Месть Крестного отца

Глава 6

В День Колумба, в сумрачный час раннего утра, на западном конце Манхэттена, на сороковом этаже над тупиком, в спальне пентхауса с видом на магистраль Франклина Делано Рузвельта, Ист-Ривер и остров Рузвельта, закричал Майкл Корлеоне.

Вскоре раздался грохот: толчки, гулкие удары, бьющееся стекло, некто или нечто повалилось на пол.

В другом конце квартиры вскочил на ноги Альберт Нери, который спал нагим в отсутствие детей Майкла, то есть почти всегда. Он нажал на кнопку, вмонтированную в тумбочку, схватил фонарик и помчался по коридору к боссу. Снова послышались крик и шум, однако такое случалось и раньше. Вероятно, виновником тому диабет. Или Майкл и Рита Дюваль наконец сцепились — она недавно приехала из Лос-Анджелеса, где снималась в шоу. Практичный Нери наставил столько охраны и сигнализации, что проникнуть внутрь просто невозможно. И все же он бежал с голым задом навстречу странным звукам в ночи, и в голове вертелись разные мысли. Чертовы Боккикьо! Чертов урод Джерачи! Лицо телохранителя было спокойным, как у человека, выгуливающего хозяйскую собаку.

Тяжелая дверь спальни была заперта изнутри. Нери установил там специальный замок. Крики утихли. Альберт постучал в дверь.

— Эй, босс!

Внутри ни звука. Инстинктивно телохранитель попытался открыть дверь пинком, босой ногой. Выругался и побежал обратно за ключом.

На один лестничный пролет ниже начал зажигаться свет — сначала в спальне Конни Корлеоне, затем в комнате ее двух сыновей, а также в квартире в другом конце здания, где жили Кэти и Франческа, взрослые дочери-близняшки Санни Корлеоне, покойного брата Майкла. Шестилетний сын Франчески, названный в честь Санни, не шевельнулся. Он учиняет сущий кошмар, когда не спит, однако спит обычно крепко. Все собрались в огромной кухне, которую весной обустроила Конни, когда Майкл купил все здание и переселил почти всех оставшихся в живых из семьи на три верхних этажа. Они любили спать с открытыми окнами.

Конни проверила замки. Франческа набрала номер холла, и охранник внизу сказал, что все под контролем.

— Все под контролем, — сообщила Франческа тете.

Конни мрачно кивнула и принялась варить кофе.

Племянница не сводила взгляд с телефонной трубки. Под контролем.

Конни спросила сыновей, хотят ли они яичницу или сразу пойдут спать. Была суббота, поэтому ее мало заботил их выбор. Мальчики предпочли яичницу и поинтересовались, что за шум был наверху. Мать свалила все на телевизор. Франческа в упор посмотрела на Конни, но та отвела взгляд.

Старший сын Виктор, замкнутый лодырь даже по стандартам подростков-американцев, пошел в соседнюю комнату и поставил пластинку Джеймса Брауна «Ночной поезд» на полную мощность. Восьмилетний Майк — ангел, обожавший брата, — начал неистово танцевать по комнате. Обычно такое поведение выводило Конни из себя — она ненавидела подобную музыку и всегда спешила остудить пыл Виктора. На сей раз она лишь вздохнула и зажгла сигарету. Виктор изображал из себя боксера на ринге, а малыш Майки копировал его движения.

Внизу, на тридцать восьмом этаже, в отдельной квартире спали Том и Тереза Хейген и две их дочки. Они находились на достаточном расстоянии, чтобы ничего не слышать. Комнаты сыновей пустовали.

Кей, бывшая жена Майкла, жила в штате Мэн (да, он ударил ее, но всего один раз, когда Кей солгала о выкидыше, сказав, будто сделала аборт; из-за удара и вызванных им угрызений совести она получила развод, который Майкл не дал бы ни при каких иных обстоятельствах). Два ребенка Майкла — двенадцатилетний Энтони и восьмилетняя Мэри — тоже жили в Мэне и ходили в престижную частную школу, где преподавала Кей. Майкл не видел их несколько месяцев, что приносило ему страдания, о коих никогда не упоминалось на трех верхних этажах небоскреба. Раз в неделю Конни тайно отправляла Энтони и Мэри письма, подарки и итальянские конфеты.

Родители Майкла, Вито и Кармела, ныне мирно покоились на кладбище Вуддон в Бронксе, рядом с братом Санни (якобы погибшем в автокатастрофе, хотя на самом деле его застрелил человек Таттальи на дороге в Джонс-Бич), а Франческа преждевременно родила Кармелу, прожившую один день.

Неподалеку лежал и муж Конни Карло (задушенный по приказу Майкла за сыгранную им роль в убийстве Санни, хотя виновен в смерти был клан Барзини).

Муж Франчески Билли (Вильям Брустер Ван Аредейл-третий) был похоронен на семейном кладбище во Флориде.

Брат Майкла Фредо четыре года назад отправился на рыбалку и якобы утонул. Внутренние газы, поднимающие тело на поверхность, не всегда образуются в холодной воде озера Тахо. Вдова, актриса Дина Данн (с которой он жил отдельно), купила ему надгробие на кладбище в Беверли-Хиллс, но земля под камнем осталась нетронутой.

Теперь в частном лифте наверх поднимались три вооруженных и надежных охранника.

Снаружи здание вовсе не казалось крепостью. Прохожему и в голову бы не пришло, что тут содержится взвод охраны и установлены электронные устройства, обошедшиеся в целое состояние, и куплены они у тех же людей, кто поставляет оборудование для ЦРУ. Случайный прохожий даже не заметил бы этот дом, покрытый белой облицовкой, с балконами без цветов. Внимание любого захватили бы старинные кирпичные строения напротив. И ничто в здании не привлекло бы взгляд к едва приукрашенному трехэтажному пентхаусу и саду на крыше, который раскинулся наверху. В Нью-Йорке только туристы смотрят вверх, а эта часть города их не привлекает — Йорквилл, часть Манхэттена, куда не проведено метро, не упоминаемый в путеводителях жилой район, по большей части немецкий, хотя с годами здесь стали мирно сожительствовать ирландцы, евреи и итальянцы. Если не считать гула машин по магистрали и мусоровозов в соседнем квартале, ночью стоит тишина, особенно на сороковом этаже высотки.

Почти всегда.

— Босс? — позвал Альберт Нери.

Подошли трое охранников, и он велел им занять позиции и прикрыть его сзади. Затем открыл дверь и осторожно ступил внутрь, освещая комнату фонариком. Обладая совершенными рефлексами, с фонарем в руках он был опасен, как другие с револьвером. Нери убил им сутенера в Гарлеме, который зарезал женщину и насиловал ее двенадцатилетнюю дочь. По словам свидетелей, полицейский вырубил его, а затем проломил череп. Начальники Альберта выдвинули ему обвинение в убийстве. О расправе прослышали Корлеоне. Они подергали за веревочки, и дело закрыли. Нери забрал фонарь из камеры хранения улик, ушел из полиции и поступил на работу к Майклу Корлеоне. Начав жизнь сначала, благодарный Альберт служил хозяину с завидной преданностью. И никогда не жалел о принятом решении. Ни разу, даже когда ему приказали убить бедного Фредо.

Нери включил свет.

Кровать была пуста. На полу валялся клубок простыней и одеял. Рядом осколки стакана из-под сока.

— Майкл?

За кроватью что-то зашевелилось.

Майкл Корлеоне медленно поднялся, потирая голову.

— Мой дон, — произнес Альберт. — Вы напугали нас. Все в порядке?

— Да. Что бы ни случилось, не свети мне в глаза этой штуковиной.

Нери опустил фонарик. Дон весь взмок и побледнел, словно залитый лунным светом. Он выглядел чертовски не в порядке.

— Вы… э… один? — Нери вытянул шею, выискивая глазами посторонних. Заглянул в туалет. Все на месте. — Был шум…

— Аль, я в порядке. Спасибо за беспокойство.

Будь здесь Рита, Майкл не стал бы этого скрывать. Она появлялась в доме и раньше.

— Так дело в сахаре? — спросил Нери. Диабет. Стакан с соком. Все вязалось, в какой-то степени. — Принести вам таблетки или фрукты?

— Не надо. Дело не в этом. Понял?

Альберт кивнул.

— Осторожней с шелковыми простынями, — предупредил он. — Чертовски скользкие.

— Постараюсь не забыть, — сказал Майкл и попытался улыбнуться.

У Нери в голове не укладывалось, как один человек мог наделать столько шума, но перечить Майклу Корлеоне было не в его правилах.

— Кстати, с днем рождения.

— Испеки мне торт, если хочешь, — буркнул Майкл, — но о грохоте больше ни слова.

Он опустился на кровать. Корлеоне стал национальным героем отчасти благодаря своей внешности — красив как киноактер, — но посреди ночи и на близком расстоянии выглядел старше своих сорока лет. Левая щека неровно обвисла: результат пластической хирургии. Лицо пришлось зашивать после схватки с капитаном полиции. Волосы резко поседели, и при правильном освещении это смотрелось экстравагантно, но не сейчас. Он постоянно испытывал жажду и мочился невыносимо долго, как старик. Однажды Рита — госпожа Маргарита Дюваль, актриса, с которой Майкл временами встречался, — поделилась с Нери, что у Майкла бывают проблемы в постели. «С каждым случается», — ответил Альберт, скорей из солидарности. Мысль об импотенции приходила к нему в голову только в нетрезвом состоянии, а не напивался он со времен службы в полиции.

— Нет, торту меня не получится, — сказал Нери. — Придется подождать, пока Конни испечет. Хотите кофе?

— Сколько времени?

Альберт взглянул на часы.

— Почти пять. Думаю, вам стоит поспать.

Сегодня, впервые после возвращения крестного отца в Нью-Йорк больше года назад, должно состояться собрание Комитета, правящего совета «Коза ностры». Приготовления заняли у Майкла несколько недель.

Он потер лицо и закрыл руками.

— Какого Черта, — спокойно произнес он, не отнимая рук.

Было сложно понять, что он имеет в виду: Какого черта тут произошло? или Какого черта ты спрашиваешь? Конечно, иди и сделай кофе.

Нери развернулся и пошел прочь по коридору. Какого черта. Даже если Майкл ляжет спать, Альберту уже не заснуть.

И он не собирался пить то фильтрованное пойло, что Конни делает в просторной кухне. Нери не умел готовить, но насчет кофе был весьма щепетилен.

Он отвел охранников обратно к лифту, не замечая собственной наготы.

— Ложная тревога, ребята, — сказал Альберт, сам в это не веря. — Все путем.

Глава 7

Джонни Фонтейн прилетел в Нью-Йорк за день до парада. Со старшей дочерью Лизой он пошел спокойно отобедать в крошечный итальянский ресторан в Гарлеме, где готовят bucatini all’amatriciana не хуже, чем мама, да покоится она с миром. Чтобы попасть в это заведение, необходимо купить столик. Проблем не возникает только у тех, кто знает влиятельных людей или сам является влиятельным человеком. Лиза, не раз страдавшая от отцовской популярности, обожала ресторан: внимание, изысканные блюда, роскошные цветы. Она училась на втором курсе в Джуллиардской музыкальной школе. Поначалу Джонни не хотел отпускать дочь, девушку столь юного возраста, в Нью-Йорк одну. Однако Джуллиард — это Джуллиард, и робкая Лиза на сцене за пианино, расправив плечи, убрав за ухо черные длинные локоны, озарялась светом, когда пальцы танцевали по клавишам. Джонни присматривал за ней. Навещал каждый раз по приезде в Нью-Йорк и старался делать это чаще. Она притаскивала отца в места, куда он сам бы ни за что не пошел, типа трогательной постановки «Балкона» Жана Жене, где весь мир — сумасшедший бордель. Еще он водил ее на бокс и в джазовые клубы. Теперь отец и дочь были ближе, чем за все время после разрыва с Джинни. Лиза вышла из своей скорлупы и из-за пианино. Джонни тревожила и одновременно радовала эта перемена. Пару лет назад она вряд ли бы захотела сопровождать его на параде.

Они пили кофе и ждали десерта — ломтика sfogiatella на двоих. Лиза начала что-то говорить и вдруг замолчала. Джонни поинтересовался, в чем дело, и дочь ответила: ни в чем. Если Фонтейн что и понимал в женщинах, так это когда они хотят начать серьезный разговор.

— Выкладывай. Ты можешь рассказать папочке что угодно.

Произнеся последнюю фразу, Джонни понял, что это строчка из прослушивания на телевизионное шоу, в котором он мог сыграть компанейского папашу из провинции. Роль ему не досталась.

Лиза положила руки на стол и закрыла глаза. Она сидела так пару минут. Джонни ждал. Второе правило в общении с женщинами: не мешай им помолчать.

— Пап, — произнесла Лиза полушепотом. — Это правда? Хоть на йоту?

Было больно слышать от дочери такой вопрос. В то же время Фонтейн восхищался дерзким взглядом. Вся в отца.

— Нет, — ответил он. — Не смеши меня. Я не гангстер. И не работаю на гангстеров.

Она кивнула.

— Если в Америку приедет еврей, ирландец или поляк и станет вкалывать, устроится на уличную работу, как все иммигранты, а потом построит крупный бизнес или сделает политическую карьеру, его будут считать воплощением американской мечты. Однако когда то же самое происходит с итальянцем, его тотчас называют гангстером.

— Не любого итальянца.

— Открой глаза, — возразил Джонни. — Любого итальянца. С каждым из нас, добившимся успеха, такое происходит.

— Некоторые из этих людей и в самом деле… — Лиза не хотела произносить слово «гангстер».

— Неужто? К примеру, Вито Корлеоне был моим крестным отцом. Он пришел в церковь и дал святую клятву заботиться обо мне, что и делал, как и дядя твоей матери… водопроводчик, как же его звали?

— Поли.

— Точно. Поли. Как и Поли о тебе. Фонд Вито Корлеоне выделяет миллионы долларов для бедных детей, больниц, на искусство и даже, подумай только, на гранты для профессоров из твоей школы. Его ни разу не судили, даже не предъявляли обвинение в нарушении закона. Что касается Майкла Корлеоне, сына Вито, который сейчас заправляет делами, самый тяжкий его грех — штраф за неправильную парковку. Он джентльмен, окончил Колумбийский и Дартмутский университеты, он герой морской пехоты, награжден медалью за отвагу, не помню в какой битве. Возможно, при Иводзиме. Или нет. В другой. Не забывай об этом и не верь всем журналистам подряд. Бизнес, в котором у Майкла Корлеоне есть доля — всего лишь доля, он отнюдь не председатель совета директоров, — позволил мне вложить деньги в курорт на озере Тахо.

— В «Замок в облаках».

— Верно. Это то же самое, как если бы Говард Джонсон продал мне часть нового мотеля. Единственная разница в том, что фамилия Джонсон не заканчивается на гласную.

— Ты, кажется, сказал, что он не председатель правления.

— Он крупный акционер. Через него я узнал о вложении капитала. Сын моего крестного отца пустил в ход свои связи, и мне позволили стать совладельцем.

— На самом деле это казино, ведь так? Не просто курорт.

— Это курорт, в котором есть казино. А еще корты для тенниса, гольфа и тому подобное. Надо как-нибудь съездить туда вдвоем.

— С удовольствием.

Джонни было стыдно, что он не пригласил ее раньше.

— Послушай, ты ведь была в Неваде, там так принято. Игровые автоматы в аэропорту, на заправочных станциях. Попробуй открыть заведение без казино, и вмиг разоришься.

Лиза покачала головой.

— Поверь мне, так и есть.

— Я хотела сказать, что никогда не была в Неваде.

— Правда?

— Правда.

Невероятно.

— Я уверен, что привозил вас в гости.

Она снова покачала головой.

— Видела, как ты поешь, только в Лос-Анджелесе и здесь.

— Уф!.. — Фонтейн допил вино. — Главное, что я пытаюсь до тебя донести, — в отличие от других моих дел, это рискованное предприятие приносит невероятный доход. — Деньги имели для Джонни большое значение, в чем он не любил признаваться. У него нередко бывали проблемы с бухгалтерией, не говоря уже о трех разводах, причем в двух из них фигурировали распутные актрисы-кровопийцы. В хорошие времена и плохие он жил на широкую ногу, давал огромные чаевые и делал крупные ставки. Джонни опустил глаза. — Благодаря этому курорту ты учишься в Джуллиарде и твои сестры смогут получить образование, где только пожелают.

Лиза равнодушно кивнула.

— Просто… ну… на тех фотографиях…

— Дорогая, я нахожусь в центре общественного внимания с твоего возраста. Ты хоть представляешь, сколько раз на дню со мной просят сфотографироваться абсолютно незнакомые люди?

Дочь посмотрела отцу прямо в глаза.

Ладно. Конечно, он знает некоторых из них.

— Не буду тебе лгать. Мне приходилось выступать в местах, где не хотелось ни с кем знакомиться ближе, чем полагается. В Америке это не преступление.

Фонтейн глотнул кофе. Лиза сжала в кулаке салфетку, поднесла ее ко рту. Бровь изогнулась дугой, и Джонни надеялся, что это всего лишь признак замешательства.

— Перестань, дорогая, — уже громче произнес он, излучая обаяние. — Сама подумай. Я пою в ночных клубах. Кто, по-твоему, властелин ночных клубов?

Это были не его слова. Цитата актера-finocchio Олли Смита-Кристмаса, ныне сэра Оливера, хорошего парня, который произнес броскую фразу, чтобы отделаться от журналистов и дать Джонни спокойно репетировать к инаугурационному баллу Джимми Щи. Лиза сделала вид, будто впервые это слышит. Фонтейн поднял руки вверх, мол, сдаюсь. Какой выбор ему дан? Никакого.

Лиза положила салфетку. Другой рукой убрала с лица волосы. Нервный жест, поначалу подумал Джонни, пока не увидел улыбки.

Ответ удовлетворил ее. Лиза наклонилась вперед и поцеловала отца в щеку.

Фонтейна охватила тоска по упущенным моментам. Марго Эштон и Энни Магауан не просто разбили ему сердце и отхватили приличную сумму, они вбили клин между ним и семьей. Больше Джонни не допустит такой ошибки.

— Я люблю тебя, ангелочек, — сказал он.

— Ш-ш, — произнесла Лиза, продолжая улыбаться.

После обеда Фонтейн отвез дочь в апартаменты и отправился кутить. Он знал город достаточно, чтобы провести всю ночь в пивной или клубе, где есть друзья, на которых можно положиться: они не подпустят к нему публику и журналистов и не станут разговаривать о проблемах в Неваде или жалобах в Нью-Йорке из-за того, что его назначили главным маршалом. На несколько благословенных часов Джонни забывал обо всем.

Ночь протекала как обычно. Он не раз мог завязать знакомство с девушками широких взглядов. Однако не хотелось решать вопросы следующего дня, не выспавшись, поэтому Фонтейн решил отказаться от удовольствия. С годами становишься умнее. Озаряемый резким утренним светом на заднем сиденье лимузина, в одиночестве, направляясь в свой номер в отеле «Плаза», он гордился собой.

Джонни побрился, принял душ и не чувствовал ни опьянения, ни похмелья. Он был на гребне славы. Скажи ему кто в детстве, что наступит день, и он будет записывать пластинки и снимать фильмы, что женщины будут визжать от восторга, а мужчины ревниво завидовать, его бы это не удивило. Фонтейн был таким с рождения: большие яйца, большие мечты. И мама всегда говорила сыну: добьешься всего, чего только захочешь. Если б ему предрекли помочь будущему президенту одержать победу на выборах и устроить самый роскошный инаугурационный бал в истории, Джонни тоже поверил бы. Он не удивился бы даже истории о том, как отдал Джимми Ши свою кровь, пот и слезы (не говоря уже о парочке возлюбленных), а неблагодарный засранец отвернулся от Джонни, потому что он итальянец. Потому что окрыленный лицемер захотел утаить тот факт, что его отец был бутлегером и жилы рвал, чтобы пробиться в Америке. Потому что мало окончить Принстонский университет, стать лучшим в стране ныряльщиком, встретить богатую невесту и жениться на ней. Нет, надо притворяться, будто ты благородных кровей. Все так предсказуемо.

Однако назначить Джонни главным маршалом парада в День Колумба, прямо по Пятой авеню? Такого Фонтейн и представить себе не мог. Подобная честь обычно выпадала pezzonovanti — важным птицам вроде Фиорелло Ла Гардиа, Эла Смита или папы римского. Джонни принимал участие в парадах с тех пор, как надел короткие штанишки: в одном кулаке итальянский флажок, в другом — американский. В старших классах он играл на барабане и промаршировал весь путь от собора Святого Патрика до Семьдесят девятой улицы, не отрывая взгляда от соблазнительной попки Анны Марии Дигрегорио из группы поддержки. Выпустив первый хит с группой Леса Галли, Джонни ехал на платформе, сжимая в руках огромный микрофон.

А теперь такое! Главный маршал Джон Фонтейн.

Когда в номер подали завтрак вместе со свежей газетой, эйфория вмиг сошла на нет. На первую страницу попали Джонни и самодовольные coglioni,[10] которые собирались преградить дорогу торжественному шествию.

— День без новостей, — пробурчал Джонни, словно получив удар по почкам.

— Что там, сэр? — Официант заканчивал сервировку.

Джонни тяжело опустился на край заправленной кровати. Уши начинали гореть.

— Можешь идти.

Джонни отбросил газету и закрыл глаза.

— И вот еще, сэр. — Официант передал ему телефонное сообщение от Джинни — «Пожалуйста, позвони» — и получил щедрые чаевые.

Быть Джонни Фонтейном непросто. Он не станет свирепеть из-за этого дерьма. Нет уж.

Глупец, каким он был раньше, тотчас позвонил бы Джинни и накричал на нее за то, что не хочет пускать Лизу на парад.

А зачем еще он ей понадобился? У нее шестое чувство на все гадости, что с ним происходят. Потом бросил бы трубку и сорвал телефон со стены. Разбил бы тарелки, телевизор. И что затем? Стал бы готовить план мести. Согласно нашим источникам? Нежил? Какого черта! В ночных клубах, связанных с организованной преступностью? Черт, черт, черт! Убил бы их.

Поверьте, в Джонни до сих пор просыпались эти инстинкты. В критические моменты.

Но!

Глубокий вдох.

Он вспотел от усилия не поддаться порыву.

Еще один глубокий вдох.

К таким же дыхательным упражнениям Джонни прибегал перед записью пластинок.

Больше Фонтейн не глупец. Ему пятьдесят один год. Поклонники ВИДЯТ в нем человека, который боролся, любил, терял и выжил, чтобы рассказать об этом, спеть об этом с пластинок, которые крутились в заезженных музыкальных автоматах и в одиноких комнатах по всему свету. Жизнь не раз его била, однако Джонни все перенес. Боль оставила свой след, но чего еще ожидать? Он простой смертный — как ты, милый, только чуть больше.

Вдох.

Фонтейн чувствовал, как отступает гнев. Взглянул на остывающий на тарелке омлет. Поковырялся в нем кофейной ложечкой. Джонни не был голоден — первый признак похмелья. Он проглотил пару таблеток аспирина, потом молочно-белый антацид и зажег сигарету с ментолом. Аспирин и антацид хранились в крупных пузырьках.

В Лос-Анджелесе сейчас ночь — слишком рано, чтобы перезванивать Джинни. Если им не удастся поговорить до парад а, это не его вина. Все дело в разнице часовых поясов. В величине Америки.

До встречи с Майклом Корлеоне целых два часа.

Фонтейн схватил сценарии, привезенные из Калифорнии, и разлегся на длинном красном диване.

По праву это должен быть один из самых прекрасных дней в его жизни, но вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, Джонни искал спасение между строчками и старался не думать о предстоящих событиях. И о том, что скажет Майклу Корлеоне. Фонтейн — артист, и будет лучше, если он не станет зацикливаться на подобных вещах. Это деловая встреча, а главное дело Джонни — шоу. То же самое и с парадом, верно?

Он жадно отхлебнул кофе, бегло просматривая разные тексты в поиске выгодного образа. К своему ужасу (но не к удивлению), в большинстве сценариев ему предлагали роль обаятельного преступника. Подобную роль Фонтейн играл только раз, в мюзикле. Два фильма были о покойном Роте Хаймоне: один — чисто биографическая картина, другой с Ротом в качестве прототипа. И оба хотели Фонтейна на главную роль. Оба сценария полетели в мусорное ведро.

Джонни полистал другие сценарии, помечая хорошие роли — не для него, но которые он мог бы сыграть. Воинственный полицейский, для которого работа стала личным делом. Наемный стрелок, завоевывающий сердце школьной учительницы, спасая город от обезумевшего ветерана кавалерии. Смуглый рецидивист по имени Ковелли («Дж. Фонтейн?» — написал кто-то на первой странице). Умственно отсталый садовник, который в конце восстает и убивает продажного жестокого сенатора (на Самом деле собственного брата). Агент Джонни сказал, что никто в Голливуде не даст ему подобную роль. Да, у него есть собственная кинокомпания, но без помощи в съемке и раскрутке картины не обойтись. Не говоря уже о том, захотят ли простые люди прийти на просмотр и потратить с трудом заработанные деньги. В наши дни в кино ходят только подростки, которым нужна темнота, чтобы пообжиматься. Чтобы собрать более весомую публику, надо создать зрелище, какого не увидишь по телевизору, или быстро снимать малобюджетные фильмы со звездами в привычных сценах. Как говорил один мудрый человек, народ не заставишь.

В любом случае это общепринятая точка зрения.

Если бы Джонни Фонтейн придерживался общепринятой точки зрения, он, вероятно, до сих пор бы жил в родном районе, работал официантом, или продавал рубашки, или слонялся без дела.

Он уставился на сценарии. Джонни был уверен, что смог бы сыграть героя в правильно подобранной эпопее. Может, не Иисуса и не короля Артура, но предводителя армии в справедливой войне или спасателя, вытаскивающего сирот из пламени Великого чикагского пожара. Сгодился бы и на классическую роль, но не слишком сложную, например о невезучем парне, который использует последний шанс побороть полосу неудач. Лишь бы получить одобрительные отзывы критиков и немного заработать.

Впрочем, есть и более короткий путь в Голливуд.

Однако, прибегая к такой тактике, пользуясь этим преимуществом, Джонни и попал в теперешние неприятности.

Фонтейн верил в то, что говорил дочери, в каждое слово. В то же время он никогда не просил у крестного отца повлиять на Джека Вольца, потому что сам собирался сделать предложение, от которого тот не сможет отказаться. Вольц, тогда, как и сейчас, глава «Вольц интернэшнл пикчерс», поклялся, что Джонни получит роль только через его труп. Ходили странные слухи, почему Вольц передумал, но Джонни не обращал на них внимания, а вскоре и вовсе забыл. Фонтейн взял роль, вырезал неудачные моменты и вернулся домой с «Оскаром». Когда Корлеоне финансировали его кинокомпанию, Джонни не задавал вопросов. Потом поползли слухи, что чикагская организация имеет долю в его студии грамзаписи, и бухгалтеры спросили Фонтейна, хочет ли он знать правду. Тот рассмеялся — рассмеялся! — и ушел из офиса.

И все же из этого не вытекает, что кто-либо из его окружения гангстер.

Чтобы провернуть большие дела, большие люди делают вещи, о которых простой публике знать не следует. У вас бы волосы встали дыбом от неофициальной информации, как появился отель «Плаза». Да и сам Нью-Йорк. Америка? Украдена. Как и любая великая империя. Если воры достаточно умны, чтобы создать вокруг себя определенные структуры и не полениться сшить флаг, они войдут в историю героями.

Джонни посмотрел на часы. Все еще рано звонить. Как бы ему ни хотелось разделить почести с дочерью, в голову лезли дурные мысли.

Взял следующий сценарий «Открытие Америки». В два раза толще остальных, эпопея. Поразмыслив пару минут, сможет ли он сыграть Колумба, Фонтейн отложил рукопись и стал искать реальный шанс. Вытянул «Трималчио Рекс». Взгляд Джонни поймало итальянское имя автора, Серджио Лупо. Через две страницы, не по вине сценария, Фонтейн погрузился в сон.

Он дремал с мыслью о том, что Джинни, наверное, права, она всегда права: ничто не шло гладко в его жизни с того лета, как они влюбились друг в друга. Из рук выскользнула чашка и полетела на пол. Откололся крошечный кусочек. Только в таком месте, как «Плаза», чашку сочли бы разбитой.

Глава 8

Эдди Парадиз был на ногах с рассвета. Он вышел из дома у океана в Айленд-Парке и поехал на софтбольное поле недалеко от доков в Ред-Хук, к участку, где работал капитан полиции, которого ждал Эдди. По радио не было ничего хорошего, пока он не наткнулся на рок-н-ролльную станцию — Херб Алперт и «Тихуана брасс», Дик Дейл и «Дел-Тоунс», Линк Рэй и «Рэймен», Джеймс Браун и «Феймос флеймз» и им лично почитаемый Букер Ти. Эдди Парадиз — отличное имя для лидера, подумал он. Эдди Парадиз и… кто?

Наконец появился капитан в блестящей «Ривьере-59», серебряной с черным верхом, а сам в халате. Эдди дал ему упаковку из-под «Мальборо», набитую деньгами, — не взятку, поскольку капитан и так состоял на жалованье, а подарок: половина сейчас, половина в это же время завтра при условии, что собрание Комитета пройдет спокойно. Сказал ли капитан спасибо? Нет. Была необходимость отдавать деньги лично? Нет. Из ряда вон выходящая ситуация. Продажный ублюдок хоть понимает, что происходит? Когда полицейский отъехал, Эдди покачал головой. Нет. Не понимает.

Эдди вернулся в машину и направился в ресторан на Юнион-стрит, где будет собрание, просто проверить, насколько свежи кальмары, не шатаются ли кресла (два пришлось заменить), хорошо ли черные занавески прикрывают переднее окно (идеально), в порядке ли повара и официанты, которым вечером работать (каждый из них был родственником владельца ресторана, и все же Эдди выгнал неаполитанца, которого не видел здесь раньше), воспользовались ли соседи оплаченным отдыхом на побережье Нью-Джерси (воспользовались). Эдди выслушал разные просьбы: повар просил о брате, попавшем в тюрьму за драку; посудомойщику требовались взаймы деньги до следующего месяца, чтобы привезти бабушку из Ракалмуто, и тому подобное. Как обычно. И, как обычно, Эдди обещал подумать, чем может помочь. Ничего не записал. Подобная чушь запоминалась машинально. Выходя из ресторана, он схватил веник и лично подмел тротуар, хотя его уже вылизали.

Собрание Комитета на его территории — большая честь для Эдди, которого недавно повысили до capo. Если все пройдет гладко, Майкл Корлеоне получит благодарность. Если нет, Эдди огребет по полной. Это не страшно, именно так и достигается карьерный рост: приписываешь все заслуги боссу. А как же честь? Да никак. Когда на тебя выльют столько дерьма, как на Эдди, вряд ли увидишь дальше своего сломанного носа.

Парадиз похвалил владельца ресторана за отменную готовность к встрече гостей и направился в булочную на Президент-стрит, где выпил утренний эспрессо. Затем пошел в клуб, надеясь поиграть в карты в обществе джентльменов. Шанса не представилось. Повернув за угол, Эдди увидел пять рабочих из «Флэтбуш новелтис» в униформе с именами над нагрудным карманом. Они ждали его у красной двери охотничьего клуба «Кэррол гарденс». Пиротехники.

Почему Таракан не занялся их проблемой? Вечно возникают непредвиденные дела. Кому-нибудь постоянно что-то надо от Эдди Парадиза. Дома, в булочной, в клубе, во время обеда, даже на катере в открытом море. Говорят, это цена за высокую должность, но боже мой! Теперь в его распоряжении целый regime, и все равно дела не делаются, пока Эдди не займется ими сам. Будь у него инструментальная группа, знаете, как бы он ее назвал? Эдди Парадиз и «Никчемные coglioni». Или лучше Просто Эдди. Ему казалось, он достиг такого положения в жизни, что может хоть раз взять выходной и не заниматься ничьими нуждами, кроме собственных. Один день. Зачем день Колумбу? К черту Колумба. Этого дерьма уже несколько сотен лет как нет на свете.

Двое мужчин, которые шли вместе с Эдди, спросили, знает ли он людей перед клубом.

— Я разберусь, — ответил он.

День, когда ад покроется льдом, назовут Днем Эдди.

Его отряд был хорошо обучен, в традициях, установленных Сальваторе Тессио. Без лишних слов они встали между боссом и грузовым фургоном «Флэтбуш новелтис».

Владелец компании фейерверков, сидя на крыльце, попытался вручить Эдди утреннюю газету. «Джордж», значилось на нагрудной бирке. «Джордж Спанос».

— Есть хорошие новости, Джордж?

Охранники переглянулись.

— Что вы имеете в ввиду?

Парадиз получал удовольствие, когда разворачивал утреннюю газету, хрустя страницами. Если она успевала походить по рукам, Эдди уже к ней не прикасался.

— Вы взяли мою газету, и теперь я спрашиваю, что вы там вычитали.

Спанос начал говорить, но вскоре остановился.

— Вчера перенесли бейсбольный матч из-за проливного дождя. Сегодня, вероятно, тоже будет дождь. Это погода расплачивается с «Джайантс» за движение на запад.

О чем Джордж промолчал, так это о комментариях в адрес Эдди и его друзей. Спанос был паршивым игроком, и даже дочка Парадиза вмиг раскусила бы его. Эдди взглянул на заголовки и не заметил ничего сногсшибательного.

— Мне плевать на чемпионат, — сказал он. — Я слежу только за «Мете».

Пиротехники ухмыльнулись.

Были времена, когда в подобной ситуации Эдди Парадиз начал бы огрызаться, однако теперь брал примере Ника Джерачи. Хороший учитель, хоть и свернул с пути истинного.

— Смейтесь, — пожал он плечами. — Но у меня для вас новость: «Доджерс» и «Джайантс» не вернутся. Я живу сегодняшним днем. У меня есть билеты на сезон и все остальное.

Спанос стоял, по-прежнему протягивая газету.

— У вас есть билеты на нынешний сезон?

— На «Мете», ты, толстая плешивая греческая морда. — Эдди был единоличным поставщиком всего стройматериала и цемента для бейсбольного стадиона новой команды. — С чего ты взял, что можешь читать мою газету?

Парадиз сделал шаг вперед и посмотрел Джорджу в глаза. Эдди был маленького роста, метр пятьдесят пять, зато гордился, что это никак не испортило ему характер.

— Я сложу ее, — чуть ли не взмолился Спанос. — Как и была.

— Оставь себе.

Спанос, как большинство плохих игроков, искушал судьбу.

— Возьмите, — сказал он. — Мне она больше не нужна.

Эдди угрожающе улыбнулся:

— Засунь ее себе в жопу.

Он репетировал эту улыбку в зеркале.

Парадиз посмотрел наверх, на окно своего кабинета, и увидел в нем Момо Таракана. Тот вернулся из Акапулько таким загорелым, что сошел бы за своего в Гарлеме. Причем вернулся довольно давно, но использовал солнечную лампу для сохранения бронзового оттенка, как какой-нибудь педик из Голливуда.

— Господа, вы пришли по делу, — спросил Эдди, — или собираетесь преграждать мне дорогу все прекрасное утро?

— От нас потребовали разрешение на строительство, — сообщил Спанос.

— Кому понадобилось разрешение?

— Городским властям.

— Все чертовы власти привалили к вам за разрешением? С кем именно вы говорили?

— Мы приступили к работе у береговой линии, — Джордж достал визитку из нагрудного кармана и передал Парадизу, — а этот козел пристал к нам насчет разрешения. Мы показали ему свои документы, но он заявил, что это не то.

Эдди перевернул визитку. Член городского совета.

— Он пришел лично или прислал кого?

— Лично. С детективом Чесбро и с полицейским в форме.

Жадные stronzoni.[11] Чесбро уже отстегнули денег. Как и члену совета, который, очевидно, остановился промочить горло по пути на парад в честь Дня Колумба. Эдди совсем недавно произвели в capo. Последнее время такое происходило все чаще. Уже купленные люди требовали ещё. Постоянно, даже когда Парадиз пытался помочь хорошим людям в Нью-Йорке, его ожидали подобные стычки.

Пусть. Когда противник недооценивает тебя, это дает силу. Так мыслил Корлеоне.

— И вы пришли жаловаться ко мне аж впятером?

— А что нам оставалось делать? Нам не дали работать.

— Вы сказали им, на кого работаете?

Спанос покачал головой.

— Они сами знали. Упоминали ваше имя.

Эдди кивнул охранникам у грузового автофургона, сделал шаг вперед и положил руку Джорджу на плечо.

— Возвращайтесь на пирс. Мои люди поедут за вами и разберутся с нашими друзьями, как только те появятся.

Один из рабочих шепнул Парадизу, что ему нужны деньги. Логично. Эдди указал наверх. Возьми у Таракана. «Кэррол гарденс» — своя территория, но Эдди не собирался доставать наличку прямо на улице.

Проследил, как они уехали. Затем поймал взгляд местного мальчишки. Детвора всегда оказывается под рукой, кружат как чайки над лодкой с туристами.

— Купи газету, — велел Эдди.

— Какую?

— Все. Главное, чтоб были свежими.

Мальчик помчался выполнять поручение. Он не стал просить денег на расходы. Сколько бы он ни потратил, ему вернут в десять раз больше.

Эдди Парадиз наступил на газету, затем обошел дом и проник в клуб Кзррол гарденс» через подвальную дверь.

Они с Момо выросли в этом районе и вдвоем, купили здание. Из бурого песчаника, оно затерялось на жилой улице, в квартале, который до сих пор был на сто процентов итальянским. Когда-то здесь размещался настоящий охотничий клуб, и в подвале сохранилось стрельбище. В том же подвале стояла пустая клетка из железных прутьев, вероятно украденная во время строительства зоопарка в Бронксе. Скорей всего, она предназначалась для собак. Эдди мечтал достать льва — настоящего льва — и посадить в клетку. Навел справки. Да, такое возможно.

На первом этаже располагались и кухня, и зал: диваны, карточные столы, бильярдные столы и резной деревянный бар. На стенах личная коллекция Эдди — десятки плакатов Второй мировой. «Он наблюдает за тобой». «Кто хочет знать?» «Будешь болтать — этот человек умрет». «Враг навострил уши». «Враг хочет знать, что тебе известно». Всем нравился плакат с изображением полногрудой дамочки, которая перегнулась через стол поближе к камере, обнажая темную аллею ложбинки между грудями. Она показывала пальцем на красные игральные кости. Надпись гласила: «Не играй с огнем! Думай, что говоришь и пишешь». Лично Эдди любил плакат, на которое изображались два стрелка в профиль — грубый итальянец с клепальным молотком, похожим на lupara,[12] а чуть ниже — солдат в каске с автоматом Томпсона. «Дайте им ствол». Каждый раз, бросив взгляд на плакат, Эдди улыбался.

На втором этаже находились спальни к кабинеты. Стол возвышался на платформе высотой в пятнадцать сантиметров (идея Эдди), чтобы, сидя за столом, смотреть на посетителей сверху вниз. Верхний этаж вмещал зал для банкетов с кухней и винтовой лестницей на крышу с террасой.

Парадиз вошел в кабинет и захлопнул за собой дверь.

— Внизу у нас свинарник.

— У тебя извращенное восприятие, — сказал Момо. — Это как с новым мылом и носками, со всеми вещами, с которыми приходится прощаться, шагая в ногу с модой. Но, откровенно говоря, заморочка с газетой заходит слишком далеко.

Эдди каждый день надевал неношеную пару носков. Еще он выбрасывал мыло, как только стирались буквы.

— Да, у каждого свои чудачества, — ответил Эдди и сделал вид, будто собирается взъерошить покрытые гелем волосы Таракана, которые и правда были тверже тараканьей оболочки.

На самом деле его звали Косимо Бароне. Момо надеялся стать capo, что не удивило бы Эдди и ничуть не разозлило. Косимо был хорошим человеком, честно заработавшим нажитое. Ходили слухи, будто Таракан в столь близких отношениях с Ником Джерачи, что станет его преемником, то есть capo, но Эдди тоже прекрасно ладил с Ником. Когда произошло перемещение должностных лиц, Момо находился в тюрьме, на севере штата, куда попал после полицейского налета на автомастерскую, в которой разбирали на части угнанные автомобили. Он отсидел срок и никого не выдал, что, с одной стороны, было причиной поощрить, а с другой — недавно освободившийся человек слишком выпал из курса дел, чтоб стать capo. Поэтому должность занял Эдди Парадиз, а Момо Таракана выпустили досрочно и отправили на месяц отдыхать в Акапулько, оплатив все расходы, включая женщин. Справедливо или нет, пришлось смириться. Надо жить настоящим, если не хочешь пойти по стопам Ника Джерачи или дяди Салли. Эдди гордился тем, что живет сегодняшним днем.

— Мило с твоей стороны оставить мне рабочих, — отметил Парадиз. — Я б огорчился, если бы не решил еще пару житейских проблем.

— Я разговаривал по телефону.

— Надеюсь, по поводу уборки нашей дыры. Или мне самому обо всем думать?

— Наши парни вполне могут это сделать.

— Если бы могли, давно бы сделали. Их здесь вообще нет. — Была суббота, к тому же День Колумба.

Момо рассмеялся:

— Может, мне еще предоставлять отчеты о проделанной работе?

— Нет, просто выполняй, что тебе говорят, — ответил Эдди. — Найди уборщицу, службу по ремонту, что угодно.

— Не смотри на меня так, будто я балду гоняю, — возразил Таракан. — Бегаю все утро, развлекаю наших друзей из Нового Орлеана. — Момо имел в виду Карло Трамонти и его людей. Трамонти приехал в Нью-Йорк, чтобы обратиться к Комитету. Честь разместить их выпала Эдди Парадизу и его подручным, ко всему прочему.

— Черт, ты хоть знаешь, что это значит?

— Конечно, я путешествую, много узнаю.

— Ты путешествуешь? Да ты нос не высовываешь из Бруклина.

— А как же Мексика? — Момо протянул загорелые руки.

Парадиз хотел упомянуть солнечную лампу для гомиков, но промолчал.

— Мексика — исключение, которое лишь подтверждает правило.

Таракан покачал головой.

— Что такое? — спросил Эдди. — Давай. Валяй. Выкладывай.

Он ждал признания, что поездка в Мексику была утешительным призом, отпуском вместо заслуженного повышения. Чем раньше они выяснят все между собой, тем лучше.

— Говори же, — велел Парадиз, на сто процентов уверенный, что Мамо не решится.

— Что говорить?

— О Мексике. Не тормози.

Таракан поднял руки.

— Понятия не имею, о чем ты.

Эдди знал, что в подобных ситуациях Майкл Корлеоне умудрялся «выкурите» человека молчанием. Он попытался досчитать до цифры, сколько прожил лет. Этому научил Джерачи. Если не отводить взгляда, Противник отмерит секунду на каждый год и выпалит нужный ответ.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Момо (Эдди успел досчитать до тринадцати). — Но, к твоему сведению, я выезжал из Бруклина прошлым вечером, забирал чуваков из аэропорта.

— Ко го-кого?

— Я думал, ты любишь негритянский рок-н-ролл, — сказал Таракан. — Не могу поверить, что ты никогда не слышал слова «чувак».

Парадизу не было надобности спрашивать, какая связь между словом и рок-н-роллом. Музыка служила поводом для бесконечных споров. Момо всего лишь имел в виду, что он в равной мере сомневается в обеих вещах. Несменяемая шутка разрядила атмосферу.

— И ты думаешь, — продолжил Эдди, — так можно называть человека в лицо? Чуваком?

— Меня все зовут Тараканом, но у меня хватает чувства юмора, чтобы это правильно воспринимать.

— Да, но ты не так уж спокойно реагируешь на «итальяшку», «макаронника» и тому подобное.

— Только из уст людей, которые не такие, как мы.

— Ты не очень-то похож на Трамонти и его людей, — отметил Эдди.

— Может, и нет, но, не обижайся, есть заметное сходство между тобой и этим, как там его…

— Забавно. — Парадиз догадался, о ком идет речь. У Трамонти пять младших братьев. Момо имел в виду Карлика Аги, consigliere, который не был настоящим карликом, но не выдался ростом. — Так где они?

— Чуваки? Я выделил им «Кадиллак» с водителем, дал карту залива. Потом они будут обедать в ресторане «Мэнни вулфс». Заказан лучший столик, и, как бы они ни противились, счет пришлют нам. — Эдди одобрительно кивнул. — К твоему сведению, «Мэнни» тоже находится за пределами Бруклина.

— Я задел за живое, да? — широко улыбнулся Эдди.

— Просто считаю нужным подчеркнуть.

— Не обязательно ехать в «Мэнни вулфс», чтобы заказать столик, — заметил Парадиз.

— Надо ехать, чтобы проверить, хорошее ли это заведение.

— Это известно любому ребенку в Нью-Йорке.

— Черт! Ты ведь прекрасно знаешь, что я бывал за пределами Бруклина.

Таракан воспринимал все буквально.

— Может, ты прав, — сдался Эдди. — Если подумать, тюрьма расположена не в Бруклине.

Когда вернулся мальчик с газетой, Эдди понял, что хотел сказать ему Спанос.

На параде ожидается всеобщий протест из-за проблем, возникших у Джонни Фонтейна с Комитетом Невады по азартным играм, и его якобы подтвержденных связей с пресловутым Майклом Корлеоне, а также гангстерскими организациями Нью-Джерси, Чикаго и Лос-Анджелеса. Удар ниже пояса. Пресловутым. Эдди понимал, что только в здании суда (да и то теоретически) существует презумпция невиновности., В прессе ты тот, кем тебя назовут.

С другой стороны, они поместили бесспорно удачную фотографию дона в смокинге на выходе из «Метрополитен-опера» с племянницей Франческой, которая помогала управлять фондом Вито Корлеоне. Снимок говорил об истинном отношении газеты. Ведь всегда можно найти нелицеприятную фотографию.

Вниз тянулась длинная колонка: праведные граждане отстаивали очевидную точку зрения, что все итальянские американцы — честные, трудолюбивые люди, помогавшие, строить Америку. Большинство никогда и не видело настоящего гангстера. Ближе к концу, после явной чуши о некой юной вертихвостке, с которой якобы спит Фонтейн, упоминался назначенный на вечер фейерверк на пирсе в бруклинском районе Ред-Хук, спонсируемый итало-американским профсоюзом полицейских, но за подписью анонимного благотворителя, коим, согласно неназываемому источнику, являлся Майкл Корлеоне.

Эдди бросил газету Момо и поднял следующую. Снова упомянут анонимный спонсор. На самом деле деньги были выделены из фонда Вито Корлеоне. Журналисты похожи на щенят: смышленые, забавные, виляют хвостами, когда их кормишь. Но рано или поздно они начнут жевать твои тапочки и делать лужи на ковре. Происходит это случайно или назло — не понять. Глупые животные, и только болван думает иначе. И все же они сообразительны. При наличии времени и дармового корма их можно научить потрясающим трюкам.

Редактор и тут выбрал гламурную фотографию Майкла Корлеоне под руку с очаровательной и талантливой Маргаритой Дюваль. Газетчики вложили столько же сил в создание легенды о нем, как и Эдди Парадиз.

— Десять к одному, — сказал он, — что неназываемый источник — это пиар-агентство, которое с потрохами купил Хейген.

Ложь. Обо всем позаботился сам Эдди и гордился своей инициативой. Назначение Фонтейна главным маршалом — тоже дело его рук. В Комитете есть свой человек. Зная, что Фонтейн — крестник покойного Вито, Парадиз решил, что Майклу будет приятно прочесть о нем что-нибудь позитивное в противовес дерьму, вылитому прессой из-за стычек с властями Невады в их ковбойских шляпах. Вышла неурядица, ну да не страшно. Как говорят, лучше дурная слава, чем никакой.

— Ты полагаешь? — Таракан ни в коем разе не был тупицей, просто медленно соображал.

— Хорошая идея — придать факт огласке. Не повредит репутации дона. Они же не могли предвидеть, что это появится на одной странице с Фонтейном.

Зазвонил телефон.

Момо взял трубку, выслушал, попросил подождать секундочку и прикрыл трубку рукой.

— Да, двадцать к одному, — сказал Таракан, передавая телефон Эдди, — поэтому твои пиротехники и остановились на пол пути.

Парадиз вздохнул.

Он пришел к выводу, что мир населен двумя типами людей: теми, кто ломает все на своем пути, и теми, кто чинит. Если ты рожден наладчиком, что ж теперь делать? Жаловаться? Нет. Черт возьми, нет. Ты просто налаживаешь. Пользуешься данным Богом талантом и каждый треклятый день ходишь и подчищаешь.

Глава 9

Из холла гостиницы позвонили организаторы парада.

— Мы разбудили вас, сэр?

— Нет, — соврал он.

— Мы уже беспокоили вас сегодня утром.

Джонни помнил сон, в котором отвечал по телефону, но аппарат не переставал звонить.

— У меня была встреча, — сказал он, хотя проспал встречу.

Он проспал почти все утро. Не осталось времени на разговор с Джинни. Уже и так поздно. Организаторы парада сообщили, что отправили машину за Лизой; дочь должна быть уже в центре города.

— Я сейчас спущусь, — пообещал Фонтейн.

— С нетерпением ждем вас, сэр.

Джонни набрал номер Майкла Корлеоне. Ответила секретарша.

— Вы не могли бы передать мистеру Корлеоне, что я опаздываю? — Фонтейн поднялся и стучал кулаком по мраморной тумбочке. — Мы собирались выпить… кофе утром, но… — Какая отговорка сгодится? «Будь мужчиной», — сказал бы крестный. — …Но я сильно устал с дороги и заснул. Меа culpa.[13] Пожалуйста, передайте ему, что искренне сожалею, и если возможно…

— Подождите минуточку.

Джонни действительно вымотался. И после сна чувствовал себя не менее уставшим.

Секретарша вернулась и сообщила, что мистер Корлеоне готов встретиться сразу после парада.

Фонтейн омыл лицо холодной водой, надел костюм — сизо-серый, фирменная марка — и бросился к двери, но вдруг заметил уголком глаза утренние газеты. Остановился. Собрал их в кучу, смял и запихал в мусорное ведро. Плюнул сверху и побежал к лифту.

Эскадрон сопровождения провел его через боковой вход в лимузин, и они спокойно отъехали.

Главным организатором был неприметный лысый мужчина в дешевом черном костюме. По пути он давал непонятные указания по карманному радио, каким пользуется разведывательная служба. Похмелье вдруг накатило на Джонни с удушающим размахом.

— Там есть… — Фонтейн не хотел спрашивать о протесте. Не хотел подавать вида, будто ему не все равно, — толпа?

— Что?

— Я читал о возможной демонстрации, — пояснил Джонни.

— У отеля? Нет.

— А там, откуда начнется парад?

— Мы держим ситуацию под контролем, сэр.

Они прибыли к месту назначения, в оцепленный квартал недалеко от Таймс-сквер. Посреди Сорок четвертой улицы поставили белую палатку для VIP-персон. Одинокий протестующий с транспарантом давал интервью. Горстка журналистов, сдерживаемых деревянным барьером с полицейскими, смотрела в другую сторону и заметила Фонтейна, только когда он уже почти скрылся в палатке. Слишком поздно приставать с вопросами. Донеслось лишь: «Джонни!» и «А правда, что…»

Фонтейн, мастер увиливать от толп доброжелателей и поклонников, пролетел мимо людей из списка приглашенных — школьных учителей, монашек, бывших одноклассников — и с извинениями поспешил к дочери. Даже Дэнни Ши не получил должного внимания — только равнодушный кивок.

При виде отца Лиза засияла. У него чуть ноги не подкосились от такого восторга.

— Вот так казус! — сказала она, обнимая Фонтейна.

На Лизе была красная водолазка из кашемира и черные итальянские сапоги по колено, которые он купил ей, когда в прошлый раз приезжал в Нью-Йорк.

— Казус?

— Нежил! Что за слово!

— Оно означает «ласкал».

— Я понимаю смысл, пап. Как забавно! Они решили, будто мы влюбленная парочка!

— Да уж. Ты не злишься, или… ну, не знаю…

— Потешно.

Джонни покачал головой.

— Там еще написали…

Лиза махнула рукой.

— Белиберда.

— Джо-о-он. — Фонтейна хлопнул по плечу генеральный прокурор. Сбоку от него стоял незнакомый мужчина: судя по манере держаться, полицейский. Северный итальянец. — Рад видеть вас, господин главный маршал, — сказал Дэнни Ши. — Мы было начали волноваться.

Джонни принялся представлять Лизу.

— Мы уже познакомились, — расплылся в улыбке Дэнни, — пока вас ждали. У вас прекрасная дочь, Джо-о-он. — Лиза пожала плечами от смущения. — Как поживают остальные дочурки?

— В районе, где я вырос, люди говорят, «хорошо, как хлеб».

— Хорошо, как хлеб? Никогда не слышал.

— Ничто не сравнится с итальянским хлебом.

— Истинно так! — поддержал Ши.

Он играл на несуществующую публику. Когда-то они с Джонни были друзьями. После выборов — в которых немалую роль сыграл и Фонтейн — семья Ши охладела к нему. Единственной приходящей на ум причиной разлада было итальянское происхождение Джонни. Даже когда у Фонтейна возникли проблемы с Комитетом по азартным играм, он зажал в кулак гордость и спросил, может ли администрация вмешаться и усмирить невадских ковбоев. Джонни набрал нужный номер, Дэнни взял трубку и вежливо и лаконично ответил, что они ничем не могут помочь. Теперь при виде Дэнни Ши и его притворства, будто они по-прежнему старые друзья, Джонни хотелось вмазать слащавому проныре прямо в белые лошадиные зубы.

— А как Джинни и детишки? — спросил Фонтейн.

— Великолепно. Это агент Стивен Бьянки из ФБР.

— Я большой поклонник господина Фонтейна, — сказала Бьянки. — У нас с женой все ваши пластинки.

Джонни записывался почти тридцать лет. Ни у кого не было полной коллекции. Если бы те, кто хвастал об этом, действительно купили все пластинки, у Фонтейна было б столько денег, что Поль Гетти подносил бы ему туалетную бумагу, а король Фарук подтирал задницу.

— Ценю. — Джонни обнял Лизу за плечи. — Благодаря таким поклонникам мои дети сыты.

Дэнни Ши и агент Бьянки расхохотались громче, чем подобало.

Фонтейн как-то читал о Бьянки в газетах: он был помощником начальника ФБР в одном из штатов; кроме него, ни один американский итальянец не дорос до столь высокого положения в Бюро. Джонни удивился такому достижению.

— Мило с вашей стороны принять участие в параде, господин генеральный прокурор, — сказал Джонни. — Неужели в вас течет итальянская кровь?

— Я не мог пропустить такое событие, — торжественно заявил Дэнни Ши. — Это редкая возможность воздать почести трудолюбивому итальянскому народу.

— Камеры снаружи, Дэн, — прервал его Фонтейн. Лиза рассмеялась, в глазах Ши сверкнула злость.

— Думаю, пора начинать, — сказал Ши, хотя никто не давал сигнала. Он направился в начало процессии, к самым высокопоставленным персонам, которые уже появились в толпе. — Долг зовет. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, Джо-о-он, дай мне знать, ладно?

— Спасибо. Непременно.

Надо отдать должное Дэнни Ши: это единственный политик, который не избегал Фонтейна. В параде участвовало много желающих занять должность мэра или губернатора на следующих выборах. Членов городского совета собралось больше, чем слабительных таблеток в баночке «Картере пиле», но кто из них зашел поздороваться с Джонни Фонтейном? Никто. И слава богу. У Джонни появилась возможность поговорить со старыми друзьями и выслушать комплименты в адрес Лизы от «непорочной девы» — престарелой учительницы музыки, которая всегда говорила, что Джонни добьется успеха. Снова и снова доброжелатели повторяли, как опечалены протестами; Фонтейн неустанно благодарил их и уверял, будто его это ничуть не беспокоит: умеренная цена за выпавшую честь.

Наконец пришли организаторы. Джонни перекинул через плечо ленту, белую с красными и зелеными буквами.

— Если не хочешь брать меня с собой, — шепнула Лиза и расправила ленту, — я не обижусь.

— Ну что, пошли?

Главный организатор сообщил журналистам, что господин Фонтейн даст короткую пресс-конференцию по окончании парада. После пары громких возражений репортеры разошлись.

Джонни с Лизой заняли место за труппой клоунов на сицилийских тележках и оркестром из иезуитской школы.

Оркестр заиграл марш «Звезды и полосы навсегда».

— Вот это да, я не знала, что Джон Филип Сузу был итальянцем,[14] — сказала Лиза.

— У тебя в сумочке есть аспирин?

Она дала ему пузырек, и отец проглотил четыре таблетки, не запивая. Кивнул в сторону оркестра и потряс пузырьком:

— Не возражаешь, если я оставлю у себя?

Появилась охрана: полдюжины полицейских — двое в форме и четверо в штатском. Все оказались поклонниками. Джонни спросил, отчего такая усиленная защита, но его уверили, что так бывает всегда.

— Всех шишек положено сопровождать, — проговорил самый молодой офицер.

Лиза улыбнулась от смущения.

При повороте на Пятую авеню fox встретили несколько людей с транспарантами, написанными от руки одним и тем же почерком. Лозунги были антиитальянские. Джонни проигнорировал их. Кумир с миллионами поклонников умеет не замечать ненависть горстки сосунков.

Вдоль Пятой авеню по-другую сторону деревянных ограждений появились журналисты и начали выкрикивать вопросы. Полицейские спокойно стояли в оцеплении. Сопровождение невозмутимо шагало рядом.

Фонтейн шепнул Лизе:

— Улыбайся и маши рукой, — и подал пример, изобразив широкую улыбку.

Громкая игра оркестра, зарядившего бесконечный марш, заглушала гадостные выкрики.

В углу Джонни Фонтейна собралась толпа. Поклонники визжали так, как в те времена, когда он был идолом подростков. Раздавались возгласы «Италия! Италия! Италия!» вперемешку с его именем. Пару раз журналисты спотыкались из-за подножек. Демонстрантов-одиночек поглотили огромные массы народа, море развевающихся итальянских флагов и плакатов «Мы любим тебя, Джонни» и «Фонтейна в президенты».

— Моя дочь! — временами выкрикивал он, показывая на Лизу. Девушка краснела, но ей нравилось.

Сицилийские клоуны устроили спектакль, который со стороны Фонтейна было сложно рассмотреть. Они поднимали настроение толпе.

— Помнишь то место? — За углом возник магазин «Шварц».

— Каждая девочка его помнит, — сказала Лиза. — Каждый ребенок.

— Видишь, может, я и не возил тебя в Лас-Вегас, зато здесь мы были.

— Да.

— А куклу помнишь, что я тебе купил? От мадам Александры.

— Едва. — Звуки оркестра затрудняли общение, но Джонни услышал в голосе дочери раздражение. Это была очень дорогая кукла, и Лиза умоляла сделать ей подарок.

— Разонравилась?

— Нет. Мама запретила мне играть с ней.

— Как так?

— Сказала, это слишком красивая кукла. Я смотрела снизу вверх на каминную полку и плакала, а потом забыла о ней.

Журналисты не отставали. Джонни был уверен, что на таком расстоянии невозможно уловить обрывки разговора.

— У тебя не устала рука? — спросил он. — У меня да. — С лица Фонтейна не сходила широкая улыбка, от которой наверняка останутся морщины.

— Нет, — ответила Лиза. — Вот только сапоги я выбрала неудачно. Дорога длинней, чем я рассчитывала.

Они приближались к зоопарку.

— Осталось совсем немного.

— И все же я их обожаю. Сапожки.

— Великолепные сапоги, мисс, — сказал молодой человек из сопровождения, детектив. — Не могу не отметить, очень идут к вашим ножкам.

Лиза поблагодарила за комплимент. Джонни вдруг понял, что она все шествие незаметно поглядывает на детектива. У того был точеный римский нос, волнистые черные волосы. Слишком молод, чтобы дослужиться до такого чина.

На открытой трибуне появилась еще одна горстка протестующих, возможно, те же самые сосунки. Джонни представил, как они срезают угол по Мэдисон и бегут с транспарантами под мышкой, чтобы еще раз засветиться. И что им неймется? Помимо штрафов за неуплату налогов, не по его вине, и пары драк по пустяковым поводам, Джонни никогда не нарушал закона. Он собирал миллионы на благотворительность, причем не выставлял этого напоказ. Проблемы в Неваде подстроены политическими оппозиционерами, чтобы испортить ему репутацию. Что касается протестующих, Джонни не понимал их чувств. Преступники — не герои. Большинство итальянцев никогда не видели гангстеров. Многие из них врачи, адвокаты, промышленники, профессора и священники. Америка знала немало выдающихся деятелей итальянского происхождения. Фонтейн не мог выразить своего негодования. Он артист.

И тут оркестр прекратил играть. Раздался глухой хлопок. Еще один. Джонни ничего бы и не заметил, если бы сопровождающие не вытянули шеи и не ринулись к Лизе и Фонтейну. Полицейские в форме развернулись веером перед трибунами.

Джонни продолжал приветственно махать. Гудели камеры, точно нашествие стальной саранчи.

Фонтейн опустил руку, о плечо молодого детектива разбилось яйцо, и брызги долетели до лица Лизы. Краем глаза Джонни увидел нечто похожее на летящие сверху цилиндрические мячики, сочащиеся водой. Прикрыл дочь. Мокрый сгусток взорвался об асфальт посреди духового оркестра. Обрывки туалетной бумаги попали на костюмы. Дирижер свистнул, и через несколько шагов музыканты снова заиграли. Люди на трибунах смеялись.

— Сортирная бомба. — Джонни подал дочери носовой платок.

Лиза нахмурилась.

— Вымачиваешь рулон туалетной бумаги в раковине или унитазе, и бомба готова. Однажды меня чуть из школы не выгнали, когда я попал такой в монашку.

Ложь. Джонни пытался разрядить атмосферу. Любимая кукла простояла на камине, жали сапоги, и теперь еще град яиц и бомб.

— Не обращайте на это внимания, мистер Фонтейн, — сказал молодой детектив. — В каждой толпе бывает припасена пара тухлых яиц. Видели бы вы, как встречали Джо Димаджио.

Джонни нагнулся к уху Лизы.

— Вот видишь? У каждого итальянца…

— Тухлые яйца? — улыбнулась Лиза детективу.

— Я не это имел в виду.

— Что случилось с Джо Димаджио? — спросил Фонтейн.

Один из сопровождающих смахнул с плеча яичную слизь.

— Ничего особенного. Фанаты «Доджерс» постарались.

Джонни продолжал улыбаться и махать рукой, производя математические подсчеты. Если вереница людей составляет хотя бы пять человек в ширину, то на квартал придется тысяча с каждой стороны. Так, значит, две тысячи, и еще люди смотрят из окон, включая одного mezza sega[15] с мокрым рулоном бумаги, которого Джонни тоже брал в расчет. Итак, две тысячи на квартал, тридцать пять кварталов на Пятой авеню. Семьдесят тысяч. Против дюжины сосунков, пары говнюков-журналистов и двух-трех выскочек с тухлыми яйцами. Умножим отбросы на два, чтобы не упустить одиночных чокнутых в толпе. Максимум семьдесят. Навскидку девяносто девять и девять десятых процента жителей Нью-Йорка не имеют претензий к Джону Фонтейну.

В конце маршрута парада появилась небольшая палатка для VIP-персон. На ткани изображались корабли Христофора Колумба. По краям развевалось по американскому и итальянскому флагу.

Джонни с Лизой вошли внутрь. Фонтейн не особо любил пиво, но глотнул «Моретти» со льдом вместе с четырьмя таблетками аспирина. Сицилийские клоуны тоже пожаловали внутрь, перекинув марионетки через плечо, и накинулись на пиво.

— Спасибо, папочка, — обняла его Лиза. — Я так горжусь тобой.

— Ты уверена, что не…

— Как сказал детектив Вакарелло, тухлые яйца. Сортирная бомба. Я узнала новое слово и кое-что из твоего детства. Если серьезно, пап, на тебя все так завороженно смотрят, и я увидела тебя их глазами, это правда было… — она снова обняла отца, — потрясающе.

Неизвестно когда, Лиза узнала еще одно слово — имя детектива.

— Ноги не болят? Вызвать такси?

— Не хочешь, чтобы я присутствовала на пресс-конференции? При виде реакции отца она рассмеялась. — Попался! Ладно, мне все равно надо готовиться к экзамену по истории музыки. Такси не нужно. Детектив Вакарелло, Стив, обещал подвезти меня.

Стив? Словно по подсказке, детектив представился.

Сердце Фонтейна учащенно забилось. Всего лишь подвезет. Джонни окинул Вакарелло тяжелым долгим взглядом.

Есть свои плюсы в недоказуемых подозрениях насчет связей Фонтейна. Дав детективу поразмыслить об этом, Джонни поблагодарил его и поцеловал Лизу на прощанье.

Палатка наполнялась журналистами. Фонтейн позировал с монашками и старыми друзьями перед фотокамерами. Наконец лысый организатор поднялся на возвышение.

— Уважаемые дамы и господа, — начал он. — Этот человек не нуждается в представлении. Он коренной житель Нью-Йорка и отец трех милых девочек, и одна из них сопровождала его сегодня на параде, он звезда сцены и экрана, автор многих шлягеров, среди которых моя любимая пластинка «Последняя одинокая полночь», лауреат премий «Оскар», «Золотой глобус», «Рыцари Западного Чикаго» и других наград, всех не перечислишь, итальянский американец в третьем поколении с предками из Сицилии и Неаполя. Мне выпала честь представить вам главного маршала парада Дня Колумба 1963, мистера Джона Фонтейна.

Под телевизионными прожекторами и какофонией вопросов Джонни чувствовал себя как на жгучем ветру сирокко.

Он подождал, пока возгласы немного улягутся, затем постучал пальцем по микрофону. Прочистил горло. Чудом публика замолчала.

— Америка, — сказал Фонтейн, улыбаясь широкой застывшей улыбкой. — Какое красивое итальянское слово.

Подмигнул, поклонился и сошел с возвышения.

Глава 10

Друзья и родственники собрались в саду на огромной крыше, чтобы поздравить Майкла Корлеоне с днем рождения. Гостей не приглашали, хотя Конни испекла торт, а дочки Хейгена сделали картонные украшения. Пара человек зашли по делу и остались. Еще несколько заглянули по пути домой с парада.

Шоколадный торт стоял на столе рядом со скромной стопкой подарков.

Сын Франчески умолял, чтобы ему разрешили развернуть дядины подарки. Майкл не спускался, беседовал с Томом Хейгеном и Риччи по прозвищу Два Ствола. Нери вышел предупредить, что Майкл через минуту будет. Маленький Санни постоянно спрашивал, не прошла ли еще минута.

Сад на крыше копировал сад за домом в Лонг-Бич, который так любил их отец. Конни — под девичьей фамилией, что обрекло тщетную попытку вновь обрести невинность, — совершила паломничество в старый сад. Новые хозяева, не итальянцы, запустили его до неузнаваемости. Она набросала на листке то, что сохранилось, сфотографировала со всех сторон обвисшую виноградную лозу, измерила расстояние между увядшими фиговыми деревьями и выкупила статую Святой Девы за невероятную сумму, хотя точно такую же можно приобрести по дешевке на любой торговой улице Бэй-Ридж или Бенсонхерста. Грандиозное количество времени и денег ушло на создание нового сада, включая укрепление крыши, чтобы она не прогнулась под тоннами земли и не упала на голову Хейгенам. Чем больше сад походил на свой прототип, тем сильней превращался в пародию на место, где прошла свадьба Конни, где, обдувая себя соломенной шляпой, сидел Вито в тени виноградной лозы и учил Майкла нюансам ведения дел. Виноградную арку на крыше сдуло ветром в прошлом месяце, во время грозы, и теперь велись работы по восстановлению. Казалось, задумка никогда не будет завершена.

Конни суетливо проверяла салфетки, вилки, работает ли зажигалка для высокой красной свечки на торте, опрятно ли выглядят сыновья. Ее с большим натягом можно было назвать привлекательной: крашеные черные волосы и неуместная девичья привычка смахивать локоны с лица. С утра Конни несколько раз успела переодеться и теперь была в нарядном желтовато-зеленом платье, которое скорей подходило для выхода в свет, нежели для скромного чаепития в день рождения брата.

Забавляясь тревожным выплеском энергии, близняшки стояли по разные стороны толпы, потягивая вино, Франческа — белое, а Кэти — красное. Даже в младенчестве они отказывались одеваться одинаково и с годами становились разными, насколько это возможно. Кэти хорошо училась, Франческу знала вся школа. Кэти была курящей представительницей богемы, Франческа — примерной католичкой. Кэти получила степень доктора философии по континентальной литературе в одном из лондонских университетов, Франческа вылетела из Университета штата Флорида и вышла замуж за богатого юношу. Повзрослев и снова оказавшись под одной крышей, сестры начали понимать, что их отличия скорей надуманные, чем настоящие. Последнее время Кэти транжирила деньги на одежду модельера, у которого одевалась первая леди, а Франческа погрузилась в чтение романов (среди любимых «Эмма», «Талантливый мистер Рипли», «История иммигранта» Серджио Лупо и в особенности «Леопард» Лампедузы). Обе модно стригли волосы. Обе всецело посвящали себя работе: Кэти обучала первокурсников переводной континентальной литературе в городском колледже, а Франческа была лицом фонда Вито Корлеоне, скромно, но упорно добиваясь освещения добрых дел в прессе. Конечно, близняшки кое в чем расходились, помимо выбора вина. Кэти носила очки, Франческа нет. Кэти имела много поклонников среди ученых, Франческа, после смерти мужа, была всего на двух нелепых свиданиях без поцелуев. Кэти была стройной и худощавой. Франческа после беременностей (родив Санни и пережив выкидыш на поздней стадии) располнела в бедрах. Груди набухли до четвертого размера. Глядя на них в зеркало, она отводила взгляд. Отдала сестре все свои открытые блузки.

Однако обе понимали, не обмолвившись словом, отчего так беспокоится тетя. Конни знала Джонни Фонтейна всю жизнь, до того, как он стал знаменитым, и все же при мысли, что он придет к брату на короткую деловую встречу, превращалась в застенчивую девочку-подростка. Близняшки не были знакомы с Джонни. С нетерпением ждали его появления, но в пределах разумного. Кэти по природе была спокойной и редко приходила в восторг. Ей часто приходилось общаться со знаменитостями благодаря богатому бывшему мужу, который работал в генеральной прокуратуре. С другой стороны, Франческе посчастливилось присутствовать на инаугурационном балу. Среди приглашенных ни одна женщина, которой посчастливилось увидеть необузданного Фонтейна во фраке и услышать неподражаемый голос, не осталась равнодушной. Франческа лицезрела на сцене Элвиса Пресли и Джеймса Брауна. Она была на выступлении Марио Ланца в Карнеги-холле, Луи Армстронга в Майами и Фрэнка Синатры в Лас-Вегасе, но двадцатиминутный выход Фонтейна превзошел их всех.

Теперь у нее мурашки шли по коже, но не от воспоминаний. Было слишком холодно для октября, особенно на крыше дома.

Шесть человек набилось в задымленный личный кабинет Корлеоне, обшитый панелями красного дерева. Майкл с Томом Хейгеном сидели за большим столом друг напротив друга. Все остальные стояли: Аль Нери за Майклом, а у двери Риччи Нобилио и Томми Нери, племянник Альберта. Нобилио говорил о достоинствах и недостатках людей, которых собирались посвятить в клан семьи Корлеоне. Репутация шла впереди них, однако представление было священной традицией, как в церкви (где Риччи, в отличие от собравшихся, часто появлялся и даже играл на органе). Если огласить новые имена на собрании Комитета, ознакомление произойдет между делом и примет вид простой формальности.

Риччи Два Ствола был пучеглаз, тощ, как гончая собака, с испещренной оспинами кожей на лице, лоснящимися черными волосами и пристрастием к кричаще-яркой одежде, в которой чувствовал себя крутым. Кожа, мохер, гладкая блестящая ткань, гуайаверы, иногда даже ковбойские сапоги. Как на него ни посмотри, страха не внушает. Зато развил редкий талант. Риччи рос неподалеку от Пита Клеменцы, в Бронксе, и мальчишкой носился вокруг толстяка подобно юркой мухе, вымаливая всякие поручения. Клеменца знал, как превратить насекомое в смертоносного шершня. Нобилио получил прозвище после одного случая, еще в юности. Он с незаряженным револьвером пошел убивать чиновника с автомагистрали, который рассматривал претензии по контрактам, мелкую сошку огромной мошеннической империи Роберта Мозеса и последний винтик в цементной монополии Нью-Йорка. Несчастный работал в офисе допоздна. Бывший капитан команды Гарварда по плаванию, он был почти в два раза крупнее Риччи. Нобилио дважды нажал на спусковой крючок «кольта» с глушителем, понял, что патронов нет, но не растерялся: вырубил чиновника и принялся рыться в столе. Когда тот поднялся на ноги, Риччи нашел в нижнем ящике, за бутылкой виски, револьвер. Разрядил его в широкую грудь и удалился. Сначала появилось прозвище Счастливчик Риччи, потом Риччи Два Ствола. Второе привязалось. Нобилио отшучивался и даже начал сам рассказывать приукрашенную самоуничижительную версию событий. И все же унижение пошло ему на пользу. Когда Фрэнки Пантанджели занял место Клеменцы, иной человек затаил бы обиду. Риччи ничего плохого не подумал. Он по-прежнему не высовывался и исправно выполнял работу, расширяя владения семьи на Род-Айленде и в Форт-Лодердейле. После того как Фрэнки сам загнал себя в могилу, очевидный выбор пал на Риччи Два Ствола, раз уж его воспитал Клеменца. Из-за убийств, предательств и судебных приговоров в организации стала ощущаться нехватка людей, и способность Нобилио находить и развивать таланты оказалась не хуже, если даже не лучше, чем у самого толстяка. После смерти Клеменцы десять лет назад легенды о нем только разрастались, но факт оставался фактом: он нашел и продвигал таких предателей, как Поли Гатто и Ник Джерачи. На улицах Гарлема Пита Клеменцу возвели в святые гангстерского мира, но в темной задымленной комнате, несмотря на всеобщую привязанность, толстяка считали слишком человечным.

— Если это все, — Майкл взглянул на часы, — то мне надо идти. — Он посмотрел на Томми Нери, также известного как Томми Скуч, который только что вернулся из долгого путешествия к Нобилио. — У тебя есть новости?

Риччи Два Ствола перехватил взгляд Томми, сморщился и покачал головой:

— Похоже, нет. Скуч, ты собираешься просветить нас?

Томми шагнул к столу Несмотря на редеющие, раньше времени поседевшие волосы, он напоминал взволнованного школьника, которого вызывали отвечать неподготовленный урок. Организация поиска Ника Джерачи была крупнейшим доверенным ему заданием. Майкл полагал, что на предателей лучше натравливать их ближайших друзей, но Дерьмовый Донни не подходил для этого физически, Кармине Марино не было в живых, Момо Бароне тогда еще не вышел из тюрьмы, а Эдди Парадиз был занят продвижением в capo. Дино Димичелли взял двоих хороших людей и полетел в Кливленд искать там следы. Когда взятая ими напрокат машина проехала ровно десять миль вдоль дороги, сработала бомба, прикрепленная к одометру. Все трое мгновенно погибли; рука Димичелли приземлилась в общественный бассейн за четверть мили. Что касается Уилли Бинаджио, так тот курил одну сигарету за другой, поэтому не исключено, что его дом действительно сгорел случайно, как заключили пожарные. Никто из работавших с Уилли Б. в это не верил. Тогда Альберт и попросил Майкла доверить дело Томми.

Скуч глубоко вдохнул и начал:

— Парадиз не пользуется услугами Дерьмового Донни как водителя, э-э, он человек предателя, поэтому я попросил отдать его мне. Кажется, он чист, но если нет, то он у меня под прицелом. — Томми ткнул пальцем в воображаемое переднее сиденье.

Майкл кивнул, впечатленный инициативой. Донни Серио — известный как Дерьмовый Донни из-за калоприемника, который ему понадобился после ранения в кишку — был для Джерачи почти братом. Это не повод называть Донни предателем, однако вполне разумно забрать его у regime и держать поближе к себе, чтобы пристрелить в любой момент, если понадобится.

— Хорошо, — кивнул Майкл.

— Остальные люди команды Ника не вызывают подозрений. Так полагали Дино и Уилли. Но я хотел убедиться в этом сам и начал все сначала.

Майкл кивнул.

На лице Томми отразилось подобие улыбки.

— Вдобавок к тому, — сказал он, — я последовал вашему совету и еще раз поговорил с отцом, Фаусто. В Аризоне. Пытался найти с ним общий язык. Но черт побери, он молчаливый сицилиец старой закалки. Coglioni quadrati,[16] понимаете ли. Если бы мы убили его за молчание, это был бы счастливейший день в его жизни. У Фаусто новая жена, мексиканка, не говорит по-английски, так что это тупик. В любом случае они не так давно женаты. С другой стороны, у disgraziato[17] своя жена и дочери. Если прижать их к стенке…

Майкл покачал головой. Пусть занимается Фаусто Джерачи, главным претендентом на место Винни Форленцы в Кливленде, однако остальных членов семьи Ника Джерачи трогать нельзя, только допрашивать и наблюдать.

— Да, да, конечно, — закивал Скуч. — Понимаю. И еще я проверил наводки, которые поступили из вашего источника, — добавил он, глядя на Хейгена.

Майкл с Хейгеном оживились. Это новость.

— Ты ездил туда? — спросил Хейген.

— Только что вернулся, — ответил Томми. — Разыскиваемое лицо более не живет в Такско. — Он был там, по крайней мере некоторые узнали его по фотографии. Выдавал себя за писателя. Дело в том, что он не бежал в спешке, нет, методично упаковал все вещи, и никто не видел, как он уходил. Просто исчез. Мне кажется, кто-то предупредил его. Некий Спрэтлинг, американский бизнесмен, который всех знает, сказал мне.

— Предупредили? — переспросил Хейген. — Как такое возможно?

— Этого я не знаю, — признался Скуч. — Вполне логично: если он держит с кем-то связь, значит, рискнет вернуться в Штаты. Как только он сюда сунется, мы найдем его. За семьей установлена слежка, плюс ко всему почти в любом городе у нас есть друзья, и они в курсе ситуации и понимают, как благодарны мы будем за помощь. Не может он вечно прятаться в крысиных норах или в горах к югу от границы. Это не для него. Ему придется скрывать свой недуг. Болезнь Паркинсона. От нее трясет, бывают провалы в памяти, сложно одеваться, застегивать пуговицы и тому подобное. По крайней мере, на это он жаловался своему доктору до того, как исчез.

Майкл нахмурился. У Джерачи дрожали руки, когда он последний раз его видел.

— Ты узнал так много, но не смог выяснить, где он?

— Я всего лишь пустил в ход связи и добыл его медицинскую карту, — стал защищаться Томми. — Через секретаршу. Очень милая девушка. Я переворачиваю каждый камень, так сказать.

— Так сказать? А кто скажет? — спросил Майкл.

Скуч открыл рот, но Майкл поднял руку.

— Томми, ты хорошо справляешься с задачей, — отметил он безучастным голосом, будто думал совсем обратное. — Я терпеливый человек. Главное, чтобы цель была достигнута. Уверен, ты сам это понимаешь.

Скуч кивнул.

— Мне приятно это слышать, — пробормотал он, хотя не был уверен, что ему приятно. — С полной уверенностью можно утверждать — он не в руках ФБР. И наверняка жив. Смею предположить, верьте или нет, кто бы ни давал наводки, он морочит вам голову. Точней, морочит нам голову. Сливает информацию, а затем предупреждает ублюдка.

— Кому и зачем это нужно? — спросил Том Хейген.

— Мы обсуждали этот вопрос, — вмешался Нобилио. Переполняясь благодарностью, Томми Нери сделал шаг обратно к стене. — Понятия не имею, как и откуда к вам поступают сведения, — сказал Риччи, — мне это знать и не нужно. Просто думаю, мы думаем, Томми и я, что кто бы ни сообщал вам важные факты, он хочет только навредить. Это первая теория. И вторая состоит в существовании человека, который известен вашему источнику, может, является его боссом или вроде того и заботится о том, чтобы мы не поймали предателя.

Майкл сложил губы. Повисла гробовая тишина, нагнетающая напряжение. Допустим, Джо Лукаделло поставляет искаженные данные. Джо — старый проверенный друг, что и делает его опасным: выступив против тебя, он не вызовет подозрений.

Майкл уже ничему не удивился бы. Больше всех обрадуется Хейген, который плохо знаком с Джо и смотрит на него косо. Ничто в жизни не приносит Хейгену больше удовольствия, чем подтверждение его опасений и повод заявить: «Я же говорил».

Что касается Ника Джерачи, Майклу было некуда спешить. У него целая империя подручных, тысячи людей зависят от него напрямую или косвенно, обязаны ему заработком или жизнью. Джерачи — жалкий человек. Без власти. Пусть не в бункере под озером Эри и не в Такско, он по-прежнему в какой-нибудь крысиной норе, которую и заслуживает. Каждый момент он должен шеей ощущать стальной холод меча возмездия. Более того, за семьей наблюдают, и у Ника нет никакого шанса повидаться с женой и детьми.

Можно придумать способ общения — через изощренную систему телефонов друзей или платных таксофонов и договоренностей. Здесь проколов не будет. Джерачи слишком умен, чтоб наследить. Если старый сицилийский кодекс разрешал запугивание семьи и в крайнем случае даже ее уничтожение, Вито Корлеоне испытывал особую привязанность к собственной семье и установил новый кодекс. Для него было немыслимо причинить вред близким недруга. Родители и корпус морской пехоты США научили Майкла жить по правилам. Нарушить их никак нельзя — особенно сейчас, когда его дети в Мэне, под крылом Кей.

Наконец он кивнул, распуская собрание.

— Господа, — обратился Хейген к Риччи Два Ствола и его людям, — будем надеяться, что при нашей следующей встрече мы будем обсуждать результаты, а не теории.

Наконец на крыше появился виновник торжества вместе с consigliere и самым преданным caporegime. В новой мотоциклетной куртке Риччи Нобилио напоминал продавца электроприборов, претендующего на роль в местной постановке «Вест-сайдской истории». На Хейгене был синий костюм «Брукс бразерс». Черный костюм Майкла шили на заказ в Милане. У него появилась странная подкупающая способность превращать дорогие вещи в обыкновенные.

Гости разразились бурными аплодисментами.

— Открывай подарки! — выкрикнул маленький Санни, и все покатились со смеху.

Дон пересек сад королевской походкой, сцепив руки за спиной. Гости сияли. При каждом шаге он слегка подпрыгивал — подсознательная привычка. Широкая улыбка плохо сочеталась с темными кругами под глазами и глубокой бороздой на лбу. Майкл бормотал любезности о том, что не стоило преподносить столько подарков.

Все пели «С днем рождения», и только стихли голоса, как открылась дверь лифта и выпрыгнул Джонни Фонтейн с распростертыми руками, пародируя Джолсона, и пропел: «И всего наилучшегоооооооо!»

Майкл Корлеоне закрыл глаза, загадал желание, которое удивило бы каждого из собравшихся, и задул свечу.

— Джонни! — завизжала Конни Корлеоне.

Подбежала к нему и обняла, едва не сбив с ног. Она прижалась к нему не слишком откровенно, но достаточно, чтоб скользнуть бедром по легендарному cazzo.[18] Конни никогда его не видела, однако с первого личного подтверждения его величия, когда они танцевали на ее первой свадьбе, мысль о нем возвращалась к ней одинокими ночами.

— Эй, дорогая, — произнес Джонни, восстановив равновесие. На крыше стояли люди, которые не зашли к нему перед парадом. Фонтейн подмигнул: — Тебе бы играть в регби вместо племянника. Как он, кстати, поживает?

— Повредил колено, — ответила Конни. Фрэнки, брат близняшек, был полузащитником в университете Нотр-Дам. Не выдавшись ростом даже для команды колледжа, он поехал выступать в Канаду и неудачно упал в тренировочном лагере. — Вероятно, его футбольные дни сочтены. Сильно переживает.

Конни схватила руку Джонни, якобы сочувствуя Фрэнки, — хитрая уловка. Фонтейн был в разводе. Постоянно появлялся в колонке сплетен с разными восходящими звездами, однако большинство из этих статей, насколько знала Конни, придумывали рекламные агенты.

— Печально, — сказал Джонни. — Этот Фрэнки играл с невероятной отдачей. Как говорят, в бою размер собаки — не главное.

Конни рассеянно кивнула, и Фонтейн решил объяснить, что это значит. Хотя она слышала поговорку. Ее первый муж Карло произносил нечто подобное в постели: в бою размер собаки не главное, а в постели главное, чтобы член рвался в бой. У Карло был не член, а тявкающий карликовый пудель. Джонни предположительно обладал итальянским волкодавом. Портной, шивший костюмы для Майкла и Тома, как-то признался ей, что подгоняет Фонтейну штаны, дабы они вмещали его мужское достоинство. Конни задрожала.

— Футбол — такой грубый вид спорта, — выпалила она, чтобы завуалировать возбужденный трепет. — Страшно смотреть.

Майкл Корлеоне наклонился и шепотом разрешил маленькому Санни открыть подарки. Мальчик радостно воскликнул и тотчас сорвался с места.

Когда во все стороны полетели куски оберточной бумаги, Майкл пробормотал слова благодарности и ускользнул наверх. Хейген прошептал что-то Риччи Нобилио, но тот махнул рукой, будто вопрос давно решен. Нобилио направился к лифту со своими людьми. Хейген последовал за Майклом.

— А как дела у этих крутых парней? — спросил Фонтейн, ероша волосы сыновьям Конни. — Вижу, они бы не подкачали на футбольном поле.

Виктор и Майк тотчас полюбили Джонни.

— Позволь представить тебя старшим сестрам Фрэнки, — сказала Конни.

Джонни протер глаза:

— У меня двоится?

Кэти рассмеялась, очарованная им, как и Конни. Франческа закатила глаза от пошлости остроты и от ужасающей реакции сестры.

— Верьте или нет, — сказала она, — ничего подобного нам раньше слышать не доводилось.

Фонтейн вскинул голову.

— Я шучу, — пояснила Франческа.

— Я так и подумал, — уверил Джонни, загоревшись отнюдь не от смущения.

Конни крепко взяла его за локоть и продолжила церемонию представления.

Фонтейн высвободился из ее собственнической хватки и поцеловал ручку обеим близняшкам.

Большинство женщин привыкли к подобной галантности, но мужчины чувствуют себя в этот момент неловко, будто совершают пародию на старый ритуал. Джонни Фонтейн умел целовать ручку с достоинством и пылкостью принца Сицилии.

Кэти нервно захихикала, чего не делала с окончания школы.

У Франчески мурашки пошли по коже.

Всего один раз в жизни она встречала человека с подобным магнетизмом, и то был президент, знавший, как брать женщину за руку. Поцелуй, дрожь — простые уловки одомашненного волка. С каждой минутой становилось все холодней. Однако Франческа не пошла за свитером.

Джонни таинственным образом вспомнил (вот льстец), что Кэти — профессор, и отметил, как гордился бы ею дедушка. Кэти поблагодарила его, обрадованная, что Фонтейн знает, кто она.

— Наслышан вашим вкладом в процветание фонда, — обратился он к Франческе.

Она разгладила платье, где-то в подсознании, но очень глубоко подозревая, что он лжет.

— Спасибо, мистер Фонтейн. — Франческа самодовольно улыбнулась. — Стараемся.

— О нет, пожалуйста, — воспротивился певец. — Зовите меня Джонни, душечка.

— Ладно, Джонни Душечка, — выпалила Франческа, и рука невольно потянулась закрыть рот.

— Молодец. Вы не просто стараетесь. Вы многого добиваетесь, насколько я знаю. Вы заняты делом. — Он улыбнулся. — Вот что я уважаю. Вокруг меня много людей, которые говорят, говорят, говорят. Я и сам грешен, верно? Однако уважаю я тех, кто занят делом.

— Глубокомысленное замечание, — произнесла Франческа с сарказмом. Кэти стояла сама не своя, словно онемев. — А это уважаю я. Глубокомысленных людей.

Франческа не могла сдержаться.

Конни положила ей руку на плечо.

Однако Джонни рассмеялся от всего сердца.

У Франчески задрожали колени, и она ненавидела себя за это. Нельзя отрицать, в тот момент Джонни Фонтейн вел себя отнюдь не как звезда телеэкрана и популярнейший певец! Наслаждаясь шуткой в свой адрес, находясь в центре внимания, вульгарно очаровательный, он напоминал ей отца.

Сзади маленький Санни спрашивал, не осталось ли упакованных подарков.

— Не обращай на нее внимания, Джон. — Конни одарила Франческу неодобрительным взглядом. — Ей последнее время нездоровится. — Конни снова взяла Фонтейна за руку. — Пойдем, угощу тебя моим шоколадным тортом. Ты уже как-то его пробовал. Помнишь?

Джонни не сводил с Франчески глаз, которые по-прежнему улыбались, даже после того, как он перестал смеяться.

— Вы видите меня насквозь, верно?

Конни нахмурилась.

Франческа попробовала посмотреть сквозь него.

Если умеешь делать это правильно, то с расстояния можно добиться невероятного эффекта — с трибуны, со сцены, с экрана, с ринга, с подиума, даже с другого конца длинного семейного стола. Вблизи результат непредсказуем. Может не получиться. Или выглядеть до слез глупо. Или же, напротив, вызвать страх и благоговение.

— Попробуйте торт тетушки Конни, — нарушила молчание Кэти. — Набьете брюхо, и уже никто не увидит, что у вас внутри.

— Вот это да! — пронзительно фыркнула Конни и рассмеялась. — Несмотря на разные фигуры, они настоящие близняшки. Тут всем лишь бы критиковать, а, Джонни?

— Лучше верить.

— Извините, — сказала Кэти.

— Торт и правда очень хорош, — отметила Франческа и снова разгладила платье, не зная, как себя чувствовать: преданной или предательницей.

— Питательный, но вкусный, — добавила Кэти.

— С вашего позволения, — извинилась Франческа и направилась успокаивать сына, который танцевал на столе в халате, подаренном дяде, и кричал, что он чемпион мира.

Конни взяла Джонни под руку и последовала за ней.

— Эй, чемпион! — подмигнул Фонтейн Санни.

— Непобедимый! — произнес мальчик, торжественно всплеснув руками. — И неуловимый!

Гости наслаждались сценой, как, очевидно, и Джонни. Свободной рукой Конни принялась нарезать торт.

— Спускайся, — велела Франческа Санни. — Сейчас же.

— Это ваш? — спросил Фонтейн.

Франческа повернулась.

— Может, я ошибаюсь, но там, кажется, требуют вашего присутствия.

На верхнем этаже, у лестницы, стоял Том Хейген и манил пальцем. Даже не пытаясь скрыть нетерпение. Джонни поймал его взгляд, освободился от Конни и попятился.

— Послушайте, — обратился он к Франческе. — Не уходите, хорошо? Я не… — Фонтейн продолжал пятиться. — У меня есть одна мысль, но мне нужна ваша помощь.

— Куда мне уходить? — удивилась Франческа. — Я здесь живу.

— Вот и замечательно. — Джонни побежал к Хейгену той же прыгающей походкой, с какой выходил на сцену петь на бис.

— Я оставлю тебе шоколадного торта, Джонни! — выкрикнула вслед Конни.

Франческа сняла сына со стола, поставила на пол и сложила халат. Повернулась и встретила взгляд Кэти. Они сразу поняли друг друга. Обычным людям потребовался бы час, чтобы сказать так много.

Глава 11

У гранитного бара рядом с окном во всю стену Майкл Корлеоне выставил в ряд три бокала и наполнил два коктейлем. В его собственном бокале была по большей части вода и пара капель алкоголя, чтобы придать напитку смутно-желтоватый цвет.

Том ввел в комнату Фонтейна.

— Майкл! — воскликнул Джонни и сложил руки в мольбе. — Извини, что я пропустил…

Корлеоне резко поставил бутылку на стол, оборвав тем самым гостя на полуслове.

— Пропустил? Сегодня твой день, Джон.

Он произнес это так откровенно, что невозможно было вложить в слова иной смысл и в то же время трудно было не вложить.

Друзья обняли друг друга.

— Если бы не моя семья, я бы забыл, что у меня день рождения, как любой взрослый человек. Но ты? Такая честь. Это я должен извиняться.

— Извиняться за что?

Майкл самоуничижительно пожал плечами, прямо как отец.

— Я хотел пойти на парад, но весь день ушел на деловые встречи. В субботу-то. Ужас. — Он похлопал Джонни по спине. — Нет грешникам покоя, верно?

Фонтейн прошел к окну.

— Милый вид. — Он обошел светлую комнату так, будто в первый раз попал в пентхаус. — С улицы ни за что не догадаться, что сверху открывается такая красота.

Хейген, скрестив руки, наблюдал за происходящим прищуренными глазами. Он был невысокого мнения о людях из шоу-бизнеса в целом и о Джонни в особенности. Стоит зайти в оперу, и услышишь более приятное исполнение. В любой день, в любом захолустном театре найдутся актеры талантливее Фонтейна. Танцевать, шутить? Доярки Хейгена преуспели в этом не хуже. Джонни казался Тому пустышкой, безответственным ребенком, чьи проблемы решают другие люди, среди которых слишком часто оказывается он сам (именно Хейген по поручению дона Вито купил Фонтейну премию «Оскар»), И все же, по непонятным ему причинам, все относились к Джонни как к очень важной особе. Даже Майкл испытывал некую слабость.

Корлеоне раздал бокалы.

— Мой отец гордился бы тобой, Джонни, — сказал Майкл.

Все трое чокнулись и отпили.

Майкл с Джонни расспросили друг друга о родных. Они были отцами в разводе, что не редкость в кругах, где вращается Фонтейн, и неприемлемо в среде Корлеоне. Разведенные католики с детьми.

— Как часто ты видишь Энтони и Мэри? — спросил Джонни.

— Часто, — механически ответил Майкл. — Езжу в Мэн при первой возможности. Они проводят у меня каникулы.

Последний раз дети приезжали четвертного июля, в День независимости. У Майкла был собственный самолет, и месяц назад он выбрался навестить их, послушать, как Энтони поет в школьной постановке. Опоздал.

— Это хорошо, — похвалил Джонни. — Потому что когда мужчина не проводит время… — Он резко замолчал, почесал голову и сморщился. — Я понял одну вещь, по горькому опыту: если тебя нет рядом, многое бывает упущено. Ты и сам знаешь. Дела идут в гору. У меня дочь учится в Нью-Йорке, и прошлым вечером…

— В Джуллиардской музыкальной школе, — вставил Майкл. — Весьма впечатляет.

— Как Рита? — спросил Фонтейн.

При упоминании этого имени лицо Корлеоне смягчилось.

— Прекрасно, — ответил он. — Передает привет.

— Поглядите только! — сказал Джонни Тому Хейгену и вновь повернулся к Майклу. — С ума тебя свела, да? Сразу видно. Не пытайся меня обмануть, приятель.

Майкл слегка покраснел и поднял руки. Что тут возразишь?

— Я так и знал, — не унимался Джонни. — Говорил же тебе. Такие бойкие ножки, тонкая кость. Потрясающая девчонка. Рад за тебя.

Маргарита Дюваль была обязана Фонтейну своей карьерой. Когда они познакомились, Рита танцевала в массовке первоклассного стриптиз-шоу — розовощекая француженка, обожавшая секс. Джонни познакомил ее с учителем по вокалу и полезными людьми. Вскоре Рита получила роль в бродвейском шоу. Критики не хотели признавать, но именно жгучая сцена в публичном доме оказалась кульминацией и, к удивлению снобов-театралов, принесла ей премию «Тони». Фонтейн также пригласил Риту в некоторые фильмы и включил в список гостей на инаугурационный бал, где были только крупные звезды. В то время она не спала с Джимми Ши, роман давно закончился. Джонни познакомил Маргариту с несколькими близкими друзьями. Обывателям этого не понять, но Фонтейн считал, что связи с одной и той же женщиной только сплачивают мужчин.

Майкл пригласил Джонни присесть на диван. Сам опустился в кресло рядом. Мебель была обита мягчайшей итальянской кожей. Хейген взгромоздился на табурет у бара.

— Ты правда считаешь, твой отец гордился бы мной? — спросил Фонтейн.

— Конечно. В детстве он часто брал меня на парад. Показывал, как маршируют влиятельные люди, и повторял, что в Америке ты можешь стать кем захочешь. Христофор Колумб приплыл сюда и нашел достаточно ресурсов, чтобы воплотить самые невероятные мечты. Это новый мир.

— Христофор Колумб сюда не ступал, — заметил Джонни, — если быть точным. Но я понимаю твою мысль и полностью с ней согласен.

Хейген тяжело вздохнул.

— С мыслью моего отца, — поправил Майкл.

— Да, конечно, — пробормотал Фонтейн.

— Чем я могу тебе помочь, Джон? В твой великий день.

— Думаю, ты читал газеты. — Джонни уставился в глаза сына своего крестного отца. Майкл Корлеоне застыл и похолодел, как мраморный пол под ногами. — Это не то… что я хотел сказать… те кровопийцы… ты знаешь? Знаешь. Правда, Майк? Что не придумают, то переврут и…

Корлеоне и глазом не моргнул.

Джонни опустил голову.

— Хочу сказать, что беру полную ответственность за все. Я совершал ошибки, и немало, особенно с деньгами. Ты и твоя семья, мой крестный отец… вы были источником… истинной мудрости. И ты тоже, Том. У меня были возможности, которые парень типа меня…

Фонтейн наконец поднял глаза.

— Короче, дело вот в чем. Мне надо продать мою долю вашему… казино в Тахо, пока меня не вынудили это сделать. Возможно, до этого не дойдет. Честно говоря, я мог бы получать кучу денег каждый месяц, но, продав долю, сразу заимею наличные. В общем, после всего сказанного и сделанного, думаю, будет лучше для всех заинтересованных сторон, если… если я якобы сам приму решение. Продать.

Майкл потер губы. Для Фонтейна словно прозвучал выстрел.

— Я сбит с толку, — сказал Майкл. — Ты просишь у меня разрешения продать свою долю «Замка в облаках»?

Фонтейн пожал плечами.

— Это денежное вложение, Джон, как и другие твои инвестиции. Обычное дело, уверяю тебя.

— Если хочешь, из преданности к тебе и твоей семье я буду драться с этими ублюдками из Комитета по азартным…

— Решай сам, Джон.

Такого ответа Фонтейн не ожидал. Он был из тех, кто налаживает положение словом и делом, и не понимал человека, являвшего полную противоположность. Джонни подвинулся на край дивана и продолжил разговор:

— Буду с тобой честен. Я просил Джимми Ши подергать за веревочки. С Комитетом по азартным играм, но…

— Ты сначала пошел к ним?

— Я не ходил к ним вовсе, Майк. Это неблагодарные ирландские сволочи — к тебе не относится, Том, — будь они прокляты.

Хейген поднял руки, мол, не обижается.

— После всего, что я для них сделал, — сказал Фонтейн, — и впервые попросил о помощи.

— Так, значит, я запасной вариант.

— Нет. Боже, нет. — Джонни почувствовал, как краснеет. — Основным вариантом было сохранить долю. Ведь нелогично обращаться к тебе, когда Комитет копается в наших же с тобой связях. Если не все сработало гладко, Майк, я искренне сожалею. Хотел обсудить это с тобой, но не смог вырваться. Том может подтвердить. Были неотложные дела. Впервые удалось поговорить с тобой тет-а-тет.

Майкл понимающе пожал плечами, словно в него вселился Вито.

— Я вот чего боюсь, — сказал Фонтейн, — если не продам долю, паршивцы запятнают мое имя, лишь бы прочесть в газете свое. Они политики. Думают, если громогласно и почаще обличать кого-то во лжи, читатели им поверят. А газеты? Публикуют дикие обвинения на первой полосе, а когда оказывается, что все это чушь, печатают одну строчку извинений рядом с анекдотами. Проблема, как мне кажется, в том, что, продай я долю, — конец всем расследованиям, однако может создаться впечатление, будто распускаемые слухи небезосновательны. Скорей всего, люди забудут обо всем, едва мое имя пропадет из газетных заголовков. С другой стороны, есть риск, что они сочтут, будто я признался в собственной неправоте, и продолжат расследование и…

Майкл закрыл глаза и поднял руку. Джонни замолчал. О некоторых вещах лучше не говорить.

— Прости, — сказал Корлеоне, — но я не могу понять одну вещь. — Большинство людей, что-либо недопонимая, смотрят в потолок или вдаль. Майкл уставился прямо на Джонни. — У тебя проблемы с деньгами? Как такое возможно?

Фонтейн нахмурился.

— Как такое возможно? У меня невероятные накладные расходы. На последний концертный тур мы были вынуждены взять оркестр из сорока человек, а это не только плата за еду и отели, но и грузовики, водители, даже адвокат. Не поверишь, сколько взяли представители профсоюза водителей, которые просто стояли и наблюдали, как работают другие. Голова шла кругом. Выступления принесли хороший доход, и, постучу по дереву, пластинки продаются, однако многие особы требуют бесплатные приглашения. А налоги? Дядя Сэм не был бы так добр, если бы не мои деньги. Из того, что остается, я вынужден покрывать расходы на содержание домов в Палм-Спрингс и Вегасе. А еще траты на детей — образование в колледже стоит недешево, но я могу себе это позволить, несмотря на дороговизну. И легко ли быть на виду у публики? Слава не приносит денег. Ее саму надо подкармливать, держать менеджеров, рекламных агентов, охрану, лакея, одежду, машины, подарки, не говоря уже о том, что я вынужден участвовать в любом добром деле на земле. Прибавь к этому сбежавшего бухгалтера. А бывшие жены. Целых три. И все-таки я не жалуюсь. Поверь, я родился под счастливой звездой. Дела идут прекрасно. Раз уж ты спросил.

Майкл с Томом обменялись взглядом.

— Сбежал бухгалтер? — переспросил Майкл.

— Этот прохвост? Бьюсь об заклад, сейчас он потягивает коктейль где-нибудь в тропиках.

— Давай пари, — предложил Хейген.

Джонни повернулся:

— Извини, разве я с тобой разговариваю?

Том зажег сигарету.

— Сколько, кстати, составили твои карточные долги за прошлый год, Джонни?

— Я просто не осознавал, что разговариваю и с тобой.

Фонтейн снова посмотрел на Майкла, который сидел с каменным лицом.

— Понимаю, к чему ты клонишь, советник, — кивнул Джонни. — Но я давно завязал. Было время, когда все, к чему я прикасался, приносило плоды, включая усилия, вложенные в нашего друга Президента, а также пластинки, картины, инвестиции и тому подобное. Если человеку так везет, вполне разумно попытать удачу на скачках, делать ставки, проверяя свою интуицию, или играть в карты. Когда фортуна отвернулась от меня, я исключил подобный риск. Это не твое дело, но раз уж ты спросил…

Майкл предложил Джонни сигарету. Фонтейн бросил курить год назад по совету врача и все же не отказался.

— Нас с Томом интересует твое финансовое положение по той причине, — Майкл протянул ему спички, — что если ты собрался продавать свою долю в Тахо, то вряд ли можешь рассчитывать на приличную сумму. Фактически тебе не удастся вернуть вложенный капитал и даже приблизиться к тем цифрам.

— Ты шутишь? Это заведение — сущий золотой прииск. Печатный станок.

— Джон, ты должен был заметить, что стоимость частного бизнеса редко соотносится с потоком доходов. — Майкл смахнул пепел в пепельницу на полу и пожал плечами с видом «ничего не могу поделать», прямо как отец. — С общественными акциями дела обстоят и того хуже. — Он рассмеялся. — К тому же вокруг твоего бизнеса столько шума. На Уолл-стрит не найдется финансиста, который смог бы пережить расследование, которое сейчас ведут в Неваде, Джон.

Фонтейну стоило немалых усилий сохранить молчание. Он выкурил сигарету за один миг.

— Не приблизиться к изначальному вложению? — наконец выдавил из себя Джонни. — В это сложно поверить…

— «Замок в облаках» создан не так давно, — заметил Майкл. — Вначале всегда требуется больше денег, чем потом. Плюс ко всему дурная слава, издержки на адвокатов. Так что — нет. — Он взглянул на Хейгена. — Не приблизиться.

Джонни смиренно кивнул. Он словно уменьшился в размере.

Том Хейген едва подавил смешок.

Фонтейн достал из кармана пузырек с аспирином, что дала ему дочь, отказался от стакана воды, вытряс четыре таблетки и проглотил.

— Я бы выкурил еще одну, — сказал он. — Если осталась.

Майкл бросил целую пачку:

— Дарю. Перед тем как уйдешь, я хочу, чтобы ты понял еще одну вещь. Что делать с «Замком в облаках», решай сам. Но что касается наших акций в твоей кинокомпании, — подчеркнул Майкл, — то они принадлежат мне.

Не было необходимости напоминать, что это львиная доля.

Джонни нахмурился.

— Не знаю, чем ты недоволен. Почти каждая картина из выпущенных мной за последние годы… ну, они не удостаиваются премий, но в остальном соответствуют современным стандартам. Этот год был наихудшим в истории Голливуда за последние полвека. С появлением телевидения сомневаюсь, что кинобизнес сможет процветать, как в былое время.

Майкл с Хейгеном переглянулись.

— Речь не о прибыли, Джон, — улыбнулся Майкл с видом игрока, который собирается сказать: «Шах». — Речь о контроле.

Глава 12

— Не понимаю, — наконец произнес Джонни Фонтейн. — Контроле над чем?

Майкл Корлеоне ответил не сразу. Ему хотелось сказать: «над грезами». Разве в народе не принято называть киностудии фабриками грез? Чужих грез. Однако Майкл не был расположен говорить на такие темы. «Контроль над всем», — ответил бы он в молодости. Жизнь научила его скромности.

— Позволь спросить, когда ты последний раз виделся с Джеком Вольцем?

— О боже… — процедил Джонни. — С Вольцем? — Внимательно посмотрел на Майкла, затем на Тома Хейгена, вздохнул и сдался. — Голливуд — небольшой город. Мы посещаем одни и те же мероприятия, но в студии давно не сталкивались. Если ему и помогали продьюсировать некий проект, я лично не принимал в этом участия.

— Мы тут навели справки, — сообщил Хейген. — Доход приносят два вида картин. На одном из них сосредоточена работа твоей компании, что очень хорошо. Это малобюджетники с участием звезд. И второй вид — масштабные зрелища. Сине…

— Синемаскоп, — подсказал Джонни.

— Верно. Синемаскоп. Широкий формат. Эксперты полагают, именно такие картины способны оторвать людей от телевизора и завлечь в кино.

Фонтейн кивнул.

— Да, есть такое мнение. Однако в Голливуде часто бывает так, что сегодняшнее мнение завтра уже никто не помнит.

— Бывает, — продолжил Том. — Ты в состоянии снимать оба вида картин, Джон, но почему-то этого не делаешь. Мы только и видим малобюджетники.

— Верно. Для эпопей нужна большая отдача от студии, — сказал Фонтейн. — Деньги — только часть проблемы. Необходимо много людей, смена мест, декораций, всего. Контроль, о котором шла речь. Именно им приходится жертвовать, чтобы создать нечто крупномасштабное. На таком фильме можно сорвать большой куш, но и потерять можно столько же. Мы делаем ставку на более надежные проекты.

— Вот именно, — отметил Майкл. — Делаем ставку. Посещая скачки, ты когда-нибудь видел, чтобы везло тем, кто ставит исключительно на фаворитов?

— Ты прав, — согласился Джонни. — Мы говорим на одном языке. Честно говоря, я всегда считал вас, джентльмены, другими. Все, во что вы вкладываете деньги, как и ваш отец, покойся он с миром, кажется верным делом.

— Между фаворитом и верным делом огромная разница, — поправил Майкл.

— Верю. Знаете, я тут утром читал сценарии и думал о том же. К примеру, есть роскошное повествование о римском рабе. Длинная история. Огромная. Или о Колумбе. До сих пор не снято по-настоящему хорошего фильма о Колумбе. Не могу понять только одного. Если моя компания, наша компания и способна воплотить такой проект, то зачем вам… нам работать с Джеком Вольцем? Ему почти восемьдесят, и он практически выжил из ума. Во время съемок хвастает, будто обладает магическим мочевым пузырем и определяет, сколько денег принесет фильм, по частоте посещения уборной. Очевидно, чем меньше, тем лучше, и все же Вольц — последний человек в кинематографии, с кем я хотел бы снимать крупнобюджетное кино. Не говоря уже о том, что «Вольц интернэшнл» — не самая успешная студия в городе. — Джонни повернулся к Хейгену. — Ты ведь наводил справки, Том, и сам в курсе.

— Мы давно знаем господина Вольца, — сказал Майкл. — Я предпочитаю по возможности работать с теми людьми, с кем имел дело ранее. Доверие в первую очередь.

Хейген медленно кивнул в знак согласия.

К тому же Вольц в хороших отношениях с братьями Ши и, вероятно, мог бы влиять на них в интересах Майкла. Он же способен посадить Корлеоне за один стол с русскими евреями, которые тайно заправляют всем в Калифорнии. Даже семьи Лос-Анджелеса и Сан-Франциско им подотчетны. Адвокат Вольца, по имени Бен Тамаркин, был в еврейской гангстерской организации лицом не менее влиятельным, чем Том для Корлеоне.

— Моя задумка простирается многим дальше, чем создание одной картины, — сказал Майкл. — Фильмы все чаще снимают за рубежом, и нам это несложно. К примеру, друзья в Италии могут снизить до минимума расходы на натурные съемки. Студии были вынуждены продать свои компании-дистрибьюторы — у нас и здесь преимущество. Крупные кинотеатры в центре города не пользуются спросом из-за преступности, мы же владеем торговыми пассажами в пригородах, а при них почти всегда имеется кинотеатр.

— При всех плюсах есть один недочет, — возразил Джонни. — Кто захочет смотреть фильм на крошечном экране хрен знает где?

— Захотят, если живут там, — уверил Майкл. — Если они переехали в эту дыру, чтобы убежать от стресса современного города. Согласен, экраны меньше размером, но они новые. Там чисто и безопасно, достаточно места доя парковки, по пути можно заглянуть в магазин и купить новые туфли. Это вертикально интегрированный бизнес, точнее, несколько торговых предприятий, независимых друг от друга, исходящих из общего интереса. В этой сфере у тебя не будет таких проблем, как с казино, прежде всего потому, что Голливуд — едва регламентированная сфера, по крайней мере в сравнении с легальными азартными играми. И, во-вторых, мы намерены тебе помочь. Том будет работать с тобой. Когда придет время — полагаю, это случится весьма скоро, — он отправится с тобой на встречу с господином Вольцем.

Джонни взглянул на Хейгена.

Том пожал плечами:

— Доверие в первую очередь.

Майкл Корлеоне стоял у кухонного окна, чистил апельсин и наблюдал, как Джонни Фонтейн идет по саду.

— Ты в порядке? — спросил Том Хейген.

Майкл продолжал снимать кожуру. Внизу Конни бегала за Джонни, как обыкновенная шлюха.

— Из-за Джонни? Откровенно говоря, ничего страшного, если…

— Я не о нем. И не о наших интересах в Голливуде. — Хейген произнес последнюю фразу с тенью презрения, которую заметил бы только член семьи.

— О чем же? — спросил Майкл.

— Что с тобой происходит? Христа ради, я ведь знаю тебя с семи лет. Что-то тебя тревожит. И не первый день. И дело тут даже не в неудачах Томми Скуча в Мексике.

В этом весь Том: глубоко копает и даже не упоминает Джо Лукаделло.

— Ничего, — покачал головой Майкл.

— Плохо спалось?

— Это Альберт тебе сказал?

— Нет, — соврал Том. — Ты сам только что признался.

— Тушё, советник.

Майкл закончил чистить апельсин и положил в рот дольку.

— Так ты просто не мог заснуть или как?

Корлеоне повернулся к нему лицом. На мгновенье захотелось рассказать Тому о мучивших его кошмарах. «Мне снится Фредо. Каждую ночь. Приходит, как наяву. В последнем сне мы подрались. Каждый раз он истекает кровью. Каждый раз хочет предупредить меня о чем-то, но недоговаривает». Нет. Майкл Корлеоне — человек разума и логики. Всему есть логические обоснования: диабет, лекарства, стресс. Возможно, сны связаны с Ритой. Она никогда не появлялась в них, даже не упоминалась, но все равно присутствовала странным образом, как Фредо никогда не покидает их наяву, хотя о нем никто не заводит разговор. (И с чего бы это? Она всего однажды была с Фредо.) Кошмары начали преследовать его после появления сахарного дисбаланса. Нелепо и подумать, что к Майклу приходит призрак погибшего брата. Сумасшествие. Всего лишь сон. А есть ли тема менее презренная, чем обсуждение снов?

— Забудь об этом. — Майкл отвернулся к окну. — Была ночь, ясно?

— Ясно.

— Вот и прекрасно.

— Я устал повторять, — не унимался Том, — что во время бессонницы нельзя оставаться в постели. Надо вставать и чем-нибудь заниматься. Можно выйти на прогулку.

Майкл ухмыльнулся и многозначительно замолчал. Ему было известно о подруге Хейгена, и Том знал, что Майкл знает, хотя о ней редко говорили, не называли по имени. Когда-то признанная красавица работала крупье в «Замке в облаках», была замужем за человеком, который избивал ее. Том пришел на помощь. Еще у нее имелся взрослый сын, пребывавший в частной больнице, и Хейген полностью оплачивал лечение. Они уже встречались дольше, чем продлился брак Майкла с Кей. Корлеоне казалось, эта ситуация лучше всего характеризует Тома. Он не был сицилийцем, но всегда старался вести себя как сицилиец, поэтому и завел не просто любовницу, а постоянную спутницу. К тому же нашел такую, кем можно гордиться. Помогал ей, хранил верность, даже использовал как семейную собственность (наравне с недвижимостью, парковками, кинотеатрами) и как курьера, доставляющего деньги разным людям по всей стране. Она жила в Лас-Вегасе, но сейчас находилась в Нью-Йорке, в квартире, которую Том снимал специально для нее над цветочным магазином.

— Выйти на прогулку? — переспросил Майкл.

— Да, на прогулку, — подтвердил Хейген. — Она пойдет тебе на пользу.

Майкл бросил на него взгляд. Если у босса и существует верный способ загнать себя в могилу, так это взять привычку гулять в три часа ночи.

Корлеоне наблюдал за Джонни Фонтейном, ожидавшим лифта. Конни просто висела на нем. Франческа качала головой.

— Думаешь, она вынудит его пригласить ее на свидание? — спросил Том.

— Кто? Франческа?

— Франческа? — нахмурился Том. Фонтейн был одного с ним возраста. — Боже, нет. Конни.

— Никогда, — ответил Майкл. — Разве ты не заметил? Джонни пытается отдалиться от семьи.

— Да, — согласился Том и ткнул Майкла пальцем в грудь. — Но человеческое сердце непредсказуемо.

Обсудив пару вопросов логистики, Корлеоне и Хейген договорились встретиться у лифта через два часа, чтобы отправиться в охотничий клуб «Кэррол гарденс».

— Хватит времени и для прогулки, — сказал Майкл. Том проигнорировал замечание.

Как только ушел Том, Майкл вышел на балкончик с видом на реку, где хранился телескоп, подаренный детьми на Рождество. Мэри колко пошутила, что он сможет наблюдать за ними в Мэне.

Теперь, в сумерках, в магический час, как зовут его жители Голливуда, Майкл сел на табурет и посмотрел в телескоп в том направлении. Взгляд остановился на острове Рэндалл, на особняке, где жил и вел дела Роберт Мозес. Почти замок. Майкл много знал о Мозесе, мнимом строителе дорог и парков, фактическом проектировщике современного Нью-Йорка и практически святом в политических кругах и прессе. Уроженец Кливленда, прямо как Ник Джерачи, Мозес никогда не избирался на представительные должности и тем не менее был самым влиятельным политиком в Нью-Йорке — в городе и штате. Чрезвычайно коррумпированная персона. Это удивило бы большинство людей, но не в окружении Майкла Корлеоне. В семье Майкла каждый скажет вам, что вся власть Роберта Мозеса неразрывно связана с беспредельной жадностью и аморальностью.

Где-то на острове находится человек, выгнавший на улицу полмиллиона нью-йоркцев, в основном негров и бедных иммигрантов, среди которых немало итальянцев. Полмиллиона человек. Больше населения Канзас-Сити. Мозес снес их дома и возвел дорогие здания и жилища, пусть новые, но убогие, как трущобы. Все на деньги налогоплательщиков. Дороги Роберта Мозеса исполосовали спокойные кварталы, появились темные криминальные улочки там, где раньше счастливо жили дружные семьи, и все ради того, чтобы угодить толстосумам из пригородов, чтобы разбогатеть до такой степени, что Майклу и не снилось. У Мозеса было три яхты, полностью укомплектованные, наготове днем и ночью. Сотня официантов и дюжина поваров обслуживали его круглосуточно. Роберт дарил друзьям небоскребы и стадионы. На острове Мозеса процветала отдельная нация — тайная нация, о которой не знал американский народ, хотя содержал ее. И продолжал содержать. Любой желавший пересечь мост должен был отдать дань серебром дону, Роберту Мозесу. У него была собственная печать, лицензии, разведывательная служба, армия, конституция и законы, даже флаг. Однажды мэр Нью-Йорка отвел Майкла в сторону и по-дружески прошептал: «Не позволяй Бобу Мозесу оказать тебе услугу. Иначе, будь уверен, однажды он использует ее, чтобы тебя же уничтожить».

Несмотря ни на что, Мозес жил себе на острове, вероятно, строил планы, как разрушить величайший город в мире и набить себе карман, оставаясь чистым перед законом и опорой общества в глазах народа.

Герой.

Роберт Мозес не находится под постоянной угрозой нападения или привлечения к уголовной ответственности. Он и не знает, что это такое.

Он не замешан в грязных делах и зверствах, он не потерял преждевременно двух братьев.

Его дети не возвращаются домой в слезах от обидных слов одноклассников. Они не попадают под автоматную очередь.

Достижения Роберта Мозеса изучают в университетах на уроках по политологии и проектированию городов. Не по криминалистике и криминальному праву. Роберт Мозес — непубличная личность, известная каждому, и с лучшей стороны.

И это лучшее — вопиющий вымысел.

Майкл отвернулся от телескопа.

Вероятно, у Роберта Мозеса нет ни капли совести, поэтому он может спать спокойно. Просыпается каждое утро бодрый духом и без малейшей тревоги о том, кто сегодня захочет осквернить его имя, попытается упечь в тюрьму, взорвать машину или всадить пулю в сердце. У Роберта Мозеса вряд ли возникнет желание подойти к окну в сумерках и рассматривать в телескоп крышу чужого дома, дивясь, отчего он такой везучий, и задумавшись, всего лишь на секунду, каково живется Майклу Корлеоне.

Глава 13

После рейда на фермерский дом на севере штата Нью-Йорк, где проходила встреча всех семей — крупнейшее событие, после которого американцы впервые осознали понятие «мафия», Комитет собирался как можно реже. Предстоящее заседание — первое после возвращения Майкла в Нью-Йорк.

Как и в любой крупной организации, успех собрания зависит от решения всех важных дел заранее, до того, как люди сядут за стол переговоров. Майкл председательствовал в правлениях нескольких корпораций и благотворительных фондов, и его всегда забавляло, когда внешне разумные люди разводили дебаты — хорошее занятие для дураков, озабоченных скорее своим имиджем, нежели результатом. Единственный спорный вопрос касался Карло Трамонти. Суд пока не вынес решения о его депортации, хотя постоянная борьба за гражданство обогатила целую толпу адвокатов. Он отказался обсуждать свои тяжбы где-либо, кроме как на Комитете. Что бы ни предложил Трамонти, у Майкла было достаточно голосов — Альтобелло, Залукки, Кунео, Страччи, возможно Греко, — чтоб воспрепятствовать ему. А Трамонти, через посредников, согласился молчать о плане политического убийства на Кубе.

Были предприняты все меры безопасности, хотя и впервые за десятки лет без помощи клана Боккикьо. Этому положил конец Чезаре Ивделикато, сицилийский capo di tutti сарі и крестный отец Кармине Марино. Их осталось слишком мало.

Выбранный для собрания ресторан находился на углу Кэррол-гарденс, отрезанном от остальной части района строящейся скоростной автострадой Бруклин — Квинс.

Здания вблизи ресторана пустовали, за исключением квартир, сданных в аренду благодарным друзьям семьи Корлеоне. На вечер люди стекутся за Ист-Ривер, где будет проходить уличная ярмарка с фейерверком.

Через квартал от ресторана улицу заливал пожарный гидрант. Ремонтная команда вовсю делала вид, будто занимается устранением неполадки. По договоренности, участковый сержант поставил полицейских в форме для оцепления улицы, чтобы не пускать случайных зевак. Полицейские понятия не имели, что происходит в ресторане. Их специально подбирали по критерию нелюбознательности.

Ровно в семь к черному входу в ресторан пришло пять человек, еще пять — к парадному, таким образом, у дверей находились доверенные солдаты каждой семьи Нью-Йорка: Барзини, Татталья, Страччи, Кунео, Корлеоне. Последним настал черед обеспечивать безопасность, и делом руководил Эдди Парадиз. Мужчины пробурчали приветствия и замолчали, прикуривая сигареты. Подоспел и Парадиз, пожал всем руки и поблагодарил за содействие, затем стал топтаться в сторонке.

Прибытие донов было запланировано на промежуток с половины восьмого до восьми. Майкл Корлеоне и Том Хейген уже находились внутри.

Первым приехал Карло Трамонти. Его участие в Комитете было сложной формальностью. Он бывал не всегда, но имел право занять место первым — привилегия, данная ему как представителю самой древней преступной группировки. За ним плелся телохранитель и младший брат Агостино. Продвижение Карлика Аги в consigliere произошло совсем недавно. Он впервые будет на собрании Комитета.

Карло Трамонти и Майкл Корлеоне обнялись, будто между ними не было и йоты разногласий. Мужчины обменялись любезностями, спросив о благополучии семей. Постороннему глазу они показались бы старыми друзьями.

Том Хейген, в новых скрипящих туфлях, отвел братьев Трамонти в кресла за один из длинных параллельных столов в зале для банкетов. На обоих столах были белые скатерти, стояло красное вино, корзины с хлебом и тарелки с antipasti.[19] Хейген взял оливку. Раньше Том ощущал себя на собраниях паршивой овцой. Когда Корлеоне назначил его consigliere, он был самым молодым среди представителей семей в окружении одних итальянцев. Теперь, почти двадцать лет спустя, Хейген чувствовал себя в своей стихии.

— Туфли, они начинают делать вот так, — сказал Аги, тыча пальцем, — скрипят, приходится выкидывать, да? И искать новые. — Из-за странного акцента, нечто между бруклинским и южноафриканским, слова были едва понятны.

Хейген кивнул, улыбнулся и предложил располагаться поудобней.

— Какие туфли? — спросил Карло, который был слегка глуховат.

— Забудь, — сказал Аги. — Просто туфли, ясно?

К тому времени прибыли два старых льва — Энтони Страччи из Нью-Джерси и Джо Залукки из Детройта. Как полагалось, каждый привел с собой consigliere и проверенного телохранителя. Залукки и Страччи были старыми друзьями Корлеоне и верными союзниками. Джо, с виду добрый старик за семьдесят, выдал одну дочь за наследника автомобильной компании, а другую — за Рэя Клеменцу, сына покойного capo семьи Корлеоне Пита Клеменцы. Залукки захватил власть в Детройте после «Багровой банды» и построил самую миролюбивую империю в стране. Хотя последнее время шли разборки с неграми, которые претендовали на Детройт, да к тому же чикагское подразделение увольняло членов автомобильных профсоюзов. Многие доны полагали, что Залукки настиг старческий маразм. Когда он, приветствуя Корлеоне, называл его Вито, Майкл решил не поправлять.

Черный Тони Страччи, тоже за семьдесят, утверждал, будто не красит редеющие иссиня-черные волосы, которые с каждым годом становились все черней. Он всегда был так предан клану Корлеоне, что некоторые считали семью Страччи всего лишь regime Корлеоне, предоставлявшую свои доки и склады для операций с наркотиками (союз закрепил Ник Джерачи, но не как часть заговора). В одном из ожесточенных споров Комитета Черный Тони принял сторону Майкла Корлеоне, чтоб, преодолев оппозицию нескольких донов (в частности Трамонти и Молчаливого Сэма Драго), поддержать претензии на пост президента Джеймса К. Ши, тогда губернатора Нью-Джерси. Страччи вели дела в Нью-Йорке, однако их политическая база располагалась в Нью-Джерси, менее престижном и доходном штате, что низводило Страччи к извечному статусу менее влиятельного человека в среде семей Нью-Йорка.

Следом прибыли двое новых членов, оба в модных костюмах и кричащих галстуках: Фрэнк Греко из Филадельфии, заменивший покойного Винсента Форленцу (оставив Кливленд без места за столом), и Джон Виллоне, который вернулся из Вегаса, чтобы возглавить Чикаго после смерти Луи «Носа» Руссо. Майкл поприветствовал Фрэнка Греко и сделал комплимент по поводу внешности, отчего тот усмехнулся и сказал: «В молодости я был похож на греческого бога. Теперь смахиваю на убогого грека». Майкл улыбнулся. Он слышал эту шутку раньше. На самом деле в свои пятьдесят Греко выглядел молодым по сравнению с большинством донов. Филадельфия тоже начинала уступать позиции черным, но Фрэнк Греко держал власть в Южном Джерси, что обеспечило ему связи с несколькими людьми из администрации Ши.

Джон Виллоне блюл интересы чикагского подразделения в Неваде, так они и познакомились с Майклом. Он обладал не только властью и храбростью, но и дородностью. Как ни странно, Джон носил переливающуюся клоунскую одежду, которая зрительно делала его еще полней. И все же все любили Виллоне и тянулись к нему. Майкл завидовал этому качеству. Джон Виллоне был в хороших отношениях с Луи Руссо, и они не испортились, даже когда Руссо лишил его важной части семейного бизнеса в результате спора из-за какой-то женщины. Виллоне прошел к своему месту, положил мясистую руку на плечо Тому Хейгену и не обратил внимания, что на Хейгене тот самый ремень, которым он задушил его сердечного друга Луи Руссо.

Следующим в дверях появился загорелый босс Тампы Сальвадоре Драго — Молчаливый Сэм. Через плечо перекинута большая авоська с апельсинами, такая вот привычка. С улыбкой, не произнося ни слова, положил ее на бар. Обнялся с Майклом. Нери проверил апельсины: не спрятано ли что внутри. Драго, видимо, ожидал подобного и не обиделся. Несмотря на разногласия, Майкл и Сэм Драго имели много общего. Драго, как и Майкл, был младшим сыном дона и тоже в начале своей жизни надеялся избежать семейных дел. Отец Сэма был покойным сицилийским боссом Витторио Драго, близким другом и союзником Лаки Лучано. Когда власть захватил Муссолини, он посадил Витторио и всех остальных боссов в тюрьму на острове Устика, а молодой Сэмми Драго, учившийся во Флоренции на художника, бежал в Америку и поселился во Флориде. Пытался заняться торговлей рыбы, но прогорел. Нависла опасность депортации. В Сицилии мать заставила Лучано сделать пару звонков, но Сэм Драго не знал об этом, пока его не причислили к сосланным американцам. Он убедил себя, что представляет интересы отца во Флориде, только чтобы помочь бедной матери, пока глава семьи в тюрьме. Вскоре началась война, годы тянулись, и Сэм Драго, многообещающий художник, нашел свое истинное призвание гангстера и рэкетира.

Альберт Нери покачал головой. В авоське ничего, кроме апельсинов. Принялся чистить один. Хейген отвел Драго и его людей в зал.

Последними прибыли трое оставшихся донов Нью-Йорка — Отилио Кунео, Пол Фортунато и Освальдо Альтобелло.

Альтобелло придержал дверь для двух донов и их людей. Он год как в Комитете, но за это время Комитет ни разу не собирался. Унизительный жест вызвал одобрительные кивки хрипящего Фортунато и веселого Кунео.

Вспотев и выбившись из дыхания после трехметровой прогулки от обочины дороги до двери ресторана, Толстый Поли Фортунато, дон семьи Барзини, приземлился в кресло прямо у входа и там обнял Майкла и Тома Хейгена. Фортунато был таким толстым, будто съел на завтрак Джона Виллоне. На одутловатом лице глаза превратились в две щелочки, львиная голова постоянно свисала, будто мышцы шеи не могли ее удержать. Из пяти семей Фортунато в первую очередь следовало причислить к недругам Корлеоне. Он был преданным capo Эмилио Барзини, чью смерть так и не смогли приписать Корлеоне (или Альберту Нери, который надел старую полицейскую форму, когда стрелял), к тому же он был близок Винсу Форленце из Кливленда, пропавшему без вести и предположительно мертвому Политической базой Фортунато был Швейный квартал. Именно он настоял на расширении наркотоговли, что и сделала семья Барзини. Толстый Поли обижался на лицемерных Корлеоне, которые не поддержали наркобизнес при жизни Вито, а когда за дела взялся Майкл, создали тайный regime и отхватили приличную долю. Несмотря на эти расхождения, Фортунато по своей природе не был обидчивым и не шел в наступление. Восемь мирных лет он управлял Стейтен-Айлендом, принадлежавшим семье Барзини десятилетиями.

Нет лучшего подтверждения власти Майкла Корлеоне, чем возведение Оззи Альтобелло в доны семьи Татталья. Некогда отчаянных врагов Ныне возглавлял крестный отец Конни, преданный друг Вито со времен сухого закона. Татталья вели дела в сфере проституции, стриптиз-клубов и порнографии. Создав огромную империю, Филип Татталья вкушал ее плоды с неумеренным обжорством. Его убили в 1955-м, и на смену пришел престарелый брат Рико. Организация стала разваливаться. Не хватало капитала, участились полицейские облавы и нападки праведных граждан. Когда Рико умер естественной смертью, семью должен был возглавить или прославленный сутенер, или один из более юных воинов. Вместо этого угодливый Альтобелло, прирожденный consigliere, невольно оказался на почетном месте дона. На него все смотрели как на оливковую ветвь, свисающую в сад Корлеоне.

Лео Кунео, Молочник, был маленьким стариком, но производил впечатление крупного человека: так умеют только самые искусные актеры. На нем был обыкновенный практичный костюм. Кунео наделили правом приехать последним не из-за особого почтения, а поскольку после исчезновения Форленцы он стал старейшим членом Комитета.

Майкл Корлеоне взял у него шляпу и пальто, которые тотчас перехватил перепуганный официант, избавив босса от якобы унизительного жеста.

— Для меня большая честь коснуться края одеяния дона Кунео, — произнес Майкл по-итальянски и выдавил из себя улыбку, чтобы Кунео не принял его учтивость за сарказм.

Лео Молочник пробурчал несколько строк сицилийской песни, которую Корлеоне не знал и не понял, а затем спросил по-английски, похлопывая Майкла по щеке:

— Я прав?

— Несомненно, — ответил Майкл и отвел Кунео в банкетный зал.

Семья Кунео вела некие дела в Нью-Йорке, по большей части в Манхэттене и Бронксе, хотя управляла северной частью штата (и имела крупнейшую молочную компанию в регионе, отчего Отилио Кунео и получил прозвище Молочник). Лео Кунео сыграл ведущую роль в установлении мира после войны пяти семей, но его пребывание в должности дипломата преступного мира продлилось недолго. Прискорбная облава произошла в фермерском доме его друга. Половину мафиозных главарей Америки схватили при попытке убежать в лес. Как так случилось, что никто из семьи Кунео не слышал о готовящемся рейде и не заметил, как приблизились машины? Майкл понятия не имел, это превосходило человеческое понимание. Он видел по пути людей в кустах, но не развернул автомобиль. На том собрании он намеревался объявить о своем уходе в отставку — мечте, которую лелеял до сих пор, хотя надежда не маячила даже на горизонте, о чем Майкл старался не думать.

Никто не провел в тюрьме более двух часов. Адвокаты указали на существование в Соединенных Штатах права на свободу собраний. Однако эти моменты возникли позже и нигде не фигурировали. Дело было слишком сложным и не подлежало огласке.

Последствия облавы не заставили себя ждать. Без давления общественного мнения ФБР наверняка и дальше держалось бы на расстоянии. Если бы не рейд, общественность, которая спокойно закрывает глаза на то, как правительство ежедневно убивает невинных людей по всему миру, ни за что не почувствовало бы себя под угрозой таких людей, как члены Комитета. В конце концов, что представляет большую опасность для среднего американца: дела, обсуждаемые на подобных собраниях, или, к примеру, спонсируемые ЦРУ военные действия во Вьетнаме? Так почему же американский народ сосредоточил внимание на деятельности Майкла Корлеоне при всем равнодушии к более весомым событиям? Все очень просто. Посмотрите, что приносит деньги Голливуду, этому борделю американской мечты: в моральном плане незамысловатые, полукомические описания героев и злодеев, примитивные истории для поверхностного обывателя. Та облава дала людям желаемое. После вызванной рейдом истерии такие небезупречные и загадочные мужи доброй воли, как Майкл Корлеоне и Джеймс К. Ши, превратились в глазах народа в персонажей комиксов. И не важно, что оба — сыновья иммигрантов, занимавшихся вместе бизнесом, сделавших состояние на продаже вещей, которые ныне находятся в рамках закона. И Майкл Корлеоне, и Джеймс К. Ши имели награды за сражения. Оба окончили университеты «Лиги плюща» и женились на девушках, которых встретили в студенческие годы (правда, верный муж Майкл оказался головорезом, а Джимми Ши — жестоким донжуаном). У них было по двое детей, мальчику и девочке. Оба — католики и ходят в церковь, когда того требуют приличия. Их семьи не обошла череда трагедий. И каждый испытывал глубокую и искреннюю любовь к родине.

Все это не важно. Народ вмиг расставил все по местам: кто герой, кто негодяй.

С одной стороны, люди стояли перед угрозой огромного ужасающего преступного сговора, устроенного членами тайного общества: гнусными извергами, смуглыми иммигрантами со странными фамилиями. С другой стороны, они нуждались в защите от злодеев, и она пришла в лице светлокожего красивого Джимми Ши, супергероя с мужественным подбородком, и его закадычного друга Дэнни, зубастого чуда.

А вся дурная слава из-за того, что Лео Кунео допустил непозволительную ошибку в системе безопасности.

Вито Корлеоне учил сыновей, что не стоит судить человека по великим триумфам и крупным промахам, но только ребенок способен считать, будто так поступать несправедливо. Дело не в справедливости. Дело в том, каково быть настоящим мужчиной.

Лео Кунео взял на себя ответственность за упущение. Входя в зал для банкетов, он встретил теплые приветствия. Однако ошибка стоила ему немало. Лео был хорошим другом семьи Корлеоне. Он поддерживал Вито и Майкла в каждом важном вопросе, выносимом Комитетом на голосование. Его люди нашли убийцу первой жены Майкла Аполлонии, человека по имени Фабрицио, который работал под вымышленной фамилией в пиццерии в Буффало, и Кунео лично распорядился, чтобы ему передали привет от Майкла Корлеоне вместе стремя выстрелами из девятимиллиметрового револьвера — два в грудь и один в голову. Благодаря такой преданности Молочник Лео и оставался в живых.

Полчаса прошло в приветствиях и распитии напитков. Церемония продлилась бы и дольше, если бы не сахарный диабет Майкла Корлеоне. Он съел несколько оливок и кусочков сыра, но этого явно не хватило. Ему требовалось что-то посущественней. Майкл сел за стол и выпил воды. Том Хейген опустился рядом, дал знак Нери отвести телохранителей в соседнюю комнату. Остальные доны заметили, что Корлеоне занял место за столом, и быстро последовали примеру.

Под надзором Нери официанты принесли пышущие жаром макароны, наполнили бокалы и поставили свежий хлеб. Когда вышел последний официант, Аль Нери кивнул Майклу и закрыл двери.

Комитет не заседал два года, и за это время скопилось немало рутинных дел.

— Если никто не возражает, — сказал Майкл, — приступим к обсуждению во время трапезы, чтобы успеть на фейерверк или, по крайней мере, вернуться домой к рассвету.

Возражений не последовало. Важные вопросы вполне могли решаться за едой. Прямо как в сфере недвижимости, или книгоиздания, или в Голливуде. Однако у этих людей не только бизнес сопровождался принятием пищи. Некоторые могли, жуя, заниматься чем угодно. Поли Фортунато, например, частенько имел двух женщин одновременно, пожирая сэндвичи с говядиной. Фредо Корлеоне довелось лицезреть эту чудную хореографию, которую он потом описывал Майклу во всех грязных деталях.

Первым пунктом в повестке дня было одобрение назначения новых боссов, Греко и Виллоне, а также нового человека в Лос-Анджелесе, где Джеки «Пинг-Понг» Пиньятелли ушел с должности из-за проблем со здоровьем. Единогласно, без обсуждений.

Затем пошло утверждение людей, выдвинутых на членство в различные семьи. Никем не представленные семьи были вынуждены получать разрешение, и таковых оказалось много. Потом им пришлось найти члена Комитета, чтобы огласить имена. Семьи, обладающие голосом, имели больше шансов возражать против номинантов. В общем и целом, когда имена достигали собрания, их носители уже были проверены на благонадежность, что превращало процесс в формальность.

Новым донам была оказана любезность начать первыми. Виллоне великодушно предоставил это право Греко.

— Итак, — произнес Греко. — Винни Голамари. Возможно, вы знакомы с его семьей. Хороший человек. Очень хороший человек.

— Я знаю Винсенте Коламари, — отреагировал Черный Тони Страччи, прищурившись и наклонив голову, будто так легче вспоминать. — Не в обиду будет сказано, но если это тот самый человек, вы, должно быть, шутите.

— Его зовут Голамари, — поправил Греко.

— Потому что если это тот Винни Коламари, о котором я подумал, то он… стар. Ему уже за восемьдесят, если еще жив. Помоги мне, Элио. — Страччи повернулся к своему consigliere, и тот пожал плечами.

— Боюсь, вы говорите о другом человеке, — сказал Греко.

Карло Трамонти нахмурился и застучал пальцами по столу, затем наклонился к уху брата и что-то прошептал.

— Я могу ошибаться по поводу Винни, — признал босс Нью-Джерси. — Разве можно быть хоть в чем-то уверенным в моем возрасте? Но это не тот мужчина, которого застукали с девушкой? Помните? Девчонке было всего тринадцать. Ужас.

— Это разные люди. Я знаю человека, о котором вы говорите, и…

— Достаточно. — Сэм Драго указал вилкой на Страччи.

— Подождите, — остановил Страччи Греко. — Голамари работал в «Пайн бэрренс» с… как же его… Публио.

— Верно! — вздохнул с облегчением Греко. — Да. С Публио Сантини.

— За Сантини я ручаюсь, — заявил Оззи Альтобелло.

Греко постучал по столу указательным пальцем, будто ткнул в невидимый документ.

— Это как раз следующий человек в моем списке.

Письменного списка не было. Ничего и никогда не записывалось.

Тони Страччи кивнул и сложил губы.

— Они хорошие люди, Винни и Публио. Я слышал о них только положительные отзывы.

Карло Трамонти запрокинул голову и тяжело вздохнул.

Все перевели на него взгляд. Аги Трамонти положил руку на плечо брату.

Карло собрался было что-то сказать, однако передумал.

Процедура протекала следующим образом: имена назывались, кратко обсуждались и получали одобрение — по одной семье за раз. Все это время Карло Трамонти и не пытался скрыть нетерпения. Брат, тоже горячий человек, старался его успокоить. В один момент Аги даже подчистил грязные тарелки Карло и подобрал крошки.

Сам Трамонти, конечно же, не собирался выдвигать кандидатуры. Он единственный не нуждался в одобрении Комитета.

Лео Кунео засыпал Оззи Альтобелло вопросами о номинантах семьи Татталья, хотя всего на прошлой неделе, на благотворительном мероприятии в пользу фонда детей-инвалидов, он сказал Майклу, что согласен со всеми, кто представлен на членство.

Карло Трамонти подпер лицо руками.

Майкл Корлеоне был полон сочувствия. Он мог ускорить процесс, если бы за спиной его не называли выпускником американского колледжа, модернизатором, который только притворяется приверженцем традиции, а на самом деле никогда не хотел возглавлять семью и только и мечтает, как избавиться от занимаемого положения. Единственным, с кем Майкл поделился желанием перевести обсуждение в более профессиональное русло, был Том Хейген. Том посоветовал оставить все как есть. Эти люди — друзья, они редко видятся. Им хочется поговорить, так пусть говорят. Волна разочарования охватила Майкла.

После макарон подали традиционный ростбиф из филея. За похвалами, насколько нежное получилось мясо, собравшиеся обсуждали различные вопросы — конфликты, которые не решить ни вдвоем, ни втроем. Как объяснял Майклу отец, Комитет создан для двух целей: одобрения кандидатур и примирения. Теперь он захватил и сферу политики. Пусть все говорят о проблемах с администрацией Ши, Майкл старался не отклоняться от основ.

Трамонти бросил на него вопросительный взгляд. Корлеоне покачал головой. Рано.

Заседание состоялось не из-за Дэнни Ши и не ради инициации новых членов и утверждения донов. Дело было в конфликте, вызванном передвижными лотками с товаром.

Начался он со ссоры между двумя уличными торговцами хот-догами на углу северного Вест-Сайда. Один продавец находился под протекцией семьи Барзини, другой отчитывался перед Эдди Парадизом. Они составили друг другу конкуренцию. Раньше место не приносило дохода, а затем там построили два здания под офисы, и торговля превратилась в золотой прииск. Каждый утверждал, будто первым заявил права на это место.

Через несколько дней продавец, работавший на Эдди, облил соперника кипящей водой, и тот едва не скончался от ожогов.

Возмездия ради Барзини послали человека сломать обидчику руку. Затем поставили совершенно новый лоток в двух метрах от того, который вроде бы принадлежал Корлеоне, и стали продавать товары по заниженным ценам. На самом деле лоток принадлежал семье Кунео, а охранявший ее солдат в отместку велел взорвать лоток Барзини, якобы посягнувший на чужую территорию (с появлением газовых баллонов с низким давлением передвижные лотки превратились в бомбы на колесах). Вот только люди Кунео перепутали провода и сами взлетели на воздух вместе с лотком семьи Татталья.

Одно событие влекло за собой другое.

Когда об этих распрях узнали доны, дело обрело немалый масштаб. Газеты пока не добрались до него, написали лишь об одном необъяснимом взрыве, и точка. Все пять семей претендовали на прибыльное место и не стеснялись в средствах для достижения цели. Несогласованные решения не могли положить конец проблеме. Их просто игнорировали. На той территории не существовало последовательного способа разделения сфер влияния, и эта задача встала перед Комитетом. Вопрос был не из легких, и все же удалось составить базовый план, который вынашивался в процессе различных переговоров несколько месяцев. Осталось только одобрить его.

Когда план зачитывался, Карло Трамонти покраснел, но нашел в себе достаточно сдержанности, чтобы спокойным голосом отпроситься в туалет. Он практически выпрыгнул из кресла. Майкл мог положиться на Нери — тот присмотрит за Трамонти.

Некоторые доны терпеливо слушали, вероятно радуясь, что в их распоряжении имеется по целому городу, пусть и менее доходному, чем одна пятая Нью-Йорка.

Никто не считал обсуждение лотков маловажным и утомительным делом. Этот скромный бизнес был хорошим источником денег. Лотки стоили достаточно дорого — несколько тысяч, как слышал Майкл, — так что не любой средний гражданин может себе такое позволить. Продавцы предпочитали брать лоток в аренду. Все были довольны. Трудолюбивые иммигранты находили работу, а их покровитель получал две трети от дохода и не платил ни цента зарплаты. Магическим образом появлялись разрешения на торговлю, которые иммигранты не могли выбить от городских властей. На лотках продавали еду, напитки, приправу, бумажные салфетки, зонты и фартуки. Иногда лоток приносил не меньше денег, чем кафе, и никакого риска. Ни налогов, ни коммунальных услуг, ни расходов на содержание, никакой головной боли от платежной ведомости и оформления бумаг при владении или аренде недвижимости. Плюс ко всему, если у жителей района снижается доход, кафе сразу терпит убытки, а лоток просто перемещается на другое место. Лотки множат состояние, каждый из них, из года в год. Единственный способ испортить столь выгодное дело — поссориться между собой.

И семьи этого делать единодушно не собирались.

Глава 14

Когда подали десерт — тарелки с простым печеньем, бисквитный торт с грушами и граппой (фирменное блюдо матери шеф-повара, кофе и «Амаретто» — и официанты ушли, настал черед Карло Трамонти высказать свое мнение.

— Я приехал издалека, — начал он, — но буду краток. Многие из вас хорошие ораторы, — Карло бросил взгляд на Майкла, затем на Альтобелло, — однако мое скромное происхождение не позволяет блеснуть перед добрыми друзьями. Вам наверняка известно о моих недавних затруднениях. Не хочу рассказывать об этом снова. Многим подобная ситуация знакома не понаслышке.

Отовсюду последовали одобрительные кивки.

— Если позволите, я поделюсь другой историей. В отличие от ваших, в моей организации имеется несколько особых правил, поскольку она самая древняя. Сто лет назад, когда негры добились свободы, плантаторы взяли на работу итальянцев. Они сделали из них рабов, и среди них оказался мой дед. Он работал с утра до ночи, как и все. Вскоре итальянцы стали подниматься по социальной лестнице, не только превратились в жестянщиков и сапожников, но и занялись торговлей фруктами, а также рыбой и устрицами.

Трамонти встал из-за стола и принялся расхаживать по залу подобно адвокату, который представляет присяжным заключительные аргументы. Карло Трамонти не раз доводилось бывать в суде.

— Потом произошел инцидент с белыми, — продолжал Трамонти. — Они убили начальника полиции, популярного в народе, но продажного. А вину свалили на нас, итальянцев. Наш самый успешный бизнесмен возглавил томатный консервный завод, крупнейший в штате, и его убили, заколов в глаз. На честных итальянцев надевают наручники, сажают в тюрьму. Нас называют мафиози, вкладывая в это слово свое значение. Однако не мы, а официальные, избираемые лидеры, вот кто ведет себя как мафия — в их представлении о мафии. Они осуществляют кровную месть против целой нации, к которой принадлежал мой дед. Когда люди прибегли к самосуду, полиций захватила невинные жертвы и не стала разбираться. Несчастные забились в угол, а англосаксы — юристы, владельцы магазинов; даже баптистский священник — выстроились в линию в десяти футах и открыли огонь. Из винтовок, дробовиков, из чего попало. Моего деда чудом не задела пуля. Кто-то сказал: «Постойте-ка, этот еще жив». Подошел человек с дробовиком, наступил деду на грудь и отстрелил голову Убийцы смеялись, ликовали. Событие попало во все газеты. Услышав про это, сам президент Теодор Рузвельт выразил одобрение. Те газеты висят у меня в кабинете, и я ни на секунду не забываю о том, что думают о нас люди, управляющие этой страной. И никогда не забуду.

Трамонти прошел мимо Майкла с Томом Хейгеном. Том наклонился вперед и прошептал: «Когда человек говорит, что будет краток, жди бесконечной речи».

— Большинство из вас, — продолжил Карло, обернувшись на Хейгена, — сицилийцы. Вы прекрасно знаете, как правители наций относились к нашему народу на протяжении тысяч лет. Нас уже не удивишь выпадом, сделанным братьями Ши. Я не виню вас, дон Корлеоне, за продвижение своего друга господина Ши на пост президента, поскольку понимаю, что ваши семьи имеют общее прошлое.

Майкл прочистил горло.

Трамонти улыбнулся:

— Согласен, дон Корлеоне, сейчас не время играть в «Кто застрелил Джона».

— Джеймса, — выпалил Лео Кунео. — Джимми Ши, не Джон.

Карл развернулся навстречу к неожиданному голосу:

— Я знаю имя чертова президента. Это же образное выражение, Христа ради.

Советник Лео Кунео наклонился и что-то ему прошептал. Дон Кунео выглядел растерянным.

— Кто же тогда Джон?

— Я же сказал, это оборот речи. Смысл в том, что бесполезно тратить время на выяснение, кто виноват. Что сделано, то сделано, он сидит в Белом доме, и точка. Кто бы ни очутился в кресле президента, он не стал бы другом итальянцев. Нам всем это известно.

Также всем было известно, что Трамонти вложил миллион долларов в предвыборную кампанию противника Ши, бросив вызов решению Комитета поддержать Ши, — странный поступок для человека, который считает, будто все кандидаты в равной степени враждебны к итальянцам.

— Сейчас следует обсудить, — сказал Трамонти, — что делать дальше, как смахнуть с наших яиц сучонка Дэнни Ши. Так? Или как минимум не позволить навредить, пока он на них сидит. Для этого я и поведал вам старую историю. Мораль такова: большинство из вас — дети асфальта, но я, живя у реки, рано постиг: если хочешь убить гадюку, нет смысла рубить хвост. Так произошло с начальником полиции, о котором я вам говорил. И… — Карл сделал паузу для пущего эффекта, поднял палец. — И то же самое будет, если что-нибудь случится с Дэнни Ши. Не стоит дразнить змею. Если Дэнни Ши превратится в святого, нам конец. Его брат созовет Национальную гвардию. Хотите избавиться от змеи? — Трамонти шагнул к столу и встал перед Майклом Корлеоне. — Отрубите ей голову. — Карл резко опустил руку на стол, разлив воду из стаканов Корлеоне и Хейгена.

Ни один из них и глазом не моргнул.

— Как учит история, да? — прошептал Том Майклу.

На мгновение, которое длилось вечность, Майклу привиделся Фредо: в самой невезучей из рыболовных шляп он сидел на причале и учил Антонио ловить рыбу, на что у самого Майкла никогда не хватало времени. В кабинете, в нескольких метрах, Том высказал мнение, что подобраться к Роту невозможно, это все равно что убить президента. Майкл взглянул на Фредо, затем усмехнулся над Томом. «Как учит история, — заметил он, — убить можно кого угодно».

У Корлеоне закружилась голова, и он залпом выпил оставшуюся воду.

— Итак, Джимми Ши, — продолжил Трамонти. — Если о нем позаботиться, что будет потом? Ничего. Это конец всех проблем. Президентом станет Пейтон, а он ненавидит Дэнни Ши не меньше нас. Сэм Драго может подтвердить.

Драго кивнул.

— Однако Пейтон вряд ли пригласит нас на Пасху в Белый дом прятать яйца. С другой стороны, он не будет держать там и Дэнни Ши. И ФБР, забудьте ФБР — директор тоже терпеть его не может. Ему не с руки охотиться за нами из-за Дэнни, он получит, что ему надо, вне зависимости от того, останется Ши или нет. Дэнни припишет себе все заслуги. Ни для кого не секрет, он хочет войти в историю. ФБР, ребята, которых мы знаем, обыкновенные агенты, хотели бы помочь ему. А их начальник? Забудьте. Ему это нужно не больше, чем нам. Такие вот дела, — закончил Трамонти и полез в карман, будто за револьвером.

Молодые мужчины с быстрыми рефлексами пригнулись, чтобы не поймать пулю, но не успели опозориться: сверкнула сталь, Трамонти достал мясоразделочный нож, небольшой и новый. Встав у своего кресла, Карл поднял нож над головой, издал стон и воткнул холодное оружие в стол, вогнал в дерево на пол-сантиметра.

Затем развел руки, мол, ничего особенного не произошло: человек убил гадюку, не более.

Агостино Трамонти сердечно постучал брата по плечу, как тренер подопечного, а не как consigliene своего босса.

В комнате повисло изумленное молчание.

Как он пронес сюда оружие? К чему такие театральные выпады? И самое непонятное: как может дон самой миролюбивой семьи в Америки предлагать подобное безумие?

Нери приоткрыл дверь.

Майкл покачал головой.

Нери кивнул и закрыл ее обратно.

Доны переглянулись и вновь уставились на нож. Постепенно все взоры переместились на Майкла Корлеоне.

Майкл поднялся. Силой воли перестал думать о Фредо.

И старался не смотреть на нож. Кивнул на пустой стакан. Том послушно наполнил его водой.

Как и отец, Майкл имел обыкновение сделать длительную паузу между тем, как вставал произнести речь, и самой речью. Однако на этот раз, пусть и с безмятежной маской на лице, он с трудом мог подобрать слова. Корлеоне глотнул воды и разочарованно покачал головой.

— Дон Трамонти, — начал он. — Мой дорогой друг. При всем уважении к вам и вашей организации, думаю, я выражу общее мнение собравшихся, если скажу, что вы предлагаете пойти на неприемлемый насильственный шаг. Я понимаю, вы рассержены, огорчены, как и мы все. Но вы должны осознавать, что подобные действия погубят нас. Нет надобности напоминать ни вам, ни кому-либо из присутствующих о строгом запрете на убийство даже простого офицера полиции без разрешения Комитета. Это относится к разряду тех преступлений, при которых власти не успокаиваются, пока не накажут виновника. И мы не сможем его защитить. Все же ваше предложение…

— Вздор! — вскочил Трамонти. Нож зашатался. — Я тоже скажу, при всем уважении к вам, мой друг. Вы со»» убили полицейского без всякого разрешения.

— Сядь, — прервал его Поли Фортунато, подняв тяжелую голову. — Ты не знаешь, о чем говоришь.

Последним, от кого Майкл мог ожидать поддержки, был босс семьи Барзини: верный знак того, насколько далеко зашел Карло Трамонти.

— Вы позволите, дон Корлеоне?

Майкл жестом пригласил дона Фортунато продолжить. Трамонти тоже замолчал.

Фортунато остался сидеть: лишнее усилие, несомненно, выбило бы его из дыхания.

— В то время, — сказал он так громко, чтоб у Трамонти зазвенело в ушах, — почти двадцать лет назад, Майк был простым гражданином, верно? И не занимался нашими делами. Он учился в колледже, в Гарварде.

На самом деле в Дартмуте, но не было смысла поправлять.

Фортунато вытер салфеткой подбородок.

— В преступлении, на которое вы ссылаетесь, дон Трамонти, признался другой человек. Даже если бы все так и было, это всего лишь месть за покушение на отца, чего тоже не должно происходить — то есть устранения босса любой семьи — без разрешения Комитета. В той ситуации никто одобрения не давал, поверьте мне.

Все дали, и сам Барзини был заказчиком убийства.

— Тогда с двумя людьми, пытавшимися убить Вито Корлеоне, расправился его сын. Один из них оказался продажным капитаном полиции, другой хотел торговать наркотиками. Если этот инцидент и имел место, он оправдан и, главное, носит личный характер. А значит, нас не касается. — Фортунато улыбнулся. Сам дьявол не смог бы выразить столько злобы одной улыбкой. — Так что мой совет: следи за базаром. Понятно? Спасибо.

Фортунато скомкал салфетку и бросил в сторону.

Карло Трамонти повернулся к брату. Они шепотом посовещались. В основном говорил Карло. После долгой паузы он повернулся к Комитету и кивнул.

Через секунду после признания поражения вдалеке раздались выстрелы.

— Это фейерверк, — пояснил Майкл, махнув в направлении Ред-Хука. — Мои извинения.

— Фейерверк? — озадаченно переспросил Карло Трамонти.

— Да, фейерверк, — подтвердил дон Альтобелло. — Снаружи.

— В Ист-Ривер, — добавил Корлеоне. — Нынче День Колумба.

Трамонти пробормотал проклятье в адрес корыстных выходцев из Генуи. Затем поблагодарил Комитет за право высказаться и за терпение.

Под звуки фейерверка доны поделились, что каждого проверяет внутренняя налоговая служба. По всей стране резко выросли тюремные сроки осужденным товарищам. За депортацией Карло Трамонти последовали и другие, проводимые более тщательно, — почти каждая семья потеряла по человеку, а то и по два. И это еще не все. Члены совета единодушно согласились: если сидеть сложа руки, будет хуже.

Майкл Корлеоне и Том Хейген терпеливо слушали. Безусловно, они разделяли большинство тревог. Семья Корлеоне под держала Ши из преданности, ввиду деловых связей, которые были у отца с Микки Ши, а также из-за желания по максимуму легализовать бизнес. Имелись и другие причины. Например, Джимми Ши являлся сторонником жесткого политического курса на Кубе. Майкл продолжал верить, что при правлении Ши со временем его ожидания оправдаются, если придумать способ, как бороться с перегибами Дэнни.

Покушения на Кубе остались неизвестны большинству присутствующих. Ходили слухи, не более. Майкл и Том Хейген давно списали «козырь в рукаве» за негодностью. Однако у них в запасе имелся другой. Братья Ши были безумно счастливы. Джонни Фонтейн в Совсем недавнем прошлом выполнял для них роль сутенера: поставлял женщин, в основном восходящих звезд, а Корлеоне тихо, но широким шагом расширяли свой бизнес в Голливуде. Братья Ши могли отдаляться от нежелательных людей, зато были навеки привязаны к собственным шаловливым членам.

Майкл осознавал, что сумасшедшее желание Трамонти убить президента ставит Корлеоне в неразрешимую ситуацию.

Комитет, безусловно, не поддержит этот замысел, но если Карло вопреки всем выполнит задуманное или хотя бы попытается, каждый из присутствующих будет считаться сообщником.

Есть ли шанс разубедить Трамонти или успокоить? Зная характер сицилийца, Майкл не тешил себя надеждой. Даже если Комитет сделает Трамонти выговор, что с того? У Корлеоне нет возможности проследить за Трамонти, предвосхитить попытку нанять кого-нибудь на мокрую работу, а потом замести следы.

Физическое устранение Трамонти не только запрещено, но и подольет масла в огонь, вместо того чтобы затушить его.

Предупредить Ши — тоже не выход. Немыслимо выдать дона, тем более предать огласке сказанное на собрании Комитета.

Единственное решение — придумать способ заставить братьев Ши отозвать своих псов, прекратить преследование людей. Накопленный на них компромат прекрасно послужил бы цели, но как его использовать? Необходимо создать угрозу просачивания информации. Правительство само пользуется подобной тактикой. Никто не хочет ядерной войны, однако нация, не способная создать угрозу, считай, вооружена камнями и палками. Майкл не желал скандала. Он стремился получить плоды от страха перед скандалом.

Для выполнения миссии нужен человек, которому президент доверяет. В идеале он должен деликатно намекнуть, какими сведениями обладают Корлеоне и что собираются с ними делать. И кто же подойдет для такого задания?

На ум пришло несколько кандидатур, все небезупречные.

Ничего, кто-нибудь найдется. Всегда находится.

Нужно время подумать.

Не к спеху решать вопрос сразу же. В ближайшем будущем Майкл сообразит, как поступить. Впрочем, заявление Трамонти сократило период раздумий — нельзя дожидаться выборов в следующем году. Тем не менее Майкл решил не отклоняться от приготовленной речи.

Когда он поднялся, фейерверк достиг кульминации. Через задернутые шторы пробивался свет. Несколько донов добродушно ухмыльнулись, Майкл пожал плечами: случайное совпадение.

— Президент и его брат, — начал Майкл, — наделены талантом вдохновлять народ. Они лидеры. Хорошие лидеры, хотя по отношению к нам не столь великодушны. Также они политики, и здесь не будем наивны. Все политики хотят одного и того же.

— Любовницу, — прошептал Хейген так, чтобы никто не услышал.

— Быть избранными на новый срок, — сказал Майкл. — Братья Ши испытывают острую необходимость удержаться в креслах. Они вредят нам с целью вновь занять те же посты и сделать это без нашей поддержки. Ши не глупы. Они понимают, что кусают руки, которые их кормят. Видимо, они пришли к выводу, что, если откусить руки нам, миллионы других зааплодируют. Миллионы рук потянутся к кошелькам. И надавят на рычаг, переизбирающий президента на второй срок.

Карло Трамонти хмуро уставился на нож.

— Генеральный прокурор Америки объявил войну нашему образу жизни, — продолжал Майкл. — В прошлом мы с вами тоже вставали на тропу войны, однако теперь собираем совет и с помощью него устанавливаем мир. Наши разногласия канули в Лету. Прежние враги сидят за одним столом как друзья. Если президент и его брат, которые некогда были нашими друзьями, решили пойти против нас, это их выбор. Не будем забывать о здравом смысле. О наших традициях. К сожалению, война стала частью нашей традиции, и мы все это прекрасно понимаем.

Корлеоне бросил взгляд на Трамонти, который не познал ни настоящих боевых действий, как Майкл, ни войн, что устраивали друг другу доны. Босс Нового Орлеана приставил руку к уху, однако не поднял глаз.

— Мы владеем военным искусством, — продолжил Майкл. — Как сказал один мудрый человек: проще одержать сотни побед в сотне битв, чем подавить противника, не вступая в бой. У нас есть и этот талант. Можно спорить, поможет ли нам предложение Трамонти или погубит нас, однако мы предпочитаем действовать, а не спорить. Так давайте действовать. И действовать так, чтобы не вызвать контратаки. Пусть система уничтожит себя сама. Это не наша система, хотя мы держим под контролем достаточно ресурсов. У нас есть друзья в партии президента, и они смогут чинить препятствия в выдвижении кандидатуры на предварительных выборах. И в других партиях у нас имеются единомышленники, способные усилить оппозицию. Помните, президентские выборы — не выборы в федеральные органы. Победить нужно в каждом штате. В этом зале у каждого в подчинении десятки местных чиновников. Среди нас нет таких, кто не содержит газету, радиостанцию или телеканал. Кругом полно заядлых игроков и расточительных людей. Самый простой способ подавить противника без битвы — простить долги. Существует и еще одна мощная сила, которую мы можем пустить в ход.

Корлеоне специально не стал упоминать возможность шантажа. Показывая свои карты, надежней спрятать одну в рукаве.

Майкл улыбнулся:

— Наши профсоюзы трудящихся. Миллионы американцев голосуют за того, кого поддерживает профсоюз. Без этих голосов Джимми Ши проиграл бы последние выборы. Без них он ничего не добьется на следующих. Наша задача не задавить его, а манипулировать поддержкой, пока не получим то, что нам надо. Сила заключается в угрозе…

В дверь заколотили. Никто не успел произнести и слова, как она распахнулась.

Вошел Аль Нери с телохранителями.

Снаружи хлопнула дверца машины.

— Три вещи, — сказал Нери. — Во-первых, сохраняйте спокойствие и непринужденность, ладно? — Он шагнул к столу Трамонти, выдернул нож и отдал Карло. — Ничего страшного, поверьте мне, бояться нечего. Не волнуйтесь. — Нери поспешил к двери. — Во-вторых, извините, что я вас прервал. В-третьих, э-э, Том, выйди, пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

За спиной Нери появились полицейские в форме и пара детективов в дешевых костюмах, какие, видимо, выдают вместе со значком.

Оказалось, яркий свет излучали полицейские машины. Фейерверк гремел слишком далеко для такого эффекта. Видит не глаз, а разум.

Большинство донов ухитрились переглянуться со своими телохранителями в холле, и те стояли с безмятежным видом. Некоторые пытались жестами дать понять, что все в порядке.

К всеобщему удивлению, полиция приехала за Томом Хейгеном.

— Вы Томас Фиэргэл Хейген?

Детектив произнес имя правильно. Он даже выглядел как ирландец.

— В чем дело? — спросил Том.

— Пройдемте с нами, сэр, — сказал второй детектив.

— Я должен связаться с моим адвокатом.

Насколько знал Майкл, у него не было адвоката. Том сам адвокат. Он сам вытаскивает людей из подобных ситуаций.

— У нас в участке есть телефон, — уверил детектив. — Совершенно новый. Работает как часы. Мы даже дадим вам монетку.

Казалось, полицейские и в самом деле не знают, что здесь происходит, или не хотят знать. Майкл подумал, не позаботился ли об этом Нери. Корлеоне не раз убеждался, что не существует такой вещи, как бывший коп.

— А что произошло? — не унимался Хейген.

— Вы знакомы с женщиной по имени Джуди Бьюканан? — спросил первый детектив.

Том побелел.

— С кем?

Майкл подумал, что бесполезно претворяться, будто не знаешь имя любовницы.

— Пройдемте с нами, — повторил детектив. — Нам нужно задать вам пару вопросов в связи с убийством Джудит Эпстайн Бьюканан.