Мертвые, вставайте!

22

Александра бросила три куска сахара в свою кружку чая. Матиас, Люсьен и Марк слушали ее рассказ о том, как Жюльет сказала ей невзначай, что ищет жильца для своего флигеля, и вот теперь у Кирилла славная комната и все в доме красиво и светло, ей там легко дышится, полно книг на все случаи бессонницы и из окон видны цветы, а Кирилл любит цветы. Жюльет отвела Кирилла в «Бочку», чтобы готовить пирожные. Послезавтра, в понедельник, он пойдет в свою новую школу. А она пойдет в комиссариат. Александра нахмурила брови. Чего хочет от нее Легенек? Она уже все сказала.

Марк подумал, что настал подходящий момент, чтобы начать смелое и неприятное наступление, но эта идея уже не казалась ему такой удачной. Он пересел на стол, чтобы набраться твердости. Он никогда не чувствовал себя достаточно устойчиво, нормально сидя на стуле.

– Мне кажется, я знаю, чего он от тебя хочет, – начал он вяло. – Могу задать тебе те же вопросы, чтобы ты подготовилась.

Александра вскинула голову.

– Хочешь меня допросить? И ты тоже, все вы тоже только об этом и думаете. Сомнения? Подозрения? Наследство?

Александра вскочила. Марк удержал ее за руку. Это прикосновение вызвало у него легкий толчок в животе. Ладно. Он, конечно, солгал Люсьену, сказав, что ему не хочется на нее накинуться.

– Речь не о том, – сказал он. – Почему бы тебе снова не сесть и не допить чай? Я бы мог ненавязчиво расспросить о том, что Легенек будет из тебя вытряхивать. Почему не попробовать?

– Лжешь, – сказала Александра. – Но мне плевать, представь себе. Задавай свои вопросы, если тебе так легче. Мне нечего бояться ни тебя, ни вас, ни Легенека, никого, кроме себя самой. Давай, Марк. Выкладывай свои подозрения.

– Нарежу-ка я побольше хлеба, – предложил Матиас.

С напряженным лицом Александра откинулась на спинку и качнулась на стуле.

– Тем хуже, – сказал Марк. – С меня хватит.

– Доблестный воин, – пробормотал Люсьен.

– Нет, – возразила Александра. – Я жду твоих вопросов.

– Смелее, солдат, – шепнул Люсьен, проходя у Марка за спиной.

– Ладно, – сказал Марк глухо. – Ладно. Легенек тебя, конечно, спросит, почему ты приехала как раз вовремя, чтобы ускорить начало расследования, которое двумя днями позже привело к обнаружению тела твоей тети. Без твоего приезда дело оставалось бы в подвешенном состоянии, а тетя София по-прежнему считалась бы сбежавшей на греческий остров. А нет тела – нет факта смерти, нет смерти – нет и наследства.

– Ну и что? Я ведь уже говорила. Я приехала, потому что тетя София мне предложила. Мне нужно было уехать. Это ни для кого не секрет.

– Кроме вашей матери.

Все трое мужчин повернули головы к двери, где, как всегда бесшумно, возник спустившийся с чердака Вандузлер.

– Тебя никто не звал, – сказал Марк.

– Нет, – признал Вандузлер. – Теперь меня зовут не так уж часто. Но это, заметь, не мешает мне приходить.

– Уматывай, – сказал Марк. – То, чем я занимаюсь, и без того нелепо.

– Потому что ты занимаешься этим по-дурацки. Хочешь опередить Легенека? Распутать узлы прежде него, освободить бедняжку? Тогда хотя бы делай это как следует, прошу тебя. Вы позволите? – спросил он Александру, присаживаясь рядом.

– Не думаю, чтобы у меня был выбор, – заметила Александра. – В конечном счете, лучше уж отвечать настоящему легавому, пусть и продажному, как я слышала, чем трем поддельным, запутавшимся в своих сомнительных намерениях. За исключением намерения Матиаса нарезать хлеба, которое я нахожу удачным. Я вас слушаю.

– Легенек звонил вашей матери. Она знала о том, что вы собирались перебираться в Париж. Она знала причину. Назовем ее для краткости любовными невзгодами, хотя эти два слова определенно слишком коротки в сравнении с тем, что они скрывают.

– А вы, значит, понимаете толк в любовных невзгодах? – спросила Александра, по-прежнему хмуря брови.

– Пожалуй, – медленно сказал Вандузлер. – Потому что немало их причинил. И один раз довольно серьезные. Да, кое-что я об этом знаю.

Вандузлер провел руками по своим черным с проседью волосам. Возникло молчание. Марк редко слышал, чтобы он говорил так серьезно и просто. Вандузлер с невозмутимым видом бесшумно постукивал пальцами по деревянному столу. Александра смотрела на него.

– Проехали, – сказал он. – Да, я знаю в этом толк.

Александра опустила голову. Вандузлер поинтересовался, обязательно ли пить чай, или можно выпить чего-нибудь другого.

– Зарубите себе на носу, – продолжал он, наливая себе стаканчик, – что я вам верю, когда вы говорите, что сбежали. Я это сразу почувствовал. К тому же Легенек все проверил, а ваша мать подтвердила. Вы уже почти год одна с Кириллом и захотели перебраться в Париж. Однако ваша мать не знала о том, что здесь вы должны были остановиться у Софии. Вы говорили ей только о друзьях.

– Мама всегда чуточку завидовала сестре, – объяснила Александра. – Я не хотела, чтобы она подумала, будто я оставляю ее ради Софии, боялась ее обидеть. Мы, греки, вечно воображаем бог знает что, нам это по душе. По крайней мере, так говорила бабушка.

– Благородный мотив, – сказал Вандузлер. – Перейдем к тому, что может подумать Легенек… Александра Хауфман, преображенная отчаянием, жаждущая реванша…

– Реванша? – прошептала Александра. – Какого реванша?

– Не перебивайте меня, пожалуйста. Сила полицейского в длинном монологе, который подавляет своим весом, или в мимолетной реплике, разящей наповал, как кастет. Не следует лишать полицейского этих выстраданных радостей, а не то он выходит из себя. Послезавтра вы не должны перебивать Легенека. Итак, вы жаждете реванша, разочарованы, озлоблены, полны решимости обрести новые возможности, остались без средств, завидуете легкой жизни вашей тети, и вы задумали устранить ее и получить немалую долю ее состояния через вашу мать, видя в этом также средство отомстить за мать, которая так и не преуспела, хотя когда-то давно и она пыталась петь.

– Потрясающе, – процедила Александра сквозь зубы. – Я не говорила, что любила тетю Софию?

– Ребяческая и неумелая защита, дорогая моя. Ни один инспектор не придаст значения подобному лепету, если у него есть мотив и возможность. К тому же вы не виделись с тетей десять лет. Не слишком ли долгий срок для любящей племянницы? Дальше. В Лионе у вас есть машина. Почему же вы едете на поезде? Зачем накануне отъезда вы оставили машину в гараже для продажи, подчеркнув, что она слишком старая, чтобы выдержать путь до Парижа?

– Откуда вы знаете? – растерянно спросила Александра.

– Ваша мать сказала мне, что машину вы продали. Я обзвонил все гаражи вблизи вашего дома, пока не нашел тот, что нужно.

– Но что тут плохого? – внезапно возмутился Марк. – Зачем ты придираешься? Оставь ее, наконец, в покое!

– И что тогда, Марк? – сказал Вандузлер, поднимая на него глаза. – Ты хотел подготовить ее к допросу? Я этим и занимаюсь. Ты вздумал поиграть в полицейского, а сам не можешь вынести даже начало допроса? Я-то действительно знаю, что ждет ее в понедельник. Так что заткнись и слушай. А ты, святой Матфей, скажи мне, почему ты нарезаешь столько хлеба, будто мы ждем в гости двадцать человек?

– Чтобы чувствовать себя в своей тарелке, – сказал Матиас. – И потому что Люсьен его ест. Люсьен любит хлеб.

Вандузлер вздохнул и повернулся к Александре, чья тревога подступала вместе со слезами, которые она вытирала посудным полотенцем.

– Уже успели? – упрекнула она. – Уже повсюду позвонили, все разнюхали? Это что, преступление – продать машину? Она была разбита. Я не хотела ехать на ней до Парижа вместе с Кириллом. И потом, с ней были связаны воспоминания. Я от нее отделалась… Это преступление?

– Рассуждаем дальше, – сказал Вандузлер. – Неделей раньше, скажем, в среду, вы оставляете Кирилла у матери и едете в Париж на своей машине, которая, по словам хозяина гаража, не такая уж и разбитая.

Люсьен, обходивший по своему обыкновению вокруг большого стола, взял из рук у Александры посудное полотенце и вручил ей носовой платок.

– Полотенце не очень чистое, – шепнул он ей.

– Не такая уж и разбитая, – повторил Вандузлер.

– Я же сказала, что с машиной у меня были связаны воспоминания, дерьмо! – сказала Александра. – Если вы способны понять, почему хочется сбежать, то поймете и почему избавляются от машины, разве не так?

– Разумеется. Но если воспоминания были так тягостны, почему вы не продали машину раньше?

– Потому что с воспоминаниями решаются покончить не сразу, дерьмо! – выкрикнула Александра.

– Никогда не говорите два раза «дерьмо» полицейскому, Александра. Со мной – ради бога. Но в понедельник – будьте осторожны. Легенек и бровью не поведет, однако ему это не понравится. Не говорите ему «дерьмо». Вообще, бретонцу не говорят «дерьмо», бретонец сам всем говорит «дерьмо».

Это закон.

– Тогда зачем ты выбрал этого Легенека? – спросил Марк. – Если он не способен поверить ни во что и не выносит, когда ему говорят «дерьмо»?

– Потому что Легенек знает свое дело, потому что Легенек – друг, потому что это его участок, потому что он соберет для нас все элементы и потому что в конце концов я сделаю с ними то, что нужно мне, Арману Вандузлеру.

– Твоими бы устами! – огрызнулся Марк.

– Перестань орать, святой Марк, святые так себя не ведут, и хватит меня перебивать. Я продолжаю. Александра, три недели назад, готовясь к отъезду, вы уволились с работы. Вы отправили тете открытку со звездой, назначив ей свидание в Лионе. Всем в семье известны давние события, связанные со Стелиосом, и ясно, чье имя придет Софии в голову при виде нарисованной звезды. Вечером вы приезжаете в Париж, перехватываете вашу тетю, рассказываете ей уж не знаю что про Стелиоса, который ждет ее в Лионе, увозите ее в своей машине и убиваете. Так. Вы прячете ее где-нибудь, например, в парке Фонтенбло или в Марли, как вам угодно, в общем, в глухом углу, чтобы ее не нашли слишком рано, – что снимает вопрос о дне смерти и необходимости представлять точное алиби, – и к утру возвращаетесь в Лион. Дни идут, в газетах – ничего. Вас это устраивает. Но в конце концов вы начинает беспокоиться. Уголок оказался слишком глухим. Если тело не будет найдено, то вы не получите наследства. Приходит время появиться на месте событий. Вы продаете машину, не забыв пояснить, что ни за что не поедете на ней до самого Парижа, и приезжаете поездом. Вы стараетесь обратить на себя внимание, сидя под дождем с ребенком и даже не думая спрятаться в ближайшем кафе. Нельзя допустить, чтобы поверили, будто София исчезла по своей воле. Итак, вы протестуете, и расследование возобновляется. В среду вечером вы берете машину вашей тети, ночью забираете ее труп, принимаете все необходимые предосторожности, чтобы он не оставил следов в багажнике – трудная задача, пластиковые мешки, изолирующие материалы и зловещие технические подробности, – и заталкиваете его в брошенную колымагу в пригороде. Разжигаете огонь, чтобы уничтожить всякие следы перевозки, перетаскивания, пластикового мешка. Вам известно, что камешек-талисман тети Софии останется цел и невредим. Он же уцелел в вулкане, который выбросил его на поверхность… Дело сделано, тело опознано. Официально вы воспользуетесь машиной, предоставленной вам вашим дядей, только на следующий день. Чтобы покататься ночью без всякой цели, как утверждаете вы. Или – чтобы заставить всех забыть ту ночь, когда вы ездили с совершенно определенной целью, – на случай, если вас видели. Еще одно: не ищите машину вашей тети, вчера утром она отправлена в лабораторию на экспертизу.

– Мне это известно, представьте себе, – перебила Александра.

– Исследование багажника, сидений, – продолжал Вандузлер, – вы, должно быть, слышали об экспертизах такого рода. Она будет возвращена вам немедленно по окончании манипуляций. Вот и все, – заключил он, похлопав молодую женщину по плечу.

Застыв, Александра уставилась в пространство пустым взглядом человека, который измеряет всю глубину своего падения. Марк подумал, не выкинуть ли ему старого мерзавца вон, не схватить ли его за шиворот безукоризненного серого пиджака, не набить ли его смазливую рожу и не вышвырнуть ли его через сводчатое окно. Вандузлер поднял глаза и перехватил его взгляд.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Марк. Тебе бы стало легче. Но побереги силы и пощади меня. Я могу пригодиться, как бы все ни обернулось и в чем бы ее ни обвинили.

Марк вспомнил об убийце, которому позволил смыться Арман Вандузлер вопреки всякому правосудию. Он пытался не терять головы, но только что приведенная крестным гипотеза была правдоподобна. И даже очень правдоподобна. Ему вдруг послышался голосок Кирилла, в четверг вечером сказавшего, что он хочет ужинать с ними, что ему надоело в машине… Так, значит, Александра брала его с собой предыдущей ночью? Той ночью, когда она перевозила труп? Нет. Чудовищно. Мальчик, конечно, вспомнил о других поездках. Александра ездила по ночам уже одиннадцать месяцев.

Марк посмотрел на остальных. Матиас крошил хлеб, уставившись на стол. Люсьен грязной тряпкой стирал пыль с полки. А он ждал, что Александра возмутится, объяснится, закричит.

– Это убедительно, – только и сказала она.

– Правдоподобно, – подтвердил Вандузлер.

– Ты свихнулась, не смей так говорить, – взмолился Марк.

– Она не свихнулась, – возразил Вандузлер, – она очень умна.

– Ну а другие? – сказал Марк. – Не она одна получит деньги Софии. Есть ее мать…

Александра стиснула носовой платок в кулаке.

– Ее мать тут не при чем, – вмешался Вандузлер. – Она не выезжала из Лиона. Каждый день, включая субботу, она ходила на работу. У нее укороченный рабочий день, и по вечерам она забирает Кирилла из школы. Безупречное алиби. Уже проверено.

– Спасибо, – прошептала Александра.

– Тогда Пьер Реливо? – спросил Марк. – Он ведь и есть первый наследник, правильно? К тому же у него любовница.

– Это правда, у Реливо щекотливое положение. Множество ночных отлучек со времени исчезновения жены. Но вспомни, при этом он ничего не предпринимал для ее розыска. А нет тела, нет и наследства.

– Притворство! Он отлично знал, что рано или поздно ее найдут!

– Возможно, – сказал Вандузлер. – Легенек и его не упустит, будь спокоен.

– А другие члены семьи? – спросил Марк. – Лекс, расскажи об остальных.

– Спроси у своего дяди, – сказала Александра, – он, похоже, все узнает раньше всех.

– Поешь хлеба, – посоветовал Марку Матиас. – А то у тебя челюсти свело.

– Думаешь?

Матиас кивнул и протянул ему кусок. Марк, как дурак, принялся жевать, продолжая слушать, как Вандузлер рассказывает, что ему удалось узнать о других.

– Третий наследник – отец Софии, который живет в Дурдане, – говорил Вандузлер. – Симеонидис Старший – страстный почитатель дочери. Не пропускал ни одного ее концерта. В Оперном театре в Париже он и повстречал свою вторую жену. Вторая жена пришла посмотреть на своего сына, простого статиста в спектакле, и была очень им горда. Она была также очень горда знакомством с отцом певицы, сведенным благодаря случайному соседству в партере. Должно быть, решила, что это поможет карьере ее сына, но… слово за слово, они поженились и поселились в ее доме в Дурдане. Два важных обстоятельства: Симеонидис не богат и все еще водит машину. Но основа основ такова: это ревностный поклонник дочери. Совершенно уничтоженный ее смертью. Он собрал о ней буквально все – рассказы, статьи, фотографии, слухи, упоминания, рисунки. Говорят, они занимают целую комнату в их доме. Так и есть?

– Так гласит семейная легенда, – тихо сказала Александра. – Он властный, но славный старик, разве что женился вторым браком на набитой дуре. Дура моложе его и вертит им как хочет, но только не в том, что касается Софии. Это священная область, куда она не имеет права совать нос.

– Сын у нее немного странный.

– Вот как! – откликнулся Марк.

– Не спеши хвататься за соломинку, – предупредил Вандузлер. – Странный в смысле медлительный, вялый, слабовольный тюфяк, живущий на средства матери, хотя ему уже за сорок, ни на что не годный, ввязывающийся время от времени в нелепые грошовые махинации, бесталанный; его то сцапают, то отпустят; короче, скорее убогий, чем подозрительный. София несколько раз находила ему роли в массовке, но даже в этих ролях без слов он никогда не блистал и вскоре бросил театр.

Александра машинально протирала стол белым носовым платком, одолженным ей Люсьеном. Люсьен переживал за свой платок. Матиас поднялся, собираясь на вечернюю смену в «Бочку». Он сказал, что покормит Кирилла на кухне и потом незаметно отлучится на три минуты, чтобы отвести его во флигель. Александра ему улыбнулась.

Матиас поднялся переодеться к себе на этаж. Жюльет требовала, чтобы он что-то надевал под свою форму официанта. Матиасу это было нелегко. Ему казалось, он вот-вот лопнет под тремя слоями одежды. Но точку зрения Жюльет он понимал. Еще она потребовала, чтобы он прекратил переодеваться наполовину в кухне, наполовину в зале, когда уходили клиенты, «потому что его могли увидеть». Тут Матиас точку зрения Жюльет уже не понимал и не мог уловить, почему это неудобно, но ему не хотелось ее раздражать. Поэтому теперь он переодевался в своей комнате и выходил на улицу уже вполне одетым, в трусах, носках, ботинках, черных брюках, рубашке, галстуке-бабочке, жилете и пиджаке, что причиняло ему некоторые неудобства. Но работа его устраивала. Это была такая работа, которая не мешает думать. А Жюльет, как только могла, в те вечера, когда было не слишком много народа, отпускала его пораньше. Сам он охотно провел бы там всю ночь наедине с ней, но поскольку говорил он мало, она об этом и не догадывалась. И отпускала его пораньше. Застегивая ненавистный жилет, Матиас думал об Александре и о том, сколько кусков хлеба пришлось ему отрезать, чтобы спасти положение. Старик Вандузлер хватил через край. Во всяком случае, просто невероятно, сколько хлеба может проглотить Люсьен. После ухода Матиаса все замолчали. С Матиасом часто так случается, подумалось Марку. Пока Матиас здесь, он и рта не раскроет, и всем на это наплевать. А стоит ему уйти – и внезапно будто исчезает каменный мост, служивший опорой, и приходится снова искать равновесие. Он вздрогнул и встряхнулся.

– Засыпаешь, солдат, – сказал Люсьен.

– Вовсе нет, – возразил Марк. – Я перемещаюсь, сидя на месте. Тут дело в тектонике, тебе не понять.

Вандузлер встал и взмахом руки заставил Александру повернуться к нему.

– Все убедительно, – повторила Александра. – Старик Симеонидис не убивал Софию, потому что он ее любил. Его пасынок не убивал Софию, потому что он рохля. Его мать тоже не убивала, потому что она дура. Мама – тоже нет, потому что она мама. И еще потому, что она не уезжала из Лиона. Остаюсь я: я уехала, я соврала матери, я продала машину, я не видела тетю Софию десять лет, я озлобленная, я по приезде настояла на расследовании, у меня больше нет работы, я взяла тетину машину, я езжу без всякой цели по ночам, я спеклась. Да я и так уже была в дерьме.

– Мы тоже, – сказал Марк. – Но одно дело – быть в дерьме, и совсем другое – спечься. В первом случае рискуешь поскользнуться, во втором сгореть. Разница очень большая.

– Оставь свои аллегории, – сказал Вандузлер. – Ей этим не поможешь.

– Маленькая аллегория время от времени еще никому не повредила, – возразил Марк.

– Пока Александре больше пользы от моих слов. Она подготовлена. Она не повторит в понедельник все те ошибки, которые совершила этим вечером: не потеряет голову, не будет плакать, выходить из себя, перебивать, кричать «дерьмо», возмущаться, опускать руки и признавать свое поражение. Завтра она будет спать, читать, гулять с малышом в сквере или на набережных Сены. Ле-генек, разумеется, установит за ней наблюдение. Он собирался. Ей не следует даже замечать этого. В понедельник она проводит сына в школу и явится в комиссариат. Она знает, чего ей ждать. Она изложит свою правду, не поднимая шума, ни на кого не нападая, а это лучшее, что можно сделать, чтобы приостановить натиск полицейского.

– Она скажет правду, но Легенек ей не поверит, – сказал Марк.

– Я не сказал «правду». Я сказал «свою» правду.

– Значит, ты считаешь ее виновной? – сказал Марк, снова теряя голову.

Вандузлер воздел руки и уронил их на колени.

– Марк, чтобы «правда» соединилась с «ее правдой», нужно время. Время. Это все, что нам необходимо. Именно его я и пытаюсь выиграть. Легенек хороший полицейский, но ему хочется слишком быстро выловить кита. Он гарпунщик, ему так положено. А я предпочитаю дать киту уйти на глубину, протащить его в кильватере, остудить жар, если припечет, посмотреть, где кит всплывет на поверхность, позволить ему снова уйти под воду и так далее. Время, время…

– Чего вы ждете от времени? – спросила Александра.

– Реакций, – сказал Вандузлер. – После убийства ничто не остается неизменным. Я жду реакций, даже мелких. Они появятся. Достаточно быть внимательным.

– И ты намерен сидеть сиднем у себя на верхотуре и дожидаться реакций? – сказал Марк. – Не двигаться? Не искать? Не шевелиться? Думаешь, реакции сваляться тебе прямо на голову, как голубиный помет? Знаешь, сколько раз мне на голову падало голубиное дерьмо за те двадцать три года, что я живу в Париже? Знаешь? Один раз, один-единственный! Одно жалкое дерьмецо, хотя в городе миллионы голубей, которые гадят целыми днями. Ну и на что ты надеешься? Думаешь, реакции послушно слетятся сюда, чтобы водрузиться на твою внимающую голову?

– Именно, – сказал Вандузлер. – Потому что здесь…

– Потому что здесь – линия фронта, – подхватил Люсьен.

Вандузлер поднялся и кивнул.

– Твой друг Первой мировой неплохо соображает, – сказал он.

Повисло тяжелое молчание. Вандузлер порылся в карманах и выудил из них две пятифранковые монеты. Он выбрал самую блестящую и исчез с ней в подвале, где были сложены все инструменты. Донесся короткий звук дрели. Вандузлер вернулся с просверленной монетой в руке и тремя ударами молотка приколотил ее к стойке в левом углу камина.

– Ты закончил представление? – спросил у него Марк.

– Раз уж речь зашла о ките, – отвечал Вандузлер, – я прибиваю эту монету к мачте. Она достанется тому, кто загарпунит убийцу.

– Не можешь без этого обойтись? – сказал Марк. – София мертва, а ты развлекаешься. Пользуешься ее смертью, чтобы валять дурака и строить из себя капитана Ахава. Ты просто смешон.

– Это не насмешка, а символ. Разные вещи. Хлеба и символов. Они в основе всего.

– А ты, конечно, капитан? Вандузлер покачал головой.

– Пока я и сам не знаю, – сказал он. – Мы не на бегах. Я хочу этого убийцу и хочу, чтобы все участвовали в погоне.

– Ты бывал и поснисходительнее к убийцам, – сказал Марк.

Вандузлер резко обернулся.

– Этот, – сказал он, – не дождется моего снисхождения. Он – грязная скотина.

– Ах так? Тебе это уже известно?

– Да, известно. Он – мясник. Мясник – ты понял? Всем доброго вечера.