Мерецков. Мерцающий луч славы

1

ночь на второй день войны Мерецков после решения всех неотложных вопросов позвонил домой в Москву. Трубку взял сын Владимир. Стараясь не выдать своего волнения, Кирилл Афанасьевич спросил:

— Как вы там, сынок? Как мама? Владимир ответил, что радоваться нечему — началась война, а в остальном дома всё по-старому.

— Ты скоро приедешь домой?

— Сам ещё не знаю. А что?

Владимир сказал, что решил написать заявление военкому, чтобы его призвали на военную службу.

— Папа, мне уже пошёл восемнадцатый год, и я не хочу быть в стороне. Правда, на фронт меня сразу не пошлют, если так, то я желал бы пойти учиться в военное училище, чтобы стать специалистом. Ты не возражаешь?

Кирилл Афанасьевич попросил сына не спешить с заявлением: он вернётся из Ленинграда, и всё решат сообща.

— Хорошо, папа, пусть будет по-твоему, — ответил сын. — Надеюсь, ты скоро вернёшься в Москву. Даю трубку маме.

Голос у Дуни был тихий, но твёрдый, и то, что началась война, казалось, её не испугало.

— Ты в курсе, что задумал Володя?

— Да, — ответила Дуня. — Пусть сам решает, как ему быть. Парень он взрослый. Лучше скажи, когда приедешь?

— Я дам тебе знать, — ответил Мерецков.

Утро второго дня войны в Ленинграде выдалось хмурым. Над Невой висел туман, и по воде пробегала лёгкая зыбь. Мерецкову надо было съездить к Жданову, но тот из Москвы ещё не вернулся. К нему зашёл генерал Никишев.

— Переброска войск ближе к границе уже началась, — сообщил он.

Генерал хотел сказать ещё что-то, но дежурный по штабу округа принёс Мерецкову телеграмму. Мерецков прочёл вслух:

— «Срочно выезжайте в Москву. Нарком».

— Странная депеша, — заметил генерал Никишев. — Маршал Тимошенко мог бы вам и позвонить.

«А ведь он прав!» — настороженно подумал Кирилл Афанасьевич, а вслух грустно произнёс:

— Начальству виднее, что и как делать. Жаль, что я помог вам сделать не всё, генерал Никишев. Ладно, подойдём к карте, я вам ещё кое-что скажу, а уж потом прямиком отсюда на аэродром. Жданов всё равно ещё не прибыл…

Нельзя сказать, что в Москву Мерецков приехал воодушевлённый. Огорчило его и то, что наркома обороны на месте не оказалось: как доложил ему дежурный по наркомату, Семён Константинович уехал в Кремль.

Мерецков зашёл в Генеральный штаб и увидел генерала Ватутина. Тот удивился.

— Вы прибыли из Питера? — спросил он. — Там ведь сейчас нет командующего генерала Попова!

— Да, но меня вызвал телеграммой нарком маршал Тимошенко.

— Странно, — ещё больше удивился Ватутин. — Час тому назад я был у него и о вас, Кирилл Афанасьевич, речь не шла. Семён Константинович даже был рад, что вы в Питере и сможете помочь командованию округа принять надлежащие меры по отражению нападения фашистов. А вы ничего не напутали?

— Да нет же, вот она, телеграмма. — Мерецков вынул из кармана свёрнутый листок. — А где ваш начальник Жуков?

Ватутин сказал, что Сталин направил его на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования. Ещё вчера, пояснил Ватутин, Прибалтийский, Западный и Киевский военные округа были соответственно преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, создана также Ставка Главного командования.

— А вы, Кирилл Афанасьевич, — продолжал генерал, назначены постоянным советником при Ставке Главного командования.

— Вот не знал! — усмехнулся Мерецков. — Если наркома нет, я поеду в Кремль.

— Вам сам бог велел это сделать, вы же заместитель наркома! — улыбнулся Николай Фёдорович.

Мерецков вышел во двор, сел в «эмку» и коротко бросил шофёру:

— В Кремль!

Едва выехали из ворот наркомата, как у Кирилла Афанасьевича отчего-то гулко заколотилось сердце. Он и не предполагал, что с ним случится через несколько минут. Он твёрдым шагом вошёл в приёмную Сталина и намерен был постучаться в дверь кабинета, но к нему подошли два сотрудника НКВД. Один из них — высокий и чубатый — положил ему на плечо тяжёлую руку и громко объявил:

— Гражданин Мерецков, вы арестованы! Вот ордер на ваш арест. Прошу сдать мне личное оружие…

У Кирилла Афанасьевича будто что-то надломилось в груди. Он растерялся, побледнел и не мог вымолвить ни слова.

— Это какая-то ошибка! — Голос его окреп. — Вы не имеете права, я доложу товарищу Сталину, я… — Кирилл Афанасьевич умолк, увидев ехидную ухмылку на лице чубатого.

— Вождь в курсе вашего ареста, так что попрошу пройти с нами.

У двери приёмной Мерецков замешкался.

— Я позвоню домой жене, она будет меня ждать.

— Никаких звонков! — грубо потянул его за руку чубатый.

Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.

— Отдыхайте, гражданин полководец! — произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. — Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.

«Сволочь!» — едва не сорвалось с губ Мерецкова.

Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.

— У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? — спросил вождь. — Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.

— Мы арестовали Мерецкова, — сообщил Берия. — Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.

Сталин попыхтел трубкой.

— Ты мне доложил, что Мерецков — участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

— Думаю, что нет, Коба! — заверил Берия. — Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

— Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? — спросил вождь.

— Нет, наркома Тимошенко.

— А ему сообщил об этом?

— Зачем? — усмехнулся Берия. — Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример — маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал…

— Где арестовали Мерецкова?

— В твоей приёмной. — Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: — Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

— Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, — пояснил вождь. — Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот — пресечь беззаконие!

— Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

— Что ещё за директива? — сухо спросил Сталин.

— О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

— Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? — наконец произнёс Сталин.

— Что, Мерецкова уже арестовали? — задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. — Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу…

— Я дал санкцию на арест вашего заместителя, — едва ли не окриком прервал его вождь. — Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен — накажем, если нет — выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

— Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

— Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. — Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. — Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, — выругался в душе маршал Тимошенко. — А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

— Разрешите идти, товарищ Сталин? — Тимошенко весь подобрался.

— Вам Жуков из Киева не звонил?

— Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь…

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню…» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер…

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, — усмехнулся он в душе. — Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба…»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

— Кто это? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Охрана! — отозвался громкий скрипучий голос. — Чего хочешь?

— Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку…

— Какой я тебе товарищ? — громыхнул за дверью недовольный голос. — Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси…

Мерецков присел на железную кровать, поджав ноги. Мысли его потянулись в недавнее прошлое. С чего всё началось? Что явилось толчком к его аресту? Критика в адрес тех военачальников, которые плохо готовили Красную Армию к предстоящим сражениям? А высказывал её Кирилл Афанасьевич на сборах высшего командного состава Красной Армии в декабре прошлого года. Не пощадил он и наркома обороны. Во время перерыва маршал Тимошенко подошёл к нему.

— Кирилл Афанасьевич, не много ли внимания ты уделил моей персоне? — спросил Семён Константинович, усмехнувшись, но тут же его лицо посуровело. — Я ведь как нарком отвечаю за всю Красную Армию, да и ты, как начальник Генерального штаба.

— Я также считаю себя ответственным за все те серьёзные упущения, о которых говорил, — тоже усмехнулся Мерецков.

— Ну-ну, Кирилл Афанасьевич, поживём-увидим, кто из нас больше виноват, — сорвалось с уст наркома.

Не усмотрел ли вождь в его критике серьёзных пробелов в подготовке Красной Армии подрыв её могущества? Дал знать об этом Лаврентию Берии, и каша заварилась. А началась за ним охота ещё с тех пор, как он вернулся из Испании. На совещании командного состава Наркомата обороны в Кремле, где речь шла о «заговоре» маршала Тухачевского, когда Кириллу Афанасьевичу дали слово, он прямо заявил, что не верит, будто Уборевич предатель.

— Не знаю, кого как, а меня многому научил Иероним Петрович. Его боевой опыт помог мне в Испании честно выполнить свой интернациональный долг.

По рядам военных прошёл неодобрительный шумок, но Мерецков, казалось, никак на него не среагировал.

А теперь он сам в тюрьме! Как бы подручные Берии не завели на него «дело». Это они умеют делать не хуже, чем их предшественник Ежов.

«Пусть со мной делают что хотят, но им не удастся заставить меня подписать ложные обвинения, — решил Мерецков. — На этом и буду стоять!..»

Сталину позвонил из Ленинграда Жданов. Обстановка на Ленинградском направлении, которую нарисовал Андрей Александрович, была тревожной. Он сообщил вождю, что разговаривал с командующим Северо-Западным фронтом генералом Кузнецовым. Фронт попытался нанести контрудары по немецким войскам, которые вклинились между 8-й и 11-й армиями, но ничего толкового из этого не получилось. У немцев главная сила — танки, они прут вовсю. Вчера после упорных боев наши войска оставили Либаву. Гитлеровские войска вот-вот выйдут на дальние подступы к Ленинграду и смогут атаковать его оборонительные позиции.

— Это уже опасно, Иосиф, весьма опасно, — резюмировал Жданов.

— А что флот, сражается? — поинтересовался Сталин.

— Да, сражается, — подтвердил Жданов, — и неплохо, правда, уже понёс ощутимые потери. На вражеской мине подорвался эсминец «Гневный», ещё одна мина взорвалась под днищем крейсера «Максим Горький». Крейсеру удалось своим ходом добраться до острова Вормси, и там его взяли под защиту наши корабли. Получили небольшие повреждения также эсминцы «Гордый» и «Стерегущий». И всё это случилось на второй день после начала войны.

— Как готовятся войска Северного фронта к обороне Ленинграда? — вновь поинтересовался вождь. Говорил он спокойно, по-будничному, словно и не было войны.

Жданов без прикрас заявил, что всё возможное для отражения натиска врага под Ленинградом делается, но ему кажется, что комфронтом генерал Попов должен действовать более энергично.

— Он больше упрашивает своих командиров, а не требует, как положено. Под Ленинградом вот-вот начнутся тяжёлые оборонительные бои, и я не уверен, что Попов окажется на высоте…

— Чего ты хочешь, Андрей? — жёстко прервал вождь. — Говори прямо.

— Куда делся генерал армии Мерецков? — спросил Жданов. — Пошли его к нам, ведь перед войной он командовал Ленинградским военным округом, знает всех командиров, кто и на что способен. Когда началась война, он всего лишь два дня пробыл у нас, а сделал немало, чтобы подготовить войска округа к отражению агрессора. Но маршал Тимошенко зачем-то отозвал его в Москву. Извини, Иосиф, но я этого не понимаю. Может, скажешь, в чём корень зла?

Сталин молчал. Жданов ждал, что ответит вождь. Андрея Александровича тот уважал, ценил, но далее ему ничего не сказал об аресте Мерецкова. Что же делать теперь?

— Иосиф, ты слышишь меня? — заговорила трубка.

— Слышу, Андрей, — тихо отозвался Сталин.

А Жданов повторил:

— Пошли к нам Мерецкова, очень тебя прошу. Пусть он заменит генерала Попова на посту командующего Северным фронтом. А если тебе жаль Попова, пусть он останется заместителем у Кирилла Афанасьевича. Так как, Иосиф?

— Понимаешь, Андрей, дело тут политическое, — сдержанно произнёс вождь. — У нас возникли претензии к Мерецкову, и весьма серьёзные. Я поручил Лаврентию Павловичу во всём разобраться, для чего изолировали генерала Мерецкова от внешнего мира.

— Он арестован? — вырвалось у Жданова.

Его вопрос вызвал у Сталина раздражение.

— Что ты мне нервы треплешь, Андрей? — повысил он голос. — У тебя есть дела поважнее, так решай их. Сдержать натиск фашистов под Ленинградом, отстоять город — вот чем ты должен жить день и ночь. Если вдруг фашисты прорвутся в Ленинград, я всем вам головы поснимаю!

— Понял, Иосиф Виссарионович, — растерянно отозвался Жданов. — У меня больше вопросов нет…

Положив трубку на аппарат, Сталин вздохнул. Ещё один герой появился! Дайте ему Мерецкова, а генерал Попов его уже не устраивает. А Мерецкова расхваливает на все лады: Мерецков надёжный, он не просто военачальник, он полководец! А как услышал, что его арестовали, умолк и не стал больше защищать. Откуда такая трусость? Если ты доверяешь человеку, если уверен, что он ничем себя не запятнал, что он человек долга и чести, — заступись за него, стань ему опорой, подставь своё плечо. Так нет же, товарищ Жданов умыл руки. Вот и разберись, кто на самом деле генерал армии Мерецков, враг или наш, советский?!

— Разрешите? — В кабинет вошёл Берия.

— Ты, Лаврентий, лёгок на помине, — едва не воскликнул Сталин. — Мы с Андреем Ждановым только что о тебе говорили.

— Что, если мне дозволено это знать? — Берия снял пенсне и начал протирать стёкла платком.

— Мы говорили об аресте Мерецкова, — уклонился от прямого ответа вождь. — Почему ты такой грустный?

— Война идёт, и пока наша Красная Армия… — Берия замялся, хотел сказать «терпит поражения», но понял, что вождя эти слова могут рассердить, и сказал мягче:

А наши войска отступают. Надо бы разобраться с генералами: до каких пор они будут драпать? Так, Коба, и Россию можно потерять.

— Может, тебя послать на фронт? — В глазах Сталина мелькнула хитринка.

— У меня есть свой фронт, — обиженно возразил Берия, — и на этом фронте я ещё тебя не подвёл! Те, кого мы арестовали, хотели из тыла ударить по Красной Армии, но мы обезвредили их. Разве это не фронт, Коба?

— Скажи, Лаврентий, допрос Мерецкова дал что-нибудь? — спросил Сталин. — Он враг?

— Пока утверждать этого не могу, — невесело ответил Берия. — Идёт следствие.

— Форсируй это дело, — потребовал вождь.

Берия ушёл, а мысли о Мерецкове — кто он на самом деле и чего стоит — не покинули Сталина. Невольно в памяти всплыл разговор с начальником Генштаба генералом армии Жуковым. На пятый день войны на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь, где в это время находился Георгий Константинович, позвонил он, Сталин, и сказал, что на Западном фронте сложилась тяжёлая обстановка. Немцы подошли к Минску. Непонятно, что происходит с генералом армии Павловым, неизвестно, где находится маршал Кулик, маршал Шапошников заболел.

— Вы можете немедленно вылететь в Москву? — спросил вождь.

Поздно вечером — это было 26 июня — Жуков прилетел в столицу и прямо с аэродрома направился в Кремль. «В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, — отмечал позднее Жуков. — Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии. Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал:

— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать и сложившейся обстановке? — и бросил на стол карту Западного фронта…»

Решение было найдено, а спустя некоторое время Жуков доложил о нём Сталину. Тот его одобрил, и на другой день утром Жуков передал приказ Ставки Главного командования начальнику штаба фронта генералу Климовских, о чём проинформировал вождя.

— Вы уверены, что войскам Западного фронта удастся задержать наступление врага? — спросил Сталин, хотя сам в это не верил.

Жуков, как всегда, был прям и от острых вопросов вождя не уходил. Так было и в этот раз.

— Не уверен, товарищ Сталин, — грустно произнёс Георгий Константинович. — Фронт понёс большие потери, его войска дезорганизованы, до сих пор я не могу поговорить с Павловым, не знаю, где он и что с ним.

— Что вы собираетесь делать? — уточнил вождь.

— Хочу переговорить по прямому проводу с генералом Климовских, узнать ситуацию на фронте, как выполняется приказ Ставки.

— Хорошо, идите, но Западный фронт держите на контроле, — распорядился Сталин.

Жуков шагнул к двери, но на полпути остановился.

— Извините, товарищ Сталин, но я хотел бы знать, что с генералом армии Мерецковым? Нарком сказал, что с вашего разрешения его арестовали на второй день войны, когда я был на Юго-Западном фронте с Хрущевым. А генерал он весьма опытный, и таких, как он, нам сейчас очень не хватает.

Жуков увидел в глазах вождя сухой блеск. Казалось, то, о чём он спросил, задело Сталина за живое.

— Что вам всем дался этот Мерецков! — едва не выругался он вгорячах. — Как будто на нём свет клином сошёлся! Вот вы лично можете за него поручиться?

— А в чём его обвиняют?

— В военном заговоре, а может быть, и в предательстве.

— У меня с ним были доверительные отношения, я верил ему, товарищ Сталин, и этого не скрываю. А вот поручиться могу только за себя!..

«Так что же делать с Мерецковым?» — уже в который раз спрашивал себя вождь, но ответа не находил. После долгих раздумий он вызвал к себе Берию.

Тот вошёл в кабинет бодро, с порога произнёс:

— Слушаю, Коба!

— Садись, — Сталин кивнул на стоявшее рядом кресло. Что скажешь нового о Мерецкове?

— У нас появились данные, что сей полководец — активный участник заговора. Он и вам говорил, что Уборевич его многому научил. А вчера мы проводили очную ставку Штерна с Мерецковым. Штерн дал показания о связях Мерецкова с предателями, и Мерецков этого отрицать не стал, хотя поначалу пытался это сделать.

— Его били? — Сталин в упор посмотрел на Берию, и тот увидел в глазах вождя что-то необычное, недоверчивое.

Берия почувствовал себя неловко, точно над его головой навис дамоклов меч. Он сделал вид, что вопрос вождя смутил его.

— Коба, я обещал тебе, что Мерецков подпишет всё, что мы ему предъявим, а уж тебе решать, как говорят в нашем кругу, казнить его или миловать.

Сталин свёл брови, и Берия понял, что сказанное им не легло на душу вождя. Он хотел было заговорить, но Сталин опередил его:

— Лаврентий, ты не ответил на мой вопрос. Я жду…

В голосе Сталина Берия уловил холодок.

— Если арестованный не признается в том, что совершил против своего Отечества в угоду нашим врагам, что надо делать?

— Вести допрос так, чтобы разоблачить арестованного, если он и вправду наш враг, наконец убедить его в том, что сердечное признание пойдёт ему на пользу!

Берия засмеялся, отчего пенсне едва не упало. Он подхватил его и снова надел.

— Эх, Коба, в наше-то время ждать сердечного признания? — Берия махнул рукой. — Без дубинки тут никак не обойтись… Мерецкова мои люди слегка пощекотали, и он сразу раскололся. Словом, через неделю-две признание Мерецкова я положу тебе на стол. Кстати, генерал армии Павлов, когда мы его допрашивали, поведал нам о Мерецкове немало интересного…

(Командующий войсками Западного фронта генерал армии Д. Г. Павлов по приказу Сталина 30 июня был вызван в Ставку Главного командования Жуковым, в то время начальником Генштаба. «Я его не узнал, так изменился он за восемь дней войны, — вспоминал этот трагический эпизод маршал Жуков. — В тот же день он был отстранён от командования фронтом и вскоре предан суду. Вместе с ним по предложению Военного совета фронта судили начштаба генерала Климовских, начальника войск связи генерала Григорьева, начальника артиллерии генерала Клича и других генералов штаба фронта». — А. 3.).

— Что, например? — напрягся Сталин.

— Мерецков был против создания танковых корпусов… — Берия помолчал. — Ты что, Иосиф, не веришь мне? Я тебя ещё не подводил. Мы же раскололи Павлова, так будет и с Мерецковым, лишь немного подожди. Мне только не нравится, что у него нашлись ходоки.

— Кто? — насторожился вождь.

— Твой любимчик Семён Будённый. Лично просил меня «объективно» провести расследование дела Кирилла Афанасьевича. Сказал, что сам он ему полностью доверяет: Мерецков, мол, не буржуй, как маршал Тухачевский. Каков заступник, а? Дай мне «добро», Коба, и я этого лошадника отправлю в лагерь на Колыму лёд ломом колоть! Там он узнает, как заступаться за врагов.

— Жена маршала Будённого всё ещё находится в лагере? — спросил Сталин.

— А куда ей деться? — усмехнулся Берия. — Потому-то Будённый и мечется, ищет, кого бы уколоть. Я не удивлюсь, если он станет тебе жаловаться на меня… Ладно, я пойду, Коба, меня на Лубянке ждёт генерал Штерн, он ведь Герой Советского Союза и требует к себе уважения, — ехидно добавил Лаврентий и тут же встал.

— Сядь! — крикнул вождь, да так, что Берия вздрогнул. Ему стало не по себе, по спине пробежал холодок. Он сел. — Я понял, что у вас на Мерецкова нет ничего серьёзного. Уже не одну неделю он сидит в камере, а чего вы добились?

— Пока он признал не всё, в чём его обвиняют, — начни Берия, но Сталин резко прервал его:

— Принеси мне запись допроса Мерецкова. И немедленно!

— Хорошо, Иосиф. — Берия встал. — Через полчаса я вернусь.

Принёс он «дело» Мерецкова через два часа.

— Извини, Коба, я вёл допрос Штерна. Подождать, когда ты прочтёшь? Я мог бы тебе кое-что объяснить…

— Не надо, — сердито одёрнул его вождь. — Иди к себе.

Сталин полистал «дело» Мерецкова, потом начал читать запись допроса. Арестованный признался в подрывной деятельности, утверждал, что у немцев самая сильная армия в мире, а в Красной Армии мало танков, самолётов, самоходных орудий. Сталин усмехнулся. Об этом Мерецков не раз говорил ему. Странным было и то, что Мерецков не возражал следователям, а те обвиняли его в подрыве могущества Красной Армии. Значит, Мерецкова там бьют, решил вождь, стараются сломить его волю. (Позже доктор военных наук, историк, профессор генерал М. Белов писал: «Сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский подвергли арестованного „физическим методам воздействия“. Следователи Шварцман, Зименков и Сорокин били его резиновыми палками и истязали другими средствами и методами. Кирилл Афанасьевич оказался жертвой затеянного нового чудовищного „процесса военных“. А. 3.).»

Сталин размышлял: «Так в чём же состоит преступление Мерецкова?»

Неожиданно из Ленинграда позвонил Жданов. Голос у него был гулкий, какой-то чужой, в нём чувствовалось огорчение. Группа армий «Север», возглавляемая генерал-фельдмаршалом фон Леебом[15], захватив Шлиссельбург, блокировала Ленинград с суши по реке Неве до Колпина и далее до Ям-Ижоры, Ладоги. Наша Приморская оперативная группа отступила и закрепилась на линии Петергоф — Усть-Рудицы — Морское побережье.

— У нас, Иосиф Виссарионович, дела плохи, — слышался в трубке усталый голос Жданова. — На Карельском перешейке стоят финские войска и ждут момента, чтобы с севера броситься на Ленинград. Главная опасность нам грозит со стороны Урицка…

— А что делает командующий фронтом Ворошилов? — прервал его вождь.

— Делает вроде то, что надо, а результата нет. У меня душа болит за Ленинград.

— У меня тоже, Андрей. — Сталин помолчал. — Я подумаю, чем тебе помочь. Возможно, пришлю вам нужного генерала…

Связь неожиданно прервалась, и Сталин положил трубку. Взгляд его упал на «дело» Мерецкова. Верхняя строчка «признаний» генерала армии заплясала у вождя перед глазами: «Я всё делал, чтобы Красная Армия не скоро получила автоматическое оружие…»

— Что за глупость? — вслух произнёс Сталин. — Зачем он на себя наговаривает? Он сам жаловался мне, что автоматов у немцев вдесятеро больше, чем у нас.

Сталин закрыл папку, затем поднял трубку прямого телефона. Ему ответил Берия.

— Зайди ко мне, Лаврентий…

Берия вошёл в кабинет, сел в кресло и начал листать свой блокнот. Сталин говорил по телефону с генералом Ватутиным, уточняя обстановку на Западном фронте, который после ареста генерала Павлова возглавил нарком обороны маршал Тимошенко, а его заместителем стал генерал Ерёменко. Наконец вождь положил трубку и, глядя на Берию, жёстко произнёс:

— Дело Мерецкова — сущая липа! — Он взял со стола папиросу, закурил и добавил: — Мерецкова из-под ареста освободить, вернуть ему форму генерала армии, Звезду Героя Советского Союза и всё остальное, что было изъято во время ареста. Завтра в десять часов утра он должен быть в моём кабинете при всех своих регалиях!

— Слушаюсь, Коба! — Берия вскочил с кресла.

Сталин так посмотрел на него, что у Лаврентия Павловича защемило сердце.

— Не Коба я, а товарищ Сталин! И чтобы этого слова я от тебя больше не слышал, иначе… — Он замялся, сжал горящий окурок пальцами и бросил его в пепельницу. — Сам знаешь, что потом может быть. Сегодня ты комиссар государственной безопасности, а завтра можешь им не быть. Вождь заметил, как по лицу Берии мелькнула улыбка. Что смеёшься? Кто спас тебя от ареста в тридцать восьмом? Ежов хотел набросить тебе петлю на шею, а я тебя защитил.

— Я этого не забыл… — обронил Берия.

— Что, совесть заговорила? Ну-ну, — Сталин усмехнулся и уже мягче продолжал: — Генералы Жуков и Василевский говорили мне, что на Лубянке сидят ещё несколько военных. Перепиши всех и завтра к девяти вечера принеси мне список. Идёт кровавая война, и нам крайне нужны опытные командиры.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — отрапортовал Берия, и, хотя он бодрился, на душе у него было муторно.

2

С тех пор, как арестовали мужа, Дуня не знала покоя. Хорошо ещё, что рядом был семнадцатилетний сын, он разделял её печаль. Но однажды, когда сын ушёл в школу, она начала перебирать старые фотокарточки, где была заснята с мужем, и ей стало очень больно от мысли, что её Кирилл страдает невинно. Дуня не сдержала слёз.

«Поплачь, голубка, и тебе станет легче», — сказала она себе.

Но легче ей не стало. А под вечер, когда из школы вернулся сын, он подлил масла в огонь, заявив, что отнёс военкому заявление с просьбой призвать его на военную службу.

— Хороший полковник, мне он понравился, — выразил свои чувства Володя, побывавший на приёме у военного комиссара. — Обещал послать меня учиться на танкиста.

— Что ты задумал, сынок? — встревожилась мать. — А как же я, с кем останусь?

Володя увидел, как у матери под глазом забилась тонкая жилка и вся она как-то вдруг сникла, лицо пошло белыми пятнами. И голос у неё изменился, начал дрожат!.. Ему стало жаль её, но отказаться он не мог.

— Ты же сама говорила, что в Москве формируется народное ополчение, ребята, чуть постарше меня, целыми классами уходят защищать столицу, — сказал он, волнуясь не меньше матери. — Почему же я должен отсиживаться дома? Вряд ли тебе самой это понравится.

— Я тебя понимаю, сынок. — Дуня подошла к нему и, присев рядом на диван, ласково взглянула ему в лицо. — Давай ещё подождём немного. Пока не всё ясно с арестом отца: то ли это какая-то ошибка, то ли вправду он в чём-то провинился. Военная служба не сахар, может, где и лопнула нужная струна, а с него спрос. Как бы его не оклеветали — вот чего я боюсь. Может, потому и не дают мне свидания с ним?

— Идёт следствие, мама, и свидание с ним не положено, такой у чекистов порядок. Но я согласен с тобой: давай ещё неделю подождём.

Дуня ушла на кухню и стала готовить ужин, а Володя ушёл к себе в комнату и сел за уроки. Он был всё ещё под впечатлением своего визита в военкомат. Седой полковник с угрюмым лицом прочёл его заявление, отложил в сторону и сказал насмешливо-весёлым голосом:

— Если желаешь идти служить в Красную Армию, я тебе помогу, хотя дело это трудное. По возрасту ты не подходишь… Конечно, на фронт я тебя не пошлю, — продолжал военком. — Надо прежде научиться бить врага. — Полковник открыл папку и нашёл в ней какую-то бумагу. — У меня есть возможность послать тебя учиться в Бронетанковую академию. Есть там своего рода подготовительный класс… Желаешь? Так сказать, «броня крепка, и танки наши быстры…»

— «И наши люди мужества полны», — подхватил Владимир, улыбнувшись.

— Вот-вот, и у тебя, должно быть, есть это самое мужество, но его нужно в себе пробудить, — философски заметил военком. Он встал и заходил по кабинету. — Я сам обожаю танки. Сидишь в бронированной машине, водитель жмёт, как говорится, на все педали, а ты бьёшь из пушки или пулемёта по врагу. И сразу видно, кто ты такой и на какое ремесло пригоден. А наше военное ремесло, Володя, очень тяжёлое, зато оно самой что ни на есть высокой пробы и ценится нашим народом. Погоди, ведь у тебя отец военный с юношеских лет, неужто не рассказывал?

— Бывало, и рассказывал, — замялся Володя. Он боялся, что полковник вдруг спросит, где отец и почему он не пришёл с ним. Но тот снова заговорил о том, как ему по душе танк.

— Конечно, в бою пуля и тебя может укусить, но в танке такое случается редко, а вот в открытом поле настичь тебя может скорее. Ну как, пойдёшь в танкисты?

— Согласен! — выдохнул Владимир. — Но я бы хотел ещё поговорить с мамой.

«А вот мама-то и не одобрила пока мой выбор, — взгрустнул Владимир, решая задачу по математике. — Ничего, батя меня поддержит, потому как сам военный…»

Дуня же, готовя ужин, всё гадала, когда, наконец ей разрешат навестить мужа. Вчера она ходила на Лубянку. Дежурный капитан сразу же принял её, едва она вошла к нему в небольшую комнату.

— Вы кто? — спросил он. В окно светили лучи солнца, и он прищурил глаза.

— Я жена генерала армии Мерецкова, мой муж находится в камере уже почти три месяца, и я ещё ни разу не имела с ним встречи. Может быть, сегодня мне разрешат навестить его? Я вас очень прошу…

— У меня, Евдокия Петровна, нет на этот счёт полномочий, но я доложу своему начальству вашу просьбу.

Она вскинула на него печальные глаза.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

Капитан, однако, ничуть не смутился, наоборот, в его чёрных глазах вспыхнули весёлые искорки. Он сказал, что однажды был в камере у её мужа и тот спросил, не при ходила ли на Лубянку его жена, и назвал её имя.

— Ах вот как, извините, — смутилась Дуня.

Пока он звонил, она вышла из комнаты.

Через несколько минут дежурный пригласил её и сообщил, что в настоящее время её мужа осматривает врач, поэтому свидание не состоится.

— Приходите завтра к десяти утра, — предложил капитан.

— Спасибо вам, — промолвила Дуня, однако не уходила. — Скажите, он болен?

— Нога у него чуть опухла. — Капитан участливо посмотрел на неё. — Он что, ваш Мерецков, был когда-то ранен в ногу?

— Ещё в Гражданскую войну в боях под Казанью белоказак выстрелил в него в упор. Тогда могла быть гангрена, но врачи спасли его…

Домой Дуня вернулась чуть повеселевшая. Наконец-то завтра она увидит Кирилла. Когда сказала об этом сыну, тот тоже повеселел.

— Я очень волнуюсь, мама, — признался он. — А вдруг отца там били?

— Да ты что, сынок? — удивилась Дуня. — За что его бить-то? Он ведь не только генерал армии, но ещё и Герой Советского Союза! Нет, твой батя человек заслуженный…

Сталин выполнил обещание, данное Жданову. Генерал армии Жуков улетел в Ленинград принимать фронт у старейшины Наркомата обороны и верного друга вождя маршала Ворошилова. Направляя Георгия Константиновича в Ленинград, Сталин написал Клименту Ефремовичу записку: «Передай командование фронтом Жукову, а сам немедленно вылетай в Москву».

«Клим наверняка обидится, — подумал Сталин. — Ну и пусть! А если взбунтуется — получит от ЦК партии такой удар, от которого не скоро оправится. Да и оправится ли? Надо воевать по-современному, а он всё ещё видит себя на рысаке с шашкой в руке».

Он вызвал генерала Поскрёбышева.

— От товарища Жукова нет сообщений?

— Есть депеша о том, что он вступил в командование Ленинградским фронтом. Только что поступила телеграмма, я собирался доложить вам…

Но вождь уже не слушал его. Он в душе надеялся, что, если Жуков в Ленинграде, ситуация там должна измениться в нашу пользу.

«А куда мне послать Мерецкова? — вдруг подумал Сталин, ощущая лёгкие толчки сердца. — Да, подвёл меня Лаврентий. Есть у него хватка, нюх на людей, он очень помогает мне разделаться с теми, кто не понимает, как важно было укрепить вооружённые силы на случай нападения агрессора. Мы очистили нашу Красную Армию от врагов, от тех, кому были по душе идеи иуды Троцкого, очень хорошо оздоровили нашу армию и военный флот. Но допустили и серьёзные ошибки… Хотя, конечно, когда лес рубят, щепки летят, а тут полетело целое бревно — Мерецков. Вина тут в первую очередь не моя — Берии. — Сталин подошёл к столу, взял трубку, набил её табаком и закурил. — А Мерецкова мне, видимо, надо послать тоже под Ленинград. Это его давнее гнёздышко, где он чувствует себя как рыба в воде…»

Дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет вошёл маршал Ворошилов — похудевший, с одутловатым лицом и набрякшими веками, которые слегка подёргивались. Сталин даже подумал, не заболел ли он.

— Прибыл к тебе, Иосиф, как и было приказано. — Ворошилов подошёл к столу.

— Садись. Дома был?

— Нет, я прямиком к тебе с аэродрома. Спасибо, что нашёл мне замену. Устал я чертовски, фронт тяжёлый, да и годы уже не те.

— И война не та, а то, что мы с тобой проходили, не идёт ни в какое сравнение, — заговорил вождь. Он хотя и поздоровался, но руку своему соратнику не подал. — Как думаешь, Жуков справится?

— Справится! — обнадёжил Ворошилов. — Человек он боевой, энергичный, ему такая фронтовая заваруха по характеру. Да и немцы перестали напирать, как это они делали раньше. Поверь, Иосиф, я даже сам однажды ходил в атаку. Такая злость поднялась во мне, что готов был этих паршивых фрицев грызть зубами!

— Зубы сломаешь, для этого нам нужны танки, — усмехнулся Сталин. — Вот ты, Клим, упомянул про свою атаку. Но к чему тебе идти в бой? Ты командующий фронтом, твоё дело руководить сражением, обеспечить войска всем необходимым оружием. Атака — удел бойцов и командиров, но не командующего фронтом.

— Чем прикажешь теперь мне заняться? — спросил Ворошилов.

— Завтра полетишь в 54-ю армию, которой командует маршал Кулик, твой соратник ещё по Гражданской войне. Поможешь ему наладить оборону. — Далее Сталин пояснил, что эта армия была сформирована на базе 44-го стрелкового корпуса с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования. Генштаб быстро перебросил её на северо-западное направление, армия заняла оборону по правому берегу Волхова.

Слушая, вождя, Ворошилов давно хотел спросить его, чем закончилось «дело» Мерецкова, но всё не решался: а вдруг вождь обидится? Он хорошо изучил характер и натуру Сталина — тот был непредсказуем и мог взорваться в любую минуту.

И всё же, когда они пили чай, Климент Ефремович расслабился, и как-то сам по себе с его уст сорвался вопрос:

— А что с Мерецковым, где он?

— Завтра утром в десять часов он будет в моём кабинете, так что приходи пожать ему руку, — усмехнулся Сталин.

— Значит, Кирилл Афанасьевич чист?

— Как и ты, Клим. — Сталин помолчал. — Скажи, почему ты не возмутился, когда чекисты просили санкцию на его арест?

— Я никогда тебе не возражал, Иосиф, если арест делался с твоего ведома, — заявил маршал. — Не знаю, хорошо это или плохо, но я так поступал и не жалею.

— Многих военачальников арестовал Ежов, а затем и Берия, а ты по-прежнему молчал? — Сталин пристально смотрел в лицо Ворошилову. — Ты же был наркомом обороны и так легко давал своё согласие на аресты своих военачальников. Этого я никак понять не могу. Будённый горой стоял за генералов — руководителей конных заводов, не раз просил меня вмешаться в дело того или иного генерала. А ты — молчок!

— Чего ты от меня хочешь, Иосиф? — с обидой в голосе спросил Климент Ефремович. — Почему я должен был возражать против ареста военачальника, если тот же Ежов показывал мне документы о его вредительской деятельности?

— Некоторые «дела» потом оказались состряпанными тем же Ежовым и его подручными, а ты ему верил! — бросил упрёк вождь. — А людей-то уже нет, их расстреляли…

— А кто оклеветал Мерецкова? — загорячился Ворошилов. — Берия! Ты же ему поверил, Иосиф?

— Нет! — почти крикнул Сталин. — Я прочёл запись допроса и всё сразу понял… А ты, Клим, хотя бы одно «дело» своего военачальника прочитал? Ты даже не листал его! — Сталин разгорячился, зашёл в комнату отдыха и выпил стакан боржоми. Предложил Ворошилову, но тот отказался.

В кабинет вошёл Поскрёбышев.

— К вам нарком танковой промышленности Малышев.

— Пусть войдёт!

Малышев тут же шагнул в кабинет. Сталин пошёл ему навстречу, тепло пожал руку.

— Что у вас нового, Вячеслав Александрович? — спросил он.

Малышев в знак приветствия кивнул Ворошилову, затем сказал, что штаты нового наркомата он заполнил опытными людьми, и положение с производством танков улучшится. На Сталинградском тракторном заводе начался серийный выпуск танков Т-34.

— А сейчас мы готовимся делать эти танки на заводе «Красное Сормово», — подчеркнул Малышев.

Воспользовавшись паузой, маршал Ворошилов спросил Сталина, может ли он идти. Тот, оторвавшись от блокнота, в котором что-то писал, кивнул ему, заметив:

— Перед вылетом зайди, Климент Ефремович, в Генштаб, там тебе дадут кое-что для 54-й армии. А маршалу Кулику от меня привет! — Ворошилов вышел. Вождь взглянул на наркома танковой промышленности. — А теперь я послушаю ваш подробный доклад о том, какие меры приняты на заводах по резкому увеличению производства танков. Без них, Вячеслав Александрович, Красная Армия не сможет остановить натиск фашистов. На всех фронтах идут кровавые бои, но пока наши войска отходят. Сталин поднял трубку «кремлёвки» и позвонил Молотову. Вячеслав, мы с Малышевым ждём тебя. Да, и попутно возьми с собой Маленкова…

Дуня собралась идти на Лубянку, когда в дверь кто-то негромко постучал. «Наверное, соседка», — подумала она и открыла дверь. На пороге стоял… Кирилл!

— Ну вот я и дома! — весело произнёс он.

Дуня, казалось, не дышала. Сердце гулко стучало.

— А я собралась к тебе на свидание… — только и хватило у неё сил произнести эти слова. Она подошла к мужу, прижалась к нему. — Даже не верится, что тебя наконец выпустили. Я так рада, что вижу тебя живым и невредимым…

Мерецков разделся и сел.

— Живой я, Дуняша, но рёбра в камере мне помяли. Эти негодяи били меня, требовали сознаться в том, чего я не делал…

Первым, кто увидел генерала Мерецкова, был генерал Василевский.

— Глазам своим не поверил, думал, что померещилось. — Александр Михайлович обнял Кирилла Афанасьевича и расцеловал. — Наконец-то тебя выпустили. Я до слёз рад! Послушай, Кирилл, зайдём к моему начальству маршалу Шапошникову, а? Он так переживал твой арест, что даже Сталину в этом признался. «Вы, — сказал он вождю, — хорошенько подумайте, прежде чем приказать чекистам поставить Мерецкова к стенке». Борису Михайловичу терять уже нечего, а Сталин уважает его, считается с ним. Ну что, заглянем к Шапошникову? Он один в кабинете.

— Ну, если на минуту, мне ведь надо спешить в Кремль к Хозяину.

Начальник Генштаба, увидев Мерецкова, пружинисто вскочил с кресла да так и застыл. Кирилл Афанасьевич подошёл к нему и протянул свою жилистую руку.

— Добрый день, Борис Михайлович! Честно признаться, я не ожидал так скоро быть у вас. Ей-богу, я весьма рад!

— Пожалуй, я больше рад, — наконец заговорил маршал Шапошников и пригласил Мерецкова сесть. — Вы же знаете, что с Лубянки не возвращаются. Так было с вашим учителем Уборевичем, так было с Василием Блюхером, у которого вам довелось служить на Дальнем Востоке…

— А вот я вернулся. — Мерецков улыбнулся. — Но вы правы, лучше туда не попадать! Я знаю, что и вы вступились за меня перед вождём. Спасибо, Борис Михайлович, что не сомневались в моей честности и преданности тому делу, ради которого мы с вами надели военные шинели. Уж вас-то я не подводил, когда был вашим заместителем…

В приёмную Сталина Мерецков вошёл бодро, словно бы с ним ничего не произошло. Помощник вождя Поскрёбышев, увидев его, сказал, что Сталин ждёт.

— Заходите, пожалуйста. — Он тепло пожал Мерецкову руку, негромко добавив: — Успехов вам, Кирилл Афанасьевич.

Но едва Мерецков сделал шаг, как в дверях показался Сталин.

— Я жду вас, товарищ Мерецков, — сухо произнёс он и, глядя на Поскрёбышева, сказал: — Ко мне никого не пускать, я буду занят.

Он подошёл к столику, набил трубку табаком, закурил и только сейчас увидел, что Мерецков стоит у двери, вытянув руки вдоль туловища.

— Садитесь, говорят, что в ногах правды нет. Как вы себя чувствуете? Мне говорили, что у вас воспалилась нога.

— В камере было сыро, и моя нога заныла. Но теперь всё хорошо, я здоров и готов выполнять задание.

Сталин вроде бы вскользь заметил:

— Наши чекисты работают чётко, но и у них бывают ошибки, вот как с вами случилось…

— Не будем об этом, товарищ Сталин, — тихо, но твёрдо произнёс Кирилл Афанасьевич. — Прошу разъяснить боевое задание.

Сталин какое-то время постоял, о чём-то задумавшись, потом подошёл к карте и стал знакомить Мерецкова с обстановкой на северо-западном направлении.

Сейчас Ленинградским фронтом командует генерал армии Жуков. Кое-что он успел уже сделать для активной обороны Ленинграда, например снял с ПВО города часть зенитных орудий и поставил их на прямую наводку для усиления обороны на самых опасных участках. Приказал адмиралу Трибуцу, командующему Балтфлотом, сосредоточить огонь всей корабельной артиллерии для поддержки войск 42-й армии генерала Федюнинского.

— Вы хорошо знаете этого генерала? — спросил Сталин. — Жуков даёт ему высокую оценку.

— Ивана Ивановича Федюнинского? — уточнил Мерецков. — Его я знаю давно, это боевой и зрелый военачальник. В 5-й армии Юго-Западного фронта он командовал 15-м стрелковым корпусом. Мне кажется, что в роли командарма 42-й он себя проявит с лучшей стороны.

Сталин сообщил, что для усиления войск 42-й армии будет переброшена часть войск из 23-й армии Карельского фронта.

— Хотите усилить оборону в районе Урицка? — Мерецков задал этот вопрос, не отрывая пристального взгляда от карты, висевшей на стене в кабинете.

«Быстро, однако, он смекнул, вот что значит боевой опыт и ум», — отметил Сталин. Он сказал Мерецкову, что часть Урицка немцы уже захватили и, если их оттуда не выбить, это грозит обороне Ленинграда. А если учесть, что не меньшая опасность нависла в районе Пулковских высот, то Жукову есть над чем задуматься.

— Может, вас послать ему на помощь? — спросил Верховный. Он заметил, что в глазах Мерецкова промелькнуло удивление, но не придал этому значения.

— Я не против, но полагаю, что Жуков сам там справится, — уверенно ответил Кирилл Афанасьевич.

«Хитрит или говорит правду? — невольно подумал Верховный. — Да нет, не хитрит. Жуков должен сделать то, о чём я просил его. Но как бы не пришлось мне отзывать его на Западный фронт. Вот-вот немцы пойдут в наступление под Москвой… Что же делать?»

В кабинет вошёл Поскрёбышев и сказал Сталину, что ему звонит Жуков. Верховный снял трубку с аппарата ВЧ.

— Что там у вас?

Голос у Жукова был громкий, и Мерецков отчётливо слышал всё, о чём тот говорил. Георгий Константинович докладывал, что по сведениям фронтовой разведки командующий группой армий «Север» немецкий генерал-фельдмаршал Вильгельм Йозеф Франц фон Лееб специальным приказом потребовал от своих войск быстрее сломить сопротивление защитников Ленинграда и, как объяснил Жуков, «хочет соединиться с финскими войсками, действующими в Карелии».

— А после захвата Ленинграда германское верховное командование намерено все свои силы бросить на Москву. — Голос у Жукова был твёрдый, и Сталин понял, что этим сведениям Георгий Константинович придаёт важное значение. — В лоб на столицу фон Лееб не пойдёт, — продолжал Жуков. — Он хочет, видимо, обойти её с северо-востока. Но Ленинграда ему не взять, так что все планы фон Лееба несбыточны! Вы слышите меня?

— Слышу, товарищ Жуков, — отозвался Сталин. — Значит, вы уверены, что Ленинград выстоит, несмотря на то, что гитлеровцы всё ещё продолжают свои кровавые атаки?

— Безусловно, выстоит, — подтвердил Жуков. — Немецкие атаки уже не так яростны, как прежде.

— Благодарю вас за добрые вести. — Сталин зацепил взглядом Кирилла Афанасьевича. — У меня в кабинете находится товарищ Мерецков, он передаёт вам горячий привет.

— Шутите, товарищ Сталин? — глухо откликнулся Жуков. — А если правда, то нельзя ли на минуту дать ему трубку?

— У вас всё, товарищ Жуков? — спросил Верховный, явно игнорируя его просьбу. — Тогда до свидания. — Он взглянул на Мерецкова. — Так о чём мы с вами говорили? Ах да, вспомнил — о вашей поездке на фронт. Я предлагаю вот что, Кирилл Афанасьевич. Отдохните дома, в семье два дня, а потом Ставка решит, куда, на какой фронт вас направить. Нет возражений? Тогда всего вам доброго!..

Мерецков не стал садиться в «эмку», а пошёл домой пешком.

Только бы Дуня никуда не ушла! Он после возвращения с Лубянки даже не поговорил с ней как следует, торопился в наркомат.

От этой мысли у него заныло сердце. «Добрая у меня жена. Из-за моего ареста бедняжка даже похудела…» — подумал Кирилл Афанасьевич.

Теперь у него был свой ключ, и он открыл дверь.

— Это ты, сынок? — услышал он негромкий голос жены.

— Нет, это я, Дуняша…

3

Под вечер Владимир ушёл с друзьями в парк культуры и отдыха, а Кирилл Афанасьевич с женой сидели на кухне, пили чай, и Дуняша рассказывала, кто ей звонил, когда он находился на Лубянке.

— Жуков спрашивал обо мне?

— Да, и не раз, Кирюша. Как-то поздно вечером кто-то постучал в дверь. Я открыла — на пороге стоял Георгий Константинович. Он спросил, была ли я у тебя на Лубянке. Я ответила, что пока свидания мне с тобой не дали, всё ещё идёт следствие и свиданий с арестованным не полагается. Он попросил передать от него привет, когда наконец мне разрешат с тобой увидеться. «Ты, — говорит, — Дуняша, не переживай, твой Кирилл чист и его выпустят». — Она помолчала. — Да, чуть не забыла. Примерно через месяц после твоего ареста меня вызывал к себе Берия.

— Что ему надо было от тебя?

— Он хотел знать, кто из военачальников бывал у нас в гостях.

— Ты назвала их?

— Да. А что в этом плохого? Сказала, что не раз у нас дома бывали Клим Ворошилов, Семён Будённый, Иван Тюленев, Георгий Жуков, Саша Василевский, один раз приезжал на день твоего рождения Шапошников Борис Михайлович, то есть многие из тех, с кем ты работал в Генштабе и Наркомате обороны.

— И что он, Берия?

— Его почему-то больше всего интересовали Уборевич, Корк, Павлов и Блюхер. Я сказала, что Уборевич и Блюхер у нас гостили, и не раз, а Корка и Павлова никогда не бывало.

Неожиданно зазвонила «кремлёвка». Дуня поспешила взять трубку.

— Можно Кирилла Афанасьевича? — спросил чей-то негромкий голос.

— Кто его спрашивает?

— Сталин.

— Одну минуту… — Зажав ладонью трубку, Дуня взглянула на мужа. — Вождь у телефона. Будешь говорить? Она отдала ему трубку.

Сталин, видимо, был расстроен, голос у него был глухой, с хрипотцой. Он спросил, как себя чувствует Мерецков, и, услышав, что «всё хорошо», уточнил:

— Сколько я дал вам суток отдохнуть дома, двое?

— Так точно.

— Хочу украсть у вас сутки, не возражаете?

— Я готов, если дело не терпит.

— Очень даже не терпит, Кирилл Афанасьевич. — Сталин откашлялся. — Там, куда вас хочет направить Ставка, ситуация сложилась архитяжёлая, а людей, на кого бы я мог опереться, нет. Когда сможете ко мне прибыть?

— Завтра к десяти утра я буду у вас. Могу и раньше.

Сталин сказал, что лучше прийти к восьми.

Положив трубку, Мерецков задумался. Он никак не ожидал, что «всемогущий и всесильный» вождь будет с ним так учтив, даже не верилось, что звонил именно он. Видимо, дела на фронтах резко ухудшились, если Верховный звонит ему домой и едва ли не упрашивает раньше выйти на службу.

— Поедешь завтра с утра? — спросила Дуня.

— Сам Сталин просит, как мне не поехать! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Маршал Тимошенко возглавия Западный фронт у маршала Ворошилова в Ленинграде, маршал Шапошников стал начальником Генштаба вместо Жукова… Да, я понимаю Иосифа Виссарионовича, ему сейчас очень нелегко…

Кирилл Афанасьевич подошёл к комнате сына, прислушался. Вернувшийся с прогулки Володя крепко спал.

— Жаль, что я не смогу проводить сына на поезд, — сказал Мерецков жене, когда вернулся на кухню. — Ты уж, Дуня ша, собери его в дорогу. А я при первом же случае, когда окажусь в Москве, позвоню в училище и узнаю, как он уст роился.

— Да ладно, не волнуйся, Кирюша, я всё сделаю. Она взглянула на мужа. — Пора и нам укладываться спать.

Утром, прежде чем поехать в Кремль, Мерецков заехал в Генштаб. Хотел переговорить с Василевским, но был немного удивлён, когда увидел в кабинете маршала Шапошникова. Как ни в чём не бывало он о чём-то размышлял над своей рабочей картой. Вся она была испещрена различными карандашными пометками.

— Борис Михайлович, вы что, ночевали здесь? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Пришлось, голубчик, — грустно промолвил тот и тяжело вздохнул. — Наши войска повсеместно отступают. — И вдруг, понизив голос, добавил: — Генерала армии Павлова и почти всех генералов его штаба расстреляли.

— За что, Борис Михайлович?

— Состряпали «дело», голубчик! Геройский человек был генерал Павлов, а его обвинили чуть ли не в предательстве. Если бы он хотел изменить Родине, то сделал бы это будучи в Испании.

— Какая измена? Глупости! — едва не крикнул Мерецков.

— И я так считаю. — Маршал помолчал. — Вы к Верховному?

— Он звонил мне на квартиру, сказал, что на фронтах дело худо.

— Когда освободитесь, зайдите ко мне, — предупредил его начальник Генштаба. — А Верховный пошлёт вас, видимо, на Северо-Западный фронт. Сейчас войска этого фронта отражают наступление врага на демянском направлении. Вчера я разговаривал с командующим фронтом генералом Курочкиным. Павел Алексеевич настроен бодро, но дела там не так уж хороши. Не исключено, что Верховный пошлёт вас на Карельский фронт, который мы образовали в конце августа.

— Возглавил фронт генерал Фролов?

— Да, Валериан Александрович, — подтвердил Шапошников.

— А что, у него боевого опыта, пожалуй, больше, чем у других, — заметил Мерецков. — В боях с белофиннами его 14-я армия неплохо проявила себя. Свою армию он выпестовал, и вряд ли меня направят к нему. Впрочем, вы верно заметили: к чему гадать?..

Мерецков так торопился, что едва не столкнулся с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым. Тот смотрел на него расширенными глазами.

— Вы на свободе, Кирилл Афанасьевич? И форма на вас генерала армии, и Звезда Героя Советского Союза на груди…

— Всё при мне, Николай Герасимович! — улыбнулся Мерецков. — А сейчас бегу к Верховному. Видимо, сегодня уеду на фронт. А как у вас дела?

— Пока всё хорошо, флот сражается, и наши основные военные базы, где находятся корабли, в наших руках. Вот иду в Генштаб к маршалу Шапошникову. На подступах к Севастополю ведётся строительство оборонительных сооружений, надо создать три рубежа — передовой, главный, тыловой, а стройматериалов не хватает. Там уже началась эвакуация основных промышленных предприятий. Словом, война! Кстати, Борис Михайлович у себя?

— Да. Я только что был у него. — Мерецков взглянул на часы. — Бог мой, я опаздываю! Вы же знаете, что вождь не любит, если к нему приходят не вовремя. Я побежал…

— Успехов вам, Кирилл Афанасьевич!

— Спасибо, коллега!..

— Ну как, отдохнули? — спросил насмешливо Сталин, когда Мерецков вошёл к нему. — Садитесь, пожалуйста.

— Да, сил у меня прибавилось! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич и сел.

— Теперь о вашем задании, — заговорил Верховный. Он подошёл к карте, взглянул на неё и обернулся к Мерецкову. — Поедете на Северо-Западный фронт, им командует генерал Курочкин, начальником штаба у него генерал Ватутин. Мы недавно назначили туда Николая Фёдоровича. Оба военачальника вам хорошо известны, не так ли?

Мерецков сказал, что Курочкина он узнал ещё на советско-финляндской войне, когда тот командовал 28-м стрелковым корпусом, а когда началась эта война, он возглавил 20-ю армию, затем 43-ю, был представителем Ставки на Северо-Западном фронте, а потом и командующим этим фронтом. Генерал Ватутин работал под его началом и должности начальника Оперативного управления Генштаба в 1940 году, когда Кирилл Афанасьевич возглавлял Генеральный штаб.

— Оба весьма подготовленные военачальники. — Мерецков взглянул на Верховного. — У них там на фронте что-то не ладится?

— Вот поедете туда, и всё вам станет ясно, — уклонился от прямого ответа Сталин. — С вами поедут Булганин, член Военного совета Западного фронта, и Мехлис, начальник ГлавПу Красной Армии и заместитель наркома обороны. Но пусть вас не пугают высокие чины. Ни тот ни другой вам не помеха. Среди них вы главный, так что действуйте там без оглядки. — При этих словах Верховный посмотрел на Мерецкова так, словно бросал ему скрытый упрёк.

Кириллу Афанасьевичу стало не по себе. Видимо, это не ускользнуло от внимания вождя.

— Вас что-то смущает?

— Я хотел бы знать свои полномочия… — начал было Кирилл Афанасьевич, но Верховный прервал его, заметив, что он едет на фронт в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандования и у него достаточно прав, чтобы на месте принять любое решение.

— Если вдруг возникнет сложная ситуация, звоните мне!

В дверь кто-то постучал.

— Войдите! — сухо произнёс вождь.

Это прибыли Булганин и Мехлис.

— Извините, Иосиф Виссарионович, когда мы вылетаем? — спросил Мехлис.

Сталин, взглянув на Мерецкова, спросил:

— Когда сможете вылететь?

— Маршал Шапошников просил меня зайти к нему в Генштаб, но я там пробуду недолго, так что через полчаса мы вылетаем. — Мерецков взял со стола свою записную книжку и встал. — Разрешите идти?..

Булганин и Мехлис вышли в приёмную, а Мерецков задержался у стола, за которым сидел Верховный.

— Извините, товарищ Сталин, но я хотел бы ответить на ваш вопрос. Когда утром вошёл к вам, вы спросили, как я себя чувствую, как моё здоровье. Так вот мне было больно в камере не оттого, что из меня чуть ли не дубинкой вышибали ложные факты, а оттого, что кто-то обманул вас. Я не знаю точно, кто это сделал, но это подло и таких людей надо карать…

«Нет, карать Берию я не стану, — усмехнулся в душе вождь, когда Мерецков вышел от него. — Проколы у Лаврентия есть и, вероятно, ещё будут. Но он делает немало полезного из того, до чего у меня пока руки не доходят…»

Удивление, растерянность и даже тревога отразились в глазах командующего фронтом генерала Курочкина, когда он увидел, как из «виллиса», подъехавшего к штабу фронта, вышли трое — Мерецков, Булганин и Мехлис.

— Николай Фёдорович, ко мне! — окликнул Курочкин Ватутина.

Ватутин в два прыжка оказался рядом.

— Что случилось, Павел Алексеевич? — тяжело дыша от бега, спросил он.

— А ты погляди в окно, кто к нам пожаловал! Сам генерал армии Мерецков!

— Чудо-юдо, — усмехнулся Ватутин. — Он же был арестован! Значит, ведомство Берии дало осечку. Это же здорово вновь увидеть Кирилла Афанасьевича в генеральской форме!

— Иди, встречай их, а я тут у себя наведу порядок…

В штабе фронта гостям отвели три комнаты, и они остались довольны.

— Нары жестковатые, — забеспокоился Курочкин.

— Мы ж не на курорт приехали, — добродушно улыбнулся Мерецков, — да и ненадолго тут наша миссия, Павел Алексеевич. Верховный направил нас сюда, чтобы мы посмотрели, с должным ли упорством наши войска сражаются с гитлеровцами, оказать вам помощь, если таковая потребуется.

— Не только помочь, но и строго спросить, если обнаружатся серьёзные пробелы в обороне войск, — подал голос Мехлис, поправляя чёлку чёрных волос.

«Лишь бы Мехлис тут не горячился, — обеспокоенно подумал Кирилл Афанасьевич. — Очень неприятный человек, а почему, я сам не знаю. Посмотришь на него, и в душе возникает холодок».

Все уселись за стол командующего, и Кирилл Афанасьевич решил, что пора начинать работу.

— Ну, Павел Алексеевич, рассказывай, как вы сражаетесь! — Мерецков достал папиросы и закурил. — Верховному тревожно за вас.

Не успел генерал Курочкин что-либо сказать, как заговорил Мехлис:

— Только докладывайте нам правду, Павел Алексеевич, иначе полетит голова! — Ехидная улыбка появилась на его худощавом лице.

Булганин и Ватутин промолчали, так как оба знали, что Мехлис был близок к вождю и мог наговорить ему что угодно, потом доказывай, что он не прав. Мерецков, однако, не смолчал.

— Лев Захарович, надо ли пускать шпильки? — спросил Кирилл Афанасьевич не без упрёка. — Товарищ Сталин дал нам задание делом помочь командованию фронта. Давайте послушаем информацию об обстановке на фронте, а уж после решим, что делать дальше.

— Разве я против? — надменно улыбнулся Мехлис. — Давайте послушаем командующего.

Курочкин сказал, что о ситуации на фронте доложит начальник штаба генерал Ватутин.

— А вы что, не можете? — Мехлис зацепил командующего укоряющим взглядом.

— Могу, товарищ Мехлис. — Генерал Курочкин взял папиросу, хотел прикурить, но вдруг раздумал и положил её обратно на стол. — Но сделать это я поручил начальнику штаба, ему по должности положено знать, где и какие воинские соединения расположены на фронте.

— Я сам знаю, чем занимается на фронте начальник штаба, и не надо меня просвещать, — раздражённо отозвался Мехлис. — Но мне бы хотелось вас послушать!

Курочкин побледнел, — казалось, укол Мехлиса больно задел его.

Спокойный по характеру и сдержанный в эмоциях Мерецков не мог смолчать. У него гулко забилось сердце.

— Лев Захарович, прошу вас не командовать! — произнёс он слегка повышенным тоном. — Я вынужден вам это заявить как старший по воинскому званию и по занимаемой должности, как представитель Ставки Верховного Главнокомандования.

— Лев Захарович, давайте послушаем начальника штаба, — попросил Мехлиса молчавший до этого Булганин.

Но тот, казалось, никак не отреагировал на его слова и начал обвинять Мерецкова в либеральности.

Мерецков молча встал и подошёл к столику у окна, на котором стоял телефон ВЧ.

Он снял трубку и попросил дежурного связиста штаба фронта соединить его с Верховным Главнокомандующим. Все сидевшие за столом замерли, ожидая, что будет дальше. Мехлис почему-то тоже встал и заходил по комнате.

— Слушаю вас! — раздался в трубке знакомый всем голос вождя.

— Мерецков докладывает, товарищ Сталин. Мы прибыли в штаб Северо-Западного фронта. Я начал работу, но мне мешает Лев Захарович Мехлис. В чём это проявляется? Он заявил, в частности, что стиль моей работы на фронте не настраивает людей на победу, а ведёт к поражению… Да, я не утрирую, он так и заявил. Кроме того, он ставит под сомнение мои распоряжения… Хорошо, даю ему трубку. — Мерецков кивнул Мехлису. — Вас к телефону.

Тот подскочил к столику и буквально вырвал из рук Мерецкова телефонную трубку.

— Слушаю вас, Иосиф Виссарионович!

— Вы что там устроили базар? — на всю комнату загремел голос Верховного. — Кто вы такой? Я послал вас работать, а не учинять разносы. Указания товарища Мерецкова для вас обязательны! Если вы станете вновь дискутировать, Ставка отзовёт вас в Москву и будут приняты надлежащие меры.

— Товарищ Сталин, я хочу заверить вас… — начал было Мехлис, но Верховный не стал его слушать и положил трубку.

Мехлис помолчал, потом, глядя на Мерецкова, небрежно бросил:

— Кирилл Афанасьевич, такого я от вас никак не ожидал. Когда вернёмся в Москву, я всё объясню Иосифу Виссарионовичу.

— Этого я не могу вам запретить, но сейчас давайте работать, прошу мне не мешать. — Мерецков взглянул на генерала Ватутина. — Мы вас слушаем, Николай Фёдорович.

Начальник штаба подробно и объективно изложил обстановку на фронте.

— Я хотел бы тоже высказать свои соображения, как дальше действовать войскам фронта, — произнёс генерал Курочкин.

— Говори, Павел Алексеевич…

— Начальник штаба показал ситуацию на фронте такой, какая она существует на сегодня, — начал командующий, держа в руке рабочий блокнот. — Мы ничего не скрываем от вас, потому что нам нужна ваша помощь.

— Павел Алексеевич, если ты хочешь просить помощь войсковыми резервами и вооружением, то на это, дорогой коллега, не рассчитывай, — заявил Мерецков. — Сейчас враг рвётся к Москве, и туда Ставка бросила всё, что было в резерве. Что мы сделаем для фронта? Проведём ряд тактических мероприятий, чтобы поднять боеспособность соединений и частей. Разумеется, предпримем это вместе с вами. А для начала мы познакомимся с положением дел в армиях на местах и окажем командованию необходимую помощь. Вы не возражаете?

Курочкин улыбнулся.

— Кто же откажется от помощи! — воскликнул он. — Делайте всё, что считаете нужным. Вас, Кирилл Афанасьевич, я знаю давно, опыта у вас дай бог каждому, и польза для нас будет несомненной. А вас, Лев Захарович, я прошу помочь нашим партийцам, как лучше, эффективнее вести в войсках партийно-политическую работу. А когда вернётся член Военного совета Богаткин, неплохо бы и ему высказать дельные мысли.

— Ваша просьба мне по душе, Павел Алексеевич, — улыбнулся Мехлис. — Надеюсь, вы не станете на меня жаловаться товарищу Сталину, — шутливо добавил он.

— У меня на этот счёт нет полномочий, Лев Захарович, да и по характеру я человек сдержанный, — весело отозвался командующий. — Он взглянул на Булганина.

А вы чем займётесь, Николай Александрович?

— Если не возражаете, хотел бы с вами отправиться в войска, — улыбнулся Булганин.

— Вы сейчас член Военного совета на Западном фронте у Конева — как он там сражается?

— Тоже держит оборону, но, если немцы бросят под Москву новые танковые соединения, нам придётся туго…

Почти две недели провёл Мерецков в войсках Северо-Западного фронта и сделал немало полезных дел. Больше всего его тревожил левый фланг фронта и весь участок 34-й армии генерала Качанова.

Хотя Мерецков и заявил генералу Курочкину, чтобы он не рассчитывал на резервы, однако после ознакомления с армиями у него засосало под ложечкой.

— Павел Алексеевич, танков у тебя кот наплакал. Наверное, придётся мне попросить Верховного, чтобы поправить это дело. У Ставки есть танки. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но без этого товара на фронте никак не обойтись.

— Это было бы кстати! — вырвалось у Курочкина. Он сразу повеселел, в глазах заиграли искорки. — Умеете вы, Кирилл Афанасьевич, задеть в человеке нужную струну, чего я лишён.

— Не прибедняйся, Павел Алексеевич, — возразил Мерецков. — Хорошо уже то, что на нервах людей ты не игра ешь, как умеет делать Мехлис.

— Я тогда растерялся и не знал, как мне быть, — при знался Курочкин. — А вы… — Командующий потёр лоб, подыскивая нужные слова. — А вы поставили его на место.

— Надо ли на это обижаться? Лев Захарович погорячился и теперь наверняка об этом жалеет.

Позднее Мерецков сдержал своё слово, и танковые под разделения из резерва Ставки были переброшены на Северо-Западный фронт. Их действиями руководил непосредственно командующий бронетанковыми войсками Красной Армии генерал Федоренко. Встретившись с ним на фронте, Мерецков спросил:

— Как бьют фашистов твои танки, Яков Николаевич?

— Не жалуюсь, Кирилл Афанасьевич, да и генерал Курочкин весьма доволен! — На лице Федоренко появилась улыбка. — А вот к вам у меня есть вопрос. Военный совет фронта просил Сталина дать танки из резерва, но он отказал. А вам Верховный не отказал. Почему?

— А ты, Яков Николаевич, у него спроси, — лукаво повёл глазами Кирилл Афанасьевич.

— Нет уж, я лучше воздержусь! — После паузы генерал Федоренко добавил: — Наверное, потому, что Верховный вам доверяет.

— Может быть, и так, — пожал плечами Кирилл Афанасьевич.

Во второй половине сентября Мерецкова отозвали в Ставку. Этим же самолётом в Москву возвращался и Мехлис. Уже сидя в самолёте рядом с Кириллом Афанасьевичем, он завёл разговор о том, как работал у Сталина, будучи его помощником. Он подчеркнул, что никогда и ничего не скрывал от вождя, и тот его за это ценил, давал самые ответственные поручения.

— А правда, что в тридцать седьмом, когда Ансамбль песни и пляски Красной Армии выступал с гастролями на Дальнем Востоке, вы шифровкой известили вождя о том, что в ансамбле орудует шпионско-террористическая группа и что в её составе бывшие офицеры, дети кулаков? — спросил Мерецков.

Мехлис подтвердил, что такую телеграмму он Сталину посылал.

— Я уволил на месте почти два десятка человек!

«Зловещая натура, и не зря военачальники боятся его, как огня», — подумал Мерецков, а вслух спросил:

— Когда вы познакомились с Иосифом Виссарионовичем?

— Давно, ещё в Гражданскую войну!

— У Сталина был ещё помощник Бажанов. Вы с ним работали?

— Я был сам по себе, а Бажанов предал вождя. В двадцать восьмом он бежал в Персию, оттуда перебрался в Англию. Там писал разные пасквили о нашей стране и её вождях, клеветал на них. — Мехлис помолчал. — Попадись мне этот Бажанов, я бы удушил его своими руками.

Потом Мехлис сказал Мерецкову, что зря тот пожаловался на него Сталину, вождь никогда не станет его журить.

— Я перед Иосифом Виссарионовичем чист и правдив!

— А разве я доложил Сталину неправду?

— Я тогда погорячился, а вы сразу начали ему звонить. Впрочем, если я вас обидел, извините. Кстати, какое мнение у вас сложилось о генерале Курочкине?

— А у вас? — задал Кирилл Афанасьевич встречный вопрос.

— Для командующего фронтом он слабоват! — Мехлис усмехнулся. — А начальника штаба генерала Ватутина я слушал с интересом. Мыслит масштабно, смотрит далеко вперёд. Будь моя власть, я бы поменял их местами: Ватутина сделал бы командующим фронтом, а Курочкина — начальником штаба. Давайте предложим этот вариант Верховному? — Глаза у Мехлиса заблестели, видно было, что он загорелся этой идеей и нетерпеливо ждал, что ответит ему Мерецков.

— Лев Захарович, я давно заметил, что в характерах людей вы почему-то ищете негативные черты, — упрекнул Мерецков собеседника. — Но ведь у каждого человека, будь он хоть семи пядей во лбу, есть недостатки. У меня они есть, и у вас тоже…

— И даже у товарища Сталина есть? — прервал его Мехлис, хитро прищурив глаза.

«Хитёр, однако, Лев Захарович, палец ему в рот не клади — откусит!» — отметил про себя Мерецков и сказал равнодушно:

— Я думаю, что Иосиф Виссарионович знает свои недостатки и без нас. Да и не о нём сейчас речь.

— Пожалуй, вы правы, Кирилл Афанасьевич.

Мерецков продолжал:

— Генерал Ватутин мыслит масштабно, умеет заглянуть вперёд, тут вы правы, и вряд ли кто-то вам возразит. Но генерал Курочкин практик! В советско-финляндскую войну он командовал стрелковым корпусом, и командовал хорошо. Я видел его в деле на фронте и могу это засвидетельствовать. А Николай Фёдорович тяготеет к штабной работе. Наберётся опыта и сам станет командующим каким-либо фронтом. Теперь же они дополняют друг друга, и в этом их сила.

— Вот и хорошо! — весело отозвался Мехлис.

Самолёт коснулся колёсами бетонки, пробежал несколько десятков метров и застыл на лётном поле. Было тёплое осеннее утро, в небе величаво проплывали островки серо-бурых туч. Лучи солнца как стрелы пронзали их, казалось, что в столице самый обычный, мирный день. Но стоило взглянуть на улицы, увидеть перечёркнутые крест-накрест оконные стёкла домов, чтобы не разбились во время бомбёжки, и становилось понятно, что вокруг идёт война.

— Вы куда сейчас? — спросил Мерецкова Мехлис, садясь в машину.

— А вы?

— Я в Кремль к товарищу Сталину. Может, и вы со мной?

— Верховный меня не приглашал, — смутился Кирилл Афанасьевич. — Я поеду в Наркомат обороны, оттуда доложу ему о своём прибытии и спрошу, когда он сможет меня принять.

— Нас с вами, Кирилл Афанасьевич, обскакал Булганин, — насмешливо проговорил Мехлис. — Когда вы были у танкистов генерала Федоренко, ему позвонил командующий Западным фронтом генерал Конев и сказал, что он срочно прибыл в штаб фронта под Москву. На этот счёт ему дал «добро» Верховный. Да, а Коневу на днях присвоено звание генерал-полковника, там, глядишь, скоро станет, как и вы, генералом армии… — Мехлис отчего-то вздохнул. — Ладно, поеду я, Кирилл Афанасьевич.

— Всё может быть, Лев Захарович, — с улыбкой отозвался Мерецков. — Значит, Иван Степанович годится на большое дело, и я желаю ему это дело держать в цепких руках!

«Неглупый Кирилл Афанасьевич, кажется, я его недооценил, — с грустью подумал Мехлис. — Но как ему удалось вырваться из лап бериевцев? Для меня это загадка. Надо как-то исподволь узнать об этом от Иосифа».

Мерецкова тревожили совсем другие мысли. На днях Бронетанковая академия эвакуировалась в Ташкент, вместе с ней уехал и сын. Позвонить бы ему, узнать, как он там? Возможно, от него уже пришло письмо?.. Даже не думал он, Мерецков, что Володя пожелает стать танкистом. Когда чадо находилось дома, было меньше переживаний, чем теперь.

«Надо бы заскочить домой перекусить, а уж потом звонить Верховному, — решил Кирилл Афанасьевич. — Заодно увижу Дуняшу. Наверное, всё ещё не отказалась от мысли уйти на фронт, как только сын уедет учиться. Только бы не это!» Разные мысли одолевали Мерецкова, когда «эмка» прытко бежала по улицам столицы. А вот и наркомат. Кирилл Афанасьевич поднялся в Генштаб и обрадовался, когда его встретил начальник Оперативного управления и заместитель начальника Генштаба генерал Василевский. Первый же вопрос, который задал ему Александр Михайлович, касался генерала Ватутина:

— Как он там, на Северо-Западном фронте?

Мерецков сказал, что дела у Николая Фёдоровича идут неплохо, командующий фронтом генерал Курочкин им доволен: мол, дело своё знает, штабную работу любит, часто бывает в войсках.

— Если коротко, твой коллега на месте! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Даже Мех лису он пришёлся по душе, чего я никак не ожидал. А вот с Мехлисом я схлестнулся…

И Мерецков коротко поведал другу, как это было.

— Мехлис одиозная фигура, от него все шарахаются, согласился Василевский. — Тебя вот вождь поддержал, а окажись на твоём месте кто-то другой, мог бы и пострадать. Мехлис вхож к вождю, он его любимчик, как и маршал Кулик, как Берия…

Они вошли в кабинет Василевского.

— Где твоё начальство? — спросил Мерецков. — Я бы хотел кое о чём спросить его, а затем ехать к Верховному.

Василевский сказал, что маршал Шапошников на докладе в Ставке. Едва Александр Михайлович сел, как зазвонил телефон, и он снял трубку. Это был Поскрёбышев, он осведомился, нет ли в штабе Мерецкова.

— Он только что вошёл ко мне, передаю ему трубку.

— Слушаю вас, Николай Александрович… — отозвало Мерецков. — Быть у Хозяина к одиннадцати ноль-ноль? Хорошо, я всё понял… Да-да, всё, о чём надо доложить Иосифу Виссарионовичу, у меня в голове. А чего вам-то волноваться?.. Не за себя переживаете, за меня? Тогда я жму вам руку и низко кланяюсь… Да нет, я шучу, но всё равно я вас очень уважаю…

Мерецков положил трубку и, как показалось Василевскому, тяжело вздохнул.

— Извини, Александр, но у меня времени в обрез, сейчас заскочу в буфет, а потом во всю прыть к Верховному. В другой раз зайду к тебе, если не получу приказ срочно куда-то ехать.

— Такова служба у представителя Ставки — быть там, где всего труднее нашим войскам. А пока они отступают, и это очень угнетает вождя. — Василевский с минуту помолчал. — Утром я был у него с оперативной картой, и знаешь, что он заявил мне? «Сейчас льётся большая кровь, войска Красной Армии отступают, но всё равно, товарищ Василевский, мы разобьём Гитлера, и победа будет за нами!..»

— Он тоже, наверное, чувствует свою вину за то, что мы слабо подготовились к отпору врага, хотя распевали во весь голос: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!»

— Ты тоже пел, Кирилл?

— А я что, святой? — усмехнулся Мерецков. — Пел и я. Громко пел, но не старался перекричать других. А пришёл в себя в тридцать шестом, когда воевал в республиканской Испании. Там я узнал, кто такие фашисты, и понял, что рано или поздно Гитлер нападёт на нас… Поеду в Кремль. Скажи Борису Михайловичу, что буду у него к шести вечера. Надо с ним обговорить кое-что по Северо-Западному фронту…

Собираясь в Ставку, Мерецков, как и прежде, волновался. Такая уж у него была беспокойная натура. Хотелось высказать Верховному те главные мысли, которые родились на Северо-Западном фронте.

(Уже после войны маршал Мерецков писал: «Все встречи с И. В. Сталиным проходили для меня, и, вероятно, не только для меня, при особой внутренней собранности, вызванной сознанием важности дела и чувства выси кой ответственности. Во время официальных заседаний И. В. Сталин обращался ко мне, как правило, „товарищ Мерецков“, реже — „Кирилл Афанасьевич“. При неофициальных встречах он почему-то называл меня „ярославцем“ или „хитрым ярославцем“. Так, например, он называл меня с улыбкой, когда ему нравилось внесённое мной предложение по важному вопросу, или сердясь, когда я не соглашался с его мнением». — А. 3.).

4

Не было исключений и в этот раз. Едва Мерецков вошёл в кабинет, Сталин встал из-за стола и пошёл ему на встречу.

— Ну, как там дела у генерала Курочкина и недавнего генштабиста генерала Ватутина? — спросил он, здороваясь с Мерецковым за руку. — Садитесь, пожалуйста, рядом с товарищем Мехлисом и докладывайте ситуацию на Северо-Западном фронте. Лев Захарович изложил своё видение обстановки на фронте, но мне важно знать ваше мнение. — Верховный сел за стол. — Да, а почему вы прямо с аэродрома не прибыли в Ставку?

— Такого указания от вас я не получал, — пояснил Кирилл Афанасьевич. — Я был в Генштабе у генерала Василевского, туда и позвонил мне Поскрёбышев, вот я и при был к вам.

— Хорошо. Садитесь сюда, ко мне поближе.

С места поднялся Мехлис.

— Разрешите идти?

— Посиди, Лев Захарович, — одёрнул его вождь. — Тебе тоже полезно будет послушать.

Мерецков, подойдя к карте, обстоятельно изложил всё то, чем живёт сейчас Северо-Западный фронт. Не умолчал и о тех потерях, которые понесли войска в последних оборонительных боях, не поскупился и на похвалу в адрес руководителей фронта. Тому доказательство — стабилизировалось и есть уверенность в том, что войска, стоящие перед ними задачи выполнят.

— Хочу ещё добавить, что генералов Курочкина и Ватутина я хорошо знаю и всё же был строг к тем недостаткам, которые вскрыл в армиях фронта, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич.

Он ожидал, что Верховный задаст ему вопросы, возможно, заговорит и Мехлис, но ни тот ни другой и слова не обронили. Сталин, судя по его сосредоточенному лиду, что-то обдумывал и вдруг спросил:

— Не заменить ли нам командующего фронтом генерала Курочкина кем-то другим, более энергичным?

— С этим согласиться не могу, товарищ Сталин, — сдержанно возразил Мерецков и почувствовал, как засосало под ложечкой. — Командующий, как вы понимаете, не командир полка, дивизии и даже не командарм, и разбрасываться такими людьми нам негоже. К тому же генерал Курочкин хорошо проявил себя в боях с белофиннами. У него есть свой стиль в работе, в основе которого лежит боевой опыт.

— А если этот фронт возглавит генерал Ватутин? — прервал его Верховный.

— Я догадываюсь, кто предложил вам эту идею, — добродушно улыбнулся Мерецков. Он боялся, что Сталин рассердится: не любил вождь, когда на его вопросы сразу не отвечали, а высказывали свои контрпредложения. Так бывало не раз и с Кириллом Афанасьевичем.

Однако на усыпанном оспинами лице Сталина вспыхнула улыбка. Он посмотрел на смутившегося Мехлиса, затем перевёл взгляд на Мерецкова.

— Скажите!

— Лев Захарович. Он ещё в штабе Северо-Западного фронта предлагал эту идею, но я отнёсся к ней отрицательно и объяснил почему. То же самое могу повторить и вам, Иосиф Виссарионович.

Верховный не вспылил, как обычно, он задумался. В кабинете было так тихо, что с улицы в окна долетали шум проезжавших машин, голоса людей. Наконец Сталин вскинул брови и, глядя на Кирилла Афанасьевича, спросил:

— Значит, вы уверены, что генерал Курочкин справится с теми задачами, которые возложила на него Ставка?

Мерецков ответил не раздумывая:

— Уверен, Иосиф Виссарионович. Кстати, у меня был откровенный разговор с генералом Ватутиным. Я спросил, не хотел бы он возглавить фронт. Он сказал, что у генерала Курочкина больше боевого опыта и он, как начальник штаба фронта, это почувствовал, когда войска сдерживали в упорных боях натиск гитлеровцев. В отношении самого Ватутина я согласен с Львом Захаровичем, что Николай Фёдорович весьма талантливый и мыслящий гене рал и у него большое будущее.

— Даже так? — Сталин насмешливо взглянул на Мерецкова.

Наконец подал голос Мехлис:

— А я бы уже сейчас дал генералу Ватутину если не Северо-Западный фронт, то какой-либо другой.

Сталин усмехнулся.

— Лев Захарович, твоими бы устами мёд пить! Кстати, Кирилл Афанасьевич, в чём «отличился» на фронте товарищ Мехлис? Я спрашивал об этом Булганина, когда он вернулся в Москву, но он толком ничего мне не объяснил.

Мерецков смутился.

— Пусть вам объяснит сам Лев Захарович… — Помолчав, он добавил: — А вообще-то он извинился за свою горячность, и больше претензий друг к другу мы не имеем. Так, Лев Захарович?

— Не стану отрицать, я действительно тогда погорячился, хотя по-прежнему считаю, что генерал Курочкин дол жён жёстко требовать от командармов учить войска воевать по-современному, а не либеральничать.

— Мы это дело поправим, — твёрдо произнёс Верховный, и в его глазах блеснули искорки. — Сейчас идёт жестокая, кровавая война, решается вопрос, кто кого: или мы разобьём полчища гитлеровцев, или они сомнут нас. Поэтому биться с врагом надо до последнего, и тому, кто этого не понимает, нельзя доверять высокий пост. Считаю, что мы правильно поступили, сняв генерала Качанова с поста командующего 34-й армией. Давно следовало это сделать.

«Кажется, вождь принял сторону Мехлиса», — грустим подумал Кирилл Афанасьевич и, уже ничуть не смущаясь, заявил Сталину, что готов отвечать головой за всё, что делает на фронтах как представитель Ставки.

— Я бы не хотел, чтобы мои слова вы, товарищ Сталин, восприняли как риторику или лозунг. — Мерецков произнёс эту фразу сдержанно, но твёрдо. На лбу у него появились глубокие складки. — У меня нет оснований предъявлять серьёзные претензии к командованию Северо-Западного фронта. Если таковые есть у Льва Захаровича, вам решать.

Мехлис поднялся с места, хотел было что-то возразить, но его опередил Верховный.

— Вам, Кирилл Афанасьевич, я полностью доверяю. — Лицо вождя посветлело, словно осветилось изнутри, усы шевельнулись. — Это хорошо, что обстановка на Северо-Западном фронте стабилизировалась. Вижу, вы там вошли в курс дела, копнули глубоко. У меня для вас есть новое ответственное задание. — Он пригласил Мерецкова к оперативной карте. — Начальник Генштаба маршал Шапошников доложил, что, по данным наших разведчиков, финны рвутся к Волхову, чтобы соединиться с немецкими войсками. Надо любым способом остановить их!

Мерецков знал, что на Ладожско-Онежском перешейке с финнами сражается 7-я армия генерала Филиппа Гореленко, Героя Советского Союза. Военачальник он расчётливый, в огонь с ходу не бросается и войска бережёт.

— Я же его знаю, товарищ Сталин! — воскликнул Кирилл Афанасьевич. — Героя он заслужил за храбрость в боях с белофиннами и умелое руководство войсками. Я сам подписывал представление на Гореленко.

— Но его войска отступают на юг, к Свири, вот сюда! — И Сталин ткнул указкой в жирную точку на карте.

— На фронте и такое случается, — тихо обронил Мерецков.

Однако Верховный никак не отреагировал на его слова.

— В 7-ю армию горит желанием съездить товарищ Мехлис, — вновь заговорил Сталин. — Но туда лучше ехать вам. Глаз у вас намётан, генерала Гореленко вы знаете ещё по финской кампании, вам легче будет разобраться с ним. Ну а уж если ситуацию вы оцените как критическую, разрешаю вступить в командование 7-й армией. Напишите приказ об отстранении от должности генерала Гореленко и завизируйте его как представитель Ставки Верховного Главнокомандования. Главное, ради чего вас туда направляет Ставка, — продолжал Верховный, — не дать финнам соединиться с немцами. Я не знаю, что там надо сделать в первую очередь: то ли укрепить оборону, то ли выявить слабые рубежи противника и ударить по ним, то ли ещё что-нибудь. Вы уж сами решите, но зря время не теряйте и действуйте железным кулаком!

Мехлис подошёл к Сталину и попросил разрешении ехать в 7-ю армию вместе с Мерецковым.

— Вдвоём, как мне кажется, мы быстрее решим там все проблемы. Наверняка в армии слабо поставлена партийно-политическая работа, и это отрицательно сказывается на боевых действиях войск.

Сталин чему-то усмехнулся в усы, качнул головой, потом взглянул на Мерецкова, словно ждал, что скажет тот, но Кирилл Афанасьевич молчал. Он открыл свою рабочую папку и, казалось, что-то искал в ней.

— Я не возражаю, Лев Захарович, но как решит товарищ Мерецков.

Слова Верховного больно отозвались в душе Мерецкова. Неужели он не понимает, что Мехлис в военных вопросах, не говоря уже о тактике и стратегии, мало что смыслит? Да, говорит Лев Захарович хорошо, как искусный оратор, но на фронте чаще всего нужны не слова, а умение действовать самому, если же потребуется, вот как сейчас, то научить других. Слово ещё не есть дело, ибо всякая истина, даже самая простая, закрепляется практикой. Теперь Мехлис посмотрел на Мерецкова, ища у него поддержки.

— Можно мне с вами, Кирилл Афанасьевич? — спроси и он, нервно теребя в руках блокнот.

Его слова ничуть не тронули Кирилла Афанасьевича, он счёл нужным ответить Верховному:

— Я хотел бы туда слетать один. Лев Захарович может поехать в другую армию, их на фронтах немало.

— Пусть так и будет! — Сталин подошёл к Мерецкову и на прощание пожал ему руку. — Жду от вас доклада!..

Мерецков заехал в Генеральный штаб и встретил там командующего Западным фронтом генерал-полковника Конева.

— Привет, Иван Степанович! Сколько зим, сколько лет, а?

— Я вас тоже давненько не видел, — небрежно усмехнулся Конев. — Наверное, были у Верховного? — Конев вертел на шинели пуговицу. — Я вот тоже иду к нему. Вы же знаете, Кирилл Афанасьевич, что три наших фронта — Западный, коим я руковожу, Резервный маршала Семёна Будённого и Брянский генерала Ерёменко — держат оборону на дальних подступах к столице. Будённый и Ерёменко были в Ставке вчера, а меня вызвали сегодня. Попутно заскочил в Генштаб к маршалу Шапошникову. Он предупредил меня, что немцы вот-вот начнут наступление, так что на днях у нас будет жарко…

(Наступление немцы начали 30 сентября ударом танковой группы Гудериана[16] и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта в районе Жуковка — Шостка, а 2 октября они атаковали войска Западного и Резервного фронтов. «Горячие деньки», о которых Конев говорил Мерецкову, начались. Немцам удалось прорвать оборону наших войск севернее Духовщины и восточнее Рославля. Ударные группировки врага, не встречая упорного сопротивления, быстро продвигались вперёд, окружая с юга и севера всю вяземскую группировку войск Западного и Резервного фронтов. К югу от Брянска 3-я и 13-я армии Брянского фронта оказались под угрозой окружения. Танки Гудериана устремились к Орлу, и 3 октября в город ворвались гитлеровцы. Брянский фронт был рассечён, его войска с боями отступали на восток. — А. 3.).

Но об этом Мерецков узнал позднее, а сейчас он посетовал на то, что Верховный посылает его в Петрозаводск в штаб 7-й армии генерала Гореленко, хотя он только что вернулся с Северо-Западного фронта.

— Что-то у моего давнего друга не получается, его войска отступают, немцы рвутся к Волхову, а оттуда рукой подать до Тихвина. Если немцы возьмут его, то Ленинград лишится последней железной дороги к побережью Ладожского озера, по которой через Вологду идёт снабжение Ленинграда.

— У вас, Кирилл Афанасьевич, тоже будут горячие денёчки! — улыбнулся Конев. — Будем оба надеяться на успех!..

Маршал Шапошников с кем-то говорил по телефону, но, увидев вошедшего Мерецкова, сказал в трубку:

— Жду вас к пяти вечера, Александр Васильевич, у меня тут важный гость. — Положив трубку, Борис Михайлович кивнул Мерецкову на стул, чтобы тот сел. — Хрулёв мне звонил, мечется в поисках высокооктанового топлива для авиации… — Он вскинул глаза на Кирилла Афанасьевича.

Я уже знаю, куда вы едете, мне звонил Верховный. — Он встал и подошёл к карте. — Войска 7-й армии, к сожалению, отступают. Как бы немцы не захватили Волхов, а там неподалёку и Тихвин. Не завидую вам, голубчик! Если бы раньше вас послали в те края… теперь же, если честно, на успех вам рассчитывать трудно.

— Но шанс у меня есть? — усмехнувшись, спросил Мерецков.

— Один из тысячи! — Шапошников вернулся к столу, извлёк из папки документ. — Утром разведчики принесли мне данные о наличии в том районе вражеских сил. На соединение с финнами восточное Ладоги немцы бросили 39-й моторизованный корпус, в котором до пятисот танков, две моторизованные дивизии и несколько отдельных частей плюс авиация. Кроме того, три дивизии 1-го армейскою корпуса гитлеровцев начали наступать по обоим берегам реки Волхов, а части 38-го армейского корпуса врага двигаются в направлении Малой Вишеры. — Начальник Генштаба с минуту помолчал. — Вы хорошо знаете генерала Яковлева, командующего 4-й? Его войска держат оборону на подступах к Тихвину, и у него, как и у генерала Гореленко, что-то не получается.

— Танков у них кот наплакал! — едва не выругался Мерецков.

— Верно, голубчик, танков у них маловато, но надо умело распоряжаться теми, которые в наличии, а это под силу лишь умным командармам.

— Что, Борис Михайлович, генералы Гореленко и Яковлев плохие вояки?

— Не знаю, голубчик, я с ними на фронте не был, но если войска отходят, значит, командарм что-то делает не так, как надо. Вот поедете и на месте разберётесь. Давайте лучше теперь же обсудим оперативную обстановку на рубежах, куда вы едете. Пойдёмте к карте…

Два часа лета «Дугласа» в иссиня-чёрном небе, и утром самолёт приземлился на аэродроме близ города Петрозаводска. Когда Мерецков ступил на землю, то неподалёку увидел чёрную «эмку», рядом с ней стоял генерал Филипп Гореленко. Сентябрьский день выдался пасмурным, над городом висели тучи, накрапывал дождь.

— Ну, здравствуй, Филипп Данилович! — Мерецков тепло пожал ему руку. — Как ты узнал, что я приеду? Я же в штаб вам не звонил!

На лице генерала появилась лукавая улыбка. Он сказал, что у него в Генштабе «есть свой человек», он и дал ему знать.

— Будешь в Москве, пожми и ему руку! — посоветовал Кирилл Афанасьевич. — У вас тут дожди, а я не взял с собой плащ. Ну а чем объяснить, что твои войска отступают? Верховный очень недоволен, потому и послал меня, приказав разобраться на месте, в чём дело, и принять надлежащие меры.

Они прибыли в штаб армии. Начальник штаба армии Крутиков отдал Мерецкову рапорт, как и полагается в подобных случаях, и пригласил его и командарма в другую комнату, где на столах были разложены рабочие карты.

— Давай, Филипп Данилович, говори, как на духу! — Мерецков снял шинель, причесался и подошёл к столу.

Неудачи у Гореленко были столь очевидны, что, когда тот умолк, стоя у карты, Мерецков грустно заговорил:

— Как ты мог такое допустить, Филипп Данилович? Финны рассекли часть войска 7-й армии на две группы — южную, прикрывающую устье реки Свирь, и Петрозаводскую. Третью группу финны отрезали от основных сил, и, вместо того чтобы разбить немцев, прорвавшихся к Кондопоге, она отошла на северо-восток.

— А что я мог сделать, если у меня лишь три стрелковым дивизии, а у противника в четыре раза больше плюс танки? — с горечью спросил Гореленко. — Хорошо ещё, что главком северо-западного направления маршал Вороши лов направил нам в помощь войска 23-й армии и мы нанёс ли по финнам несколько контрударов, не то бы совсем были смяты врагом. Пока финны прекратили свои атаки, но есть сведения, что главком финской армии барон Маннергейм[17] готовит новое наступление.

— Куда он намерен нанести свой удар? — спросил Мерецков. — Твои разведчики это выяснили?

— Маннергейм уже согласовал свои планы с немцами и собирается атаковать 7-ю армию по всей линии фронта, не без огорчения ответил Гореленко. — У него теперь девять стрелковых дивизий и пять бригад.

— Ты, Филипп Данилович, разочаровал меня, — укорил генерала Кирилл Афанасьевич. — Наверное, растерялся?

Лицо у Гореленко было бледно-розовым, а серые глаза выражали печаль. Мерецкову даже стало жаль его.

— Я не из робких, Кирилл Афанасьевич, и военное дело накрепко осело во мне. И воевать я не разучился, воюю, как в финской кампании. Просто у меня недостаточно войск, вооружения и боевой техники. Наступать сеймы моя армия никак не может. Только оборона, и то я не уверен, что нам удастся сдержать натиск врага.

— И что ты считаешь сейчас главным для армии? — спросил Мерецков.

— Держать оборону! — угрюмо бросил командарм.

А вот как её держать, мне ещё надо подумать.

— А ты что скажешь, Алексей Николаевич? — обратился Мерецков к молча сидевшему у карты начальнику штаба Крутикову. Когда на вопросы представителя Ставки отвечал командарм, он, казалось, не обращал внимания на то, что говорил генерал Гореленко, а думал о чём-то весьма серьёзном, шаря пытливым взглядом по карте. Теперь же он заявил Мерецкову, что его крайне беспокоит Петрозаводская группа наших войск. Он показал на карте, где сейчас дислоцируется эта группа. Финны вот-вот выйдут на берег Онежского озера, в район селения Шелтозеро, и сбросят наши войска в воду!

— Что вы предлагаете? — спросил его Мерецков.

— Сам ещё не знаю, что делать, — признался Крутиков.

— А я уже знаю, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Надо вывести Петрозаводскую группу войск из-под удара и перебросить её на юг и там по реке Свирь организовать прочную оборону.

— Интересная мысль! — одобрительно воскликнул Крутиков.

— Значит, снова отступать? — съязвил генерал Гореленко, глядя то на Мерецкова, то на генерала Крутикова.

— Да! — ответил Мерецков. — Но отходить организованно. Левый фланг армии своим огнём прикроют корабли Ладожской военной флотилии адмирала Хорошхина, а вот войска правого фланга станут отходить с боями. Чего мы этим достигнем? Выпрямим линию обороны, и будет она проходить от Ошты до Подпорожья.

Генерал Крутиков взял циркуль и линейку и быстро измерил расстояние, которое с боями должны преодолеть войска правого фланга армии.

— Почти сто пятьдесят километров! — воскликнул он.

— Это большой риск, мы можем потерять все войска правого фланга армии, — возразил командарм Гореленко. — Нет, такой план я не приемлю. Нужно что-то другое…

— Согласиться с тобой, Филипп Данилович, я не могу! — жёстко возразил Мерецков. — Мой план — это спасение армии и укрепление обороны. Отводя войска, мы создадим на Свири такую оборону, которая станет броневым щитом от Карельской армии финнов. Вы, Алексей Николаевич, согласны?

Крутиков передёрнул плечами.

— Ваш план выигрышный, и я не понимаю, почему командарм против.

— Потому против, что я командарм и мне отвечать за армию! — громко и запальчиво произнёс Гореленко. Взглянув на заметно смутившегося представителя Ставки, он чуть тише добавил: — Я, товарищ генерал армии, ценю вашу заботу, но ваше предложение решительно отвергаю. Оно не сулит нам выигрыша.

Лицо у Кирилла Афанасьевича потемнело, стало каменным. Какое-то время он молчал, затем встал из-за стола и заговорил официально:

— Данной мне властью, генерал Гореленко, я беру командование 7-й армии на себя.

— Как «берёте на себя»? — побледнел Гореленко. На его растерянном лице появилась недобрая улыбка. — Вы что, шутите?

— Ничуть! — Мерецков подошёл к столу, где находился аппарат ВЧ, и позвонил в Ставку. Трубку снял Верховный. — Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Мерецков. Я разобрался в обстановке и командование 7-й армией взял на себя.

— Что, ваш друг по финской кампании оказался не на высоте? — донёсся до Мерецкова голос вождя. — А вы хвалили Гореленко…

Мерецков сказал Верховному, что подробности смены командарма он сообщит в телеграмме по «бодо».

— Моя задача — остановить финнов на Свири, и я это сделаю!

— А как быть с генералом Гореленко? — раздалось и трубке.

— Я ещё не решил. Разрешите позже сообщить вам?

— Делайте всё так, как считаете нужным, товарищ Мерецков, — ответил Верховный. — Но врага надо обуздать! Это будет большая поддержка сражающемуся Ленинграду.

Некоторое время в штабе стояла напряжённая тишина. Генерал Крутиков, застыв у карты, смотрел то на своего теперь уже бывшего командарма, то на Мерецкова и не знал, как ему быть. А Гореленко, похоже, ещё не совсем пришёл в себя. До него лишь сейчас дошло, что он уже не командарм.

— Генерал Крутиков, подготовьте приказ о моём вступлении в должность командующего 7-й армией, и я подпишу его как представитель Ставки. Приказ немедленно объявить по войскам. А потом займёмся с вами операм, m и по отводу войск на новую линию обороны.

— У меня просьба, но боюсь, что вы её отвергните, — тихо обронил Гореленко. — И всё же я скажу… Во-первых, прошу меня извинить за горячность, я был неправ, во-вторых, и это главное, я хотел бы остаться в 7-й армии.

— В качестве кого?

— Как вы решите, так и будет, — угрюмо произнёс Гореленко. — Постараюсь оправдать ваше доверие… Да, я допустил много ошибок, армия потеряла ряд боевых позиций и теперь всё ещё отступает. Но я готов умереть, только бы искупить свою вину в боях.

Мерецков подошёл к нему. Генерал смотрел на него честно и открыто.

— Хорошо, Филипп Данилович, беру вас в свои заместители, вместе будем сражаться с врагом, вместе выполнять приказы Ставки. И без капризов, ясно?..

— Так оно и будет, товарищ командарм! — слегка повеселел генерал.

Отход и перегруппировка войск на фронте — дело нелёгкое, но Мерецкову уже приходилось этим заниматься. Командарм 7-й действовал энергично, управляя войсками. Его заместитель генерал Гореленко следовал за ним буквально по пятам, впитывая в себя всё, что делал Кирилл Афанасьевич. «Перерождение» генерала не удивило Мерецкова. Он посылал Гореленко на самые опасные участки, где особенно упорно проходили бои, и тот твёрдой рукой наводил порядок.

— Кажется, я теперь понял, где допускал ошибки, — вдруг сказал Гореленко, когда они сели обедать. — Я старался распределять войска и вооружение равномерно по всему рубежу обороны. Противник этим пользовался, сосредоточивал в нужном месте свои резервы и мощным ударом таранил нашу оборону. Факт?

— Несомненно, Филипп Данилович!

— И ещё, — продолжал генерал, — я недооценивал стыки между соединениями и их фланги. Потому-то немцам и удавалось окружать наши войска. Мы ждали их атак в лоб, а они действовали в обход.

— Ты упустил ещё один важный момент. — Мерецков отложил ложку в сторону и подошёл к карте. Гореленко последовал за ним. — Видишь этот рубеж обороны на широком фронте? Здесь одноэшелонное построение войск. А коль так, тебе следовало иметь значительные резервы и держать их где-то поближе к переднему краю, чтобы при обострении обстановки на каком-либо участке обороны бросить их в бой.

— Да, в боях на Свири я оказался не на высоте, — огорчённо вздохнул Гореленко. — Сейчас бы я действовал по-другому.

— Наше военное дело не терпит шаблона, Филипп Данилович, — усмехнулся Мерецков. — Командир тот же педагог, инженер солдатских душ, а уча других, как говорил великий Гоголь, также учишься сам.

С раннего утра Гореленко уехал в дивизию и вернулся на другой день под вечер. Он рассказал об артиллеристах полковника Чернова, отбивших три танковых атаки. Сам Чернов был тяжело ранен.

— Это мой земляк, — вздохнул Мерецков. — Я сам съезжу в полк, вы остаётесь за меня, — официально заявил он генералу Гореленко. — Отдайте приказ соседнему полку, чтобы послали на помощь Чернову несколько танков.

Садясь в «виллис», Мерецков заметил, что за рулём сидит незнакомый водитель. Среднего роста, плечистый, глаза задумчивые. Боец сразу понял, чем обеспокоен командарм, и поспешил объяснить ситуацию:

— Ваш водитель ходил с ребятами к озеру за водой и подорвался на мине. Вчера мы его похоронили. А меня Чернов перевёл на штабную машину. Обещал вернуть в сапёрную роту, когда подберёт другого водителя.

— Как вас зовут?

— Кречет я, Игорь! — Озорно блеснув серыми глазами, он добавил: — От роду двадцать лет, родом из Ростова-на-Дону. До войны плавал рулевым на пароходе «Чапаев». Просился на военный флот, но военком направил меня и пехоту. Отца нет, мать живёт в Ростове-на-Дону в квартире своего отца. Расписаться с любимой девушкой я, к сожалению, не успел.

«Весёлый малый и на язык острый», — беззлобно поду мал Кирилл Афанасьевич. Он велел Кречету сходить и штаб и взять пару гранат, но тот сказал, что они у него есть, лежат в багажнике.

Два автоматчика сели в «виллис», и машина тронулась.

Проскочили опушку леса и выехали на просёлочную дорогу. Сквозь тучи проклюнулось солнце, вода в дождевых лужах заискрилась. Где-то вдали громыхали орудийные залпы.

Проехали ещё километра два, и вдруг вдали у леса что-то блеснуло. Кречет, притормозив, до боли в глазах всмотрелся в лесной массив.

— Немцы, товарищ командарм! — крикнул он. — Танки! Один, два, три… — Он резко затормозил, и «виллис» застыл.

Мерецков, толкнув плечом дверцу, вышел из машины, за ним поспешили автоматчики. Метрах в пятистах гулко урчали танки. «Наверное, немцы не заметили машину, не то давно бы открыли по ней огонь», — подумал Мерецков. Он вмиг оценил обстановку.

— Всем в машину! — тихо приказал он. — Надо уходить, на танки с автоматом не пойдёшь!

Кречет круто развернул «виллис». Едва тронулись с места, как немцы заметили машину и открыли по ней огонь. Снаряд разорвался рядом. В лицо Мерецкову дохнуло гарью, дымом. Шум, треск… Очнулся Кирилл Афанасьевич на земле. Он лежал на обочине дороги. Неподалёку горела машина. В ушах у него звенело, он тряхнул головой и ощупал себя: нет, цел и не ранен. Понял, что взрывной волной его отбросило в сторону.

— Товарищ командарм, идите сюда! — услышал Мерецков чей-то голос.

Это был водитель Кречет. Он укрылся в воронке от разорвавшегося снаряда. Мерецков в два прыжка достиг её.

— Бойцы-автоматчики погибли, товарищ командарм, — сказал Кречет, — машина разбита. Что будем делать? Позиции полка Чернова за лесом. Я помню, мы там дрова рубили. Метров семьсот надо пройти лесом, а там большая поляна, где и окопались артиллеристы.

— Будем туда пробиваться, — ответил Мерецков.

Кречет выглянул из воронки, и лицо его посуровело. Вражеский танк ехал в их сторону, к разбитой машине, которая всё ещё горела, изрыгая чёрный густой дым. Вдруг раздался взрыв. Огонь вихрем пронёсся над воронкой, где сидели Мерецков и Кречет.

— Вот гад, бьёт из орудия метко! — выругался Мерецков.

— Да нет же, товарищ командарм, — возразил Кречет, — это взорвался бензобак «виллиса». Перед выездом я заполнил его до отказа бензином. Глядите, сюда идёт ещё один танк, на его броне я вижу автоматчиков!

— Дело швах! — усмехнулся Мерецков. — Гранаты у тебя?

— Так точно, у меня есть ещё две бутылочки «горючки».

— Что ещё за «горючка»? — не понял Мерецков.

— «Коктейль Молотова», как окрестили это наше оружие фрицы, — бутылки с зажигательной смесью. Они в моём вещмешке, я успел его взять, едва загорелась машина. У меня на голове даже волосы чуток обгорели. — Кречет достал из вещмешка бутылку и ласково погладил её. — Эта голубушка спасёт нас: первый танк, что идёт к «виллису», вспыхнет ярким факелом.

— Смотри, не то сам сгоришь! — предупредил бойца командарм.

— А мне всё равно, — грустно бросил Кречет.

— Не понял? — возвысил голос Мерецков.

По лицу Кречета скользнула грустная улыбка.

— Я прибыл на фронт из штрафного батальона.

— Ты что, дезертир?

— Что вы, товарищ командарм! Месяц тому назад нас погрузили в эшелон и направили на фронт. На рассвете эшелон поставили в Ростове на запасной путь, предупредили, что будем стоять часа три, если не больше. Ну, я, значит, и рванул домой к матери. Давно не видел её, хоте лось сказать ей на прощание что-то ласковое. Если бы им знали, товарищ командарм, какой тяжёлой была для меня эта встреча! Мать рыдала, просила, чтобы я поберёг себя… Короче, вернулся я на станцию, а поезд давным-давно ушёл. Там же, на станции, меня задержал военный патруль… Так я оказался в штрафном батальоне. Потом нас бросили на фронт, и я попал в полк Чернова, сейчас вот тут с вами…

— Так ты и есть, Кречет, дезертир!

— А я назвал свой поступок «Прощание с мамой»!

«Кречет… Где я слышал эту фамилию? — неожиданно для себя подумал Кирилл Афанасьевич. Слова водителя врезались ему в голову. „Кречет я, Игорь! От роду двадцать лет, родом из Ростова-на-Дону…“ Так это же сын Татьяны, дочери хирурга Игоря Денисовича! Татьяна Костюк, а по мужу она Кречет… Неужели это её сын?»

— О чём задумались, товарищ командарм? — спросил Игорь, наблюдая из воронки за танками. Двигались они медленно, и это его бесило.

— О тебе думаю… — Мерецков выждал немного. — Теперь я знаю, кто ты. Сын Татьяны Игоревны Кречет, что живёт в Ростове. А её отца, твоего деда, звали Игорем Денисовичем, он был хирургом.

— А вы не тот ли красный конник, которого оперировал мой дед?

— Он самый, Игорь, так что нам сам бог велел выжить в этой схватке… Вот что, дружище, будем уходить, — жёстко сказал Кирилл Афанасьевич. — Ты пойдёшь первым, я тебя прикрою огнём.

— Идите вы, и я вас прикрою огнём, а уж потом пойду сам, — решительно возразил Кречет.

— Я тебя не брошу!

— Нет, товарищ командарм! У вас на плечах целая армия таких солдат, как я, тысячи! За всех вы в ответе…

Он умолк. В это время первый танк подошёл к горящей машине и остановился. Трое солдат спрыгнули с брони и, окружив машину, стали громко говорить о чём-то на своём языке. Они смеялись. Открылся люк, и из него вылезли два немца с пистолетами в руках…

И тут случилось то, чему потом не раз удивлялся Мерецков. Он смотрел из укрытия на хохотавших врагов, и нервы у него сдали. Он выхватил из рук Кречета автомат и открыл огонь. Двоих уложил, а трое припали к земле и открыли ответный огонь.

— Поторопились вы, товарищ командарм! — в сердцах произнёс Кречет. — Извините, но так не воюют. Теперь нам отсюда не уйти. Эти трое возьмут на прицел нашу воронку, а танк даст ход и проутюжит её. — Он схватил Мерецкова за руку. — Уходите! Я вас прикрою, а затем и сам уйду. До леса двадцать шагов, можно и по-пластунски… Сейчас я метну в танк «горючку», он вспыхнет и дымом вас прикроет, ясно?

Бутылка угодила в танк, и он загорелся. Следом за ней Кречет швырнул гранату. Она взорвалась в том месте, где лежали трое немцев. Подул ветер, и клочья дыма накрыли воронку.

— Я пошёл, Кречет, жду тебя в лесу! — И Мерецков короткими перебежками поспешил к лесу…

Мерецков невредимым добрался до штаба полка. Здесь его ждали с нетерпением. Усталый, весь в грязи, в разорванной гимнастёрке, он вышел из леса, и, когда приблизился к блиндажу, в котором размещался штаб, часовой вскинул винтовку и зычно крикнул:

— Стой, кто идёт?!

— Свои, — тяжело дыша, ответил Кирилл Афанасьевич.

— Кто — свои? Назовите пароль!

— Командарм Мерецков — вот мой пароль.

Его встретил полковник… Чернов! Жив-здоров, улыбка на лице.

— Вы, товарищ командарм? — удивился он. — Какими судьбами? Меня о вашем прибытии в полк никто не информировал.

— Как? — удивлённо вскинул брови Мерецков. — Мне сказали, что полковник Чернов тяжело ранен.

— Ранен был не я, а другой Чернов, связист наш, — смутился Чернов. — Меня чуток задело в плечо. Когда на левом фланге финны смяли нашу оборону, я бросил туда не сколько танков, и нам удалось выстоять. Когда возвращался в штаб после боя, меня и зацепил шальной осколок от снаряда.

— Я тоже попал в переплёт, — едва не выругался Мерецков. — Ехал к вам, «виллис» подбили немецкие там кисты, двоих ребят из моей охраны убило наповал, а я и водитель остались живы. Сидели в воронке от снаряда, на нас шли два танка. Я бросился в лес, боец прикрыл меня своим огнём. Но выбрался ли он оттуда, мне неведомо. Ты бы навёл справки! Понимаешь, этот боец-водитель оказался сыном моей давней знакомой ещё с двадцатых годов. Её отец лечил меня на фронте. Зря, видно, я оставил парня одного, теперь вот душа болит, жив ли он.

— Как его фамилия? — спросил Чернов.

— Игорь Кречет. Из штрафбата он к тебе прибыл…

— Сейчас узнаю о нём у командира батальона. — Чернов позвонил по полевому телефону. — Кто на проводе? Это ты, Сергей Петрович? Да не обо мне речь, я жив-здоров, правда, осколок плечо задел, но всё зарубцуется. Кто держит у тебя оборону в районе озера, что у лесной поляны? Сам туда ездил с танкистами? Ну и что? Уничтожены три немецких танка, которые пытались зайти батальону в тыл? Так вот там, где ты увидел сгоревший «виллис», едва не погиб командарм Мерецков. Это была его штабная машина, а вёл её рядовой Игорь Кречет… Да-да, он прибыл к нам из штрафбата. Знаешь такого?.. Он поджёг два танка и сам погиб? Жаль парня… Ну, будь здоров, Сергей Петрович… Да, я слушаю… Батальону помогли танки соседнего полка? Это же здорово, так сказать, взаимная выручка… Враг готовит под утро новую атаку? А ты сам атакуй его, но ни шагу назад!

— Узнал что-нибудь? — спросил Мерецков, когда увидел, что Чернов положил трубку.

— Плохие вести, Кирилл Афанасьевич. — Рука Чернова потянулась к столу, где лежала карта. Он нагнулся к ней и показал то место, где противник обстрелял машину командарма. — Неподалёку наши люди увидели два сгоревших танка…

— Это Кречет поджёг их «горючкой»: в один танк он бросил бутылку при мне, а вторую машину запалил, когда я уже ушёл в лес. Но где он сам, жив ли?

— Комбат объявил мне, что рядовой Кречет погиб. Его обгоревшее тело нашли рядом с воронкой от снаряда.

Чернов увидел, как изменилось выражение лица командарма, оно словно окаменело. Он поспешно заговорил о том, что традиция «сам погибай, а командира выручай» живёт в армии.

— Я считаю, что рядового Игоря Кречета надо наградить орденом посмертно, и этот орден выслать его матери: хоть какое-то ей будет утешение… — произнёс Мерецков. Что скажешь?

— Я сам хотел вас об этом попросить, — вздохнул Чернов. — Парень уничтожил два танка, вас спасал…

— Тогда оформи это приказом, и я подпишу, — распорядился командарм. — Узнай у комбата, похоронены ли бойцы, погибшие в машине.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я всё сделаю, — заверил его Чернов.

— Родом Кречет из Ростова, — грустно продолжал Мерецков. — У меня есть адрес его матери. После войны обязательно съезжу к ней и поведаю, как погиб её сын. А сейчас напишу ей короткое письмо, дай мне листок бумаги…

Пока Мерецков писал, полковник Чернов вместе с начальником штаба уточнили рубежи обороны и нанесли на карту все данные. К тому же разведчики полка побывали в тылу у врага и добыли ценные сведения. Теперь Чернов был готов проинформировать командарма.

— Одну минуту. — Кирилл Афанасьевич заклеил конверт и отдал его Чернову. — Отправь это письмо вместе с похоронкой. Ну, я тебя слушаю…

Чернов разложил на столе свою рабочую карту и заговорил о том, что есть информация о пополнении войск немцев, чтобы попытаться смять оборону полка.

— Я доложу вам, что мы с новым начальником штаба ре шили сделать…

— Фёдор, — прервал его Мерецков, — задача у всех нас одна — остановить врага у Свири. Мы это сделали, правда, вражеские клещи сомкнулись у Петрозаводска, и второго октября противник ворвался в город. Удалось ему также захватить небольшой плацдарм в районе Булаевской. Кирилл Афанасьевич указал этот район на карте. — На твоём участке враг продвинулся на полтора-два километра, не так ли?

— Если бы немцы не бросили в бой танки, я бы не отдал им и метра своей обороны, — огорчённо вздохнул Чернов. — Теперь же мы тут накрепко окопались и никакие силы не сдвинут нас с передовых позиций. Это я вам, товарищ командарм, обещаю!

Помолчали. Как-то вышло само собой, что Чернов заговорил о родных краях, признался, что скучает по ним. Его мать болеет, и, хотя часто пишет, ему бы хотелось съездить домой, проведать её, но никак не получается. Разве до поездок, если тут такая заваруха!

— Я тоже давно не был в родных краях, — вздохнул Мерецков. — Но что поделаешь!

Чернов всё порывался спросить у Кирилла Афанасьевича, правда ли, что тот был арестован на второй день войны, но так и не решился. Мерецков, однако, заметил это и, улыбнувшись, спросил:

— Ты мой земляк?

— А как же! — воскликнул Чернов. — Ещё мой дед учил вас слесарному делу, а моя бабушка была у вас на свадьбе в Судогде, когда вы засватали Дуню Белову…

— Ну и память у тебя, Фёдор, острая как бритва! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — А вот человек ты робкий, даже мне боишься открыться!

— Вы о чём, Кирилл Афанасьевич?

— Ты всё хотел о чём-то меня спросить, но духа так и не хватило!

Брови у Чернова дрогнули.

— Ладно уж, когда-нибудь спрошу…

— Спроси сейчас, другого раза может и не быть: война ведь идёт!

— Вскоре после начала войны в армии пошёл слух, будто вас арестовали…

— Это правда, Фёдор, — подтвердил Мерецков. — Но арестовали меня по ложному обвинению, и теперь, как видишь, я сижу рядом с тобой.

— Я так за вас переживал…

— Мне, думаешь, легко было сидеть целых три месяца на Лубянке? Как бы не так!.. — Кирилл Афанасьевич облизнул пересохшие губы.

5

Рано утром, едва зажглась заря и небосклон стал оранжевым, Мерецков начал собираться в дорогу. Всю ночь на передовой было тихо, казалось, что вокруг и нет войны. Лишь изредка немцы пускали в небо ракеты, видимо, для острастки. Когда Мерецков пил чай, к нему вошёл Чернов:

— Бронемашина для вас готова!

— Не лучше ли поехать на твоём «виллисе»?

— А если снова вас где-то на дороге обстреляют немцы? Нет уж, дорогой земляк, рисковать я не стану!

— Не забудь про моё письмо матери Кречета и про похоронку, — напомнил Мерецков.

А через час бронемашина въехала во двор штаба армии. Командарма встретил генерал Крутиков.

— Вам звонил полчаса назад начальник Генштаба маршал Шапошников, — доложил он. — Я сказал, что вы в войсках. Он просил позвонить ему.

— Не говорил, зачем ему нужен командарм?

— Нет. Голос маршала мне показался недовольным.

— Ну-ну…

Игорь Кречет очнулся на корабле, и краснофлотец фельдшер, приводивший его в чувство, громко крикнул:

— Товарищ мичман, солдатик ожил!

В кубрик спустился боцман корабля мичман Сердюк кряжистый моряк с чёрными усами и серыми глазами. Цепкими пальцами он крутил правый ус.

— Ну вот, считай, пулемётный расчёт канонерской лодки будет в полном составе!

— А что, товарищ мичман, разве солдатик пулемётчик? — спросил фельдшер, скосив на боцмана хитроватые глаза. — Может, он наше корабельное оружие и в глаза не видел?

— Научим, если что не так, главное — в расчёте появилась боевая единица! Ты, фельдшер, помоги ему быстрее поправиться, понимаешь, чтобы рана у него скорее зарубцевалась.

— Где я нахожусь? — тихо спросил Кречет, глядя на не знакомых ему моряков.

— Ты у своих, солдатик! — тронул его за плечо мичман. — У моряков Ладожской военной флотилии. А нашли тебя наши ребята в лесу, когда помогали пехоте 7-й армии громить врага у посёлка. Ты лежал без сознания в одной гимнастёрке и брюках. Никаких документов при тебе не значилось. Звать-то тебя как?

— Игорь я, Кречет, родом из Ростова… — тихо произнёс «солдатик». Лицо у него было белое, словно простыня, на которой он лежал на койке, казалось, в нём нет ни кровинки. — Я, видно, когда был ранен, много крови потерял… — Игорь хотел приподняться на локтях, но вскрикнул от боли и снова лёг на спину. — Голова кружится, дай пить…

Фельдшер налил в стакан воды.

— Не торопись, солдатик, пей маленькими глотками, не то задохнёшься.

— Рана-то болит? — спросил его мичман, тронув за плечо.

— Ноет рана, — также тихо ответил боец. — Нас танки атаковали. Помню, как метнул бутылку с «горючкой» в танк. Он запылал, я тут же бросил гранату… — Кречет передохнул. — Хотел бежать в лес, но появился другой танк, я и его поджёг бутылкой с горючей смесью. Из танка стали выскакивать немцы, ну я, значит, по ним из автомата. Гляжу сквозь дым, а неподалёку появился третий танк. Была ещё граната, бросил её в танк и побежал в лес. У дерева что-то больно кольнуло в плечо. Понял, что пуля задела… С трудом шёл по лесу, а потом упал. Больше ничего не помню…

— Где воевал? — спросил мичман.

— Я прикрывал генерала армии, — обронил Кречет.

— А может, ты спасал маршала? — усмехнулся мичман.

— Нет, я вёз в машине командарма, когда по нам ударили вражеские танки.

— Куда же делся твой генерал? — съязвил боцман.

— Он ушёл в лес, чтобы добраться до полка… Воды, — попросил Кречет, — дайте воды!.. — Голова у него снова закружилась, и он потерял сознание.

«Бредит, какой тут ещё генерал армии, — недоумевал боцман. — Так и есть, бредит».

Фельдшер сделал раненому укол, и Кречет очнулся.

Сердюк поспешил к командиру корабля. Тот сидел и каюте и писал донесение командиру дивизиона кораблей о высадке отряда армейцев в район деревни Сосновка. Там уничтожен склад боеприпасов противника, он выбит из деревни. На борт доставлен раненый солдат-пехотинец…

— Разрешите? — спросил вошедший боцман. — Товарищ командир, раненый пришёл в себя. Фельдшер заверил, что опасность для жизни миновала и он пойдёт на поправку.

Командир приказал зачислить солдата в экипаж корабля, поставить его на все виды довольствия и подобрать ему морскую форму.

— В бою мы потеряли наводчика Павла Савельева, пусть этот солдат, а ныне краснофлотец заменит его на автомате. Сам научи его, как наводить на цель, ясно?..

Сердюк спустился в кубрик, где лежал раненый.

— Мне уже легче, — подал голос Кречет, глядя на мичмана.

— Вот что, солдатик. Раньше ты служил в пехоте, а теперь будешь служить на флоте. — Мичман улыбнулся. Так решил наш командир. Будешь в расчёте наводчиком. Займёшь место убитого в бою краснофлотца Савельева. Он был отличным наводчиком. Ты вот кем был в пехоте?

— Сапёром, мины разоружал. Потом шофёра на штаб ной машине убило, и я заменил его…

— Стрелять из пулемёта умеешь?

— Ещё как умею, — через силу улыбнулся боец.

— Будешь на автомате вторым номером!

— Слушаюсь!

— Надо отвечать «есть»! — поправил его боцман. — И про свою матушку-пехоту, хоть она и царица полей, забудь! И про генерала армии забудь! У нас на флоте не генералы, а адмиралы, и один из них — адмирал Кузнецов Николай Герасимович, наш нарком Военно-Морского Флота. А сам-то ты желаешь служить на корабле?

— Я люблю море, — вздохнул Кречет. — В десятом классе мы ставили спектакль, в нём я играл роль адмирала Фёдора Ушакова.

— Да ты же ценный трофей! — воскликнул мичман. — Отныне станешь служить со мной, где я, там будешь и ты! Родом-то откуда?

— Из Ростова.

— А я из Батайска, там совсем рядом. Выходит, земляки мы с тобой. Мой дед в этих краях рубил шашкой беляков в Гражданскую войну. У тебя есть дед?

— Был дед, но его убили в двадцатом году белогвардейцы за то, что лечил красных бойцов и командиров. Ночью убили, прямо дома, и скрылись. Наши чекисты искали убийц, но те, видно, ушли из Новороссийска, когда оттуда бежала деникинская армия на кораблях.

— А ты, вижу, парень грамотный, так что, кроме второго номера, назначаю тебя агитатором. Будешь рассказывать краснофлотцам про разные события в стране и за рубежом. Послушаешь радио и всё расскажешь ребятам…

Поправившись, Игорь Кречет надел морскую форму и посмотрел на себя в зеркало. Всё сидело на нём ладно, красиво. «Теперь и мать родная меня не узнает! — взгрустнул он. — Нужно как-нибудь сфотографироваться и послать ей свою карточку».

В кубрик вошёл мичман Сердюк.

— Ну как, подошла тебе морская форма? — спросил он весело.

— Как будто на меня шили, — улыбнулся Кречет. — А вот плечо всю ночь ныло.

— Может, там пуля сидит или осколок?

— Вряд ли, тогда бы вся рука опухла.

— Надо показать тебя врачу, — произнёс мичман. — Вернёмся на базу, и я свожу тебя в лазарет. — Он сел. — Игорь, ты сказал, что любишь море?

— Да. После десятилетки я выучился на рулевого и плавал на пароходе «Чапаев». Когда началась война, меня призвали на военную службу. Просился на военный флот, но определили в пехоту.

— И ты сразу попал на фронт?

— Так случилось… — смутился Игорь, а про себя отметил: «Не буду говорить, что был в штрафном батальоне, ещё уберут с корабля».

— А ты правда спас в бою командарма? — спросил мичман. — Если это так, то я обязан доложить своему начальству. Глядишь, медаль тебе дадут, а может, и орден. Но поначалу надо выяснить, кто этот командарм, чтобы он подтвердил твой подвиг.

«Надо отказаться, не то станут наводить справки и всё про штрафной батальон откроется», — смекнул Игорь.

— Я пошутил, товарищ мичман, — несмело улыбнулся он. — Боялся, что на корабле меня не оставите…

— Логично! — Мичман встал. — Тем, как ты тренируешься в автоматном расчёте, я доволен. У тебя неплохо получается. На днях пойдём в ночной поиск, будем обстреливать из орудий укрепления финнов на берегу Свири, так что всем хватит работы. Рука у тебя не дрогнет?

— Тут уж я постараюсь, товарищ мичман!..

Татьяна, получив похоронку на сына, изошла слезами.

В эту ночь она никак не могла уснуть. Дважды вставала, подходила к окну. Во дворе было темным-темно, в небе холодно и зловеще мерцали звёзды. «Ваш сын геройски погиб в бою…» — эти слова из похоронки весь день стучали в её голове, и ей было очень больно: она потеряла единственного сына. А уж как она любила его!

«Закончится война, и я поеду в те края, где погиб мой Игорёк, — грустно подумала она. — И повезу на его могилу горстку донской земли. А может, удастся и памятник ему поставить, надо только денег собрать…»

Уснула Татьяна на рассвете. Проснулась от стука в дверь: соседка принесла ей письмо. Татьяна торопливо надорвала конверт и, вынув из него листок, стала про себя читать: «Уважаемая Татьяна Игоревна! Прошло девять лет после нашей встречи на Белорусском вокзале в Москве. Я обещал навестить вас в Ростове, однако не смог. Зато судьбе было угодно, чтобы я встретил вашего сына Игоря на фронте. В тот день враг бросил в атаку танки, они прорвали нашу оборону, и я срочно выехал в полк, что бы помочь отбить натиск противника. За рулём сидел ваш сын. Когда нас атаковали, „виллис“ загорелся, а мы с Игорем оказались в воронке от взрыва снаряда. Завязался неравный бой. Игорь бутылкой с зажигательной смесью поджёг один танк. Показался второй, и тогда ваш сын сказал, чтобы я уходил в лес, а он прикроет меня своим огнём…

После боя, когда враг был отброшен, стало ясно, что Игорь уничтожил и второй танк, но и сам погиб.

Я горжусь вашим сыном! Это был смелый и отчаянный парень. Пусть земля будет ему пухом!.. Пользуясь правом командарма, я наградил вашего сына орденом Красной Звезды (посмертно) и распорядился, чтобы командир полка, где он служил, переслал вам этот орден. Вы, наверное, скоро его получите. Я понимаю, что сердце матери наградой не успокоить, и всё же… Ваша боль, Татьяна Игоревна, это и моя боль. Вы потеряли сына, а мы — бесстрашного бойца Красной Армии. В бою он прикрыл меня, и до конца своих дней я буду это помнить.

Позвольте пожелать вам, Татьяна Игоревна, всяческого благополучия. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся. Искренне ваш — генерал армии Мерецков.

Р. S. Не отыскался ли ваш брат Аркадий? Где он теперь и жив ли? Пишите мне по адресу: Москва, Наркомат обороны, Мерецкову Кириллу Афанасьевичу. 2.10.41 г.».

— Колдуешь у карты? — спросил Мерецков генерала Крутикова, когда вошёл в штаб. Он был с генералом Дягтерёвым в соседней армии. На переднем крае пока было тихо, лишь местами противник «пощипал» нашу оборону, но на дальнейшие действия не решился. — Что нового?

Крутиков сказал, что час тому назад звонил маршал Шапошников. Ставка недовольна действиями 4-й армии генерала Яковлева на тихвинском направлении.

— Он просил вас, Кирилл Афанасьевич, войти в контакт с Яковлевым и узнать, сможет ли его армия остановить продвижение немецких войск к Тихвину, свою оценку создавшейся ситуации сообщить в Ставку.

— Плохо дело, — вздохнул Мерецков. — Алексей Николаевич, немедленно поезжай в штаб к генералу Яковлеву и узнай, нужна ли ему помощь. Ты же понимаешь, что если он не остановит наступление фашистов, то появится реальная угроза нашей 7-й армии с тыла!

Генерал Крутиков убыл в армию Яковлева в девять утра, а вечером из этой армии приехал секретарь Ленинградского обкома партии Штыков, занимавшийся обеспечением Ленинграда продовольствием.

— Генерал Яковлев подавлен и растерян, его армия отступает. — Штыков сел, ладонью провёл по усталому лицу. — С дивизиями у него связи нет. Считаю, что об этом надо доложить в Ставку!

Мерецков сказал, что по просьбе маршала Шапошникова он послал к Яковлеву генерала Крутикова и, когда тот вернётся, будут решать, что делать.

Через сутки Крутиков вернулся, и его доклад свёлся к одному:

— Сдержать натиск гитлеровцев Яковлев не сможет! Нужно срочно принимать меры. Звоните в Ставку маршалу Шапошникову.

— Уже поздно, сделаю это утром, — выдохнул Мерецков.

Ночь для него выдалась тревожной и не в меру долгой.

Утром он позвонил Верховному и объяснил ситуацию, которая сложилась для войск 4-й армии на тихвинском направлении. Выслушав его, Сталин какое-то время молчал, видимо, размышлял, как ему поступить, потом приказал Мерецкову срочно отправиться в 4-ю армию и вступить во временное командование ею.

— Обязанности командующего 7-й армией с вас не снимаются, — жёстко предупредил Сталин. — Разрешаю вам часть её сил использовать для помощи 4-й армии. Ваша задача, — всё так же жёстко продолжал Сталин, — удерживая финнов на Свири, остановить наступление немцев в районе Тихвина и разгромить их!..

Сталин, переговорив по телефону с Мерецковым, вскинул глаза на маршала Шапошникова и спросил, уверен ли он в том, что Мерецкову удастся освободить Тихвин, захваченный немцами через два дня после разговора.

— Я в это не верю! — сказал Молотов, положив в папку документы, подписанные Сталиным.

У Верховного сердито блеснули глаза. «Кажется, сейчас он взорвётся!» — невольно подумал начальник Генштаба. К его удивлению, Сталин промолчал, словно бы и не слышал, что сказал его ближайший соратник.

— Я хочу знать ваше мнение, Борис Михайлович, — вновь заговорил Сталин. — Вы не любите делать прогнозы, и эта черта вашего характера мне импонирует. И всё же, Мерецков сделает то, что ему приказано?

— Сделает, Иосиф Виссарионович, он из тех, кто слов на ветер не бросает.

— Хотелось бы в это верить, — грустно произнёс Верховный. — Не скрою, я был очень огорчён, когда восьмого ноября немцам удалось захватить Тихвин и перерезать единственную железнодорожную линию, по которой шли грузы к Ладожскому озеру для снабжения Ленинграда. Теперь надо не только выбить немцев из Тихвина, но и разгромить всю тихвинскую группировку, восстановить железнодорожное сообщение на участке Тихвин — Волхов, а также сковать силы врага и не допустить их переброску на московское направление. — Сталин помолчал, собираясь с мыслями. — Хватит ли у Мерецкова сил? Может, Генштабу следует выделить ему хотя бы одну армию?

— А где её взять, Иосиф Виссарионович? — усмехнулся Шапошников. — Все резервы брошены под Москву. Вот и Жуков просит дать ему ещё войска…

Шапошников вновь повторил, что Тихвин Мерецков возьмёт, но, как дальше сложится обстановка, ему неведомо. Сил и боевых средств у Кирилла Афанасьевича крайне недостаточно.

— Тогда придётся что-то взять из состава Ленинградского фронта, — твёрдо заявил Верховный.

— Надо ли сейчас это делать? — озабоченно спросил маршал Шапошников. — Давайте подождём, пока Мерецков не отобьёт у врага Тихвин, а потом будет видно.

— Хорошо, сделаем так, как просит начальник Генштаба, — согласился Сталин.

Разговор с Верховным оставил в душе Кирилла Афанасьевича неприятный осадок. Но что поделаешь? Сталин прав: нужно воевать лучше, действовать с умом, сражаться до последней возможности!

— Сталин очень недоволен генералом Яковлевым, — сказал Мерецков, едва генерал Крутиков вошёл к нему. — Хотел было отозвать его в Ставку, но я попросил пока этого не делать. И знаешь, что он мне ответил? «Бездарей надо убирать из армии, они воевать не умеют, а лишь губят солдат. Дорогу, мол, надо давать способным генералам!» Кирилл Афанасьевич усмехнулся. — А где их взять, этих способных генералов? Легче всего снять человека с должности, куда труднее научить его воевать.

— Странно как-то получается с Яковлевым, — озадаченно промолвил Крутиков. — Всеволод Фёдорович, сколько его знаю, в военном деле собаку съел. Хорошо проявил себя на советско-финляндской войне, в конце июня сорок первого командовал Киевским особым военным округом, в ходе войны — начальник тыла Юго-Западного фронта, был заместителем начальника Генерального штаба, а уж потом принял 4-ю армию, и вдруг осечка. И что же делать?

Мерецков сообщил Крутикову, что Сталин приказал ему срочно отправиться в 4-ю армию и взять командование ею на себя, оставаясь при этом командармом 7-й.

— Мне разрешено также часть сил 7-й армии использовать для помощи 4-й армии, — пояснил Кирилл Афанасьевич. — Задача двух армий не только удержать финнов на Свири, но и разгромить гитлеровскую группу войск на тихвинском направлении.

— Ого! — воскликнул Крутиков. — Эту задачу нужно решать фронту, а не двум армиям.

— Ты недалёк от истины, Алексей Николаевич, у врага втрое больше сил, чем у нас, — согласился Кирилл Афанасьевич. — Но не мог же я просить Верховного срочно создать фронт? — Он глубоко вздохнул. — Приказ есть приказ, и наше дело — достойно его выполнить! — Мерецков снял фуражку, положил её на край стола. — Не пора ли нам поесть? Я проголодался.

— Я сейчас распоряжусь, Кирилл Афанасьевич!

Они плотно позавтракали, затем Мерецков поручни Крутикову подобрать резервы для 4-й армии, а сам с труп пой командиров решил поехать к генералу Яковлеву.

— Но прежде позвоню ему, чтобы был на месте. Приму от него армию и сразу же окунусь в её дела, — подчеркнул Мерецков.

Пока он пытался связаться с командармом, Крутиков наметил, что можно дать 4-й армии.

— Ну-ка, скажи, герой боев на Свири, — пошутил Кирилл Афанасьевич, хотя был огорчён тем, что не дозвонился до генерала Яковлева.

Крутиков перечислил: стрелковый полк, два миномётных и два сапёрных батальона, десять походных кухонь и запасы продовольствия.

— И это всё? — удивился командарм. — Жадный ты, Алексей Николаевич! Прибавь к тому, что ты сказал, танковую бригаду и ещё два миномётных батальона и всё это немедленно отправляй в район Тихвина.

— Отдать наши скромные резервы… — начал было начальник штаба, но Мерецков осадил его: — Хватит базарить, Алексей Николаевич. Верховный потребовал немедленно освободить Тихвин, и грош нам цена, если мы с тобой этого не сделаем! — Кирилл Афанасьевич не без улыбки взглянул на Крутикова. — Ты ещё не был на ковре у Верховного? То-то, дружище. Я тоже пока не был, но другие были. Слышал про командующего Западным фронтом генерала армии Павлова?

— Дошёл и сюда слух, что его будто расстреляли за беспечность.

— Не только одного Павлова, едва ли не всё руководство фронта!..

Оставив за себя генерала Крутикова, Мерецков к вечеру вместе с дивизионным комиссаром Зеленковым, генералом Павловичем, комбригом Стельмахом и другими убыл на машине в Сарожу, которая была в двадцати километрах от Тихвина, где хозяйничали гитлеровцы, наводя «железный порядок». В сумерках прибыли в Сарожу. Мерецкова встретил командир батальона — плечистый майор в полевой форме. На вопрос, где находится командарм Яковлев, майор ответил:

— Не могу знать, товарищ генерал армии! Войска 4-й армии отходят, свой батальон я уже приготовил.

Глаза у майора были большие, тёмно-голубые, в них сквозила настороженность.

— Как сдали врагу Тихвин? — спросил Мерецков.

— Немцы ворвались в город внезапно, — пояснил майор. Он рассказал, как всё произошло и где теперь наступают гитлеровцы.

— А где располагается штаб армии?

— Не могу знать, — передёрнул плечами майор. — С утра я посылал своих людей в разведку, но они так и не выяснили, где штаб.

— Что будем делать, товарищ командарм? — спросил комбриг Стельмах, когда комбат организовал им ужин и солдатской столовой.

Мерецков сказал, что Стельмах останется с батальоном, а он вместе с генералом Павловичем и адъютантом капитаном Бородой выедет на основные направления, по которым отходили войска, и разыщет командиров соединений и частей. Сейчас важно объединить разрозненные подразделения в отряды и организовать управление ими.

— Я хочу увидеть на месте, где находятся войска 4-й армии. Да и генерала Яковлева надо найти!

Кирилл Афанасьевич был тих и краток, хотя в душе у него бушевала буря. По существу, войска 4-й армии разобщены, они в беспорядке отходят, между ними нет связи. «Если об этом станет известно Сталину, Яковлеву может выпасть судьба генерала армии Павлова, — подумал Мерецков. — Необходимо скорее его найти и принять у него армию».

Мерецков выехал из Сарожи и на пятом километре просёлочной дороги в селе Бор встретил командира 44-й стрелковой дивизии полковника Артюшенко и командира 191-й стрелковой дивизии полковника Виноградова. Представившись, Кирилл Афанасьевич спросил, не знают ли они, где находится штаб армии.

— У нас связи со штабом армии нет, — удручённо ответил Артюшенко, а Виноградов добавил, что обстановка на этом направлении сложилась не в нашу пользу, сдерживать натиск фашистов почти нечем, численность двух дивизий не превышает численности полка.

— А в моей сорок 44-й дивизии всего человек семьсот. — пожаловался Артюшенко. — У нас нет ни артиллерии, ни миномётов, ни танков, нет и транспорта.

— Да вы что, полковник, шутите? — едва не вспылил Мерецков. Выражение его лица стало жёстким, а на бугристых скулах заходили желваки. — Где же ваша боевая техника? В боях растеряли?

Артюшенко глухо, не без раздражения сказал:

— Мою дивизию перебросили с Ленинградского фронта самолётами, мы взяли с собой лишь стрелковое оружие. А с автоматом или винтовкой на вражеский танк не пойдёшь! Потому и отступаем.

— Вот что, полковник. Теперь я командующий 4-й армией, меня назначила Ставка, — сухо и неторопливо заговорил Мерецков. — Приказываю вашим войскам к десятому ноября занять оборону вот здесь! — Кирилл Афанасьевич указал район на карте. — По северному берегу реки Шомушка. Что вам надлежит сделать? Перерезать дорогу на Лодейное Поле, преградить путь танкам противника на север. В помощь вам я направляю резервные войска и боевую технику из своей 7-й армии…

— Танки будут? — прервал командарма Артюшенко.

— Дадим вам танковую бригаду, больше у меня танков нет.

— А нельзя ли выкроить хотя бы два десятка орудий? Как же нам бить танки?

— Постараюсь это сделать. — Мерецков подошёл к столу, на котором адъютант капитан Борода разложил рабочую карту командарма. — Хочу ещё раз показать вам, где и когда войска ваших двух дивизий должны занять и оборудовать оборонительные позиции… На них вы обязаны стоять насмерть! — Голос у Мерецкова был твёрд и решителен, глаза блестели. — То, что недавно вы, как морские крабы, пятились назад, забудьте! Тот, кто без приказа сделает шаг назад, будет тут же расстрелян!

— Станем биться до последнего, куда уж нам теперь отступать, — ответил за двоих Виноградов. Его спокойные чёрные глаза смотрели на командарма доверчиво, в них выражалась готовность выполнить только что отданный командармом приказ.

— Ну-ну, покажите, комдивы, на что вы способны! — Добродушная улыбка скользнула по лицу командарма.

В селе Бор Мерецков оставил генерала Павловича, на которого возложил общее руководство по сбору отступающих войск, организацию обороны и последующего наступления, а сам поспешил в другое село — Большой Двор. Здесь и находился штаб 4-й армии, и первым, кого увидел Мерецков, был генерал Яковлев. Он вышел из штаба и, когда машина командарма въехала во двор, подошёл к ней.

— Рад вас видеть, Кирилл Афанасьевич! — Он протянул руку, чтобы поздороваться с Мерецковым, но тот сделал вид, что занят, закрыл дверцу, а затем сурово взглянул на генерала.

— Я сомневаюсь, Всеволод Фёдорович, что ты рад моему приезду, а вот я рад. Что случилось, почему твоя армия буквально рассыпалась, разбежалась, едва появились вражеские танки? Как ты мог допустить это? Тебя надо за такое руководство армией отдать под трибунал!

Генерал побледнел.

— Не утрируй, Кирилл, — начал было он, но у Мерецкова вмиг окаменело лицо, а пальцы невольно сжались в кулаки.

— Какой я вам Кирилл, — с ожесточением выговорил он.

Я генерал армии, представитель Ставки, а не тот генерал, который растерял свою армию и не имеет связи ни с одной стрелковой дивизией!

Яковлев стоял перед ним навытяжку, опустив руки по швам. Лицо его залилось краской. А Мерецков, ничуть не щадя его, сурово продолжал:

— Ставка отстранила вас от руководства армией, мне приказано временно вступить в командование ею. Я остаюсь также и командармом 7-й.

Генералу Яковлеву следовало бы принять это сообщение к сведению, но он, не смущаясь, заявил:

— Приказа о снятии меня с должности командующего 4-й армией я не получал!

— Сейчас вы его получите! — Мерецков кликнул своего адъютанта и распорядился: — Садитесь за стол и пишите приказ по войскам 4-й армии о моём вступлении в командование ею…

Свершилось то, чего генерал Яковлев никак не ожидал. Уже смирившись с тем, что произошло, и укротив своё самолюбие, он вскоре подошёл к комнате, где склонился над оперативной картой Мерецков.

— Разрешите к вам?

Кирилл Афанасьевич обернулся.

— Заходи, Всеволод Фёдорович. Садись рядом так, как мы сидели с тобой в Ленинграде, когда я рассказывал тебе о республиканской Испании.

Яковлев молча сел. Его лицо было цвета воска.

«Переживает, это хорошо, значит, совесть в нём заговорила», — отметил про себя Кирилл Афанасьевич и спросил:

— Что скажешь?

— Скажу вам, как на духу, — невесело произнёс Яковлев. — Фашисты танками навалились на мою армию, бить их было нечем, и я растерялся. Надо было срочно позвонить вам в штаб 7-й армии и попросить помощи, но во мне взыграла гордость, и я…

— И ты, — прервал его Кирилл Афанасьевич, — не стал меня просить, а решил драпать от врага без оглядки? — Он помолчал. — У Гёте, Всеволод Фёдорович, есть такие слова: «Поведение — зеркало, в котором каждый показывает свой облик». Так вот твой облик на сегодня — это облик человека, забывшего о своём долге!

— Кажется, я это понял… — обронил генерал и тихо спросил: — Что мне теперь делать?

— То, что делал и раньше — сражаться с врагом, но сражаться упорно, стойко, биться за каждую пядь нашей родной земли! И не хныкать, не искать для себя каких-либо оправданий. Ты же, Всеволод Фёдорович, хорошо воевал в советско-финляндскую войну!

Яковлев оживился. Неожиданно он подумал о том, что может доказать, на что способен, и воевать не разучился.

— Я напишу рапорт Верховному Главнокомандующему, признаю свои ошибки и попрошу его оставить меня в кадрах Красной Армии…

— Писать рапорт не надо, — остановил его Мерецков. — Я уполномочен решить этот вопрос.

— Как? — встрепенулся генерал.

— Хочешь быть заместителем командующего 4-й армией?

Яковлев впился глазами в Мерецкова. Не шутит ли?

После того, что случилось с 4-й армией, генералу не верилось в такое предложение. Мерецков, заметив его колебания, усмехнулся.

— Всеволод Фёдорович, я ведь временно взял на себя командование твоей армией, так что у тебя есть шанс снова стать командармом, но это нужно доказать делом!

— Так вы не шутите? — улыбнулся Яковлев. — Сочту за честь принять ваше предложение. Теперь уж я вас не разочарую.

— Что меня, — качнул головой Мерецков, — своим войскам докажите, на что вы способны. Бойцы — ваши судьи, а не я. — Кирилл Афанасьевич подошёл ближе. — Вот и договорились. А сейчас соберите в штабе командный состав армии, будем решать, с чего начать выправлять создавшееся положение…

Генерал взял фуражку, толкнул плечом дверь и выскочил во двор. Там, в маленьком домике, расположились связисты, оттуда можно связаться со штабами дивизий.

6

Разговор с командирами соединений и частей был серьёзным. На совещании выяснилось, что некоторые управления армии, такие как тыл и медицинские учреждения, не были заранее выведены из Тихвина и стали уходить, когда немецкие танки с десантом автоматчиков ворвались в город. Эвакуация была поспешной, подтвердил генерал Яковлев. Потому-то часть штаба армии ушла на север, по дороге на Лодейное Поле, другая часть — на восток и разместилась в селе Большой Двор. Начальник штаба армии генерал Ляпин с группой работников находился в это время в районе Волхова.

— Почему он сидел там, когда 4-я армия располагалась в районе Тихвина? — Брови у Мерецкова метнулись кверху и застыли.

— Ляпин управлял Волховской группой войск, которая формально числилась в составе моей армии, — пояснил Яковлев.

— А фактически она находилась в подчинении командарма 54-й Ленинградского фронта, — заметил комбриг Стельмах.

— Ждать, когда сюда вернётся генерал Ляпин, мы не будем, — заявил Мерецков. — Не будем и вызывать его: терять время нам негоже. У нас есть кого назначить начальником штаба армии. — Кирилл Афанасьевич взглянул на Стельмаха. — Вас и назначаю начальником штаба. Вы, Всеволод Фёдорович, как мой заместитель, не возражаете?

— Я — за, товарищ генерал армии, — обронил Яковлев. — Григорий Давидович человек храбрый, есть в нём штабная струнка.

Мерецков сказал, что роль начальника штаба в предстоящих сражениях велика.

— Вам, генерал Стельмах, нужно собрать в Большом Дворе всех отбившихся от штаба работников, вернуть сюда людей из Волховской группы. — Мерецков помолчал. — Срочно организуйте разведку противника перед всем фронтом армии и не прикидывайте силы врага на глазок, а точно установите, какие соединения немцев имеются на этом направлении, сколько их и чего они хотят. И ещё, — жёстко продолжал командарм, — наладьте устойчивую связь со всеми соединениями и частями армии. Ясно?

Генерал Стельмах поднялся из-за стола.

— Так точно, товарищ командарм! Всё будет как надо. Есть у меня орлы по этой части, им и поручу. А самое трудное сделаю сам.

Мерецков подчеркнул, что с бойцами необходимо постоянно вести разъяснительную работу, поднимать их моральный дух, убеждать их в том, что враг не так силён, как кажется, его можно и нужно бить!..

Вместе с командующим артиллерии генералом Дегтярёвым Мерецков обсуждал, сколько и каких орудий надо дать на тот или иной рубеж обороны, когда начальник связи сообщил, что линия ВЧ исправлена.

— Можете, товарищ командарм, звонить в Ставку!

Услышав далёкий, но чёткий голос Сталина, Мерецков хотел было доложить ему об обстановке и принятых мерах по восстановлению боеспособности 4-й армии, но тот пре рвал его:

— Ваш звонок, товарищ Мерецков, обрадовал меня. Я полагал, что если нет от вас вестей, значит, вы застряли где-то в карельских болотах.

— Не я застрял, товарищ Сталин, застряла 4-я армия генерала Яковлева, — парировал Кирилл Афанасьевич. — Теперь вот собираю её со всех лесов и болот и готовлю удар по тихвинской группировке врага. — Он доложил Верховному подробности.

Выслушав его, Сталин усмехнулся в телефонную трубку.

— Вы взяли к себе в заместители штрафника генерала Яковлева? Не ожидал такое услышать. Не подведёт ли он вас? Дали бы ему дивизию, и пусть сражается. — Верховный выдержал паузу. — Почему молчите?

— Размышляю, как изложить вам свою просьбу, — смутился Мерецков.

— Говорите! — бросил в трубку Верховный.

Кирилл Афанасьевич сказал, что ему сейчас надо при крыть от немцев направление на Вологду, но у него нет войск в резерве.

— Мне бы, товарищ Сталин, одну стрелковую дивизию и отдельный танковый батальон. Может, прикажете Генштабу дать всё это из резерва Ставки?

Слышно было, как Сталин по прямой связи тут же позвонил в Генштаб Шапошникову, что-то сказал ему, и Кирилл Афанасьевич снова услышал голос Верховного:

— Дадим вам 65-ю стрелковую дивизию и не один, а два отдельных танковых батальона. Их немедленно направят к вам, на станцию Большой Двор.

— Товарищ Сталин, даже не верится, я вам так благодарен, — вырвалось у Мерецкова.

— Ну-ну, без эмоций, товарищ Мерецков, — осадил его Верховный. — Звоните мне, когда освободите Тихвин. Желаю удачи! — Он положил трубку.

Генерал Яковлев сидел рядом с командармом, и от того, что сказал о нём Сталин, его бросило в жар. У него будто что-то надломилось в груди. Он встал, перед глазами поплыл туман…

— Верховному положено нас шерстить, если провинились, — тихо обронил Мерецков, — так что не переживай. Что было, то было. Пошли ко мне начальника артиллерии…

Полковник Дегтярёв робко вошёл в кабинет. Мерецков пристально взглянул на него и спросил:

— Скажите, почему артиллерия так плохо била фашистов?

Дегтярёв заметно покраснел, однако глаз в сторону не отвёл, честно признал свою вину.

Мерецков приказал срочно подготовить заявку в Центр об отгрузке 4-й армии не менее трёх боекомплектов на все орудия и миномёты. Подписав документ, он распорядился, чтобы Дегтярёв лично проследил за продвижением железнодорожного состава с боевой техникой и оружием.

Через несколько дней Дегтярёв грустно доложил о том, что поступила лишь половина из того, что было заказано. Мерецков по ВЧ позвонил в Наркомат обороны начальнику Главного артуправления генерал-полковнику Яковлеву. Поздоровавшись с ним, Кирилл Афанасьевич сказал:

— 4-я армия генерала Яковлева, вашего однофамильца, которую по приказу товарища Сталина я на днях возглавил, содержится на голодном пайке. У нас нет ни снарядов, ни мин, нет половины орудий, а есть приказ Ставки — разбить группировку немцев в районе Тихвина и освободить город от врага. Вот я и размышляю, что мне делать: то ли докладывать Верховному, то ли телеграфировать в Ставку. А потом решил дать вам знать.

— И правильно сделали, Кирилл Афанасьевич. Я дам вам всё, что надо, коль этого требует Ставка, — заверил Яковлев. — У вас начальником артиллерии Дегтярёв, почему он мне не доложил?

— Он человек воспитанный, не стал делать это через голову командарма, — схитрил Мерецков.

— Понял вас, — повеселевшим голосом ответил Яковлев. — Дня через три-четыре мы отгрузим в штаб 4-й армии всё необходимое. А вам желаю выбить врага из Тихвина!..

— Ну, вот и решили нашу проблему, полковник, — обратился Мерецков к Дегтярёву. — А пока будем экономно расходовать боеприпасы.

Улыбка вспыхнула на грустном лице Дегтярёва.

— Я всё понял, товарищ генерал армии. — Он встал. — Артиллерия теперь станет действовать не массированными ударами по площадям, а строго по целям. Считаю, что такое непрерывное маневрирование артиллерии огнём и колёсами обеспечит нашим войскам возможность наносить мощные удары по врагу, а не булавочные уколы.

Мерецкову рассуждения начальника артиллерии пришлись по вкусу. Он улыбнулся, подошёл к нему и, пожав руку, коротко произнёс:

— Желаю вам боевого успеха, полковник!..

Вместе с начальником штаба Мерецков уточнил на карте расположение немецких войск на тихвинском направлении. Ему доложили, что на рассвете на станцию Большой Двор прибыла и уже выгрузилась 65-я стрелковая дивизия генерала Кошевого. Временный командный пункт дивизии оборудован в лесу, к востоку от железнодорожной станции Астрача.

— Выбрал место комдив Кошевой очень удачно, — заметил начальник штаба генерал Стельмах. — До переднего края обороны 44-й дивизии всего четыре-пять километров. Справа по направлению на Тихвин — вологодский большак, слева — железная дорога.

— Пошли за комдивом Кошевым вездеход, — распорядился Мерецков.

Полковник Кошевой прибыл в деревню Павловские Концы, где находился КП командарма. Кирилл Афанасьевич тепло встретил комдива.

— На вашу дивизию, Пётр Кириллович, у меня вся надежда, — улыбнулся он. — Перед войной вы командовали дивизией, и нам увидеться не довелось. Теперь вы здесь. Уверен, что мы с вами подружимся, не так ли?

Кошевой не ждал такого душевного разговора с командармом. Он был наслышан, что Мерецков «суров», порой даже «жесток», если дело касалось армии, и что он не держит на службе тех, кто хоть чем-то запятнал себя. «Может, это и правда, — подумал Кошевой, — поживём-увидим», но то, что командарм человек душевный, прост и доступен, ему стало ясно уже сейчас, при первой встрече.

— Что прикажете, товарищ генерал армии, то и буду делать, — весело заговорил комдив. — Я ещё не был на фронте, если не считать Гражданскую войну, где я участвовал в боях. Тогда мне было шестнадцать лет.

— А мне двадцать три! — заметил Кирилл Афанасьевич. — Но ты не жалей, Пётр Кириллович, что раньше не был на фронте. Тут тебе придётся глотнуть немало пороховой гари.

— Вы сказали, у вас вся надежда на мою дивизию. Что вы имели в виду? — спросил Кошевой.

— Будешь наносить главный удар в центре по обороне врага, — пояснил Мерецков. — Позже я тебе всё растолкую. А сейчас желал бы знать подробности о вашей стрелковой дивизии. Как она вооружена, надо ли ещё какого оружия и войска?

Кошевой почувствовал себя увереннее и не без гордости заявил, что его стрелковая дивизия полнокровная, боевая, у неё есть всё, что надо, она готова хоть завтра идти в бой.

— Поначалу я думал, что нас бросят под Москву, так и говорили, когда мы погрузились в эшелоны, — с удивлением произнёс Кошевой. — А потом вдруг прямым курсом под Тихвин. Что бы это значило, хотелось бы знать. Под Москвой, слыхал я, идёт сражение не на жизнь, а на смерть, нашим бы моя дивизия — что могучий снаряд в броневой щит фашистов. Но нет, бросили на север.

— Ты, Пётр Кириллович, находишься там, где враг перерезал артерию, которая питала Ленинград, — сказал Мерецков. — Эту артерию нужно как можно скорее освободить от врага, иначе защитникам города станет ещё тяжелее. Так что здесь, под Тихвином, жизненный перекрёсток войны. Соображаешь, полковник?

— Как не сообразить, если вы всё разжевали и в рот мне положили, — пошутил комдив.

Командарм назначил наступление на 19 ноября, а несколькими днями раньше он собрал в штабе комдивов и командиров соединений и изложил свой план проведения операции по разгрому немецких войск на тихвинском направлении и освобождению Тихвина. Суть этого дерзкого плана — окружение и уничтожение вражеских войск в районе Тихвина.

— Товарищи, — сказал, слегка волнуясь, Кирилл Афанасьевич, — наконец наступил момент, когда войска нашей 4-й армии нанесут по врагу первые удары. Признаюсь вам, что я очень переживаю, как у нас пойдут дела. Конечно, нам бы иметь ещё суток пять-десять, чтобы лучше подготовить войска к боям. Но Ставка, лично товарищ Сталин просят скорее начать наступление, и сделать это надо, чтобы спасти Ленинград, а также не дать гитлеровскому командованию возможность перебросить часть сил под Москву. Так что здесь, под Тихвином, мы с вами тоже защищаем Москву и Ленинград от фашистов. — Мерецков сделал паузу. — Если нет вопросов по плану операции, я готов изложить задачи каждой дивизии в наступлении. — Ом подошёл к карте, висевшей на стене. — Нам удалось обложить противника, находящегося в Тихвине, с трёх сторон. Северная опергруппа, действуя правым флангом в южном направлении, перехватит шоссейную и железную дороги Тихвин — Волхов и отсечёт немцам пути отхода на запад. Вот сюда, — указкой командарм показал район на карте. Навстречу северной опергруппе с юга двинется ваша оперативная группа, генерал Павлович. Ваши бойцы должны перехватить грунтовую и железную дороги Тихвин-Будогощь и отсечь врагу пути отступления на юго-запад. Обе оперативные группы встречными ударами замкнут кольцо вокруг Тихвина. — Кирилл Афанасьевич пристально посмотрел на карту. — Теперь о дивизии Кошевого. Она нанесёт лобовой удар по городу с юго-востока. А ваша, генерал Яковлев, южная оперативная группа будет наступать в общем направлении на Будогощь.

— А если встречный удар у меня и генерала Иванова не получится? — спросил генерал Павлович.

— Я это предусмотрел, — улыбнулся командарм. Тогда вы перережете коммуникации и пути отхода немцем на дальних подступах к Тихвину, и гитлеровцам каюк! Теперь о 54-й армии Ленинградского фронта, — продолжал Мерецков, глядя на карту. — Она нанесёт удар по врагу вдоль реки Волхов на Кириши. С командармом генералом Федюнинским я уже всё согласовал. Иван Иванович человек обязательный и нас не подведёт. 52-я армия генерала Клыкова уже ведёт уличные бои, она захватила город Вишеру и продолжает теснить противника. — Мерецков окинул цепким взглядом своих подопечных. — Ну как, орлы, осилим врага?

— Надо бы выдюжить! — весело бросил генерал Стельмах. — Но, чует моё сердце, бои будут тяжёлыми и не сразу немец повернётся к нам спиной.

— А мы заставим его не только повернуться, но и прытко побежать, дабы не пришёл ему капут! — не без улыбки произнёс генерал Яковлев.

— Итак, мы обсудили план контрнаступления, — веско подчеркнул Мерецков. — Прошу всех убыть в свои соединения. Не забудьте, начинаем наступление девятнадцатого ноября!..

Ноябрьские снежные метели под Тихвином завывали днём и ночью, намели огромные сугробы. Однако земля, сплошь покрытая заболоченными лесами, не промёрзла, и бойцы, наступая, по колено утопали в белой каше. В самый разгар боя Мерецков со своего КП смотрел в бинокль, но ничего не мог разглядеть в серой промозглой пелене. «Лишь бы смять оборону фрицев, а уж потом наших ребят ничто не остановит», — эта мысль согревала Кирилла Афанасьевича. Но немцы упорно оборонялись, их танки, зарывшись в землю, вели интенсивный огонь.

Звонили и докладывали о боях вокруг Тихвина комдив 65-й Кошевой, комдив 191-й стрелковой Виноградов, комдив 44-й Артюшенко, генерал Павлович. «Что-то нет вестей от моего крестника Яковлева, — забеспокоился Мерецков. — Может, у него наступление застопорилось, а он, гордец, не просит помощи, старается сам решить проблему». И надо же, только подумал о генерале, как он тут же вышел на связь!

— Наконец-то дал о себе знать, — пробурчал в трубку полевого телефона Мерецков. — Я с утра переживаю, думаю, как дела у моего крестника? То, что твои бойцы создали угрозу коммуникациям врага, меня радует, а вот то, что войска продвигаются медленно, огорчает.

— Меня тоже, товарищ командарм, — гулко отозвался Яковлев. — Нередко на нашу атаку немцы отвечают контратакой.

— Нажимай, Всеволод Фёдорович, Тихвин уже виден на горизонте, — подбодрил генерала Кирилл Афанасьевич. — Ещё один-два рывка, и город будет наш!..

За две недели ожесточённых боев 4-я армия нанесла врагу ощутимые удары и серьёзно ослабила его группировку в районе Тихвина. Но что-то в 4-й армии нарушилось, где-то произошёл сбой, надо было что-то менять в действиях войск.

На рассвете Мерецков пригласил к себе начальника штаба генерала Стельмаха, других военачальников.

— Вот что, полководцы, — шутливо заговорил командарм, — необходимо срочно внести изменения в план операции, а также провести некоторую перегруппировку сил.

— Наверное, вы хотите основные усилия перенести на левый фланг армии? — спросил начальник штаба Стельмах.

— А ты, Григорий Давидович, вмиг сообразил, что к чему, глядя на карту.

Похвала командарма смутила генерала, он даже слегка зарделся. Командующий артиллерией Дегтярёв бросил реплику:

— Товарищ командарм, он ещё вчера вечером сказал, что хочет предложить вам ударить по немцам с левого фланга!

Мерецков смерил Стельмаха острым взглядом.

— Это правда?

— Была такая задумка. — В карих глазах Стельмаха промелькнула настороженность. — Ночью я не стал вас беспокоить, отложил до утра.

— Плохо, начштаба! Впредь подобные вещи не откладывать, а сразу сообщать о них. Итак, с левым флангом всё ясно. Теперь о главном ударе. Его будет наносить опер группа генерала Павловича. Где? Вдоль реки Сясь. А вспомогательный удар нанесут все соединения северной опергруппы. Дивизия Кошевого усилит свой левый фланг, чтобы ударить на Тихвин с юга и юго-запада. Всё ясно, товарищи? Вопросы есть? Нет.

— Есть предложение, товарищ командарм. — С места поднялся генерал Стельмах. — Поскольку войска генерала Павловича будут наносить главный удар, нам надо усилить его опергруппу.

— Надо бы, — согласился Мерецков. — Что вы предлагаете?

— Отдать Павловичу «гренадерскую» бригаду из четырёх батальонов, а также кавалерийский полк, который мы уже сформировали. Всего более трёх тысяч человек.

Командарм закурил папиросу, поднял глаза на Стельмаха.

— Можете отдать Павловичу все наши резервы, — разрешил он.

Всю ночь Кирилл Афанасьевич не сомкнул глаз. Он переговорил со всеми комдивами, командирами полков и бригад по телефону, отдал некоторые распоряжения, побывал у танкистов и минёров. Вернулся в штаб армии усталый. Пытался позвонить жене, но московская линия была перегружена и милый девичий голос посоветовал ему позвонить ещё раз на рассвете, когда будет меньше работы.

— Спасибо, красавица, но на рассвете мы будем слушать музыку боя, — шутливо ответил телефонистке Мерецков.

Утром 5 декабря войска 4-й армии, перегруппированные и усиленные, начали наступление. Три дня шли напряжённые бои, а в ночь на 9 декабря начались решительные атаки на Тихвин. Две стрелковые дивизии — 191-я с северо-востока, 65-я с юга — нанесли удары по врагу. Пехоту поддерживала артиллерия. Не выдержав натиска наших войск, немцы отступили, и бойцы ворвались в город.

Мерецков вышел во двор. Рассветало. В небе гасли звёзды. Ветер поутих, прилёг у леса отдохнуть. Кое-где ещё ухали орудия. У вездехода командарма возился адъютант капитан Борода.

— Ну, что там, можно ехать? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Машина готова! — отозвался капитан. — Куда вы решили ехать?

— В Тихвин, к комдиву Кошевому. Я только что говорил с ним по телефону, он ждёт нас.

Добрались до Кошевого быстро. Комдив отдал Мерецкову рапорт. Ему было чем порадовать командарма: его войска первыми ворвались в город, сокрушив оборону немцев.

— Давай пройдёмся по городу, Пётр Кириллович, поглядим, как оборонялись немцы, — предложил Мерецков.

Позднее, уже будучи маршалом, Кошевой, вспоминая эту «прогулку» по Тихвину, отмечал, что «командарм часто останавливался, всматриваясь в опалённые огнём сражения здания, в разбитую немецкую технику, о чём-то думал. На дороге лицом вверх лежал убитый фашистский солдат. На животе тускло блестела пробитая пулей пряжка пояса с надписью „Gott mit uns“ („С нами Бог“)».

Мерецков вернулся в штаб фронта весёлый. Глядя на генерала Стельмаха, писавшего заявку в Центр на вооружение и боеприпасы, он воодушевлённо произнёс:

— Походил я по Тихвину, увидел всё, что сделала наша артиллерия, и решил доложить Верховному, что город взят! Связь ВЧ работает?

— Как часы! — отозвался начальник штаба. — Вам вызвать Москву?

— Я сам, Григорий Давидович. Ты скорее передай заявку по «бодо» в Центр, чтобы обеспечить армию боезапасом, — Кошевой жаловался, что во время боев ему приходилось экономить снаряды и мины. — Мерецков снял трубку и попросил дежурного соединить его со Ставкой. Почти сразу же он услышал знакомый голос. «Сталин!» — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Волнение поутихло, и он громко проговорил: — Докладывает генерал Мерецков. Мои войска освободили город Тихвин!

Сталин поблагодарил Мерецкова за добрую весть и сказал, что об этом завтра с утра будет сообщение Совинформбюро.

— Выходит, и вправду хитрый ярославец перехитрим немцев? — спросил Сталин и уже строго добавил: — Надо закрепить успех новыми ударами по врагу. Гоните немцем от Тихвина как можно дальше. Сейчас под Москвой наши войска громят немецкую группу армий «Центр», скажите об этом своим подопечным.

— Понял вас, действую! — отрапортовал Мерецков.

Рано утром, едва Кирилл Афанасьевич проснулся, к нему вошёл генерал Стельмах и с порога бросил:

— Москва передаёт о разгроме немцев в Тихвине!..

Мерецков включил радио, и голос Левитана наполнил комнату. «Дней десять назад группа немецких войск генерала Шмидта, — сообщало Совинформбюро, — действующая на юго-востоке от Ленинграда, захватила город Тихвин и близлежащие районы. Немцы ставили себе целью прервать сообщение между Ленинградом и Волховским районом и тем поставить ленинградские войска в критическое положение. В течение десяти дней шла борьба за Тихвин с переменным успехом. Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии товарищем Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли город Тихвин. В боях за Тихвин разгромлены 12-я танковая, 18-я моторизованная и 61-я пехотная дивизии противника. Немцы оставили на поле боя более 7000 трупов. Остатки этих дивизий, переодевшись в крестьянское платье и бросив вооружение, разбежались в лесах в сторону Будогощи. Захвачены большие трофеи, которые подсчитываются».

— В сообщении Совинформбюро указана ваша фамилия, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул генерал Стельмах.

— Ясное дело, я же командарм, — улыбнулся Мерецков. — Давай на стол пару бутылок «наркомовской» — за это надо выпить — и что-нибудь закусить, а я пока умоюсь и побреюсь. Поручи всё это дело моему адъютанту…

Две ночи подряд громыхали орудия, и лишь на утро третьего дня наши войска выбили немцев из Лазаревичей. В это время неожиданно Мерецкову позвонил заместитель начальника Генштаба генерал Василевский.

— Как дела, Кирилл Афанасьевич, что нового? — спросил он.

— Сражаемся с немчурой, Александр Михайлович, — пробасил в трубку Мерецков. — На днях Тихвин освободили…

— Знаю! — прервал его Василевский. — У меня для вас новость: Верховный приказал вам вместе с начальником штаба генералом Стельмахом прибыть в Ставку. До встречи!..

Генерала Стельмаха Кирилл Афанасьевич знал давно. До войны он преподавал в Военной академии Генштаба, и они часто обсуждали проблемы обучения и воспитания войск Красной Армии. В июне Стельмаху было присвоено звание генерал-майора, а Мерецков стал генералом армии.

— Отстал я от вас, Кирилл Афанасьевич, — развёл руками Стельмах. — Ещё одна ступенька, и вы — маршал!

— Так я старше тебя! — возразил Мерецков.

— Всего-то на три года…

— И ты будешь генералом армии, дай срок, — утешил его Кирилл Афанасьевич.

(Этому не суждено было случиться: генерал Г. Д. Стельмах погиб в бою 21 декабря 1942 года. — А. 3.).

Мерецков никак не мог уснуть и всё ворочался на нарах. Слышал, как в железной печурке потрескивали дрова, навевая грусть. Поездка в Ставку волновала его. Неужели Верховный им недоволен? Эта мысль не покинула его и тогда, когда они с начальником штаба садились в самолёт.

Долго летели в тёмном облачном небе. Наконец «Дуглас» приземлился на Центральном аэродроме в столице. А через час они уже были в Генштабе. Встретил их генерал Василевский.

— Может, скажешь, дорогой Александр Михайлович, зачем вызвали нас в Ставку? — Мерецков задержал его руку в своей руке, приветствуя.

— Скажу, Кирилл Афанасьевич! — Василевский подал им стулья. — Решено образовать Волховский фронт. По дробности завтра утром в Ставке. Вам быть у Верховного к девяти ноль-ноль!

— Новый фронт — это то, что необходимо сейчас! — весело промолвил Кирилл Афанасьевич.

— Так что оба отдыхайте с дороги, а утром ждём вас! Да, а где вы будете ночевать? — спохватился Василевским. Вы, Кирилл Афанасьевич, наверное, пойдёте домой, у вас ведь жена в столице, а куда вы собираетесь, Григорий Давидович?

— У меня есть где остановиться в Москве, — смутился Стельмах.

Он ушёл, а Мерецков задержался.

— У меня к тебе личная просьба, Александр Михайлович, — сказал Кирилл Афанасьевич, озабоченно глядя на него. — Нужно позвонить в Ташкент генералу Ковалеву…

— В Бронетанковую академию? — удивился Василевский. — Чего вдруг?

— Сын мой Володька там учится. Когда я сидел на Лубянке, он подал военкому заявление с просьбой призвать его в Красную Армию, а тот направил его на учёбу в академию. В октябре она эвакуировалась в Ташкент, и сын теперь там.

— Не знал я, что ваш сын учится на танкиста, — произнёс Василевский. — А мой Юрка пожелал быть авиатором и тоже учится… А Ташкент вам сейчас дадут.

Мерецков переговорил с генералом Ковалевым, затем с сыном. Положив трубку, он скосил глаза на Василевского.

— Побеседовал с сыном, и на душе стало легче. — Кирилл Афанасьевич встал. — Ну, я пошёл.

Василевский напомнил ему, что завтра надо явиться к Верховному в девять ноль-ноль.

— Не любит он, если кто-то приходит с опозданием.

— Я это знаю, так что не переживай, будем со Стельмахом вовремя.

Мерецков вошёл в кабинет Верховного и застыл у двери, не зная, то ли садиться к столу, то ли представиться. Щемящее чувство некстати вкралось в душу, под глазом забилась тонкая жилка. Наконец вождь встал с кресла и подошёл к Мерецкову. Поздоровавшись за руку с ним и генералом Стельмахом, он пригласил их сесть за стол.

— Как долетели? — На лице Верховного появилась мягкая улыбка.

— Без происшествий, — коротко изрёк Мерецков.

— Вам повезло, Кирилл Афанасьевич, — подал голос Жданов. — А вот когда мы летели с генералом Хозиным, наш самолёт обстреляли «юнкерсы».

Мерецков осмотрелся. Люстра, висевшая над столом, горела ярко и слепила глаза. Напротив сидел Молотов, чуть поодаль от него — Маленков. На другой стороне стола сидели командиры Ленинградского фронта: генерал Хозин и Жданов, командующий 26-й армией (в конце декабря она была переименована во 2-ю ударную армию), генерал Соколов, командарм 59-й генерал Галанин. Мерецков сел рядом с Хозиным. Толкнув Кирилла Афанасьевича в бок, Хозин тихо спросил:

— Почему не дал знать мне, что освободил Тихвин?

— Некогда было, — так же тихо ответил Мерецков. Он хотел ещё что-то сказать, но с места поднялся маршал Шапошников и заговорил о том, что Верховный Главнокомандующий поручил ему доложить обстановку, сложившуюся под Ленинградом. Хотя она и стабилизировалась, немцы не отказались от идеи захвата города. Они вновь активизировали свои действия и в начале ноября захватили Тихвин, лишив Ленинград последней железной дороги, по которой через Вологду шло снабжение города. Ставка направила туда генерала армии Мерецкова, и Тихвин был освобождён.

Услышав свою фамилию, Кирилл Афанасьевич почувствовал, как щёки его запылали.

— Товарищ Мерецков сделал всё, что ему было поручено, хотя у него не хватало войск, оружия и боеприпасов, подал реплику Сталин. — Но Ленинград по-прежнему и опасности, и Ставка не может этого не видеть. — Верховный взглянул на Шапошникова. — Продолжайте, Борис Михайлович.

Шапошников стоял у стола, чуть ссутулившись, его лицо было необычно строгим, а голос с хрипотцой свидетельствовал о напряжении, с которым он говорил.

— Если посмотреть на карту, которая висит перед вами, — снова заговорил маршал, — то нетрудно увидеть, как осложнилась ситуация на северо-западном направлений. Назрел момент, когда надо объединить армии, действующие к востоку от реки Волхов. С этой целью Ставка приняла решение образовать Волховский фронт Какова его задача? — спросил начальник Генштаба и сам же ответил: — Содействовать срыву вражеского наступления на Ленинград! Это на первом плане. А когда обозначится успех, совместно с Ленинградским фронтом освободить Ленинград от блокады и разгромить войска группы армий «Север».

— Товарищ Хозин, что вы на это скажете? — Сталин смотрел на генерала с прищуром, словно брал его на прицел. — Или, быть может, решение задачи вам не под силу?

Генерал Хозин легко, без раздумий заявил, что войска Ленинградского фронта, коим ему доверено командовать, выполнят свою задачу. У него на этот счёт сомнений нет. А вот как поведёт себя Волховский фронт — знать ему не дано, всё будет зависеть от того, кто станет им командовать.

— Мы с Хозиным, товарищ Сталин, подсчитали наши силы и уверены, что успех обеспечен, — неспешно произнёс Жданов.

— Ну вот и договорились. — Сталин взглянул на Шапошникова. — Кого Генштаб предлагает назначить командующим Волховским фронтом?

— Генерала армии Мерецкова! — Маршал Шапошников помолчал, потом добавил: — Кандидатура достойная.

У Кирилла Афанасьевича ёкнуло сердце. Голос Верховного вернул его к действительности.

— Товарищ Мерецков, как вам новое назначение?

— Постараюсь, — с трудом выдохнул тот.

«Постараюсь…» — повторил про себя Сталин, огорчившись, что не услышал ни слов благодарности за доверие, ни заверений в успехе на новом фронте. Словом, сдержанность Мерецкова ему не понравилась. Впрочем, он тут же подумал, что Мерецков не льстец, как Ворошилов, Кулик или Мехлис. Он такой, какой есть. Чем-то даже похож на Жукова, прямой и твёрдый, но не вспыльчив, как тот, и без гонора. Прав был Молотов, когда однажды сказал ему о Мерецкове: «Ты, Иосиф, правильно сделал, что не дал Берии расправиться с ним, он тебя ещё не раз выручит». Сталин поднял голову и только сейчас заметил, что Мерецков стоит у стола, опустив руки по швам.

— Вы хотите сказать, что оправдаете оказанное вам доверие? — усмехнулся Сталин.

— Да! — резко отозвался Кирилл Афанасьевич. — Извините, товарищ Сталин, я не привык давать торжественные обещания. Не в моём это характере. Но долгу всегда был и буду верен!

Верховный вскинул глаза на маршала Шапошникова.

— Теперь давайте согласуем назначения должностных лиц фронта. Товарищ Мерецков, кого вы предлагаете на должность начальника штаба фронта?

Мерецков назвал генерала Стельмаха. Возражений не последовало. Но, когда он предложил назначить командующим 7-й армией генерала Гореленко, Сталин метнул на него недобрый взгляд.

— Мы же недавно освободили его от командования этой армией! — сердито произнёс он и неприязненно посмотрел на начальника Генштаба маршала Шапошникова. — Борис Михайлович, это похоже на сделку!

— Ничуть! — мягко возразил маршал. — У командарма могут быть ошибки, будь он хоть семи пядей во лбу. Были срывы и у генерала Гореленко, но он извлёк из них надлежащий урок и в ходе боев на волховском направлении проявил зрелость. Так, Кирилл Афанасьевич?

— Совершенно верно, Борис Михайлович, — бойко отозвался Мерецков. — Став командармом 7-й, он нас не подведёт. — Кирилл Афанасьевич перевёл взгляд на Верховного. — Я прошу вас, Иосиф Виссарионович, одобрить это назначение.

— Два военачальника против одного, — усмехнулся Сталин. — Что мне остаётся делать? Сдаюсь без боя! — весело констатировал он.

— Разрешите, товарищ Сталин? — В дверях появился Поскрёбышев. — Вам звонит командующий Калининским фронтом генерал Конев.

Верховный снял трубку с аппарата ВЧ.

— Что у вас, товарищ Конев? — спросил Сталин, услышав бодрый голос комфронтом.

— Мои войска освободили город Калинин! Я докладываю вам с КП фронта. 9-я немецкая армия имела преимущество в артиллерии и танках, но нам удалось сокрушить её.

— Трофеи есть? — поинтересовался Верховный.

— Есть, — гулко прозвучал голос Конева. — Тридцать один танк, девять самолётов, около двухсот орудий и более тысячи автомашин. Остальная вражеская техника подсчитывается.

Генерал Конев, видимо, ожидал, что Сталин его похвалит, но тот вдруг сказал:

— Отстали вы, товарищ Конев, от Жукова. Он ещё вчера, пятнадцатого декабря, доложил в Ставку, что очистил город Калинин от немцев!

— Так у него намного больше войск, чем у меня, товарищ Сталин! — Слышно было, как Конев засмеялся в трубку.

— Оба вы молодцы, так что не теряйте время и продолжайте наступление. Чем дальше отбросите врага от столицы, тем лучше, — произнёс Верховный. — У меня тут находится генерал армии Мерецков, он передаёт вам боевой привет! Что, не понял?.. Да нет, Ставка создала новый Волховский фронт, и Кирилл Афанасьевич его возглавил. Желаю вам, Иван Степанович, новых успехов на фронте!..

Положив трубку, Сталин сказал:

— Ну вот, товарищи, ещё один город освободили наши войска — Калинин. Операция «Тайфун», на которую рассчитывали гитлеровцы, терпит крах, и командующий группой войск «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок и его ретивые генералы, особенно Гудериан, с позором провалились. Так что и вы, товарищ Мерецков, подумайте, как скорее прорвать блокаду Ленинграда. Хорошо бы это сделать в новом году. Сможете?

— Будем стараться, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся Мерецков. — Под Ленинградом очень сильна вражеская оборона, и, чтобы её сломить, нужная мощная артиллерия, у нас же таких орудий единицы. А на резервы Ставки нам пока рассчитывать не приходится: всё было отдано на московское направление.

— Тут вы правы, свои резервы Ставка всё израсходовала, — грустно промолвил Сталин. — Но вы старайтесь бить врага теми силами, которыми располагаете. Со временем вы всё получите…

7

Во дворе Генштаба у чёрной «эмки» Мерецкова ожидал генерал Стельмах.

— Ты доволен новым назначением? — спросил его Кирилл Афанасьевич.

— Лучшего нельзя и желать, — слегка смутился генерал. — Фронт есть фронт, не то что армия. Спасибо, Кирилл Афанасьевич, я вас не подведу.

— Ты себя не подводи, а для этого надо работать в поте лица. И не только работать, но и хорошенько соображать. Ладно, Григорий Давидович, о делах поговорим позже. Вылетаем с тобой на фронт в десять вечера, так что на аэродром не опаздывай.

Во дворе Наркомата обороны Мерецков увидел маршала Будённого. Семён Михайлович вышел из машины, что-то сказал водителю и направился к подъезду.

— Кирилл, ты ли?! — воскликнул он, увидев Мерецкова.

— Я, Семён Михайлович, только что из Ставки.

— Пойдём ко мне в кабинет, кое о чём хочу тебя спросить. Ты не торопишься?

— Можно и зайти.

В кабинете маршал разделся, снял шинель.

— Значит, ты был в Ставке? Ну и как прошла встреча с Верховным?

— Можете меня поздравить, теперь я — командующий Волховским фронтом!

— Что ни говори, а талантливых людей Сталин ценит, дай пожму тебе руку! — Будённый до боли сжал пальцы Мерецкова. — Я был в Ставке, когда ты по телефону докладывал Верховному об освобождении Тихвина. Ему твой доклад был что бальзам на душу. «Ну вот, — сказал он, — наконец-то и хитрый ярославец — то есть ты, Кирилл, — утёр немцам нос!» — Маршал достал из портсигара папиросу и закурил. Освобождение Тихвина твоя первая крупная операция?

— Первая, но далась она мне кровью и потом. Ситуация тогда была сложной…

— Леса, снег по колено, незамёрзшие болота, — прервал Мерецкова Будённый, — а наступать надо! У немцев больше танков и самолётов, а у тебя не хватало снарядов, мин, даже ручных гранат по одной на троих бойцов.

— Откуда вы знаете, Семён Михайлович? — удивился Мерецков, и в его голосе были скорее горькие, нежели радостные ноты.

— Я это знаю, Кирилл, давно, с самого начала войны, — глухо произнёс маршал. — У меня сложилась точно такая же ситуация, когда командовал Резервным фронтом под Москвой. Немецкие танки лавиной шли на оборонительные рубежи фронта, а бить их было нечем. Тогда я сам едва не угодил в плен. — Семён Михайлович помолчал. — Ты так и не сказал, что было в Ставке. Сталин тебя не журил? На похвалу он скуп, а шерстить нашего брата умеет.

— Верховный был сдержан в эмоциях. Я его понимаю: до улыбок ли ему? На всех фронтах обстановка пока не в нашу пользу. Ленинград в блокаде, под Москвой тоже несладко, на Севастополь немцы скоро вновь пойдут штурмом, а там и до Сталинграда рукой подать. Везде трудно, и все просят резервов. А где их взять? Я вот тоже просил, когда немец рвался к Тихвину.

Будённый слушал Мерецкова, шевеля бровями. Казалось, у него на душе было что-то своё, затаённое, и это «что-то» волновало маршала. Когда Кирилл Афанасьевич умолк, он заговорил. Да, Сталину сейчас не до улыбок. Когда войска Резервного фронта отступали под Москвой, Будённый выслушал от него немало упрёков. А вот генералу Коневу крепко досталось. Сталин даже прислал к нему комиссию во главе с Молотовым, чтобы расследовать, почему Конев не смог остановить врага.

— А был ли он виноват, если у него, как и у меня, не хватало танков и артиллерии! — воскликнул Будённый. — Спас Конева от незаслуженной кары Жуков, не то Ивана Степановича поставили бы к стенке, как это сделали с генералом армии Павловым. А Конев способный вояка, есть у него военный талант.

— А я слышал вас по радио! — вдруг сказал Мерецков. — Мужественный такой голос, звонкий.

— Ты что-то напутал, Кирилл, — усмехнулся маршал. — Я давно уже не выступаю по радио. Где ты мог слышать мой голос, да ещё звонкий?

— Где слышал? — Мерецков хитро подмигнул. — На КП 4-й армии, утром седьмого ноября!

— Ах вот ты о чём! — спохватился маршал. — Парад на Красной площади в честь двадцать четвёртой годовщины Октября? Командовал парадом генерал Артемьев, а я принимал его.

Мерецков объяснил маршалу, что в те дни он командовал 4-й и 7-й армиями и седьмого ноября позвонил по ВЧ Сталину, чтобы доложить о ситуации на фронте. Трубку взял Поскрёбышев, он-то и сказал, что Верховный находится на военном параде, который проходит на Красной площади. Положив трубку, Кирилл Афанасьевич включил на КП радиоприёмник и настроился на волну Москвы.

— Землянку наполнил ваш голос, Семён Михайлович, — говорил Мерецков. — Вы как раз объезжали войска и поздравляли бойцов с праздником. Они дружно отвечали вам. Потом произнёс речь товарищ Сталин. Я слушал его, и у меня сразу повеселело на душе. С ещё большей уверенностью я осознал, что мы победим, что разобьём Гитлера и его бандитскую свору!

Будённый признался, что у него тоже было такое чувство, когда он стоял на трибуне Мавзолея.

— Вы тоже сегодня улетаете? — спросил маршала Кирилл Афанасьевич. — Куда, если не секрет? Не на Западный ли фронт, к Жукову?

— Нет, Кирилл, — улыбнулся маршал. — На юг, в Тамань лечу. Я был там в октябре. Тогда армия Манштейна[18] стремилась захватить Крым, главный удар она наносила через Перекопский перешеек. А Крым обороняла Отдельная армия генерала Фёдора Кузнецова.

— Там же была и Отдельная приморская армия генерала Петрова! — возразил Мерецков.

— Да, но она вступила в бой с фашистами лишь в конце октября и была сильно ослаблена боями в Одессе, оттуда на кораблях её эвакуировали в Севастополь. К середине ноября немцам удалось захватить весь Крым, кроме Севастополя. Сталин очень разгневался, потребовал «очистить Крым от немцев». Потому-то на конец декабря и назначена высадка десантов в Керчи и Феодосии. Операция готовится весьма крупная и руководит ею генерал Козлов.

— Дмитрий Тимофеевич! — воскликнул Мерецков. — Опытный вояка. На год старше меня. В финскую войну он командовал стрелковым корпусом, а я 7-й армией.

— Теперь он возглавляет Закавказский фронт. А высадку десанта готовят командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский и командующий Азовской флотилией адмирал Горшков. Обоих я хорошо знаю, так что мне с ними будет легче работать.

— Какова цель десантной операции?

— Очистить от врага Керченский полуостров!

(В результате Керченско-Феодосийской десантной операции, проведённой с 25 декабря 1941 года по 2 января 1942 года, войска Красной Армии и Военно-Морского Флота нанесли поражение керченской группировке противника, отвлекли часть его сил от Севастополя, предотвратили возможность вторжения немцев на Кавказ через Таманский полуостров, освободили Керчь и Феодосию, а также захватили важный оперативный плацдарм в Крыму. — А 3.).

На том и расстались. Мерецков поспешил на Арбат. Вот и дом, в котором живёт тётя Татьяны Кречет. Давно здесь не был Кирилл Афанасьевич, но во дворе дома ничего не изменилось, лишь берёза у дома разрослась. Она щедро раскинула свои ветки, теперь они едва не упираются в окна четвёртого этажа, а заветная квартира этажом ниже. Он поднялся к ней, ощущая, как забилось сердце. Только постучал, как ему открыли дверь.

— Вам кого? — На пороге стояла Татьяна. Какое-то время она смотрела на гостя, а тот во все глаза на неё и от такой неожиданной встречи не мог ни слова вымолвить. Она наконец узнала его, слегка вскрикнула: — Боже, так это же вы, Кирилл Афанасьевич! Входите, пожалуйста. Где вы пропадали всё это время?

— На фронте, Татьяна Игоревна, — улыбнулся Мерецков.

Он шагнул в прихожую, а она, закрыв дверь, дрожащим от волнения голосом позвала тётю. Та вышла из своей комнаты и, увидев Мерецкова, негромко промолвила:

— Здравствуйте, красивый мужчина! О, да вы уже генерал армии! — Ася Марковна мило улыбнулась. — Снимайте шинель, шапку, будьте как дома!

Мерецков сел на стул и лишь сейчас увидел на тумбочке фотокарточку в рамке. На ней был снят Игорь Кречет, сын Татьяны. Он сидел на палубе теплохода «Чапаев» с гитарой в руках. Внизу ровным ученическим почерком было написано: «Мама, это я перед рейсом в Сталинград. Игорь. 20. 5.41 г.». Перехватив задумчивый взгляд гостя, Татьяна пояснила:

— Из рейса сын вернулся двадцать первого июня, а в ночь на двадцать второе он дежурил на пароходе. Прибежал домой рано утром и сообщил мне, что началась война. А через три дня его уже призвали в армию. — Она передохнула, голос её звучал тихо, и Кирилл Афанасьевич догадался, что ей было нелегко всё это говорить. — Военный эшелон, в котором находился и мой сын, шёл через Ростов, и на станции его на какое-то время поставили на запасной путь. Игорь примчался ко мне днём, он так похудел за эти дни, что мне стало жаль его и я расплакалась. Начала просить его, чтобы поберёг себя, а он попросил меня скорее собрать что-нибудь поесть: «Я, — говорит, — с утра ничего в рот не брал». Потом спросил о Любе, девушке, с которой он дружил. Я ответила, что она у меня не была. «Если придёт, скажи ей, что я ушёл на войну, что люблю её, что буду ей писать». Потом он ушёл и с тех пор не давал о себе знать. А в сентябре я получила на него похоронку и ваше письмо, и мне стало ясно, как он погиб в бою. Это был для меня такой удар, что я слегла и неделю не ходила за город рыть окопы.

— А я узнал о том, что это ваш сын, перед самой поездкой на передовую, — глухо произнёс Кирилл Афанасьевич и подробно рассказал Татьяне о смерти Игоря.

Татьяна, с трудом шевеля губами, поведала о том, что сын очень хотел попасть на военный флот, со слезами просил военкома направить его на боевые корабли, но тот не внял его просьбе.

— Может, и не погиб бы Игорёк, если бы попал на флот, грустно промолвила Татьяна. — Значит, не судьба. — Она подняла на Мерецкова глаза и вдруг жёстко, с обидой спросила: — Почему его сразу послали на фронт? Ведь он не был обучен военному делу, никогда не держал в руках винтовку, а его тут же бросили в бой…

«Не стану говорить ей, что Игорь самовольно убежал из эшелона домой, за что и попал в штрафной батальон, — решил Мерецков. — Это может новой болью отозваться в ней».

— Война, Татьяна Игоревна, началась внезапно, и случилась такая заваруха, что не поймёшь, кто прав, а кто виноват, — печально ответил Кирилл Афанасьевич.

— Моего отца убили белогвардейцы, но то были наши враги, а Игоря ведь призвали в Красную Армию! — произнесла Татьяна. — Подучили бы парня военному делу, а потом и в бой послали бы.

— Что поделаешь! — передёрнул плечами Мерецков и, немного помолчав, спросил, получила ли она награду сына.

Татьяна молча прошла в другую комнату и принесла что-то завёрнутое в белый платочек.

— Вот он, орден Красной Звезды, — тихо сказала она. — Я берегу его как самое святое. Хоть и погиб мой Игорёк, но погиб не трусом, а героем! Вырастет внук и узнает, каким солдатом был его отец.

Мерецков вздрогнул, словно его кольнули.

— Какой внук? — спросил он напряжённо.

— Разве я вам не говорила? — Татьяна удивлённо посмотрела ему в лицо и тут же спохватилась. — Извините, это был у меня разговор с военкомом, когда я уезжала из Ростова в Москву к тете. Она тогда приболела, и я приехала пожить у неё… Так вот мой Игорёк встречался с девушкой, но расписаться не успел, а вскоре после его отъезда в армию у него родился сын, которого назвали Васей. Люба живёт неподалёку от Ростова, в селе, где раньше жил и учился в школе мой муж Альберт Кречет. А когда я уезжала к тете, она переселилась с малышом в мою квартиру: всё-таки в городе жить с малым ребёнком легче, чем в селе.

— Сколько сейчас мальчику?

— Пошёл второй годик. Забавный малыш, вылитый Игорёк в детстве.

— Так это же счастье какое, а? — улыбнулся Мерецков. — В сыне течёт отцовская кровь!

— В малыше я души не чаю, — призналась Татьяна. — Соскучилась по нему, а поехать в Ростов сейчас не могу: там идёт война. Город ещё в конце октября захватили гитлеровцы, через неделю их выбили оттуда, но надолго ли? Немцы рвутся на Кавказ и наверняка снова захватят Ростов. — Татьяна помолчала, потом окликнула хозяйку: Ася Марковна, вы всё приготовили?

— Стол накрыт, приглашаю вас! — отозвалась хозяйка.

Мерецков вопросительно взглянул на Татьяну. Та догадалась, в чём дело, сказала тихо, но твёрдо:

— Давайте помянем моего Игорька, я очень вас прошу… — Голос у неё дрогнул, она посмотрела на гостя немигающими глазами. В них, как показалось Кириллу Афанасьевичу, был упрёк, и он не смог смолчать.

— Татьяна Игоревна, я хочу, чтобы вы знали: вины моей или моих товарищей в гибели вашего сына нет.

— Бог с вами, Кирилл Афанасьевич, разве я могу вас в чём-то упрекнуть! — едва не крикнула Татьяна. — Такая, видно, судьба выпала на долю сына, тут уж ничего не поделаешь. Помню, отец говорил мне, когда приезжал в Москву, что поначалу думал отрезать вам больную ногу, так как боялся, что начнётся гангрена. Но нога-то у вас осталась! Случай один из тысячи, говорю вам как врач, хотя моя профессия лечить зубы. И всё же…

Время летело, и Мерецков заторопился домой, чтобы собраться в дорогу.

Когда он вошёл в квартиру, жена спросила:

— Ты, наверное, заходил проведать ростовчан?

— Только что от них, — снимая шинель, проговорил Кирилл Афанасьевич. — Ты, Дуняша, как в воду глядела. Татьяна Игоревна, мать погибшего солдата, живёт у своей тёти, а приехала к ней задолго до взятия немцами Ростова. Оказывается, у солдата Кречета родился сын уже после отъезда на фронт. Ему второй год. А вот оформить брак со своей девушкой Любой Игорь не успел.

— Так это же прекрасно, бабушке есть о ком позаботиться!

— Вот и я ей об этом сказал. — Мерецков грузно сел на диван. — А знаешь, кто я теперь? — вдруг спросил он жену. — Командующий Волховским фронтом!

— Кирюша, ты это давно заслужил, я тебя поздравляю! — Она подошла к нему и поцеловала.

В ночь он улетел. Когда под самолётом оказался Ленинград, кромешную тьму острыми клинками разрезали ракеты, на переднем крае взрывались снаряды и мины, вихрем неслись трассирующие пули. В иллюминатор самолёта это было отчётливо видно.

— Бои местного значения, — перехватив взгляд Мерецкова, сказал генерал Стельмах.

Самолёт коснулся земли, немного пробежал и остановился. Мерецков спрыгнул на землю, следом за ним Стельмах.

— Григорий Давидович, в десять утра проведём совещание командиров, так что распорядись. Теперь ты начальник штаба фронта, моя правая рука. Тихвинскую наступательную операцию надо нам завершить успешно.

— Слушаюсь, товарищ командующий!

Всякое доброе дело несёт награду в самом себе, и в этом Мерецков не сомневался, как не сомневался и в том, что дыхание фронтовой жизни — бой, где каждый военачальник стремится взять верх над противником. Помня об этом, Кирилл Афанасьевич не знал устали в январские дни 1942 года. В штабе вовсю кипела работа, и ему, командующему фронтом, то или иное решение давалось с трудом. После возвращения из Ставки ему звонил маршал Шапошников, спрашивал, получил ли он директиву и как идёт подготовка к операции. Мерецков ответил, что документ получил, всё руководство фронта трудится «в поте лица», на что начальник Генштаба полушутя сказал:

— Трудитесь, голубчик, Верховный ждёт от вас подвига!

У Кирилла Афанасьевича сорвалось с губ:

— Дали бы мне одну армию, Борис Михайлович!

— Резервов нет, на первом плане у нас московское направление, — раздражённо ответил Шапошников.

«Получил пощёчину, и поделом», — взгрустнул Мерецков.

Он побывал во всех армиях, переговорил с командарма ми, нацеливая их на тщательную подготовку войск к предстоящим боям. А задуматься ему было о чём. Директива Ставки предписывала Волховскому фронту нанести главный удар в центре, в направлении на Грузино, Сиверскую, Волосово, обходя Ленинград с юга. На этом участке фронта надлежало действовать 59-й и 2-й ударным армиям. Правофланговой 4-й следовало наступать на Кириши и Тосно во взаимодействии с 54-й армией Ленинградского фронта, окружить и уничтожить противника, чьи войска выдвинулись севернее станции Мга, к Ладожскому озеру. Левофланговой 52-й армии предписывалось освободить Новгород и наступать на Сольцы, чтобы содействовать продвижению Волховского фронта на северо-запад. При мысли о предстоящих боях у Мерецкова защемило под ложечкой. Было ясно, что с ходу пробить брешь в обороне врага не удастся. Волховский фронт — это леса и болота, горы снега, бездорожье…

— Товарищ генерал армии, члены Военного совета собрались, — доложил генерал Стельмах.

— Иду, Григорий Давидович!

На военном совете тщательно обсудили директиву Ставки. Подводя итоги проделанной работы в войсках, Мерецков сказал, что все будут держать суровый экзамен: гитлеровцы так укрепили свои оборонительные рубежи, что сокрушить их не просто. Но другого выхода нет, надо биться с врагом за каждый клочок родной земли…

— А где член Военного совета Запорожец? — спросил Мерецков начальника штаба фронта после совещания. Он ещё в Ленинграде?

— Да, он задержался в штабе Ленинградского фронта, приедет завтра утром, — ответил генерал Стельмах.

Армейский комиссар 1-го ранга Александр Иванович Запорожец был назначен членом Военного совета Волховского фронта со дня его образования. Мерецков узнал Запорожца ещё до войны, он был начальником Главного управления политпропаганды Красной Армии, а в марго 1941 года стал заместителем наркома обороны СССР. В характере Запорожца Мерецкову импонировало то, что с людьми Александр Иванович был прост, знал, что сказать им, а главное, умел сплотить людей, направить их усилия на большое дело.

Запорожец приехал ночью. В это время Мерецков и генерал Стельмах всё ещё обсуждали вооружение и дислокацию прибывших войск. Их не хватало, и Мерецков решил переговорить с Верховным и попросить его отложить начало операции на несколько дней.

Но своё намерение он не осуществил. На другой день в штаб фронта прибыл заместитель наркома корпусной комиссар Мехлис. На аэродроме его встретил Запорожец. Лев Захарович сообщил Мерецкову, что привёз послание Иосифа Виссарионовича.

— Послание? — Кирилл Афанасьевич пожал плечами. — Это даже интересно. И о чём же оно?

Мехлис достал из папки пакет и вручил его Мерецкову. Тот распечатал пакет и не без волнения прочёл. «Уважаемый Кирилл Афанасьевич! — писал Сталин. — Дело, которое поручили вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчёты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха. И. Сталин, 29.12. 41». Мерецков свернул записку и положил её на стол. Он всегда поражался тому, как умел вождь понять настроение человека перед сражением, как тяжело ему порой, как тяжело было в эти дни Кириллу Афанасьевичу. Записка, однако, не вызвала у Мерецкова удовлетворения, только ещё сильнее озадачила его. Уже не скрывая своих чувств, он спросил Мехлиса, как можно осуществить единый и общий удар по врагу, если из четырёх армий фронта две в большом некомплекте, а две ещё не подошли?

Тот лишь пожал плечами.

— Я не стратег и не тактик, Кирилл Афанасьевич, я политик и о том, что фронт к сражению не готов, не знал. Но просить Сталина дать отсрочку не рекомендую. Он на это не пойдёт. Я знаю Иосифа Виссарионовича лучше вас.

Но произошло ещё одно ЧП. Начальник артиллерии Дегтярёв сообщил Мерецкову, что вся артиллерия 59-й армии не имеет оптических прицелов, орудийных передков и средств связи.

— Как такое могло быть? — возмутился Кирилл Афанасьевич.

— Эшелоны с недостающей техникой, наверное, ушли по прежним адресам дислокации армий и разыскать их мне не удалось, — пояснил Дегтярёв.

Мерецков отправил в Ставку срочное донесение. Через два дня на фронт прибыл начальник артиллерии Красной Армии генерал Воронов, с которым Кирилл Афанасьевич сражался в Испании, а позже на финской войне. Везде Воронов проявил себя не только как знаток артиллерийского дела, но и как отчаянный человек и храбрый боец. Он шумно вошёл в штаб фронта.

— Где тут главный бунтовщик, я желаю его видеть! — воскликнул генерал, снимая с себя тулуп. — Это ты, волонтёр Петрович?

— Я, волонтёр Вольтер, — улыбнулся Мерецков и подошёл к генералу. — Что, моя депеша наделала в Ставке шуму?

Воронов попросил дать ему горячего чаю.

— Чего-чего, а чая у нас в достатке, его можно вёдрами пить, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. Он велел своему адъютанту накрыть в его комнате стол. — А где же техника и приборы для артиллерии? — спросил Мерецков.

— Всё есть, Кирилл, мы же с тобой не в Испании, — успокоил его Воронов. — Посылай своих командиров артчастей на станцию Будогощь, туда уже прибыл эшелон, и они всё получат. А тебя попрошу ознакомить меня с составом артиллерии и уточнить, чего ещё не хватает из вооружения и техники. У меня приказ Верховного помочь вам в этом деле.

— Благодарю, Николай Николаевич. — Кирилл Афанасьевич улыбнулся. — Наградил бы тебя орденом по ста рой дружбе, но ты не состоишь в штате моего фронта, шутливо добавил он. А про себя подумал: «Ишь, сколько шума наделала в Ставке моя телеграмма, даже главный артиллерист прибыл на фронт!..»

Между тем войска армий всё ещё прибывали в состав Волховского фронта, и Мерецков надеялся, что Ставка отложит наступление из-за неукомплектованности армий фронта. Но по категорическому требованию Сталина оно началось 7 января. Наши войска враг встретил сильным миномётным и пулемётным огнём, и Мерецков был вынужден отдать приказ отойти в исходное положение. Но больше всего его огорчило то, что некоторые командиры соединений во время наступления допускали те же ошибки, что и в недавних боях по освобождению Тихвина. Командиры и штабы не сумели осуществить управление частями и организовать чёткое взаимодействие между ними.

— Нам надо для подготовки ещё хотя бы пару недель, — огорчённо произнёс начальник штаба Стельмах. — Мы даже весь боезапас не получили.

— Кто тебе их даст, эти две недели? — усмехнулся Мерецков, глаза его блеснули. — Но я всё же отправлю депешу в Ставку…

Теперь Кирилл Афанасьевич терпеливо ждал, что ему ответят. Он посмотрел в окно. Во дворе бесновалась пурга, наметая и без того большие сугробы. Погода выдалась явно не для наступления, но что поделаешь! С каждым днём блокада Ленинграда коверкала судьбы защитников города, и эта мысль больно отдавалась в душе Мерецкова.

— Товарищ командующий, на прямом проводе Ставка! — прервал его раздумья генерал Стельмах.

Мерецков подошёл к «бодо», тот выстукивал на ленте текст. Он прочёл: «У аппарата Сталин, Василевский. По всем данным у вас не готово наступление к 11-му числу. Если это верно, надо отложить ещё на день или на два, чтобы наступать и прорвать оборону противника. Ваше мнение?»

«У аппарата Мерецков, Стельмах. Ваше предложение отсрочить наступление на два дня приемлемо. Однако просим дать ещё один день. Боевые действия начнём тринадцатого января…»

Ставка с Военным советом фронта согласилась. И вдруг Мерецков, по натуре человек сдержанный, попросил Сталина дать ему из резерва Ставки общевойсковую армию. Пока телеграфист передавал по «бодо» текст, Мерецков стоял рядом не двигаясь. Он почувствовал, как ледяной холодок окатил его спину, а лицо напряглось. Что ответит Сталин? На какое-то время аппарат умолк, но вот он вновь застучал, и на узкой белой полоске стали появляться маленькие дырочки-буквы. Мерецков, разжав губы, прочёл вслух:

— «Армию получите к моменту переправы войск фронта на противоположный берег реки Волхов. Желаем вам успеха!»

На лице генерала Стельмаха засияла улыбка.

— Всё же вам, товарищ командующий, удалось вырвать резерв!

Мерецков выпрямился, отдал ленту телеграфисту, щуплому сероглазому ефрейтору, и небрежно заметил начальнику штаба:

— Меня это радует и в то же время огорчает.

— Почему? — спросил подошедший к нему член Военного совета Запорожец, только что вернувшийся из соседней армии, где проверял, как поставлена в соединениях партийно-политическая работа. — Армия ведь не полк и не бригада, и нам она кстати.

— А вдруг у нас ничего не получится, оборону врага мы не сломим? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Если это произойдёт, Верховный снимет с меня шкуру!

— Нет уж, до этого дело не дойдёт! — весело произнёс начальник штаба генерал Стельмах.

Мерецкову всегда чего-то не хватало, он был жаден ко всему, что его окружало, но проявлял осторожность, особенно на фронте, где в большой цене каждый шаг, и, если он окажется неверным, можно сильно за это поплатиться. Но боялся Мерецков не за себя, а за тех, кто отчаянно рвался в бой. Так он привык жить и командовать, так ом осуществлял свою власть над подчинёнными. Он был умён, горяч в решающей схватке, но действовал расчётливо, хотя и с большим риском. Сейчас, оценивая создавшуюся ситуацию, Мерецков остро почувствовал, что главные усилия надо сосредоточить в направлении шоссейной и железной дороги Москва — Ленинград.

— А знаешь, почему выгодно? — спросил он Стельмаха, который сидел напротив и время от времени чертил на карте циркулем и делал засечки карандашом.

— Для фронта это лучшие пути, и выводят они наши войска прямо к Ленинграду, — ничуть не смутившись, ответил начальник штаба.

— Да, но как быть с рекой Волхов, с её широкими и открытыми поймами? Пока войска переправятся, гитлеровцы накроют их мощным огнём!

В их разговор вмешался начальник артиллерии Дегтярёв. Он заявил, что река уже замёрзла. К тому же ему удалось выявить основные огневые точки противника, и он готов подавить их своим артогнём, даже план нарисовал.

— Ну-ка, дайте мне ваш листок, я гляну, что вы там нарисовали, — усмехнулся командующий.

Много чего штабу фронта удалось сделать, и 13 января рано утром наступление Волховского фронта началось. Как и следовало ожидать, враг оказал упорное сопротивление, и на участке 4-й армии продвижение наших войск застопорилось. Мерецков спросил по телефону генерала Гореленко, что случилось, тот пояснил: немецкие танки прорвались на левом фланге.

— Мы уже подбросили туда орудия, и ребята с танками управятся! — прокричал в трубку полевого телефона командарм.

Прошло ещё три дня кровавых боев. Наконец 2-й ударной армии генерала Клыкова удалось овладеть Мясным Бором и прорвать главную полосу обороны.

Мерецков взглянул на карту.

— Григорий Давидович, прикажи генералу Гусеву, чтобы вводил в образовавшуюся брешь кавалерийский корпус! — повеселевшим голосом велел Мерецков.

Стельмах тут же вышел на связь с Гусевым и отдал приказ.

— С ходу рубите фашистов, старайтесь расширить коридор! Ты понял, Гусев? Тогда действуй!..

Следом за кавалеристами ринулись в прорыв войска 2-й ударной армии. За неделю боев они углубились в расположение врага на 40 километров, перерезав железную дорогу Ленинград — Новгород. Но едва генерал Гусев повернул кавалерийские дивизии на Любань, как немцы оказали упорное сопротивление. Он тут же позвонил в штаб фронта.

— Что у тебя, Николай Иванович? — Мерецков слышал, как тяжело и нервно дышал генерал. — Ты ранен?

— Нет, товарищ комфронтом, — басовито ответил Гусев. — Немцы, как кроты, зарылись в землю, никак не можем их выкурить. Пришлось занять круговую оборону.

— Ну, спасибо, Николай Иванович! — мрачно ответил Мерецков. — Но ты, дружище, носа не вешай, держись! Пошлём тебе подкрепление.

Тяжёлое положение сложилось и в полосе наступления 2-й ударной армии, о чём генерал Клыков информировал Мерецкова, и это огорчило Кирилла Афанасьевича. Армия завязла в лесах и болотах, ей тоже была нужна помощь. Комфронтом решил выехать в штаб армии, но прежде позвонил, чтобы командарм был на месте. Ему ответил начальник штаба: у генерала Клыкова случился сердечный приступ.

— Он лежит в соседней комнате, я сейчас передам ему трубку…

— Не надо, — резко оборвал начальника штаба Мерецков. — Через час я буду у вас.

Мерецков подумал о том, что генерала Клыкова необходимо кем-то заменить, он часто болеет, а дело от этого страдает. «Вернусь от него и переговорю со Ставкой», — ре шил Кирилл Афанасьевич, надевая полушубок.

Вездеход прытко бежал по просёлочной дороге, разбрасывая по обе стороны шапки снега. Сугробы он подминал под себя стальными траками, казалось, снегу не будет конца. Вдали показалась чёрная точка. Что это? Подошли ближе. В снегу застряло орудие, вокруг суетились бойцы и никак не могли вытащить его из снега. Вездеход остановился, и Мерецков выпрыгнул на дорогу.

— Кто такие? — спросил он полного, как бочонок, сержанта в сером полушубке. — Докладывайте, сержант, и командующий фронтом.

Бойцы были из 4-й армии, перебрасывали орудия на другой рубеж, все ушли далеко вперёд, а они возятся со своим орудием.

— Наши лошадки угодили в яму и никак не могут выбраться, а тут ещё орудие, — пояснил сержант. Лицо его от сильного мороза покраснело, из-под шапки-ушанки выбился рыжий чуб. — Разрешите воспользоваться вашим вездеходом?

— Давай, сынок, вытащи эту пушку! — кивнул своему водителю Мерецков. — Да поживее, я тороплюсь.

Вездеход загудел, трос натянулся, как стальная пружина. Рывок — и орудие вытащили из ямы.

— Твоя пушка, сержант, свободна! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Тащи её на боевую позицию. А лошадки что-то приуныли. Ты их кормил?

— Вчера вечером давал им кукурузные кочаны, а вот сегодня с утра покормить их не удалось: в дороге во время передислокации мы попали под бомбёжку и растеряли запасы овса. Поначалу моё орудие тащили три лошади, потом одну угробил осколок. Насмерть! — Боясь, что командующий накажет его, сержант тут же заверил, что до боевой позиции уже недалеко, за час доберутся и там он сытно накормит лошадей. Сержант сказал, что до войны у него в деревне Назарьево были лучшие рысаки во всём Зарайском районе, а уж с этими двумя лошадками гнедой масти он управится. Мерецков насторожился, слушая его.

— Ты из деревни Назарьево? — переспросил Кирилл Афанасьевич.

— Истина, товарищ командующий! — В глазах сержанта вспыхнули искорки, словно они загорелись изнутри. — Милая моему сердцу деревушка.

— И мне эта деревушка мила, — сказал Мерецков. — Я в ней родился и вырос, сержант. Как твоя фамилия?

— Из семьи Нестеровых, может, слыхали? Мой дед Егор Нестеров первым в уезде поднял красный флаг над домом купца, когда свершилась революция, а батя мой награду — серебряные часы — из рук Семёна Будённого принял, когда в девятнадцатом году громил под Ростовом деникинцев.

— Значит, ты мой земляк? — Мерецков подошёл к сержанту ближе и крепко пожал ему руку. — Сражайся с немчурой, как твой батя, сынок! Мы с тобой ещё встретимся.

В штаб 2-й ударной армии Мерецков приехал под вечер. Пурга утихла, но снега намело по самое колено. Кирилла Афанасьевича встретил сам генерал Клыков. Был он среднего роста, крепкий в плечах, в его тёмно-голубых глазах таилась грусть. Он вскинул руку к шапке-ушанке, хотел было отдать рапорт, но Мерецков прервал его жестом.

— Садись, пожалуйста! — Сам сел рядом. — Болеешь?

— Что-то мотор у меня забарахлил, пришлось немного полежать. — Клыков натужно улыбнулся. — Ночью приступ случился, теперь уже легче. — Помолчав, добавил: — Зарылся немец в землю, и никак его не опрокинуть. Мне бы штук сто танков, и я бы смял вражью оборону.

— Ишь чего захотел, — угрюмо произнёс Мерецков. — Сто танков… Ставка и половину этого не может нам дать. Москву надо отстоять. — Кирилл Афанасьевич бегло взглянул на карту, когда оба подошли к столу. — Я бы желал проехать с тобой на правый фланг армии, а потом заглянуть к конникам генерала Гусева. Как ты, сможешь?..

8

Из этой поездки Мерецков вернулся в штаб фронта удручённым. Глубокий снег и бездорожье исключали широкий манёвр. К тому же никак не удавалось наладить взаимодействие с командованием Ленинградского фронта. Трижды порывался поговорить с генералом Хозиным, а ему в штабе отвечали, что генерал уехал в войска.

«Наверное, Хозин сам уклоняется от разговора со мной», — подумал Кирилл Афанасьевич. Позже он писал: «Анализируя ход тогдашних событий, вижу, что и я, и штаб фронта переоценили возможности собственных войск. Не удалось нам найти также правильную форму и верные способы оперативного взаимодействия между армиями Волховского и Ленинградского фронтов. Это можно объяснить отчасти отсутствием контакта между мною и командующим Ленинградским фронтом М. С. Хозиным. В результате удары фронтов пошли по расходящимся направлениям и не совпадали целиком по времени». И всё же ряд мощных атак по немецкой обороне в середине февраля позволил расширить на несколько километров коридор, по которому продвигались наши войска. Теперь уже немцы не могли обстреливать коммуникации 2-й ударной армии.

Ночью, едва Кирилл Афанасьевич уснул, его разбудил полевой телефон. Мерецков дотянулся до стола и снял трубку.

— Кирилл Афанасьевич, это я, Фёдор Чернов, — забасила трубка хрипловатым голосом. — Тут такое дело… Ты не забыл своего спасителя?

— Ты о ком, Фёдор? — не понял спросонья Мерецков.

— О бойце из штрафного батальона рядовом Кречете. Я посылал на него похоронку, а ты написал письмо его матери. Помнишь?

— Ещё бы не помнить: в бою он прикрыл меня своим огнём, а сам погиб.

— Жив он, твой спаситель! — громко крикнул Чернов.

— Ты что, рехнулся, Фёдор? — едва не выругался Кирилл Афанасьевич.

— Не сгорел он, когда «горючкой» поджигал немецкие танки. Был ранен, добрался до леса, что у самого озера, там его и подобрали моряки военной флотилии, которые взаимодействовали с войсками стрелковой дивизии генерала Князева. В тот день своим артиллерийским, огнём канонерские лодки помогли Князеву отбить атаки противника на участке Вознесенья. Тогда же был высажен отряд бойцов у леса, где твой Кречет бросал бутылки с «горючкой» в танки. Бойцы-то и нашли его у леса и доставили на корабль, а моряки выходили его. Теперь Кречет краснофлотец, плавает на канонерской лодке.

— Ты видел его?

— Нет, мне о нём поведал боцман корабля. Его ранило в бою, он лежал в моём полевом лазарете, а его корабль обстреливал огневые точки немцев у Каменной гряды.

— А почему ты раньше мне о Кречете не сообщил? — спросил Мерецков, плотнее прижимая трубку к уху: на линии появились помехи, и слышимость стала хуже.

— Я был ранен и почти месяц пролежал в госпитале.

— А где сейчас этот корабль? Я бы сам побывал на нём!

Фёдор Чернов сказал, что это неосуществимо. Приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова военная флотилия расформирована и передана в состав Волжской военной флотилии. А ещё раньше её корабли были перебазированы в Пермь для зимнего судоремонта. Ныне Кречет уже или в Перми или в Сталинграде, где находятся главная база и штаб Волжской флотилии.

— Ладно, Фёдор, главное, что парень жив! — чуть громче обычного произнёс в трубку Кирилл Афанасьевич. — Я немедленно сообщу об этом его матери, она сейчас живёт у своей тёти в Москве, на Арбате, неподалёку от моего дома.

— Как ты это сделаешь?

— Попрошу свою жену сходить к ней. Теперь о твоём деле, — продолжал Мерецков. — Пока ты лежал в госпитале, обязанности командира полка исполнял твой начштаба, и сразу в полку выявилась слабина, так что наводи там порядок. Сам знаешь, как тяжело нам сражаться с врагом, и тут всем надо стоять насмерть. Ясно?..

С трудом он дозвонился в Москву. Дуня была дома и обрадовалась звонку. В её голосе было столько нежности, что Кириллу Афанасьевичу вдруг захотелось увидеть её, прижать к себе…

— Как ты, всё хорошо? — едва выдохнул он в трубку. — Я рад… Писем от сына нет? Жаль… Я просил его, чтобы писал тебе. Ладно, постараюсь напомнить ему… Дуняша, помнишь, я рассказывал тебе, как наша машина наскочили на вражеские танки и меня выручил боец Кречет?

— Тебя он спас, а сам погиб? — отозвалась жена на другом конце провода. — Ну и что, Кирюша?

— Жив он! — выкрикнул Кирилл Афанасьевич. — Такое, понимаешь, дело. Вроде как с того света боец мой явился. Он рассказал Дуне о чудесном спасении Игоря Кречета и попросил её оповестить об этом Татьяну Игоревну.

Уснуть Дуня уже не могла и долго лежала в постели с открытыми глазами: всё думала о том, как сообщить Татьяне, что её сын жив. Ведь она может разволноваться, а там и до беды недалеко.

Когда наступило утро, Дуня быстро оделась и поспешила на Арбат. Было морозно, снег скрипел у неё под ногами, как сухой хворост. После разгрома немцев под Москвой столица будто заново родилась. Из эвакуации вернулись тысячи беженцев, заработали в полную силу заводы, фабрики и промышленные предприятия. На улицах стало оживлённо, люди спешили на работу, чтобы дать больше военной продукции фронтам: угроза нового наступления врага ещё не была полностью снята.

Арбат был недалеко, и минут через двадцать Дуня вошла в подъезд дома по адресу, который ей оставил муж. Уняв охватившее её волнение, она нажала на кнопку звонка, и ей сразу открыла дверь женщина средних лет. У неё было приятное розовощёкое лицо, живые, с лёгким прищуром глаза.

— Татьяна Кречет здесь живёт? — спросила Дуня.

— Да, — улыбнулась женщина. — Это я. — А про себя подумала: «Наверное, пришла лечить зубы».

— У меня к вам дело…

— Кто вы?

Дуня назвалась. Лицо у Татьяны вспыхнуло, а глаза забегали.

— О вас мне Кирилл Афанасьевич рассказывал. Проходите, пожалуйста.

Она закрыла дверь и позвала тётю. Ася Марковна вышла из своей комнаты, на ходу раскручивая бигуди.

— О, да у нас гости! — воскликнула она, поддерживая рукой копну волос, свисающую на плечи. — Простите, как вас величать?

— Мерецкова я, Евдокия Петровна.

— Я Ася Марковна, тётя Татьяны. Вы пришли как раз вовремя, мы сейчас будем пить чай с бубликами.

За чаем Ася Марковна начала говорить о гибели Игоря.

— Жив он, Ася Марковна! — чуть ли не выкрикнула Дуня.

Хозяйка так и замерла на месте, она смотрела то на гостью, то на свою племянницу.

— Что вы такое говорите? — едва не закричала Татьяна. — Зачем рвёте мне сердце? Я вся слезами изошла, когда получила похоронку на сына и письмо вашего мужа…

«Кажется, шока с ней, чего я так боялась, не случилось, — подумала Дуня. — Теперь можно до конца раскрыть карты».

— Вы, Дуняша, не шутите, не то я могу обидеться, — грустно промолвила Татьяна.

Гостья передёрнула узкими плечами, её лицо залилось краской.

— А я и не шучу! — Она отодвинула пустую чашку. — Ваш сын Игорь Кречет не погиб, как считали раньше. Он жив и плавает на военном корабле «Чапаев» на Волжской военной флотилии. Сегодня ночью мне звонил Кирилл Афанасьевич и сообщил эту новость. По его просьбе я и пришла к вам.

— Вы не напутали, Евдокия Петровна? — тихо, но твёрдо спросила Татьяна. — «Чапаев» — это старый пароход в ростовском порту, на котором Игорёк плавал до войны рулевым.

— То пароход, а это боевой корабль! — возразила Дуня. — Муж сказал, что если вы решите ехать к сыну, то прежде побывайте в Наркомате Военно-Морского Флота, моряки точно скажут, где находится этот «Чапаев» — то ли в Перми, то ли в Сталинграде.

— Кто меня станет слушать в морском наркомате?

Дуня вызвалась ей помочь, заметив, что у Кирилла Афанасьевича есть друг, который работает в Генеральном штабе. Можно прямо сейчас поехать к нему.

— Генеральный штаб — это уже серьёзно, — попала голос Ася Марковна. — Там люди веников не вяжут…

Добрались они до штаба быстро. В подъезде стояла охрана. К Дуне подошёл усатый капитан.

— Вам кого? — деловито спросил он.

— Генерала Василевского!

— Ого! — улыбнулся капитан. — Вы не ошиблись, именно он вам нужен? А вы-то кто будете?

— Жена генерала армии Мерецкова.

— Так, ясно, — смутился капитан. Он подошёл к столику, на котором стоял аппарат, и с кем-то переговорил по телефону. Положив трубку, промолвил: — Сейчас генерал Василевский выйдет к вам.

Всё это время Татьяна молчала. Теперь же она сказала Дуне, что сегодня уедет к сыну, лишь бы ей помогли узнать, где стоит «Чапаев».

Появился Василевский. Он подошёл к ним. Татьяна видела его впервые, он вызвал у неё добрые мысли: «Приятный, но чувствуется, что цену себе знает».

— Вот уж не ожидал вас здесь увидеть, Дуняша! — улыбнулся Александр Михайлович, здороваясь с женщинами. — Кирилл не заревнует?

— Ему на фронте сейчас не до ревности, — усмехнулась Дуня. — Ночью звонил мне. У знакомой Кирилла, — она кивнула на Татьяну, — в сорок первом погиб в бою сын. А недавно выяснилось, что он жив, плавает где-то на Волжской военной флотилии. А где — могут сказать только в Наркомате Военно-Морского Флота. У вас там нет знакомых?

— Есть, Дуняша! — улыбнулся Василевский и взглянул на Татьяну. — Какое счастье для матери узнать, что сын её жив!

Татьяна не выдержала, на её глаза набежали слёзы. Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки.

— Извините, это слёзы радости…

— Вот что, милые дамы, пойдёмте со мной и всё, что надо, решим…

Мерецков прилёг, чтобы ещё немного поспать, но сон никак не шёл. Он встал, выглянул в окно. Уже светлело, небо всё в тучах, казалось, вот-вот снова разгуляется метель. В мыслях он перенёсся в дом на улицу Грановского. Как там Дуня? Удалось ли ей переговорить с Татьяной? Он решил позвонить ей, и — о чудо! — Москву ему дали сразу! Жена подняла трубку.

— Дуняша, это я, Кирилл. Как ты? Всё хорошо… Ну а у Татьяны была?

Она сообщила ему все подробности. Кто помог? Василевский.

— Я, Кирюша, ходила с ней к Александру Михайловичу. Моряки всё Татьяне растолковали. «Чапаев» стоит в порту Сталинграда, и она уже, наверное, уехала поездом.

— У меня тоже есть новости, — отозвалась громким голосом трубка. — Я скоро приеду в Москву, а на фронт будем возвращаться вместе, согласно твоей просьбе, так что приготовь всё, что желаешь взять с собой.

— Ты решил мой вопрос? — весело засмеялась она в трубку. — Спасибо, дорогой. Целую тебя.

— Я тоже, Дуняша. Значит, писем от сына нет?.. Да, почему-то он молчит. Ну, будь здорова! До встречи!

— Можно, товарищ командующий? — В комнату вошёл член Военного совета Запорожец. — Поеду в 59-ю армию генерала Галанина.

— Поезжай, — одобрил Мерецков. — Что-то у Ивана Васильевича иссяк наступательный дух. Всё ещё не создал опергруппу, которую должен возглавить генерал Алфёров. Словом, разберись там, Александр.

— Добро, я сажусь в вездеход и прямиком в штаб Галанина.

В полдень, когда Мерецков вёл переговоры по телефону с начальником штаба Ленинградского фронта, неожиданно в штаб фронта прибыли маршал Ворошилов, член ГКО Маленков и заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал Новиков. Удивило, однако, Кирилла Афанасьевича то, что этим же самолётом Ставка прислала к нему заместителем генерала Власова. Мерецков недоумевал: кто проявил о нём такую заботу, Сталин или Шапошников? А может, Жданов? Власов был высок ростом, сутулый, лицо узкое, цвета серого мрамора. Он стоял рядом с Ворошиловым и не знал, как ему быть: то ли сейчас представиться командующему фронтом, то ли сделать это после заседания Военного совета. Его раздумья нарушил голос Ворошилова:

— Товарищ Власов, вам бы следовало доложить о себе!

Генерал молча шагнул к Мерецкову.

— Товарищ генерал армии, генерал-лейтенант Власов прибыл в ваше распоряжение!

«Голос писклявый, как у барышни», — подумал Кирилл Афанасьевич.

— Ну что ж, нашего полка прибыло. — Он пожал Власову руку. — Правда, если честно, об этом я Ставку не просил. Я просил дать мне ещё хотя бы одну армию, а мне прислали генерала. Но, видно, стоящий генерал, если им заменили целую армию, — шутливо добавил Мерецков.

Власов покраснел, но ни слова не вымолвил. «Так-то оно лучше, — подумал комфронтом, — важно дело, а вовсе не слова».

— Ладно, потолкуем после обсуждения насущных вопросов, — сказал Мерецков. — А уж коль вы мой заместитель, прошу сесть рядом.

— Не знал, что ты такой строгий, Кирилл Афанасьевич. — Ворошилов пожал ему руку и передал «горячий привет от товарища Сталина». — Верховный надеется, что врага на этом направлении вы одолеете.

— Стараемся, Климент Ефремович, но вы же сами видите, как мало у нас войск и оружия…

— У кого их больше? — парировал Маленков. Грузный, с полным лицом и круглыми бегающими глазами, словно чего-то искали, он сухо добавил: — Вы, Кирилл Афанасьевич, обещали товарищу Сталину разгромить немцев и этим помочь Ленинграду, так что старайтесь, не то вождь может рассердиться.

«Что вы-то понимаете в нашем военном деле?» — едва не сорвалось с уст Мерецкова, но он сдержал себя, пообещав воевать лучше.

Маленков посмотрел на маршала Ворошилова.

— Ну что, Климент Ефремович, начнём заседание Военного совета?

Разговор на Военном совете шёл по большому счету. Маленков упрекнул Мерецкова в том, что тот «недостаточно остро» поставил перед Верховным проблему подготовки войск фронта к наступлению. Теперь очевидно, что армии слабо подготовились к боям, они не всем были обеспечены. И что вышло на деле?

— А на деле вышел конфуз! — констатировал Ворошилов, пощипывая свои жёсткие усы. — Если 2-я ударная армия имела успех, то 4-й и 59-й армиям наступление не удалось. Их атаки раз от разу становились слабее, а это было на руку гитлеровцам. Ваш сосед, 54-я армия, тоже прекратила наступление. Почему?

— Она израсходовала все свои боеприпасы, — пояснил Мерецков.

— А куда смотрел командарм? — веско спросил Маленков. — Почему штаб фронта и вы лично упустили это дело?

— Не могу с вами согласиться, товарищ Маленков, — жёстко возразил Кирилл Афанасьевич. — Я не раз сообщал в Генштаб, что у меня большой недокомплект в боеприпасах, особенно в снарядах и минах.

— Вы же их получили? — спросил Ворошилов.

— Нет, — хмуро сдвинул брови Мерецков. — Но на днях мы всё получим, об этом меня уведомил генерал Василевский. — Он добавил: — После моего доклада Ставка разрешила перенести все усилия фронта в направлении Спасской Полисти и Любани. Теперь операция, которую мы проводим, Генштаб назвал Любанской. Поэтому мы создали группировку из трёх армий. Главная цель наступления — взять Любань, и войска фронта это сделают. Но прежде чем подойдут резервы, надо очистить коммуникации 2-й ударной армии…

Поздно вечером представители Кремля улетели в Москву. Вернувшись после их проводов, Мерецков вызвал к себе генерала Стельмаха.

— Садись, Григорий Давидович. Я хотел бы уточнить, сколько и чего недостаёт в войсках, особенно боезапаса…

Вскоре снова разгорелись бои. Мерецков всё время находился на переднем крае. Оборону немцев удалось смять и отбросить их войска на несколько километров. Во 2-ю ударную армию пошли машины с боеприпасами и продовольствием. Мерецкова окрылил этот успех. Поздно ночью, когда стихла пурга, а молодой месяц повис над лесом и болотами, вездеход въехал во двор штаба фронта. Командующего встретил генерал Стельмах.

— Как тут у вас? — Мерецков достал папиросу и закурил, вдыхая морозный воздух, пахнущий хвоей. — Генерал Новиков обещал подбросить нам десятка три самолётов. Он не звонил?

— Нет, но часть машин наши лётчики уже получили. Хочу завтра у них побывать, если вы не возражаете.

— Нет, дружище, завтра ты мне будешь нужен. — Мерецков помолчал. — Итак, угроза окружения 2-й ударной армии ликвидирована. Теперь все силы нужно направим, на подготовку удара по Любани. — Они вошли в штаб, и Мерецков спросил: — С чего начнём?

Стельмах между тем разложил на столе рабочие карты. Он предложил резервную гвардейскую стрелковую дивизию отдать 4-й армии генерала Гореленко, чтобы укрепить её.

— На её базе лучше создать 6-й стрелковый корпус, чтобы усилить им 2-ю ударную армию. Как считаешь? — спросил Мерецков.

— Интересная мысль, я — за!

— Вот этим и займись, дружище! Главное — не терять время…

Но случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Через несколько дней Ставка ликвидировала Волховский фронт, а его войска были переданы Ленинградскому фронту. У Мерецкова в душе возник холодок, словно туда попала льдинка. Невольно подумал: «Кто же толкнул Сталина на такой неверный шаг?» Вскоре всё выяснилось. В штаб фронта с неожиданным визитом прибыл генерал Хозин, командующий Ленинградским фронтом. Высокий, плечистый, серые глаза настороженно глядят из-под чёрных бровей. Мерецков как ни в чём не бывало пожал ему руку, кивнул на стул.

— Садись! Наверное, устал с дороги? Как наш родимый Питер?

— Я к тебе прямиком из Москвы. — Хозин сел. — В Ставку приглашали. — Он вынул из папки документ и протянул его Кириллу Афанасьевичу. — Прочти, тебя касается…

Это была директива Ставки о ликвидации Волховского фронта. Мерецков прочёл её, и тревога появилась в его опечаленных глазах.

— Твоя работа? — спросил в упор Мерецков.

Хозин подтвердил, что это он предложил передать войска Волховского фронта в состав Ленинградского фронта, чтобы скорее решить задачу по деблокированию Ленинграда, и Сталин с ним согласился.

— А 6-й стрелковый корпус и одну дивизию из состава Волховского фронта я передам Северо-Западному фронту!

— Михаил Фёдорович, советую тебе сохранить корпус, иначе ты погубишь 2-ю ударную армию! Её важно укрепить…

Насмешка блеснула в глазах гостя.

— Я обойдусь и без стрелкового корпуса, — возразил он. — Важно не то, сколько у тебя войск, важно то, как ты воюешь! Ещё Суворов завещал нам: воюют не числом, а умением! Надеюсь, Суворова ты опровергать не станешь?

В его голосе было столько цинизма, что Мерецков вспылил.

— Суворова — нет, а тебя готов опровергнуть! — Кирилл Афанасьевич напрягся, ощущая, как гулко забилось сердце. — Ничего у тебя под Питером не получится! Ты переоценил себя, возомнил, что ты полководец и тебе сам чёрт не брат. Но я молчать не стану! — Он снял с аппарата ВЧ трубку и, когда услышал в ней голос Сталина, заявил: — Мерецков докладывает. Хозин вручил мне директиву…

— Так что вам неясно? — грубо прервал Верховный.

— У меня просьба, товарищ Сталин. Прошу 6-й стрелковый корпус оставить во 2-й ударной армии, иначе она погибнет!

— Вылетайте в Ставку, мы ждём вас! — коротко бросил в трубку Верховный…

С тяжёлыми мыслями Мерецков вошёл в кабинет вождя.

— Вы что застыли у двери? — усмехнулся Сталин. — Проходите и садитесь за стол. Какова ситуация в районе Любани, доложите нам!

— Я подойду к карте…

Мерецков говорил веско, убедительно, показывал на карте те рубежи, где проходили особенно тяжёлые бои. Ничуть не смущаясь, он заявил, что Волховский фронт, располагая меньшими силами, чем противник, остановил врага.

Сталин пружинисто повернулся к нему.

— А Любань так и не взяли!

— Я старался сдержать натиск врага, потеснить его. А когда угроза окружения 2-й ударной армии отпала, начал готовить наступление на Любань. Освободить этот город я считал делом чести.

— Свою честь надо воплощать в конкретные дела!

Мерецков помрачнел и, сам того не сознавая, произнёс:

— У нас плохо обстояло дело с боеприпасами. Дошло до того, что я лично устанавливал норму расхода снарядом один-два выстрела на орудие в сутки! И это в период наступления! Потому-то нам и не удавалось уничтожить систему огня противника, а сами несли потери.

— Почему не телеграфировали в Ставку? — хмуро спросил Сталин.

— Я просил начальника Генштаба маршала Шапошникова помочь нам, но он сказал, что такая ситуация с боеприпасами сложилась и под Москвой. Причина — ресурсы нашей страны крайне ограничены и пока не могут удовлетворить потребности войск. — Мерецков умолк, ожидая, возразит ли ему вождь, но тот молчал. — Я, товарищ Сталин, не плачусь и не жалуюсь, я констатирую факты. Как-то я разговаривал с Жуковым — это было вскоре после Нового года, — он тоже сетовал на нехватку боеприпасов. Поэтому-то я и не побеспокоил вас.

Верховный долго молчал, о чём-то размышляя, потом спросил:

— Скажите, 2-я ударная армия сможет выстоять в боях? Там ведь теперь другой командующий.

— Не сможет! — горячо возразил Кирилл Афанасьевич. — Её коммуникации находятся под угрозой вражеских ударов, и если не принять мер, то катастрофа неминуема.

— Что вы предлагаете? — сухо спросил Сталин.

— Наверное, Кирилл Афанасьевич потребует резервов, — бросил реплику до этого молчавший Маленков. На его лице появилась язвительная улыбка.

Мерецков ожидал реакцию со стороны вождя, но тот промолчал, и тогда он вновь заговорил, отметив, что с командующим армией ему не повезло. Генерал Клыков человек, безусловно, грамотный в военном деле, но он страдает хроническим заболеванием, часто болеет, а это отрицательно сказывается на делах армии.

— А зачем вы его взяли? — усмехнулся Сталин.

— Генерала Клыкова назначила Ставка, со мной никто не советовался. Вот и генерала Власова ко мне прислали заместителем…

— Вы что, недовольны им? — В голосе Сталина прозвучало раздражение. — Говорите честно, как большевик!

— Недоволен, — прямо заявил Мерецков. — Полтора месяца Власов был моим заместителем, но почти ничего не сделал, чтобы укрепить войска фронта. Теперь он командарм 2-й ударной, но как бы не подвёл нас.

— Кто писал характеристику на генерала Власова? Жуков? — Вождь напряжённо смотрел на Маленкова, отвечавшего за кадры в ЦК.

— Он, а маршал Шапошников подписал приказ о назначении его к Мерецкову. Он, очевидно, исходил из того, что Власов хорошо проявил себя в боях под Львовом и Киевом, а также под Москвой, где командовал армией.

— Продолжайте, товарищ Мерецков, я слушаю вас. — Сталин сел за стол.

Кирилл Афанасьевич отметил, что с резервами, наверное, сейчас трудно, поэтому он предлагает не брать из состава Волховского фронта 6-й кавалерийский корпус, а усилить им 2-ю ударную армию. В противном случае её надо немедленно вывести из лесисто-болотистой местности.

— Куда вывести? — Сталин заметно шевельнул бровями.

— На линию железной и шоссейной дорог Чудово — Новгород. Вот сюда. — Мерецков показал район передислокации на карте.

— У генерала Хозина другое мнение, — возразил Сталин.

— Оно ошибочно, и я прошу вас…

— Оставим всё, как есть, — повысил голос Сталин. — Генерал Хозин заверил меня, что фронт выполнив свою задачу. Почему я не должен ему верить?

— У меня сложилось впечатление, что вы, Кирилл Афанасьевич, завидуете генералу Хозину, человеку решительному и способному организовать отпор врагу, — вновь бросил реплику Маленков.

Сталин, однако, осадил его:

— Завидовать, товарищ Маленков, будем после победы над врагом. Теперь же надо, чтобы Ленинградский фронт скорее прорвал блокаду города. — Он взглянул на Мерецкова. — Мы тут решили, куда вас направить. Ставка назначила вас заместителем главкома западного направления генерала армии Жукова.

— Я готов принять новую должность, — сдержанно произнёс Мерецков и вдруг, сам того не желая, добавил: — У меня такое чувство, что я снова вернусь в Ленинград.

Верховный сурово сдвинул брови.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но у меня и вправду появилось такое чувство.

— Я ценю вашу откровенность. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Если нет вопросов, можете идти.

Во дворе Генштаба Мерецков сощурился. Апрельское солнце выкатилось из-за туч, его яркие лучи дробились на брусчатке. В мыслях он всё ещё был в кабинете вождя. Может, прав Верховный, ликвидировав Волховский фронт, а он, Мерецков, ошибается? Что ж, время покажет, на чьей стороне правда. Кто-то сзади тронул его за плечо. Кирилл Афанасьевич обернулся. Перед ним стоял, улыбаясь, маршал Будённый.

— Вы? — растерянно обронил Мерецков.

— Что, разве не похож? Петлицы и нарукавные знаки маршала при мне, усы тоже. — Семён Михайлович привычно покрутил усы. — А ты, Кирилл, чего такой хмурый?

— Не то слово, Семён Михайлович, — разочарованно промолвил Мерецков. — Я подготовил наступательную операцию, чтобы взять Любань, как вдруг поступила директива Ставки о ликвидации Волховского фронта. Моего фронта, в который я вложил душу. — Он грустно взглянул в лицо маршалу. — Уверен, что вождь принял ошибочное решение, я пытался доказать это, но Верховный принял сторону командующего Ленинградским фронтом генерала Хозина, предложившего передать ему войска Волховского фронта. Нахрапистый этот Хозин, за моей спиной всё обговорил с вождём.

— Сталина мучит блокада Ленинграда, он хочет скорее прорвать её, вот и мечется, ищет надёжные пути. А поиск, сам знаешь, трудная штука, могут быть и ошибки. Ну а куда тебя назначили?

— Заместителем к Жукову.

— Радуйся, Кирилл! — воскликнул маршал. — Георгий тебя хорошо знает, ценит, и дела пойдут.

— Нет, Семён Михайлович, мне бы лучше дали армию, и я обрёл бы самостоятельность, — мечтательно проговорил Мерецков. — Не решился сказать об этом Сталину, а следовало бы!

— А ты, Кирилл, попроси Жукова, — посоветовал Будённый. — Он часто бывает в Ставке и может замолвить за тебя словечко перед Верховным.

— Это мысль! — обрадовался Мерецков. — Я так и сделаю… А вы куда теперь едете?

— В Крыму снова вот-вот вспыхнут бои. Керчь да Севастополь — бельмо на глазу у Гитлера. Там будет горячо, в Крыму… Ставка назначила меня главкомом северо-кавказского направления. Такая вот штука получается. И силы немалые мне подчинили: Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ, Черноморский флот, Азовская военная флотилия…

— Вы родом с юга, там вам всё знакомо, близко сердцу.

— Вот-вот, Кирилл, родом я из тех краёв, — согласился Будённый. — Все дороги мною исхожены ещё с тех пор, как Первая конная армия рубила беляков. К тому же на Дону и Кубани проживает немало казаков, из них можно создать новые кавалерийские полки. Сталин мне напомнил об этом. — Маршал передохнул. — Ладно, Кирилл, пойду я. Надо мне с генералом Василевским в Генштабе ещё кое-что согласовать.

Мерецков выехал на фронт ранним апрельским утром. Солнце ещё не взошло, в густо-синем небе холодно мерцали звёзды, по краям горизонта они кое-где уже погасли. Кирилл Афанасьевич, казалось, ничего этого не замечал, хотя после разговора с Будённым у него полегчало на душе. Да, зря упразднили Волховский фронт. Интересно, как на это отреагировал Жуков?

— Приехали, товарищ генерал армии, — прервал его раздумья голос водителя.

Жуков встретил его крепким рукопожатием.

— Значит, нашего полку прибыло? — подмигнул он. Хорошо, что тебя ко мне направили, хотя я и не согласен с решением Ставки ликвидировать твой фронт. Я, Кирилл, был против. И не один. Маршал Шапошников тоже возражал. Но Сталин поверил Хозину, что тот снимет блокаду Ленинграда. Я в это не верю.

— Я тоже. — Мерецков сел.

Жуков прошёлся по комнате, бросил взгляд в тусклое окно, потом обернулся.

— Хозин — генерал не из робких, — сказал Георгий Константинович, — но порой действует не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами. Сколько у него теперь армий? Девять! Да ещё три отдельных корпуса и две группы войск. Сил много, но как бы не сорвался. Ладно, давай, Кирилл, о деле поведём речь. Ты с охотой пришёл ко мне?

Мерецков вздрогнул, словно Жуков уличил его в чём-то плохом.

— Разве ты кусаешься? — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. Он снял шинель, повесил её на вбитый кем-то в стенку гвоздь рядом с шинелью Жукова и присел к столу. — Понимаешь, меня к тебе назначили с повышением, но мне бы хотелось иметь большую самостоятельность. Моя армия, мои солдаты, мои бои… Понимаешь, Георгий, о чём я?

— Хочешь иметь свою армию?

— Да! Там я принесу больше пользы. Я всегда был честным перед тобой и таковым останусь. Но у меня такая просьба. Ты не обиделся?

— Да ты что?! — Голос у Жукова неожиданно потеплел, а глаза заблестели. — Я тебя понимаю, и ты по-своему прав. Но сам решить этот вопрос не могу. Когда буду в Ставке, переговорю с Верховным. Хорошо?

— Стану ждать с нетерпением.

— Давай у меня перекусим, а затем поезжай, Кирилл, на Калининский фронт и детально разберись, что там происходит. Если потребуется, принимай решение на месте, потом мне доложишь. У нас здесь беда случилась. Мы потеряли командарма генерала Ефремова…

Мерецков хорошо знал Ефремова, своего ровесника и боевого друга, и слова Жукова больно кольнули его.

— Как это произошло? — спросил он.

Что-то угрюмое появилось в лице Жукова, оно посерело.

— Он застрелился, — выдохнул он и пояснил.

33-я армия генерала Ефремова вела бои за Наро-Фоминск и Боровск. Она дошла до Вязьмы, и здесь её остановила 4-я танковая армия гитлеровцев. Сзади линия фронта сомкнулась. Ефремов отдал войскам приказ повернуть на юго-запад, в направлении на Ельню и Дорогобуж. Бойцы с боями выходили из окружения. Ефремова тяжело ранило, его пытались вывезти в тыл, но не смогли. Не желая попасть к немцам в плен, он пустил пулю в себя. Человек воевал за Родину, и воевал геройски, и вот его уже нет. Да, война жестокая штука, сегодня ты на коне, а завтра — с седла на землю. Слушая Жукова, Мерецков притих.

— Жаль Михаила…

— А мне, думаешь, его не жаль? — вздохнул Жуков и жёстко добавил: — Ладно, хватит этих разговоров, у меня от них сердце щемит. Поезжай на Калининский фронт, посмотри, как дела у генерала Конева. Человек он цепкий, характером строг. Да ты его хорошо знаешь! И всё же у него есть там проблемы.

Губы Мерецкова тронула лёгкая улыбка.

— Характер у Ивана Степановича крутой, не любит он, когда ему указываешь на недоработки. Мы с ним одногодки.

— А ты разве любишь? — усмехнулся Жуков. — Я тоже не люблю, но ради дела стараюсь приглушить в себе самолюбие и делаю всё так, как надо.

— Скажи, Георгий, какова обстановка на западном направлении?

— Если коротко, то ситуация такова. — Жуков твёрдыми шагами подошёл к висевшей на стене карте. — Наши войска стремятся перерезать железные дороги Смоленск — Гжатск и Вязьма — Брянск…

— Чтобы замкнуть кольцо окружения за спиной гитлеровских войск на Ржевско-Вяземском плацдарме, не так ли? — прервал его Мерецков.

— Твоя мысль верна, — согласился Георгий Константинович. — Но это одна задача. Вторая, не менее важная, — ликвидировать Демянский выступ. А немцы хотят пробиться от Демянска мимо Селигера к Ржеву, чтобы отсечь войска левого крыла Северо-Западного фронта и часть войск Калининского. Конев заявил мне, что у него уже разболелась голова от раздумий, как лучше «усмирить фрицев» на этом направлении. Подскажи ему наиболее разумный удар по врагу.

Мерецков взглянул на карту и заметил, что в предстоящих боях, как ему кажется, особое значение, если не решающее, будут иметь фланговые группировки войск.

— Факт, Кирилл, именно там развернутся основные бои! — воскликнул Жуков. Он помолчал. — Ну, мне пора в Генштаб, а ты поспешай к Коневу.

У Мерецкова отлегло с души. Жуков согласен с ним, верит ему, а коль так, то наверняка поможет. Так оно и случилось. Когда он ехал к Коневу, Жуков уже был в Ставке. В кабинете Сталина находились Берия и Маленков. Жуков доложил Верховному обстановку на Западном фронте, решил с ним ряд вопросов и хотел было высказать просьбу Мерецкова, но Сталин сам заговорил о нём.

— Мерецков прибыл?

— Прибыл, — ответил Жуков. — Я побеседовал с ним, дал задание, он поехал к Коневу на Калининский фронт.

— А почему мне не сообщили? — Глаза Сталина холодно блеснули.

— Собирался сделать это позже.

— А надо было сразу доложить, — подал голос Берия. Сквозь очки он, казалось, обстреливал Жукова.

— У вас всё? — спросил вождь.

— Есть вопрос. Мерецков просит дать ему армию.

Сталин рывком повернул к нему голову.

— Он не хочет быть у вас заместителем?

— Мерецков просит дать ему армию, чтобы самостоятельно поработать. — Жуков сцепил зубы, чтобы не сказать лишнего. Щёки у него побелели. Он добавил, тщательно подбирая слова: — Мерецков благодарен вам за оказанное доверие, но ему хотелось бы командовать армией, чтобы проверить себя, на что способен.

— Ваше мнение?

— Полагаю, просьбу надо удовлетворить.

Сталин ответил не сразу. Он прошёлся по кабинету, затем вернулся к столу, о чём-то размышляя. Наконец взглянул на Жукова.

— Мы дадим товарищу Мерецкову армию, — усмехнулся он. — 33-ю, что сражалась под Вязьмой, хотя она и позволила немцам окружить себя.

— Мы дадим Мерецкову пустую армию? — возразил Жуков. — Там и командовать пока некем. Она же вышла из окружения с большими потерями!

— Мерецков эту армию воссоздаст, у него в этом деле большой опыт, так ему и передайте. Приказ о его назначении сегодня подготовит Маленков, а я подпишу его.

Так генерал армии Мерецков стал командующим 33-й армией. Он заверил Жукова, что не подведёт его.

— Ты сам говорил, что я человек дела. А воля у меня есть.

— Одной воли мало, Кирилл, — покосился на него Жуков. — Ты к делу ещё сердце приложи, тогда и пожнёшь плоды. Я вот поторопился и дал промашку. Был уверен, что под Вязьмой мы легко разобьём немцев, но ошибся. Мы переоценили возможности наших войск и недооценили силы противника. Орешек оказался крепче, чем мы предполагали. Теперь же самым беспокойным местом, — продолжал Георгий Константинович, — остаётся неправильный по форме многоугольник Калининского фронта.

Жуков, занятый по горло крупными проблемами, не мог вникать во все детали обстановки на нескольких фронтах сразу. А между тем от этих деталей во многом зависел исход предстоящей летней кампании. «Вот почему я и отправился на правый фланг западного направления», — отмечал Мерецков.

Командующий фронтом генерал Конев, человек не робкого десятка, хорошо знавший Кирилла Афанасьевича, встретил его тепло. А когда зашла речь о ситуации на фронте, он заявил, ничуть не смущаясь:

— Мои войска готовы к сражению! — Высокий, плечистый, с открытым худощавым лицом и скромным взглядом, он ел глазами своего гостя.

Мерецков тем не менее сдержанно воспринял его заявление.

— А вот, Иван Степанович, мы проверим. Ты же знаешь Жукова, он весьма строг, на глазок ничего не принимает.

— С чего начнём? — спросил Конев, стараясь сдержать свои эмоции. — Может, поедем к танкистам?

— Нет, дружище, давай начнём с правого фланга. Как у вас там налажена оборона? Танки везде могут проложить себе дорогу, а вот пехоте, царице полей, сделать это весьма тяжело…

«Хитёр, однако, Кирилл!» — отметил в душе Конев.

У Мерецкова была теперь своя, 33-я армия, и он, едва вернувшись от Конева, с головой окунулся в её проблемы. Почти два месяца, не зная покоя и отдыха, Кирилл Афанасьевич сколачивал армию. Казалось, у него появилось второе дыхание. Молодых бойцов, не нюхавших пороха, он «обкатывал» в условиях танковых атак противника, командиров учил взаимодействию с фронтовой авиацией и артиллерией, ночные учения проводил с целью прорыва вражеской обороны, форсирования минных полей… За всем этим была усталость, бессонные ночи. Но мысль о том, что армия стала полнокровной и готова решать боевую задачу, радовала его.

— Знаешь, Георгий, сейчас я могу с полной ответственностью заявить, что армия своё слово скажет! — признался он как-то Жукову. — Будь жив мой друг Миша Ефремов, он не узнал бы свою армию.

Жуков, однако, скептически заметил:

— Скоро поведёшь её в бой, вот тогда и поглядим, как она будет воевать. Но то, что ты уже сделал, я ценю высоко!..

И вдруг в начале июня, когда Мерецков находился у танкистов, Жуков срочно вызвал его к себе, добавив привычные слова: «Я жду!» Мерецков приехал на «газике» в полевой форме, даже не успев помыть испачканные в глине сапоги. Георгий Константинович облегчённо вздохнул:

— Наконец-то разыскал тебя. Сюда трижды звонил Сталин, требовал, чтобы ты немедленно прибыл к нему.

— Зачем? — удивился Мерецков.

— Сам не знаю, а спрашивать Верховного было неудобно.

Мерецков насторожился. Не затем ли вызывают его в Кремль, чтобы арестовать, как это случилось с ним на второй день после начала войны? От этой мысли у Кирилла Афанасьевича жгучим холодом окатило спину. Жуков увидел, как лицо его отчего-то посерело, стало неживым, цвета воска. Он стоял растерянный.

— Ты чего? — жёстко спросил Жуков.

Мерецков очнулся от раздумий.

— Гадаю, зачем меня требует вождь…

— Такого, как тогда, на второй день войны, с тобой больше не повторится, — твёрдо заявил Георгий Константинович. — Так что гони прочь от себя недобрые мысли, садись в машину и поезжай в Кремль!

В приёмной сидел Поскрёбышев и что-то сосредоточенно писал. Увидев Мерецкова, он едва ли не вскочил с кресла.

— Вас давно разыскивает товарищ Сталин! — воскликнул он, здороваясь с Мерецковым за руку. — Где вы были? Даже Жуков долго не мог вас найти. Одну минуту, у Хозяина в кабинете заседает Политбюро. Я доложу…

Через минуту Поскрёбышев вышел.

— Заходите, вас ждут…

Увидев Мерецкова, Сталин встал и окинул его пристальным взглядом.

— Даже полевую форму не сняли? — усмехнулся он. — На сапогах комья глины, а?

— Виноват, товарищ Сталин. Проводил с танкистами учения, переодеться не успел, — смутился Мерецков.

— Сколачиваете 33-ю армию? — спросил Сталин.

— Она уже готова к сражению.

Но Верховный, казалось, не обратил внимания на его слова, он сел на прежнее место и заговорил о генерале Хозине — жёстко, с неприязнью:

— Болтун ваш Хозин, а не деловой генерал. Мы допустили большую ошибку, объединив Волховский фронт с Ленинградским. Хозин, хотя и сидел на волховском направлении, дело вёл плохо. Он не выполнил директиву Ставки об отводе 2-й ударной армии. Немцы окружили её. Вы, Кирилл Афанасьевич, хорошо знаете Волховским фронт, — продолжал Сталин, — поэтому мы поручаем вам вместе с товарищем Василевским выехать туда и во что бы то ни стало вызволить 2-ю ударную армию из окружения, даже без тяжёлого оружия и техники. Директиву о восстановлении Волховского фронта получите у товарища Шапошникова. Вам же надлежит по прибытии на место не медленно вступить в командование фронтом…

«Я знал, я чувствовал, что это была ошибка, теперь фронт вновь родился!» — ликовал в душе Кирилл Афанасьевич.

А Сталин продолжал:

— В Генштабе вас ждёт генерал Василевский, так что не теряйте время.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите вопрос?

— Да.

— Кому вы отдаёте мою 33-ю армию?

Сталин усмехнулся.

— Это мы решим с товарищем Жуковым.

9

Мерецков, казалось, не ощущал под ногами земли, не шёл, а летел. Он рванул на себя дверь и буквально влетел в штаб фронта. Жуков, сидевший за столом, вскочил как ужаленный.

— Что с тобой, Кирилл?

— Волховский фронт восстановлен, и я назначен его командующим! — выпалил на одном дыхании Кирилл Афанасьевич.

— Этого следовало ожидать! — Жуков подошёл к нему. — Когда уезжаешь?

— Немедленно! Лечу с представителем Ставки Василевским. Он ждёт меня в Генштабе… Знаешь, что сказал Сталин? «Мы допустили ошибку…» Не «мы», а сам вождь! Ты был прав: у Хозина ничего не получилось. Верховный ругал его вовсю, хотя виноват не меньше Хозина.

— Только не вздумай где-то там, на фронте, с кем-либо говорить на эту тему, если не хочешь иметь неприятности, — предупредил Мерецкова Георгий Константинович. — «Сталин виноват…» Вождь не ошибается!.. Ну, ни пуха тебе ни пера. Всё у тебя получится, я уверен. Если что — рядом Василевский, он плохого совета не даст…

Самолёт коснулся бетонки, пробежал немного и замер.

— Всё небо в чёрных тучах, видно, быть дождю. — Василевский спрыгнул на землю, следом за ним Мерецков.

— Дороги раскисли, наступать по ним танкам и пехоте будет нелегко, — заметил Кирилл Афанасьевич.

В штабе Ленинградского фронта их встретил новый командующий генерал Говоров. Он обнял Василевского, как старого друга, а Мерецкову, которого знал меньше, тепло пожал руку, поздравив с назначением.

— Рад вас видеть, друзья! — На лице Говорова сияла улыбка, радость его была открытой и честной, он предложил гостям сесть. — Мне сообщил Верховный о вашем вылете. Потом он спросил о 2-й ударной армии, но ничего утешительного сказать ему я не мог. — Говоров перевёл разговор на другое: — Как долетели?

Василевский ответил и тоже улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, и Говоров понял, что Александр Михайлович то ли устал с дороги, то ли не радовали предстоящие дни, связанные со 2-й ударной армией, которая окружена и с которой нет связи.

— Сейчас нам накроют стол, поужинаете, а затем поедете в свой штаб фронта. — Леонид Александрович тяжело опустился на стул. — Верховный весьма зол на генерала Хозина.

— Кстати, где он? — спросил Мерецков.

— Собирается к отъезду, — грустно констатировал Говоров. — Его назначили командующим 33-й армией. Но Жуков не даст ему там разгуляться.

— На моё место едет Хозин, — огорчённо произнёс Мерецков. — Я много сил отдал, пока не возродил эту армию, а плоды моего труда будет пожинать его величество Миша Хозин. Где неё справедливость?

— Не ворчи, Кирилл Афанасьевич, — осадил его Василевский. — Все мы делаем одно дело — бьём врага. А награды будем делить после победы.

— Не в наградах дело, — возразил Мерецков. — Дело в том, как ты исполняешь свой воинский долг, сам ли несёшь или перекладываешь на чужие плечи. Хозин не сумел вывести войска 2-й ударной армии ещё до того, как её окружили гитлеровцы. Теперь мы станем заниматься этим.

— Спасти армию было нелегко, — с сочувствием заметил генерал Говоров. — Резервов нет. Нужно искать другой выход.

— Давайте обсудим, с чего начнём, — предложил Василевский. — А уж потом сядем ужинать…

После долгих поисков им удалось высвободить три стрелковые бригады и танковый батальон. Всё это свели в две войсковые группы, и 10 июня на рассвете танки, а следом за ними пехота начали наступление. Продвинулись под огнём врага немного вперёд, но прорвать оборону не смогли.

— Маловато войск, — с горечью произнёс Василевский. — Но если ударить по немцам сильнее, толк будет!

Мерецков пристально посмотрел на карту. С запада на 2-ю ударную армию наступают две пехотные и одна охранная дивизия, сведённые в группу «Герцог». Пожалуй, сил не так уж много, и на этом рубеже вражескую оборону можно сломить. Об этом он сказал Василевскому.

— Разумно! — согласился Александр Михайлович.

Всю ночь оба не сомкнули глаз. Вызывали в штаб поочерёдно командиров, вели разговор о том, какими воинскими частями следует усилить танковый батальон. Решили взять 29-ю танковую бригаду и поспешно перебросили её к месту прорыва кольца. На рассвете закипел ожесточённый бой. Немцы упорно оборонялись, но против натиска танковой бригады не устояли — через образовавшийся коридор на Мясной Бор стали выходить бойцы 2-й ударной армии. Враг, однако, бросил на этот участок подкрепление, и ему удалось закрыть коридор. Мерецков находился на КП 59-й армии, оттуда поддерживал связь со штабом 2-й ударной армии, требовал ударить по немцам с тыла, но вскоре связь прервалась. Кирилл Афанасьевич нервничал: где находится Военный совет армии, почему не даёт о себе знать командование штаба, где, наконец, командарм генерал Власов? Под вечер группа наших бойцов вышла из окружения, возглавлявший эту группу капитан доложил Мерецкову, что они видели генерала Власова в районе узкоколейной дороги. В душе Мерецкова вспыхнула надежда, и он предложил Василевскому послать туда танковую роту с десантом пехоты.

Через сутки возглавивший роту капитан Борода сообщил, что они не нашли ни одного человека, хотя люди там были. Куда они ушли — узнать не удалось.

Поиски командарма Власова продолжались.

Кажется, у Сталина лопнуло терпение, и он позвонил по ВЧ генералу Василевскому.

— Что там у вас делается? — В его голосе слышалась горечь. — Войска 2-й ударной армии спасли?

Василевский доложил, что спасли не все войска, многие погибли в боях, но операция продолжается. Сталин распорядился, чтобы он выезжал в Ставку, Мерецков сам продолжит поиски генерала Власова.

— Скажите ему, чтобы принял меры, но нашёл командарма!..

Рано утром Василевский прибыл на аэродром. Мерецков провожал его. Небо было хмурое, блёклое, и лишь на востоке пылало багровое зарево — там всходило солнце. Впервые за несколько дней пребывания на Волховском фронте Василевский увидел на лице Кирилла Афанасьевича улыбку.

— Ну вот, наконец-то повеселел, а то ходишь как убитый, — сказал он.

— Жаль мне с тобой расставаться, Александр Михайлович, — тихо промолвил Мерецков. — А за помощь спасибо!

Они обнялись на прощание. Василевский поднялся в кабину, и самолёт взмыл в серое небо…

Поздно ночью Мерецков вернулся в штаб фронта и хо тел было лечь отдохнуть, как постучали в дверь. Он снимал китель и не сразу увидел, кто к нему вошёл. А когда обернулся, глазам своим не поверил: у двери стоял начальник разведотдела 2-й ударной армии генерал Рогов. Он был в оборванной одежде, с отросшей бородой.

— Ты?! — воскликнул Мерецков.

— Я, товарищ генерал армии, — с трудом разомкнул губы Рогов. — С группой бойцов мне удалось выйти из окружения.

Мерецков обнял его, похлопал по спине, усадил рядом с собой на стул.

— Как добрался сюда, расскажи…

— Всё было просто и трагично, — начал Рогов. — Оказавшись в окружении, мы разбили работников штаба на три группы и стали искать место, где легче пробиться. У реки Полнеть попали под сильный миномётный огонь немцем, и люди рассыпались кто куда. — Генерал оживился, казалось, от прежней усталости не осталось и следа. — Когда огонь стих, я снова повёл людей. Хорошо, что ночь стояла тёмная, хоть глаз выколи. У узкоколейки мы и перешли линию фронта.

— Генерал Власов с вами был? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Был, когда мы делились на группы, — подтвердил Рогов. — Но он как-то странно вёл себя. Мы горячо обсуждали план выхода из окружения, а Власов молчал, ничего не предлагал. На вопрос генерала Афанасьева, в какой группе он пойдёт, Власов ответил, что ему всё равно. Я просто не узнал командарма, так он изменился.

— Наверное, он ещё где-то в лесу, — подытожил Мерецков.

В конце июня утром Сталин вызвал Берию. Обычно, здороваясь, он протягивал Лаврентию Павловичу руку, а в этот раз не протянул. С ходу спросил, глядя на него в упор:

— Слышал о ЧП в Ленинграде? Исчез командующий 2-й ударной армией генерал Власов.

Берия признался, что не знал об этом.

— Плохо, что не знал, — насмешливо заметил Сталин. — Все в Генштабе знают, что под Ленинградом в районе Мясной Бор немцы окружили армию генерала Власова, а ты ничего не знаешь. Выясните судьбу генерала, — тоном приказа добавил вождь. — Свяжитесь с Ленинградом, подключите к розыску командарма своих людей. Жданов тоже занялся этим делом, так что контактируйте с ним.

— Я приложу все силы, чтобы выяснить, где генерал Власов и что с ним, — заверил Берия.

Мерецков ни на день не оставлял поиски, и ему повезло. Июльским утром радист штаба фронта принял позывные 2-й ударной армии. Это вышел на связь заместитель командарма Власова генерал Афанасьев, сообщивший о своём местонахождении. Мерецков сразу же послал за ним самолёт, и генерала вывезли из леса. Афанасьев сказал Кириллу Афанасьевичу, что в лесу они встретили Лужский партизанский отряд Дмитриева, он и помог генералу связаться с командиром другого партизанского отряда Оредежского района Сазоновым, у которого была радиостанция.

Прошло ещё несколько тревожных дней. И вдруг ночью в штаб фронта от партизан поступило короткое сообщение: Власов жив, находится в деревне Пятница, он добровольно перешёл к немцам. Мерецкову не хотелось в это верить. Неужели командарм предал Родину? Он ведь не просто генерал, но ещё и коммунист! Мерецков снял трубку с аппарата ВЧ, чтобы позвонить Сталину. Какое-то время держал её в руке, затем положил на место. Нет, пока звонить Верховному он не будет, надо проверить сообщение радиста, а уж после решать, как быть. Кирилл Афанасьевич связался по радио с командиром партизанского отряда, и тот подтвердил: да, генерал Власов предал Родину.

Утром Мерецков вышел на связь с Кремлем. Сталин был в кабинете.

— Что у вас, товарищ Мерецков? — спросил он. — Нашли Власова?

— Плохие вести, Иосиф Виссарионович, — едва выдохнул Кирилл Афанасьевич. — Он доложил подробности. — Я этого никак не ожидал. Подлым человеком оказался генерал Власов.

Сталин долго молчал. Мерецков слышал в трубке, как тяжело и неровно дышал он, мучительно о чём-то думая, и от этого молчания Кириллу Афанасьевичу стало не по себе. Наконец вождь громко и отчётливо произнёс:

— Подлец! Продал врагам свою шкуру. Но от кары он не уйдёт! — После паузы добавил: — Товарищ Василевский доложил мне о ваших действиях по выводу войск армии из вражеского кольца. Я одобряю их. Сколько бойцов спасено?

— Шестнадцать тысяч! В боях погибло около шести тысяч, пропало без вести восемь тысяч.

— Большие потери, — выдохнул Сталин. — Сообщите, какие меры собираетесь принять для воссоздания 2-й удар ной армии. Время зря не теряйте, вам предстоит провести новую спасательную операцию, так что укрепляйте свой фронт. Деблокировать Ленинград — вот главная задача нашего и Ленинградского фронтов. Скоро вас и Говорова вызовем в Ставку. До свидания! — Он положил трубку.

«Его сильно потрясла измена Власова», — посочувствовал вождю Мерецков. Позже он писал: «Возникает вопрос: как же всё-таки случилось, что Власов оказался предателем? Ответ, мне кажется, может быть дан только один. Власов был беспринципным карьеристом. Его поведение до этого вполне можно считать маскировкой, за которой скрывалось равнодушие к своей Родине. Его членство в Коммунистической партии не более чем дорожка к высоким постам. Его действия на фронте, например в 1941 году под Киевом и Москвой, — попытка отличиться, чтобы продемонстрировать профессиональные способности и поскорее выдвинуться»…

Сталин устало откинулся на спинку кресла и, глядя на вошедшего к нему Молотова, хмуро бросил:

— Власов сбежал к фашистам, он предал всех нас.

— Я бы спросил за это с Жукова, — произнёс Молотов. — Как он, опытный вояка, не распознал в командарме предателя?

«Если спрашивать, то надо начинать с меня, — едва не выговорил вслух Сталин. — Если бы не моё согласие, маршал Шапошников не подписал бы приказ о назначении Власова заместителем командующего Волховским фронтом. Да, тут прежде всего моя вина, не раскусил я этого генерала. И Жуков его проглядел. Теперь гитлеровцы наверняка используют Власова в своих пропагандистских целях».

— Ты, конечно, прав, — глядя на Молотова, сказал Сталин. — И выводы на этот счёт мною будут сделаны. Нужно лишь узнать все детали предательства, а уж потом решать. Это дело я поручу Лаврентию.

— Не лучше ли поручить Жукову? — спросил Молотов. — Он давал Власову характеристику, пусть и разберётся.

Сталин, однако, возразил. Жукову сейчас не до Власова. Ситуация на фронтах ещё более обострилась. Недавно создан Сталинградский фронт. Потерян Крым, враг нанёс по нашим войскам весьма ощутимые удары в районе Барвенково, в Донбассе, под Воронежем. Немцы начали продвижение к Волге и на Кавказ. Бои идут в излучине Дона. Жукову есть чем заниматься. А Власов…

— Струсил, подлец, пустить себе пулю в лоб! — выругался вождь. — Жить ему захотелось, вот и сдался на милость фашистам. Но от сурового суда он не уйдёт!

— Разрешите? — В кабинет вошёл Берия.

— У тебя есть новости о Власове? — в упор спросил его Сталин.

— Есть, Коба! — Берия вынул из папки листки и отдал их Сталину. — Прочти, интересная штука!

Это было обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза, подписанное председателем Русского комитета генералом Власовым и секретарём этого комитета генералом Малышкиным. «Русский комитет ставит перед собой следующие цели, — читал про себя Сталин, ощущая в душе презрение к предателям, — свержение Сталина и его клики, заключение почётного мира с Германией, создание новой России. Призываем переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской освободительной армии…» Сталин, закончив читать, взглянул на Берию.

— Значит, Власов всё-таки предал Родину?

— Предал, Коба! Я бы задушил его собственными руками!

— Когда Мерецков сообщил мне об этом, я усомнился, подумалось, не фальшивку ли подбросили нам немцы. Делать это они умеют, и неплохо. Теперь вижу, что зря сомневался.

— Надо казнить Власова за предательство, — сказал Берия. — Но как?

— Вот именно — как? — усмехнулся Сталин.

— Поручить нашим агентам выкрасть Власова…

— Надо ли рисковать нашими разведчиками? — прервал Берию вождь. — Да и не до Власова нам сейчас. Немцы рвутся на Волгу, к Сталинграду. Наступило время суровых испытаний для всех нас, так что не будем распылять силы. Сталин прошёлся вдоль стола. — У немцев сейчас не один Власов. Ты, Лаврентий, не забывай, что там находится генерал Шкуро, которого Семён Будённый бил ещё в Гражданскую войну под Воронежем и Костромой, но так и не добил, генерал Краснов, бывший донской атаман. Это он в 1918 году в своём письме просил германского императора содействовать присоединению к войску Донскому городов Камышина, Царицына, Воронежа и станции Лиски. За эти услуги Краснов обещал «не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооружённые силы», то есть войска Красной Армии. Даже соратники Краснова выразили ему свой протест против предательства в отношении России. А теперь и Власов примкнул к белым генералам. Но от кары никто из них не уйдёт, — повторил вождь.

(В мае 1945 года генерал-лейтенант Власов был взят нашими войсками в плен, когда пытался на машине уехать в штаб американской армии, на самолёте отправлен в Москву. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его за предательство и кровавые злодеяния к смертной казни — он был повешен.

Казалось бы, справедливость восторжествовала, но из уст маршала Мерецкова я услышал нечто другое. В 1965 году в канун Дня Победы, мне, начальнику отдела газеты Северного флота «На страже Заполярья», командующий флотом адмирал Семён Михайлович Лобов поручил взять интервью у маршала Мерецкова, в то время находившегося в Группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Естественно, он говорил и о том, как воевал на Волховском фронте, будучи его командующим. Зашёл разговор и о предателе генерале Власове.

— А вы знаете, что предателей-власовцев открыто стал защищать не кто иной, как бывший Главнокомандующий войсками юга России в Гражданскую войну генерал Деникин? — сказал Кирилл Афанасьевич. — И узнал я об этом от Сталина в феврале 1946 года. Деникин даже написал письмо генералу Эйзенхауэру[19]. Мне его жаль, — добавил маршал.

— Кого жаль, генерала Деникина? — спросил я Мерецкова.

— Да!

— Почему? Ведь это он, генерал Деникин, пытался задушить советскую власть, и Первая конная армия Будённого, в которой вы служили, сражалась с его конницей!

— Верно, мы сражались против Деникина на Дону и Кубани. И Деникин, и Врангель — все белые генералы были биты Красной Армией. Многие из них оказались на Западе. Но, когда Гитлер вероломно напал на нашу Родину, Деникин отказался сотрудничать с фашистами, вёл себя безупречно и с достоинством. Попытка немцев использовать его имя в целях пропаганды провалилась. А вот за предателей власовцев Антон Иванович решил заступиться… — А. 3.).

Мерецков вошёл к начальнику Генштаба генерал-полковнику Василевскому в тот момент, когда он разговаривал с кем-то по «кремлёвке». Хотел тут же выйти, но Александр Михайлович жестом задержал его.

— Да, товарищ Сталин, этот фронт я держу на контроле… Вы спрашиваете о Мерецкове? Сейчас он в моём кабинете. Дать ему трубку?.. Есть, понял!

Положив трубку, Василевский отодвинул на край стола папку с последними донесениями с фронтов, поднялся и подошёл к Мерецкову. Он чувствовал себя свободно, поздоровался с Кириллом Афанасьевичем за руку, кивнул на стул.

— Садись. — Он тоже сел. — Верховный о тебе спрашивал, его волнует план операции.

— Я готов его доложить. — Мерецков раскрыл папку, но Василевский сказал, что через час им надо быть в Кремле у Сталина и там всё обсудят. — Хорошо. — Кирилл Афанасьевич закрыл папку. — А я перед тобой в долгу…

— Какой ещё долг? — сдвинул брови Василевский.

— В июне ты принял дела начальника Генштаба, а я тебя ещё не поздравил. — Мерецков неловко дёрнул плечом, слегка покраснел. — Понимаешь, замотался я вконец. То одно, то другое, не знаешь, за что и браться. Недавно закончили тяжёлую Любанскую операцию, оттянувшую от Ленинграда часть гитлеровских войск, и сразу же со своим штабом принялся за разработку новой операции.

— Чему тут удивляться, Кирилл Афанасьевич? Ведь Ленинград до сих пор не деблокирован, вот и мечется Верховный, а вместе с ним и мы, — озабоченно произнёс Василевский. — У меня тоже заваруха. Едва взвалил на свои плечи Генштаб, как Сталин направил меня под Сталинград. Там, Кирилл, назревают серьёзные события. В конце июля — начале августа ситуация на северо-кавказском направлении начала развиваться не в нашу пользу. Немецкие войска уже вышли на реку Кубань. Немцам не удалось с ходу прорваться в Сталинград, и теперь они готовят новый удар по городу. Ты взгляни на карту. Войска Сталинградского фронта растянулись более чем на семьсот километров, и Ставка разделила этот фронт на два: Сталинградский, им командует генерал Гордов, и Юго-Восточный, который возглавил генерал Ерёменко. А перед этим пришлось разделить и Брянский фронт на два: новый Воронежский фронт принял заместитель начальника Генштаба генерал Ватутин, а командующим Брянским фронтом вместо генерала Голикова стал Костя Рокоссовский.

— Хорошо, что никто не претендует на Волховский фронт, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Прежде чем проводить какую-либо операцию, войска вынуждены вместо траншей строить деревянно-земляные заборы, не окопы рыть, а делать насыпные площадки, прокладывать бревенчатые настилы и гати, сооружать для артиллерии и миномётов деревянные платформы. Знаешь, и я научился плотничать!

Василевский озабоченно покусывал губы. Мерецкова он знал давно как весьма делового человека. Кирилл Афанасьевич мог разработать план операции, который принёс бы успех, и делал он это без спешки, умно, чтобы, как говорят, комар носа не подточил. Но как он поступил в этот раз? Одобрит ли план Сталин?..

— Скажи, Александр Михайлович, чем объяснить неудачу Харьковской операции? — нарушил его раздумья Мерецков. В его голосе чувствовалась скрываемая горечь. — В войсках ходят разные слухи. Говорят, что член Военного совета Никита Хрущев якобы просил Сталина отменить наступление на Харьков, но тот не внял его просьбе. Так ли это?

— Брехня! — резко произнёс Василевский. — Жуков и я были против того, чтобы Тимошенко и Хрущев вели войска на Харьков, о чём заявили Верховному, но тот нас не поддержал. И что же? Начали они операцию хорошо, но не учли угрозу со стороны Краматорска, где немцы сосредоточили крупную наступательную группировку. Сталин в разговоре с командующим фронтом обратил на это его внимание, но Тимошенко и Хрущев заявили, что эта угроза преувеличена и что они Харьков возьмут. В середине мая опасность со стороны Краматорска резко возросла, и тогда я, исполнявший обязанности начальника Генштаба, попросил Сталина отдать приказ маршалу Тимошенко прекратить наступление на Харьков и повернуть основные силы Барвенковской группировки против краматорской группы немцев.

— И что же Сталин?

— Он со мной не согласился. Сказал, что Военный совет Юго-Западного фронта заверил его в успехе операции. Через два дня после этого разговора командование фронта наконец поняло, что надо принимать меры по отражению удара со стороны Краматорска. Но было уже поздно. Так что Никита Хрущев лукавит, а он умеет это делать. Что касается маршала Тимошенко, то он пошёл на поводу у Хрущева.

Мерецков заметил, что Хрущеву да и маршалу Тимошенко неудача с Харьковом сошла с рук.

— В этом деле есть и просчёт Сталина. — Василевский порывисто встал. — И Жуков такого же мнения…

— А как Сталинград? Не потеряем ли мы его?

— Ситуация там сложилась весьма опасная. — Василевский достал папиросы и закурил. — Завтра мне велено ехать туда. Что делать? Координировать действия войск под Сталинградом. Сталин задержал меня, чтобы обсудить ваш план предстоящей операции на Синявинском выступе. Думаю, что на это много времени не уйдёт и я смогу уехать вечером. — В его голосе было столько беспокойства, что Кирилл Афанасьевич посочувствовал ему. Одно дело отвечать лишь за свой фронт, и другое, когда на твоих плечах лежат все фронты и ты должен позаботиться о том, чтобы они были обеспечены всем необходимым. Кажется, это было так, потому что Василевский продолжал: Вообще лето выдалось для нас очень тяжёлым, если не сказать хуже. Кстати, есть сведения, что и по Ленинграду они готовят новый мощный удар. Как бы Гитлер из Крыма не перебросил под Ленинград 11-ю армию генерал-фельдмаршала Манштейна, которого фюрер ценит как знатока «по взятию крепостей».

— На Синявинском выступе немцы своё получат, — обронил Мерецков.

Замысел операции на Синявинском выступе был прост, как все другие, которые Мерецкову приходилось разрабатывать и осуществлять на практике. Прорвать вражескую оборону он намеревался на шестнадцатикилометровом участке в направлении Отрадного. Этот населённый пункт находился на берегу Невы, почти рядом с тем местом, где сходились грунтовая дорога из Синявина на Колпино и железная дорога из Мги в Ленинград. Как заноза на здоровом теле здесь закрепилась мгинско-синявинская группировка гитлеровцев. Расстояние в 16 километров разделяло войска Волховского и Ленинградского фронтов, стоило сделать лишь один бросок, и два наших фронта встретились бы лицом к лицу. «Я бы хотел, Кирилл, чтобы у тебя этот бросок был как удар клинка — сильным и острым», — сказал Жуков Мерецкову, когда они обсуждали ситуацию на севере. Кирилл Афанасьевич, не склонный к романтическим порывам, спокойно ответил: «Острый удар может притупить клинок, я бы этого не желал».

Мерецков надеялся на успех, потому что операция по прорыву блокады Ленинграда намечалась как совместные действия правого крыла Волховского фронта и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Но главную роль Ставка отводила Волховскому фронту, а это сулило огромную ответственность. Работая над картой, Кирилл Афанасьевич прикинул, что оборону врага надо сломить южнее Синявина, разгромить мгинско-синявинскую группировку, выйти к Неве и соединиться с войсками Ленинградского фронта. И всё это возлагалось на две армии: 8-ю генерала Старкова и 2-ю ударную армию генерала Клыкова, который после предательства генерала Власова снова возглавил её. По замыслу Мерецкова эти две армии должны были прорвать оборону врага на всю глубину. Но нужна была и третья сила, способная отразить натиск резерва, и эту силу Мерецков нашёл — 4-й гвардейский стрелковый корпус генерала Гагена, который располагался между 8-й и 2-й ударной армиями.

— Ты всё продумал до мелочей, Кирилл, но уверен ли, что две армии сработают чётко? — спросил его Василевский.

— Будем стараться, Александр Михайлович, — успокоил начальника Генштаба Мерецков.

Не один Василевский был озабочен тем, как пройдёт операция на Синявинском выступе. Начальник тыла Красной Армии генерал Хрулёв, посмотрев на карте на Шлиссельбургско-Синявинский выступ, с огорчением произнёс:

— Как бы ты, Кирилл Афанасьевич, не сломал себе шею! Местность в районе выступа не годится для развёртывания наступления. Обширные торфоразработки, сплошные леса с большими участками болот. Да, манёвра у тебя не будет! Пока твои войска доберутся до оборонительного рубежа, немцы их перебьют. Я тебя не узнаю, Кирилл Афанасьевич. Мне кажется, ты потерял вкус к тактике боя. Скажи, как тыловики будут доставлять тебе боеприпасы? Машины застрянут в болоте, а телег с лошадьми у тебя нет, — будто сам с собой рассуждал генерал Хрулёв.

Будь кто-то другой на месте Хрулёва, Мерецков не стал бы слушать его, но Александра Васильевича, человека энергичного и трудолюбивого, он уважал, даже если тот был в чём-то неправ, голоса не повышал.

— Александр Васильевич, всё, что ты говоришь, справедливо и разумно, — поднял брови Мерецков. — Но та цель, которую я преследую, стоит риска. Подойди к столу и посмотри на карту, и ты поймёшь, что я прав.

— Если Верховный всё это одобрит, я пожму тебе руку! — улыбнулся Хрулёв.

У Мерецкова всё выходило как-то просто, и, хотя порой ему приходилось нелегко, он не раз и не два всё просчитывал, а когда убеждался, что принятое им решение сулит выгоду, ни на йоту не отступал от задуманного. Сейчас ом сказал Хрулёву, что при удаче, если войска сумеют нанести по обороне врага ощутимый удар, можно за двое трое суток достичь Невы и Ленинграда, а главное, он хочет обеспечить внезапность первоначального удара. Конечно, по торфяным болотам севернее Синявина и сплошному лесу нелегко тащить тяжёлые орудия и боевую технику, но тащить надо!

— Значит, ты уверен, что Верховный одобрит твой план? — спросил в упор Хрулёв.

— Начальнику Генштаба Василевскому моя идея понравилась, и я думаю, что Сталин не отвергнет её.

— Всё же будь готов к бою, — предупредил Хрулёв. — У Сталина на плохие планы нюх, и его на мякине не проведёшь!

Однако «боя» не было. Когда Василевский и Мерецков вошли в кабинет, Сталин встал из-за стола и больше не садился. Он неторопливо ходил по кабинету, курил трубку и внимательно слушал командующего Волховским фронтом. Мерецков говорил убедительно, ему казалось, что Верховный вот-вот прервёт его и задаст вопрос, но тот не произнёс ни слова. А когда Кирилл Афанасьевич умолк, он, качнув головой, промолвил:

— Лихо вы сочинили план операции! — В его голосе, как почудилось Мерецкову, прозвучала скрытая насмешка. — Что скажете, товарищ Василевский?

— Генштаб одобрил замысел генерала армии Мерецкова и рекомендует принять его, — сказал Александр Михайлович. — Со своей стороны я бы предложил Ставке выделить дополнительно для Волховского фронта достаточное количество маршевых рот, танков, гвардейских миномётных частей, снарядов и материально-технических средств. У нас теперь всё это есть.

— Я вижу, товарищ Василевский, что хитрый ярославец нашёл ключи и к вашему сердцу, — заметил Сталин.

В его словах не содержалось упрёка или насмешки, было что-то вроде доброй зависти. Кирилл Афанасьевич сделал вид, что ничего не понял.

— О чём идёт речь?

— Фронт ваш, армии ваши, вам бы и просить резервы, но это делает начальник Генштаба. Вас это не смутило?

— Ничуть, товарищ Сталин! — весело отрезал Кирилл Афанасьевич. — Наоборот, я благодарен, что Генштаб помогает мне сделать всё, чтобы победа не выскользнула из моих рук. Он обкатал мой план.

— Разработать операцию дело нехитрое, — усмехнулся в усы Верховный. — Главное — как осуществить её на практике. — Он подошёл к столу и загасил трубку в пепельнице. — Ну что ж, товарищ Василевский, дайте Волховскому фронту всё, что надо, кроме танков. У нас их недостаточно, но скоро заводы дадут нам втрое больше, чем раньше.

— У меня к вам просьба, товарищ Сталин. — Мерецков рукой отбросил волосы со лба. — Я бы хотел неподалёку от Тихвина провести встречу Военных советов своего и Ленинградского фронтов, а также пригласить на разговор и командующего Балтийским флотом адмирала Трибуца. Я бы ознакомил своих товарищей с намеченной операцией и обсудил участие в ней Невской опергруппы и кораблей флота.

— Чья это идея? — спросил Сталин.

— Моя, но генерал Говоров и адмирал Трибуц её горячо поддержали. Правда, я предупредил их, что с вами на этот счёт ещё не советовался.

— Молодчина! — воскликнул вождь. — Это то, о чём я почему-то не подумал, а следовало бы подумать. Дело очень нужное! Порой бывает, что фронт ожесточённо сражается с противником, а его сосед и в ус не дует: мол, вы бейтесь там, я отдохну. Разве у вас так не было? — Сталин покосился на Мерецкова. — Вы дрались за Тихвин, а командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин даже не знал, когда вы его взяли.

— Что было, то было, отрицать не стану, скажу лишь, что не я, а генерал Хозин так повёл себя.

Мерецков положил документы в папку, полагая, что обсуждение закончилось. А Верховный заговорил о том, что у генерала Говорова, пожалуй, дела идут лучше, чем у генерала Хозина. Что касается предстоящей операции, то ленинградцы хотят форсировать реку Неву, но сил и средств для этого не имеют. В связи с этим, подчеркнул Сталин, основная тяжесть ляжет на Волховский фронт, а Ленинградский фронт окажет содействие своей артиллерией и авиацией.

— Ну а теперь вот о чём… — Сталин подошёл к Мерецкову ближе. — О бдительности скажу. Готовьте операцию исподволь, чтобы скрыть от врага её подготовку: передислокацию войск, подвоз оружия и боевой техники. В противном случае внезапность удара у вас сорвётся. — Верховный взглянул на Василевского. — Об этом и Генштабу не грешно напомнить. Надо проводить маскировку в широких масштабах…

— У нас был разговор с Мерецковым на эту тему, — поспешно пояснил Василевский.

— Тогда у меня всё!..

10

Во второй половине августа в небольшом домике под Тихвином состоялась встреча Военных советов Волховского и Ленинградского фронтов и командующего флотом адмирала Трибуца. Члена Военного совета Жданова на ней не было: Андрей Александрович проводил в Смольном партактив. Генерал Говоров был весел, шутил, подтрунивал над Мерецковым.

— А что, Кирилл Афанасьевич, ты, наверное, хочешь своими силами прорвать блокаду Ленинграда? — спросил он, пощипывая усики.

Мерецков, раскладывая на столе рабочие карты, съязвил:

— Чтобы добраться до него, нужно форсировать Неву, а я боюсь бросаться в воду: раки своими клещами утащат меня на дно!

В разговор вмешался адмирал Трибуц:

— В Неве вряд ли есть раки, а вот крабы в море живут, они посильнее раков и могут враз утащить на глубину.

Мерецков добродушно улыбнулся.

— У меня, Владимир Филиппович, мечта, — вздохнул он, глядя на Трибуца. — Как только прорвём блокаду Питера, я прокачусь по Неве с ветерком. Так что рассчитываю на ваш белоснежный катер! — Кирилл Афанасьевич вскинул глаза на своего начальника штаба генерала Стельмаха: — А где схемы, Григорий Давидович? Принеси, пожалуйста…

Собравшиеся слушали Мерецкова с большим вниманием. Борьба с белофиннами, разгром линии Маннергейма принесли ему славу мастера прорыва глубоко эшелонированных, укреплённых рубежей, а также умельца по ведению боев в условиях лесного и болотистого Севера. И то, о чём он сейчас говорил, было важным, а говорил он о том, как сломить вражескую оборону на Шлиссельбургско-Синявинском выступе и чем может помочь Волховскому фронту Ленинградский фронт. Ему невольно вспомнился штурм Тихвина, где немцы создали прочную оборону. Две недели шли упорные бои, гитлеровцы с ожесточением обречённых дрались за каждый дом. А время шло, и тогда Мерецков применил танковые десанты, которые стали рушить опорные рубежи врага. А когда наступил решающий момент, Мерецков наметил нанести по врагу завершающий удар, для чего назначил ночной штурм. В ходе Тихвинской операции Кирилл Афанасьевич не раз прибегал к ночным атакам. На вопрос маршала Шапошникова, почему он нанёс удар по Тихвину именно ночью, он ответил: «Ночью наши бойцы действуют более решительно, дерзко, тогда как немцы теряются, чужая земля им не союзница!»

Теперь же, изложив ленинградским товарищам план операции, Мерецков попросил их высказывать свои соображения. Было решено, что Невская опергруппа при поддержке авиации своими активными действиями Свяжет немецкие войска, расположенные в Шлиссельбургской горловине, и не допустит их в сторону наступающих частей Волховского фронта.

— Если же у вас, Кирилл Афанасьевич, случится заминка с выходом к Неве, — сказал генерал Говоров, — мы бросим в бой Невскую опергруппу, и она форсирует Неву.

Мерецков устремил взгляд на адмирала Трибуца, который сидел у стола и что-то заносил в свой блокнот.

— Владимир Филиппович, чем может помочь нам Балтфлот? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Моряки народ отчаянный, смелый, не случайно же гитлеровцы не смогли захватить с ходу ни одну военно-морскую базу на Балтике. А оборона полуострова Ханко длилась почти полгода!

— Мы готовы осуществить высадку морских десантом, если это потребуется, — ответил Трибуц. — У нас это неплохо получается.

Когда гости отбыли в Ленинград, Военный совет Волховского фронта обсудил ещё некоторые неотложные вопросы. Мерецков распорядился широко применять маскировку, чтобы враг не узнал о готовящемся ударе по его группировке. С этой целью в течение августа средствами оперативной маскировки демонстрировалось большое сосредоточение наших войск в Малой Вишере. Как потом показали пленные немецкие офицеры, у руководства гитлеровских войск создалось впечатление, что русские готовятся к боевым действиям в районе Новгорода. Начальник штаба генерал Стельмах предложил маскировать танки сеном, с воздуха немецким самолётам-разведчикам представлялось, что крестьяне возят сено для своего скота. Сыграло свою роль и то, что все наши войска перевозились в закрытых вагонах…

В ночь перед наступлением Мерецков, начальник штаба генерал Стельмах и член Военного совета генерал Запорожец ещё раз проанализировали, на каких рубежах будут действовать те или иные соединения, переговорили с их командирами.

И не знал, не ведал Мерецков, о чём он позже очень сожалел, что в это же время немецко-фашистское командование по личному указанию Гитлера тщательно готовило решающую, как говорилось в директиве генерального штаба сухопутных войск вермахта, операцию с целью захвата Ленинграда (кодовое наименование «Нордмехт» — «Северное сияние»). Для этого 18-я немецкая армия генерала Линдемана, действующая под Ленинградом, была усилена 11-й армией генерал-фельдмаршала Манштейна. Хотя ранее эта армия готовилась к переброске на Кубань, Гитлер приказал направить её на север. Под Ленинград немцы перебросили несколько полнокровных дивизий из Западной Европы, а также крупные силы артиллерии и авиации. В конце августа Гитлер потребовал от своих генералов «занять Ленинград и сровнять его с землёй».

Но Гитлер так и не дождался доклада о взятии Ленинграда. 19 августа войска Ленинградского фронта внезапно перешли в наступление, нанеся одновременно два удара: силами Невской опергруппы на Синявино и силами 55-й армии генерала Свиридова на Тосно. Круша на своём пути вражеские оборонительные рубежи, они совместно с десантами морской пехоты и при поддержке кораблей Балтийского флота форсировали Неву и захватили плацдарм в районе Ивановского. В ночь на 27 августа генерал Говоров позвонил на КП Мерецкову. Коротко проинформировав его о действиях своих войск на рубежах Синявина и Тосно, он спросил, не изменил ли сроки своего наступления Волховский фронт.

— Всё осталось так, как мы с вами решили, Леонид Александрович, — ответил Мерецков. — Начнём на рассвете…

Два часа артиллерия фронта вела яростный огонь по оборонительным позициям гитлеровцев. Весь правый фланг и центр 8-й армии от мыса Бугровского на Ладожском озере до опорного пункта Вороново пришли в движение. На направлении главного удара войска форсировали Чёрную речку и прорвали немецкую оборону. К исходу второго дня наши части подошли к Синявину.

«Кажется, фрицам мы нос утёрли, — облегчённо вздохнул Мерецков, разглядывая в бинокль поле боя. — Пока всё идёт как надо, и немцы драпают».

Прошла ещё одна тревожная ночь. Ожесточённые бои не утихали, но атаки 8-й армии ослабли, и это обеспокоило Кирилла Афанасьевича. Он хотел было вызвать на связь командарма 8-й, но к нему вошёл генерал Стельмах. Он доложил о том, что разведчики взяли в плен «языка» — офицера из штаба немецкой дивизии — и тот показал, что на наши позиции немцы бросили танки Манштейна. Его армию по приказу Гитлера перебросили на штурм Ленинграда, и часть дивизий этой армии сражается против войск Волховского фронта.

— Войска и 8-й и 2-й ударной армий утратили свой наступательный порыв и не могут успешно продвигаться вперёд, — резюмировал Стельмах.

— Это плохо, Григорий Давидович, — озабоченно произнёс Мерецков. — Теперь мне понятна заминка, о которой говорил командарм 8-й. — Он взглянул на начальника штаба. Вид у него был растерянный. — Где член Военного совета Запорожец?

— Он с кем-то разговаривает по полевому телефону, — ответил генерал Стельмах.

— Давай его сюда, и втроём поедем в штаб 8-й армии, узнаем, почему у них застопорилось.

Пленный немецкий офицер дал точные сведения. Гитлеровцы спешно перебросили в район прорыва шесть свежих дивизий, в том числе одну танковую. А перед этим Манштейн получил крупные подкрепления — две бомбардировочные эскадрильи с Центрального фронта, две — с Южного, одну из Кёнигсберга и ещё две группы бомбардировщиков со Сталинградского фронта. Шесть пехотных дивизий, три горно-егерских и несколько частей танковой дивизии начали сжимать клещи вокруг авангарда фронта. Мерецков никак не ожидал, что целые дивизии и артиллерийские части из 11-й армии Манштейна, предназначенные для штурма Ленинграда, брошены в сражение, чтобы остановить наступление Волховского фронта. Отходить от Ленинграда и прекратить блокаду города фашисты, естественно, не решились — в случае неудачи под Ленинградом союзник Германии Финляндия могла выйти из войны.

Едва Мерецков разобрался в ситуации, сложившейся в 8-й армии, когда немцы бросили против неё свежие силы, особенно танки, как его огорчила неудача войск 2-й ударной армии. Генерал Клыков, который командовал ею, не чувствовал за собой вины, он прямо и честно заявил Мерецкову, что немецкие войска, брошенные против его армии, она одолеть не может, хотя бойцы сражаются упрямо и дерзко, но против танков с автоматом не пойдёшь.

Мерецкова передёрнуло от внутреннего напряжения, он порывался сказать генералу Клыкову что-нибудь хлёсткое, но в последнюю секунду раздумал. Зачем его упрекать, если он прав? Хуже того, немцы 10 сентября сами нанесли удары по флангам армии, и генералу Клыкову пришлось Перейти к обороне. Бои продолжались несколько суток, а ровно через месяц после начала наступления, 27 сентября, Мерецков отдал приказ о выводе наших войск, находившихся западнее Черной речки, на восточный берег.

Только ли превосходством немецких войск можно объяснить неудачу Волховского фронта? Отнюдь нет! В ходе сражения развёртывание 4-го гвардейского стрелкового корпуса, «третьей силы фронта», комкор генерал Гаген провёл вяло, медленно, хотя и проходило оно на обширных Синявинских болотах: бойцы прокладывали дороги и одновременно отражали атаки гитлеровцев. Мерецков усмотрел в действиях генерала Гагена нерешительность, слабое руководство войсками, за что тот был снят с должности, а генерал Рогинский, принявший корпус и горячо взявшийся за дело, большого успеха не добился, так как время было упущено и немцы укрепили свою оборону. Когда Кирилл Афанасьевич находился в этом корпусе, его несколько раз вызывали из Ставки к прямому проводу, но оставить КП корпуса он не мог. Позже он сам вышел на связь с Верховным, чтобы проинформировать его об обстановке на фронте, и тот сердито спросил:

— Почему вы не подходили к прямому проводу?

— У меня вблизи передовой разбило две машины, — ответил Кирилл Афанасьевич, ничуть не смутившись. — А главное, если бы я ушёл с командного пункта, за мной потянулся бы штаб корпуса.

Сталин какое-то время молчал.

— Значит, блокаду Ленинграда прорвать не удалось, — наконец произнёс он. — Не удалось и генерал-фельдмаршалу Манштейну штурмом взять Ленинград. Ваши войска и войска противника на рубежах Волховского фронта возвратились на старые позиции. Как, по-вашему, дальше будут развиваться события?

— Я считаю, что Синявинская операция создала предпосылку для того, чтобы зимой развернуть мощное наступление. Большую землю и осаждённый Ленинград мы соединим прочным коридором.

— А вы оптимист, товарищ Мерецков, — усмехнулся в трубку Сталин. — И где, по-вашему, легче будет прорвать блокаду?

— Я об этом уже думал, товарищ Сталин. Прорвать её надо в самом узком месте между нашими двумя фронтами, где-то севернее Ладоги.

— Подготовьте на этот счёт свои соображения и пришлите их в Ставку, но не откладывайте это дело, так как Ленинград больше ждать не может! — заключил Сталин.

Синявинская операция оставила в душе Мерецкова глубокий след. Она потребовала от него быстрой реакции в ходе сражения, смелых и отчаянных решений, особенно в те моменты, когда Манштейну удавалось сдерживать натиск наших войск, а порой и оттеснять их. Кирилла Афанасьевича не огорчило то, что ему не удалось прорвать блокаду в этот раз. Он был доволен тем, что расчёты гитлеровского командования «взять Ленинград и стереть его с лица земли» потерпели полный крах. Не без чувства удовлетворения позднее Мерецков отмечал, что соединения армии Манштейна, имевшие, по мнению гитлеровских лидеров, боевой опыт по захвату приморских городов, «были разгромлены ещё до ввода их в бой непосредственно за Ленинград, на Синявинских высотах и в ближайших лесах. Как признался генерал-фельдмаршал Манштейн в своей книге „Утерянные победы“, о наступлении на Ленинград не могло быть и речи».

В чём счастье полководца? Лев Толстой понимал его так: счастье есть удовольствие без раскаяния. Но можно ли выигранное сражение считать удовольствием военачальника?

— Это слишком дорогое удовольствие, — безапелляционно заявил Кирилл Афанасьевич, когда об этом зашёл разговор с известным артистом театра и кино Николаем Черкасовым.

Встретились они в Ленинграде в октябре, когда Мерецков приезжал к генералу Говорову согласовать действия Ленинградского и Волховского фронтов по подготовке операции с целью прорыва блокады города. В 1942 году в условиях блокады и героической обороны Ленинграда Черкасов возглавил фронтовой филиал Театра драмы имени Пушкина, где играл с 1933 года, был участником фронтовых бригад. Кирилл Афанасьевич любил этого, как он выразился, «воинственного артиста», создавшего на сцене и в кино образ русского богатыря Александра Невского. Кто в России не знает волнующие слова князя, произнесённые Черкасовым: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская земля». Сейчас, слушая Мерецкова, Черкасов заразительно улыбнулся, заметив, что в эти слова Александра Невского он внёс бы поправку с учётом нашего времени:

— Фашисты пришли к нам с оружием, от оружия и погибнут. На том стояла и стоять будет Ленинградская земля!

— Звучит как набат! — одобрительно промолвил Мерецков. — Ну а в твоего героя в кино, Александра Невского, я влюбился по самые уши. Пожалуй, в нашем киноискусстве это лучший образ воина-героя, я бы сравнил его с образом Василия Чапаева.

— Чапаева блестяще сыграл мой коллега Бабочкин, — улыбнулся Черкасов и самокритично добавил: — Я бы, наверное, так не сыграл…

Мерецков размышлял над картой Волховского фронта, когда в штаб вошёл генерал Стельмах.

— Вы уже вернулись из штаба 2-й ударной армии? — спросил он.

— Да, а что?

— Вам звонил генерал армии Жуков. Я сказал, где вы, он перезвонит вам вечером. Он ведь теперь заместитель Верховного Главнокомандующего!

— Сталин знает, кого брать себе в заместители, — улыбнулся Мерецков.

Жуков позвонил Мерецкову поздно ночью, но Кирилл Афанасьевич ещё работал над документами. Георгий Константинович поинтересовался делами на Волховском фронте: не решились ли немцы вновь наступать?

— Пока тихо, — ответил Мерецков, прижимая трубку к уху, чтобы лучше было слышно. — Тебя, Георгий, я хочу поздравить с ответственной должностью.

— А я думал, ты совсем забыл обо мне, — глуховатым голосом отозвался Жуков. — Ты что-нибудь делаешь по проблеме Ленинграда? Верховный мне сказал, что вы с Говоровым занимаетесь подготовкой операции по прорыву блокады города.

— Верно, Георгий. Едва утихли бои на Синявинском выступе, я сразу же переключился на это самое дело. Ты желаешь мне что-то посоветовать?

— Не сейчас, Кирилл. Скоро приеду к тебе и тогда подключусь к твоей проблеме. — Жуков помолчал, о чём-то вспоминая. — Да, ты держи связь со своим соседом, генералом Говоровым. Подумай, может, есть смысл съездить к нему в Ленинград?.. Чем я занимаюсь? У меня на плечах проблема Сталинграда. Мы с Василевским из окопов там не вылезаем… Ну, до встречи!..

Все последующие октябрьские дни Мерецков вместе со штабом работал над планом операции. Теперь он был убеждён, что прорывать блокаду надо где-то неподалёку от Ладоги. Об этом он сказал и Сталину, когда зашёл разговор, и был рад, что тот согласился. Мерецков подумал о том, что ему нужно съездить в Ленинград к генералу Говорову, чтобы согласовать свои действия с ним, сделать это ему советовал и Жуков. Надо только взять разрешение у начальника Генштаба. Поздно вечером, когда связь не так загружена, он по ВЧ позвонил генералу Василевскому, доложил о ситуации на фронте, о работе над планом операции, ответил на некоторые вопросы и высказал свою просьбу.

На другой день утром, когда Мерецков и начальник штаба Стельмах работали, позвонил Василевский.

— Кирилл Афанасьевич, можете ехать в Ленинград к Говорову, Верховный разрешил, но к концу дня вы должны вернуться. А с планом операции не затягивайте, об этом скажите и генералу Говорову.

Прилетел в Ленинград Мерецков в одиннадцатом часу. На дворе стоял конец октября. Уныло накрапывал дождь. Тихо вокруг, город словно вымер. Вдоль улицы чернели трубы сгоревших домов, здания наполовину разрушены. Всё то, чем жил в этом замечательном городе Мерецков, будучи командующим округом, что было дорого его сердцу, куда-то вмиг исчезло, и Ленинград после жестокого вражеского обстрела и сильных бомбёжек казался призраком. Горький комок подкатывался к горлу, когда Кирилл Афанасьевич смотрел на всё это.

— Товарищ генерал армии! — прервал его раздумья чей-то звонкий голос.

Мерецков обернулся. У обочины дороги стояла чёрная «эмка», из неё выскочил капитан и подбежал к нему.

— Извините, товарищ командующий, я опоздал к самолёту. «Юнкерсы» бомбили город, пришлось в дороге нам остановиться…

Генерал Говоров, высокий, плечистый, с открытым лицом, встал из-за стола и шагнул навстречу Мерецкову. Пожатие его руки было тёплым и крепким.

— Ещё вчера ожидал вас, Кирилл Афанасьевич, но ваше сиятельство не смели прибыть, — не без шутки промолвил он. — Что, испугались вьюги?

— Лучше пусть будет снежная буря, чем свинцовая, — сострил Мерецков. — Я к тебе, Леонид Александрович, собирался, но позвонил Василевскому, и тот заявил, что «добро» на поездку в Ленинград мне нужно брать у Верховного. Потому и задержался. Кстати, — продолжал Кирилл Афанасьевич, — начальник Генштаба потребовал не затягивать с разработкой плана операции, то же самое он поручил мне передать тебе. — Мерецков снял шинель, присел к столу. — Какие силы можешь задействовать в предстоящей операции?

Говоров сказал, что его войска нанесут встречный удар в том месте, где войска Волховского фронта находятся ближе всего к Ленинграду. Он предложил Кириллу Афанасьевичу подойти к карте, которая висела на противоположной стене.

— Я думаю, что это надо сделать, как ты и говорил, севернее Ладоги. — Это место, обведённое красным кружочком, он показал на карте. — Ну а мой план будет готов к середине ноября, и мы пошлём его в Ставку.

(17 ноября ленинградцы представили в Ставку свои соображения по плану совместной операции обоих фронтов, а также Балтийского флота; большое участие в её разработке принимал Жуков. — А. 3.).

— Где нам обозначить рубеж встречи двух фронтов? — спросил Мерецков. — Может быть, в районе железной дороги, что идёт через Рабочие посёлки номер один и номер пять, вот здесь? — Кирилл Афанасьевич обозначил это место на карте.

— Согласен! — задорно воскликнул Говоров. — Здесь самое узкое место между нашими фронтами. Да, а как там Сталинград?

— Пока на улицах города идут ожесточённые бои, — подчеркнул Мерецков. — Чтобы помочь защитникам Сталинграда, 19 октября в наступление перешли войска Донского фронта, немцам тут же пришлось снять со штурма города большую часть авиации, артиллерии и танков и бросить всё это против Донского фронта. По словам Василевского, там идёт упорная и кровавая битва, — проговорил Кирилл Афанасьевич. — Но у Александра Михайловича был бодрый голос, и я понял, что назревают события не в пользу врага.

— Что конкретно? — насторожился Говоров, разглаживая ладонью колючие усы.

— Василевский об этом не сказал, лишь намекнул. — Мерецков выдержал паузу. — По его словам, сейчас главная задача сталинградцев — измотать немцев до предела, а уж потом ударить по ним… Да, не будь этих тяжких боев под Сталинградом, мы бы с вами, Леонид Александрович, получили для фронтов солидные резервы, пока же всё идёт в Сталинград.

Работалось обоим командующим быстро и хорошо, они с полуслова понимали друг друга. В шестом часу вечера перекусили, и Мерецков уехал в свой штаб. Провожая его, генерал Говоров был задумчив.

— Чего вдруг притих? — спросил его Кирилл Афанасьевич.

— Хотелось бы крепко ударить по немцам, но войск и боевой техники у меня маловато, на глубокую операцию сил не хватит.

— Не горюй, дружище! — ободрил его Мерецков. — Мы и с теми силами, что есть, дадим фрицам прикурить. Ну, будь здоров, Леонид Александрович! — Они обнялись на ледяном ветру, и Кирилл Афанасьевич поднялся в кабину «Дугласа».

План, который разработали командующие, предусматривал встречный удар двух фронтов, разгром группировки немцев к югу от Ладоги и прорыв блокады Ленинграда в самом узком месте. Мерецков, учитывая трудности Ленинградского фронта, пошёл на то, чтобы в операции участвовало больше дивизий его фронта, нежели Ленинградского. Кирилл Афанасьевич боялся, что Ставка не утвердит его план, но она утвердила его без каких-либо замечаний. Мерецков не смог сдержать своих чувств.

— Пока всё идёт без сучка, без задоринки, — сказал он, потирая руки и весело глядя на генерала Стельмаха. — Декабрь Ставка нам отводит на подвоз боеприпасов и новой техники, ремонт танков и прочее. Начнём мы боевые действия в начале января сорок третьего. Знаешь, как в Ставке назвали нашу операцию?

— Не слыхал, — смутился генерал Стельмах.

— «Искра»! — весело изрёк Кирилл Афанасьевич.

Директива Ставки на прорыв блокады поступила 8 декабря. Руководство Волховского фронта к этому времени претерпело изменения. Членом Военного совета фронта по инициативе Верховного был назначен генерал Мехлис, а начальником штаба — генерал Шарохин. Генерал Стельмах возглавил штаб Юго-Западного фронта. Не знал Кирилл Афанасьевич, что видится с ним в последний раз: 21 декабря Стельмах погиб в бою, об этом Мерецкову в тот же день сообщил командующий фронтом генерал Ватутин. Конечно, генерал Шарохин был более опытный штабист, ещё до войны он окончил Военную академию Генштаба, а в ходе войны был заместителем начальника Генштаба. Против его назначения Мерецков не возражал, хотя ему жаль было отпускать Стельмаха. Но так решил не он, а Сталин, о чём Кирилл Афанасьевич честно заявил Григорию Давидовичу.

— И Мехлиса, и Шарохина прислала ко мне Ставка, — сказал Мерецков, — так что я не ставил вопроса о твоей замене. Но ты уходишь к моему другу Ватутину, он тебя знает и в обиду не даст. Передай от меня ему привет.

— Скажу честно, мне не хочется от вас уходить. — Голос у Стельмаха дрогнул. — Я же воевал с вами рядом в самые тяжкие дни…

— Не переживай, Григорий Давидович, — успокоил его Кирилл Афанасьевич. — Главное ведь не в том, где ты вою ешь, а как ты воюешь.

Интересной была у Мерецкова встреча с генералом Мехлисом. Когда тот прибыл в штаб, Кирилл Афанасьевич, поздоровавшись с ним, спросил:

— Что, прибыли меня инспектировать?

— Нет, Кирилл Афанасьевич, — тихо ответил Мехлис, и, как показалось Мерецкову, в его голосе прозвучала неуверенность. — Меня назначили членом Военного совета Волховского фронта.

Мерецков смутился, какое-то время молчал, не зная, что ответить, но вскоре обрёл прежнее спокойствие и, слегка улыбаясь, промолвил:

— Ну что ж, начальству виднее, куда вас направить, была бы только польза. Ну а коль прибыли ко мне, будем работать вместе. Можете тут располагаться и чувствовать себя как дома!

Мехлис, однако, остался стоять.

— В мае я был на Крымском фронте как представитель Ставки, — заговорил он негромко, чуть потупив взор, — но я не обеспечил организацию обороны и меня освободили от всех должностей. Вы знаете об этом?

— Знаю, Лев Захарович, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— И что вы на это скажете?

— У любого военачальника могут быть неудачи на фронте. Были они и у меня. Лекарство для выздоровления здесь одно — извлечь урок и трудиться в полную силу. Как это говорил Лев Толстой? Думай хорошо, и мысли созреют в добрые поступки!

— У Льва Толстого есть и другие слова, — улыбнулся Мехлис. — Он говорил, что дело не в том, чтобы знать много, а в том, чтобы знать из всего, что можно знать, самое нужное.

— Я не Лев Толстой, но коль речь идёт о нашем военном деле, сказал бы так: долг превыше всего, и тот, кто честно исполняет его, герой.

По всем вопросам у Мерецкова была полная ясность, что беспокоило его и даже настораживало: смогут ли бойцы с ходу прорвать блокаду? Должны! В его делах и поступках никогда не просматривалось самодовольство, а тем более бахвальство, хотя он знал, что истинные дела всегда просты и скромны и свидетельствуют если не о таланте тех, кто их совершает, то о большой силе воли, которую они проявляют. Чего-чего, а воли у Кирилла Афанасьевича было столько, что другие могли позавидовать. И всё же, удастся ли прорвать блокаду? Эта мысль преследовала его, хотя волноваться оснований не было. Правда, участок между населёнными пунктами Липки и Мишкино, куда будет наноситься главный удар, обороняла всё та же 18-я армия генерала Линдемана. Он был сильно укреплён, с разветвлённой системой противопехотных и противотанковых заграждений, со сплошными минными полями… Утешало то, что 2-я ударная армия генерала Романовского была ударной группировкой фронта, усиленной танками и артиллерией, а с воздуха прикрытой самолётами 14-й воздушной армии генерала Журавлева. «У нас всё готово, лишь бы непогода нам не помешала», — сказал командарм Журавлев. Сам он был лётчиком высокого класса, когда требовалось, мог сесть в кабину любого самолёта и поднять его в воздух.

Мерецков поручил начальнику штаба генералу Шарохину провести командно-штабную игру и отправился в Ленинград на встречу с командующим фронтом генералом Говоровым. Вернулся он поздно вечером довольный, собрал в штабе своих помощников и заявил:

— Мы с Говоровым обговорили все вопросы совместных действий в предстоящем наступлении. Определили рубежи встречи фронтов, наметили серию сигналов, чтобы свои войска не принять за войска противника… Словом, я доволен встречей и уверен, что польза от неё будет! А теперь подробно доложу вам, о чём мы договорились…

В первой половине января 1943 года неожиданно на фронт прибыли представители Ставки маршал Ворошилов и генерал армии Жуков. Мерецков узнал об этом в последнюю минуту и не смог встретить их на аэродроме.

— Ну, добрый день, хитрый ярославец! — Лицо Жукова от мороза раскраснелось, на бровях ещё не растаяли паутинки инея. — Ветер колючий, как игла… Послушай, Кирилл, давно хочу спросить, почему Иосиф Виссарионович называет тебя хитрым ярославцем?

— У него бы ты и спросил, Георгий, — слукавил Мерецков.

— А чего спрашивать, и так всё ясно, — упрекнул его Климент Ефремович. — Ты же родом из Ярославля?

— Истина! — подтвердил Кирилл Афанасьевич.

— Ну а почему «хитрый», тут секрета нет, — продолжал Ворошилов. — Твои дельные предложения по военным вопросам всегда импонировали Сталину, потому-то он и назвал их «хитрыми».

— Я рад, что ко мне приехали такие видные военачальники, — улыбнулся Мерецков. — Но хотел бы знать, чем обязан?

Жуков захохотал.

— Ну ты, Кирилл, даёшь! — воскликнул он. — Мы будем координировать действия ваших фронтов, когда начнётся операция. А теперь за работу!

Он сбросил с себя шинель, фуражку и, глядя на Мерецкова, попросил его разложить на столе рабочую карту, потом развернул свою. Генерал Шарохин мигом всё сделал.

— Ну-ка, хитрый ярославец, покажи на карте, где вы с Говоровым наметили прорывать блокаду Ленинграда?

— Вот здесь, севернее Ладоги. — Мерецков ткнул карандашом в красную точку на карте. — Расстояние между нашими фронтами двенадцать километров, вот и получается, что мой фронт должен преодолеть шесть километров вражеской обороны и столько же Ленинградский.

11

Жуков внимательно разглядывал карту. Линия фронта тянулась через буреломы, лесные чащобы и болота и по небольшим холмикам-островкам, возвышавшимся над стылой землёй.

— Направление сложное, — раздумчиво произнёс он и неожиданно спросил о другом: — А где член Военного совета Мехлис? Я что-то его не вижу.

Мерецков сказал, что фронт скоро начнёт наступление и он послал Мехлиса во 2-ю ударную армию.

— Лев Захарович нервы тебе не треплет? — усмехнулся Жуков.

— Пока с Мехлисом у меня мирное сосуществование, — ушёл от прямого ответа Мерецков.

Маршал Ворошилов в это время о чём-то беседовал с начальником артиллерии фронта генералом Дегтярёвым и к их разговору не прислушивался, но Жуков знал, что Климент Ефремович, как и он сам, Мехлиса недолюбливал.

— Если Мехлис станет тебя поучать, мешать работе, дай знать мне, я поговорю с Верховным, — заметил Жуков. — Я найду что сказать Иосифу Виссарионовичу.

— Добро, Георгий Константинович.

Жуков в целом одобрил задумку Мерецкова, где и какими силами нанести удар по обороне фашистов, но подчеркнул, что успехов можно добиться, если действия Ленинградского и Волховского фронтов будут строго согласованы.

— Я говорил по ВЧ с генералом Говоровым и его тоже предупредил на этот счёт, так что имей в виду, — сказал Георгий Константинович, глядя на Кирилла Афанасьевича.

Он хотел закурить, но в портсигаре было пусто, и он попросил папиросу у Ворошилова. Тот достал из кармана пачку папирос и нечаянно уронил на пол фотокарточку, которую перед самым отъездом на Волховский фронт ему вручил фотокорреспондент «Красной Звезды». Жуков поднял её.

— Кто это? — спросил он, разглядывая лейтенанта в форме лётчика. — Мне знакомо это лицо, где-то я видел его.

— Это же сын Михаила Фрунзе — Тимур! — Ворошилов взял фотокарточку и спрятал её в карман. — Когда после операции в двадцать пятом Фрунзе умер, я взял на воспитание его детей — сына Тимура и дочь Таню. — Он вздохнул. — Потом Тимур окончил военную авиашколу, в сорок первом стал лётчиком. Участвовал в боях под Москвой…

— Тимура Фрунзе уже нет, — грустно промолвил Жуков. — Девятнадцатого января сорок второго года в воздушном бою на него напали восемь немецких самолётов, два из них Тимур сбил, но и сам погиб. На имя Верховного мы тогда послали реляцию, чтобы ему присвоили звание Героя Советского Союза посмертно, что и было сделано.

— Героем Тимур стал, но я зол на авиаторов, которые не уберегли сына легендарного Михаила Фрунзе, — грустно произнёс Ворошилов.

— Мне говорили, что парень он был горячий, рвался и самое пекло, у него был характер отца. — Жуков помолчал. — Вот что, Кирилл Афанасьевич. Я хотел бы побывать в войсках. Через два дня тут поднимется свинцовая буря, и важно поговорить с бойцами и командирами, какое у них настроение, может, штаб что-то упустил, есть время поправить… Давай вместе съездим, а маршал Ворошилов обговорит некоторые вопросы с начальником штаба. Вы, Климент Ефремович, поедете с нами?

— У меня есть вопросы к начальнику штаба, — улыбнулся маршал, — так что поезжайте…

В ночь на 12 января войска Волховского фронта заняли исходное положение, а сутки спустя 14-я воздушная армия генерала Журавлева нанесла массированный удар по вражеским позициям. Взрывы сотен бомб перепахали землю. Затем заработала артиллерия, более двух часов она обрабатывала передний край врага, потом наши дивизии ринулись вперёд. На участке, где была особенно крепка оборона гитлеровцев, весь день шёл ближний бой, нередко наши бойцы сходились с немцами в рукопашной схватке, наконец гитлеровцы не выдержали и стали сдаваться в плен. Узел сопротивления противника был уничтожен, и 327-я стрелковая дивизия, позже переименованная за мужество и стойкость в 64-ю гвардейскую, с ходу атаковала 207-ю охранную дивизию немцев, обходя её с севера.

В разгар боев на КП фронта поступило донесение о том, что на станцию Мга прибывают немецкие пехотные и танковые части и генерал-фельдмаршал Кюхлер, командуя войсками, бросает их в сражение, стремясь остановить наступление войск Волховского фронта.

Всю ночь не утихали бои. По всей линии фронта горели яркие огни: то взрывались бомбы и снаряды, то в небо взлетали ракеты и тысячи трассирующих пуль, то открывали ураганный огонь по вражеским позициям гвардейские миномёты. Генерал армии Мерецков уверенно руководил боем. Связь действовала непрерывно, и комфронтом по ходу боев постоянно связывался с командармами и комдивами, отдавая необходимые распоряжения. Когда ему сообщили, что генерал-фельдмаршал Кюхлер бросил в бой свежие силы, сняв войска с других участков, Мерецков вызвал на связь комдива 18-й генерала Овчинникова, чья дивизия входила во второй эшелон, и приказал нанести удар по противнику. Поддержанная 98-й танковой бригадой, эта дивизия прорвалась к Рабочему посёлку. Преодолевая сопротивление врага, сюда с запада подходила 186-я дивизия Ленинградского фронта. Вражеская оборона трещала по всем швам, всё уже становилась полоса, отделявшая Волховский фронт от Ленинградского.

— Товарищ командующий, осталось преодолеть один километр! — необычно громко доложил генерал Шарохин.

На седьмые сутки упорных боев рано утром 18 января волховчане сделали решающий бросок и смяли остатки вражеских войск. В снежной пелене волховчане увидели солдат в белых халатах, приближавшихся к Рабочему посёлку. Как по команде, те подняли автоматы выше плеча. Свои, ленинградцы! Волховчане и ленинградцы обнимали друг друга, и с их горячих губ срывалось одно великое слово — победа!..

К зоне прорыва подъехал на «виллисе» генерал армии Жуков. Он вышел из машины, и бойцы сразу его окружили.

— Молодцы, ребята! — Громкий голос Георгия Константиновича разорвал морозный воздух. — Так и надо бить фашистов, чтобы не зарились на нашу землю!..

Жукову в этот день, день завершения прорыва блокады, было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Мерецков, переговорив по телефону с командармом 2-й ударной, вскинул затуманенные глаза на генерала Шарохина.

— Блокада Ленинграда снята, Михаил Николаевич. Ты рад? Я тоже… — Голос у комфронтом слегка сорвался, и начальник штаба увидел слезинки на его глазах. — Жуков находится в зоне прорыва, я мигом подскочу туда на машине, посмотрю, что там делается.

Вернулся он на КП через час весь в снегу, раскрасневшийся от мороза, ввалился в комнату штаба, не раздеваясь, порывисто снял трубку с аппарата ВЧ и позвонил в Ставку. Ему ответил знакомый голос. Кирилл Афанасьевич так разволновался, что даже не поздоровался с Верховным, на одном дыхании выпалил:

— Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Мерецков. Мои войска и войска Ленинградского фронта прорвали вражеское кольцо! — Он ощутил толчки сердца.

— Наконец-то ленинградцы могут вздохнуть полной грудью! — весело отозвался Верховный. — Поздравляю вас с большим успехом, Кирилл Афанасьевич! Я жду доклада от Жукова. Где сейчас представители Ставки?

Мерецков ответил, что генерал армии Жуков находится в месте прорыва блокады, в войсках 2-й ударной армии генерала Романовского, а маршал Ворошилов — на КП Ленинградского фронта.

— А как у вас работает товарищ Мехлис? — вдруг спросил Верховный.

— Скажу вам, как на духу: для подготовки операции «Искра» он сделал немало, и я доволен.

— Теперь товарищ Мехлис, как я понял, признал ваш стиль работы! — усмехнулся в трубку Сталин. — Это уже хорошо. Вечером Москва будет салютовать вам в честь прорыва блокады. Ещё раз поздравляю вас с успехом!..

Положив трубку, Мерецков обернулся и лишь сейчас увидел Мехлиса. Он стоял в двух шагах и слышал весь разговор.

— Кирилл Афанасьевич, я хочу вам сказать… — Мехлис зарделся и стал похож на провинившегося школьника. — Помните нашу ссору на Северо-Западном фронте? Я тогда был неправ.

— Я давно об этом забыл. — Мерецков тронул его за плечо. — Почему такой грустный, Лев Захарович? Радуйся, мы же прорвали это дьявольское кольцо, и нам самим стало легче дышать, а уж ленинградцам и подавно! — После паузы он добавил: — А Жуков уже маршал! Мне сообщил об этом Сталин.

— Надо бы поздравить Георгия Константиновича, — предложил Мехлис.

— Он уехал в Ленинград к генералу Говорову. — Мерецков подозвал к себе начальника штаба Шарохина и спросил, какова ширина коридора, пробитого между фронтами.

— Невелика, товарищ командующий, восемь-десять километров. А что вас волнует?

Кирилл Афанасьевич пояснил, что немцы могут снова начать атаки, вряд ли они смирятся с поражением.

Мехлис разделял его тревогу.

— Если Гитлер надавит на Кюхлера, что тому останется делать? Идти ва-банк!

Случилось именно так, как говорил Мерецков. Интуиция не подвела его и в этот раз. Позже стало известно, что, когда Гитлеру доложили о прорыве блокады Ленинграда, он тут же связался по телефону с генерал-фельдмаршалом Кюхлером и приказал ему бросить в сражение все силы, но взять реванш и вновь замкнуть кольцо осады.

Кюхлер двинул танки на волховчан, но те, отчаянные и закалённые в боях, сдержали их натиск. Как ни пытались немцы прорваться к заветному коридору, им это не удалось: там уже стали прокладывать железнодорожную ветку прямиком на Ленинград, а когда она была готова, Мерецков лично отправил в голодный город первый эшелон с продовольствием. Ставка возложила на Волховский фронт ответственность за доставку всех грузов в город, и Кирилл Афанасьевич за этим строго следил. Здесь уж было где приложить руку «пробивному» Мехлису. Лев Захарович нередко сам «выбивал» из различных наркоматов в Москве всё, что требовалось Ленинграду. Скупой на похвалу Мерецков на Военном совете воздал должное Мехлису и даже сообщил ему, что будет, ходатайствовать перед Верховным о награждении его орденом. Мехлис, хотя ему приятно было это слышать, сдержанно ответил:

— Я делаю всё, что могу, но не ради наград…

Мерецков понимал, что на отстаивание коридора в пробитом блокадном кольце уйдёт немало времени, и он не ошибся. Весь 1943 год на рубежах Волхова шли упорные бои, они то затухали, то снова вспыхивали. Особенно ожесточённо оборонялись немцы во время Мгинской операции. Гитлеровское командование пыталось часть сил перебросить из-под Ленинграда на Орловско-Курскую дугу, где в те дни шло великое сражение. Но генералы Мерецков и Говоров силами своих фронтов сковали немецкую группировку, и врагу это не удалось.

Вскоре наступил конец и «Северному валу», который был сокрушён в результате проведения Новгородско-Лужской операции, и, когда в Ставке о ней зашла речь, Кирилл Афанасьевич признался, что эта операция стала для него переломной.

— В каком смысле? — не понял его маршал Василевский (это звание ему присвоили в феврале 1943 года после разгрома немецко-фашистских захватчиков под Сталинградом, где начальник Генштаба курировал фронты).

Мерецков пояснил, что во время проведения Новгородско-Лужской операции он почувствовал, что может диктовать врагу свою волю. Разработал план сражения и полностью провёл его в жизнь!

— А раньше у вас такой уверенности не было? — спросил Сталин.

Мерецков заметил, что раньше для такой уверенности не было субъективных и объективных условий. Взять, например, Синявинскую операцию осенью сорок второго года. Он горел желанием сломить оборону врага и снять блокаду Ленинграда, но ничего из этого не вышло. Почему? Не хватало войск, боевой техники, боеприпасов, даже снаряды и мины он лично распределял по соединениям. Да и опыта воевать в лесах и болотах было маловато. Теперь со всем этим стало намного легче.

Операцию под Ленинградом и Новгородом проводили силами Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов при поддержке кораблей Балтийского флота и авиации дальнего действия, Волховскому фронту надлежало взломать оборону немцев, которую они укрепляли два года, сделали глубокоэшелонированной, с большим количеством дотов и дзотов, и освободить Новгород. Затем следовало наступать на Лугу, в тесном взаимодействии с войсками Ленинградского фронта разгромить главные силы группы армий «Север» и открыть нашим войскам дорогу в Прибалтику.

У Мерецкова не возникло сомнений в осуществлении на практике директивы Ставки, хотя его коллега генерал Говоров сказал, что предстоящая операция потребует немало сил, а их у него и так недостаточно.

— Ты уже разработал план операции? — спросил он.

— Кое-что набросал, а сейчас размышляю, как взять Новгород. В нём немало ценных памятников, и, если начнутся уличные бои, всё превратится в камни. — Кирилл Афанасьевич вздохнул. — Пока картина мне не ясна, но в одном я уверен: брать Новгород в лоб нельзя! Надо идти в обход, в противном случае от города ничего не останется.

— Да, исторические памятники там на каждом шагу, — грустно произнёс Говоров. — Я не раз бывал в Новгороде и всё видел. Где же ты будешь рвать оборону? Эта оборона фрицев на новгородском направлении имеет в глубину до тридцати километров, если не больше.

— Глубина обороны там в два раза больше — до шестидесяти километров, — поправил Говорова Кирилл Афанасьевич.

Вернулся к себе Мерецков довольный. Переговорил с Говоровым, и как-то стаяла тревога, хотя Кирилл Афанасьевич не до конца уяснил, где будет прорывать вражескую оборону. Он заверил Леонида Александровича, что, когда решит для себя этот вопрос, позвонит ему. Прошло трое суток, а Мерецков всё ещё размышлял над картой со своими помощниками. Наконец идея созрела, и он поспешил дать знать о ней Говорову. Главный удар волховчане будут наносить с севера, примерно в тридцати километрах от Новгорода. Почему? Отсюда легче развить наступление. Да, но Новгород находится на стыке двух немецких армий, и, как только оборона 18-й немецкой армии будет прорвана, ей поспешат на помощь войска 16-й немецкой армии, которые расположены в районе Старой Руссы.

— Я боюсь, что немцы могут сковать продвижение твоих войск, — возразил Говоров.

Мерецков невольно усмехнулся в телефонную трубку, сказал, что нанесёт вспомогательный удар через верховье озера Ильмень, чтобы обезопасить себя.

— А лёд на озере выдержит тяжёлые орудия? — спросил Говоров.

— Это мы, разумеется, проверим, но морозы здесь стоят до тридцати градусов и вода наверняка промёрзла на большую глубину, — ответил Кирилл Афанасьевич. — А удар со стороны озера очень выгоден, немцам и в голову не придёт, что наши войска могут появиться отсюда.

— По-моему, ты выработал дерзкий план, и он мне по душе! — весело отозвался Леонид Александрович.

Положив трубку, Мерецков отошёл от стола и выпрямился.

— Значит, так, Михаил Николаевич. — Он пристально посмотрел на начальника штаба генерала Шарохина. — Атаку через озеро Ильмень проведём глубокой ночью и без артиллерийской поддержки, иначе демаскируем себя. А ставка — на полную внезапность. Уверен, что враг не ждёт атаки со стороны озера, которое далеко просматривается. Если поднимется метель, это нам на руку. А главный удар нанесём с плацдарма севернее Новгорода, но после того как наша артиллерия хорошо обработает своим огнём передний край фрицев.

Мерецков сказал, что главный удар будет наносить 59-я армия генерала Коровникова. Она мобильна, хорошо вооружена, а Коровников — один из лучших командармов. Иван Терентьевич хорошо проявил себя при проведении Любанской операции, был ранен, но подлечился и вернулся на фронт. Начальник Генштаба маршал Василевский, приехав на Волхов, застал Коровникова на КП армии с опухшими ногами, опирающимся на палку. Маршал предложил командарму отправиться на лечение, но тот попросил разрешения продолжать руководство боем.

Утро 14 января выдалось морозным и снежным, а когда 59-я армия генерала Коровникова перешла в наступление, поднялась метель. Из-за плохой погоды авиация 14-й воздушной армии генерала Журавлева, к огорчению Мерецкова, не смогла нанести по врагу бомбовые удары, а сделала это лишь на второй день. Немцы, как и предвидел Кирилл Афанасьевич, оказали упорное сопротивление, главные силы 59-й армии вклинились в их оборону за день на глубину до километра. На вспомогательном направлении войска генерала Коровникова добились большего успеха. Они скрытно переправились по льду через озеро Ильмень и внезапной атакой захватили плацдарм до шести километров по фронту и до четырёх в глубину.

— Порадовал ты меня, Иван Терентьевич! — выслушав доклад командарма, сказал Мерецков. — У тебя бойцы орлы, им не впервые бить врага. Я уверен, что они больше других получат наград!..

На третьи сутки боев главная полоса вражеской обороны была прорвана. На направлении главного удара прорыв удалось расширить до двадцати километров, что радовало Мерецкова, хотя с виду он был суров и особых эмоций не проявлял. Войска 18-й немецкой армии пятились назад, но всё ещё грозили танками и самолётами. Но когда пошла в наступление 54-я армия генерала Рогинского, немцы в панике побежали, целыми группами сдавались в плен. Многие с поднятыми руками кричали: «Гитлер капут!»

— Жаль, что у нас нет кинооператора: заснял бы эту сцену «храбрости» гитлеровцев! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

На шестые сутки войска 59-й армии завершили окружение новгородской группировки немцев и вместе с бойцами 7-го стрелкового корпуса, который был введён из фронтового резерва, уничтожили её и освободили Новгород. Мерецков оставил за себя на КП начальника штаба Шарохина, а сам, сев в «виллис», поехал в освобождённый город. Но прежде он побывал у генерала Свиклина. Это его люди маршем прошли по замерзшим рекам Мета и Перерва, с ходу форсировали озеро Ильмень и ударили по позициям фашистов.

Командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров, как и обещал, не подвёл Мерецкова. Войска 2-й удар ной армии, которой теперь командовал генерал Федюнинский и которая по приказу Ставки была переброшена кораблями Балтийского флота на Ораниенбаумский плацдарм, вместе с войсками 42-й армии успешно громили врага.

— Ну вот, Михаил Николаевич, «Северный вал» под ударами двух фронтов рушится! — улыбнулся Мерецков. — А ты сомневался!

— Я боялся, что озеро Ильмень не выдержит большой нагрузки, — сказал Говоров. — Помните эпизод из кинофильма, когда Александр Невский погнал врагов по льду Чудского озера? Под массой войск и лошадей он треснул и все они вмиг затонули в ледяной воде.

— Но прежде крепость льда на озере мы проверили танком и убедились, что его толщина приличная — выдержит все нагрузки! — пояснил Кирилл Афанасьевич.

А дальше всё шло, как по накатанной полосе. Войска Волховского фронта, левым крылом наступая на Лугу и частью сил на Шимак, к 30 января отбросили немцев на полсотни километров от Новгорода, а войска правого крыла фронта совместно с войсками 67-й армии генерала Свиридова 1 февраля глубоко охватили с севера вражеские войска, пытавшиеся удержать город. 12 февраля Луга была освобождена.

— Улов у нас небольшой, и всё же… — не договорил Мерецков.

Начальник штаба Шарохин поднял глаза.

— Вы имеете в виду потери немцев?

— Да, нам удалось разгромить восемь пехотных и одну танковую дивизию и нанести тяжёлое поражение четырём немецким дивизиям. Это показали пленные немецкие офицеры, двое из них — штабные крысы. Уж им-то доподлинно известно, какие потери они понесли на этом направлении.

Месяц длилась Новгородско-Лужская операция, и всё это время Мерецков не знал настоящего отдыха. Днём и ночью он руководил боями, спал урывками. Зато победа окрылила его, и когда 27 января Ленинград салютовал в её честь, Кирилл Афанасьевич чувствовал себя именинником.

Итак, «Северный вал» был разрушен в короткий срок, а через неделю, в феврале, Ставка расформировала Волховский фронт. «Что теперь будет, куда меня направят? — невольно подумал Мерецков, когда прочёл телеграмму из Генштаба. — Мне бы хотелось повоевать на западе, там Красной Армии предстоят крупные операции, и я бы мог сказать своё слово…»

С этими мыслями рано утром Кирилл Афанасьевич вылетел в Ставку. Февраль 1944 года в Москве был снежным, хотя нередко по утрам бывали чувствительные морозы. И всё же в столице было теплее, чем на севере в районе Волхова. Когда «Дуглас» Мерецкова шёл на посадку, над аэродромом повалил снег, видимость резко ухудшилась. С большим трудом, но лётчик посадил самолёт.

— Вы? — удивился генерал Поскрёбышев, увидев в дверях Мерецкова. — Я только что звонил на аэродром, его из-за плохой погоды закрыли: пурга разгулялась.

Из кабинета Сталина вышел маршал Ворошилов. Заметив Мерецкова, он заулыбался. Оказывается, он тоже недавно прилетел из Ленинграда, там такая же пурга, все улицы замело снегом, его едва успевают убирать. Но город как бы воскрес, живёт, дышит.

— Проходи, кто там? — раздался голос вождя, и Мерецков поспешил в кабинет.

Сталин порывисто встал из-за стола и шагнул ему навстречу.

— Ну, чем порадуете? — Верховный был необычайно весел, улыбался в усы. — Так я слушаю вас! Кстати, — спохватился вождь, — вы получили у товарища Калинина второй орден Суворова?

— Ещё в прошлый раз, когда сюда приезжал. Спасибо, Иосиф Виссарионович.

Мерецков не знал, с чего начать разговор с Верховным. Тот зажёг свою традиционную трубку и несколько раз затянулся.

— Я хотел бы доложить вам свою просьбу, — сказал Мерецков.

— Просьбу? — усмехнулся Сталин. — Обычно вы начинали с доклада о ситуации на фронте.

— Но фронт ликвидируется? — не сдержался Кирилл Афанасьевич. — Его войска я должен передать Ленинградскому фронту?

— Что у вас за просьба? — прервал его Сталин, не вникая в суть сказанного Мерецковым.

— Просьба одна, товарищ Сталин: пошлите меня в Белоруссию воевать!

Дверь приоткрылась, и на пороге появился Молотов. Поздоровавшись с Мерецковым, он прошёл к столу и сел рядом с вождём. А Сталин, покуривая трубку, вскинул глаза на Кирилла Афанасьевича.

— Хотите повоевать на западном направлении? — спросил он. — Не получится! Ваша стихия — север, там вы чувствуете себя как рыба в воде. Всё вам там знакомо, у вас большой опыт ведения наступательных операций в сложных условиях лесисто-болотистой местности. Поэтому Ставка назначила вас командующим Карельским фронтом. Другого посылать на север нет смысла, он лишён всего того, что имеете вы, а учить его нет времени. Так что вам и карты в руки.

«Против таких доводов возражать было трудно, — писал позднее Кирилл Афанасьевич. — Далее Ставка сформулировала в общих чертах стоявшую перед Карельским фронтом задачу: за летне-осеннюю кампанию 1944 года освободить Карелию и очистить от немецко-фашистских войск Петсамскую (Печенгскую) область в ходе широких наступательных действий».

Потом разговор зашёл о Финляндии. Сталин сказал, что разгром немцев под Ленинградом и Новгородом резко отразился на настроениях финского правительства и оно запросило Советский Союз, на каких условиях Финляндия может выйти из войны. Молотов довёл до их сведения наши требования.

— Какие это условия? — спросил Мерецков.

Молотов перечислил их: разрыв отношений с Германией, интернирование с её территории немецких войск и отвод войск финнов к границам 1940 года.

— Это основные наши требования, — пояснил Сталин, — деталями займёмся позже. Так что при планировании операций особое внимание уделите северному участку фронта, где находятся лишь немецкие войска.

— Ясно, товарищ Сталин, — отозвался Мерецков, делая пометки в своём рабочем блокноте.

— У меня недавно был маршал Ворошилов, — продолжал с лёгкой иронией Верховный. — Он поведал мне забавную историю. Когда в прошлом году зимой шли тяжёлые бои в районе станции Мга, вы находились с Ворошиловым на командном пункте дивизии, которая вклинилась в расположение вражеских войск. В это время немцы высадили десант автоматчиков, и те окружили КП, Но вас и Ворошилова выручил из беды командир танкового взвода лейтенант Владимир Мерецков. Это ваш сын?

— Мой, товарищ Сталин. — Мерецков отчего-то заметно покраснел. — В начале войны, когда меня арестовали по ложному обвинению, сыну исполнилось восемнадцать лет, и он попросил военкома отправить его на фронт, а тот послал его учиться на танкиста.

— Отчаянный ваш сын, его бы не грешно и наградить за смелость.

— Я слышал, что на фронте находится и ваша жена, Кирилл Афанасьевич, не так ли? — спросил Молотов.

— Истина, Вячеслав Михайлович. Моя жена Евдокия Петровна — работник Санитарного управления фронта, она вместе с другими медработниками отвечала за лечение раненых, их обеспечение и отправку вновь на фронт.

— А почему мне не доложили, когда взяли на фронт жену? — сухо спросил Сталин.

Мерецков густо покраснел.

— Я обратился к маршалу Шапошникову, и он разрешил зачислить её в Санитарное управление фронта, — объяснил Кирилл Афанасьевич.

— Она и сейчас на фронте? — уточнил Сталин.

— И она, и сын.

— Целая семья сражается на фронте во главе с его командующим! — воскликнул Молотов. — Пожалуй, это единственный случай в Красной Армии.

Какое-то время все помолчали, потом Мерецков разжал губы.

— Карельским фронтом командует генерал Фролов, и командует давно, как теперь быть?

Сталин сказал, что Карельский фронт будет решать очень серьёзные задачи, и у него нет уверенности, что генерал Фролов с ними справится, потому-то Ставка решила его заменить.

— Я не буду возражать, если вы возьмёте генерала Фролова к себе в заместители, — сухо добавил Сталин.

— Я так и сделаю, — ответил Мерецков. — Валериана Александровича я давно знаю, в войне с финнами он хорошо себя показал.

Покинув Ставку, Кирилл Афанасьевич направился в Генеральный штаб, чтобы решить организационные вопросы с маршалом Василевским, а уже через час он отбыл в Беломорск, где находился штаб Карельского фронта. Сидел в «Дугласе» и перебирал в памяти недавний разговор в Ставке. То, что Сталин спросил о сыне и жене, неслучайно. Наверное, о них вождя проинформировал Берия. Ну и пусть, это его работа. Мерецкову понравились слова Сталина о Владимире: «Отчаянный ваш сын, его бы не грешно и наградить за смелость». Мысленно Кирилл Афанасьевич перенёсся на КП стрелковой дивизии. Тогда сложилась критическая ситуация. Десант вражеских автоматчиков прорвался к КП дивизии и стал его окружать. Мерецков приказал всем на КП, а также своей охране занять круговую оборону, а сам позвонил в 7-ю танковую бригаду, которая находилась неподалёку, и попросил комбрига срочно прислать на выручку танки: немцы атакуют командный пункт.

— У меня в наличии лишь танковый взвод, да и тот после боя не в полном составе, — ответил комбриг.

— Давай что есть!..

Несколько минут огнём из автоматов отбивались наши бойцы от наседавших на КП немецких десантников. Наконец показались танки. Бойцы следом за ними ринулись в атаку, отбросили десант, а подошедшая пехота разгромила его. И тут в блиндаж вошёл танкист, весь в копоти, и доложил Мерецкову:

— Товарищ генерал армии, фашистский десант уничтожен!

Это и был лейтенант Владимир Мерецков. Маршал Ворошилов узнал его. Климент Ефремович подошёл и обнял, как родного сына.

— Спасибо, Володя, ты всех нас выручил!

12

В Беломорск Мерецков прилетел в десять часов утра, а через некоторое время его уже встречали в штабе Карельского фронта. Генерал-полковник Фролов был заметно взволнован, но рапорт отдал чётко.

— Ну, здравствуй, Валериан Александрович! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич, подав ему руку. — Не зря говорят, что пути Господни неисповедимы. Вот и мы с тобой вновь встретились. Не забыл ещё, как в финской войне твоя 14-я армия громила финнов?

— Не забыл, товарищ генерал армии, — сдержанно ответил Фролов.

Мерецков не мог не заметить, как при этом он сурово свёл брови, а в его карих глазах затаилась грусть. «Наверное, огорчён, что теперь не он, а я командую фронтом, — пронеслось в голове. — Но тут уж предъявлять претензии надо не мне, а Ставке».

После того как генерал Фролов ознакомил Мерецкова с обстановкой на Карельском фронте, он сообщил, что ему позвонил начальник Генштаба маршал Василевский, сказал, что Ставка назначила командующим Карельским фронтом Мерецкова, и распорядился передать фронт в его руки.

— А когда я спросил, куда направят меня, — продолжал Фролов, — он сослался на вас, Кирилл Афанасьевич: мол, вы в курсе дела. Я бы хотел знать, так ли это?

Хотя генерал Фролов держался достойно, в его голосе слышались тревожные ноты, но Мерецков не придал им особого значения. Однако скрывать что-либо от бывшего комфронтом он не мог, да это было и не в его натуре. Усевшись, он пригласил к столу и Фролова.

— Валериан Александрович, тебя я знаю давно, человек ты прямой и честный и отнюдь не самолюбив. То, что сдаёшь фронт в другие руки, тебе, естественно, не по душе. Случись такое со мной, я бы тоже переживал не меньше тебя. — Кирилл Афанасьевич разговаривал с Фроловым доверчиво, неторопливо, как бы размышляя, и это, как он понял, смягчило сердце коллеги. Фролов улыбнулся краешками губ, но тут же его лицо снова помрачнело. — Но такова судьба военачальника: то одну дают ему должность, то другую, а то и вовсе не дают. Сталин не говорил мне что-либо плохое о вас, и я понял, что претензий к вам у него нет. Он сказал, что задачи Карельского фронта резко усложнились и Ставка решила, чтобы фронт возглавил более опытный генерал. Надеюсь, ты не станешь отрицать сей факт?

Фролов покраснел, словно его уличили в чём-то плохом.

— Что вы, Кирилл Афанасьевич, у вас опыта дай бог, не то что у меня. — Он развёл руками, но, увидев, как Мерецков хмуро свёл брови, добавил: — Я это говорю честно, и в моих словах нет и намёка на иронию.

— Естественно, я спросил Сталина, как быть с генералом Фроловым, ведь он давно командует фронтом, исходил его вдоль и поперёк, — продолжал Кирилл Афанасьевич. — Он сказал, что не возражает, если я возьму вас к себе заместителем. Теперь же хочу спросить, согласны ли вы на такой вариант?

— Согласен, Кирилл Афанасьевич, и очень благодарен вам за доверие! — Генерал вмиг повеселел.

Он ожидал, что Мерецков станет говорить ему, что и как делать, чем заняться в первую очередь, что можно, а что нельзя, но тот весело бросил:

— Тогда за работу, Валериан Александрович! Что вам делать, вы и без меня знаете.

— Слушаюсь, товарищ командующий! — Фролов встал и хотел было идти, но Мерецков задержал его.

— Приказ о моём вступлении в командование готов, и я прошу вас объявить его личному составу. — Он вручил Фролову документ. — И ещё просьба: через два-три дня в Беломорск прибудет управление Волховского фронта, на его основе мы с вами сформируем управление Карельского фронта, которое сразу же должно будет приступить к работе. Сейчас, как вы понимаете, характер работы существенно меняется — от обороны мы переходим к наступлению. Новые задачи ложатся и на штаб фронта.

— А кто будет начальником штаба?

— Я ещё сам не знаю, но начальник Генштаба заверил меня, что подберёт нам толкового генерала.

Вскоре Мерецкову стало известно имя «толкового генерала» — им оказался Борис Алексеевич Пигаревич. «Вообще ни один из начальников штабов не служил больше года ни в отдельных армиях, ни на фронтах, которыми я командовал, — отмечал Мерецков. — То переведут на другую должность, то я сам ставлю вопрос о замене. Вероятно, дело заключалось не только в объективном, но и в субъективном моменте: я готов допустить, что штабистам служить со мной было нелегко. Ведь я долго работал в штабах. Поэтому их специфику знал и требовал многого». Но к приходу Пигаревича в штаб Кирилл Афанасьевич отнёсся с одобрением. Борис Алексеевич был не новичок в штабном деле, он закончил Военную академию Генштаба, в финскую войну был начальником штаба 14-й армии, во время войны возглавлял оперативную группу войск западного направления. На Карельский фронт он прибыл с должности начальника штаба 5-й армии.

— Как будем работать, Борис Алексеевич? — спросил Мерецков, когда тот по приезде в штаб представился ему.

— Так, чтобы от нашей работы выиграл фронт в боях с гитлеровцами! — ничуть не смутившись, ответил генерал. — Север давно вошёл в мою жизнь, всё мне здесь знакомо и дорого, так что воевать будем на совесть!

Мерецков сказал Пигаревичу, что больше всего в штабном деле он ценит аккуратность и точность. Иной начальник штаба порой идёт по ложному пути, дабы возвеличить свои «заслуги» в боевых операциях, приукрашивает действительность, а это уже обман.

— Надеюсь, Борис Алексеевич, вы это понимаете не хуже меня, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Когда я ещё учился в Военной академии Генштаба, мне легли на душу слова Александра Суворова: «Я люблю правду без украшений».

— Сие изречение принимается, — одобрительно усмехнулся Мерецков. — Север мне тоже бередит душу.

Было о чём задуматься Мерецкову, но он быстро сориентировался. Прежде чем разработать план по освобождению Крайнего Севера от немецко-фашистских захватчиков, он побывал в каждой армии, переговорил с командующими, лучше узнал командиров корпусов, дивизий, и у него сложилось своё мнение на этот счёт. Наиболее выгодным направлением для сосредоточения своих усилий он считал Кандалакшское: оно позволяло расчленить 20-ю лапландскую армию немцев на две группировки, изолированные друг от друга, — а вспомогательный удар следовало нанести на мурманском направлении. Об этом он и поведал своим помощникам.

— Что вы скажете, Борис Алексеевич? — спросил он начальника штаба.

Генерал Пигаревич одобрил задумки Кирилла Афанасьевича, особенно предложение избрать основной формой манёвра глубокие обходы открытых флангов обороны врага и на труднопроходимой местности наносить по нему удары специально подготовленными для этой цели войсками.

Ставка одобрила предложенный Мерецковым план освобождения Крайнего Севера и приказала командованию фронта «немедленно приступить к подготовке операции».

На подготовку ушла весна и часть лета. Войска усиленно готовились к наступлению сразу на всех направлениях. Всё это время Мерецков в основном работал в войсках, изучал людей и обстановку, проверял, как идут учения, обязывал командиров готовить людей к серьёзным испытаниям. Особое внимание он уделил своей разведке, требуя точно узнать, где и какие соединения немцев держат оборону, её характер, вооружение, слабые места в ней… Для наступления по труднодоступной местности из морских стрелковых бригад, отдельных лыжных батальонов и частей штабу удалось сформировать лёгкие корпуса — 126-й и 127-й, и сразу же Мерецков распорядился, чтобы бойцы этих корпусов начали тренировки в умении вести бой на горно-лесистой местности. Словом, подготовка к проведению наступательной операции на Крайнем Севере шла полным ходом, когда вдруг финляндское правительство прекратило переговоры с нами, хуже того, отказалось разорвать отношения с фашистской Германией, а также интернировать или изгнать из Финляндии гитлеровские войска. Мерецков был этим огорчён и в первые моменты даже растерян.

— Что же теперь будет? — спросил озадаченный начальник штаба генерал Пигаревич.

— То, что операция, которую мы готовили всю весну и лето, будет отменена, — заявил член Военного совета генерал Штыков.

— Да вы что, Терентий Фомич? — чуть ли не возмутился начальник штаба. — Вряд ли это случится.

— Нет, Борис Алексеевич, всё идёт к этому, — убедительно произнёс Мерецков. — Я ничуть в этом не сомневаюсь. Жду лишь, когда нам об этом скажут. Если через день-два из Ставки не поступит указаний, буду звонить Верховному.

И такой звонок из Генштаба последовал_; Маршал Василевский объяснил Мерецкову ситуацию: правящие круги Финляндии взяли курс на продолжение войны против Советского Союза, в связи с этим принято решение нанести главный удар по войскам финнов на Карельском перешейке и в Южной Карелии.

— Задача вашего фронта, товарищ Мерецков, вывести Финляндию из войны, — сказал Сталин, когда в конце мая вызвал руководство фронта в Москву.

Вместе с Мерецковым сюда прибыли член Военного совета генерал Штыков, командующий артиллерией фронта генерал Дегтярёв и начальник оперативного управления генерал Семёнов. Верховный сразу принял их и завёл речь о том, что Южную Карелию надо очистить от финских войск:

— У нас нет времени на раскачку, товарищи, и чем скорее вы это сделаете, тем охотнее Финляндия пойдёт на мирное соглашение.

— Тогда разрешите нам сегодня неё убыть на фронт, а через два-три дня я пришлю вам наш замысел по операции, — предложил Мерецков.

— Ишь, чего захотели! — озорно воскликнул Сталин. — Два-три дня… — Он вскинул глаза на Мерецкова. — Да я вам и часу лишнего времени не дам, у меня его просто нет!

— Как это — нет? — удивлённо произнёс Мерецков.

— А вот так: нет — и всё! — нервно и, как показалось Кириллу Афанасьевичу, зло усмехнулся Верховный. — Идите со своими соратниками в соседнюю комнату и продумайте, где и какими силами нанести чувствительные удары по финляндским войскам, а потом общий ход операции согласуйте с Генштабом.

— Задача ясна, товарищ Сталин. — Мерецков встал и направился к двери, следом за ним пошли остальные.

В соседней комнате Кирилл Афанасьевич какое-то время разглядывал рельефную карту Ладожско-Онежского перешейка, захваченную с собой, и заявил, что к проведению операции надо привлечь 7-ю и 32-ю армии, усилив их резервами Ставки. Семёнов предложил взять армию с северного участка: Ставка может не дать их.

Мерецков категорически возразил: брать войска с северного участка он не будет, пусть они по-прежнему готовятся к разгрому 20-й лапландской армии врага, а о резервах поговорит с Верховным.

На том и порешили. Все четверо снова вошли в кабинет вождя. Здесь теперь был и маршал Василевский. Мерецков изложил план руководства фронтом, его тут же одобрили, а резервами Сталин предложил заняться позже. Он посоветовал Кириллу Афанасьевичу всё посмотреть на месте, выявить, сколько надо войск и каких, и сообщить об этом в Ставку по «бодо».

Генерал армии Мерецков и трое его помощников из Москвы направились в 7-ю армию генерала Крутикова, которой предстояло нанести главный удар по врагу через Свирь. После рекогносцировки на месте Кирилл Афанасьевич окончательно решил начать наступление вдоль берега реки Ладоги в направлении на Олонец, Салми, Питкяранту и Сортавалу. Объясняя помощникам свой замысел, Мерецков просил их учесть три момента: тактический — взаимодействие с Ладожской военной флотилией адмирала Черокова; стратегический — нужно окружить войска финнов, действующих севернее Онежского озера; политический — наши войска должны кратчайшим путём выйти к границе с Финляндией. Что касается Полевого управления фронта, то его надо расположить на Часовенной горе, между холмами Олонецкой гряды.

— Место выбрано удачно, рядом Лодейное Поле и Савозеро, — одобрительно отозвался генерал Семёнов.

Наступление началось с ожесточённых боев на реке Свирь. Войскам предстояло разбить свирско-петрозаводскую группировку врага и форсировать Свирский водный рубеж. На третий день боев, 9 июня, из Генштаба Мерецкову последовал звонок: ему и члену Военного совета генералу Шлыкову необходимо прибыть в Ставку.

— Наверное, снова будут вносить в операцию какие-то изменения, — высказал свою озабоченность генерал Штыков. — Могли бы и по телефону дать указание.

— Если речь идёт о серьёзных вещах, Сталин непременно вызывает в Ставку на личную беседу, — возразил Мерецков, садясь в самолёт.

До Москвы добрались быстро. Верховный, как и прежде, тепло приветствовал их.

— Я буду краток, товарищи. — Сталин поднялся из-за стола, на котором лежала груда бумаг. — У меня через час-полтора совещание с наркомами, так что будем беречь время.

— Видимо, вы решили внести какие-то коррективы в нашу операцию? — подал голос Мерецков.

— Всё верно, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Верховный. — Только не «какие-то» поправки, а весьма существенные. В чём дело? Ленинградцы должны прорвать линию финской обороны на своих рубежах, но им следует помочь. А для этого надо разбить свирскую группировку вражеских войск. И разбить срочно! На подготовку Ставка даёт вам десять дней. Тут присутствуют маршалы Жуков, Василевский и генерал Антонов, они и помогут вам разработать задание. Вопросы есть?

Мерецков заявил, что для прорыва укреплений полосы обороны противника требуется не менее трёх стрелковых корпусов, а для развития прорыва ещё стрелковый корпус и две дивизии — артиллерийская и авиабомбардировочная. У него же в районе Лодейного Поля есть лишь стрелковый корпус и две стрелковые бригады 7-й армии. Кирилл Афанасьевич ожидал, что Верховный начнёт возражать, но тот спокойно стал вести подсчёт.

— У вас есть один стрелковый корпус, — сказал он, загибая палец. — Два мы дадим вам дополнительно, дадим и артиллерийскую дивизию, а вот самолётов нет. Но маршал авиации Новиков получит указание сделать авиацией Ленинградского фронта один-два налёта на финские позиции, которые вам надлежит атаковать. Я пришлю к вам Новикова, с ним вы согласуете все вопросы.

Мерецков начал настойчиво просить Сталина дать ему стрелковый корпус для развития прорыва, однако Василевский и Жуков категорически возражали, и обсуждение прекратилось. «Вскоре А. М. Василевский и Г. К. Жуков ушли, — писал Мерецков, — а меня и Т. Ф. Штыкова И. В. Сталин пригласил посмотреть салют в честь Ленинградского фронта. Когда после салюта мы прощались, Верховный Главнокомандующий сказал мне на ухо: „Я дополнительно выделю вам тот стрелковый корпус, который вы просили“.»

Поездка в Ставку была полезной, и Кирилл Афанасьевич уже другими глазами смотрел на предстоящую операцию. В его записях есть такие слова: «Я считаю, что каждая поездка в Ставку чем-то меня обогащала, а каждое очередное свидание с руководителями партии и государства расширяло мой кругозор и было для меня весьма поучительным и полезным».

Прошло какое-то время, и снова пришлось вносить в план операции коррективы, о которых сообщил Мерецков командарму 7-й генералу Крутикову, когда вместе с членом Военного совета генералом Штыковым они прибыли из Москвы на КП 7-й армии. Теперь было решено начать операцию с форсирования реки Свири и освобождения Кировской (Мурманской) железной дороги на участке от Лодейного Поля до Масельги, овладевая городами Олонец и Петрозаводск. Главный удар в направлении Сортавалы наносила 7-я армия, в это же время 32-я армия наступала в сторону Медвежьегорска и Суоярви навстречу 7-й армии, обходя с севера петрозаводскую группу войск противника. Таким образом, разгром врага в Южной Карелии достигался двумя сходящимися ударами войск Карельского фронта.

«Кажется, всё идёт как надо», — подумал Мерецков и сразу почувствовал себя легче, будто сбросил со своих плеч тяжкий груз. Откуда-то издалека как наяву донёсся до него голос вождя: «На войне успех в сражении зависит от того, как поведёт себя командир и готов ли он на решительный шаг!» Кирилл Афанасьевич давно готов, но готовы ли его бойцы? Мерецкова беспокоила река Свирь, её ширина достигала 350 метров, а глубина до 11 метров. Это был самый тяжёлый участок фронта. Река громыхала у глыбистых камней, её течение местами было сильным, — не каждый боец сможет выиграть поединок с водой. Водную преграду решили преодолеть ниже мощного гидроузла, но финны могли во время форсирования реки открыть шандорный затвор — хлынет могучим валом вода и сорвёт переправу, погибнет немало бойцов. Как же быть? Смекнул генерал Дегтярёв, глядя на озадаченного комфронтом:

— Давайте разобьём шандорную стенку тяжёлой артиллерией, и тогда финны не смогут пустить воду!

Командующего артиллерией поддержал член Военного Совета генерал Штыков, и Мерецков информировал Ставку. Она дала своё согласие.

В ночь перед наступлением Мерецков ещё раз посмотрел свою рабочую карту. Вроде всё им учтено, всё выверено. Хорошо и то, что на две недели раньше срока перешли в атаку войска Ленинградского фронта на Карельском перешейке. Они с ходу взломали мощные укрепления врага, освободили город Выборг и восстановили довоенную государственную границу.

Под вечер, когда уставшее за день солнце ушло за горизонт и воздух вмиг посвежел, Мерецкову позвонил по телефону генерал Говоров. На линии было шумно, раздавался треск, словно замыкали провода, но слова своего коллеги Кирилл Афанасьевич разобрал.

— Я свою чашу испил до дна! — кричал в трубку комфронтом Говоров. — Теперь твоя очередь, Кирилл! Только не захлебнись, голубчик!

— У меня глотка лужёная, Леонид, так что не переживай! Завтра, 21 июня, с утра артиллерия запоёт свинцовую песню на все голоса, а самолёты ТУ-2 сыпанут на позиции финнов сотни бомб. В успехе я уверен, но всё может быть, лучше подождём…

После сильной и длительной артиллерийской подготовки дрогнула, поломалась линия фронта, и тысячи бойцов ринулись в атаку. Две сотни автомашин-амфибий и другие плавсредства быстро форсировали Свирь, перебросив через реку солдат 7-го гвардейского десантного корпуса генерала Миронова. Они смяли оборону врага и за считаные минуты расширили плацдарм. Танки 7-й армии громыхали на свирских паромах, когда 32-я армия генерала Гореленко входила в город Пиндуши. Ещё двое суток упорных схваток, и бойцы заняли город Медвежьегорск.

Войска финнов отступали. Их 5-й армейский корпус наполовину растерял свои войска. Правда, финны попытались закрепиться на западном берегу Онеги, но Онежская военная флотилия высадила здесь десант. 28 июня войска Красной Армии вошли в Петрозаводск. Жители встречали их со слезами на глазах. А буквально через час, когда в город въехал на «виллисе» Мерецков, он увидел на многих зданиях, уцелевших от разрушения, красные стяги…

Прошла ещё одна ночь, полная тревог. Цепкий взгляд Мерецкова скользнул по карте, когда ему доложили, что, пока армия генерала Гореленко продвигалась с боями на юг, 7-я армия генерала Крутикова шла навстречу вдоль берега Ладоги. Рубежи финской обороны рушились один за другим. От глаз комфронтом не ускользнуло и то, что, когда форсировали Свирь, левый фланг 7-й армии, расширяя плацдарм, стал вытягиваться на северо-запад. Кирилл Афанасьевич легко вздохнул: это и было главное направление удара! Его лишь слегка огорчило то, что у Подпорожья завязались тяжёлые бои. Пришлось подбросить туда несколько танков, и вскоре Подпорожье перешло в наши руки. Оборона финнов была разбита, и соединения финских войск группы «Олонец», огибая залив Хинденселькя, отступали на запад и на юго-запад, к водопадам Иматры.

В конце июня Кировская (Мурманская) железная дорога была очищена от вражеских войск.

— Первый этап операции завершился успешно, — легко вздохнул Мерецков, глядя на карту. Он только что вернулся из 7-й армии и даже не снял шинель. — Эта наша операция войдёт в историю как Свирско-Петрозаводская. Ты слышишь, Терентий Фомич?

— Я понял вас так, Кирилл Афанасьевич, что мы с вами тоже делаем историю, — живо откликнулся член Военного совета генерал Штыков, готовя списки для награждения бойцов и командиров.

Начальник штаба генерал Пигаревич переговорил с кем-то по телефону. Положив трубку, он тут же подошёл к карте, что-то вычислил на ней и сообщил Мерецкову, что до финляндской границы осталось восемьдесят километров.

— Не так уж много, Борис Алексеевич!

Финны, чувствуя свою обречённость, цеплялись за каждый камень. Отступая, они, как бешеные волки, метались по окопам, ища места, где можно было бы понадёжнее укрыться от «бешеного огня русских», но их настигали меткие пули наших бойцов. Наконец рано утром 21 июля командарм 32-й генерал Гореленко вышел на связь раньше других.

— Товарищ командующий, мои войска на государственной границе СССР! — доложил он Мерецкову.

Слышимость была хорошей, несмотря на плохую погоду, и голос у командарма был звонкий, даже не верилось, что он устал за дни напряжённых боев.

— Филипп Данилович, я рад тебя слышать, — громко отозвался Кирилл Афанасьевич. — На границе стой, понял? Я сейчас дам знать в Ставку. Потери у тебя большие?

— Нет, раненые, правда, есть, но мы их сразу отправляем в глубокий тыл, в госпиталь. А как же без потерь, товарищ генерал армии? Финны не хуже немцев сражаются, как кроты зарылись в землю, и попробуй с ходу выкури их. Потому без потерь тут не обойтись, как ни старайся…

Мерецков присел к столу, взял ручку и написал короткий текст: «Верховному Главнокомандующему. Войска 32-й армии генерала Гореленко вышли к государственной границе СССР. Прошу ваших указаний». Кирилл Афанасьевич подозвал к себе начальника штаба.

— Срочно передать по «бодо» в Ставку!

«Кажется, теперь финны попросят у нас перемирия! — подумал Мерецков, — иначе и быть не может. Карельский перешеек они потеряли, и войска Ленинградского фронта вплотную угрожают району за Выборгом. Да и Карельский фронт вышел к государственной границе СССР. До Хельсинки рукой подать». Позже стало известно, что и в самой Финляндии произошёл политический «взрыв» — президент Финляндии Рюти ушёл в отставку, — и 25 августа финны запросили советское правительство об условиях перемирия. В это время Мерецков получил ответ на свой запрос. Ставка приказала: «Войскам стоять на границе и ждать дальнейших указаний». Депешу подписал начальник Генштаба маршал Василевский. 5 сентября боевые действия на южном фланге Карельского фронта были прекращены.

Мерецков проводил в штабе совещание, когда вручили ему телеграмму. Кирилл Афанасьевич вслух прочёл:

— «Вам немедленно прибыть в Ставку. Сталин».

Лететь пришлось недолго, хотя всё небо заволокли дождевые тучи. «Дуглас» командующего легко приземлился на Центральном московском аэродроме. «Коль депешу подписал Сталин, сразу же поеду в Кремль», — рассудил Кирилл Афанасьевич.

Сталин встретил его возгласом:

— Уже прибыли? Быстро вы, однако. Проходите к столу и садитесь. — Он кивнул на кресло. — Как там у вас, финны не бряцают оружием?

— Пока перемирие они соблюдают, — ответил Мерецков. — А смогут ли они разоружить немецкие дивизии, я сомневаюсь.

— Потому-то вам надлежит держать палец на крючке, — предупредил Верховный. — Ну а вызвал я вас вот зачем. Операцию в Южной Карелии вы завершили, теперь же без раскачки готовьте войска, чтобы разгромить гитлеровцев на Крайнем Севере. Поскорее перебрасывайте временное полевое управление в Кандалакшу. Туда же направьте некоторые соединения 7-й армии. — Верховный с минуту помолчал. В это время зазвонил телефон ВЧ. Это был маршал Жуков. — Как развиваются события в Болгарии? — спросил у него Сталин. — Маршал Толбухин начал боевые действия?.. Говорите, идёт братание наших бойцов и командиров с болгарами? Так это замечательно!.. Нет-нет, разоружать болгарские войска не надо, всё оружие оставьте при них, так и скажите маршалу Толбухину. Как видите, — продолжил Сталин, — Георгий Димитров был прав, когда уверял вас, что болгарские солдаты и офицеры не поднимут оружие против Красной Армии, а встретят советских бойцов хлебом-солью, по старому славянскому обычаю… Да-да, вы правы, товарищ Жуков, теперь в Болгарии созданы все условия, чтобы свергнуть царское правительство Багрянова и установить власть Народно-освободительного фронта… Хорошо, товарищ Жуков, действуйте так, как мы с вами условились. Нет, пока оставайтесь у маршала Толбухина, а в конце сентября вернётесь в Ставку. До свидания!

Мерецков понял, что доклад Жукова обрадовал Сталина.

— Так на чём мы с вами остановились? — спросил он Кирилла Афанасьевича.

— О задачах Карельского фронта по разгрому врага в Заполярье.

— Вот-вот, разгромить немцев на мурманском направлении. Как, по-вашему, операция будет трудной?

Оба некоторое время обсуждали проблему подготовки операции на Крайнем Севере. Судя по тому, что Верховный то и дело бросал реплики по ходу беседы, приводил на память изречения Суворова и Наполеона, он был доволен и все предложения Кирилла Афанасьевича одобрил. Теперь ему следовало всё обобщить и свой вариант прислать в Ставку.

— Беритесь за это дело серьёзно, с учётом политического фактора, — подчеркнул Сталин. — Знаете, я очень устал, — неожиданно сказал он. — Приглашаю вас отобедать со мной, там мы продолжим нашу беседу. Не возражаете?

— Я согласен.

Улетал Мерецков в Беломорск, где всё ещё находился штаб фронта, поздним вечером. Осенний день угасал, солнце убежало за горизонт, чтобы хоть немного отдохнуть, а наутро снова взойти на небосклон и всех одарить своими живительными лучами. У Кирилла Афанасьевича было хорошее настроение. Впервые ему довелось так долго, с глазу на глаз, беседовать с вождём по многим военным проблемам, и отрадно, что ни один из его тезисов по стратегии и тактике нынешней войны тот не только не опроверг, но даже не поставил под сомнение. Казалось, что наконец-то он нашёл общий язык с Верховным. Но его ждало разочарование.

7 сентября на КП фронта позвонил командарм 26-й генерал Сквирский и сообщил, что 18-й горнострелковый корпус немцев начал отходить с ухтимского направления.

— Немедленно преследуйте врага! — приказал генералу Мерецков, выслушав его.

Днём раньше командарму 19-й генералу Козлову был отдан приказ: «Приступить к выдвижению основных сил обходящей группировки в тыл З6-го вражеского армейского корпуса». За это время войска генерала Козлова совершили почти стокилометровый марш-бросок на пересечённой местности, и в ночь на 12 сентября 19-я армия внезапно для противника, далеко обойдя его укреплённые позиции, перерезала его коммуникации. В пять утра на рассвете генерал Козлов доложил об этом Мерецкову.

— Мои войска оседлали дорогу в районе Кайралы и вышли в тыл немецкому корпусу! — весело прозвучал в трубке голос генерала.

Не теряя времени, Мерецков тут же сообщил об этом в Генштаб генералу Антонову. Тот, уточнив некоторые детали окружения немецкого 36-го корпуса, сказал:

— Вас понял, ждите распоряжения.

Мерецков стоял растерянный. Ему было непонятно, почему Антонов не отдал приказ уничтожить окружённого противника? Что его смутило? «Ждите распоряжения…» Уже прошёл почти час, а Антонов не давал о себе знать. Начальник штаба генерал Крутиков, назначенный недавно на эту должность по предложению Мерецкова, заметил, как волнуется комфронтом, как ему не терпится услышать звонок телефона, от которого тот не отходит, всё время о чём-то размышляя. Увидев немой вопрос в глазах Крутикова, Кирилл Афанасьевич вдруг признался ему:

— У меня сосёт под ложечкой, Алексей Николаевич, я так и не понял, почему нужно ждать каких-то указаний, когда окружённого врага надо уничтожать, тем более если он не сдаётся?

В разговор вступил член Военного совета генерал Штыков. Он заявил комфронтом, что не следовало информировать Генштаб об окружении вражеского корпуса, надо было уничтожить его, а уж потом рапортовать.

Мерецков опешил.

— Как это не следовало информировать Генштаб? Ты, Терентий Фомич, партизанщину мне не навязывай. Мы же не полк окружили, а целый корпус! На его уничтожение потребуется не менее двух армий, а без ведома Ставки я не могу взять их из состава моего фронта. Эти две армии должна дать Ставка.

Генерал Штыков заметно смутился, даже опустил глаза, но вновь заявил, что, будь он командующим фронтом, так бы и поступил. Кирилл Афанасьевич хотел было ему возразить, но в это время связист принёс телеграмму из Ставки за подписью генерала Антонова. Мерецков прочёл её вслух:

— «Ни в коем случае не ввязываться в тяжёлые бои с отходящим противником и не изнурять войска фронта глубокими обходами; уничтожать фашистов в основном огневыми средствами, расставленными вдоль дороги, по которой отходит противник. Антонов». Что скажешь, генерал Крутиков?

Начальник штаба растерянно пожал плечами, посмотрел на генерала Шлыкова и едва не выругался.

— Это какой-то ребус, а точнее — головоломка!

— Мне эта депеша тоже не совсем понятна, — признался Кирилл Афанасьевич. — Я буду звонить в Ставку!

13

Мерецков думал. Во дворе завывал ветер, в окно Кирилл Афанасьевич видел клочок неба, и такая грусть овладела им, хоть в петлю лезь. Как бы то ни было, а приказ Генштаба необходимо выполнить, а не вступать в полемику. Кирилл Афанасьевич был уверен, что своё распоряжение Антонов согласовал с Верховным. Смутно всплыли в памяти слова Сталина, сказанные им в Ставке на недавнем приёме: «Не стремитесь, товарищ Мерецков, распылять силы фронта, надёжней, когда бьёшь врага сильным кулаком, а не растопыренными пальцами!» Не с этим ли связаны указания Генштаба? «Нет, я ему снова позвоню, — загорелся Мерецков. — Что он из меня дурачка делает? Сказал бы, мол, так и так, это распоряжение Верховного, а не моё… Нет же, помалкивает».

Связь с Генштабом дали быстро. Генерал Антонов, кажется, рассердился, выслушав Мерецкова: повысил голос, в нём звучала твёрдость, какая бывает, когда отдают приказ.

— Что вам дался этот немецкий корпус? — спросил Антонов. — Чтобы разбить его, нужны резервы, а дать их вам мы не можем! Если же вы бросите на этот корпус свои силы, чем тогда будете воевать с врагом в Заполярье?

— Обидно, Алексей Иннокентьевич, что мы теряем богатую добычу, но ставить под сомнение ваше распоряжение я не могу, — ответил Кирилл Афанасьевич.

Генерал Крутиков смотрел на него внимательно, ему даже стало жаль комфронтом. Тот прочёл в его глазах сочувствие, но сделал вид, что этого не заметил, и хмуро приказал срочно соединить его с генералом Козловым.

Не успел комфронтом выпить стакан чаю, как генерал Козлов вышел на связь. Разговор был коротким. Мерецков объяснил ему ситуацию, похвалил за быстрые и решительные действия по преследованию немецкого корпуса и приказал:

— Операцию по окружению немецкого стрелкового корпуса прекратить!

— Исполняю, товарищ командующий, но делаю это скрепя сердце, — невозмутимо заявил генерал.

С этого момента преследование врага без трудных и длинных обходов приняло мобильный характер. К 17 сентября армия генерала Сквирского вышла на довоенную границу с Финляндией, а к концу сентября очистила от врага советскую территорию и 19-я армия генерала Козлова.

Мерецков испытывал удовлетворение. Теперь почти вся граница СССР — от гранитных скал Лапландии до Ладожской низменности — восстановлена!

По этому случаю устроили маленький сабантуй. Посмеялись, посудачили, потом разговор коснулся предстоящей операции в Заполярье. Побить немцев на Крайнем Севере нелегко, подчеркнул Мерецков. Три года они возводили там мощные железобетонные укрепления, не расшибить бы о них головы.

«Бог войны», как называли в штабе начальника артиллерии фронта генерала Дегтярёва, сидевший рядом с начальником связи, весело произнёс: мол, есть над чем поломать голову, но мы эти укрепления разобьём в пух и прах, в своё время была на нашем пути линия Маннергейма, а где она теперь?

— А вот орудия крупного калибра, которые нам нужны для разрушения железобетонных сооружений, мы, товарищ командующий, пока не получили, — констатировал Дегтярёв.

— На днях получим эти орудия, мне звонил генерал Воронов, — успокоил его Кирилл Афанасьевич, — так что, Георгий Ермолович, не паникуйте.

В полдень сентябрьское солнце выкатилось из-за серо-бурых туч, его лучи щедро брызнули в окно штаба, ярко осветили оперативную карту на стене. Мерецков собрался с Дегтярёвым побывать в соседней армии, но на КП фронта позвонил генерал Антонов. Он поинтересовался обстановкой на фронте, задал несколько вопросов по дислокации войск, затем спросил:

— Сегодня воскресенье, вы случайно по грибы в лес не ходили, Кирилл Афанасьевич?

— Мне не до грибов, Алексей Иннокентьевич! — басовито отозвался Мерецков. — Гадаю, хватит ли армиям боезапаса, который мы получили, и даст ли мне резервы Ставка, когда буду наносить удары по врагу в Заполярье? Сейчас поеду в 14-ю армию генерала Щербакова. Она будет у меня играть первую скрипку, а коль так, надо, чтобы её музыка звучала звонко. А что вас беспокоит?

Антонов сообщил, что Хозяин потребовал скорее закончить разработку операции на Крайнем Севере. Через неделю документ уже должны отправить в Ставку.

Переговорив с Генштабом, Кирилл Афанасьевич пригласил к себе генерала Крутикова и предупредил, чтобы завтра с утра он неотлучно находился в штабе.

— Начнём разработку плана проведения операции на мурманском направлении, — сказал ему Мерецков.

Крутиков ответил, что у него есть на этот счёт некоторые соображения.

— Вот и выложишь их на бумаге! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Я тоже кое-что набросал. Мы же с тобой, Алексей Николаевич, штабники со стажем и сочиним документ по всем правилам военного искусства…

Петсамо-Киркенесская наступательная операция была одной из самых сложных и, наверное, самых интересных по замыслу, и осуществить её предстояло неимоверно трудно с учётом природных условий Заполярья. К октябрю немцы удерживали незначительную часть советской территории западнее Мурманска. Линия фронта проходила от губы Малая Волоковая по перешейку полуострова Средний, далее от губы Большая Западная к озёрам Чапр и Кошкаявр. Свою оборону гитлеровцы, образно говоря, одели в железобетон. Три года взрывали камни, делали в них ниши, строили огневые точки, бетонировали их, накрывали бетонными нишами. Их оборона была в глубину на 150 километров! По всей линии фронта — доты, дзоты, минные заграждения, хитрые ловушки, вся оборона — трёхполосная. В этом районе оборону держал 19-й горнострелковый корпус (55 тысяч человек, свыше 750 орудий и миномётов) 20-й немецкой горной армии, его поддерживала авиация 5-го воздушного флота и значительные силы военно-морского флота, которые базировались в портах Северной Норвегии. А что противопоставил этим вражеским силам Карельский фронт? Главная роль отводилась 14-й армии генерала Щербакова (97 тысяч человек, 2100 орудий и миномётов, 120 танков и самоходных орудий, а из состава Северного флота отряды кораблей: 6 эсминцев, 8 подводных лодок, 20 торпедных катеров, 23 охотника, 2 бригады морской пехоты). Войска поддерживала авиация 7-й воздушной армии и Северного флота.

Замысел советского командования, предложенный Мерецковым, — окружить и уничтожить основные силы врага путём глубокого обхода их с юга и одновременно ударом с севера, затем овладеть Петсамо (Печенга) и развить далее наступление к советско-норвежской границе. Главный удар наносился левым флангом 14-й армии южнее озера Чапр в общем направлении на Луостари и Петсамо. А на правом фланге специально созданная оперативная группа должна была сковать вражеские войска, потом совместно с бригадами морской пехоты наступать на Петсамо. Северному флоту предстояло высадить морской десант в тыл немцев, нарушить их морские перевозки и блокировать порты Петсамо и Киркенес.

Как бы то ни было, замысел операции одно, а когда начнётся наступление, может многое измениться, как бывало не раз, и Мерецков был к этому готов. Пока же он решил нанести главный удар по наиболее слабому участку обороны противника с выходом в тыл его основной группировки. Прорыв обороны сочетался с одновременным обходом вражеских укреплений силами лёгких стрелковых корпусов. По сведениям фронтовой разведки, наиболее прочные укрепления в центре обороны занимала 2-я горнострелковая дивизия немцев. Она удерживала своими силами направление на Луостари и Петсамо. Кириллу Афанасьевичу было ясно, что, если разгромить эту дивизию, на которую опирались все остальные силы немецкой обороны, открывалась дорога к этим двум важнейшим населённым пунктам и базам фашистов на Севере.

— Алексей Николаевич, после долгих раздумий я решил главный удар обрушить на 2-ю горнострелковую дивизию гитлеровцев, — сказал начальнику штаба Крутикову Мерецков. — Прорвать оборону на узком участке фронта, к югу от озера Чапр, развить успех на всю глубину оперативного построения противника и захватить Петсамо.

— А что будет в период прорыва на остальном фронте? — спросил генерал Крутиков.

— Сам не сообразишь? — насмешливо покосился Мерецков на своего помощника.

Этот взгляд смутил генерала, но он был не из робких и вмиг понял что к чему.

— Я бы предложил обороняться слабыми силами 45-й стрелковой дивизии и 3-й мотострелковой бригады.

— Ты угадал мои мысли, Алексей Николаевич, — добродушно улыбнулся комфронтом. — Посмотри, — он кивнул на карту, где были помечены позиции открытого фланга немецкой обороны. — Сюда бросим в обход два лёгких стрелковых корпуса — 126-й и 127-й. Последний войдёт в район Салмиярви с большим отрывом от главных сил…

— Вы хотите изолировать вражеский гарнизон в районе Никеля от путей отхода в Норвегию? — поднял брови Крутиков. — Но из района Салмиярви немцы могут атаковать наш корпус!

— Верно, но тут нам надо прикрыться, а главные силы повернуть на северо-восток, чтобы ликвидировать немцев по реке Титовке, где они держат оборону, — пояснил Мерецков. — В этот момент войска 45-й дивизии и 3-й мотострелковой бригады перейдут в наступление и ударят по вражеской обороне с фронта! Ну, что скажешь?

Генерал Крутиков понял командующего и поддержал его, заметив, однако, что на участке прорыва надо создать как можно большую плотность орудий и миномётов на километр фронта, а также обеспечить превосходство фронтовой авиации в воздухе.

— Само собой, Алексей Николаевич. — Мерецков вновь бросил цепкий взгляд на карту. — Значит, решено: главный удар на Луостари наносит 14-я армия генерала Щербакова, в частности 99-й и 131-й корпуса. Они совершат глубокий обходной манёвр по тундре и перережут вражеские коммуникации, а с рубежа Луостари введём в бой в направлении на Петсамо 7-ю гвардейскую танковую бригаду. Она не позволит немцам отойти в Норвегию. Согласен, Алексей Николаевич?

— В основном — да, но кое-что уточним по ходу работы над документом.

— Тогда займись этим, — распорядился комфронтом, — а я съезжу к танкистам: у меня родилась идея использовать в боях тяжёлые танки КВ.

— Но у нас таких машин нет!

— Я попрошу Ставку дать их нам, — улыбнулся Мерецков. — Ты же знаешь, что оборонительные позиции врага построены с учётом поражения их лёгкими и средними танками. Т-34 эти укрепления не разрушат, нужны тяжёлые танки.

«Пожалуй, комфронтом прав, тяжёлые танки могут сыграть важную, если не главную роль», — подумал начальник штаба.

Вернулся в штаб Мерецков весёлый: танкисты поддержали его, попросили дать им танки КВ.

«Любопытно отметить, что моя просьба вызвала удивление, — писал позднее Кирилл Афанасьевич. — Мне даже попытались объяснить, что средние танки Т-34 лучше, чем КВ, что они обладают более высокой манёвренностью и проходимостью и имеют достаточно прочную броню. КВ считались уже устаревшими. Наконец Ставка согласилась, и мы получили полк тяжёлых танков. Скажу, что они сыграли огромную роль».

Кирилл Афанасьевич присел к столу, на котором генерал Крутиков, разложив карты, делал на них разные пометки и чертил схемы. Постепенно всё то, о чём они говорили при обсуждении различных вариантов проведения операции, теперь воплощалось на бумаге в план, по которому многочисленные войска Карельского фронта начнут наступление. Мерецкову нравилось, как начальник штаба оформлял документы. Почерк у него был красивый и чёткий. Он понаблюдал за работой Крутикова, закурил и, сидя в кресле, неожиданно заговорил о своём сыне.

— У него нет проблем? — спросил Крутиков. — Вы же знаете, что недавно он стал заместителем начальника штаба 7-й гвардейской танковой бригады. Не трудно ему?

— У него в руках всё горит! — воскликнул Кирилл Афанасьевич. — Комбриг им доволен. Володя обрадовался, когда меня увидел. Сказал, что я редко его навещаю. Попросил меня пригласить в танковую бригаду из санитарного управления Евдокию Петровну, чтобы мы втроём сфотографировались. Жена, естественно, согласилась, и нас там сняли. Через неделю обещали дать фотокарточки. Да, я тебе говорил, что, когда в этот раз был в Ставке, Калинин вручил мне второй орден Суворова за разгром немцев под Новгородом и Ленинградом? Знаешь, что он сказал мне?

— Что же? — улыбнулся Крутиков.

— Говорил: «У вас, Кирилл Афанасьевич, есть элементы почерка Александра Суворова, вы бьёте врага не числом, а умением, ваши удары по врагу, как сказал мне Сталин, нередко внезапны и стремительны». Вот чудак, а? «Почерк Александра Суворова…» Разве сравнишь нынешнюю войну с войной суворовских времён?

— Они различаются, как небо и земля! — засмеялся генерал Крутиков. — Что же касается ордена, то его вам дали заслуженно. — И, чтобы комфронтом ему не возразил, он торопливо добавил: — Утром документ на операцию будет у вас на столе!

Поработал начальник штаба с усердием. Мерецков прочёл план, подписал его и отправил в Ставку. Там его оперативно рассмотрели и одобрили, внеся некоторые поправки, что было вполне естественно, в основном они касались взаимодействия 14-й армии генерала Щербакова с Северным флотом. В период боевых действий флот мог бы высадить десанты в районе полуострова Средний, а также в других пунктах морского побережья. А вот манёвр на Титовку Ставка не одобрила, признав его весьма сложным. Теперь же, когда моряки Северного флота атаковали немцев на полуострове Средний, он был не нужен. Ставка также предложила командующему фронтом «не распылять свои силы для действий на северо-восток вдоль реки Титовка, а главные усилия направить на быстрейшее овладение Петсамо». Генштаб рекомендовал не выбрасывать 127-й лёгкий стрелковый корпус далеко вперёд на Салмиярви с рискованным отрывом от главных сил, а «вести уступом за левым флангом наступательной группы войск».

Рассмотрев предложения и замечания Ставки и Генштаба, Военный совет Карельского фронта согласился с ними. Мерецков поручил начальнику штаба внести в документ все поправки.

— С военным флотом нам надлежит держать более тесную связь, — подчеркнул Мерецков. — Я сегодня же переговорю с адмиралом Головко по всем вопросам.

С командующим Северным флотом у Кирилла Афанасьевича были давние и добрые связи. Ещё в апреле адмирал Головко пригласил Мерецкова с группой генералов штаба фронта осмотреть прибывший на Северный флот линкор, который прислали англичане. Гостей Головко принял на линкоре. День, как по заказу, выдался солнечный, слегка морозный. Над бухтой гранитным картузом нависали скалы, тёмно-голубое море было спокойным, казалось, после недавних штормов оно отдыхало. Кирилл Афанасьевич и его соратники с интересом осматривали линкор. От одной орудийной башни они подходили к другой. Головко объяснял гостям, какие это пушки и какова их роль в морском бою.

— Корабль что надо, но есть одна беда, — адмирал Головко передохнул. — Выходит линкор в море, и дюжина кораблей должна его охранять от нападения вражеских подводных лодок, а с воздуха над ним должны барражировать самолёты. А у меня и так мало кораблей, вот и гадаешь, как выйти из положения.

— Сочувствую тебе, Арсений Григорьевич, но помочь не могу, — развёл руками Мерецков и шутливо добавил: — Жаль, что такая громадина стоит среди моря и не приносит нужной пользы, а сколько бы танков вышло из его брони!

Когда Мерецков проинформировал адмирала Головко о предстоящей Петсамо-Киркенесской операции и участии в ней Северного флота, Головко спросил, может ли он прибыть на КП фронта, чтобы на месте обсудить все детали.

— Не сейчас, Арсений Григорьевич, я дам вам знать, — ответил Мерецков. — А вы пока определите силы флота для участия в этой операции и начните подготовку. Вчера я был в Ставке, — продолжал он, — виделся с наркомом ВМФ Кузнецовым. Он заявил, что у вас достаточно сил, чтобы атаковать немцев со стороны полуострова Средний. Сможете?

— Ещё как сможем! — громко засмеялся в трубку Головко. — Мы назвали свою операцию «Вест». Жду вашего звонка!

Через неделю Мерецков позвонил ему и предложил приехать в штаб фронта. Утром адмирал Головко и член Военного совета адмирал Николаев прибыли на КП Карельского фронта.

Кирилл Афанасьевич принял их тепло, как давних друзей, и сразу же заговорил о предстоящих боях. На Севере очень тяжело воевать, отметил он, совсем иная тактика, иная стратегия. А некоторые военачальники утверждают, что манёвр крупных войск и тяжёлой боевой техники в Заполярье невозможен. Однако война отвергла это понятие: немцам меньше чем где бы то ни было удалось вклиниться на нашу территорию именно в районе Мурманска. И хотя главную роль сыграли люди, их мужество и отвага, вряд ли стоит отрицать значение климатических условий в срыве фашистского напора.

— Так что нам придётся ломать оборону противника в тяжелейших условиях, — подчеркнул Мерецков. — А вы, Арсений Григорьевич, не забудьте бросить в прорыв свой линкор, — весело добавил он.

— Подумаем, Кирилл Афанасьевич, — в тон ему ответил комфлотом.

По ходу обсуждения плана операции, одобренного Ставкой, адмирал Головко заметил, что очень важно прижать группировку врага к морю. Комфронтом возразил: мол, не только прижать к морю, но и отсечь её от норвежских портов. Сделать это будет тяжело, но надо!

— Вот смотрите, — указка Мерецкова вонзилась в чёрный крестик на карте, — на Петсамо-Печенгу, исконно русскую землю, ведут четыре дороги, одна из них, с юга, соединяет Петсамо с Луостари узлом ряда других дорог. Что могут сделать моряки? — генерал армии вскинул глаза на адмирала. — Прорваться в район Луостари, зайти в тыл немцам и комбинированным ударом пехоты и морских десантников с трёх сторон сокрушить их оборону. А тем временем идти из Луостари на Петсамо, в сторону норвежской границы и на Никель-Наутси, где находится промышленная база гитлеровцев.

— Я понял так, что главный удар будет на Луостари? — уточнил комфлотом.

Да, подтвердил Мерецков. Что следует сделать Северному флоту? Блокировать побережье, занятое немцами, и изолировать петсамскую группировку врага со стороны моря, а также помочь 14-й армии генерала Щербакова расчленить вражескую оборону.

— Я доложу вам, как мы намерены это сделать…

По словам Головко, бригада морской пехоты Северного оборонительного района дерзкой атакой прорвёт оборону немцев на перешейке полуострова Средний, отрежет им пути отхода с основных рубежей на реке Западная Лица и станет наступать на Петсамо.

— Но лишь после того, как армия генерала Щербакова прорвёт главную полосу обороны врага, — подчеркнул комфлотом.

В окно блеснул луч солнца и озарил лицо адмирала. Оно, как заметил Мерецков, было суровым, губы плотно сжаты. Наконец Головко заговорил:

— Что касается кораблей, то они не только обеспечат высадку десанта, но и перевезут прибывшие резервы и осуществят снабжение армии генерала Щербакова. Перед флотом поставлена серьёзная задача, но мы, Кирилл Афанасьевич, армейцев не подведём, — заверил комфлотом. — Это слово адмирала и просто моряка!

— Слышал, Василий Иванович? — Мерецков взглянул на генерала Щербакова.

Тот встал. Он был высок ростом, смугловат, из-под бровей озорно поблескивали настороженные глаза.

— Я, товарищ командующий, ещё до этой встречи обговорил с Арсением Григорьевичем все узловые моменты взаимодействия моих войск с флотом. У нас с адмиралом будет прямая связь, и, если ситуация осложнится, мы вмиг найдём нужное решение.

Головко улыбнулся.

— Иначе и быть не может. Я же казак, а слово казака, если даже он адмирал и не носит казачью форму, — кремень!

Провожая моряков, Кирилл Афанасьевич строго-настрого предупредил, чтобы они точно и чётко следовали замыслу операции.

— По-другому поступить мы не можем! — заверил его член Военного совета адмирал Николаев.

И всё же в ходе боевых действий адмирал Головко «нарушил» указания командующего фронтом. Случилось это утром 10 октября в разгар сражения. Из Москвы поступила срочная телеграмма. Головко прочёл: «Нарком ВМФ считает весьма желательным участие флота в занятии нашей будущей военно-морской базы и крупнейшего населённого пункта на Севере Петсамо. Адмирал Алафузов». Как позже выяснилось, начальник Главного морского штаба не случайно употребил не совсем приказное выражение, ибо Северный флот в оперативном отношении подчинялся Карельскому фронту, потому-то нарком ВМФ адмирал Кузнецов счёл нужным дать комфлотом совет, а не приказание. А Головко стало ясно, что нарком ВМФ подчёркивает его идею высадить морской десант в Линахамари с целью скорейшего захвата Петсамо. Не теряя времени, он вышел на прямую связь с Мерецковым и, когда услышал его басовитый голос в трубке, доложил о десанте в Линахамари.

— Так это здорово! — воскликнул комфронтом. — Действуй, морской казак! Только берите в десант добровольцев, это будет надёжнее.

— У меня, товарищ генерал армии, почти все добровольцы! — гулко отозвался адмирал Головко.

3 октября, совершив переход на оленях, а затем и на лыжах, Мерецков переселился в тундру, поближе к войскам. Сюда же перешло Полевое управление фронта. Вместе с членом Военного совета Штыковым Мерецков побывал в 131-м стрелковом корпусе, которому предстояло вести бои на главном направлении; в корпус входили две стрелковые дивизии — 10-я гвардейская и 14-я, осенью сорок первого года они преградили путь немецким войскам на Мурманск, и Кирилл Афанасьевич возлагал на них большие надежды. Мерецков и Штыков побывали в этих дивизиях, поговорили с бойцами «по душам».

В приподнятом настроении вернулся Мерецков в Полевое управление фронта. В это время ему позвонил начальник разведки фронта и доложил, что нашим бойцам в районе Петсамо сдался в плен немецкий офицер.

— Ну и что? — съязвил Кирилл Афанасьевич. — Сейчас немцы уже не те, что были в сорок первом, потому и сдаются в плен пачками. Боевой пыл у них поугас. Разберись сам с этим офицером.

— Не могу, товарищ командующий! — прогремело в трубке.

— Почему? — сурово спросил Мерецков.

— Пленный просит доставить его лично к вам, — пояснил начальник разведки фронта. — Он назвал вашу фамилию, имя, отчество. Говорит, у него для вас есть ценные сведения.

— Даже так? — усмехнулся в трубку Кирилл Афанасьевич. — Тогда привози его ко мне. Посмотрим, что это за птица.

Солдат-автоматчик ввёл в штаб пленного офицера. Это был мужчина сорока пяти лет, с широким лбом, шрамом над правой бровью и настороженными глазами. Мерецков попросил своего адъютанта привести переводчика, но немец вдруг улыбнулся и сказал на чистом русском языке:

— Не надо, господин командующий, я свободно говорю по-русски.

— Да? — Мерецков свёл брови. — Мне доложили, что вы офицер, но почему на вас форма рядового немецкого солдата?

— Для маскировки, — объяснил пленный. — Так мне было легче добраться до ваших бойцов, и я счастлив, что оказался среди вас.

Начальник разведки вручил Мерецкову небольшой свёрток.

— Это пленный принёс вам.

В свёртке была немецкая карта с нанесёнными на неё обозначениями на немецком языке.

— Что это? — Мерецков взглянул на пленного.

— Схема немецких оборонительных укреплений Петсамо и Киркенеса, — пояснил пленный. — Я хочу помочь вам сокрушить немецкие рубежи без большой крови.

Мерецков в упор посмотрел на пленного. Что-то до боли знакомое почудилось ему в этом землистого цвета лице со шрамом над бровью. Широкий лоб, зелёные большие глаза… Где же он видел это лицо и когда? Пленный, однако, не спускал с него глаз и насмешливо улыбнулся.

— Кто вы? — спросил Мерецков. — Вы немец?

— Нет! — качнул головой пленный. — Я русский!

— Русский? — Мерецков зачем-то встал, прошёлся вдоль стола, снова сел. — А почему воевали против своих же, русских?

Лицо пленного помрачнело.

— Так сложились обстоятельства… — Он произнёс эти слова твёрдо, словно заранее их отрепетировал, но глаз в сторону не отвёл, смотрел на генерала армии прямо, не мигая. — Раньше я был молод, неопытен, мне хотелось сделать что-то особенное…

— И вы перебежали в стан врагов, — прервал его генерал Штыков.

Пленный повернулся к нему, глаза у него блеснули.

— Да, я перебежал в стан врагов, хотя мой отец, офицер старой русской армии, после революции принял советскую власть и добровольно вступил в Красную Армию.

— Я вас видел, но никак не припомню где, — тихо произнёс Мерецков.

— Я тоже вас видел, — отрывисто бросил пленный. — В двадцатом году в Москве, вы тогда приходили к моей родной сестре Татьяне.

— Вы Аркадий? — вырвалось у Мерецкова.

— Да! Я сын врача-хирурга, который лечил вас в военном госпитале. Мой отец Игорь Денисович Костюк спас немало красных бойцов, за что его убили деникинцы…

— Верно, я видел вас на квартире у вашей сестры, — подтвердил Мерецков. — Но когда потом я спросил у неё, кто вы, она назвала вас своим двоюродным братом. По существу, Татьяна сказала мне неправду.

— Она боялась, что меня могут арестовать, — усмехнулся Костюк. — Теперь фамилия у меня другая — Винтёр. Когда женился в Берлине на немке, я взял её фамилию…

— Испугались, что и там кто-либо из русских мог вас разоблачить? — спросил Мерецков.

— Естественно! Кому охота идти на виселицу или в лагерь?

Какое-то время все молчали, затем Мерецков продолжил допрос:

— Как вы оказались за границей?

Костюк-Винтер рассказал, как он вместе с другими русскими офицерами бежал за границу на корабле из Новороссийска в 1920 году, как очутился в Германии, как вступил в бундесвер, окончил военное инженерное училище и стал офицером. А когда началась война, он попал на фронт.

— В бойцов Красной Армии я не стрелял, и на моей совести нет ни одной жизни! — заявил Костюк-Винтер.

— Чем же вы занимались на фронте? — спросил генерал Штыков.

Пленный сказал, что, как только началась война, его направили в Петсамо и он отвечал за доставку никелевой руды морским путём. Однажды транспорт, на котором везли никель, атаковала советская подводная лодка Северного флота. Две торпеды угодили в транспорт, и он стал тонуть. Костюк-Винтер оказался в воде, и его подобрали немецкие корабли, охранявшие судно.

— Не знаю почему, но я завидовал командиру лодки, который дерзко атаковал нас, — произнёс Костюк-Винтер. — Лодку обнаружили корабли охранения, но она перехитрила их, нырнула под транспорт и всадила в него торпеду. Я даже смеялся, когда видел, как немцы с перепуганными лицами бегали по палубе тонущего судна. Ну а когда сам очутился в воде, мне было не до смеха. — Без всякого перехода пленный вдруг спросил: — Меня расстреляют?

— Вашу судьбу решат соответствующие органы, — заявил Мерецков.

— А то, что мой отец лечил вас, значения не имеет?

— Ваш отец выполнял свой долг, долг врача Красной Армии, а я был ранен на фронте, когда завязался бой с белогвардейцами, — жёстко ответил Мерецков.

Он какое-то время помолчал, увидев, как сник пленный, и вызвал генерала Крутикова. Тот вошёл к нему с картой.

— Посмотрели карту пленного? Что скажете?

— Она точь-в-точь похожа на карту, которую составил штаб фронта по сведениям нашей разведки, — ответил генерал. — Ценность немецкой карты несомненна, в ней указана численность войск и техники на каждом оборонительном рубеже. В частности, в Петсамо в землю зарыто до сотни танков. Придётся нам бросить туда наши КВ, они легко взломают передний рубеж обороны.

От доклада начальника штаба Мерецков особого восторга не испытал: всё равно надо штурмовать немецкий передний край.

— Дайте, пожалуйста, мне воды, — попросил пленный, — и, если можно, кусок хлеба. Я двое суток просидел в штольне, прятался от часовых, а ночью перебежал к вашим окопам. С тех пор в рот ничего не брал.

Ему принесли поесть. Он жадно глотал свиную тушёнку.

— Если желаете, я мог бы подсчитать, сколько тысяч тонн никелевой руды вывезли немцы из Петсамо на свои заводы и промышленные предприятия, — запивая еду горячим чаем, проговорил пленный. — У меня имеются томные цифры.

— Потом скажете, на допросе, — подал голос начальник разведки. Он взглянул на Мерецкова. — У вас, товарищ командующий, больше к пленному нет вопросов?

— Пожалуй, нет, хотя один вопрос я всё же ему задам. — Мерецков посмотрел на пленного в упор. — Вскоре после того, как я уехал из госпиталя в Москву, мне стало известно о том, что вашего отца, врача-хирурга, убили. Вы не знаете, кто это сделал?

Пленный почернел лицом.

— Убили его два деникинца за то, что он перешёл на службу в Красную Армию и лечил красных бойцов, — глухо произнёс он. — Один из них, Пётр Кошелев, умер под Парижем в тридцать девятом, а второй, Костя Грибов, и сейчас служит в карательной кавдивизии генерала Шкуро. Они хорошо знали моего отца.

Мерецков встал.

— Вопросов к пленному у меня больше нет, можете его увести!

И тут случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Костюк-Винтер упал перед ним на колени и начал умолять не расстреливать его.

— Я совершил в жизни ошибку, уехав за границу, — с трепетом заявил он. — Тогда я был молод, не разобрался в ситуации. Я пошёл учиться, а за это фашисты дали мне в руки оружие и заставили воевать против своих соотечественников. — Говорил он быстро, словно боялся, что не успеет излить душу, губы у него дрожали, голос срывался. — Теперь я презираю фашистов…

Он хотел сказать ещё что-то, но Мерецков крикнул:

— Встать! — И уже тише добавил: — Я не судья и не прокурор, господин Костюк-Винтер, и не мне решать, как с вами поступить. Одно могу гарантировать: вас никто не расстреляет. Пленных мы щадим, а вы и есть пленный. — Кирилл Афанасьевич кивнул полковнику. — Уведите!

Пленного увели. В комнате стало тихо, слышно было, как на стене тикали часы. Сапёры нашли их где-то в сарае, починили, и они исправно ходили. Мерецков сказал:

— Мразь! Я бы сам всадил ему пулю, но таких прав у меня нет. — Он взглянул на безмолвно сидевшего генерала Штыкова. — А ты чего молчал? Перед нами сидел предатель, ярый враг, а тебя, Терентий Фомич, наверное, слеза прошибла?

— Не дури, Кирилл Афанасьевич, — хмуро отозвался член Военного совета. — Я верю в его раскаяние, а коль так, надо ли бить пленного по башке? Тем, кто по молодости и слабой политической зрелости оказался в стане врага, нужно помочь выкарабкаться. Он же русский!

— И поэтому ты молчал? — усмехнулся Мерецков.

— А что мне говорить? — пожал плечами Штыков. — Ты сказал ему всё, что надо.

В разгар учений в штаб позвонили из разведуправления и попросили к телефону командующего фронтом. Мерецков взял трубку.

— У нас ЧП, товарищ генерал армии, — сказал начальник разведки. — У моста, который на днях отремонтировали сапёры, нас атаковали пять «юнкерсов». Они неожиданно появились из-за леса. Мы даже не успели выскочить из машины…

— Что ты, Павел Григорьевич, тянешь резину? — выругался Кирилл Афанасьевич. — Говори, что случилось?

— Осколком бомбы пленного Костюка-Винтера убило наповал, в ногу ранило автоматчика, а я отделался лёгким ушибом. Что прикажете делать?

— Похороните его по-людски, всё-таки сам пришёл к нам. — Положив трубку, Кирилл Афанасьевич взглянул на генерала Штыкова. — Вот и разрешён наш спор, Терентий Фомич. — Он передал содержание телефонного разговора.

— Значит, такая выпала ему судьба, — грустно промолвил член Военного совета. — Да, история… Сын убежал за границу, а его отец спас жизнь будущему маршалу.

— Маршалу? — удивился Мерецков. — Ты кого имеешь в виду?

— Тебя, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Штыков. Как только разобьём немчуру на Севере, ты станешь маршалом!

— Чудной ты, Терентий Фомич, — качнул головой Мерецков. — Что придумал, а? Ну и фантазёр! — Он встал, заходил по комнате, потом остановился у стола, бросив взгляд на карту. — Завтра с утра начнётся свинцовая метель, а у меня уже болит голова: удастся ли на практике осуществить наш план?

— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, — успокоил его член Военного совета. — Мы же с тобой заверили Ставку, что враг будет разбит, так что кровь из носа, а этого надо добиться!

— Ты прав, дружище, нам нужна только победа!

14

Раннее утро 8 октября. Тундра ещё спала, укутанная толстым слоем снега. Над застывшими сопками курился сизо-молочный туман. Генерал армии Мерецков с наблюдательного пункта в бинокль разглядывал передовые позиции гитлеровцев. Там пока было тихо. Кирилл Афанасьевич, взглянув на свои часы, сказал стоявшему рядом начальнику артиллерии генералу Дегтярёву:

— Через десять минут начинайте артиллерийскую подготовку! У вас хватит снарядов часа на два стрельбы?

— Можем кромсать фашистские позиции и целых пять часов, — улыбнулся Дегтярёв. — Снарядов у меня избыток, тут уж экономить не будем!

Ровно в восемь, как и намечалось, заговорили сотни орудий. Казалось, небо раскололось на части от грохочущих залпов, а тундра вмиг ожила, стряхнув с себя сон, поднатужилась. В расположении противника Мерецков в бинокль уже ничего не мог увидеть, над окопами стоял густой дым. Вскоре повалил мокрый снег. Взглянув на тусклое небо, Мерецков чертыхнулся.

— Видимости совсем нет. Что будем делать, Иван Михайлович?

Вопрос адресовался командующему 7-й воздушной армией генералу Соколову, которая прикрывала с воздуха войска фронта. До этого Соколов командовал ВВС Карельского фронта, и Кирилл Афанасьевич был им доволен. Случалось, что в критические минуты и сам Иван Михайлович поднимал свою машину в небо и шёл в атаку на «юнкерсов».

— Пока самолёты будут стоять на приколе, Кирилл Афанасьевич, ничего придумать не могу, — небрежно бросил генерал. — У самого в душе кипяток. Но как только в небе появится хоть какой-то просвет, лётчики скажут своё слово.

— Хотелось бы, — обронил Мерецков.

В эту минуту до наблюдательного пункта донеслось громовое «ура».

— В атаку ринулась наша пехота! — При этих словах глаза у генерала Крутикова заблестели.

Мерецков не впервые руководил сражением и всё же волновался: не захлебнулась бы атака, когда бойцы подойдут к вражеским позициям. Пока огорчений комфронтом не испытывал. 131-й корпус в первый же день достиг реки Титовки. Правда, у 99-го стрелкового корпуса случилась заминка: с ходу ему не удалось смять опорные пункты врага в главной полосе обороны — бойцы попали под шквальный огонь и залегли. Мерецков тут же вышел на связь с командиром корпуса.

— Товарищ командующий, я уже кое-что придумал, так что фрицев одолеем! — бодро отозвался комкор.

Комфронтом не стал уточнять, что «придумал» генерал, а тот принял хотя и дерзкое, но верное решение — ночью атаковать врага. Ровно в ноль часов солдаты ринулись в атаку, и фашисты не выдержали. К утру весь передний край был очищен от них. Как только на КП получили донесение комкора об этом, Мерецков выехал на место сражения. Всюду были видны следы «работы» нашей артиллерии. Валялись подбитые миномёты и орудия, темнели развороченные огневые точки и укрытия. Среди множества трупов в грязно-зелёных шинелях с жестяными эдельвейсами на пилотках попадались и тела в комбинезонах. Рядом лежали перфораторы, в укрытии стоял компрессор. Немцы до самой последней минуты продолжали укреплять оборонительные сооружения.

На третий день боев Кирилл Афанасьевич вышел на прямую связь с адмиралом Головко, который находился на полуострове Средний, на выносном пункте управления флота.

— Пора вам, Арсений Григорьевич, наступать с полуострова, мои орлы прорвали оборону фрицев, — весело проговорил в трубку Кирилл Афанасьевич. — Так что давай, казак, команду своим морячкам. Сейчас я прикажу генералу Щербакову выдвинуть вперёд оперативную группу генерала Пигаревича, она завяжет бой восточнее реки Западная Лица, в том месте, где немцы глубоко вклинились в нашу территорию.

— Есть, товарищ комфронтом! — зычно ответил адмирал. — Отдаю приказ!

Поднялся сильный снегопад, но войска генерала Пигаревича, утопая по колено в снегу, решительно атаковали гитлеровцев. В ту же ночь моряки Северного флота высадили десант во фьорде Маттивуоно, перевалили через хребет Муста-Тунтури и, отрезав часть немецких войск, ринулись на Петсамо. Не сбавил темпов наступления и 126-й стрелковый корпус. Он достиг дороги Петсамо — Салмиярви и западнее Луостари перерезал её. Ещё удар, и бойцы перехватили вторую дорогу, Петсамо — Тарнет. Теперь северная группировка немцев лишилась своих наземных коммуникаций. Комкор 126-го, выйдя на радиосвязь с комфронтом, коротко донёс:

— Всё, товарищ командующий, капкан сработал, фрицы в ловушке!

«А вот комкор Жуков что-то молчит», — подумал Мерецков. Он подошёл к карте и посмотрел, где сейчас находится 127-й стрелковый корпус. Начальник штаба Крутиков, перехватив его взгляд, доложил, что корпус генерала Жукова ночью ворвался на аэродром в Луостари, а затем совместно с 114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса очистил этот населённый пункт от врага.

«Всё, мышеловка сработала!» — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Петсамо был обложен со всех сторон. С востока подходили морская пехота флота и войска генерала Пигаревича, с юга спешил 131-й корпус, на западе действовала 72-я морская бригада, а с севера немцам угрожал десант Северного флота, днём ранее захвативший порт Линахамари.

— Кольцо вокруг Петсамо сжимается, товарищ командующий, — улыбнулся начальник штаба. — Ещё два-три дня, и над городом заполощется красный стяг!

— Скорее бы случилась эта развязка…

Часто во время наступления, когда Мерецков руководил сражением, по его лицу бродила счастливая улыбка, но это не было самодовольством или обольщением. Улыбка сглаживала внутреннее напряжение комфронтом. Однако на этот раз лицо у Мерецкова оставалось сурово-сдержанным.

Прошло два дня, и в Петсамо вошли советские войска и военные моряки.

— Говорит Москва, Кирилл Афанасьевич, включайте радио! — дал знать генерал Штыков.

Мерецков затаив дыхание слушал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска Карельского фронта и моряки Северного флота прорвали сильно укреплённую оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) — важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере.

«Сегодня, 15 октября, в двадцать один час столица нашей Родины Москва салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…»

— Ну что ж, неплохо получилось, — поднял брови Мерецков, на его лбу появились морщины. — Алексей Николаевич, распорядись, чтобы к обеденному столу всем подали по сто граммов «наркомовской». Теперь самую малость передохнуть войскам, пополнить свой боезапас и — на Киркенес!

Усталость и комфронтом валила с ног — отдохнуть бы, но Мерецков уже наметил, что после обеда поедет в подразделения. Полководец с душой комиссара, он старался чаще видеться с бойцами, чтобы знать, чем они живут, что их радует и отчего порой перед боем суровы их лица, а в глазах грусть…

В этот раз Мерецков был особо придирчив к тем, кто почивал на лаврах и слабо готовил себя к решающей схватке с врагом. Сопровождавший его генерал Крутиков даже осмелился заметить, что комфронтом чрезмерно строг к людям.

— В любом бою, Алексей Николаевич, успех решается кровью, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Хуже нет, когда люди после боя расслабляются и ведут себя так, словно им сам чёрт не брат. — Помолчав, он жёстко добавил: — Надо бы каждому помнить, что на войне тот герой, кто уничтожил врага, а сам жив остался. А для этого надо быть ко всему готовым.

— Факт сей бесспорен, и я не стану возражать вам, а мог бы, — заявил Крутиков.

— Что ты имеешь в виду, Алексей Николаевич? — Взгляд комфронтом был слегка задумчив. Он умел слушать других, хотя иной раз это был неприятный разговор.

— Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять? — не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

— Вы не согласны со мной?

— Скажу, не переживай! — Мерецков маленькими глотками пил чай. — Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали — подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

— И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова? — В глазах Крутикова блеснула хитринка.

— А вот и не угадал! — воскликнул Мерецков. — Назову тебе лишь двух военачальников — Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали — он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков! — шутливо заключил комфронтом.

— А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом? — В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич! — отметил в душе Мерецков. — Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу…»

— Зачем ты задаёшь мне острые вопросы? — едва ли не с отчаянием спросил начальника штаба Мерецков. — Может, тебе рассказать, как на учениях в тридцатых годах я с маршалом Тухачевским пил из одного стакана? Ты же знаешь, Алексей Николаевич, что и Блюхера, и Тухачевского, и ещё с десяток других расстреляли как врагов народа.

Кажется, Крутиков его не понял, потому что спросил:

— За что же Блюхеру дали три ордена Красного Знамени?

— Дали, разумеется, не за красивые глаза, наградили его за мужество и отвагу. Человек он был смелый, решительный, ничего не боялся, даже в застенках Лубянки так и не признал себя виновным.

Мерецков разволновался, достал папиросу и закурил, струёй выпуская дым. Подошёл к столу, где лежала карта, и сухо произнёс:

— Ладно, посудачили, и хватит. Пора браться за дело. Через час у нас совещание комдивов. Все прибыли в штаб, кому положено?

— Все, Кирилл Афанасьевич, кроме командующего ВВС фронта. Он в лётном полку проводит разбор учений, — доложил Крутиков.

В штабе собрались те, кому придётся через несколько дней вновь вести свои войска в бой, и Мерецкову хотелось сказать им такие слова, чтобы они поняли: всё, что волнует их, волнует и его, командующего. Вряд ли им известно, что всё время, пока идут бои, Мерецков сам не свой, порой он не находит себе места, и всё от того, что переживает не только за весь фронт, но и за каждого солдата и командира. Кирилл Афанасьевич ещё и слова не произнёс, а уже волновался, почувствовав, как гулко забилось сердце. Он попытался сохранить спокойствие, но это у него не получилось. «Надо заговорить с комдивами, и волнение исчезнет само собой, так же как и появилось — неожиданно», — приказал он себе. Так оно и случилось, и соратники поддержали его.

Наступление на Киркенес началось ожесточённым боем 131-го стрелкового корпуса за город Тарнет. Это было утром 22 октября. И хотя путь на Киркенес был сильно заминирован, а подвесной мост через фьорд взорван, что замедлило продвижение наших войск вперёд, они не остановились. Где гранатами, где автоматами и штыками советские воины метр за метром прокладывали себе дорогу к Киркенесу. На третьи сутки, 25 октября, утром наши передовые части вошли в Киркенес. Ещё рвались на его улицах снаряды, немцы вели бешеный огонь по нашим танкам, казалось, горевшие здания вот-вот рухнут, а генерал армии Мерецков уже въехал на «виллисе» в разрушенный город. Когда смолкли выстрелы и установилась тишина, отмечал Кирилл Афанасьевич, на глазах которого всё это происходило, стали появляться жители, они радостно встречали советских воинов. Трогательно было видеть, как обычно сдержанные северяне со слезами на глазах обнимали своих освободителей. Девушки окружили вниманием и заботой наших раненых бойцов, юноши помогали им добираться до госпиталей.

Ночь Кирилл Афанасьевич провёл спокойно, а наутро, когда наконец проснулся, узнал, что ему присвоено звание Маршала Советского Союза, и первым его поздравил Сталин.

— Чем занимаетесь, Кирилл Афанасьевич? — раздался на другом конце провода его далёкий голос. — Хочу поздравить вас сердечно и горячо с высоким званием маршала! Видимо, нам следовало дать вам это высокое звание раньше, в январе сорок третьего, когда вместе с Ленинградским фронтом вы успешно провели операцию «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. Но, как говорят в народе, лучше поздно, чем никогда. Желаю вам новых успехов!

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, я тронут вашим вниманием. — Мерецков ощущал глухие толчки сердца. — Фронт наращивает удары по врагу, на днях мы завершим операцию.

— Это будет для меня подарком! — отозвался Верховный.

Мерецков растрогался. Едва закурил, как снова заголосил телефон. Он снял трубку и услышал чей-то голос:

— Кирилл, дорогой мой человек, ты стал маршалом, чему я рад до слёз…

Этот голос Кирилл Афанасьевич слышал не раз, но чей он, вспомнить не мог. А неизвестный басовито продолжал:

— Знаешь, я в твою честь даже выпил стакан «наркомовской» и едва не пошёл в пляс. Ты понял, как я тебя люблю, Кирилл?

У Мерецкова вырвалось:

— Кто говорит? Я плохо вас слышу!

Слышал он хорошо, но ему было не по себе, что не узнал, кто держит трубку на другом конце провода.

— Кирилл, я тот, кого ты назвал «ледовым моржом», когда вернулся из Испании и мы пили у меня дома шампанское… Да, славы у тебя на десятерых…

— Папанин! — воскликнул Мерецков, прервав его на полуслове. — Спасибо тебе, Ванюша, наш «ледовый морж», за добрую память. А вот славы у тебя, дружище, побольше, чем у меня. И, пожалуйста, не прибедняйся. Ты дважды Герой Советского Союза, адмирал, доктор географических наук да ещё уполномоченный ГКО по перевозке грузов на Севере! У меня аж дыхание перехватило, когда перечислял все твои должности и звания. Опять же, Ванюша, ордена у меня есть, но такого ордена, как у тебя, к сожалению, не имею, — ордена Нахимова! Ты вдоль и поперёк исходил Северный полюс, жил там, а я прошёл лишь от Мурманска до Киркенеса, правда, под огнём… Ну а тебе ещё спасибо за то, что помог в перевозке грузов для фронта.

Были Кириллу Афанасьевичу ещё звонки, но дороже других было поздравление от Жукова.

— Кирилл, нашему маршальскому коллективу прибыло! Обнимаю тебя и крепко жму руку! Но твои новые победы ещё впереди! Будь здоров!

— Я рад тебя слышать, Георгий, спасибо, дружище! — поблагодарил Мерецков Георгия Константиновича и подумал: «На что он намекнул, говоря о новых победах? Наверное, Верховный опять меня куда-нибудь пошлёт. Что ж, я готов добивать фашистского зверя в его собственной берлоге».

Наступление войск Карельского фронта завершалось, и, пожалуй, этим жил сейчас Мерецков и этому радовался, как молодой лейтенант военного училища, которому только что вручили новенькие офицерские погоны. Кирилл Афанасьевич смотрел на карту, нахмурив брови. Ещё дня три жарких боев, и наступит конец, граница Норвегии уже рядом… После падения Киркенеса солдаты 126-го стрелкового корпуса вошли в город Найден. Комкор полковник Соловьёв вышел на связь с генералом армии Мерецковым и доложил, что немцы разбиты и воевать больше не с кем. Кирилл Афанасьевич засмеялся:

— Впервые за всю войну слышу доклад, что не с кем воевать! — Он нагнулся к карте, нашёл город Найден и громко сказал в телефонную трубку: — Полковник, оставайтесь на месте, вглубь Норвегии войскам не идти! Позже, если что-то изменится, вам дадут знать! — Положив трубку, Мерецков взглянул на генерала Крутикова. — На Военном совете надо обговорить вопрос, что делать дальше войскам фронта, и доложить наше мнение Верховному. Алексей Николаевич, к шести часам приглашай на Военный совет всех, кому положено быть на нём.

— Я это сделаю быстро, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Крутиков.

На Военном совете Мерецков констатировал, что фронт свою операцию завершил. Немецко-фашистские войска разгромлены, а их остатки выброшены с советской земли. Войска оказали помощь Норвегии в освобождении её территории от гитлеровцев, и наступать вглубь чужой страны нецелесообразно.

— Нет возражений, товарищи? — спросил командующий. — Тогда о решении Военного совета я доложу в Ставку. А теперь приглашаю всех на ужин.

Кирилл Афанасьевич находился в Мурманске, когда ему позвонил Сталин.

— Товарищ Мерецков? — спросил он слегка охрипшим голосом. — Ставка согласна с предложением Военного совета Карельского фронта. Вглубь норвежской территории не продвигаться! Надёжно прикройте основные направления на фланговых рубежах, а сами выезжайте в Ставку.

Мерецков прилетел в Москву рано утром. Было прохладно, хотя багряное солнце уже выплыло из-за горизонта. Столица ожила, как огромный муравейник. На улицах полно транспорта и народа, чинно шагали патрули. У Белорусского вокзала стояла толпа военных. Лихо растягивал мехи баяна молодой усатый ефрейтор, а двое плясали под музыку «Яблочко». Когда «эмка» побежала по улице Горького, Мерецков заволновался: дома ли его Дуняша? Она уже не работала в санитарном управлении Карельского фронта, уехала домой две недели назад и в тот же день позвонила ему. Провожал её в Москву сын Владимир, теперь уже капитан.

— Куда едем, в Кремль или в Наркомат обороны? — прервал раздумья маршала водитель.

— Сворачивай на улицу Грановского, мне надо домой заехать…

В подъезде Мерецков неожиданно встретил маршала Будённого: он жил этажом выше.

— Откуда ты, Кирилл?! — воскликнул Семён Михайлович. — Когда тебе дали маршала, я звонил тебе, чтобы поздравить, но связь была перегружена, и я не дозвонился. Хоть сейчас давай пожму тебе руку! — Он слегка обнял Кирилла Афанасьевича за плечи. — А я забежал домой перекусить и через час улетаю на фронт к Рокоссовскому, в составе его войск сражается и мой кавалерийский корпус. Я ведь старый лошадник, к тому же, как ты знаешь, с января сорок третьего стал командующим кавалерией Красной Армии… Да, а как твой Карельский фронт?

Мерецков рассказал, что он завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, его вызвал в Ставку Сталин и, видимо, речь пойдёт о Карельском фронте. Простившись с Будённым, Кирилл Афанасьевич подошёл к своей двери и нажал кнопку звонка.

— Кто? — послышался за дверью звонкий голос Дуни.

— Это я, Кирилл…

После поздравлений и расспросов Дуня упрекнула мужа в невнимании к сыну:

— Сухой ты стал, Кирюша. У тебя и пяти минут нет, чтобы поговорить с ним. Как же так, ведь ты командующий фронтом!

Кирилла Афанасьевича задели слова жены, но он сдержался. Сел на диван, привлёк её к себе.

— Потому и не могу часто навещать сына, что я командующий! — объяснил он. — У меня в подчинении тысячи таких парней, как наш Володя. У них тоже есть отцы и матери, но они не могут им звонить, лишь пишут письма, и сыновья не всегда вовремя их получают. А иные в боях гибнут. Я бы хотел написать их родным, выразить своё сочувствие, но у меня и на это нет времени.

Помолчали. Дуня сообщила, что вчера звонил Михаил Иванович Калинин, спрашивал, где сейчас находится Мерецков.

— Я ответила, и он попросил, чтобы ты, когда приедешь в столицу, позвонил ему. Наверное, тебе вручат орден. — Она ласково погладила его по волосам. — Ты же у меня самый боевой командующий… — Дуня хотела сказать ещё что-то, но зазвонил телефон, и она взяла трубку.

— Квартира Мерецкова. Кто говорит?

— Сталин говорит, а вы, наверное, жена товарища Мерецкова?

У Дуни захватило дух, она коротко отозвалась:

— Передаю трубку Кириллу Афанасьевичу.

— Вы что же, товарищ маршал, не сообщили мне о своём приезде?

— Не успел, Иосиф Виссарионович, я только что прибыл с аэродрома.

— В десять часов Ставка будет рассматривать вопрос о завершающих операциях на фронтах, так что вам надо быть. Ваши товарищи Жуков, Василевский, Рокоссовский уже прибыли в Москву.

В Ставку Мерецков прибыл раньше. Здесь он увидел Жукова, сидевшего в углу приёмной за столиком и просматривавшего какие-то бумаги.

— Привет, Георгий Константинович! — Мерецков ладонью коснулся его плеча.

Жуков вскинул голову.

— Кирилл? Когда прибыл?

— Рано утром.

К ним подошёл Рокоссовский. Высокий, стройный, с симпатичным лицом и живыми, поблескивающими глазами. Он поздоровался с Мерецковым в своей шутливой манере, назвав его «героем ледяного Севера».

— Что, Карельский фронт завершил свои боевые действия? — спросил он.

— Факт, завершил, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Теперь вот я остался без работы, — весело добавил он.

— У тебя будет новая и весьма серьёзная работа, — загадочно произнёс маршал Жуков. — Какая, я тебе не скажу, хоть ты мне и друг!

Увидев Верховного, Мерецков невольно напрягся, ожидая, что тот, как всегда, поздоровается с ним за руку, задаст один-два вопроса, а уж потом начнёт совещание. Но Сталин остался сидеть и никому не подал руку, кивком поздоровался со всеми. Член ГКО Молотов подал ему какую-то бумагу.

— Потом, Вячеслав, сейчас у нас будет серьёзный разговор, — отмахнулся от него Сталин, вернув листок. — Товарищи, нам надо решить, какие боевые операции проведёт наша Красная Армия на стратегических направлениях в начале сорок пятого года, — негромко сказал Сталин, окинув острым взглядом всех, кто сидел за длинным столом. — У нас есть время, и важно эти мощные наступательные операции тщательно подготовить и подобающим образом их завершить. Теперь уже всем ясно, — воодушевлённо продолжал вождь, — что скоро, уже скоро фашистская Германия будет разгромлена!

«Сейчас у вождя, видимо, нет таких серьёзных проблем, какие у него были в начале войны», — подумал Мерецков.

Октябрь 1944 года был на исходе. К этому времени Красная Армия провела ряд блистательных операций на всех фронтах и завершила изгнание гитлеровских войск с территории Советского Союза. Была восстановлена государственная граница СССР (за исключением Курляндии), и боевые действия советских войск частично перенеслись на территорию фашистской Германии и ряда восточноевропейских государств. Начальник Генштаба генерал армии Антонов в кратком обзоре показал на карте, где и какие фронты находятся в настоящий момент, какие рубежи они занимают. 1-й и 2-й Прибалтийские фронты расположились по линии Тукумс — Мемель — Юрбург, 3-й и 2-й Белорусский заняли оборону в районе Августовского канала, имея на реке Нарев два выгодных плацдарма. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов вышли в предместья Варшавы и Праги. Эти два фронта заняли три плацдарма в районе Сандомира. Когда Антонов на минуту умолк, Сталин произнёс:

— Пару слов надо сказать и о Карельском фронте. Товарищ Мерецков, тоже прибывший на это совещание, завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, и завершил неплохо, теперь на Крайнем Севере установлен мир. Так, Кирилл Афанасьевич?

Мерецков встал. Ощутив на себе взоры участников совещания, ответил коротко:

— Так точно, немецкие войска на севере разбиты.

— Садитесь, пожалуйста, — Сталин закурил трубку. — Продолжайте, товарищ Антонов.

— Как видите, товарищи, для Германии наступила тяжёлая пора, — вновь заговорил начальник Генштаба. — Хочу вас проинформировать, что недавно был введён в действие указ германского правительства об образовании фольксштурма — народного ополчения, куда призываются немцы в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Это ополчение по приказу Гитлера возглавил лично Гиммлер. Он заявил: «Ополчение — моя резервная армия, и она готова громить войска русских на подступах к Берлину…»

— Ясно, что они пошли на это не от хорошей жизни! — бросил Жуков.

— Скоро этой фашистской своре придёт конец! — подал голос Рокоссовский, и Мерецков увидел, как он посмотрел на Сталина, видимо, ждал, что тот скажет.

Сталин, однако, заметил, что Германия всё ещё способна вести оборонительные сражения, поскольку в её вооружённых силах насчитывается около 7,5 миллионов человек, а в действующей армии — 5,3 миллиона, и большую часть этих войск гитлеровское командование держит здесь, на Восточном фронте.

— Факт неоспоримый. — Сталин попыхтел трубкой. — Но неоспоримо и то, что теперь Красная Армия превосходит врага по всем показателям, она способна до конца разгромить его. У нас стало больше танков, самолётов, самоходных орудий, наша авиация господствует в воздухе…

Верховному никто не мог возразить.

15

Что же решила Ставка Верховного Главнокомандования?

После тщательного анализа обстановки на фронтах было намечено в начале 1945 года провести наступательные операции с целью разгрома восточнопрусской группировки немцев и овладеть Восточной Пруссией; изгнать гитлеровцев из Польши, Чехословакии, Венгрии и Австрии; выйти на рубеж устья реки Вислы — Познань — Бреслау — Моревск — Острава — Вена. Сталин подчеркнул, что Ставка намерена основные усилия сосредоточить на варшавско-берлинском направлении.

— Здесь будет действовать 1-й Белорусский фронт, — подчеркнул Верховный. — Уничтожение Курляндской группы, имеющей в своём составе две хорошо вооружённые армии, возлагается на 2-й и 1-й Прибалтийские фронты и Балтийский флот. — Сталин сделал паузу. — Более подробно об этом нам доложит товарищ Жуков, мой заместитель. По моему заданию он основательно поработал над главными вопросами завершающей кампании войны. Вам слово, маршал Жуков!

(Незадолго до этого в ходе анализа создавшейся на фронтах обстановки Сталин пришёл к выводу, что в предстоящих сражениях берлинское направление будет главным. Он вызвал к себе маршала Жукова и сказал, что Ставка решила назначить его командующим 1-м Белорусским фронтом, если он не возражает.

— Я готов командовать любым фронтом, — ответил Георгий Константинович.

— Вы по-прежнему остаётесь моим заместителем, — произнёс Сталин. — Я сейчас переговорю с Рокоссовским.

Вызвав к аппарату ВЧ командующего 1-м Белорусским фронтом, Верховный предложил ему принять командование 2-м Белорусским фронтом, передав маршалу Жукову свой 1-й Белорусский фронт. Подобное решение, отметил Сталин, крайне необходимо в интересах дела.

— Я передам свой фронт маршалу Жукову, — грустно ответил Рокоссовский, — но делаю это неохотно. Сами понимаете, фронтом я командовал не день и не два, изучил своих людей, кто и на что способен, и терять их мне нелегко.

Но всё получилось так, как решила Ставка. — А. 3.).

Совещание в Ставке закончилось на весёлой ноте. Сталин, подводя итоги, заявил:

— Я верю, что каждый из вас сделает всё на подопечных фронтах, чтобы с нового, сорок пятого года войска были готовы начать решительное наступление. Если нет вопросов, все свободны.

Мерецкова Верховный задержал, сославшись на то, что у него есть к нему вопросы.

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич. — Сталин вскинул глаза на Молотова. — Вячеслав, ты тоже послушай, что нам скажет хитрый ярославец. — Он добродушно, как показалось Мерецкову, произнёс эти слова.

Кирилл Афанасьевич сел. Он не ожидал, что Сталин задержит его, но особого беспокойства это у него не вызвало. Сталин раскрыл свою записную книжку.

— Скажите хотя бы коротко, как встречали простые норвежцы солдат и командиров Красной Армии, когда они перешли границу, преследуя фашистов? Не было у наших бойцов каких-либо конфликтов с населением тех городов и посёлков, куда они входили?

— Какие могли быть конфликты! — воскликнул запальчиво Мерецков. — Ни одного! Я же докладывал вам, что норвежцы принимали нас с хлебом-солью, горячо выражали своё уважение и любовь. А во время боев с немцами норвежские патриоты всячески помогали выявить места в лесу и в пещерах, где прятались фашисты. И таких случаев было немало. Я привёз список тех норвежцев, кто особо помогал нам форсировать озера. Хочу просить вас, товарищ Сталин, наградить этих людей советскими орденами и медалями.

Верховный взял список, пробежал его глазами и передал Молотову.

— Посмотри ещё сам, надо всех этих патриотов представить к награде, — распорядился вождь.

Мерецков достал из папки ещё один документ и подал его Сталину, пояснив, что эту телеграмму он получил от министра юстиции Норвегии господина Вольда. «Я как член норвежского правительства испытываю желание, господин маршал, Вам как командующему этим фронтом принести мою искреннюю благодарность».

— Хорошая телеграмма, — одобрил Сталин, прочтя текст. Он отдал её Молотову. — Это по твоей части.

(Правительство Норвегии, в свою очередь, достойно оценило заслуги советских воинов-освободителей, наградив многих из них орденами и медалями. Высокая честь была оказана и маршалу Мерецкову: ему был вручён орден Святого Олафа. — А. 3.).

— Ну а теперь поговорим о другом. — Сталин выбил из трубки пепел, положил её на стол и закурил папиросу. — Видимо, через две недели мы расформируем Карельский фронт, а Полевое управление фронта перебазируем в Ярославль. Всех достойных командиров сохраните, — предупредил вождь. — Они вам очень понадобятся.

Кирилл Афанасьевич заметно смутился. Он посмотрел на Молотова, потом упёрся взглядом в Сталина. Уж коль зашёл разговор о новых предстоящих сражениях, то могли бы ему сказать или хотя бы намекнуть, куда Ставка пошлёт войска Карельского фронта.

— Мне, командующему этим фронтом, вы можете что-то сказать? — спросил он Сталина.

— Не всё и вам надо знать! — оборвал его вождь. — В этом деле замешаны наши союзники по антигитлеровской коалиции. Так что потерпите, и я всё вам скажу, — уже мягче добавил Верховный.

Возвращаясь домой, Мерецков заехал в Генштаб и там в буфете увидел Жукова. Тот пригласил его к столику и рассказал такую историю.

В первых числах октября, когда Карельский фронт готовился начать на Крайнем Севере боевые действия, маршал Жуков прибыл в 47-ю армию, которая вела наступательные бои между Модлином и Варшавой. Армия несла большие потери, и командующий 1-м Белорусским фронтом генерал Рокоссовский был этим немало удручён. Это заметил и Жуков. Разглядывая на карте район, где шли тяжёлые бои, он спросил Рокоссовского, какова оперативная цель 47-й армии.

Рокоссовский объяснил, что Ставка потребовала её выхода на Вислу на участке Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев. Жуков резко возразил: целая армия будет поставлена под вражеский огонь, а задача не стоит и ломаного гроша. Рокоссовский согласился с ним.

Не долго думая, Жуков прямо из штаба фронта позвонил Верховному:

— Прошу вас, товарищ Сталин, дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне. Этим мы сохраним жизнь сотням бойцов, дадим им хорошо отдохнуть после упорных боев, а также восполнить понесённые потери.

Сталин, выслушав его, коротко бросил в трубку:

— Вылетайте завтра в Ставку вместе с Рокоссовским, и мы обсудим этот вопрос.

Прямо с аэродрома Жуков и Рокоссовский прибыли в Кремль. Сталин тепло принял их. В его кабинете находились Молотов и Антонов. Не теряя времени, Жуков развернул на столе свою рабочую карту и начал докладывать. Его объяснение было убедительным и веским. Однако он заметил, что Верховный стал нервничать: то подойдёт к карте и посмотрит на неё, то отойдёт в сторону, о чём-то размышляя. А когда Жуков умолк, Сталин взглянул на стоявшего рядом генерала Рокоссовского.

— Вы согласны с Жуковым?

— Не возражаю! — бодро ответил Константин Константинович. — Нужно дать войскам передышку…

Пересказав вкратце этот эпизод Мерецкову, Жуков отметил, что он и Рокоссовский были правы, но Сталин не сразу согласился с ними. После того как Жуков разобрал ситуацию, сложившуюся на фронте, Сталин велел ему и Рокоссовскому выйти в комнату отдыха и ещё раз подумать и всё взвесить, а мы, мол, тоже подумаем. Оба посидели немного над картой, потом снова вошли к Сталину. Он объявил, что согласен с ними.

— Беда, Кирилл, в том, что Сталин очень упрямый, — заключил Георгий Константинович.

— Порой вождь и весьма крут, — подчеркнул Мерецков, — зато быстро отходит.

— Согласен! Послушай дальше. На другой день Верховный вызвал меня к себе, и знаешь, что он мне сказал? Не угадаешь…

— Извинился, что погорячился?

— Ишь, чего захотел! — Лицо Жукова посуровело. — Такого от вождя, друг мой, не дождёшься, на то он и Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что, поскольку 1-й Белорусский фронт находится на берлинском направлении, решено поставить меня на это направление. Понял, да? — Глаза у Жукова заблестели. — Ну а славы у тебя, Кирилл, прибавилось после разгрома немцев на Крайнем Севере.

— Слава у меня, как мерцающий луч, — усмехнулся Мерецков. — Она вроде маяка на море: зажёгся глазок зелёным огоньком — дорога кораблям открыта, погас — тьма, стой, корабль, и не двигайся! Так и у меня: провёл успешно операцию — честь тебе и хвала, где-то что-то недосмотрел — упрёк от Верховного.

Жуков, однако, с ним не согласился.

— Будь самим собой, Кирилл! — воскликнул Георгий Константинович. — Стоит ли чрезмерно переживать, если где-то вышла осечка? Вряд ли. — Он помолчал. — Слава… Кто же её не любит? И хотя порой для тебя она, эта слава, как мерцающий луч, от этого она не становится чёрной. Не сразу и я понял эту истину. Помнишь, как я сцепился с вождём, будучи начальником Генштаба?

— Тебя тогда Верховный бросил на Резервный фронт, и под Ельней ты разбил немцев, тем самым доказав свою правоту.

— Да, под Ельней я дал жару фрицам. Что это, слава?

— Ещё какая! — заулыбался Мерецков. — Это было первое наступление наших войск и первая победа! Как тут не гордиться? Я запомнил этот день — 6 сентября. Твои войска, Георгий, освободили Ельню, а на другой день меня выпустили из тюрьмы!

— Когда Сталин похвалил меня и заговорил о Ленинграде, он спросил, кто, кроме меня, хорошо знает северное направление. Я ответил: «Генерал армии Мерецков!» Я знал, что тебя посадили, что хотят обвинить в заговоре против вождя, но я не поверил этому, оттого так смело заявил о тебе. Сталин долго молчал, о чём-то задумавшись, потом резко вскинул голову и спросил: «По-вашему, Мерецков толковый военачальник?» — «Очень даже толковый. Вы извините, товарищ Сталин, если я не прав, но Мерецкову надо не сидеть в тюрьме, а быть на фронте, на том же северном направлении». Он посмотрел на меня и изрёк: «Странно, однако, получается…»

Помолчав, Жуков подвёл итог беседе:

— Понимаешь, Кирилл, я оказался прав, когда предлагал Сталину организовать контрудар по немцам под Ельней, но он тогда накричал на меня, обидел, хоть плачь. Но мы с тобой служим не Сталину, а Родине, и потому я заглушил в себе эту обиду на вождя. Советую и тебе забыть то, что с его согласия ты был арестован. Главное — ты жив, здоров и крепко бьёшь врагов. Это и есть наша с тобой слава! — Жуков передохнул. — Ты куда сейчас?

— Зайду в Генштаб к Василевскому, а в ночь полечу на свой родной фронт.

Мерецков грустно взглянул на Жукова.

— Ты скажешь мне, куда меня решил послать Верховный и кем я буду командовать? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Ты же его заместитель!

Глаза у Георгия Константиновича хитро блеснули.

— Тебе Иосиф Виссарионович сказал?

— Нет.

— И я тебе не скажу. Не время, Кирилл. Потерпи ещё немного…

Мерецков был дома, когда позвонили по «кремлёвке». Он снял трубку. Это был Калинин.

Михаил Иванович попросил его прибыть к нему завтра к десяти утра.

— Сможете?

— Да. А по какому вопросу, Михаил Иванович?

— Надо вручить вам звезду Маршала Советского Союза. Указ об этом вышел дней пять тому назад, так что жду вас! — И Калинин положил трубку.

Мерецков вошёл в приёмную Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Секретарь — высокая красивая девушка с голубыми глазами и длинной чёрной косой, — мягко улыбнувшись, спросила:

— Вы к кому, товарищ маршал?

«Хороша дивчина!» — пронеслось в голове Мерецкова, и он почувствовал, как шевельнулось сердце: Кирилл Афанасьевич всегда волновался, когда видел красивых женщин. Он ответил, что его пригласил Калинин.

— Я сейчас доложу о вас! — Секретарь направилась в кабинет, тут же вышла и произнесла: — Михаил Иванович ждёт вас!

Калинин сидел за широким дубовым столом и просматривал какие-то бумаги. Увидев Мерецкова, он встал и пошёл к нему навстречу.

— После вручения вам ордена Суворова вы за это время как будто помолодели! — сказал Калинин, тепло пожимая Мерецкову руку.

— А жена говорит, что у меня седин прибавилось и что я постарел! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Не переживайте, товарищ Мерецков, женщины всегда не прочь покритиковать нас, мужчин, а иные даже пускают в ход кулаки, — ответил Михаил Иванович.

Он неторопливо зачитал указ, затем вручил Мерецкову звезду маршала и пожелал ему добиться новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

— Служу Советскому Союзу! — громко произнёс Мерецков.

— Ну вот и хорошо, — качнул седой бородкой Михаил Иванович. — Дело сделано, а теперь, Кирилл Афанасьевич, прошу со мной попить чайку.

Хотя хозяин кабинета и старался быть весёлым, у него это получалось плохо. Он часто кашлял, казалось, ему не хватает воздуха. Его выдавало лицо, серое, землистое, неживое. Чувствовалось, что Калинин чем-то болен.

— У меня как-то были испанские товарищи, и, когда речь зашла о наших добровольцах, которые сражались в Испании с франкистами, они хвалили вас, говорили, что вы были толковым советником, храбрым, умели воевать, этому учили испанских бойцов. Вам там, наверное, досталось?

Мерецкову не хотелось разговаривать на эту тему, но у Калинина был мягкий, подкупающий голос и такая теплота, что не ответить ему Кирилл Афанасьевич никак не мог. Да, сказал он, там было тяжело, в любой момент во время наступления мятежников могла сразить пуля. Но страха у него не было, а почему — он не знает. Потрясения в его жизнь ворвались, когда началась война.

— Что вы имеете в виду? — спросил Калинин.

«Странно, неужели он не знает, что меня едва не поставили к стенке?» — промелькнуло в голове Мерецкова, а вслух, выдержав паузу, он произнёс:

— Мой арест.

— Ах вот вы о чём! — Калинин начал теребить бородку. — Я вас понимаю, потому что сам пережил роковые минуты, и теперь всё ещё саднит.

— Отчего вдруг? — участливо спросил Мерецков.

Калинин усмехнулся, грустно объяснил:

— Арест моей жены… — Михаил Иванович допил чай и поставил чашечку на край стола. — Тот день я едва пережил. Пошёл к Сталину, пожаловался ему, а он сказал, что виновата моя жена или нет, разберутся те, кому положено этим заниматься.

— Разобрались? — В глазах Мерецкова блеснули огоньки.

— В лагере сидит моя жена, — ответил Калинин и с горечью добавил: — Прямо беда с нашими жёнами. Супругу Семёна Михайловича Будённого тоже арестовали. Сейчас у него другая жена. А я стар, куда мне жениться!

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла секретарь. Она сказала, чтобы Михаил Иванович поднял трубку, ему звонит Сталин.

— Слушаю вас, Иосиф Виссарионович, — откликнулся в трубку Калинин. — Что делаю? Вручил Мерецкову звезду маршала, а теперь вот с ним пьём чай. А что, я вам нужен?

— У меня есть к вам дело, приехать сможете?

— Хорошо, еду!

Калинин встал из-за стола и, глядя на гостя, сказал, что его требует к себе Иосиф Виссарионович.

— Вам, Кирилл Афанасьевич, я желаю всего хорошего! А вашей жене Евдокии Петровне, с которой я имел удовольствие беседовать по телефону, большой привет.

Мерецков тоже встал.

— Михаил Иванович, спасибо вам за внимание к моей персоне. А уж вас я не подведу!..

По пути Мерецков заехал в Главпур к генералу Щербакову: член Военного совета генерал Штыков просил его взять в Главпуре бланки партбилетов. Во время боев в партию приняли немало бойцов, а партбилеты им всё ещё не вручили, сетовал он.

Едва Мерецков вошёл в кабинет начальника Главпура, как тот, улыбаясь, пошёл к нему навстречу.

— Наконец-то и маршал ко мне пожаловал! — воскликнул он. — Надо же такому случиться, все меня обскакали, вот и ты, Кирилл, стал маршалом, а я всё ещё хожу в генералах, — шутливо констатировал Щербаков.

Александра Сергеевича, секретаря МК и МГК ВКП(б), Мерецков узнал ещё до войны. Будучи заместителем начальника Генштаба, не раз бывал у него по самым различным вопросам. А ещё раньше, когда Кирилл Афанасьевич командовал войсками Ленинградского военного округа, Щербаков приезжал к Жданову и попутно к Мерецкову. Вместе они отобедали на даче, а затем с ветерком прокатились на катере по Неве.

— Завидую я тебе, Кирилл Афанасьевич, ты до мозга костей человек военный и в этом деле здорово смыслишь, — говорил ему Щербаков. — Я тоже хотел быть военным, но стал политиком. Видно, не судьба…

В кабинет, постучавшись, вошёл дежурный по Главпуру. Он доложил Щербакову, что к нему прибыл писатель Алексей Сурков.

— Пусть войдёт! — Щербаков посмотрел на маршала. — Втроём выпьем у меня чаю. Как ты?

— С удовольствием! — Кирилл Афанасьевич помолчал. — Вам член Военного совета генерал Штыков звонил?

— Дать вам бланки партбилетов? — уточнил Щербаков. — Звонил. Бланки возьмёшь у дежурного, я распоряжусь…

Алексей Сурков робко вошёл в кабинет начальника Главпура.

— Я не знал, что у вас находится маршал Мерецков, — смутился Сурков.

— А что бы вы сделали? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич, любивший стихи поэта. — Написали бы в мою честь поэму?

— Мог бы и написать, если бы потребовалось, — улыбнулся Сурков.

— Мы с ним побратимы, Кирилл Афанасьевич, — кивнул на гостя Александр Сергеевич. — Вместе учились в Институте красной профессуры, правда, в тридцать втором я заканчивал учёбу, а он пришёл на первый курс. Но слава у него крылатая. Кто меня знает? — весело продолжал Щербаков. — Красная Армия знает как начальника Главпура, и всё. А стихи Суркова знает вся страна, да и за рубежом у Алексея Александровича есть немало поклонников его таланта.

Сурков по-мальчишески зарделся:

— Вы, Александр Сергеевич, хватили через край! Сейчас у нас поэтов, пожалуй, больше, чем хороших стихов.

— А вы не забыли, Алексей, что были у меня в штабе фронта во время финской войны? — спросил его Мерецков. — Помните, мы ходили с вами на передний край?

— Мне тогда пуля прошила дырку на рукаве, — смутился Сурков. — Вы сказали, чтобы я спустился в блиндаж, а я остался стоять на бруствере и едва не поплатился жизнью.

— Когда вы написали стихи «Бьётся в тесной печурке огонь…»? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Под Москвой в сорок первом шли тяжёлые бои, — начал Сурков. — Я, в то время корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда», был в дивизии генерала Белобородова, она прославилась в боях за Истру. «Кто особо у вас отличился?» — спросил я комдива. Белобородов назвал мне сапёра. Встретился я с ним на переднем крае во время затишья. Родом парень был с Украины, из-под Харькова. Мы долго беседовали, потом я написал очерк. На другой день пожелал, чтобы очерк прочёл сапёр во избежание ошибок, а моего Фёдора — так звали сапёра — уже не стало… Надо было сделать проход на вражеском минном поле, Фёдор разоружил пять мин, а шестая взорвалась. Погиб парень… Меня это здорово потрясло. Я написал стихи, а мой друг композитор Листов сочинил на них музыку. Так родилась песня «В землянке».

— Очень волнует меня эта песня, — признался Мерецков. — Когда слушаю её, будто наяву вижу землянку, слышу, как гудит в печурке огонь. Нет, словами это не передать…

— У каждого на войне своя судьба, но у нас один враг, и скорее бы уж разбить его, — промолвил генерал Щербаков. Он взглянул на Суркова. — Ты принёс стихи? Давай их…

— Прочтите, Александр Сергеевич, и, если они вам понравятся, я хотел бы издать их отдельной книгой.

— Всё, что надо, сделаю, — заверил поэта Щербаков.

16

Дуня сидела задумавшись. Кирилл Афанасьевич так рано ушёл в Наркомат обороны, что она не слышала. Ушёл, даже не позавтракав, оставил лишь на столе записку: «Дуняша, мне так много надо сделать в наркомате, что не стал ждать, пока ты дашь мне завтрак. Ты так хорошо спала, что не решился тебя разбудить. Буду вечером. Целую. Кирилл».

Мерецков в это время был в Генштабе и вместе с генералом армии Антоновым работал над документами по переброске войск на Дальний Восток. Позвонил Сталин, спросил Антонова, где сейчас находится маршал Мерецков.

— У меня, Иосиф Виссарионович.

— Пошлите его ко мне!

«Наверное, опять зайдёт речь о подготовке войск Приморья к сражениям с японцами», — подумал Кирилл Афанасьевич.

— Вы когда собираетесь ехать на Дальний Восток? — спросил Сталин, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

— Кое-что осталось сделать в Генштабе, и в ночь хочу улететь, — ответил маршал.

— Вижу, что вы очень устали, не так ли? — Затаённая улыбка скользнула по лицу вождя.

— Есть немного, — смутился Кирилл Афанасьевич.

— Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, — участливо произнёс Сталин. — Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

— Не знаю, как вас и благодарить. — Он встал. — Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

— Наверное, давно не были в Большом театре? — насмешливо спросил он маршала.

— Какой театр, товарищ Сталин! — воскликнул Мерецков. — Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

— Кому театр, а кому война, — неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд…

— Ты о чём задумался? — спросила Дуня, заглядывая ему в глаза.

Он шёл крупным армейским шагом, и она едва поспевала за ним.

— Всё гадаю, куда меня пошлют, когда расформируют мой фронт, — грустно усмехнулся Мерецков.

Дома он признался, что не хотел бы ехать куда-нибудь далеко, а повоевал бы на берлинском направлении.

— Не горюй, Кирюша! — В голосе жены было столько теплоты, что у него дрогнуло сердце. Он привлёк её к себе и поцеловал.

— У меня такое чувство, что пошлют на Дальний Восток сражаться с японцами.

— Почему ты так думаешь? — спросила Дуня.

— Где я воевал всё это время, да и ты тоже? На севере, в Карелии и Мурманске, где леса и болота, сопки и валуны, озера и небольшие реки. Так? А что мы имеем на Дальнем Востоке? Там имеется всё, что постиг я сердцем, — и леса, и болота, и сопки. У меня есть опыт ведения боев в горно-лесистой и болотистой местности, а коль так, то вождь меня туда и направит.

На рассвете Мерецков отбыл в Беломорск. Прилетел туда через два часа. На аэродроме его встретили начальник штаба Крутиков и член Военного совета Штыков. У обоих на лицах улыбки.

— Чего вы такие весёлые, а? — усмехнувшись, спросил Мерецков, пожимая им руки.

— Как же не улыбаться, если прибыл командующий и, видимо, привёз добрые вести. — Штыков прикрыл улыбку рукой.

В штаб, однако, ехали молча, а когда вошли в помещение и разделись, Мерецков заговорил:

— Ты вот, Терентий Фомич, сказал про добрые вести. Вести я привёз, но они скорее грустные, нежели добрые. Нашему Карельскому фронту приказано долго жить…

— Как это понять? — встрепенулся Крутиков.

— Недели через две наш фронт расформируют! — сердито изрёк Мерецков. — Войска разбросают по другим фронтам, и будь здоров, так что не до веселья.

— А нас куда пошлют? — забеспокоился генерал Крутиков.

— Я ещё не знаю, куда направят меня, но, если дадут другой фронт, вас, Алексей Николаевич, и вас, Терентий Фомич, я возьму с собой, — хитровато прищурил глаза Кирилл Афанасьевич. — К вам я привык, да и вы, наверное, ко мне привыкли. А главное — мы сработались. В том, что нам придётся ещё воевать, я ничуть не сомневаюсь. Вот только где? Об этом Верховный пока мне ничего не сказал. — Маршал помолчал. — Ставка дала высокую оценку боевым делам Карельского фронта, особенно во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

— Ставка? — переспросил Крутиков. — А кто конкретно?

— Сталин, разумеется, его заместитель маршал Жуков, начальник Генштаба генерал армии Антонов… Может, хватит перечислять? Кстати, Терентий Фомич, я привёз бланки партбилетов. Александр Сергеевич Щербаков передаёт вам горячий привет.

— Он не спросил, почему я редко бываю в Ставке? — насторожился Штыков.

— А почему он должен спрашивать, Терентий Фомич? — Мерецков сдвинул брови. — В Ставку вызывают, чтобы выругать, а ты у нас работаешь хорошо, так сказать, передовик!

Генерал Крутиков хохотнул в кулак, а Штыков залился краской.

— Тогда мне полагается орден или, на худой конец, медаль, — в свою очередь отшутился он.

Так уж повелось в среде военных, что к переходу с одного фронта на другой они привыкли, но воспринимали это событие по-разному: одни радовались перемене, другие грустили, потому что прощались с друзьями, с которыми не раз ходили в бой. Мерецков легко сходился с людьми, поэтому всякий переход из одной среды в другую воспринимал как должное. «Неважно, где служить, важно крепко бить врага!» — нередко повторял он. Говорят, легко идти за тем, кто правильно идёт впереди, тогда не ошибёшься. Но Кирилл Афанасьевич предпочитал сам прокладывать свою тропу в жизни, как бы ни было ему трудно. Ведь копировать других легче всего, тут не требуется ни большого ума, ни усилий. Конечно, самому продвигаться вперёд нелегко, можно не только набить шишки, но и потерять себя. Зато добытое своим трудом ценится, как бриллиант. Любой новый фронт Мерецков расценивал как кладезь, откуда можно и надо черпать свежие силы, а значит, накапливать боевой опыт. От боя к бою военачальник мужает, закаляется, взгляд на происходящее у него делается шире и глубже, и то, что раньше ему казалось недоступным, становится понятным.

«Я не Бог и не маг, но я командующий фронтом и обязан решать боевые задачи так, чтобы сломить волю врага, взять над ним верх, тогда и сама победа будет дорога, потому что она добыта малой кровью», — говорил Мерецков.

Как и где ему придётся сражаться с противником? Мысли, как ручейки, бежали в его голове, казалось, нет им ни конца, ни края. Маршал подошёл к окну. Во дворе бушевала, бесилась метель. У ворот штаба неторопливо ходили навстречу друг другу часовые в полушубках. «Наверное, их тоже одолевают разные мысли, — подумал Кирилл Афанасьевич, и вдруг, как вспышка молнии, появилась острая до боли мысль: как быть с сыном? Куда его перебросят служить после расформирования фронта? Выберу время и съезжу к нему в танковую бригаду, поговорю по душам», — решил Кирилл Афанасьевич.

Не знал Мерецков, не ведал, что в это же время, когда его терзали размышления, начальник Генштаба Антонов, вызванный Сталиным в Кремль, положил ему на стол директиву Ставки, которая предписывала Генеральному штабу «расформировать Карельский фронт, его войска использовать для пополнения других фронтов, а Полевое управление Карельского фронта в полном составе отправить в город Ярославль до особого распоряжения Ставки». Верховный прочёл документ, не внёс в него никаких поправок и подписал. Взглянув на Антонова из-под бровей, он распорядился немедленно отправить директиву маршалу Мерецкову.

— А вы подумайте над тем, какие фронты нам следует усилить за счёт войск бывшего Карельского фронта, и доложите мне.

— А как быть с маршалом Мерецковым? — спросил Антонов.

— Пока он и его помощники будут находиться в резерве, — сухо заметил Сталин. — Позже я скажу вам, куда мы его направим.

— Я уже догадался, Иосиф Виссарионович! — вырвалось у Антонова.

— Куда же? — Лукавая улыбка, как лучик солнца, скользнула по лицу Сталина.

— На Дальний Восток! Нам ведь предстоит война с Японией.

— Не торопитесь, товарищ Антонов, — прервал его Сталин. — Мы ещё не завершили войну с фашизмом.

«Ушёл от прямого ответа, — усмехнулся в душе начальник Генштаба. — Но, кажется, я попал в точку!»

После завтрака Мерецков стал собираться к отъезду в Мурманск в штаб командарма Щербакова и, хотя на дворе всё ещё вовсю резвилась полярная метель, а генерал Крутиков советовал ему подождать, пока не прояснится небо, Кирилл Афанасьевич свою поездку не отменил. Он бы и уехал, если бы ему не позвонил начальник Генштаба Антонов, сообщивший о том, что директива Ставки о расформировании Карельского фронта подписана.

— Когда ликвидируется фронт? — спросил маршал.

— С пятнадцатого ноября, — ответил Антонов. — Полевое управление во главе с генералом Крутиковым отправляйте в Ярославль как можно раньше. Вас велено держать в резерве. Директиву сегодня же отправлю вам, там всё расписано, как и что делать.

«Ну вот и нет у меня фронта, — взгрустнул Мерецков. — Надо собрать руководящий состав, всё ему объяснить и поблагодарить за всё содеянное в боях с врагом, пожелать на новом месте всего хорошего…»

На другой день в штаб фронта поступила директива Ставки. Мерецков прочёл её, вызвал к себе генерала Крутикова и распорядился собрать в штабе генералов. Фот вскоре доложил, что военачальники собраны, нет лишь Щербакова: в Мурманске сильно метёт и он не может вылететь.

Маршал вошёл в штаб, и все встали, как по команде. Мерецков обвёл взглядом всех, кого пригласил на это совещание. Вот сидит командарм 19-й генерал Козлов (его армия потом вошла в состав 2-го Белорусского фронта), вид у него задумчивый, он то и дело платком вытирает нос, видно, простыл; рядом с ним — командарм 26-й генерал Сквирский (его армия пополнила 3-й Украинский фронт), он приглаживает ладонью волосы, затем устремляет взгляд на «президиум» совещания, где за столом сидят генерал Крутиков, член Военного совета Штыков, командующие родами войск. Командующий 32-й армией генерал Гореленко расположился рядом с командующим 7-й Отдельной армией генералом Глуздовским и о чём-то шепчется с ним.

— Ну что, дорогие мои однополчане, отчего вдруг все приуныли? — весело промолвил Кирилл Афанасьевич, хотя у самого на душе кошки скребли. — Я прочту вам сейчас директиву о расформировании нашего фронта, а затем обменяемся мнениями, как лучше её выполнить.

Директиву Мерецков прочёл твёрдым голосом, хотя ком подкатил к горлу и ему трудно было чётко произносить слова.

— Кажется, мы собрались с вами, дорогие мои соратники, в последний раз, — глухо проговорил маршал. — С пятнадцатого ноября Карельского фронта как такового не будет. Да, фронта не будет, — громче повторил он, — но останутся подвиги его бойцов и командиров на карельской земле, и народ будет чтить их, учить своих детей служить Родине так, как это делали мы. А мы громили врага, не щадя своей жизни, мужественно и бесстрашно шли в атаку и побеждали. Поверьте, дорогие товарищи, мне тяжело с вами расставаться, но я горд и счастлив, что мы с вами вписали в историю борьбы с фашизмом свои героические страницы. — Мерецков помолчал, собираясь с мыслями. — Хочу надеяться, что, где бы вы ни были, где бы ни воевали и куда бы ни забросила вас судьба, вы достойно пронесёте свои знамёна, будете дерзко и смело уничтожать врага. Помните, друзья, что самое лучшее, непобедимое оружие — это сила духа! И пусть эта сила не оставит вас в решающей схватке с врагом!..

Время бежало быстро, как горный ручей. В феврале 1945 года после окончания Крымской конференции союзных держав антигитлеровской коалиции — СССР, США и Великобритании — в Ялте Сталин вернулся в Москву. Вскоре он вызвал к себе маршала Мерецкова.

— Что, наверное, уже соскучился по горячей работе? — весело спросил он, перебирая на столе какие-то бумаги. — А я вот был в Ливадии и увиделся там с нашими союзниками по войне президентом США Рузвельтом и премьер-министром Великобритании Черчиллем. Теперь оба они на белом коне: как же, приближается разгром фашистской Германии. Видимо, наши союзники считают, что они на равных с Красной Армией громят гитлеровские полчища. Как бы не так! Но мы не стали бросать им упрёки, хотя и открыли они свой второй фронт после того, как главные силы вермахта на советско-германском фронте понесли тяжелейшие потери и война перекинулась на запад, а там до Берлина рукой подать.

— Эти союзнички хитрецы, любят жар загребать чужими руками, — в тон вождю заметил Мерецков. — Тот же Черчилль. Хитёр, как старый лис, себе на уме…

— Но и мы, товарищ Мерецков, не лыком шиты! — возразил Сталин с улыбкой на усталом лице. — Об этом мы ещё поговорим. Вызвал я вас вот зачем…

Сталин поведал маршалу о том, что на Крымской конференции отдельным соглашением руководители трёх держав приняли документ о вступлении Советского Союза в войну с Японией через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны.

— Мы поставили нашим союзникам ряд условий, и они их приняли, — сказал Сталин. — Что это за условия? Сохраняется существующий статус Монгольской Народной Республики, Советскому Союзу возвращается Южный Сахалин со всеми прилегающими к нему островами, нам передают также Курильские острова, интернационализируется торговый порт Дальний, восстанавливается аренда на Порт-Артур как на военно-морскую базу СССР. Неплохо, правда?

— С вашим политическим опытом, товарищ Сталин, и не того ещё можно достичь, — улыбнулся маршал.

Сталин позвонил Антонову.

— У меня здесь находится товарищ Мерецков, так что приходите, будем решать его вопрос. — Положив трубку, он взглянул на маршала. — Теперь я могу сказать, куда вас пошлём. Будете командовать одним из фронтов по разгрому японской Квантунской армии. А для начала из состава Дальневосточного фронта Ставка выделит Приморскую группу войск, и вы вступите в командование ею.

— Сколько в ней будет армий? — поинтересовался Мерецков.

— Три общевойсковых, одна воздушная армия и механизированный корпус. Сила приличная. Имейте в виду, что Приморская группа войск позже будет переименована в Первый Дальневосточный фронт. Генерал Пуркаев, — продолжал Сталин, — сейчас командует Дальневосточным фронтом, видимо, он и останется на этом посту. Генерал он мыслящий, зачем же его менять! На ваши плечи там ляжет тяжкий груз. Не сломаетесь?

— Выдюжим, товарищ Сталин! — Маршал произнёс эти слова сдержанно, но в его голосе чувствовалась твёрдость.

— Вам, товарищ Мерецков, надо сразу же вылететь в Ярославль, дня за два подготовить Полевое управление бывшего Карельского фронта для переброски его по железной дороге, — сказал Сталин. — Не забудьте о том, как важно сохранить тайну начала подготовки к Маньчжурской операции. Маршалам и генералам, в их числе и вам, мы заменим фамилии и воинские звания, но это одна сторона дела. Другая — везде и во всём сохранять военную тайну там, на Дальнем Востоке, а также по пути следования вашего поезда…

На «Дугласе» Мерецков прибыл в Ярославль, а уже через два дня специальный состав взял курс на Хабаровск. Через несколько суток прибыли туда.

— Кажется, сейчас к нам пожалуют гости, — предупредил Мерецков генерала Крутикова.

И точно, с докладом об обстановке на Дальнем Востоке прибыл командующий Дальневосточным фронтом генерал армии Пуркаев. Был он одет по-граждански, маршал понял, чем это было вызвано, и, когда Пуркаев пригласил его посетить штаб фронта, он согласился, одевшись тоже по-граждански. На нём была чёрная кожаная куртка, такая же фуражка и чёрные шерстяные брюки.

— Вы оделись во всё чёрное, как будто идёте на похороны, — усмехнулся член Военного совета Штыков.

— А что, скоро мы будем хоронить Квантунскую армию, — ответил маршал.

Ему всё понравилось в штабе фронта, он даже похвалил генерала армии Пуркаева, но тот улыбнулся:

— Порядок в войсках — гарантия их боевой готовности!

Днём 13 апреля поезд прибыл в Ворошилов-Уссурийский. А на другой день было объявлено о создании Полевого управления Приморской группы войск из бывшего Полевого управления Карельского фронта, и подчинялась она Верховному Главнокомандующему. В неё вошли 1-я Краснознаменная армия генерала Саввушкина, 25-я армия генерала Максимова, 35-я армия генерала Зайцева и 9-я воздушная армия генерала Виноградова. Со всеми командармами Кирилл Афанасьевич познакомился сразу же, побывал в их войсках, а позже провёл с ними ряд учений.

Дни в Приморье были насыщены для Мерецкова до предела: работать вполсилы он не мог. Маршал установил тесный контакт с секретарём Приморского крайкома партии Пеговым. Как-то он зашёл к нему, и Николай Михайлович сообщил, что звонил Сталин и первый вопрос, который он задал, касался Мерецкова: был ли у него маршал?

— Так что у вас, Кирилл Афанасьевич, надёжная защита! — улыбнулся Пегов. — У командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева были?

— Собрался к нему, да на минуту заскочил к вам. Когда начнём боевые действия против японцев, мои армейцы будут взаимодействовать с военным флотом, и мне нужно уже теперь решить с Юмашевым узловые вопросы, провести ряд совместных учений по высадке морских десантов на берег противника.

Адмирал Юмашев тепло принял Мерецкова, познакомил его с руководящим составом флота. Маршал побывал с ним на кораблях.

— Иван Степанович, а вы знаете, что с нынешним наркомом Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым я был в мятежной Испании? — спросил Кирилл Афанасьевич Юмашева, когда, вернувшись с кораблей, они сидели в кабинете адмирала и пили флотский чай.

Юмашев смутился и ответил, слегка покраснев:

— Я слышал об этом, но деталей не знаю, Кирилл Афанасьевич.

— Мне нравится Николай Герасимович, есть в нём что-то такое, что притягивает к нему людей, — заметил маршал. — И улыбка, и глаза, и манера поведения — всё у него имеется.

— Главное, однако, в том, что в нём живут люди и корабли, — проговорил Юмашев. — Он эрудирован, начитан, никогда не повысит голоса. Да, я доволен, что у нас такой нарком. Но и суров он бывает порой, зато уж если накажет, то за дело. — Адмирал посмотрел маршалу в лицо. — И о вас, Кирилл Афанасьевич, я слышал лестные отзывы от того же Николая Герасимовича, когда он рассказывал мне, как вы и адмирал Головко подружились во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

— Верно, я бывал не раз в гостях у Головко, есть что-то общее между ним и Кузнецовым.

— Люди, как и реки, разные, и бурлят они неодинаково, — произнёс Юмашев. — Ну а если серьёзно, адмирала и наркома роднит то, что оба рождены для большого флота, для кораблей! Головко родом из казаков, но флот для него стал родной семьёй. Он сам говорил мне об этом. Я постараюсь не хуже адмирала Головко взаимодействовать с армейцами, Кирилл Афанасьевич, — заверил маршала адмирал. — Это дело чести флота, а она нам всем дорога!

До позднего вечера пробыл Мерецков на военном флоте. Договорились с Юмашевым о том, что он пришлёт в штаб фронта группу своих офицеров, чтобы обговорить все насущные вопросы, особенно по высадке десантов в японские порты…

В день Победы, 9 мая, Мерецков находился на пограничной заставе, где в форме рядового пограничника изучал границу с Японией, в бинокль разглядывая японские рубежи. Срочно вернулся в Ворошилов-Уссурийский, где состоялись торжества по случаю разгрома немецко-фашистских захватчиков. А уже 20 мая маршал встречал первые эшелоны с прибывшими войсками 5-й армии генерала Крылова. Был солнечный день, по морю пробегала лёгкая зыбь, всю ночь дувший с океана ветер к утру устал и прилёг у скал отдохнуть. Поезд, выпуская клубы пара, затормозил и остановился. Из вагона вышел на перрон генерал Крылов и молодцевато отдал маршалу рапорт.

— Рад тебя видеть, Николай Иванович, ты ведь старожил Дальнего Востока, и этим всё сказано! — Маршал крепко пожал ему руку. — Потерь в дороге не было? Ну и хорошо. А воевать твои орлы умеют. Они это доказали в боях под Одессой, Севастополем, в Сталинградской битве. А сейчас откуда прибыли?

— Из Восточной Пруссии, товарищ маршал, чтобы усилить вашу Приморскую группу войск! — На лице генерала засияла улыбка, было видно по всему, что он рад встрече с маршалом, которого давно знал и очень уважал.

— А я все эти дни ездил вдоль границы, был у моряков, изучал предстоящий театр военных действий, — усмехнулся маршал. — Ты, Николай Иванович, наверное, обследовал тут каждую тропу, когда служил. Сколько лет отмахал на Дальнем Востоке? Пятнадцать?

— Шестнадцать! — Крылов одёрнул китель. — «Штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни…» Эта песня и о нас, Кирилл Афанасьевич. Я ведь был здесь в Гражданскую войну, участвовал в штурме Спасска-Дальнего. В октябре двадцать второго года японские корабли покидали Амурский залив и бухту Золотой Рог, а мы, тогда краскомы, без боя вступили в город Владивосток. — После паузы Крылов добавил: — Военный человек не выбирает, где ему служить: куда направит начальство, туда и поедет. Так и я…

(В 1962 году Н. И. Крылову было присвоено звание Маршала Советского Союза. Мерецков, в то время помощник министра обороны по вузам, от души поздравил его: «Нашему маршальскому полку прибыло, Николай Иванович!» — на что Крылов, улыбаясь, ответил: «Двадцать один год я шёл к этому званию, и оно мне дорого!» Мерецков спросил, мол, почему двадцать один год? Крылов ответил: «В июне 1941 года я был полковником, а в 1962 году стал маршалом, вот и считайте…» — А. 3.).

Первый опыт передвижения войск по горно-лесистой местности Мерецков приобрёл в июне, когда в период таяния снегов в горах и разлива рек переходил через Сихотэ-Алиньский хребет: Чугуевская опергруппа перебазировалась до побережья Японского моря. По труднопроходимым местам войска совершили многодневный переход на 350 километров. «Из Владивостока мы приехали в бухту Ольга, а оттуда повернули к Сихотэ-Алиню, — вспоминал Кирилл Афанасьевич. — Во многих местах „виллис“ не хотел подчиняться. Приходилось вылезать, всем нам впрягаться в цепи или канаты и километрами тащить его на себе. Давно уже не приходилось мне заниматься такой физической работой. Помню, как-то раз набрели в горах мы на избушку. Радушные хозяева предложили отдохнуть на полатях. Но беспокоить их не стали. Завернувшись в бурку, я улёгся спать на полу, а утром, проснувшись, увидел, что около меня спокойно ходят куры, загнанные хозяйкой на ночь в избу. По подсчётам моего адъютанта, мы преодолели в те дни 300 километров горных троп».

Вскоре после этого марш-броска, когда Мерецков вернулся в штаб, ему позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов и сказал, чтобы он срочно вылетел в Москву: принято решение провести парад Победы.

— Вам надлежит, Кирилл Афанасьевич, ещё и готовить сводный полк Карельского фронта, — предупредил Антонов. — Этим сводным полком вы откроете парад. Так что ждём вас!..

У Мерецкова было мало времени. Он быстро собрался, оставил за себя начальника штаба Крутикова и рано утром 11 июня вылетел в столицу. Сидя в «Дугласе», он мысленно наметил, чем займётся в первую очередь, когда приземлится самолёт. Но все его планы нарушились, едва он приехал в Генштаб. Поговорив о ситуации в Приморье, Антонов сказал маршалу, что в течение десяти дней тот будет участвовать в разработке предстоящей Маньчжурской операции на Дальнем Востоке. Кроме этого, Кириллу Афанасьевичу придётся заняться тренажем сводного полка Карельского фронта, готовя его к параду Победы.

— Ну а теперь, Кирилл Афанасьевич, пойдёмте в Кремль к товарищу Сталину. Есть у него к вам конкретные вопросы по передислокации войск на Дальний Восток…

В ночь на 24 июня Мерецков почти не спал: утром ему предстояло вывести сводный полк фронта на параде Победы. Перед этим состоялась последняя, генеральная репетиция парада, и прошла она уже не на Центральном аэродроме, а на Красной площади. Перед её началом генералы собрались вокруг маршала Жукова и устроили перекур.

— Ну что, братцы, притихли? — громко спросил Жуков. — Вот я завтра утром буду принимать парад и не волнуюсь.

— А я буду командовать парадом и тоже не волнуюсь, — подал голос стоявший рядом маршал Рокоссовский. — А кто у нас первым выведет свой сводный полк на Красную площадь? Не ты ли, хитрый ярославец?

— Мне выпал такой шанс, — улыбнулся Мерецков.

— А чего такой грустный? — спросил его маршал Василевский, выпуская изо рта колечки сизого дыма.

— Нам с вами, Александр Михайлович, ещё придётся сразиться с японцами, вот я и волнуюсь, как там сейчас мои ребята чувствуют себя. — Мерецков поднял голову кверху. — Всё небо тусклое, забито чёрными тучами, как бы завтра не выпал дождь…

24 июня Кирилл Афанасьевич выглянул в окно. Над Москвой висело хмурое небо, шёл дождь. В сводный полк маршал прибыл раньше, но дождь всё моросил, и было как-то неуютно.

— Ну, как настроение? — спросил он командарма Щербакова.

— Настрой боевой, товарищ маршал! — отрапортовал генерал.

— А у тебя, Лев Соломонович? — Кирилл Афанасьевич взглянул на Стоявшего возле него генерала Сквирского, бывшего командарма 26-й, а теперь начальника штаба Беломорского военного округа.

— Взяли бы вы меня на войну с япошками, — попросил генерал.

— Не могу, Лев Соломонович, — покачал головой маршал. — Раньше мог бы, включив тебя в Полевое управление фронта, но такого желания ты не высказывал.

— У меня на плечах была армия, — смутился генерал.

Мерецков посмотрел в сторону Мавзолея. Трибуны вокруг него были заняты гостями. Где-то там находилась и Дуня. Несмотря на дождик, Красная площадь бурлила, люди шли к ней с лозунгами и плакатами, несли транспаранты. На всех языках из уст гостей звучало одно слово — победа!

Отчётливо раздалась команда:

— Парад, смирно!..

Прокатился гул аплодисментов, когда часы на Спасской башне Кремля отбили десять ударов. Кирилл Афанасьевич увидел, как на белом коне на Красную площадь лёгкой рысью выехал маршал Жуков. Сидел он в седле как влитой. Пока его конь цокал коваными копытами по брусчатке, грянул оркестр и к Жукову подъехал маршал Рокоссовский. На Красной площади вмиг воцарилась тишина, и все услышали громкий голос командующего парадом маршала Рокоссовского, который отдавал рапорт принимающему парад маршалу Жукову…

Прохождение войск действующей армии открыл сводный полк Карельского фронта, самого северного рубежа Великой Отечественной войны. Впереди колонны шёл маршал Мерецков. Следом за ним знамёна фронта несли герои, один из них — пулемётчик, старший сержант Одинцов, уничтоживший в боях до двухсот гитлеровцев. В период затишья Мерецков вручил ему орден. Роту стрелков возглавлял Герой Советского Союза подполковник Шумейко. Его полк первым под ураганным огнём форсировал реку Свирь. И ему Кирилл Афанасьевич вручал награду…

Мерецков, чеканя шаг, твёрдо шагал по брусчатке. На Мавзолее он увидел Сталина, рядом с ним стоял маршал Жуков и что-то говорил вождю. «Не обо мне ли?» — мелькнуло в голове маршала. Кирилл Афанасьевич был в напряжении. Музыка заливала всю площадь, он слышал её и чувствовал, как упругостью наливалось его тело. Правая рука, в которой Мерецков нёс шашку, казалось, онемела, но при подходе к трибуне Мавзолея по команде он, приветствуя тех, кто находился на ней, вскинул клинок кверху. Вот смолк оркестр, и раздалась дробь сотен барабанов. Двести воинов вынесли склонённые до земли фашистские знамёна. Резкий поворот направо, и они легли к подножию Мавзолея.

Ликует Красная площадь, на неё уже вступают части Московского гарнизона, военные академии. В стройных рядах слушателей Бронетанковой академии идёт сын маршала Мерецкова — майор Владимир Мерецков.

Кирилл Афанасьевич пришёл домой под вечер. Жена уже накрыла стол. Неожиданно позвонил генерал армии Антонов. Он сказал, что через два дня в Кремле состоится приём в честь участников парада Победы.

— Вам быть, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул начальник Генштаба. — Таков приказ Верховного. Форма одежды — парадная!

— Буду, Алексей Иннокентьевич! — весело отозвался маршал.

И уж никак не ожидал он, что Сталин произнесёт тост в его честь.

— Товарищи, — начал Верховный, — предлагаю тост за маршала Мерецкова, чей вклад в нашу победу весом. У Кирилла Афанасьевича на фронте была вся семья — он, его жена Евдокия Петровна и сын майор Владимир Мерецков. Он танкист, и танкист храбрый. Он спас отца и маршала Ворошилова, когда немцы высадили десант автоматчиков, и тем удалось окружить КП фронта. Я надеюсь, — продолжал Сталин, — что Кирилл Афанасьевич ещё проявит свой военный талант в борьбе с японскими агрессорами. Как вы, не подведёте нас?

Мерецков встал.

— Будем бить самураев так, как били гитлеровцев в Карелии и на Крайнем Севере! — сдержанно, но твёрдо заявил он.

— У Кирилла Афанасьевича, товарищ Сталин, слово не расходится с делом! — подал реплику маршал Василевский.

Мерецков шёл домой, и в его душе играла музыка — музыка великой Победы!..

17

Утром, прибыв в штаб, Мерецков вызвал к себе генерала Крутикова и спросил, не прибыли ли из Москвы генералы Белобородов и Чистяков.

— Пока нет, — пожал плечами генерал. — Кстати, вчера я был в 1-й Краснознаменной армии. Там помнят своего бывшего командарма, наслышаны о его геройских делах на фронтах войны с немецко-фашистскими захватчиками, так что проблем у генерала Белобородова не будет.

Мерецков согласился с ним и не преминул спросить, что он думает о командарме 25-й генерале Максимове. Эту армию теперь возглавит генерал Чистяков, служивший до войны в Приморье командиром корпуса. Крутиков сказал, что, конечно же, у генерала Чистякова больше опыта, он бывалый вояка, проявил себя в боях на Западном, Северо-Западном и Калининском фронтах, стал героем Советского Союза и завершил войну в должности командира 6-й гвардейской армии.

— У генерала Максимова, нынешнего командарма 25-й, такого боевого опыта, как у Чистякова, нет, — подчеркнул Крутиков. — Полагаю, что это плохо.

— На дворе июль, а генералы где-то загуляли, — проворчал Мерецков. — Подождём ещё два-три дня, и буду звонить в Москву. — На его лице проступил лёгкий румянец, и Крутиков понял, что маршал разволновался.

Но звонить Мерецкову не пришлось: оба генерала прибыли на другой день. Из столицы они летели на Дальний Восток одним рейсом, и в самолёте им было о чём поговорить, так как оба служили в Приморье. В назначенное время они явились на приём к маршалу. Первым в кабинет вошёл генерал Чистяков. Приложив руку к головному убору, он бодро доложил Кириллу Афанасьевичу, что прибыл на должность командующего 25-й армией. Следом за ним представился и генерал Белобородов, заметив, что ему приказано вступить в командование 1-й Краснознаменной армией. Улыбнувшись, уже не по-уставному он заявил:

— Я уверен, что в армии меня не забыли, а коль так, то дело наше военное не пострадает.

Мерецков тепло пожал им руки, пригласил сесть.

— Вы оба назвали меня маршалом, но я генерал-полковник Максимов, — улыбнулся и Кирилл Афанасьевич. — Но это временно, в целях дезинформации противника. Что касается вас, то оба вы для меня ценный капитал, — добавил он. — Ну а если без шуток, то командармы вы достойные и о вас хорошо отзывался Верховный, когда я был в Ставке. И есть за что: оба служили в этих краях не один год, хорошо знаете регион. Сам я тоже служил на Дальнем Востоке, был начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. А командовал ею Василий Блюхер.

Беседа приняла живой, задушевный характер, и, воспользовавшись этим, генерал Чистяков спросил, правда ли, что Мерецков воевал в Испании.

— Пришлось повоевать, Иван Михайлович, — ответил Кирилл Афанасьевич, — и я об этом не жалею, потому что уже тогда узнал, кто такие фашисты. Гитлер и Муссолини помогали мятежному генералу Франко оружием и боевой техникой, а мы — республиканцам. Учили их воевать, сами не раз ходили в бой.

Их беседа затянулась. К Мерецкову вошёл генерал Крутиков и сказал, что члены Военного совета собрались и через полчаса можно начинать работу.

— А пока я проинформирую их о ситуации, сложившейся в Приморье накануне боевых действий наших фронтов.

— Хорошо, я сейчас освобожусь.

Схватка с японской военщиной приближалась.

На Дальнем Востоке было образовано три фронта. С запада наносил удар по Квантунской армии Забайкальский фронт маршала Малиновского, с севера — 2-й Дальневосточный фронт генерала армии Пуркаева, а с востока — 1-й Дальневосточный фронт маршала Мерецкова. К проведению Маньчжурской операции привлекались силы Тихоокеанского флота, которым командовал адмирал Юмашев. Руководство всей авиацией осуществлял Главный маршал авиации Новиков. Милитаристская Япония к лету 1945 года имела сильную армию — свыше 7 миллионов человек, более 10 тысяч самолётов и около 500 боевых кораблей. Только вблизи советской границы численность японских войск составляла свыше 1 миллиона 200 тысяч человек, объединённых в 49 стрелковых дивизий и 27 бригад.

— Это довольно внушительная сила, — сказал главнокомандующий войсками Дальнего Востока маршал Василевский, когда в Ставке шло обсуждение плана Маньчжурской операции. — Главная ударная сила японских вооружённых сил — Квантунская армия, которую специально готовили для войны против Советского Союза. Эту армию мы должны разгромить в короткий срок. Кое-кто предлагает применить к ней стратегию «удава», — продолжал маршал Василевский, — то есть наносить удары по Квантунской армии с нескольких сторон. Но эта армия, отступая, затянула бы оборону и постепенно уползала бы в Корею или в Китай. Нам, товарищи, стратегия «удава» ни к чему! Для нас приемлема стратегия нанесения серии глубоких ударов, с помощью которых мы рассекли бы Квантунскую армию на части, как это нередко делали на советско-германском фронте…

Мерецков тогда горячо поддержал главкома Василевского, внёс в проект плана и свои предложения и ничуть не удивился, когда их одобрили. Для Кирилла Афанасьевича не было открытием, как продуманно относился к предстоящей операции Василевский. Когда в 1940 году Мерецков возглавлял Генштаб, Василевский был заместителем начальника Оперативного управления Генштаба. Вскоре после начала войны он стал начальником Оперативного управления, а в июле 1942 года — начальником Генштаба, сменив на этом посту маршала Шапошникова. Борис Михайлович, передав дела Василевскому, говорил Сталину, что «у этого красавца мужчины большой военный талант, он далеко пойдёт и заткнёт за пояс не одного генерала».

Прав был маршал Шапошников, подумал сейчас Мерецков. Маршал Василевский блестяще проявил себя в войне с фашистской Германией, и не зря на его груди засияли два ордена Победы — столько же имели Сталин и Жуков и больше никто из военачальников.

Мысли Мерецкова вновь вернулись в Ставку. Он словно наяву услышал голос главкома Василевского:

— Все основные операции в боях с японцами должны носить комбинированный характер.

По его замыслу Забайкальский и 1-й Дальневосточный фронты наносили два главных удара: Забайкальский — из района Тамцаг-Буланского выступа через пустыни и горы; 1-й Дальневосточный — из Приморья через укреплённые районы, тайгу, горные хребты к Гирину. Если это удалось бы осуществить, говорил главком, то Маньчжурия и Квантунская армия оказались бы расчленёнными надвое, а Забайкальский фронт повернул бы на юг, к Ляоданскому полуострову.

Но не только это обеспечивало успех операции. Намечалось также осуществить вспомогательные удары: с северо-запада от Аргуни Забайкальский фронт наносил удар из района Даурии на юго-запад, а из района Благовещенска 2-й Дальневосточный фронт наступал на юго-запад. В результате войска обоих фронтов соединялись возле Цицикара, окружая и отрезая от баз японские войска на огромной территории.

«Тогда в Кремле и в Генштабе мы разработали хороший и дерзкий план операции, — подумал сейчас Мерецков. — Теперь же важно осуществить его на деле». С этой целью он решил лично побеседовать с каждым командармом, чтобы они знали, что им делать. Конечно, Кирилл Афанасьевич не исключал, что в ходе боевых действий ситуация может измениться — в этом случае командарм обязан найти иное решение в процессе операции…

Командующих армиями начальник штаба фронта генерал Крутиков собрал утром. В кабинете маршала Мерецкова развесили карты и схемы, испещрённые разноцветными стрелками. Кирилл Афанасьевич прошёл вдоль стола, за которым сидели генералы.

— Я хотел бы ещё раз напомнить вам, товарищи, что наши войска на Дальнем Востоке объединены в три фронта и руководить всеми войсками будет главком маршал Василевский. Начальником штаба у него генерал-полковник Иванов, членом Военного совета генерал-полковник Шикин. Каковы же задачи каждой армии 1-го Дальневосточного фронта? Ваша армия, генерал Белобородов, сосредоточена западнее Ханки на 135-километровом участке фронта. — Маршал взял указку и подошёл к большой карте, висевшей на стене. — Основными силами на левом фланге вам надлежит прорваться долиной Мулинхе к старинным каменноугольным копям, вот сюда, — указка маршала ткнулась в чёрный квадратик. — Это Приханкайская низменность. В начале её растут тополя и ивы, а чуть выше — густые заросли сирени и лещины. В этом районе держит оборону мулинско-муданьцзянская вражеская группировка. В полосе главного удара армии — непроходимая тайга, манёвр по фронту, как видите, исключается, а силу удара можно наращивать лишь за счёт манёвра из глубины. — Мерецков сделал паузу. — Что вам надлежит сделать? Послать вперёд сильные передовые отряды. В их составе должны быть танки, сапёры и бойцы-автоматчики. Танки будут валить деревья, сапёры — ликвидировать завалы, а бойцы сделают настил из веток деревьев, утрамбуют их, и получится неплохая дорога шириной до пяти-шести метров. По ней свободно пойдут войска и тяжёлая боевая техника.

— Опять эти пути-дороги, — пробурчал генерал Белобородов. — Пока сделаешь их, выдохнешься.

— Кругом тайга — иного выхода нет, — осадил его Мерецков. — Зато нанесёте внезапный удар, которого враг не ждёт.

Перейдя к анализу обстановки на участке фронта, где расположена армия генерала Крылова, Мерецков отметил, что 5-й армии предстоит прорвать Пограничненский укрепрайон японцев, возведённый на горных хребтах, а также Волынский укрепрайон.

— Я уже создал в армии три сильных передовых отряда, — сказал генерал Крылов. — В них танки, горная артиллерия, инженерные войска. Сначала на сопках прорвём вражескую оборону, а затем станем продвигаться по болотистой местности, чтобы перерезать пути отхода японцам и разгромить их войска по частям.

— У вас, Николай Иванович, всё получится, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Весной вы нечто подобное уже делали, когда прорывали в Восточной Пруссии укрепрайоны Ильменхорста и Хайльсберга.

— Было такое, товарищ маршал, там мы в достатке хлебнули лиха, да и потери понесли немалые. — В голосе генерала чувствовалось огорчение.

— А что вы скажете мне, Кирилл Афанасьевич? — С места поднялся командарм 25-й генерал Чистяков.

«Шустрый генерал, мог бы и подождать, пока сам ему скажу», — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Чистяков был невысокого роста, полный, с круглым и отчего-то красным лицом: то ли волновался, то ли разомлел от жары.

— Вам надлежит атаковать Дуннинский укрепрайон, — маршал показал его на карте. — Полоса наступления — до трёхсот километров. К тому же вы будете взаимодействовать с кораблями Тихоокеанского флота. Да, а мощные передовые отряды вы уже создали?

— Естественно, создали, правда, тяжёлую технику получили не все отряды, — обронил Чистяков.

— Поторопитесь, Иван Михайлович, — предупредил Мерецков. — Вам как кислород они нужны. Почему? Отрядам придётся внезапно, глубокой ночью переходить границу вместе с главными силами, а потом они будут играть роль тарана, расчищать войскам дорогу. — Маршал взглянул на командарма 35-й генерала Захватаева. — Никанор Дмитриевич, а вы почему голоса не подаёте? Задумались о чём-то…

Генерал сказал, что он вспомнил свою 4-ю гвардейскую армию и загрустил.

— Вы приняли эту армию у генерала армии Захарова? — поинтересовался Кирилл Афанасьевич.

— Да, Георгий Фёдорович ушёл заместителем командующего 4-м Украинским фронтом, а мне передал свою армию. С ней я и закончил войну на западе.

— А как здесь будешь воевать, Никанор Дмитриевич? — доверительно улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Твоя армия расположена к северу от озера Ханка на двухсоткилометровом участке фронта. Перед нею — река Уссури, а дальше — вытекающая из озера Ханка река Сунгача. На этих водных рубежах левый фланг армии могут прикрыть корабли Амурской военной флотилии, но зона их действия, естественно, ограничена. А за рекой находится болотистый район. Вот я и думаю, что для вашей армии труднее: штурмовать укрепления или форсировать участки, где воды больше, чем земли?

Не сразу ответил генерал Захватаев. Человек весьма опытный в военном отношении, он успешно провёл ряд операций на советско-германском фронте, но с выводами никогда не спешил, если не уяснил обстановку. И сейчас он долго и задумчиво глядел на карту, что-то прикидывая в уме.

— И то, товарищ командующий, и другое — тяжкая преграда для войск, — наконец твёрдо сказал он. — Не один километр придётся бойцам идти в воде, где по пояс, а где и по самую грудь. Но коль надо — будем идти! Хорошо уже то, что мне не нужно создавать сильные передовые отряды.

— Почему? — спросил Мерецков.

— Не люблю дробить армию на отряды, привык бить сжатым кулаком, то есть всей армией, — пояснил генерал.

— Логично! — согласился с ним Мерецков. — У моряков Амурской флотилии уже были? Нет? Советую побывать, и чем раньше, тем лучше. Катера могут явиться для ваших бойцов хорошим подспорьем, и тогда не придётся идти по грудь в воде, да ещё с полной выкладкой.

Генерал Захватаев не относился к числу тех, кто мог пренебрегать дельными советами, к тому же если эти советы исходили от людей знающих, а в том, что маршал Мерецков был именно знающим человеком, он ничуть не сомневался. Вот только сам генерал в своей военной карьере до этого не имел дела с военными моряками, этим и можно объяснить то, что до сих пор он не побывал у них на кораблях. Мерецков смотрел на генерала не с укором, а с улыбкой, едва заметной на его скуластом лице. Но ответной улыбки на лице у Захватаева это, однако, не вызвало.

— У меня, товарищ маршал, завтра встреча с командующим Амурской флотилией контр-адмиралом Антоновым, — наконец сказал он. — Хочу попросить его, чтобы катера помогли моим бойцам форсировать реку. Многие из них не умеют плавать.

— Вот-вот, Никанор Дмитриевич, обговори все вопросы с адмиралом, — посоветовал ему Мерецков. — Тогда и на душе у меня будет спокойно. Смею тебя уверить, что с военными моряками можно иметь дело, они весьма надёжные люди. В этом я убедился, ещё когда служил в Ленинграде и воевал там, а также когда вместе с Северным флотом проводил Петсамо-Киркенесскую операцию по разгрому немецких войск на Крайнем Севере. Кстати, и сам ты, Никанор Дмитриевич, прошёл сквозь огонь Секешфехерварского сражения у венгерского озера Балатон.

Генерал так взглянул на маршала, что, казалось, обиделся на него за напоминание про озеро Балатон, но заговорил мягко, предавшись воспоминаниям.

— То были тяжёлые бои, и говорю вам об этом, как на духу, — вздохнул он. — В какой-то момент я даже подумал, что немцев нам не разбить. Но нет, мы собрали все силы и крепко ударили по гитлеровцам. И те дрогнули, а мы били и били по ним из орудий и миномётов. Меня там мина едва не угробила. Взорвалась метрах в десяти от блиндажа, двоих солдат убило, троих ранило, а с моей головы осколок сорвал фуражку и пучок волос.

— Выходит, вам повезло! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— Не судьба, значит, на венгерской земле мне погибнуть, — только и улыбнулся Захватаев.

Мерецков задумался: всё ли сделано, что намечал? Кажется, командармам и комдивам он сказал то, что его волновало. Правда, Кирилла Афанасьевича удивило, что у них не нашлось к нему вопросов. Ну что ж, и такое бывает. Маршал предоставил слово своему заместителю, начальнику инженерных войск фронта генералу Хренову. Кого-кого, а его Кирилл Афанасьевич уважал и ценил за всё то, что делал он для любой операции, прежде чем её начинали войска. В финскую кампанию генерал Хренов, будучи начальником инженерных войск Ленинградского военного округа и 7-й армии, руководил инженерной подготовкой и обеспечением прорыва линии Маннергейма. Был он на Южном фронте, в Одесском и Севастопольском оборонительных районах, и всё, что там создавал по укреплению рубежей, отвечало высоким требованиям любого военачальника. В 1942 году, когда был вновь создан Волховский фронт и Мерецков стал его командующим, к нему в штаб по его просьбе перевели генерала Хренова. С тех пор Кирилл Афанасьевич не расставался с ним. Он отвечал за инженерное обеспечение всех крупных наступательных операций Волховского и Карельского фронтов, а теперь и 1-го Дальневосточного.

— Аркадий Фёдорович, командармы ждут, что вы им посоветуете, — проговорил маршал.

Хренов встал. Невысокого роста, худощавый, глаза доверчивые, живые, лицо открытое и волевое.

— Вы, товарищ маршал, всё сказали военачальникам, и мне трудно что-либо добавить. — Генерал полистал свою записную книжку. — И всё же кое-что скажу. Самое трудное у нас — дороги. Их почти нет, а там, где будут проходить войска нашего фронта, тайга, болота, леса. Выручить могут лишь сильные передовые отряды. С их помощью можно быстро и надёжно соорудить дороги для прохождения войск и тяжёлой боевой техники. Поэтому недооценивать эти отряды нельзя. И ещё об одном, — продолжал Хренов. — Вы никогда не одолеете врага, если не будете знать его оборонительных рубежей. А они имеются, эти слабости. Как установила наша разведка, между узлами сопротивления, а также укрепрайонами есть промежутки, не заполненные фортификационными сооружениями. Значит, у врага оборона не сплошная, существуют в ней своего рода пустоты, вот и надо в этих местах рвать вражескую оборону. Пожалуй, у меня всё. — Генерал Хренов сел.

Мерецков взглянул на командующего артиллерией фронта генерала Дегтярёва:

— А что вы нам скажете, Георгий Ермолович? Какая у нас артиллерийская плотность огня?

— Высокая, товарищ маршал! — Дегтярёв встал. — В 5-й армии, например, она составляет до двухсот орудий и миномётов на один километр фронта. Неменьшая плотность и в других армиях. На днях к нам прибыл ещё один эшелон с новыми орудиями, их мы распределим по всем армиям. Тем, что будут наносить по врагу главный удар, мы, конечно же, дадим орудий больше.

Мерецков заметил, что во второй эшелон не нужно давать новые орудия, усиливать следует лишь первый эшелон, так как он берёт на себя главную нагрузку в сражениях…

В жаркий июльский день главком маршал Василевский прибыл в Приморскую группу войск (5 августа она была переименована в 1-й Дальневосточный фронт). Самолёт приземлился на опушке леса. День выдался сухим и душным, вовсю припекало солнце. Пахло мятой. Пока доехали на «виллисе» до штаба, Василевский вспотел. Маршал Мерецков, работавший с генералом Крутиковым, при виде главкома отдал ему рапорт.

— Ну, как дела в войсках? — весело спросил Василевский, садясь на деревянную лавку. Он снял фуражку, положил её на край стола и вытер платком пот со лба.

— Войска готовим к тяжёлым боям, товарищ главком, всё идёт строго по плану. — Мерецков улыбнулся. — Недавно я провёл совещание со всеми командармами, каждому объяснил поставленную задачу. А завтра я провожу командно-штабную игру с комдивами.

— Что вас тревожит? — спросил Василевский.

— Разведка доносит, что у японцев много команд смертников, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Они получили приказ — бросаться под наши танки со связками гранат и шашками тола. Сами японцы называют смертников «живыми минами».

— Фанатики эти самураи, — усмехнулся Василевский. — Что с них возьмёшь!

Мерецков заметил, что им подготовлен приказ, в котором обращается внимание на действия отрядов смертников, даются рекомендации проявлять высокую бдительность и уничтожать их до того, как они бросятся под наши танки.

— Выявили, какие силы противостоят вашей Приморской группе? — спросил Василевский.

— Выявили, — ответил Кирилл Афанасьевич, — и узнали, какой боевой техникой и оружием располагают японцы, сколько у них танков, орудий, где расположены их огневые точки, доты и дзоты, другие узлы укреплений…

— Кирилл Афанасьевич, вы так и не назвали силы японцев, — прервал его главком.

— Да?! — насмешливо воскликнул Мерецков. — Пожалуйста, я их перечислю. 3-я и 5-я армии Первого фронта Квантунской армии, командует фронтом генерал Кита Сэти. Это восточная часть Маньчжурии. 34-я армия Семнадцатого фронта — в Северной Корее. Протяжённость линии моего будущего фронта — до семисот километров. Здесь находится семь крупных укрепрайонов, и уничтожить их будет нелегко. Если погода позволит, наша авиация нанесёт по ним несколько бомбовых ударов, а окончательный разгром мы завершим артиллерийским и миномётным огнём.

Василевский подошёл к карте.

— Какую задачу вы поставили Чугуевской оперативной группе? — спросил он.

— Она совместно с Тихоокеанским флотом будет охранять морское побережье севернее Владивостока.

— Значит, главный удар наносите силами двух армий — 1-й Краснознаменной и 5-й — в направлении на города Муданьцзян, Гирин, Чанчунь и частью сил на Харбин?

Мерецков подтвердил это, заметив, что с генералами Белобородовым и Крыловым он тщательно обсудил, как будут действовать их армии. Что же касается вспомогательных ударов, то их нанесёт 35-я армия генерала Захватаева из района Лесозаводена на город Мишань, а 25-я армия генерала Чистякова — на города Ванцин и Тумынь. Все армии будут действовать совместно с войсками Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов. На этот счёт у него есть договорённость с маршалом Малиновским и генералом армии Пуркаевым.

— А теперь, голубчик, приглашай сюда начальника штаба генерала Крутикова со всеми картами и схемами, и мы все ваши задумки отработаем на них, — распорядился Василевский.

— Надо ли, Александр Михайлович? Я же не новичок в штабном деле! — с обидой промолвил Мерецков.

— Надо, Кирилл Афанасьевич, — жёстко возразил главком. — Твоему фронту выпал сложный участок сражения, и я хочу ещё раз взвесить твои возможности и возможности противной стороны. Так что не обессудь. Ещё Виктор Гюго говорил, что высший суд — суд совести, вот и я привык всё делать на совесть. А что такое совесть? Тот же Гюго утверждал, что совесть — это компас среди неведомого, вот и будем познавать с тобой неведомое.

«По натуре человек простой, поговорить с ним приятно, но педант, если речь заходит о какой-либо операции», — невесело подумал о главкоме Мерецков.

Между тем Василевский уже работал со своей картой. Хоть и помял её, когда летел, но всё видно отчётливо. Вопросов главком не задавал, взял линейку и циркуль и начал что-то измерять. Мерецков с улыбкой кивнул Крутикову: мол, не надо ему мешать, — и встал из-за стола.

— Товарищ главком, я отлучусь на минуту.

Пока Кирилл Афанасьевич звонил адмиралу Юмашеву, чтобы договориться о встрече, Василевский закончил работу с картой и теперь курил трубку. Вернувшемуся Мерецкову он задал лишь один вопрос, выпил холодного кваса и стал собираться в дорогу.

— Куда вы теперь? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Поеду к Малиновскому. У Родиона Яковлевича есть проблемы…

Скрипнула дверь. Мерецков обернулся, брови у него приподнялись. У двери застыл генерал Крутиков.

— Алексей Николаевич, ты как раз мне и нужен. — Маршал взял со стола листок и отдал ему. — Это приказ командармам о наступлении. Сейчас у нас конец июля, а в начале августа надо начать сосредоточение войск, так что до военных действий остаются считанные дни.

Крутиков взял приказ комфронтом, но не уходил.

— Что-то случилось? — Глаза маршала посуровели.

— В подразделении охраны штаба ЧП, — глухо выдавил из себя генерал. — Сержант с двумя бойцами ходил на рыбалку, и один боец утонул в реке.

— Да вы что? Бои ещё не начались, а у нас появились потери? — Маршал порывисто встал. — Есть приказ — никого из расположения части на время проведения операции не отпускать! А тут вдруг рыбалка! Узнайте, кто разрешил эту самую рыбалку, и строго накажите!

— Рыбалку я разрешил, товарищ маршал, — неожиданно сказал Крутиков. — Ребята всю ночь несли службу, попросились отдохнуть на речке, ну, и порыбачить…

— Вы?! — прервал Мерецков. — Вот уж не ожидал от вас такого подарочка! Спасибо, Алексей Николаевич, удружили. Как это произошло?

— По-глупому всё вышло, — вздохнул Крутиков. — Все трое находились в лодке. У бойца ветер сорвал с головы фуражку, и она оказалась в воде. Он нагнулся, чтобы взять её, а лодка черпнула воды и перевернулась. Молодой сапёр не умел плавать и захлебнулся. Пока его вытаскивали на берег, он умер.

— Как же боец попал в сапёры, если не умел плавать? — удивился маршал. — Сапёры ведь наводят понтоны, работают на воде… Странно, однако. — Он взглянул на Крутикова. — Ладно, мы к этому ЧП ещё вернёмся, а сейчас поспешите передать командармам мой приказ…

В ночь на 8 августа Мерецков поехал на КП генерала Белобородова. Командарм доложил, что 1-я Краснознаменная армия готова к наступлению и ждёт приказа.

— Скорее бы уж начать, — вздохнул генерал Белобородов и улыбнулся, но его улыбка получилась натянутой. Помолчали. — У меня в штабе есть историк, раньше он преподавал в школе, а теперь капитан, — заговорил командарм. — Вчера я с ним едва не повздорил. Он уверяет, что не все немцы фашисты, среди них есть немало рабочих от станка, и они не разделяют агрессивной политики Гитлера. Да и вообще, сказал он, мы наладили связи с Германией, когда ещё было древнерусское государство. И знаете, что он мне заявил?

— Что же? — Черты лица Мерецкова смягчились, суровости на нём как не бывало.

— Говорит, в одиннадцатом веке дочь Ярослава Мудрого Анна стала королевой Франции и после смерти короля Генриха Первого из-за малолетства своего сына, наследника французского престола, управляла страной. А внучка Ярослава Мудрого была германской императрицей и решала сложные вопросы европейской политики.

— И что тебя смущает?

— То, что Гитлер плюнул на все наши добрые связи и пошёл на Россию войной.

— На Украине говорят, голова без ума что фонарь без свечки! Таков и Гитлер, — усмехнулся Мерецков. — Надо быть глупцом, чтобы пойти на нас войной. До него это уже делал Наполеон. И что же? Он потерял на полях России всю свою армию и еле живой с горсткой разбитых войск добрался до Франции. Гитлеру тоже захотелось русских земель и русской нефти, но вместо этого попал на тот свет…

Его прервал телефонный звонок. Командарм снял трубку.

Звонил Василевский. Он сообщил, что утром должен получить из Генштаба важный документ, а какой — неизвестно.

Важным документом оказалось заявление советского правительства об объявлении войны Японии. Утром его передали по всесоюзному радио, а вскоре Мерецкову вручили текст штабные радисты, принявшие его. Ознакомившись с документом, маршал Мерецков произнёс:

— Завтра начнём наступление!

— Наконец-то! — обрадовался генерал Белобородов. — Я даже похудел от напряжения, — улыбнулся он.

Раннее, подернутое серой дымкой утро 8 августа. 11 войсковых армий ещё вчера заняли исходные позиции. 26 тысяч орудий и миномётов готовы были по первому сигналу открыть губительный огонь по врагу. Около 5500 танков и самоходных орудий тоже ждали сигнала, 4000 самолётов сосредоточились на ближних и дальних аэродромах…

Мерецков стоял на КП собранный и задумчивый. А командарм 5-й Белобородов заметно волновался, скулы у него напряглись, покраснели.

— Плохо дело, Кирилл Афанасьевич, — сказал он. — Со стороны Тихого океана плывут свинцовые тучи, поднялся ветер. А вдруг грянет дождь?

Так оно и случилось. Едва ночь окутала землю, как иссиня-чёрное небо рассекла молния. Загремели раскаты грома, и вскоре хлынул тропический ливень. А в час ночи по дальневосточному времени должно было начаться наступление. Но дождь не утихал, становился сильнее. Мерецков не на шутку встревожился: что делать? Его расчёт был на то, чтобы повторить здесь опыт Берлинской операции — атаковать врага глухой ночью при свете слепящих его прожекторов. «Это было, Кирилл, какое-то чудо! — рассказывал Мерецкову маршал Жуков, когда в Москве они готовились к параду Победы. — По моему сигналу вспыхнули сто сорок прожекторов, расположенных через каждые двести метров. Более ста миллиардов свечей ослепили противника и все его укрепления. На поле боя светло, как днём, и сотни наших танков ринулись в атаку, а за ними пошла матушка-пехота. Это была потрясающая картина, я не мог оторвать от неё глаз…»

Тогда-то у Кирилла Афанасьевича и созрела мысль сделать на фронте то же самое, что сделал маршал Жуков при штурме Берлина. И вдруг этот ливень.

— Придётся наступать без артподготовки, — обронил Мерецков, глядя на командарма.

— У меня такого ещё не было, — признался Белобородов. — Надо бы ещё подождать…

— Может, и вправду подождать, авось поутихнет? — предложил начальник артиллерии фронта генерал Дегтярёв.

Мерецков заколебался. А войска на исходных рубежах ждут сигнала… Маршал наконец кивнул:

— Будем наступать!..

«Советские воины бросились вперёд без артподготовки, — рассказывал Мерецков. — Передовые отряды оседлали узлы дорог, ворвались в населённые пункты, навели панику в обороне врага. Внезапность сыграла свою роль. Ливень позволил советским бойцам в кромешной тьме ворваться в укреплённые районы и застать противника врасплох». Наступательный порыв наших войск был неудержимым. К утру передовые отряды продвинулись вглубь вражеской территории на несколько километров. В 8 часов 30 минут перешли в наступление главные силы фронта — в первый день 5-я армия прорвала укрепрайон и продвинулась на 25 километров. Это обрадовало Мерецкова, и он поспешил выйти на связь с генералом Крыловым.

— Как обстановка, Николай Иванович?

Крылов ответил, что всё идёт без задержки. Беда в другом: самураи под сильным огнём не бегут, сражаются до последнего.

— Коль так, мы их бьём и не щадим! — громко раздавалось в телефонной трубке. — Иногда выхода у нас, товарищ Второй, нет!

Мерецков отключил связь и с удовлетворением отметил, что у командарма Крылова дело спорится, а вот 1-я Краснознаменная пока о себе не даёт знать. Когда сказал об этом генералу Крутикову, тот ответил, что по тайге, бездорожью краснознамёнцы уже преодолели до шести километров. А на четвёртый день сражения 26-й стрелковый корпус этой армии завязал бои на подступах к городу Муданьцзян. Передовой отряд корпуса прошёл по глухой тайге сорок километров и ворвался в город Мулин.

Но не всё шло гладко. Первый тревожный доклад поступил на КП фронта — в бою за город Лунин тяжело ранило командира 72-й танковой бригады полковника Обруча. Мерецков в раздумье заметил:

— Как же он умудрился попасть под пулю? На западе Обруч сражался храбро, а тут вдруг осечка. — Комфронтом взглянул на Крутикова. — Кто опекает бригаду танкистов? Начальник штаба бронетанковых и механизированных войск фронта генерал Савченко?

— Он самый, — подтвердил Крутиков. — Вы при мне отправляли его туда с оперативной группой.

«Чёрт побери, там же находится и мой Владимир!» — едва не сорвалось с уст Кирилла Афанасьевича.

— Алексей Николаевич, кто принял бригаду танкистов, когда ранило Обруча? Ей командарм Чистяков поставил задачу сломить оборону японцев и захватить город Ванцин!

— Связаться с генералом Савченко мне пока не удалось, — отозвался генерал Крутиков. — Но я всё же попытаюсь…

Крутиков догадался, отчего встревожился маршал, но умолчал об этом, чтобы лишний раз не волновать комфронтом. А Кирилл Афанасьевич задумчиво стоял у окна. Память воскресила приезд на фронт из Москвы группы слушателей Военной академии, среди них был и его сын. Вошёл он в кабинет и с порога гаркнул:

— Привет, батя!

Мерецков обернулся.

— Ты? — удивился он. Встал из-за стола, подошёл к Владимиру. — Ну, здравствуй, сынок! — Обнял его и расцеловал. — Всё же приехал… Хотя бы позвонил, предупредил: так, мол, и так. Садись. Как там мама?

— Всё хорошо, просила меня узнать, может ли к тебе приехать.

— Куда ей ехать, сынок? — пожал плечами Кирилл Афанасьевич. — Скоро тут такая каша заварится, что у меня не станет ни минуты свободной. Буду всё время на фронте. А маме нужно внимание, забота. Кстати, сколько тебе осталось учиться?

— Ещё один курс — и диплом в моих руках! — улыбнулся Владимир. Он встал. — Пойду, мне с ребятами надо в штаб. Нас же ещё не распределили по войскам.

— Разрешите, товарищ командующий? — В кабинет вошёл Савченко, высокий темноволосый генерал с гладко выбритым лицом. — Я хочу кое-что уточнить… — Увидев майора Мерецкова, он удивился: — Вы тоже прибыли на фронт?

Владимир вскинул брови.

— Нас, группу фронтовиков, отобрали в Военной академии — в поезд и на Дальний Восток! — улыбнулся он. — Я доволен. Заодно и отца повидал.

— Назначение получили?

— Пока нет.

— Я беру вас в свою оперативную группу начальником штаба. У вас есть некоторый опыт штабной работы, да и воевали вы на Карельском фронте во время прорыва блокады Ленинграда неплохо. — Генерал взглянул на маршала. — Вы не возражаете, товарищ комфронтом?

Тот развёл руками, слегка усмехнувшись.

— Вы командуете оперативной группой, вам и людей подбирать. Могу ещё сказать, что вашей группе поставлена серьёзная задача, и хорошо подумайте, как её выполнить. Ну а желает ли идти в вашу группу майор Мерецков, дело его.

— Тогда я согласен! — Владимир посмотрел на генерала. — Где ваша опергруппа?

— Подождите меня у дежурного по штабу, я сейчас…

Майор вышел, а генерал остался в кабинете.

— Быстро вы, однако, заполучили моего сына в свою опергруппу. — Кирилл Афанасьевич испытывал лёгкое раздражение от мысли, что Владимиру нелегко будет на фронте. Здесь намного труднее, чем в Карелии. Как бы с ним чего не случилось…

— Владимир отчаянно и порой рискованно бросал свой танк на врага, как было, например, у станции Мга, когда КП окружили немецкие десантники и он спас и вас и маршала Ворошилова… А таких парней я уважаю…

— Что хочешь у меня выяснить? — прервал его Мерецков. — Говори.

— Вы распорядились, чтобы моя опергруппа действовала в контакте с 72-й танковой бригадой на главном направлении. Это остаётся в силе? — спросил Савченко.

— Остаётся, можете хоть сейчас отправляться на рубеж. Если что — там рядом будет командарм Чистяков. — Голос маршала прозвучал, как туго натянутая струна.

«Гордый, даже и словом не обмолвился о своём сыне, а мог бы попросить, чтобы присмотрел за ним», — усмехнулся в душе генерал, покидая кабинет комфронтом.

18

«Как там мой, не попал ли в какой-нибудь переплёт?» — подумал Мерецков, всё ещё надеясь, что начальник штаба генерал Крутиков свяжемся с генералом Савченко. Но его ждало разочарование. Пришёл Крутиков и доложил, что связи у него с опергруппой Савченко нет, сама же 72-я танковая бригада уже ведёт бои на подходе к городу Вандин. А сообщил ему об этом начальник штаба 25-й армии генерал Пеньковский. Он же сказал, что после ранения полковника Обручева в командование танковой бригадой вступил полковник Панов.

— Потери в опергруппе есть? — напрямую спросил Мерецков.

— Не знаю, Кирилл Афанасьевич, — вздохнул Крутиков. — Должно быть, нет, иначе Пеньковский доложил бы мне.

Но комфронтом зря волновался. Генерал Савченко распорядился, чтобы санитары оказали раненому полковнику помощь, и без указаний «сверху» назначил руководить бригадой танкистов Панова. Мерецков знал его ещё по Волховскому и Карельскому фронтам, когда тот был командиром танкового батальона, потом заместителем командира 7-й танковой бригады, в которой служил Владимир. Когда наконец Мерецкову сообщили о назначении Панова, он остался доволен.

— Панов — танкист от Бога, — сказал он Крутикову. — Танк для него не кусок металла, а живое существо, потому-то в боях Степан Алексеевич Панов — герой!

Приняв командование бригадой, Панов повёл танки на город Ванцин. Бригада, обходя речные переправы, долины и горные хребты, прорвалась в город с запада, от русла реки Нояхэ. Пока подразделения танков совершали ложный манёвр, чтобы отвлечь на себя врага, главные силы форсировали реку. А в это время усилили натиск войска фронта. Двойной удар — и город Ванцин занят. Но у бригады кончилось горючее, тыловые машины отстали, а наступать надо. Что же делать? У Панова созрела мысль — взять горючее в японских складах, которые дымились неподалёку.

— Хлопцы, выручайте танкистов! — обратился к автоматчикам майора Пономарёва полковник Панов. — Нам нужно взять горючее из горящих складов. Кто хочет со мной рискнуть?

Смельчаков набралось немало. Прямо из-под огня они выкатили бочки с керосином и маслом, танкисты смешали их в нужной пропорции, заправили боевые машины и — вперёд, на врага!

Японцы попытались задержать наши танки восточнее Туманя. Тогда по ним ударила танковая бригада подполковника Корнеева и облегчила продвижение вперёд 72-й танковой бригаде. Неожиданно дорогу танкам преградила 128-я японская пехотная дивизия. Их попытались атаковать смертники, но сделать это не успели: танки огнём и гусеницами уничтожили врага и ворвались в населённый пункт. Японцы подняли белый флаг. «Навстречу боевым машинам потянулись японские солдаты, — записал после боя в своём блокноте Кирилл Афанасьевич. — Они, не доходя до танков, бросали оружие и отходили в сторону от дороги. Командир этой дивизии был убит, начальник штаба бежал, а начальник тыла вместе со всем штабом сдался в плен. Через сутки, 15 августа, капитулировал гарнизон и в Яньцзи. Японский генерал положил свою саблю на гусеницу советского танка. Его примеру последовали другие».

В ночь на 19 августа танковая бригада Панова вошла в город Гирин, находившийся на левом берегу реки Сунгари.

— Сколько километров отмахали ваши танки? — спросил Мерецков Панова, когда вручал ему орден.

Оказалось, что за десять дней бригада с боями прошла 650 километров! Она успешно выполнила сложное задание. Жаль, что ранило комбрига Обручева. (Позже 72-я танковая бригада была награждена орденом Красного Знамени, а 600 человек её личного состава — орденами и медалями. — А. 3.).

Мерецков подошёл к карте, на которой генерал Крутиков отмечал пути продвижения соединений фронта. По его докладу выходило, что войска 5-й и 25-й армий и 10-го мехкорпуса спешно продвигаются вперёд. Левофланговые соединения 25-й армии при поддержке артиллерии кораблей Тихоокеанского флота атаковали оборонительные позиции врага на границе с Кореей и совместно с морскими десантами захватили порты Юкки и Расин, тем самым лишив Квантунскую армию связи с Японией и отрезав её главным силам отступление в Корею.

На связь вышел командарм 35-й армии генерал Захватаев. По его спокойному голосу Мерецков понял: дела у него идут хорошо.

— На правом фланге мои люди разбили соединение японцев, — доложил командарм. — Мы уже далеко продвинулись вглубь Маньчжурии.

— На сколько километров? — уточнил Кирилл Афанасьевич.

— На сто-сто пятьдесят километров! — Голос у генерала Захватаева то дрожал, то прерывался из-за помех на линии связи.

Но, пожалуй, больше всего маршала порадовало сообщение о том, что главная группировка японских войск, оборонявшая город, Муданьцзян, разбита. По подсчётам генерала Белобородова, враг потерял до сорока тысяч солдат. Выслушав командарма, Мерецков сказал, что выезжает к нему, чтобы «своими глазами осмотреть поле боя».

Прибыв на место, Кирилл Афанасьевич увидел, что оборона противника вся взломана, хотя узлы сопротивления, судя по всему, были внушительными. Осматривая один из таких узлов, Мерецков насчитал до двух десятков артиллерийских дотов и свыше полусотни пулемётных гнёзд. Когда маршал с командармом измерили полосу вражеской обороны, оказалось, что она составила пятнадцать километров!

— Мои краснознамёнцы превратили эту оборону в груды камней! — заулыбался генерал Белобородов, сопровождавший комфронтом.

— Своего рода линия Маннергейма, — произнёс Мерецков, щуря глаза от подувшего с реки ветра.

— Пожалуй, самураи переплюнули белофиннов! — Карие глаза Белобородова смотрели на маршала тепло и доверчиво.

Кажется, ещё никогда Кирилл Афанасьевич не был собой так доволен, как в этот раз. Наступление фронта шло успешно, но он готов был принять меры, если вдруг где-либо возникла бы нештатная ситуация, как это случилось под Муданьцзяном. Этот город следовало захватить с ходу и тем самым расчленить 1-й фронт Квантунской армии и развернуть стремительное наступление на Харбин и Гирин. Но японцы стянули к Муданьцзяну крупные силы, и бои за него приняли ожесточённый характер. Тогда Мерецков передал генералу Чистякову 17-й стрелковый корпус из 5-й армии и 88-й резервный стрелковый корпус фронта и, связавшись с ним по ВЧ, отдал необходимые распоряжения.

— Отныне ваша армия, Иван Михайлович, действует в полосе главного удара фронта!

Генерал Чистяков воспринял приказ комфронтом как должное и заверил его, что всё исполнит в точности.

16 августа город Муданьцзян был взят!

— Надо бы наградить генерала Чистякова, — подал мысль член Военного совета Штыков. — Слову своему он верен, энергичен, умеет настроить людей на разгром врага. Ты уж, Кирилл Афанасьевич, не скупись!

Маршал слегка улыбнулся и, блестя глазами, промолвил:

— Награждать будем, когда утихнут бои, Терентий Фомич.

Однако Штыков возразил ему, заметив, что награждение отличившихся вопрос не праздный и для него принципиальный.

— У нас порой бывает так: человек выполнил свои функциональные обязанности, а ему орден дают, — усмехнулся Штыков. — А за что, позвольте спросить? Собой он не рисковал, мужества особого не проявил, воевал не ахти как…

— Согласен, Терентий Фомич, — прервал его маршал. — Орден у Чистякова, считай, уже на груди. Ты ему его и вручишь!

Прошло ещё два тяжёлых дня. Наконец японское правительство перед лицом неизбежной катастрофы приняло решение о капитуляции, которое довело до сведения правительств союзных держав. Казалось бы, всё ясно, но японцы продолжали оказывать нашим войскам сопротивление, а кое-где даже шли в атаку, хотя военные действия против американо-британских войск прекратили.

— Они просто хотят вовлечь нас в затяжные переговоры, — сердито фыркнул член Военного совета Штыков, а генерал Крутиков добавил:

— Хитрят господа самураи. Они тянут время, чтобы вновь собрать в кулак разбитые части Квантунской армии.

Это понимали не только военачальники на фронтах, но и в Москве. 16 августа Генштаб Вооружённых сил СССР опубликовал в советской печати разъяснение, в котором указывал, что действительной капитуляции вооружённых сил Японии пока ещё нет, что с нами пытаются разыграть фарс, поэтому советские войска на Дальнем Востоке будут продолжать наступательную операцию. Едва всесоюзное радио передало это заявление Генштаба, как Мерецкову позвонил главком Василевский.

— Ты всё понял? — спросил он. — Наступление продолжать!

Маршал тут же связался с адмиралом Юмашевым. То, о чём сообщил Юмашев, успокоило Кирилла Афанасьевича: морской десант в порту Сейсин на побережье Северной Кореи высажен. Десантники заняли большую часть города, а вчера вместе с подошедшими частями 393-й стрелковой дивизии 25-й армии захватили Сейсинскую военно-морскую базу и вышли на коммуникации 3-й японской армии, отсекая войска 17-го японского фронта от 1-го и от побережья Японского моря.

Позднее корабли флота высадили штурмовые отряды, которые захватили город Ганзен, а самолёты 9-й воздушной армии генерала Соколова переправили парашютистов в Канко. А через три дня подвижные части 1-го Дальневосточного фронта ворвались в Пхеньян, и обе железные дороги, ведшие в Центральную Корею, были перерезаны. Квантунская армия оказалась отделённой от метрополии. Совместные действия армейских частей и флота увенчались полным успехом.

К маршалу вошёл генерал Крутиков. Он сообщил, что радисты штаба приняли обращение главнокомандующего Квантунской армией генерала Ямады[20] к советскому командованию, и вручил бланк с текстом. Мерецков прочёл: «Главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке, — радировал Ямада. — Я отдал приказ японским войскам немедленно прекратить военные действия и сдать оружие советским войскам».

— Приказ отдал, а японцы продолжают сопротивляться нашим войскам, — посетовал генерал Крутиков.

Мерецков позвонил главкому маршалу Василевскому и доложил о предложении генерала Ямады, добавив что, несмотря на это, японцы всё ещё сражаются.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я сейчас пошлю ему депешу, — заверил Василевский.

Телеграмма главкома была короткой. Он потребовал от японцев сложить оружие к 12.00 20 августа и сдаться в плен. Как только японские войска начнут сдавать оружие, подчеркнул Василевский, советские войска прекратят боевые действия. Ответ, к удивлению главкома, поступил к вечеру: «Советскому Главному Командованию войск на Дальнем Востоке. Я, командующий Квантунской армией, готов выполнить все условия капитуляции. Ямада». Маршал Василевский дал знать об этом Мерецкову.

— Ямада согласен на все условия капитуляции, — сказал Александр Михайлович. — Подготовьте директиву о дислокации в масштабе фронта лагерей для пленных. Их будет десятки, сотни тысяч. Уже сейчас подумайте, как и где их кормить, пока мы не решим этот вопрос с Ямадой. Я скоро приеду к вам.

Маршал Василевский прибыл в хорошем расположении духа. Мерецков сказал, что приготовил ему сюрприз: в Харбине высадился десант во главе с заместителем начальника штаба фронта генералом Шелаховым, бойцы взяли в плен начальника штаба Квантунской армии генерала Хату и он, Мерецков, приказал Шелахову доставить именитого самурая на КП фронта.

— Через час «гости» будут здесь, — заключил Мерецков.

— Да, это сюрприз, — усмехнулся Василевский. — Что ж, поглядим на генерала, что он из себя представляет. Кстати, до войны Хата был военным атташе в японском посольстве в Москве.

— Он разведчик? — Кирилл Афанасьевич посуровел.

— А ты полагал, что он невинный самурай? — Василевский пожал плечами. — Ещё какой разведчик! Его хотели выдворить из Москвы за то, что он как ищейка бегал по столице и всё вынюхивал, но с поличным так и не поймали. Что-то Берия не сработал.

У штаба остановился «газик», и из него вышли пленные японцы. Впереди с угрюмым видом шагал генерал Хата, следом за ним — два офицера и наша охрана. Встретивший дежурный по штабу провёл «гостей» в кабинет комфронтом. Их усадили за стол, и маршал Василевский начал допрос. Он спросил, как зовут генерала.

— Хипосабуро Хата, — перевёл переводчик, а японский генерал отвесил поклон обоим маршалам.

— Где находится ваш командующий генерал Ямада? — спросил Василевский.

— В ставке в городе Чанчунь, зовут его Отодзо Ямада. Он очень переживает наше поражение, даже не смог лично прибыть к вам.

«Перед нами сидел бритоголовый человек с угрюмым лицом, — писал позднее маршал Мерецков. — Ворот его рубашки был расстегнут, как будто ему было трудно дышать. Брови временами непроизвольно дёргались. Обрюзгшее лицо выражало усталость. Не о таком исходе событий мечтал он, конечно».

Генерал Хата попытался убедить Василевского в том, что японские солдаты не имеют зла на русских и если они взяли в руки оружие, то лишь для того, чтобы защитить себя и свою землю.

— От кого защищать, господин генерал? От нас, русских? — спросил Мерецков. — Не мы же спровоцировали конфликт у озера Хасан летом тридцать восьмого года, а через год на Халхин-Голе! Вы это сделали, японцы! Вы создали миллионную армию и бросили её к границе Советского Союза в надежде, что если Гитлеру удастся захватить Сталинград, то вы развяжете с нами войну. Но вы, господа хорошие, просчитались, и теперь настала расплата за свои грехи.

Мерецков наблюдал, как реагировал генерал Хата на его слова. Сначала на землистом лице генерала появилась ехидная улыбка, а в глазах блеск, какой бывает у заядлого охотника, завидевшего зверя. Но вскоре улыбка на его лице растаяла, оно стало суровым и даже злым, а огонёк в глаза погас. Он вскинул голову и глухо процедил сквозь зубы:

— Я не политик, господин маршал, я воин и желал бы знать, как советские командиры будут относиться к нашим высшим офицерам и солдатам?

Василевский ответил, что со стороны Красной Армии он гарантирует хорошее отношение ко всем японским пленным, независимо от их чинов и рангов.

Допрос длился больше часа. Генерал Хата под конец заметно оживился, когда маршал Василевский разрешил ему отбыть в Чанчунь, где находилась ставка Квантунской армии, на нашем самолёте.

— Я благодарит советский маршал! — выразил Хата свои чувства на ломаном русском языке.

Василевский вручил ему документ, отпечатанный на пишущей машинке.

— Это ультиматум, господин Хата, — сказал главком, — и я прошу вас передать его генералу Ямаде.

В ультиматуме советского командования излагались требования о порядке капитуляции и разоружения Квантунской армии. Все мероприятия по выполнению условий капитуляции следовало осуществить через командование и штабы армий. Поэтому с 20 по 25 августа «вся сеть связи штаба Квантунской армии со штабами армий остаётся полностью в распоряжении главнокомандующего Квантунской армией». Последний пункт ультиматума заставил генерала Хату улыбнуться.

— Русский маршал доверяй нам, это карашо!..

Уезжал маршал Василевский под вечер. «Завтра с утра начну допрашивать пленных генералов», — решил Кирилл Афанасьевич, когда после проводов главкома на аэродром возвращался в штаб.

Солнце уже скрылось за лесом, и подул свежий ветер. Поужинав, Мерецков вышел во двор штаба. Кругом тишина, слышно было, как на высокой и густой ели щебетали синицы, укладываясь на ночь. Кирилл Афанасьевич присел на замшелый камень и закурил, вспомнил сына. «А Володя-то в штаб всё ещё не вернулся, — с грустью подумал он. — Во время боев самурайская пуля его, к счастью, не ожгла, а я так боялся…»

Раздумья маршала прервал шум подъехавшей к штабу машины. Часовой открыл ворота, и «газик» въехал во двор. Из него вышли четверо офицеров и генерал. «Так это же Савченко, — обрадовался Кирилл Афанасьевич, — а рядом с ним мой сын!» Он подошёл к ним. Генерал Савченко вскинул руку к фуражке и доложил, что в оперативной группе больших потерь нет.

— Хорошо, генерал, можете идти отдыхать, завтра мы поговорим подробно о боевых действиях опергруппы.

Вместе с генералом ушли офицеры, Владимир остался.

— Пойдём, сынок, немного посидим на свежем воздухе, — предложил Кирилл Афанасьевич.

Они беседовали, когда из штаба вышел генерал Крутиков.

— Товарищ маршал, вам звонит главком, что ему сказать?

— Иду! — Мерецков встал. Следом за ним поднялся и Владимир. — Иди тоже отдыхать. Если хочешь, позвони маме, дежурный по связи соединит тебя с Москвой. Маме от меня привет и воздушный поцелуй, понял?

— Слушаюсь, товарищ маршал!

О многом, что было на фронте за эти две недели, Владимир успел поведать отцу, но о том, что случилось с ним в бою на подступах к городу Ванцин, умолчал. А тогда он едва не погиб. У них осталось на ходу три танка, и японцы окружили горстку храбрецов. Отбивались гранатами, пока не подошло подкрепление. Уцелели ещё и потому, что генерал Савченко умел постоять за своих людей. Но зачем об этом рассказывать отцу? У него и так хватает забот — на плечах весь фронт!

Весь следующий день маршал Мерецков допрашивал пленных генералов. Их показания были интересны, они проливали свет на подготовку Японии к нападению на Советский Союз в случае, если бы Гитлер взял верх на советско-германском фронте. А готовилась Япония к агрессии против СССР весьма тщательно. Командующий 1-м фронтом генерал Кита Сэити на допросе показал, что численность войск только его фронта составляла почти двести тысяч человек!

— Мы были уверены, что одолеем войска Красной Армии, — заявил, ничуть не смущаясь, генерал Кита Сэити. — Но русские внезапно начали боевые действия, и отразить их натиск мы не смогли.

— Как вы планировали вести боевые действия против СССР? — спросил Мерецков.

Генерал пояснил: после захвата города Ворошилова главные силы должны были нанести первый удар по Владивостоку, оккупировать этот город и выйти на побережье Приморского края.

Наиболее откровенно вёл себя генерал Мацумура Томакацу, заместитель начальника штаба Квантунской армии. Бывалый вояка прослужил в армии четверть века. По его словам, командование Квантунской армии знало об увеличении с марта 1945 года количества войск Красной Армии на границе с Маньчжурией, но сроки вступления СССР в войну против Японии были ему неизвестны, хотя разведчики и пытались это выяснить. Начало боевых действий Красной Армии 9 августа оказалось для них неожиданностью. Утром в этот день в штаб Квантунской армии поступил приказ императора, потребовавшего от руководства армии «вести упорную оборону в районах, занимаемых японскими войсками, и готовить военные операции большого масштаба». Второй приказ императора был получен генералом Ямадой 10 августа, когда войска Красной Армии уже активно вели наступательные бои. На этот раз император давал указания руководству армии «действовать согласно предварительному плану общих операций в случае войны с Советским Союзом».

— Какова была суть предварительного плана? — уточнил Мерецков.

— Этот план был разработан ставкой весной сорок пятого года, — изрёк генерал Мацумура Томакацу. — В нём предусматривалось упорное сопротивление японских частей Красной Армии в приграничных районах.

На другой день главком маршал Василевский предложил Мерецкову съездить в город Чанчунь в штаб Забайкальского фронта. Прежде чем отправиться туда, Кирилл Афанасьевич наметил план рекогносцировки освобождённых районов Маньчжурии и Кореи. Дальнейшие расчёты были связаны с тем, что наша армия на какое-то время оставалась на освобождённой территории. Кирилл Афанасьевич к вечеру вернулся в свой штаб.

Итак, Япония капитулировала. 2 сентября 1945 года на линкоре «Миссури» в Токийском заливе японское правительство подписало акт о безоговорочной капитуляции. От Советского Союза акт подписал наш представитель при союзных войсках на Дальнем Востоке генерал-лейтенант К. Деревянко, от США — адмирал Г. Нимиц, от Великобритании — адмирал Б. Фрейзер.

— Ужасная несправедливость, — выругался генерал Крутиков, когда услышал по радио сообщение о капитуляции Японии.

— Ты о чём, Алексей Николаевич? — оторвался от бумаг Мерецков.

— Кто разгромил Квантунскую армию? Не адмиралы Нимиц и Фрейзер, а Красная Армия! Американцы и англичане воевали против Японии, но успеха не добились. А теперь они ставят свои подписи под актом о капитуляции. Что, разве я не прав?

— Мы же союзники по войне, Алексей Николаевич, — возразил Мерецков. — Кто сделал больше, кто меньше, в этом ли суть дела?

— Ясно, что суть дела в разгроме Квантунской армии, и всё же Красная Армия её разгромила, а не англо-американцы!..

Кирилл Афанасьевич допоздна засиделся в штабе. В кабинет к нему вошёл майор Мерецков. Отдохнувший, чисто выбритый, с чемоданом в руке, он весело бросил:

— В дорогу я уже собрался, батя! Билет на руках…

— Я провожу тебя к поезду. — Мерецков встал. — Сейчас попьёшь у меня чайку, и поедем на вокзал…

В штаб он прибыл рано, но генерал Крутиков уже колдовал над картой. Перехватив взгляд комфронтом, он улыбнулся.

— Гадаю, как нам лучше дислоцировать войска, когда будет организован Приморский военный округ, — сказал генерал.

В это время позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

— Привет, Кирилл Афанасьевич! — послышался в трубке его громкий голос. — Чем занимаетесь?

— Проблемой японских военнопленных, Алексей Иннокентьевич! — ответил Мерецков. — Знаешь, сколько их у меня? Триста тысяч солдат и офицеров, в том числе семьдесят генералов! И всех надо кормить, поить и лечить. А что у вас для меня?

— Вы награждены орденом Победы! Товарищ Сталин поручил мне сообщить вам эту приятную новость. Поздравляю вас от души, Кирилл Афанасьевич! — Мерецков хотел было поблагодарить Антонова, но тот продолжал: — И ещё, товарищ маршал, вам нужно прибыть в Москву.

Эта поездка была для Кирилла Афанасьевича, пожалуй, самой удачной из тех, когда его принимал Верховный Главнокомандующий. Сталин нередко говорил с ним сухо, категорично, хотя и вынужден был считаться с его мнением, если речь шла о действиях войск фронта, которым на момент встречи командовал Мерецков. В этот раз Сталин нарисовал ему более широкую картину дальнейшей судьбы всех трёх фронтов на Дальнем Востоке: они буду преобразованы в военные округа и возглавят их опытные военачальники.

— Ваш фронт, Кирилл Афанасьевич, станет Приморским военным округом, — подчеркнул вождь. — И вы возглавите его. Не возражаете?

— Нет. Я, Иосиф Виссарионович, привык служить там, куда вы считаете нужным меня направить.

Мерецков, произнося эти слова, подтянулся, словно отдавал рапорт. Сталин скользнул по нему пытливым взглядом, чему-то усмехнулся.

— Но мы вас там долго держать не будем, — вновь заговорил он. — Наведите в округе порядок, укрепите войска, и мы вернём вас в Москву, дадим хорошую и ответственную должность. Опять же, товарищ Мерецков, мы с вами не можем жить сегодняшним днём, надо хотя бы краем глаза поглядеть в будущее. А оно таково, что на Дальнем Востоке, хотя мы и повергли Японию, нам нужно держать порох сухим. В этом районе заинтересованы американцы и англичане, и мы должны быть ко всему готовы. Кстати, — продолжал вождь, — вы были в Пхеньяне на митинге освобождения Кореи Красной Армией от японских колонизаторов?

— Был, товарищ Сталин, — сказал Кирилл Афанасьевич. — На нём присутствовало корейское руководство во главе с Ким Ир Сеном. Он высоко оценил роль Советского Союза в освобождении Кореи и заявил, что корейский народ в столетиях сохранит любовь и дружбу к Советскому Союзу. Он провозгласил здравицу в вашу честь, Иосиф Виссарионович.

— А что ему оставалось делать? — усмехнулся вождь. — Это мы привели его к власти и всячески будем помогать Китаю и Корее, чтобы они строили у себя социализм. Что ещё интересного можете мне сообщить?

— Знаете, кого я встретил в Порт-Артуре? — вдруг спросил Мерецков. — Адъютанта героя Русско-японской войны генерала Кондратенко — поручика Алексеева. Мне и члену Военного совета генералу Штыкову он поведал о последних днях жизни генерала, которого японцы за его стойкость и презрение к ним, агрессорам, назвали «уссурийским тигром с лицом красного злодея». В бою с японцами Кондратенко был смертельно ранен. Мы побывали на месте его гибели, возложили цветы…

— Правильно сделали, что почтили память русского генерала, — грустно сказал Сталин. — Россия для него была такой же дорогой, как и для нас с вами. Подобных людей мы не вправе забывать, даже если их могилы находятся на чужой земле.

Прошли ещё сутки. А на третий день Мерецков вылетел на Дальний Восток. На его груди сиял орден Победы. День был солнечный, ясный. Под крылом самолёта проплывали города и села. Великая матушка Россия! Это была и его земля, за которую он, полководец Божьей волей, пролил свою кровь в сражениях с врагами.

Тут автор сделает небольшое отступление. Суть дела вот в чём. Работая над этой книгой, я встречался с читателями и ещё раз убедился в том, как велика тяга нынешних стражей Отечества к героическому прошлому. Командиры и солдаты Российской армии хотят больше знать о деяниях наших полководцев на фронтах Великой Отечественной войны, изучают их боевой опыт проведения той или иной победной операции. И у каждого есть свой герой: маршал Жуков, Конев или Василевский. У полковника Рябчикова Вячеслава Михайловича, которого автор узнал ближе в необычных условиях, тоже есть свой, как он выразился, «кумир-маршал» — Мерецков.

Случилось так, что автор неожиданно занемог и его положили в военный госпиталь. Врач осмотрел больного и, озабоченно нахмурившись, изрёк:

— Будем оперировать!

В душе полыхнуло отчаяние, но тут же погасло, едва я увидел в глазах врача искры теплоты. И всё же у меня вырвалось:

— А если вдруг… — но полковник медслужбы прервал:

— Ничего «вдруг», товарищ писатель! — В его глазах мелькнула хитринка. — Обойдёмся без полосной операции, уберём вашу «болячку» другим способом… — Рябчиков сел за стол, пригласил сесть и меня. — Кстати, Александр Михайлович, днями прочёл ваш роман о маршале Василевском. Мне он понравился. Над чем сейчас работаете?

— Пишу новый роман о маршале Мерецкове. Вот только боюсь, как бы операция не помешала закончить его.

Рябчиков скользнул пытливым взглядом по моему лицу.

— Каждая операция протекает по-своему. У нас, в урологическом отделении, собрались опытные врачи. — Он вскинул брови. — Значит, пишете о Кирилле Афанасьевиче? Признаюсь, он — мой кумир. О нём я узнал немало интересного от своего отца, ветеранов, читал мемуары Мерецкова, другую литературу о войне. Что меня особенно взволновало, так это то, что генерала армии Мерецкова арестовали на второй день после начала войны! Тогда он по заданию самого Сталина находился в Ленинграде, готовил войска для отпора врагу. А Берия и его подручные состряпали на него «дело». Но Кирилл Афанасьевич, Герой войны в мятежной Испании, сумел доказать свою невиновность. Вы об этом пишете?

— Пишу, Вячеслав Михайлович. О своём аресте бериевцами Мерецков поведал мне ещё в 1965 году, когда я брал у него интервью о боевых действиях моряков Северного флота в содружестве с пехотой в боях на Карельском фронте.

— Мерецков был умён и до отчаянности храбр на фронтах, — задумчиво вновь заговорил полковник Рябчиков. — Не зря же он был удостоен ордена Победы. Меня тронуло то, что на фронте сражалась с врагом вся семья Мерецковых — Кирилл Афанасьевич, его супруга Евдокия Петровна и сын Владимир, ныне генерал-полковник в отставке. В сорок третьем сын был лейтенантом и совершил подвиг.

— Вы имеете в виду эпизод, когда в районе станции Мга он спас маршала Ворошилова? Да, ситуация тогда сложилась тяжёлая. Десант фашистских автоматчиков окружил КП дивизии, где вместе с Мерецковым находился представитель Ставки Ворошилов. Кирилл Афанасьевич позвонил тогда в седьмую танковую бригаду и попросил помощи. И первым бросился в атаку на своём танке Владимир Мерецков, он, по сути, обоим полководцам спас жизнь. Что и говорить, сын пошёл в отца.

— Мне посчастливилось видеть маршала Мерецкова на трибуне Мавзолея во время военного парада на Красной площади. Кстати, — поспешил добавить полковник, — у нас вся семья из военных. Дед служил на армянско-турецкой границе, отец — бывший артиллерист, я — полковник, а мой сын Максим сейчас уже старший лейтенант. — Рябчиков улыбнулся. — Мы с вами ещё поговорим о Кирилле Афанасьевиче. А теперь речь пойдёт о подготовке вас к операции…

Операция прошла успешно, и через месяц меня выписали из госпиталя. Полковник Рябчиков на прощание пожал мне руку и, улыбаясь, заметил:

— Свою работу я сделал, так что жду в награду ваш роман о Мерецкове. Не откажете?

— Вы же сказали, что Кирилл Афанасьевич — ваш кумир, а коль так, отказать грешно!..