Глава 10

На первой странице местной газеты “Санди реджистер” красовался заголовок: “Убийство медсестры”. Поместили и фотографию с солнечной улыбкой, тайно и больно ужалившую меня в самое сердце.

Представители закона сообщили весьма мало фактов – как было обнаружено тело, орудие убийства, приблизительное время смерти. Как всегда, обещали немедленный арест.

Бидди я позвонил почти в полдень в воскресенье. Усталым, апатичным тоном она сообщила, что Том улетел в Атланту на деловую встречу, рассчитывает вернуться около полуночи. Да, чудовищное несчастье с Пенни Верц. Когда Мори была пациенткой доктора Шермана, она всегда усердно, старательно помогала. Относилась поистине замечательно, никакой грубости, никакого официоза.

– Может быть, мне приехать, попробовать вас развлечь?

– Песнями, шутками и салонными фокусами? Сегодня, по-моему, ничего не поможет. Впрочем.., приезжайте, если хотите.

***

Я трижды нажал кнопку звонка, прежде чем она в конце концов подошла к двери и впустила меня.

– Извините, что заставила ждать, Трев. Снова укладывала ее спать.

И направилась в большую гостиную – длинноногая, в желтых джинсовых шортах с медными пуговицами на задних карманах, в выцветшей синей рабочей рубашке с короткими рукавами. Длинная светлая грива зачесана вверх и заколота желтым гребнем, прядки выбились, и она, оглянувшись с кривой усмешкой, смахнула со лба шелковистые волосы.

– В этом месяце я совсем развинтилась, Трев. Хотите выпить? “Кровавую Мэри”? Джин с тоником? Виски?

– А вы что будете?

– Может, “Мэри” меня реанимирует. Поможете? Просторная кухня оказалась светлой, веселой, в белых и голубых тонах, окна выходили на озеро, до самого берега тянулся пушистый газон.

Она вытащила лед, ингредиенты, а я приготовил напитки. Прислонившись к длинному столу, Бидди скрестила ноги, потягивая спиртное, и предупредила:

– Если вдруг рухну ничком, не пугайтесь. Вчера ночью, после того как мы ее уложили, совершила чертовскую глупость. Надо было забыть.., обо всем… Пошла в лодочный домик, стала рисовать дурацкую ерунду, легла только в пять, а Том перед отъездом разбудил меня в восемь.

– Можно взглянуть?

– Ну.., почему нет? Только она не в обычном для меня стиле. Мы прихватили выпивку с собой. В обширное помещение над лодочным домиком, где она устроила студию, вела наружная лестница. Гудел оконный кондиционер. Бидди запустила второй, подошла к интеркому, включила, прибавила звук, я услышал медленный ритмичный шум и вдруг понял, что это глубокое внутреннее дыхание человека, спящего крепким сном.

– Собственно, – объяснила она, – Мори не может проснуться, я просто уверенней себя чувствую, когда слышу.

В студии стоял смешанный запах масляной краски и растворителя. Работы стояли штабелями у стен, а немногочисленные висевшие были полуабстрактными. Темы явно заимствованы у природы – камни, земля, кора, листья. Могучие цвета. Некоторые фрагменты почти символические.

– Это обычные для меня, – указала она на картины. – Вроде старой шляпы. Никакого “опа” и “попа”[12]. Никаких структур, фактур и прорывов.

– Да ведь всем дьявольски надоели чересчур тщательно выписанные лакированные поделки. Вполне можно взглянуть на такие цвета.

Она удивилась и обрадовалась:

– Неужели вы тоже член этого клуба?

– Черт возьми, девушка, я знаком даже с головоломными терминами, не имеющими абсолютно никакого значения. Например, динамическая симметрия.

– А тональное единство?

– Безусловно. Структурное восприятие. Композиционная иконография.

Она громко расхохоталась – хорошим смехом.

– Жуткий бред, правда? Жаргон завсегдатаев галерей, критиков и художников-неудачников. А вы что скажете, профессор Макги?

– Интересно, картины всегда смотрятся одинаково или меняются в зависимости от освещения и от моего настроения? А развешанные на стене не исчезают ли через месяц настолько, что их замечаешь, только когда они свалятся?

Она задумчиво кивнула:

– Согласна. Так или иначе.., я редко пишу фигуры. Но вот что сделала ночью.

Полотно стояло на мольберте – прямоугольник, вытянутый по горизонтали, примерно тридцать дюймов на четыре фута. В самом центре в небольшом просвете сидит, согнувшись, обнаженная женщина, обхватив ноги руками, опустив на колени голову, свесив светлые волосы. А вокруг злые джунгли, пятна острых, как пики, листьев, путаница виноградных лоз, корни, всплески черной воды, мясистые тропические цветы на черно-зеленом фоне. Ощущение полной тишины, неподвижности, ожидания.

Мы смотрели и слышали глубокое дыхание спящей сестры. Бидди кашлянула, отхлебнула и заключила:

– По-моему, очень уж драматично, сентиментально и.., повествовательно.

– Я бы сказал, пусть сидит. Потом вы ее лучше поймете. Она поставила стакан, сняла картину с мольберта, прислонила лицом к стене и отвернулась.

– Пожалуй, пусть не попадается на глаза. Показала другие работы, потом выключила интерком, один кондиционер, и мы вернулись в дом.

– Еще выпьете или, может быть, сделать сандвич?

– При одном условии.

– При каком?

– Быстро выпьем, съедим простой сандвич, и плюхайтесь в койку. Я человек надежный, ответственный, сознательный и так далее. Если что-то понадобится, разбужу.

– Я не могу позволить…

– Горячий душ, чистые простыни, шторы задернуть. Макги обо всем позаботится.

Она зевнула, прикрыв рукой рот.

– Благослови вас Бог. Сдаюсь.

Мы перекусили, и она повела меня вверх по лестнице и по застланному ковром коридору к комнате Морин. Морин спала на спине, лежа посередине двуспальной кровати. Кондиционер выстудил комнату до ощутимой прохлады. Синее одеяло. Простыни и наволочка голубые с белыми цветами. Морин в стеганой пижаме, с распухшим лицом и горлом в красных пятнышках. В тихой комнате царили запахи цинковой мази, медицинского спирта, духов. Ароматы болезни и девушки. Хотя в комнате было темно, на ней красовались перламутровые очки для сна.

Бидди изумила меня, заговорив нормальным громким голосом:

– Я хочу, чтоб она проспала, как минимум, шесть часов. О, она нас не слышит, пока включен “Дормед”.

Подвела меня к кровати, показала, о чем идет речь, и я разглядел тонкий электрический провод, тянувшийся от массивных очков к аппарату на тумбочке у кровати, похожему на маленький любительский радиоприемник. Три шкалы. Постоянно мигающий крошечный оранжевый огонек. Бидди объяснила, что этот электронный прибор, вызывающий сон, изобретен в Германии и поставляется в Англию и Соединенные Штаты одной медицинской торговой фирмой. В очки встроены электроды, покрытые пенопластом, два из них прикасаются к векам, два других, в наушниках, контактируют с сосцевидными отростками височных костей за ушами. Пенопластовые подушечки смачивают соляным раствором, очки надевают на пациента. Контролирующее устройство представляет собой импульсный генератор, посылающий в ответственные за сон центры в таламусе и гипоталамусе крайне слабые электрические импульсы, фактически в тысячу раз слабее, чем требуется для обыкновенной лампочки.

– Абсолютно безопасно, – продолжала она, – испробовано многими тысячами пациентов. Надо просто регулировать силу и частоту на вот этих двух шкалах. Третья включает и выключает прибор. Его достал для нас доктор Шерман и научил меня пользоваться. Понимаете, каким бы ни было ее состояние, он опасался давать ей снотворное из-за побочных эффектов. При чрезмерном возбуждении мы вынуждены делать уколы, но обычно аппарата вполне достаточно.

– Что при этом чувствуешь?

– Что-то.., странное. Никакого дискомфорта. У меня было только какое-то мерцание в глазах. Не то чтобы неприятное. Я пробовала сопротивляться. Говорила себе, что наверняка не усну.

А потом мерцание пропало, меня медленно охватило такое.., теплое и хорошее чувство, как будто погружаюсь в горячую пенную и душистую ванну. И заснула! А сон в самом деле чудесный. Освежающий, сладкий, глубокий. Как только заснешь, очки можно снять. Индуцированный “Дормедом” сон попросту превращается в абсолютно естественный. Или, вот как сейчас, я даю очень слабый импульс, и она будет спать, пока не сниму очки. Мимо может маршировать духовой оркестр, а она будет спать, как дитя. Замечательное изобретение. Этот прибор портативный, укладывается в серенький аккуратненький чемоданчик, где есть место для соляного раствора и прочего.

– Надо мне что-то делать, пока она спит?

– Ничего. Ну, то, что делаю я, совершенно необязательно. Просто захожу посмотреть на нее, проверяю, мигает ли маленький огонек. Он не должен ни гаснуть, ни постоянно гореть. Только однажды она так дернула головой, что очки съехали.

– Но вам будет спокойней, если я сделаю то же самое?

– Пожалуй.

– Тогда идите.

В холле она показала свою дверь:

– Стучите, пока не отвечу. Если просто что-нибудь пробормочу, не отступайтесь, ждите настоящего ответа. – Она бросила взгляд на часы. – И не давайте мне спать дольше пяти часов. Ладно?

– Разбужу в пять.

– Если проголодаетесь, захотите выпить или еще чего-нибудь…

– Знаю, где что найти. Отправляйтесь, Бриджит. Спите спокойно.

Через тридцать минут в доме установилась особая тишина воскресного сна. Легко пощелкивают и гудят маленькие реле и электроприборы – холодильник, морозильник, кондиционер, термостаты, электрические часы. Сквозь закрытые окна доносятся слабые звуки – дети катаются на озере на водных лыжах, жужжат моторные лодки.

Где искать, не имея понятия, что ты ищешь? Альков в гостиной явно служил Тому Пайку небольшим домашним кабинетом. На антикварном столе пусто. Ящики заперты на современные, великолепные, хитроумные замки, вскрыть которые можно только в телевизионных драмах. В коридоре на телефонном столике я увидел черно-белую фотографию в серебряной рамке. Хелена, Морин и Бриджит на фордеке “Лайкли леди”. Судовая одежда, свитеры для плавания в холодных водах. Девочки Майка Пирсона, стройные, уверенные, улыбающиеся, с глазами, полными любви, что может означать лишь одно: в объектив смотрит Майк, Майк держит палец на спуске.

Итак, в тишине вверх по мягко застланной лестнице с длинными низкими ступеньками, шагая через одну. В задней части дома закрытая дверь – не заперта, открывается в хозяйскую спальню. Окна во всю стену с видом на озеро, шторы задернуты. В одном конце камин, книжные полки. Огромная, сделанная на заказ кровать царствует в другом конце. Кажется чересчур сибаритской, не соответствует остальной обстановке дома. Две ванные, две гардеробные. Его и ее. В ее туалетной глубокая квадратная темно-синяя ванна, душевая отгорожена прозрачным стеклом. Стратегически расставлены зеркала, так же как и на ближайшей к огромной кровати стене.

Постель аккуратно застелена, значит, Бидди, как минимум, по воскресеньям служит горничной, домоправительницей и кухаркой. В ванной Морин отсутствуют личные вещи. В шкафах в гардеробной зимняя одежда. На туалетном столике пузырьки духов, бутылочки с лосьонами, лишь чуть-чуть запылившиеся.

А вот он здесь живет – и очень аккуратен. Тут спортивные рубашки, там официальные. На одной вешалке пиджаки, брюки. На другой костюмы. На встроенном стеллаже обувь. Шелк, кашемир, лен, ирландский твид, английская шерсть, итальянские туфли. Ярлыки с Уорт-авеню, Нью-Йорк, Сент-Томас, Палм-Спрингс, Монреаль. Вкус, цена, качество. Безличие, отчужденность, корректность, какая-то стерильность. Явно никаких сантиментов по поводу старых свитеров, древних поношенных мокасин, дряхлых спортивных слаксов, мягкого потрепанного халата. Все, на чем остаются наглядные признаки носки, изъято.

Я поискал еще ключики. Видно, все у него в порядке, ничего не требуется, за исключением аспирина и “Алка-Зельцер”. Записок в пиджачных и брючных карманах он не оставляет. Кажется, нет у него ни единого хобби, отсутствует оружие, книги только по экономике, законодательству, ценным бумагам, недвижимости.

Тогда я махнул рукой на Тома Пайка и тихо пошел вниз по коридору к комнате Морин. Она все так же глубоко дышала, даже не пошевельнулась. Руки вытянуты вдоль тела поверх одеяла. Маленький оранжевый огонек на контрольном приборе “Дормеда” по-прежнему помигивал. Я подошел сбоку к кровати, осторожно приподнял ее левую руку. Она была теплой, сухой, полностью расслабленной и поэтому тяжелой, как рука свежего трупа. Тыльная сторона исцарапана, искусана насекомыми. Перевернув руку, подставив под свет, я, наклонившись, сумел разглядеть белый шрам, пересекающий сеть голубых вен под чувствительной кожей. Уложил обратно, посмотрел на Морин. Из-за массивных очков казалось, будто глаза у нее завязаны. На горле медленно и размеренно бился пульс. Даже искусанная, исцарапанная, испещренная высохшими оранжево-белыми пятнами лосьона, она выглядела ухоженным и роскошным, сладостно-чувственным животным.

Милая изгнанница. Прелестные супружеские забавы в огромной постели с отражением в зеркалах буйной девчонки, волнующая возня со стройным возлюбленным-мужем. Потом рай искажается, образ становится смешным и страшным. Две внезапные катастрофы – вместо младенцев два маленьких окровавленных комка плоти, слишком быстро исторгнутых из безопасного, теплого, темного лона. Мир становится странным, как в быстро забытом полусне. Пружинистая кровать сменяется матрасом, брошенным на пол в чуланчике гаража для грузовиков, где ты, мертво-пьяная, охромевшая, искалеченная, служишь жестокую службу братьям Телаферро. Прости меня, милая, за обыск в комнате, куда тебя изгнали. Я ищу ответы на еще не придуманные мной вопросы. Один, впрочем, есть: правда ли, что тебе хочется умереть?

Ничего не нашлось. В ванной стоял на скамеечке железный шкафчик, надежно запертый. Несомненно, с лекарствами. Видимо, в ванной и в спальне не оставили ничего, чем она могла бы пораниться. Каждый выдох Морин заканчивался легким урчанием. Диафрагма вздымалась и опадала в глубоком дыхании глубокого сна.

Я вышел из комнаты, радуясь, что больше не слышу его. Чем-то похоже на кому, предшественницу смерти.

Спустился вниз, нашел холодное пиво, включил телевизор на малую громкость, понаблюдал, как двадцать два очень крупных молодых человека сбивают друг друга с ног под радостный тысячеголосый рев. Наблюдал, но ничего не видел. Просто оживленная мешанина цветов, движений и звуков.

Кухонные ножницы с темно-синими кольцами. Хелена взбирается, на палубу, обнаженная, в красном свете солнца Эксумы, спотыкается о брусок, умудряется не потерять равновесие, ныряет в черно-серую воду бухты у Шрауд-Ки, а потом на поверхности появляются блестящие, как у котика, волосы, облепившие изящную головку. Пенни Берц прижимается ко мне в ночи с влажными от трудов спиной и плечами, тихонько урчит от удовольствия, все медленнее дыша. Бидди громко всхлипывает, торопясь в мою ванную, спотыкается, жалкая, некрасивая, неуклюжая, тяжеловесная. Пальцы и память. Вскрывающие вены, не прыгают в окна, а висельники не режут вены. Двадцать тысяч высокому мужчине. Бармен Джейк желает счастливого пути. “Бама-Гэл” выскакивает на солнечный свет после многих недель в мутной глуби. Том Пайк открывает закрытое руками лицо, из глаз текут слезы. Майк стучит увесистым кулаком по обшивке кабины, демонстрируя честную конструкцию “Лайкли леди”. Мори вытирает жирные пальцы об округлые упругие фарфорово-золотистые бедра. Рик Холтон разгибает и растирает запястья, с которых я снял жесткую тугую проволоку. Синие кольца кухонных ножниц. Запах Пенни. Пятьдесят шелковых галстуков с золочеными ярлычками. Мигает оранжевый огонек – янтарно-оранжевая мошка, меньше десятицентовой монетки. Скорчившаяся обнаженная девушка в гогеновских джунглях.

Мозг – котел, что-то вскипает, выскакивает на миг и ныряет обратно в похлебку. На ощупь ничего не найти. Ждешь, пока как-нибудь упорядочится, обнаружится некая связь в хаосе всплесков и пузырьков на поверхности. А потом – эврика! Причем веришь, что это холодный, чисто логический процесс.

Наконец, при моем четвертом визите к электронному снотворному, стукнуло ровно шесть. Я осторожно снял очки, отложил в сторону, выключил “Дормед”. Последил, готовый идти будить Бидди, если Морин проснется. Несколько минут она не шевелилась. Потом перекатила голову из стороны в сторону, что-то промурлыкала, совсем перевернулась на бок, подтянула колени, сунула обе руки, сомкнув ладошки, под щеку и вскоре задышала так же глубоко, как и прежде.

В комнате темнело, и я включил плоскую лампу на противоположной стене. Сел в качалку возле кровати, наблюдая за спящей женщиной, думая, что, наверное, на этом месте обычно сидит Бидди, глядит на нее, размышляет о браке, о своей собственной жизни.

Чуть позже восьми я стукнул в дверь Бидди. Через секунду услышал сердитое неразборчивое ворчание. Подождал, еще стукнул, она неожиданно резко распахнула дверь, в халате, наброшенном на плечи, придерживая его скрытой под полой рукой. Волосы спутаны, лицо припухло от сна.

– Который час?

Я сообщил, что восемь с небольшим, что Мори отключена от аппарата в шесть и по-прежнему спит. Бидди зевнула, откинула волосы свободной рукой.

– Бедняжка, наверно, совсем измучена. Я буду через минуту.

Одеваясь, она послала меня вниз, пообещав привести Мори. Я отыскал выключатели, а когда смешивал выпивку, зазвонил телефон. Раздался один звонок. И все. Поэтому я решил, что Бидди ответила наверху. Понес стакан в гостиную, и снова прозвенел один звонок.

Они вскоре спустились. Мори была в длинном, до полу, синем халате с длинными рукавами, белыми пуговицами и белой отделкой. Одной рукой чесала плечо, другой бедро и кисло жаловалась:

– Просто совсем меня съели. Как они пробираются в закрытый дом?

– Не чешись, милая, только хуже будет.

– Ничего не могу поделать.

– Поздоровайся с Тревисом, дорогая. Она остановилась у подножия лестницы, улыбнулась мне, все еще почесываясь, и сказала:

– Привет, Тревис Макги! Как дела? Я сегодня чудесно спала.

– Отлично.

– Только все жутко чешется. Бидди!

– Что, детка?

– Он здесь? – Тон и выражение опасливые.

– Том уехал.

– Бидди, можно мне сандвич с арахисовым маслом? Ну пожалуйста!

– Ты же на диете, милая. Опять набрала почти сто пятьдесят.

– Но ведь я очень высокая, Бидди, – льстиво, угодливо продолжала она. – И умираю с голоду. Так хорошо поспала и так жутко чешусь!

– Ну…

– Пожалуйста! Его ведь все равно нет. Он ничего не узнает. Знаешь, наверно, какой-нибудь сукин сын меня пнул или стукнул. Ужасно болит, прямо…

– Морин!

Она замолчала, сглотнула с виноватым видом.

– Я не хотела.

– Пожалуйста, веди себя прилично, милая.

– Ты ему не расскажешь?

Бидди взяла у меня стакан, и они проследовали на кухню. Потом очень медленно и осторожно вышла Морин, неся новую порцию. Я поблагодарил, и она просияла. Каким-то образом умудрилась выпачкать нос арахисовым маслом, должно быть, лизнула из банки. Ушла назад. Я слышал их разговор, но не разбирал слов, лишь интонации, словно мать разговаривала с ребенком.

Вернувшись, Морин придвинула к телевизору пуф, охотно надела подключенные Бидди наушники и погрузилась в образы, звуки, жадно поедая сандвичи.

– Любит смотреть то, чего не выносит Том, – заметила Бидди.

– Она помнит о своем вчерашнем побеге?

– Нет. Все уже позабыто. Доска начисто вытерта.

– Она не хочет произносить имя Тома?

– Иногда произносит. Ужасно старается угодить ему, заслужить одобрение. Просто.., вся костенеет в его присутствии. Он действительно замечательный и очень с ней терпелив. Но по-моему.., человек с интеллектом Тома не может приспособиться к жене-ребенку.

– Если говорить о ней как о ребенке, это хороший ребенок.

– О да. Она счастлива или кажется, будто счастлива, любит помогать, только забывает, как делать разные вещи.

– Вроде бы это не согласуется с попытками самоубийства?

– Нет, – нахмурилась она. – Все гораздо сложней, Тревис. В этих случаях речь идет о другом ребенке, дурном и хитром. Перед попытками она сперва добирается до спиртного и напивается. Как будто алкоголь помогает ей осознать себя и свое состояние, снимает какую-то блокировку или нечто подобное. С самого первого раза мы держим под замком все спиртное. В тот раз, когда она заперлась в ванной и перерезала вены, я оставила на столе рядом с миксером полкварты джина и забыла. Как бы упустила из виду. А она, должно быть, утащила наверх. Так или иначе, пустая бутылка валялась у нее под кроватью. И когда Том нашел петлю, мы знали – она что-то выпила, только неизвестно, что именно и каким образом. Ванильный экстракт, лосьон для бритья, еще что-нибудь, может, даже медицинский спирт. Она, конечно, не помнит. Уже довольно поздно. Приготовить вам поесть?

– Думаю, мне пора, Бидди. Спасибо.

– Это я вам обязана, друг мой. Я сердилась, что вы мне позволили так долго спать. Но наверно, вы лучше знаете, как это мне было нужно. Я дошла до предела. Минимум, чем могу отплатить, – накормить.

– Нет, спасибо, я…

Она насторожилась, прислушалась, склонив голову, потом расслабилась:

– Извините. Показалось, снова этот чертов телефон. Наверно, какие-то неполадки на линии. На протяжении двух-трех последних месяцев то и дело звонит один раз или даже один не дозванивает, а потом умолкает. Никто не отвечает. Снимешь трубку – там просто гудок. Так останетесь?

– Нет, пожалуй. Но все равно спасибо.

Морин, попрощавшись улыбкой и кивком, поспешно вернулась к голубому экрану, где окруженная толпой девушка с оживленным лицом наклонилась через проволочную ограду, радуясь при виде стремящейся к финишной линии беговой лошади. Из наушников Морин слышалось только жужжание.

Идя к машине на подъездной дороге, я услышал позади щелчок. Бидди заперла на замок тяжелую парадную дверь.

Загрузка...