роль. Практически, товарищ Сталин, высший командный состав наших вооружённых сил получил установки по всем направлениям боевой подготовки войск…

— А чем объяснить, что в работе комсостава Красной Армии есть серьёзные недостатки? — прервал Мерецкова Сталин. — Да и вы сами резко говорили о них в своём докладе.

Мерецков на минуту смутился.

— Причин тут много, товарищ Сталин. — Голос его окреп. — Сейчас наш командный состав армии и военного флота весьма молод, а значит, и менее опытен, менее подготовлен, отсюда и рождаются пробелы в работе…

— Ясно, — снова прервал его вождь. Он стал задавать вопросы совсем другого рода. Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о немецкой армии, полученных в последнее время в связи с анализом её операций в Западной и Северной Европе. — Я хотел бы услышать конкретные цифры. Можете их назвать?

— Конечно, могу, я даже зачитаю их, справка со мной. — Мерецков назвал количество немецких дивизий, танков и самолётов, самоходных орудий, миномётов. — В ноябре прошлого года, — продолжал он, — из поездки в Берлин в составе правительственной делегации вернулся генерал Василевский. Я спросил, что он вынес из этой поездки. Василевский заявил: «Нам надо готовиться к отражению фашистской агрессии». Я разделяю его чувство обеспокоенности. Немецкая армия сейчас одна из сильнейших, если не самая сильнейшая в мире! — добавил Мерецков.

Наступила пауза. Все молчали, поглядывая на вождя.

— Цифры, которые вы назвали, товарищ Мерецков, лично меня смутили, — наконец подал голос Сталин. — У начальника разведуправления генерала Голикова цифры другие…

— Разрешите мне сказать несколько слов? — С места поднялся генерал Ватутин.

Сталин, однако, слова ему не дал и, взглянув на молча сидевшего наркома обороны маршала Тимошенко, предложил ему высказать своё мнение. Семён Константинович Мерецкова не поддержал.

— Я не согласен с оценкой немецких вооружённых сил, считаю, что Кирилл Афанасьевич сгустил краски. Гитлер добился в Европе успехов лишь потому, что ему никто не оказал достойного сопротивления. Да, немецкая армия сильна, но Красная Армия не слабее её. Что же касается резкого увеличения выпуска боевой техники и оружия, особенно автоматического, для Красной Армии — это факт неоспоримый, и в этом начальник Генштаба прав.

— Кто ещё хочет высказаться? — спросил Сталин. Желающих больше не нашлось. Вождь неторопливо прошёлся вдоль стола, за которым сидели военачальники, помолчал, о чём-то напряжённо размышляя, и заговорил вновь: — Товарищ Тимошенко попросил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова, освободив его от должности командующего войсками Киевского Особого военного округа. Давайте с этим согласимся!

Возражений, естественно, не последовало. «Доволен был и я, — отмечал Мерецков, вспоминая этот эпизод. — Пять месяцев тому назад И. В. Сталин при назначении моём на этот пост обещал заменить меня, когда найдёт подходящую кандидатуру. И вот он сдержал обещание. Я возвратился на должность заместителя наркома обороны и опять погрузился в вопросы боевой подготовки войск. Георгия Константиновича Жукова я считал одним из наиболее подготовленных наших военачальников для работы начальником Генерального штаба».

Мерецков и его первый заместитель Ватутин вернулись в Генштаб грустные. Николай Фёдорович глухо заметил:

— Не нравится мне всё это…

— Что именно?

— Кадровые перемещения… — Ватутин наморщил лоб. — Я хотел тоже кое-что сказать о немецкой армии: как хорошо она вооружена, как подготовлена к боям, но вождь не дал мне слова.

— Ему виднее, Николай Фёдорович. — Мерецков сел за стол и стал раскладывать рабочие папки.

— Это пахнет шапкозакидательством, — возмутился Ватутин. — Иные военачальники, как Кулик, Голиков, полагают, что мы будем воевать на территории врага и малой кровью разгромим его «могучим ударом», как поётся и песне. Я так не считаю и готов заявить об этом даже вождю. Быть патриотом надо, спору нет, но, если ты в бою пойдёшь на фашистский танк с винтовкой, ты ничего не сделаешь, только себя погубишь.

— Николай Фёдорович, что это тебя потянуло на крамольные речи? — усмехнулся Мерецков. — Считай, что этого ты мне не говорил. Лучше садись да помоги мне подготовить документы к сдаче генералу армии Жукову. Он вот-вот приедет из Киева.

— А кому он передаёт свой округ?

— Генерал-полковнику Кирпоносу. Михаил Петрович хорошо проявил себя на финской войне. Я высоко оценил его как военачальника, о чём и сказал вождю, когда он меня спросил.

Жуков прибыл в Москву вечером 31 января. В столице было холодно. С утра куражилась пурга, в бешенстве металась по улицам и дворам, а под вечер ветер утих и с неба посыпал снег. Прямо с аэродрома Георгий Константинович позвонил Мерецкову домой.

— Кирилл, ты с утра будешь в Генштабе? Я хотел бы принять дела. Семён Константинович в курсе, я вчера ему звонил. А сейчас хочу определиться в гостинице.

Мерецков ответил, что утром он придёт в Генштаб, что у него все документы подготовлены, передача дел не задержится и волноваться ему, Жукову, не стоит.

— Послушай, Георгий, приезжай сейчас ко мне домой, а? Посидим, выпьем по рюмашке, как бывало, ну?

— Будем вспоминать, как рубали шашками белых в Гражданскую, — подсказал Георгий Константинович.

— А как же, без этого никак нельзя, то была наша боевая юность, — весело отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Еду! — коротко бросил в трубку Жуков.

Жуков нравился Мерецкову своей простотой. Дело своё он знал так, как, быть может, никто другой из тех, с кем Мерецков прошёл нелёгкий боевой путь. Энергичный, напористый, он был в обращении прям, честен и правдив, а это было то, что Кирилл Афанасьевич ценил больше всего. О себе Жуков говорил, что человек он ершистый, но по делу, а в остальном такой же, как и все. Особенно близко Мерецков узнал Жукова в тридцатые годы, когда тот работал в инспекции кавалерии Красной Армии, заместителем у Семёна Будённого. Потом, когда Кирилл Афанасьевич был назначен начальником штаба Белорусского военного округа, Георгий Константинович командовал кавалерийской дивизией, позже он вывел её в передовые в округе. В 1935 году 4-я Донская кавдивизия была награждена орденом Ленина, и вручал дивизии этот орден маршал Будённый, возглавлявший тогда инспекцию кавалерии. Но Мерецков к этому времени уже проходил службу на Дальнем Востоке под началом командующего Василия Блюхера, будучи начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии.

Жуков вошёл в квартиру весёлый и сразу подошёл к Дуне.

— Это вам, Дуняша! — звонко произнёс он и вручил ей букет красных роз. — Дарю вам на счастье!

— Боже, какая прелесть! — воскликнула хозяйка, осторожно взяв букет. — На дворе двадцать градусов мороза, а тут такие розы! Где вы их взяли?

— Секрет, Дуняша! — засмеялся Жуков. — Может, я достал их в Киеве, а может, в Москве. Главное, что я вас не забыл и рад, что букет вам понравился.

— Я так люблю розы, и как раз красные, — улыбнулась хозяйка.

— А Александра Диевна, моя боевая подруга, почитает хризантемы. — Жуков из-под густых бровей взглянул на Кирилла Афанасьевича. — Когда придёшь ко мне в гости, не забудь прихватить с собой букет хризантем!

— Даже так? — Мерецков качнул головой. — Теперь я подумаю, надо ли идти к тебе в гости, — шутливо добавил он.

Пока они беседовали, сидя на диване, Дуня накрыла стол. Улыбаясь, она спросила гостя, что он будет есть: котлеты с жареной картошкой или пельмени.

— И то и другое, Дуняша! — заразительно засмеялся Жуков.

Они сидели за столом и задушевно беседовали. Жукову казалось, что он был не в гостях, а у себя дома, — так приветливо встретили его в семье Мерецковых. Когда хозяйка ушла на кухню готовить очередное блюдо, Георгий Константинович начал рассказывать о том, как уговаривал его вождь принять новую должность.

— Знаешь, Кирилл, когда Сталин предложил мне стать начальником Генштаба, я наотрез отказался. Почему? Я никогда не работал в штабах, всегда был в строю. А он своё гнёт: мол, вы моложе генерала армии Мерецкова, а штабная работа — дело наживное и если, мол; вникнуть в неё, то можно горы своротить. Я ответил, что горой Генштаб не считаю, это скорее неприступная для меня скала, и что одолеть её у меня силёнок не хватит. Тогда Сталин заявил, что так решило Политбюро ЦК партии. Ну, если так, то все возражения, как ты понимаешь, вождём не принимаются. Я поблагодарил его за доверие, но предупредил, что, если из меня хороший начальник Генштаба не получится, буду проситься обратно в строй. Вот как всё было, — подытожил Жуков.

— У тебя, Георгий, всё получится, лишь бы характер не подвёл, — сказал Кирилл Афанасьевич.

— В каком плане? — осведомился гость.

— Ты порой очень горяч, и Сталин тоже такой, если схлестнётесь — быть беде!

— Я этого не боюсь! — Жуков потянулся к коньяку. — Давай пропустим по рюмочке, пока нет Дуняши, не то ещё станет на тебя шуметь.

Из кухни вернулась хозяйка, она принесла бутерброды с ветчиной. Увидев свою рюмку пустой, спросила:

— А мне, Кирюша? Хотя бы полрюмки…

Он налил ей.

— Я хочу предложить тост, можно? — спросил Георгий Константинович. — Выпьем за то, чтобы новый, сорок первый год не принёс нам войну!

— Твой тост, Георгий, нереальный, — возразил Мерецков. — Всё идёт к тому, что войне быть. Гитлер нападёт на нас.

Жуков, однако, не растерялся.

— Тогда выпьем за нашу победу над фашистской Германией!

— За победу можно, — согласился Кирилл Афанасьевич и тут же опорожнил рюмку.

Хлопнула дверь, и в комнату вошёл сын Мерецкова Владимир. Увидев за столом гостя, он произнёс «здрасте» и хотел было уйти к себе, но отец задержал его.

— Володя, ты где был? В школе?

— Да. К нам приходил на встречу Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Он рассказал нам, как он и его товарищи спасали челюскинцев. Это было здорово!

Владимир очень походил на своего отца: высокий, с добродушным лицом, большим лбом и блестящими пытливыми глазами.

— Скажи, Володя, кем ты желаешь стать? — спросил его Жуков. — Наверное, как и отец, военным?

Юноша не смутился, лишь слегка покраснел.

— Ещё сам не знаю. Вот окончу десятый класс и тогда решу, куда мне податься. Я вот послушал Водопьянова, и в голове шевельнулась мыслишка: может, и мне пойти в лётчики?

— Дерзкая мыслишка, но вполне реальная, — усмехнулся Жуков, с аппетитом уплетая бутерброд с ветчиной.

В разговор вмешалась мать, сказав, что хотела бы, чтобы сын сам решил, кем ему быть.

— Вообще-то, Евдокия Петровна, самая почётная профессия — быть защитником Отечества! — философски заметил Жуков и грустно добавил: — Жаль, что у меня нет сына, будь он, непременно стал бы, как и я, военным! Сколько уже тебе лет, Володя?

— Шестнадцать!

— Извини, но я бы дал тебе совет идти в военное училище, — сказал Жуков. — Станешь лейтенантом, а потом, как и твой отец, генералом армии.

Кирилл Афанасьевич хохотнул в кулак:

— Стать генералом армии всё равно что достать с неба звёздочку. Сумеешь это сделать?

— Ты шутник, папа! — ответил Володя и серьёзно добавил: — А может, мне и впрямь выпадет твоя судьба?

Посмеялись, поспорили, и Жуков начал собираться.

— Спасибо за добрый вечер, друзья! — сказал он, одеваясь. — Когда привезу свою семью, вы будете моими желанными гостями.

— И я принесу Александре Диевне букет хризантем! — напомнил Мерецков.

— Можно и розы, только белые! — отозвался Георгий Константинович. — В девять утра я буду у тебя в Генштабе, — напомнил он Кириллу Афанасьевичу. — Ещё раз спасибо за приятный вечер.

К ним подошла хозяйка, и Жуков на прощание поцеловал ей руку.

— Вам особая благодарность за прекрасно приготовленные блюда!

Она улыбнулась.

— Кланяйтесь своим домочадцам!..

Сын включил в своей комнате музыку. Дуня стала убирать со стола посуду и мыла её на кухне, пока Кирилл Афанасьевич читал свежую «Правду», лёжа на диване.

В это февральское утро Мерецков чувствовал себя легко и весело. Наконец-то он передал дела. Жуков стал начальником Генштаба, а Кирилл Афанасьевич перешёл в кабинет заместителя наркома обороны. В обед к нему по старой привычке заглянул генерал Ватутин.

— Что у тебя, Николай Фёдорович?

— Я едва не поссорился со своим новым начальником!

— Наверное, пошерстил тебя Георгий Константинович?

— Круто он берёт, Кирилл Афанасьевич. — Ватутин сел на стул. — Мы с вами успели создать девять механизированных корпусов, а Жуков предлагает наркому сформировать двадцать мехкорпусов! Ведь для них надо не менее тридцати тысяч танков! А где их взять? У нас же нет такого количества танков, и сделать их быстро наша промышленность не в состоянии. Жуков негодует, а Тимошенко советует ему «не рвать себе нервы», убедить же его в том, что пока у нас нет возможности создать столько мехкорпусов, не может или, скорее, не хочет.

Мерецков согласился с тем, что танков пока в Красной Армии негусто, хотя их производство возросло в три раза по сравнению с тридцать девятым годом. Но Сталин наверняка наверстает упущенное. К тому же и сам Жуков напорист, энергичен и своего добьётся.

— Не хочешь ли ты уйти из Генштаба? — Мерецков смотрел на Ватутина в упор и ждал, что тот скажет.

— Пока не собираюсь, а что, у вас есть для меня подходящая должность? — насторожился Ватутин. Он даже напрягся, а взгляд карих глаз стал пристальным.

— Ты же первый заместитель начальника Генштаба, куда тебе ещё идти? — удивлённо вскинул брови Мерецков. — И работаешь ты у Жукова, а у него есть чему поучиться. Так что, Николай Фёдорович, сиди в Генштабе. Лучше скажи, зачем ты ко мне пришёл?

Оказывается, Жуков поручил Ватутину подготовить подробный доклад наркому о состоянии железных дорог всех приграничных военных округов.

— И что я выяснил? — спросил Ватутин и сам же ответил: — Массовую выгрузку войск они нам не обеспечат. Что касается немецких железных дорог, идущих по границе Литвы, то они пропускают более двухсот поездов в сутки, а наши литовские дороги к границам Восточной Пруссии лишь восемьдесят четыре.

— К сожалению, это так, Николай Фёдорович, — согласился Кирилл Афанасьевич. — Я уже говорил об этом Сталину, тот — Кагановичу, кое-что улучшилось, но кардинального улучшения в этом деле пока нет. Так и доложи Жукову. Если понадобится, пусть мне позвонит, я объясню ему. Ну а если ты всё же решишь подготовить наркому справку по железным дорогам, то она должна быть короткой и ёмкой, без «ах» и «ох» и всяких других эмоций, как это умеет делать генерал Василевский. У него на этот счёт талант, даже вождь, весьма строгий к докладам и разного рода справкам, хвалил Александра Михайловича.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я постараюсь сделать так, как вы говорите, — сказал Ватутин. — Потом вы посмотрите справку? Всё же она пойдёт к наркому…

— Нет вопросов, приходи, рад тебе помочь…

«Зря Мерецков ушёл с поста начальника Генштаба, — уже в который раз подумал Ватутин. — Умён, что и говорить, и работалось мне с ним легко и с желанием. А с Жуковым у меня что-то не ладится…»

Вскоре после того, как Мерецков сдал дела Жукову, его неожиданно вызвал в Кремль Сталин. Когда Кирилл Афанасьевич вошёл в кабинет вождя, тот о чём-то оживлённо беседовал с Молотовым, но, увидев Мерецкова, сердито спросил:

— Что же вы, став снова заместителем наркома обороны, перестали докладывать мне текущие дела по военным вопросам?

— Наверное, скромничает герой сражения с белофиннами, — улыбнулся Вячеслав Михайлович.

Мерецков, ничуть не смущаясь, заявил, что сам он и раньше не ездил в Кремль, а бывал там, когда его вызывали.

— А почему не принесли мне план создания механизированных корпусов?

Мерецков объяснил, что проект плана с его поправками он подготовил, собрался было доложить его вождю, но Жуков сказал, что сам это сделает.

— Пока он мне его не принёс, — хмуро вымолвил Сталин. — Но насчёт мехкорпусов я с ним беседовал. Он хочет иметь их вдвое больше, чем намечено. Я в тупике и не знаю, как быть.

— Мою точку зрения, вы, товарищ Сталин, знаете, — сдержанно заявил Мерецков. — Я от неё не отступился. Сейчас у нас новых танков крайне недостаточно. Из чего же создавать корпуса? К лету этого года планируемые мехкорпуса не будут готовы, а к сорок второму году они, пожалуй, появятся, хотя само по себе предложение Жукова заманчиво.

— По-вашему, когда мы сможем вдвое увеличить число мехкорпусов? — спросил вождь.

— К сорок третьему году, не раньше, и то если танковая промышленность не сдаст своих позиций в их производстве.

Сталин откашлялся.

— Вячеслав Михайлович уверяет меня, что пребывать вне войны до сорок третьего года мы не сумеем, и я разделяю его мнение. Нас втянут поневоле. Но, возможно, до сорок второго года этого не случится. А порядок формирования и ввода в строй механизированных корпусов мы будем ещё обсуждать. На что сейчас хочу обратить ваше внимание, — продолжал Сталин, — обучение войск! Политбюро считает, что Наркомат обороны мы усилили, возвратив вас туда, и мы ждём от вас, Кирилл Афанасьевич, активной деятельности. Чем вы намерены заняться?

Мерецков сказал, что совершит ряд поездок по военным округам, чтобы посмотреть, как и чему там обучают войска.

— Разумное решение, — одобрительно произнёс вождь. — Только будьте весьма строги к тем командирам и начальникам, кто плохо обучает войска. Принимайте меры на месте, у вас для этого есть все полномочия.

Мерецков понял, что приём окончен и он может идти. Он поднялся с места и, глядя на Сталина, сказал:

— Я начну свою работу с Ленинградского военного округа.

— У вас там есть крепкая поддержка — Жданов, так что действуйте!

Учения в Ленинградском военном округе, которым руководил генерал Попов, прошли успешно, и Мерецков остался ими доволен. Попова Кирилл Афанасьевич знал давно как вдумчивого военачальника, и хотя тот недавно принял округ, но успел сделать немало полезного.

— Маркиан Михайлович, ты меня порадовал, — весело произнёс Мерецков. — Командиры действовали на учениях по-боевому и поставленные задачи решили правильно. Хочу посоветовать наладить более тесное взаимодействие с Балтийским флотом. Флот здесь большой, и флот сильный. Пехота хоть и царица полей, но без боевых кораблей и судов ей водные преграды не преодолеть.

Попов был не робкого десятка, но человек самокритичный.

— Перед учениями я собирался побывать в штабе у адмирала Трибуца, но не смог и теперь сожалею, — признался он. На его скуластом лице появилась печаль. — Надо было на учениях высадить пару морских десантов, да не выгорело. — Он огорчённо вздохнул. — Тут вы правы на все сто процентов, и я не смею возражать. Учту на будущее.

— А сам Трибуц на тебя не выходил?

— Нет.

— Я поговорю с наркомом Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым, — пообещал Мерецков. — Человек он молодой, но моряк отменный и найдёт что посоветовать Трибуцу. — Кирилл Афанасьевич помолчал. — Скажи, Маркиан Михайлович, какова ситуация на границе, тихая?

— Никак нет, — передёрнул плечами генерал. — Немецкие самолёты часто нарушают наше воздушное пространство, а сбивать их нам категорически запрещено. Отчего вдруг так?

— Товарищ Сталин считает, что из-за этого могут возникнуть трения с Германией, с которой, как тебе известно, мы заключили Пакт о ненападении, — пояснил Мерецков.

Попов не сдержался и заявил, что дело идёт к войне, неужели там, наверху, этого не видят?

— Поверьте, Кирилл Афанасьевич, у меня душа болит…

— У тебя ли одного, Маркиан Михайлович? — В голосе Мерецкова прозвучал укор, и у генерала недобро заныло сердце.

Мерецков стал собираться в дорогу. Он даже не принял приглашения командующего поужинать, сославшись на то, что его ждут в Киевском Особом военном округе.

Перелёт на «кукурузнике», как называли в войсках небольшой самолёт, занял всего час. Командующий Округом генерал Кирпонос в это время был во Львове, и обстановку Кириллу Афанасьевичу доложил начальник оперативного отдела штаба генерал Баграмян. Обобщая сказанное, Иван Христофорович заявил:

— Немцы сосредоточивают свои войска у нашей границы, товарищ замнаркома. Полагаю, это не к добру. Вчера я был у пограничников и всё это видел.

— Тогда и я хочу всё это увидеть, — улыбнулся Мерецков.

— Сомневаетесь? — усмехнулся в усы Баграмян. Он сто ял перед Кириллом Афанасьевичем высокий, его скуластое лицо было напряжённым, такое же напряжение читалось в лучистых глазах.

— Нет, но коль мне надлежит проинформировать руководство, я должен сам посмотреть и оценить ситуацию. Такое у меня правило.

— Хорошее правило! — вырвалось у Баграмяна. — Придётся и себе взять его на вооружение.

17

Утром, едва забрезжил рассвет, Мерецков на машине выехал во Львов. Он побывал в армиях округа, побеседовал с командармами, которые не скрывали своего беспокойства и в один голос заявляли, что немцы скапливают свои войска у границы. Кирилл Афанасьевич лично провёл длительное наблюдение с передовых пограничных постов и убедился, что немецкие офицеры ведут себя чрезвычайно активно, то и дело разглядывая в бинокль, что делается на сопредельной стороне.

«Да, крепко запахло порохом на границе», — подумал Кирилл Афанасьевич. Отсюда, не заезжая в Киев, он направился в Одессу, где его встретил начальник штаба округа генерал Захаров, давний друг и соратник по службе в Белорусском военном округе. Матвей Васильевич был так рад приезду Мерецкова, что подскочил к нему и, не соблюдая субординацию, обнял его за плечи.

— Вы уж извините, Кирилл Афанасьевич, расчувствовался, увидев вас, — произнёс он. — Я часто вспоминаю Белоруссию, где служил под вашим началом. Хорошо мы там работали!

Следом за ним Мерецков вошёл в штаб округа.

— Хочу посмотреть, Матвей Васильевич, как вы тут с генералом Чибисовым укрепляете округ. Кстати, где командующий?

— Никандр Евлампиевич убыл к авиаторам. Если он нужен, я могу ему позвонить.

— Не надо. — Мерецков сел на стул, снял фуражку. — Ты, наверное, помнишь, что во время войны с белофиннами я был командующим 7-й армией, а Чибисов возглавлял штаб. Хорошо он работал. Есть у него и чутьё военное… Ты с ним ладишь?

— Живём душа в душу! — улыбнулся Захаров.

Мерецков встал, подошёл к карте. Он что-то долго разглядывал на ней, потом обернулся и спросил:

— Где у тебя находится механизированный корпус генерала Малиновского? Почему-то я его не вижу…

— Вот его дислокация! — Захаров показал расположение корпуса на карте.

— Далековато от границы, — заметил Кирилл Афанасьевич. — Выведи его поближе к границе и сделай это во время учений. Понял?

— Сообразил…

— Как служит у тебя Родион Яковлевич? В Испании он крепко бил франкистов, я восхищался им.

Захаров сказал, что на генерала Малиновского можно положиться, своё дело он знает, люди у него подготовлены.

— Правда, есть одно «но»… — Матвей Васильевич замялся.

— Случилось ЧП?

Захаров повёл плечами, словно сбросил с себя оцепенение, на его простодушном лице появилась улыбка.

— Никаких ЧП! — Генерал глубоко вздохнул. — У Малиновского лишь на бумаге числится мехкорпус, а по сути у него только одна дивизия. Нужны танки, а их пока нет.

— Да, с танками у нас худо дело, пока промышленность не может дать нам больше, — грустно произнёс Кирилл Афанасьевич. — Начальник Генштаба Жуков запланировал сформировать до двух десятков мехкорпусов, а танков для них нет. Теперь уже и товарищ Сталин занялся этим вопросом. Сам ты небось видишь, какая заваруха на границе? Всё идёт к тому, что вот-вот грянет гром.

— У самого на сердце тревожно, — признался Захаров.

Провожая Мерецкова на аэродром, откуда тот собирался вылететь в Москву, Матвей Васильевич, ничуть не смущаясь, спросил, знают ли нарком обороны маршал Тимошенко и товарищ Сталин, как сейчас тревожно на границе.

— Знают, — горячо ответил Кирилл Афанасьевич.

А чтобы знать больше, они послали меня в приграничные округа. Приеду и изложу им все подробности. Ну а если ты хочешь знать моё мнение, изволь: мы накануне большой войны! Да, Матвей Васильевич, большой! Война с белофиннами — это были цветочки, а нам предстоят ещё ягодки…

Утром Мерецков прибыл в Москву. Майский день выдался тёплым и солнечным, и, пока он ехал на «эмке» в наркомат, ему стало жарко. В кабинете было душно. Кирилл Афанасьевич открыл форточку, чтобы проветрить помещение, и уж потом разделся. Но, прежде чем идти к наркому, он позвонил домой. Трубку взяла жена.

— Дуняша, привет! Это я, твой Кирюша…

— Ты в Москве?! — воскликнула жена. — Приезжай домой, я так по тебе соскучилась!

— Не могу, Дуняша. Иду на доклад к наркому. Я только что прилетел из Одессы.

«В Москве вместе с С. К. Тимошенко я побывал у И. В. Сталина, — отмечал Кирилл Афанасьевич, — и рассказал обо всём увиденном. Оба они отнеслись к докладу очень внимательно. В частности, мне было приказано дополнительно проверить состояние авиации, а если удастся — провести боевую тревогу. Я немедленно вылетел в Западный Особый военный округ. Шло последнее предвоенное воскресенье…»

Там Мерецков увидел то, чего увидеть никак не ожидал. По прибытии к авиаторам он объявил боевую тревогу и вместе с командующим военным округом генералом армии Павловым наблюдал, как действуют лётчики, поднимая одну машину за другой в весеннее небо. Учения были в самом разгаре. Вдруг на аэродром, где находились замнаркома и командующий округом, совершил посадку немецкий самолёт. Из него вышли немцы и стали наблюдать за тем, что происходит на военном аэродроме. Мерецкова увиденное едва ли не шокировало.

— Это что же такое? — обратился он к Павлову.

Тот, ничуть не смутившись, ответил, что по распоряжению начальника гражданской авиации СССР на этом аэродроме разрешено принимать немецкие пассажирские самолёты. Мерецкова это крайне возмутило, и он спросил Павлова, почему об этом распоряжении тот не проинформировал наркома обороны маршала Тимошенко.

— Я полагал, что, коль начальник гражданской авиации СССР даёт такое разрешение, значит, он в Москве согласовал этот вопрос с высшим начальством, — ответил Павлов.

К ним подошёл командующий ВВС округа Герой Советского Союза генерал Копец.

— Что у вас тут творится? — спросил его Мерецков.

А если начнётся война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара врага, что тогда будете делать?

— Тогда буду стреляться! — усмехнулся генерал. Увидев, как хмуро сдвинул брови замнаркома, добавил: — Извините, я пошутил.

(Шутка, однако, получилась пророческой. Генерал Копец был хорошим лётчиком, но оказался неспособным командовать авиацией округа. Как только началась война, гитлеровцы в первый же день уничтожили на этом аэродроме почти все самолёты, и генерал Копец покончил с собой. — А. 3.).

Мерецков тут же написал телеграмму на имя Сталина о неправильных действиях начальника гражданской авиации СССР и вручил её Павлову.

— Срочно передать в Москву! А я хочу ещё побывать у лётчиков истребительного полка.

Едва Мерецков приземлился на аэродроме, как командир истребительного полка доложил ему, что над зоной появился немецкий самолёт.

— Сбивать нарушителей воздушного пространства нам запрещено. Что делать? — На лице полковника читалось смятение, да он этого и не скрывал.

— Сажайте чужой самолёт! — приказал Мерецков.

Полковник выскочил из дежурной комнаты, а Кирилл Афанасьевич запросил Москву. Ответ поступил быстро: самолёт не сбивать! Странно, усмехнулся Кирилл Афанасьевич, о посадке умолчали. Он вышел посмотреть, что делается в воздухе. Запыхавшийся командир полка доложил:

— Товарищ замнаркома, немецкий самолёт мы посади ли. Какие будут распоряжения?..

Возвращаясь в Москву, Мерецков под рёв двигателей самолёта размышлял о том, сообщит ли ему Сталин об этом немецком самолёте. До сих пор он не мог успокоиться: «Отпустить! Надо ли было отпускать? Немцы явно вели разведку в приграничном районе. Интересно, как на всё это посмотрит маршал Тимошенко?»

Чего ожидал Мерецков, то и случилось. Ни слова не утаивая, он доложил обо всём, что видел у авиаторов, наркому Тимошенко. Тот, выслушав его, сказал:

— Действовал ты, Кирилл Афанасьевич, по-боевому, и претензий к тебе нет. Я сейчас проинформирую товарища Сталина. — Маршал тут же позвонил ему по «кремлёвке».

— Приезжайте ко мне с Мерецковым! — приказал вождь.

Разговор был короткий. Сталин, как поняли они оба, был не в духе. Выслушав информацию Мерецкова о тревожной ситуации в приграничье, он резко произнёс:

— На границе порядков не изменять, иначе мы спровоцируем немцев на выступление!

— А как быть с самолётами-нарушителями? — спросил Тимошенко.

— Сажать их на наши аэродромы, потом будем разбираться, почему допущено нарушение воздушного пространства. — Вождь взглянул на Мерецкова. — Вы же приказали посадить «юнкерс», и наши лётчики это сделали. А теперь расследованием займутся те, кому это положено делать.

«Но немецкий самолёт-нарушитель отпустили, когда я был ещё там!» — едва не воскликнул Кирилл Афанасьевич. Он недовольно поджал губы.

— Приказание поступило из Москвы!

— Я разберусь с этим, — тихо обронил Сталин. — У вас есть ещё вопросы? Нет? Тогда оба свободны.

Тимошенко сразу понял, что вождь чем-то расстроен, и не стал оспаривать действия тех, кто распорядился отпустить самолёт. Характер вождя он успел изучить и знал, что своими вопросами можно нарваться на неприятности. Но в разговоре с Мерецковым Сталин проявил выдержку, и нарком был рад за своего заместителя. У себя в кабинете, когда они возвратились из Кремля, Тимошенко сказал не без горечи:

— У меня такое впечатление, что кому-то выгодно, когда немецкие самолёты резвятся в нашем небе. Что скажешь?

— Вождь заверил нас, что разберётся с этим, — глухо отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Я в этом сомневаюсь, — пожал плечами Тимошенко.

— Почему?

— Наверное, сам Сталин распорядился отпустить самолёт из боязни, что Гитлер может за это уцепиться. — Нарком закурил. — А теперь, Кирилл Афанасьевич, давайте вместе обсудим, какие воинские соединения надо срочно передислоцировать к западной границе. Сделать это нужно так, чтобы представить эту переброску в виде учений, как вы это сделали в Одесском военном округе. Мне звонил генерал Чибисов. Он сам хотел это устроить, но без ведома Наркомата обороны не решился.

— Я готов доложить вам этот вопрос, у меня уже всё спланировано. Но надо ещё согласовать с вождём.

— Я сам это сделаю. Идите за своим планом, жду вас…

В голосе наркома Кирилл Афанасьевич уловил раздражение, но не упрекать же его за это! У маршала Тимошенко немало важных дел, а когда их решаешь, всякое бывает, не только горечь в душе. Мерецков взял из сейфа документ, написанный им от руки, кое-что дополнил и отнёс в машбюро.

Положив отпечатанный документ в папку, Мерецков отправился к наркому. У него в кабинете был главный интендант Красной Армии Хрулёв. Кирилл Афанасьевич поздоровался с ним, заметил, что вчера звонил ему, но не застал.

— Я был у Микояна… А я нужен вам?

— Потом переговорим… — Мерецков сел.

Нарком с кем-то говорил по телефону. Наконец он положил трубку и взглянул на своего заместителя.

— Вчера Хрулёв был у Анастаса Ивановича, и тот здорово его пошерстил, — усмехнулся Тимошенко. — Оказывается, мы допустили большой перерасход топлива и других материальных резервов. Лимит горючего для танков, например, мы выбрали ещё в ноябре прошлого года.

— Так ведь в минувшем году мы во всех военных округах провели дополнительные учения с применением боевого оружия! — воскликнул Мерецков. — И кто нам дал такое указание? Товарищ Сталин. Ты бы, Андрей Васильевич, объяснил Анастасу Ивановичу, а не бежал бы сразу к наркому.

— Я пытался уладить это дело с Микояном, но он ни в какую, говорит, что ему указ только вождь! — обидчиво произнёс Хрулёв.

— Я вот чего хочу, Кирилл Афанасьевич, — вновь заговорил маршал Тимошенко. — Вместе с Хрулёвым составьте официальную справку по всем этим вопросам. Ты, Кирилл Афанасьевич, свяжись с Микояном, когда он сможет тебя принять. Если же не получится, тогда я доложу Иосифу Виссарионовичу. Кстати, передислокация соединений тоже потребует не одну тонну горючего, и это надо учитывать.

— Вряд ли Кирилл Афанасьевич чего-то добьётся от Микояна, — вмешался Хрулёв. — Когда я был у него, ему звонил командующий Северным флотом адмирал Головко и тоже просил увеличить лимит топлива для кораблей флота. Все стараются что-то получить у Микояна.

— Такая у него должность, — усмехнулся нарком. — У тебя всё, Андрей Васильевич? У нас с Кириллом Афанасьевичем есть неотложное дело…

— Когда мы с вами займёмся составлением справки, Кирилл Афанасьевич? — Хрулёв встал, одёрнул тужурку.

— Жду вас в пять часов вечера!

…На душе Кирилла Афанасьевича было зябко. Отчего-то плохо спалось ему в эту ночь, потому и встал рано, хотя утро 21 июня ничего плохого не предвещало. Только оделся, как из спальни вышла жена и, зевнув, спросила:

— Не рано ли уходишь, Кирилл? Ещё и восьми нет.

— Так надо, Дуняша…

— Хлопотная у тебя служба, — беззлобно отозвалась жена. — Почти месяц был в командировке и раньше других бежишь на службу.

— Скажи, кто я по должности? — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Замнаркома обороны! Соображаешь? Пока Семён Константинович Тимошенко соберётся на службу, я буду на месте. А что тебя беспокоит?

— Тише говори, не то сына разбудишь! — Дуня присела на стул. — Ты обещал Володе сводить его в кино на «Чапаева».

— Верно, обещал, — смутился Мерецков.

— Сходил бы, а? — Дуня смотрела на мужа без упрёка, но с какой-то затаённой грустью. — Посмотришь кинофильм и вспомнишь свою молодость, как в Гражданскую войну рубился шашкой с белогвардейцами, а я, тогда ещё твоя невеста, молила Бога, чтобы не уложила тебя на землю вражеская пуля.

— А что толку? — усмехнулся Кирилл. — Ты за меня молилась, а я на фронте трижды был ранен! Эх ты, русалочка чернобровая. — Он привлёк её к себе, поцеловал. — Понимаешь, все последние дни мы, военачальники, ходим как угоревшие. Угроза войны очень велика. — Он взял с вешалки фуражку. — Пойду, Дуняша. Если выкрою время, схожу с Володей на «Чапаева». Я ведь с Василием Ивановичем в восемнадцатом году учился в Академии Генштаба на первом курсе. Он не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. Когда его спросили, почему уходит, он ответил: «У Семёна Будённого на груди четыре креста и четыре медали за подвиги на войне, а у меня всего три креста и три медали, надо мне догнать Будённого!»

— Ты всё это придумал!

— Истина, Дуняша!..

Мерецков неторопливо поднялся в свой кабинет. Не успел раздеться, как явился дежурный по наркомату и сообщил, что маршал Тимошенко ещё час тому назад прибыл на службу.

«Раньше меня пришёл, почему?» — недоумевал Мерецков. Он спросил дежурного, не прибыл ли начальник Генштаба Жуков.

— Он тоже рано прибыл, сейчас находится у наркома.

«Наверное, случилось что-то важное». Эта мысль обеспокоила Кирилла Афанасьевича. Разложив на столе документы, он начал работать. Запищала «кремлёвка». Звонил Тимошенко.

— Зайди ко мне, Кирилл Афанасьевич!

«Даже не поздоровался», — подумал Мерецков.

Он сразу определил, что нарком озадачен. Поздоровавшись с Мерецковым за руку, маршал кивнул ему на кресло и сразу перешёл к делу. Семён Константинович сказал, что в семь утра ему позвонил Сталин и приказал немедленно прибыть к нему.

— Речь зашла о немецком самолёте, который нарушил наше воздушное пространство и приземлился на аэродроме. Так?

— Я ещё телеграмму послал вождю, — подтвердил Мерецков.

— Ему послал, а мне, наркому, ни слова! Странно, однако, ты же мой заместитель!

— Я хотел, чтобы сразу были приняты меры, — оправдывался Кирилл Афанасьевич. — А эти меры мог принять лишь вождь!

— Этот эпизод с немецким самолётом возмутил Сталина. Он при мне позвонил в гражданскую авиацию и отчитал её начальника за то, что разрешили посадку немецким пассажирским самолётам на военном аэродроме. Тот стал отказываться: мол, не давал такого распоряжения, жаловался на нас, что мы сами что-то напутали. — Нарком взял белую папку и раскрыл её. — Ладно. Я зачем тебя вызвал? Мне срочно нужна справка о наличии в Красной Армии танков, самолётов и орудий большого калибра. Я буду докладывать эти данные Иосифу Виссарионовичу.

— Он сам попросил справку?

— Да. Наверное, не поверил, что у нас всего этого маловато, — пояснил Тимошенко.

В кабинет без стука вошёл начальник Генштаба генерал армии Жуков. Поздоровавшись с Мерецковым, он сказал наркому:

— Семён Константинович, нам пора в Кремль!

Маршал Тимошенко посмотрел на часы.

— Ты прав, Георгий Константинович. — Он встал, взглянул на Мерецкова. — Когда документ будет готов, принеси его мне. Я, должно быть, скоро вернусь.

Так сложились дела, что до вечера Мерецков не мог попасть к наркому. Семёна Константиновича задержал вождь, сам Кирилл Афанасьевич побывал в двух наркоматах, а перед самым обедом ему позвонил Анастас Микоян.

— Где нарком Тимошенко? — спросил он.

— У товарища Сталина, он там вместе с Жуковым. Видно, что-то серьёзное. Он вам нужен?

— Вопрос с горючим для нужд Красной Армии я решил, а на всё, что требуется военному флоту, надо «добро» товарища Сталина. Завтра с утра вместе с наркомом Военно-Морского флота Кузнецовым я иду в Кремль. Если Семёну Константиновичу нужно ещё что-либо получить для Красной Армии, пусть к десяти утра подъезжает к товарищу Сталину, я буду там. Хорошо?

— Я передам наркому. Полагаю, что он приедет в Кремль.

Под вечер Мерецков зашёл к Тимошенко, но его всё ещё не было на месте. Справку о наличии в вооружённых силах боевой техники и оружия Мерецков отдал Жукову и попросил вручить её наркому.

— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, я передам Семёну Константиновичу, хотя сейчас ему не до справок, — заметил Георгий Константинович. — Как бы не грянула война…

Мерецков наскоро перекусил в буфете. Его вызвал нарком.

— У меня, Кирилл Афанасьевич, плохие вести, — глухо произнёс Тимошенко, и Мерецков понял, что дались ему эти слова нелегко.

— Что-нибудь случилось? — нетерпеливо спросил он.

— Пока не случилось… — Тимошенко не договорил. — Я только что был у вождя. У него очень плохое настроение, и связано оно с действиями Гитлера. Короче, возможно, завтра начнётся война! Сталин сказал «возможно», но я понял его так, что она неизбежна. Поэтому принято решение срочно направить вас, — нарком перешёл на «вы», — в Ленинградский военный округ в качестве представителя Главного командования. Войска округа вы хорошо знаете и в случае чего сможете оказать штабу необходимую помощь. Главное — не поддаваться на провокации. Опыт у вас есть, и вы всё сделаете как надо.

— А если вдруг немцы нападут на нас, начнут боевые действия, каковы мои полномочия? — спросил Мерецков.

— Прежде всего проявите выдержку, — предупредил нарком. — Сумейте отличить реальное нападение от инцидента местного значения, не дайте ему перерасти в войну. Ну а в случае явного нападения фашистов сами знаете, что делать. Кстати, это не моя идея — послать вас в Ленинград — вы мне здесь больше нужны, — а Иосифа Виссарионовича, так что можете выходить прямо на него.

— Я могу ехать немедленно? — Мерецков встал.

— Вот именно: немедленно! Если надо будет решать сложные вопросы, можете обращаться к Жданову. Товарищ Сталин на этот счёт дал «добро»…

«Продолжает действовать принятая установка — не поддаваться на провокации, — грустно подумал Кирилл Афанасьевич, уходя от наркома. — Немецкие самолёты то и дело летают в нашем воздушном пространстве, ведут разведку, а мы боимся открывать по ним огонь. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов дал на флоты депешу, чтобы сбивали нарушителей, и получил выговор лично от Сталина. Николаю Герасимовичу вождь вмиг подрезал крылья. А ведь Кузнецов прав!..»

Весь день до самого выезда в Ленинград Мерецков чувствовал какое-то внутреннее напряжение. Так бывало с ним только на фронтах, сначала в сражениях в Испании, потом в Финляндии, когда вёл в бой свою 7-ю армию. И теперь он испытывал такое же чувство, словно оно говорило ему: быть войне! Сопровождавший Мерецкова работник Генерального штаба генерал Вечный, которого Кирилл Афанасьевич знал давно, спросил:

— Вас что-то угнетает, Кирилл Афанасьевич?

— Война может вспыхнуть в любое время, — глухо отозвался Мерецков. — Нарком предупредил, что, возможно, она начнётся завтра, и, пока есть время, надо помочь командованию округа подготовить армию на случай боевых действий. Я обнаружил в войсках серьёзные пробелы.

— Недостатки есть везде, Кирилл Афанасьевич, — весело возразил генерал Вечный. — Главное, что есть у советских людей, — это ненависть к фашизму, и они готовы даже пожертвовать собой, чтобы уничтожить его.

— У меня другая точка зрения, — возразил Мерецков. — Зачем собой жертвовать? Врага надо уничтожать, а самому живым остаться!..

Глубокой ночью Мерецков прилёг отдохнуть, но уснуть никак не мог. Вдруг разом нахлынули воспоминания, будто наяву он увидел лица тех, с кем громил финнов в этих горно-лесистых местах. Именно здесь, на Карельском перешейке, где его 7-я армия наголову разбила финские войска, он стал Героем Советского Союза. Отчётливо отложилось в памяти и то, как Сталин, поздравляя его с успехом, сказал:

— Ну, вот ещё один военачальник стал Героем. Вы, Кирилл Афанасьевич, не раз рисковали своей жизнью, и страна вас не забудет!..

Под стук и грохот колёс Кирилл Афанасьевич наконец уснул. А когда брызнули лучи солнца, генерал Вечный разбудил его и сообщил, что поезд подходит к Ленинграду, река Волхов, леса и болота остались позади.

— Ты что, всю ночь не спал? — напустился на него Кирилл Афанасьевич. — А я чуток отдохнул.

— Что-то у меня на душе неспокойно, а почему и сам понять не могу, — вздохнул генерал. — И утро какое-то чужое, неуютное, будто мы не в Ленинграде, а где-то на Карельском перешейке.

— Да ты, Пётр Пантелеймонович, совсем духом упал, — упрекнул его Мерецков. — А как ты поведёшь себя, если и впрямь грянет война?

— Вы всё про войну, — усмехнулся Вечный. — А я вам так скажу: человек силён духом, а силу ему даёт его честь. Она же у меня, эта честь, стопроцентная.

Наконец поезд заскрипел тормозами — показался вокзал. Пассажиры стали собираться к выходу. И вдруг по радио сообщили страшную весть: война! Мерецков вышел из вагона, да так и застыл у столба, на котором висел радиодинамик. Он вслушивался в голос Левитана, говорившего о том, что немецкие самолёты варварски бомбили Ригу, Каунас, Гродно, Брест, Киев, Севастополь. Гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза.

— Ну, что я тебе говорил? — Мерецков в упор посмотрел на генерала Вечного.

А тот то ли растерялся, то ли хотел услышать ещё что-то, побелел, в глазах притаилась такая грусть, что хоть тряси его за плечи, чтобы пришёл в себя.

— Да, теперь нам, Кирилл Афанасьевич, надо сочинять свою песню с учётом обстановки, — вымолвил он.

Они вышли из вокзала. К Мерецкову подскочил молодцеватый капитан и, представившись, доложил, что из штаба округа его направил к поезду генерал Никишев.

— Ну что ж, капитан, поедем, коль ты приехал за нами. Слыхал, что началась война?

— В округ из Генштаба час тому назад поступила шифровка, так что мы в курсе дела, — весело ответил капитан и добавил: — Мы этому Гитлеру враз свернём башку! Хотя, если честно, это известие вызвало в штабе округа переполох. Никто ведь этого не ожидал, правда, немало судачили о войне. И вдруг она началась так внезапно…

Приехали в штаб. Мерецкова встретили генерал Никишев и корпусный комиссар Клементьев: оба они на третий день войны были назначены соответственно в качестве начальника штаба и члена Военного совета округа, объявленного позже Северным фронтом.

— Где командующий округом? — Мерецков снял шинель и бросил её на край стола, где лежала карта дислокации войск округа.

— Он проводит инспекцию, — пояснил Никишев.

— А почему он не сообщил об этом в наркомат? — строго спросил замнаркома. — Маршал Тимошенко сказал, что командующий на месте.

— Там в одном из лётных полков едва не разбился самолёт, вот он и поспешил туда.

— Связь с ним есть? Немедленно вызвать его в штаб! — распорядился Мерецков. — А пока он едет, мы с вами решим, какие меры надо срочно принять, чтобы гитлеровцы не застали нас врасплох. Но прежде я хочу переговорить с командующим Балтфлотом адмиралом Трибуцем. У вас с ним есть прямая связь?

— Да.

Слушая адмирала Трибуца, с которым Мерецков был давно знаком и которого уважал как человека весьма строгих порядков на флоте, в этот раз комфлотом оказался на высоте положения: 21 июня в 23 часа 37 минут по приказанию наркома ВМФ адмирала Кузнецова Трибуц объявил по флоту оперативную готовность номер один, а 22 июня в 00 часов 30 минут перевёл береговую оборону Балтийского флота и Кронштадтскую военно-морскую базу на повышенную готовность.

— Как у вас, Владимир Филиппович, с вражескими самолётами? Флот они уже бомбили? — спросил Мерецков.

Оказалось, что в 4 часа двенадцать «юнкерсов» бомбили Кронштадт и сбросили больше десятка мин. А на Красногорском рейде немецкий самолёт атаковал торпедой наш транспорт и обстрелял его из пулемёта. Есть потери в людях.

— Флот уже отражает налёты воздушных пиратов, — подытожил свою информацию адмирал Трибуц. — Полчаса назад я звонил в Москву наркому ВМФ адмиралу Кузнецову. Николай Герасимович поручил мне прибыть в Смольный и кое-что обсудить со Ждановым. Я бы хотел поначалу увидеться с вами, Кирилл Афанасьевич.

— Приезжайте в штаб округа, я буду здесь.

Мерецков и генерал Никишев работали с картой. Дислокация войск была такова, что её надо было менять, и как можно скорее. Высказав эту мысль, Кирилл Афанасьевич поручил Никишеву осуществить переброску некоторых соединений на угрожающие участки.

— Пока из поездки не вернётся командующий округом генерал Попов, постарайтесь отдать командирам соединений необходимые распоряжения…

В открытое окно штаба донёсся гул вражеских самолётов. Мерецков вышел во двор штаба. Он увидел, как два «юнкерса» прорвались сквозь завесу зенитного огня и сбросили бомбы над жилыми кварталами. Зенитчики сбили один «юнкерс», и он горящим факелом упал где-то неподалёку от Невы.

— Вот и начала отсчёт сбитым немецким пиратам противовоздушная оборона города, — произнёс Кирилл Афанасьевич, вернувшись в штаб. — Но в небе почему-то не появились наши истребители. Что скажешь, Никишев?

Тот оторвался от карты, на которой делал пометки карандашом.

— Наверное, замешкались в авиаполку, — грустно ответил генерал. — Я разберусь, в чём дело, и доложу вам…

Позже, рассказывая о своих действиях в Ленинградском военном округе в начале войны, Мерецков отмечал, что нельзя было терять ни минуты. Но планов врага никто не знал, и поэтому могли ожидать чего угодно: новых воздушных налётов, высадки десантов, особенно в районе Мурманска, массированных ударов со стороны финляндской границы. Помимо развёртывания войск округа, следовало скоординировать действия с работой тыла, наладить тесный контакт с партийными, советскими и хозяйственными органами и как можно быстрее влиться в общие усилия страны, направленные на отпор врагу.

Мерецков подозвал к себе генерала Никишева и приказал ему созвать Военный совет округа.

— Не будем дожидаться, пока подъедут отдельные его члены, находящиеся сейчас в других местах, сразу начнём работу, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич…

Казалось, никогда ещё Мерецков не работал в округе с таким вдохновением и упорством, как в первый день войны. Он прекрасно знал, какие мощные силы бросит фашистское командование на Ленинград, и надо было им противостоять. На Севере немецкая армия «Норвегия», в которую входило немало финских соединений, до зубов вооружённых гитлеровцами. Теперь немцы попытаются атаковать Мурманск. Там наша 14-я армия, в надёжности которой Кирилл Афанасьевич ничуть не сомневался. Взгляд Мерецкова скользнул по карте и упёрся в Карельский перешеек. К северу и западу от Ладожского озера и Карельского перешейка находились карельская и юго-восточная вражеские армии, преимущественно финские части, но ими командовали гитлеровцы. Эти армии могли наступать на Петрозаводск и Ленинград. А что мы имели в этих местах? Петрозаводск прикрывала 7-я армия генерала Гореленко, в советско-финляндскую войну он успешно командовал стрелковым корпусом, тогда же стал Героем Советского Союза. Мерецков знал генерала Гореленко как самого себя и мог на него положиться. Ленинград защищала 23-я армия генерала Петра Пшённикова. Его Кирилл Афанасьевич тоже ценил.

— На советско-финляндской границе пока спокойно, — заметил генерал Никишев.

— Надолго ли? — усмехнулся Мерецков. — Видимо, Финляндия выжидает, как станут развиваться события, чтобы потом принять выгодное для себя решение. Но сколько она будет выжидать? День, неделю? Никто этого не знает, не знаю и я. Поэтому наши войска должны быть начеку, чтобы в любую минуту отразить удары противника… Слышали, о чём мне поведал комфлотом адмирал Трибуц? — Кирилл Афанасьевич взглянул на Никишева. — Балтфлот уже давно готов к отражению натиска фашистов, а вы ещё только раскачиваетесь…

Никишев промолчал, а Мерецков взял листок бумаги и написал всем трём командармам телеграмму: «Срочно завершить перегруппировку, выход войск к границе и её прикрытие, укрепить боевые рубежи, усовершенствовав их в инженерном отношении; прикрыть основные направления, усилить наблюдение за противником и поддерживать со штабом округа постоянную связь». Подписав телеграмму, Кирилл Афанасьевич отдал её генералу Никишеву и распорядился срочно передать в адрес командармов.

— Вам удалось связаться с командующим округом генералом Поповым? — спросил он.

— Удалось, товарищ генерал армии, — бодро отозвался Никишев. — Он выехал из Мурманска и будет в Ленинграде через двое суток. Я доложил ему, что вы у нас и принимаете надлежащие меры, чтобы подготовить войска к отражению ударов гитлеровцев. Да, и ещё новость, — спохватился Никишев. — Из Москвы выехал член Политбюро ЦК ВКП(б) товарищ Жданов.

В любой самой сложной ситуации Мерецков всегда стремился найти «ахиллесову пяту» и тогда принимал должные меры. Сейчас, взяв ответственность на себя, Кирилл Афанасьевич дал указание генералу Никишеву и члену Военного совета Клементьеву «форсировать приведение войск в боевую готовность и запросить сведения о положении войск на флангах округа». Объявился и командующий Северным флотом адмирал Головко. Бодрым голосом он сообщил по телефону, что моряки настороже, но у них пока спокойно. А командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц не только известил штаб округа, что флот «ведёт боевые действия на море», но и счёл нужным лично побывать в штабе и посоветоваться по некоторым вопросам с замнаркома обороны. Из сухопутных баз на побережье Латвии поступали разноречивые сведения, и Мерецков решил связаться со штабом Прибалтийского военного округа. Долго никто ему не отвечал, как будто весь штаб ушёл на фронт. Наконец в трубке раздался голос заместителя командующего округом генерала Сафронова.

— Мерецков на проводе. Что там у вас?

Сафронов не без горечи сообщил, что многие подразделения находятся на стрельбищах или по дороге к ним, а те воинские части, что дислоцировались неподалёку от границы, ведут тяжёлые встречные бои с гитлеровцами. Вот только сейчас ему донесли, что наши войска начали отходить под превосходящими ударами врага.

— Я весьма удручён, — звучал в трубке голос замкомандующего, — но что я могу сделать? Бросить штаб и поехать туда?

— А где командующий генерал Кузнецов? — спросил Мерецков.

— Вчера вечером он был близ границы, где дал указание командирам частей провести боевые стрельбы, а где он сейчас, не могу знать. Жду его с минуты на минуту. — После паузы Сафронов спросил: — Как мне быть, товарищ замнаркома?

Мерецков приказал ему установить связь с войсками и наладить управление ими, затем разыскать командующего и свои действия координировать с Балтфлотом и соседом слева — соединениями Западного Особого военного округа.

К огорчению замнаркома, к вечеру 22 июня положение в Прибалтике не улучшилось, хотя штаб округа получил директиву наркома обороны. Сражающимся соединениям предписывалось «перейти в наступление и разгромить агрессора». От командующего Ленинградским военным округом эта директива потребовала «держать границу на замке, не допуская вторжения врага в глубь советской территории».

Мерецков усмехнулся. «Маршал Тимошенко совсем не в курсе обстановки, — грустно подумал он. — Надо с ним связаться и переговорить». Но Кирилл Афанасьевич решил это сделать после приезда командующего округом генерала Попова.