Место преступления

Глава десятая ФИЛИНЫ ЗНАКОМЫЕ

Любая работа, за которую ни принялся бы Юрий Гордеев, обычно начиналась у него либо с милиции, либо с прокуратуры. Сейчас нужен был городской отдел милиции. Так что первым делом он и отправился туда прямо с утра.

У дежурного, которому представился, что называется, по всей форме, предъявив адвокатское удостоверение и договор с московским частным охранным предприятием «Глория» на защиту сотрудника агентства Агеева Ф.К., подписанный зам директора А.Б.Турецким, узнал, что полковник Крохалев, скорее всего, отвез задержанного гражданина Агеева к себе, в Дорогобуж. А сюда он даже и не заезжал. И ни о каком задержаний дежурный, сменившийся незадолго перед появлением адвоката, ничего не слыхал. Вероятно, вчерашний дежурный — тоже, поскольку, сдавая дежурство, ничего о таком факте не говорил.

— Да как же это так? — изумился адвокат. — В городе арестован человек, произошло убийство, и никто ничего не знает?

— Нет, ну зачем так? — обиделся дежурный — был он молод, этот старший лейтенант, и не разучился еще краснеть. — Про убийство Плюшкина известно. Бригада выезжала. Младший советник юстиции Прыгин возглавил.

— Это какой же? — наивно спросил Юрий Петрович, будто в городе было несколько Прыгиных, но за него почему-то не обиделся дежурный:

— Нет, он один у нас. Василь Захарыч.

— А это, случайно, не он расследовал дело об убийстве Краснова, предпринимателя?

— Ха! А кто его убивал-то? Сам же! Известно всем.

— He-а, ошибаешься, старлей, не всем. Это Крохалеву вашему с Прыгиным известно, а все остальные знают правду. Только молчат, потому что боятся страшного зверя в лесу.

Мимо проходили двое милиционеров, услышали ответ и, кивнув дежурному, остановились, наверное, чтоб послушать. И Гордеев, заметив их краем глаза, продолжил:

— А где сидит-то этот ваш фокусник Прыгин, который младший советник? В каком кабинете?

И вообще, он на месте или рыскает? В поисках истины?

Милиционеры хмыкнули, улыбнулся и дежурный.

— Нет, он на месте, второй этаж, двадцатый. А вы, что ль, по вчерашнему делу? По убийству этому?

Гордеев подумал: нормальный парень, да и эти — вроде не разбойники, хотя сходу кто скажет?

— Понимаете, я-то, вообще говоря, по Красновскому делу, в котором тут мастера сыска напутали столько, что теперь разгребать надо. Но оно, как я вижу, связано и со вчерашним. Но не убийством, а задержанием подозреваемого в убийстве. Без всяких к тому оснований! Одного не могу понять, мужики, извините, конечно, — он обернулся и к тем двум, — как это у вас получается, что приезжает, понимаешь, дядя хрен знает откуда, арестовывает по своей охоте человека и увозит его, опять-таки, хрен знает куда? И никто из тех, кто обязан знать о задержании, не в курсе? У вас что, не милиция, что ли?

— Да чего там обсуждать, — один из милиционеров, младший лейтенант, зло скривил лицо, — это ж Крохалев! А кто против него слово скажет? Он же у нас — как в своем доме. Делает, что хочет. Да и живет тут. Сестра, шуряк построились, сам перебираться собирается, слухи ходят. Заместо того Краснова…

— Ты, Верстак, говори, да не заговаривайся! — прикрикнул дежурный и высунулся в окошко. — С твоим языком долго будешь с одной кнопкой бегать. А вы не слушайте, болтовня это.

— Как же болтовня, товарищ старший лейтенант? Краснова-то убили, стало быть, осталось ему теперь вдову из ее дома выгнать, и дело — в шляпе. Можно полковнику вселяться. Справа — свой, а слева — своя. Разве не так? Вот и будет тогда называться эта улица — Крохалевской. Или Сутягинской, на выбор, кому как нравится, — Гордеев сказал это таким тоном, чтобы слова его сошли за шутку.

Но в смехе молодых офицеров милиции Юрий Петрович расслышал другие интонации: заметно было, что им определенно не нравилось то, что происходит у них в отделе. Выходит, у Крохалева и оппозиция есть, не всех, значит, он прижал здесь к ногтю.

— Не знаю, как про улицу, — дежурный сердито насупился. — А вы, если у вас дело к Прыгину, так и идите. А если своего искать собираетесь, то езжайте в Дорогобуж. Там изолятор, наверное, туда и отвезли. Мы не в курсе. У нас изолятора нет, есть «обезьянник», но там сейчас пусто. До вечера.

— А по вечерам бывает людно? — засмеялся Гордеев, чтобы разрядить обстановку.

— Как везде, — ответили оба милиционера. — Мелочевка с автовокзала… Бомжи, карманники…

— Неужто даже карманников ловите? — адвокат удивленно поглядел на «молодежь». — Ничего себе, так это ж самый «трудный» преступник! Только за руку и можно взять! Ну, мастера, молодцы, примите мое поздравление. Я — в прошлом следователь Генеральной прокуратуры, знаю, почем с ними фунт лиха.

— В Генеральной прокуратуре? — теперь удивился «младший». — А чего ж ушли? Или того, поперли? — он смешно ощерился.

— Нет, мужики, я их сам послал, было такое время в стране, когда она еще страной была, вы уже не застали его, слава Богу. Разгоняли всех, кто умел работать. А многие сами ушли. Кто в адвокатуру, кто в охранники, а кто в частные сыщики.

— Было! — усмехнулся второй. — Будто сейчас не то!

— Васин, ты бы шел работать! — дежурный с осуждением высунулся из окна. — Чего стоите-то? Двигайте на свою «землю»!

Те повернулись и ушли, не прощаясь. Понял и Гордеев, что ему дальнейшие разговоры тоже ни к чему. Главное он уже узнал. Поблагодарил дежурного и отправился к лестнице.

Василий Захарович Прыгин ростом был с Гордеева, но худой и узкоплечий, как жердь. Мундир с погонами майора юстиции висел на нем, а не «сидел», как положено выглядеть форме. Про таких говорят: верста ходячая. Лицо узкое, со втянутыми серыми щеками и высоким лбом. Очень злыми бывают такие люди, ибо знают, что не вызывают уже одним своим видом теплых чувств у окружающих. Не вызвал он «теплоты» и у Юрия Петровича, но совсем по другой причине.

Он представился и протянул следователю договор с Красновой В.Б., заключенный им от имени московской адвокатской конторы № 10. Прыгин, не предлагая сесть и сам не садясь, прочитал, демонстрируя свою дальнозоркость, документ, лежащий перед ним на столе, помолчал, глядя в окно, и только потом предложил сесть. И сел сам. Посмотрел с ожиданием на адвоката. Гордеев достал свое удостоверение и протянул следователю. И это посмотрел Прыгин, кивнул — От меня-то чего хотите? Дело спущено в архив. За отсутствием доказательств и улик для рассмотрения иных версий, кроме самоубийства. А у вас иное мнение?

— Иное. Там, на месте преступления, произошло убийство.

— И что же, факты имеете? — Прыгин неприятно усмехнулся.

— Имею, как вы догадываетесь. Во-первых, имеется акт судебно-медицинской экспертизы, в которой категорически отрицается версия самоубийства. Там даже указано примерное расстояние, с которого был произведен выстрел. Да и поза тела покойного противоречит версии о самоубийстве. Никак не получатся, Василий Захарович.

— Интересно, и где ж вы взяли такой акт? Что-то я не припомню, чтобы подобное было в деле.

— А его, наверное, и не было. У вас, по всей вероятности, оказалась фальшивка, подложный документ, который и передал вам полковник Крохалев. А подлинник — он другой. Я с удовольствием предъявлю его вам. Только позже, а пока — копию. Но есть и оригинал, можете быть уверены. А то я ведь хорошо знаю, как иногда совершенно неожиданно для окружающих, буквально сами по себе, исчезают документы из возбужденных уголовных дел.

— И кем же подписан этот ваш… акт? — с сарказмом спросил следователь.

— Тем, кто был на месте преступления и проводил экспертизу. Судебным медиком Авакумовым Игорем Федосовичем. Тайны тут никакой. Просто, я думаю, господину Крохалеву потребовалось подтверждение его собственной версии, вот он и надавил на честного врача, пригрозил даже. А сам продиктовал свое заключение секретарше главного врача и потребовал, чтобы Игорь Федосович подписал его. А затем вручил акт вам, тем самым сознательно введя вас в заблуждение. Я тоже следователь, только бывший, и уж нам-то с вами, Василий Захарович, отлично известно, как такие подлоги совершаются. Разве не так? Впрочем, имеется еще ряд серьезных обстоятельств, которые категорически отрицают даже намек на самоубийство. — И, не давая Прыгину очнуться от неприятной новости, Гордеев продолжил тем же дружелюбным тоном: — Так вы советуете мне отправиться в Дорогобуж? Что ж, я так и сделаю. Только вы уж, как положено, черкните свое разрешение в архив прокуратуры. Вы ж ведь прекращали дело, я не ошибаюсь? А то ведь набегут со всех сторон, уговаривать станут, чтоб не тревожил прах покойника. Как там у вас районный прокурор, по-прежнему всех боится? — Гордеев усмехнулся понимающе. — В самом деле, Василий Захарович, не к Сердюку же с такой мелочью обращаться? Это ж только представьте себе, мне прямо от вас придется в Москву звонить, в Генеральную прокуратуру, оттуда станут звонить Борису Петровичу, а он с вопросами — к районному прокурору, а тот — опять к вам… Так зачем нам гулять по кругу. Все равно ведь достану дело, просто и вашего времени жалко. Да и выводы в конечном счете могут оказаться нехорошими.

— А я разве возражаю? — нейтральным тоном заявил Прыгин. — Охота вам копаться, валяйте, только все ваши догадки…

— Да не догадки, Василий Захарович…

— А я сам расспрошу Игоря Федосовича, — с угрозой произнес следователь.

— Не советую, чисто по-дружески. На вас же, я знаю, уже и вчерашнее дело повесили, а там опять та же история повторяется.

— Вам-то откуда известно?! — почти зарычал вдруг следователь.

— Да все от того, кто позже был задержан полковником, Василий Захарович, — улыбнулся в ответ Гордеев. — Мне теперь и к нему допуск нужен.

— Так обвинение против предполагаемого убийцы еще не выдвинуто, куда вы торопитесь?

— А если не выдвинуто, на каком основании задержан?

— А это вы можете выяснить у тех, кто производил задержание.

— Что ж, мне ясна ваша позиция, Василий Захарович. Значит, вы ничего не решаете, а решает тут у вас только один человек, который считает себя вправе распоряжаться чужими судьбами. В таком разрезе у нас, очевидно, и состоится беседа с вашим смоленским прокурором, ведь должен же он узнать, как в его епархии относятся к соблюдению норм закона его сотрудники. Вы согласны со мной?

— Слушайте, чего вы от меня-то хотите? Все, что вам потребовалось, вы получили!

— Нет, не все. Я — адвокат задержанного вами без всякого предъявления обвинения сотрудника уважаемого охранного предприятия, с которым, извините, не гнушается работать даже Генеральная прокуратура…

— Послушайте, господин адвокат! Вы мне уже надоели со своей Генеральной прокуратурой!

— Я думаю, вы не правы, Василий Захарович, — спокойно парировал Гордеев. — Неужели вы считаете, что вправе держать в тюрьме задержанного, а затем, по истечении трех суток, не найдя решительно никаких доказательств его виновности, поскольку у него есть железное алиби, которое почему-то совсем не заинтересовало господина полковника, отпустите Агеева со своими извинениями, и этого всем нам будет достаточно? Ошибаетесь, уважаемый. И ошибаетесь вдвойне, если думаете, что подобное самоуправство сойдет и вашему Крохалеву с рук. Могу вас уверить, что мы постараемся доказать, какими мотивами пользовался полковник милиции, совершая откровенное беззаконие. Можете прямо так и передать мои слова ему.

Юрий Петрович знал, что примерно в это время, или чуть позже, у патологоанатома будет Турецкий, который проведет с доктором «душеспасительную беседу», чтобы обрисовать общую картину расследования и заполучить того в союзники.

Филя докладывал, что Игорь Федосович — человек честный, но, как все честные люди, окруженные со всех сторон недоброжелателями, имеет иногда свою точку зрения на пути и способы достижения справедливости. Но ведь может он и не захотеть вступать с Крохалевым в открытую конфронтацию: мол, вот вам подлинный акт медэкспертизы, и идите от меня прочь!

Турецкий выехал из дома раньше, поскольку Гордеев задержался, чтобы максимально подробно расспросить Катерину Ивановну обо всех событиях, коим она была непосредственной свидетельницей. Вера знала все-таки из вторых рук. Александр Борисович звонил адвокату и сказал, что посещение компании «Ника» было удачным, и высказался насчет самой Ники. Во всяком случае, считал Турецкий, этим «открытием», а также принадлежностью домов, окруживших Красновых, семейству Крохалевых-Сутягиных вполне уместно оперировать как фактами, уличающими полковника в неправомерных действиях. Разговоры вокруг этих «открытий» совсем не помешают новому расследованию. Хотя и обозлят Крохалева, а это и нужно. Вспыхнет и — сорвется… с резьбы. С рельсов сойдет…

Одним словом, разговор закончился тем, что следователь Прыгин не возражал, о чем и написал в архив прокуратуры, а затем и в следственный изолятор Дорогобужа, разрешая адвокату встречу с задержанным Агеевым. Гордеев, словно сменив гнев на милость, искренне того поблагодарил, уселся в свой джип и отбыл в Дорогобуж. Он знал, конечно, что молва о его приезде достигнет ушей полковника прежде, чем адвокат объявится в архиве или в изоляторе. Но прямого столкновения Крохалев, вероятно, постарается избежать. А вот какова будет реакция его — неизвестно.

Начать Юрий Петрович решил не с архива с делом Краснова, а с Агеева. В следственном изоляторе дежурный долго рассматривал, чуть ли не на просвет, разрешение, подписанное Прыгиным, а затем ушел куда-то, предложив посетителю подождать. Вероятно, звонил: проверял или перепроверял, неизвестно, но явился мрачный и выписал разрешение для беседы с задержанным в следственном кабинете.

Филипп пришел, не скрывая ухмылки, подмигнул и пожал руку. Сели за стол друг напротив друга. Вид у Агеева был бодрый и свежий, будто он не в тюрьме находился, а в санатории с привлекательными медсестричками и покладистыми горничными на этажах. Ах, где же ты, «безбашенная» юность!..

— Рассказывай, — сказал Гордеев. — На кой тебе хрен нужна была эта самодеятельность?

— Юра, да иначе же их на чистую воду и не вывести. Они должны совершать ошибки, что и делают, пытаясь доказать недоказуемое. — Он наклонился к Гордееву и почти прошептал: — Не волнуйтесь, ребятки, я все сделал абсолютно чисто. У них — ни малейших зацепок. Зато у меня уже есть кое-что на них… Тут такой спектакль разыграли, впору диву даваться…

Работая одно время — после увольнения из армии — в московском уголовном розыске, Филипп, естественно, не только задерживал, но и беседовать ему приходилось с сидельцами, да хоть в тех же «Петрах» — следственном изоляторе на Петровке. И он прекрасно знал, как положено вести себя новичку, впервые оказавшемуся в камере, где содержались не простая публика, типа карточных «кидал», карманников и хулиганов, но и особая публика — вплоть до воров в законе. Есть свой порядок и ритуал, есть старший по камере, обычно «смотрящий» — один из самых уважаемых уголовников, без совета или разрешения которого в камере ничего, по существу, не делается.

Вот и Филя, провожаемый мордоворотами в камеру, не стал нарушать существующего на этой территории жизни закона. Войдя, первым делом громко поздоровался с присутствующими, а их было десятка полтора на довольно тесное, старое помещение, пожелал здоровья и удачи, а затем спросил, к кому может обратиться. Такое обращение понравилось, но далеко не всем. Посыпались реплики, типа того, что спрашивать он может у своего начальника в ментовке, и вообще, чего надо в камере «гнилому менту»? Значит, уже предупредили, что придет именно он, с которым надо устроить серьезный и жесткий «разбор». Поучить, место у параши указать, как самому последнему «опущенному», и на его угрозы никакого внимания не обращать. Ничего нового, одно и то же. Да и публика тут такая, которой не «западло», получается, исполнять указания начальника милиции, то есть не чтит она старых воровских законов, запрещающих честным ворам якшаться с ментами. Что ж, тем хуже крикунам. Их и было-то трое, похожих на братков, которые обычно попадаются на откровенном рэкете. Сила есть, ума не надо.

Но Агеев не обратил внимания на крикунов и смотрел выжидающе, молча и сохраняя свое достоинство. А те между тем, не слыша ответной реакции, наглели. Молчал, с интересам рассматривая тщедушного новичка, и лысый пожилой человек в углу, на нижней койке. Был он без рубашки, в майке, и привлек внимание Агеева замысловатой татуировкой на обоих плечах и руках. Он наверняка и есть старший. Подождем, решил Филя, пока соизволит слово сказать.

А наглая троица продолжала «базлать» между собой, ожидая, когда новичок хоть как-то отреагирует. И чем дольше молчал Филя, тем смелее они становились. Наконец один, высокий, в старой ковбойке, потертых джинсах и сандалиях на босу ногу, встал со шконки и направился с победным видом к Филиппу, потирая руки от предвкушения потехи. Агеев не обращал на него внимания. А когда тот подошел совсем близко, на расстояние вытянутой его длинной руки, и лениво замахнулся, чтобы припечатать «мелкого», Агеев сделал почти неуловимый выпад в его сторону, подсечку, и тот, перевернувшись через Филино плечо, всем телом с треском «впечатался» в бетонный пол камеры. Да так и остался лежать. А Филипп оглядел камеру, перешагнул через лежащего и спокойно, будто ничего не произошло, спросил:

— А что, на этой хате теперь, как в дорогобужской «ментуре», полный беспредел? Всех уже, что ли, загнал Крохалев под свою задницу? И как, ничего, братва? — он посмотрел на тех, двоих. — Вам нравится, и не воняет? — Он присел боком на шконку, посмотрел на лежащего, ткнул его носком ботинка и внятно произнес: — Хватит притворяться, вставай, это я тебя в четверть силы приложил. Вот если б в полную, тогда б ты не встал. Но я тебя-дурака, прихвостня Крохалевского, курочить не стану, не дорос еще, сопливый. Поднимайся и вали от меня… А я думал, тут — честная компания…

— Правильно думал, — глухо сказал пожилой в углу. — Давай сюда… — И когда Агеев подошел, кивнул и присел напротив, спросил: — С чем явился? За какие грехи?

— Не поверишь, отец, — признал его старшинство Филя. — Шьют «мочилово», только — вот им, — он сделал известный жест. — Зарвался Крохалев. Кипятком мочится.

— От тебя, что ли?

— И от меня тоже.

— Так ты — мент?

— Нет, отец, я — сыщик. Людей охранять приходится от таких вот ментов. И это дело у меня получается, потому я им и мешаю. А к милиции я никакого отношения не имею. Частная контора. — Филипп вдруг засмеялся: — Ревнивым женам и мужьям уличить друг дружку в изменах помогаем. А тут человека убили и пытаются списать на самоубийство. Чтоб всем сразу его имуществом завладеть: делом, домом, машиной и молодой женой. Во как живут! Вот вдова и пожаловалась на полный беспредел милиции. В Москву приехали, помочь просили найти настоящего убийцу, а он — вот же, рядом ходит, при погонах полковничьих. Этих вон, — Филипп повернулся и указал пальцем на троих в противоположном углу, куда двое перенесли того длинного, — молодых дураков с пути истинного сбивает, а они — наверняка его стукачи.

— Не боишься ответить? — пожилой с интересом посмотрел на Филю.

— Не боюсь. Я, отец, в спецназе воспитан.

— Оно и заметно, — усмехнулся тот и отвернулся. А потом посмотрел еще раз внимательно и сказал, показывая на шконку напротив себя, на которой боком присел Агеев, — вот тут спать будешь. В очередь. Не «Метрополь».

— Ясно, спасибо. Тут такое дело, скоро адвокат подъедет. Так если по его части чего надо, скажи, я передам или у него спрошу.

— Посмотрим, — ответил тот и отвернулся, потеряв всякий интерес…

Гордеев выслушал недлинный рассказ Фили и улыбнулся. Нечто подобное, в смысле, о похожих ситуациях, он уже слышал не раз — от своих, кстати, клиентов, и подумал, что в тюремной камере само понятие справедливость иной раз звучит, да и воспринимается, гораздо естественнее, чем в той же милиции. Однако ничего хорошего в этом нет. Это называется: дожили. Или, как прикалывается нынешняя молодежь: «Картина Репина «Приплыли»…

— Как у тебя сейчас? — спросил Юрий Петрович, не увидев каких-либо заметных изменений ни во внешности, ни в характере Фили.

— Нормально, — без раздумья ответил тот. — Братва ночью не приставала, правда, и я не спал. А они, возможно, ждут дальнейших указаний. Но. если вы не будете чесаться, а загоните полковника в цейтнот, указаний от него и не последует. Что я — ему, когда у него у самого в заду смола скоро станет плавиться! Вы только не спите, действуйте. А Сан Борисыч пускай за домом вдовы все-таки присматривает, раненый зверь бывает опасным. А обо мне не беспокойтесь, ну, не посплю еще ночку — велика беда, днем отосплюсь. Днем-то они не полезут. Вы, главное, не тяните, работайте! И обязательно — зайдите к Авакумову, он, вероятно, и по второму делу будет проводить судебно-медицинскую экспертизу, там время смерти важно определить поточнее, вряд ли кто-то из них после полуночи к ростовщику этому приходил, хотя я, покидая дом, оставил дверь незапертой. Но это они его, скорее всего, утром «приделали», а у меня на этот случай имеется твердое алиби.

— Ты тут, я смотрю, полностью освоился, — Гордеев улыбнулся. — Так скажи мне, кто, по-твоему, мог убить этого ростовщика? Сам полковник?

— Вряд ли, он играет в интеллигента: не матерится, брани не переносит, пытается быть вежливым даже, когда руки чешутся в морду дать. Он свои руки марать не станет, он кого-нибудь заставит… — Филипп задумался. — А знаете что? Возьмите-ка за бока того парня, ну, вечного помощника — Лешку Захарикова. Он трус и подлец. Потрясите его маленько, пусть Сан Борисыч грозно посмотрит на него и рявкнет, как это у него хорошо получается. Да еще «ксиву» с генеральскими погонами в нос ткнет, тот и вскинет лапки. И расскажет, что там и как было. Можете ему и магнитофонную запись продемонстрировать, чтоб он понял — у нас сидит на жестком крючке. И полковник его не помилует за эти признательные показания. А Игорь Федосович может просто перечислить тех, кто оказался возле трупа, когда приехала опергруппа. Вот и делайте выводы. Только не опоздайте с тем Захариковым. Если полковник уж начнет зачистку, он станет убирать всех, кто был задействован им в операциях. Я видел его мордоворотов, а потом еще и с одним охранником фабрики чуть не познакомился, как говорится, «в натуре», и не хотел бы повторения. Чисто по-человечески, как говорится. Это тот случай, когда без жертв не обойдется, ребятки у этого Крохалева, по-моему, натасканы по всем правилам. Имейте это в виду и будьте сами осторожны.

— Ладно, мы попробуем тебя еще сегодня все-таки вытянуть, но в районной прокуратуре, где я думал застать прокурора, увы, сказали: отбыл в Смоленск. А в районном отделе милиции, куда я только что, перед тобой, заезжал, мне сказали, что Крохалев тоже еще с утра куда-то отбыл. Может быть, предположили, даже в Москву намылился. Если туда, это понятно, наверное, пытается узнать, кто конкретно в верхах на него «бочку катит». А куда же еще ему деваться?

— Деваться-то он может куда угодно. Жаль, что я здесь…

— Сам виноват!

— Да знаю, — Филя поморщился. — Надо бы за его домом проследить, он — хитрый зверюга, может и «ноги сделать», если почует опасность.

— Филя, ну что ты, в самом деле! Судя по тому, что ты сидишь тут, его такие мелочи, как московские сыщики и адвокаты — в одном стакане, не сильно волнуют! — отмахнулся Гордеев. — Что он, ребенок? Не понимает, чем побег ему грозит? На него же сразу всех собак повесят.

— Думаю, что как раз именно это он и понимает. И, возможно, уже не надеется на помощь своих людей. И в той же районной прокуратуре, и даже в Смоленском ГУВД. Почему у него в этих краях почти абсолютная власть? И вообще, мне интересно, кто его может остановить?.. Ну, ладно, Катюше привет от меня, хорошая женщина, не обижайте ее. Она совсем беззащитная, смотреть больно, когда эти хамы… о, Господи… — Филипп тяжко вздохнул.

— Ты чего, с ума спятил? — изумился Гордеев.

— Не спятил, — упрямо повторил Филипп, — потому что я и вас неплохо знаю…

Выйдя из изолятора на залитый солнцем асфальтированный двор, Гордеев тут же позвонил Турецкому.

— Саша, ты сейчас где?

— Я у судебного медика, у Игоря Федосовича. Был уже и у секретарши Леночки, она мне все подтвердила. Я имею в виду акт экспертизы полковника. Ну что, есть новости от Фили?

— Есть, я только что вышел от него. Его с уголовниками держат, но он бодрый, правда, ночь не спал и одно нападение уже было. Но, говорит, не волнуйтесь: там у него вроде бы со «смотрящим» контакт наладился. Слушай, Саш, я пока езжу, так чтоб не терять времени… Спроси-ка у этого медика, пусть он перечислит тебе всех, кого он на вчерашнем утреннем выезде застал возле трупа ростовщика. Ну, кроме участников прибывшей на место преступления следственной бригады?

— Это важно?.. Сейчас… — Турецкий что-то бубнил, потом снова поднес трубку: — Слушай, Игорь Федосович утверждает, что во дворе Плюхина их встретили двое. Точнее, во дворе — полковник, а на крыльце дома — Захариков. Ну и еще двое понятых. Можно предполагать, что к трупу они до их приезда не поднимались. Тот лежал в спальне, поперек кровати, на втором этаже. А они чувствовали себя очень скованно, боялись даже на тело посмотреть. Пожилые люди, понятно, а там — кровищи на всю постель.

— Как кровь? Разве она уже не застыла, свежая, что ли?

— Да, доктор утверждает, что убийство произошло за час, не больше, до прибытия оперативно-следственной бригады. А возглавлял ее следователь Прыгин.

— Он что тут — един во всех лицах? Я утром был у него, впечатление умного не производит, скорее, хитрого прохвоста.

— Тогда слушай дальше. Игорь Федосович утверждает, что к моменту начала осмотра трупа охлаждение его только началось на открытых местах, а под одеждой тело еще сохраняло тепло. Это — раз… На трупе им были обнаружены гипостазы, то есть фактически была зафиксирована первая стадия трупных пятен. Это — два. Следовательно, человек был убит не позднее часа-полутора назад… И вот еще, простыня на постели была влажной от крови. Значит, говорит, и того меньше.

— Тогда и вы слушайте. Филипп говорит, что полковник вряд ли совершил бы сам такое преступление, не в его духе, но он вполне мог заставить это сделать того, кто был с ним рядом. Поэтому не теряй времени и бери в оборот Захарикова. Дай ему послушать его признательные показания, ну и… Ты сам знаешь, куда и как надо давить. Только сделай это срочно, пока он тоже не остыл. А я еду в архив прокуратуры, чтобы смотреть дело Краснова. Как только освобожусь — к вам.

— Я насчет Захарикова. Считаешь, действительно есть опасность?

— Филипп так считает.

— Спасибо, учту… Тогда я сейчас попробую достать этого помощничка… Слушай, а с Филей-то чего будет?

— Для этого мне нужны все документы по трупам, в смысле, заключения твоего медика, а потом ехать в Смоленск, в областную прокуратуру. Этот Прыгин реагировать не желает, он дело возбудил и не чешется. Ждет оперативную поддержку со стороны Крохалева или своего прокурора Ловкова, а тех нет на месте… Все тебе понятно? Кстати, Филиппа здесь никто так и не стал допрашивать, просто «поселили» и забыли. Так что и арест — тоже формальность, я думаю, полковник пытается отвлечь наше внимание, а сам хочет проверить, с какой угрозой мы здесь появились. Что же касается доставки Фили, то ему по дороге пару раз врезали по шее. Но — терпимо. То есть, беззаконие полное, а с какой стороны подходить, не знаю. Придется, наверное, действовать сверху, потому что другого закона здесь попросту не поймут.

— Может, Костю пора напрячь? Ты говори, не стесняйся.

— А что он? Прокурору этому, Сердюку, позвонит? А тот ответит: я еще не в курсе, обещаю разобраться. И станет разбираться. Ну, искать полковника Крохалева, чтобы задать ему вопрос. А того нет на месте, и вообще — неизвестно. Или районного прокурора, тоже отсутствующего в своем кабинете. Тогда Сердюк накинется — это, надо думать, если еще накинется! — на младшего советника юстиции Прыгина, а тот ответит простенько и со вкусом: работаем, случай нелегкий. Там же, в прокуратуре еще и шурин нашего Крохалева работает — в следственном управлении, чуть ли не начальником. Представляешь, сколько времени они будут решать проблему? Нет, нам только Крохалев нужен. Я после архива еще и к нему домой загляну, это чтобы ты был просто в курсе, если чего, какие вопросы и так далее.

Ладно, давай попытаемся, — засмеялся Турецкий. — А ты там не очень, будь с ним осторожен, неровен час, он и тебя к уголовничкам засадит, и что я тогда буду один тут делать? С двумя-то красивыми женщинами?..

— Да, не забудь, от Фили — персональный привет Кате. Он очень переживает за нее.

— Скажите, пожалуйста! Узник-то наш, а? Передам… А Косте я все-таки позвоню…