Месть мертвеца

Глава десятая

Несколько раз за время дороги в город я почти жалела, что включила мобильник и получила послание Манфреда. Еще никогда я так не боялась во время поездок на машине. Толливер справился, но произнес все до единого плохие слова, какие имелись в его словаре, и несколько из них я даже не поняла.

Во время нашего путешествия мы встретили другую машину, набитую мальчиками-подростками — все они явно родились со склонностью к самоубийству.

Едва подумав об этом, я вспомнила мальчиков в замерзшей земле и пожалела о своей мысли.

На больничной парковке было очень мало машин тех, кто приехал в больницу с визитом. Снег покрывал мокрый двор вокруг маленького здания. Это было почти красиво.

Когда мы вошли, регистраторши не было на месте, поэтому мы бродили до тех пор, пока не нашли пост медсестры. Там мы спросили о Ксильде Бернардо.

— А, дама-медиум, — протянула сестра.

Похоже, Ксильда произвела на нее впечатление, пусть небольшое.

— Она в отделении интенсивной терапии. Ее внук — если вы хотите его видеть — там, в комнате для посетителей.

Она объяснила нам, куда идти, и мы нашли Манфреда — он сидел, опустив голову на руки. Это была одна из тех комнат, которая представляет собой просто маленький закуток, где вдоль стен стоят стулья, а на столиках разбросаны журналы и расставлены чашки с кофе. Похоже, этим утром здесь не убирались. Это плохо.

— Манфред, расскажи, что случилось с Ксильдой, — попросила я.

Он поднял голову, и мы увидели его покрасневшие глаза. Лицо было в полосах засохших слез.

— Я не понимаю, — начал он. — Ей ведь уже было лучше. Прошлой ночью она сильно ослабела, но этим утром ей стало лучше. Пришел доктор, чтобы ее осмотреть. Пришел священник и молился с нами. Они собирались перевести ее в обычную палату. А потом она просто… Я только на минутку вышел — просто чтобы выпить кофе и поговорить по телефону, — а когда вернулся, она была в коме.

— Мне так жаль, — произнесла я.

Я вряд ли могла сказать такое, что улучшило бы ситуацию.

— А что говорит доктор? — спросил Толливер.

Сев рядом с Манфредом, я положила руку ему на плечо.

Толливер сел сбоку от нас и наклонился вперед, поставив локти на колени. Я посмотрела ему в лицо, такое серьезное, такое сосредоточенное, и почувствовала волну любви, которая почти сбила меня с ног. Мне пришлось сконцентрироваться, чтобы вернуть свои мысли к несчастьям Манфреда и Ксильды.

— Это тот же самый доктор, который осматривал тебя, Харпер, — сказал Манфред. — Парень с седыми волосами. Похоже, хороший врач. По его словам, он не думает, что бабушка очнется. Он не знает, чем вызван такой поворот в ее состоянии, но говорит, что это его не удивляет. Все это… все случившееся достаточно неопределенно. Никто не говорит мне, что именно с ней произошло. Я думал, медицина сейчас способна на большее.

— Ты позвонил остальным ее родственникам?

— Моя мама уже в пути. Но дороги от Теннесси в таком состоянии… Нет никаких шансов, что сможет застать бабушку в живых.

Это было ужасно.

— Твоя мать полагается на тебя? Ты сам примешь решение?

— Да. Она говорит, что знает: я поступлю правильно.

Со стороны его матери было замечательно так сказать, но какая огромная ответственность!

— Я надеялся, — после долгого молчания снова заговорил Манфред, — если бы вы смогли приехать и повидаться с ней, вы дали бы мне какой-нибудь совет.

Глядя на меня, Манфред произнес эти слова очень серьезно. Спустя мгновение я поняла, что он имеет в виду. Он хотел знать, находится ли душа Ксильды в ее теле.

Хорошо. Внутренне я съежилась, но кивнула.

Манфред показал мне на дверь, ведущую в отделение интенсивной терапии, которое, конечно, было очень маленьким в такой маленькой больнице.

Я подумала, что Ксильде не помешало бы попасть в помещение побольше, где побольше всяких аппаратов — разве не к их работе все сводится? — но не было никаких способов перевезти ее туда. Природа снова победила технологии. Мне это казалось удивительным, когда я рассматривала аппараты, к которым была подключена Ксильда. Они молча записывали все, что происходило внутри ее. Однако, когда Манфред захотел узнать, привязана ли все еще душа его бабушки к телу, ему пришлось задать вопрос мне.

Я мгновение подержала бессильную руку Ксильды, но это было необходимым для порученной мне задачи. Душа Ксильды все еще была там.

Я почти почувствовала сожаление. Если бы ее душа уже отлетела, семье Ксильды было бы проще принять решение, которое их ожидало.

Барни Симпсон сунул голову в дверь и недоумевающе посмотрел на меня.

— Я думал, мы вас вышвырнули, — негромко, из уважения к неподвижной женщине на кровати, заявил он.

— Вы навещаете пациентов в отделении интенсивной терапии?

— Нет, я навещаю семьи этих пациентов. Я видел здесь члена ее семьи, поэтому зашел его проведать.

— Я просто останусь ненадолго с ее внуком, — сказала я.

— Вы хороший друг. Это та, другая, леди, верно?

— Да. Ксильда Бернардо. Медиум.

— Она рассказала представителям правоохранительных сил о Чаке Алманде.

Спустя секунду я кивнула. Это было более или менее правдой.

— Какой экстраординарный талант, — произнес Симпсон.

Он пробежал рукой по взъерошенным темным волосам, пытаясь их пригладить, но у него ничего не вышло.

— Она явно слеплена не из того теста, что большинство людей, — заметила я, сделав шаг к двери.

Мне хотелось доложить Манфреду о том, что я выяснила. Симпсон отступил, пропуская меня. Медсестра прошла мимо нас в палату Ксильды.

— Опять вы, — бросила она Симпсону. — Сегодня от вас не избавиться.

— Ага. Моя машина обледенела, — улыбнулся он.

— Значит, вы остаетесь тут не по доброй воле, — отозвалась медсестра.

— Мне бы очень хотелось отправиться домой.

Мне бы тоже очень этого хотелось.

К тому времени, как я вернулась к Манфреду, Барни Симпсон продолжил свой обход.

— Она все еще целая, — сообщила я.

Манфред закрыл глаза, то ли в унынии, то ли в знак благодарности — я не могла понять.

— Тогда я буду ждать здесь с ней, — просто сказал он. — Пока она не уйдет.

— Что мы можем для вас сделать? — спросил Толливер.

Манфред посмотрел на него с выражением, которое почти разбило мое сердце.

— Ничего. Вы предъявили на нее права, я вижу. Но хорошо иметь двух таких друзей, как вы, и я воистину благодарен, что вы постарались добраться до города и нас увидеть. Где вы остановились?

Мы рассказали ему о доме у озера. Он улыбнулся, слушая историю о Гамильтонах.

— Когда вы уезжаете? Думаю, копы вас отпустили?

— Надеюсь, мы уедем завтра, — ответила я. — Но перед отъездом мы заглянем в больницу, чтобы посмотреть, как у вас дела. Может быть, что-нибудь тебе принести?

— В больнице пока еще есть электричество, — сказал Манфред, — поэтому вся ответственность лежит не на мне, а на аппаратах. Вы могли бы принести сюда горячую еду. Кафетерий открыт.

Слова «больничный кафетерий» звучали не очень аппетитно, в отличие от слов «горячая еда». Мы уговорили Манфреда пойти с нами и съели горячие бисквиты с подливкой, гамбургер и зеленые бобы. Мне пришлось поклясться себе, что на следующей неделе я выполню двойную норму пробежек.

В последнюю минуту я чуть не вернулась, чтобы остаться с Манфредом. Он казался таким одиноким.

— Нет смысла оставаться тут, Харпер, как бы я ни ценил такое предложение. Тут нечем заняться, кроме как сидеть и ждать, а это я могу делать и один. Мама должна добраться сюда завтра утром, если дороги расчистятся. Я буду время от времени выходить из бабушкиной палаты, чтобы проверить свой автоответчик.

Я обняла Манфреда, Толливер пожал ему руку.

— Скоро увидимся, старик, — сказал Толливер, и Манфред кивнул.

— Не думаю, что бабушка переживет ночь. Она так устала. Вчера у нее был последний момент озарения. Она сказала, что думает: животных точно убил мальчик, но там происходит что-то еще.

— Что же?

Я уже двинулась прочь, но теперь снова повернулась к Манфреду. Это были плохие вести.

— Она мне так и не рассказала, — пожал плечами Манфред. — Добавила только, что весь участок и дом окружены топью зла.

— Хмм.

Да, «топь зла» — это звучало очень плохо. Что Ксильда имела в виду? Вот это и сводит меня с ума, когда я имею дело с медиумами.

— Хотя нет, она использовала другое слово…

— Другое?

— Не «топь». Он назвала это… миазмами? Есть такое слово?

Манфред не глуп, но и отнюдь не любитель книг.

— Да, есть. Оно означает густые неприятные испарения, так, Толливер?

Толливер кивнул.

Я что-то пропустила, еще одно тело? Совершила ошибку? Мысль об этом ударила меня так сильно, так шокирующе, что я даже не заметила жгучий холод, когда мы вышли и двинулись к машине.

— Толливер, мы должны вернуться на тот участок.

Он посмотрел на меня так, будто я спятила.

— В такую погоду ты хочешь отправиться на чужой участок, чтобы что-то вынюхивать там? — спросил он, вложив в одну фразу все имевшиеся у него возражения.

— Я знаю, что погода для этого неподходящая. Но Ксильда…

— Ксильда в половине случаев была старой мошенницей, ты сама знаешь.

— Она не стала бы обманывать насчет такого. — Мне в голову пришла внезапная мысль. — Ты помнишь, когда мы были в Мемфисе, она сказала: «Во времена льда ты будешь так счастлива»?

— Да. Я хорошо это помню. И сейчас время льда, и, пока ты не захотела нарушить границы чужой собственности, я был счастлив. — Но Толливер не выглядел счастливым. Он выглядел обеспокоенным. — По правде сказать, я хотел вернуться в дом у озера, развести огонь и снова стать счастливым.

Я не смогла удержаться и улыбнулась.

— Почему бы нам не спросить?

— Просто спросить у парня, можем ли мы снова осмотреть его участок? Спросить, не притаскивает ли он туда трупы, пока никто не смотрит? Потому что вокруг — миазмы зла?

— Хорошо, я поняла твою точку зрения. Но мне кажется, мы должны что-то сделать.

Толливер завел машину, как только мы в нее сели, и обогреватель наконец-то заработал. Я слегка нагнулась, чтобы горячий воздух подул мне прямо в лицо.

— Мы проедем мимо, посмотрим, — очень нерешительно произнес Толливер.

— А потом выполним твой план насчет дома у озера.

— Хорошо, последнее радует.

Мы двинулись по нашему вчерашнему маршруту. Машина то подпрыгивала, то скользила по почти пустым улицам, продвигаясь к задней части участка Тома Алманда. Поблизости в беспорядке было припарковано множество полицейских машин и машин, принадлежавших средствам массовой информации. Черная грязь затвердела, превратившись в замерзшее волнистое море.

Толливер остановился там, где из дома было бы трудно заметить нашу машину. Я вылезла и осторожно двинулась к амбару. Что я там пропустила?

Внутри амбара воздух был холодным и все еще сухим и спертым, в земляном полу виднелось несколько ям. Отсюда выкопали замученных животных. Я подумала о мальчике, Чаке, но потом выкинула из головы воспоминание о его печальных глазах и сосредоточилась на том, чтобы открыться вибрации, исходящей исключительно от мертвеца — от мертвого человека.

Когда я открыла глаза, передо мной стоял Чак Алманд.

— Господи, ты напутал меня, мальчик! — воскликнула я, поднеся к горлу руку в перчатке.

На Чаке были тяжелые сапоги и тяжелое пальто, шапка, перчатки и шарф — он оделся в полном соответствии с погодой.

— Зачем вы снова здесь? — спросил он. — Вы думаете, что пропустили что-то?

— Да, — ответила я — у меня не было заготовлено резонной истории. — Да, я сомневалась, не пропустила ли чего-нибудь.

— Думаете, тут могут быть мертвые люди?

— Я проверяю.

— Их тут нет. Их всех выкопали у старой фермы Дэвей.

Потом его взгляд быстро метнулся в сторону, и я услышала снаружи чьи-то шаги. Слава богу.

Дверь амбара открылась, и вошел мой брат.

— Привет, Чак, — небрежно бросил он. — Милая, ты закончила?

— Да, похоже, — отозвалась я. — Как мы и ожидали, результаты негативные.

Светлые блестящие глаза Чака Алманда были прикованы ко мне.

— Не бойтесь меня, — сказал он.

— Я тебя вовсе не боюсь, — ответила я, пытаясь улыбнуться.

И это была правда — я не то чтобы боялась мальчика. Но я чувствовала себя рядом с ним очень неловко и в какой-то мере беспокоилась о нем.

Потом я услышала, как кто-то позвал снаружи:

— Чак! Эй, приятель, ты там? Кто здесь?

К моему недоумению, лицо Чака в мгновение ока изменилось, и мальчик изо всех сил ударил меня в живот. Во время удара он пошевелил губами, я увидела это, падая на колени.

— Убирайтесь отсюда! — завопил он, когда я подняла на него глаза, стоя на коленях на замерзшей земле. — Вот! Вы тут незаконно!

В амбар ворвался Том Алманд, дверь старого амбара скрипнула и застонала. Распахнув ее, он не остановился.

— Сынок, сынок! Господи боже, Чак, что ты сделал?

Толливер был уже рядом со мной, помогая мне подняться.

— Ты, маленький сукин сын, — обратился он к стоящему рядом со мной мальчику, — никогда к ней больше не прикасайся! Она тебе ничего не сделала.

Я молчала и только глядела снизу вверх в глаза мальчика, прикрывая здоровой рукой живот. Он мог ударить снова. На сей раз я хотела быть готовой.

Но больше не случилось ничего, кроме длинных разговоров. Том Алманд снова и снова извинялся. Толливер ясно дал понять: он не позволит никому снова меня бить. А еще ясно дал понять, что не хочет, чтобы мальчик снова ко мне приближался. Том считал: мы не должны были нарушать границы его собственности. Толливер сказал, что вчера полиция была рада видеть нас здесь, на этом самом месте. Том повторил: сейчас — не вчера, и нам нужно убраться с его участка. Толливер ответил, что мы будем рады это сделать, и Тому повезло, что мы не звоним в полицию, чтобы сообщить — его сын напал на человека.

Я прислонилась к Толливеру, когда тот помог мне выйти и двинуться к машине. Толливер, похоже, дошел. Он так пытался не сказать: «Я же тебя предупреждал!» — что чуть не лопался по швам. Но, господи благослови его, он ухитрился этого не сказать.

— Толливер, — произнесла я, когда мы очутились в безопасном месте в нашей машине и двинулись обратно к дому у озера.

— Да?

— Как раз перед тем, как он меня ударил, перед тем, как начал вопить на меня, мальчик сказал: «Простите. Приходите и найдите меня позже».

— Я этого не слышал.

— Он сказал это очень тихо, чтобы ты не услышал. Чтобы не услышал его отец.

— Он сказал, что ты должна его найти?

— Он сказал «простите». А потом — чтобы я пришла и нашла его позже.

— Итак, у него шизофрения? Или он пытается убедить своего отца, что у него шизофрения?

— Думаю, он пытается в чем-то убедить своего отца, но не уверена в чем.

Остаток пути до дома мы молчали. Не знаю, что творилось в голове Толливера, но я очень старалась понять произошедшее.

Припарковавшись на вершине склона, мы заметили, что в доме Гамильтонов все тихо и неподвижно, только дымок поднимается из трубы. Может, они спят. Поспать — это казалось хорошей идеей.

— Я недовольна собой. Думаю, как семидесятилетняя, — проворчала я, шагая вниз по подъездной дорожке, чтобы потом подняться по лестнице к двери.

— О, держу пари, мы придумаем, чем бы таким заняться, чем не занимаются Гамильтоны, — сказал Толливер таким многозначительным тоном, что я почувствовала, как мое давление взмыло до критической отметки.

— Не знаю. Гамильтоны очень крепкие и бодрые для людей, которым перевалило за семьдесят.

— Думаю, мы дадим им сто очков вперед, — хмыкнул Толливер.

Мы начали немедленно и, делая паузы только для того, чтобы подбросить еще дров в огонь и запереть дверь, сумели добиться неплохих результатов. Не знаю, как Гамильтоны провели день, но наш прошел просто прекрасно.

И мы в конце концов все же поспали.

Потом мы приготовили еще горячего шоколада и съели еще бутербродов с арахисовым маслом. И несколько яблок.

Мне хочется думать, что мы и разговаривали бы друг с другом столько же, если бы работало электричество, а может, и нет. В том, чтобы находиться вдвоем в темноте, есть интимность, и каждый раз, когда мы занимались любовью, я чувствовала все большую уверенность в Толливере, и наши новые отношения становились более прочными. Ни один из нас не шагнул бы с края обрыва, если бы мы не стремились к чему-то большему, нежели просто близость на одну ночь.

— Та последняя официантка в Сейме, — напомнила я и, посмотрев на Толливера, прищурилась. — Та, против которой я действительно возражала и пару недель не могла понять, зачем она тебе понадобилась.

— Что ж, тут были два обстоятельства. Я надеялся, что ты набросишься на нас, разнесешь ее в пух и прах, вышвырнешь вон и скажешь мне, что я твой и только твой. Кроме того, мне надо было заняться сексом, — сказал Толливер. — К тому же она сама предложила. Ладно, это три обстоятельства.

— У меня было искушение так поступить, — призналась я. — Но я никогда не чувствовала, что могу рискнуть и вправду это сделать. Я все думала и думала: что, если я попрошу его не делать этого, а он спросит: почему нет? Что я смогу ответить? «Нет, не делай этого, я тебя люблю»? А ты бы ответил: «О господи боже, я не могу с тобой больше путешествовать».

— Я думал, ты именно так и скажешь. Что ты не можешь быть с тем, кто все время хочет лечь с тобой в постель, а для твоей работы нужна ясная голова, и ты не хочешь туманить ее вожделением. В конце концов, ты выбирала меньше партнеров по постели, нежели я.

— Я женщина. И не собираюсь спать с каждым, кто хочет спать со мной. Мне нужно немножко больше, чтобы поддерживать отношения.

— Не все женщины такие, — заметил Толливер.

— Что ж, большинство из них.

— Ты злишься на меня за это? За тех случайных женщин?

— Нет, при условии, что ты ничего от них не подцепил. А я знаю, что ты не подцепил.

Толливер старался регулярно проверяться и всегда пользовался презервативом.

— Итак, — сказал он, — теперь мы вместе.

Это был не вопрос.

— Да, — отозвалась я. — Мы вместе.

— И ты не собираешься быть ни с кем другим.

— Не собираюсь. А ты?

— Не собираюсь. Только с тобой.

— Ладно. Хорошо.

И вот так мы стали парой.

Казалось странным: ты готовишься ко сну, а потом забираешься в постель Толливера.

— Мы не всегда должны спать в одной кровати, — начал он. — Некоторые кровати будут узкими и даже более бугристыми, чем эта. Но я хочу спать с тобой. По-настоящему спать.

Я тоже хотела по-настоящему спать с ним, и это было легче, чем я думала. Вообще-то, когда я слышала рядом его дыхание, это как будто помогало мне задремать быстрее, чем обычно. Я не была в одной постели с кем-то долгое время. И может быть, не проводила ни с кем целую ночь с тех пор, как делила кровать с моей сестрой Камерон. Оставаясь с каким-нибудь парнем, я часто не дожидалась утра.

Ночью я несколько раз просыпалась, уясняла свое новое положение и снова засыпала. Во время одного из таких пробуждений я увидела, что телефон вибрирует на полу возле кровати. Я протянула руку и подхватила его.

— Алло? — тихо сказала я, не желая будить Толливера.

— Харпер?

— Да.

— Она умерла, Харпер.

— Манфред, мне так жаль.

— Харпер, возможно, кто-то ее убил. Меня не было в палате.

— Манфред! Не говори этого громко. Не говори этого там, где кто угодно может тебя услышать. Где ты?

— Стою возле больницы.

— Почему ты думаешь, что ее убили?

— Потому что ей становилось лучше. Медсестра даже сказала: ей кажется, что бабушка будет говорить. А потом она умерла.

— Манфред, тебе нужно, чтобы мы приехали?

— До утра — нет. Здесь слишком плохая погода. И вы ничего не можете сделать. Оставайтесь в постели. Увидимся утром. К тому времени мама тоже должна быть здесь.

— Манфред, тебе нужно вернуться в мотель и запереть дверь. Не ешь и не пей ничего в больнице, хорошо? — Я пыталась придумать, что еще ему посоветовать. — И не оставайся ни с кем наедине.

— Я слышу тебя, детка. — Судя по голосу, он с трудом сознавал, что происходит. — Я сейчас же сажусь в машину и еду в мотель.

— Эй, позвони мне, когда доберешься.

Он перезвонил через десять минут, чтобы сообщить, что заперся у себя в комнате. Более того, он увидел несколько выпивающих репортеров и сказал им, что кто-то его преследует. Поэтому они настороже — как только могут быть настороже выпивающие люди — и заявили, как это отвратительно, что кто-то преследует его в такую печальную ночь. Каким-то образом все они уже знали о кончине Ксильды. Может, они платили кому-то из больничного штата, чтобы получать свежие новости.

Все мои разговоры не разбудили Толливера. Это меня удивило, однако затем я вспомнила, что он уже вышел, чтобы помочь Теду Гамильтону. И заодно разделить с ним упражнения на свежем воздухе.

Когда я закончила последний разговор с Манфредом, был уже четвертый час утра. Несколько минут я лежала, молясь за него. Но поскольку я знала, что он в безопасности, а Ксильде ничем уже не поможешь, то опять уснула.