Мертвые, вставайте!

33

Матиасу не спалось. В семь утра он натянул свитер и брюки и бесшумно выскользнул наружу, чтобы постучаться в дверь Жюльет. Дверь ее дома была распахнута настежь. Ее саму он нашел обессилено сидевшей на стуле в окружении трех полицейских, которые переворачивали дом вверх дном в надежде обнаружить Жоржа Гослена, засевшего в каком-нибудь укромном уголке. Другие занимались тем же в «Бочке». Подвалы, кухня – все было прочесано. Матиас стоял, опустив руки и пытаясь прикинуть, какой невообразимый кавардак удалось учинить полицейским всего за какой-то час. Прибывший к восьми часам Легенек отдал приказ обыскать дом в Нормандии.

– Хочешь, мы поможем тебе навести порядок? – спросил Матиас, как только полицейские ушли.

Жюльет покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Я не хочу больше их видеть. Они выдали Жоржа Легенеку.

Матиас с силой сжимал руки.

– Ты сегодня свободен, «Бочка» не откроется, – сказала Жюльет.

– Значит, я могу заняться уборкой?

– Ты? Да, – сказала она. – Помоги мне.

Не прерывая уборку, Матиас пытался поговорить с Жюльет, что-то объяснить ей, подготовить ее, успокоить. Похоже, ей действительно стало легче.

– Погоди, – сказала она. – Смотри-ка, Легенек увозит Вандузлера. Что еще старик ему наговорит?

– Не беспокойся. Он, как всегда, знает, что сказать.

Из своего окна Марк видел, как Вандузлер уехал с Легенеком. Он постарался не сталкиваться с ним утром. У Жюльет был Матиас, который наверняка говорил с ней очень бережно. Он поднялся к Люсьену. Поглощенный переписыванием военного дневника № 1, с сентября четырнадцатого года по февраль пятнадцатого, Люсьен сделал Марку знак не шуметь. Он решил взять дополнительный день отпуска, сочтя, что двухдневный грипп неправдоподобен. Глядя, как Люсьен работает, совершенно безразличный к внешнему миру, Марк подумал, что в сущности и ему лучше всего было бы заняться тем же самым. Война окончена. Итак, вновь впрячься в телегу Средневековья, хотя никто от него ничего не требовал. Работать ни для кого и ни для чего, вернуться к сеньорам и крестьянам. Марк спустился к себе и без особой уверенности открыл свои папки. Гослена не сегодня-завтра поймают. Состоится суд, и все на этом кончится. Александре уже будет нечего бояться, и она продолжит здороваться с ним на улице коротким взмахом рукой. Да, уж лучше одиннадцатый век, чем ждать, когда наступит это время.

Легенек подождал, пока они окажутся у него в кабинете, за закрытыми дверями, чтобы вскипеть.

– Ну что? – орал он. – Гордишься своей работой?

– Весьма, – сказал Вандузлер. – У тебя ведь есть обвиняемый?

– Он бы у меня был, если бы ты не позволил ему смыться! Ты продажен, Вандузлер, ты насквозь прогнил!

– Ну, скажем, я предоставил ему три часа, чтобы вывернуться. Это самое меньшее, что можно дать человеку.

Легенек хлопнул по столу обеими руками.

– Но почему, черт возьми? – крикнул он. – Этот парень тебе никто! Почему ты это сделал?

– Посмотреть, что будет, – беззаботно сказал Вандузлер. – Не следует мешать событиям. Тут ты всегда был не прав.

– Знаешь, чего могут стоить тебе твои мелкие махинации?

– Знаю. Но ты ничего мне не сделаешь.

– Ты так думаешь?

– Я так думаю. Потому что тогда ты совершишь серьезную ошибку, это я тебе говорю.

– А ты не находишь, что в твоем положении неуместно говорить об ошибках?

– А ты сам? Без Марка ты никогда бы не установил связи между смертью Софии и смертью Кристофа Домпьера. А без Люсьена ты никогда не связал бы дело с убийством двух критиков и никогда не опознал бы статиста Жоржа Гослена.

– А без тебя он сидел бы сейчас в этом кабинете!

– Точно. А не сыграть ли нам пока в карты? – предложил Вандузлер.

Молодой помощник инспектора резко распахнул дверь.

– Мог бы и постучаться! – рявкнул Легенек.

– Не успел, – извинился молодой человек. – Там один человек срочно хочет вас видеть. По делу Симеонидис – Домпьера.

– Дело закрыто! Гони его вон!

– Спроси сначала, что за человек, – шепнул Вандузлер.

– Что за человек?

– Это парень, живший в отеле «Дунай» одновременно с Кристофом Домпьером. Тот, что уехал утром на своей машине, даже не заметив рядом с ней тела.

– Пусть войдет, – процедил Вандузлер сквозь зубы.

Легенек сделал знак рукой, и молодой инспектор позвал кого-то в коридоре.

– Сыграем эту партию позже, – сказал Легенек.

Человек вошел и уселся, прежде чем Легенек успел его пригласить. Он был возбужден до предела.

– По какому вопросу? – спросил Легенек. – Давайте короче. У меня подозреваемый в бегах. Ваше имя, род занятий?

– Эрик Массой, руководитель службы SODECO в Гренобле.

– Наплевать, – сказал Легенек. – Что вам нужно?

– Я жил в гостинице «Дунай», – сказал Массой. – Неказистое заведение, но у меня свои привычки. Это совсем рядом с отделением SODECO в Париже.

– Наплевать, – повторил Легенек.

Вандузлер сделал ему знак слегка сбавить обороты, и Легенек сел, предложил сигарету Массону и закурил сам.

– Слушаю вас, – сказал он, снизив тон.

– Я был там в ту ночь, когда убили господина Домпьера. Хуже всего, что утром я, ни о чем не подозревая, сел в машину, а в это время тело лежало совсем рядом, как мне потом объяснили.

– Да, и что?

– Так вот, это было в среду утром. Я поехал прямо в SODECO и оставил машину на подземной стоянке.

– И на это наплевать, – сказал Легенек.

– Да нет, не наплевать! – взвился вдруг Массой. – Если я привожу вам эти подробности, значит, они крайне важны!

– Извините, – сказал Легенек, – я измотан. Дальше!

– На следующий день, в четверг, я поступил точно так же. Я посещал трехдневные курсы. Парковал машину на подземной стоянке и возвращался в отель затемно, пообедав со стажерами. Уточню, что у меня черная машина. Девятнадцатая модель «рено», с очень низким кузовом.

Вандузлер снова сделал знак Легенеку, пока тот не сказал, что ему наплевать.

– Вчера вечером курсы закончились. Так что утром мне оставалось только расплатиться в гостинице и не спеша возвращаться в Гренобль. Я вывел машину и остановился у ближайшего гаража, чтобы залить полный бак. Это гараж, где заправочные насосы стоят снаружи.

– Успокойся, ради бога, – шепнул Вандузлер Легенеку.

– И тогда, – продолжал Массой, – впервые с утра среды я обошел вокруг своей машины среди бела дня, чтобы открыть бак для горючего. Бак размещен с правой стороны, как на всех машинах. Тогда я ее и увидел.

– Что? – спросил Легенек, внезапно насторожившись.

– Надпись. На запыленном переднем правом крыле, совсем низко, была надпись, сделанная пальцем. Я сначала подумал, что это работа мальчишек. Но мальчишки обычно пишут на ветровом стекле, и они пишут: «Помой меня». Тогда я встал на четвереньки и прочел. У меня черная машина, на нее ложатся и грязь, и пыль, и надпись была очень отчетливой, как на доске. И тогда я понял. Это Домпьер написал на моей машине перед тем, как умереть. Он ведь не сразу умер, да?

Наклонившись вперед, Легенек буквально затаил дыхание.

– Нет, – сказал он, – он умер через несколько минут.

– Значит, когда он лежал на земле, у него хватило времени и сил протянуть руку и написать. Написать на моей машине имя своего убийцы. Повезло, что с тех пор не было дождя.

Две минуты спустя Легенек звал полицейского фотографа и мчался на улицу, где Массон припарковал свой черный и грязный «рено».

– Еще немного, – кричал Массон, несясь за ним, – и я запустил бы ее в мойку. Невероятная штука жизнь, правда?

– Вы свихнулись, что оставили подобную улику прямо на улице! Кто угодно может нечаянно стереть ее!

– Представьте себе, что мне не позволили припарковаться во дворе вашего комиссариата. Таковы, как они сказали, предписания.

Трое мужчин опустились на колени перед правым крылом. Фотограф попросил их отодвинуться, чтобы он мог сделать свою работу.

– Один снимок, – сказал Вандузлер Легенеку. – Мне нужен один снимок, как только будет возможно.

– Чего ради? – возмутился Легенек.

– Ты не один распутываешь это дело, сам знаешь.

– Даже слишком хорошо знаю. Получишь свой снимок. Зайди через час.

Около двух часов дня Вандузлер высадился из такси у Гнилой лачуги. Такси дорого стоило, но минуты тоже шли в счет. Он быстро вошел в пустую трапезную, схватил так и не обмотанную тряпкой швабру и семь раз звонко ударил в потолок. Семь ударов означали «Спуск всех евангелистов». Один удар требовался, чтобы позвать святого Матфея, два удара для святого Марка, три для святого Луки и четыре для него самого. Семь – для всех. Эту систему разработал Вандузлер, потому что всем надоело попусту бегать вверх-вниз по лестнице.

Матиас, который возвратился домой, спокойно пообедав у Жюльет, услышал семь ударов и, прежде чем спуститься, отстучал их Марку. Марк передал сигнал Люсьену, который оторвался от чтения, пробормотав: «Всем на передовую. Выполнять задание».

Минуту спустя они собрались в трапезной. Выдумка со шваброй была действительно удобной, только портила потолки и не позволяла сообщаться с внешним миром, как по телефону.

– Готово? – спросил Марк. – Гослена схватили или он успел застрелиться?

Прежде чем заговорить, Вандузлер проглотил большой стакан воды.

– Представьте себе человека, которого только что несколько раз пырнули ножом и который знает, что он вот-вот умрет. Если у него еще достает сил и средств оставить послание, что он напишет?

– Имя убийцы, – сказал Люсьен.

– Все согласны? – спросил Вандузлер.

– Это очевидно, – сказал Марк.

Матиас кивнул.

– Хорошо, – сказал Вандузлер. – Я думаю так же, как вы. И за мою карьеру мне встречалось множество подобных случаев. Жертва, если может и если знает своего убийцу, всегда пишет его имя. Всегда.

С озабоченным лицом Вандузлер вытащил из куртки конверт, в котором лежала фотография черной машины.

– Перед тем как умереть, – продолжал он, – Кристоф Домпьер написал на запылившемся кузове машины имя. В течение трех дней это имя гуляло по Парижу. Владелец машины обнаружил надпись только сейчас.

– «Жорж Гослен», – сказал Люсьен.

– Нет, – сказал Вандузлер. – Домпьер написал «София Симеонидис».

Вандузлер швырнул снимок на стол.

– Живой труп, – пробормотал он.

Онемев, трое мужчин подошли поближе, чтобы рассмотреть снимок. Ни один из них не решался притронуться к нему, будто испытывая страх. Надпись пальцем, оставленная Домпьером, была слабой, неровной, к тому же ему пришлось поднять руку, чтобы дотянуться до низа дверцы. Но никаких возможных сомнений не оставалось. Он написал в несколько приемов, как бы собирая последние силы, «Sofia Simeonidis». В слове «Sofia» буква «а» написана не до конца да и орфография хромает. Вместо «Sophia» он написал «Sofia». Марк вспомнил, что Домпьер говорил «госпожа Симеонидис». Ее имя было ему непривычно.

Сраженные, все молча уселись подальше от снимка, на котором было написано, черным по белому, чудовищное обвинение. Живая София Симеонидис. София, убившая Домпьера. Матиас содрогнулся. В эту пятницу, в самом начале дня, над трапезной впервые нависли тревога и страх. В окна светило солнце, но у Марка похолодели пальцы и поползли мурашки по ногам. Живая София, которая подстроила свою мнимую смерть, сожгла вместо себя другую и оставила для опознания базальтовый камешек. София прекрасная, рыщущая ночью по Парижу и по улице Шаль. Совсем рядом. Ожившая мертвая.

– Ну а Гослен? – тихо спросил Марк.

– Это не он, – так же тихо сказал Вандузлер. – В любом случае, я знал это уже вчера.

– Ты знал?

– Помнишь те два волоса Софии, которые Легенек обнаружил в пятницу четвертого в багажнике машины Лекс?

– Конечно, – сказал Марк.

– Накануне этих волос там не было. Когда в четверг стало известно о пожаре в Мезон-Альфоре, я дождался ночи, чтобы пойти пропылесосить багажник ее машины. Со времен своей службы у меня сохранился набор необходимых принадлежностей, очень удобный. В том числе пылесос на батарейках и чистые пакеты. В багажнике не было ничего – ни волоска, ни обрезка ногтя, ни клочка одежды. Только песок и пыль.

Трое мужчин ошеломленно уставились на Вандузлера. Марк вспоминал. Это было той ночью, когда, сидя на седьмой ступеньке, он занимался тектоникой плит. Крестный вышел по нужде с пластиковым пакетом.

– Это правда, – сказал Марк. – Я думал, ты ходил помочиться.

– Я и помочился тоже, – подтвердил Вандузлер.

– Ах вот как, – сказал Марк.

– Вот почему меня здорово позабавило, – продолжал Вандузлер, – когда наутро Легенек забрал машину и нашел в ней два волоса. У меня было доказательство, что Александра к этому убийству не причастна. А также доказательство того, что кто-то приходил ночью после меня, чтобы подбросить эти улики и подставить бедную девочку. И это не мог быть Гослен, поскольку Жюльет утверждает, что он возвратился из Кайена только в пятницу к обеду. Это правда, я велел проверить.

– Но почему, черт возьми, ты ничего не сказал?

– Потому что я действовал вне закона, и потому что мне нужно было сохранить доверие Легенека. А еще потому, что я предпочел позволить убийце, кто бы он ни был, поверить, что его планам не помешают. Оставить у него аркан на шее, приспустить веревку и посмотреть, где кит, почувствовав свободу и уверенность в себе, вынырнет из воды.

– Почему Легенек не забрал машину еще в четверг?

– Он упустил момент. Но вспомни! Уверенность в том, что речь идет о теле Софии, появилась только днем, и довольно поздно. Первые подозрения были направлены против Реливо. Невозможно все предусмотреть и за всем уследить в первый же день расследования. Но Легенек чувствовал, что он недостаточно проворен. Он не дурак. Поэтому он и не предъявил обвинений Александре. Насчет этих волос он ни в чем не был уверен.

– Ну а Гослен? – спросил Люсьен. – Зачем нужно было просить Легенека брать его под стражу, если вы были уверены в его невиновности?

– С той же целью. Чтобы дать действию разворачиваться, событиям – следовать друг за другом и ускоряться. И чтобы посмотреть, как воспользуется этим убийца. Убийцам надо оставлять руки свободными, чтобы они могли допустить ошибку. Ты же видишь, что я, через посредство Жюльет, позволил Гослену удрать. Мне не хотелось, что его беспокоили из-за той старой истории с нападением.

– Так это все-таки его рук дело?

– Конечно. Это читалось в глазах Жюльет. Но убийства – нет. На самом деле, святой Матфей, ты можешь пойти сказать Жюльет, чтобы она дала знать своему брату.

– Вы думаете, она знает, где он?

– Конечно, знает. Он наверняка на Побережье. В Ницце, Тулоне, Марселе или где-то поблизости. Готовый по первому знаку отплыть на другой берег Средиземного моря с фальшивыми документами. Можешь рассказать ей и про Софию Симеони-дис. Но пусть все остаются начеку. Она все еще жива и где-то прячется. А вот где? Не имею ни малейшего представления.

Матиас оторвал взгляд от снимка, лежавшего на сверкающем деревянном столе, и бесшумно вышел.

Марк, совершенно одуревший, почувствовал слабость. Мертвая София. Живая София.

– «Вставайте, мертвые!» – прошептал Люсьен.

– Значит, это София убила обоих критиков? – медленно произнес Марк. – За то, что они нападали на нее, за то, что они могли сломать ее карьеру? Но такое невозможно!

– У певиц очень даже возможно, – сказал Люсьен.

– Она убила их обоих… А впоследствии об этом кто-то догадался… и она предпочла скорее исчезнуть, чем быть привлеченной к суду?

– Не обязательно кто-то, – сказал Вандузлер. – Это могло быть и дерево. Она убила, но в то же время была суеверной, тревожной, жила, возможно, в постоянном страхе, что однажды ее поступок будет раскрыт. Таинственно появившегося в ее саду дерева могло хватить, чтобы она потеряла голову. Она увидела в нем угрозу, начало шантажа. Заставила вас выкопать под ним яму. Но под деревом никого и ничего не было. Оно появилось только для того, чтобы стать знаком. Может быть, она получила письмо? Мы никогда об этом не узнаем. Так или иначе, она предпочла исчезнуть.

– Ей надо было всего лишь числиться исчезнувшей! Не было необходимости сжигать вместо себя другую женщину!

– Именно так она и собиралась поступить. Чтобы все поверили, что она уехала со Стелиосом. Но, вся отдавшись планам бегства, она забыла о приезде Александры. Она вспомнила о ней слишком поздно и поняла, что племянница не поверит в то, что она могла исчезнуть, не дождавшись ее, и что будет начато расследование. И тогда, чтобы ее оставили в покое, ей пришлось позаботиться о трупе.

– А Домпьер? Как она могла узнать, что Домпьер о ней расспрашивал?

– Должно быть, она пряталась в то время в своем доме в Дурдане. Там она и увидела, как к ее отцу идет Домпьер. Она поехала вслед за ним и убила его. А он написал ее имя.

Вдруг Марк закричал. Ему было страшно, ему было жарко, он дрожал.

– Нет! – кричал Марк. – Нет! Это не София! Это не она! Она была красива! Это чудовищно, просто чудовищно!

– «Историк не должен отказываться что-либо слышать», – сказал Люсьен.

Но Марк вышел, крикнув Люсьену, чтобы тот катился ко всем чертям с его Историей, и побежал по улице, зажав уши руками.

– Чувствительный малый, – сказал Вандузлер. Люсьен вернулся в свою комнату. Забыть обо

всем. Работать.

Вандузлер остался с фотографией один на один. Голова у него раскалывалась. Легенек сейчас как раз должен был прочесывать места, где собирались клошары. Чтобы найти женщину, пропавшую после второго июня. Когда они расстались, под Аус-терлицким мостом уже обнаружился один след: постоянная обитательница этих мест по имени Луиза, которую никакими угрозами не удавалось выгнать из ее пролета под мостом, обставленного старыми коробками, хорошо известная своими скандальными выходками на Лионском вокзале, похоже, отсутствовала на своем посту уже больше недели. Вероятно, София Прекрасная выманила ее оттуда и сожгла.

Да, у него раскалывалась голова.