Глава пятая

Шериф Рокуэлл сидела в одном из кресел. Мы с Толливером — по другую сторону стола, напротив нее. Она уже держала чашку дымящегося кофе из «Макдоналдса», поэтому я не предложила ей шоколад. Шериф не упомянула о том, что мы уехали от Твайлы. Она выглядела измученной, но обозленной.

— В следующие дни к нам будет приковано много внимания. В офис уже звонят с телестанций. Они вышлют сюда съемочные группы. Бюро расследований штата возглавило расследования, но их люди позволили мне принять участие. Они хотят, чтобы я поддерживала связь с вами двумя, так как это я пригласила вас сюда. Руководящий агент Пелл Клавин и специальный агент Макс Стюарт рвутся с вами поговорить.

Мы промолчали, и тогда шериф спросила:

— Знаете, чего мне хотелось бы? Мне хотелось бы, чтобы я могла выписать вам чек, а вы просто покинули бы город. Из-за этой истории Доравилл станет объектом пристального внимания… Что ж, я думаю, вы знаете, каково это. Нас не только выставят равнодушными, что мы позволили какому-то маньяку убить восемь мальчиков, прежде чем обратили внимание на происходящее, но и еще крайне легковерными.

«Что ж, вы сами сказали, какие вы», — подумала я.

— Если бы мы могли, то уехали бы немедленно, — сказал Толливер, и я кивнула. — И не стали оставаться ради этого балагана.

Некоторое внимание прессы было полезно для моего бизнеса, пристальное внимание — нет.

Шериф Рокуэлл откинулась на спинку кресла, и это внезапное движение заставило нас взглянуть на нее. Она же странно смотрела на нас.

— Что? — спросил Толливер.

— Я бы никогда не поверила, что вы упустите шанс на бесплатную рекламу, — произнесла она. — Теперь я стала о вас лучшего мнения, чем прежде. Вы и правда хотите уехать? Может, я смогу попросить парней из Бюро расследований проехаться до соседнего города, чтобы с вами поговорить, если вы захотите этим же вечером сменить мотель.

— Мы покинем Доравилл вечером, — сказала я.

С плеч моих будто сняли огромный груз. Я была уверена: шериф станет настаивать, чтобы мы остались. Ненавижу расследовать случаи, которые входят в компетенцию полиции. Я люблю «читать» на кладбищах. Явиться в город, приехать на кладбище, встретиться с живыми, постоять на могиле и рассказать живым, что ты видела. Обналичить чек и покинуть город.

По крайней мере, шериф Рокуэлл разрешила нам убраться из ближайших окрестностей.

— Давай подождем до завтра, — предложил Толливер. — Тебя все еще трясет.

— Я могу отдохнуть в машине, — ответила я, чувствуя себя кроликом, всего на один прыжок опережающим гончих.

— Хорошо, — с сомнением глядя на меня, согласился Толливер.

Но он уловил мое почти неистовое, нетерпеливое желание покинуть Доравилл.

— Ладно, — бросила шериф. В ее голосе все еще слышалось легкое удивление, что мы согласились уехать. — Я уверена, что Твайла захочет дать вам чек и снова с вами поговорить.

— Мы поговорим с ней, прежде чем навсегда покинем окрестности Доравилла, — заверил шерифа Толливер.

Рокуэлл устало поднялась с кресла, пошла к двери, и тогда он спросил:

— Как идут работы на месте захоронения?

Она уже мысленно отпихнула нас в сторону, поэтому повернулась нехотя.

— На всех указанных местах мы раскопали достаточно, чтобы подтвердить: останки там. Завтра утром, при хорошем освещении, сюда прибудут судебные медэксперты, чтобы присматривать за раскопками. Думаю, мои помощники выполнят самую тяжелую часть подготовительной работы. Клавину и Стюарту положено держать меня в курсе дел. — Похоже, она сильно в этом сомневалась.

— Это хорошо, правда? — От облегчения я почти тараторила. — Что судебные медэксперты будут принимать участие? Они знают, как выкапывать тела, не потеряв ни единой улики, которая может быть обнаружена.

— Да, не хочется сознаваться, что нам нужна помощь, но она и вправду нужна.

Сандра Рокуэлл мгновение смотрела на свои руки, словно для того, чтобы убедиться — они принадлежат ей.

— Я лично получила несколько звонков из Си-эн-эн и других телестанций. Поэтому вы должны уехать самым ранним утром или прямо сейчас. И позвоните мне, когда устроитесь в другом мотеле. Не покидайте пределов штата, не исчезайте. Не забывайте, что вам придется поговорить с парнями из Бюро расследований.

— Мы все это сделаем, — заверил ее Толливер.

Шериф ушла, не дав больше никаких советов, и я схватила чемодан. У меня уйдет не больше десяти минут, чтобы убраться отсюда.

Толливер тоже встал и начал запихивать бритву и крем для бритья в несессер.

— Почему тебе так не терпится уехать? — поинтересовался он. — Я думаю, тебе надо поспать.

— То, что я видела, было таким ужасным. — Я прервала сборы, держа в руках сложенный свитер. — Меньше всего мне хочется быть втянутой в расследование этого дела. Принесу карты. Нам лучше решить, в какую сторону мы двинемся.

Все еще нетвердо держась на ногах, я схватила ключи, лежащие на телевизоре. Пока Толливер проверял запасы в нашем холодильнике, я шагнула в темноту, чтобы открыть машину.

Я прикрыла за собой дверь. Ночь была холодной и тихой. В Доравилле горело множество огней, включая тот, что был прямо у меня над головой, но все равно этого казалось мало. Глядя в небо, я натянула толстую куртку. Хотя небо было облачным, я видела мерцание далекой россыпи звезд. Я люблю смотреть на звезды, особенно когда меня выбивают из равновесия. Звезды такие бесчисленные, холодные и далекие, мои проблемы ничтожны в сравнении с их сверканием.

Скоро пойдет снег. Я почти чуяла его приближение.

Стряхнув с себя чары ночного неба, я подумала о куда более насущных проблемах. Я кликнула электронным ключом машины и шагнула на узкую дорожку, что тянулась от дверей мотеля.

Заметила боковым зрением, как что-то шевельнулось, и начала поворачивать голову.

Сокрушительный удар обрушился на мою руку ниже локтя. Боль была немедленной и жгучей. Я издала нечленораздельный тревожный крик и нажала кнопку сигнала тревоги на ключе.

Завыла сигнализация, но в следующее мгновение ключи выпали из моих онемевших пальцев. Я попыталась повернуться лицом туда, откуда грозила опасность, попыталась поднять руки, чтобы защититься. Левая рука не слушалась. Я смогла разглядеть только мужчину в черном, с вязаным колпаком на голове. А второй удар вот-вот должен был обрушиться на мою голову.

Я бросилась в сторону, чтобы его избежать, и все равно мне показалось, что голова моя слетит с плеч, когда лопата вскользь прошлась по черепу. Я начала оседать на дорожку. Последнее, что я помню, — как пыталась выбросить вперед руки, чтобы смягчить падение, но мне повиновалась только одна рука.


— С ней все будет в порядке, верно? — Я слышала голос Толливера, но он звучал куда громче и резче, чем обычно. — Харпер, Харпер, поговори со мной!

— Через минуту она придет в себя, — сказал спокойный голос, принадлежавший человеку постарше.

— Здесь холодно! — закричал Толливер. — Поместите ее в машину «скорой помощи»!

О черт! Мы не можем себе этого позволить. По крайней мере, мы не должны тратить на такое наши деньги.

— Нет, — произнесла я, но внятной реплики у меня не получилось.

— Да, — ответил Толливер.

Он меня понял, господи благослови его. Что, если я останусь в этом мире одна? Что, если он решит… О господи, как болит голова. У меня что, кровь на руке?

— Кто меня ударил? — спросила я.

— Тебя кто-то ударил? Я нашел тебя без сознания! Кто-то ее ударил! Позвоните в полицию.

— Хорошо, приятель, они встретят нас в больнице, — снова проговорил спокойный голос.

Я никогда еще не испытывала такой боли, как эта боль в руке. Но с другой стороны, у меня болело почти все. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь вырубил меня. Это было ужасно.

— Готовы? — спросил новый голос.

— Раз, два, три, — сказал спокойный, и я оказалась на каталке и подавилась воплем — настолько было невыносимо, когда меня подняли.

— Такой сильной боли не должно быть, — произнес новый голос.

Голос принадлежал женщине.

— У нее есть еще какие-то ранения? Кроме ранения головы?

— Рука, — попыталась сказать я.

— Может, вы не должны ее двигать, — предположил брат.

— Мы уже ее передвинули, — заметил Спокойный Голос.

— С ней все в порядке? — спросил еще один голос.

С моей точки зрения, он задал по-настоящему глупый вопрос.

Они покатили меня к машине «скорой помощи». Чуть приоткрыв глаза, я увидела мигающие красные огни. Я снова испытала острое сожаление при мысли о деньгах, которые тратятся подобным образом, но, когда каталку поместили внутрь, некоторое время не испытывала никаких сожалений, ничего.

Я очнулась в больнице и увидела, что надо мной склоняется мужчина — мужчина с седыми волосами, в блестящих очках с проволочной оправой. Лицо его было серьезным, но благожелательным. Именно так и должен выглядеть доктор. Я надеялась, что он доктор.

— Вы меня понимаете? — спросил он. — Вы можете сосчитать мои пальцы?

Сразу два вопроса. Я попыталась кивнуть, чтобы показать: я его понимаю. Кивок был большой ошибкой. Какие пальцы?

Когда я очнулась в следующий раз, я была в теплой комнате, где царил полумрак и, кажется, была завернута в пеленки. А как же комната в мотеле?

Я открыла глаза. Оказалось, я лежу в постели, очень уютно закутанная в белые хлопковые одеяла. Над кроватью горел свет, но неяркий. Судя по тишине, было далеко за полночь… Может, часа три ночи.

Рядом с кроватью стояло кресло с откинутой до предела спинкой. В кресле спал Толливер, завернувшись в еще одно больничное одеяло. На его рубашке виднелась кровь. Моя?

Очень хотелось пить.

Тихо вошла медсестра, проверила мой пульс и температуру. Она улыбнулась, увидев, что я в сознании и смотрю на нее, но не заговорила, пока не выполнила свои обязанности.

— Могу я что-нибудь вам принести? — поинтересовалась она негромко.

— Воды, — с надеждой попросила я.

Медсестра поднесла к моим губам соломинку, и я сделала пару глотков из чашки с водой. Я даже не осознавала, как у меня пересохло во рту, пока он не наполнился освежающей влагой.

Я лежала под капельницей. И мне необходимо было помочиться.

— Мне нужно в туалет, — прошептала я.

— Хорошо. Вы можете встать, если я помогу. Мы сделаем все очень медленно, — ответила медсестра.

Она опустила бортик кровати, и я начала приподниматься. Это была плохая затея, и я замерла, когда закружилась голова. Медсестра обхватила меня рукой, и очень медленно я закончила выпрямляться. Продолжая поддерживать меня одной рукой, второй медсестра опустила кровать. Медленно и осторожно я соскользнула с края, и мои босые ноги коснулись прохладного линолеума. Потом мы зашаркали к туалету, рядом со мной катился шест с капельницей. Было непросто присесть в туалете, но после я испытала такое облегчение, что вся прогулка стоило того.

Медсестра ждала за приоткрытой дверью, и я слышала, как она разговаривает с Толливером. Мне было жаль, что он проснулся, но, совершив прогулку обратно к постели, я ощутила невольную радость, что вижу его лицо.

Я поблагодарила сестру — у нее были рыжеватокаштановые волосы цвета старого пенни.

— Нажмите кнопку, если я вам понадоблюсь, — сказала она.

Медсестра ушла, а Толливер поднялся, чтобы встать у кровати. Он обнял меня так осторожно, как будто на мне стоял штамп: «Бьющееся». Потом поцеловал в щеку.

— Я подумал, что ты упала, — сказал он. — Понятия не имел, что кто-то тебя ударил. Я ничего не слышал и решил, что тебя… тебя, возможно, накрыли воспоминания о сцене преступления. Или подвела нога, или какие-то другие последствия удара молнии.

Когда в человека попадает молния — такое событие долго дает о себе знать. Год назад, совершенно неожиданно, у меня вдруг начало звенеть в ушах. В конце концов звон прошел. Единственное, с чем я могла его связать, — это с ударом молнии, который пережила в пятнадцать лет. Поэтому ничего удивительного, что Толливер, найдя меня лежащей на земле, обвинил во всем ту старую катастрофу.

— Ты его видела? — спросил он.

Брат говорил виновато, что было чистым абсурдом.

— Да, — ответила я, расстроенная тем, какой у меня слабый голос. — Но смутно. Он был в темной одежде и в вязаном колпаке. Появился из темноты и ударил меня сперва по руке. Не успела я увернуться, как он ударил по голове.

Я знала, как мне повезло, что я увернулась. Удар не попал прямо в голову.

— У тебя трещина локтевой кости, — сказал Толливер. — Знаешь, одной из костей предплечья. И сотрясение мозга. Не очень сильное. Пришлось наложить несколько швов на голову, поэтому тебе немного сбрили волосы. Честное слово, это не очень заметно, — добавил он, увидев, каким стало мое лицо.

Я попыталась не расстраиваться из-за пары квадратных дюймов волос, которые все равно отрастут.

— У меня уже десять лет не было переломов. Да и тогда я сломала всего лишь большой палец ноги.

Я пыталась приготовить ужин для малышей, и мама врезалась в меня, когда я доставала из духовки стеклянное блюдо — десять на тринадцать дюймов — с жареным цыпленком. Я не только сломала, но и обожгла палец ноги.

Теперь я достаточно пришла в себя, чтобы понимать, что испытанная тогда боль не шла ни в какое сравнение с болью, которую я чувствовала бы теперь, если бы меня не напичкали лекарствами. Я не предвкушала то время, когда действие лекарств закончится.

Толливер держал меня за правую руку — к счастью, мне сломали левую. Брат глядел в пространство. Думал. У меня же в голове было слишком много тумана, чтобы думать.

— Итак, это, вероятно, был убийца, — произнес Толливер.

Я содрогнулась. В тот момент мой мозг работал очень медленно. И так же медленно ко мне пришла мысль о том, что этот человек — тот, который творил неописуемые вещи с мальчиками, найденными в земле, — был так близко ко мне, прикасался ко мне, смотрел на меня глазами, наслаждавшимися зрелищем огромных страданий. Это было отвратительно.

— Мы сможем уехать завтра? — Я не могла даже вдохнуть настолько глубоко, чтобы громко произнести эти слова.

— Нет, — ответил Толливер. — В ближайшую пару дней ты никуда не едешь. Ты должна оправиться.

— Но я не хочу здесь оставаться! — возмутилась я. — Уехать было хорошей идеей.

— Да, но теперь мы на некоторое время здесь застряли. — Брат пытался говорить ласково, но в его голосе явственно слышался гнев. — Тот человек об этом позаботился. Доктор сказал, что тебе повезло, раз ты отделалась сотрясением мозга. Сперва он думал, что дело обстоит намного хуже.

— Интересно, почему же маньяк не продолжил начатое и не убил меня?

— Потому что ты включила сигнал тревоги, и я почти сразу выскочил на улицу, — объяснил Толливер.

Он встал и начал расхаживать по палате. От этого у меня еще сильнее разболелась голова. Брат был очень сердит и обеспокоен.

— Да, я не видел на парковке ни души, можешь об этом не спрашивать. Но я и не искал. Я подумал, что ты просто упала. Должно быть, он был всего в ярде оттуда, когда я выбежал. А я бежал очень быстро.

Я чуть не улыбнулась. Если бы голова не болела так сильно, и вправду улыбнулась бы.

— Держу пари, что быстро, — прошептала я.

— Тебе нужно поспать, — сказал Толливер.

Я решила, что наверняка хорошо будет на минутку закрыть глаза.

Когда я снова их открыла, сквозь щели между занавесками пробивался солнечный свет, и я ощутила, что вокруг кипит жизнь: больница проснулась. В коридоре раздавались голоса и звуки шагов, шум катящихся тележек.

Медсестры входили в палату и проводили со мной всякие процедуры. Доставили на подносе мой завтрак — кофе и зеленое желе. Положив в рот ложку желе, я, к собственному удивлению, обнаружила, что голодна. С искренним удовольствием проглотив дрожащую зеленую массу, я поняла, что не помню, когда ела в последний раз. Лучше желе, чем ничего.

— Ты тоже должен позавтракать, а еще вернуться в отель и принять душ, — сказала я Толливеру, который с зачарованным ужасом наблюдал, как я ем.

— Я останусь, пока не поговорю с доктором, — возразил Толливер. — По словам медсестры, он скоро придет.

Седовласый человек, который мне запомнился прошлой ночью, оказался доктором Томасоном. Он так и не ложился.

— Прошлая ночь выдалась хлопотливой для Доравилла, — сообщил он. — Меня трижды за эту неделю вызывали по ночам для оказания экстренной помощи. Еще никогда я так не трудился.

— Спасибо, что позаботились обо мне, — вежливо произнесла я, хотя, конечно, это была его работа.

— Не за что. На случай, если вы не помните, прошлой ночью я сказал вам и вашему брату, что у вас трещина локтевой кости. Она треснула, но не сломалась. Мягкий гипс будет защищать ее. Вам придется носить гипсовую повязку двадцать четыре часа семь дней в неделю, если только вы сможете. Повязка должна остаться на несколько недель. Когда выпишетесь из больницы, получите предписания, когда именно следует проверять руку. Пару дней она будет болеть. Травма руки и головы потребует приема болеутоляющих. После этого, я считаю, вам хватит парацетамола.

— Могу я встать с кровати и немного походить?

— Если вы чувствуете себя в состоянии это сделать и если с вами все время кто-нибудь будет, можете прогуляться по коридору и обратно разок-другой. Конечно, если будете испытывать головокружение, тошноту и тому подобное, надо возвращаться в постель.

— Она уже говорит насчет того, чтобы выписаться, — встрял Толливер. Он пытался говорить нейтральным тоном, но потерпел в этом полный крах.

— Вы же знаете, что это плохая затея, — отозвался доктор. Он перевел взгляд с меня на Толливера. Должно быть, у меня был слегка надутый вид. — И вашему брату нужно немного отдохнуть, — продолжал доктор. — Ему придется заботиться о вас несколько дней, юная леди. Дайте ему передышку. Вам и правда нужно побыть здесь. Нам надо понаблюдать за вашей головой. Думаю, ваша страховка покроет все затраты?

Конечно, и речи быть не могло, чтобы я настаивала на выписке после того, как он это сказал. Только плохой человек отказался бы дать брату передышку. А я надеялась, что я не такая уж плохая. Доктор Томасон мог рассчитывать на это. И Толливер мог рассчитывать.

Я прикидывала: не начать ли вести себя так несносно, чтобы в больнице были рады от меня отделаться. Но это бы только расстроило Толливера. Я внимательно посмотрела на него и увидела круги под глазами и сутулые плечи. Он выглядел старше своих двадцать восьми лет.

— Толливер, — произнесла я с сожалением и раскаянием в голосе.

Он шагнул вперед и взял меня за здоровую руку. Я прижала его костяшки к щеке, в это время солнце заглянуло в окно и тепло растеклось по моему лицу. Я любила Толливера больше всех на свете, а он, наверное, никогда об этом не узнает.

— Тогда я, надеюсь, увижу вас завтра утром, — с внезапной живостью сказал доктор Томасон. — Вы можете остаток дня питаться, как обычно, я передам это персоналу. Сегодня не перенапрягайтесь. И поправляйтесь.

Он вышел из комнаты, прежде чем я успела что-нибудь сказать, и я выпустила руку Толливера, виновато осознав, что держалась за нее слишком долго. Я не хотела прижимать его руку к своей щеке, но это было утешением для нас обоих.

Толливер наклонился надо мной и поцеловал в щеку.

— Я пойду приму душ, позавтракаю и вздремну. Пожалуйста, не пытайся вставать с постели сама, пока меня не будет. Пообещай, что вызовешь сестру.

— Обещаю, — ответила я, гадая, почему все, похоже, думают, что я нарушу правила, как только они повернутся ко мне спиной.

Единственная странность во мне — это то, что меня ударило молнией. Я не считаю себя бунтаркой, скандалисткой, подстрекательницей или чем-нибудь в этом духе. Я не расстраиваю и не возбуждаю людей.

После того как Толливер ушел, я поняла, что пребываю в замешательстве. У меня не было книги, брат пообещал принести мне ее, когда вернется. Впрочем, я сомневалась, что сейчас моя голова вынесла бы чтение. Может, мне стоило попросить его принести мне аудиокнигу и мой маленький CD-плеер с наушниками.

Проскучав десять минут, я тщательно изучила панели управления рядом со своей кроватью. Мне удалось включить телевизор. По нему шел больничный канал, и я наблюдала за тем, как люди входят в вестибюль и выходят из него. Хотя я отчаянно скучала, спустя десять минут я пресытилась этим зрелищем и переключилась на канал новостей. И, едва сделав это, пожалела о своем поступке.

Молчаливый заброшенный дом был снят так, что совершенно не походил на то, как он выглядел днем раньше. Я вспомнила, каким уединенным казалось то место, каким обособленным. Да, оно достаточно уединенно, поэтому там можно было похоронить восемь молодых людей так, чтобы никто не заметил. Теперь вы не смогли бы протиснуться туда без того, чтобы четыре человека не ринулись к вам с микрофонами.

Видимо, съемки, которые я смотрела, были совсем недавними, может, это был даже прямой эфир, потому что солнце стояло примерно там же, где и солнце, которое я видела за окном. Между прочим, было хорошо увидеть солнце. Выйти бы поскорее на улицу. Хотя, судя по закутанным людям на экране телевизора, все еще было чертовски холодно.

Не обращая внимания на комментарии, я уставилась на людей, стоящих за диктором. Некоторые из них носили полицейскую форму, но другие — спецодежду… По всей видимости, техподдержка из Бюро расследований штата. Двое мужчин были в костюмах — должно быть, Клавин и Стюарт. Я возгордилась, что запомнила их имена.

Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь придет со мной повидаться? Надеюсь, никто из средств массовой информации не попытается позвонить мне в больницу и не явится сюда, чтобы меня увидеть. Может, завтра я сумею выписаться, и мы сможем убраться из города, чтобы держаться на некотором расстоянии от событий.

Несколько минут я мысленно, причем довольно путано, рассуждала об этом, когда неизбежность постучала в дверь.

Два человека в костюмах, при галстуках — именно то, что мне не хотелось видеть.

— Я Пелл Клавин, это Макс Стюарт, — сказал человек пониже.

Агент Клавин лет сорока пяти был опрятным и хорошо одетым. Волосы его начали седеть, обувь сверкала. Он носил очки в проволочной оправе.

— Мы из Бюро расследований штата.

Агент Стюарт казался чуть помладше, с куда более светлыми волосами, поэтому седины в них не было видно, даже если он и седел. Он был точно таким же опрятным, как и агент Клавин.

Я кивнула — и сразу пожалела об этом, потом осторожно прикоснулась к перевязанной голове. Хотя ощущения были такими, будто голова собирается отвалиться — и это было бы лучше, чем та боль, что я чувствовала сейчас, — повязка оставалась сухой и плотной. Левая рука ныла.

— Мисс Коннелли, мы слышали, что на вас прошлой ночью напали, — начал агент Стюарт.

— Да, — ответила я.

Я злилась на себя за то, что отослала Толливера, и глупо злилась на него за то, что он поймал меня на слове и ушел.

— Мы крайне об этом сожалеем, — произнес Клавин с таким непритязательным и преувеличенным обаянием, что я подумала: меня сейчас стошнит. — Можете вы рассказать, почему на вас напали?

— Нет. Не могу. Но вероятно, это как-то связано с теми захоронениями.

— Я рад, что вы коснулись этой темы, — вступил в беседу Стюарт. — Вы можете описать, как обнаружили захоронения? Какие сведения привели вас к ним?

— У меня не было никаких сведений, — ответила я.

Похоже, их больше не интересовало нападение, которому я подверглась, и, честно говоря, я понимала почему. Я выжила. Восемь других людей — нет.

— И откуда вы знали, что они там? — спросил Клавин. Его брови вопросительно изогнулись. — Вы знали кого-нибудь из жертв?

— Нет. Я никогда с ними раньше не встречалась.

Я устало откинулась на подушки. Можно было предсказать всю дальнейшую беседу. Она была такой ненужной. Они все равно не поверят, попытаются выяснить причину, по которой я лгу о том, как нахожу тела, зря потратят время и деньги налогоплательщиков, попробуют выявить связь между мной и одной из жертв или между мной и убийцей. Такой связи не существовало, ее не отыщешь, сколько ни копай.

Я вцепилась в одеяла, как будто они придавали мне терпения.

— Я не знаю никого из мальчиков, закопанных в тех могилах, — сказала я. — Не знаю, кто их убил. Полагаю, где-нибудь на меня заведено дело, которое вы можете прочесть, и оно даст вам представление обо мне. Можем мы просто считать, что эта беседа закончена?

— О нет, сомневаюсь, — отозвался Клавин.

Я застонала.

— Ох, да ладно, ребята, дайте мне отдохнуть. Я чувствую себя ужасно, мне нужно поспать, и я не имею ничего общего с вашим расследованием. Я просто их нашла. Отныне остальное — ваша работа.

— Вы говорите, — самым скептическим тоном произнес Стюарт, — что просто наугад находите трупы.

— Конечно не наугад, — возразила я. — Это было бы безумием.

Потом я возненавидела себя за этот ответ. Они просто хотели, чтобы я продолжала говорить, в надежде, что в конце концов выболтаю, как нахожу трупы. Они никогда не смирятся с тем, что я говорю правду.

— Это было бы безумием? — переспросил Стюарт. — Вы считаете, что это смахивает на безумие?

— А вы, джентльмены… кто? — спросил молодой человек, стоя в дверях.

Я едва поверила своим глазам.

— Манфред?! — воскликнула я в полном замешательстве.

Свет флуоресцентных ламп блестел на пирсинге в левой брови Манфреда Бернардо, в правой ноздре и в обоих ушах. Я мельком заметила, что Манфред сбрил свою козлиную бородку, но волосы у него по-прежнему короткие, торчащие, платинового цвета.

— Да, дражайшая, я пришел, как только смог, — сообщил он.

И если бы я не чувствовала, что моя голова слишком хрупкая, то уставилась бы на него, разинув рот.

Он подошел к моей кровати с гибкой грацией гимнаста и взял меня за свободную руку, ту, к которой не была присоединена капельница. Манфред поднес мою руку к губам и поцеловал, и я почувствовала, как запонка в его языке царапнула мои пальцы. Потом он обхватил мои ладони обеими руками.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он так, будто в комнате никого больше не было.

Он смотрел мне прямо в глаза, и я поняла, что он хочет сказать.

— Не очень хорошо, — слабым голосом произнесла я. К несчастью, я была почти такой же слабой, как мой голос. — Думаю, Толливер рассказал тебе про сотрясение мозга и про сломанную руку?

— И эти джентльмены явились сюда поговорить с тобой, хотя ты так больна?

— Они не верят ничему, что я говорю, — пожаловалась я.

Манфред повернулся к ним и приподнял бровь с пирсингом.

Стюарт и Клавин рассматривали моего посетителя со смесью удивления и отвращения. Отвращения было куда больше. Клавин поправил очки, словно это давало возможность получше рассмотреть Манфреда, а Стюарт поджал губы, словно только что откусил кусок лимона.

— А вы кто будете? — задал вопрос Стюарт.

— Я буду Манфред Бернардо, дорогой друг Харпер, — ответил Манфред, и я с усилием сохранила нужное выражение лица.

Сопротивляясь желанию выдернуть свою руку из руки Манфреда, я как можно крепче сжала его ладонь.

— Откуда вы, мистер Бернардо? — спросил Клавин.

— Из Теннесси. Приехал, как только смог. — Он нагнулся, чтобы быстро поцеловать меня в щеку, и, выпрямившись, добавил: — Уверен, что Харпер чувствует себя слишком плохо, чтобы вы, джентльмены, допрашивали ее. — С совершенно бесстрастным лицом он перевел взгляд с одного агента на другого.

— По-моему, она в порядке, — возразил Стюарт.

Но они с Клавином переглянулись.

— А я думаю — нет, — заявил Манфред.

Он был на двадцать с лишним лет моложе Клавина и мельче Стюарта. Манфред был, наверное, футов пяти ростом и худощав, но под всеми этими татуировками и пирсингами скрывались несгибаемый характер и властность.

Я закрыла глаза. Я и вправду была измучена, а еще была недалека от того, чтобы в голос рассмеяться.

— Мы оставим вас двоих, чтобы вы могли обменяться новостями, — сказал Клавин. Судя по голосу, такой поворот его явно не радовал. — Но мы вернемся, чтобы снова поговорить с мисс Коннелли.

— Тогда и увидимся, — вежливо ответил Манфред.

Шарканье ног… Дверь открывается, чтобы впустить в палату шум больницы… Потом шум становится глуше, когда агенты Бюро расследований осторожно прикрывают дверь за собой.

Я открыла глаза. Манфред внимательно рассматривал меня с расстояния не больше пяти дюймов. Он думал о том, чтобы поцеловать меня. Глаза его были блестящими, голубыми и жаркими.

— Не-а, приятель, не так быстро, — сказала я.

Он отпрянул на безопасное расстояние.

— Как ты тут оказался? С твоей бабушкой все в порядке?

Ксильда Бернардо была старой шарлатанкой-медиумом, которая, однако, обладала капелькой истинного таланта. В последний раз я виделась с ней в Мемфисе. Тогда она была довольно хрупкой, и физически и психически, поэтому Манфред отвез ее в Мемфис и присматривал за ней, пока она разговаривала со мной и Толливером.

— Бабушка в мотеле, — ответил Манфред. — Она настояла на том, чтобы отправиться вместе со мной. Мы приехали прошлой ночью. Думаю, в мотеле мы заняли последнюю комнату, оставшуюся в Доравилле, а может быть, даже последнюю в радиусе пятнадцати миль в округе. Один репортер выписался из мотеля, потому что нашел комнату поудобнее в гостинице с завтраком, и бабушка велела мне поскорее ехать в тот мотель и забить комнату. Время от времени она обнаруживает полезные способности. — Потом лицо его стало серьезным. — Ей недолго осталось.

— Очень жаль, — произнесла я.

Мне хотелось спросить, что случилось, но это был бы глупый вопрос. Разве такой вопрос что-то изменит? Я очень хорошо знакома со смертью и видела ее печать на лице Ксильды.

— Она не хочет ложиться в больницу, — сказал Манфред. — Не хочет зря тратить деньги и ненавидит больничную атмосферу.

Я кивнула. Вполне понимаю все это. Я и сама не была счастлива, что нахожусь в больнице, и рассмотрела уже все возможные планы выйти отсюда целой и невредимой.

— Сейчас бабушка дремлет, — продолжал Манфред. — Поэтому я решил приехать и проверить, как у тебя дела, и обнаружил, что двое красавцев задают тебе вопросы. Я подумал, что они прислушаются ко мне, если я скажу, что я твой бойфренд. Это придаст мне больше авторитета.

Я решила пока не заострять внимание на таком заявлении.

— Что вы с бабушкой вообще здесь делаете?

— Бабушка сказала, что мы тебе нужны, — пожал плечами Манфред, но он, разумеется, верил в свою бабушку.

— Разве ей не было бы удобнее дома?

Я чувствовала себя очень виноватой при мысли о том, как больная и престарелая Ксильда Бернардо притащилась сама и притащила своего внука в этот маленький городок в горах, потому что решила, что она мне нужна.

— Да, но дома она думала бы о том, что умирает. Она решила явиться сюда — и мы явились.

— И вы знали, где мы?

— Хотел бы я сказать, что бабушка увидела это в видении, но за вами следят на веб-сайте.

— Что? — Наверное, я выглядела такой же ошарашенной, какой себя и чувствовала.

— Есть веб-сайт, посвященный тебе и твоим делам. Люди посылают туда письма, в которых пишут, где ты появлялась.

Я не почувствовала себя умнее.

— Зачем?

— Ты относишься к тем людям, которые обзаводятся приверженцами, — заявил Манфред. — Они хотят знать, где ты и что ты нашла.

— Это просто странно. — Такое никак не укладывалось у меня в голове.

— То, чем мы занимаемся, тоже странно, — пожал плечами Манфред.

— Итак, это есть в Интернете? То, что я в Доравилле, в Северной Каролине?

Я гадала: знает ли Толливер о моих фанатах. И если знает, почему мне не сказал.

— На сайте есть пара твоих фотографий, сделанных в Доравилле, вероятно мобильником, — кивнул Манфред.

Я снова была сражена.

— Просто с трудом верится, — покачала я головой.

«Ой!»

— Хочешь поговорить об этом? — спросил Манфред. — О том, что здесь случилось?

— Если я разговариваю с тобой, а не с веб-сайтом, — ответила я.

Он так посмотрел на меня, что я сразу раскаялась в своих словах.

— Прости. Я просто потеряла самообладание при мысли о том, что люди отслеживают мое местонахождение и наблюдают за мной, а я и понятия об этом не имела. Не думаю, что ты когда-нибудь таким занимался.

— Расскажи, как ты была ранена, — попросил Манфред, приняв мои извинения.

Он устроился в кресле рядом с кроватью, в том, в котором дремал Толливер.

Я рассказала Манфреду о захоронениях, о Твайле Коттон и шерифе, о мертвых мальчиках в холодной земле.

— Парней похищали здесь годами, и никто не заметил? — удивился Манфред. — Это как Аппалачинский Гейси?[8]

— Знаю, в это трудно поверить. Но когда шериф объяснила, почему широкой публике не стало известно об исчезновениях, объяснение казалось почти резонным. Все мальчики находились в том возрасте, когда подростки, бывает, сбегают из дома.

Мы помолчали. Мне хотелось спросить Манфреда, сколько ему лет.

— Двадцать один, — сказал он, и я дернулась от изумления.

— У меня есть маленький дар, — сказал он, пытаясь выглядеть скромным.

— Ксильда может быть такой обманщицей, — проговорила я, слишком усталая, чтобы быть тактичной. — Но в ней таится настоящий талант.

— Бабушка, может, и старая обманщица, но когда она в игре, она великолепна, — засмеялся Манфред.

— Я никак не могу тебя раскусить.

— Для татуированного чудака у меня хорошо подвешен язык?

— У тебя хорошо подвешен язык для кого угодно, — улыбнулась я. — И я на три года тебя старше.

— Ты прожила на три года больше, но я гарантирую: моя душа старше твоей.

В данный момент такое различие было слишком тонким для меня.

— Мне нужно поспать, — сказала я и закрыла глаза.

Я не ожидала, что сон овладеет мной раньше, чем я успею поблагодарить Манфреда за то, что тот пришел со мной повидаться.

Чтобы выздороветь, нужно отдохнуть, и я, похоже, нуждалась в отдыхе сильнее большинства других людей. Не знаю, связано ли это с ударом молнии или нет. У множества людей, ставших жертвами удара молнии, есть проблемы со сном, но у меня бессонница случалась редко. Другие выжившие, с которыми я разговаривала в Интернете, страдают от самых разных симптомов: конвульсии, потеря слуха, проблемы с речью и зрением, неконтролируемая ярость, слабость в руках и ногах, СДВГ.[9] Очевидно, один из этих симптомов или их совокупность могут приводить к дальнейшим последствиям, все из которых плохие. Потерянная работа, распавшиеся браки, деньги, растраченные в попытке найти лекарство или хотя бы то, что смягчило бы последствия.

Может, я оказалась бы в каком-нибудь государственном предприятии, которое дает работу калекам, если бы не два больших везения. Первое — удар молнии не только кое-что у меня отобрал, но и оставил то, чего у меня раньше не было: странную способность находить мертвецов. И второе — у меня был Толливер, который заставил мое сердце снова биться после удара молнии. Толливер, который верил в меня и помогал мне развивать мои новые неприятные навыки, превращая их в способ зарабатывать на жизнь.


Я спала всего минут тридцать или даже меньше, но когда проснулась, Манфред исчез. Толливер вернулся, и солнце скрылось за облаками. Было почти полдвенадцатого, судя по большим часам на стене, и я слышала, как в коридоре едет тележка, на которой развозят обед.

— Толливер, — окликнула я, — помнишь то время, когда мы отправились за рождественской елкой?

— Да, в тот год, когда мы все стали жить вместе. Твоя мама была беременна.

Трейлер, где мы тогда жили, был набит битком: Камерон и я — в одной комнате, Толливер и его брат Марк — в другой, отец Толливера и моя беременная мать — в третьей. Прибавьте к этому нескончаемый поток то и дело приходивших и уходивших гнусных друзей наших родителей.

Но мы, дети, решили, что у нас должна быть елка, и, поскольку родителям было на такое плевать, отправились сами раздобывать ее. На краю леса, окружавшего стоянку трейлеров, мы нашли маленькую сосенку и срубили ее. Из помойки мы вытащили брошенную подставку, и Марк починил ее, поэтому наша затея удалась.

— Это было весело, — сказала я.

Марк, Толливер, Камерон и я сплотились во время этой маленькой вылазки и, вместо того чтобы быть просто детьми, живущими под одной крышей, объединились против наших родителей. Мы стали собственной группой поддержки. Прикрывали один другого, лгали, чтобы сохранить семью, особенно после рождения Мариеллы и Грейси.

— Они бы не выжили, если бы не мы, — напомнила я.

Толливер с минуту непонимающе смотрел на меня, пока не уловил ход моих мыслей.

— Да, наши родители не смогли бы о них позаботиться, — согласился он. — Но то было лучшее Рождество в моей жизни. Родители не забыли выйти и купить нам подарки, помнишь? Мы с Марком предпочли бы умереть, чем признаться в этом вслух, но мы были так рады, что у нас есть ты, Камерон и ваша мама. Тогда она не была такой уж плохой. Она пыталась вести здоровый образ жизни ради ребенка, которого носила… Когда вспоминала об этом. И еще церковная община принесла нам индейку.

— Мы приготовили ее по рецепту. И все получилось нормально.

В доме была поваренная книга, и Камерон решила, что мы можем воспользоваться рецептами из нее не хуже остальных. В конце концов, наши родители были юристами, прежде чем стали вести низкую жизнь, переняв пороки людей, которых защищали в суде. Мы унаследовали гены умных людей.

К счастью, поваренная книга относилась к тем, которые разжевывают все в расчете на ваше полное невежество, и индейка получилась и вправду отменной. Начинкой послужила «Стоув топ»,[10] и мы взяли консервированный клюквенный соус. Купили тыквенный пирог-заморозку и открыли банку зеленых бобов.

— Все получилось лучше, чем просто нормально, — сказал Толливер.

И он был прав. Это было замечательно. Камерон в тот день была так решительно настроена. Моя старшая сестра была хорошенькой и умной. Мы с ней были совершенно не похожи. Время от времени я гадала: в самом ли деле мы просто сестры, не сводные, учитывая, какой распад личности претерпела моя мать. Человек ведь не может внезапно лишиться моральных принципов? Чтобы такое произошло, нужно время. Я ловила себя на мысли: не начала ли моя мать свое падение за несколько лет перед тем, как разошлась с моим отцом. Но может, я и ошибалась насчет этого. Очень надеюсь, что ошибалась.

Когда Камерон пропала, мою жизнь как будто разрубили пополам. Была жизнь до исчезновения Камерон, когда все было очень плохо, но терпимо, и после исчезновения Камерон, когда все рухнуло: меня отправили в фостерную семью,[11] мои отец и отчим попали в тюрьму, а Толливер ушел жить к Марку.

Мариеллу и Грейс забрали тетя Иона и ее муж.

Рюкзак Камерон, оставшийся лежать на обочине дороги в тот день, когда она исчезла по пути из школы домой, все еще находился у нас в багажнике. Полиция отдала его нам спустя несколько лет. Мы повсюду возили его с собой.

Я сделала глоток воды из зеленой больничной чашки. Не было смысла думать о сестре. Я давно уже смирилась с тем, что ее нет, она мертва. Когда-нибудь я найду ее.

Время от времени, мельком увидев какую-нибудь девочку с длинными светлыми волосами, девочку с грациозной походкой и прямым маленьким носиком, я чуть было не окликала ее. Конечно, если бы Камерон была жива, она уже не была бы девочкой. Она исчезла уже… Дайте прикинуть, сестру похитили весной ее выпускного года в средней школе, когда ей исполнилось восемнадцать… Господи, сейчас ей было бы почти двадцать шесть лет. Восемь лет отсутствия. В это невозможно поверить.

— Я позвонил Марку, — сообщил Толливер.

— Хорошо. Как он?

Толливер не звонил Марку так часто, как следовало бы. Потому ли, что они немногословные парни, или потому, что между ними пробежала черная кошка.

— Он велел передать тебе, чтобы ты поскорее поправлялась, — сказал Толливер.

Вообще-то он не ответил на мой вопрос.

— Как у него дела с работой?

Марк несколько раз получал повышения: сперва он был мальчиком, убиравшим грязную посуду со столов, потом официантом, поваром и наконец менеджером в одном из сети семейных ресторанчиков в Далласе. Он работал там менеджером не меньше пяти лет. Для того, кто сумел закончить всего лишь четыре семестра в колледже, дела его шли совсем неплохо. Он много работал.

— Ему почти тридцать, — сказал Толливер. — Он должен уже остепениться.

Я сжала губы, чтобы промолчать. Толливер был всего на пару лет младше брата — на пару лет и несколько месяцев.

— Он встречается с кем-нибудь подходящим? — спросила я, почти уверенная, что знаю наперед ответ.

— Если и встречается, то ничего об этом не говорит. — После паузы Толливер добавил: — Кстати, о свиданиях: я наткнулся в мотеле на Манфреда.

Я чуть было не спросила, какое отношение это имеет к свиданиям, но передумала.

— Да, он заходил, — ответила я. — Сказал мне, что у Ксильды было видение или что-то в этом духе и она решила, что ей стоит приехать сюда. Он сказал, что Ксильда умирает, и, думаю, он ублажает ее, как только может. Манфред, без сомнения, хороший внук.

Толливер скептически посмотрел на меня, приподняв брови до самых волос.

— Правильно. И у Ксильды совершенно случайно было видение, что женщина, которую хочет ее внук — он считает тебя неотразимой, не притворяйся, что не знаешь этого, — нуждается в ее помощи. Ты не думаешь, что Манфред имеет отношение к видению Ксильды?

Вообще-то я чувствовала себя слегка шокированной.

— Нет, — возразила я. — Думаю, он явился сюда, потому что Ксильда велела ему явиться.

Ухмылка Толливера была чуть ли не глумливой. Всего на мгновение я почувствовала к нему сильную антипатию. Брат вскочил и начал расхаживать по палате.

— Вероятно, он ждет не дождется, когда же его бабушка умрет. Тогда он сможет прекратить возить ее повсюду и вместо этого стать твоим агентом.

— Толливер!

Он замолчал. Наконец-то.

— Ты говоришь ужасные вещи, — обиделась я. — Мы, без сомнения, видим порочную сторону человеческой натуры, снова и снова. Но хочется думать, что мы не стали от этого прожженными циниками.

— Ты ничего не замечаешь, — тихо произнес он.

— Ты замечаешь то, чего нет, — буркнула я. — Я не идиотка. Я знаю, что нравлюсь Манфреду. Я знаю также, что он любит свою бабушку и не вытащил бы ее, слабеющую, из дома в холодную погоду, если бы она не велела так поступить.

Толливер не поднимал головы и не встречался со мной глазами. Я чувствовала, что балансирую на грани и вот-вот скажу то, что столкнет нашу маленькую бочку в водопад, — то, чего я никогда не смогу взять назад. А Толливер страдает от какой-то своей ноши. Я умела читать секреты мертвых, но не могла сказать, о чем в этот момент думает мой брат. И не была до конца уверена, что хочу это знать.

— То далекое Рождество, которое праздновали только мы, было очень хорошим Рождеством, — повторил Толливер.

А потом вошла сестра, чтобы измерить мне температуру и давление, и момент был безвозвратно упущен. Толливер поправил мое одеяло, я откинулась на подушки.

— Снова идет дождь, — заметила медсестра, бросив взгляд на серое небо. — Не думаю, что он когда-нибудь прекратится.

Ни у меня, ни у Толливера не нашлось на это ответа.

Днем пришла шериф.

На ней была тяжелая уличная одежда и заляпанные грязью сапоги. Не в первый раз мне на ум пришло, что существуют места, где еще хуже, чем в этой больнице. Одним из таких мест было то, где раскапывали почти замерзшую землю в поисках улик, вдыхая вонь тел в разной степени разложения, выкладывая плохие новости семьям, которые неделями, месяцами, годами ожидали услышать что-нибудь о своих пропавших мальчиках. Да, в самом деле, лежать с сотрясением мозга и сломанной рукой в госпитале Доравилла было куда предпочтительнее.

Возможно, шериф думала так же.

— Я поблагодарю вас, если вы будете держать ваших ищущих контактов с потусторонним друзей подальше отсюда, — сердито начала она, раскусывая каждое слово, как кислые лимоны.

— Простите?

— Вашу подружку-медиума, как там ее зовут.

— Ксильда Бернардо, — произнес Толливер.

— Да, она явилась в участок и устроила там сцену.

— Какую именно сцену? — спросила я.

— Поведала всем, кто слушал, как она предсказала, что вы найдете тела, как она послала вас сюда, как она знала, что вы будете ранены.

— Все это неправда, — заявил Толливер.

— Я и не считаю это правдой. Но она напустила туману в дело. Знаете… Когда вы сюда явились, конечно, все мы скептически относились к затее и предполагали самое худшее. Но потом вы проявили свои способности. Вы и вправду нашли тела мальчиков, и мы знаем: вы не могли заранее получить сведения о том, где они захоронены. По крайней мере, если такие сведения у вас были, мы не смогли выяснить, как вы раздобыли их.

Я вздохнула, пытаясь сделать это украдкой.

— Но вот появилась эта женщина со своим странным внуком. Она давала представление, а он просто улыбался.

Конечно, ничего другого ему не оставалось.

— К тому же она выглядит так, будто в любую минуту упадет замертво. По крайней мере, вы все прибавляете дохода нашей больнице, — более жизнерадостно добавила шериф.

В дверь тихо постучали, и она отворилась — на пороге стоял здоровяк с поднятыми кулаками.

— Привет, шериф, — удивленно сказал он.

— Привет, Барни, — ответила она.

— Я помешал?

— Нет, входи, я как раз собиралась уходить. Возвращаться в холод и сырость. — Шериф встала и начала натягивать перчатки.

Я думала: зачем она приходила? Пожаловаться на Ксильду? Слишком мелкая причина. В конце концов, что мы могли с ней поделать?

— Вы заглянули сюда, чтобы вышвырнуть мисс Коннелли из больницы? — спросила шериф.

— Ха-ха. Не-а, это визит вежливости. Я обхожу всех пациентов, после того как они пробудут здесь день, чтобы убедиться, что с ними все в порядке, а также выслушать жалобы… Иногда, бывает, слышу даже комплимент. — Он широко улыбнулся. — Барни Симпсон, администратор больницы, я к вашим услугам. Вы мисс Коннелли, как я понимаю.

Он очень осторожно потряс мою руку, поскольку я была больной.

— А вы?.. — Он протянул руку Толливеру.

— Я ее менеджер, Толливер Лэнг.

Я постаралась не выдать своего изумления. Никогда еще я не слышала, чтобы мой брат представлялся подобным образом.

— Я, конечно, не должен спрашивать, наслаждаетесь ли вы двое пребыванием в нашем маленьком городке, — сказал Симпсон.

Он выглядел таким печальным, как будто был таким всегда. Высокий и плотный, с густыми лохматыми волосами, администратор мог улыбаться так широко, что эта улыбка казалась его естественным выражением.

— Все мы сейчас горюем, но какое облегчение, что молодых людей наконец-то нашли.

Раздался новый стук в дверь, и вошел еще один мужчина.

— Ох, простите! — сказал он. — Загляну в другое время.

— Нет, пастор, входите, я зашел, только чтобы проверить, нет ли у этих людей вопросов о больнице и оказанных ею услуг — обычные дела, — поспешно произнес Барни Симпсон.

Правда, у него еще не было шанса выполнить ни одно из этих обычных дел.

— Я должна вернуться на место раскопок, — сказала шериф Рокуэлл.

Не было необходимости уточнять, на какое именно место. В Доравилле оно было только одно.

— Что ж, тогда…

Новый посетитель оказался настолько же нерешителен, насколько Симпсон — самоуверен.

Пастор был невысоким, примерно пяти футов ростом, бледным и худым, с чистой кожей и улыбкой счастливого ребенка. Он потряс руки обоим уходящим посетителям, а потом сосредоточил внимание на нас.

— Я пастор Доук Гарланд, — представился он, и мы снова прошли через ритуал рукопожатия.

Я начинала уставать здороваться с людьми.

— Я служу в баптистской церкви Горы Ида рядом с шоссе сто четырнадцать. На этой неделе я священник в больнице. Мы исполняем эти обязанности по очереди с местными священниками, и вам, люди, не повезло, что вы получили меня. — Пастор улыбнулся ангельской улыбкой.

— Я Толливер Лэнг, сопровождаю эту леди, Харпер Коннелли. Она находит тела.

Доук Гарланд бросил быстрый взгляд на свои ноги, словно бы для того, чтобы скрыть собственную реакцию на такое необычное представление. Что такое, черт побери, происходит с Толливером?

— Да, сэр, я слышал о вас обоих, — заявил проповедник. — Я пастор Твайлы Коттон, и она лично просила меня сюда зайти. Завтра вечером мы собираемся служить особую церковную службу, и если вы к тому времени выйдете из больницы, то надеемся, что вы посетите ее. Это особое приглашение, оно исходит из глубины наших душ. У нас гора свалилась с плеч, когда мы узнали, что случилось с юным Джеффом. Наступает момент, когда знание, хорошее или плохое, более важно, чем незнание.

Я кивнула, полностью с этим согласившись.

— Так как вы послужили орудием для обнаружения бедного Джеффа, мы надеемся, что вы придете, если будете чувствовать себя достаточно хорошо. Я не буду лгать и говорить, что мы не интересуемся тем редким даром, которым вы обладаете и который, похоже, превыше нашего понимания, но вы использовали его для вящей славы Бога и чтобы утешить нашу сестру Твайлу, Паркера, Беталинн и маленького Карсона. Мы хотим поблагодарить вас.

От имени Бога? Я попыталась спрятать улыбку, потому что он был таким искренним и казался таким ранимым.

— Я ценю, что вы нашли время зайти в больницу и навестить меня, — поблагодарила я, стараясь при этом протянуть время и придумать, как отказаться от приглашения.

— Если доктора решат, что Харпер может покинуть больницу завтра, то можете на нас рассчитывать. Мы придем, — сказал Толливер.

Что ж, его телом явно завладел инопланетянин. То было единственное умозаключение, к которому я могла прийти.

Доук Гарланд, похоже, слегка удивился, но стойко продолжил:

— Именно это я и хотел услышать. Увидимся завтра в семь часов вечера. Если вам нужно разузнать, где находится церковь, просто позвоните мне. — На редкость профессиональным движением он вытащил из кармана визитку и протянул Толливеру.

— Спасибо, — сказал Толливер.

— Спасибо, — повторила я, а что мне еще оставалось делать.

К тому времени, как моя палата освободилась от посетителей, я снова устала. Но мне нужно было походить, поэтому Толливер помог мне вылезти из кровати, и мы, неся капельницу, пошли по коридору. К счастью, никто из проходивших мимо не обращал на нас никакого внимания. У пациентов и посетителей имелись свои заботы, поэтому еще одна юная женщина в ужасном больничном одеянии выпадала из их резко суженного поля зрения.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — обратилась я к Толливеру, когда мы добрались до конца коридора и помедлили, прежде чем начать обратное путешествие к моей палате. — Что-то не так? Ты ведешь себя очень странно.

Я посмотрела на брата — быстро, уголком глаза, чтобы он не заметил, как я его проверяю. У Толливера был такой вид, будто он сам не знает, что сказать.

— Я знаю только одно: нам надо уехать, — произнес он.

— Тогда почему ты принял приглашение священника?

— Я сомневаюсь, что полиция сейчас позволит нам уехать, и хочу, чтобы мы как можно быстрее оказались в людном месте. Тебя уже пытались убить, но полиция слишком занята расследованием тех убийств. Они, похоже, не выделили ни одного человека, чтобы попытаться выяснить, кто на тебя напал. А разумнее всего предположить, что нападавший был тем, кто убил мальчиков. В противном случае, зачем ему яриться, зачем рисковать? Ты прикончила его веселье, его игры, и он так взбесился, что, если смог бы, ударил тебя снова. У него был такой шанс. Не знаю, думала ли ты, как тебе повезло, что ты отделалась сотрясением мозга и трещиной в руке.

Для Толливера это была длинная речь, и он произнес ее негромким голосом, делая паузы, чтобы не привлечь внимания других людей. К тому времени, как он договорил, мы добрались до моей палаты, но я махнула рукой, показывая на коридор впереди, и мы потащились дальше. Я молчала. Я была зла, но не знала, на кого выплеснуть свою злость. Конечно, Толливер абсолютно прав.

Мы посмотрели в окно, находившееся в конце крыла. Дождь перешел в отвратительную смесь дождя и снега. Он со стуком бил по стеклу. Ну и погодка. Не сладко сейчас тем людям, которые занимаются поисками останков. Может, они сдались и вернулись в свои теплые машины.

Я шла очень медленно. Однако когда мы прошли мимо поста медсестер и добрались до моей палаты, у меня все еще не было ни одной умной мысли.

— Думаю, ты прав, — наконец произнесла я. — Но…

Мне хотелось сказать: «Это увертки, чтобы избежать разговора о твоей враждебности к Манфреду и его бабушке. Почему тебя так злит то, что он мной интересуется? Почему Манфред значит больше, чем кто-нибудь еще, кто на меня оглядывается?»

Ничего этого я не сказала. А Толливер не попросил меня закончить мысль.

Я обрадовалась при виде постели и тяжело прислонилась к ней, пока брат поправлял штатив с капельницей и трубку. Он помог мне сесть на край, снял с меня шлепанцы и опустил меня на подушки. Мы вместе натянули и расправили одеяла.

Он принес книги на тот случай, если с головой моей станет лучше. Около часа мы мирно читали, и было слышно лишь, как лед полосует окно. Похоже, вся больница задремала.

Я посмотрела на часы на стене. Скоро люди начнут возвращаться с работы, заходить сюда, чтобы навестить родственников и друзей, и на некоторое время в коридоре станет многолюднее. Через некоторое время начнет курсировать большая тележка, развозящая подносы с ужином, затем медсестра будет раздавать лекарства, после чего хлынут ранние вечерние посетители. А потом — снова дремота, когда все, кому не приходится дежурить в больнице, уйдут на ночь, останется только медперсонал, пациенты и несколько преданных душ, которые спят в креслах возле постели больных.

Толливер спросил, не хочу ли я, чтобы он остался. Я чувствовала себя явно лучше и подумала: как трогательно, что он готов провести в этом кресле вторую ночь подряд. Предложение было чересчур заманчивым. Может, я просто настолько оправилась, что моей энергии хватало на то, чтобы бояться. И я боялась.

В результате я все же не смогла быть настолько эгоистичной, чтобы приговорить Толливера к ночи в кресле из-за того, что я трусишка.

— Возвращайся в мотель, — предложила я. — Нет причин ночевать тебе в таком неудобном месте. Я всегда могу вызвать звонком медсестру.

Которая может прийти через тридцать минут. В этой маленькой больнице, как и во многих других, похоже, не хватало работников. Даже уборщицы орудовали быстро, потому что у них было слишком много работы.

— Ты уверена? — спросил Толливер. — В мотеле столько репортеров, что здесь даже спокойнее.

Об этом он раньше не упоминал.

— Да, уверена, — отозвалась я. — Мне, похоже, повезло, что я здесь.

— Даже не сомневайся. Сейчас дела обстоят так, что мне приходится притворяться, будто меня нет в комнате. Одна женщина нынче утром стучалась раз двадцать.

У Толливера были собственные проблемы, а я даже ни о чем не спросила. Я почувствовала себя виноватой.

— Прости. Я не подумала о прессе.

— Ты не виновата, — ответил он. — Ты же знаешь, это дает тебе широкую рекламу. Это еще одна причина…

Но потом лицо его снова стало замкнутым. Он опять подумал о Манфреде и Ксильде, уверенный, что Ксильда очутилась в городе, чтобы получить бесплатную и незаслуженную рекламу благодаря случившимся здесь массовым убийствам. Нет, я не умею читать мысли. Я просто очень хорошо знаю Толливера.

— Я не исключаю, что при обычных обстоятельствах Ксильда не упустила бы выгоды, — начала я, пытаясь быть здравомыслящей и честной. — Но она так слаба, а Манфред так не хотел привозить ее сюда.

— По его словам, — заметил Толливер.

— Что ж… Да, по его словам. А ты, кажется, думаешь, что Манфред способен притащить больную женщину туда, где ей не следует быть, лишь для того, чтобы удовлетворить свое вожделение ко мне. Но я так не считаю.

Я очень твердо посмотрела на Толливера. Спустя секунду вид у него стал слегка пристыженный.

— Ладно, я соглашусь, что он и вправду любит старую зануду, — буркнул Толливер. — И насколько мне известно, возит ее туда, куда бы она ни захотела поехать.

Я поняла, что большего признания не получу, но, по крайней мере, хоть такое. Мне ненавистна была мысль, что Толливер и Манфред при встрече вцепятся друг в друга.

— Они в нашем мотеле?

— Да. Нигде больше нет комнат, скажу я тебе. По дороге, ведущей в гору, почти не проехать из-за множества трейлеров с командами новостей и машин правоохранительных органов. По обе стороны затора парни с переносными рациями держат свободной одну полосу дороги.

И я снова почувствовала укол вины, как будто я каким-то образом была ответственна за то, что внесла разлад в жизни стольких людей. Виноват, конечно, был убийца, но я сомневалась, что он не смыкает глаз, беспокоясь об этом.

Интересно, о чем он думает? Он разрядил на мне свою ярость.

— Теперь он залег, — заметила я.

Толливеру не нужно было спрашивать, о ком я говорю.

— Он будет осторожен, — согласился Толливер. — Он попытался тебя достать, потому что ярился, что его игры закончены. Теперь он остынет. И будет беспокоиться насчет копов.

— У него не хватит на меня времени.

— Скорее всего. Но этот парень сумасшедший, Харпер. Никогда нельзя сказать, что у таких на уме. Надеюсь, ты завтра выйдешь из больницы. Может, копы закончат свои расспросы и мы сможем покинуть это место. Если ты будешь достаточно хорошо себя чувствовать.

— Надеюсь, что так, — ответила я.

Я чувствовала себя лучше, но было бы натяжкой сказать, что я достаточно окрепла для путешествий.

Толливер обнял меня перед тем, как уйти. Он сказал, что купит еды по дороге в мотель и просидит в комнате остаток вечера, чтобы избежать внимания репортеров.

— Все равно тут некуда пойти, — улыбнулся он. — Почему бы нам не брать почаще работу в крупных городах?

— Сама задавалась этим вопросом. У нас же была работа в Мемфисе и еще одна в Нашвилле.

Мне не хотелось снова говорить о Табите Моргенштерн.

— А перед этим мы были в Санта-Пауле. И еще та работа на кладбище в Майами.

— Но в большинстве случаев нас вызывают из маленьких городков.

— Не знаю почему. Мы когда-нибудь работали в Нью-Йорке?

— Конечно. Помнишь? Но тогда тебе пришлось очень нелегко, потому что это было вскоре после девять-один-один.[12]

— Пытаюсь об этом забыть, — сказала я. То было одним из самых худших переживаний, через которые я прошла как профессионал… Как бы ни называлась моя профессия. — Мы никогда больше не будем за такое браться.

— Да, Нью-Йорк отпадает.

Мы долго смотрели друг на друга.

— Ладно, — бросил Толливер. — Я пошел. Попытайся съесть ужин и поспи. Поскольку тебе лучше, может, к тебе не будут часто заходить этой ночью.

Брат похлопотал надо мной еще минуту-другую: убедился, что столик на колесиках стоит правильно, убрал с него все лишнее, чтобы освободить место для подноса с ужином, обратил мое внимание на пульт на перилах кровати и передвинул телефон поближе, на прикроватный столик, чтобы я могла легко до него дотянуться. Мой сотовый Толливер убрал в ящичек под столиком на колесах.

— Позвони, если я тебе понадоблюсь, — сказал он.

А потом ушел.

Я немного подремала, пока не принесли ужин. Сегодня вечером мне дали кое-что посущественнее желе. Стыдно сказать, но я съела почти всю принесенную еду. Она не была такой уж ужасной. А я по-настоящему проголодалась. За последние два дня я не слишком баловала себя калориями.

После этого, в качестве развлечения, заглянул другой доктор, чтобы сказать мне, что мое состояние улучшается и, по его мнению, я смогу утром отправиться домой. Его, похоже, ничуть не заботило, кто я такая и где мой дом. Как и все остальные, кого я встречала в Мемориальной больнице Нотт-Каунти, он был перегружен работой. И, судя по акценту, доктор был не местным. Интересно, что привело его в Доравилл? Скорее всего, он работал в том же приемном покое, что и доктор Томасон.

Помощница Барни Симпсона, очень юная женщина по имени Хизер Сатклифф, пришла ко мне вскоре после визита доктора.

— Мистер Симпсон попросил, чтобы я заглянула и проверила, как вы. Множество репортеров хотят вас видеть, но ради спокойствия и мира наших пациентов мы отказываем им в праве посещения. И мы отфильтровываем все телефонные звонки в вашу палату… Это была идея вашего брата.

Неудивительно, что я смогла поправляться в тишине и покое.

— Спасибо. Это очень большая помощь, — поблагодарила я.

— Кроме того, будет несправедливым к остальным людям в этом крыле, если тут будут топать всякие посторонние.

Она серьезно посмотрела на меня, чтобы дать понять: проблема с репортерами для нее плохая вещь. А потом выскользнула за дверь, тихо прикрыв ее за собой.

Самым интересным событием после ее ухода было то, что разносчик убрал мой пустой поднос.

После того как схлынула волна возбуждения, я некоторое время пыталась смотреть телевизор, но от закадрового смеха у меня разболелась голова. Около получаса я читала. Постепенно мне так захотелось спать, что я не стала поднимать книгу, упавшую на живот, и только шевельнула рукой, чтобы выключить свет — кнопка была на перилах кровати.

Меня разбудила ослепительная вспышка и ощущение близких звуков и движения. Я закричала и замахала здоровой рукой, чтобы отогнать нападавшего. В момент просветления я ударила по кнопке, включавшей свет, и по другой — вызова медсестры. В своей палате я увидела двух мужчин. Они были закутаны в пальто и орали на меня, но я не понимала ни слова. Снова и снова нажимая на кнопку вызова, я завопила громче их. Не прошло и тридцати секунд, как в палате собралось больше людей, чем она могла вместить.

Вечерняя медсестра была чопорной, крупной женщиной, да еще и высокой. Она презирала макияж, но на прошлой неделе у нее состоялась встреча с бутылкой красной краски для волос, которую она, похоже, очень любила.

С каждой секундой я восхищалась этой женщиной все больше.

Она обрушилась на репортеров, паля из двух пневматических пистолетов. Вообще-то, будь у нее настоящие пистолеты, эти двое, без сомнения, были бы покойниками. А еще в палате находились охранник больницы — человек старше моего доктора и далеко не так крепко сложенный, высокий мускулистый санитар и еще одна медсестра, которая добавила свое мнение к мнению большой медсестры, как я мысленно назвала ее.

Конечно, то была глупая сцена, которую следовало выбросить из головы. Сцена, которую мне следовало бы предвидеть — так я решила, поразмыслив. Но в тот момент ни одна из этих мыслей не пришла мне в голову.

Я ужасно перепугалась, сердце мое колотилось, как у кролика, и голова болела так, словно кто-то снова меня ударил. Рука ныла в том месте, которым я стукнулась, когда в панике метнулась вбок, приложившись о поручень кровати.

Когда все уладилось и медсестры задали репортерам первоклассную словесную трепку, охранник и санитар, пытаясь спрятать улыбку, выставили непрошеных гостей вон.

А я чувствовала себя прескверно: испуганной, ушибленной и одинокой.

Загрузка...