Месть Крестного отца

Глава 21

С момента исчезновения Ника Джерачи прошло два года. В подобной ситуации два года — не столь уж и долгий срок для ожидания мести. Знающие люди без колебания назовут несколько случаев, когда ожидание длилось значительно дольше. Взять самый известный пример: дон Вито Корлеоне ждал четверть века, чтобы вонзить кинжал в живот сицилийского мафиози, повинного в смерти отца, брата Паоло и, прямо на глазах ребенка, обожаемой матери. Вито вогнал лезвие в пупок и повел его вверх, вспарывая кишки, прямо до основания грудной клетки, проколол полный желудок, услышав приглушенный мокрый хлопок: пять секунд мрачного, кровавого, зловонного удовольствия, приумноженного двадцатипятилетним ожиданием.

Проблемы семьи Корлеоне заставили снять вопрос о Джерачи с повестки дня, несмотря на его скрытость от постороннего глаза.

Двух лет хватило, чтобы Ник Джерачи исчез со страниц газет. Его успешно забыли. В определенных кругах появилось выражение «дело рук Джерачи», которое значило, что у следствия нет подозреваемых в убийстве. Народ не медлил, отыскивая новые объекты для удовлетворения аппетита, жаждущего хлеба и зрелищ. Смерть Джуди Бьюканан сыграла на руку, а затем пошли другие деликатесы. Их подавали свежими каждый день. Мать честная, Файрбол Робертс погиб в аварии! Выше нос: открытие Всемирной выставки! Только… боже, что происходит на юге с неграми! Собаки! Пожарные шланги! Убийство! Молодые тела погребены под оползнем! Но подождите, ребята, взгляните сюда: все поют: «йе, йе, йе» — это битломания!

Бери, жри, хавай.

Официально Ник Джерачи считался мертвым. Жена подала документы, чтобы узаконить свое положение вдовы. Единственной помехой было отсутствие трупа. Одна теория гласила, что останки замурованы в бетонный столб на стадионе Ши, другая утверждала, будто Ник захоронен под пятиугольной плитой на бейсбольном поле. Спортивные комментаторы часто откалывали шутки по этому поводу: «Плохая новость — «Мете» не получили ни одного очка. Хорошая? Ник Джерачи может покоиться с миром».

Однако люди круга Джерачи мыслили иначе. Что такое два года? Многие совершали более впечатляющие подвиги. На Сицилии один мафиози исчез почти на двадцать лет, а потом появился в полном здравии. Он не покидал остров и все это время тайно управлял своей империей.

Если бы Джерачи убили, кто-нибудь взял бы на себя ответственность за его смерть, учитывая, какую благодарность следовало ожидать от клана Корлеоне. Разделайся Корлеоне с ним сам, он бы обязательно оставил труп.

Память о Нике — повод для дополнительных беспокойств.

Даже спустя два года после исчезновения неудачи в преступной организации приписывались ему, и отнюдь не с тем юмором, что звучал в адрес плохой игры нью-йоркских «Мете». Прежде Джерачи находил выходцам из Сицилии работу в пиццериях по всему Среднему Западу. Они жили честно, вдалеке от мест, куда их могли в один прекрасный день позвать, чтобы выполнить просьбу босса. Никто не знал, где эти люди, кроме Джерачи, который держал все в голове.

Некоторых, впрочем, запомнили. Преступникам из Сицилии предлагали остаться в Нью-Йорке при Сакрипанте или Нобилио. Однако было множество других, никому неизвестных, и каждый раз, когда якобы обыкновенный водитель грузовика убивал грабителей, пытавшихся захватить груз, или когда душили курьера, отвозившего навар Корлеоне из Лас-Вегаса, в воздухе витала мысль, будто виновен во всем какой-нибудь дружелюбный простак, который спокойно работает поваром в захолустном ресторане штата Индиана.

Стоит найти Джерачи, и не придется пытать его на предмет неписаного списка сицилийцев. Едва в его голове застрянут три пули, взбив серое вещество в кашу, проблемы исчезнут. Иммигранты, кем бы ни были, продолжат мирно жить, станут опорой общества, а не угрозой. Судьба именно это им и сулила.

И если бы, дорогой читатель, среди них оказался ваш отец, вы бы никогда об этом не узнали. Его фамилия — ныне и ваша, — вероятно, у деда была другой. Имя ему дала, скорее всего, не мать. Он поднялся из ресторанного бизнеса до иных высот, неплохо знал язык, чтобы выдать себя за грека, испанца или араба или просто за человека, который, как многие американцы, не любит вспоминать о своем прошлом. Что было, то было, и теперь это неважно, ведь он — подданный США. Его дети — американцы. Он избавился от исторических корней, дав присягу новому флагу и местной спортивной команде, деньгам, чистой машине, ухоженной лужайке и уплате налогов на имя им же вымышленного человека.

В ЦРУ действовала такая же программа под названием «Очень непростые парни». Там, однако, вербовали людей не с Сицилии, а из Йельского университета или любого военного училища. Их использовали не для политических убийств, а в более коварных целях. Они возглавляли компании, остававшиеся на плаву благодаря поддержке правительства, становились богатыми, несмотря на отсутствие усердия и деловой хватки, и, когда приходило время, выдвигались на государственную должность или для ведения дел за рубежом. Никто не исчезал. Многие перестраивались: дети привилегированных изображали из себя простых людей. Миллионы избирателей покупались на подлог. Они сами начинали верить в свое преображение. Как минимум три президента Америки вышли из этой программы.

В книге «Выгодная сделка Фаусто», которую все же опубликовали, Ник Джерачи сравнивает собственную систему с ЦРУ, в котором действовал одноглазый полевой агент по имени Айк Розен, в чьем существовании усомнился Специальный комитет палаты представителей по политическим убийствам и смене режима. В то время делегат от ЦРУ заявил, что не существует никакой тайной программы, и назвал мемуары Джерачи «вымышленным романом». Недавно были рассекречены документы, доказывающие обратное, хотя по сей день не всплыло ни одного факта об Айке Розене.

Согласно книге, Розен помогает Джерачи оставаться на шаг впереди от мстительных преследователей. Он пытается спасти Майкла Корлеоне от обвинений в убийстве — убийстве Ника.

Даже те, кто упорно придерживается версии Джерачи, полагают, что Розен — вымышленный персонаж, который имел несколько прототипов.

Поскольку Майкл Корлеоне годами стремился к законному бизнесу, а теперь Том Хейген был вынужден только им и заниматься, компании процветали, несмотря ни на что. Помимо Всемирной выставки 1964 года, которая стала священной дойной коровой, деньги текли от автостоянок, домов для панихид, передвижных лотков, баров, ресторанов, торговых автоматов, отелей и казино, строительства и, больше всего, от коммерческой недвижимости, в особенности от пригородных торговых пассажей — истинной золотой жилы. За это Майкл был благодарен двум партнерам, имеющим многолетнюю связь с Вито Корлеоне. Рэй Клеменца, сын Питера, настроил торговых пассажей по всей стране. Роджер Коул (на самом деле Руджеро Коломбо) считался одним из самых успешных застройщиков и инвесторов в Нью-Йорке. Его компания, «Рекс», была названа в честь любимого щенка, из-за которого семью маленького Руджеро чуть не выселили из дома, но Вито Корлеоне образумил домовладельца. Майкл не просто владел крупным пакетом акций в бизнесе каждого из них, он нанял бухгалтеров, чтобы проверять их бухгалтеров: не дай бог в счетных книгах или в налоговой декларации появится нечто хоть отдаленно незаконное.

Однако бизнес, управляемый Ником Джерачи, боролся за выживание. Доля семьи в торговле наркотиками резко уменьшилась, тайно проводимая им операция с использованием остатков regime Санни Корлеоне вместе с сицилийским capo di tutti сарі Чезаре Инделикато переросла в партнерство с Инделикато и семьей Страччи в Нью-Джерси, которая контролировала доки, куда сгружались все наркотики. Страччи забирали шестьдесят процентов прибыли в США вместо прежних десяти, и единственной причиной тому были выдающиеся способности их capo, руководившего доками, в то время как Корлеоне не смогли найти достойного человека делать это грязное дело.

Профсоюзы оставались под пятой семьи Корлеоне, однако несколько лидеров начали вести себя так, будто отдают приказы, а не выполняют. Из-за этого посыпались проблемы; самая значительная из них состояла в том, что министерство юстиции стало преследовать предводителей профсоюзов. Свершалось правосудие, которое ничуть не радовало Корлеоне.

Величайшим достоянием клана всегда считались люди на крючке — «мясоеды», как их называли, — и неудачи на этом фронте были наиболее зловещи. Джерачи следил за «подкармливанием» без серьезных происшествий в течение семи лет до своего исчезновения. Два последующих года ответственность за выплату жалованья лежала на Томе Хейгене вместе с capos семьи, сетевая структура сохранилась прежней, но потерпела урон. А теперь Хейген отстранился от дел на неопределенный срок, и остались только capos: Нобилио, Сакрипанте и Парадиз. Хотя круг и масштаб проблемы нельзя списать на одного неопытного capo, regime Эдди Парадиза переживал особо трудные времена, пытаясь правильно выполнить работу.

Все больше полицейских и должностных лиц отказывалось продаваться. Они находили более изощренные способы зарабатывать деньги и просили увеличить размер взятки, кормились одновременно у семьи Корлеоне и их соперников и божились, будто делают все возможное, когда ситуация вдруг развивалась не по плану.

Денежные поступления от Всемирной выставки покрывали множество грехов, включая так называемые Восстания мясоедов. Подобно началу нашествия термитов, их становится слышно, если напрячь уши, и видно, если знать, куда смотреть. Ситуация требовала срочного вмешательства, чтобы все не превратилось в кучу опилок и муравьиного дерьма.

Эдди Парадиз продолжал вести дела, несмотря на негативные отзывы о себе. Все считали его посредственностью, маленьким толстячком, который высоко забрался за неимением более достойных кандидатов. Комический персонаж, взявший груз не по плечу. Таких называют «черепахами» и приговаривают: «Тише едешь, дальше будешь». Прозвище стало появляться в газетах, даже в мемуарах людей, которые якобы получали взятки от мафии. Очевидно, люди давно звали Эдди Черепахой у него за спиной. Парадиз не хотел поддаваться на провокацию и болезненно реагировать на унижение, реальное или воображаемое, квитаться с кем-либо. К тому же что тут обидного? Черепаха выигрывает треклятую гонку. Вполне положительный факт. Пока Эдди хлопал ушами, в Америке стали поклоняться другому животному — кролику. Что может изменить один человек? Трезво оценивая жизнь, ничего. Что может он поделать, скажем, с проблемой доков в Ред-Хук? Как только грузовые корабли перешли на контейнеры, они могут пришвартовываться где угодно, даже в непрофсоюзных доках, и отправлять товар дальше на грузовиках. Эдди приходилось приспосабливаться. В воздухе витал запах свободы. У Парадиза был ночной клуб в Гринич-Виллидже, и однажды он зашел туда уладить кое-какие вопросы и случайно услышал разговор двух певцов в раздевалке. Один добился славы и зашел развлечься. Другой выступал в клубе и был ему старым другом. «Америка меняется, — сказал знаменитый. — Все вершит судьба, и я на гребне перемен».

Эти слова застряли у Эдди в голове. Несмотря на собственные проблемы и неудачи людей вокруг, сам того не желая, Парадиз проникся фатальным ощущением предопределенности. Ему тоже судьбой предначертано быть на гребне перемен.

Он вовсе не взял груз не по плечу, мало ли что говорят. Черепахи ведь умеют плавать, верно?

По мнению многих, Момо Бароне лучше бы справился с работой, и Майкл не производил замену только потому, что не хотел давать обратный ход своим решениям. Ходили слухи, будто Майкл приказал Эдди возложить на Момо больше ответственности и власти, чтобы в глазах других он тоже стоял во главе regime. Все продолжали злословить. Момо Бароне — старейший друг Эдди, почти как брат. Таракан превратился в жалкого ворчливого хрыча, но Эдди все понимал. Он знал парня. На его месте Момо повел бы себя так же. Так чего ждут от Парадиза? Что он затравит старого друга, дабы никто не узрел в нем слабака? Эта мысль выводила Эдди из себя. Разве слабые люди так поступают? Слабый человек давит сильного помощника. Только самодостаточная личность не боится усилить свою правую руку и все же правда — и тому есть свидетели, — что Майкл Корлеоне, взбешенный после рейда во время собрания Комитета, сказал Эдди: «Если нужна помощь в ведении дел, попроси ее». Вот что стало отправной точкой для слухов. Парадизу не понравилось, что его отчитывают на глазах у всех, но он пережил боль, как любой преданный capo, в особенности новоиспеченный, ведь вместе с должностью растет и ответственность. Тем более после такого прокола. Эдди достойно понес заслуженное наказание.

И что бы он делал, если бы Майкл не смилостивился? Нет. Такое невозможно. Кто его заменит? Семья Корлеоне и так ослабла. Стоит устранить Майкла, и не найдется запасного плана.

Когда остыли страсти, Парадиз встретился с доном лично. Майкл даже рискнул покинуть башню и выбраться в Бруклин, в охотничий клуб «Кэррол гарденс». Сам факт, что разговор происходил на территории Эдди, служил негласным извинением (на что только и мог надеяться Парадиз, поскольку боссы никогда не просят прощения). Они поднялись на крышу, чтобы во всем разобраться. Вечер выдался холодным, но забраться туда было идеей Майкла, и Эдди не собирался предлагать более уютный уголок своего клуба. К ним присоединился Момо. После этот факт раздули, хотя тогда присутствие Момо было вполне естественным. Майкл, вероятно, захватил бы с собой помощника — consigliere или ближайшего подчиненного, — но в запасе практически никого не осталось. И дело было не только в отступничестве Джерачи и проблемах Тома Хейгена. Сейчас пригодился бы покойный Рокко Лампоне, оставивший вдовой кузину Парадиза. Правда, кто знает, по какой причине Майкл послал его убрать Хаймона Рота? Обычно на подобную мокруху не отправляют capo. Эдди Парадиз о подобном не слышал.

Ладно, это все в прошлом.

А в настоящем Эдди взял на себя вину за случившееся. Он хотел поговорить обо всем начистоту.

— Кстати, — отметил Парадиз, — полицейские были из убойного отдела, а не в подчинении моего капитана. Он этого не мог предвидеть. Легавые при исполнении не в силах остановить других офицеров. По крайней мере детективов, приехавших на машинах с сиренами и мигалками. Это, конечно, меня не оправдывает, но поймите правильно. Иногда случается так, что делаешь все правильно, а оно вдет наперекосяк.

— Поганая штука жизнь, — вздохнул Момо Бароне, пожимая плечами.

Майкл обдумал услышанное и сердито уставился на Эдди.

Несмотря на холод, никто не дрожал. Под пристальным взглядом босса Парадиз ощущал себя как в кипящем масле.

— Ты способен справляться с этой работой, Эдди, — начал Корлеоне. — Ты новенький, и я терпеливо ждал, пока ты освоишься. Однако, должен сказать, пришло время действовать всерьез. Я не доволен инцидентом на собрании, тем, как вломились легавые и увели Тома в наручниках. Мне не интересно анализировать, что пошло не так. Для меня важно, чтобы отныне и впредь все протекало гладко.

Эдди кивнул. За это Майкл его и держит. Вокруг coglioni, которые живут прошлым. А Корлеоне смотрит в будущее, заботится о вещах «отныне и впредь». Парадиз принимал текущую ситуацию и делал все возможное.

— Спасибо, — промолвил он.

— Я не собираюсь объяснять азы твоей работы, Эд, — предупредил Майкл. — Если бы я думал, что тебе нужна подобная помощь, не назначил бы на нынешнее место.

Всему, что Эдди знал об азах работы capo, его научили отец или Том Хейген, которые занимались другими вещами.

— Кое-что у нас неплохо получается, — возразил Парадиз. — Несмотря на все давление, на преследование федералов, бизнес приносит тот же доход, что и прежде, если задуматься.

— Если задуматься, — сухо повторил Майкл. Эдди воспринял это как критику, хоть и справедливую. — Я вижу симптоматику другой проблемы. И об этом нам надо поговорить.

Парадиз с Момо переглянулись. Симптоматика. Вот умник.

— Какой проблемы? — поинтересовался Эдди.

— Пристрастия к деньгам, — ответил Майкл. — Ядовитого цветка жадности. Понимаю, так работают все семьи, но и ты пойми, Эдди: мой отец строил другое. Это не в наших традициях, Эд, и я не хочу, чтобы клан изменил своим принципам. Отец верил, что Америка полна возможностей, и в то же время прекрасно видел лицемерие и цинизм, процветающие среди невежд прямо за патриотическими лозунгами. Ты прагматичный человек, Эдди. Реалист. Отец оценил бы в тебе это качество. Ты бы ему понравился.

Парадиз заметил улыбку Майкла, только когда взглянул на Таракана, закатившего глаза.

— Мой отец пытался построить, — продолжал Майкл, — и смог построить прагматичную организацию, основанную на взаимовыгодных интересах. Она предоставляла востребованные услуги и процветала за счет ответной доброй воли. Деньги — лишь побочный продукт нашего дела, а не самоцель. Никто не заставляет людей идти к букмекеру или ростовщику. Они поступают так добровольно и благодарны за предоставленную возможность. Вот что самое главное. Прибыль попутна. Прибыль шагает в ногу с хорошими отношениями, хорошей репутацией, которая передается из уст в уста и притягивает людей, ищущих наши услуги. Тот же принцип распространяется на тех, кто стоит у власти. Никто не заставляет приходить к нам и просить помощи, чтобы занять высокий пост. Или остаться на этом посту. Или преуспевать на том же посту. Мы помогаем людям добиться многого, но это их выбор. Понимаешь, о чем я?

Эдди сложил руки.

— Я понимаю, что вы говорите, но мне не совсем ясно зачем.

Майкл поднялся. Он был значительно выше Эдди, хотя сам по себе невысок. При этом умел вставать во время беседы так, что казался гигантом. Он господствовал над залом. Здесь, на крыше, Майкл господствовал над темным ночным небом.

— Деньги все опошляют, — нахмурился Корлеоне. — Стоит свести бизнес к деньгам, и мы превратимся в обыкновенных преступников. Деньги — побочный продукт правильного ведения дел, а заработанное служит средством достижения других целей, будь то расширение бизнеса или земные блага для тебя, твоей жены и детей, вроде меховой накидки из горностая и лодки, которую ты пришвартовал в Шипсхед-Бэй.

Эдди охватил страх, хотя и ненадолго. Любой босс бывает в курсе таких вещей или может с легкостью их выяснить, и Парадиз понимал, что ему надо многому учиться, а Майкл Корлеоне — прекрасный пример для подражания.

— Если люди хотят получить у нас защиту, они приходят и платят за защиту, что нормально — наличные за услугу. Опасность в том, что если увлечься вырученными баксами, можно проглядеть важные моменты, которые дороже денег или способны привести к более крупной прибыли. Иногда выгоднее предоставить защиту бесплатно. Надо улавливать баланс, и этому долго учатся. От рождения таким талантом не обладает никто.

Эдди кивнул. Момо потер подбородок. Они были солдатами, когда Ник Джерачи занимал нынешнюю должность Парадиза. Эдди сомневался, чтобы Вито или Майкл Корлеоне стали бы заговаривать с Ником на подобные темы. И он знал, что Момо думает о том же.

— Ты делаешь нас уязвимыми, — продолжил Майкл. — Когда ты или люди в твоем подчинении, — он погладил Таракана по залакированным черным волосам, отчего тот вздрогнул, — когда кто-либо в вашем regime отправляется говорить с полезным человеком, надо помнить, что ваши действия могут показаться завязанными на деньгах, но на самом деле это не так. Ни у кого не должно остаться неясности. Как только взаимоотношения начнут ограничиваться деньгами, как только вы протянете взятку вместо подношения, тотчас люди, которым вы доверяете, решат, будто они вправе продать свои услуги тому, кто больше предложит.

— Если такое случится, — вставил Эдди, — мы об этом позаботимся, обещаю.

— Вот видишь? — сказал Майкл. — Ты не уловил сути. Я не хочу, чтобы вы заботились об этом. Не хочу, чтобы доходило до такого. Когда это происходит, ты загнан в угол. Тебе приходится действовать, и каждое действие опять же делает тебя уязвимым. Эдди, ты практичный человек и должен понимать, что нет будущего, за которым тянется след убитых предводителей профсоюзов и раздробленных коленных чашечек политиков.

Снова речь идет о будущем, подумал Парадиз.

— Понятно. Мы справимся.

Они обсудили еще пару более конкретных вопросов, включая то, как Эдди использует пиар-агентство, в котором стал негласным партнером. Парадиз боялся заговорить об этом, но еще больше боялся держать Майкла в неведении. К его облегчению, Корлеоне одобрил и высказал несколько собственных идей.

Когда Майкл ушел, у Эдди Парадиза осталось чувство, будто они с боссом в как никогда прекрасных отношениях.

Эдди хотелось бы использовать связи с пиар-агентством и пустить молву о значимости места, где прошла встреча. Около двадцати человек Парадиза и все в кругу Майкла знали, что происходит, тем не менее никто ничего не обсуждал. О чем судачили, так это почему Эдди привел с собой Момо, намекая, будто он слишком слабохарактерен для встречи с боссом. Парадиз не мог заткнуть людям рты или уверить их в обратном, он просто защищался и делал вид, будто удостоен большой чести. Это досаждало ему, но ничего не поделаешь.

Эдди решил, что пришло время по-настоящему дерзкого поступка, который мог бы послужить предметом гордости и силы. Он стал нащупывать почву, планируя покупку льва. Взял в библиотеке книги об уходе и кормлении. Даже нанял человека из зоопарка в Бронксе, чтобы следить за клеткой в подвале.

Настоящий мясоед в подвале общественного клуба. Лев. Корлеоне с львиным сердцем. У Парадиза радовалась душа. Он станет легендой.

Пришлось заняться и налаживанием отношений с мясоедами в человеческом обличье. Так много дел шло наперекосяк, что Эдди заподозрил, нет ли в его окружении доносчика, и в то же время боялся выглядеть параноиком. Он знал, о чем болтают люди, и не хотел давать повода для лишних разговоров. Делая якобы умный ход, он на свой лад учил подчиненных, как производить выплаты.

Майкл так поднял его уверенность в себе, что Эдди не стеснялся передавать наставление босса своими словами.

— Ты должен усвоить одну вещь, — говорил он молодому новичку, присланному Тараканом, рослому крепкому сицилийцу, которого наверняка раньше никто не пытался усадить и объяснить, как делаются дела в Америке. — Внешне кажется, будто все завязано на деньгах. Ты кидаешь подачку вышестоящему человеку, он дает подачку кому-то еще выше и так далее, а парни на самом верху сдерживают легавых и сводят аресты и тюремные сроки к минимуму. Все просто, да? Со стороны так оно и выглядит. Все постоянно говорят о деньгах, так что тебе простительно, если ты решил, будто в них вся суть. Но это не так.

Дело в любезных одолжениях. Как в анекдоте. Маленькие мальчик и девочка сидят вместе в ванне, моются. Девочка видит член: «Можно потрогать?» — «Нельзя. А куда подевался твой?» — «Ах да, — отвечает девочка, тыча на свою пипку, — мама говорит, что вот этим я смогу получить сколько угодно таких, как у тебя». Сечешь? В нашем мире деньги — это член. А одолжения — это вагина.

Поначалу информация о том, что Ник Джерачи находится в Таормине, обнадежила, как и другие многочисленные наводки. Поначалу.

Видели, как Шарлотта Джерачи садится на поезд, идущий из Нью-Йорка в Монреаль. Она сошла в Саратога-Спрингс, поселилась в отеле «Адельфи», взяла такси до колледжа Скидмор на выпускной бал дочери. После церемонии зашла в ресторан на Кэролайн-стрит с двумя подарочными коробками (в одной, как потом оказалось, были парик и смена одежды) и направилась в арендованный к празднику зал. Там уже ждали Барб Джерачи, родители Шарлотты и несколько друзей Барб.

У окна бара через улицу сидели двое мужчин. Отца выпускницы нигде не наблюдалось. Мужчины были местными жителями, занимались скачками и казино, которое некогда принадлежало Хаймону Роту, а ныне числилось за семьей Корлеоне.

Когда закончилась вечеринка, исчезла и Шарлотта. Упустили. Она не выписалась из отеля, хотя оставила ключ и заплатила вперед. Шарлотта уехала не на поезде: на вокзале Саратоги работали зоркие парни. Тот из них, который моложе и симпатичней, подошел к Барб Джерачи в баре, где та веселилась с друзьями, и, не вызвав лишних подозрений, узнал, что девушка искренне полагает, будто мать уехала домой. Однако на самом деле домой Шарлотта не возвращалась.

Через неделю Томми Нери получил анонимное письмо.

С почтовой маркой из Таормине. Внутри содержалось сообщение, напечатанное на итальянском, о том, что Шарлотта зарегистрировалась в отеле на восточном побережье Сицилии. Отель славился безопасностью. К письму прилагались фотографии: Шарлотта за столиком в кафе «Вундербар», у развалин греческого театра, рядом с ямой для львов, и зернистый снимок вместе с мужем, явно сделанный с помощью телеобъектива, на подходе к отелю. У Ника Джерачи борода — видимо, отпустил, когда ушел на дно. Свой детектив из полиции проверил фотографии на предмет отпечатков пальцев, однако ничего не обнаружил.

Вскоре незамысловато закодированная реклама в «Дейли ньюс» подтвердила, что Джерачи в Таормине. Для Томми Скуча Джо Лукаделло был безликим «нашим источником», как называл его capo Риччи Нобилио. Согласно поставляемым им сведениям, Корлеоне посылали Томми или его людей в Такско, Мехико, Веракрус, Гватемалу и Панаму. Каждый раз они находили доказательства присутствия там Джерачи, но никогда самого Джерачи. Виноватым оказывался Томми, который не принимал должных мер предосторожности — кто-то якобы докладывал о наводке Нику, и тот вовремя ускользал. Томми радовался информации о Таормине, пока не пришло анонимное письмо.

По совету дяди Альберта (вероятно, исходящему от Майкла Корлеоне), об отправленных в Таормину людях ничего не знал и Чезаре Инделикато, который был другом Майкла и в то же время, вероятно, не меньшим другом Джерачи. Следуя предложению одного из молодчиков Нобилио, Томми пригласил двух частных детективов из Калабрии. Они сообщили, что в отеле под фамилией Джерачи никто не останавливался, и неудивительно: не станет же Ник регистрироваться под собственным именем. Бармен подтвердил, что определенно видел бородатого американца с блондинкой с фотографии. Горничная сказала, они жили на третьем этаже, но уже съехали. Несколько продавцов и официантов в кофейнях вспомнили трясущегося американца. Он хотел купить или снять виллу в сельской местности, как можно уединённей. В городе его давно не видели: вероятно, нашел, что хотел.

То были последние вести от детективов.

Когда Томми сам приехал в Сицилию, они исчезли. Через пару дней взятый напрокат «Фиат» нашли в лимонной роще близ Савоки. На заднем сиденье и в багажнике обнаружили кровь. Томми Скуч вернулся обратно с пустыми руками. В клубе его ждал небольшой ящик, отправленный из Мессины, находящейся неподалеку от Савоки, хотя обратным адресом шутки ради значился пентхаус Майкла Корлеоне. В целлофановых пакетах вместе с сухим льдом оказались головы детективов с кровоподтеками, а также кисти рук, ступни ног и открытка с изображением вулкана Этна. На обратной стороне с помощью новой портативной машинки «Оливетти» напечатано по-английски: «Хорошо провели время. Жаль, вас не было с нами».

Возможно, Шарлотту Джерачи постигло несчастье, но, скорей всего, она присоединилась к мужу, где бы тот ни находился. Дочери якобы ничего не знали и в то же время не расстраивались и не волновались.

Ника Джерачи явно кто-то предупреждал.

Он так уверенно себя чувствовал, что играл с Томми Скучем, не пытаясь убить его. Майкл понимал: если Инделикато на стороне Ника, самое страшное еще впереди. Все склонялись к мысли, что стукач имеет возможность следить за Томми или получать сведения о планах его передвижения. Разные компании Корлеоне бронировали места через туристические агентства на вымышленные имена. Безопасности ради приходилось подозревать любого вокруг Томми, в особенности людей из regime Нобилио, потенциального доносчика. Столь пристальный надзор действовал всем на нервы, усиливая желание отыскать Ника Джерачи.

Только Майкл и Том Хейген имели прямую связь с Лукаделло. Теоретически было возможно, что Джо тоже водит их за нос. Том мог предположить, что Джо и есть тот самый стукач.

Корлеоне в это не верил.

Глава 22

Деньги рекой полились в карманы пяти семей во время Всемирной выставки в Нью-Йорке в 1964-м. Она была приурочена к трехсотлетию вторжения герцога Йоркского, отвоевавшего город у голландцев, которые в свое время надули племя алгонкинов, выкупив остров за побрякушки и зараженные оспой одеяла, от которых те и погибли. Видимо, из-за обрушившегося на них натиска правительства семьи решили разделить прибыль поровну, сведя разногласия к минимуму. Больше сотни новых павильонов, принадлежавших различным корпорациям, а также властям штатов и зарубежным странам, раскинулись в парке Флашинг-Медоуз, построенном в 1939-м на месте бывшей городской свалки. Роберт Мозес ежемесячно зарабатывал сто тысяч, управляя выставочной корпорацией (оклад мэра составлял сорок тысяч долларов), при условии, что он уволится со всех других постов, которые числились за ним только формально. Мозес заключал сделки, получая долю прибыли, гарантировавшую выручку как минимум миллион. И все это легально, что и поражало воображение Майкла Корлеоне.

Как случалось в большинстве крупномасштабных проектов Мозеса, его общественный идеализм и личная жадность задавали тон всей операции. Снос и застройка зданий велись бесперебойно, включая несуществующие профсоюзные работы, столь вовремя предлагаемые людям, ищущим способ заполнить декларацию о доходах. Когда застройка начала сворачиваться, появились новые места, не требующие явки: в основном озеленителей, подсобных рабочих и охранников (они ценились особо, из-за значков). Контракты падали с неба: транспортировка развалин и строительного мусора, поставка еды и напитков, сигарет и сувениров, строительство парковок и повторная укладка асфальта, после того как другая компания плохо справится с работой и объявит себя банкротом, а оффшорные документы корпорации окажутся вне досягаемости длинной руки американского закона. Близлежащие стриптиз-клубы и бордели процветали, отчасти благодаря здравому представлению Мозеса о сфере развлечений. Популярные в 1939 году шоу типа «Юных обнаженных египтянок» сменились несносными денежными проектами вроде «Ледяной феерии Дика Баттона» и аттракциона «Этот маленький мир», за чью конструкцию павильон «Пепси» хорошо заплатил Уолту Диснею — еще одна махинация, достойная гангстера, но проведенная американской легендой и оттого вполне законная: люди просят вас сконструировать новую карусель и два года платят проценты от дохода с нее. Выставка давала возможность обогатиться таким людям, как Майкл Корлеоне.

Один из людей Майкла — старый приятель из корпорации «Марин» — состоял членом правления. В прошлом году они заключили контракты с Министерством обороны на выполнение секретных работ во Вьетнаме и Иране. Полученный там доход превосходил выручку всех пяти семей на Всемирной выставке. Министр обороны был бывшим генеральным директором компании, его акции находились в слепом трастовом фонде. И все это было законно. При таком раскладе дел Майкл начинал верить, что сбывается его мечта стать честным бизнесменом.

Выставка тоже прокладывала дорогу к цели. Кстати, прекрасное место, чтобы спрятаться, раствориться в толпе и вести дела без страха слежки или покушения на жизнь. Хотя для этого использовались и традиционные точки: большие музеи, Бруклинский ботанический сад, вестибюль любого оперного зала, Центральный парк, ряды крупных универмагов и так далее. Выставка обладала притягательностью из-за своей новизны, подобно только что открытому модному ресторану, к тому же там казалось безопасней. Целых семьсот акров в распоряжении людей, которые могли обсуждать дела, прогуливаясь. Полезен был и фоновый шум вместе с ревом близлежащего аэропорта Ла-Гуардиа и гулом автострад Боба Мозеса, окружавших выставку со всех сторон. Полицейская охрана состояла из надежных людей. Самое главное, у каждого делового человека находились друзья, качавшие оттуда деньги. Только сумасшедший станет гадить там, где кормится.

Майкл Корлеоне решил встретиться с Джо Лукаделло на выставке. Он приехал с Франческой, Конни и детьми, а также Ритой Дюваль в платке и огромных солнечных очках (ее известность была из ряда «А вы не та актриса?.. Забыл имя»; даже когда Риту узнавали в Нью-Йорке, никто и не думал досаждать ей). Осторожности ради Майкл захватил двух телохранителей, которые держались незаметно, на приличном расстоянии. Страсти вокруг Тома Хейгена пока еще недостаточно утихли, чтобы брать его с собой, к тому же на выставке не так опасно, и присутствие Альберта Нери было бы перегибом. Однако слухи о том, будто Ник Джерачи стоит за серией нераскрытых преступлений, заставили Майкла притащить с собой охрану даже на Всемирную выставку.

Корлеоне встретился с Джо, как и условились, в павильоне Луизианы. Со временем у Лукаделло не менялось чувство юмора.

Хотя сам он выглядел иначе. Последний раз Майкл видел его два года назад в Лас-Вегасе, когда они готовили кубинский проект. И дело не в парике и отсутствии глазной повязки (в красной теннисной футболке, дешевом темно-синем блейзере и ботинках на резиновой подошве он походил на члена второсортного яхт-клуба), а в том, как напряженно он держался. Джо всегда был мозговитым и самоуверенным, с развязными жестами, присущими подобным людям. Теперь же он стоял посреди копии Бурбон-стрит, у пересечения центральной парковой автострады и скоростной магистрали Лонг-Айленда, чуть ли не по стойке «смирно». Шел парад Марди-Гра в миниатюре, завершаясь духовым оркестром марширующих негров и диковинных созданий-зомби с огромными головами из папье-маше. Сбоку от Джо художники рисовали углем карикатуры туристов и отсутствующих во плоти знаменитостей, включая Джимми Ши, Луи Армстронга и «The Beatles».

Джо с Майклом прикинулись старыми боевыми товарищами (что было почти правдой) и кинулись друг другу в объятья. Корлеоне воспользовался шансом проверить, нет ли у Лукаделло револьвера или подслушивающего устройства, и тем самым избавился от тревоги. Джо представился Рите и семье Майкла длинным итальянским именем.

— Чем вы сейчас занимаетесь, Джо? — спросила Рита.

Видимо, услышав итальянскую фамилию, она сделала определенные выводы. Майкл не стал заострять на этом внимание. Скорей всего, Рита просто шутит, хотя сквозь темные очки трудно рассмотреть истинное выражение глаз.

— Торговлей, — ответил Лукаделло. — А вы?

— Ах, — произнесла Дюваль с наигранным отвращением. — Хороший вопрос. — Флирт не удался. Даже если Джо хотел съязвить, она восприняла это достойно. — Я подумываю стать известной затворницей.

— Прекрасная работа, такую днем с огнем не сыскать, — отметил Джо.

Майкл обнял Риту за плечи.

— У вас необычный глаз, господин Джо, — выпалил Санни, шестилетний сын Франчески.

— Санни! — шикнула мать. — Так говорить некрасиво.

— Ничего страшного, — успокоил ее Лукаделло. — Он из стекла, выдувался вручную, в Германии, — сказал он мальчику, нагнулся и постучал по глазу. Как и поза, этот жест только добавил подозрений: Майкл чувствовал неладное.

— А что случилось с настоящим? — спросил Санни. — Отстрелили фашисты?

Франческа сердито посмотрела на сына.

— Все нормально. Это произошло во время войны, но не в бою. Я был в лондонском пабе, когда снаружи взорвалась бомба, выбило стекла, а я как раз стоял у окна.

— Можешь вынуть его? — полюбопытствовал мальчик.

— Санни! — опять упрекнула Франческа.

— Эй, а там внутри есть камера? — спросил Виктор, старший сын Конни. — Я видел такое в комиксах.

— Было бы здорово. Я долго носил повязку. В Америке делают глаза только из пластика, как и все остальное в наши дни, но в Германии можно найти умельцев, чьи семьи…

— Повязку, как у пирата? — воскликнул Санни, и мама снова цыкнула на него, а мальчишки рассмеялись.

— Да. Мистер Джо, знаменитый пират.

— Ух ты! А где твой попугай, Джо?

Рита, широко улыбаясь, поцеловала Майкла в щеку. Дети приводили ее в восторг. Она была ранимой девушкой, эта Рита, что и притягивало Майкла Корлеоне.

— Я хотел обзавестись попугаем, — ответил Лукаделло, — но мне не разрешила мама. Кстати, она оказалась права. Мой друг купил попугая, и тот не только плохо пах, а еще и откусил ему мизинец.

— Мистер Джо, я хочу вспомнить с вами старые времена, — сказал Майкл. — За чашечкой кофе. Скучные военные истории. — Он дал сестре деньги и договорился встретиться с ними позже в павильоне Ватикана, чтобы посмотреть «Пьету» Микеланджело, ранее не покидавшую обычного места хранения.

— Прекрасная семья, — отметил Джо. — Отведи их посмотреть Подземный дом.

— Смешно, — произнес Майкл. Они сели за столик на улице и взяли кофе.

— Я серьезно, это настоящий дом. Построен под землей, снабжен всем необходимым, настоящая находка, если… когда русские сбросят бомбу.

— Да уж, — согласился Корлеоне. Некоторые его люди могли бы поучаствовать в проектировании, Джо оценит иронию, — Говоря о жизни под землей…

— Разве ты не обещал привести сюда своих детей? — спросил Джо. — Я так хотел посмотреть на них.

— У Энтони бейсбольный матч, и у Мэри какие-то дела. Пришлось переиграть. — Это была ложь. В последнюю минуту Энтони отказался ехать, Кей, побоялась сажать Мэри в поезд одну, а у Майкла не нашлось времени прилететь за ней.

— Как они поживают?

— Замечательно.

Корлеоне чувствовал: в Джо что-то сломалось, он словно изо всех сил старался вести себя непринужденно. Поинтересовался его семьей. Судя по ответу, там все в порядке, значит, источник беспокойства в чем-то другом.

— Как Рита? — спросил Джо. — Все в порядке?

Майкл невольно улыбнулся:

— Мне повезло.

— Это уж точно, — согласился Лукаделло. — В твоем возрасте иметь такую девчонку.

— Что нам налили? — Майкл отставил чашку с кофе.

— Там цикорий.

— Тот же цикорий, что кладут в салаты?

— По-моему, вкусно.

— Тогда бери его с собой. Пошли отсюда. — Майкл поднялся и зашагал по Бурбон-стрит, точнее, по ее копии.

Джо поспешил догнать его.

— Кстати, про попугая — это правдивая история. После того случая старика Сильвио Пассоно прозвали Силли[22] Девять Пальцев.

— Силли Девять Пальцев? — рассмеялся Майкл, опять против своей воли. — Прямо как индейский вождь. Храбрый вождь Силли Девять Пальцев. Неужели такое было?

Едва заметная улыбка Джо, удовольствие от того, что удалось развеселить друга, когда у самого явно тяжело на сердце, — все это напомнило Фредо. Хотя он не совсем еще расслабился.

— С историями из жизни всегда так, — сказал Джо. — Они кажутся идиотскими. Было бы нормально, если бы глаз прострелили фашисты или я потерял бы его во время крушения самолета на вражеской территории. Так нет же, стоял, размякший от теплого пива, у окна, целовал бледную, ничем не примечательную женщину, не узнав даже имени, да и названия бара мне не вспомнить. В следующей жизни буду врать на каждом шагу, от колыбели до могилы.

Они прошли магазин с пралине и повернули обратно, мимо павильона штата Нью-Йорк, к стальному шару «Унисфера».

— Расскажи мне другую правдивую историю, — попросил Майкл.

— О чем? О Новом Орлеане, или о твоих фильмах, или о человеке в бегах?

— В любом порядке.

— Ну, знаю, в наше время критикуют все, кому не лень, однако, судя по пленке, что ты мне прислал, фильмы слабы в сюжете. Может, для этого я и нужен: закрутить сюжет.

— Так давай же, — поддержал Майкл.

— Не могу. Для меня важен конец, однако средства нельзя оправдывать.

— Это фраза твоего друга. Из газет, верно?

Корлеоне имел в виду недавнее фиаско администрации Ши на Кубе, за которое чиновника из ЦРУ сделали козлом отпущения.

— Не знаю, были мы когда-либо и можем ли сейчас называться друзьями, — сказал Джо. — Что бы ты ни имел в виду, следует признать, он хороший человек.

Общественности стало известно о нем только одно: он назвал Дэнни Ши лжецом. Это передавали по телевизору. На всю страну.

— И все же…

— Верно. И все же мы должны поддержать их. Как бы ни было приятно сковырнуть братцев, нет другого человека, который, став президентом, содействовал бы нашим интересам. Никогда не говори «никогда», но пока я вынужден придерживаться правил. Не могу пойти против закона. Людей заставляют уходить в отставку или устраняют — в это трудно поверить. Мужчины моего возраста, нашего возраста, которые сражались в войне, начиная карьеру, таких много — слишком много, как некоторым кажется. Лучший полководец, с кем мне довелось иметь дело… знаешь, куда засунули его мудрые власти? Работает заместителем декана в музыкальном колледже. Подразумевается, что он должен набирать солдат, видимо, фаготистов с потенциалом спецагентов. Я готов умереть за столом, серьезно, но не собираюсь гробить ничтожный шанс повернуть свою жизнь в другое русло. Я не должен учить тебя, как поступать. Извини. — Майкл оглянулся через плечо. — Кстати, как насчет Нового Орлеана и беглеца?

— Новый Орлеан, матерь божья, — произнес Лукаделло, глубоко вздыхая. — Новый Орлеан. С Новым Орлеаном все так сложно.

— Просвети меня.

Джо задумался.

Семья Трамонти придерживалась решения Комитета, и все же Майкл не хотел рисковать. Он, конечно, ничего не сказал Лукаделло о предложении Карло Трамонти, но, зная, что Трамонти тоже работали с ЦРУ над проектом покушения, попросил Джо разузнать, не имеют ли они каких дел с его знакомыми.

— Новый Орлеан — это не Америка, — наконец заявил Лукаделло. — Как и Нью-Йорк. Филли — вот это Америка. — Джо вырос на юге Филадельфии, это стало частью его имиджа, реакцией на бесконечных выпускников Йельского университета, которых полно в ЦРУ. — Как не Америка Кливленд, Детройт, Чикаго, даже Лос-Анджелес и Лас-Вегас. В особенности два последних. Жаркие, искусственные и такие отполированные, что отовсюду видишь свое отражение. Здесь, — Джо обвел руками выставку — футуристическую архитектуру на месте бывшей свалки, памятник тщеславию, окруженный автострадами и дорожными развязками, — стопроцентная Америка. Но остальная часть Нью-Йорка — это Нью-Йорк. Он сам по себе. И Новый Орлеан — это Новый Орлеан. Поверь мне, Майк, если не проявить благоразумие по отношению к Кубе, Майами тоже превратится просто в Майами. — Лукаделло жил в Майами и, как понимал Корлеоне, был там не последним человеком. — Я люблю все эти места, отчасти даже новшества в Майами, но сомневаюсь, что их можно назвать Америкой.

Майкл покачал головой.

— Нью-Йорк сам по себе? Брось, Джо.

Туристы щелкали «Унисферу» фотоаппаратами моделей «Брауни» и «Инстаматик», и Корлеоне с Лукаделло случайно попадали в кадр. Майкл не удивился бы, окажись среди них агент ФБР в шортах и с внештатными актерами, изображающими его семью.

— Я не это имел в виду, — сказал Лукаделло. — Нью-Йорк — отдельный случай. Вы здесь думаете, будто весь остальной мир — сельский клуб. Новый Орлеан не лежит на острове, поэтому не страдает чувством превосходства, однако там тоже…

— Мы знакомы полжизни, Джо, — прервал его Майкл. — Ты мой близкий друг, и я мирюсь с вещами, которых не потерпел бы от семьи. Каждодневный поиск справедливости твоя суть, но хватит об этом. Я не в настроении.

Лукаделло посмотрел Майклу в глаза. Корлеоне выдержал взгляд.

— Может, так и надо ко всему относиться, — согласился Лукаделло. — Помнишь, твой племянник играл в бейсбол в колледже, а ты наблюдал за людьми на трибунах с блокнотами и секундомерами и понимал, что они добывают информацию для букмекеров, тренеров и прочих. Многие из них просто свихнулись на этом деле. А некоторые, черт возьми, просто любили слушать, как тикают секунды, сокращая жизнь. Были среди них и безумные, убедившие себя, будто нужны профессионалам. Преданно отсылали по почте детальные отчеты каждую неделю кому-нибудь из «Иглз» или «Джайантс», а у тех не находилось времени позвонить поклонникам и сказать, чтобы не занимались всякой ерундой. Попробуй вычислить, кто есть кто. Ведь некоторые по-настоящему делали свое дело, передавая сведения бейсболистам, а заодно и букмекерам. Они умело врали, врали так, что сами верили в собственное вранье. Понимаешь, Майк? Это все, что я хочу донести до тебя о Новом Орлеане.

— Ни ты, ни твои люди не работаете там с моими друзьями, верно?

— Боже, Майк, ты меня слушаешь? Новый Орлеан — колоритное место, но серое.

Корлеоне сцепил руки за спиной. Он обладал сверхъестественной способностью отличать, когда начинают лгать отпетые обманщики, и чувствовал: Джо говорит правду.

— На определенном этапе жизни, — сказал Джо, — человеку приходится смириться, что без таланта и опыта можно обойтись. Начинаешь понимать, что они — это они, а ты — это ты. Мне не надо рассказывать тебе об этом. Ты же учился с раздолбаями из «Лиги плюща», — произнес Лукаделло чересчур громко, и несколько прохожих обернулись; какая-то пуэрториканка зажала дочери уши.

Вот так люди и засвечиваются.

Майкл взял Джо за локоть и повел в сторону выставки «Кодак», походившей на крест и четырехсотфутовый овал волнистого теста, изготовленный из бетона и все же парящий в метре над землей. Наверху был вращающийся пятиугольник с фотографией на каждой стороне: пять крупнейших в мире цветных снимков. С одного из них смотрел японский самурай.

— Все так изменилось, — проговорил Лукаделло. — Я уже не при деле и не могу строчить план операции на пятьдесят шесть страниц каждый раз, когда мне надо взорвать дренажную канаву. А затем наблюдать, как умники пытаются предугадать следующий ход, не дожидаясь, пока куски грязи упадут на землю. Тот план, что мы разработали вместе, задумывался мудрыми людьми. Вот как они мыслят. Трудятся над теорией, потому что обучались этому в Йельском университете и такими себя и видят. Каждый — важный, незаменимый человек.

— У плана были свои плюсы, — отметил Майкл почти искренне. Сама задумка была безумна. Майкл ожидал провала. И собирался воспользоваться пеплом неудачи, чтобы прижать Джерачи. И загрести наличные. Если бы, несмотря ни на что, план сработал, Корлеоне вернули бы свои казино. Это была бы двойная победа. — Как говорят, хочешь убить гадюку, отруби ей голову, а не хвост.

— Никогда не слышал. Я вырос в городе, как и ты. Ничего не смыслю в уничтожении змей, но, кажется, если разрубить змею пополам, цель будет достигнута. Только зачем охотиться за одной змеей? Ведь найдутся еще и еще. Почему не осушить болото? Не устранить ареал?

— В том же ареале обитают и другие животные.

С башни на них смотрел огромный грустный клоун.

Друзья поднялись на крышу по эскалатору.

По пути Джо шепнул Майклу на ухо:

— Все, что нам надо сделать, — это устроить партизанскую войну по всему острову. Вовлечь твоих людей, опытных по части оружия и взрывчатки. Поджечь тростниковые, табачные поля, взорвать медные рудники, затем вывезти отснятый материал пожаров и рассерженных кубинских контрреволюционеров — они очень любят покрасоваться перед объективом. Мир поднялся бы на защиту. По телевизору любое восстание смотрится грозно. И — ба-бах, конец. Вы снова при бизнесе, а я отправляюсь навстречу новым приключениям. Все счастливы. Не то что сейчас.

Витиеватые дорожки огибали фонтаны и сады на крыше, создавая идеальный фон для фотографии. Кое-где висели таблички «МЕСТО ДЛЯ КАДРА». На одном конце располагалась башня, на другом — гладкие белые сталагмиты из бетона семи метров высотой, напоминавшие поверхность Луны. Майкл с Джо направились к лунному пейзажу.

— Как это связано с Новым Орлеаном, Джо?

— С Новым Орлеаном? — переспросил Лукаделло и нахмурился. — Никак. По-всякому. Все в этом мире переплетено, Майк, черт побери!

Джо остановился прикурить, предложил Майклу сигарету, тот отказался.

— Ладно. Как насчет беглеца?

Лукаделло убрал зажигалку, и они пошли дальше.

— Я уже ответил на вопрос. — Он затянулся. — Мне нечего добавить. — Лукаделло сжал зубы и покраснел.

Майкл взял друга под руку и повел вдоль лунного пейзажа.

— Скажу тебе прямо, — наконец произнес Корлеоне. — Надо положить конец этому словоблудию.

— Я тоже говорю прямо. Ты не слушаешь. Не ухватываешь смысла. Вряд ли я смогу изъясниться более понятно.

— Попытайся.

Сверху Майкл видел Сад медитации, а за ним магистраль «Уан-Уик». Телохранители стояли с разных концов крыши.

— Ответ прост: мы ничего не знаем. Ответ заключается в том, что ни я, ни другие агенты не видели твоего красавца с первых дней, как он появился на Сицилии. Таковы факты. Из этого можно заключить, что он умер — от собственной руки, естественной смертью или как-либо еще. По моему личному мнению, вероятней всего, он подобрал хорошее местечко на острове и спрятался, а где именно — тебе видней, чем мне. У тебя там более надежные связи и источники, не говоря уже о лучшем понимании культуры, даже местности. На протяжении всей истории Сицилии она служила идеальным местом, чтобы скрыться от врагов. С ним ли жена? Нам это неизвестно. Следует предположить, что да. Однако ее точного нахождения мы не знаем. Ты этого добивался, когда просил быть прямолинейным?

И тут Майкл понял, что Джо Лукаделло, всегда умевший добывать сведения, на сей раз действительно ни в чем не уверен.

— У тебя есть догадки, — спросил Корлеоне, — хоть какие-то догадки, откуда происходит утечка информации?

— Соболезную твоим ребятам из Калабрии… — Джо помолчал. — Нет. Для меня очевидно одно: если утечка и происходит, то из твоего дома, а не из моего. Это диктует здравый смысл. Сейчас все так запутано.

— Хочешь сказать, туг конец прямой линии.

— Конец отрезка прямой, — поправил Джо. — Прямые бесконечны. Это их основное свойство.

— Но отрезки имеют конец.

— Верно, чертовски верно, — подтвердил Лукаделло.

Майкл поблагодарил Джо, и они обнялись.

— Взгляни вокруг. — Лукаделло медленно повернулся кругом. — Будущее сулит несметные сокровища. И что все эти болваны будут делать, если не смогут пересесть из машин в самолеты, чтобы добираться до работы, а на треклятой Луне так и не проведут бесплатное электричество? За историю человечества не было такой культуры, где оптимизм и цинизм шли бы рука об руку семимильными шагами. Даже в Древнем Риме.

— Ты имеешь в виду Нью-Йорк? — спросил Майкл. — Или Америку?

— Touche. — Джо подмигнул стеклянным глазом. На лице не мелькнуло ни тени задора.

— Скажи правду. — Корлеоне кивнул на глаз. — В него вмонтирована камера?

— Даже если бы была, пришлось бы сказать, что нет. — На сей раз Лукаделло улыбнулся искренне. И быстро посерьезнел. — Проклятье! Ты ведь не шутишь.

Конечно же, Майкл шутил. Не успел он возразить, как Джо вынул глаз. Раздался чмокающий звук, и одним плавным движением Лукаделло положил глаз Майклу в нагрудный карман.

— Проверь сам.

Джо не пытался прикрыть пустую глазницу. Она была розовой и какой-то абсурдно сексуальной. Майкл не дрогнул, но не мог отвести взгляд. Лукаделло полез в карман, и телохранители сорвались с места. Однако он вынул лишь зеленые солнечные очки. Телохранители остановились. Резкие движения привлекли внимание посетителей на крыше.

— Дай знать, если что найдешь, друг, — сказал Джо, похлопал Майкла по щеке, а затем, сильней, по карману с искусственным глазом. — Может, пришлешь какой кадр.

Он развернулся и направился к эскалатору — напряженность в походке улетучилась, теперь он двигался как изможденный герой в конце вестерна. Майкл опять подумал, не позирует ли Джо.

Корлеоне проигнорировал любопытные взгляды окружающих и дождался, пока старый друг скроется из вида — самый старый друг. Он не стал вынимать глаз, хотя остро ощущал его присутствие — плотный, тяжелый шарик. У Майкла горели уши. Столь странным был жест, что не сразу дошло, насколько он унизителен. Хуже того, это изощренный вариант сглаза. Корлеоне зажал стекляшку в кулаке. Следовало бы засунуть ее Лукаделло в глотку или в задницу.

Майкл махнул телохранителям. Они ничего не сказали про глаз. Правила запрещали заговаривать с боссом, пока он сам не обратится к ним.

По пути в павильон Ватикана зашли в туалет. Корлеоне поставил одного человека снаружи и велел говорить всем, что уборная закрыта по техническим причинам, другого взял с собой и попросил револьвер. Снова простые правила.

Майкл встал перед зеркалом, достал носовой платок, вынул из кармана глаз. Вещица не вызывала отвращения. Напротив. Удивительно, как такое можно изготовить вручную. Отлить из стекла яйцо, а не шарик.

Корлеоне завернул глаз в платок и положил на столик, затем взял револьвер и проверил. Придерживая левой рукой край платка, обхватил правой ствол, занес револьвер над головой и со всей силы ударил по глазу. Телохранитель просунул голову через дверь. Майкл бешено колотил, перед глазами все плыло. Наконец он остановился, тяжело дыша.

Развернул платок. Никакой камеры, конечно. Вещица внутри по-прежнему напоминала глаз — крошечные стекляшки и дюжина осколков побольше, чем Майкл предполагал.

Неожиданно для себя он засунул в карман самый крупный кусок.

Остальное оставил на столике, умыл лицо и причесался. Из-за седых волос отражение в зеркале всегда казалось чужим. Взглянув на то, что осталось от глаза, Майкл заметил, что на платке чужие инициалы. Платок принадлежал Фредо.

Несколькими минутами позже вместе с сотней незнакомцев, с остатками сократившейся семьи и женщиной, которую, как ему все чаще казалось, можно любить, Майкл Корлеоне взошел на борт моторизированной платформы и стал перемещаться по экспозиции «Пьета». Человеческим разумом не понять, как Микеланджело удалось создать такую красоту. Привезти ее в Америку — тоже достижение века.

Во время выставки, в том году и следующем, Майкл редко ступал в остальные части павильона: часовню на полуэтаже, площадку, посвященную католическим таинствам, репродукцию раскопок под базиликой Святого Петра (а под репродукцией — мусор). Однако посмотреть на «Пьету» он приходил бесчисленное количество раз, до и после открытия, один и с другими, с платформы и прогуливаясь пешком по людной дорожке. Если доводилось увидеть, что кто-нибудь бросал окурок или папиросную бумагу, Майкл подбирал и относил в урну: ничто не должно портить вид. Над статуей горели восемьдесят прожекторов, образуя ореол, и ему представлялось, будто свет исходит и от белого камня — куска породы, вырытого из покорной земли Италии, обращенного итальянскими руками в невыразимую красоту. Майкл давно не молился. Он не исповедовался пятнадцать лет и сомневался, что такой момент настанет, однако «Пьета» никогда не теряла своей власти над ним.

И часто, как сейчас, Майкл Корлеоне плакал.

Глава 23

Шарлотта Джерачи оставила взятую напрокат машину у аэропорта и взяла такси до Нового Орлеана. Было утро. Она ехала без остановок почти два дня. Вымоталась в пути, так и не сняла парик, по-прежнему оглядывалась каждую минуту, как всю дорогу из Саратоги. Водитель спросил, все ли с ней в порядке, не нужно ли принести воды и аспирин.

— Все нормально, — солгала Шарлотта. — Просто устала.

На вопрос водителя, первый ли она раз в Новом Орлеане, Шарлотта ответила отрицательно, надеясь, что он замолчит.

Ник ждал ее в слегка поблекшем роскошном отеле на Пойдрас-стрит. Шарлотта страшно устала и проголодалась. Без чемоданов и в парике она чувствовала себя проституткой. Зашла в туалет вестибюля, почистила зубы, умыла лицо, сполоснула подмышки.

Села в лифт и поднялась в номер.

— Сожалею, дамочка, — произнес Ник, подражая Джону Уэйну, — вы чертовски очаровательная брюнетка, но ко мне вот-вот приедет жена, блондинка.

Номер был обычный, не апартаменты.

— На самом деле я ищу мужа, — сказала Шарлотта. — Может, вы его видели? Импозантный такой мужчина, без бороды. — Она дернула за бороду. Джерачи уже два года как ее отпустил, а Шарлотта не знала. Он посылал ей магнитофонные пленки с записью своего голоса, но ни разу не отправил фотографии.

Они стояли в дверном проходе. Несмотря на шутки о парике и о бороде, оба пребывали в полном замешательстве: после столь долгой разлуки реальность казалась сном.

— Ты ведь настоящий?

Шарлотта ткнула в мужа пальцем: не привидение ли перед ней.

Это разрядило обстановку, и они обнялись, закружились, пнули ногой дверь, чтобы захлопнулась.

Туфли и одежда вмиг слетели, и супруги очутились на кровати. Дело пошло плохо. Усталая Шарлотта давно не принимала душ. Оба дрожали, пальцы не слушались. Они набросились друг на друга лишь потому, что того требовала ситуация. Получилось так несуразно, что Ник потом запустил в стену бокалом, а Шарлотта свернулась калачиком и натянула на себя простыни.

Дальше пошло лучше. Пили розовое шампанское со льдом, несмотря на столь ранний час. Ник подарил Шарлотте раскрашенную деревянную шкатулку, полную мексиканских украшений, которые она обожала, и альбом Чета Бейкера в подарочной упаковке. Шарлотта слышала имя, но не музыку.

— Тебе понравится, — уверил он. — Это красивое творенье, как и ты. Взгляни на обложку.

С фотографии смотрел Бейкер в бежевом свитере, великолепный и знаменитый, а позади блондинка с закрытыми глазами, в черном свитере, уткнулась носом ему в шею, излучая невыразимую грусть, будто чувствовала, что никогда не сможет обуздать его пороки. Она даже не узнает, какой дьявол в нем сидит.

— Это ты, — сказал Ник.

Из-за усталости с дороги, страха, плохого секса и шампанского, ударившего в голову, Шарлотта не сразу поняла, что женщина всего лишь похожа на нее.

— О, дорогой. Она же совсем другая.

— Потому что ты лучше.

— Конечно, — Шарлотта закивала. — В этом вся разница.

Она отправилась в душ.

Пока Шарлотта приводила себя в порядок, Ник посмотрел на размер одежды и позвонил в магазин, рекомендованный Аги Трамонти. Описал жену продавцу: «Сорока четырех лет, но молодая, элегантная, утонченная, не броская, но от этого только привлекательней, нечто между Одри Хепберн и первой леди, только блондинка».

— С кем ты разговариваешь? — спросила Шарлотта. Номера сдавались без халата, но она надела халат мужа.

— Ни с кем.

— С подружкой?

— Даже не шути так.

Она пожала плечами.

Через двадцать минут приехала женщина из магазина и вкатила тележку с самой разной одеждой подходящего размера. Шарлотта привезла с собой в Новый Орлеан только то, что поместилось в большую летнюю сумку, и пришла в восторг от новых нарядов. Выбрала несколько на удивление красивых вещиц — продавщица глазом не повела. Шарлотта спросила, могут ли они себе это позволить, и Ник велел ей не беспокоиться (о тратах позаботился Аги, о чем говорить не обязательно). Супруги приоделись и отправились гулять по Французскому кварталу. Шарлотта спросила, как могут они спокойно бродить по крупному американскому городу, и Ник ответил, что это долгая история, а если вкратце, то никто из его недругов не может и ступить в город без разрешения одного влиятельного человека.

Он не упомянул имени Карло Трамонти, и Шарлотта не стала расспрашивать подробности. И это ему в ней нравилось.

Шикарно поужинав в ресторане «Галатуар», они вернулись в отель с бутылкой красного вина. Ник сбрил бороду, хотя Шарлотта не просила об этом. Зато оценила жест. Разговаривали до рассвета, наверстывая упущенные два года, что было невозможно, и дважды предались любви, с заметно лучшим результатом.

Наутро Шарлотта Джерачи, не вставая с постели, принялась разгадывать кроссворд. Между шторами была щель, и кровать рассекал луч яркого солнца. Рядом, в белой майке и голубых пижамных штанах, спал Ник. Шарлотта лежала обнаженной поверх одеял. Ник был одет. Она загорела, хоть и была натуральной блондинкой, — в Нью-Йорке выдалась хорошая весна, и можно было загорать у подогретого бассейна. От бикини остались белые полоски, и в свои сорок четыре Шарлотта не выглядела глупо в открытом купальнике. Хотя Ник — сицилиец по матери и отцу, у него всегда были достаточно светлые волосы, и он сошел бы за ирландца или англичанина, а теперь совсем побледнел, хоть и провел два года в тропиках. Борода защищала кожу от солнца. Без нее он больше походил на себя прежнего. Мышцы на лице обвисли из-за болезни Паркинсона. Даже не скажешь, что он всего лишь на три года старше жены.

Ник проснулся. Потянулся и провел рукой по изгибу груди. Как он боялся никогда не увидеть ее. Эту грудь. Кроссворды. Шарлотта разгадывала их, только когда ее что-то беспокоило. В этом одна из прелестей брака: знаешь человека так хорошо, что капризы и странные привычки перестают удивлять и сводить с ума, принося утешение. Ник чувствовал сквозь одеяла теплоту солнечного луча.

— Я ненавидела тебя, — сказала Шарлотта, глядя на него.

— Доброе утро, — отозвался Ник, притягивая ее к себе.

Впервые почти за три года они проснулись вместе.

— Знаю, надо винить твоих недругов. Я так и делаю. Но мне сложно. Тайна, покрытая мраком. Хочется свалить на тебя всю ответственность.

— Все позади, — успокоил Ник. — Наша семья пережила разлуку. Девочки у нас сильные. Мы хорошо их воспитали. Скоро будем вместе. Я преодолею все препятствия ради тебя. Ради тебя, ради них. Я уже прокладываю дорогу обратно, милая. Поверь мне.

Шарлотта отбросила кроссворды и высвободилась из его объятий.

— Уже второй раз, Ник. Ты исчез дважды. Думаешь, редкие звонки и одна ночь все покроют? Бесконечные записи, где ты говоришь о джазе, мировых событиях и прочитанных книгах? Для меня это не позади, Ник. Мы не прошли и полпути. Даже сотой доли. Я люблю тебя, очень люблю, но и ненавижу тоже. Послушай. Пойми. Я вижу… и не смотри на меня так. Я вижу, ты не осознаешь, каково мне сейчас.

Неодобрительное выражение на лице Джерачи на самом деле было вызвано болезнью Паркинсона. Он смотрел на грудь, на полоску без загара, думая, как ему повезло, как прекрасно они станут жить, когда все закончится. В то же время Ника беспокоило открытое бикини и сомнения, нет ли у нее другого. Нет. Шарлотта не посмела бы, возможно, даже не захотела бы.

— Расскажи мне. Я весь во внимании.

— Я напугана, я одинока. Собственная жизнь мне неподвластна. Я всего лишь статистка в постановке «Бешеная погоня за Ником». Мне приходится делать все самой: твои обязанности по дому и свои. Думаешь, девочки в порядке, но это не так. Им нужен отец. Барб злится, сам знаешь. Говоришь, скоро вернешься, мы вернемся, а я представляю, как она сидит одна дома и ждет нас, страдает. А Бев? Бев тебя боготворит, ни одного плохого слова в твой адрес, всегда защищает. О ней я больше всего беспокоюсь. Тебя так долго не было, в Калифорнии сейчас такое творится, особенно в университетских городках, страшно подумать, в какую компанию она может попасть. Проведет лето у твоего отца, слава богу, а потом обратно к битникам, вольнодумцам, наркоманам и всем прелестям Беркли. Ты здесь ни при чем, но как бы хорошо в таком возрасте иметь рядом отца.

— Я сейчас, — извинился Ник и пошел в туалет.

Как это не похоже на Шарлотту. Она всегда держит мысли при себе. Еще накануне вечером они разговаривали за ужином и допоздна, в перерывах между любовью, тоже. О новостях, о том, как Шарлотта добралась. Сама вела машину. Выскользнула в темном парике через заднюю дверь ресторана и прошла полгорода пешком до бюро проката автомобилей, боясь оглянуться, а в машине постоянно смотрела в зеркало заднего вида, дрожа от страха тысячу миль. Даже не останавливалась по пути, только заправиться и купить пепси-колу. Теперь ей хотелось излить душу. Что ж, Шарлотта имеет на это право. Но как не похоже на нее. Мать Джерачи редко молчала, постоянно изливала жалобы на Фаусто, общалась с Ником как со взрослым, наперсником, а не мальчишкой. Он был предан матери до последнего и в то же время огорчался, видя, как ее прямолинейность роняет отца в глазах окружающих. Она настроила против Фаусто собственного сына. Неумышленно. У матери было доброе сердце. Родители жили в прекрасном браке, и Ник собирался непременно жениться на такой же доброй и умной женщине, но только дающей себе отчет, что и где она говорит. И ему это удалось. Шарлотта просто обижена. Более того, напугана, и не без причин. Понадобится время, чтобы все наладилось.

— Ты права насчет девочек, — сказал он, вернувшись. — Я знаю, но и ты знай, я разговаривал с Бев чаще, чем тебе кажется. Она единственная, кто по-прежнему шлет мне магнитофонные записи. Я тоже. Кстати, когда куришь травку, меняется голос. А у нее все в порядке, она хорошо учится. Бев правильно воспитана, Шарлот. Сильная личность не уподобляется окружению. Если вокруг замков рвы, это не значит, что принцессы все тонут.

Шарлотта на секунду задумалась и рассмеялась.

Ник тоже.

— Тебе только кажется, будто я в стороне. Это не так.

— Может быть. Не знаю. — Шарлотта сложила руки на груди. — Факт остается фактом: Бев нужно больше твоей заботы. У меня никогда не получится проникнуть к ней в душу так глубоко. Каждый раз, как мы ссорились последние три года, я ненавидела тебя. Признаю. Я презираю себя за это, но мне даже поделиться не с кем. Отцу Ди Трилио не исповедуешься, ведь я должна якобы скорбеть по мужу. Ему можно все рассказать, но я не могу. Пришлось делать вид, будто ты умер. Пришлось все делать самой. Все. Надо убить паука, а Ника нет.

Только я. Барб и Бев приводят ухажеров, и мне приходится вычислять их намерения, потому что Ника нет. Умер отец, и я пошла на похороны одна. Все одна. Не говоря уже о счетах. Денег так мало. Представляешь, я сама стригу газоны. Да-да. И не смотри на меня так.

Джерачи снова изучал незагорелые полоски, особенно внизу. Изгиб бедра, поредевший треугольник волос. Он покачал головой.

— Знаю, о чем ты думаешь, — сказала Шарлотта.

— Ни о чем, — возразил Ник, хотя на самом деле беспокоился, не начинает ли она лысеть внизу. Такое случается с мужчинами? Ему вдруг пришло в голову, что Шарлотта самая зрелая из всех, кого Нику доводилось видеть в обнаженном виде. — Я слушаю. Весь внимание.

Шарлотта села и наклонилась к мужу.

— Знаю, ты думаешь, я зациклена на материальных вещах, думаю только о деньгах, но это не так. Я тут уже почти сутки и первый раз упоминаю деньги, верно? Вспомни. Когда мы разговаривали по телефону, разве поднимала я эту тему? Никогда. Ни разу. А теперь должна сказать тебе, Ник. Мы нищенствуем. Все сбережения растрачены. Приходится занимать у отца. Понимаю, за нами постоянно наблюдают, и невозможно каждую неделю присылать в дом человека с большим конвертом, но…

— Мне некого послать, — нахмурился Ник. — И нечего положить в конверт. Я надеялся, вы получите страховку. — Они могли объявить его мертвым, забрать деньги и вернуть обратно, если Джерачи когда-нибудь всплывет. Своего рода беспроцентный заем у профсоюзного пенсионного фонда водителей грузовиков. — Что-нибудь придумаю. Вы можете продать акции. Я опишу как. Плюс мой отец может посылать деньги девочкам.

— Теперь будешь злиться на меня. — Шарлотта схватила простыню и натянула до шеи. — Не смотри на меня так.

— Разве я когда-нибудь обвинял тебя в прагматизме?

— Постоянно.

— Честно говоря, могу вспомнить только один случай.

— Перестань.

— Ну, пару. Вовсе не постоянно. Послушай. Пойми правильно. Я не исчезал. Оба раза ты знала, где я, а если нет, то это было необходимо для твоей же безопасности. Сожалею, что тебе пришлось пережить тяжелые времена. Я миллион раз извинялся, и ты не должна удивляться. Ты прекрасно представляла, какая у меня жизнь, задолго до замужества. Я не лицемер, который притворяется Гетти или Рокфеллером. Ты — жена солдата, и на этом точка. Я знаю тебя, Шар. Знаю, тебе лучше солдат, чем пустой толстосум. Только солдаты иногда пропадают без вести.

— Ты не просто пропал без вести, ты официально погиб, но этого до сих пор не признали, потому что влиятельный человек в услужении Майкла Корлеоне заморозил процесс.

— Так считает твой адвокат? Тому есть подтверждение?

— Он уверен в этом не меньше меня. Как сам говоришь, я все прекрасно представляю.

Ник поднялся и заказал завтрак в номер. Для Шарлотты «Бенедикт», не спрашивая. Она ела это блюдо в первое утро их медового месяца. На уровне подсознания Джерачи надеялся, что она оценит. Повесил трубку, Шарлотта встала и поцеловала его.

— Может, тебе уйти в отставку? — мечтательно проговорила она. — Поселиться в Ки-Уэст. Или Майами-Бич. В Новом Орлеане, хотя я о нем ничего не знаю. Солдаты ведь уходят в отставку, верно?

— Мне сорок семь. Хочешь, чтобы я бросил дела и валял дурака? Натирал дома полы? Твой отец работал до девяноста.

— До семидесяти одного. Он был старшим плотником, Ник. Люди этой профессии вообще никогда не уходят не пенсию.

— В моей сфере деятельности то же самое. Вопрос: что тебе надо знать о Новом Орлеане? Как можно судить о городе, где ты была один день, Шар? Не замыкайся. Тебе здесь понравится, поверь.

— Тут так сыро. Ты ведь не собираешься поселиться здесь? Навсегда?

— Сейчас просто сырое время года. В Ки-Уэст тоже влажно. Новый Орлеан мне нравится больше, это уж точно.

— Там по-другому влажно. В Новый Орлеан следует приезжать на отдых.

Ник рассмеялся.

— Но не жить?

Шарлотта часто шутила, что среднестатистический город — идеальное место для жилья, но туда не едут туристы.

— Именно.

— Одевайся, — велел Ник. Они встретились в гостинице, хотя Джерачи остановился в доме, который предоставил и собирался продать ему Карло Трамонти. — Хочу показать тебе кое-что.

Шарлотта заулыбалась.

— Правда? Я могу прочесть ее?

— Что прочесть?

— Твою книгу.

— Мою Что?

— Твою книгу.

Ник думал, понравится Ли ей дом, и не сразу понял, о чем речь. Теперь вспомнил. В момент слабости прошлым вечером, под прикрытием темноты и воздействием алкоголя, он признался, что пишет книгу. Непонятно в связи с чем. Возможно оттого, что, когда он начал ухаживать за Шарлоттой, она работала секретаршей в издательской компании. Ник познакомился с будущей женой благодаря ее начальнику, у которого были проблемы с финансами. Шарлотта переехала в Нью-Йорк из западной Пенсильвании, чтобы стать писательницей. Ирония судьбы: теперь она даже не читает книг, в отличие от Ника. Когда мужчина и женщина воссоединяются или переживают трудные времена, они начинают прислушиваться к прошлому, к тем временам, когда влюбились друг в друга.

Возможно, Ник пытался снова завоевать сердце Шарлотты, хотя она и так приехала к нему по первому зову.

Надо бросить пить.

— Ну же.

— Прочтешь, когда закончу, — сказал Ник. — Уже скоро.

Несколькими неделями раньше Ник ездил в Сицилию, ненадолго. Шарлотта была там раньше. Джерачи позаботился, чтобы Лукаделло узнал о его местонахождении и из чувства долга доложил об этом семье Корлеоне. В свое время.

Две фотографии Шарлотты были сделаны во время семейного отпуска три года назад. Пока Ник прятался, они стали для него священными. Хранились в безупречном состоянии. Джерачи ни за что не пожертвовал бы ими, если бы не надежда на воссоединение с женой. Третий снимок появился недавно. Женщина надела светлый парик, чтобы походить на Шарлотту. Ее звали Габриэлла. Ник встретился с ней в кафе в Таормине и прогулялся вместе до отеля. Их ждал фотограф, Себастьяно д’Авдреа. Габриэлла отвернула голову от объектива. Себастьяно заставил их пройти к двери трижды, пока не добился желаемого результата. Он был дальним родственником Джерачи по линии отца. Посещая остров, Фаусто нашел новое семейное ответвление и доложил об этом сыну. Габриэлла была женой родственника. Более никто за ними не следил. Затем она поспешила в машину брата и сняла парик. Габриэлла с мужем остановились в отеле в другом конце города.

Ник заплатил за номер за неделю вперед, наличными. Дал большие чаевые посыльному, донесшему чемодан до комнаты. Пару дней Джерачи светился по всему городу, болтал с барменами и продавцами. Представлялся американским бизнесменом, желающим приобрести уединенный домик для летнего отдыха. Даже посмотрел пару вариантов.

Себастьяно проявил фотографии сам, в ванной. Ник выбрал лучшую. Габриэлла помогла с составлением записки. Себастьяно наладил отношения в отеле с барменом и главной горничной, затем они вместе вернулись в Палермо. На следующий день Ник отплыл в Америку.

Позже, когда Джерачи дал знак, родственник отправил письмо по почте. Бармен и горничная описали человека, который спрашивал о бородатом американце и блондинке-жене, показывая тот самый снимок, на котором Ник с Габриэллой входят в отель. Калабрийцы не были гостями. Им никто ничем не был обязан.

Людей из Калабрии порекомендовал солдат из команды Нобилио. Томми Нери не знал, что несколькими годами раньше они убили дядю этого человека. По словам Момо Бароне, шанс отомстить был важней, чем преданность Майклу Корлеоне.

Брат погибшего с мрачным удовольствием руководил засадой и отправкой голов, рук и ног в Америку.

Ник повел Шарлотту смотреть дом на улице Дофина, который подошел бы новобрачным: скромный, с анфиладой, свежевыкрашенный, с новым застекленным крыльцом и встроенным в окно кондиционером, к востоку от Французского квартала.

— Должна признать, — сказала невольно очарованная Шарлотта, — это как раз то безмятежное местечко, о котором я мечтала. Вдалеке от всего кошмара.

В невероятно короткий срок она стала чувствовать себя здесь как дома.

Они с Ником все больше напоминали себя прежних.

Семья Трамонти владела всем кварталом, и близлежащим тоже, в каждом доме жили их люди. Шарлотта сначала этого не знала, но, пока познакомилась с соседками, пока сложила в уме два и два, успела прийти в себя. Она понимала, что требуется, и не задавала вопросов. Дом содержала в безупречном состоянии. Получала извращенное удовольствие от сизифова труда, заключавшегося в борьбе с нашествием вредителей: маленьких зеленых лягушек и ящериц, стай мух, пчел, ос и комаров, с которыми не справлялись лягушки и ящерицы, неистребимых жучков пальметто, евангелистов с памфлетами в руках, в галстуках и белых рубашках с коротким рукавом. Так она забывала о других тревогах.

Шарлотта с Ником постоянно пререкались по мелочам, но никогда по-настоящему не ссорились. Она воодушевляла мужа продолжать писать и говорила, будто приятно слушать, когда в доме стучат по клавишам, хотя бы изредка. Джерачи запирал страницы, записи и копирку в стальном сейфе, приобретенном в антикварном магазине на Ченел-стрит. Принес жене цветной телевизор в ящике из тикового дерева, с девятнадцатвдюймовым экраном — самый широкий в то время. Шарлотта оценила жест, зная, как Ник ненавидит телевидение. Она покупала ему книги о том, как писать книги. В свободное время — будто у нее было несвободное время — Шарлотта доставала катушечный магнитофон, садилась на диван, направив на себя электрический вентилятор, закрывала глаза, потягивала сладкий чай и смело наговаривала на пленку всякую всячину, пока бобина не начинала крутиться вхолостую. Затем отправляла запись незнакомым людям, а те пересылали дочерям, ее малюткам.

Переезд Ника Джерачи в Новый Орлеан произошел благодаря бывшему мексиканскому магнату Спрэтлингу, который нащупал почву, и, в большей степени, одноглазому человеку, известному под именем Айк Розен.

Агент ЦРУ появился в Такско. Джерачи обедал в одиночестве — энчилада с холодным пивом, кафе на крыше с видом на собор, в руках «Нью-Йорк тайме».

— Пробовали когда-нибудь игуану? — спросил агент. — Я слышал, это хороший афродизиак.

Джерачи отложил газету. Не сразу узнал старого знакомого без повязки на глазу. Последний раз они разговаривали в Нью-Йорке, после чего Ник ушел на дно.

— Вкус как у цыпленка, — отметил Джерачи. — Попробуй.

— Борода придает тебе пикантность.

— А тебе — глаз. Чего ты от меня хочешь?

— Ты правда думал, что за тобой никто не наблюдает? — спросил Лукаделло. — Думаешь, можешь свободно разгуливать без нашего ведома?

Джерачи именно так и думал. Однако Лукаделло как-то его нашел.

Когда подошел официант, Лукаделло расспросил его на беглом испанском, как готовят игуану и что кладут в соус.

— Я спросил, что тебе нужно?

— В твоей пещере было электричество. Даже телевизор временами работал. Антенна. Счета за электричество. Надо признать, твой отважный побег, клянусь Богом, был так изящен, — Лукаделло подмигнул стеклянным глазом, — но мы за тобой все время присматривали. Ты спрятался под домом своего крестного. Когда выбрался, поехал прямо в город, где вырос, позвонил отцу, и старик отвез тебя в Мексику. Понятно, это чрезвычайно огорчило наших друзей, но и ты пойми: я этим зарабатываю на жизнь.

— Поздравляю, — сказал Джерачи. — Мама наверняка тобой гордится. Что дальше?

— Мои детективы полагают, ты себя угробишь. Поэтому я и здесь. Ты подпадаешь под привычный стереотип.

— Стереотип?

— Не обижайся. Я сам из той породы. Мужчины, которые руководствуются кодексом чести, загнанные в тупик, понимая, что у них нет шанса вернуться к нормальной жизни, в семидесяти одном случае из ста пытаются покончить с собой. Из них восьмидесяти семи процентам это удается. Ты слишком эгоцентричен. Такие, как ты, постоянно смотрят на проблему, даже неразрешимую, с уверенностью, что все уладят. Мои начальники разошлись во мнениях. Прислали меня дать тебе луч надежды, заставить поверить, что ты действительно сможешь увидеть семью, войти в привычную колею и тому подобное. И вот я здесь. Хочу помочь тебе.

— Ты работаешь на федеральное правительство и прибыл помочь мне. Забавно.

— Я рассматривал вариант убить тебя, — сказал Лукаделло, — но выбрал помощь, если тебе от этого легче.

— Ты прислал того юношу найти меня, — догадался Джерачи.

— Какого юношу? — спросил Джо. — В ковре?

Теперь, значит, мы оба убили по Боккикьо, подумал Ник.

ЦРУ грохнули Кармине на Кубе, чтобы тот не заговорил, а Джерачи не сомневался, Кармине и так не подал бы голоса.

— Что за ковер?

— Скажу тебе прямо. Мое начальство хочет устранить тебя. Однако им не понравится, если ты уйдешь сам. Твой… не знаю, как ты его зовешь… твой начальник тоже желает тебе смерти. Он жаждет мести и сильно огорчится, если тебя уложит кто-нибудь другой. Решение проблемы весьма изящно, с нашей точки зрения. Господин Корлеоне убьет тебя, а мы поймаем его с поличным. В результате и с тобой разделаемся, и сдадим Корлеоне нашим друзьям в ФБР, преподнесем им подарок, приношение во имя мира, компенсацию за те неприятности, что мы вместе с тобой причинили. Это, конечно, не имеет значения, но мне лично не хотелось бы, чтобы все именно так и закончилось. Я лишь выполняю приказы. В этом мы с тобой тоже похожи. Мне приказали найти тебя. Я нашел. Вот он ты. Дальше я должен сообщить господину Корлеоне твое точное местонахождение и не дать понять, что ты поставлен в известность о происходящем. Это я тоже выполню. Извини за мысли вслух. В Мехико доберусь завтра. День уйдет на подбор рейса, еще день на одобрение, обычная бюрократия, верно? Да ты и сам знаешь. Еще один день в пути, может, пара деньков уйдет на то, чтобы добиться аудиенции такого занятого человека, как господин Корлеоне. На тот момент, как мы встретимся, все мои слова будут на сто процентов правдой. Насколько мне известно, ты находишься в прекрасном местечке. Такско. За два-три дня найдут исполнителей, и они доберутся сюда. Сколько получилось? Неделя. Я не сказал тебе ничего, что бы ты не вычислил сам. Ничего конкретного. Пять-десять дней или, может, больше? Я не знаю, как быстро улаживаются такие вещи: убийства, вендетта. Это просто мысли вслух. А, еще один момент. Согласно распоряжениям, рад сообщить тебе, что ты сможешь снова увидеть семью. Дам тебе луч надежды, чтобы ты не вышиб себе мозги. Между прочим, верный способ покончить с собой.

— Ты просто кладезь полезной информации, — отметил Джерачи и постучал по сложенной «Нью-Йорк тайме» на столе. — Если будем часто вместе обедать, я прекращу подписку.

— Думаю, так и случится, — сказал Лукаделло. — Нам предстоит еще парочка совместных обедов.

Подали игуану. Джо понравился соус, но быстро надоело возиться с мелкими косточками.

— Далее, — продолжил Лукаделло, отставив недоеденное блюдо, — если тебе вдруг ни с того ни с сего захочется уехать отсюда, мы выследим тебя снова, и я опять буду выполнять приказы. Лично удостоверюсь, где ты находишься, или это сделает мой коллега, а затем твое местоположение в нужный момент будет передано мистеру Корлеоне.

— Говоришь, тебе не хочется, чтобы Майкл убил меня.

— Я говорю, что следую распоряжениям.

— И сам не собираешься ни убивать меня, ни подставлять под пули.

— Разве можно предсказать будущее?

— Просто заставишь меня бегать, а их — бегать за мной. И как долго это может продолжаться?

— Мой тебе совет. — Теперь Лукаделло постучал по сложенной газете. — Если ты так зациклен на будущем, купи другую газету. С гороскопами. Я тоже мог бы задать тебе этот вопрос. Как долго ты собираешься валять дурака, слушать пластинки и убивать мальчишек вдвое младше себя? Сколько времени будешь вынашивать план, как разрешить свою безвыходную ситуацию? Попробуй угадать, насколько важно будет это дело для моего начальства, если разразится мировой кризис, которого не миновать. Или скажи мне, сколько средних полевых агентов останутся таковыми, если умные люди дадут понять, что в скором будущем можно пересесть за стол. Я ведь не задаю такие вопросы, потому что приехал сюда не будущее обсуждать. Это, — Джо постучал по стеклянному глазу, — не магический кристалл.

Джерачи ткнул вилкой в игуану Джо и поднял бровь:

— Доедать будешь?

Лукаделло подвинул к нему тарелку.

— У меня еще два вопроса. — Ник достал изо рта хребет игуаны. Руки едва заметно тряслись. — Тебя никто не просит глядеть в магический кристалл. Во-первых, почему бы тебе не избавиться от меня, подстроив самоубийство, или не прислать киллера, а самому исчезнуть. Ведь опыт в таких вещах имеется. И во-вторых…

— Почему я тебе все это рассказываю, так?

Джерачи пожал плечами и потянулся за тортильей.

— Хочу, чтобы ты мне доверял, — ответил Лукаделло, откинувшись на спинку стула. — А ты не доверяешь. Был бы дураком, если б доверял. Мы хорошо поработали, готовя ребят в Нью-Джерси, а ты даже моего имени не знаешь. Не в курсе, по-прежнему ли я предан организации. Для тебя я просто сумасшедший одноглазый наемник с психопатическими наклонностями. Это не так. Не считая глаза. Я откровенен с тобой потому, что правда и искренность помогают установить доверие. Если смогу зародить хоть зернышко доверия, оно вырастет как снежный ком. Ты вооружаешься полученными сведениями, видишь, что я не обманываю, и поступаешь соответственно. Чем чаще ты принимаешь мои слова на веру, тем более предсказуема твоя реакция. Это мне и нужно. К тому же у меня нет причин скрывать что-либо от тебя. Многие полагают, ты покойник или вскоре им станешь, от собственной руки или от чужой. Никто и предположить не посмеет, что ты способен сотрудничать с правительством или предъявлять обвинения этим парням, — сказал Джо, стуча по газете.

Джерачи выплюнул пару косточек игуаны на салфетку и махнул официанту, чтобы принес еще пива.

— Мне любопытен другой твой вопрос, — отметил Лукаделло. — Он много говорит об образе твоего мышления. Вот тут мы с тобой разные. У нас обоих есть кодекс, но твой — неписан, а мой — законы страны. Я не собираюсь убивать тебя по простой причине. Это противозаконно. Я не преступник. Странно, что ты не способен понять этого, Ник. Я ведь положительный герой. Из добропорядочных граждан. Мы бреемся, любим Бога, спокойно спим ночью, и все девушки наши. — Он рассмеялся. — Весьма кстати, если та ящерица и правда афродизиак.

— Удачи, — сказал Джерачи. — В городе полно красоток. Время покажет, захотят ли они трахаться с одноглазым парнем в дешевом костюме.

Лукаделло бросил деньги на стол — правила запрещали Джерачи оплачивать счет, — поднялся и наклонился к уху Ника.

— Не мни себя Богом, — сказал Лукаделло. — Одурачишь меня однажды, мне будет ой как стыдно. Надуешь второй раз, vaffanculo.[23] Отымею в задницу.

— Я знаю выражение, paisan, — кивнул Джерачи.

Вскоре по приезде в Новый Орлеан Ник встретился с Карло Трамонти, единственный раз, в просторных охотничьих угодьях дона на западе Нового Орлеана. Малыш Аги, связной для Джерачи, привез его в желтом «Кадиллаке» с приподнятыми педалями газа и тормоза, чтобы он мог дотянуться до них.

Аги и Ник расположились на металлических стульях снаружи ветхого довоенного особняка, на вертеле поджаривался дикий кабан, которого подстрелил сам Карло Трамонти. Всадил столько пуль, что понадобилась упаковочная проволока, чтобы туша не развалилась на части. Особняк остался от сахарной плантации и долго пустовал, пока Карло не купил его. Кит следил за мясом. Говорил в основном Аги. Их брат Джо установил мольберт и рисовал картину: на переднем плане кабан, за ним дом, ни души, бушует гроза, что не соответствовало действительности. Карло постоянно вставал полить тушу жиром или вколоть под кожу гигантскую иглу. Маринады и специи были семейной тайной.

Вдалеке не прекращались выстрелы.

— Учебная стрельба, — сказал Аги.

— Разве стреляют не из ружья? — спросил Джерачи.

— У нас тут полигон. Он дальше, чем кажется. Не беспокойтесь. Кофе?

— С цикорием?

Карло ухмыльнулся.

— Это тоже семейная тайна, — объяснил Аги, наливая. — Сами варим. Мы импортируем кофе. Его обжаривают неподалеку от того места, где вы остановились.

— За что глубоко вам благодарен. — Ник поднял кружку произнести тост. — За дом и этот прекрасный кофе.

— И вам спасибо, — произнес Джо, оторвав взгляд от холста.

Ник недавно решил простую проблему: вдоль автострады появились торговые и музыкальные автоматы.

— Рад быть полезным, — сказал Джерачи.

Все раскурили сигары. Джо и Карло бросили свои занятия и присели рядом.

— Мы только хотим прояснить некоторые вещи, — начал Аги, — чтобы потом не возникло недопонимания. Самое важное — убежище. Мы вам его предоставляем. Редко кто удостаивается такой чести. Не помню, когда это было последний раз. Обещаем, во время вашего пребывания мы не пустим сюда никого, в частности ваших друзей из Нью-Йорка. Без предупреждения они тут не появятся, да и с предупреждением тоже, если не захотят проявить верх неуважения. Что касается ваших курьеров и контактов, мы обсудили этот вопрос и не возражаем.

— Спасибо, — поблагодарил Джерачи. Момо Бароне и Рензо Сакрипанте нашли надежных людей для связи.

— Вам следует сообщать нам о предстоящем визите за три дня, — продолжил Аги, — и я поручу кому-нибудь встретить курьеров в городе и не отходить от них ни на шаг. Пойдете справлять нужду — наши люди будут стоять рядом. Если у вас есть секреты, ничего не поделаешь. Эти люди надежные, не волнуйтесь. Возможно, вам это не нравится, но так должно быть. Есть вопросы?

Ник покачал головой.

Карло Трамонти положил руку Нику на плечо, сжал, как отец, восхищаясь мускулами внука.

— Вижу, ты хороший малый, — улыбнулся он. — Может, станем друзьями. Пока мы просто люди с общими интересами. Нам надо расплатиться за неуважение, оказанное Майклом Корлеоне. У меня не возникло бы проблем с правительством, если бы президентом был Крошка Пейтон, как задумала природа. Мы проглотили это. Не твоя забота, что мы не поделили с господином Корлеоне. И от тебя ничего не требуется. Не следует проявлять любопытство. Тебе нужно знать только одно: я сотрудничал с Вито Корлеоне, проворачивал некоторые дела, и ты, мистер Ник, мыслишь в том же русле. Мы были бы рады с тобой работать. Ручаемся поддержать и выдвинуть на место главы семьи, если, упаси бог, что-нибудь случится с мистером Корлеоне. Попади он в беду, кто еще сможет взять бразды правления? Больше некому. Ты прошествуешь по улицам Бруклина героем. Два условия, и они не обсуждаются. За пределами Луизианы ни слова о том, что ты здесь увидишь. Пока ты здесь, выполнишь кое-какую работу. Простые вещи, приносящие доход, в том же ключе, как когда ты помогал моему брату. Для человека твоего таланта сущий пустяк.

Ник согласился на все.

Обнялся с каждым из братьев Трамонти. Чтобы отпраздновать соглашение, отрезали лакомые куски свинины и принялись уплетать. Кровавый сок стекал на угли и шипел, туша продолжала вертеться на шампуре.

Затем Аги с Ником сели в катер с огромным пропеллером сзади. В костюмах они смешно выглядели друг рядом с другом: две крайности, словно демонстрировавшие, какого роста может достигнуть итало-американец.

Ник, проведя столько времени в бегах, терзался дурным предчувствием. Он был настороже, боялся, что ему прострелят голову и выкинут за борт, в рукав реки, на съеденье крокодилам и аллигаторам, или кто там водится. Пейзаж как в кино: виргинские дубы, густые сучковатые сосны, чащи кипарисов, испанский мох и плавающие листья кувшинок, острые зеленые побеги и коричневая трава, равнины из черной грязи с расщелинами, будто осадок на дне картера. Парни в Нью-Йорке думают, им повезло с аэропортом Айдлуайлд и свалками на Стейтен-Айленде. А у Трамонти вот что есть. Стоит изучить здешние болота, и не придется пользоваться лопатой или ломать голову об избавлении от лишних вещей.

Ник обнял Аги за плечо и улыбнулся.

Аги похлопал Джерачи по колену.

Сквозь рев мотора было сложно говорить. Ник уже не слышал выстрелов. Он вспоминал, какие шутки он откалывал по поводу роста Аги.

Впрочем, опасения были напрасны. Аги, как и обещал, показал ему водную часть собственности и окружающую местность. Нефтяные вышки. Резервуары с полным набором нефтепродуктов. Бордель у стоянки трейлеров. Казино на барже, поставленное на якорь в нетронутой глине, на самом деле всего в двух милях от шоссе 61, на охраняемой дороге, построенной на деньги, выделенные федеральным правительством.

Ник вспомнил о своем ощущении, когда впервые приехал в Нью-Йорк. Тогда ему казалось, что жители Нью-Йорка не имеют представления об остальном мире. Думают, будто весь мир за пределами их города не представляет интереса. Моу Грин был вынужден уехать из Нью-Йорка, чтобы открыть для себя возможности Лас-Вегаса. Куба пробудила в людях творческую ноту. Мексика, как она виделась Нику, имела потенциал величайшего мафиозного рая всех времен и народов. Зачем расстраиваться из-за поражения на Кубе, маленьком острове в сотне миль от Флориды, когда есть идеальная страна прямо через границу, которой удобно управлять системой взяток, где суждено появиться источнику наркотиков, а на тысячах квадратных миль можно с легкостью и роскошью залечь на дно. Хаймон Рот и Кошер Носта, русские евреи из Калифорнии, годами управляли мексиканской национальной лотереей. Джерачи не понимал, что мешает предприимчивым людям переехать туда и прибрать к рукам всю страну. Может, дело в ностальгии по Сицилии? Куба — остров, как и Сицилия, маленький и уязвимый рядом с могущественным, великим континентом.

Нью-Йорк — тоже группа островков. Мексика — другое. Мексика — это как просторная Луизиана.

Болота напомнили Нику о задумке Фредо Корлеоне протолкнуть закон, запрещающий хоронить людей в пяти районах Нью-Йорка, а затем делать миллионы на болотистой местности Нью-Джерси, куда потом придется перевозить трупы. Разве плохая мысль? Она никогда не казалась Нику сумасшедшей. Такую аферу уже проворачивали ребята в Сан-Франциско, где Фредо и осенило. Джерачи некоторое время помогал ему с проектом — покупал опционы на болота, наводил справки о камнетесном деле, — пока Майкл не наложил запрет. Думая об этом в катере Аги Трамонти, в идиллический весенний денек в Луизиане, за тысячу миль от Нью-Йорка, Джерачи не мог вспомнить, почему Майкл и Том Хейген зарубили идею. Видимо, только потому, что она пришла в голову Фредо.

Ник поклялся, что если придет к власти, то осуществит план Фредо.

На повороте они сбавили скорость. Аги махнул на вершину холма, где высилась церковь без стекол в окнах. Грязные белые дети в робах толклись у основания грубо отесанного креста.

Аги дал полный газ. Два негра в красных костюмах портье бросились навстречу; а Аги пролетел мимо причала и заехал на берег, хохоча, как школьник, угнавший автомобиль. Ник снова услышал стрельбу. Полигон находился за церковью.

Поднявшись на гребень холма, они увидели десяток мужчин на стрельбище и столько же вокруг. Здесь, посреди просторов болота, местечко отстроили столь безупречно, что хоть проводи Олимпийские игры. И все же большинство стрелков целились не в мишени, а в банки с томатным соусом на заборе или в гнилые фрукты.

Аги нырнул в уличную уборную — единственную в округе. Над дверью черными буквами было выведено по трафарету: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ».

Ник подождал.

— Хочешь пострелять? — спросил Аги, когда закончил. — У нас есть профессиональные стрелки. Можно взять уроки или состязаться в стрельбе. Сделали бы ставки. Принести тебе коктейль? В той церкви целый бар.

— Спасибо, не надо, — сказал Ник. — Кто эти люди? Твои друзья? — Он имел в виду «друзья семьи Трамонти».

— Некоторые да. Еще тут есть люди из ВМФ, агенты ФБР на пенсии, хочешь верь, хочешь нет. Местные полицейские и легавые из Флориды, молчаливые кубинские парни, бывший летчик гражданской авиации, а еще ловкий деревенский мальчишка, который может попасть в комара на лягушке с расстояния в сотню ярдов. Это невероятно. Просто невероятно. Ты должен посмотреть.

Джерачи редко бывал на Юге, хотя все говорили, будто Новый Орлеан — это не Юг, это просто Новый Орлеан. На каждом шагу он чему-нибудь изумлялся. И дело не в жаре и медленной речи, не в крайностях расовой сегрегации, не в одежде, вышедшей из моды два года назад. Юг умудрился вывести тараканов размером с его кулак — летающих тараканов с кулак. А еще здесь есть неудачники, расстреливающие банки с соусом и ругающие правительство на иностранных языках.

— У нас тут дела идут вовсю, — сказал Аги. — Слышал, ты своих распустил.

— Моих? — переспросил Джерачи.

— Твоих наемников, людей, которых тренировал в Нью-Джерси с друзьями из правительства.

— Откуда вам известно?

— А какой выбор у тебя оставался, когда твои ребята провалили путч на Кубе?

— Откуда вам известно?

Аги похлопал Ника по плечу:

— О, брось, брат! Мы в бизнесе, где не может быть секретов.

Ник был невероятно счастлив, свободно разгуливая по улицам. В Новом Орлеане его никто не знал. Он не был похож на итальянца, не обладал нью-йоркским акцентом, слегка шаркал при ходьбе, иногда у него тряслись руки. Его постоянно неправильно понимали и недооценивали, но, несмотря на все, Джерачи не помнил, когда так веселился. Даже если бы Новый Орлеан не обладал славой фривольного города, Ник почувствовал бы витавший в воздухе настрой.

Поначалу ему подбрасывали мелкую работу — сборы и платежи, болты и гайки процветания любого бизнеса. Как в далеком прошлом, когда Джерачи только завоевывал себе репутацию, он брал себе кусок меньше, чем намечался. Обделять себя первое время ради людей у власти — верный шаг в перспективе. Это повышает доверие, обеспечивает безопасность и открывает путь к более важным заданиям и крупным деньгам.

Естественно, через некоторое время Трамонти попросили его уладить один конфликт. Путем переговоров Джерачи принял вместо карточного долга FM-радиостанцию и почти новый цветной телевизор с экраном в девятнадцать дюймов. Он решил проблему дохода от платного моста — третьего в штате по интенсивности движения. Описал смышленому молодому наркоторговцу взаимную выгоду нового плана с разделением прибыли и великодушно подбросил его до благотворительной больницы. Взорвал машину у прихода Гретна — никто не пострадал, то было всего лишь предупреждение. Хотя можно было попросить помощи, Ник сам привязал взрывчатку проволокой. Только позже, в состоянии эйфории, понял, что его руки слишком сильно трясутся для такой работенки.

Джерачи заметил: ничто так не помогает избавляться от симптомов болезни, как физическое напряжение или даже его предвкушение. Бросая бокс, он пообещал себе (и Шарлотте) никогда не ступать на ринг, а теперь нашел маленький тренировочный зал на Норт-Робертсон-стрит и посещал его трижды в неделю. В Кливленде, еще в детстве, залы для бокса были полны итальянцев и ирландцев, иногда туда захаживали евреи. Здесь грушу лупили в основном негры, пара белых с татуировками и целая толпа кубинцев. Джерачи достаточно хорошо говорил по-испански, чтобы общаться, но они трещали на странных диалектах и притворялись, будто не понимают его. Освежив былые навыки, Ник стал спарринговаться. Он по-прежнему мог сбить с ног соперника, если тот не знал, чего ждать, однако на ринге парни осторожничали с ним, и Джерачи не обижался. Это всего лишь спорт. Он никогда не рассказывал о своих занятиях жене. Шарлотта заметила, что он сбросил лишний вес, мышцы на руках и ногах стали плотней. Пришлось соврать, будто это от многочисленных прогулок. Встретив ее скептический взгляд, Ник добавил, что причина и в потрясающем сексе.

Джерачи помнил достаточно подробностей о делах семьи Корлеоне и мог управлять своим восстанием на расстоянии, через Момо Бароне. Таракан сказал, что Эдди Парадиз пристально наблюдает за ним и из телефонных будок не назвонишься, поэтому пришлось установить безопасную линию в доме его матери в Бэй-Ридж. Поскольку Момо заходил к ней каждый день, подозрений не возникнет. Самый крупный удар, повлекший за собой и другие, имел место на кладбище, где покоился Вито Корлеоне. В близлежащем мавзолее (над дверью значилась надпись «ДАНТЕ») в склепах хранились наличные. Это была копилка Майкла Корлеоне. Двое людей — один из них устроился под вымышленным именем ночным сторожем — сломали стену кладбищенским экскаватором и скрылись с деньгами. Сторож вернулся в Агридженто работать на семейной винокурне. Сообщник мог бы запросто продолжить печь пиццу в Кливленд-Хайтс, но слишком открыто хвастал вырученными деньгами, а это, на взгляд Джерачи, было равносильно самоубийству.

В Нью-Йорке Шарлотта не пыталась разделить интерес мужа к джазу, но теперь они жили в Новом Орлеане, и она всегда верила в простую истину: «Приехав в Рим, веди себя как римляне». Они вместе ходили на концерты дважды или трижды в неделю, и Нику было забавно наблюдать, в какой восторг приходит жена от манер официантов, от лучших столиков в заведении и бесплатных напитков в подарок от грозных незнакомцев. Это тоже пробудило воспоминания о тех временах, когда они только начали встречаться. Шарлотта слишком усердно пыталась отбросить тревогу по поводу «оставленных на произвол судьбы» дочерей (так и выразилась) и веселилась. Девочки были в безопасности. Скоро они станут самостоятельными.

Однажды, после нескольких недель совместного проживания в Новом Орлеане, супруги отправились на озеро Понтчартрейн и взяли там напрокат яхту. Яхта носила название лучшего альбома джазового пианиста, подсевшего на героин. Теперь она принадлежала одному из двоюродных братьев Карло Трамонти. Шарлотта разделась до бикини и загорала на передней палубе, развязав ленточки на спине, и Ник наконец осмелился спросить, хранила ли она ему верность во время долгой разлуки.

— Да, — ответила Шарлотта, будто то был несерьезный вопрос.

Джерачи сам не понял, поверил ли ей, но не имел ни малейшего повода считать иначе. Через милю Шарлотта наконец приподнялась и оперлась на локти, чтобы Ник видел грудь — именно так она поступала, когда они были моложе, — и задала тот же вопрос. Хранил ли он верность?

Джерачи сказал «да».

По сути, так оно и было. Не по факту, а по сути. Ник задумался, что заставляет его, ее и множество других людей в здравом уме задавать вопросы, на которые в ответ можно услышать только «да».

Раньше над Джерачи смеялись за то, что он не пользуется проститутками и не заводит любовницу, но разве можно преуспеть в жизни, если быть как все? Он так и отвечал. Ник любил жену. Посмотрите на нее. Сногсшибательная красавица. Не женщина — мечта. Ему хватало Шарлотты. Супружеская верность не была в тягость. Друзья не одобряли, утверждали, будто он слеплен из другого теста, не как все мужчины. Может, так и есть. Откуда ему, к черту, знать? Никто не в силах изменить себя. Человек обречен оставаться самим собой.

— Ни разу? — спросила Шарлотта.

Джерачи поставил лодку на якорь.

— Я люблю тебя. Спускайся в каюту.

— Буду стараться. — Она ухватила мужа за напрягшийся член и повела вниз.

Глава 24

Ранним утром на частную полосу в пустыне Аризона приземлился самолет с Альбертом Нери и его племянником. Именно эту полосу используют киношники, приезжая в Старый Тусон снимать вестерны. Чартерный самолет прилетел из Лас-Вегаса, и пилот был уверен, что везет киногруппу. По виду сложно судить. По приказу Нери все надели ветровки, спортивные рубашки и легкие кожаные туфли — ни дать ни взять любители гольфа, забывшие прихватить мячи и клюшки. Не заправленная рубашка Томми скрывала револьвер. Пилот без умолку трещал о звездах, которые побывали у него на борту, Аль и Томми молча слушали.

— Ни пуха ни пера, — сказал он, когда пассажиры спускались на землю.

— Спасибо за полет, — поблагодарил Аль.

— Там, где я вырос, — вставил Томми, — говорят «in culo alia bale па».

Аль бросил на племянника укоризненный взгляд.

— Никогда не слышал, — пожал плечами пилот. — Что это значит?

Это означало «пошел ты киту в жопу», но Томми уловил недовольство дяди.

— То же самое, что «ни пуха ни пера». Приблизительно.

— На каком языке?

— Увидимся в шесть, — вмешался Аль, уводя Томми.

Мексиканец в пункте проката машин поинтересовался, из какой они съемочной группы. Нери не ответили. Мексиканец уверил, что не продает информацию желтой прессе.

— Хороший у тебя тут бизнес, — похвалил Аль Нери.

Меньше говори, и люди быстро тебя забудут. Будешь молчать как рыба — запомнят. Научи человека колоритному сленгу — неминуемо засветишься. У Томми были свои достоинства, но ум среди них не числился.

— Я видел вас в кино, — сказал мексиканец. — Об одном городишке, там шерифа играет известный актер, как же его имя… И главная героиня — блондинка с большими сиськами. На кончике языка крутится.

Аль протянул деньги.

— Вы обознались.

Томми сел за руль, повернул на дорогу в современный Тусон. Справа до горизонта громоздились брошенные самолеты, по большей части боевые, со Второй мировой. Томми включил радио. «Кто станет прыгать, — пел Бак Оуэнс, — если ты скажешь «лягушка»?»

— Выруби это телячье дерьмо, — велел Альберт.

Томми хихикнул и послушался.

— Что смешного?

— Ничего.

— Я задал тебе вопрос. Что смешного?

— Парень поет: «Кто станет прыгать, если ты скажешь «лягушка»?», и тут ты говоришь мне вырубить радио.

— И при чем здесь лягушка?

— Ни при чем.

— Если хочешь слушать радио, слушай. Только не такое дерьмо.

— Забудь. — Томми уставился в пыльную дорогу. — Тут больше ничего не ловится.

Племянник уже третий раз ехал в Тусон встретиться с Фаусто Джерачи.

— Тебе так нравится эта гадость? — спросил Аль.

— Я просто включил музыку для фона. — Томми рассеянно коснулся пистолета на бедре. Вероятно, бессознательно. Аль знал: так многие делают. Есть и полицейские, кто ощупывает ствол каждые тридцать секунд. Сам Аль не взял оружия. Его тяжелый стальной электрический фонарь лежал в маленьком чемоданчике.

Томми снова погладил пистолет. То был новый девятимиллиметровый «вальтер», красавчик, на взгляд Альберта. Здравомыслящий человек не станет убивать из такого оружия, чтобы потом его выкинуть. Аль воспользовался бы дешевым дробовиком, годным только для стрельбы с близкого расстояния, однако он изо всех сил старался не контролировать каждый шаг племянника. Не хотел походить на отца, который частенько колотил Альберта за то, что тот не придерживается его сумасбродных противоречивых правил. Со старшей сестрой Альберта, матерью Томми, отец был не менее жесток: говорил, она все делает неправильно, и вбивал свои слова кулаками. Так что черт с револьвером. Главное, не выйти по нему на владельца. Если все пойдет как надо — вообще стрелять не придется. В противном случае попрощается с пушкой. Впрочем, это всего лишь пистолет. Добросовестные немцы в компании «Вальтер» сделают еще.

Брошенные самолеты были разрисованы поблекшими грудастыми девицами в чулках, или купальниках, или в том и другом сразу.

— Ты точно знаешь, куда ехать? — спросил Аль.

— Расслабься.

— Давай свернем у аэропорта, сократим путь.

— Мы же из него едем.

— Мы едем со взлетной полосы. Аэропорт находится…

— Я в курсе, где аэропорт.

— Конечно. — Аль достал из кармана складную карту и проследил дорогу.

Как и каждое утро, Фаусто Джерачи вернулся домой, отвезя жену Кончиту на работу на консервный завод в другой части города, сел в старом рваном халате в плетеное кресло во внутреннем дворе и закурил «Честерфилд-кингс», глядя на бассейн.

— Почему он не купит ей машину? — спросил Аль. — Она не умеет водить?

Они с Томми припарковались на соседней улице, откуда виден двор.

— Умеет, но Фаусто предпочитает отвозить ее сам. Я же говорил, он помешан на вождении.

Каждое воскресенье Фаусто Джерачи отправлялся в безлюдное место и гонял на скорости больше ста миль в час. Аль собирался выяснить у него зачем.

— Жена-мексиканка. Почему она не бросит работу? Ведь замужем теперь. Этот пердун сидит на такой куче наших денег, не представляю, зачем ей трудиться.

— Наверное, нравится. Откуда мне знать? Она мексиканка. Непонятно, как они мыслят.

Аль достал бинокль.

— Что я тебе говорил? Типичный stronzo veccfiio,[24] дожидающийся смерти.

— Такое ощущение, будто он всю жизнь так просидел, — отметил Аль. Внешность бывает обманчива. В конце концов, перед ними был практически молодожен. Он, очевидно, наслаждался вниманием, выпавшим ему после исчезновения сына. — Ты, кажется, говорил, бассейн обычно не наполнен.

— Да. Так было раньше.

— А теперь до краев.

Этот факт отбросил одну из идей Альберта: приковать Фаусто Джерачи ко дну наручниками и пустить воду. Раньше такое срабатывало. В кармане ветровки про запас лежали наручники. Хотя, скорее всего, Аль не стал бы этого делать. Слишком много соседей вокруг, услышат вопли, а заставить старика вопить — верный способ выбить из него нужную информацию. Аль предпочитал физическую силу, в голове вертелось несколько вариантов — надо быстро оценить ситуацию и выбрать лучший. Он действовал подобно помощнику в баскетболе, выбрасывающему мяч обратно на поле, или джазмену, наигрывающему простую мелодию, которая всем давно известна, или гангстеру на въезде в город, где его ждут.

— Может, до старого ублюдка дошло, что здесь жарче, чем в котле с утренней мочой дьявола, — предположил Томми. — Вот и решил, что нырнуть раз-другой в бассейн не помешает.

— Возможно. — Аль снова поднес к глазам бинокль.

— Или жена посоветовала.

— Не исключено, — произнес Альберт, хотя Фаусто женился на Кончите больше года назад.

Про бассейн была отдельная история. Ник сам часто ее рассказывал. Фаусто и его первая жена приехали сюда из Кливленда, когда ей поставили страшный диагноз — рак. Ее предки были из Милаццо, рыбаки и искатели жемчуга, в юности она сама принимала участие в соревнованиях по плаванию. Любила воду, никогда не имела бассейна, но всегда о нем мечтала, наконец получила и не вылезала оттуда. Слабое сердце сдало, когда она плавала. Фаусто нашел ее там и вытащил. Еще до похорон спустил воду и больше не набирал. Может, с горя, а может, просто был скрягой, кто знает. Ник наполнял бассейн в каждый свой визит, но старик осушал его сразу после отъезда сына. По крайней мере, так гласила легенда.

Альберт и Томми Нери обогнули квартал, припарковали взятую напрокат машину на подъездной дорожке оштукатуренного дома Фаусто в стиле ранчо, при этом заблокировав красно-белый «Олдсмобиль Старфайр» в гараже. Видимо, старик любит повыпендриваться. У него не было шанса добраться до автомобиля, как и у его внучки, и все-таки Аль решил перестраховаться. В юности, служа в вооруженных силах, Альберт мечтал умереть молодым и в лучах славы, как загадочный герой любимого вестерна. Он даже старался навлечь на себя смерть — глупая причуда глупого парнишки. Теперь все изменилось. Аль по-прежнему любил вестерны (фильмы и даже книги) и считал себя молодым (в следующем году исполнится сорок, но внешне сойдет за брата своего седого лысеющего племянника). Однако чем старше он становился, тем больше привязывался к мысли о долгой жизни. А старея, как вам скажет любой любитель вестернов, человек начинает обращать внимание на мелочи, которые могут все испортить.

Они надели перчатки, вышли, тихо захлопнули дверцы. Гараж, точней, навес для автомобиля был открыт. Нери поспешили внутрь, не слишком быстро, чтоб проходящий мимо сосед не заподозрил неладное. В гараже пахло машинным маслом и моющим средством. Пол был покрашен. Шланги, шнуры и инструменты в хорошем состоянии висели на перфорированной плите. Аль взял катушку клейкой ленты и моток бельевой веревки. Пригнувшись, они встали по обе стороны двери в задний двор.

Даже сквозь гофрированное стекло Аль видел, что девушка плавает в бассейне, а Фаусто курит и наблюдает за ней. Из радио доносился жалостливый голос и гитара. Музыка битников, подумал Аль. «Я слышал, как в переулке плакал человек», — заливался певец. Аль ухмыльнулся. Повзрослей, малышка. Оглянись вокруг. Не найдешь ни одного переулка без рыдающего страдальца.

Альберт ткнул большим пальцем внутрь дома: туда они поведут Фаусто и внучку для разговора. Томми кивнул. Аль положил веревку и клейкую ленту, приложил друг к другу указательные пальцы и развел их в стороны: значит, в разные концы дома. Томми снова кивнул.

Племянник засунул шляпу в карман и достал пистолет. На лице было выражение плотской радости.

Аль ударил его по плечу и покачал головой. Спрячь, пока не понадобится. Это всего лишь старик и девушка. Сам Аль оставил электрический фонарь в машине. Явный перегиб. Хотя он не жалел, что привез его. Для него фонарь был талисманом на удачу, а не просто оружием.

«Что ж тебе делать, мой голубоглазый сын? Что ж тебе делать, мой дорогой?»

Аль вскинул ладони кверху, чтобы Томми притормозил, успокоился. Тот убрал пистолет. Аль поднял веревку и скотч, досчитал до трех, и они вышли через дверь.

— Господа, — произнес Фаусто, словно ждал их. Вставать не стал. — Хотите кофе с булочками? Сигареты у меня заканчиваются, а еды и кофе в избытке. Здесь тепловато для перчаток, не считаете?

— Надо поговорить, — заявил Томми.

Бев наворачивала круги, на голове была белая резиновая шапочка с выпуклыми цветами сбоку.

— Верный подход, — сказал Фаусто. — Я всегда говорю, жизнь коротка. Важные люди приезжают в такую даль повидаться за мной, так зачем им тратить время на любезности? — Старик кивнул на Альберта. — Кто твой уродливый друг в смешной шляпе? — спросил он у Томми. — Похож на полицейского в штатском.

— Поднимайся, — велел Аль, сдерживая порыв сорвать с себя шотландский берет и выбить старику зубы. — Я сказал, поднимайся.

— Фаусто Джерачи, — представился он и медленно встал. Он не протянул руку. — Эй, знаешь, у меня в гараже такая же веревка и новая катушка скотча. У нас столько общего, мы должны подружиться.

Бев, должно быть, заметила их. Остановилась у глубокого края бассейна и, держась на воде, крикнула деду. Она щурилась. Очки «кошачьи глаза» лежали на столике.

— Все в порядке, малышка.

— Мы друзья твоего дедушки, — сказал Томми Нери, направляясь в ее сторону.

На секунду глаза девушки расширились, она резко развернулась и рванула к противоположному краю бассейна. Ноги ударяли по воде, как у профессиональной пловчихи.

Томми побежал по периметру. Его скорость оставляла желать лучшего.

Фаусто полез в карман халата, и в это мгновение Аль заехал ему кулаком в грудину.

Револьвер старика полетел в сторону, сам он упал в кресло, перевернув его. Тапочки приземлились в пяти метрах.

Бев добралась до края бассейна и увидела приближающегося Томми. Не успел он протянуть руку, как она оттолкнулась и поплыла обратно. Томми, выбившись из дыхания, выругался и метнулся по кругу туда, откуда начал.

— Она ничего не знает, — пробормотал Фаусто и перешел на сицилийский диалект.

На том наречии Альберт умел только сквернословить и просить поцелуй. Он шустро нащупал револьвер в кусте олеандра. «Смит-вессон» тридцать восьмого калибра, старый, но ухоженный. Курок не взведен. Аль засунул его в карман куртки. Старик хватал воздух, однако не стонал. Аль почувствовал, как вмялась грудь Фаусто, и понял, что сломал пару ребер. Сломанные ребра — это хорошо. Чертовски больно, но ничего серьезного. Человек может снести такую боль, не теряя сознания.

Бев Джерачи нырнула под воду и снова развернулась, поплыла в обратном направлении.

— Мне нужна твоя помощь! — крикнул Томми.

— Я занят. — Аль усадил Фаусто в соседнее неповрежденное кресло. — Ныряй и поймай ее.

— Я не умею плавать.

— Что?

Аль взял клейкую ленту, подхватил край зубами, чтобы не снимать перчатки, и отодрал длинную полоску. Фаусто вздрогнул. Жуткий звук отдирающейся ленты в подобных ситуациях всегда производит нужное впечатление.

— Немного умею, — сказал Томми, — но не как она. Чертова амфибия. Как в кино. — Он снова побежал по кругу, положив руку на пистолет. — Надо было взять глушитель.

При этих словах Фаусто подпрыгнул.

Альберт Нери прилепил ленту к его лицу и туго обмотал вокруг головы. Старик пытался помешать ему, но Аль уже закончил. Прислонил Фаусто к стене, прижал сзади коленом, связал руки за запястья бельевой веревкой.

— Приведи ее в дом, нечего стрелять в бассейне! — выкрикнул Аль, блефуя. Ни за что на свете он не позволил бы убить эту девчонку.

Аль подумал, не прикрутить ли Фаусто лентой к креслу, но не перетаскивать же его потом в дом для допроса. Если пойти в дом сразу и привязать старика внутри, придется доверить Томми внучку: не хватало еще, чтобы придурок застрелил ее или она убежала. Племянник уже покраснел от усилий, бегая вокруг бассейна. Вылези девушка на сушу, так умудрится же удрать, если не выдохлась. Тогда Томми точно выстрелит.

— Иди сюда! — велел Аль. — Быстрей! Присмотри за стариком.

Томми с облегчением выполнил приказ. Аль схватил грабли. Ручка — легкая, алюминиевая — была больше двух метров в длину. Размахнувшись, как кувалдой, он ударил девушку по голове. Ударил сильно.

Сильней, чем рассчитывал. Может, она плыла слишком быстро. Собирался ведь только напугать.

Бев пошла на дно.

Аль выругался и отбросил грабли. Проклятье. За всю свою жизнь Аль ни разу не ударил женщину, даже шлюху. Когда ему приказали убить проститутку в легальном борделе Фредо, в пустыне рядом с Вегасом, Аль перепоручил задание молодому напарнику.

Бев лежала под водой и не шевелилась. Если убил, должна всплыть, рассудил Аль. И стал ждать.

Вдруг девушка метнулась вверх и вырвалась на поверхность. Из виска текла кровь. Она в ужасе уставилась на него и рванула в дальний угол бассейна.

— Может, тебе нырнуть и поймать ее? — съязвил Томми.

Аль побежал на другой конец. Он бегал по пять миль почти каждый день, поэтому, в отличие от Томми, не мог устать раньше бедняжки. Потом разберется с неуважительной колкостью. Томми Нери уже свой человек в организации, а значит, даже дядя не смеет поднять на него руку, но ведь есть и иные методы воспитания.

Добравшись до бордюра, Бев Джерачи одним ловким движением выскочила из бассейна и побежала внутрь двора. Там был забор. Аль Нери едва успел схватить ее.

Девчонка оказалась чертовски сильной. Аль удержал ее, обхватив руками, и потащил обратно, мимо бешено мычащего деда в дом через стеклянную дверь. В первой попавшейся спальне швырнул на кровать.

На купальнике Бев порвалась лямка. Аль поймал взглядом грудь и отвел глаза, ища полотенце. Над кроватью висела составная картинка-пазл в метр шириной с изображением Тайной вечери, собранная, приклеенная, поставленная в рамку. Ванная была через дверь, но Аль не хотел оставлять девушку ни на секунду. Он весь взмок, рубашка испачкалась кровью. Схватил халат с крючка и вытерся.

Она села, дергая за лямочку, всхлипывая. По мокрому лицу текли кровь и слезы.

— Мы не причиним тебе вреда, — уверил Аль, бросая ей халат. — Клянусь могилой матери, нам всего лишь нужна информация.

Бев швырнула халат на пол, сняла резиновую шапочку, спутанные волосы упали на плечи. Щурясь, посмотрела на незнакомого мужчину, скомкала шапочку и закрыла лицо.

Аль вспомнил об очках, лежавших вверх тормашками на столике. Сердце разрывалось. Чертова работа. Если бы можно было принести очки, извиниться и сказать, что они ошиблись. Перед глазами всплыли две девушки в Гарлеме, которых зарезал сутенер бритвой прямо перед тем, как Аль размозжил ему череп фонарем, за что его и выгнали из полиции. Снова подумал о проститутке в борделе Фредо, посиневшей и завернутой в дешевые простыни, запятнанные кровью, а сенатор Гиэри сидел на краю кровати, рыдая от изумления, как теперь эта бедняжка. Бейнсу и Гиэри поделом. Но никогда впредь, пообещал себе Альберт, не станет он попадать в ситуации, где истекает кровью невинная девушка.

— Прости, — сказал Аль, — за… грабли. Я не хотел поранить тебя. Ты не послушалась и получила урок. Пойми, дорогая. Делай, что я тебе говорю, и все будет в порядке. — Он бросил ей носовой платок. — Поняла?

Продолжая всхлипывать, она подняла голову, прищурилась и кивнула.

— Насчет твоего деда ничего обещать не могу.

Бев промокнула висок, не переставая плакать. Кровь была повсюду, но рана, судя по всему, не такая уж серьезная. По количеству крови нельзя судить о тяжести травмы.

— Он всего лишь старик, — взмолилась Бев. — Пожалуйста, не трогайте его.

— Он сделал много плохого, — возразил Аль. — К сожалению.

Бев Джерачи закричала.

— Мой напарник — просто зверь, — преувеличил Аль для пользы дела. — Не такой терпеливый, как я. И я не такой добрый, как тебе могло показаться.

— Я ничего не знаю, — уверила Бев. — Мне звонят из телефонных автоматов. Неизвестно откуда. Я только…

— Постой. Расскажешь это моему другу, ладно?

— Ладно. И знайте, я не пойду в полицию, если не заставят.

Аль запер окна, хотя она перестала кричать. Улыбнулся.

— Знаю, дорогая.

А что ей делать? Сдать отца им, а потом полиции? Нет. Соврать им, а затем обмануть легавых? Возможно, но от этого только появятся лишние проблемы. Самый вероятный вариант развития событий: внучка услышит вопли деда и расскажет все, чтобы спасти его, а затем, если и пойдет в полицию, ничего не скажет об отце, чтобы спасти и его. И неважно, настучит или нет. Все равно копы не смогут доказать, что они с Томми когда-либо были здесь.

— Эй, снаружи! — крикнул Аль. — Веди старика.

Томми втолкал Фаусто в дом, держа на прицеле.

Оставляя племянника с девушкой, Аль прошептал ему на ухо:

— Тронешь ее — убью.

Томми Нери ухмыльнулся. Аль заехал ей граблями по голове, но это не повод для такой заботы.

Он вручил дяде шотландский берет, оставленный во дворе.

Даже с залепленным ртом, если произносить «пошел ты на…» снова и снова, это становится на удивление понятным.

Аль толкнул Фаусто Джерачи на оранжевый стул в гостиной и привязал клейкой лентой. Использовал катушку целиком. Теперь руки старика были прижаты к бокам. Он едва сдерживал слезы, то ли слезы ярости, то ли боли от сломанных ребер. В спальне на стенах висели портреты Бев и Барб и разных мексиканцев, вероятно, родственников жены. Ни одного изображения Ника, ни его супруги, ни сестры-лесбиянки, учительницы физкультуры, живущей в Фениксе. Над кроватью красовалась составная картина-пазл с Иисусом на утомленном ослике. Вербное воскресенье.

С другого конца коридора доносились всхлипы Бев.

Двери спален были закрыты. Задача состояла в том, чтобы каждая жертва слышала только вопли и плач, тогда любовь друг к другу развяжет им языки. Девушку легко напугать, она завопит и без насилия. Фаусто Джерачи — орешек покрепче.

Аль достал нож, который подарил ему Томми на Рождество в прошлом году. Приставил к лицу старика, вызвав приглушенные проклятья, разрезал ленту, поцарапав небритую кожу, схватил край и одним движением содрал ленту с головы, резко и против часовой стрелки. Пучок волос выдрался с корнем, и Фаусто взвизгнул так громко, что у Альберта зазвенело в ушах.

Тотчас последовал крик Бев: звала деда.

Фаусто крепко зажал глаза, преодолевая боль.

— Я в порядке! — выкрикнул он.

Уверенный, что внучка услышит, старик перестал материться, начал молить, чтобы ее пощадили. Она ведь ничего не знает.

— А ты? — спросил Аль. — Скажи, где твой сынишка, и мы оставим вас в покое. Вы ведь держите связь.

— Мы не держим связь. Он не звонит, не пишет. Дети часто поступают так со своими отцами, когда умирает мать. Ему не нравится, что я снова женился. Любой сын переживает, когда такое происходит. Что я могу поделать?

Аль ударил Фаусто по лицу — сильный удар правой пришелся в скулу — и добавил левой по сломанным ребрам. Старик страдальчески взвыл, несмотря на решимость не показывать боли.

Как по сигналу отозвалась Бев Джерачи.

Дед не ответил. Он истекал потом. Взмок так, будто вылез из бассейна.

Девушка плакала. Аль надеялся, Томми не применяет к ней силу.

— Он животное, — сказал Аль. — Сожалею. Другого напарника нет. Твой сын по-любому обречен. Рано или поздно мы найдем его. Если история нас чему-то учит, он попадется. Но девочка ни в чем не виновата. Ее ты можешь спасти. Расскажи нам все, и мы уйдем. Через пять минут все закончится. Мы исчезнем.

Фаусто покачал головой.

— Чушь. Нам все равно конец. — Ребра мешали набрать в легкие воздух, и он с трудом говорил. — Мы ведь сможем опознать вас.

— Вовсе нет, — возразил Аль. — Нас здесь нет. Это нигде не записано. Мы призраки, вот кто мы. Настоящий он и я далеко отсюда. И люди, с которыми мы находимся, готовы поклясться, что именно так оно и есть. Честные, трудолюбивые люди, незнакомые, без причины лгать, запомнят и подтвердят, что видели нас. Поговорим тут с вами, и каждый пойдет своей дорогой. Сигарету?

Фаусто кивнул окровавленной головой.

Аль вышел за пачкой во двор, вернулся и сам выкурил сигарету до конца, дразня старика.

Печально, думал Аль, насколько мужчины верят в свою способность терпеть боль. Если делать все правильно, любой сломается. Святая троица — сломанные ребра, ожоги, сильные удары в пах — неминуемо доведет до отчаяния. Пробудит желание сдаться и умереть. Или лучший выбор: расколоться. Проблема в том, что говорливые лгут поначалу. Сравнив слова девушки и Фаусто, можно сделать верный вывод.

— Мне самому мало удовольствия от общения, — сказал Аль. — Ты всего лишь старик. Сделай нам одолжение, а? Где он?

— Понятия не имею. Вы, наверное, знаете больше меня. Признаю, я помогал ему. Привез в Мексику. Потом. Не знаю. Он не говорит мне… Ох ты черт! Больше не бей. Серьезно. Сыновья всегда так. С отцами. У тебя есть сыновья?

Аль вставил сигарету меж губ Фаусто. Старик вдохнул и перекатил ее в угол рта. Закрыл глаза, наслаждаясь дымом. Аль дивился тому, что Фаусто не стал материться в зоне слышимости внучки. Ох ты черт? Гребаный кливлендский cafone.[25] Нери зажег сигарету для себя.

— Спрашиваю снова. Где он?

— Мы разговариваем по телефону-автомату, ты прав, но как узнать, откуда он звонит? Это невозможно. Каким образом выясняют такие вещи?

Аль вжал горящую сигарету в предплечье Фаусто. На крики старика бесконтрольно разрыдалась девушка.

Аль зажег сигарету снова и потушил о старческую ладонь.

Дух Джерачи был сломлен не меньше тела. Он собрал силы и прокричал внучке, что расскажет им все. Аль поднял с пола сигарету Фаусто и вставил ему в рот. Старик назвал список мест: близ Кливленда, Такско, городок рядом с Акапулько, затем Мехико, Веракрус, где-то в Гватемале, затем город Панама. В Панаме или во Флориде. Перечень и порядок городов совпадали со сведениями, полученными от Джо Лукаделло, кроме городка рядом с Акапулько — это уже открытие, и не исключено, что Ник Джерачи скрывается именно там. Впечатляющий маршрут для человека, который отказывается летать, если он действительно побывал во всех этих местах.

Из-за сломанных ребер старику было трудно говорить, но он старался изо всех сил: верный знак, что излагает правду. Честно признался, что не знает, где сейчас Ник, и предложил завтра в полдень пойти вместе к оговоренному телефону-автомату, дождаться пятого звонка и спросить самим.

А это, скорей всего, ловушка, подумал Аль. Всегда легко сообразить, что делать. Уже кое-что.

— Еще, — произнес Фаусто, тошнотворно сопя при каждом вдохе, — у меня есть поздравительная открытка. От него. На телевизоре. Меж бумаг. В конверте.

Будто Ник Джерачи так глупо выдаст себя. И все-таки Аль решил поискать.

Нашел конверт. Буквы напечатаны на машинке. Обратным адресом числился Лондон, Англия, У. Шекспир. Внутри надпись на иностранном языке или тайном шифре, тоже отпечатанная, четыре-пять предложений. Единственным непечатным знаком была N внизу. Почтовая марка из Нью-Йорка. Аль засунул открытку в карман.

В соседней комнате раздался выстрел. Бев завизжала. Фаусто выкрикнул ее имя. Еще два выстрела.

Аль бросился туда.

Когда он вбежал, Томми нахмурился. Внучка сидела на кровати. На лице по-прежнему ужас, но уже в лучшем состоянии, чем Аль ее оставил.

— Какого черта?

— Никакого. Все под контролем, друг.

Он играл с огнем, этот малый.

— Куда ты, стрелял?

— Никуда. В Иисуса.

Томми поднял брови, и Аль понял: он стрелял, чтобы напугать девушку и Фаусто тоже.

— Это не Иисус, — как можно спокойней произнес Аль, указывая на дырку от пули в картине. — Думаю, Иуда. Как это называется?

— Ирония судьбы.

— Именно. Сиди на месте, — велел он Бев. — А ты со мной, покажу кое-что.

Аль Нери вывел Томми в холл и закрыл дверь. Затем треснул племянника по затылку и указал на дверь, ведущую в гараж. Приставил к губам пальцы, и они вышли так же тихо, как появились.

Аль не хотел пороть горячку, но им надо было живо сматываться. В таком районе наверняка найдется какой-нибудь неравнодушный зануда: услышит выстрелы и позвонит в полицию.

— Ну как? — спросил Томми, поворачивая на дорогу.

— Езжай, — велел Аль. — Не гони, но и не тормози. — Он крутился на сиденье, смотрел, не заметил ли их кто, вслушивался, не звучит ли сирена. Хорошо, что они не поленились заехать в аэропорт и снять номерные знаки с машины, оставленной на долгосрочной стоянке.

Томми повернул за угол.

— К мотелям, — велел Аль. — Недорогим. «Говард Джон-сон», «Холидей инн», подобному дерьму. — Безликие места идеальны для сложившейся ситуации. Хотя Томми придется зарегистрироваться, чтобы снять номер. Аль Нери весь перепачкался в крови отца и дочери Ника Джерачи. Молча проклинал себя за то, что не взял с собой фонарь. Как может талисман приносить удачу, если его оставили в чертовой взятой напрокат машине?

— Так что ты думаешь? — повторил Томми.

— Думаю о чем? — раздраженно спросил Аль.

— Мы неплохо провернули дело?

Аль посмотрел на него и снова треснул по затылку.

— Езжай.

У мексиканца в прокате, видимо, закончилась смена. За прилавком стоял белый с гладко выбритой кожей, в светлой рубашке и с металлическими кнопками вместо пуговиц. Он оглядел Альберта с Томми, затем взглянул в бумаги с вымышленными именами.

— Быстро обернулись, — отметил он.

— Повезло, — сказал Аль.

— Аминь, братья.

Скорей всего, он забыл их, едва затворилась дверь.

Широкая асфальтированная дорога вела от парковки к взлетной полосе, тут проехала бы и тележка для гольфа. Нери зашагали. Всего четверть мили.

Аль переоделся в мотеле, оставил только беретку. Чистая одежда была точно такой же, как прежняя, не хватало лишь ветровки. Он тщательно смыл кровь с кожи пемзовым мылом, которое имел при себе в дорожной сумке, специально для подобных случаев. Прожив долгие годы в Неваде, Альберт знал по опыту, что при парке с трейлерами всегда имеется мусоросжигательная печь, а в глуши таких парков полным-полно. В первую попавшуюся печь они сбросили наволочку с окровавленными перчатками, одеждой и с номерными знаками. Во вторую Томми швырнул свой «вальтер». Поколесив вокруг, не нашли третьей печи, поэтому Аль зашел в мужской туалет при заправочной станции. Мусорное ведро было, как всегда, переполнено. Он вытер револьвер Фаусто Джерачи, завернул в бумажные полотенца и запихал поглубже. Вымыл руки и удалился. В мотеле Аль и Томми сели сверять информацию, тщетно пытались разгадать шифр на поздравительной открытке и думали, кому бы позвонить, чтобы пошел завтра в поддень к телефону-авто-мату и взял трубку или, по крайней мере, припарковался неподалеку и проследил за происходящим. Так ничего и не решили. Слишком рискованно.

Позже они узнали, что поступили правильно. Фаусто Джерачи не пришел. Бев с перевязанной головой ответила на пятый звонок. Привезла ее туда полиция штата Аризона. ФБР прослушивало линию.

Фаусто Джерачи скончался. Когда к нему подбежала внучка, он был еще жив. Она вызывала «Скорую». Через несколько часов, в больнице, с Бев и Кончитой у постели, старик умер. Сердце сдало приблизительно в то же время, когда Аль и Томми Нери взошли на борт самолета.

Пилот уже ждал их, запустив двигатель.

— И каково там? — спросил он, широко улыбаясь, и закрыл дверь.

Томми посмотрел на Альберта. Тот пожал плечами.

— Где?

Пилот пристегнулся.

— В заднице у кита.

— Как обычно, — ответил Аль. — Спасибо.

Глава 25

Стояла невыносимая жара. Август в Южной Флориде. В идеально подогнанном летнем костюме Том Хейген стоял в тени магнолии, в саду своего дома, курил сигарету и наблюдал, как на берегу канала, в десятке метров, греется на солнце аллигатор. Девятилетняя дочь Кристина сидела под зонтом рядом с огороженным бассейном и читала «Унесенных ветром». Джина, четырех лет, находилась на кухне с Терезой и тетушкой Сандрой, помогала с ужином. Кондиционер сломался, и все окна были открыты. Джина пела песню о том, как правильно накрыть на стол. Старый колли Элвис лаял после сервировки каждого места. Том улыбнулся. Ему в этой жизни Повезло. Он был по-своему счастлив.

Взглянул на часы. Почти шесть. Самолет президента сейчас садится.

Фрэнки Корлеоне жарил сосиски на открытом огне, а его новая подружка сидела в кресле, одетая в короткое летнее платье, и восхищенно наблюдала за ним. У Фрэнки был свой дом — его устроили в компанию по сбыту пива вместе с неизменным женихом Сандры Стэном Когутом, — но он по-прежнему обедал у мамы или здесь и, в отличие от Стэна (который лежал на диване и смотрел телевизор), помогал готовить.

— Привыкнешь, — сказал Фрэнки.

— К чему? — спросил Том, щурясь в вечернем солнце.

— К аллигаторам. Готов поспорить, тот малыш боится тебя больше, чем ты его.

— Это точно, — подтвердила подружка, стройная брюнетка, чье имя Том узнал пару минут назад и сразу забыл. Запомнил лишь, что она принимала участие в конкурсе «Мисс Флорида». — У аллигаторов примитивные защитные инстинкты. Когда они напуганы, замирают и не шевелятся.

— Вы называете его малышом? — спросил Том. — В нем шесть метров длины.

Фрэнки на секунду приподнял плечи, будто от удивления, и разразился смехом, прямо как отец.

— Подожди, увидишь побольше.

Он был копией Санни Корлеоне в том возрасте, и Хейгену иногда казалось, будто перед ним привидение. Хотя парень обхаживал дам не хуже.

Тома укусил комар, он ударил себя по шее и произнес с отвращением:

— Флорида.

— У моря просто рай, — отметила брюнетка. Без сарказма.

— Дядя еще не акклиматизировался, — объяснил Фрэнки. Он был ребенком, когда убили отца. Сандра взяла детей и переехала сюда. Она считала себя местной жительницей. — Подожди зимы, — сказал он Тому. — Перестанешь потеть.

— Ты уверен? — Хейген отодрал мокрую рубашку от груди. Ничто не в силах испортить ему настроение, даже презрение к месту, которое он ныне зовет своим домом. Том потушил сигарету о ствол дерева и направился в дом по толстому ковру травы.

Изнутри донесся приглушенный рев и визгливый комментарий восторженного репортера. Толпа в аэропорту увидела президента Ши. Советовали же переместить съезд в другой город, который не так бы подчеркивал провал кубинской политики Джимми Ши и не представлял бы риска в плане безопасности. Однако Майами был родиной вице-президента Пейтона (на самом деле не Майами, а Корал-Гейблс), и Флорида могла отдать предпочтение любому сопернику в предстоящих всеобщих выборах. Поэтому съезд созвали в Майами. Судя по шуму из телевизора и предыдущим сообщениям о тысячах ликующих людей, которые поджаривались на солнце вдоль дороги из аэропорта в «Фонтенбло», выбор сделан правильно.

— Жаль, не смогу остаться отведать лакомство, — сказал Том, проходя мимо жарящихся сосисок.

— Много потеряешь, — отметил Фрэнки и подмигнул подружке. — Нет ничего лучше моей большой сосиски.

Парень унаследовал от Санни изощренный ум. Хейген бросил взгляд на Кристину: та была слишком погружена в чтение, чтобы понять вульгарный намек.

— Куда вы? — спросила брюнетка.

— На встречу с президентом, — пошутил Фрэнки. — Верно?

— Мы с ним уже встречались, — игриво произнес Том, хотя действительно виделся с Ши много лет назад.

— Вы серьезно? — удивилась девушка. — С президентом Ши?

— Ты дура? — вмешался Фрэнки. — Он же шутит.

— Ничего особенного, — уверил Том. — По делу.

— Ты же знаешь, я не дура, — сказала брюнетка Фрзнки.

— Тогда не говори дурацкие вещи.

— Дурацкие вещи? — повторила она и сложила руки. — Да ты себя послушай.

— Никого тебе не напоминают? — спросила Тереза, выходя во двор и тыча в сторону парочки деревянной ложкой. Она довольно улыбалась. Заколотые волосы выбивались отдельными прядями. На ней были шорты-бермуды и промокшая от пота оранжевая гавайская рубаха.

Том обнял ее и поцеловал. Оставил руку на талии. От жены исходил аромат на миллион долларов: собственный запах пробивался сквозь сладкий базилик, жареный лук и «Шанель № 5».

— Твоя тетушка права! — крикнул Том Фрэнки. — Я в жизни понял одну вещь, — добавил он, незаметно опустив руку Терезе за бедро, — в женщине нет лучше качества, чем способность постоять за себя и указать на твои неумные слова.

— Да? — удивился Фрэнки. — Я думал, так делают все женщины.

— Ему не хватает соображения, — заявила брюнетка, повернувшись к Тому с Терезой. — К участницам конкурса красоты такое же отношение, как к футболистам: их автоматически считают глупыми. А я училась в университете на одни пятерки.

Фрэнки отмахнулся от нее.

— По-настоящему умный человек не стал бы постоянно это повторять.

Тереза с брюнеткой обменялись взглядами. Шансы Фрэнки завоевать сердце девушки превратились в субатомную пыль.

— Я должен идти, — сказал Том. — Не подпускайте девочек к аллигатору. — Животное не сдвинулось ни на дюйм.

— К кому? К Люке?

— У него есть имя?

— Помнишь человека, который работал на Вито? Мужчину с крутым нравом? Люку Брази?

— Помню.

— Разве не похож? То же выражение, тот же безжизненный взгляд.

— Это у всех аллигаторов так, — кивнул Том. — Только следи за девочками. Извини, не могу остаться на ужин.

Из ревущего телевизора донеслось, что автоколонна президента уже в пути. Он направляется из аэропорта прямо в «Фонтенбло». Несколько дорог перекрыты в целях безопасности, но Том поедет другими. Аэропорт находится к западу от отеля, а Хейген едет с севера.

Они с Терезой снова поцеловались, и Том направился к машине, новому голубому «Бьюику».

— В холодильнике тебя будет ждать ужин, когда вернешься! — крикнула она вслед.

— Я не знаю, когда буду.

— Неважно. — Тереза убрала с лица мокрую прядь. — Все равно оставлю.

— Пока, папочка! — Кристина оторвалась от книги.

С такого расстояния было сложно сказать, заляпано ли лицо дочери слезами или потом. «Если это слезы, то от романа», — решил Том.

— Пока, солнышко! — крикнул он, не останавливаясь.

Когда Том увидел в зеркале заднего наблюдения черный «шеви Бискайн», он съехал на обочину и остановился. «Шеви» встал в ста метрах. Агенты ФБР по-прежнему преследовали Тома Хейгена. Он узнал имена и обращался с ними с неизменной вежливостью. Сегодня их присутствие особенно обрадовало Тома. Иметь при себе агента ФБР лучше, чем нанимать телохранителя. Хейген махнул, чтобы они подъехали ближе, но машина не тронулась с места, и тогда он отправился к ним пешком.

— Добрый день, агент Бьянки, — сказал Том.

— Добрый день, мистер Хейген.

— Я еду в отель «Довиль».

— Тот самый, где играли «Битлы»? — спросил агент. — Мои дети приезжали на концерт. Это рядом с танцевальным залом «Наполеон», верно?

— Понятия не имею.

— И что интересного в «Довиле»?

— Просто хотел, чтобы вы знали: я не собираюсь в «Фонтенбло», — сказал Том. — Отель немного севернее от него, как я понимаю. Находится по пути в «Фонтенбло». Но ведь другой дороги нет?

— Если вас интересует, как лучше добраться, придется подождать, пока меня сменит агент Рэнд Макнэлли.

— Ладно. Я всего-навсего решил предупредить, чтобы вы не волновались и не ломали голову, останавливать ли меня, звонить ли начальству и тому подобное. Уверен, там и без нас проблем хватает. Испытывают к президенту любовь или ненависть, люди высыпали посмотреть на него. Не хотелось бы усугубить положение. Поступайте, конечно, как знаете. Но когда я вас сбивал с толку?

Бьянки вздохнул.

— Возвращайтесь в машину, — сказал он, — и делайте, что вам угодно.

— Разумеется. По пути понадобится заправиться, а потом, — Том постучал по крыше, как механик, сообщая, что неполадка устранена, — прямиком в «Довиль».

Как и говорил, Хейген остановился у заправочной станции, неподалеку от мощеной Семьдесят девятой улицы. Воспользовался телефонным автоматом, чтобы позвонить Майклу Корлеоне. Тот полетел с Ритой в Мэн, развеяться и повидаться с детьми. И сейчас ждал у телефона в вестибюле гостиницы, где остановился.

— Похоже, семеро, — сказал Майкл, имея в виду количество людей в семье, которые за время исчезновения Джерачи вышли из тюрьмы и в благодарность отправились отдыхать в Акапулько. Возникло подозрение, что Ник связался там с одним из них. Семья посылала туда не только тех, кто отсидел. В то же время предатель должен быть достаточно влиятельным, чтобы стать помощником Джерачи.

— Кого-нибудь подозреваешь?

— Честно говоря, нет. — Естественно, Майкл не называл имен по телефону. — Пятеро из семи были ему довольно близкими друзьями. Однако Нобилио не готов исключить ни одного из них, даже двух остальных.

— Что думает Аль?

— То же самое, что и Риччи.

Он дал задание им обоим, двум самым преданным людям. Нобилио, как capo, будет руководить, что порадовало Хейгена. Аль надежен, но он человек действия, а не стратег.

— А ты? — спросил Том. — Что ты сам думаешь?

— Честно говоря, — сказал Майкл, — я не очень хорошо знаком с людьми из этого списка.

Том понял, насколько Корлеоне отдалился от простых парней с улицы. И это отдаление с недавнего времени стало мешать вести дела.

— В последнем месте что-нибудь нашли? — спросил Хейген, имея в виду Панаму во Флориде, единственный город из упомянутых Фаусто Джерачи, в котором они раньше не были. Томми провел там неделю в поиске следов.

— Ничего. Знаешь, несмотря на все, сейчас это не самая большая забота для меня. Позвони мне, когда все закончится. По этому же телефону. Хозяин гостиницы разыщет меня.

— Уже все закончилось, — сказал Том. — Все предрешено заранее. Ну, ладно, позвоню. Как там Кей с детьми?

— Мы с Ритой только что прилетели. Пару часов назад, — ответил Майкл. — Завтра утром первым делом заберем Энтони и Мэри.

— Передавай им привет.

Том и вспоминать не хотел, как долго Майкл их не видел. Несколько поездок были отменены в последнюю минуту, иногда по вине Майкла, иногда Кей или детей. Рита не знакома с Энтони и Мэри. Это серьезный шаг, но если она с Майклом действительно надолго, он должен произойти.

— Как там Рита? Волнуется?

— Она молодец. Приняла две таблетки от тошноты при перелете и теперь в порядке.

Тома интересовало совсем другое, но он не стал переспрашивать.

— Послушай, я позвоню из какого-нибудь заведения, где можно выпить. Поднимем бокалы друг за друга.

— Знаешь, Том, отец бы…

— Перестань.

Как бы Хейген ни боготворил Вито, постоянное упоминание о нем начало действовать на нервы.

— Я позвоню.

По пути обратно в машину Том купил две бутылки пепси-колы и отнес одну агенту Бьянки.

Хейген подъехал к «Довилю», дал парковщику ключи и сто долларов, тот кивнул, и внезапно Появились три машины и преградили путь Бьянки.

Том сделал это в качестве меры предосторожности, хотя в том не было необходимости. Ничего противозаконного. В вестибюле Хейген не признал ни в ком агента ФБР но все же, безопасности ради, быстро направился к лестнице. Лишь добравшись до третьего этажа, он услышал, как кто-то взбирается следом. Не видно кто, но похоже на шарканье старика, который явно не спешит. Том открыл дверь на третий этаж и пошел вдоль позолоченного коридора в другой конец здания. За ним никто не увязался. Сердце бешено колотилось. Он старался дышать глубоко и ровно. Следует возобновить теннисные тренировки. Во Флориде чертовски жарко, но, может, они с Терезой найдут крытый корт и будут играть вместе. Раньше они постоянно играли… когда? Сто лет назад. После свадьбы.

Следует меньше курить, но это невозможно.

Хейген поднялся еще на один пролет и, уверившись, что за ним не наблюдают, проехал остальную часть на лифте.

Том постучал в дверь. Открыл Пэт Гиэри, будто он был дворецким Бена Тамаркина, а не членом комитета Сената. Яркий свет в номере чуть не сбил Хейгена с ног. Сами апартаменты пестрели стеклом, белой кожей и светлым деревом. У зеркальной стены располагался бар. В соседней комнате работал телевизор: транслировали комментарии к съезду. Тамаркин в черной гуайавере и белых льняных брюках устроился на кожаном стуле, походившем на трон, в дальнем углу.

— Какая приятная встреча. — Гиэри пригласил его в комнату.

Фредо с Гиэри хорошо ладили, и это помогло семье Корлеоне получать бесчисленные услуги от сенатора без особой суеты. Фредо умел понравиться людям — Том и все его близкие осознали ценность этого качества только тогда, когда Фредо не стало.

— Полагаю, вы с Тамаркином знакомы.

Тамаркин поднялся и пожал Тому руку. Он не снял темных очков.

— Хорошая работа, — похвалил Хейген.

— Постучи по дереву, — сказал Тамаркин и постучал себе по голове кулаком.

— Все идет по плану?

— Он будет здесь, — ответил Тамаркин, имея в виду руководителя избирательной кампании президента, бывшего лоббиста студии Уолта Диснея, через которого Тамаркин провернул сделку. Хейген не встречал его ранее. Он присел. — Прибудет из «Фонтенбло». Нам с тобой надо обсудить и другие вопросы, но они подождут.

— Другие вопросы? — удивился Том, хотя знал, о чем речь. Съемка «Открытия Америки» несла убытки. Первая «Санта-Мария» потонула. Актриса, игравшая роль королевы Изабеллы, снова подсела на героин. Грант от итальянского правительства был аннулирован. И это только начало.

— Я могу подождать, — пожал плечами Тамаркин. Он не был в курсе плана, по крайней мере пока.

Томи кивнул и повернулся к Гиэри.

— Пока я не забыл, сенатор, вчерашняя речь была великолепна. Мне искренне понравились ваши слова.

— Спасибо. — Гиэри нырнул за бар налить всем выпить. — Кажется, неплохо вышло.

— Это триумф, — хвалил Том. — Виски, со льдом.

— А я буду «мохито», — сказал Тамаркин.

— Москита? — нахмурился Гиэри. Он выглядел озадаченно.

— Забудь. Это шутка, я не пью.

Гиэри уставился на него, но через пару секунд отвел взгляд — он знал, кто заказывает музыку, — и повернулся обратно к Хейгену:

— Триумф — это преувеличение, Том. Однако я рад возможности говорить от имени людей, которых иначе бы не услышали. Чувствую, что заслужил их уважение.

Бен Тамаркин сложил руки на груди. Он был не в восторге оттого, что вынужден оказывать услугу признанному антисемиту.

— В некотором отношении, — сказал Хейген, — я один из тех людей. — Как и многие сильные мира сего, Том серьезно относился к искоренению уличного криминала. Свои собственные преступления (азартные игры, ростовщичество, наркотики) он считал не направленными на конкретную жертву или вовлекающими тех, кто сам предрешил свою судьбу, согласился на определенные правила, а потом их нарушил. — Обычный вор, о котором вы говорили, бандит, муж, избивающий жену, насильник, педофил и тому подобная нечисть должна исчезнуть с наших улиц.

— Да, да, — согласился Гиэри, передавая Тому виски. — Я считаю, необходимо вернуть улицы наших городов добропорядочным американцам.

— Похоже, скоро вам представится такой шанс, — отметил Том. — За человека, который прекрасно подходит на эту роль. — Хейген поднял бокал.

Пэт Гиэри годился на эту роль только потому, что идеально вписывался в шумное фиаско, связанное с пребыванием Дэнни Ши в должности генерального прокурора. Однако он совершенно не знал улиц наших городов. Гиэри — сын богатого владельца ранчо, ни дня не живший на улице, в отличие от Тома. Ему не пришлось бороться за выживание, за пишу. В детстве, если это слово уместно, Хейген был абсурдно взрослым — одиннадцатилетним мужчиной. Больной и грязный, он даже не оплакивал смерть родителей, не думал ни о них, ни о своей жизни. Оказался ловчей и сильней обычных задир и хапуг, готовых украсть последний цент и крошку хлеба у сироты, ловчей хищников-педофилов. Том выжил. Он спасся.

Хейген извинился и вышел на балкон, выходящий на океан. Смеркалось. Вид был изумительный: полоса белого песка и бесконечный зелено-голубой Атлантический океан; по горизонту скользили нефтяные судна, ближе к берегу — катера береговой охраны. На севере здания в стиле ар-деко, сверхсовременные отели на юге. Отсюда не видно «Фонтенбло» и центр для проведения съездов и конвентов Майами-Бич, где вице-президент вскоре произнесет речь. Том не видел Кубы, но ощущал ее присутствие. Не слышал ни звука снизу, хотя знал о скоплении там народа. Хейген был не из тех, кто способен испытывать трепет от высоты, и все же его переполняли невероятные эмоции.

— Салют, — произнес Том и поднял бокал в темнеющее небо, провозглашая тост в честь непонятно чего.

— Какие гарантии, — вопрошал руководитель избирательной кампании, — что эти фильмы не всплывут в самый неподходящий момент, даже если мы согласимся на все условия?

Это был лысый румяный мужчина с бледными, едва заметными бровями и кругами под глазами от бессонницы. Тело состояло из изгибов без единого угла.

— Можно? — спросил Том.

— Пожалуйста, — пожал плечами Тамаркин.

— Невозможно гарантировать, что ни у кого не осталось во владении пленки, — сказал, Хейген. — Более того, никто не знает, сколько фильмов было отснято. Уверен, вы обсуждали этот вопрос с президентом и его братом. Они должны иметь представление, как часто включалась камера. Какой смысл отдавать вам все имеющиеся у нас записи? Вы, вероятно, нам и так не поверите. И, скорее всего, это не единственный компрометирующий материал. К сожалению, мы не можем дать вам никаких гарантий, кроме нашего слова, которое, как вы не раз убеждались, надежнее того, что завтра взойдет солнце.

— Дик, — вмешался Гиэри, — я лично ручаюсь, это правда.

— Вас интересует, — продолжил Том, — с чего вы должны доверять нам. Что нам нужно? Справедливый вопрос. Фильмы всего лишь привлекли ваше внимание, посадили за стол переговоров. Я не представляю, кто посмеет опубликовать или показать нечто подобное. Какая неприятность, если пленка попадет в руки первой леди или милой жены генерального прокурора, хотя, насколько нам известно, эти женщины давно смирились с наклонностями мужей.

Хейген посмотрел на Гиэри. Сенатор откинулся на спинку и перевел взгляд на потолок.

— Так что забудьте о фильмах. У братьев Ши есть заботы поважней. Вы видели, как народ вчера откликнулся на речь сенатора Гиэри? Если он выдвинет свою кандидатуру как независимое лицо, а мы найдем для этого достаточно денег, Гиэри, возможно, и не выиграет, но отнимет голоса у президента. А есть избиратели, чья нетерпимость к католикам, евреям и цветным заставит отдать предпочтение сопернику на выборах в ноябре. Сенатор Гиэри может работать на вас и повышать рейтинг президента или забрать свои голоса.

— Вы готовы пойти на этот шаг, Пэт? Предать партию, которая была вашим домом всю жизнь?

— Кончай молоть чепуху, Дик, — сказал Гиэри. — Если так ставить вопрос, то это партия меня предала.

— Но если, — продолжил Том, — вы назначите нашего друга генеральным прокурором, все только выиграют. Все. Сенатор Гиэри получит возможность выразить и осуществить свои задумки.

Гиэри закивал.

— Старейший член юридического комитета Сената станет вашим генеральным прокурором, и вы сможете воспользоваться его опытом и влиянием. Он заменит мальчишку Дэнни Ши, который занял пост лишь потому, что приходится братом президенту. Дэнни нечем похвастаться, кроме бессмысленных показушных инициатив. Сколько человек посажено за решетку в результате его так называемой войны против так называемой мафии?

— Девяносто один.

Шатцер и Гиэри ухмыльнулись.

— Я имею в виду не букмекеров и сутенеров, — сказал Хейген. — Речь о настоящих гангстерах, о которых снимают кино. Сколько таких людей Дэнни Ши упек в тюрьму?

Все знали ответ: ноль.

— Понимаю.

— Дэниэл Брендон Ши взялся за дело, которое ему не по зубам, — продолжал Том. — Уверен, вы с президентом согласитесь с нами в этом вопросе, как бы деликатен он ни был. Но если он сойдет с арены сейчас и объявит, что будет баллотироваться в Сенат в 1966-м, все поймут.

— Создастся впечатление, будто он хочет поставить свой успех на карту, — заключил лысый. Это ясно.

— Поставить на карту? — повторил Тамаркин, высоко изогнув брови. — Да вы заядлый игрок.

— Мы, естественно, не можем гарантировать, что Дэнни Ши одержит победу, но обещаем не препятствовать. У него будет честный равный шанс, а о чем еще мечтать?

— Почему бы теперь вам не перестать молоть чепуху, господин Хейген?

— Называйте меня Том.

— Если вам все равно, — сказал лысый, — я не стану.

У него было лицо, в которое очень хотелось заехать кулаком.

Хейген сделал глубокий вдох и закашлялся. Гиэри вскочил на ноги и принес Тому стакан воды.

— Извините. Полагаю, надо поменять марку сигарет.

Лысый медленно покачал головой:

— Мне кажется, вы не из тех, кто расстается с привычками.

То была аллюзия на какую-то рекламу. Хейген не удостоил комментарий ответом.

— Что касается нынешнего ноября, — сказал Том, — куда уйдут голоса профсоюзов, вилами по воде писано. Но мы можем решить и этот вопрос. Нет кандидата от третьей партии, нечего беспокоиться. Никакой маленький братец не плетет интриг за спиной президента. Сейчас вырисовывается лишь шаткий шанс на победу, а можно добиться полного триумфа. Президента изберут на второй срок. — Том улыбнулся. — Вы ведь не откажетесь от такого предложения?

Бен Тамаркин достал кейс. Он был полон перевязанных пачек тысячедолларовых банкнот, там лежал список имен и адресов реальных людей, кому в отдельном порядке пойдут эти взносы, если избирательная кампания похлопочет.

— Что скажешь, Дик? — Тамаркин щелкнул замками.

— По рукам?

Гиэри и менеджер избирательной кампании поспешили в центр для проведения съездов, чтобы послушать речь вице-вице-президента Пейтона. Тамаркин присоединился к Тому Хейгену на балконе, отметить удачное завершение дела кубинской сигарой. Как и отец, Майкл Корлеоне настаивал, чтобы плохие новости сообщались незамедлительно. Однако хорошие вести, как и терпкое красное вино, следует смаковать, надышавшись.

Он сделал это.

Наверное, так чувствует себя человек, узнав, что его выбрали президентом: скоро надо появиться на публике и поделиться своей радостью со всем миром.

Тамаркин, кому прилично платили за оказываемые услуги, наполнил два бокала и произнес тост.

Стемнело, но температура не опустилась ниже тридцати.

— За наемников, — провозгласил он. — За каждого солдата удачи, каждого Робина, каждого стрелка и каждого треклятого американского адвоката.

Тамаркин неправильно понял. Хейген не наемник. Однако вдаваться в объяснения было слишком сложно. Том потянулся за бокалом, и на него вдруг накатила волна изнеможения. Он упал в кресло.

— Ты в порядке? — спросил Тамаркин.

Хейген кивнул.

— Может, вызвать доктора?

— Это не из-за сердца. Ничего подобного. Я в норме. Просто… — Счастлив? Он пробежал пальцами по редеющим волосам. — Слишком много дел в последнее время.

Через год после встречи с Джо Лукаделло в молельне «Фонтенбло» Том Хейген много чего преодолел. Он и раньше переживал тяжелые времена, но не как сейчас. Майкл разваливался на части, правительство самого могущественного народа в мировой истории дергало Тома за яйца, но он выбрался, слегка обтрепался и в целом остался невредим. Ничто из происходящего его не удивляло, однако есть разница между предвкушением победы и ощущением победы.

— Тебе следует отдохнуть, — сказал Тамаркин. — Возьми отпуск, бога ради. Кладбища полны людей, которые были слишком заняты для отпуска.

— Я правда в порядке. — Так оно и было. Том поднялся. Он твердо стоял на ногах. Второй бокал с виски нагревался на столе, нетронутый. Сигара потухла. Коктейль ликования и усталости наполнил все тело. Он позвонит Майклу из дома. Тому захотелось домой, к семье. — Я выметаюсь.

Тамаркин постучал его по спине.

— Ладно. Позвони мне завтра, расскажи о надвигающемся фиаско в Старом Свете.

Хейген уже забыл. Захват кинокомпании «Вольц Интернэшнл пикчерс», как и все остальное, шел своим чередом.

— Хорошо.

Том спустился вниз на лифте. Уставился в зеркало: в ответ ему улыбалось лицо счастливого дурака.

Глава 26

Через пару кварталов от отеля Хейген почувствовал, как к затылку прижалось холодное металлическое дуло, и подпрыгнул на месте. Из зеркала заднего вида на него смотрел Ник Джерачи.

— Хорошая уловка — дать парковщику сотню баксов, — рассмеялся Ник. — Угадай, что могут сделать двести?

Том начал снижать скорость и поворачивать на обочину.

— Но-но. Не останавливайся, — велел Ник.

Хейген вспомнил человека на лестнице. С шаркающей походкой. Джерачи!

— И как долго ты следишь за мной? — спросил Том.

— Поверни здесь налево. — Где бы Джерачи ни находился все это время, он хорошо загорел и накачал мышцы.

— Ты делаешь огромную ошибку, Ник, по ряду причин.

— Только не говори мне: «Тебе это не сойдет с рук».

— Ты ведь знаешь, что у меня постоянно на хвосте ФБР?

Хейген снова взглянул в зеркало заднего вида. И не увидел там черного «шеви» агента Бьянки.

— Забавно, да? — сказал Ник. — Я его тоже не вижу. Может, дело опять в ребятах, паркующих машины гостей отеля? Сам видел, как они там гоняют. Не удивлюсь, если возникнет авария. — Джерачи по-приятельски похлопал Тома по плечу. — Хочешь угадать, на что способна тысяча баксов, ты, жадный ирландский ублюдок?

Том не мог поверить, что с ним такое происходит. Коснулся шеи. Пульс, как ни странно, был почти в норме. Он принял это за добрый знак.

— Германо-ирландский, — поправил Хейген.

— Извиняюсь. Германо-ирландский ублюдок.

— Я остановлюсь, — заявил Том.

Он снова посмотрел в зеркало. Прямо за ними ехал грузовик с хлебом. Может, Ник блефует? Может. Бьянки прямо за грузовиком?

— Давай ты сядешь за руль, — предложил Хейген.

— Ты сам хорошо справляешься.

— Я не собираюсь услужливо отвозить нас туда, где ты сделаешь свое дело.

— Какое дело? — спросил Джерачи.

— Ты всегда любил шутить, — сказал Том. — А меня не забавляло твое остроумие. Пришьешь меня, верно?

Хейген продолжал ехать. Должен быть выход. Если он смог придумать, как сбросить с хвоста свору законников, то придумает, как надурить этого лоха из Кливленда с травмой черепа. Рано или поздно Том еще помочится на его могилу без угрызений совести. Может, даже очень скоро.

— Гм, надо же, — дразнил Джерачи. Ты сейчас думаешь, не достать ли резко револьвер, верно? Но тут вспоминаешь, какой ты слабак по сравнению со мной, так что этот вариант отметается.

Том смотрел прямо вперед. Они проезжали через район трейлеров и дешевых мотелей.

— Затем тебе приходит идея, — продолжал Ник. — Я могу просто убедить этого тупого cafone[26] заключить мир и сложить оружие. Ник, ты нужен нам. Все, кроме тебя, меня и Майка, болваны. Давай вместе разделять и властвовать. К сожалению, это такая ересь, что даже лицемер вроде тебя не сможет сдержать улыбку.

— А ты умен, — сухо произнес Том. — Просто потрясающе.

— Да, — согласился Джерачи. — Когда был в бегах, увязался за странствующим цирком, работал у них чтецом мыслей. Оказалось, у меня талант.

Том начал бессознательно покачивать головой в ответ на столь жалкое чувство юмора. Ник ткнул дулом сильней.

— Поверни направо, — велел Ник. — Вот здесь.

Хейген послушался. Грузовик с хлебом тоже повернул, и Том увидел машину сзади: желтый автомобиль с откидным верхом, за рулем девушка в бикини, рядом полуголый юноша. Явно не ФБР.

— Вижу, твой мозг усиленно работает. Ты ведь Том Хейген! Так… Можно сказать, что тебе надо отлить, и, если я не велю мочиться в штаны, ты удерешь по пути в туалет или обратно. Или, может, мы будем проезжать полицейский участок, и ты там я припаркуешься. Авось сработает. Хочешь, я буду следить, чтобы мы случайно не прокатили мимо?

Нет. Он поступит проще. Остановится в хорошо освещенном, многолюдном месте. Вот и все.

— Наверное, потому мы и не смогли тебя найти. Ты прекрасно читаешь мысли.

— Нет, — возразил Джерачи. — Вы не нашли меня, потому что вас водил за нос один засранец из ЦРУ. Он пытался защитить вас. Убей меня, и ФБР засадит вас, ребята, за решетку. Ему приказали сообщать вам о моем местонахождении, и он следовал распоряжениям. А по своей личной инициативе предупреждал меня перед тем, как сдать. Не ради меня, а ради вашего блага. Вот какая польза от федеральных налогов, Том. Эти люди думают, что вы хорошие парни.

С Ником наверняка можно договориться, предложив выгодную сделку. Только Том не знал какую.

— Останавливайся, если хочешь, — хмыкнул Джерачи. — Идеальное место. Ярко освещено, куча народу. Верный билет на тот свет, а?

Хейген гнал прочь беспокойство.

Джерачи начал постукивать стволом по голове, не сильней, чем обычно хлопают по плечу, чтобы привлечь внимание.

— Думаешь, все рассчитал? — спросил Ник.

Хейген посмотрел ему в глаза в зеркальном отражении. И «да», и «нет» казались неправильным ответом. Лицо Ника было расслабленным и непроницаемым, с противоестественным выражением в бледном свете уличных фонарей — результат болезни Паркинсона.

— Почему у тебя не трясутся руки? — спросил Том. — Разве это не основной симптом?

— Приятно, что ты беспокоишься о моем здоровье, — сказал Ник. — Дрожь то накатывает, то отступает. На мой взгляд, полезен активный образ жизни. Я хожу в спортзал, а в остальное время представляю, как бью грушу или какого-нибудь сукиного сына вроде тебя. И дрожь улетучивается. Как по мановению волшебной палочки. Эй, где же мои манеры? А как твое здоровье? Кстати, поверни здесь налево. У светофора.

Улица стала ярче, со множеством магазинов и офисов, закрытых. Было десять часов. Чертова Флорида!

— Твои манеры? — повторил Том.

— Я слышал о сердечном приступе. Как справляешься?

— С чем?

— Ты важный человек, — ухмыльнулся Джерачи. — Такие люди у всех на виду.

Хейген повернул налево, освещение стало красным. По привычке он остановился. Какая разница. Даже если рвануть вперед, вокруг нет полицейских.

— Никому, кроме моей семьи, об этом не известно. Врач сказал, он и сам не уверен, был ли то приступ.

— Вот и ладно. Хорошая новость. Я наблюдал за тобой некоторое время. О себе надо заботиться. Лучше питаться, меньше курить и тому подобное.

— Спасибо, доктор Джерачи.

— Глумись, если хочешь, — сказал Ник, — но, знаешь, мой отец умер от сердечного приступа.

Джерачи опустил револьвер, и Хейген взглянул в зеркало, увидел грузовик с хлебом и тотчас почувствовал удар по голове.

Все залил белый свет.

Когда Том пришел в себя, в висках стучало, боль была столь невыносимой, что он едва смог открыть глаза. Связан. Со слухом тоже происходило нечто странное, будто Том находился в пещере под водопадом.

Он понял, что по-прежнему в своем «Бьюике», привязанный к переднему сидению. Ничего толком не видно. Лишь желтые фары разрезают мрак. Хейген встряхнул головой, чтобы избавиться от дурмана. Ощутил такую боль, словно его снова ударили. Из-за боли с головокружением он не сразу почувствовал воду и не услышал плеск.

Том был не под водопадом. Он был в воде, вонючей и грязной, заполняющей салон. Он был под водой. Поток лился во все четыре окна. Вероятно, он здесь совсем недавно. И ненадолго. Обмотан клейкой лентой. От пояса по плечи. Лодыжки и колени тоже обвиты.

Колеса машины погружались в ил. Вода была теплей его крови.

Том начал кричать и биться, что усиливало мучительную головную боль. Вода поднялась выше сидений. Выше пупка. Выше сердца.

Он выберется. Клейкая лента размякнет от воды. Он продолжал бороться. Лента вокруг лодыжек расслабилась.

Зашипела электрическая система «Бьюика». Перед там как погасли фары, за лобовым стеклом проплыла большая черная змея, но сердце Тома выдержало и это.

— Если хочешь убить гадюку, не руби ей хвост, — громко произнес он и почувствовал извращенное удовольствие от того, что Джерачи пришел сначала за ним, а не за Майклом.

Том не сдавался. Он явственно ощущал, как отклеивается лента, повсюду.

Вода добралась до подбородка.

Хейген запрокинул голову к крыше и приготовился сделать глубокий вдох. Все получится. Это вопрос силы воли. А Тому воли не занимать.

Затылок намок, настал момент вдохнуть.

Время.

Он начал медленно, равномерно втягивать воздух легкими.

Вдруг в горле запершило, грудь вздрогнула, и голова резко наклонилась вперед: приступ кашля.

Том хватал ртом воздух, а воздуха не было. Он вдыхал болотную воду, воздух остался вверху, над головой, где-то там.

Хейген слышал, будто утонуть — это самая мирная смерть.

Ничто в содрогающемся теле Тома Хейгена не напоминало умиротворенность.

Он пытался перестать кашлять и не заглатывать воду, но тело предало его.

Зато разум не предаст.

Надо сосредоточиться.

Надо что-нибудь придумать.

Нет. Это невозможно. Придется принять смерть.

Силой воли он заставил себя смириться, потому что иначе не сможет думать, о чем хочется. В воображении он нарисовал свою семью и на одно ужасное и прекрасное мгновение взглянул в глаза Терезе, сыновьям, адвокату Фрэнку и Эндрю, будущему священнику, и дочерям, Кристине, которая вырастет красавицей, и Джине, тоже красавице.

Затем Том потерял контроль над собой, и, подобно электрической системе «Бьюика», закоротившей минуту назад, стала гаснуть его жизнь, однако думал он не о ней, а о Санни.

Погибшем Санни Корлеоне. Застреленном.

Он видел Санни в детстве, в той улочке.

Том не был другом Санни Корлеоне, по крайней мере сначала. Ту ложь они придумали и говорили всем, даже себе. И всем объясняли, что Санни привел Тома домой лишь потому, что день был холодный, а место опасное. На самом деле Санни с двумя ребятами постарше забрел на криминальную улицу в ирландский район, страшное место, но Том знал, где там прятаться и спать, как согреваться и находить еду в мусорных баках. Шел снег. Настоящая метель. Мужчина на углу продавал пружинные ножи. На самом деле он был сутенером с косыми глазами. Мальчики спросили, сколько стоит нож; он ответил, что детям не продает. Они заявили, что не дети, и мужчина рассмеялся до хрипоты и заявил, что только ребенок станет утверждать, будто он не ребенок. Том Хейген сказал бы то же самое, но не хотел высовываться и связываться с сутенером с косыми глазами. Сутенер добавил, что не продает товар итальяшкам, и, когда те стали огрызаться в ответ на оскорбление, достал нож и схватил Санни за горло. Двое ребят рванули прочь. Человек, торгующий ножами и девушками, был кое-кем еще, и Том знал об этом. Том видел, как он режет своих проституток, но не насилует.

Мужчина с пружинными ножами и косыми глазами находил мальчишек в беде и заставлял сосать себе член за полсэндвича, а потом приставлял к горлу нож и не утруждал себя поисками сэндвича. Том Хейген держался от него подальше и никогда не соглашался сосать за еду, хотя временами бредил от голода. Том думал, ему еще повезло, что он ощущает отвращение, когда видит этого человека, сутенера, торгующего пружинными ножами. Теперь он тащил Санни по улице, Том не думал, он действовал. С воем он выскочил из-под земли, из-под ступеней крыльца, где становилось тесно прятаться, схватил доску и ударил мужчину по затылку. Всем просто повезло — Санни уж точно, но повезло и Хейгену, и всему району — в доске был гвоздь, который пронзил шею человека, продававшего женщин и пружинные ножи. Брызги крови окрасили падающий снег. Сутенеру тоже повезло, потому что его жизнь была жестокой и жалкой и она закончилась. Теперь угасала жизнь Тома. Почему она не мелькает у него перед глазами? Почему он видит лишь то, как они вместе с Санни избивают ногами человека с косыми глазами, лежачего, неподвижного, одну секунду или целую вечность, а затем останавливаются, тяжело дыша. Огляделись и увидели, что вокруг уйма свидетелей, взрослых, мужчин и женщин, отцов и матерей, уткнувшихся в пальто. Никто не станет горевать по человеку с косыми глазами, один за другим они разворачивались и уходили, бурча что-то под нос. Том и Санни посмотрели друг на друга и, как ни странно, рассмеялись, выплеснули все эмоции смехом, сильным, болезненным из-за холодного воздуха и усердия. Они ни на йоту не стыдились слез, но не стали плакать. Том ревел, когда умерла мать, когда скончался отец, а теперь нет, и отныне не будет плакать никогда, ни разу, до конца жизни, которая ныне угасала где-то в Эверглейдс. Санни тогда тоже не плакал, хотя вырос в сердобольного, сентиментального человека, проливавшего слезы на свадьбах и похоронах, во время грустных фильмов и в особенности когда стоял в коридоре родильного дома и впервые увидел своих красивых близняшек, Франческу и Кэтрин, а затем мальчиков. Том был с ним, все три раза. Майкл и Фредо приехали, когда появились близняшки. Хейген был счастлив вспоминать об этом теперь и чуть не заплакал от радости, увидев собственных детей за большим больничным окном, но тут боль ударила молнией. Разве такое бывает? Когда умираешь? Том отдал бы все на свете, чтобы почувствовать, как жена гладит ему кожу, что угодно, абсолютно все, но оказался снова с Санни, ныне мертвым, на снегу рядом с телом сутенера. Том посмотрел ему в глаза и произнес, как взрослый или отец, что есть вещи, которые необходимо сделать, и ты их просто делаешь и никому не говоришь. Не пытаешься оправдать их, потому что им нет оправдания. Просто делаешь. Затем забываешь. «Меня зовут Сантино Корлеоне», — сказал Санни и протянул руку. Из раны на шее сутенера поднимался пар. «Том Хейген», — представился Том, и они пожали руки.

Мальчики пошли вместе. Том взял Санни под руку. Санни спросил у нового друга, где он живет, Том просто покачал головой. Санни поинтересовался, что у Тома с глазами, и тот ответил, что не знает, какая-то инфекция. У матери было то же самое. Она умерла. Санни спросил, где отец, и у Тома не повернулся язык сказать, что отец, раздираемый горем по покойной, упился до смерти. «Что ж, ясно, — произнес Санни. — Ты и я. Мы теперь братья». Последней картинкой в сознании Хейгена была огромная голубая тарелка спагетти, которую мама Корлеоне поставила перед ним в тот день: аромат масляного томатного соуса, звучание ее голоса, велевшего есть.

Глава 27

— Ложись спать. — В темный вестибюль гостиницы спустилась Рита Дюваль в ночной сорочке, полусонная, с всклокоченными рыжими волосами. Майкл, сгорбившись, сидел в кресле, которое перетащил к телефону-автомату. — Завтра… хотя сейчас уже три часа ночи, значит, завтра уже наступила. И это причина пойти спать, дорогой. Отдохни.

— Вряд ли я смогу заснуть, — сказал Майкл.

— Все равно, пошли в постель.

— Думаю, я не способен и на это.

— Я не предлагаю тебе ничего, кроме отдыха. Давай же. Позволь мне позаботиться о тебе. У меня получится, ты знаешь.

— Я не могу.

— Надо полагать, никаких вестей.

Майкл покачал головой.

— Ты перезванивал Терезе?

— Нет. — На Тома так не похоже не позвонить, если он обещал. Набрав номер дома во Флориде, Майкл проболтался Терезе, что уже час назад должен был переговорить с Томом. В свете недавних распрей между супругами Тереза заключила, будто причиной тому другая женщина. Майкл сказал, что очень надеется, проблема именно в этом и беспокоиться больше не о чем. Тереза в ответ пронзительно вскрикнула. Пришлось повесить трубку. — Подожду до рассвета.

Лучше попросить Альберта Нери перезвонить Терезе. Он ехал к Майклу.

— Помни, солнце встает здесь на час раньше.

— Да? Откуда ты знаешь?

— Я француженка.

— И какая здесь связь?

— Мы страстно относимся к солнцу и восходу. Это обещание нового дня. И новых радостей.

— Да уж.

— Кстати, ты проверял уровень сахара? Ведь завтра не принесет тебе ничего хорошего, если…

— Я в порядке. — Майкл научился следить за своим диабетом. Уже давно не происходило никаких инцидентов.

— Ты ведь не считаешь, что нам надо вернуться в Нью-Йорк? — В голосе Риты звучал душераздирающий коктейль из страха и безнадежности, — Ведь нет?

Да, подумал Майкл.

— Нет, — ответил он. — Конечно, мы не поедем обратно.

Он не мог.

Рита повеселела.

Она мечтала о помолвке, но Майкл даже думать об этом не хотел, пока у нее не установятся хорошие отношения с детьми. Главное, Корлеоне отменил столько поездок к Мэри и Энтони, что не мог прилететь и не повидаться с ними. Он привез много подарков, и не только от себя. Нельзя давать задний ход.

— Наверняка есть логическое объяснение, почему Том не позвонил, — сказал Майкл. — Я зря волнуюсь. Скорей всего, ничего не случилось.

— Вероятно, так и есть, и тебе определенно следует ложиться спать.

Майкл посмотрел на телефон, будто мог силой воли заставить его звонить.

Через несколько минут он лег в постель и уставился в цветистый потолок. Рита гладила ему грудь, пытаясь утешить, и быстро заснула.

Корлеоне лежал недвижно, пока не взошло солнце, затем поднялся, принял душ, оделся и спустился к телефону-автомату.

— Так что подсказывает тебе интуиция? — спросил Майкл.

— Три яйца, вкрутую с сосиской, — попросил Альберт Нери официантку. Майкл ее и не заметил. Он не был голоден, но заказал то же самое и собирался заставить себя поесть.

Они зашли выпить кофе в ресторан неподалеку от гостиницы. Рита вернулась в номер и прихорашивалась. Аль выглядел достаточно бодро. Он взял водителя, а сам выспался в машине. У Майкла были мешки под глазами, седые волосы растрепались. Ему можно было дать все шестьдесят.

— Моя интуиция говорит, он под арестом.

— Тогда нам позвонил бы Сид Клейн.

— А ты сам пытался связаться с Сидом?

— Да. Он не общался с Томом несколько недель.

— Его не обязательно взяли за тот скандал, — сказал Аль, имея в виду Джуди Бьюканан. — У меня дурное предчувствие, что у федералов припасена какая-то грязь на него. Во время последнего разговора Том упомянул, что у него на хвосте агент, верно? Значит, кроме них нападок ждать не от кого. Плюс ко всему ФБР получает информацию от той девушки в Аризоне. — Речь шла о Бев Джерачи. — Такое вот у меня предчувствие.

— Только предчувствие?

— Может, несколько больше. Том едет провернуть сделку, а затем — пуф! — исчезает. Не знаю, взяли его за взятку или подругой причине. Просто отвечаю на твой вопрос. Ты спросил, что говорит моя интуиция, я делюсь своим предположением. — Нери пожал плечами. — По правде сказать, — прошептал он, — я обрадуюсь, если дело не в аресте.

— Обрадуешься? Почему?

— Послушай, Том мне почти такой же брат, как тебе, но факт остается фактом: он не сицилиец, даже не итальянец. Я слышал об ирландских гангстерах, которые продают своих друзей, но они ни разу не подставили ни одного из нас.

— Том и есть один из нас.

— Не отрицаю, — сказал Аль. — Но если случится, что ему будет угрожать долгое тюремное заключение, я лично забеспокоюсь. Том предан нам разумом, но не душой. Ты и сам это прекрасно знаешь. Он не совершил ни одного дискредитирующего поступка. Ни разу не поколебалась его верность тебе и твоей семье, но может прийти время, когда все изменится… — Аль подул на кофе. — Будем надеяться, что такого момента не наступит.

Майкл постучал ножом по щербатому пластиковому столу. Ему было больно признать, что у самого возникли подобные мысли.

— Том — мой брат, — сказал Корлеоне. — Я постараюсь забыть твои слова.

— Правильно, — согласился Аль. — Ты прав. Я перегнул палку, извини. Спасибо.

Подали еду, и Майкл взял ложку. Когда он разделался с первым резиновым яйцом, Аль уже почти закончил.

— Итак, мы на сто процентов уверены, что Том успешно заключил сделку.

— Вчера я лично говорил с Гиэри и Тамаркиным, они оба это подтверждают, — ответил Аль. — Бен Тамаркин клянется, что Том ушел из отеля около девяти. Все вяжется.

— И взнос был передан?

— Да. Я убежден, сделка состоялась. Я даже беседовал с некоторыми знакомыми нам людьми в Нью-Джерси. — Нери покачал футляром от черных очков, намекая на Черного Тони Страччи. — Дело пошло. Выборы в Сенат 1966 года.

— Забудь о Нью-Джерси. С кем ты связался в Майами из своих людей?

Нери безнадежно пожал плечами.

— Что это значит?

— А кто там ведет дела помимо Тома? Риччи Нобилио по уши занят в Нью-Йорке, а люди в Форт-Лодердейле — второсортные дилетанты. Никого важного.

— Ты уверен? — спросил Майкл. — Никого?

Несколько мучительных секунд ушло, пока Нери догадался, что речь идет о Нике Джерачи. Может, он просто был поглощен последним кусочком сосиски.

— Не думаю, — наконец произнес Аль. — Нельзя полностью исключить этот вариант, но даже если он находится там, не представляю, как он смог бы добраться до Тома. ФБР ведь постоянно на хвосте.

— А мы не можем получить информацию от ФБР?

— Ты плохо выспался. Каким образом?

Майкл вздохнул.

— Это сложно, но возможно.

— Что ж, если хочешь поручить это мне, придумай как. А пока нужно позвонить друзьям друзей в Майами, — сказал Аль и махнул официантке принести еще кофе. — Надежным людям, не беспокойся, никто ничего не вычислит. Кстати, Томми на всякий случай сейчас едет из Панамы. Будет нашим человеком на месте, если возникнет что-нибудь непредвиденное.

— Томми? — переспросил Майкл. — Ты послал Томми?

— Он и так был во Флориде.

— Ты хоть представляешь, какая она большая? Ехать придется десять, а то и двенадцать часов. Из Нью-Йорка можно долететь быстрее.

— Если хочешь, чтобы я послал туда кого-нибудь еще, босс, просто скажи. Ведь это не из-за того, что ты недостаточно доверяешь Томми?

— Я ему вообще не доверяю. Насколько я знаю, он предатель. Это объясняет, отчего стукач, за которым он гоняется, ни разу не напал на него.

— Томми не предатель. Если это и так, я первый позабочусь о нем.

— Можно подумать, у тебя есть выбор.

— В таком деле мне не хотелось бы иметь выбор.

Майкл кивнул. Старый добрый Альберт. В горе и в радости они всегда будут вместе.

— Против Томми ничего не имею, — уверил Майкл. — Пока.

Он отставил тарелку, съев половину. Нери поднял бровь и посоветовал доесть.

— Мне интересно вот что, — сказал Корлеоне. — Гиэри — человек проверенный, но почему мы должны доверять Бену Тамаркину?

— Пойми меня правильно, однако я начинаю беспокоиться за тебя. Нельзя же жить с таким цинизмом по отношению ко всему и всем. Какой смысл Бену Тамаркину вредить Тому?

Майкл глотнул кофе.

— Не знаю. Однако сейчас мы не можем принимать что-либо как само собой разумеющееся.

— А когда я это делал?

Корлеоне похлопал старого друга по плечу.

В свете ситуации с Хейгеном Альберт и его водитель — Донни Бэгс, доказавший свою надежность за несколько месяцев в подчинении Томми, — решили остаться в Мэне с Майклом. За детьми поехали в машине Альберта, так как она была больше. Донни Бэгс остался в гостинице. Аль сел за руль. Рита лепетала о том, что не знает, как вести себя с детьми. Майкл раньше успокаивал ее, советовал просто вспомнить, как сама была ребенком, а теперь не стал перебивать. В общении с женщинами нужно чувствовать момент, когда следует просто позволить им выговориться.

Вскоре они выехали на извилистую дорогу с деревьями по обе стороны, ведущую в частную школу «Траск». За ними катили автофургон и два пикапа — один с лодкой, другой с трейлером. Кей преподавала в средней школе, жила с детьми у озера, в одном из старых каменных домов, выделенных учительскому составу. Каждый раз, посещая это место, Майкл не мог отделаться от чувства, будто едет домой. Кей и дети жили именно так, как хотел Майкл, не хватало только его самого. Он мог проследить события, которые привели к такому положению вещей. Но зачем?

Учась в колледже, он мечтал в будущем преподавать математику в университете или подготовительной школе. Когда Майкл работал в Гражданском корпусе охраны природных ресурсов — и позже, когда жил в сицилийской глуши неподалеку от родного города Корлеоне, — он поклялся, что будет воспитывать детей на свежем воздухе, вдалеке от буквальной и метафорической грязи крупного города. Кей была из Нью-Гемпшира, и после первоначального восторга от Нью-Йорка она пресытилась им и разделяла желание Майкла. Они пытались. Купили дом у озера Тахо. Были времена, когда он окидывал взглядом озеро и думал — несмотря на все трудности! — что мечта воплотилась. Может, так оно и было, но недолго.

Были и другие времена. Самые страшные. Война семей. Произошедшее с Фредо. Все это долго снилось Майклу в кровавых кошмарах.

А здесь рай. Обычно Майкл ненавидел предвосхищать свои решения, деловые или личные. В его мире подобная тактика могла свести в могилу. Однако школа, перефразируя строчку из рассказа, часто тут преподаваемого, была магнитом притяжения его вздорной сущности, раскинувшимся на широком покатом холме в окружении роскошных лесов Мэна и всего в часе от пляжа. Местом, богатым такими жемчужинами, как лучшие спортивные команды, и давшим детям возможность расти вместе с девочками и мальчиками из семей правящей элиты Америки.

Теперь Майкл приехал сюда гостем, повидаться с детьми и познакомить их с женщиной, которая вбила себе в голову, будто в один прекрасный день он решит на ней жениться. Несмотря на корни, уходящие глубоко в шоу-бизнес, Рита была во всех отношениях милым человеком. Майкл питал к ней нежные чувства. Он привык к ней. Ему было легко с ней. Возможно, он любил ее.

Однако, едва завидев Кей на белом крыльце каменного дома, Майкл понял, что никогда не женится на другой.

Как большинство интеллигентных женщин, Кей с возрастом хорошела. Волосы убраны назад, слегка растрепались от летнего бриза с озера. Обнаженные руки украшал ровный загар, на тон светлей блузки. Кремовые брюки были сшиты из ткани, модной в сороковые годы, и Майкл тотчас вспомнил о временах, когда они только познакомились, хотя Кей изменилась, раздалась в бедрах, окрепла в руках от плавания и тенниса, ее юношеская резвость сменилась безмятежностью.

И самое главное, по обе стороны стояли дети, и она обнимала их, но не властно, а словно подталкивала навстречу к отцу. Мэри, одиннадцатилетняя девочка в летнем платьице, излучала игривость. Темные волосы безупречно уложены. Она едва сдерживалась. Угловатый Энтони выглядел угрюмым и дерзким, как и подобает тринадцатилетнему подростку. Хотя игра начиналась через несколько часов, он уже надел бейсбольную форму, на крепкой груди было написано «Вулфе».

На одно сумасшедшее мгновение Майкл задумался, как ему вернуть Кей, как воссоединить распавшуюся семью. Возможно ли такое?

— О чем задумался? — спросила Рита, тронув его за колено. Майкл вздрогнул, он почти забыл о ее присутствии.

— Ни о чем. Готова?

— Да.

Рита на фоне Кей казалась истощенной и излишне красивой. Фламинго рядом с львицей.

— У тебя получится, — подбодрил ее Майкл.

Они вышли из машины. Мэри побежала через лужайку обнять отца. Энтони, с чемоданами, степенно подошел и тоже обнял.

Майкл представил их. Никто не удивился. Они слышали друг о друге и видели фотографии. Все было весьма сердечно. Кей пыталась держаться в стороне, но Майкл подозвал ее. Его обеспокоило тревожное выражение ее лица.

— Хорошо выглядишь, Майкл, — сказала она без доли сарказма. — Сбросил вес?

— Кей, это Маргарита Дюваль.

— Большая честь для нас. Мы видели вас на Бродвее.

— Называйте меня Рита.

В рукопожатии женщин не было и доли неловкости.

— Да, — подтвердил Энтони. — Потрясающая пьеса. Мне понравилась сцена, когда горел публичный дом, и песня о Далласе. Мы хотели поставить ее в театральном кружке, но возникли проблемы с авторскими правами.

Рита поблагодарила его.

Майкл ущипнул Энтони, одергивая форму. Мальчик слегка вздрогнул.

— Я думал, мы пойдем обедать перед игрой, — сказал Корлеоне.

— Я так волнуюсь, что не могу есть, пока все не закончится.

— Ничего страшного. Купим хот-доги.

— Тебе не обязательно идти на матч, пап, — уверил Энтони.

— Шутишь? Я не пропущу его ни за что на свете.

Энтони скептически покачал головой.

— Вам с Мэри и госпожой Дюваль лучше пойти куда-ни-будь отдохнуть. Меня, возможно, даже не выведут сегодня на поле.

Майкл взглянул на Кей и по выражению лица понял, что мальчик говорит серьезно.

— Значит, ты не хочешь, чтобы я присутствовал.

— Именно так, сэр.

Корлеоне понравилось, как он произнес «сэр». В тоне были и уважение, и резкость. Майкл сам вел себя так в его возрасте, пока не вырос и не осознал величие отца.

В этот момент подкатили автофургон и два пикапа. Аль вышел из машины помочь. К ним подъехал тягач.

— О боже! — воскликнула Кей. — Это шутка? Ты привез с собой Альберта?

Смутившись, Альберт помахал рукой и пошел к человеку в тягаче.

Энтони спрятался за мать. Он вдруг снова стал ребенком, а не мужчиной. В его глазах был ужас.

— Майкл, — сказала Кей, — если тебе понадобилась защита Альберта Нери, объясни мне, что ты здесь делаешь? Что ты делаешь рядом с моими детьми?

Энтони, не сводя глаз с Альберта, сделал шаг назад, к дому.

— С нашими детьми, Кей. Это не то, что ты думаешь. Он приехал передать мне информацию.

— А он не мог позвонить?

— Нужен был человек, чтобы привезти все это, — сказал Майкл.

— Что это? — спросила Кей.

Двери трейлера открылись.

— Пони! — взвизгнула Мэри. — О, папочка!

Она обняла его и сразу побежала к лошадке.

— У Конни была пони, — срифмовал Майкл.

— Подожди, — прервала его Кей, — ты приехал всего лишь в гости и привез с собой…

— Я позвонил директору. Он не возражает, если в конюшне появится пони.

— Ты позвонил директору, но не мне?

— Рыбацкая лодка для тебя, Энтони.

Аль присоединял тягач к трейлеру с лодкой.

Энтони состроил недовольную мину, какую способен изобразить только подросток.

— Я не рыбачу.

— Тебе понравится, — вмешалась Рита. — Это так расслабляет. В детстве мой отец…

Рита поймала взгляд Кей и замолчала.

— Ты даришь ему лодку? Майкл, я… — Кей задыхалась от негодования.

— Ты любишь рыбалку, — сказал Майкл Энтони. — Раньше ты рыбачил с… — Он осекся. — Мы можем отправиться на рыбалку вместе, на этой неделе, только ты и я.

— Нужна лицензия, — заявил Энтони. — Таков закон.

— Мы получим лицензию.

— Если у тебя нет лицензии, это браконьерство.

— Ты меня слышишь? — спросил Майкл, и Энтони отступил еще дальше.

Раскрасневшаяся Кей посмотрела на автофургон.

— Надеюсь, за Третьей Дверью не для меня подарок.

— За Третьей Дверью? — не понял Майкл.

— Это из телешоу, — подсказала Рита, которая сама недавно вела игру, но не эту.

— Спасибо за помощь, — съязвила Кей.

— Всегда пожалуйста, — ответила Рита.

Мэри до сих пор прыгала вокруг лошади в безумном восторге. Конюх повел пони в конюшню. Все девочки в округе — хвастуньи из разных классов — собрались вокруг посмотреть. Но только девочки. Будто такой подарок сопровождался позывным свистком, слышимым только девичьим ухом. Рита проявила желание пройтись с ними.

— Там бильярдный стол, — сказал Майкл Кей. — Это для школы, хотя надеюсь, мы с детьми поиграем, пока я тут. Ты умеешь, Энтони?

— Не особо.

— Я научу тебя.

— Надеюсь, получится. — Энтони пошел относить чемоданы в машину.

— По поводу стола я тоже звонил директору, — уверил Майкл Кей. — Он сказал, что в школе ремонтируют комнату отдыха.

— Вот новость.

— Он сам предложил, Кей. Я попросил перечислить, что нужно, и бильярдный стол был в списке. Мне идея понравилась.

В твоем возрасте, Энтони, — крикнул мальчику Майкл, — мы с дядей Фредо постоянно ходили в город играть в бильярд. У нас хорошо получалось. Зарабатывали деньги.

Майкл поймал взгляд Кей.

— Не беспокойся, Кей. Когда ты стала такой… — Он не нашел подходящего слова. Это было заразно. — Ему тринадцать лет. Он уже мужчина.

Энтони хлопнул дверцей багажника и с благодарностью посмотрел на отца, на что Майкл и рассчитывал.

— Он мужчина, — согласилась Кей, — но он никогда не станет мужчиной, который…

— Давай не будем углубляться в эту тему, — предложил Майкл. — Если хочешь поговорить наедине, я не против, а так не надо.

Кей сделала глубокий вдох.

— Забудь. Проехали…

— Попытаюсь.

С серьезным видом она дала ему список отпечатанных инструкций — нечто вроде расписания. Там был перечень мероприятий детей на неделю и подробное руководство обо всем, будто он впервые забирает их на некоторое время. Добавила, что имеется копия списка, если Майкл потеряет оригинал.

Что он пытался не потерять, так это самообладание. Майкл всегда был невозмутим в присутствии кого угодно, кроме жены и детей. Бывшей жены. Невероятно, как ей удалось разозлить его так быстро, без явных усилий и намерений.

Давно ли ему хотелось вернуться к ней?

Что за безумная идея!

Лицемерие Кей в ответ на попытку помочь школе — это уже перебор. Ей нет надобности работать, но раз так хочется… Майкл не возражал. Кей нравится, и слава богу. Кей мечтала преподавать в «Траске», еще когда они учились в колледже. Насколько знал Майкл, Кей верила, будто получила место сама, без всяких анонимных взносов из фонда Вито Корлеоне. Хотя наверняка питала некоторые подозрения. Предыдущий опыт — сразу по окончании колледжа она недолго учила детей в школе в родном городе Нью-Гемпшир, а потом двенадцать лет сидела дома — не делал ее исключительным кандидатом на место в лучшей школе страны.

Когда они пробирались на свои места, Майклу казалось, он слышит, как перешептываются другие родители, но ни у кого не хватило смелости подойти и представиться. Аль Нери остался в своем «Кадиллаке» слушать по радио игру между «Янкиз» и «Ред сокс». Машина была припаркована рядом с платным телефоном. Они сидели на дешевых открытых местах за основной базой, рядом с торговой палаткой. Майкл сам принес газировку и хот-доги.

— Я тоже видела ту пьесу, — сказала Мэри Рите. — Мама велела запомнить: как бы натурально вы ни играли проститутку, это не значит, что вы на самом деле проститутка. Разве не смешно?

— Гм. Да, потешно.

— Будто я не видела, как играет мой брат. Будто сама не участвовала в постановках. Будто я ребенок и не понимаю разницы между реальностью и выдумкой.

— Иногда матерям сложно заметить, что их дети вырастают, — заметил Майкл.

Мэри ничего не ответила.

— Вы любите баскетбол? — спросила она у Риты.

— Я в нем ничего не понимаю.

— А я не понимаю, что люди находят в этой игре. Хотя люблю наблюдать за братом. Иногда. Он недурно играет.

Энтони и правда оказался неплохим игроком, не блестящим, но достаточно хорошим. Он справился с третьей базой и, к удивлению Майкла, добравшись в первый раз до основной базы, отбил левой рукой. Энтони был правшой и, как и все третьи бейсмены, бросал правой.

Майкл спросил у Мэри, всегда ли Энтони отбивает левой. Она ответила, что понятия не имеет.

— Так он бэттер-универсал? — поинтересовался Корлеоне, поскольку питчер вбрасывал правой.

— Возможно.

Родители в зоне слышимости вытянули шеи и молча обменялись неодобрительными взглядами: что за отец — не знает, как играет его сын.

Мэри из вежливости прокричала в поддержку «Вулфе».

— Хочешь поскорей вернуться к лошадке? — спросила Рита.

— Ничего, потерплю. — Мэри поцеловала отца в щеку. — Не надо было, папочка, — сказала она, — спасибо.

Переполненный эмоциями, Майкл не нашел слов, поцеловал ее и подмигнул.

Ничьей и не пахло. У противников была форма красивее, но команда Энтони вела. В их составе была пара выдающихся игроков, которая почти не делала ошибок, и вскоре они уверенно лидировали. С таких, игр зрители расходятся рано, но тут каждый болельщик должен был кого-нибудь подвозить домой.

В последнем иннинге тренер поставил Энтони бросать. Майкл, Рита и Мэри аплодировали стоя и поймали на себе пару недобрых взглядов. Энтони посмотрел на них. Майкл помахал ему, и тот, несомненно против своей воли, широко заулыбался и едва заметно махнул в ответ. Майкл сел.

— Это мой сын, — произнес Корлеоне. То был не крик, а просто гордое заявление.

Энтони попал тремя мячами для разогрева в заслон, хотя бросал изо всех сил.

Родители на дешевых местах загудели, на сей раз громче, чем когда прибыл Майкл. Теперь ему уж точно не показалось. Почти рефлекторно он обернулся и заметил, что Аль Нери вышел из машины и пробирается к ним. Аль остановился и поманил ладонью Майкла. Тот покачал головой. Он не мог уйти сейчас, когда Энтони собирается бросать мяч. Аль нахмурился.

— Что происходит? — спросила Мэри.

Майкл понятия не имел. Это не имело никакого отношения к Альберту — никто не смотрел в его сторону. Корлеоне подумал, у Нери новости про Тома Хейгена, что, естественно, никого здесь не касалось. Если дело в Энтони, тоже странно. Как может хороший питчер вызвать столько эмоций в игре с явным перевесом? На одних лицах был шок, на других — гнев. Один из тренеров отозвал судью в сторону.

Судья был еще юношей, вероятно студентом колледжа, приехавшим домой на лето. Майкл слышал, как он спросил у тренера, уверен ли тот, и тренер кивнул.

Лицо судьи побелело. Он зашагал к базе, повернулся к зрителям. За ним, в кругу питчера, стоял Энтони с перчаткой и сердито хмурился.

Рита с Майклом обменялись взглядами. Корлеоне покачал головой, не понимая, что происходит.

— Дамы и господа, — произнес судья. — Внимание, пожалуйста. Произошло… Мы откладываем игру… — Затем он свесил голову и зарыдал. Энтони вышел из круга и направился к нему.

Аль Нери, добравшись до Майкла, наклонился и прошептал боссу на ухо, будто хотел оставить новость в секрете, будто не слышал ее только что по радио.

— Кто-то стрелял в президента, — сказал Аль. — Президент мертв.

Не кто-то, подумал Майкл.

Карло Трамонти.

Майкл сунул руку в карман и потер поврежденный стеклянный глаз. Несмотря на все, что знал, а может, из-за того, что знал, он был потрясен не меньше других.

Глава 28

До конца жизни Франческа будет помнить, где была и что делала, когда узнала о смерти президента Джеймса Кавано Ши, однажды целовавшего ей руку на приеме.

Франческа ждала Джонни в костюмерной, расположенной в трейлере рядом с пляжем, неподалеку от построенного на заказ временного пирса с пришвартованными кораблями, как во время открытия Америки, и с катерами съемочной команды. У нее не было часов, и Джонни шутил, что часы в костюмерной приносят неудачу, потому что «фильм должен получиться на все времена». Несомненно, миновало за полночь.

Последние несколько недель она жила на огромной съемной вилле вместе с Джонни, детьми и Джинни, бывшей женой Фонтейна, а также несколькими актерами, его друзьями. Рядом находился монастырь, выдаваемый в картине за испанский. Франческа с Джонни не скрывали своих отношений, но в сложившейся ситуации спали в разных комнатах, как и Лиза Фонтейн со своим женихом, детективом из Нью-Йорка по имени Стив Ваккарелло. Они приехали туда всего на неделю, отдохнуть. Франческа несколько смущалась и злилась на Джонни, но он уверил, что Джинни с дочерьми полюбят ее и маленького Санни. Все складывалось хорошо.

Однако если им хотелось остаться наедине, приходилось пользоваться костюмерной или другим местечком подальше от виллы. Однажды они даже пробрались в монастырь и занялись любовью на троне, сделанном для короля Фердинанда.

Франческа ждала уже два часа, может, даже три. Иссякало терпение и вино. Она вышла посмотреть, скоро ли закончится съемка.

Она была немного пьяна.

В нескольких сотнях метров, в темном Средиземном море, кружили два современных катера и «Санта-Мария». Даже с такого расстояния Франческа слышала крики режиссера. Съемки шли месяц, а это уже третий режиссер. По словам Джонни, седьмой кинодраматург не смог написать приличный сценарий.

Она пересекла пляж и увидела Джонни в костюме, шагающего по палубе. Режиссер взвизгнул, Фонтейн с яростью сорвал с себя шляпу и швырнул за борт. Кто-то тотчас прыгнул в воду выловить головной убор.

Франческе это показалось забавным.

На корабль сообщили новость, но Франческа узнала об этом позже.

Она села на песок.

И поняла, что изрядно набралась.

Увидев Лизу Фонтейн с женихом — они прогуливались по пляжу, держась за руки, — Франческа подумала, что у нее галлюцинации, но Лиза радостно поприветствовала ее и подошла поближе.

— Стив завтра рано улетает, — сказала она.

Очевидно, то была попытка объяснить, что они делают так поздно на пляже.

— Понятно.

— Не возражаете, если мы присоединимся к вам?

Франческа покачала головой.

— А ты остаешься?

— Еще на недельку, — ответила Лиза. — Пока не начались уроки.

Они сидели вместе в напряженном молчании, смотрели на корабль. Съемка прекратилась.

Лиза со Стивом обменялись взглядами, и Лиза набрала в легкие воздуха:

— Вы с моим отцом — прекрасная пара.

— Спасибо.

Очевидно, это Стив надоумил ее, но все равно было приятно. Лиза и раньше держалась в меру дружелюбно.

— Поначалу, — сказала Лиза, — у меня была та же реакция, как если бы ваш отец встречался с женщиной на семь лет вас старше.

Ничего странного. Если к ее возрасту прибавить семь, будет тридцать четыре. Отцу было тридцать семь, когда он умер, а матери тогда было тридцать четыре. И тут Франческа поняла, что не те цифры складывает. Она была очень, очень пьяна.

— Конечно.

— Не мне говорить, — продолжила Лиза, — но я надеюсь, у вас все получится. Я рада видеть отца счастливым. Они с мамой были скорей как брат с сестрой, даже во время брака, а вы… — Она покраснела и снова посмотрела на Стива. — Ну, я-то знаю, что такое любовь.

Франческа кивнула:

— И я за вас рада.

В этот момент, в костюме королевы Изабеллы, на пляже появилась Дина Данн, актриса, отмеченная премией «Оскар», которая недолгое время была замужем за Фредо Корлеоне и, соответственно, приходилась Франческе тетей. Она бежала, увязая в песке, и тоже казалась пьяной. Стив, Лиза и Франческа поднялись. Поначалу они не могли разобрать, что говорит Дина, но вскоре Франческа разобрала слова.

— Чертовы кубинцы убили президента!

Не совсем так.

Один кубинец был виновен, бесспорно. Но кубинцы? Кубинское правительство? Экспатрианты из Кубы, огорченные предательством президента, не поддержавшего их в попытке вернуть власть? Все это представлялось невозможным.

Детали были весьма обрывочны.

Вскоре выяснилось следующее.

В отеле «Фонтенбло», за несколько часов до того, как Джимми Ши должны были снова выставить кандидатом «Президенты Соединенных Штатов, он вышел к бассейну в окружении агентов секретной службы, чтобы проплыть традиционную милю и нырнуть пару раз ради удовольствия. Бассейн в Белом доме не оснащен ни трехметровым трамплином (в отличие от Принстонского университета, который он оканчивал), ни десятиметровой вышкой (приводящей его в невероятный восторг), а в отеле «Фонтенбло» было и то и другое. Приезжая в Майами, Джимми всегда останавливался там именно по этой причине.

Двухэтажное строение с рядом роскошных кабинок для переодевания отделяло бассейн от пляжа. На крышах кабинок была расставлена охрана, как и на некоторых балконах. Всех приезжавших в отель тщательно обыскивали. Гостей не пускали к бассейну, на что никто не жаловался. Самое близкое, куда они могли пробраться, так это небольшой проход меж кабинок, ведущий на пляж. Там ютились доброжелатели с плакатами, отгороженные патрулируемой баррикадой.

У бассейна ждала фотограф из журнала «Лайф», дамочка. Эксклюзивная съемка. Если Белый дом одобрит снимок, он точно попадет на обложку. Остальные представители прессы, включая телевизионщиков, собрались в центре проведения конвентов Майами-Бич.

Президент вышел в синем халате с эмблемой на груди, улыбнулся, помахал толпе, пошутил о жаре и снял халат. Все ахнули. Накануне он упражнялся с гантелями и сбросил около десяти фунтов специально для этого случая. Фотограф «Лайф» запечатлела момент, камерами подешевле и с неудобного ракурса защелкали несколько человек в толпе и в отеле.

На президенте Ши были желтовато-зеленые плавки скромного покроя, прикрывающие треть ляжек, в том же стиле, что он носил в колледже, только на размер больше.

Он сделал несколько кругов. Потом будут обсуждать, проплыл ли запланированное количество миль.

Джимми вышел из бассейна и спрыгнул пару раз с метрового трамплина для разогрева, сказал фотографу, что готов, и взобрался по ступеням на трехметровый.

Женщина из «Лайф» осталась внизу с телеобъективом. Она обещала редактору привезти фото героя, молодящегося президента Америки, рассекающего воздух подобно изваянию бога, с одним лишь голубым небом на заднем плане.

После дюжины прыжков с трамплина он в шутку изобразил нежелание продолжать и поднялся по ступеням на десять метров вверх. Толпа это обожала.

Ши много лет не прыгал с десятиметровой вышки и не пытался изобразить нечто сверхъестественное. Сначала остановился и посмотрел вниз, притворяясь (по крайней мере, все решили, что он притворяется), будто боится.

Первый прыжок — как и два последующих — был простой «ласточкой», с безупречно выгнутой спиной, с банальным погружением, но достаточно четко выполненным, чтобы не причинить боли. Каждый раз Щи вылезал из воды со скромным видом и с облегчением, что не облажался. После третьего прыжка фотограф подняла большой палец кверху, помощник бросился к президенту, подал халат и авиаторские очки.

Джимми вернул очки обратно.

Вероятно, он хотел установить зрительный контакт с народом. Со своими избирателями, с земляками, которые восторгались его вновь стройным торсом и спортивными достижениями. Президент надел халат, завязал пояс и пробежал пальцами по волосам. Они легли идеально. Изысканная стрижка, густая шевелюра.

И он направился к толпе. У агентов секретной службы зашипело в наушниках. Они переместились на новые позиции, соображая на ходу.

Агенты открыто ненавидят спонтанную работу на публику. Каждого президента просят, предупреждают, умоляют, разве только не приказывают не делать этого. И каждый президент не слушается. Одни чаще нарушают запрет, другие реже, но Джимми Ши бьет все рекорды, любит соприкасаться с народом во всех смыслах, входит в толпу, как безнадежно пьяный в бар, как игрок, который делает ставку на серийный номер своей последней банкноты. Джимми Ши прошел целиком первый инаугурационный парад и теперь собирался проделать то же самое.

Великие люди, подобно детям, часто думают, будто смерть приходит только за другими.

Секретная служба предварительно провела то, что сейчас назвали бы «расовым профилированием», устранив всех, кто внешне походил на кубинцев, несмотря на все увещевания, что они добропорядочные граждане Америки. Однако агенты пропустили светлокожего Хуана Карлоса Сантьяго, который безупречно говорил по-английски и имел при себе водительские права штата Флорида на имя Белфорда Уильямса. Сантьяго был маленьким худым человеком с редеющими волосами и скромной улыбкой. Он вклинился между двумя крупными мужчинами. Никто не заметил, как он достал пистолет, девятимиллиметровую «беретту».

Когда президент подошел ближе, Сантьяго без труда пролез между мужчинами, как будто они добровольно его пропустили, и возник перед Джимми Ши, будто ребенок, вырвавшийся на улицу между двух припаркованных машин.

Убийца оскалил зубы, ткнул ствол в эмблему на груди и выстрелил.

Джимми Ши вскинул руки вверх.

В жестокой пародии триумфа, как потом кто-то скажет.

Как священник, отметят другие.

Будто сдавался врагам.

Агенты секретной службы сорвались с мест — люди, чья работа — подставлять грудь под пули и чья задача — ликвидировать противника.

Второй выстрел Сантьяго попал Джимми в шею. Президент попятился назад с широко раскрытыми глазами. Неверие, страх, боль. Кровь потекла из шеи.

Брызнула, как утверждают очевидцы.

Ключом. Фонтаном. Била на несколько метров.

Люди закричали и бросились в стороны.

Агент прыгнул между Сантьяго и президентом, но третий выстрел миновал преграду и попал в плечо Джимми, развернув его кругом, в сторону от второго агента. Президент Соединенных Штатов замертво упал в бассейн.

Три агента бросились в воду за ним.

Двое других достали оружие — полуавтоматические «кольты» сорок пятого калибра — и открыли огонь.

Так гласил протокол. Ранить случайного свидетеля не было шанса. Стреляли лучшие профессионалы в мире. Пули гарантировали безопасность окружающих. Они имели крестообразные надрезы на наконечниках и разрывались, попав в цель.

Агенты стояли лицом к убийце, каждый выстрелил дважды.

Как ни странно, Сантьяго покачнулся вперед, будто стреляли в спину, затем четыре пули разорвались у него в груди, и он завалился назад, ударившись головой о столб. Кровавая бойня закончилась.

Конни Корлеоне выдергивала сорняки в саду на крыше, копии отцовского сада, когда услышала новость. Радио на столе было настроено на станцию «Топ-40», и она не стала искать другой канал на свой вкус. Годился и этот, для фона, чтобы не скучать. Тем летом все плодоносило. Помидоры — самые крупные овощи, что ей удалось вырастить, — и перцы были великолепны, но уступали по толщине невероятным сорнякам. Планируя разбить сад, она решила — ошибочно, как понимала теперь, — что сорняки не доберутся до крыши. Сыновья, которые пошли в кино, тоже вымахали за лето.

По радио зазвучал новый сингл Джонни Фонтейна, и Конни с отвращением вскочила сменить станцию. «Hello Dolly» Луи Армстронга опередила «The Beatles» на вершине чарта, и Джонни тоже претендовал на победу. Песня Фонтейна — новая версия «Let’s Do It (Let’s Fall in Love)» — казалась приукрашенной карикатурой его недавнего шедевра.

Конни покрутила настройку.

Первая попавшаяся станция прервала программу для экстренного сообщения.

Услышав новость, она выдвинула стул и села. Первой ее мыслью было, имеет ли к этому отношение брат.

Нику Джерачи хотелось принять горячий душ и лечь спать — его достали комары, и туфли вконец разбились, — но он направлялся по шоссе И-95, чуть южнее Джексонвилля, в старом грузовике для развозки хлеба, со сломанным радио и дребезжащим двигателем, который возмущался при попытке выжать больше шестидесяти. Все же Ник был счастливым человеком: до воссоединения с семьей остались считаные дни и около месяца до окончания сурового испытания.

Как и планировалось, он остановился у ювелирного магазина Луи Зука в центре Джексонвилля, чтобы сменить машину, забрать подарки для жены и детей и поблагодарить Луи.

Луи — который давно избавился от бремени настоящего имени, Луиджи Зуккини, — вырос в Маленькой Италии Кливленда, между Мейфилд-роуд и кладбищем Лейквью, на десять лет раньше Ника Джерачи и на пару кварталов севернее. Они дружили по большей части оттого, что играли в соперничающих баскетбольных командах в Альта-Хаус: будучи одного роста, блокировали друг друга. Луи впоследствии открыл дело в Кливленде и оградился им, как забором. Когда Ник взял на себя управление остатками regime Санни Корлеоне, первым заданием стало учреждение наркобизнеса для семьи — не хватало людей, и пришлось подтянуть старых товарищей из Кливленда. Луи очень пригодился в создании берегового плацдарма в Джексонвилле в прямом и переносном смысле. Он решал проблемы в доках и следил за приобретением грузовиков и наймом водителей, необходимых, чтобы товар достиг места назначения. Ему удавалось покрывать интересные детали, которые неизменно всплывают, когда занимаешься столь щепетильным импортом и экспортом. За последний год — по той причине, что, кроме Момо Бароне, в Нью-Йорке никто не мог отличить Луи Зука от цукини,[27] — он стал одним из самых полезных и надежных союзников Ника, пробивающегося обратно к власти. Даже адвоката из Филадельфии, который проанализировал юридическое положение Джерачи и пришел к выводу, что ему невозможно пришить уголовные дела, и того нашел Луи Зук.

Снаружи магазин Зука не производил должного впечатления: бронированная витрина в районе, который не был ни черным, ни белым. Названия торговых марок наручных часов, официальным дилером которых являлся Луи, висели на зеркальном стекле.

— Грузовик для развозки хлеба? — ухмыльнулся Луи, оторвав взгляд от прилавка, когда вошел Ник.

Джерачи подошел к другу обняться.

— Знаешь, помню, в детстве отец водил такой же.

— Мои соболезнования. Я послал вдове цветы.

— Спасибо. — Ник не давал воли эмоциям, сдерживая ярость, которой никогда не угаснуть.

— Значит, ты выбрал эту колымагу из сентиментальности?

— Вроде того. Вообще я ожидал от тебя благодарности. Национальный хлебопекарный бренд, хорошая грузоподъемность. Можно ехать куда угодно и везти что угодно. Достаточно на всякий случай утрамбовать наружный слой буханками.

— Так вот как мы Дела делаем? — озадаченно произнес Зук. Важная деталь его работы состояла в том, чтобы вышестоящие люди, в особенности Ник, не знали, как именно делаются дела.

— Соображаешь. Я ничего не говорил.

— Разве ты что-то сказал? Плохо слышу в последнее время.

— Что у тебя есть для меня?

— Смотри сам. — Луи кивнул в сторону парковки. Ник выглянул через дверь.

— Тот «Додж» пятьдесят девятого года?

— Полностью подходит твоему описанию, — ответил Луи, имея в виду: подержанная машина, неприметная, хорошей марки, в хорошем состоянии, никакого подгона под требования потребителя, кроме пуленепробиваемых стекол.

Луи продемонстрировал Нику три пары часов «Картье», инкрустированных бриллиантами, — символ времени, которое нужно восполнить Шарлотте, Барб и Бев. Сзади дарственные надписи.

— Изумительно, — сказал Джерачи. — Заверни их. Сколько я тебе должен?

— Нисколько.

— Послушай, ты так много для меня сделал, это я обязан тебе. Все-таки сколько?

— Говорю же, Ник, мы в расчете. Мне скоро шестьдесят, у меня дом на пляже, сбережений достаточно, чтобы никчемные мои дети ни дня не работали. Без тебя я разбитый старик, морозящий яйца в Кливленде, работая с тупарями, которые продают краденые флаконы «Эйвон» и «Тапперуэр».

Ник не знал, что это, но живо представил картину.

Он постучал Луи по плечу.

— А без тебя я бы…

— Брось, — отмахнулся Луи. — Когда это закончится? Послушай, не хочу проявить излишнее любопытство, но не оставил ли ты где владельца пекарни с острым желанием вернуть свой грузовик?

Джерачи покачал головой. В Новом Орлеане поставщиков того сорта хлеба проглотил Карло Кит. Грузовик списали. Серийный номер утерян.

— Один друг подарил, — сказал Ник.

В эту секунду в дверь вломился парикмахер из салона напротив.

— Я не виноват, — уверил он.

— В чем, Харлан? — спросил Зук.

— В смерти президента.

— А кто тебя обвиняет?

— Никто, но ведь кто-то взял и пристрелил его.

— Президента убили? — спросил Джерачи.

— В Майами, да, сэр. По всем каналам сообщают.

— Ты нас разыгрываешь, — сказал Зук.

— Я постоянно говорил, что хочу пристрелить этого любителя негров, а теперь его убрали, и удовольствия тут мало. Я все время находился на работе. У меня есть алиби.

— Не смей даже шутить о таких вещах, Харлан. Он мертв?

— Откуда мне знать? Меня же там не было, понятия не имею, что с убийцей.

— Я не про убийцу спрашиваю, про президента.

— Похоже… вероятно, да.

— Кто стрелял? — не выдержал Джерачи.

— Могу поклясться на кипе Библии, мистер, не знаю и предположить не могу. — Парикмахер захлопнул за собой дверь и был таков.

— Сумасшедший расист, — пробурчал Зук. У него был старый ламповый радиоприемник, который он пытался вернуть к жизни.

Джерачи увидел изображение Хуана Карлоса Сантьяго только на следующий день, когда в газете опубликовали фото, сделанное после ареста из-за драки в баре в 1961 году. Ник сразу узнал в нем одного из тех, кого встретил на стрельбище у Трамонти.

Вскоре неизгладимой страницей истории Америки станет то, как Дэниэл Брендон Ши услышал новость, сидя в крошечном офисе в центре для проведения съездов в Майами. В майке и трусах он корпел над вступлением к речи брата. По комнате были разбросаны скомканные бумажки и смятые стаканчики из-под кофе. Днем генеральный прокурор объявил близкому окружению, что решил баллотироваться в Сенат США в 1966 году и таким образом не участвовать в выборах своего брата на второй срок. Он сделал это, как в один голос утверждали свидетели, со слезами на глазах. Карьера будущего сенатора должна была начаться с выступления по телевизору, с яркой речи. Однако Дэнни Ши не станет упоминать об этом. Он четко дал понять, что для него огромная честь сказать миру — прямо, откровенно, ясно! — какой великий человек его брат.

Хотя Джимми Ши был хорошим оратором, большинство его письменных работ (включая обе книги и дипломную) вышли из-под пера профессиональных писателей. Дэнни, напротив, обладал даром излагать мысли на бумаге и, что главное, стремился его совершенствовать. Разумеется, при нем всегда имелись составители речей, и среди них двое выдающихся американских романистов. Однако даже их труды он перерабатывал, переписывал, пока не получал желаемого. Как ни странно, эти романисты обычно считали, что Дэнни Ши сделал речь лучше и выразительней.

Дэнни, подобно многим талантливым писателям, верил, будто мысль рождается быстрей, если раздеться до нижнего белья.

Когда постучали в дверь, он сказал, что почти закончил, хотя повторял это не первый час.

— Нет, сэр, я не по этому вопросу, — произнес глава личного персонала Джимми. — Можно войти?

Услышав новость, Дэнни Ши остолбенел. Затем начал учащенно дышать.

Вдруг он поднялся и начал судорожно одеваться.

— Какой я идиот, — произнес Дэнни.

— Сэр?

— Это я виноват.

— Не понимаю, о чем вы.

Когда Эдди Парадиз услышал новость, он намеревался спуститься в свой охотничий клуб и показать Риччи Нобилио льва, которого Риччи Два Ствола помог приобрести у цирка.

Риччи встретился пообедать с ним в ресторане на Корт-стрит, принес подарки: коробку с двумя дюжинами пар фирменных носков и плакат, завернутый в трубочку. Плакат Второй мировой для коллекции. Одинокий человек тонет в темно-синем море, руки простерты вверх, огромные ладони на переднем плане, направленные на зрителя. Надпись гласит: «Кто-то проболтался!»

Эдди от души поблагодарил Нобилио за проявленную заботу.

— Как поживаешь? — спросил он.

— Грех жаловаться, а я жалуюсь. — Он комично выкатил глаза. — А ты как?

— Не первый на параде, — признался Эдди, — но кто сейчас первый?

— Один парень точно. По определению.

— Да, только ненадолго. Вместе с пулей всегда звучат эти слова.

Они сделали заказ.

— Послушай, — начал Эдди, когда официант ушел, — что ты имеешь в виду? Тебе не нравится, что я редко меняю носки, или намекаешь, будто я предатель? Или если не я, то один из моих людей? Выкладывай.

Риччи с непроницаемым видом уставился на него.

— Ты спятил?

Эдди окинул приятеля взглядом, затем расхохотался.

— Ты прав. — Парадиз постучал по коробке с носками. — Так мило. Спасибо еще раз. Просто сейчас такое творится…

— Тяжелые времена, — сочувственно кивнул Риччи.

— Точно.

Риччи Два Ствола поднял бокал.

— Салют.

Они выпили.

Затем обсудили слухи об Акапулько, о том, что контрудар Джерачи начался через человека на курорте. У каждого там были подчиненные, и оба очень надеялись, что они ни при чем. Подсчитали время, когда они — и другие — находились в Акапулько, и не нашли исчерпывающих доказательств.

— Так как нам разобраться?

— Будем держать ухо востро, — сказал Эдди. — Продолжаем заниматься делом. Рано или поздно решение само придет в голову. Как говорит Черепаха, тише едешь, дальше будешь.

— Это говорит черепаха, Эд. Когда бежит наперегонки с зайцем.

Риччи улыбнулся.

— Очевидно, ты прав. Если поспешить, если выдать свое беспокойство, тогда люди встревожатся, а нам это не нужно. Однако, если не подсуетиться, Джерачи снова станет боссом и, выражаясь твоими словами, нас тотчас скинут с вершины чарта.

Эдди слегка вздрогнул, когда Нобилио произнес имя Джерачи. Никто не произносил этого имени вслух.

— Что я хочу сказать, — продолжил Нобилио. — Надо использовать психологию, понаблюдать за своими людьми. Я умный человек, ты усердный. Вдвоем мы сможем разрулить ситуацию.

— Психологию, говоришь? Я окончил Бруклинскую уличную школу экономики. Большинство курсов сводятся к психологии.

Они ели и беседовали о делах. Решили поддерживать связь. Если семья Корлеоне останется на плаву, она будет благодарна таким людям, как Эдди Парадиз и Риччи Нобилио.

— Когда осядет пыль после боя Майкла с моим капитаном, — Эдди имел в виду Джерачи, — как знать, может, один из нас станет боссом. Хотя, дай бог, в ближайшем будущем ничего такого не случится.

— В этой семье? Невозможно. Надо иметь фамилию Корлеоне.

— Они перевелись.

— Но ведь Санни оставил пару сыновей. И у Майкла есть сын, у Конни — два.

— Не представляю никого из них во главе семьи.

— Одно время то же самое говорили о Майкле, если ты не забыл. О, и Фредо одного уж точно сделал.

— Фредо? У Фредо не было детей.

— Фредо перетрахал всех танцовщиц в Лас-Вегасе. Ты правда считаешь, что обо всех позаботились?

— Так тебе известна одна роженица? Откуда?

— Зря я это сказал!

— Майкл в курсе, верно?

— Давай сменим тему, ладно? — буркнул Риччи. Они собрались расходиться. — Значит, лев у тебя?

— Восхитительный зверь, — засиял Эдди.

— Немного же человеку надо для счастья.

Эдди понимал, что Риччи или опять нарывается на благодарность, или ждет приглашения спуститься посмотреть льва. Первое отпадало. Эдди уже послал ему четыре билета на матч «Мете», прямо за основной базой, что в полной мере восполняло наводку Риччи на директора цирка — неисправимого картежника. Это полдела. Еще надо было найти способ транспортировки, переделать тюремную клетку в подвале, чтобы зверю было там удобно, узнать, чем его кормить, как входить и чистить клетку, затем подыскать олуха, чтобы все это проделывал, причем через раз приходилось выполнять работу самому. Впрочем, Эдди не жаловался — Рональд был прекрасным львом, искренне полюбившим нового хозяина. И все же львиное дерьмо — оно и есть львиное дерьмо.

Так что Риччи может засунуть благодарность в свою тощую задницу. Но ему, конечно, не возбраняется пойти посмотреть на Рональда.

— Хочешь взглянуть на него? Можем прогуляться. Клуб за углом.

— Я знаю, где он, — сказал Риччи.

— Так чего мы ждем? Пошли.

И они пошли.

Эдди нес под мышкой носки, размахивая свернутым плакатом, словно скипетром.

— Стоя рядом с таким большим, сильным котом джунглей, чувствуешь себя весьма скромно, — сказал Эдди на улице. Они пытались идти рука об руку, что становилось неудобно там, где тротуар сужался, но Эдди следовал прямым курсом, заставляя Нобилио нырять поддеревья и гидранты. На должном расстоянии за ними следовали телохранители.

— Рональд? Сам выбирал имя?

— Льва зовут Рональд.

— Почему Рональд?

— Что ты ко мне пристал? Откуда мне знать, почему Рональд? Мне отдали льва с таким именем.

— Так почему бы тебе не назвать его, как нравится?

— Потому что я хочу называть его так, как он привык, — сказал Эдди. — Здравый смысл. Элементарная вежливость.

— Твоя элементарная вежливость распространяется даже на львов?

— Давай, продолжай хамить в его адрес. Посмотрим, до чего тебя это доведет.

— Лев в гребаном Бруклине, — произнес Риччи. — Я восхищаюсь тобой, мой друг. Я бы до смерти испугался держать у себя в клубе льва.

— Обычное животное. Обращайся с уважением, и бояться нечего.

Эдди оглядел Риччи.

— Чего бы я испугался, — заявил Риччи, — так это что люди начнут судачить, будто лев — домашняя кошка для мужчины с маленьким членом.

К черту людей! К черту что они болтают!

— Ну и что? Не у всех такие заботы, как у вас в департаменте.

— Вздор, — буркнул Риччи, но без злости. — Ты же помешан на цирке, у тебя свои тревоги. Некоторые просто не решаются в этом признаться, в отличие от меня.

Они поднялись на крыльцо. Внутри охранник-олух смотрел телевизор.

— Ты упорно нарываешься, Рич, — отметил Эдди.

— Знать меня — любить меня, малыш. — Он хлопнул Эдди по спине. Парадиз не любил, когда к нему неожиданно прикасаются, тем не менее не стал возмущаться.

Они вошли, и диктор по телевизору сказал, что имя убийцы не Белфорд Уильямс, как сообщалось ранее, а Хуан Карлос Сантьяго.

— Что за убийца? — спросил Эдди. Охранник шикнул в ответ и даже не встал со стула. А между тем в комнате находился Момо Бароне, и в его задачи входило объяснить молокососу, как подобает себя вести.

Хуан Карло Сантьяго, как говорил диктор, предположительно приходится единоутробным братом высокопоставленного чиновника в правительстве Батисты. Его якобы убили мятежники во время революции. Сантьяго принимал участие в неудачной попытке захвата острова в прошлом году. Знакомые описывают его как «нелюдима» и «беспокойного молодого человека». Очевидно, он с детства частый пациент психиатрических больниц здесь, в Штатах, и на Кубе.

Риччи Два Ствола подтянул стул.

— Кого убили-то? — спросил Эдди.

Кэти Корлеоне навсегда запомнит человека с вытаращенными глазами. Она сидела в научном зале Нью-Йоркской публичной библиотеки, работала над книгой. Кэти видела его впервые, хотя он ничем не отличался от большинства коллег мужского пола: маленький, толстенький, одутловатый, бородатый, одержимый тремя-четырьмя узкими вопросами, под пятой у матери — или девственник, или извращенец, или отвратительная комбинация того и другого.

Он сообщил ужасную новость приглушенным голосом, изображая сильное эмоциональное потрясение, но его выдавала улыбка. Кэти знала: не следует делать вывод, будто он обрадован произошедшим в Майами. Просто он счастлив сообщить ей об этом первым.

Библиотекари тотчас стали выкатывать телевизоры.

Завсегдатаи библиотеки повставали с мест, словно по сигналу, и поспешили к экранам.

На изможденном дикторе были толстые очки, в каких редко выходят в эфир.

Мужчина с вытаращенными глазами подошел к Кэти сзади.

— Я знаю, кто вы, — сказал он.

Кэти шикнула.

— Вы племянница гангстера, произнес он слишком громко для библиотеки, — которая совокупляется с Джонни Фонтейном.

Все взглянули в ее сторону, хотя головы были заняты другим.

— Да, точно. А вы тот самый болван, от которого меня тошнит.

Кэти пошла домой ждать звонка от сестры. Просто почувствовала. Когда открыла дверь, телефон разрывался.

Вице-Вице-президент Эмброуз «Крошка» Пейтон находился дома в Корал-Гейблс, спал. Он думал, ночь будет длинной, и старался извлечь максимум удовольствия из погружения в небытие. В этом деле его согревали кошки. Эмброуз с женой держали двадцать кошек в Корал-Гейблс и четырнадцать в своей резиденции в Вашингтоне. На сей раз с Крошкой ночевал любимец — толстый старый кот по имени Оцеола.

Жена, вся дрожа, разбудила Пейтона, назвав его «господином президентом».

Она сообщила, что к ним во двор съезжаются седаны с правительственными знаками, и не смогла сказать ничего более. Бедняжка страдала заиканием, обострявшимся в сложных ситуациях. Они были женаты давно, и Пейтон относился к этому с пониманием.

Крошка поцеловал ее, поднялся, сделал глубокий вдох и стал тихо напевать «Я пилигрим», гимн, который пела покойная мать, когда он рос на залитой солнцем ферме. Он поднялся и пошел по коридору, чтобы услышать известие, от которого вздрогнул мир.

Тереза Хейген сидела за кухонным столом перед телефоном, с ужасом ожидая худшего.

Раздался звонок. На линии был друг, владелец художественной галереи в Саут-Бич. Голос его дрожал.

Как ни странно, Тереза вздохнула с облегчением.

Новость была плохой, но не самой страшной.

Аль Нери всегда будет помнить, что «Янкиз» проигрывали. Колесики настройки на радио напоминали прибор с космического корабля. «Купе де виль» был первым его «Кадиллаком», и никакая иная покупка не приносила и не принесет ему больше удовольствия. До сих пор в машине стоял запах, будто она только что с завода. Аль смотрел на настройку радио, как в телевизор. Оторвал глаза от панели управления и увидел женщину, проезжавшую мимо в разбитом автофургоне. Ей было около тридцати, волосы завязаны шарфиком, окна опущены, и радио включено на полную мощность. «Я никогда не поверю мужчине, — подпевала она со счастливым видом. — Не ручаюсь только за пальцы свои».

Аль Нери поднял пальцы и посмотрел на них.

Дамочка повернула за угол. Музыка стихла, грузовик проехал всего два квартала и остановился. Должно быть, радиостанция тоже прервала программу для экстренного сообщения.

Нери редко думал о своем беспросветном одиночестве, а тут вспомнил. Выбранный им путь насилия и бездетности. Ему хотелось догнать ее, женщину с шарфиком на голове. Проверить, все ли с ней в порядке.

Вместо этого он вышел из машины и пошел докладывать Майклу о трагедии.

Томми Нери к тому времени приехал бы в Майами, если бы не остался в городе Панама. Дело было в женщине. Ничего особенного, просто весело проводили досуг, и Томми не мог оторваться от нее. Ему надоело находиться под стрессом. Раньше он не пробовал героин. Прошел целый день после смерти президента, пока Томми понял, что она рассказала ему об этом вчера. Чертово вчера.

В тот день, еще до трагедии, с Карло Трамонти, как и ожидалось, сняли все обвинения в уклонении от уплаты налогов, избавили от необоснованных нападок федерального правительства на его империю. Никто, даже сторона обвинения, чьи сердца дело не радовало, и не предполагал иного вердикта. И все же Кит потратил время и деньги на дорогого юриста. Поэтому казалось странным, что он покидает зал суда с широкой улыбкой.

— Оправдали, — сообщил он собравшимся журналистам.

Во время убийства Трамонти отмечал свою победу в кругу друзей в ресторане «Никастро», недалеко от офиса. Приехали братья, несколько высокопоставленных государственных чиновников и Пол Драго, младший брат босса Тампы Сальвадоре Драго по прозвищу Молчаливый Сэм. В основном зале не было ни радио, ни телевизора, и предположительно до конца вечеринки никто не знал о произошедшем в Майами.

Глава 29

Майкл Корлеоне все же остался в Мэне на целую неделю, как и планировал, но едва ли то время можно назвать отдыхом. Аль Нери и Донни Бэгс устроили в гостинице штаб: обложившись телефонами, пытались разъяснить ситуацию с Томом Хейгеном и придумать, как подтвердить подозрения Майкла насчет Карла Трамонти. Аль договорился с хозяином гостиницы, и вскоре все восемь комнат или пустовали, или были заняты Майклом, членами его семьи или его людьми.

Телевизор в вестибюле работал постоянно, обычно без звука, мелькали кадры президентства Джимми Ши. Также показывали бесчисленные виды «Фонтенбло» снаружи. Снова и снова крутили вступление в должность президента Пейтона — к этому некоторым придется привыкнуть, к президенту Эмброузу Пейтону «Крошке».

Рита по большей части тоже сидела в гостинице, уставившись в телевизор, хотя ходила вместе со всеми ужинать и пару раз сыграла в бильярд, чтобы сблизиться в Энтони и Мэри. В основном эти попытки заканчивались полным фиаско, включая памятные моменты, когда ее выгнали из дома и когда ее укачало в лодке и Майкл с Энтони спорили, кому убирать блевотину.

Бильярдные столы поставили в комнате отдыха в «Траске», и к Майклу тотчас вернулась способность видеть углы и траектории движения шаров. Он пытался обучить этому детей, но игра не давалась им столь естественно. Майкл стремился выразить секреты словами и передать двум самым любимым людям. Вскоре терпение иссякло у обеих сторон.

Каким-то образом газеты Нью-Йорка пронюхали об исчезновении Тома Хейгена и стали публиковать статьи с анонимными источниками. Появлялись они среди всего прочего на странице города. Это были вчерашние новости, в особенности на фоне смерти Джимми Ши.

В желтой прессе пустили слух, будто Том Хейген задержан агентами ФБР Рассказывая об этом Майклу, Аль Нери посоветовал не волноваться, что только усилило волнение.

В день похорон президента шел дождь. Семья осталась дома и наблюдала за церемонией по телевизору. Даже Кей пришла. Слишком большая трагедия, чтобы ссориться. Дети покойного, мальчик и девочка, были немногим моложе, чем у Майкла. У всех сжалось сердце. На самом деле скорбящие дети были возраста дочерей Тома Хейгена. Казалось, любая произнесенная фраза только усугубит всеобщее состояние.

Когда начали показывать погребение, Кей обняла детей, а уходя, прошептала Майклу, чтобы позвонил, если появятся вести от Тома.

Вечером Майкл с Ритой и детьми отправился в ресторан, где подают омаров. Мэри отказалась есть, увидев омаров живыми в аквариумах, а Энтони заявил, что у него аллергия. Тогда они пошли смотреть фильм с Марлоном Брандо, снятый на Ривьере. О том, как Брандо и Дэвид Нивен пытаются обманом затащить девушку в постель. Вроде комедия. Майкл нашел картину безвкусной и посреди сцены, где Брандо притворялся умственно отсталым с комплексом Наполеона, поднялся и начал выпроваживать Риту и детей из кинотеатра.

Рита сказала, что фильм ей нравится и она хочет остаться.

— Можно я тоже досмотрю? — спросил Энтони. — Мне весело.

— Нет, — отрезал Майкл, не сводя сердитого взгляда с Риты.

— Я остаюсь, — запротестовала она.

— Как считаешь нужным, — ответил Майкл, забрал детей и ушел.

Рита вернулась в гостиницу через четыре часа, пьяная. С того времени она спала в отдельном номере.

Майкл вообще не спал.

Последние несколько вечеров в Мэне Донни Бэгс отвозил Майкла в школу. Охранник пропускал его в комнату отдыха. Пока Бэгс дремал за рулем «Кадиллака», Корлеоне играл в одиночку, задерживаясь глубоко за полночь.

По возвращении в Нью-Йорк Майкла ждала масса запущенных дел и гора непрочтенной почты.

Он закрылся в кабинете и приступил к работе. Аль Нери пошел на кухню заварить кофе и сортировать корреспонденцию. Кухня находилась на другом конце пентхауса, и когда Альберт вскрикнул, прозвучало это, будто его укусила оса или он прищемил палец — то есть больно, но ничего страшного. Майкл решил проверить, что случилось, на всякий случай.

Войдя на кухню, он почувствовал запах гнили. Аль Нери стоял над открытой коробкой, сжимая знакомый пиджак и газеты.

Газеты из Майами.

Внутри коробки был мертвый детеныш аллигатора.

Они ничуть не удивились, обнаружив в кармане пиджака бумажник Тома Хейгена.

Джеймс К. Ши был похоронен, страна онемела от горя и смятения, а делегаты съехались на повторный съезд. С минимальной помпезностью и без церемоний, после короткой эмоциональной речи сенатора Патрика Гиэри от Невады они выдвинули президента Пейтона кандидатом на осенние выборы.

Журнал «Лайф» так и не опубликовал фотографии прыжков с вышки. На протяжении многих лет фотограф пыталась вернуть снимки. И в конце концов получила их. Она заработала миллионы не только на фотографиях, но и на книге — подарочном издании с иллюстрациями и хвалебными речами литературной элиты Америки, а также на лицензированном материале: футболках, календарях и прочем.

Сразу после трагедии журнал вышел вообще без фотографий, и содержал он речь Дэниэла Брендона Ши о своем брате и речь для номинации, которую Джеймс Кавано Ши так и не дал (лично переписанную Дэнни Ши, как выяснится позже). Обложка была белой. Посреди скромная надпись жирным шрифтом: «ДЖЕЙМС КАВАНО ШИ / 1919–1964». Тираж побил все рекорды за историю журнала.

И кто же был этот Хуан Карлос Сантьяго?

Никаких подтверждений его связи с правительством Кубы. Фактически он был их заклятым врагом. Сантьяго — опытный рыбак, бежавший с родины. Между приступами маниакального психоза он выходил в море в Южной Флориде и последнее время в Новом Орлеане. Экипаж его ценил. Хуан оказался темной лошадкой. Запутавшийся, сбитый с толку человек хотел быть патриотом, старался отомстить за смерть брата. Он участвовал в провальном вторжении и решил поквитаться за те унижения, что пережил из-за фиаско. Вот он и убил президента.

Дело закрыто.

Чтобы успокоить встревоженные массы, президент Эмброуз Пейтон распорядился начать расследование. Возглавить его предложили сначала Дэнни Ши, но тот отказался. Второй, на кого пал выбор Пейтона, принял поручение. То был бывший спикер палаты представителей, почтенный житель Айовы и всеми любимый политик. Помощников подобрали не менее уважаемых и выдающихся.

Народ оценил столь тщательный подход к делу, и почти все, кроме горстки экстремистов — в обществе, где ненавидят экстремистов, — продолжали спокойно жить дальше, потрясенные актом случайного насилия, но уверенные, что звездное знамя продолжает реять, профсоюз цел и невредим и право людей хранить и носить оружие не будет нарушено.

Однако расследование вели тщательно.

Там не было телевизионных камер?! Никто из туристов не заснял ничего стоящего?

Как насчет двух громил, мимо которых прошмыгнул Сантьяго? Они ведь загораживали убийцу до последней секунды. Одинаково сложены, одинаково одеты. Они мелькали на бесчисленных зернистых смазанных снимках туристов и фотографа «Лайф», но все попытки найти или опознать их оказались тщетны.

Водительские права Сантьяго на чужое имя не были подделкой. Их изготовили не в Майами, где он жил, не в Южной Флориде, а в Пенсаколе. Свидетельство о рождении, предъявленное для получения прав, было заверенной копией, хотя настоящий Белфорд Уильямс умер во время наводнения в Луизиане в трехлетнем возрасте. Никто в Пенсаколе якобы не видел Хуана Карлоса Сантьяго. Женщина, выдававшая документ и принявшая фото, привела в свое оправдание неоспоримый, научно установленный факт, что для белых людей все темные на одно лицо.

На теле Сантьяго обнаружили пять пулевых отверстий, а агенты секретной службы, наступавшие спереди, выпустили четыре пули. Свидетели говорили о выстреле сзади, хотя однозначных доказательств тому не было. Некоторые утверждали, будто Сантьяго развернулся, что и объясняет ранение в спину (хотя это был всего лишь слух, поскольку результаты вскрытия не подлежали оглашению).

Баллистика бы не помогла. Пули «дум-дум» разделяются на части, и невозможно выяснить, кто именно попал в жертву. Наверняка сказать можно только то, что и так предано огласке: все пули, убившие Хуана Карлоса Сантьяго, выпущены практически одновременно из однотипного оружия.

Даже граждане, не верившие в заговор, удивлялись, как один стрелок — сумасшедший, пустое место — подобрался столь близко к президенту с заряженным пистолетом.

Тупое везение?

А почему нет?

В двадцатом веке подобное произойдет как минимум трижды, и каждый раз от рук человека, внешнее еще более безобидного, чем Сантьяго. Невероятное событие, но факт есть факт.

Назовите это удачей или случайностью, чем угодно, но случилось то, что случилось. В мире живут миллиарды людей. Миллионы, хотя бы на долю секунды, желали президенту смерти. Трое (из известных нам) подобрались вплотную.

Статистически маловероятные события тоже случаются.