Место преступления

Глава шестая В НОЧНОМ…

Красиво звучит и прямо по-тургеневски… Но не лошадей колхозных собирался пасти бывший сельский житель Агеев, а такого «здравного» коня, про которого улыбчивая Фрося «ответственно заявила», что на него как залезешь, так и слезешь. Не дед он вовсе, а достаточно крепкий и нагловатый пенсионер, хотя и прикрывающийся доброй улыбкой, одним словом, паук-живодер.

Узнав с явным неудовольствием, что часть ночи у ее гостя должна уйти на совершенно неотложное дело, а уж потом он вернется и сразу же за все ее заботы полностью и с огромным желанием отблагодарит, Фрося, тем не менее, развернула перед ним «скатерть-самобранку», и дорогому гостю осталось только удивляться, откуда это все у нее нашлось? А потом вдруг вспомнил, что «гостит»-то второй день всего! Надо ж было дать время хозяюшке понять, что приезжий москвич не такой уж и плохой квартирант. И все — при нем, и за копеечку он не удавится, так отчего ж и не приласкать? Ну, а что скоро ночь на дворе, то оно и видно, что мужчина — серьезный, стало быть, и дела у него не простые, а нос свой в них совать не надо, захочет — сам скажет. А не захочет, так и за то спасибо, что согревает в одиночестве… Хорошая логика, главное, простая. Кто теперь так живет?..

Это неграмотные люди говорят, что на ответственное дело надо выходить голодным, мол, легче думается. Неправильно. Нормальная сытость никогда организму не мешала, и Филя это хорошо знал. Поэтому в ожидании прихода полной темноты он отдал должное и глазунье-яичнице с салом, и домашней колбаске, и разнообразным соленьям — еще от прошлого года. А перекусив и блестя сытым взглядом, он понял, что еще немного — и задание самому себе на сегодня им же будет и с треском провалено. Почему-то показалось, что просто так уйти от хозяйки сейчас будет нехорошо. Но — надо. И он, скрепя сердце и обещая ей не задерживаться, отправился на опасное ночное дело.

Позже подумал, что лучше бы в тот час послушался своей интуиции и не ходил, отложил бы хоть на сутки, ну, что бы случилось? Но «слово» звало, тем более что Фрося, как бы между прочим, успела поведать ему, сама об этом не зная, много интересного о доме Плюшкина и о его подлом характере. Это ж какой дрянью человеческой надо быть, чтобы самому приходить к людям в нелегкую для них минуту, чуть ли не напрашиваться в советчики и щедрые помощники, а потом ставить в такие условия, что должник готов содрать с себя три шкуры, лишь бы поскорее возвратить долг… Может показаться бредом, чушью, но было именно так. Эйфория от щедрой помощи у заемщика быстро проходила, и он все оставшееся до срока возврата долга время только и думал, как выкрутиться из финансовой дыры, в которой очутился практически по собственной воле. Поэтому, считал Филипп, такое изощренное издевательство ростовщика над своими же соседями требовало хотя бы частичного отмщения.

И вот еще одна странность удивляла Агеева. Судя по рассказу Фроси, все должники смертельно ненавидели своего заимодавца, но едва им удавалось расплатиться, как они снова шли к нему — за очередными мучениями. И получалось, что в какие-то моменты он был настоящим пауком, высасывающим кровь из своих добровольных жертв, а в широком, можно даже сказать, общественном плане — лучшим другом и благодетелем. Надо же суметь так поставить себя!

Нет, объяснение-то, конечно, было. Взлет деятельности Плюшкина совпал даже по датам, как попробовал проверить Филипп, с появлением и оживлением бурной деятельности фирмы «Мега Инвест Групп». И получалось, теперь это становилось отчетливо видным, что люди несли свои жалкие сбережения в «Мегу», а убежденные год спустя, в момент возврата взносов с набежавшими процентами, в том, что их не обманули, не только свое последнее из загашников подаставали, но и кинулись к пауку. Там — год, здесь — год, о форс-мажорных обстоятельствах, мелко обозначенных в расписках должников, никто из них не думал, надеясь выиграть на процентах теперь уже куда большие суммы. И… проиграли. Все до последнего. После чего надежная инвестиционная фирма ловко «сделала ноги».

А где же паук? А вот он уже свил свою паутину, в которой только и оставалось теперь барахтаться неудачливым «предпринимателям», лишившимся жирной халявы. И повели они свою скотину на продажу, понесли последнее барахло…

Механизм-то, оказывается, прост. И абсолютно надежен, если он работает под жестким контролем самого крупного правоохранительного лица в районе. Помножив средние взносы в «Мегу» на количество облапошенного населения, — примерно, конечно, — Филипп получил в результате астрономическое число. И ни он, никто другой ни за что не поверил бы, что из небогатой, фактически поселковой среды может быть выкачана без всякого принуждения такая ошеломляющая сумма!

А дальше — что? А дальше в Боброве снова возродилась очередная фирма, готовая погасить долги предшественницы. Зачем ей это нужно? Но ведь кто-то же должен восстановить доверие населения к финансовым компаниям? Этого и скрывать никто не собирается. Потому что частично обещания действительно могут быть выполнены — в щадящих вариантах, то есть возврат взносов, хотя бы и без процентов, самым бедным из пострадавших. А затем — давайте, ребята! Несите нам снова, и мы возвратим с огромными процентами! Уже не пятнадцать там, не двадцать пять, а шестьдесят! Скажете, так не бывает? Еще как бывает! Когда за дело берутся «честные финансисты»! Тем более что «паук-то» уже приготовился ссужать и ссужать, улыбаясь и подсказывая, как увеличить наличный, да хотя бы и временно заемный, капитал…

Ничего, лихая кампания, проработанная с умом и уверенная, без сомнения, в крупном выигрыше. В толковой голове идея возникла. А если ты уверен, что дело беспроигрышное, то отчего же, в самом деле, не вложить практически украденные деньги, к примеру, в казино, совмещенное с иными удовольствиями? Вот уж тогда средства потекут рекой… Впрочем, могут быть и иные варианты. Но основа — одна: игра на вечной, неистребимой страсти населения российского «прокатиться» на халяву…

Однако размышления хороши, когда ты уже вернулся, а впереди предстояла работа. И серьезная.

Собак у Плюхина ни в доме, ни во дворе не было. Не любил пенсионер живность, которую надо было кормить. Ну, характер такой. Да и дом предпочитал содержать в чистоте. Дом принадлежал его покойной матери, сам он во время службы в ОРБ по Смоленской области проживал там, ну а выйдя на пенсию, вернулся в родные края, к оставленному наследству. И вскоре открыл для себя «золотую жилу».

Все свои финансовые дела Плюхин, у которого, оказывается, и имя было: Игнат Савельевич, — вершил на первом этаже, где у него находился специально отведенный для этой цели рабочий кабинет. Была перед кабинетом даже своеобразная приемная, в которой могли подождать, пока хозяин освободится, те, кто явился, чтобы занять деньги. Диван там стоял и три кресла со столиком, на стеклянной крышке которого постоянно лежали несколько журналов, освещающих финансовую деятельность. Для солидности. Да и на большее количество клиентов за один раз Плюшкин не рассчитывал.

Что было еще на первом этаже, никто не знал, ибо двери были плотно закрыты, а вот на втором этаже — это знали — располагалась спальня хозяина. Иной раз приходилось его ожидать в приемной, — входные двери он открывал сверху, пользуясь какой-то электроникой, и просители сами проходили в приемную, — так он спускался по лесенке в халате и с заспанным лицом. Из этого обстоятельства Агеев сделал вывод, что наиболее уязвимым местом в доме может быть либо спальня, либо те помещения, о прямом назначении которых никто из посетителей не знал.

Далее, Филипп уже осмотрел дом со всех сторон и обнаружил две камеры, которые, поворачиваясь из стороны в сторону, поочередно «осматривали» пространство перед передним и задним фасадами и с боков дома, где к бело-зеленому забору Игната Савельевича примыкали участки соседей. Непонятно, доверял, что ли, им Плюшкин? Или имелись какие-то другие причины? Пока неясно. Но соседские участки тоже осмотрел Филипп и решил, что наиболее удобными местами для проникновения на территорию ростовщика являющей именно они. И пройти от соседей к дому ростовщика можно было лишь в один из тех кратких моментов, когда обе камеры «смотрят» перед собой, строго вперед. Но кто на подобное решится? Да, разумеется, никто, кроме специалиста. Умеющего, ко всему прочему, еще и быстро бегать.

Филипп еще днем прикинул, как пройти к соседям, но во дворе у одного из них, с правой стороны, услышал собачий лай, а у другого стояла деревенская тишина. Вполне возможно, что именно на собачий брех и рассчитывал Плюшкин. Не полезет вор туда, где его может учуять собака. Но так или иначе, а пора было действовать.

Вооружившись всем необходимым для тайного вторжения на чужую территорию и натянув серые перчатки с резиновыми бляшками, предохранявшими руки от скольжения, Филипп без труда проник на участок соседа слева и приостановился, ожидая и здесь возможной собачьей реакции, но ее не было. Может, собаки вообще здесь нет.

Следующий ход был произведен, когда качающиеся из стороны в сторону камеры слежения одновременно «взглянули» прямо пред собой. Короткий рывок, и Агеев оказался по другую сторону ограды. Эта боковая стена дома была удобна еще и тем, что здесь светились оба занавешенных окна первого этажа. Значит, экономный хозяин находился там. Фрося говорила, что однажды он, гостеприимно провожая ее вечером, после того как занял ей денег и даже сделал любезное предложение остаться с ним на ночь, а она отделалась какими-то срочными делами, ступая следом за ней по коридору, везде гасил свет. Экономия, а что ж еще?

Боковая сторона дома находилась в тени, свет уличного фонаря сюда не достигал, а передний и задний фасады освещались лампочками в плафонах, подвешенных на концах конька крыши. Но, как ни печально, именно эти, освещенные лампами, стены и являлись наиболее удобными для подъема на второй этаж, где окна были темными. Опасно, конечно, на улице могли оказаться случайные свидетели, но приходилось рисковать, ибо иного пути Филипп пока не нашел. А время между тем бежало. И другие дела, запланированные на эту ночь, стояли без намека на движение.

Вдоль освещенных передней и задней стен дома, заметил Агеев, оставались узкие проходы «мертвой зоны», куда не доставал «взор» камеры наблюдения. И Филипп обошел почти в притирку к дому весь его периметр. Наиболее удобным для подъема на второй этаж действительно был задний фасад с выступающим коньком и болтающимся на его конце светильником. Специальная «кошка» крепилась на двух тонких тросах, один из которых фиксировал зацепление и предназначался для подъема, а второй — для того, чтобы можно было потом отцепить зубья крючков, сложив их параллельно. Филипп раскрутил ее и, словно из пращи, метнул вверх. Давно не тренировался Агеев, но рассчитывал на память, хранившуюся в руках, и на свой глазомер. И длительная практика прошлых лет не подвела. Со второго броска «кошка» прочно зацепилась. Филя осторожно, чтобы не производить ненужного шума, подергал, потом сильнее, «лапы-крючки» держались прочно. Ну, не такой уж и вес-то, подумал Агеев про себя и закрепил на запястьях металлические захваты, а потом затянул и на кроссовках металлические скобы с острыми, выступающими перед носками шипами — спецтехника, куда без нее в делах оперативных?

Никогда не стремился Филипп «бегать по горам», но, вероятно, запросто мог бы стать заправским скалолазом, если захотел бы. Потому что, ловко работая захватами и шипами на ногах, он быстро и бесшумно сумел подняться к окнам верхнего этажа и проверить окна.

«Умный, умный, а дурак!» — сказал Агеев в адрес ростовщика. Лезвие ножа, прошедшее под ставней без зацепки, показало, что окно только закрыто, но не на запор, и, слегка толкнув его, Филя открыл свободный доступ в дом…

Луч фонарика пробежал по стенам, по полу, высветил большое ложе с высокой резной спинкой и комод в углу, у стены. А напротив просторного ложа, рассчитанного, определенно, не на одного человека, а, по совести говоря, даже и не на двоих, стоял большой и громоздкий шкаф, который, как и резной комод, был взят явно не вчера из мебельной комиссионки. Ростовщик, очевидно, предпочитал старинную мебель. Что ж, страсть вполне уважаемая…

Дверь из спальни вела на лестничную площадку, по другую сторону которой располагалось помещение, напоминающее кладовку. Стараясь не скрипеть дверными петлями и половицами, Филипп осторожно приоткрыл дверь туда и понял: это был у ростовщика своеобразный ломбард. На широких полках в достаточно внушительном помещении, размером почти со спальню, лежало то добро, которое и шло в заклад. Ну, помимо долга с набежавшими процентами. А вполне возможно, что это и были именно те самые «проценты», которые должники не могли возвратить «науку». Короче говоря, понял Филя и поморщился, здесь дело было поставлено на научный уровень. Все, очевидно, совершается по закону, юрист подписывает соглашения, государство ничего не имеет против такого рода частной деятельности. А действительно, что оно может иметь против? Все, чего лично не запретил «великий» президент, разрешено. Ну, пусть вернулись в девятнадцатый век, так и не все же! А что графы возвратились и баре тоже, так куда же без них холопам? На конюшнях, правда, еще не порют, но тоже — кто знает, так ли уж устойчивы умы в демократическом-то обществе?.. Может, не все еще протесты вызрели против, как говорилось совсем еще недавно, «извечной мечты человечества» — то бишь свободы, равенства и братства, или — Liberte, Egalite, Fraternite? Вот же учудили чертовы французы! Сами ничего не добились и другим головы заморочили… Но эти соображения мелькали у Филиппа просто так, безотносительно, между прочим.

— Ладно, будет тебе сейчас, — пробормотал сквозь зубы Филя, — и либерте, и эгалите… все получишь…».

Внизу послышались шаркающие шаги домашних тапочек. Затем сдержанный старческий кашель и неразборчивое бормотание. Металлически звякнул ключ, и лязгнули отодвигаемые щеколды, вероятно на входной двери. Хозяин собирался выйти из дома? С какой целью? Да наверняка затем, чтобы осмотреть дом снаружи! Храбрый однако. Или самонадеянный?

Филипп быстро проскользил в спальню, схватил второй тросик от «кошки» и рывком отцепил крючки от конька крыши. Так же быстро, не дав металлической «кошке» брякнуть о бетонную отмостку у дома, а также по его стене, втащил оба троса и намотал их на локоть. Сумка в одно мгновенье скрыла «инструмент», а окно аккуратно и тихо было затворено. А сам «специалист» привычно натянул на голову маскировочную серую шапочку с прорезями для глаз и рта.

Покашливая, ростовщик обошел дом по периметру, и вскоре внизу, через нарочно открытую Филиппом дверь, послышались шаркающие шаги, металлические звуки и тяжелый скрип ступенек лестницы. Это хорошо, что сам Филя не рискнул отправиться вниз, чтобы там и провести душеспасительную беседу: шуму бы наделал на весь стольный город Бобров. А теперь «клиент» сам двигался навстречу своей судьбе. Медленно, тяжело ступая на скрипучие ступеньки. Вот она — судьба, все вроде известно, а она — бац, и ты перекувырнулся… жуть!

Филиппу рассказывали историю об одном немецком доме, бывшем теперь уже немецком, на территории Калининградской области. Там третья ступенька лестницы на второй этаж была сделана скрипучей, чтобы предупреждать родителей о том, что их дети поднимаются к ним в спальню. Ну и, соответственно, «намекала», что детишкам вовсе не обязательно видеть все…

А тут вся лестница была скрипучей, до отвращения. Как и ее хозяин, шествовавший на отдых после целого дня трудов праведных, одобренных, надо понимать, высшим милицейским начальством всего района. Так отчего ж ему и не отдохнуть?

Так, наверное, думал бывший опер Плюхин. Но только не Агеев, тоже опер, но в настоящее время действующий. Пусть и в рамках частного сыскного агентства. Сквозь щель между дверью и косяком Филипп увидел, как на площадке вспыхнул свет. Появился крупный не то чтобы силуэт, скорее его тень.

Открытая дверь в спальню насторожила Плюхина. Он остановился на площадке в раздумье, похмыкал вопросительно, потом, очевидно, обернулся и увидел открытую дверь и в свой «ломбард». Он еще больше насторожился, не столько замедляя дыхание, сколько похрюкивая горлом, как сильно простуженный человек. Но «свинский образ», уже возникший перед глазами Фили, лишь укрепился.

Захлопнув дверь «ломбарда» и повернув в замке ключ, Плюхин выключил свет на лестнице и включил его в спальне, после чего осторожно вошел в комнату. Но осмотреться и понять, что происходит в его налаженном хозяйстве, он не успел. Шагнув из-за двери, Филипп коротким ударом в бок опрокинул ростовщика на ковер. И прыгнул на него сверху. А тот и не думал сопротивляться, он лежал с вытаращенными глазами, и с губ его стекала слюна. Он задыхался. В один миг руки — за спину, а на них — две самозатягивающихся веревочных петли: чем больше дергаешь, тем тебе больней. Последовал сильный рывок за шиворот, и ростовщик опрокинулся уже навзничь на своей кровати, с руками, стянутыми за спиной, и совершенно беспомощный от страха.

Вообще-то скрывать свое лицо Филиппу не было необходимости, он натянул шапочку скорее по привычке оставлять своим «клиентам» как можно больший простор для фантазии. Да и кому мог пожаловаться ростовщик? Только своему хозяину, если таковой у него был. Наверняка был, и называли его Степаном Ананьевичем Крохалевым, которого бывший подчиненный полковника в оперативно-розыскном бюро вот прямо сейчас и сдаст со всеми потрохами. Пусть попробует не сдать! Поэтому первым, кто попадет под раздачу у того же ментовского шефа, и станет сам Плюшкин. А на лучшую долю ему и не придется рассчитывать. Вот, собственно, эту мысль и собирался, не задерживаясь на частностях, выложить Филипп Агеев. Чем преподать также и не менее важный урок гражданской совести, которая у этого мерзкого «паука» давно уже атрофировалась… Впрочем, на полное, или хотя бы частичное, понимание Филя вряд ли мог рассчитывать. Но ведь есть же еще такое понятие, как животный страх за свою бесценную шкуру, которой, в отличие от сотен других, ростовщик Плюхин наверняка жертвовать не собирался. Это было заметно.

Агеев с любопытством рассматривал большое и грузное тело, распластанное на кровати, круглое и плоское, будто гипсовая маска, лицо и ухмылялся. Мелькнуло видение: этот рыхлый паучище и рядом — Фрося! Здесь вот, на этом «ипподроме». Нечто запредельное. Но ведь возможное? Человеческая беда ему не ведома, это док него — сок животворный… Истинно, паук!

Филипп, глядя в остановившиеся, расширенные глаза, резко занес руку для удара, — и туша вздрогнула, тотчас проклюнулся свистящий шепот:

— Не убивайте, я заплачу… я могу… пожалуйста…

Из глаз покатились слезы, причем, что удивительно, самые натуральные. Ну, что с ним после этого делать? И тогда Филя уже привычным шепотом, к которому был вынужден прислушиваться Плюхин, приступил к методичному допросу. Пока без пристрастия, хотя и предупредил, что сокрытие правды, как и демонстративное нежелание отвечать на вопросы, будут немедленно наказываться. Больно. Даже очень. А так — вполне гуманный подход, ибо никого сегодня убивать Филипп и не собирался. И завтра — тоже…

Он включил диктофон и сел верхом на живот Плюхина. Поднес микрофон почти к самому его носу и велел начинать исповедь.

Ростовщик с неподдельным ужасом уставился на него, как преступник на текст своего смертного приговора. Но Филипп строго погрозил ему пальцем, а потом поднес к носу кулак и предложил не терять времени.

Очень неохотно стал рассказывать Игнат Савельевич о том, о чем Филипп уже догадывался. Поза у него была неудобная для рассказчика: лежа на спине, он задыхался, а Филя, пользуясь его беспомощностью — жестоко, конечно! — требовал дополнительных разъяснений, если ему что-то было непонятно, и держал Плюхи на в тяжелом для того напряжении. Мнение Фроси и Сергуни о том, что Плюхин еще достаточно крепкий орешек и пенсионером стал не по состоянию здоровья, а по каким-то другим причинам, оказалось шатким. Не верил Агеев в то, что этот слизняк мог бы всерьез кому-то угрожать — в чисто физическом плане. Ну, туша большая, а хватило одного несильного удара. Филипп, вероятно, забыл, или не обратил внимания, что кулак его врезался не в «боксерскую грушу», которая хорошо отклонилась бы после его удара, а в то самое место, где располагается печень у человека. А боксеры знают, как бывает больно, когда противник «достает» твою печень. Недаром же садисты от спорта рекомендуют своим товарищам по рингу: «А ты его — по печени, по печени… дыхалку ему сбивай!» Так что не в туше дело… Но это все мыслилось попутно, не заостряя на себе внимания.

А в общем история-то оказалась действительно хоть и банальной по-своему, однако хорошо продуманной и поставленной опытным режиссером. И в этом «спектакле» участвовали разные силы, объединенные одной заботой: крупно наказать любителей халявы. Не принимая во внимание, на самом ли деле ограбленные «клиенты» — халявщики, или это просто несчастные люди, зараженные общим безумием и, одновременно, завороженные вспыхнувшей отчаянной надеждой хоть как-то поправить свои бесперспективные дела. Словом, бесчувственная «машина» загребла всех без разбора, под одну частую гребенку.

Но ведь любая машина — не просто бездумный механизм, который давит всех» и вся, машиной управляет люди, своего рода механики-водители. И среди них едва ли не в качестве приводного ремня выступал бывший майор милиции Игнатий Савельевич Плюхин, старый знакомый полковника Крохалева. И не просто знакомый, а такой человек, на которого Крохалев всегда мог положиться, сделать ставку. И не проиграть. То есть если не полностью доверенное лицо, то вполне послушный и обязательный помощник. Каким он был еще не так давно и в Смоленском ОРБ в дни своей благополучной службы на оперативном поприще.

К такому выводу пришел Агеев, когда Плюхин вынужден был открыть перед ним «тайну» своего давнего знакомства с Крохалевым. И от идеи всеобщего грабежа ростовщик открещивался, утверждая, что действовал исключительно с пользой для людей. Ну, а что обстоятельства так быстро менялись, так он не виноват, специально ведь для осторожности и собственной безопасности вставлял в долговые обязательства клиентов приписки относительно возможного «форс-мажора». И разве его вина, к примеру, в том, что бедняга Краснов, которому Плюхин искренне сочувствовал, невнимательно читал то, что сам же и подписывал? Или некоторые другие заемщики? Напротив, всё у ростовщика делалось по-честному…

А что касалось неприятного разговора с Красновым, когда ростовщику срочно потребовалось получить долг, так его действительно «форс-мажорные» обстоятельства заставили. Точнее сказать, сам Степан Ананьевич. Это его было категорическое требование. Впрочем, как уже сказано, пункт такой в договоре имелся, вот на него и пришлось сослаться Плюхину в разговоре с Красновым. А когда тот возмутился, ростовщик передал ему слова Крохалева — не от имени Степана Ананьевича, разумеется, а как бы от себя, — о том, что за отказ от возвращения денег с Красновым могли поступить очень плохо. Верней, не с ним самим, а с его женой и дочкой. Вот тому и пришлось вертеться. Но Илюхин в том не виноват, Степан потребовал. Самым категорическим…

Сдавал Илюхин своего шефа бывшего, будучи наверняка уверенным, что с тем ничего не сделается, а сам, тем временем, видел Филипп, постепенно успокаивался, взгляд ростовщика понемногу избавлялся от страха. Вероятно, тот рассчитывал уже, что ему удастся выйти из дрянной ситуации с малыми потерями. В конце концов, откупится небольшой суммой. Даже и много можно потерять, лишь бы не лишиться главного… Ну а там, потом… И он старательно пытался запомнить хоть какие-то приметы этого странного налетчика, который все навязчивым шепотом выспрашивал чего-то вместо того, чтобы немедленно требовать денег, и непременно больших. Но при этом Плюхин старался ничем не выдать себя, даже веки приспускал, чтобы сидящий на нем «серый всадник» не прочитал невзначай в глазах поверженного лютую ненависть.

Оружия у нападавшего, успел отметить бывший опер Плюхин, при себе вроде бы не было. Разве что в сумке? Но пока ее расстегнешь, пока достанешь… много можно успеть. Поза вот₍неудобная, будто голый лежишь… И кулак еще перед носом… К тому же все-таки сильно «поскуливала» печень у Игнатия Савельевича, правда, и не так, чтобы уж совсем потерял он всякое соображение. А вот на его охи и болезненные гримасы не мог не обратить внимания дерзкий налетчик. И главное, заметил ростовщик, не понимал тот, что это все у Плюхина — удобная маскировка. Надо только улучить момент…

Но кулак время от времени появлялся перед носом, и Плюхин старательно оттягивал миг своего близкого уже и несомненного торжества. Но не дождался. Вспомнил о связанных за спиной руках, на которых все больнее ощущал саднящее жжение тугих веревок. И сообразил наконец, что дергаться нельзя. А одними ногами не отобьешься… Значит, терпеть придется. Вот запомнить бы мерзавца, грабителя… хотя и тут запоминать вроде нечего… Он еще и про каких-то обиженных Плюхиным соседей вспомнил! Ну надо же, Робин Гуд какой!..

А странный налетчик продолжал задавать вопросы, главным образом про то, о чем меньше всего хотел бы говорить ростовщик. Крохалев этого бандита в маске интересовал. И еще — «Мега», которая давно приказала долго жить. Но вобщем-то, понимал Плюхин, похоже, что не совсем дурак этот налетчик. Непонятно и как он очутился в доме, где все закрыто и самим же хозяином сто раз проверено. И — тем не менее.

Нет, он, конечно, всячески отрицал какую-либо свою связь с действиями «Меги», — ничего ведь и не доказано! Но о том, что с той финансовой группой могут быть какие-то связи у полковника, в этом ростовщик был вынужден согласиться, полагая, что такая «тайна», открытая им, ничем страшным грозить ему не может. Об этом же давно говорят в Боброве, сто раз слышал своими ушами. Что ж, пусть, если хочет, пользуется слухами. Одного для себя не желал Плюхин: отдавать грабителю ключи от своего сейфа.

Впрочем, только сам Игнатий Савельевич был уверен, будто ловко обводит незваного «ночного посетителя» вокруг пальца, Агеев так не думал. И прищуренные, якобы от страданий, глаза, и медленно цедящаяся речь хозяина дома не составляли для сыщика никакого секрета. А потом, сидя верхом на Плюхине, Филя чувствовал, как тот пытается напрячься, чтобы что? Скинуть с себя наглеца? Ну, так, а дальше что? Снова — по печени? Надо же дураку понимать простые истины!

— Ладно, так тому и быть, — хрипло «прорычал» Филипп, ловко спрыгивая с туши, — все, что мне надо, я узнал. А теперь давай сюда ключи от своего сейфа и не заставляй меня ждать, а то у тебя снова «прихватит» печень.

Простенько так сказал, почти без выражения, но Плюхин вмиг ощутил на спине холодный пот. И выстроенная логическая схема Игнатия Савельевича немедленно полетела ко всем чертям. Ключи лежали в ящике тумбочки на кривых ножках, стоявшей у изголовья кровати. А сейф — вон он, в платяном шкафу, за одеждой на вешалках. Можно было сдвинуть ее в сторону или выбросить из шкафа на пол, но Филя решил не «хулиганить». Аккуратно открыл дверцы, увидел в двух отделениях с десяток папок-скоросшивателей и решил не занимать у хозяина лишнего времени: все папки затолкал в свою объемистую сумку. После чего шепотом же объявил Плюхину, что остался очень доволен состоявшимся наконец близким знакомством. И оно, по его мнению, пойдет на пользу обоим — так и произнес, словно бы разделяя несчастную судьбу ростовщика.

— С моей стороны, Игнатий Савельевич, вы можете абсолютно за себя не беспокоиться, в ближайшее время от меня вам ничто не грозит. Смертельным исходом, во всяком случае. Поэтому вы особо-то не мучайтесь. Уходя, я оставлю входную дверь открытой, и калитку тоже запирать за собой не стану. Утречком к вам обязательно кто-нибудь заглянет деньжатами разжиться, и найдет вас… — Филипп ласково ухмыльнулся. — И развяжет. Если сочтет необходимым. Я думаю, все-таки сочтет… Всего вам доброго…

В кабинете хозяина, за ширмой, Филипп обнаружил прямо-таки натуральный охранный пост сигнализации с двумя мониторами видеокамер. Недолго думая, он вынул обе кассеты с затеями. Нечего им тут делать, вдруг к хозяину еще вопросы возникнут?

Быстро проходя по коридору, устланному ковровой дорожкой, к выходу, Филя услышал наверху звуки, напоминающие утробный вой подыхающего от голода волка. Даже и не вой, а нечто среднее между визгом и стоном. Хорошо, что окна в доме закрыты, а то перебудил бы весь славный город Бобров.

Следующий визит состоялся к жильцу квартиры на втором этаже пятиэтажки по Трудовой улице. До полуночи еще оставалось немного времени, и, по мнению Агеева, было не так поздно, чтобы отказать себе в удовольствии поближе, лучше вплотную, посмотреть в глаза человека, которому уже около сорока лет, а он так и не удостоился нормального отчества. Даже не столько посмотреть, сколько с участием выслушать его чистосердечные признания относительно странной истории с продажей фабрики неизвестному пока господину Сороковкину. Причем желательно с указанием домашнего адреса и прочих «сертификатов»: ну, семейного положения там, возраста, профессии, а также опасных в наше время связей с теми, кто мнит себя «сильными мира сего». Словом, чтоб рассказ был поинтересней и поподробней.

Филипп уже видел парня. Телосложением тот не блистал, хотя и побежал на фабрику с приличной стайерской сноровкой, но это еще ни о чем не говорило, разве что о возможной, правда, очень короткой, попытке сопротивления. Да он и наговорить-то должен был немного: главным образом о механизме продажи «Универсала» Сороковкину и о том, что того связывает с Крохалевым. Разговора минут на пятнадцать, не больше. У Агеева не вызывала сомнения версия о тесной связи этих лиц в одном уголовном деле, закончившемся убийством владельца фабрики…

А Захариков-то жил беспечно, подумал Филя, оглядывая дверь и раздумывая, самому открыть или позвонить? Даже глазка не поставил. Решил звонить, благо тот не спал, его окна светились.

— Кто там? — послышался из-за двери бодрый голос.

— Здравствуйте, — вежливо ответил Филипп, — капитан Васильев, от Степана Ананьевича Кроха-лева. Пакет вам тут.

Агеев полагал, что ничем не рискует, и не ошибся, дверь тотчас же отворилась. Перед ним стоял молодой человек в трусах и майке, с взъерошенными волосами и сонной физиономией. Тот открыл и отпрянул, увидев перед собой серого человека в шапке-маске. Не давая хозяину опомниться, Филя сделал короткий выпад, и Лешка отлетел назад, скорчившись от боли в животе. «Серый пришелец» аккуратно закрыл дверь и остановился над скорчившимся на полу Захариковым.

— Ну, не ври, не так и больно, — покровительственным шепотом заявил он. — Но вполне может быть, если не станешь отвечать на мои вопросы, понял?.. Не слышу!

— Понял, — прохрипел Лешка и, повернувшись на бок, попытался приподняться на карачки.

Филипп тут же схватил его за волосы и, пригнув голову вперед, повел из прихожей на кухню, где уже «поработал» утром. Там толкнул в сторону стула, а сам встал в дверях, сунув кулак в карман куртки и выпятив там палец, как ствол пистолета. Захариков растерянно хлопал глазами, похоже, он только что дремал, забыв выключить свет, а теперь все хотел проснуться, думая, что ему приснился кошмар. Но, увы, он быстро понял, что кошмар стоял в дверях…

— Пришел в себя? — грубо прохрипел Агеев и после торопливого кивка хозяина продолжил: — Тогда не теряй драгоценных своих минут. Выкладывай, что вы там, вместе с Крохалевым, провернули с «Универсалом»? И как вам удалось убрать Краснова? И, повторяю, не тяни кота за хвост, врежу еще раз, но — больнее. Слушаю.

Филипп привычно уже включил свой миниатюрный диктофон, поставил его перед Захариковым, а сам сел на стул напротив. Лешка потерянно молчал и хлопал глазами. Филипп стал понимать, почему он именно Лешка, а не Алексей: люди судили по уму. Но, очевидно, не по хватке, иначе бы этот дурак с виду не усидел бы при всех начальниках. А его оставляли, значит, было за что. Вот только за что? Это и собирался понять Агеев, чтобы действовать дальше уверенно. Он помолчал немного, чтобы дать мужику, — какой уж тут парень! — собраться с мыслями. Потом издал хриплый, рыкающий звук горлом, изображавший его крайнее недовольство, и хозяин квартиры вздрогнул. А потом и заговорил…

Как и предполагал уже Агеев, механизм захвата предприятия был прост. И хотя Захариков всячески отвергал какое-либо свое участие в том, что произошло с бывшим владельцем, — Лешка, оказывается, и не знал даже, да и не догадывался, что Борис Борисыч способен пустить себе пулю в висок…

— В какой еще висок? — сердито прохрипел Филя, перебив его.

— В этот… — Лешка ткнул себя пальцем слева, — в левый…

— А ты видел?

— Нет, а…

— А чего на себе показываешь? Знаешь-то от кого, если не видел?

— Так… сам Степан Ананьич и говорил. Что — сюда… — палец Захарикова полез было к виску, но остановился, а в глазах теперь была уже полная растерянность.

— Когда Крохалев говорил тебе об этом? Ну? Отвечай!

— Так… это… вечером, когда…

Краснов, как стало известно Филе, был убит утром.

— Когда — что? — рявкнул Филя.

— Ну, когда он того… выстрелил… в себя…

— А когда он выстрелил? В себя?

— Так… вечером же… восьмого. Точно помню, Степан Ананьич как раз приехал.

Значит, получалось так, что этот «Ананьич» прибыл восьмого вечером, зная уже, что Краснов — застрелился, а тот якобы пустил себе пулю в висок только на следующий день. Интересно бы проверить по протоколам опознания. Но это уже дело не Агеева, а Александра Борисовича Турецкого. Во всяком случае, Лешка, сам того не понимая, выдал «хитрую» игру Крохалева. И на этих показаниях уже можно строить цепь доказательств спланированного заранее убийства.

Вот, пожалуй, и все, осталось только уточнить данные Сороковкина. Но после того, о чем уже рассказал «потомственный», надо понимать, помощник, это было делом техники…

Уходил Филя вежливо, через дверь, естественно, которую сам и открыл, и закрыл, не дожидаясь, когда хозяин квартиры ответит на его «до свиданья», потому что ответить тот не мог… Скорее всего, по понятиям. Он лежал без движения на полу, отправленный туда мастерским нокаутом Агеева. Не навсегда, конечно, на время. Надо же было Филе как-то доигрывать затеянную им игру в крутого бандита? Надо, другого ответа и не было. Правда, уже трое, так или иначе причастных к убийству предпринимателя Краснова, «лицезрели» серую маску грубого «мстителя», сходу пускающего в ход свои чугунные кулаки. Но кто конкретно скрывается под этой маской, надо еще доказывать и доказывать.

Ну что ж, операция «В ночном» фактически закончилась, и пора поворачивать… Что? Оглобли?

Копыта? Домой, к Фросе под теплый бочок. А что делать? Служба такая…

Нет, все было проделано правильно, одного только не учел или, возможно, совершенно случайно упустил из внимания Филипп Агеев. Его видел Сергуня. А эта никчемная, в сущности, личность кое для кого вполне сгодилась бы в качестве кончика той ниточки, потянув за который можно было попытаться, в общем-то, и распутать «серый» клубок. Да и противостояли Филе не Лешка, конечно, и не рыхлый ростовщик, и даже не глупые менты бесславно лишившиеся своего табельного оружия, а настоящий профессионал, как ни противно было Агееву потом в этом признаться…